II - Кафедра общего языкознания СПбГУ
реклама
Санкт-Петербургский государственный университет Филологический факультет Кафедра общего языкознания ДИАХРОНИЯ КАК ОБЪЯСНЕНИЕ Модели объяснения и их применение в лингвистике Магистерская диссертация студент отделения истории языкознания Кирилла Николаевича Прохорова подпись Научный руководитель к. филол. н., доц. П.А. Клубков « » 200 г. Подпись Санкт-Петербург, 2007 Введение ............................................................................................................... 3 Основные понятия и их определение. ........................................................... 5 I. Объяснение и его место в теории ................................................................... 6 I.1 Теория. Интуитивное понимание и возможности определения ............ 6 I.2. Теория хорошая и плохая. Состав и функции теории ......................... 8 I.2.1 Функции теории ................................................................................... 8 I.2.2 Структура теории ............................................................................... 10 I.2.3 Модель................................................................................................ 11 I.2.4 Объяснение ......................................................................................... 12 I.2.5 Теория, модель и объяснение ........................................................... 15 I.3. Теория научная и ненаучная. ................................................................. 17 I.3.1 Объяснение и предсказание. ............................................................. 17 I.3.2 Фальсифицируемость научного знания .......................................... 20 I.4 Заключение................................................................................................ 27 II. Объяснение и диахрония. ............................................................................ 29 II.1 Место диахронических объяснений в лингвистике ............................ 29 II.2 Методологические рамки исследования............................................... 31 II.3 Дедуктивно-номологические объяснения. Звуковые законы и проблемы теории............................................................................................ 32 II.3.1 Тезис о непреложности звуковых законов и его методологическая ориентация .................................................................................................. 33 II.3.2 Объяснение основанное на звуковых законах ............................... 34 II.3.3 Возможности теоретизации методологических положений ........ 42 II.3.4 Выводы .............................................................................................. 46 II.4. Индуктивно-статистические объяснения. Аналогические и инновационные процессы. ............................................................................ 47 II.4.1 Введение .......................................................................................... 47 II.4.2 Два типа процессов диахронического изменения ...................... 48 II.4.3 Аналогия как объяснение................................................................. 49 II. 4.4 Инновационные процессы и объяснение ...................................... 54 II.4.5 Заключение ....................................................................................... 56 III. Заключение и выводы ................................................................................. 59 Литература ......................................................................................................... 62 2 Введение Эта работа объяснением посвящена в рассмотрению круга проблем связанных с лингвистике. Объяснение, понятое как логическая процедура, является одной из ключевых проблем философии науки (см. к примеру [Curd & Cover (eds.) 1998: 675-804]), связанных проблемой определения науки как способа познания. исследований, как напрямую с В этой области это часто бывает со сложными вопросами, не существует всеобщего единства мнений, однако имеется пользующихся наибольшим авторитетом. ряд работ, В нашем случае это, прежде всего, работы Карла Густава Гемпеля, который, продолжая традицию логического середине логических позитивизма (см. [фон Вригт 1986]: 42-48), предложил в 20 в. рассматривать процесс объяснения моделей: дедуктивно-номологической в рамках двух и индуктивно- статистической, а так же, выдвинул тезис о структурной идентичности объяснение и предсказания. Проблема предсказания стала еще более актуальной после, того Карл Поппер предложил фальсифицируемость в качестве критерия научности знания. Это положение Поппера, став одним из самых авторитетных, вызвало, однако, массу возражений. Наиболее известным критиком идей Поппера стал Томас Кун, предложивший подойти к проблеме научности теории с точки зрения типа постановки исследовательских задач. В гуманитарных науках проблема объяснения всегда стояла особенно остро. Нужно отметить, что сам вопрос о применимости термина «объяснение» к процессу познания в гуманитарных науках остается неоднозначным. Существует мощная традиция, обычно именуемая герменевтической, считающая главной целью гуманитарных наук не объяснение, а понимание наблюдаемых явлений. Эта традиция, 3 антипозитивистская по своим взглядам, формулируется наиболее полно в трудах Вильгельма Дильтея (прежде всего [Дильтей 1880]). Основная линия в развитии лингвистики, исходя из выше сказанного, судя по всему, должна быть охарактеризована как позитивистская. По крайней мере, это касается истории языкознания в узком понимании этого слова, т.е. начинающейся с момента появления первого крупного лингвистического метода. Однако проблема объяснения оказалась в фокусе внимания лингвистов не так недавно. По существу активное ее обсуждение характеризует лишь современный этап лингвистических исследований. Чаще всего в работах, посвященных объяснению, речь идет о сравнении «формальных» и «функциональных» подходов (ср. [Тестелец 2001; Кибрик &Плунгян 1997; Haspelmath 1998]. В нашей работе мы попытаемся отойти от этой линии рассуждений и рассмотреть объяснения, исследований - предлагаемые в рамках диахронической лингвистики. одной При этом интересовать как способы объяснения диахронических вообще апелляции к диахронии области нас будут явлений, так и для объяснения лингвистических фактов. С другой стороны, учитывая позитивистский характер проблемы, мы попытаемся рассмотреть предлагаемые объяснения в как можно более тесном контакте концепциями, предложенными которой, как известно, главная роль в философии науки, в принадлежит рассмотрению проблематики естественных наук. Таким образом, основная сформулирована так: цель данной предложить основания работы может быть для оценки степени применимости позитивистских моделей объяснения к лингвистическому материалу. При этом мы будем сравнивать реальные объяснения, предлагаемые в лингвистике, с их возможными прототипами в науковедческих моделях. 4 Для этого в первой главе мы рассмотрим модели объяснения и то, место которое занимает объяснение в структуре научной теории, во второй главе обратимся к проблематике объяснения в диахронической лингвистике, с точки зрения рассмотренных в первой главе моделей, а в заключении, пытаемся охарактеризовать на основе предыдущего рассмотрения лингвистические теории, связанные с соответствующими объяснениями. Основные понятия и их определение. В этой работе особое место уделяется понятиям научной теории и объяснения. Попытки их понимания и определения посвящена первая глава настоящей работы. Понятие научного метода, важное для первой части второй рассматривается главы специально в не обсуждается и лишь частично первой главе в критериев научности знания. Тоже контексте проблем определения касается и понятия описания. Оба термина рассматриваются нами как интуитивно понятные. Большинство общих лингвистических понятий, (таких как синхрония, диахрония, типология, реконструкция и т.д.) также специально не определяются в работе. Определения рассматриваемых процессов диахронического изменения (грамматикализации, аналогии, фонетических изменений т.д.) обычно легко выводимы подробно рассматриваемых из основанных на них и объяснений, в работе, или примеров и отдельно не приводятся. 5 I. Объяснение и его место в теории I.1 Теория. Интуитивное понимание и возможности определения В центре внимания этого раздела находится понятие теории. повседневной практике употребления слова «теория» В выявляются различные варианты значения этого слова, подчас противоречащие друг другу. Нас будут интересовать, прежде всего, те значения слова, которые характерны для научного дискурса. Но и оставаясь целиком и полностью в рамках «научного» словоупотребления, мы не избавим себя от сложностей связанных с точным определением понятия. Поэтому для начала просто зафиксируем интуитивное понимание термина «теория», процитировав три толкования из словаря из словаря Ожегова: 1. Учение, система научных принципов, идей, обобщающих практический опыт и отражающих закономерности природы, общества, мышления. Марксистско-ленинская т. Т. познания. Т. относительности. 2. Совокупность обобщенных положений, образующих науку или раздел какой-нибудь науки, а также совокупность правил в области какогонибудь мастерства. Т. Вероятностей (раздел математики) Т. шахматной игры. 3. Сложившееся у кого-нибудь мнение, суждение, взгляд на что-нибудь. У него на этот счет своя т. В оправдание своего поведения придумал целую теорию. [Ожегов 1987: 648] Интуиция носителя языка позволяет утверждать, что все три предложенных толкования могут быть сведены к некоторому инварианту. Иными словами понятие теории, несмотря на различие в приведенных 6 толкованиях, кажется внутренне целостным. Не претендуя на то, чтобы определить этот инвариант, попытаемся сравнить эти три определения, выявив в приблизительной форме общие части толкований. 1. Все три определения подчеркивают некоторую систематичность, внутреннее единство теории (ср. «система научных принципов», «совокупность обобщенных положений», «совокупность правил», «сложившееся у кого-либо мнение»). 2. В явной или не явной форме все три определения содержат указание на некоторую степень «ограниченности» теории, концентрации её на определенных явлениях. (Наиболее четко в третьем случае: «взгляд на что-нибудь», и лишь имплицитно в первом «образующих науку или раздел науки», и во втором: «отражающих закономерности природы, общества, мышления»). Два общих места в рассмотренных толкованиях позволяют, как кажется, в предельно общей форме зафиксировать интуитивное понимание термина. Мы навряд ли согласимся признать теорией совокупность не связанных друг с другом утверждений относительно определенного объекта, так же, как не сможем назвать теорией совокупность связанных утверждений в отношении неопределенного объекта1. В дальнейшем мы будем употреблять слово «теория» в этом, намеченном нами смысле. Очевидно, однако, что, воспользовавшись лишь этими двумя условиями, мы отнесли к теориям все явления подходящие под толкования 1-3, а также явления, которые могут быть описаны как промежуточные по Хорошим примером нарушения обоих условий может служить знаменитая классификация животных из «китайской энциклопедии» Х.-Л. Борхеса: «животные подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г1 молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в настоящую классификацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) и прочих, п) только что разбивших кувшин, о) издалека кажущихся мухами»[Борхес 1984: 218]. Здесь сначала нарушается требование единства основания классификации соответствующее нашему условию связности (систематичности) утверждений, а затем и сам объект классификации делается неопределенным (ср. «животные подразделяются на <…> з) включенных в настоящую классификацию») 1 7 отношению намеченными толкованиями значениям. Таким образом, можно сказать, что под интуитивное понимание теории подходит целый класс явлений, которые в некотором смысле образуют континуум. Такое определение теории, безусловно, не является удовлетворительным. В этом грубо намеченном классе явлений обнаружатся явления, которые мы бы с больше охотой отнесли явления, попадающие к теориям, чем другие (например, под первое толкование, кажутся «гораздо более теориями», чем явления соответствующие толкованию 3). Но, имея в распоряжении подобный континуум, мы могли бы, с одной стороны, применяя различные критерии, выделить, ту часть явлений, которая соответствует нашим интуициям в наибольшей степени, а с другой стороны, обнаружить и подчеркнуть то, чем близки к этим явлениям явления неудовлетворяющие предложенным критериям. Иными словами нам удалось бы выделить теории «в полном смысле этого слова» и подчеркнуть близость различных теорий «в меньшей степени». Вопрос о выделении таких критериев занимал философию науки на протяжении всего XX века. Безусловно, и сейчас его нельзя считать решенным. Однако на сегодняшний день в этой области существует, по крайней мере, несколько, точек зрения, пользующихся наибольшим авторитетом. Рассмотрению возможных критериев «качества» теории, посвящен следующий раздел. I.2. Теория хорошая и плохая. Состав и функции теории I.2.1 Функции теории Одним из центральных вопросов философии науки является вопрос о критериях определения «научности» знания, или, что то же самое, о критериях разграничения науки и псевдонауки. Этот вопрос, безусловно, важен и для нас, коль скоро нас интересует теория, а теория, безусловно, является, по крайней мере, одной научного знания. Однако из основных форм организации перед тем как рассмотреть критерии 8 «научности» теории, обратимся к вопросу о ее назначении. Что должна уметь делать теория, чтобы мы признали её теорией в полном смысле слова? С. Хокинг в своей «Краткой истории времени» пишет об этом так [Hawking 1988: 3]: «A theory is a good theory if it satisfies two requirements. It must accurately describe a large class of observations on the basis of a model that contains only a few arbitrary elements, and it must make definite predictions about the results of future observations». Из этих слов следует, во-первых, что мы вправе предложить, по крайней мере, два функциональных критерия теории: 1) описательная адекватность («must accurately describe») 2) способность предсказывать факты («must make definite predictions»). Во-вторых, мы можем выделить критерии «элегантности» теории, которые характеризуют «качество» выполнения ею двух указанных функций: 1) Критерий качественности описания («describe a large class of observations on the basis of a model that contains only a few arbitrary elements») 2) Критерий качественности предсказаний («must make definite predictions») (курсив мой - К.П.). Остановимся подробней на выделенных функциональных критериях. Как и всякие функциональные характеристики, эти критерии применимы к объекту извне. рассматриваемое говорят нам о Они скорее характеризуют явление занимает в системе других место, которое явлений, чем его внутреннем устройстве. Для того чтобы перейти от функций к структуре, очевидным образом требуется дополнительный шаг рассуждений. При этом мы, однако, довольно четко ограничиваем сферу 9 наших интересов в рассматриваемом явлении. Нас интересует та часть внутреннего устройства объекта, которая обеспечивает выполнение этим объектом указанных функции. Иными словами применительно к теории мы вправе задаться вопросом: как должна быть устроена теория, чтобы она могла описывать и предсказывать? I.2.2 Структура теории Наиболее простой «ответ» на этот вопрос мог бы выглядеть следующим образом: теория должна включать в себя описательную и предсказательную части. Такой ответ, безусловно, является от части верным. Однако он представляется недостаточным по ряду причин. Предположив, что теория может состоять только из этих двух частей, мы попадем в некоторой замкнутый круг, применив к ним предложенные критерии описательной и предсказательной адекватности. случае наиболее адекватным можно было бы считать подробное описание каждого В общем отдельное и явления из рассматриваемого класса. Например, применительно к лингвистике мы бы могли попытаться задать все предложения естественного языка единым списком. Однако, учитывая то обстоятельство, что мы имеем дело с открытым классом явлений, такое описание оказалось бы «бесконечно громоздким»2. С другой стороны такое описание делает практически невозможным предсказание. Если бы мы захотели на основании такого описания предсказать то, как может выглядеть следующее предложение в рассматриваемом нами языке, мы бы могли лишь утверждать, что оно будет входить в этот открытый список. Следовательно, описание должно строиться по-другому, так, чтобы обеспечить возможность предсказания. При этом нам, очевидно, придется поступиться полнотой описания, придется абстрагироваться от определенных аспектов рассматриваемых явлений. В общем случае метод списка может быть применен для замкнутых классов явлений. Ср. составление словарей в лексикологии 2 10 I.2.3 Модель Оптимальным результатом такой абстракции, признать модель. предположив, Оставим на время что он по-видимому, нужно этот термин без определения, является интуитивно понятным (так же мы поступили в случае описания и предсказания). Рассмотрим требования качества, которые предъявляются к моделям. сначала Вернемся к цитированным выше словам С. Хокинга и выделенному нами при их анализе критерию «качественности описания»: «It must accurately describe a large class of observations on the basis of a model that contains only a few arbitrary elements..» Из этих слов следует, что критерий качественности модели можно было бы сформулировать следующим образом: модели должна основываться на как можно меньшем числе произвольных элементов. В пресуппозиции последнего высказывания содержится утверждение, что модель должна содержать некоторое число произвольных элементов. можно сказать, Иными словами что модель должна опираться на ряд предположений (гипотез) относительно рассматриваемых явлений. Этот вывод подводит нас к пониманию внутреннего устройства модели. Мы можем говорить, что модель необходимо содержит ряд гипотез. Узнав о некотором элементе структуры, попытаемся связать его одной из функций рассматриваемого объекта. Какой функции модели соответствует ее гипотетическая, произвольная часть? Если модель призвана описывать, как следует из приведенной выше цитаты, то наличие в ней произвольных элементов не может служить этим целям. Ведь в описание в общем случае не требует никаких гипотетических утверждений (ср. описание как список явлений). Следовательно, требуется соотнесение этой 11 гипотетической части с некоторой неупомянутой нами функцией модели. По-видимому, такой функцией модели следует признать объяснение. I.2.4 Объяснение Термин «объяснение» кажется интуитивно понятным. Однако на этот раз воспользуемся одним из предложенных в литературе определений. В работах Карла Гемпеля, долгое время специально занимавшегося проблемой научного объяснения, предлагается следующее его понимание. Гемпель предлагает логическую модель объяснения, основывающуюся на следующих базовых понятиях [Hempel 1962]3: Эспланандум (то, что подвергается объяснению) Эплананс (то при помощи, чего осуществляется объяснение) При этом экплананс формируется из: a)утверждений описывающих определенные факты и b) общих законов. Схематически в этих терминах модель может быть представлена следующим образом [там же: 686]: «C1, C2… ,Ck L1, L2,…,Lk E Here C1, C2…, Ck are statements describing the particular facts invoked; L1, L2,…, Lk are general laws: jointly, these statements will be said to form explanans. The conclusion E is a statement describing the explanandum-event». Остановимся подробней на понятии общих законов. Для того чтобы закон мог использоваться для объяснения нужно, чтобы он связывал факты типа С и факты типа Е. Используя схему предложенную Р. Карнапом О тесной связи модели Гемпеля с позитивистской традицией объяснения см. [фон Вригт 1986:42-48] 3 12 [Carnap1995], мы бы могли отобразить этот необходимое для объяснения свойство следующим образом. Схема объяснения по Карнапу [Carnap1995: 682] «1 (x) (Px Qx) 2 Pa 3 Qa Fist we have universal law: for any object x, if it has the property P, then it also has a property Q. Second we have a statement saying that the object a has a property P. Third we deduce by elementary logic that object a has a property Q». Первый пункт этой схемы соответствует L1, L2,…,Lk в модели Гемпеля т.е. есть общим законам. Второй пункт соответствует C1, C2… ,Ck , т.е. утверждениям, описывающим определенные факты. Третий же пункт соответствует экспланандуму E. Таким образом, можно видеть, что предложенная Гемпелем модель объяснения является дедуктивной в своей основе. Сам Гемпель называет такие модели объяснения «дедуктивно-номологическими», т.е. моделями объяснения, которые основываются на постулированных законах и используют логическую операцию дедукции. Этот тип объяснения признается Гемпелем соответствующим идеалам точных наук. Однако наряду с этим Гемпель признает существование и другого типа объяснения, активно используемого в научной практике. Главным отличием второго типа объяснения является отсутствие в составе эксплананса строгих законов имеющих универсальный характер. Вместо них в объяснении статистически-пробалистические законы. Последнее обстоятельство резко изменяет саму логическую структуру объяснения, превращая его из дедуктивно-номологического в индуктивно- статистическое. 13 Схематически такая модель объяснения может быть представлена в следующем виде [Hempel 1962: 689]. «Fi p(O,F) is very high makes very likely Oi The explanandum, expressed by the statement “Oi”, consists in the fact that in the particular instance under consideration, here called i<…>, an outcome of kind O <…> occurred. This is explained by means of two explanans-statements. The first of these “Fi,” corresponds to C1, C2… ,Ck in (D) (т.е. в дедуктивно-номологической модели – К.П.); it states that in case i, the factors F <…> were realized. The second expresses a law of probabilistic form, to the effect of that the statistical probability for outcome to occur in cases where F is realized is very high (close to 1). The double line separating explanandum from explanans is to indicate that, in contrast to the case of deductive-nomological explanation, the explanans does not logically imply the explanandum, but only confers a high likelihood upon it» (курсив мой - К.П.). Несмотря на очевидное различие двух схем в отношении использования логических операции дедукции и индукции, лежащих в их основе, обе модели обладают одним общим свойством. Они используют постулированные на некотором основании законы. При этом, как отмечает сам Гемпель, в сущности, природа законов в обеих моделях одинакова [там же: 690]. Несмотря на то, что в дедуктивно-номологической модели законы имеют строгий и универсальный характер, их так же следует признать статистическими, поскольку так или иначе каждый из таких законов основывается на конечном числе подтверждений. Иными словами такие законы чаще устанавливаются эмпирически, из анализа конечного (пускай и очень большого) числа наблюдений, что гарантирует, что естественно не в следующий раз мы не можем получить результат наблюдения, противоречащий выведенному закону. 14 Получается, что в общем случае для объяснения не важно насколько постулированные законы соответствуют реальному положению дел. Используя законы, не имеющие эмпирических оснований, например описывающие ненаблюдаемые факты, мы лишь делаем наше объяснение менее «правдоподобным», однако от этого он не перестает быть объяснением. Если мы принимаем последние утверждение, мы должны допустить, что объяснение может быть построено на законах в принципе не имеющих эмпирических оснований. Т.е. состав выбираться произвольно. эксплананса может Важно еще раз подчеркнуть, что в случае, когда мы постулируем законы на эмпирических основаниях, мы вы все равно исходим из произвольного по своей сути предположения, что не нарушавшаяся до сих пор закономерность, не может в принципе никогда нарушаться. Таким образом, можно заключить, что объяснение, в любом своем виде носит гипотетический характер. I.2.5 Теория, модель и объяснение Итак, мы пришли к утверждению, необходимо воспользуемся что, прибегнув к объяснению, мы произвольными утверждениями. Следовательно, можно предположить, что любая система, служащая для объяснения, будет также опираться на ряд произвольных утверждений. Выше мы обнаружили, что модель как обобщенное описание класса явлений будет содержать ряд утверждений произвольного характера, и определили, что целям собственно описания утверждения такого рода скорее мешают, чем служат. С другой стороны, если модель служит для объяснения, то наличие произвольных элементов становится понятным и оправданным. Зафиксируем это важное подобие модели и объяснения – необходимое наличие составе произвольных элементов - и перейдем к отношению теории и объяснения. Выше мы утверждали, что модель является необходимым звеном в теории наряду с описательной и предсказательной частью. Две последние 15 могут быть напрямую соотнесены с двумя рассмотренными выше функциями теории – описательной и предсказательной. По крайней мере, одной из функций модели мы признали объяснение. Следовательно, мы в праве поставить вопрос и соотношении объяснения и теории. Можно ли объяснение назвать такой же функцией теории, как описание и предсказание? Как представляется на это вопрос можно ответить положительно, сделав, однако, одну оговорку. Если теория адекватно описывает некоторый класс, явлений и делает предсказания, нам не важно какое объяснение лежит в её основе. Не важно, к примеру, базируется ли объяснение на строгих универсальных законах, на статистических законах, или же на полностью произвольных суждениях. Объяснение - это функция теории не соотносящаяся с опытом, и не подлежащая напрямую опытной «проверке качества». Следовательно, если объяснение – это функция теории, то это функция не в том же самом смысле, что и описание и предсказание. Однако описание и предсказание, очевидно, находятся в зависимости от объяснения. Выше мы выяснили, что произвольные элементы в модели, связаны, прежде всего, с возможностью объяснения. При этом нужно еще раз подчеркнуть, что описание также происходит на основе этой же модели, неизбежно теряя в полноте. Очевидным образом объяснение подчиняет себе описание. Теперь рассмотрим соотношение объяснения и предсказания. Вопрос о способности теорий предсказывать, стал ключевым в полемике критериях научности знания, а потому вопрос соотношении объяснения и предсказания нам кажется удобней рассмотреть в следующем разделе. 16 I.3. Теория научная и ненаучная. I.3.1 Объяснение и предсказание. В одной из своих работ [Carnap1995] Рудольф Карнап приводит пример объяснения, которое делает невозможным предсказание. Он обращается концепции немецкого биолога и философа Ханса Дриша, занимавшегося проблемами регенерации и репродукции. Ища объяснение наблюдаемым им явлениям, он предложил понятие энтелехии. А затем распространил объяснение, основанное на этом понятии на поведение живых организмов вообще. Суть понятия энтелехии, по словам Карнапа, Дриш объяснял следующим образом [там же: 680]: «The entelechy is a certain specific force that causes living things to behave in the way they do. But, you must not think of it as a physical force such as gravity or magnetism. Oh, no nothing like that»». Проблема такого объяснения, по мнению Карнапа, заключается ни столько в неопределенности понятия энтелехии, сколько в том, что это понятие не соотносится не с какими законами. В сущности (на этом настаивал и сам Дриш), ссылка при объяснении на энтелехию ни чем не отличается на апелляцию, например, к понятию магнетизма при объяснении соответствующих явлений. Однако в случае магнетизма существуют законы, описывающие то, каким образом эта сила действует. В случае же энтелехии не существует точного указания на то, каким образом это сила контролирует поведение живых существ. У каждого конкретного вида, в зависимости от ступени эволюции, это проявления энтелехии различны. Так оказывается регенерация. у морского ежа проявлением энтелехии Двигаясь далее по эволюционной лестнице, проявления энтелехии все усложняются. Применительно к человеку же 17 можно говорить, о том, что то, что мы называем «интеллектом» есть проявление его энтелехии. Между тем, как отмечает Карнап, предсказываются явления регенерации описываются и посредством соответствующих биологических законов, точно также как психология описывает и предсказывает (пуская не столь определенно) поведение человека. Понятие энтелехии же не дает новых законов и, следовательно, не добавляет к нашему знанию ничего нового. Это позволяет Карнапу утверждать, что это понятие вообще не дает никакого объяснения. Дриш же, согласно тому Карнапу, предлагал считать, что понятие обеспечивает же философское объяснение научно необъяснимым фактам. Ответ на вопрос о том, что может представлять собой философское объяснение и в чем его принципиальное отличие от научного, увел бы нас далеко от тем настоящей работы. Заметим лишь, что объяснение может быть не научным и, следовательно, коль скоро нас интересует научная сторона вопроса, мы должны, по крайней мере предложить критерии научного объяснения. Это позволит в дальнейшем рассмотреть конкретные объяснения с точки зрения этих критериев, определив степень их «научности». Здесь мы подходим к собственно интересующему нас вопросу о соотношении объяснения и предсказания. Второй упрек Карнапа к концепции Дриша заключался в том, что такое объяснение, не включающее в свой состав никаких законов, делает невозможным предсказание. Необходимость постулирования законов для осуществления точных предсказаний наиболее четко выражена в моделях Гемпеля. Вернемся к ним, чтобы рассмотреть подробней взаимосвязь научного объяснения и предсказания. В ряде своих работ Гемпель [Hempel&Oppenheim1948, Hempel l965] выдвигает и обосновывает тезис о структурной идентичности объяснения и предсказания. Если обратится к приведенной выше модели 18 дедуктивно-номологического объяснения, то можно заметить, что при обращении к универсальным законам E необходимо следует из C1, C2… ,Ck. Если нам известно E то мы можем говорить о том, что появление логически следует (т.е. объясняется) из C1, C2… ,Ck и его L1, L2,…,Lk. Если E нам не известно, то оно также логически следует из C1, C2… ,Ck и L1, L2,…,Lk, только на этот раз ими предсказывается. Сложнее дело обстоит с индуктивно-пробалистическими предсказаниями. Однако оба типа объяснения/предсказания, по мнению Гемпеля определяются, принципом выражающим общее условие адекватности для любого рационально приемлемого объяснения. Такое условие может быть сформулировано следующим образом [Hempel 1965: 696]: «Any acceptable answer to the question ‘Why did event X occur?’ must offer information which shows, that X was to be expected, if not definitely, as in the case of D-N (deductive-nomogical – К.П.) explanation, then at least with reasonable probability.<…> And a explanatory account that satisfies this condition, of course, a potential prediction in the sense in the sense that it could have served to predict the occurrence of X (deductively or with more or less high probability) if the information contained in the explanans had been available at a suitable earlier time». Последнее замечание, касающееся полноты информации содержащейся в экспланансе, представляет, как нам кажется, наибольший интерес с точки зрения возможных асимметрий объяснения и предсказания. Остановимся на нем поподробней. Отвечая на критику выдвинутого им тезиса, Гемпель в частности разбирает один из контрпримеров, приведенных в [Scriven 1959]. Суть этого примера сводится к следующему. Предположим, что мужчина убил собственную жену. Он знал, что она ему изменяла. Следовательно, возможно объяснение, согласно которому человек убил свою жену из ревности. Однако предсказание этого убийства оказывается не 19 возможным, поскольку, зная, что мужчина испытывает ревность, мы не можем сказать ни точно, ни с определенной долей уверенности, что он её ревнует на столько, что готов пойти на убийство. Информация о том, что степень его ревности достаточна для совершения преступления, оказывается фактически доступна как само только после того, это преступление уже свершилось. По мнению Гемпеля подобные примеры не опровергают выдвинутый им тезис, а лишь блокируют его выполнение, не соблюдением условия информационной полноты эксплананса при предсказании. С другой стороны он отмечает, что такая неполнота может возникнуть в частности лишь как результат ограниченности знания или технологии [Hempel 1965: 699]. Итак, следуя рассуждениям Гемпеля, нам придется признать, что логика предсказания в теории определяется объяснением4. Вспомнив критику Карнапом концепции энтелехии, мы в праве сделать еще более сильное утверждение, что сама возможность предоставляемым теорией объяснением. предсказания определяется Как представляется, в свете последнего утверждения, становится понятной та ключевая роль, которую играет предсказание знаменитом критерии научности знания предложенном Карлом Поппером, к рассмотрению которого мы сейчас переходим. I.3.2 Фальсифицируемость научного знания Проблема разграничения науки и псевдо-науки, по сути, может быть признана центральной проблемой философии науки, поскольку именно она наиболее тесно соприкасается с кругом вопросов, связанных с определением объекта данной области познания. Как и во многих Концепция Гемпеля принятая нами в качестве базовой подверглась серьезной критике (см. в частности подборку контрпримеров в [Ruben 1990]), однако очевидно данный момент не имеет серьезных альтернатив в том, что касается научного объяснения. 4 20 других случаях, в принципе сам вопрос о возможности четкого определения объекта (особенно учитывая тот факт, что мы имеем дело с философией) остается проблематичным. Однако можно с полной уверенностью утверждать, что в вопросе о демаркационных критериях существует концепция, пользующаяся наибольшим авторитетом (прежде всего у самих ученых). Суть критерия фальсифицируемости К. Поппера сводится следующему [Popper 1963]. Для того, чтобы теория была признана научной необходимо, чтобы существовала возможность её опровергнуть. В свою очередь необходимым условием осуществимости опровержения, является способность теории и определенные предсказания. Последние должны послужить основой для постановки эксперимента, результаты которого делать точные в случае их не совпадения с предсказаниями, послужили бы опровержению, фальсификации теории. Этот критерий действительно позволяет выделить во множестве известных нам теорий, те которые интуитивно кажутся «научными» и те, которые таковыми не являются. Например, сам Поппер (и в этом с ним соглашаются критики его концепции[Kuhn1970, Lakatos 1977]) относит, на основе своего демаркационного критерия к псевдонаукам фрейдизм, марксизм, «индивидуальную астрологию5. психологию» Альфреда Адлера и В то же время, теории относительности Эйнштейна, оказывается в разряде «научных». Однако этот критерий, как представляется, не дает ясного ответа на вопрос о сути понятия «научности». Иными словами остается неизвестным, почему критерий Стоит конечно заметить, что степень псевдонаучности у этих теорий разная. Сам Поппер признает, что например марксизм, на начальных этапах своего развития оставался вполне научной теорией, делавшей вполне определенные предсказания, доступные опытной проверке. Однако каждый раз после того, как предсказания теории не сбывались, ее сторонники, вместо того чтобы отвергнуть ее, перестраивали теорию так, чтобы она согласовывалась с действительностью. В результате марксизм стал приобретать все более «метафизический» характер[Popper 1963: 8]. 5 21 Поппера работает? Рассмотрим один из возможных ответов на этот вопрос Учитывая характер связи объяснения и предсказания можно сказать, что критерий затрагивает и объяснение. Научное объяснение, если следовать мысли Поппера, должно быть открыто для проверки опытным путем, оно должно открыто предлагать себя опровергнуть. Однако вопрос о возможности опровержения объяснения предлагаемого теорией, сам по себе я оказывается не простым. Для начала еще раз отметим, что само по себе объяснение непосредственной опытной проверке не доступно. Как уже отмечалось выше, сущность объяснения, пускай даже самого строго (описываемого дедуктивно-номологической моделью Гемпеля) заключается в его принципиально гипотетическом характере. Сколько бы раз не подтверждалась гипотеза, останется ограниченной. ее доказательная база все равно Возможность проверки объяснения предсказанием поддерживается принципом структурной идентичности Гемпеля. Однако опасность, пусть Объяснение существует, по крайней и по сути своей мнимого, проявления асимметрии. может предсказания. мере, гипотетически, не предоставлять возможности для точного Более того, отсутствие четких предсказаний в теории в принципе может всегда трактоваться, как недостаток нашего знания (ср. рассмотренный выше пример Скривена, разбираемый Гемпелем). Вводя в условие достаточности информации, Гемпель, как кажется, предоставляет «непрофетическим» теориям возможность для отступления, поскольку информация о любом участке действительности, попавшем в «объектив» теории, всегда описания в некотором смысле недостаточна. Ведь уже на этапе приходится абстрагироваться от нерелевантных (как представляется на этом этапе) характеристик объекта. При этом нужно заметить, что само свойство теории объяснять от этого не страдает (в примере Скривена, ревность по-прежнему остается качественным объяснением для убийства). Следовательно, и сам отбор релевантных 22 признаков при описании остается удовлетворительным. А значит невозможность предсказания, которая может быть отнесена на счет недостатка информации, совершенно не обязательно повлечет за собой пересмотр описания. Главный вывод из нашего рассуждения может быть сформулирован следующим образом. Если критерий фальсифицируемости научного знания имплицирует открытость теории к опытной проверке как свойство адекватного действительности объяснения, то он относит не адекватным ряд объяснений, которые интуитивно таковыми не кажутся. Однако и в случае, когда в рамках теории возможны определенные и точные предсказания, остается вопрос о том, могут ли результаты наблюдений опровергнуть теорию как таковую. Прежде всего, следует отметить, что сам критерий фальсифицируемости может пониматься по-разному. С одной стороны, дескриптивно, как логическая возможность теории к предсказанию, а с другой стороны, как предписание относительно того, как должны вести себя ученые в рамках данной исследовательской области. Т.е. ученые должны проверять свои теории, пытаясь их опровергнуть [Curd& Cover (eds.) 1998: 64]. Наибольшее количество возражений вызвало второе понимание критерия фальсифицируемости. Так, анализируя концепцию Поппера, Томас Кун приходит к выводу, что в ее основе лежит неправильное, по его мнению, представление об историческом развитии научного представления, по знания [Kuhn 1970]. Суть его мнению, передают следующие слова этого Поппера [Popper 1959, цит. по Kuhn 1970:11]: «A scientist, whether theorist or experimenter, puts forward statements or systems of statements, and tests them step by step. In the field of empirical sciences, more particularly, he constructs hypotheses, or system of theories and tests them against experience by observation and experiment». 23 Из слов Поппера, по мысли Куна, следует, что теории сменяют друг друга в процессе исторического развития науки, так, что каждая следующая теория, появляется как реакция на результаты наблюдений или эксперимента не соответствующие предсказаниям предыдущей. Между тем, по мнению Куна, большие научные теории представляют собой нечто большее, чем просто гипотезу или систему гипотез, которая может быть проверена опытным путем. Когда речь идет о действительно «крупной» теории (о том, что Кун называет словом «парадигма» [см. Кун 1977]), расхождение результатов эксперимента с предсказаниями теории в большинстве случаев не влечет за собой отказа от теории как таковой. В ситуации эксперимента теория ни столько открывает себя возможности опровержения, сколько предлагая свои правила игры (в частности устанавливая критерии оценки результатов эксперимента), ставит перед исследователем задачу разрешения головоломки [Kuhn 1970: 12]: «In no usual sense, however, are such tests directed to current theory. On the contrary, when engaged with a normal research problem, the scientist must premise current theory as rules of his game. His object is to solve a puzzle, preferably one at which others have failed, and current theory is required to define that puzzle and guarantee that, given sufficient brilliance, it can be solved». Для того чтобы решить эту головоломку, ученый, оставаясь на позициях теории, ставит ряд гипотез относительно предмета исследования эти гипотезы (вернее соответствующие им предсказания) подвергается проверке опытным путем. Если гипотеза не подтверждается, ученый может, либо оставить свои попытки решить головоломку, либо снова попытаться её решить, при помощи новых гипотез, основанных на все той же «крупной теории». 24 Именно так обстоит дело «нормальной наукой», в той области, составляющей которую большую Кун называет часть научной деятельности как таковой. Однако коренной в истории науки существуют периоды, пересмотр «нормальной науки». системы, в которой когда происходит появляются гипотезы В эти самые моменты (названные Куном «научными революциями») несоответствие результатов наблюдения предсказаниям теории может послужить поводом для отказа от теории в пользу, новой объясняющей эти факты. В эти кризисные для предшествующей парадигмы моменты ее неспособность объяснить определенные наблюдения на короткий момент становится действительно «фатальной». Но такая ситуация подготавливается долгим процессом накопления недовольства парадигмой в среде ученых нового поколения. Таким образом, фактически теория не может быть опровергнута посредством соотнесения построенных на ее основе гипотез с результатами тестов и экспериментов. Вместо критерия фальсифицирумости, который, следовательно, оказывается неприемлемым, Кун предлагает искать критерии научности знания в самом характере постановки исследовательских задач. По мнению Куна, определенная область знания становится наукой, когда переходит от приверженности правилам, регулирующим практическую деятельность мастера, к постановке задач-головоломок, которые формулируются только после того, как научное сообщество договорится относительно о том, как оно представляет себе объект исследования и его основные свойства. Результаты применения критериев Поппера и Куна для традиционных примеров (астрология, психоанализ, теория относительности) совпадают. Однако еще раз напомним, что критерий Куна (решение головоломок) покрывает лишь одно из возможных пониманий критерия Поппера. Поэтому, согласившись с критикой Куна в его «эвристическом» подходе 25 к проблеме рассмотрим в заключение возможные сложности с пониманием фальсифицируемости, как логического свойства теории. В [Curd & Cover (eds.)1998: 64-65] отмечается, что взятый в своей логической составляющей критерий Поппера оказывается слишком слабым. «Take any statement, however implausible or crazy it may sound, and conjoin it with a respectable scientific theory. The crazy statement, C, might be the claim that aliens visited the earth during Pleistocene era and removed all traces of their visit before departing. Although C is not tautology it makes no testable predictions. The respectable scientific theory, T, could be from any field whatever – geology, chemistry, physics or astronomy. The cojunction, (T&C), makes a lot of testable predictions since it logical consequences include all the predictions made by T alone. Thus (T&C) satisfies Popper’s falsifiability criterion». Таки образом можно заключить, что фальсифицируемость (как логическое свойство) может считаться необходимым, но не достаточным условием научности теории. 26 I.4 Заключение Итак, подведем итоги. В разделе I.1 мы предложили понимание теории, основанное на интуиции носителя русского языка. Взяв его в качестве такое понимание в качестве «рабочего определения», в пунктах I.2.1 и I.2.2 мы рассмотрели ряд возможных критериев, по которые могли бы уточнить это понятие, так чтобы оно, прежде всего, описывало, те теории, которые интуитивно кажутся гораздо более подходящими под это определение. Эти критерии раздели на две группы. «функциональные» критерии, к которым мы отнесли, способность описывать, предсказывать и объяснять. При этом обособленность объяснения Во-первых, это мы подчеркнули как «внутренней функции» не доступной непосредственной опытной проверке, и установили зависимость описания и предсказания от объяснения. Во-вторых, мы рассмотрели критерии научности, теории как особого качества, характеризующего теории «в полном смысле этого слова», коснувшись критерия фальсифицируемости К. Поппера и его критики. Параллельно мы рассмотрели предложенную Карлом Гемпелем модель объяснение в ее двух основных разновидностях и обсудили тезис структурной идентичности предсказания и объяснения . Приступая теперь, к рассмотрению проблемы объяснения в лингвистике мы будем полагаться на рассмотренные выше модели и критерии. Для начала мы коснемся типов объяснения в лингвистике (II), а затем (III) попытаемся, основываясь на результатах нашего анализа, охарактеризовать в целом соответствующую лингвистическую теорию. 27 28 II. Объяснение и диахрония. II.1 Место диахронических объяснений в лингвистике Данный раздел посвящен рассмотрению и характеристике различных типов объяснения лингвистических диахронических фактов предлагаемых исследований. Как было отмечено в рамках выше нас, будет интересовать, как возможность объяснения собственно диахронических фактов языковых изменений, так и возможность объяснения синхронных фактов как результатов развития. Но для начала кратко остановимся на том месте, которое занимают объяснения, апеллирующие к диахронии в лингвистике. Несмотря на несомненную важность рассматриваемой проблемы для любой науки, лингвисты обратились к ней не так давно. Судя по всему, всплеском интереса к проблеме объяснения лингвистика обязана работам Н. Хомского [начиная с Хомский 1957]), провозгласившего объяснение главной целью грамматической теории. В дальнейшем дискуссия во многом строилась вокруг предложенных Хомским положений. сегодня в своей исследовательской практике И хотя лингвисты прибегают к более широкому кругу объяснений, чем те, которые предложил Хомский, в дискуссии по прежнему чувствуется «импульс», основателем переданный ей генеративной грамматики. Даже прямые оппоненты Хомского выбирают именно его концепцию в качестве исходного пункта своих рассуждений. Нужно конечно отметить, что выход первых работ Хомского по генеративной грамматике близок по времени к дискуссии об объяснение развернувшейся в предыдущей главе. философии науки, которой мы коснулись в То есть некотором смысле можно говорить об объяснении как об особой теме в определенным образом настроенной 29 интеллектуальной среде, пик обсуждения которой приходится на середину прошлого века. С этой точки зрения относительная «молодость» проблемы в лингвистике кажется вполне закономерной. когда проблема стала актуальной в широком Именно тогда, философско- методологическом контексте, она была замечена лингвистами, и принята ими в качестве одной из основных. С середины 70-х годов, во многом основываясь на критике положений Хомского, в лингвистике объяснения, которая начинает чаще всего формироваться другая традиция обозначается как фукционально- типологическая. Именно внутри этой традиции диахронические типы объяснения занимают одно главных мест (см. обзор функционалистских объяснений в [Кибрик & Плунгян 1997]). Сказанное, безусловно, не означает, что до этого лингвисты не занимались не обращались к диахронии для объяснения фактов языка. Однако, наверное, стоит согласиться с мнением [Звегинцев 1973: 17-59], что до появления работ Хомского в центре внимании лингвистики были скорее вопросы построения точного научного метода, а не теории, и, следовательно, проблема объяснения проигрывала в актуальности кругу чисто методологических проблем. Но, согласившись с этим мнением, мы не сможем пройти мимо двух фактов. Во-первых, несмотря на свойственную лингвистике прошлого, по выражению В.А. Звегинцева [там же], тенденцию к «теоретическому нигилизму», лингвистические теории все равно создавались, хотя и не принимались массово на вооружение научным сообществом. Во-вторых (и это наиболее важно), как подчеркивает сам Звегинцев, метод всегда находится в подчинении к теории, даже если последняя не имеет эксплицитного выражения [там же: 56-59]. То есть даже если лингвистика была озабочена исключительно 30 созиданием собственного метода, она не могла при этом обойтись без, пускай и не представленной эксплицитно теории языка6. II.2 Методологические рамки исследования Оба этих факта позволяют говорить о проблеме объяснения в лингвистике и в ее «методологический» период. Этим обстоятельством обусловливается выбор временных рамок нашего исследования. Мы включаем в наше рассмотрение лингвистику, начиная с момента появления первого «крупного» метода и заканчивая современным состоянием лингвистических теорий. Учитывая упомянутую актуальность проблемы для современной лингвистики, нам кажется уместным следующий исследовательский ход. В нашем исследовании мы попытаемся отказаться от телеологичности навязываемой историческим повествованием и предпримем попытку «типологического» исследования на основе намеченной в первой главе классификации вопрос о объяснений. Кроме того, том, насколько нас не будет интересовать «важный» круг лингвистический явлений охватывается тем или иным объяснением. В нашей работе мы попытаемся сохранить «теоретический нейтралитет», признавая любое теоретической построение в лингвистике ценным и открывающим одну из многочисленных сторон столь сложного объекта познания, каким является язык. В современной лингвистике множественность возможного знания о языке, даже ограниченного рамками науки, часто признается и самими В этой связи интересна попытка Я. Г. Тестельца артикулировать «традиционную» синтаксическую теорию в следующем пассаже [Тестелец 2001]: «Предложения делятся на части, и эти части образуют небольшое множество грамматических классов — членов предложения. Каждому предложению может быть поставлена в соответствие его схема — перечень названий членов предложения, которые в него входят. В схеме могут быть также указаны значения некоторых грамматических категорий, которые принимают члены предложения и порядок их линейного расположения. Число схем предложения в каждом языке невелико (не более нескольких десятков)». 6 31 представителями различных противоборствующих направлений7. Для нас наиболее интересен тот факт, что наряду признанием множественности возможных объяснений в рамках различных лингвистических теорий (ср. книгу [Newmeyer 1998] специально посвященную «сведению» «функциональных» и «формальных» подходов), признается и возможность существования различных экспланандумов [Haspelmath 1998]. Как представляется, с точки зрения истории науки такой подход кажется еще в большей степени оправданным, особенно учитывая рассмотренную выше концепцию Т. Куна. С другой стороны мы не будем уклоняться от оценок, связанных с тем, насколько рассмотренные выше оказываются применимы гемпелевские модели объяснения языковому материалу. В начале мы рассмотрим объяснения, построенные по дедуктивно-номологической (далее ДН) объяснениям, модели, а затем перейдем к индуктивно-статистическим попутно обращаясь проблемам предсказания рассматриваемых лингвистических объяснениях. Сразу следует оговориться, что наше исследование не претендует на исчерпывающий и всесторонний охват типов объяснения в лингвистике и носит скорее «экзампликативный» характер. Мы лишь рассмотрим наиболее «популярные» способы объяснения, чаще всего вступающие в качестве примеров в лингвистической литературе. II.3 Дедуктивно-номологические объяснения. Звуковые законы и проблемы теории В этом разделе мы рассмотрим тип объяснений, впервые разработанный в рамках классического индоевропейского языкознания, и с успехом применяемый по сей день в практике сравнительно-исторических Конечно с точки зрения, которую можно было бы отнести к социологии лингвистики, такая позиция является следствием самой полипарадигмальности современного языкознания. 7 32 исследований. принцип, В основе этого типа объяснения методологический выдвинутый младо-грамматической школой и получивший название тезиса о непреложности звуковых законов II.3.1 Тезис о непреложности звуковых законов и его методологическая ориентация Как известно толчком к формированию представления о непреложности звуковых законов послужил ряд открытий в области индоевропейской фонетики, наиболее известными из которых являются «законы» Вернера [Verner 1875] и Грассмана [Grassmann 1863]. В результате огромная часть материала, которая ранее отдавалась на откуп «спорадичности» языковых изменений, перешла в ведение строгих звуковых соответствий. Эти открытия были столь масштабны, а установленные правила обладали столь сильной объяснительной силой, что новое поколение ученых объявило строгие звуковые законы основой свое методологии. Тезис о непреложности звуковых законов, как мы увидим ниже, подвергся наиболее серьезной критике, прежде всего, с теоретических позиций, а его приверженцы отстаивали его главным образом с позиций методологических. Расхожая формулировка методологической основы младограмматической лингвистики выглядит следующим образом: звуковые законы не знают исключений. В своей критике концепции звукового закона Г. Шухардт отмечал, что по существу это тезис является тавтологичным [Шухардт 1950а: 24]. Закон, по сути, это и так правило не знающее исключений. Из этой тавтологичности, как кажется, становится еще более понятным сугубо методологическая «прагматика» этого тезиса. Тезис напрямую не утверждает ничего определенного относительно природы языка и его свойств. Он лишь четко обозначает предполагаемый путь его 33 исследования. В первом приближении это означает, что язык надо исследовать, обнаруживая непреложные законы. Это утверждение может быть также понято, как теоретическое и тогда смысл его можно было бы передать следующим образом: изменения в языке являются объектом познания, описанию. Но который поддается строгому такому пониманию высказывания, как представляется, мешает тавтологическая избыточность его логической структуры. Так или иначе, становится очевидным, что объяснение, руководствующееся этим принципом должно соответствовать ДН модели Гемпеля. С нашей точки зрения в большинстве случаев именно так происходит. Однако строгий характер этого типа объяснений сталкивается с рядом проблем, причина которых кроется на наш взгляд в описанной выше методологической ориентации младограмматических исследований. II.3.2 Объяснение основанное на звуковых законах Рассмотрим теперь то, как «работает» объяснение, апеллирующее к звуковым законам. В качестве экспланандума выступает фонетическая форма рассматриваемого слова (например, консонантизм готского fadar). Эксплананс составляют непреложные законы звуковых изменений установленные для рассматриваемого языкового материала (в нашем примере это закон Грима (T→DH, DH→D, D→T)8, и закон (TH→DH/ V(безуд.)_9) и «закон сохранения» r (r→r)) и Вернера фонетическая форма слов, соответствующих данному в других индоевропейских языках (например, соответствующее готскому греческое 829])10. Как видно πατήρ [Pokorny 1959: такое объяснение полностью соответствует Здесь T- глухие смычные, D - звонкие смычные, DH - придыхательные смычные. Знак «→» следует читать как «заменить на». 9 Здесь мы используем обозначение TH и DH для германских глухих и звонких щелевых соответственно 10 В общем случае в качестве эксплананса могут выступать как слова и звуковые соответствия из засвидетельствованных языков, так и реконструированное слово 8 34 гемпелевской ДН модели. Оставив в стороне вопрос о возможности различной интерпретации фактов, обратимся к рассмотрению гипотетической части этого объяснения. II.3.2.1 Объяснительная гипотеза Звуковой закон, как и любой «закон природы» носит гипотетический характер. Так же как и в других случаях, установление такого закона, в прочем, покоится на определенной эмпирической доказательной базе. Эту базу составляют звуковые соответствия обнаруженные у родственных слов индоевропейских языков. Понятие родственности, как известно, относится к еще одной гипотезе, которая в само простой своей формулировке предполагает общее происхождение всех индоевропейских языков от одного языка-предка. Важно подчеркнуть, что, хотя для постулирования звуковых законов гипотеза индоевропейского родства (сформулированная в той или иной форме) является необходимой, понятие звукового закона не является обязательным следствием из этой гипотезы. Доказательством тому может служить полувековое существование индоевропеистики без непреложных звуковых законов. В этом смысле младограмматическое объяснение языковых фактов на основе звуковых законов является принципиально новым и до этого в лингвистике не предпринимавшимся. В теоретическом отношении можно сказать, что такое объяснение добавляет к гипотезе родства индоевропейских языков, которая может быть понята как частно- лингвистическая, гипотезу общеязыковую. Однако эта гипотеза, взятая сама по себе, не может быть применена для объяснения лингвистических фактов. Объяснение становится возможным индоевропейского пра-языка и соответствия, связывающие праидоевропейские фонемы с фонемами языка, которому принадлежит слово-экспланандум. В последнем случае, реконструкция должна быть произведена без привлечения словаэкспланандума. 35 только, в случае установления частно-лингвистического правила сформулированного с опорой на эту гипотезу как на методологический принцип. Другими словами постулируемые частные правила должны иметь вид однозначных соответствий. Если попытаться формализовать этот принцип, то можно звуковые законы должны иметь вид A→B. существовать правила связывающего A отношениями. Если под A сказать, что При этом не должно с другим элементом теми же понимать фонему, или (что ближе к младограмматикам) «звук», то описание соответствий между, например балтийским и славянским материалом, оказывается невозможным. Так, наряду с правилом k→k, связывающим корни литовского káina и русского каяться, нам придется установить правило k→c, связывающее káina и цена [см. Фасмер 1987: II, 216; IV, 298]. Тогда, для того, что бы сохранить принцип однозначности соответствий приходится вносить в правила элементы контекстной зависимости. Эти два закона, для того чтобы, описывать приведенные соответствия должны иметь следующий вид: k→k, k →c/_ e. II.3.2.2 Проблемы частного характера объяснительных правил Установленные звуковые законы, таким образом, являются правилами с сильной контекстной зависимостью. Этим обуславливается их слишком частный характер, и как следствие необходимость достаточно большого количества правил для адекватного объяснения фонетической формы слова. Так для объяснения одного из трех согласных звуков в слове fadar нам потребовалось три звуковых закона. В результате полный список законов необходимых для объяснения слов одного языка оказывается достаточно большим. Примером таких служить различные «исторические фонетики» списков могут отдельных индоевропейских языков или групп [ср. Селищев 1951, Melchert 1994]. Кроме того, следует учитывать и тот факт, что этих правил в 36 большинстве случаев недостаточно для адекватного объяснения фонетического облика слов. Конечная цель в данном случае может быть достигнута лишь составлением этимологического словаря, в котором для объяснения привлекается не только звуковые законы, средства, в том числе но и другие экстралингвистические (ср., к примеру, частые апелляции к возможной табуированности того или иного слова)11. II.3.2.3 Реконструкция или соответствие? Проблемы объяснения и гипотеза праязыка. Но и введение контекстно зависимых правил не решает проблему полностью. В определенных случаях контекстные ограничения не удается сформулировать. Так, например, если для объяснения греческого слов, содержащих заднеязычный звонкий или придыхательный к мы прибегнем славянскому материалу (предположим, что славянский материал является единственно доступным), нам придется оперировать контекстно свободными неоднозначными соответствиями d→δ (ср. ст.-слав. домъ, греч. δομή [Фасмер 1987: I, 526-527]) и d→θ (ст.слав дымъ греч. θυμός [там же: I, 558]). В таких случаях мы имеем дело с нарушением принципа непреложности. И объяснение в таких случаях уже не соответствует ДН модели. В этом отношении намного «безопасней» оказывается объяснение, основанное на законах, связывающих фонемы слова-экспланандума с фонемами реконструированного для праязыка слова-соответствия. Такие законы учитывают сразу несколько соответствий из нескольких языков. Так например на основании на основании сравнения др.-инд dhúma-h, лат. fūmus, ст.-слав. дымъ и греч. θυμός мы можем предложить закон Среди собственно лингвистических средств используемых в этимологических сравнительно-исторических построениях особое место занимают апелляций к различным видам аналогического воздействия, которым младограмматики также уделяли много внимания. Последние, как представляется, должны быть отнесены скорее к индуктивно-статистическому типу и будут частично рассмотрены нами ниже в соответствующем разделе. 11 37 связывающий индоевропейские и греческие придыхательные (*dh →θ), а на основании др.-инд. dámas, лат. domus, ст.-слав. домъ и греческого δομή закон соответствия индоевропейских и греческих звонких (*d → δ). Поскольку эти звуковые соответствия здесь носят однозначный характер, с их помощью оказываются возможными ДН объяснения. Однако в этом случае мы сталкиваемся с еще одной проблемой. При реконструкции мы следуем тому же принципу однозначности соответствий. Мы, осознавая это или нет, исходим из допущения, что для каждого индоевропейского языка существует только одно контекстно свободное правило, связывающее реконструированную фонему *dh с ее рефлексом в этом языке. После того как мы установили правило, мы можем предложить основанное на нем объяснение. ДН характер такого объяснения, основан, лишь на нашем предположении о том, что не существует правила связывающего *dh с какой-нибудь другой фонемой в языке-экспланандуме. Последнее утверждение, в отличие аналогичных утверждений относительно засвидетельствованных языков, проверке естественно поддается. Любопытно здесь вспомнить о существующих вариантах понимания того, чем является реконструируемый праязык. Как известно здесь существует, по крайней мере, две противоположенных точки зрения. Первая объявляет реконструкции реальными лингвистическими фактами прошлого языкового состояния. Вторая же считает реконструкцию лишь формой записи соответствий между языками. «Если факты вынуждают нас признать, что например, лат. deus, др.-ирл. día, лит.dievas, др.-инд. devas и т.д. с одинаковым значением «бог» генетически связаны друг с другом, то мы можем лишь утверждать, что лат. d соответствует, др.-ирл d, лит. d, др.-инд. d и т.д. <…> Реконструированную форму *deiwos, по их (сторонников второй точки зрения – К.П.) мнению, можно рассматривать только как формулу, которая облегчает тяжеловесные и длинные высказывания 38 о засвидетельствованных соответствиях и призвана их вкратце обобщить более «слабой» [Семереньи 1980: 45]. Последняя точка зрения представляется нам применительно к объяснению. Представим себе две серии соответствий связывающих заднеязычные фонемы в др.-индийском, греческом, латинском и славянском: (1) dh th f d (2) d d d d Поскольку в (1) и (2) имеется общий элемент (славянское d), обе серии могут быть объединены в фигуре (3). (3) dh th f d d d d Если мы используем знак *dh лишь для обозначения серии (1), а (*d) для обозначения (2), то мы не решаем проблему не однозначности соответствий. Кроме того, нужно заметить, что такое обозначения нельзя назвать удачными, поскольку в них никак, не отражен тот факт, что (1) и (2) могут быть объединены в (3). Однако, если мы предполагаем, что *d и *dh языка, действительно являются фонемами существовавшего когда-то мы можем строить правила перехода, от праязыка к языкам потомкам, которые будут носить характер однозначных соответствий. II.3.2.4 Проблема неуниверсальности звуковых законов Другая проблема, связанная с законов, может быть принципом непреложности звуковых также понята, как своего рода «контекстная ограниченность» в более широком смысле этого слова. «…звуковые законы не могут претендовать на постоянное и всеобщее значение, каким обладают физические законы. Они имеют силу только внутри известных пространственных и хронологических границ, т.е. только для 39 одного языка и только для одного ограниченного во времени периода» [Дельбрюк 1904: 123]. Звуковой закон сколь большое количество фактов он не объяснял он все равно остается гипотезой частно-лингвистической, работающей лишь на ограниченном круге фактов. Как всегда в таких случаях особенно остро встает о предсказательной силе этой гипотезы; насколько само по себе постулирование строгих правил оказывается оправданным с точки зрения приобретения нового знания. Поскольку объяснение случае следует ДН в нашем модели (за исключением возможных сложностей описанных выше), предсказание, обеспечиваемое принципом структурной идентичности, оказывается довольно строгим и определенным. Например, серия звуковых законов довольно консонантный состав (TP p-t-r) когната греческого πατήρ. определенно предсказывает незасвидетельствованного славянского В условиях опасности слишком сильного контекстного ограничения важным оказывается ни только способность предсказывать, но условиях и наличие фактов подтверждающих гипотезу. В сильной контекстной ограниченности может оказаться, что правило действует исключительно для тех фактов, на основании которых оно было установлено. Приведем один пример. В ст.-слав. сьто обнаруживается уникальное развитие индоевропейского слогового сонанта, восстанавливаемого на основании гот. hund, греч. , лат. centum и т.д. [cм. Pokorny 1959: 191-192]. Тогда можно сформулировать правило *È → ь, с контекстным ограничением «"_tom ». На основе этого правила оказывается возможным предсказание, согласно которому в указанном контексте È даст ь в славянском. Это предсказание может быть опровергнуто, если мы обнаружим тексты на нескольких индоевропейских содержащих неизвестные реконструируется слово (исключая ранее когнаты, (с несвязанной славянские) языках на основании которых с *"Ètom семантикой), 40 содержащее в одной из своих частей комплекс **(-)"Ètom(-), а затем обнаружим текст на ст.-славянском языке, в котором обнаружится родственное им слово с другой фонемой на месте ь. Однако, несмотря на свою строгость, такое правило едва ли является ценным с точки зрения приобретения новых знаний, поскольку вероятность описанной ситуации, обеспечивающей фальсифицируемость гипотезы,остается весьма небольшой. Как представляется в случае правил с сильной контекстной зависимостью, какими являются многие существует риск, звуковые законы, всегда того, что объяснительная сила правила (т.е. его способность не предсказывать не существующих явлений) окажется неверифицируемой. В истории сравнительно-исторического довольно большое количество примеров языкознания существует подтверждения выдвинутых гипотез. Наиболее ярким из них является, пожалуй, предложенная Ф. де Соссюром гипотеза о «сонантических коэффициентах» [Соссюр 1971] получившая подтверждение c расшифровкой хеттских текстов [см. Lindeman 1997: 21-32]. Эта гипотеза предполагающая происхождение греческих и санскритских долгих гласных из сочетаний краткого гласного с «сонантическими коэффициентами», допускала, возможность существования языка в котором коэффициенты непосредственное отражение. Открытие Е. 1927] ряда соответствий языками, в которых получили Куриловичем [Kurylowicz между хеттским и другими индоевропейским долгому гласному соответствовало сочетание гласного и h хеттском стало подтверждением предложенной гипотезы. Это открытие оказалось одним из главных аргументов применимости звуковых законов как методологической в пользу основы сравнительного языкознания. В своей методологической части принцип практически не пострадал от критики. В тоже время в своей теоретическая сторона вопроса с самого начала стала предметом широкой дискуссии. От 41 части виной тому недостаточно глубокий подход самих младограмматиков к теоретическим основам своей методологии. II.3.3 Возможности теоретизации методологических положений Проблема частного характера звуковых законов оказывается напрямую связанной сугубо методологической ориентацией младограмматиков. Изначально отказываясь от теоретического осмысления этого вопроса, они оставляют непреложность звуковых законов исследовательской работы, своего идеологии, не пытаясь искать лишь чистым принципом рода основой исследовательской по настоящему универсальные законы языковых изменений. «… между принципиальной верностью известного правила провести его на практике должна существовать разница. Кто признает учение о невозможности исключений в действии звуковых законов, тот тем самым еще не утверждает, что обладает средством, с помощью которого может объяснить все исключения. Само собой разумеется, что у каждого исследователя остается масса трудностей, для него не разрешимых, и даже можно сказать, что тот, кто везде доискивается твердых законов, встречает препятствие там, где их раньше не находили. Все причастные к этому учению сходятся в том, что невозможность исключений в действии звуковых законов не может быть доказана индуктивным путем. В таком случае должно попробовать, как далеко можно проникнуть с помощью дедукции» (курсив мой – К.П.) [Дельбрюк 1904:122]. Как уже отмечалось выше, для того, чтобы быть представленным, как теоретический постулат тезис о непреложности звуковых законов требует некоторой переформулировки. Именно так поступает Шухардт в своей критике младограмматической концепции. «..в действительности смысл этого предложения («фонетические законы не знают исключений» - К.П.) примерно таков: «все, что до настоящего времени обозначалось 42 термином „фонетические законы", — это действительно подлинные, не знающие исключений законы, такие же, как законы природы»» [Шухардт 1950a: 24]. Аналогия с законами природы, по началу принимавшееся большинством младограмматиков, уже может пониматься как теоретическое утверждение, поскольку оно предполагает некий объективный, внешний по отношению к говорящему характер протекания фонетических изменений. «Механичность» протекания фонетических изменений может быть нарушена двумя факторами: языковым смешением и действием аналогии. Последний фактор в младограмматической концепции оказывается, прямо противопоставлен звуковым законам, поскольку аналогия по своей сути есть явление субъективное. Таким образом, изменения в языке происходят под действием двух противопоставленных друг другу факторов. Трактовка звуковых законов и аналогического воздействия как различных по своей природе явлений вызывала целый ряд возражений [см. Десницкая 1955: 84-98]. Вскоре и сами младограмматики отказываются от идеи сходства звуковых законов и законов природы [там же: 84]. Слабость теоретического обоснования методологических положений, успешно используемых на практике, и подчас открытое нежелание заниматься вопросами теории, поставили теорию подчиненное положение по отношению к методу. Оставаясь своим методологическим младограмматики, встали принципам, на позиции в в верные теоретической части крайнего атомизма в трактовке языковых явлений. Этот атомизм может быть понят как результат обнаружения крайне частного характера звуковых законов. Начальным этапом теоретического осмысления звуковых законов можно было бы считать их классификацию. Так, например, мы можем предложить два старославянскими закона связывающие греческие φ и π со б и п соответственно (φ→б, π→п ). Определяя оба 43 этих правила в один таксономический класс, который можно было бы обозначить, например, как «соответствие типа артикуляции и ряда», мы увеличиваем как описательную, так и предсказательную силу нашего правила. Объединяя правило как можно в более можем крупные классы, мы в конечном итоге предложить относительно небольшой набор правил, описывающий все возможные изменения в языке. Несмотря на то, что звуковые законы всегда формулировались предельно общей форме, получавшиеся классы все звание «частных теорий». Здесь могут претендовать лишь на мы подходим к проблеме взаимоотношений сравнительно-исторического метода и типологии. Как известно проблема эта стала особенно актуальной в середине двадцатого века, когда Роман Якобсон [Якобсон 1963] сформулировал свои замечания относительно принятой в индоевропеистике реконструкции трех рядов смычных [там же]. «Насколько мне известно, нет ни одного языка, где бы к паре /t/ - /d/ добавлялся звонкий придыхательный /dh/, но отсутствовало бы его глухое соответствие /th/, в то время как /t/, /d/ и /th/ часто встречаются без сравнительно редкого /dh/, и такая стратификация легко объяснима <…>; следовательно, теории, оперирующие тремя фонемами /t/ - /d/ - /dh/ в протоиндоевропейском языке, должны пересмотреть вопрос о их фонематической сущности» Как известно, результатом применение этого требования к индоевропейской реконструкции стала глоттальная теория Вяч. Вс. Иванова, Т.В. Гамкрелидзе и П. Хоппера [Гамкрелидзе & Иванов 1984, Хоппер 1988], породившая широкую дискуссию как по поводу собственно приемлемости, так и по вопросам соотношения типологии и сравнительно-исторического языкознания. Оставив в стороне эту полемику, заметим лишь, что применение типологических критериев в реконструкции оказывается связанным с проблемой теоретического статуса звуковых законов. Типология одной из 44 главных задач типологии является поиск языковых универсалий [см. Гринберг и др. 1970]. Типологические универсалии носят, как известно, статистический характер. Однако, несмотря на то, что типологические универсалии не являются, в отличие от звуковых законов, строгими правилами, они имеют гораздо более общий, нежели последние, характер. В этом отношении требование сравнительно-исторических типологической построений адекватности оказывается абсолютно справедливым. Более того, можно сказать, что типологическая оценка реконструкции важна именно для предания звуковым законам теоретического статуса. Такая оценка может быть понята, как шаг на пути построения типологии звуковых изменений. типологические которые не критерии, нам удается Если, устранить звуковые законы, являются типологически адекватными, получаем набор правил, который может применяя в остатке быть осмыслен мы в рамках типологической теории. Если же правила изначально формулируются с ориентацией на типологию, то вероятность обнаружения всеобщих звуковых законов (а значит и построение теории звуковых изменений) еще более увеличиваются. В связи интересна позиция Одри, который, характеризуя место, которое занимает типология в сравнительно-исторических исследованиях, предложившего различать «имплицитную» и «эксплицитную» типологию [Одри 1988]. Эксплицитная типология соответствует определенной серьезно теоретизированной Имплицитная же типология конструирования области лингвистического знания. является продуктом «индивидуального» исследователя. Такая «типология» являлась до развития эксплицитной типологии в отдельную науку, одним из главных критериев оценки постулируемых правил. примере мы оперировали реконструкцией соответствий В рассматриваемом выше и.-е. *dh основании др.-инд dhúma-h, лат. fūmus, ст.-слав. дымъ и греч. θυμός. В этой реконструкции мы воспринимаем данные санскрита, как наиболее 45 важные в некотором смысле «дискриминируя» данные других языков. Как замечает эксплицитной почему же Одри подобная реконструкция «основывается на или имплицитной эволюции систем согласных, иначе следует предпочесть свидетельство одного языка вместо противоречащих ему свидетельств других языков» [там же: 185]? Таким образом, можно сказать, что ориентация на типологию (в широком смысле этого слова) была свойственна сравнительно-историческому методу еще до становления типологии как науки. II.3.4 Выводы Оценивая теперь в целом, исходя из выше сказанного, ДН объяснения, построенные на основе звуковых следующее. 1. Проблематичным объяснений законов необходимо отметить является целый ряд ДН характер использующих правила связывающие реконструированные фонемы с фонемами засвидетельствованных языков. Поскольку принцип непреложности звуковых законов в таких объяснениях используется дважды сначала при реконструкции фонемы праязыка части, а затем при постулировании закона используемого в объяснении. 2. Слишком частный характер звуковых законов, несет в себе опасность неверифицируемости их предсказательной силы, а следовательно и ставит вопрос их ценности с точки зрения приобретения нового знания. 3. В построении непреложных законов исследователь так или иначе должен ориентироваться на типологические данные, которые предоставляют правил обеспечивающих не ДН объяснения наблюдаемых явлений12. 12 Говоря же вообще об ДН объяснениях отметить, что в диахроническом языкознании, следует по настоящему широкое применение они находят лишь в области фонологии. К примеру «свод» индоевропейских законов представленный в книге [Collinge 1985] содержит лишь один закон «морфологический» закон («правило Каланда»). 46 II.4. Индуктивно-статистические объяснения. Аналогические и инновационные процессы. II.4.1 Введение В этом разделе мы рассмотрим несколько типов диахронических объяснений построенных по индуктивно-статистической (ИС) модели. Так или иначе, все они были задействованы уже в сравнительно- историческом языкознании 19 века. Особо стоит отметить объяснения построенные на апелляции к действию аналогии, легшие, наряду с обращением к звуковым законам, в основу младограмматической методологии. Выработанные в 19 веке типы диахронических объяснений получили новую жизнь в конце 20-го, с экспансией диахронических методов в типологию. Главным завоеванием в этой области стала разработка теории грамматикализации [Hopper&Traugott 1992; Lehmann 1982]. В своей наиболее широкой трактовке теория грамматикализации (далее ТГ) стала включать все типы грамматических понимание грамматикализации в 1994]). Для нашего изменений (ср., [Bybee &Dahl 1989], [Bybee et al. исследования представляется более удобным исходить из более узкого понимания термина. В дальнейшем мы будем ориентироваться на предложенное в [Lehmann Chr. 2004: 155] определение: “Grammaticalization of a linguistic sign is process in which it loses in autonomy by becoming more subject to constraints of linguistic system”. По мнению K. Леманна существуют процессы, которые можно было бы назвать «чистой грамматикализацией», а так же ряд процессов в которых грамматикализация грамматического сопровождается изменения такими другими процессами как аналогия, переразложение 47 («reanalysis» ) и грамматикализации конверсия [там же: 158 - 165]. Кроме, того, от предлагается отличать лексикализацию. Разница между двумя процессами быть описана следующим образом [там же: 166]: «…lexicalization leads from (lexical-)syntactic lexical expression of a concept, expression via derivational to the while grammaticalization leads from (lexical- )syntactic expression via free-grammatical to inflectional expression of concept». II.4.2 Два типа процессов диахронического изменения Итак, нас будут интересовать четыре процесса диахронического изменения: грамматикализация, переразложение и аналогия. объяснения лингвистических лексикализация, С точки зрения конверсия, использования для фактов, как нам кажется, эти процессы могут быть разделены на два класса: 1. Аналогические процессы (аналогия, переразложение, конверсия). Т.е. процессы, в результате которых появляется сущность, аналоги которой уже существуют в языке. 2. Инновационные процессы (грамматикализация, лексикализация). Т.е. процессы, в результате которых появляется сущность до этого в языке не существовавшая. Сразу следует оговориться, что предложенное разделение во многом условно. Во-первых, как уже говорилось, процессы обоих типов могут действовать одновременно, так, что в принципе, при объяснении возможно использование только одного из них. Во-вторых, сами понятия инновации и аналогии не поддаются точному определению, и описанные выше процессы могут быть поняты как сочетающие в себе тот и другой компонент. Несмотря на это, мы (уповая на интуитивную понятность двух терминов) считаем, что такое разделение оказывается полезно с точки зрения рассматриваемых здесь проблем объяснения. 48 II.4.3 Аналогия как объяснение II.4.3.1 Конверсия и переразложение как аналогические процессы Для начала остановимся поподробней на тех основаниях, которые позволяют отнести конверсию и переразложение к аналогическим процессам. Конверсия «Category conversion or lateral conversion <…> involves the transfer of a linguistic item into a different category <…> The categories at stake here are essentially syntactic categories, including word classes and their subclasses» [там же:123] Примером конверсии может служить английское talk в примере (1), которое, подвергшись конверсии, может использоваться в качестве существительного (2). (1) I talk to her (2) I gave her a talk В предельно простой своей трактовке этот процесс сводим к аналогии между контекстами типа (2) и типа (3). (3) I gave her a book Или, обобщая, свойства можно сказать, что глагол перенимает существительного (в частности способность по аналогии выступать в контексте I gave her_). Переразложение «The reanalysis of a construction is the assignment of a different grammatical structure to it. Expressions instantiating the construction are thereby not changed. The reanalysis is therefore itself not observable. Its accomplishment can only be diagnosed ex post when the construction behaves in ways that presuppose its new structure» [там же: 161]. В качестве примера Леманн приводит немецкие конструкции с um… zu. 49 (4) ging [um Wasser][zu holen] lit. ‘went for water to fetch’ (5) ging [um [Wasser zu holen]] lit. ‘went in (oder to fetch) water’ (4) содержит целевой адъюнкт, представленный предложной группой возглавляемой um и инфинитивное дополнение zu holen, субъект которого контролируется подлежащим главного предикации, а объект именем в предложной группе. Эта конструкции перестраивается в (5), в которой имя реинтерпретируется в качестве прямого дополнения инфинитива, результате чего в исчезает граница клаузы разъединявшая их в (4). Отсутствие границы между именем и инфинитивом может быть диагностировано предложением (6). (6) ging um heimwärts zu fahren ‘went to drive home’ В (6) наречие heimwärts не Следовательно, не может зависеть от предлога um. существует границы клаузы heimwärts и инфинитивом. В качестве источника аналогии в данном случае выступает конструкция представленная в (7). (7) ging [Wasser (zu) holen] ‘went to fetch water’ II.4.3.2 Объяснение, основанное на аналогии. В дальнейшем будем считать верным наше отнесение трех выше названных процессов к аналогическим. Наше рассмотрение будет посвящено главным образом аналогии. Выявленные далее особенности с нашей точки зрения могут быть отнесены и к другим представителям намеченного нами класса. Прежде всего, необходимо отметить, что аналогическое объяснение в принципе может быть применено к двум типам фактов. В качестве экспаланандума может выступать либо отношение грамматических форм (1а), либо диахронический процесс смены одного отношения другим (1б). Приведем пример того, как действует объяснение в обоих случаях. 50 1а) в качестве эксдланандума выступает отношение двух грамматических форм. Например, отношение leap: leap-ed в английском языке. Эксплананс составляет обнаруживаемое в этом же языке другое отношение, структурноаналогичное данному, например walk: walk-ed и правило аналогии согласно которому, если в языке отношение связывает, две формы одного слова, то вероятным представляется, что это отношение будет связывать и те же формы другого слова. 1б) в качестве экспланандума выступает замена в процессе исторического развития отношения грамматических форм R1, обнаруживаемого синхронном состоянии L1 (например leap: leapt в английском) отношением R3 (leap: leaped), обнаруживаемом в синхронном состоянии L2, следующим за L1. В качестве эксплананса выступает обнаруживаемое в L1 более продуктивное, чем R1, отношение R2 (walk: walk-ed) аналогичное R3 и правило аналогии, согласно которому, если в языке существует менее продуктивное отношение, связывающее две формы слова, оно может быть заменено более продуктивным, связывающим те же формы в других словах. Очевидным образом оба эти правила выводимы из общего положения, согласно которому одинаковые семантические отношения имеют тенденцию одинаково выражаться13. Выражение тенденцию» должно таким образом пониматься в двух статистическом, для фактов в языке «имеют смыслах: синхронии и пробабилистическом, для диахронических изменений. Понимание аналогии, к которому апеллирует объяснения типа 1а, имеет довольно давнюю историю. Как похожий принцип лежит отмечается в [Itkonen (ed.) 2005: 78] в основе учения об аналогии у античных Сравни [Bybee 1985: 64] «…morpho-phonemic changes tend to be of a very specific type: they tend to eliminate alternations between closely related forms». Байби использует «morpho-phonemic changes» к теоретически более нейтрального, чем «аналогия» термин. Однако как отмечается в [Itkonen 2005:108], поскольку «they tend to eliminate alternations between closely related forms» термин «аналогия» оказывается вполне адеватным. 13 51 грамматиков (см. [там же: 78-83] анализ понимания аналогии у Варрона). Однако, как представляется, в целом объяснение такого оказывается не удовлетворительным. Правило обладает использованное в 1a слишком слабой объяснительной силой. допускает, на ряду существованием рода Это утверждение отношения типа leap: leap-ed, существование отношения типа leap: leapt (представленного например в send: sent). Статистическая тенденция к единообразию в выражении одинаковых отношений обычно обнаруживается эмпирически при лингвистическом анализе и не требует в отношении себя гипотетических утверждений. Совершенно по-другому обстоит дело с объяснениями типа 1б. Факт замены одного тенденции типа отношений другим еще не означает проявление к единообразию выражения. Следовательно, оказывается возможным апелляция к этому принципу в качестве объяснения. Этот принцип в форме продуктивности, правила в 1б обязательно поскольку только отношения более продуктивным, замена включает менее понятие продуктивного может быть признана проявлением тенденции к единообразию14. Перед тем как перейти к более подробному рассмотрению 1б еще раз отметим принципиальное единство синхронном, так и диахроническом феномена аналогии, плане. как в Аналогия в лингвистике, таким образом, должна пониматься не только как процесс, но структура (см. для целей подробнее [Itkonen (ed.) 2005]). Однако и как объяснения пригодным оказывается лишь первое понимание. В отличие от рассмотренных выше объяснений, построенных на звуковых законах, объяснения по аналогии не характеризуются кругом 14 В 1а введение критерия продуктивности не имеет смысла, поскольку отношение- экспланандум и отношение-эксплананс могут принадлежать и к непродуктивному типу. 52 проблем связанных со слишком частным характером правил. Аналогия постулируемых оказывается в полном смысле этого слова универсальным принципом, в том смысле, что он оказывается свойственен человеческому языку вообще. Понятие аналогии (представленное в той или иной терминологической системе) очевидным образом обладает и высоким теоретическим статусом, само по себе являясь объектом для «внешних» объяснений, таких как, например, обращение к процессам запоминания и хранения информации. В случае аналогических процессов (как и в случае инновационных) особого внимания заслуживают проблемы предсказания. Поскольку мы изначально отнесли объяснение основанные на аналогических процессах к классу объяснений, описываемых ИС моделью Гемпеля, мы не будем специально останавливаться на проблемах, связанных с вероятностным характером постулируемых правил. В случае аналогических объяснений, постулируемые правила не только не носят обязательных характер, они лишь обозначают условия, при которых изменение может иметь место. Тот, что в языках долгое время сохраняются не продуктивные классы отношений, делает невозможным предание диахроническим объяснением пробабилистического характера. оказывается довольно Предсказание в таких сложноосуществимым. условиях Возвращаясь к рассмотренному нами выше примеру (1б), мы можем сказать, что наличие на стадии L1 продуктивного типа walk: walk-ed и не продуктивного leap:leapt еще не является достаточным условием для того, чтобы утверждать, что leap:leapt будет вероятно заменено leap: leap-ed. Однако, когда переход от leap:leapt к leap: leap-ed уже состоялся, наше объяснение оказывается единственно адекватным. 53 II. 4.4 Инновационные процессы и объяснение Выше (II.1) мы рассмотрели вкратце явление лексикализации, определили его в один класс инновационным. объяснения грамматикализацией, названный нами В дальнейшем построенные на и мы рассмотрим проблемы только грамматикализации. Сказанное же относительно грамматикализации будем считать справедливым и в отношении лексикализации. В общем случае объяснение, апеллирующее к грамматикализации, может быть представлено в следующем виде. В качестве экспаланандума выступает грамматический знак S1 (например показатель перфекта have в английском языке); эксплананс составляет диахронически идентичный S2 знак S1(например английский глагол to have), менее грамматизированный грамматикализации согласно которому, чем S1 и языковой общее правило знак может быть подвергнут диахроническому процессу, результатом которого является появление диахронически идентичного ему более грамматизированного языкового знака. Наиболее сложной обсуждения, частью эксплананса, требующей дополнительного является понятие диахронической идентичности. Как отмечается в [Lehmann 2004: 156] идентичность является элементарным понятием и поэтому не может быть определена. Можно лишь сказать, что интуитивно под диахронической идентичностью понимается следующее. Некоторый (лингвистический) объект существует во времени и при этом, сохраняет ряд ключевых свойств позволяющих исследователю «узнать» его на более поздней стадии развития. Применительно к лингвистическому знаку важно установить идентичность, как в плане выражения, так и в плане содержания. Процедура установления такой идентичности может оказаться слишком сложной, делая указанное выше «узнавание» слишком субъективным процессом. Именно так обстоит дело с этимологией, в которой 54 возможным оказывается лишь обнаружение неприемлемости итоговой идентификации, тогда как сам процесс этимологизирования характеризуется предельной методологической свободой. Кажется сложным введение методологических ограничений и в нашем случае. Судя по всему, применимость рассматриваемого типа объяснений приходится ограничивать случаями наиболее «очевидной» идентичности15. Несмотря на то, что дать определение случаем такой идентичности невозможно, существенно, что именно такие случаи вскрываются двумя типами анализа, синхронным и историческим. Анализируя, к примеру, видовременную систему английского языка невозможно не обратить внимание на омонимию показателя перфекта и глагола to have “иметь”. Точно так же занимаясь историей этого глагола невозможно не обратить внимание на появление на определенной стадии омонимичного ему показателя перфекта. Важно методологическое отличие двух ситуаций. Когда речь идет об историческом исследовании процедура сводится к распознаванию двух стадий развития языка L1 и L2 и отнесению знаков S1 и S2 к стадиям с соответствующими индексами (S1 к L1, S2 к L2). В случае синхронного анализа ситуация усложнятся. В сущности, термин «диахроническая идентичность» не имеет ценности для синхронии. В рамках последней можно лишь констатировать некоторую «близость» S1 и S2, или другими словами «вариативность»(«variation») S1/S2 [Lehmann 2004: 154]. Последняя для применения, рассматриваемого типа объяснения должна быть проинтерпретирована как диахроническая идентичность. Для этого предполагается соотносится S1 и стадия *L1, с которой исследуемому синхронному состоянию придается статус более поздней стадии L2, в которой S2 получает как объяснение как результат грамматикализации F2. Важно заметить для целей Судя по всему довольно сложно построить такой анализ на синхронных критериях типа «степени связи» («degree of relatedness») Дж. Байби [см. Bybee 1985: 58-65], из-за возможности сильных как фонетических, так и семантических изменений. 15 55 объяснения, исходя из S2, нельзя реконструировать S1 для L1, поскольку в процессе реконструкции мы уже прибегнем к понятию грамматикализации. В случае же когда существующий в L2 знак S1 реконструируется для L1, мы используем другую гипотезу - о том, что S1, также существовал и в L1 – которая, кроме прочего, учитывая данные из истории языков, кажется весьма вероятной. В своей общей формулировке, представленной выше объяснение, апеллирующее к грамматикализации, также обнаруживает ряд возможно еще более серьезных проблем. оказывается не возможным. Предсказание Более в данном случае того, единственным условием возможности осуществления процесса грамматикализации оказывается существование языкового грамматикализоваться. знака, имеющего возможность Именно на путь обнаружения таких знаков с самого своего начала и стала теория грамматикализации. С другой стороны были конкретизированы и ключевые точки такого процесса. Таким образом, были индуктивно обнаружены ключевые «пути» грамматикализации [ср. Heine & Kuteva 2002, Bybee et al. 1994]. В реальной практике объяснения, таким образом, используются конкретизированные правила, использующие универсальные типы языковых следствие, имеющие знаков и как отчетливо пробабилистический характер. II.4.5 Заключение Итак, мы рассмотрели два на наш взгляд ключевых типа ИС объяснения использующихся в диахронической лингвистике, соответствующих предложенному делению на аналогические и инновационные процессы диахронического изменения. Мы подчеркнули, что не смотря на то, что объяснение чаще всего строится как диахроническое, лежащие в основе его явления, также могут быть обнаружены и на синхронном уровне. Так аналогия может быть понята как пробабилистическое диахроническое 56 правило, определяющее смену менее продуктивных отношений более продуктивными, так и как описывающее синхронное статистическое правило, распределение отношений в сравнительно небольшое количество классов и определяющие более продуктивный характер некоторых из них. Мы отметили характеризующую оба типа объяснения слабость общих правил лежащих в их основе, носящих по существу лишь пермиссивный, разрешающий характер. Однако как показывает практика вероятность действия объясняющих правил может быть существенно повышена их дроблением и конкретизацией как это происходит в ТГ, использующей в объяснении полученные индуктивно «пути» грамматикализации, связывающие универсальные типы языковых знаков. В связи с этим ориентированный на нам кажется не случайным, грамматикализационное тот отчетливо объяснение характер, который приняла диахроническая (и не только) лингвистика в конце XX века16. Результатом такой ориентации в частности явилась трактовка большинства грамматических изменений как грамматикализации, а в качестве реакции на это сформировалась позиция, вообще отказывающая грамматикализации в теоретическом статусе [Campbell 2001]. Часто обращается внимание на инновационными, ни только часто то, что процессы, названные сопровождаются и руководятся процессами аналогическими [ср. Lehmann Chr. 2004], но и в принципе не осуществимы без их участия [cр. Itkonen (ed.) 2005: 108-113]. Последний факт во многом позволяет отрицать необходимость грамматикализации для диахронических объяснений (как это предлагается в [Cambell 2001], где действие заменяется аналогическими процессами). Однако с этих позиций оказывается сложным объяснение случаев «чистой» Ситуацию довольно хорошо характеризуют следующие слова K. Леманна: “ Am Ende des Jahrhunderts war die Grammatikalisierung eine neue Paradigma der Linguistik geworden. Man arbeitet nicht mehr „in generativer Grammatik “ und auch nicht mehr „in Typologie“, man arbeitet in „in Grammatikalisierung“”[Lehmann 2005: 1] 16 57 грамматикализации, в которых она наиболее отчетливо проявляет себя как инновационный процесс. Таким образом, не смотря на указанные сложности, в целом можно сказать, что ТГ является на сегодняшний момент самой разработанной диахронической теорией. Этот факт в частности подтверждается многочисленными связями, которые обнаруживает ТГ с широким кругом различных лингвистических дисциплин. 58 III. Заключение и выводы На базе рассмотренной в первой главе классификации Гемпеля во второй главе мы рассмотрели предлагаемые в диахронической лингвистике объяснения, отнеся одни из них, связанные главным образом с исторической фонетикой к дедуктивно-номологическим а другие, связанные грамматическими изменениями, к индуктивно-статистическим. В качестве проблем, с которыми сталкиваются при их применении на лингвистическом гемпелевские модели материале, мы выделили следующие. Для ДН моделей частного наиболее серьезной оказывается проблема слишком характера постулируемых правил. Эта проблема создает опасность неверифицируемости предсказательной силы правил. Несмотря на то, что само предсказание оказывается логически допустимым, остается часто неясным насколько оно переходит рамки описания класса явлений, на основании которых оно постулируется. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся с необходимостью, но не достаточностью критерия Поппера, для понимания научной гипотезы, как способной давать новое знание. Для ИС моделей главной проблемой можно признать принципиальную сложность осуществления предсказаний. Применительно к объяснению на основе аналогических и инновационных процессов можно говорить лишь о разрешающем характере правил. Однако нужно отметить, что существует мнение, согласно которому такой характер неизбежно носят следовательно, все исторические объяснения. возможная разочарованность в исторических И, типах объяснений не имеет ценности в качестве мотивирующей силы для новых методологических и теоретических построений. 59 «This deep sense of dissatisfaction is motivated by an equally deep misunderstanding concerning the true nature of historiographical research. Some general tendencies, or constrains on, linguistic change may of course be formulated. At bottom, however, all interesting and detailed historical explanation must be post hoc. This results from the fact that their explananda have been brought about by rational agents » [Itkonen 2005: 108]. Такое мнение как кажется, вполне соответствует результатам нашего рассмотрения. Примером того, что ограничения на изменения в языке могут быть сформулированы в достаточно строгой форме, могут служить звуковые законы. Более того, такие ограничения могут быть сформулированы и для правил грамматических изменений. Формулировка этих ограничений, выраженная в форме «путей грамматикализации» составляет одну из основных задач Т.Г. Нужно, кроме того, отметить, что в случаях обоих гемпелевских типов объяснений в лингвистике имеет место отчетливая постановка научных задач. Это позволяет говорить, что в практике «нормальной науки» в терминах Куна занятие диахронической лингвистикой, так или иначе, представляет собой решение головоломок. 60 61 Литература Борхес 1984 - Борхес Х. Л. Проза разных лет. М., 1984, Дельбрюк 1904 – Дельбрюк Б. Введение в изучение языка. Из истории и методологии сравнительного языкознания, М: 2003 Гринберг и др. 1970 - Гринберг Дж., Осгуд Ч., Дженкинс Д. Меморандум о языковых универсалиях //Новое в зарубежной лингвистике, вып. V. М., 1970 С.31-44 Дильтей 1880 - Дильтей, В. Собрание сочинений в 6 тт. Под ред. A. B. Михайлова и Н. С. Плотникова. Т. 1: Введение в науки о духе: Опыт полагания основ для изучения общества и истории / Пер. с нем. под ред. B. C. Малахова. — М.: Дом интеллектуальной книги, 2000 Десницкая 1955 - Десницкая А. В. Вопросы изучения родства индоевропейских языков. М.-Л., 1955 Звегинцев 1973 - Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973. Гамкрелидзе & Иванов 1984 -. Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры, кн. I-II. Тбилиси, 1984. Кибрик & Плунгян 1997 - Кибрик А.А., Плунгян В.А. Функционализм//Кибрик А.А, Кобозева И.М. и Секерина И.А. (ред.) Фундаментальные направления современной американской лингвистики. М: 1997. Кун 1977 - Кун. Т. Структура научных революций. С вводной статьей и дополнениями 1969г., М.: 1977 Ожегов, 1987 - Ожегов С.И. Словарь русского языка, М., 1987. Селищев 1951 – Селищев А.М. Старославянский язык. М., 2005 Семереньи 1980 - Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. М., 1980. Соссюр 1977 - де Соссюр Ф. Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках // де Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. Тестелец 2001 - Тестелец Я. Г. Введение в общий синтаксис. М., 2001 Фасмер 1987 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I-IV. Перевод с немецкого и дополнения О. Н. Трубачева. М., 1986-1987 фон Вригт 1986 - фон Вригт Г.Х. Объяснение и понимание // Логико-философские исследования. М.: Прогресс, 1986. С. 37-194 62 Хомский 1957 - Хомский Н. Синтаксические структуры// Новое в лингвистике. М., 1962. Вып. 2. Хоппер 1988 –Хоппер П. Д. Типология праиндоевропейского набора сегментов // Индоевропеистика 1988, С 160 -172 Одри 1988 - Одри Ж.. Типология и реконструкция. Пер. с франц.// Индоевропеистика 1988, С, 183 -190 Индоевропеистика 1988 - Новое в зарубежной лингвистике, вып. XXI. Новое в современной индоевропеистике. Сост. Вяч. Вс. Иванов. М., 1988. Шухардт 1950 - Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию. Пер. с нем.М. 1950. Шухардт 1950a - Шухардт Г. О фонетических законах // Шухардт 1950. С. 23—55 Якобсон 1963 – Р. Якобсон Типологические исследования и их вклад в сравнительноисторическое языкознание// Новое в лингвистике. Вып. III. - М., 1963. - С. 95-105) Bybee 1985- Joan L. Bybee. Morphology: A study of the relation between meaning and form. Amsterdam: 1985 Bybee & Dahl 1989 - Joan Bybee, Östen. Dahl. The creation of tense and aspect systems in the languages of the world. Studies in language, 13. 1989, pp 51-103. Bybee et al. 1994 - J. Bybee, R.D. Perkins & W. Pagliuca. The evolution of grammar: tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago: 1994 Campbell - L. Campbell. What’s wrong with grammaticalisation? Language sciences 23, pp 113-161, 2001. Carnap 1995 – Rudolf Carnap. The Value of Laws: Explanation and Prediction// Curd & Cover (eds.) 1998, pp 678-684 Curd & Cover (eds.) 1998 - Martin Curd, J.A. Cover (eds.) Philosophy of Science: The Central Issues. New York – London: 1998 Collinge 1985 - N.E. Collinge. The Laws of Indo-European. Amsterdam, 1985. Frigg &. Hartmann 2007 - R. Frigg and S. Hartmann Models in Science// Stanford Encyclopedia of Philosophy (http://plato.stanford.edu/entries/models-science/) Grassmann 1863 - Herman Grassmann. Concerning the Aspirates and Their Simultaneous Presence in the Initial and Final of Roots ("Ueber die Aspiraten und ihr gleichzeitiges Vorhandensein im An- und Auslaute der Wurzeln") // Lehmann (ed.) 1967 (http://www.utexas.edu/cola/centers/lrc/books/read10.html). Haspelmath 1998 – Martin Haspelmath . “Why can’t we talk to each other? A review article of [Newmeyer, Frederick. 1998. Language form and language function. Cambridge: MIT Press.] Lingua 110.4: 235-55 Hawking 1988 - Stephen Hawking A Brief History of Time. 1988 63 Heine& Kuteva 2002 - B Heine., T. Kuteva. World Lexicon of Grammaticalization. Cambridge. 2002. Hempel 1962 – Carl G. Hempel. Two Basic Types of Scientific Explanation// Curd & Cover (eds.) 1998, pp 685-694 Hempel 1965 - Carl G. Hempel. The Thesis of Structural Identity// Curd & Cover (eds.) 1998, pp 695-705 Hempel & Oppenheim1948 - C.G. Hempel , P. Oppenheim. Studies in the Logic of Explanation// Philosophy of Science 15 (1948), pp 135-175 Hopper & Traugott - P.J. Hopper, E.C. Traugott Grammaticalization. Cambridge: 1993 Itkonen (ed.) 2005 - Esa Itkonen. Analogy as Structure and Process: Approaches in Linguistics, Cognitive Psychology and Philosophy of Science, Amsterdam-Philadelphia: 2005 Kuhn 1970 – Thomas S. Kuhn. Logic of Discovery or Psychology of Research? // Curd & Cover (eds.) 1998, pp 11-19 Kurilowicz 1927 – J.Kurilowicz. Schwa indoeuropéen et á hittite // Symbolae Grammaticae in honorem Joannis Rozwadowski, Kraków: 1927, v. 1, s. 95-104 Lindeman 1997 - Fredrik Otto Lindeman. Introduction to the 'Laryngeal Theory'. Innsbruck 1997 Lehmann Chr. 1982 – Christian Lehmann. (second ed. 2002) Thoughts on Grammaticalization, Köln: 1982 Lehmann Chr. 2004 - Christian Lehmann . Theory and Method in Grammaticalization // Zeitschrift für Germanistische Linguistik 32/2, 2004, pp 152-178 Lehmann Chr. 2005 - Christian Lehmann. Wortarten und Grammatikalisierung. Erfuhrt // Lehmann Christian, Clemens Knobloch, Burkhard Schaeder. Wortarten und Grammatikalisierung, 2005 pp 1-21 Lehmann W. (ed.) 1967 - Winfred P. Lehmann (ed.) A Reader in Nineteenth Century Historical Indo-European Linguistics, Bloomington: 1967 (Online version edited by Jonathan Slocum: http://www.utexas.edu/cola/centers/lrc/books/readT.html) Melchert 1994 - H.C. Melchert Anatolian Historical Phonology. Amsterdam-Atlanta: 1994 Scriven 1959 – M. Scriven. Truisms as the Grounds for Historical Explanations// Gardiner P. (ed). Theories of History, New York:1959, pp 443-475. Newmeyer 1998 - Frederick J. Newmeyer, Language Form and Language Function, MIT Press, Cambridge, MA, 1998. Ruben 1990 – David-Hillel Ruben. Arguments, Laws and Explanation// Curd & Cover (eds.) 1998, pp 720-745 64 Pokorny 1959 - J. Pokorny. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Berne, 1959. Popper 1959 - K.R. Popper. The Logic of Scientific Discovery London:1959 Popper 1963 – Karl Popper. Science: Conjectures and Refutations// Curd & Cover (eds.) 1998, pp 3-10 Verner 1975 - Karl Verner. An Exception to the First Sound Shift (“Eine Ausnahme der ersten Lautverschiebung“)//Lehmann (ed.) 1967 (http://www.utexas.edu/cola/centers/lrc/books/read11.html). 65
