Чувственно-вербальное построение мира
реклама
Доклад А.Л.Никифоров Чувственно-вербальное построение мира (Название моего сообщения является реминисценцией (отголоском, воспоминанием) названия книги Р. Карнапа «Der logische Aufbau der Welt»). В сущности, речь пойдет о традиционной и фундаментальной философской проблеме: что собой представляет окружающий нас мир? Эту проблему рассматривал первый европейский философ Фалес; Демокрит утверждал, что все вокруг – лишь видимость, а реально существуют лишь атомы и пустота; Джон Локк отнял у окружающих вещей «вторичные» качества, а Джордж Беркли вообще отверг существование первичных качеств. Эта проблема всегда интересовала философов, и сотрудники нашего отдела, разрабатывающие конструктивистский, телесно ориентированный или экологический подходы в теории познания, также обсуждают, по сути дела, отдельные грани все той же старой проблемы. Я пытаюсь предложить свою формулировку и решение этой проблемы. I. Мы начинаем с двух очевидных, хотя и удивительных фактов. 1) Люди живут в мире, состоящем из предметов. Сошлюсь на зарубежного психолога: «Мы окружены предметами. Всю жизнь мы опознаем, классифицируем, оцениваем и используем предметы. Наши инструменты, жилища, оружие, пища – предметы. Почти все, что мы ценим, чем любуемся, чего пугаемся, по чему скучаем, - предметы. Мы привыкли к тому, что предметы (объекты) видны повсюду, и поэтому, наверное, трудно представить себе, что способность нашего зрения видеть предметы все еще загадочна. Тем не менее это так» (Грегори Р. Разумный глаз. М., 1972, с.9). 2) Окружающие нас предметы осмысленны. Глядя на этот стул, я не просто воспринимаю что-то желтое, что-то угловатое, что-то гладкое, а я воспринимаю целостный предмет и вместе с этим восприятием мне дано понимание того, что этот предмет служит для того, чтобы на нем сидеть, что он деревянный, что он кем-то сделан, что его можно купить или продать и т.п. (Л.С.Выготский о блокноте). Этот предмет имеет для меня смысл. Я попытаюсь объяснить, почему нас окружают осмысленные предметы. II. Свои рассуждения я начинаю с Э.Маха, работы которого по довольно случайному поводу я перечитал весной и нашел в них много интересного и неожиданного. Мах, как Фалес или Грегори, с удивлением смотрит на окружающий его мир: «Я нахожу себя в пространстве, - пишет он, - окруженным различными телами, способными двигаться в этом пространстве. Тела эти суть: «безжизненные» тела, растения, животные, люди. Мое тело, тоже способное двигаться в пространстве, является для меня в такой же мере видимым, осязаемым, вообще чувственным объектом, занимающим часть чувственного пространства, находящимся вне остальных тел и рядом с ними, как сами эти тела» (Мах Э. Познание и заблуждение. М., 2003, с. 39). Мах пытается понять, что собой представляют окружающие нас тела, из чего они состоят? И Мах, как в свое время Фалес, пытается ответить на этот вопрос: «Назовем покуда, - говорит он, - совокупность всего существующего непосредственно в пространстве для всех именем физического и непосредственно данное только одному, а для всех других существующее только как результат умозаключений по аналогии – именем психического» (там же, с. 39-40). Итак, сначала Мах отделяет то, что существует для всех – дома, стулья, автомобили, деревья, от того, что существует только для меня – радость, боль, грусть и т.п. Первое он называет физическим, второе – психическим. И далее он переходит к анализу физических вещей: «Все физическое, находимое мною, я могу разложить на элементы, в настоящее время дальнейшим образом неразложимые: цвета, тоны, давления, теплоту, запахи, пространства, времена и т.п. Эти элементы оказываются в зависимости от условий, лежащих вне и внутри U (тела). Постольку, и только постольку, поскольку эти элементы зависят от условий, лежащих внутри U, мы называем их также ощущениями» (там же). Мах оставляет в стороне эмоции, переживания, мечты как принадлежащие только одному субъекту, т.е. психическое в его понимании, и анализирует физическое как достояние всех. То, что существует для всех, Мах разлагает на элементы – его знаменитые «элементы мира» - и рассматривает эти элементы как нерасторжимое единство внешнего и внутреннего. Внешнее – это то, что обусловлено окружающим миром, внутреннее – зависит от работы наших органов чувств. Поскольку органы чувств у всех людей устроены и действуют одинаково, поскольку внешний мир воздействует на эти органы чувств тоже одинаково для всех людей, то элементы мира оказываются общими для всех. Объекты окружающего нас мира построены из общих для всех нас элементов, поэтому они и существуют для всех нас. К сожалению, слово «ощущения», использованное Махом, привело к ошибочному истолкованию его концепции. По-видимому, его неправильно поняли и В.И.Ленин, и А.Эйнштейн, и логические позитивисты. Он не был субъективным идеалистом. III. Мне кажется, идеи Маха можно истолковать и уточнить следующим образом. Под «физическим» мы можем понимать разнообразные воздействия внешнего мира на наши органы чувств – потоки света, электромагнитные и звуковые волны, тепловые воздействия, тяготение, давления, космические частицы и т.п. Какие-то из этих воздействий мы фиксируем в виде ощущений – красного, теплого, громкого, соленого, твердого. Можно сказать, что наши ощущения представляют собой чувственную, специфически человеческую интерпретацию внешних воздействий. И тогда вместе с Махом мы можем сказать, что окружающие нас вещи состоят из элементов, представляющих собой некое внешнее воздействие, интерпретированное нашими органами чувств. Ощущение не есть субъективный образ объективного мира, как полагал В.И.Ленин, это, скорее, субъективная интерпретация (образ) воздействия на нас внешнего мира. Иначе говоря: это не образ самих вещей, а образ их воздействия на нас. Здесь важно еще обратить внимание на то, что большая часть воздействий на нас внешнего мира остается нами незамеченной. Из всего потока воздействий мы «вырезаем» лишь небольшую часть, для которой у нас есть органы восприятия и которая лежит в границах порогов восприятия. IV. Мы можем здесь оставить в стороне вопросы чувственного восприятия. Это дело психологов. Но вот на что Мах не обратил почти никакого внимания, и нельзя его за это упрекать, - это решающая роль языка в построении чувственных образов предметов. Так называемый «лингвистический поворот» в философии ХХ века, развитие философии языка, исследования гештальт-психологов, лингвистов показали, что на чувственное восприятие налагается слово и именно оно в огромной степени детерминирует, какой именно образ мы получим. Поэтому если у Маха элементы мира состояли из внешнего воздействия и его интерпретации посредством органов чувств, то сейчас мы можем сказать, что элементы мира представляют собой сплав внешнего воздействия с его чувственной интерпретацией и интерпретацией посредством языка, т.е. элемент мира = внешнее воздействие + чувственное восприятие + слово. V. Это приводит нас к рассмотрению функций языка. Логическая семантика, начиная с Г.Фреге, рассматривала лишь одну обозначающую - функцию языка: в словах, словосочетаниях, предложениях она видела только обозначения (имена) предметов или ситуаций. Понятие смысла, с которым семантика сталкивалась, пытаясь анализировать выражения естественного языка, казалось ее представителям излишним, создающим помехи и трудности. Поэтому Б.Рассел и Л.Витгенштейн совершенно отбрасывают его. В классической работе А.Тарского «Der Wahrheitsbegriff» оно не встречается. Только интенсиональные контексты заставляли как-то упоминать понятие смысла. Но книги Л.Тондла, Р.Павилениса, Г.Кюнга и др. показывают, что о смысле языковых выражений логическая семантика ничего внятного сказать так и не смогла. Философия языка, занимавшаяся комментированием идей позднего Витгенштейна, идеей возможных миров, жестких десигнаторов, каузальной теорией референции и т.п., также не касается понятия смысла. И это, вообще говоря, вполне естественно. Если мы выделяем и исследуем только обозначающую функцию языка, то понятие смысла оказывается излишним. Правда, Готтлобу Фреге, который был, как мне кажется, на две головы выше своих последователей, понятие смысла казалось необходимым. Под смыслом имени он понимал «конкретный способ задания обозначаемого». Через 50 лет это повторил А.Черч, сказав, что смысл – это способ данности нам денотата. Но это и все, что могла сказать о смысле языковых выражений логическая семантика. Если оставить за языком только функцию обозначения, как это делает логическая семантика, то мы приходим к странной и сомнительной картине: существуют предметы со своими свойствами и отношениями, а язык служит лишь для того, чтобы наклеивать на эти предметы ярлыки – имена. Наши предложения говорят об этих предметах и изображают отношения между ними. В «Трактате» Л.Витгенштейна представлена именно такая картина. Эту картину недавно отстаивал в своем докладе П.С. Мне же она представляется наивной и чрезмерно упрощенной. VI. Поэтому мы вынуждены оставить семантику и обратиться к лингвистике, которая рассматривает не только функцию обозначения, но и другие функции языка. Наш известный лингвист Ю.С.Степанов даже и не подвергает сомнению наличие смысла у языковых выражений. Он истолковывает смысл как некий концепт. Например, говоря о концепте «закон», он пишет: «Тот «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово закон, и есть концепт «закон»… В отличие от понятий в собственном смысле термина… концепты не только мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений. Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека» (Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. М., 2001, с. 43). – Конечно, это не очень ясное и, скорее, культурологическое понимание концептов. Однако, спускаясь с высот культуры к языку, Степанов приходит к мысли о том, что концепты – это смыслы понятий (слов, терминов): «Говоря проще – значение слова это тот предмет или те предметы, к которым это слово правильно, в соответствии с нормами данного языка применимо, а концепт это смысл слова» (там же, с. 45). Резюмируя и уточняя рассуждения Степанова, мы можем сказать, что если под «значением» слова мы будем иметь в виду обозначаемый им предмет или класс предметов, то «смыслом» слова будет все то, что позволяет нам выделить этот предмет или класс предметов из всего остального, и даже более того. Скажем, значением слова «петух» будет множество предметов, к которым мы относим это слово, а его смыслом – особенности петухов, выделяющие их среди всех других предметов: это птица, ходячая птица, самец кур, с красным гребнем на голове и шпорами на ногах, домашняя птица и т.п. VII. Степанов не очень ясно, но все-таки расщепляет смысл слова на две части: на знание об обозначаемых предметах и некоторые социо-культурные коннотации (по крайней мере, я так его понял). Иначе говоря: в смысле слова присутствует знание о предметах, к которым мы относим слово, и некое символическое значение этих предметов для нашей культуры. То, что мы сказали выше о петухах, воплощает в себе наши знания – знания зоологии и повседневного опыта. Но к этому добавляется еще кое-что, что зависит уже от конкретной культуры, скажем, пенье петуха для нас означает наступление рассвета, конец ночи; это пенье прогоняет темные силы (Гоголь, Булгаков); петух выступает символом горделивости и драчливости и т.д. (Еще примеры: лев, голубь, красный цвет). – Вот это символическое значение и позволяет Степанову говорить о том, что концепты «переживаются». Для нас в данном случае важно то, что, с точки зрения лингвиста, смысл языковых выражений воплощает, аккумулирует в себе наши знания о внешних объектах (точнее: о внешнем мире). VIII. Если мы согласимся с этим, то смысл (внесимволическую его часть) некоторого слова мы можем приблизительно определить как совокупность необходимо истинных предложений (в смысле физической необходимости, т.е. законов), содержащих это слово. Чем больше установлено таких предложений, тем богаче будет смысл слова, тем больше знаний он аккумулирует. Это можно проиллюстрировать простым примером. Допустим, мы гуляем в горах и встречаем россыпи разнообразных камешков. Наиболее блестящие из них мы называем алмазами. Это слово первоначально выступает как простой ярлык, о котором говорит П.С., - ярлык, который мы вводим по соглашению. Тем не менее, слово «алмаз» даже при его остенсивном введении имеет некоторый смысл: это самые блестящие камешки из всех. Именно этот смысл позволяет нам выделять их среди всех других камешков. Затем мы узнаем, что алмаз – самый твердый среди всех минералов, т.е. устанавливаем истинность соответствующего предложения. Это знание включается в смысл слова «алмаз»: теперь мы выделяем алмазы не только по их блеску, но и по их твердости. Далее мы узнаем, что граненый алмаз может служить украшением, что алмазы находят в кимберлитовых трубках, что алмазы можно использовать в качестве абразивного материала и т.д. Все это знание включается в смысл слова «алмаз». Язык служит средством накопления и передачи знания – вот на какую его функцию не обратила внимания логическая семантика. Но у языка есть и еще одна чрезвычайно важная функция. IX. Теперь, кажется, мы можем объяснить, что собой представляют предметы окружающего мира и почему они обладают смыслом. Внешнее воздействие на наши органы чувств интерпретируется нами как некий чувственный образ. На этот образ налагается слово, обладающее смыслом, и передает этот смысл чувственному образу. – Так возникает образ осмысленного предмета, который мы проецируем вовне и считаем существующим вне и независимо от нас. Когда я, интерпретируя внешние воздействия, называю некий предмет треугольным, то я уже знаю, что сумма его внутренних углов равна двум прямым, что биссектрисы углов пересекаются в одной точке и т.д. В представление об этом предмете включено все мое знание о нем. Одно и то же внешнее воздействие может порождать образы разных предметов – в зависимости от того, какой смысл с помощью слова мы в него вкладываем. Это хорошо иллюстрируется так называемыми двойственными изображениями: утки – кролика, молодой девушки – пожилой женщины и т.п. Мир окружающих нас предметов – это порождение нашей чувственности и нашего знания. Это – тот мир, в котором мы живем и действуем. «Животные и человек, - пишет американский психолог Дж.Гибсон, воспринимают окружающий их мир. Окружающий мир отличается от мира физического, то есть от того мира, каким его описывают физики. Наблюдатель и его окружающий мир взаимно дополняют друг друга. В таком же отношении (взаимодополнительности) со своим общим окружающим миром находится и совокупность наблюдателей» (Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988, с. 42). Ну, конечно! Из потока воздействий, которые обрушивает на нас внешний мир, мы строим осмысленный мир объектов, их свойств, отношений – тот мир, в котором мы живем и действуем. Мы едины с миром нашей жизни. Если человечество исчезнет с лица земли, то вместе с ним исчезнет и мир лесов, полей и рек. Если исчезнут летучие мыши, вместе с ними исчезнет мир их жизни, создаваемый на основе восприятия ультразвуковых сигналов. И т.д. Следует обратить внимание на то, что это – не чисто субъективный, внутренний мир нашего сознания. Конструируемые нами предметы представляют собой интерпретацию внешних воздействий, они не произвольны и в определенной мере зависят от этих внешних воздействий. В этом смысле создаваемый нами мир объективен. Скажем, черно-белый рисунок вы можете интерпретировать как изображение молодой девушки или безобразной старухи, но вы не можете интерпретировать его как изображение зеленого крокодила – для такой интерпретации нет соответствующего внешнего воздействия. Таким образом, из многообразных функций языка – функции обозначения, функции накопления и передачи информации и конструктивной функции (или роли языка в чувственном восприятии) – логическая семантика исследовала лишь одну – функцию обозначения. Но если говорить строго, то функцию обозначения выполняют только имена собственные, все остальные выражения языка не обозначают, а, скорее, конструируют свои объекты в процессе интерпретации внешних воздействий. X. Предложенная модель возникла из соединения идей Маха с идеями Степанова. Она, по-видимому, вполне согласуется с телесноориентированным, конструктивным, экологическим подходами в эпистемологии. Надеюсь, в ней нет чего-то нового. Она обладает, как мне кажется, целым рядом достоинств и влечет интересные следствия. В частности, она позволяет объяснить различие между мирами, в которых живут и действуют люди разных культур (здесь на первый план выходит символическое значение); в нее укладывается гипотеза лингвистической относительности Сепира – Уорфа, языковые каркасы Карнапа, онтологическая относительность Куайна, теоретическая нагруженность фактов Куна и Фейерабенда. Она позволяет объяснить существование знания в качестве смысловой стороны повседневного и научного языков, а не в качестве мифического «третьего мира» Поппера. Она позволяет понять различие между знаниями общества и знаниями отдельного индивида. И так далее. Из этой модели вытекает, между прочим, достаточно неожиданное следствие: очень многие утверждения, используемые нами в повседневной жизни и даже в науке, являются аналитическими в простом кантовском смысле - в них предикат уже входит в содержание понятия субъекта. Кант приводит пример: «… если я говорю все тела протяженны, то это суждение аналитическое. В самом деле, мне незачем выходить за пределы понятия, которое я сочетаю со словом тело, чтобы признать, что протяжение связано с ним, мне нужно только расчленить это понятие, т.е. осознать всегда мыслимое в нем многообразие, чтобы найти в нем этот предикат» (Иммануил Кант. Соч. в 6-ти томах, т. 3, М., 1964, с. 112). Но точно так же, когда мы говорим: «Снег бел» или «Тигры полосаты», то эти утверждения не сообщают нам ничего нового и нам не нужно обращаться к реальности для их проверки, ибо признак белизны уже входит в смысл слова «снег», а признак полосатости уже содержится в смысле слова «тигр». Очень редко появляются подлинно синтетические предложения – такие предложения, предикат которых не входит в понятие субъекта. Скажем, когда впервые сформулировали предложение «Алмаз горюч», оно было синтетическим, оно могло оказаться как истинным, так и ложным. Его теоретическое обоснование, его эмпирическая проверка и подтверждение показали, что оно истинно. Но после этого признак горючести вошел в смысл понятия «алмаз» и последующие произнесения этого предложения стали аналитическими. XI. Однако перед предложенной конструкцией встает немало и весьма трудных проблем. Я вижу, по крайней мере, три таких проблемы. 1. Как соотносится наш мир конструируемых предметов с внешней реальностью? Похож ли он на нее в каком-то смысле? Пока во всем сказанном присутствует сильный привкус агностицизма. Приблизительно я представляю, как можно ответить на этот вопрос, но не скажу. 2. Если предметы представляют собой вербально-чувственную интерпретацию внешних воздействий, то что собой представляют предметы, не оказывающие воздействия на нашу чувственность, ну, хотя бы числа, геометрические фигуры, квантовые объекты, объекты мифологии и т.п.? 3. Быть может, самое важное: как совместить предложенную модель с классическим пониманием истины, от которого мне не хотелось бы отказываться? Если мы выбрасываем принцип отражения, то не выбрасываем ли мы вместе с ним и классическую концепцию истины? Есть и другие забавные проблемы, но говорить о них имеет смысл лишь в том случае, если все сказанное выше не является полным абсурдом. В Предисловии к своему «Трактату» Людвиг Витгенштейн писал: «…Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной. Следовательно, я держусь того мнения, что поставленные… проблемы по существу решены окончательно» (Витгенштейн Л. Логикофилософский трактат», М., 2008, с. 34). Мне такая самоуверенность представляется смешной.
