Учение Классических евразийцев и генезис национальной идеи

УЧЕНИЕ
КЛАССИЧЕСКИХ
ЕВРАЗИЙЦЕВ
И
ГЕНЕЗИС
НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ РОССИИ
АВТОР СТАТЬИ: ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛЛЕГИИ АНО «ЦЕНТР
ИССЛЕДОВАНИЙ, СОХРАНЕНИЯ, ПОДДЕРЖКИ И РАЗВИТИЯ
ЕВРАЗИЙСТВА», АСПИРАНТ ИСН САМОНКИН ЮРИЙ СЕРГЕЕВИЧ
Главной задачей своих философских исканий
классические евразийцы
определили создание такой идеологии, в которой получили бы диалектическое
единство наука, религия и философия.
В
рамках
россиеведения
они
занимались созданием и обоснованием качественно новых принципов
национальной идеологии России, осуществляя на их основе волевое
политическое действие, оформленное в евразийском движении 1920–1930-х гг.
Определяя
генезис
национальной
идеи
России, один
из
отцов-
основателей евразийского учения князь Н.С. Трубецкой (1890–1938) отмечал:
«Господствовавший прежде в исторических учебниках взгляд, по которому
основа русского государства была заложена в так называемой Киевской Руси,
вряд ли может быть признан правильным. То государство или та группа
мелких, более или менее самостоятельных княжеств, которые объединяют под
именем
Киевской
Руси,
совершенно
не
совпадает с
тем
русским
государством, которое мы в настоящее время считаем своим отечеством.
Киевская Русь была группой княжеств, управляемых князьями варяжской
династии и расположенных в бассейне трех рек, которые почти непрерывной
линией соединяют Балтийское море с Черным, и начальная летопись
совершенно точно определяет географическую сущность этого государства как
«путь из Варяг в Греки». Площадь этой Киевской Руси не составляла и
двадцатой доли общей площади той России, в которой родились все мы» [6, с.
208].
Согласно евразийской концепции, нежизнеспособное протогосударство
«Киевская Русь», прикрепленное к речной системе Днепра и экономически
ориентированное на обеспечение речного пути «из Варяг в Греки», постоянно
находилось
под
ударами
кочевников
2
Великой Степи, усугублявшихся
непрекращающимися междоусобицами. «Потому-то из Киевской Руси и не
могло развиться никакого мощного государства, и представление о том, что
будто бы позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси, в
корне неправильно. ... Между Киевской Русью и той Россией, которую мы
теперь считаем своей родиной, общим является имя «Русь», но географическое
и хозяйственно-политическое содержание этого имени совершенно различно».
Г.В.
Вернадский
разложения
(1887–1973)
Киевской
Руси
считал,
что
процесс естественного
усугубился в ХIII столетии монгольским
нашествием и политическим подчинением Русской Земли Востоку
– так
называемым Игом [1, с. 354]. По мнению евразийцев, именно от Московского
княжества ХIV столетия, а вовсе не от обреченной варяжской Киевской Руси
IX столетия, берет свое начало современная Россия-Евразия. Именно в
монгольский
исторический
период
возникли предпосылки взаимной
интеграции восточных славян и тюркских народов евроазиатского материка
через
государственную
преемственность
России,
перехватившей
«историческое знамя» у Золотой Орды.
После
окончательного
упадка
Киевской
Руси
в
ХIII
столетии
византийские идеи сильной императорской власти и централизации русских
земель
продолжали волновать патриотически-настроенные умы части
княжеского корпуса – владимиро-суздальских и московских князей (князей
северо-восточной
Руси).
Национально-патриотические искания в Земле
Русской были усилены монгольским нашествием. Более чем на два столетия
Русь (за исключением северо-западных княжеств) стала составной частью улуса
Джучи-хана – северо-западной провинцией Монгольской империи. Евразийцы
рассматривали процесс становления национальной
идеи
как
процесс
перманентный, начало которому было положено в 1380 г. на Куликовом поле.
«Последний евразиец» Л.Н.
Гумилёв (1912–1992) так обосновывает это
утверждение: «Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом
поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи
пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но
3
вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в
этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием,
после которого новая этническая общность
– Московская Русь
– стала
реальностью, фактом всемирно-исторического значения» [2, с.208].
По сути, в этих строках Лев Гумилёв излагает первоначальный этап
формирования национальной идеи России
– этап зарождения национального
самосознания. Поэтому в сознании последующих поколений Куликово поле
должно рассматриваться не столько с научно-исторической точки зрения,
сколько с мировоззренческой и в рамках национальной идеи, несущей в себе
сакральную функцию. Ибо останки павших на Куликовом поле, впрочем, как и
павших в других праведных войнах за многонациональное Отечество, за «други
своя»,
– это святые мощи, не подлежащие открытию по человеческому
произволению, но только по Промыслу Божию.
Трагедией
веры
и
особыми
мессианскими,
эсхатологическими
настроениями отозвались в русском национальном самосознании уния
Византии с латинским Западом 1274 и 1439 гг., а также падение в 1453 г.
твердыни православного мира – Царьграда. «Ибо старого Рима церковь пала по
неверию ереси Апполинария, второго же
Рима,
Константинова-града,
церковные двери вну-ки агорян секирами и оскордами рассекли», – писал в
1530 г. инок Филофей в скорби великому князю Василию.
Так
на
почве
неопределенности,
бесконечных
усобиц,
тотальной
разрухи
и
последовавших за монголо-татарским нашествием, в
условиях «остолбенения» русской культуры и тоски по исчезнувшему
навсегда «Второму Риму» в ХIII–ХVI вв. на авансцену русской истории
выходит
«туранский
фактор»
–
фактор
сильной
монгольской
государственности.
Рассматривая процесс становления национальной идеи, евразийцы явно
утрированно и подчеркнуто субъективно выделяли восприятие Россией духа
государственности монгольской. В соответствии с этим подходом восприятие
чуждой идеи сильной монгольской государственности русским национальным
4
самосознанием произошло именно потому, что это была великая идея, идея
сильной, единой и неделимой континентальной империи, созданной как и все
кочевые империи древней Евразии по военному типу. «<…> Потускневшие и
выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но все еще сквозящие
за монгольской государственностью идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в
совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское
обоснование. В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного
горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная
жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну
и в таком виде стала идеей русской. Так совершилось чудо превращения
монгольской государственной идеи в государственную идею православнорусскую» [6, С.224].
В Древней Руси управляющим принципом была православная
вера,
понимаемая как органическое сочетание религиозных догматов, обрядов и
православной культуры, частным проявлением которой стал иерар-хический
государственный
православие
Византийскую
и
строй
родовое
империю,
цивилизованный.
с
царской
вершиной власти
(византийское
самодержавие). Захватив, разрушив и разграбив
Запад
из
варварского
превратился
в
Запад
Однако в отличие от Запада, поглотившего сокровища
Византии, русские поняли, в чем истинно заключается самое великое ее
сокровище. Это было не золото, не драгоценные камни, даже не искусство и
науки. Главным сокровищем Византии был Бог. Именно на этом сокровище
наши великие предки создали не банки, не капиталы, не музеи и ломбарды. Они
создали Русь, Россию, духовную преемницу Византии. Центром нового
российского государства в ХIV–XV столетиях становится Москва. С
разработкой в качестве национально-государственной доктрины концепции
«Третьего Рима» в первой половине ХVI столетия начинается процесс
национально-государственной
самоидентификации
России,
процесс
определения нарождающейся империей своей роли и места в мировом
цивилизационном процессе.
5
После
укрепления московской
государственности перед ней встала
другая проблема – проблема обороны от Запада. Эту задачу, как считали
евразийцы,
Россия
могла
решить
только
путем
освоения
западной
промышленности и усвоения европейской техники. «Выполнение задачи
заимствования европейской техники взял на себя Пётр I. Но задачей этой он
увлекся настолько, что она для него обратилась почти в самоцель, и никаких
мер против заразы европейским духом он не принял. Задача была выполнена
именно так, как не надо было ее выполнять, и произошло именно то, чего
следовало больше всего опасаться: внешняя мощь была куплена ценой полного
культурного и духовного порабощения России Европой» [6, с. 239].
С Петра Великого начинается период антинациональной монархии,
период европеизации России. Этот процесс нарушил всякое национальное
единство, породил разрыв между простым народом и европеизировавшимися
слоями общества. Власть противопоставила себя остальной России как
этнографическому материалу, жертвуемому на создание мощной европейской
державы,
прививала
чуждые
европейскую
цивилизацию
и
культуру.
Этнокультурный дисбаланс неизбежно повлек за собой социальные потрясения
– в частности, революцию октября 1917 г. Такова в своей сути евразийская
концепция генезиса российской государственности и национальной идеи.
Итак, парадоксально восприняв генезис национальной идеи, евразийство
связало ее с рядом специфичес-ких историософских свойств:
− с
мессианским
национального
и
эсхатологическим
самосознания
характером русского
(философско-политическая доктрина
«Третьего Рима»);
− с пространственно-временным синтезом «леса» и «степи» не в почвенноботаническом, но в культурно-историческом, «геософском» плане;
− с восприятием русских как продолжателей имперских
Рима, Византии и кочевых империй древней Евразии;
6
устремлений
− с
интерпретацией
«географической
исторической
оси»
мировой
миссии
России-Евразии
истории,
как
противопоставляемой
европейскому Западу;
− с
самобытностью
евразийской
политико-государственной
модели,
основанной на принципах трансконтинентальной военной империи
(опора на главных союзников России – армию и флот, «правящая
идеократия», «демотия», принцип «тяглового государства», общинный
характер
хозяйственно-экономического
уклада
России,
феномен
«византийского аграрного социализма» – византийской экономической
модели с преобладанием общинного землевладения.
В соответствии с евразийскими воззрениями определяющую
формировании
национальной
роль
в
идеи России сыграл именно «туранский
фактор». Однако, на наш взгляд, эта роль была не столь однозначна и
позитивна. Позволим себе согласиться с точкой зрения А.С. Панарина:
«Россия
– не этническое «государство русских», а особая цивилизация,
обладающая своим суперэтническим потенциалом и соответствующим набором
геополитических идей. Одна из таких идей, издавна вынашиваемая в недрах
консервативного
политического
спектра
–
византийско-православной
сверхдержавы. Это не «вторая Европа», а «Третий Рим»
– наследник
Византии» [4, с.23]. Действительно, близость национальной идеи России к
концепциям славянофилов и «византизма» К.Н. Леонтьева, нежели к
евразийскому «туранскому
фактору»,
кажется
более
исторически-
обоснованной и, следовательно, более объективной, последовательной и
перспективной в историософском плане.
Вариант русской идеи у классических евразийцев получил развитие в
форме национальной идеи, предусматривающей
вопросы
широкой
этнокультурной и религиозной толерантности. Он, с одной стороны, вышел из
славянофильского и постславянофильского понимания проблемы, а с другой –
существенно отличался от них. Евразийство рассматривало национальную
идею не только как русскую идею (т. е. не как идею узкославянскую), но как
7
объединительную
российскую
национально-культурные
идею, включавшую в себя этнические и
элементы
тюркских,
финно-угорских,
индо-
иранских народов. В учении национальная идея выступает не как идея
панславянская (Н.Я.
Данилевский) и не как идея византийско-славянская
(К.Н.
а
Леонтьев),
объединительная
как идея
евроазиатская
византийско-монгольско-русская,
идея,
преломленная
как
через «туранский
фактор» и российское национальное самосознание. Вместе с тем, она не
выступает альтернативой собственно русской идее, а дополняет ее иными
этническими представлениями о России как о Евразии, о ее богатой этнической
истории и культуре. Евразийцам показались недостаточными представления
славянофилов и их последователей о национальной идее как об исключительно
идее духовной, покоящейся на православии и панславизме. Они внесли в эти
представления свои «геософские», натуралистические элементы и элементы
кочевниковедения,
доказывающие
уникальность
евроазиатского
этнокультурного мира.
Особо следует отметить слабую сторону евразийских философских
суждений: национальная идея учения, не будучи воплощена в действительность
и не опираясь на практику, выдвигая в повестку дня идеологическую проблему
широкой межэтнической толерантности, позволяет избежать проявлений
национализма и шовинизма в большей степени лишь теоретически. Более того,
евразийская
национальная
идея
естественным
образом
не
учитывает
современных радикальных, сепаратистских тенденций, в буквальном смысле
слова захлестнувших мир в начале третьего тысячелетия.
Рассмотрим еще один весьма важный аспект национальной
идеи.
Евразийцы считали, что в авангарде государственного строительства должны
идти
чиновники-управленцы,
этатисты,
отличающиеся
исключительной
религиозностью, верностью, преданностью, честью, оцениваемой ими выше
личного материального блага и безопасности. Сущность «идеократии» они
видели в присутствии у власти особого класса управленцев-государственников,
так
называемого
«правящего
слоя», людей «партии длинной воли»,
8
формируемого из интеллигенции и правительства. Этот слой должен быть
спаян единой идеологией, единым мировоззрением, внутренним единством
(личностным
этатизмом),
вести
государственное
строительство
под
руководством верховной идеи («идей-сил»). Утвердившийся в Советской
России государственный строй, покоившийся на незыблемом авторитете
ВКП(б), евразийцы относили к ложной «идеократии», предлагая сменить ее
своей истинной, религиозной «идеократией». Тем не менее «левые» евразийцы
симпатизировали
государственному строю СССР. Под лозунгом борьбы с
либерально-демократической
коммунистическим
расслабленностью
фанатизмом
они
и
противопоставляли
однобоким
«демотию»
демократии.
Анализ работ классических евразийцев показывает, что проблема
«правящего отбора» в учении воспринимается на онтологическом уровне как
борьба с силами хаоса и распада, как борьба за социальный прогресс.
В такой онтологической и антропологической привязке социальная
организация человечества является первой ступенью к организации бытия в
целом. Государственная форма объединения становится объединением для
личностной регуляции. Так «правящий отбор» становится особым отбором
людей, удовлетворяющих известным нравственным критериям-требованиям,
сформулированным еще Чингисханом. Э.Д. Хара-Даван утверждал: к власти
никогда нельзя допускать людей с пороками измены, предательства, трусости,
стремления к личной выгоде и наживе, т. к. эта категория управленцев может
погубить любое государство [7, с. 451].
Базисно выделяя в этатистской концепции «симфонической личности»
любовь, Л.П. Карсавин (1882–1952) связывал ее с метанойей – умопеременой,
духовным
и
нравственным
обновлением
человека
через жертвенное
служение ближним, через жертвование «части своей личности», обретение им
любви к Богу и к другим людям, без чего личность раскрыться не может.
«Замыкаясь в себе, он [человек] становится нищим, хиреет и погибает.
Преодолевая же себя, свое ограниченное, маленькое эгоистически-личное
9
бытие, человек расширяется и обогащается, делается истинною личностью.
Только через общение с другими людьми, т. е. через самоотдачу, без которой
такое общение невозможно, достигается личное многообразие и личное
единство индивидуума» [3, с. 376].
П.Н. Савицкий (1895–1968), определяя евразийскую среду как среду
наибольшего развития этатизма, считал, что этатизм проходит «стержнем»
через всю русскую историю. «Необычайная концентрация народных сил под
покровом и водительством центральной власти характеризует всю историю
кочевых империй … <…> Эта традиция была воспринята Московским
государством, в котором все было «государево», от государя исходилось и
делалось его именем …» [5, с. 285]. По этому вопросу Лев Гумилёв делает
весьма
интересный
вывод:
«Древнюю
Русь
погубила
дестабилизация,
явившаяся следствием снижения пассионарного напряжения этнической
системы или, что проще, увеличения числа субпассионариев – эгоистов, не
способных к самопожертвованию ради бескорыстного патриотизма. Уцелело
только Великое княжество Московское, целое столетие втягивавшее в себя
пассионариев благодаря принципам
митрополита
Алексея
и
Сергия
Радонежского.
Их сподвижники и ученики завещали своим потомкам перспективный
поведенческий стереотип и стабильную внутреннюю структуру. Так с 1380 по
1452 г. Московское княжество стало Россией, а бывшая Русь
Литвы, которой руководила Польша».
– окраиной
Так Львом Гумилёвым выносится в
повестку дня достаточно интересная «пассионарная» историософская и
культур-философская категория «перспективного поведенческого стереотипа»
– как индивидуально-психологической основы построения «континентальных
месторазвитий» имперского типа (imperium).
10
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории / Г.В. Вернадский //
Основы Евразийства / сост. Н. Агамалян и др. – М.: Арктогея-Центр,
2002. – С.354-355.
2. Гумилёв Л.Н. От Руси к России / Л.Н. Гумилёв. М.: Изд-во АСТ, 2004. –
С.208-209.
3. Карсавин
Л.П.
Основы политики /
Л.П.
Карса-вин
// Основы
Евразийства. – С. 376.
4. Панарин А.С. «Вторая Европа» или «Третий Рим»? / А.С. Панарин //
Вопросы философии. – 1996. – № 10. – с.23.
5. Савицкий
П.Н.
Евразийство
как
исторический замысел
/
П.Н.
Савицкий // Основы Евразийства. – С. 285.
6. Трубецкой Н.С. (И.Р.). Взгляд на русскую историю не с Запада, а с
Востока / Н.С. Трубецкой // Основы Евразийства. – С.208-239.
7. Хара-Даван Э. Евразийство с точки зрения монгола / Э. Хара-Даван //
Основы Евразийства. – С. 451-452
11