Пролог Члены кооперативной археологической экспедиции времен правления

Пролог
Члены кооперативной археологической экспедиции времен правления
судьбоносного генсека – обладателя художественной краплености лысины, –
обступили непонятного назначения стену с непонятного смысла, на незнакомом
языке письменами, выбитыми на ее отшлифованной каменной поверхности. К
стене этой археологи только что пробились через труднопроходимую штольню
заброшенной – и опять же непонятного назначения – шахты. Четверо уголовного
вида рабочих утерли со лбов обильные потеки пота, поправили каски с
закрепленными на них фаллической конфигурации фонариками и угрюмо
уставились на тщедушного человечка с клочковатой профессорской бородкой, в
волнении бормочущего что-то себе под нос. Дрожащей рукой протерев стекла
классически круглых профессорских очков, тот направил на стену луч самого
габаритного и мощного, уже ручного, фаллоса-фонаря, присмотрелся к
витиеватой надписи, обмахнул гладкий камень рукавом спецовки, пораженно
ахнул, забубнил что-то нечленораздельно-профессорское с еще большей
горячностью.
– Че, типа нашли? – спросил один из четверки, доставая из кармана мятую
пачку сигарет «Прима». – За этой стеной золото?
– Помилуйте, господа, какое золото... Поверьте, здесь нечто гораздо более
ценное... – приблизив лицо вплотную к стене, словно намереваясь обнюхать ее
осклизлую поверхность, пробубнил археолог. – Господа! – что-то на ней
высмотрев и оттого чрезмерно резко, без щадящей артериальное давление
плавности, достигнув крайней степени возбуждения, классическим
профессорским фальцетом выкрикнул он через секунду, – господа, вы просто не
представляете себе степени важности совершенного нами открытия! –
Оглянувшись и заметив недоуменно выпученные глаза своих научных
сподвижников, он, будучи не в состоянии сдержаться, теперь разразился
коротким – опять же классическим, из кинофильмов – профессорским смешком. –
Да-да! И не вздумайте спорить, я знаю, о чем говорю! Вы только вдумайтесь в
сей поразительный факт! Известно ли вам, что эта надпись является точной
копией надписи на гробнице египетского фараона Аменотехотепота, который
правил в период... Впрочем, это не важно! А важно – откуда здесь, в уральской
степи, такое... такие... – Не дождавшись проявлений ответного восторга,
профессор развернулся к помощникам и с пафосом всплеснул руками,
предпринимая последнюю попытку достучаться до сознания четырех
археологического толка сотрудников. – Оставьте же свой скептицизм, умоляю
вас, господа! Хотя, должен признаться, я прекрасно понимаю ваше состояние,
которое, скорее всего, продиктовано элементарной научной осторожностью. Вы,
верно, просто сомневаетесь, что подобное возможно, ведь наша находка в
весьма и весьма категоричной форме опровергает все те многочисленные
теории, которые...
– Че он несет? – с недоумением спросил самый мордастый из четверки,
обведя взглядом товарищей. – Какой еще, в жопу, фараон, какой, чтоб его,
Хотепот! Мы че, должны слушать всю эту хрень? Слышь, профессор... – Он
положил руку на плечо археолога, потряс с силой, пытаясь вернуть его к
действительности. – Тебя спрашивают, там за этой стенкой че, золото?
– Господа! Господа! Вы просто не представляете себе... – как заведенный
повторял профессор, не реагируя на сформулированный с предельной научной
конкретностью вопрос. – Вы получите премию российской Академии Наук, ваши
имена будут вписаны в скрижали... О вас напишут в газетах, вы прославитесь и...
Вам выдадут дипломы, которые вы будете показывать своим внукам, а те, в свою
очередь, своим; вы самые счастливые люди на земле, потому что прикоснулись к
великой тайне, которая...
Четыре археолога, у которых при упоминании о премии сверкнули глаза,
теперь опять помрачнели, переглянулись со значением.
– Он гонит, короче, – запустив руку под грязную майку и почесав живот,
сделал смелый научный вывод старший четверки, бородач с неровно
вытатуированным на плече черепом. – Короче, так... – Он прокашлялся,
мысленно подбирая наиболее убедительные для профессора доводы. – Ты это...
Не гони, типа, порожняк. Брось, в общем, базарить пустое, объясни все толком.
Там, за этой стеной, там че...
Не дослушав, пребывающий в крайней степени возбуждения профессор
отвернулся. Не слыша ничего вокруг, он беззвучно шевелил обветренными
губами, жадно всматриваясь в письмена. Обнаружив что-то, он опять всплеснул
руками, отчего луч фонаря запрыгал по мрачным сводам подземелья, осветив на
миг почему-то злые лица помощников.
– Подайте мне кисточку, коллеги! – вскрикнул, пораженный увиденным,
археолог. – Скорее же, скорее, умоляю, она там, в кармашке красного рюкзака!
Эта надпись, она... она бесценна! Кажется, мы имеем дело с самым, не побоюсь
этого слова, важным открытием двадцатого века! Да что там двадцатого века,
если мир вообще никогда не сталкивался с таким... таким... Нет, вот этого слова я
уже побоюсь, потому что этого просто не может быть! Дайте же мне скорее
самую маленькую, самую нежную кисточку, нам нужно немедленно очистить эту
уникальную надпись, чтобы... Мне не до конца ясен смысл написанного, он
теряется всего из-за одной маленькой буковки, что не позволяет нам быть
уверенными в точности, не является ли эта надпись предостережением,
адресованным человечеству, предостережением, которое... Впрочем, не будем
забегать вперед, господа! Сейчас, с помощью кисточки, мы с вами прикоснемся к
величайшей тайне, которая... Эта буква очень важна, коллеги, она крайне, крайне
важна!
– А ну отойди, я тут сам все прочищу... – Старший отодвинул профессора, не
глядя протянул в сторону мозолистую руку, отрывисто бросил за спину: – Валет,
инструмент... – Он поплевал на ладони, потер их друг о дружку, и через
мгновение его огромная лапа стиснула рукоять тяжеленной кувалды. Здоровяк
по-богатырски размахнулся, стена сотряслась от мощного удара, сверху
посыпался песок и мелкие камни, все вокруг окуталось клубами пыли... Тут же
последовал второй удар, за которым не замедлил последовать еще один, затем к
старшей кувалде присоединились три вспомогательные...
– Господа, что вы делаете, господа! Эти письмена, они бесценны, они... Вы
губите сокровище, которое... – Заламывая руки, профессор бегал среди
сосредоточенно долбящих стену мужчин. Затем остановился, повис на руке
старшего, отлетел, как невесомый щенок, в сторону...
– Мать твою... – Вбежавшие сквозь стенной пролом археологи осветили
фонарями зал – обширное, с красочным мозаичным полом пространство,
уставленное сверкающими золотом саркофагами, – и замерли, пораженные.
Доисторические гробы стояли, как и положено, ровными рядами, подобно столам
в морге. – Пацаны, сколько бесхозного добра! Профессор, ты просто молодчина!
– Старший четверки привлек упирающегося профессора к себе, радостно
чмокнул в губы.
– Слышь, Здоровый, тут сплошная туфта!
Отчаянный крик Валета привел здоровяка в чувство.
– О чем ты?
– Это дешевый медный сплав! Здесь нет никакого золота!
Обласканный профессор был немедленно отброшен в сторону и вскоре
завозился где-то в темноте, безуспешно пытаясь подняться – слышался только
хруст щебенки и его беспомощное кряхтение. Поколупав ножом с наборной
рукояткой оболочку ближайшего саркофага, Здоровый взревел от охватившего
его бешенства.
– Твою мать! Выходит, мы две недели шлялись по степям, чтобы найти эту
долбаную медь!
Четверо мордоворотов растерянно бегали по залу древней усыпальницы,
скидывали крышки саркофагов на разноцветные, составляющие красивый узор,
плитки пола, тупо вглядывались в ровно намотанные бинты иссохших мумий...
Гулким эхом бродил в замкнутом пространстве отборнейший мат вперемешку с
феней, усиливаясь бессвязными выкриками разъяренных, лишившихся честно
заработанного трудяг...
– Господа, опомнитесь! – Стоящему на четвереньках профессору
периодически удавалось вцепиться в ногу какого-нибудь из пробегающих мимо
археологов, он тут же отбрасывался прочь, чтобы через мгновение упрямо
вцепиться вновь... – Господа, что вы делаете! Письмена... предупреждение
потомкам... проклятие фараонов... нельзя выпустить зло... мир погибнет, если...
Грустно хрустнули стекла профессорских очков...
– А ну, братва, тащи эту плесневелую дрянь наружу!
Самый большой из саркофагов, в котором лежала покрытая зеленоватой,
фиолетового оттенка, плесенью мумия, был подхвачен сильными руками,
протащен сквозь стенной пролом и через какое-то время оказался на земной
поверхности.
– Развеять это дерьмо по ветру! – приказал Здоровый, и парой десятков
секунд позже превратившаяся в труху мумия, подхваченная ветерком, весело
разлетелась по степи. – А профессора засуньте на освободившееся место. Пусть
лежит, дожидается своей государственной премии, сучара. Будет ему время
обдумать недостойное ученого человека поведение. Обещал денег, скотина...
Исполнять, в натуре! Я все сказал...
Упирающийся профессор был немедленно схвачен, скручен, связан и вскоре,
подобно спеленатому ребенку, или той же недавно изъятой из своего
многовекового лежбища мумии, покоился, лежа на спине, в саркофаге,
подслеповато глядя в звездное небо.
Подхватив рюкзаки, усталая четверка не оборачиваясь побрела по пыльной
степи, а внезапно усилившийся ветер поспешил разнести по ней споры какой-то
древней аменотехотепотовской плесневелой дряни периода... Впрочем,
несчастному профессору так и не удалось договорить, в какой именно период
правил неизвестно откуда взявшийся здесь, на Урале, не менее несчастный
двойник египетского Аменотехотепота...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. Президент
– Значит, вы утверждаете, сначала было Слово? – тихим голосом, отрывисто
переспросил облаченный в свободный в плечах пиджак без малейших признаков
перхоти, Подпутин. Он ослабил классических, но не строгих, президентских
расцветок галстук.
– Не я, Ветхий Завет так утверждает, – тихим голосом, отрывисто поправил
его облаченный в узковатый в плечах пиджак с некоторым наличием перхоти на
воротнике, Подберезовский. Он ослабил классических, но не строгих,
олигархических расцветок галстук.
– И вы всерьез полагаете, что я вызволил вас из-под ареста, чтобы
выслушивать подобное? Что именно для этого мы приложили столько усилий,
убеждая датчан отпустить вас – пусть даже лишив при этом денег – с миром?
– Сначала вы меня этим датчанам сдали, – напомнил, морща пьяноразухабистой гармошкой высокий лоб, Подберезовский. – Но я не в обиде.
Обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы моя родина...
– Оставьте... – Подпутин устало отмахнулся, наморщил лоб не в пример куда
более тонкими, даже изящными, завершенных форм линиями. – Если мы сейчас
начнем уточнять относительно местоположения вашей родины... Говорите по
существу. У вас имеется конкретный план?
– Имеется, – отрывисто буркнул Подберезовский. – Только, боюсь, не очень-то
он вам понравится.
– Отчего же, – отрывисто возразил Подпутин. – Если план дельный... Ведь он,
вы утверждаете, дельный?
– У меня других не бывает.
– Итак, – подбодрил собеседника президент.
– Итак, – Подберезовский вздохнул, – начнем сначала. Необходимо найти
ключевое Слово. Или фразу. Обладающий Словом будет владеть миром.
Древние знали это Слово. От него рушились крепости, Словом завоевывались
государства, создавались и рушились великие империи... Ныне это тайное
знание утрачено.
– И вы предлагаете свои услуги, чтобы найти это...
– Слово, – радостно подхватил Подберезовский. – Вы абсолютно правильно
меня поняли.
– И просите на свои эзотерические изыскания миллион...
– Миллиард, – впервые осторожно перебил, поправляя, президента
Подберезовский. – И не то чтобы прошу... – Заметив, что собеседник приподнял
левую бровь, он поторопился добавить: – Но и не требую, конечно. Просто
озвучиваю факт. На такое дело нужен миллиард, никак не меньше. Это
объективная цифра. Очень и очень реальная, поверьте.
– Через оффшорку, конечно? – уточнил Подпутин.
– Через оффшорку, – делая вид, что не замечает иронии в его голосе,
подтвердил Подберезовский. – Поверьте, дело того стоит. Без ключевого Слова
вам не удастся протащить договор о двустороннем сокращении баллистических
крылатых ракет без наличия у одной из сторон самого предмета договора – то
есть, собственно, ракет. И вы знаете, чья сторона их не имеет. – Рефлекторно
подобравшись, Подпутин настороженно повел глазами по сторонам. – Номер,
который господину Подъельцину удалось провернуть десять лет назад, ныне
повторить не удастся, и вы сами прекрасно это понимаете. Американцев,
конечно, умными не назовешь, но и не такие они дураки, чтобы попадаться на
одну наживку дважды. К тому же, нам неслыханно повезло, что тогда у власти
находился Склинтон, который как раз переживал бурный роман с... – Заметив,
что президент морщится, он кивнул. – Согласен. Тема сексуальных развлечений
человека с деформированным членом и носом алкоголика, испещренным
красными прожилками, давно набила оскомину. Однако, если бы в тот момент он
не был так увлечен своей ляжкастой практиканткой, а наш прежний президент не
обладал бы столь бурной фантазией, сила которой усугублялась перманентной
алкогольной интоксикацией... Простите, что вы сказали?
– Миллиард за Слово... – Президент побарабанил пальцами по столу. – Не
многовато ли? А не хотите услышать от меня таких слов целых три, и все три –
абсолютно бесплатно? – Подберезовский промолчал, только с легкой укоризной
покачал головой. – Хорошо. Допустим. И как вы себе представляете действие
этого Слова? – с недоверчивым видом, отрывисто спросил президент. – Каким
образом получится, что обладающий Словом сможет воздействовать на
ситуацию и добиться неосуществимого в принципе?
– Мне все видится следующим образом, – с таинственным видом, отрывисто
принялся объяснять Подберезовский. – Зная, как будет проходить процедура
подписания интересующего нас международного договора, нетрудно представить
детали. Малый Прямоугольный кабинет Кремля, стол с документами, за столом
вы и Сбуш-младший. У вас наготове ручки, вы ждете только звонка специальной
государственной комиссии, состоящей из экспертов американской стороны.
Комиссии, которая доложит своему президенту, что ракеты, подлежащие
уничтожению, свезенные на полигон в городе N, в рабочем состоянии, и осталось
только...
– Это я знаю без вас, – оборвал его Подпутин. – Я спрашиваю, каким именно
образом, не имея в наличии ракет... На экспертную комиссию воздействовать
невозможно, разве что перестрелять ее к едрене-фене... – в его глазах на миг
появилось мечтательное выражение, – что мы, разумеется, учитывая дружбу с
Америкой и вообще, исходя из гуманных соображений, к сожалению, не можем
себе позволить. Итак, позвонит старший член комиссии, доложит американскому
президенту, что никаких ракет у нашей стороны не имеется. Что дальше?
– А дальше вы скажете Слово, и Сбуш-младший немедленно подпишет
договор об их уничтожении, – оптимистично заверил его Подберезовский. –
Понимаете, Слово вызывает изменение сознания, вступает в некий частотный
резонанс с организмом на молекулярном уровне... В общем, с момента
произнесения Слова Сбуш потеряет способность контролировать свое
поведение. Вспомните известную историю про Иерихонскую трубу, с помощью
которой разрушили не менее известную башню. Есть весьма убедительная
версия, что никакой трубы не было, что это лишь иносказание, на самом же деле
просто было произнесено Слово, после чего и состоялось знаменательное,
вошедшее в анналы истории событие. Да что далеко ходить! Есть и другие,
более свежие, но не менее убедительные примеры. Неким государственным
деятелем было произнесено слово «перестройка», после чего немедленно
развалился Союз!
– И за это мнение вкупе с иносказанием и перестройкой в довесок я должен
выложить один миллиард долларов? – Подпутин опять нахмурился и опять
замолчал на некоторое время, глядя в какую-то одному ему известную точку. –
Ну, хорошо. Еще раз допустим... – Очевидно, приняв решение, он негромко
хлопнул ладонью по крышке антикварного стола с инкрустацией. – Не далее чем
завтра на ваш счет будет перечислен первый миллион. Можете начинать свои
словесные изыскания. Отчет – каждые две недели. Сегодняшний день –
стартовый. Подписание документов должно произойти через несколько месяцев,
на большее время затянуть процесс переговоров нам не удастся. И помните, что
любой счет в любой стране мира в любой момент можно арестовать. И не только
счет, – с непроницаемым выражением лица добавил он.
Двое встали и пожали друг другу руки. Аудиенция была окончена.
Направляясь к выходу из Большого прямоугольного кабинета, Подберезовский
достал из кармана платок мятой клетчатой ткани, протер повлажневшую лысину.
Подпутин задумчиво посмотрел ему вслед и проговорил что-то по-немецки.
Фраза оказалась емкой и красивой. Возможно, это было что-то из «Фауста» Гете.
– Входите, Степанида Матвеевна, – негромко сказал он, услышав осторожный
стук в только что закрывшуюся за Подберезовским дверь.
Вошедшая, средней дородности вислозадая тетка, облаченная в синий
рабочий халат, с приятным железным звуком поставила на пол ведро,
наполненное водой, развернула тряпку, деловито приладила ее к щетке.
– Надо же! И как только вам всегда удается узнать, что это я, – подивилась
она, сгибаясь в пояснице и сноровисто принимаясь за влажную уборку. – Право
слово, чудеса, да и только. Великий вы человек, Владимир Владимирович. Одно
слово, разведчик.
Польщенный Подпутин скромно пожал плечами и не менее задумчиво, чем
это было несколькими минутами назад, когда он смотрел вслед удаляющемуся
собеседнику, посмотрел теперь на зад уборщицы. Он опять проговорил что-то понемецки. Опять фраза прозвучала очень емко и красиво. Возможно, и это было
что-то из «Фауста» Гете.
– Что вы сказали, Владимир Владимирович? – переспросила тетка, разгибаясь
и поворачиваясь к президенту лицом.
– Я сказал, что в случае необходимости мог бы запросто кинуть вас через
бедро, но не стану применять даже удушающего приема, – одними губами
произнес он.
– Чего? Простите, я опять не расслышала.
– Ничего, Степанида Матвеевна, – одарил ее лучезарной улыбкой президент.
Он посмотрел на часы и пружинистым шагом направился к выходу. – Я говорю,
сначала было Слово. Убирайтесь, убирайтесь. Не стану вам мешать...
Глава 2. Монголы
Двое в стеганых, подбитых ватой халатах переглянулись, затем недоуменно
воззрились на товарища, сидящего напротив; их разделял дощатый стол, щели
которого были полны каких-то крошек, пепла и прочего мусора – стандартный
для пивных юрт предмет мебели. Обычно их приятеля пробивало только с
третьей бутылки кумыса, никак не раньше. Неужели он стал так мало держать?
– Да, – упрямо повторил Бастурхан. Он отпил из одноразовой пластмассовой
пиалы, довольно крякнул, расправил плечи, посмотрел на товарищей строго. –
Надо возродить нашу былую мощь, вернуть земли, завоеванные отцами, то есть,
наши земли; земли, принадлежащие нам по праву. Посмотрите на мой халат. –
Он распахнул усеянную пестрыми заплатками материю, демонстрируя поросшую
редким волосом грудь.
– Запахнись, – строго сказал Таджибек. – Мы видели твой халат. Зачем нам на
него смотреть? Бастурхан, тебе, кажется, хватит. Давай по последней пиале, и
разбежимся по юртам.
– Зачем нам на него смотреть, – эхом повторил за ним Богурджи. – Мы видели
твой халат, Бастурхан. Давай по последней пиале. Тебе на сегодня хватит.
– На нем заплат больше, чем звезд на небе, – упрямо продолжил Бастурхан. –
Мне много лет, а я до сих пор не имею своих коней и поэтому вынужден пасти
чужих. Я из рода кочевников, но не кочую, моя юрта стоит на месте недвижно вот
уже сорок лет, с самого моего рождения. Мне стыдно перед моими предками. –
Он повернул голову, нашел глазами юртмена, выкрикнул громко: – Человек, еще
бутылку кумыса!
Толстый мужчина в богатом парчовом халате, сидящий за стойкой пивной
юрты, потянулся к магнитоле ВЭФ, неспешно покрутил ручку настройки, поймал
ритмичную песню на английском языке, прикрыл глаза, вслушиваясь.
– Человек, кумыса! – зло повторил Бастурхан, но юртмен только небрежно
отмахнулся, не глядя, и сделал музыку громче.
Бастурхан поднялся, твердой походкой прошел по залу с пустующими
столами, остановился перед юртовой стойкой. Терпеливо дождался, пока юртмен
не соизволил, наконец, открыть глаза и повернуть к нему голову.
– Чего тебе?
– Я вот не устаю удивляться, Тулен-Джерби, – начал издалека Бастурхан. –
Казалось бы, мы получили одинаковое воспитание. Ты наш ровесник, ходил в
одну школу вместе со мной, Таджибеком, Богурджи...
– И что?
– А то. Слушаешь музыку наших врагов. Столов, вон, понаставил, хотя
монголы должны сидеть на полу. Кумыса в долг не даешь. И лучше бы ты
зарядил песню нашу, монгольскую, заунывную, которую исполняют самые
прекрасные девушки на свете, щечки которых пылают подобно лучам
предзакатного солнца, уста которых напоминают свежесть утреннего сада,
который...
– Мне нравится Бритни Спирс, – прервал его нахмурившийся юртмен. – И с
каких пор американцы стали нашими врагами? Они присылают нам
гуманитарную помощь в красивых коробках – просроченные конфеты, которые от
долгого лежания не только ничуть не испортились, но даже приобрели приятный
дополнительный вкус, компьютеры, которые после несложной починки еще
вполне сносно работают. Еще они обещали поставить радар, который будет
следить за воздушным пространством русских, а нам в качестве компенсации за
его вредное излучение – бесплатно установить в каждую юрту по специальному
монитору, чтобы мы тоже могли наблюдать за их самолетами... А за кумыс ты
мне и без того задолжал. С тебя десять тугриков, – напомнил он.
– Тьфу на тебя, шайтан! – вспылил Бастурхан. – Я еще дождусь того часа,
когда ты будешь кататься в пыли, моля меня о пощаде, я еще увижу, как
выкипают твои жадные глаза под струей раскаленного серебра... Я прикажу
нарезать ремней из твоей жирной спины, посыпать ее солью и оставить тебя
подыхать в степи под жарким солнцем, подобно справедливо наказанной собаке,
которая от жадности своей стянула кусок мяса у щедро кормившего ее хозяина...
Он вернулся к друзьям, но за стол не сел. Постоял, изучая сотрапезников
мрачным взглядом, тяжело вздохнул.
– Я пошел, – хмуро сообщил он. – А вы подумайте над тем, что я говорил. Не
уподобляйтесь нечестивцам, для которых ничего не значат светлые имена
предков, нечестивцам, которым жажда наживы застила глаза, окутала пеленой
разум, и они готовы содрать со своих соплеменников втридорога за паршивую
пиалу кумыса... – Он покосился на Тулена-Джерби, ответившего ему
невозмутимым взглядом заплывших жиром глаз. – И не тяните, не то как бы не
оказалось поздно. Моему войску скоро потребуются ремни. Много ремней. О-оочень много. И спины одного Тулена-Джерби может оказаться недостаточно.
– Совсем спятил, – спокойно прокомментировал его слова Таджибек, когда
Бастурхан, гордо прошествовав к входному пологу, резко откинул ткань и покинул
пивную юрту.
– Точно, – подтвердил Богурджи.
– Какое, прах его подери, войско?
– А про какие ремни он нам тут толковал? Угрожал, что ли... Ладно, давай
опрокинем по последней сотке кумыса и разбежимся по юртам.
– Эй, Тулен-Джерби! – крикнул Таджибек. – А ну, плесни нам еще кумысу!
– Вы задолжали мне, как и ваш выживший из ума Бастурхан, – напомнил им
юртмен. Он взял в руки фарфоровую пиалу для важных клиентов, внимательно
просмотрел ее внутреннюю поверхность на свет, дыхнул, принялся тереть чистой
тряпкой. – По пять тугриков с каждого. У меня записано.
– А ты представь, что не по пять тугриков с каждого, а десять тугриков с
одного Богурджи, – вкрадчивым голосом предложил Таджибек. – А я вроде как
ничего не должен и прошу в долг впервые. – Он успокаивающе положил руку на
плечо взвившемуся было Богурджи и шепнул: – Молчи. Для нас сейчас главное –
выманить у него по сто грамм кумыса.
– Э-э-э, нет, так не пойдет, Таджибек, – возразил, засмеявшись, ТуленДжерби. – Вы должны мне по пять тугриков каждый, я хорошо помню. У меня
записано. И пока не вернете все сполна, не будет вам больше кумысу. Хотя, если
ты так просишь, могу приписать тебе еще пятерку.
Двое друзей вскочили, разъярившись, но тут же взяли себя в руки и подошли к
юртовой стойке уже абсолютно спокойными. Остановившись напротив ТуленаДжерби, они долго смотрели на него немигающими глазами.
– Чего еще? – не выдержал тот.
– У тебя и впрямь жирная спина, – сообщил ему Богурджи.
– И что с того?
– Из ее кожи получится много хороших ремней для хороших воинов, – пояснил
Таджибек медленно багровеющему юртмену.
– Твоя глотка скоро отведает раскаленного серебра, – сказал Богурджи.
– Ты будешь кататься в пыли, умоляя нас о пощаде, – сказал Таджибек.
– Ты позабудешь про Бритни Спирс, – сказал Богурджи.
– Мы научим тебя слушать заунывную монгольскую музыку, – сказал
Таджибек.
Двое степенно поправили стеганые халаты, гордо прошествовали к пологу на
выходе и с достоинством покинули юрту.
– Тьфу на вас! – бросил им вслед Тулен-Джерби. – Он рванул ворот халата,
высвобождая вдруг вспотевшую шею, взял в руки очередную пиалу, посмотрел
ее на свет, принялся тереть ее фарфоровые бока чистой тряпочкой...
Бастурхан добрел до своей юрты, двинулся вокруг и, зайдя с задней стороны,
распахнул халат. Ударив звонкой струей по потемневшему брезентовому углу
своего жилища, он какое-то время стоял, покачиваясь, закрыв от наслаждения
глаза. Избавившись от излишков переработанного кумыса, он застегнулся и
двинулся было к стороне, где находилось входное отверстие, но тут же
остановился – что-то вдруг привлекло его внимание.
– Что за ерунда такая, – пробормотал он, пьяно щурясь на сине-фиолетовое
пятно, возникшее в только что щедро орошенном им месте. Он нагнулся,
рассматривая это подозрительное пятно, приблизил к нему нос... – Конечно, не
дело брызгать на свой собственный дом, но ведь кругом ни одного столба. Да и
то сказать, – сколько лет мочился, такого до сих пор не было, ткань просто
пропитывалась солью и твердела... – Он присел на корточки, разглядывая
отсыревший участок брезента с фиолетово-синим узором. Не удержавшись, еще
раз втянул носом его приятный запах...
Улегшись спать на грубом войлоке, ворочаясь без сна, он проклинал жадного
Тулена-Джерби, своих тупоголовых друзей, и все больше утверждался в
собственной правоте. Пора действовать. Время пришло. Пора палить костры,
точить ножи, запрягать коней и нестись, хватая ноздрями пьянящий ветер
свободы. Пора...
А это пятно надо будет показать Таджибеку с Богурджи, хотя они того и не
заслуживают. Пусть тоже знают, как приятно нюхать его, предварительно
наполнив желудок кумысом...
Глава 3. Старые ведьмы
Две мирные старушки мирно сидели на лавочке возле стандартной
пятиэтажки. Одна, более объемистая, в цветастом платке, вязала спицами нечто
пестро-шерстяное, возможно, что-нибудь для внучки, потому что люди
преклонного возраста не носят одежду таких кричащих расцветок; вторая,
сухонькая, без аналогичного головного убора, который в свернутом виде занимал
один из карманов ее кофточки, держала в руках газету, возможно, что-нибудь из
желтой прессы, потому что в солидных газетах не бывает таких аляповатокричащих заголовков вкупе с подозрительной тематической направленности
фотографиями. Если обладать не очень хорошим зрением, недостаточность
которого компенсирует склонность к безудержному полету фантазии, при
большом желании на подобных размазанных фотографиях с равной долей
уверенности можно рассмотреть голую, невероятной телесной красоты девицу
или Лох-Несское чудовище – в зависимости от своих пожеланий, а также от
освещения и угла, при которых довелось ту фотографию рассматривать.
Кажется, старушка рассматривала картинки и сопровождающие их тексты под
углом правильным, – к тому же на ее, с легкой горбинкой, носу висели
старомодной формы очки, – потому что, до крайности заинтересовавшись какойто статьей, через какое-то время она принялась громко зачитывать вслух
показавшуюся ей невероятно важной информацию.
– А вот послушай, Кузьминична, что умные-то люди пишут, – подпустив в
голос таинственных ноток, перед этим произнесла она. – Ученые, они врать не
будут. Вот, тут так прямо и сказано: Натан Натанович Шрайбер, действительный
член АН России, профессор, международный эксперт по вопросам...
– Подожди, Петровна, я сейчас, только петли досчитаю, – остановила ее
старушка в платке. – Собьешь, не ровен час, тогда все мои труды насмарку. А
мне Машеньке к завтрему шарфик нужно довязать. Непременно к завтрему –
просто кровь из носу.
– Так ведь лето, теплынь? – подивилась Петровна.
– Это ей для самодеятельности. Праздник у них в детском садике состоится.
Юбилей какой-то, что ли.
– А-а-а, ну считай, считай, – согласилась всегда покладистая подруга и какоето время терпеливо ждала, ерзая по давно не крашеной скамейке. Периодически
она бросала на беззвучно шевелящую губами подругу проверочные взгляды.
– Ну давай, давай, чего у тебя там, – наконец прекратив считать петли,
разрешила Кузьминична. – Ишь, извертелась вся, словно молодуха. Только
предупреждаю, если опять какую жуть мне зачитаешь, наподобие той, что в
прошлый раз была, то впредь со своей газетой лучше ко мне не подходи. Мне
после того всю ночь кошмары снились.
– Да нет, это статья хорошая, мирная, – возразила Петровна. – И умная,
потому что умным человеком писана, профессором. Такой в заблуждение
вводить не станет.
– Ну хорошо, хорошо, давай свою умную статью. – Кузьминична принялась
сноровисто работать острыми спицами...
– Вот такие дела, – закончила Петровна. – Поняла, что на свете творится?
Сплошные напасти.
– А что такое творится? – спросила Кузьминична.
– Да ты меня не слушала, что ли! – обиделась Петровна. – А я, дура, читала,
старалась...
– Ну увлеклась я, извини. А ты давай лучше своими словами перескажи.
– Ладно. Слушай своими. В общем, этот ученый профессор Шрайбер,
ссылаясь на другого ученого профессора из какого-то засекреченного
американского университета, утверждает, что, несмотря на несомненные и, даже,
можно сказать, убедительнейшие доказательства научной теории, которая, в
свою очередь, подтверждает другие, не менее научные теории, которые ранее
считались либо ошибочными, либо не совсем соответствующими теориям,
которые, в свою очередь...
– Обещала же своими словами! – возмутилась Кузьминична. – А сама словно
опять газету зачитываешь. Давай попроще. И покороче.
– Ну, если покороче... – Петровна на миг задумалась. – В общем, появилась
подозрительная плесень.
– Где появилась?
– А везде. В мире появилась.
– Эка невидаль! Словно раньше плесени не было.
– Э, нет, не скажи! То плесень особенная.
– Да чем же она такая особенная? – Услышав, что подруга опять зашелестела
газетой в стремлении найти нужное место, Кузьминична оторвалась от вязания и
протестующе покачала головой: – Нет уж. Так своими словами и продолжай. И
чтоб коротко. Не желаю я слушать мудрствования тех ученых профессоров. Что
своих, что американских.
– Ну, если коротко... В общем, появилась такая особенная плесень. Откуда
появилась, никто не знает. Только было про ту плесень предупреждение. На
гробнице одного древнего фараона написано то предупреждение было. Что если
ту плесень в мир выпустить, то миру конец. Свихнутся все окончательно. И вот
она появилась. Видно выпустил ее кто-то. Может, человечеству насолить
захотел, а может, по случайности роковой... Все. Рассказала. Короче уж некуда.
– А что та плесень вредного вытворяет? – заинтересовалась Кузьминична.
– Изменяет сознание, – солидно пояснила Петровна.
– Как это?
– А так. Как ЛСД примерно. А может и того похлеще.
Кузьминична пораженно ахнула и на какое-то время даже прекратила
размахивать спицами.
– Неужто как ЛСД? – недоверчиво переспросила она.
– Точно. Так сразу два профессора в один голос говорят. Прям криком кричат.
Наш, русский, который Шрайбер, и ихний, американский, который засекреченный.
Не могут они оба врать. Чтоб одновременно. Они по разным сторонам океана, им
сговориться трудно.
– Ска-а-ажите пожалуйста... – Кузьминична опять принялась шевелить
спицами, но теперь делала это словно в замедленных кинокадрах, хотя минутой
назад те кадры были ускоренными. – Глупости это, – после непродолжительного
раздумья выдала она и, расслабившись, заработала спицами быстрее.
– Насчет чего?
– А насчет ЛСД.
– Почему? – вскинулась Петровна.
– А потому. ЛСД – это такие марки красивые, а плесень – она плесень и есть.
Вот почему.
– Так ведь ЛСД – тоже плесень, – возразила Петровна.
– Какая такая плесень! – Кузьминична опять прекратила вязать. – Говорю же,
это марки красивые. Дорогие, между прочим, марки. Каждая на две наши пенсии
тянет. И никакой тебе на них плесени.
– Но ведь в газете пишут... – начала было Петровна, но подруга раздраженно
отмахнулась от нее вязанием:
– На заборах тоже пишут. Не всему верить надо. Ты скажи мне лучше, почему
этот, который русский, который Натан, предупреждает об опасности этой вредной
для человечества плесени, а тот, который американец, он вроде бы как спокоен?
– А потому, что ты слушать меня не хочешь! – Петровна победно потрясла в
воздухе газетой. – Тут же все подробно прописано! Тот, что американец, он
говорит, что его нации потому та фараоновская плесень не страшна, что у них в
головах давно своя плесень поселилась. Всерьез и надолго прописалась. И
никакая другая плесень с той ихней плесенью не уживается.
– Как это? – Кузьминична нахмурилась. – Что у них за плесень такая своя?
– А вот так это. – Петровна пошелестела газетой, отыскивая нужные строчки.
– Американец говорит, что нация, которая разговаривает с рисованными
бобрами, обращаясь к ним «Господин Бобер» в надежде выпытать секрет, отчего
у тех хвостатых господ такие здоровые белые зубы, не подвержена влиянию
извне. И тем гордится. Так-то вот.
Некоторое время Кузьминична сидела молча, обдумывая слова подруги.
– Все равно не верю, – в итоге резюмировала она. – Врет он все, этот
американец. И Натан наш врет, который Шрайбер. Сговорились они, хоть и живут
порознь. И газета твоя врет. Все! Не желаю больше ничего слушать.
Какое-то время Петровна сидела, насупившись, подчеркнуто отвернувшись от
подруги, а та, не прерывая вязания, изредка бросала на нее короткие
испытующие взгляды.
– Ладно, Петровна, кончай дуться. Давай замиряться, – не выдержав, вскоре
предложила она. Не дождавшись ответа, Кузьминична вздохнула, аккуратно
положила вязание на скамейку, осторожно потрясла подругу за плечо. – Ну
извиняй, Петровна, извиняй. Погорячилась я. Что там, в твоей газете, еще
интересного пишут?
– А много чего еще, – мгновенно оживилась, оттаивая, Петровна. – Хочешь,
про воров в законе сейчас прочитаю? Тут про них много чего интересного
понаписано.
– А ну их к бесу, – поморщившись, отказалась Кузьминична. – Воры, они еще
вреднее байкеров. Вон, вишь, покатил! – Она проводила неодобрительным
взглядом кожано-клепаного бородача со средних размеров пивным животом –
тот, явно нарочно, без надобности, громко взревел мотором и скрылся за углом
соседнего дома. – Эх, и повезло же нам, что эти нехристи свое кафе возле
самого нашего двора открыли! Век бы глаза таких не видали. Что их самих, что
их мотоциклетов пакостных, бензиновых. Я б на такой ни в жисть не села б, даже
если б опять молодой стала, а мне за это еще и деньги предлагали б. Ни в жисть!
– Так ты меня слушаешь? – нетерпеливо спросила подруга. – Все-таки надо
бы нам проблему воров в законе обсудить. Это важно.
– А ну их, как и тех пивных байкеров, к бесу, – повторила Кузьминична. – Хотя,
нет, не права я. Байкеры для нас, пенсионеров, все же повреднее будут, –
заметила она. – Воры нам ничего не сделали, а байкеры весь воздух бензином
провоняли. Дышать нечем.
– Как это ничего нам не сделали! – возмутилась Петровна. – А у кого давеча
кошелек на базаре умыкнули? Иль не слыхала, как те воры нашу Семеновну
половины пенсии подло лишили?
– То другие воры, беззаконные. Которые в законе, они по мелочам не озоруют,
– авторитетно выдала Кузьминична. Заметив, что подруга, теряя терпение, вновь
пождала губы, она поспешила согласиться: – Ладно, давай про своих воров.
Читай. Хотя, лучше не в газетах про них писать, а к стенке прислонить, иродов
проклятущих. Что одних, которые в законе, что других, беззаконных. Как мудрый
Иосиф Виссарионович, царствие ему небесное, когда-то сделал. Жаль, что в то
время байкеров не было. Им бы тоже лбы зеленкой пометить не мешало. – Она
вновь взяла в руки кусок пестровязаной шерсти. – Ну, начинай, что ли.
– Кто правит бал в нашем городе? – откашлявшись, замогильным голосом
прочитала заголовок Петровна. – Имеются веские основания предполагать, что
наш город давно находится во власти криминальных структур, а конкретно –
группировки, возглавляемой вором в законе, неким Иваном Васильевичем
Терещенко по кличке Сатана, который, как и положено истинному сатане, правит
бал, в то время как люди гибнут за некую субстанцию, обозначенную в таблице
великого ученого Менделеева как «аурум», субстанцию, которая испокон веков
притягивала своим зловещим желтым цветом неустойчивые души погрязших во
зле людишек, что готовы за кусок этого аурума перегрызть глотку не только себе
подобному, но и...
Слушая вполуха, Кузьминична двигала спицами. Как всегда сноровисто,
отчего те размеренно поблескивали на солнце...