Полководец Суворов
advertisement
Впитывая в себя тишину… Где-то я слышал, как будто в часы синих сумерек рождаются ангелы и умирают грешники. Умирают, стиснув зубы, без стона, чтоб не потревожить своим шепотом печальную тишину. Стихает утомленная земля, становится безветренно, перестают раскачиваться и скрипеть осинники. В такое синее предвечерье сидел я, привалившись плечом к косяку, на пороге охотничьей избушки, заблудившейся в еловой чащобе, смотрел на тайгу, расслабленно впитывая в себя тишину. Мокрую спину парило от печи, гудящей еловыми поленьями, а лицо обжигало каленым воздухом. Синие сумерки с колдовской бесшумностью наплывают из таежных зарослей. Они затопляют лес, поляны, луга, наряжая синевой пустоши и провалы в тайге, появившиеся здесь еще при царе, - словом, приукрашивают все горелое, уродливое, что могло бы угнетать глаз человеческий. Но синева, как и солнце, не изменяет таежной красы. Снега как были белы, так и остались, только чуть-чуть поголубели. Березняк, утомленный, свесивший перевитые космы, не тронут был синим даже в кронах, лишь слегка потемнел он в глубине, и оттого резче отразились в стеклянном воздухе шеренги чересчур пестрых стволов. Липы сделались чрезвычайно черными, а обнаженные осинники нервно рябили, и все вокруг казалось погруженным в бескрайнее онемелое море, в глубине которого замерли земные стихии. Я смотрю на холодный силуэт озера, затянутого оловянным прожилистым льдом. Пучки осоки, еще не задавленные снегом, будто выболевшие ресницы, торчат вокруг него. Смотрю - и в общем-то понимаю старожилов ближней деревни, утверждающих, что водяные облюбовали себе это место. (В. Астафьев) 219 слов В природу надо входить… Сесть у костра, слушать треск сучьев и думать о том, что жизнь необыкновенно хороша, если ее не бояться и принимать с открытой душой… Так бродил я в воспоминаниях по лесам, потом по набережным Невы или по голубым от льна холмам суровой псковской земли. Я думал обо всех этих местах с такой щемящей болью, как будто я потерял их навсегда, как будто больше никогда в жизни их не увижу. Очевидно, от этого чувства они приобретали в моем сознании необыкновенную прелесть. Я спрашивал себя, почему я не замечал этого раньше, и тут же догадывался, что, конечно, я это все видел и чувствовал, но только в разлуке черты одного пейзажа возникли перед моим внутренним взором во всей своей захватывающей сердце красоте. Очевидно, в природу надо входить, как входит каждый, даже самый слабый звук в общее звучание музыки. Природа будет действовать на нас со всей человеческой силой только тогда, когда мы внесем в ощущение ее свое человеческое начало, когда наше душевное состояние, наша радость или печаль придут в полное соответствие с природой. Тогда нельзя уже будет отделить свежесть утра от света любимых глаз и мерный шум леса от размышлений о прожитой жизни. Пейзаж не украшение, не довесок к прозе. В него надо погрузиться, как если бы вы погрузили лицо в груду мокрых от дождя листьев и почувствовали их роскошную прохладу, их запах, их дыхание. Проще говоря, природу надо любить, и эта любовь, как и всякая любовь, найдет верные пути, чтобы выразить себя с наибольшей силой. (К. Паустовский) 245 слов. Прогулка в горы. Прошло около часа, как мы расстались с нашей компанией, и нам осталось немного подняться, чтобы достичь вершины неизвестного горного хребта, где расстилались роскошные долины и леса. Подъем становился все круче, и поэтому мы решили немного посидеть на бугорке, покрытом порыжевшей, выжженной травой и испещренном по краям какими-то невиданными цветами. Мы, жители северных равнин, впервые были на такой высоте. Внизу, под нами, тянулись бесконечной вереницей длинные серые облака, то открывая, то закрывая окрестность. Неподалеку от нас, на утесе, одиноко выдававшемся из общей картины, орел-красавец рвал свою добычу: бедный зайчонок, должно быть, попался на обед пернатому хищнику. Мы не просидели и получаса, как внезапно почувствовали какуюто необыкновенную свежесть, как будто вошли в погреб, и увидели: черная туча начала заволакивать не только то место, где мы сидели, но и близлежащие. Мы побежали вниз. Минуты через две не было видно ни бугорка, на котором мы расположились отдохнуть, ни утеса, на котором сидел орел. Туча закрыла все. Стал накрапывать дождь, неожиданно превратившийся в ливень и представлявший собой сплошную водяную стену. Дорожка, по которой незадолго перед тем мы карабкались, превратилась в бурлящий ручей; поднялся свежий восточный ветер, пронизывающий нас своим холодом, от которого некуда было спрятаться. Измученные, промокшие до последней нитки, мы вернулись домой, подсмеиваясь друг над другом и ничуть не сожалея ни о потерянном времени, ни о своем предприятии, давно задуманном, но, к сожалению, не доведенном до конца. Не чувствуя особой усталости, мы решили повторить то же путешествие на следующий день. (Н. Лавров) 244 слова. Почти человеческое счастье… Тикали часы. На синем стекле теснились узоры мороза. Открытая тетрадь сияла на столе, рядом сквозила тень от сачка, блестел жестяной угол коробки. Слепцов нахмурился, и на мгновение ему показалось, что до конца понята, до конца обнажена земная жизнь – горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес. И в то же мгновение щелкнуло что-то – тонкий звук. Как будто лопнула натянутая резина. Слепцов открыл глаза и увидел: в бисквитной коробке торчит порванный кокон, а по стене, над столом, быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь. Оно остановилось, вцепилось лапками в стену и стало страшно трепетать. Оно вылупилось оттого, что изнемогающий от горя человек перенес жестяную коробку к себе, в теплую комнату, оно вырвалось оттого, что сквозь тугой шелк кокона проникло тепло, оно так долго ожидало этого, так напряженно набиралось сил, а теперь, вырвавшись, медленно и чудесно росло. Медленно разворачивались смятые лоскутки, бархатные бахромки, крепли, наливаясь воздухом, веерные жилы. Оно стало крылатым незаметно, как незаметно становится прекрасным мужающее лицо. И крылья, еще слабые, еще влажные, все продолжали расти, расправляться. Вот они развернулись до предела, и на стене уже вместо комочка, вместо черной мыши появилась черная бабочка – индийский шелкопряд, который летает, как птица, в сумраке. И тогда простертые крылья, загнутые на концах, темнобархатные, с четырьмя слюдяными оконцами, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья… (В. Набоков) 214 слов Раковина-музыкант. Было пасмурно и ветрено. Вспененные волны накатывались на песчаную отмель, лизали почерневшие водоросли, вытащенные на берег рыбацким неводом. И вдруг среди этих шорохов и всплесков послышались тревожащие своей необычайностью звуки. Было похоже, что где-то совсем близко играла крошечная скрипка. Звуки мелодии были так слабы, что порывы ветра иногда обрывали, как паутинку, эту тонкую ниточку загадочной трели. Прислушавшись, я уловил закономерную связь между скрипачом и ветром: стоило ветру немного утихнуть, как скрипка переходила на более низкие тоны, звук становился густым, и в нем отчетливо улавливался тембр; когда же ветер усиливался, звуки забирались все выше и выше, они становились острыми, как жало, скрипка плакала и всхлипывала. Но дирижер-ветер был неумолим: он настойчиво требовал от скрипача новых и новых усилий, и тогда таинственный музыкант, казалось, не выдерживал темпа, срывался, и слышались только сердитые всплески волн и шорох опавших листьев. Наконец я установил, что звуки исходили из засыпанной раковины на гребне песчаного холмика. Я осторожно взял раковину, чтобы рассмотреть внимательнее, но ничего особенного не нашел: обыкновенная, как и все другие, которых на песке оказалось довольно много. Но почему звуки исходили только из этой, а остальные молчали? Я положил ее на прежнее место, приготовился слушать, но раковинамузыкант молчала. Похоже, что она рассердилась за то, что ее бесцеремонно потревожили, и ожидала, пока я снова уйду. И тут я понял, что допустил роковую ошибку, сдвинув раковину с места. Из множества других, видимо, только она лежала по отношению к ветру так, что на малейшее его дуновение тотчас отвечала звучанием. (Е. Носов) 232 слова Неведомые вершины… Ночь, как будто сумрачная оратория старинных мастеров, росла в саду, где звезды раскидались, как красные, синие и белые лепестки гиацинтов. Ночь росла и, поколебавшись перед высоким венецианским окном, медленно входила и застывала там, под сводами. Вместе с ней росло в душе старого музыканта мучительное нетерпение и, как тонкая ледяная струйка воды, заливало спокойный огонь творчества. Начало его соло было прекрасно. Могучий подъем сразу схватывал легкую стаю звуков, и, перегоняя, перебивая друг друга, они стремительно мчались на какую-то неведомую вершину, чтобы распуститься там благоухающим цветком – величавой музыкальной фразой. Но этот последний, решительный взлет никак не давался мастеру, хотя его чувства были напряжены и пронзительны чрезвычайно, хотя непогрешимый математический расчет неуклонно вел к прекрасному заключению. Внезапно его мозг, словно бичом, хлестнула страшная мысль: что будет, если уже вначале его гений дошел до своего предела и у него не хватит силы подняться выше? Ведь тогда никем до тех пор не слышанное его соло не будет окончено! Ждать? Совершенствоваться? Но он слишком стар для этого, а молитва помогает только при создании вещей простых и благочестивых. И с безумной надеждой отчаяния музыкант схватился за скрипку, чтобы она закрепила ускользающее, овладела для него недоступным. Напрасно! Скрипка, покорная и нежная всегда, смеялась и пела, скользила по мыслям, но, доходя до рокового предела, останавливалась, как арапский конь, сдержанный легким движением удил. И казалось, что она ласкается к своему другу, моля простить ее за непослушание. (Н. Гумилев) 226 слов Родники. Бывает, бежит тропинка среди ржаного поля, отполированная до костяной какой-то прочности и гладкости, а в знойном небе трепещет крыльями какая-то пепельная пустельга и, словно ветром сносимая, отлетает от тебя все дальше и дальше, но снова зависает над полем, и слышно тогда, как звенит в ушах знойная, желтая рожь. Но вот уже рожь осталась позади, и тропка, затерянная в ромашках, заглохла в буйном разноцветье, а по коленям твоим стучат тяжелые цветы. Пустельга куда-то пропала, растворилась в полуденном мареве. А впереди, за лугом, овражек, а в овражке – ольха. Ноги несут тебя с новой силой к этой ольхе, но в свинцово-зеленой ее чащобе, на дне оврага, видишь ты речные камушки на сухой песчаной отмели, видишь, как бежала весной и как рыла свои какие-то канавки юркая и быстрая вода, которую не смогла уберечь от зноя непролазная ольха и черемуха. След ручейка – каменистое его донышко – манит своей свежестью; и чудится тебе, что под ногами бежит такая прозрачная и чистая вода, что ты просто не можешь глазами увидеть ее: она здесь, но ты не в силах разглядеть ее – невидимку. И ты идешь по этому руслу иссякшего ручейка и вдруг видишь, чувствуешь, ощущаешь льдистую сырость, которая не то стекает, не то сочится из склона, как будто бы отпотевшая земля, живая и сверкающая, вздыхает у тебя на глазах. У каждого своя река. Люди рождаются около рек и живут на их берегах. И куда бы мы ни шли, тропинки и дороги все равно приведут нас к реке… (Г. Семенов) 236 слов Письменность Древней Руси. Теперь уже никто не считает сверхъестественным и необъяснимым тот факт, что с начала христианства и до монголо-татарского нашествия Киевская Русь была страной высокой и прекрасной письменной культуры. Введение христианства и приобщение ее к византийской книжности установило преемственность двух письменных культур. Это сильно преумножило интерес восточных славян к книге и способствовало распространению письменности еще на заре ее цивилизации. Не без основания предполагают, что грамотность была у нас воспринята в течение самого короткого времени и беспрепятственно развивалась на первых порах. Ничто не преграждало народу путь к грамоте, и наши прародители быстро овладели сравнительно высоким уровнем письма. Это подтверждается сохранившимися надписями на деревянных предметах, например, на прялках, на причудливых гребнях для расчесывания льна, на неприхотливой глиняной посуде, на различных деревяшках, непригодных для экспонирования. Наука недаром придает огромное значение изучению старинных предметов. Без преувеличения можно сказать, что археологические находки превзошли все ожидания ученых, приоткрыв картины живой древности. В небезызвестных раскопках под Новгородом, которые велись в продолжение десяти лет, были найдены сверхинтересные грамоты на бересте. Это беспрецедентное открытие в археологии: в них запечатлелась оригинальная предыстория русской книги. Содержание грамот разнообразно: это и частные письма с забавными прибаутками, и коммерческие записи, и всякого рода распоряжения, завещания. Небезынтересны записи школьных упражнений, сделанные, по-видимому, прилежными учащимисяподростками. Все это свидетельствует о многовековой традиции письменной культуры Древней Руси. (В. Шейн) 214 слов Весенние миражи… Было начало апреля. Сумерки сгущались незаметно для глаза. Тополи, окаймлявшие шоссе, белые низкие домики с черепитчатыми крышами по сторонам дороги, фигуры редких прохожих - все почернело, утратило цвета и перспективу; все предметы обратились в черные плоские силуэты, но очертания их с прелестной четкостью стояли в смутном воздухе. На западе, за городом, горела заря. Как будто в жерло раскаленного, пылающего жидким золотом вулкана сваливались тяжелые сизые облака и рдели кроваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над вулканом поднималось куполом вверх, зеленея бирюзой и аквамарином, кроткое вечернее весеннее небо. Медленно идя по шоссе, Ромашов неотступно глядел на этот волшебный шар. Как и всегда, с самого детства, ему чудилась за яркой вечерней зарей какая-то таинственная, светозарная жизнь. Точно там, далеко-далеко за облаками и за горизонтом, пылал под невидимым отсюда солнцем чудесный, ослепительно-прекрасный город, скрытый от глаз тучами, проникнутыми внутренним огнем. Там сверкали нестерпимым блеском мостовые из бесчисленных золотых плиток, возвышались причудливые купола и множество башен с пурпурными крышами, сверкали брильянты в окнах, трепетали в воздухе яркие разноцветные флаги. И чудилось, что в этом далеком и сказочном городе живут радостные, ликующие люди, вся жизнь которых похожа на сладкую музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть очаровательно нежны и прекрасны. Ходят они по сияющим площадям, по тенистым садам, между фонтанами и цветами, ходят, богоподобные, светлые, полные неописуемой радости, не знающие преград в счастье и желании, не омраченные ни скорбью, ни стыдом, ни заботой. (А. Куприн) 229 слов Обыкновенная земля. В Мещерском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. И тем не менее этот край нехоженых троп и непуганых зверей и птиц обладает большой притягательной силой. Он так же скромен, как картины Левитана, но в нем, как и в этих картинах, заключается вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы. Что можно увидеть в Мещерском крае? Цветущие, никогда не кошенные луга, стелющиеся туманы, сосновые боры, лесные озера, высокие стога, пахнущие сухим и теплым сеном. Сено в стогах остается теплым в течение всей зимы. Мне приходилось ночевать в стогах в октябре, когда иней покрывает траву на рассвете, и я вырывал в сене глубокую нору. Залезешь в нее — сразу согреешься и спишь в продолжение всей ночи, будто в натопленной комнате. А над лугами ветер гонит свинцовые тучи. В Мещерском крае можно увидеть, вернее, услышать такую торжественную тишину, что бубенчик заблудившейся коровы слышен издалека, почти за километры, если, конечно, день безветренный. Летом в ветреные дни леса шумят великим океанским гулом и вершины гигантских сосен гнутся вслед пролетающим облакам. Вот невдалеке неожиданно блеснула молния. Пора искать убежища для спасения от неожиданного дождя. Надеюсь, удастся скрыться вовремя вон под тем дубом. Под этим естественным, созданным щедрой природой шатром никогда не промокнешь. Как прекрасна Мещера, когда привыкнешь к ней! Все становится родным: крики перепелов, суетливый стук дятлов, и шорох дождей в рыжей хвое, и плач ивы над заснувшей рекой. (К. Паустовский) 235 слов Истинно русские пейзажи… Не доезжая двух верст до Оптиной пустыни, Гоголь сошел с брички: он рассчитывал прийти в монастырь пешком. Была пора буйного летнего цветения трав. Путники шли по аллее, обсаженной ракитами и пролегающей через широко расстилающиеся луга. Что должна была испытывать чуткая душа великого художника, завороженная изобилием цветов, синевой неба, белым златоглавым ансамблем монастыря на фоне темного леса! А тут еще попалась навстречу девчонка с миской земляники. Гоголь хотел купить, а девочка отдала даром, сказав: «Разве можно брать деньги со странников?» Этот жест крестьянской девочки умилил и растрогал писателя. В монастыре Гоголь жил в отдельном домике, сохранившемся до наших дней. Говорят, весь скит тогда представлял собой роскошный цветник, причем из редких, искусно выращенных цветов. Если прибавить к этому тишину, утренний благовест и вечерний звон, можно вообразить, в какой удивительной обстановке жил Гоголь. Он много ходил по окрестностям, собирая целебные травы, и много читал. Поглощенный мыслями о жизни, о нравственности, о христианском учении, он переосмыслил некоторые свои суждения. В течение своей жизни Гоголь много путешествовал. Однако где бы он ни странствовал, в дороге он чувствовал себя лучше, чем сидя на одном месте. Он приспособился в дороге думать и работать, между тем одновременно и набираясь впечатлений, и отдыхая душой. У него даже был план объехать все монастыри России, имея в виду, что они располагались, как правило, в красивейших местах. Он собирал в душе своей как бы коллекцию истинно русских пейзажей. (В. Солоухин) 230 слов Торжество природы. Под легким дуновением знойного ветра море вздрагивало и, покрываясь мелкой рябью, ослепительно ярко отражавшей солнце, улыбалось голубому небу тысячами серебряных улыбок. В пространстве между морем и небом носился веселый плеск волн, взбегавших на пологий берег песчаной косы. Все было полно живой радости: звук и блеск солнца, ветер и соленый аромат воды, жаркий воздух и желтый песок. Узкая, длинная коса, вонзаясь острым шпилем в безграничную пустыню играющей солнцем воды, терялась где-то вдали, где знойная мгла скрывала землю. Багры, весла, корзины да бочки беспорядочно валялись на косе. В этот день даже чайки истомлены зноем. Они сидят рядами на песке, раскрыв клювы и опустив крылья, или же лениво качаются на волнах. Когда солнце начало спускаться в море, неугомонные волны то играли весело и шумно, то мечтательно ласково плескались о берег. Сквозь их шум на берег долетали не то вздохи, не то тихие, ласково зовущие крики. Солнце садилось, и на желтом горячем песке лежал розоватый отблеск его лучей. И жалкие кусты ив, и перламутровые облака, и волны, взбегавшие на берег, — все готовилось к ночному покою. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь костра то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Ночные тени ложились не только на море, но и на берег. Вокруг было только безмерное, торжественное море, посеребренное луной, и синее, усеянное звездами небо. 213 слов (М. Горький)
