Звонок в окно

Звонок в окно
Ирка сказала, что на каждого из нас давит столб воздуха весом в три тонны, и
внутри у нас тоже кровяное давление. На голову давят, на кровь давят, оттого-то мы все
такие придавленные. И вся жизнь наша – трамвай, на котором я утром в школу еду.
- Мужчина должен понимать – не от хорошей жизни его задавили, - сказала
коровища в черной шляпе.
- А тот дедуля стоит и плачет тоже не от хорошей жизни. Он дышать не может.
- Если я заплачу, то ты зарыдаешь, - отозвался дедуля.
- Смотри, он еще соображает, - удивилась старушка.
В окне заборы. Заборы, заборы. Каменные, с сырыми разводами, деревянные,
гнилые, с трещинами, железные, ржавые, и нету у нас ничего, кроме заборов.
Тут подошли трое волосатых и сказали:
- Ты на следующей выходишь.
Они были такие серьезные, что я послушалась. Окружили они меня, и мы вышли в
голое поле. По голому полю перекатывались сухие травинки и стояла водокачка, синяя от
мороза.
- Ее зовут Оля, а его – Саня, - сказал один.
«Оля так Оля», - подумала я, но ничего не сказала. Поле кончилось, начались
какие-то дома. И мы вошли в подъезд. Зашли и сели у теплой батареи. Они смотрели на
потолок и покачивались. С батареи капала вода, пахло мокрыми тряпками и очень
хотелось спать.
- Ну, что будем с ней делать? – спросил Саня.
Остальные по-прежнему смотрели в потолок и покачивались. Им было все равно.
- Ну, что будем с ней делать? – спросил Саня еще тише.
Я решила, что буду громко кричать, и ничего они со мной не сделают. А может,
пусть бы уже сделали чего-нибудь, чего же так ходить, никому не нужной.
- Она разденется, - сказал тот.
- Только не очень больно, мальчики.
- Потерпишь.
Я сняла свитер и блузку, начала снимать лифчик.
- Достаточно, - сказал тот, не поворачивая головы.
Он достали из сумки шприц с чем-то красным, согнул мне руку, обмотал ее
жгутом, нащупал вену. Красное потекло в меня, в шприце осталась моя кровь.
Больше уже никто не обращал на меня внимания. Долго и нудно догоняла я
трамвайную остановку. Потом искала потолок трамвая, а число 615 все убегало, пока
шестерка не скрутилась в маленькую спираль.
В школе было забавно, но скучно. Училка растягивала губы бубликом, я хотела их
закрыть, но линейка меня не слушалась. Потом меня повели, и завуч сказал: «Готова». А
я добавила: «Не для тебя». Потом меня сажали на стул, раздевали, оттягивали веки, а
врачиха, которой я отказалась показать язык, сказала: «Симулянтка». Ну и ладно. Лучше
лечь на маты, они теплые, пыльные, и никому мешать не буду. Но вместо матов меня
посадили в машину с крестом и повезли. Там врач наступал на меня белым халатом и
давил трубкой на грудь. Потом сказал, что ничего серьезного. А шрамы старые. Можно
попить антидепрессанты и легкие анаболики.
Мне дали анаболик и выгнали. Я вышла на остановку. Там стоял Саня, но почемуто в синем халате. Он взял меня за ухо и сказал нервно:
- Ну что, кадра, заложила? Теперь я десять лет из штукатуров не выберусь. Пошли
я тебя замурую в стенку.
«В стенку, так в стенку», - подумала я. Все же не на уроках сидеть. И мы пошли, но
он исчез. И что я тут буду одна? Пить буду эти антидепрессанты… ссанты буду пить. Но
кончились антидепрессанты, кончилось поле, и вышел Саня из тумана, и вынул ножик из
кармана. Буду, говорит, резать, буду бить, все равно, говорит, тебе не жить. И кончилось
поле, и осталась одна водокачка, покрашенная в синий цвет. Я уперлась в нее головой и
заплакала.