Тот факт, что имущественное и социальное неравенство
advertisement
Тот факт, что имущественное и социальное неравенство российских граждан достигло угрожающих масштабов, ни для кого уже не является секретом. Каковы последствия этого, влияет ли резкое расслоение населения на политические процессы в стране, каким путём можно преодолеть негативные последствия раскола в обществе - анализу этих актуальных вопросов посвящена публикуемая ниже статья. ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СОЦИАЛЬНОГО НЕРАВЕНСТВА Ю. А. Красин Одна из острейших проблем современного российского общества - неудержимый рост социального неравенства - имеет свои политические аспекты. Для того чтобы уяснить их содержание, необходимо рассмотреть два вопроса: 1) как углубляющееся социальное неравенство в России проявляется в политической сфере; 2) какой должна быть публичная политика, чтобы остановить прогрессирующий рост неравенства и, по крайней мере, амортизировать его негативные политические последствия. ошибаются, когда думают, что этот вид зла равнозначен другим видам, с которыми человечество боролось до сих пор» (цит. по [1]). Если при абсолютистских и тоталитарных режимах массовые слои отстраняются от участия в политике прямым деспотическим принуждением, то в демократических обществах с высоким удельным весом бедноты то же самое происходит вследствие униженного положения обездоленных слоев населения. В политической сфере рост социального неравенства порождает три антидемократические тенденции: во-первых, поляризацию общества, когда на одном полюсе концентрируются апатия и пассивность, а на другом – стремление монополизировать и закрыть для общественности сферу принятия политических решений; во-вторых, маргинализацию обездоленных слоев, что подталкивает их к нелегитимным формам протеста; лишённые возможности артикулировать и защищать свои интересы публично, они формируют социальную базу политического экстремизма; в-третьих, культивацию в обществе атмосферы, которая подрывает устои социальной справедливости и общего блага, разрушая нравственные основы общественного единения; в основании пирамиды накапливается комплекс униженности, на политическом Олимпе – комплекс вседозволенности. КОНВЕРСИЯ СОЦИАЛЬНОГО НЕРАВЕНСТВА В ПОЛИТИЧЕСКОЕ Социальное неравенство произрастает на экономической почве, но проецируется в другие сферы общественной жизни, в том числе политику. Оно обретает политическое измерение, что означает разную степень участия граждан в решении общих дел и в использовании властных ресурсов государства. Социальное неравенство воспроизводится в политическом и в правовом неравенстве, которое, в свою очередь, воздействует на экономические и социальные отношения. Эта проблема приобретает особую остроту, когда разрыв в экономическом и социальном положении людей приобретает чрезмерные масштабы и экстраполируется на политику, венчая пирамиду вопиющего неравенства и отчуждения общества от власти. Те, кто находятся на вершине пирамиды, обладают богатством, стремятся влиять и на политику, использовать власть для закрепления своего доминирующего положения в государстве. Оказавшиеся «на дне» общества испытывают тяготы бедности и нищеты, выпадают из зоны активного участия в политическом процессе. Социально-экономические преимущества крупного капитала (обладание собственностью, высокие доходы, ключевые позиции в социальной иерархии) легко конвертируются в политическое влияние. Оно осуществляется благодаря близости к центрам власти, финансовым ресурсам путём материальной поддержки партий и гражданских организаций, объединения с правящей элитой, создания мощных лоббистских структур, манипулирования СМИ, подкупа чиновников и судей, формирования полулегальных и Классик либерализма Д.С. Милль отмечал, что порабощение людей может осуществляться не только силой, но и бедностью. Такая форма угнетения – не меньшее зло, чем тоталитарные, и деспотические формы правления. «Бедные не 2 нелегальных силовых группировок и т.д. формирования публичной политики. Проблема минимизации социального неравенства и его политических проявлений вышла сегодня на авансцену общественно-политической жизни многих стран мира. Среди качественных индикаторов демократии одно из важных мест занимает «мера равенства» [3].' Вывод очевиден: рост социального неравенства усиливает властные позиции немногих и ставят барьеры участию большинства в политике, то есть противоречит демократии и способствует развитию авторитарных тенденций. Поэтому мировая демократическая практика выработала механизмы регулирования социального неравенства. Государство через бюджет перераспределяет национальный доход в пользу малоимущих и социально обездоленных, создаются разного рода социальные фонды, в системе власти и гражданского общества образуются комитеты и комиссии, аккумулирующие интересы и запросы общественных групп, не артикулированные или слабо артикулированные в публичной сфере. Политический смысл этих мер состоит в том, чтобы удерживать социальное неравенство в разумных пределах, амортизировать его негативные последствия и поддерживать гражданскую активность населения на уровне демократических стандартов. В России в 90-е годы произошла обвальная ломка отношений собственности и никем не регулируемая хищническая приватизация государственного имущества и национальных природных ресурсов. Радикальные либеральные реформы открыли шлюзы для неограниченного роста социального неравенства. Дифференциация доходов достигла чудовищных масштабов. Коэффициент фондов доходов (10% наиболее и 10% наименее обеспеченных) увеличился с 4.5 в 1991 г. до 15 в 2004 г. Индикатор поляризации доходов – индекс Джини – вырос с 0.260 до 0.406. По экспертным оценкам, разница в уровне жизни «России бедной» и «России богатой» стократна (30 долл. в месяц у бедных, 3000 долл. – у богатых) [4, с. 26, 27, 111]. Динамика дифференциации доходов привела к фундаментальным потерям, к резкому падению качественных характеристик российского населения. Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП), разработанный ООН, в период с 1992 по 1996 г. снизился в России на 70 пунктов, по этому показателю страна опустилась с 34 на 57 место в мире [4, с. 56]. НЕРАВЕНСТВО РАЗРУШАЕТ СОЛИДАРНОСТЬ Можно уловить определённую корреляцию между уровнем социального неравенства и формами политического правления. В долговременной перспективе страны с высоким уровнем неравенства тяготеют к авторитаризму. Там же, где неравенство минимизировано, либо превалирует демократия, либо нарастает потребность в демократических преобразованиях. Снижение ИРЧП свидетельствует о том, что подорван социальный капитал российского общества, то есть общественный ресурс взаимного доверия и взаимопомощи, благодаря которому в социуме поддерживаются солидарные связи и сотрудничество. Сопоставление данных о распределении доходов с показателями доверия позволяет установить своего рода закономерность: чем сильнее дифференциация доходов, тем слабее взаимное доверие, и наоборот [5]. Власть, как и собственность, невозможно распределить поровну, и потому она сама является источником неравенства. Демократия позволяет в той или иной мере компенсировать неравенство, расширяя участие граждан в политическом процессе. Жан-Жак Руссо считал, что «общая воля тяготеет к равенству». Реагируя на вызовы, с которыми столкнулась либеральная демократия в глобализирующемся мире, западная общественно-политическая мысль ищет способы активного вовлечения широких слоев населения в публичную политику. Понятие «включение» (inclusion) прочно вошло в лексику политической науки и практической политики. Теория делиберативной (от англ. «deliberation» – обдумывание, взвешивание) демократии обосновывает обязательность общенациональной рефлексии в процессе Исследование динамики социального капитала в Москве за годы либеральных реформ выявило резкое ослабление доверия москвичей к власти. Ещё более тревожит факт низкого доверия москвичей друг к другу. Только 6.6% респондентов полагают, что можно доверять большинству людей. Считается, что падение этого показателя ниже 30% угрожает социальному и экономическому здоровью общества. В среднем по России он снизился с 38% в начале 90-х годов до 23% в 1997 г. 3 Подобное состояние социального капитала говорит о формировании устойчивой «культуры неравенства», которая характеризуется повышенной агрессивностью и низкой сплочённостью [6]. общества вокруг национальных интересов и целей. А это требует такой публичной политики, которая тесно увязывает проблемы свободы и равенства. Государство призвано регулировать уровень неравенства в обществе, обеспечивая основу для устойчивой гражданской солидарности, не допуская противостояния граждан в результате неконтролируемого роста социального неравенства [8]. «Культура неравенства» проникает и в политику, создавая атмосферу нетерпимости, конфронтации, препятствуя достижению национального согласия. В конечном счёте это ведёт к политическому противостоянию, разрыву между обществом и властью. В глазах социальных низов власть выступает на стороне богатых и преуспевающих, в лучшем случае занимает нейтральную позицию. Социально ущемлённые слои населения перестают идентифицировать себя с властью и государством. Ослабевает, если не разрушается, гражданская солидарность – эта глубинная основа самого понятия гражданственности как сопричастности членов общества национальным целям и государственной публичной политике. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БЕДНОСТЬ Неравенство в политике, как и в других сферах общественной жизни, в полной мере неустранимо. В конечном счете, его истоки восходят к естественным различиям природных задатков и способностей людей. В каких-то пределах неравенство в политике даже играет позитивную роль, способствуя состязательности и селекции субъектов политического процесса, отражающих интересы и стремления различных общественных слоев и групп. Однако существует граница, за которой неравенство становится не только непродуктивным, но наносит обществу ущерб, в том числе и в политике. А. Шевяков и А. Кирута подразделяют неравенство на нормальное, «характеризующее распределение доходов среди слоев населения, активно вовлечённых в экономические процессы, и избыточное неравенство, обусловленное низкими доходами тех слоев населения, которые не оказывают существенного влияния на макроэкономические изменения». Иначе говоря, избыточное неравенство обусловлено бедностью [9]. Для современной России характерен высокий уровень избыточного неравенства. По данным Н.М. Римашевской, в 2002 г. 33% населения (47.7 млн. человек) имели денежный доход ниже официально признанного прожиточного минимума [4, с. 29]. На этом фоне происходит «растаскивание» гражданской солидарности, её замена на корпоративную, групповую, что подрывает фундамент единения общества. Призывы к единству перед лицом современных вызовов – международного терроризма, экологического и демографического кризисов – не встречают должного энтузиазма. Интересы испытывающих тяготы и лишения слоев, с одной стороны, и эгоистически ориентированной преуспевающей части общества – с другой, разнонаправлены и не способствуют объединению. Поэтому так зыбка в нынешней России гражданская основа общенациональной солидарности в поисках адекватных путей решения острейших проблем современности. Трудно обеспечить единение общества даже по тем вопросам, которые действительно касаются каждого гражданина. Именно нарастающее социальное неравенство порождает глубокое противоречие в обществе, его расслоение и даже угрозу раскола. Пагубные последствия социального неравенства особенно заметны в условиях трансформации общества, и без того разделённого идеологически и социально. Опросы показывают, что в оттенке реформ мнения россиян расходятся полярно, причём примерно поровну [7]. Бедность пагубно влияет на гражданскую активность населения. Там, где избыточное неравенство препятствует участию граждан в общественной жизни, возникает феномен «политической бедности».В трактовке американского политолога Джеймса Бохмана суть этого явления в «неспособности каких-то групп граждан эффективно участвовать в демократическом процессе и в обусловленной этим уязвимости перед последствиями намеренно или ненамеренно принимаемых решений» [10]. «Политическая бедность» выводит граждан из публичной сферы, они оказываются не способны представлять своё Таким образом, поиск путей гражданского единения становится альфой и омегой самоопределения России в глобализирующемся мире. Актуализируется проблема «социального гражданства», то есть объединения членов 4 мнение и интересы ни в обществе, ни в государстве. Пассивность же нередко воспринимается властью как согласие с проводимой политикой. Порогом «политической бедности» Д. Бохман считает именно способность-неспособность той или иной общественной группы инициировать обсуждение проблем, затрагивающих её интересы. политическом отношении наметились контуры деления России на две неравные части. Одна представлена «новыми русскими» и правящей элитой, живущими в некоей «гламурной» реальности. Другая Россия несёт на своих плечах всю тяжесть социально-экономической и политической бедности. Общество распадается на два «сословия»; которые различаются не только размерами доходов, но и образом жизни, мировосприятием, языком и нормами поведения. «Россия бедная» безмолвствует, и это порождает у богатых и власть имущих иллюзию стабильности. Но в недрах общества назревают опасные процессы, накапливается энергия протеста. Не выходя открыто в политическую сферу, она проявляется в социально девиантном поведении больших групп населения. Протест выражается в уходе из общественной жизни в сферу криминала, в наркоманию, алкоголизм, мистику и религиозный фанатизм. Подобная форма протеста не менее губительна, чем та, которую поэт назвал «бунтом жестоким и бессмысленным». Затяжная деградация общества истощает творческий потенциал народа, лишает надежды на возрождение пассионарности, которая, по мнению Льва Гумилёва, превращает нацию в субъект истории. Эта тема актуальна для нынешней России, где целые слои населения практически исключены из политического процесса. Причём речь не идёт только о бомжах или работниках низкой квалификации. Масса интеллектуальной элиты страны – учителя, врачи, преподаватели вузов, научные работники – составили ряды «новых бедных». Поглощённые заботами о выживании, они лишены возможности полноценно участвовать в общественной деятельности, не имеют рычагов давления на власть и не могут добиться включения своих требований в политическую повестку дня. В развитых демократиях сильное гражданское общество обладает разветвлёнными и эффективными механизмами выявления и публичного выражения разнородных интересов различных социальных групп. Энергия общественной самодеятельности вынуждает власть считаться с этими интересами, апеллируя к ним в рамках публичной политики. Если какие-то группы населения в силу «бедности или низкого уровня культуры не могут сформулировать свои требования, эту миссию берут на себя организации гражданского общества. В системе государственной власти также действуют механизмы выявления и артикуляции интересов таких групп, с целью их реализации создаются специальные комиссии и комитеты, изучающие их интересы и предлагающие способы их реализации [11]. В России амортизаторы политической бедности отсутствуют, поскольку гражданское общество развито слабо. Частные интересы не структурированы, расплывчаты, не объединены в групповые, не транслируются в публичную сферу. Сама же эта сфера носит «лоскутный» характер, разделена на замкнутые ниши. Рост «политической бедности» приводит к тому, что функция принятии решений выходит из-под контроля общества и концентрируется в узком кругу правящей элиты. Тем самым генерируются авторитарные тенденции. В экономическом, социокультурном Под вопросом будущее России. И это заставляет задуматься о зигзагах российской реформации, о реальных возможностях демократического развития общества, о формировании публичной политики, которая отвечала бы этим возможностям, не имитируя чуждые российским условиям модели. ОТКАТ ОТ ДЕМОКРАТИИ Радикально либеральный проект 90-х годов не мог быть осуществлён демократическими методами. Нужны были авторитарные рычаги властного давления. Логика демократического развития общества была прервана. Достаточно вспомнить о таких показательных фактах, как расстрел парламента, закрепление в Конституции страны бесконтрольности власти первого лица, сохранение в 1996 г. президентского поста за претендентом с ничтожно низким рейтингом, проведение хищнической приватизации государственной собственности, давшей импульс стремительному росту социального неравенства со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями. Это был реальный откат от демократических тенденций времён перестройки, которая вызвала и 5 общественный подъём, обеспечила гласность и свободу прессы, массовое противостояние путчу в августе 1991 г. К сожалению, – и это отнюдь не было исторической необходимостью – с приходом к власти радикал-либералов восторжествовала политика авторитарного толка. «Рыночный большевизм», как его метко охарактеризовал Питер Ридуэй, Разошёлся с демократией, ростки которой не выдержали напора стихии произвола, коррупции и криминала. продолжает нарастать. "МЯГКИИ АВТОРИТАРИЗМ": ЧТО ДАЛЬШЕ? Логика стихийного раздела собственности, ломки общественных структур, образа жизни и стереотипов сознания привела к такому хаосу и бессистемности, что правящая верхушка оказалась перед угрозой полной потери рычагов управления страной и перед перспективой национальной катастрофы. После дефолта 1998 г. пришлось в срочном порядке предпринимать паллиативные меры с целью стабилизации ситуации и упрочения сложившейся в России амбивалентной политической системы, сочетающей демократические приобретения перестройки с последующими выраженными авторитарными тенденциями. Приватизация сопровождалась разрушением государственных механизмов регулирования экономики и социума, что стимулировало рост анархических тенденций, беззакония, криминального произвола. Подобная практика не только делегитимизировала реформы и обрекла их на неудачу, но и ввергла общество в кризис. Показательно мнение на этот счёт классика ортодоксии свободного рынка Мильтона Фридмана. В 2001 г. в интервью он признал, что в начале 90-х годов советовал странам, совершавшим переход от социализма к капитализму, «приватизировать, приватизировать, приватизировать», но, по его собственным словам был не прав. «Оказывается, правление закона, по всей видимости, более важно, чем приватизация» [12]. Нынешнему политическому курсу невозможно дать однозначную оценку. Нельзя не видеть, что он является своего рода императивом. И общество, и правящая элита нуждаются в сильных рычагах централизованного управления. Альтернатива этому – дезинтеграция и распад общества. Имея в виду наследство, которое получила нынешняя власть (откат от демократии, коррумпированность чиновничества, ослабление связей центра с регионами, разгул криминала, террористическая деятельность), вряд ли можно было обойтись без усиленного использования административного ресурса. Но и полный возврат к авторитаризму в эпоху в эпоху глобализации и инноваций явно бесперспективен. Мировая практика демократизации убеждает, что либеральные реформы в экономике могут быть успешны лишь в рамках закона и государственных институтов, обеспечивающих его соблюдение. Между тем российские радикал-либералы выпустили из бутылки джинна эгоизма и разобщения, разрушив одновременно государственно-правовые ограничители хищнического капитализма. В условиях разгула частного и группового эгоизма ослабленное государство утратило способность отстаивать национальные интересы и само превратилось в объект своего рода приватизации со стороны олигархических групп и бюрократических кланов. В условиях демократии вертикаль власти – как в государственной системе, так и в гражданском обществе – покоится на устойчивом балансе сдержек и противовесов. Современное российское общество продолжает двигаться по колее отката, поэтому утверждение демократии остаётся сложной и долгосрочной задачей. В то же время провал кавалерийской атаки на «советский авторитаризм» и наметившаяся консолидация государственной власти создают предпосылки для постепенного продвижения к полноценной демократии, медленного, но без резких шатаний и отступлений. Следствием приватизации, попиравшей нормы права и нравственности, стали поляризация общества, рост социального неравенства и «политическая бедность». Демократический подъём сменился усталостью и апатией, что создало почву для монополизации власти и авторитаризма. Сегодня политическое развитие страны движется по проторенной колее, соответственно, социальное неравенство В ближайшей и даже среднесрочной перспективе в России наиболее вероятно доминирование «мягкого авторитаризма», когда политический курс определяется узким кругом правящей элиты, но при этом сохраняется некоторый минимум демократических свобод, включая свободу предпринимательской 6 деятельности при условии невмешательства основных групп частных интересов в большую политику1. Понятие «мягкого авторитаризма» получило признание в западной политической науке, видные представители которой полагают, что модель либеральной демократии неадекватна для стран с неразвитым гражданским обществом и слабыми традициями общественной самодеятельности [14, 15]. По многим признакам политику нынешнего режима в России можно охарактеризовать именно как «мягкий авторитаризм». По-видимому эта модель очерчивает тот круг возможностей, которые определяют направление движения российского общества на долгом и трудном пути к демократии [16]. националистических настроений и ксенофобии. Российские либеральные теоретики обычно принижают значимость этой проблемы либо вообще её игнорируют. В книге Е. Ясина «Приживётся ли демократия в России» утверждается, что неравенство и бедность у нас не так уж велики и угрожающи, а в солидном труде Е. Гайдара «Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории» вопросам неравенства и бедности просто не нашлось места. Социальное неравенство стало камнем преткновения на пути радикально-либеральных реформ. Отторжение их обществом мешает их проведению демократическим путём. Поэтому сторонники радикального либерализма проявляют готовность использовать авторитарные методы проталкивания реформ. В одном из интервью Герман Греф заявил, что избранным народом губернаторам «приходится действовать с оглядкой на людей», поэтому губернаторов лучше назначать, «на период жестких реформ такая структура власти лучше» [17]. Некоторые из теоретиков, когда-то пытавшиеся копировать в России западные модели демократии и рынка, сегодня разворачиваются в противоположном направлении. Выступая в Школе публичной политики в Томске, В. Найшуль, например, заявил, что ему «импонирует опыт Чили, где с помощью диктатуры было создано либеральное государство». И уж совсем в духе русских патриотов-почвенников он с симпатией говорил о допетровских институтах власти, якобы отвечающих ментальности русского народа и воспринимаемых им в качестве легитимных [18]. В уже упомянутой книге Е. Ясин следующим образом представляет себе возврат к стратегии демократической модернизации: «Оптимальный для страны вариант: авторитарная власть проводит непопулярные реформы, а затем до 2008 года предпринимаются шаги к демократизации» [19]. «Мягкий авторитаризм» позволяет развиваться как в сторону постепенной демократизации публичной политики, так и в сторону ее ужесточения. Куда пойдёт Россия? Пока ещё выбор не сделан. Этот вопрос остаётся предметом идейно-политического противоборства, в фокусе которого находятся проблемы социального неравенства и его политических последствий. Для российских либералов неравенство – неудобная тема. В 50-е годы прошлого века американский экономист С. Кузнец выдвинул тезис, в соответствии с которым поступательное развитие рыночной экономики само удерживает социальное неравенство в разумных пределах: неравенство доходов увеличивается лишь на начальной стадии экономического роста, достигнув же точки насыщения, начинает уменьшаться. Однако, как показали А. Шевяков и А. Кирута, «кривая Кузнеца» верна по отношению к нормальному неравенству, но не избыточному, доминирующему в российском обществе [9, с. 71, 72, 100, 101]. Избыточное неравенство всё сильнее тормозит развитие экономики России, блокирует её переход к инновационной стадии, а в политике создаёт социальную почву для популистского авторитаризма, Либералы в теории и у власти вновь готовы прибегнуть к ломке общественных структур, не считаясь с издержками. Стремление навязать обществу отвергаемые им реформы отнюдь не способствует эволюции «мягкого авторитаризма» в демократическом направлении. 1 К такому выводу ещё в 1999-2000 гг. пришли авторы доклада, подготовленного в рамках проекта Горбачёв-Фонда «Россия в глобализирующемся мире». На основе просчёта сценариев политического будущего России признавалось, что оптимальным вариантом для страны было бы становление сильной демократии. Однако, учитывая реальности постельцинского периода, возможность этого представлялась маловероятной. Более реально – становление умеренной авторитарной власти, применяющей при необходимости жёсткие меры для обеспечения целостности государства, мобилизации ресурсов общества во имя преодоления кризиса и сохранения державного статуса России [13]. СМЕНА ВЕКТОРА ПОЛИТИКИ – ИМПЕРАТИВ ВРЕМЕНИ В России всё более ощущается потребность в изменении направленности публичной политики 7 с целью ограничения неравенства, устранения его крайних форм, воспринимаемых общественным мнением как несправедливые. Для того чтобы российский либерализм вписался в такой поворот, необходима основательная критическая переоценка опыта реформ 90-х годов, осмысление его уроков. Либерализм должен освободиться от тяжких гирь либертарианской практики, иначе он будет всё больше расходиться с демократией, генерируя авторитарную политику реформ сверху и воздвигая новые барьеры на пути демократизации, а вместе с тем и либерализации общества. ответственности всех граждан и государства перед обществом. Готова ли власть к сбалансированной экономической и социальной политике, сочетающей общественные и частные начала, или она будет двигаться по инерции, набранной в 90-е годы? Власть колеблется. Складывается впечатление, что она, скорее, склоняется к либеральной модели экономической и социальной политики, не уравновешенной в должной мере соблюдением принципов общего блага и разумного эгалитаризма. Социальная политика власти, по сути, сохраняет черты того самого либерального радикализма, который уже привёл к столь печальным результатам. Этот вывод подтверждается осуществляемыми реформами сфер образования и здравоохранения, монетизацией льгот, преобразованиями ЖКХ. Реализуемый курс подталкивает власть к более жёстким методам авторитарного правления. Реформирование России на демократических основаниях требует тесной увязки демократии с решением социальных проблем. Можно ли решить эту задачу, ориентируясь на модель либерального индивидуализма? Двадцатилетний опыт российских реформ, равно как и международный опыт демократических трансформаций, доказывает, что нельзя утвердить права и свободы личности за счёт разрушения солидарных связей и культивирования частного и корпоративного эгоизма. Вместе с тем общество демонстрирует всё большую неудовлетворённость проводимой политикой. Устоит ли управляемая демократия перед «авторитарным соблазном» осуществить модернизацию России сверху, либеральноавтократическими методами? По существу, это вопрос о выборе направления развития: или движение вспять, то есть новый исторический зигзаг, возврат к жёстким формам авторитаризма, что чревато очередным застоем и утратой шансов на прорыв к постиндустриализму, или мучительно трудное эволюционное развитие к демократии и обществу инновационного типа. Свобода индивида неотделима от демократического устройства социума. Поэтому успех демократической реформации решающим образом зависит от взаимодействия либеральной составляющей политики с направленностью на достижение общего блага и общественной солидарности. Как отмечает испанский социолог М. Ка-стельс, интересы, ценности, институты и представления, характерные для современных обществ, «ограничивают коллективную созидательность» [20]. Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта Горбачёв-Фонда «Социальное неравенство и публичная политика», при поддержке РГНФ (грант № 0403-00057а). России нужна не авторитарная, а демократическая либерализация, увязывающая индивидуальные и групповые ценности и цели с коллективными, с общим благом народа. Такая политическая стратегия могла бы стать эффективным рычагом решения острых социальных проблем, обеспечив должное внимание власти к растущему разрыву в условиях существования «верхов» и «низов». Это узловая проблема проводимых реформ. Общее благо только тогда станет краеугольным камнем публичной политики и предпосылкой стабильности, благополучия и безопасности общества, когда либеральному принципу частной инициативы и предприимчивости будет найден противовес в виде принципа социальной ЛИТЕРАТУРА 1. Kymlicka W. Contemporary Political Philosophy. N.Y.: Oxford Univ. Press, 2002. P. 124. 2. Lane J.-E., Ersson S. Democracy. A comparative approach. N.Y.: Routledge, 2003. P. 183-208. 3. Diamond L., Morlino L. The Quality of Democracy // Journal of Democracy. 2004. V. 15. № 4. P. 21. 4. Римашевская Н. Человек и реформы: секреты выживания. М.: ИСЭПН РАН, 2003. 5. Социальные источники экономического развития. М.: ИМЭМО РАН, 2005. С. 69. 6. Кислицына О. Неравенство в распределении доходов и здоровья в 8 современной России. М.: ИСЭПН РАН, 2005. С. 256-274. 7. Левада Ю. Двадцать лет спустя: перестройка в общественном мнении и общественной жизни // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2005. № 2. 8. Broadbent E. (ed.) Democratic Equality: What Went Wrong? Toronto: Univ. of Toronto Press, 2001. 9. Шевяков А., Кирута А. Измерение экономического неравенства. M.: Лето, 2002. С. 67, 68. 10. Bohman J. Public Deliberation, Pluralism, Complexity, and Democracy. Cambridge (Massach.): The MIT Press, 1996. P. 125. 11. International Political Science Review. 2004. V. 25. № 4. P. 407,408. 12. Economic Freedom of the World. Annual Report. Vancouver: B.C. Fraser Institute, 2002. P. XVII. 13. Самоопределение России. Доклад по итогам исследования "Россия в формирующейся глобальной системе" // Труды Фонда Горбачёва. 2002. Т. 5. С. 435. 14. DarendorfR. Can We Combine Economic Opportunity with Civil Society and Political Liberty? // The Responsive Community. 1995. V. 5. № 3. 15. Bell D. A Communitarian Critique of Authoritarism // Political Theory. 1997. V. 25. № 1. 16. Красин Ю.А. Российская демократия: коридор возможностей // Полис. 2004. № 6. 17. Независимая газета. 2004. 15 октября. 18. Независимая газета. 2005. 3 октября. 19. Ясин Е. Приживётся ли демократия в России. М: Новое изд-во, 2005. С. 331. 20. Кастельс М. Информационная эпоха. М.: ГУ-ВШЭ, 2000. С. 513. 9
