Появление трагического и новая образность поэзии Есенина 1919 - 1921г «Кобыльи корабли» 1919 г. Во время поездки по стране Есенин наблюдал картины голода и жесточайшей разрухи. Особенно сильное впечатление произвел на него Харьков. А. Б. Мариенгоф вспоминал: «В те дни человек оказался крепче лошади. Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мертвыми тушами мостовые. Мы с Есениным шли по Мясницкой. Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот.» Падшие лошади и черные вороны, клевавшие падаль стали толчком для создания первого трагического стихотворения в новом ключе – «Кобыльи корабли». Образ корабля – символа государства под натянутым парусом – слился с образами черных крыльев ворон над тушами мертвых животных. Путь в будущее предстал как страшное движение тех, кто «веслами отрубленных рук гребется в страну грядущего». Здесь же появляется образ погибающей деревни, с которым соотносится и сам лирический герой. «Скоро белое дерево сронит// Головы моей желтый лист». Возникает и образ волчицы, у которой отнято дитя. С этим образом будет соотноситься образ волка в стихотворении «Мир таинственный…» Пейзаж приобрел трагические черты, осень становится символом гибели и разрушения. В строчках «Злой октябрь осыпает перстни//С коричневых рук берез» можно увидеть и приговор революционному Октябрю, и общий символ гибели, и картину природы. Еще одна тема стихотворения – отказ от человеческого во имя звериного. Звери лучше, потому что не творят таких чудовищных дел, на которые способен человек. «Никуда не пойду с людьми,// Лучше вместе издохнуть с вами…» Форма произведения новаторская. Сложный синтаксис, новая рифмовка, метафорическая образность вызваны задачей постичь совершенно новую и трагическую действительность. Есенин писал ИвановуРазумнику в мае 1921 года: «...я отказался от всяких четких рифм и рифмую теперь слова только обрывочно, коряво, легкокасательно…». Характерно для этого произведение и полное отсутствие библейской лексики. В стихотворениях «Хулиган», Я последний поэт деревни», малой поэме «Сорокоуст» те же мотивы обреченности, гибели деревни, растерянности, соотнесения себя с умирающей деревенской Россией стали определяющими. «Сорокоуст» 1920 г. Поэма "Сорокоуст", вероятно, создавалась на Кавказе. Толчком для создания сюжета явился эпизод, произошедший на перегоне Тихорецкая - Пятигорск поезда "Кисловодск - Батум". Случай этот подробно описан Есениным в письме к Лившиц: "Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же? Видим, за паровозом, что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много". По Церковно-славянскому словарю, сорокоуст - это "поминовение умершего в течение сорока дней, считая от дня кончины его. Это поминовение главным образом состоит в совершении литургии в память об умершем. Поэма строится как деревенский Апокалипсис, тема смерти, воплощенная в символах, определит развитие лирического сюжета и композицию. "Трубит, трубит погибельный рог!» "Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть сгорела, и вся трава зеленая сгорела" – начало Апокалипсиса («Откровения Иоанна Богослова»). В 1-й главке - "старая мельница" и "дворовый молчальник бык" чуют беду над полем. Изображение природной катастрофы становится лейтмотивом всей поэмы "Сорокоуст". Зима в новой трактовке Есениным природы символизирует смерть, в поэме "заморозь" предвещает будущую гибель. Во 2-й главке - в картине гибели лесных чащ и деревенских изб, в 3-й главке - в сцене неравного состязания живого с механическим (жеребенка с поездом) дается широкая картина такой гибели. Осмысление послеоктябрьского пути России как гибельного закономерно приводит Есенина к утверждению особой позиции художника, которую он противопоставляет позиции певцов революции, особенно своего постоянного оппонента - Маяковского. Завершение поэмы – картина распада деревенского мира. 1 И соломой пропахший мужик Захлебнулся лихой самогонкой. «Я последний поэт деревни» 1920 г. Русь в ранних стихах Есенина была празднична, лишена конфликтов, расписана под православный лубок, лирический герой ощущает себя в ней вполне безмятежно. Главное место в поэтическом мире Есенина занимают месяц, звезды, животные и птицы, деревенская изба, голубые поля... Природа у поэта священна и описывается часто в ранней поэзии как божественный храм. В предыдущих двух произведениях была дана картина гибели той Руси. «Я последний поэт деревни...» – это стихотворениереквием, стихотворение-прощание. Поэт чувствует, что вековая гармония природы, природного космоса и человека уходит. Приближается чуждый древнему «деревянному» миру «железный гость» и, наверное, новые певцы нового времени. Они не будут больше воспевать дощатые мостики, зеленые березки и все то, что дорого сердцу поэта в его родном краю, в храме природы. Именно в этом природном храме, где можно совершать богослужение в любой час, и заказывает панихиду по всему, что ему дорого, лирический герой. Ключевые слова в этом стихотворении – «дощатый мост», «луны часы деревянные». В уходящем мире все было от природы, от древа (а не от железа): весь уклад жизни, вся уходящая крестьянская культура. Но «скромен в песнях дощатый мост», не по нему пойдут в будущее современные поэту люди. Березы теперь «кадят», то есть разбрасывают свою листву. Это происходит осенью. А осень – это конец года, это символ осиротевшей, умирающей природы. Второе четверостишие открывается глаголом «догорит»: «Догорит золотистым пламенем // Из телесного воска свеча...» Свеча из «телесного воска», то есть из судеб миллионов людей, сломленных, отвергнутых новым миром. Среди этих людей и сам поэт. В третьем четверостишии говорится о причине гибели древнего («деревянного») мира – о «железном госте», который выйдет «на тропу голубого поля» России с ее необъятными просторами. Голубое поле – напоминание о мифе, в котором небесное соотносится с земным. Не только поэт скорбит о прошлом. Природа тоже находится в таком же смятении, ощущая одиночество, отчаяние. Выражение чувств человека через природу – одна из самых характерных особенностей поэзии Есенина. И как приговор звучат последние строки стихотворения: «Скоро, скоро часы деревянные // Прохрипят мой двенадцатый час!» «Не жалею, не зову, не плачу…»1921 г. Форма этого стихотворения говорит о том, что поэт обрел новую гармонию, не безмятежную, как раньше, а трагическую, добытую эпохой разочарований и смятения. Стихотворение наполнено поэтическими деталями гармоничного реального земного мира («белых яблонь дым», «страна березового ситца», «весенней гулкой ранью»). Розовый конь – символ восхода солнца, весны, радости, начинающейся молодой жизни, невоплотившейся мечты (теперь сердце героя тронуто холодком безверия, разочарования в надеждах). Затем следуют строки о бренности всего земного и розовый цвет переходит в холодную, почти траурную медь. Но из меди отливают памятники. В этом надежда поэта на бессмертие. Человек в восприятии поэта – часть мира природы, а в природе все разумно. И жизнь человека подвержена тем же законам природы, что и все в мире. И со смертью одного жизненный круговорот не прекращается, на смену придут новые поколения, чтобы тоже процвесть, тоже познать радость жизни, а затем тоже умереть. Вот почему все венчают строки, благословляющие жизнь, весну, цветение: Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. Это стихотворение – благодарственная песнь жизни, благословение всего сущего. По своему философскому содержанию – размышление о жизни в предчувствии смерти – есенинское стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу...» перекликается с пушкинским «Вновь я посетил тот уголок земли...» Но эта вечная для поэзии тема у Есенина, как и в свое время у Пушкина, звучит оригинально и неповторимо. Само стихотворение навеяно строками Гоголя из 6 главы поэмы «Мертвые души»: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства…» 2