Extended Essay
реклама
Котов Павел 001454-007 Extended Essay Russian A1 Особенности композиционного строения произведения Георгия Владимова “Генерал и его армия”. Какие композиционные приёмы используются в романе Г.Н.Владимова “Генерал и его армия” и с какой целью? Candidate Name: Kotov Pavel Candidate Session Number: 001454-007 Session: May 2011 School: European Gymnasium Supervisor: Maria Kazbek-Kazieva Word Count: 3948 words 1 Котов Павел 001454-007 Вступление Книга Георгия Владимова “Генерал и его армия” была выбрана мною из-за своего необычного композиционного строения. Это показалось мне интересной темой для исследования. Я прочитал одну из классических работ по композиции - книгу Л.С. Выготского “Психология искусства”. Особо примечательной для меня была 7 глава, которая посвящена рассказу, имеющему аналогичную аномалию сюжета. Из неё я узнал разницу между фабулой и сюжетом, а также освоил метод работы с подобными произведениями. Чтобы облегчить понимание устройства рассказа Выготский решил “…обозначить все события, нашедшие себе место в этом рассказе, в том хронологическом порядке, в каком они действительно протекали или могли протекать в жизни”1, - дабы “… выяснить, для чего автор оформил этот материал именно так, с какой целью он начинает с конца и в конце говорит как будто о начале, ради чего переставлены у него все эти события ”2. Пользуясь методикой Выготского, я восстанавливаю хронологический порядок эпизодов и, сопоставляя фабулу и сюжет романа, отвечаю на вопрос: Какие композиционные приёмы используются в романе Г.Н.Владимова “Генерал и его армия” и с какой целью? 1 2 Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1986, с. 190. Там же с. 193. 2 Котов Павел 001454-007 Терминология Для достижения полного взаимопонимания необходимо вначале определиться с терминологией. В этой работе будут использованы такие понятия, как: сюжет, фабула, ретроспекция, проспекция, флэшбэк и флешфорвард. Начать хотелось бы с определения разницы между фабулой и сюжетом. Несмотря на то что эти термины имеют долгую историю, многим свойственно придерживаться толкования отличного от общепринятого. Например противоречат друг другу в этом вопросе В.Б.Шкловский и М.С.Петровский. Первый “называет фабулой материал рассказа, лежащие в его основе житейские события; а сюжетом называет формальную обработку этого рассказа”3, тогда как Петровский “употребляет эти слова как раз в обратном значении и понимает под сюжетом то событие, которое послужило поводом для рассказа, а под фабулой — художественную обработку этого события.”4 Я же склонен придерживаться мнения Выготского, который понимает “слово «сюжет» в смысле материи художественного произведения.” А фабулу как “поэтически же обработанный сюжет”. 5 (Курсив автора) Понимание этой разницы в дальнейшем поможет нам расставить правильные акценты при анализе композиционного строения текста. Затем следуют понятия ретроспекции и проспекции, а также равнозначные им флэшбэк и флешфорвард. Позже в этой работе они будут употреблены неоднократно, поэтому их понимание будет ключевым. Ретроспекция - это художественный приём, позволяющий нам увидеть прошедшие события от лица персонажа, который переживает их как настоящие (не следует путать с воспоминаниями). 3 4 5 Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1986, с. 184 Там же. Там же. 3 Котов Павел 001454-007 Проспекция - это термин, обратный ретроспекции, то есть, мы видим будущие события через призму восприятия конкретного персонажа, для которого они - настоящее (не следует путать с предсказанием). Флэшбэк и флэшфорвард являются кинематографическими аналогами ретроспекции и проспекции соответственно. Их я буду использовать как контекстные синонимы. Хронология Основной композиционной особенностью этого текста является нарушенная хронологическая последовательность эпизодов. В этой главе я хотел бы ответить на вопросы: зачем это автору и какой эффект достигается этим приёмом? Я провел детальный анализ произведения, и мне удалось расположить эпизоды соответственно фабуле романа. (Смотри таблицу в приложении). Одним из важнейших элементов анализа было определение места в сюжете романа разговоров Светлоокова со свитой генерала. Автор не называет каких-либо временных рамок, но понятно, что эти действия происходят друг за другом и на временной прямой соседствуют с военным советом. А что из этого произошло раньше: военный совет или диалоги со Светлооковым – непонятно. Но диалог Кобрисова с Ватутиным проливает свет на этот вопрос: «Ожидаю доклада о взятии Мырятина, — сказал Ватутин. — План прошу мне представить самое позднее через сорок восемь часов». То есть времени между отстранением генерала и его отбытием в ставку прошло совсем не много, и вряд ли в этот период майор Светлооков брал бы с собой «посплетничать» представителей свиты генерала. Следовательно, сперва были диалоги со Светлооковым, а потом военный совет. Из составленной мною таблицы мы можем увидеть, что весь роман закольцован на поездке «виллиса» в ставку: сидящие в нём поочерёдно вспоминают действия предшествующие этому злополучному путешествию, а 4 Котов Павел 001454-007 авторское повествование неуклонно возвращает нас в генеральский автомобиль. Так, в памяти Шестерикова вновь возникают Перемерки (зима 1941), Сиротин опять возвращается к диалогу со Светлооковым (осень 1943), а адъютант Донской заново переживает “вечер поэзии” будущего майора СМЕРШа, который сыграет такую роковую роль в их судьбе. И в конце произведения, 15 лет спустя, старый, больной и жалкий генерал, стоя на своей “поклонной горе” захочет вернуться в этот самый “виллис” и увидеть всех счастливыми и живыми. Этот эпизод и решения, принятые тогда, стали поворотными для всего сюжета романа. Это дает нам основание сказать, что ключевой сценой книги является именно размышление сидящих в «виллисе». При первом прочтении читатель может быть серьёзно озадачен. Ведь действие постоянно скачет из одного времени в другое, это весьма осложняет восприятие романа и нужно приложить немалые усилия, чтобы разобраться во всех сюжетных перипетиях. В своей работе я решил проанализировать, как устроен роман и какие средства при этом применяются. Владимов на протяжении всей книги использует такие приёмы, как ретроспекция и проспекция. Вся первая часть романа (до того, как Кобрисова отправляют в ставку в Москву) состоит из ретроспекций различных персонажей. Такие эпизоды, как знакомство Шестерикова с генералом, обстоятельства встречи Кобрисова с будущей женой, “отдых” четы Кобрисовых в санатории, 40 дней генерала на Лубянке – всё это яркие примеры использованной автором ретроспекции. Этот приём зачастую “анонсируется”, то есть мы уже знаем об определённом событии, но подробности нам неизвестны. Так, Светлооков говорит об участии генерала в продразверстке, о его ранении, о форсировании Днепра и о смерти любовницы генерала до того, как мы прочитаем об этом. Во второй части романа ретроспекция встречается лишь однажды – это обстоятельства обстрела «виллиса». Сперва мы узнаем об этом из 5 Котов Павел 001454-007 документов, причем версия представленная в них разительно отличается от истины, которую нам поведает сам главный герой лишь в самом конце книги. Здесь Владимовым поднимается ещё одна реалия того времени – искажение исторических фактов. Так, Кобрисов, думая о том, как будут вспоминать операцию по взятию Мырятинского плацдарма, решит, что её, “…как водится в стране, где так любят переигрывать прошлое...” обязательно представят как плод военного гения нашего командования, а не удачный результат бездумных вождений циркулем. Здесь возникает закономерный вопрос, зачем это необходимо? Зачем, вместо того, чтобы рассказать приведенное выше содержание в хронологической последовательности, – как генерал прошёл гражданскую войну, как познакомился с будущей женой, как был арестован и провёл 40 дней в Лубянской внутренней тюрьме, как формировал армию, как пошёл пить французский коньяк, как счастливо жил с ординарцем Шестериковым, как вернулся на войну, как выбрал Мырятинский плацдарм, как героически форсировал Днепр, как потерял любимую женщину, как был отстранён от командования армией, как всё-таки попытался вернуться назад, но был остановлен, и как 15 лет спустя умер недостойной смертью в такси Владимов сперва говорит о его ранении, затем вспоминает его участие в продразверстке, после описывает, как генералу во время охоты летом 43-го пришло в голову брать Мырятинский плацдарм, вслед за этим рассказывает о том, как Кобрисов “потерял” свои же танки, почти в самом конце сообщает о генеральских разговорах с Кирносом при отступлении летом 1941? И даже когда, наконец, в шестой главе композиция и диспозиция вроде как соединяются, о том, что генерал делал после обстрела «виллиса», мы узнаём тоже несвоевременно. На мой взгляд, Владимов хотел, чтобы образ генерала в сознании читателя динамично развивался. Например, об аресте генерала мы узнаем лишь в конце, однако именно этот эпизод его биографии изменил всё его мировоззрение и сделал его столь отличным от других генералов, 6 Котов Павел 001454-007 описываемых в романе. Если бы не его незабываемое “общение” со следователем Опрядкиным, то у него не было бы того недоверия к советской власти, если бы не эти “уроки послушания”, то не относился бы генерал так к простым солдатам: «Он и раньше думал постоянно о потерях и старался относиться к людям, как рачительный хозяин к неизбежно расходуемому материалу, который следует всячески экономить, — чтобы тот, кому суждено погибнуть, по крайней мере продал свою жизнь дороже, пал бы хоть на сто километров подальше к западу. Теперь же он стал задумываться о том, что роты и батальоны состоят из людей с именами и отчествами, памятными датами, днями рождения, сердечными тайнами, житейскими историями...» В этом отношении очень показательным будет эпизод общения генерала с десантниками, потребовавшими сдать оружие. Не скажи ему “писучая жилка” в своё время, что нигде “им” нельзя уступить, стал бы он так сопротивляться? Также мы видим генерала как персонажа особенного, очень правильного, мудрого. Но как он стал таким, мы узнаём не сразу. Лишь после описания разговора с комиссаром Кирносом и воспоминаний о коллективизации мы понимаем, как появился “классовый враг…Фотий Кобрисов…” Таким образом, из заурядного вояки генерал в сознании читателя превращается в рыцаря, готового защищать нашу бедную родину. Зачастую прошедшие события передаются через воспоминания или сны. Будь то воспоминания Гудериана о его визите в Москву, отпуск генерала в санатории или же «сон...или воспоминание о яви» Кобрисова про его жизнь во время гражданской войны. Но стоит заметить, что раз автор приводит нам именно эти эпизоды из жизни героев, то, значит, именно они играют ключевую роль в понимании определенного персонажа или конкретного события. Значит, Владимову было важно, чтобы читатель знал именно о том, как Кобрисов стоял перед главным выбором своей жизни на Петергофском вокзале, а не как тот заканчивал школу или расписывался с 7 Котов Павел 001454-007 Машей Наличниковой, важно, чтобы мы были в курсе давнего знакомства Донского со Светлооковым, а не их послужного списка, наконец, важно, чтобы мы знали о беседе Гудериана со старым царским генералом, а не о славном боевом пути «Быстроходного Гейнца». Вторым по значимости приёмом, используемым Владимовым можно назвать проспекцию. Она не характерена для литературы в принципе, но очень важена для автора. Яркий пример проспекции - это описание будущего членов военного совета: «И покуда командарм-38, генерал-лейтенант Кобрисов Фотий Иванович, едет по переправе, есть время и у нас хоть коротко рассказать, как сложатся военные судьбы участников того совещания в Спасо-Песковцах. Троим из них не пережить войну...» Другим примером использования проспекции можно назвать описание будущего начинающего агента СМЕРШа Зоечки в конце первой главы. “Через много лет она будет вспоминать этот ясный день бабьего лета, когда что-то не удалось ей, на что она рассчитывала; она впервые вспомнит об этом дне, войдя с армией в освобожденную Прагу и фотографируясь в группе друзей-"смершевцев… она изредка, но все острее и грустнее будет его вспоминать потом лет восемь, исполняя работу, для которой так много у нее проявилось вкуса, что ее даже выдвинут в столичный аппарат; затем, когда надобность в ее ретивости несколько поубавится, и Зоечку выставят за порог аппарата…она будет вспоминать этот день все чаще и чаще в чужом для нее городе, верша человеческие судьбы уже в ином качестве… расторопной хитрой судьихи,…она его будет вспоминать - опустившейся бабищей, с изолганным, пустоглазым, опитым лицом, с отечными ногами, с задом, едва помещающимся в судейском кресле, - вот этот солнечный день на днепровском плацдарме и этого парня, первого ею погубленного…” Казалось бы, что события, описанные здесь, не имеют отношения к дальнейшему сюжету книги. Читателю, не знающему концовку романа, может показаться, что Зоечка погубила в Сиротине честного человека, 8 Котов Павел 001454-007 однако истинный смысл этой фразы раскроется нам потом: “С последней "рогатки", где они заночевали, он (Сиротин) сумел-таки дозвониться до Зоечки, он сообщил ей маршрут и время прибытия - и мог быть спокоен за всех четверых…” То есть Владимов, пусть несколько туманно, но уже в первой главе сообщает нам о смерти как минимум одного персонажа. Теперь хотелось бы сказать про одну неприметную, но крайне важную деталь, которую я обозначил как “авторское теперь”. Это время, из которого автор ведёт свой рассказ. Буквально обрывки фраз дают нам увидеть этот момент и самого рассказчика: “Теперь здесь многое переменилось…” “И покуда командарм-38…едет по переправе, есть время и у нас хоть коротко рассказать, как сложатся военные судьбы участников того совещания в Спасо-Песковцах.” “Хочется верить, однако, что в тот далекий час, въезжая в расположение своей армии, все они четверо были счастливы.”(выделено мною – П.К.) Это даёт нам основание признать наличие рассказчика и сказать, что весь роман - это чьё-то повествование. Из всего этого мы можем сделать несколько выводов. Нарушенная хронология позволяет расставить правильные акценты на следующих темах и превращает книгу из стандартного жизнеописания генерала в сложнокомпозиционный роман, охватывающий широчайшие области жизни. Первый вывод может быть сформулирован так – наш выбор влияет на всё. Наша судьба в наших руках. В романе есть множество разных примеров на эту тему, будь то решение Кобрисова вернуться к своим войскам, или намеренье Зоечки продвигаться по карьерной лестнице любыми средствами, или выбор старого царского генерала не становиться на службу фашистам, несмотря на свою ненависть к советской власти. Второй вывод сконцентрирован в мыслях умирающего в такси Кобрисова: “Значит, с нашей родиной ничего не поделаешь, ни хорошего, ни плохого…значит, мы ничего своей смертью не изменили в ней?.. Ничего мы не изменили, но изменились сами”. Эта мысль напоминает рыцарский девиз 9 Котов Павел 001454-007 “делай, что должно, и будь, что будет”, а значит, надо всегда поступать по совести, как это делал Кобрисов, и не задумываться о последствиях. Цикличность Ещё один прием, используемый Владимовым, - это повторяющиеся ситуации, иначе цикличность. Порой в романе встречаются такие сцены, которые имели место быть ранее. Каждый раз, когда начинается довольное длинное воспоминание, автор возвращает читателя к тому, с чего мы начали. Например, начинается роман с того, что думают о ставке представители свиты генерала, при этом каждый из них вспоминает свой разговор с майором Светлооковым, и, чтобы избежать путаницы автор закольцовывает эти отступления: «Что была Ставка Верховного Главнокомандования? — для водителя...»; «И эта же Ставка совсем иной представлялась генеральскому адъютанту...»; «Что же мог думать о Ставке третий — ординарец, сидевший за спиной генерала?» Введение этого художественного средства значительно облегчает ориентировку на временной кривой романа. Начать хотелось бы с таких цикличных эпизодов, как: погибшая свита Кобрисова, срезание прутика для майора СМЕРШа Светлоокова и его сон. Их характерная особенность - это наличие градации, то есть определенного нарастания, усиления обстоятельств в похожих ситуациях. Как мы можем видеть из таблицы, роман начинается с размышлений водителя Сиротина. Среди прочих его мыслей мелькает воспоминание о “заговоренности” генерала: “Он был не первым у генерала, до него уже двое мучеников сменилось - если считать от Воронежа…самого генерала и не поцарапало, зато под ним, как в армии говорилось, убило два "«виллиса»", оба раза с водителями, а один раз и с адъютантом...Вот о чем и ходила стойкая легенда: что самого не берет, он как бы заговоренный, и это как раз и подтверждалось тем, что гибли рядом с ним, буквально в двух шагах…” Этот мало примечательный эпизод интересен не только тем, что эти настроения Сиротина улавливает майор Светлооков и озвучивает практически теми же 10 Котов Павел 001454-007 словами: “ И скажу тебе по секрету: не такой он заговоренный…”, - но и тем, что результат обстрела «виллиса» в конце книги, как раз, подтверждает эту легенду: погибли все, кроме самого генерала. Таким образом, развязка романа является последним звеном градации, завершая цепочку смертей – в первый раз погиб водитель, во второй водитель и адъютант, а в третий водитель, адъютант и ординарец. Первая большая сцена романа – “разговоры по душам” с майором Светлооковым. Его вечный атрибут - это прутик, которым он со свистом рассекает воздух и заставляет своего собеседника чувствовать себя крайне неуютно. Прутик этот вечно требует замены, и майор не гнушается просить окружающих срезать ему новый: “ — Нагни-ка мне веточку….” “—Срежь-ка мне веточку,— попросил майор, доставая ножик.”. Как мы можем видеть, все представители свиты генерала получили от Сетлоокова просьбу срезать для него его фирменный прутик, но реакция каждого из них различна. Сперва водитель Сиротин покорно и безропотно срезает эту веточку. А что ещё может простой водитель, когда перед ним “всемогущий провидец”? Потом романтично-меланхоличный адъютант Донской совершает ритуал похожий, однако несколько отличающийся – он лишь нагибает веточку, но не срезает её. И наконец, преданный оруженосец генерала Шестериков проявляет стойкость характера и не идет ни на малейшее сотрудничество со СМЕРШвцем, он даже не шевелится ради него. Казалось бы, что это такие малозначимые детали не имеют какого-либо веса в общей конструкции произведения, однако, если присмотреться, можно увидеть, как эти действия отражают реальные отношения между представителями свиты генерала и майором Светлооковым. Сиротин, выполнивший просьбу агента СМЕРШа, согласился на сотрудничество, которое сыграет роковую роль в судьбе главных героев. Адъютант Донской вроде бы тоже пошёл навстречу тайной службе, однако его действия не имели каких-либо значимых последствий. И Шестериков, верный генералу Шестериков, не подведший его ни в чём, ни подвел и здесь. 11 Котов Павел 001454-007 Концовка романа отсылает нас к вышеописанному эпизоду. Именно Сиротин, согласившийся срезать прутик, сообщил Зоечке маршрут главных героев, тем самым обрек себя и других на гибель. Другой важный цикл - это “сон” майора Светлоокова. После окончания каждой беседы с представителем свиты генерала Светлооков рассказывает о своём псевдо-сне: “ Может, ты мне сон объяснишь?…Значит, прижал я хорошего бабца в подходящей обстановке… Как вдруг - ты представляешь? - чувствую: мужик!...И к чему бы это? ” А трепещущему Сиротину он даже говорит: “А ты, дурочка, боялась. Пригладь юбку, пошли…” И несмотря на то что никто из них не видит в словах майора какого-либо скрытого подтекста, каждый чувствует себя крайне некомфортно. На самом же деле слова майора символизировали власть тайной службы над простыми смертными и то, что майор Светлооков просто воспользовался ими. Градация же здесь заключена в реакции на этот вопрос, которая коррелирует с преданностью каждого из свиты: “Сиротин, ошарашенный, распяливал лицо глупой и жаркой ухмылкой.”; “Донской, выпрямившись, приняв надменный вид, ответил брезгливо: “Н-не знаю... ”; “Понятное дело, товарищ майор, - сказал Шестериков -…погода переменится. ” Как мы можем видеть чем преданней человек чем больше его желание сопротивляться тайной службе тем лучше он держит удар. Теперь я собираюсь вкратце перечислить другие цикличные моменты книги. В романе присутствует тема борьбы Кобрисова и советской власти. Она закольцована в таких эпизодах, как освобождение Кобрисова из тюрьмы на Лубянке: «Он все стоял с куском торта на лопатке, в глазах его уже разгоралось мерцание злости, и показалось, он сейчас вмажет этот кусок арестанту в непокорное рыло...» и его размышления на «поклонной горе»: «И видно было по ледяным глазам, с каким бы удовольствием вмазал он жирный сладкий ломоть арестанту в непокорное рыло!» Здесь Владимов с помощью одних и тех же слов возвращает читателя к тому, что было ранее, показывая, 12 Котов Павел 001454-007 наконец, чего ждет от ставки сам генерал. А ждёт он того же позора, что и три года назад, что опять появится гражданин следователь, может всё тот же Опрядкин, и в конце концов от него избавятся как от ненужного более элемента. Вспоминая слова “писучей жилки”: « Представьте, вы играете в шахматы, и ваша пешка ступает на последнее поле. Ваш противник обязан вам вернуть ферзя. А он берет да этим ферзем вас по голове. Оказывается, он ввел новое правило, только вас не предупредил...» можно увидеть в них прямую аналогию с судьбой генерала, который, возвращаясь к своим войскам, думал, что “переиграл”, победил советскую власть, что все его опасения оказались напрасными и что никто не посмеет “изменить правила игры”. И даже его посмертные размышления поддерживают эту веру: «Сбитый с коня и ставший пешкою, он все же ступил на последнее поле, и пусть-ка попробуют не признать эту пешку ферзем!» Но в реальности водитель Сиротин все-таки не вынес с генералом эту войну, адъютанту Донскому более не придётся ставить себя не место Кобрисова, ординарцу Шестерикову не служить у генерала после войны и не обстраивать Апрелевку, а сам Фотий Иванович умер там, где смерть уже трижды поджидала его – в машине. В другой важной серии цикличных эпизодов звучит мотив предрешенности смерти генерала на Мырятинском плацдарме: “ Генерал Кобрисов решил, что его гибель на Мырятинском плацдарме не только возможна, но даже, наверное, неотвратима…” Началось всё со слов его любовницы-медсестры: “Я вижу, как ты лежишь на том берегу, сразу же за переправой, совсем без движения…ты со мною уже не будешь. Не дождусь я этого. Никогда”. Однако это её предсказание не сбылось, вернее, сбылось, но не полностью - вместе им быть уже не суждено. Затем этот мотив развивает клятва генерала, не привыкшего разбрасываться словами: “А живым меня с этого плацдарма не сбросит никакая сила!” Но всё же уехал он от своих войск живой, здоровый безо всякого сопротивления и сам себя в этом 13 Котов Павел 001454-007 укорил: “Так пересек он Днепр в обратном направлении, расставшись с вожделенным, никогда не виденным Предславлем, оставив свою армию, - он, поклявшийся, что никакая сила не сбросит его живым с плацдарма.” Зная дальнейшую судьбу генерала, можно сказать, что всё, что было после обстрела «виллиса» (а соответственно и немногим позже оставления Мырятинского плацдарма), уже было не жизнью, а просто существованием. Он стал пустым внутри. Из обрывочных воспоминаний о последующих военных действиях можно точно сказать, что эмоциональной привязанности у генерала не к чему больше не было, ни к новой армии, ни к танковому училищу. Семья тоже не вызывала избытка чувств, особенно дочери, к которым возникает неприязнь. И в предсмертных переживаниях генерал, очевидно, видит именно медсестру Надю: “И в этот миг крохотная фигурка возникла на том берегу…она приближалась, и он узнавал ее. Тяжелая сумка с крестом оттягивала ей плечо…она была прекрасна в своей выгоревшей, застиранной одежде фронтовой сестры…И она ждала его там, хотя не звала и не махала рукою, а просто стояла и смотрела на него…” Таким образом, в своём сознании генерал встречает смерть именно на Мырятинском плацдарме, тем самым завершая цикл. Здесь возникает вполне легитимный вопрос: зачем автор использовал этот приём? Как мы можем видеть из таблицы, диспозиция романа очень сильно отличается от его композиции и без различных связок удержать всё действие в поле читательского внимания довольно сложно. Поэтому мне кажется, что этот приём введён автором, чтобы скрепить такую сложную конструкцию. Ассоциации При внимательном прочтении в романе можно заметить сквозные мотивы-ассоциации. Они существуют на уровне слов, идей. Это некие переклички, которые встречаются на протяжении всей книги. Они могут ничего и не значить, но их существование бесспорно. 14 Котов Павел 001454-007 К ним можно отнести такие факты, как то, что Кобрисов – донской казак, а фамилия его адъютанта – Донской. Это символизирует их связь. То, что тот же Донской сравнивает себя с Андреем Болконским, а Гудериан, сидя в Ясной поляне, читает “Войну и мир”. То, как “писучая жилка” питал слабость к Вольтеру: “…было мучительно видеть, как убивается «писучая жилка» из-за каких-то бумажек…” – и как Кобрисов читал Вольтера вместо принятия решения о взятии Мырятина. То, как Светлооков говорил про генеральскую дурь Кобрисова: “ Дурь — это хорошо…дурь, она способствует украшению генеральского звания”; как говорил о Кобрисове Терещенко: “Обычная Фотиева дурь!”; и как сам Кобрисов о себе отзывался: “…я, командующий, могу и с дурью быть, мне она положена по чину-званию, а ты мою дурь обязан скорректировать, в рамочки ввести”. В конце концов, для генерала это стало стилем: “А Кобрисов все большее облегчение, даже и удовольствие, находил в том, чтобы уходить под защиту своей дури”. То, как Донской в начале романа воспринял Светлоокова: «Донской его знавал старшим лейтенантом, командиром батареи тяжелых гаубиц — должность как бы с трагическим ореолом, почти во всей ствольной артиллерии, бьющей с закрытых позиций, офицеры гибнут чаще солдат, поскольку свои НП выдвигают обычно вплотную к противнику, в особенно же героических эффектных случаях вызывают огонь на себя». Также сам майор СМЕРШа говорит о себе в начале последней главы: «Ну, такая наша горькая участь, приходится иногда и на себя огонь вызывать». и в её середине: «Ну, такая наша горькая участь, приходится иногда и на себя огонь вызывать». (Выделено мной - П.К.) Или, например версия Светлоокова о том, как строятся взаимоотношения высших чинов со свитой: “…командармы вашим умом живут — штабистов, оперативников, адъютантов. Да, и адъютантов. Нет-нет, да подскажете ему чего-нибудь путное. Да еще внушите, что он это сам 15 Котов Павел 001454-007 придумал, иначе же он из ваших рук не возьмет…” очень похожа на то, как, по мнению Ватутина, надо говорить с Верховным: «Значит, как-то надо Верховного подготовить. И не так, что северный вариант лучше, а южный хуже, а подать это как единый план. И надо ему все дело так представить, чтоб он сам к этой идее пришел». Порой это даже одни и те же слова, как призыв Кобрисова к Шестерикову: “Шестериков, ты воевать — думаешь?” И полузабытое обращение Попова к генералу: “Фотий Иваныч, ты воевать — думаешь?” Конечно, возможно, что часть из примеров, приведенных мной, это не больше чем просто совпадение, но мне кажется, что автор всё-таки вкладывал в эти ассоциации смысл. Я думаю, что их цель такая же, как цель цикличности – скрепление конструкции романа. Ведь анатомия этой книги невероятно сложна, а благодаря таким небольшим приёмам-связкам она обретает целостность. 16 Котов Павел 001454-007 Заключение Итак, как мы можем видеть, используя такие приёмы, как ретроспекция, проспекция, цикличность, градация и ассоциативный ряд, автор ставил себе целью: придать интригу сюжету романа, создать динамично развивающийся образ главного героя, расставить нужные акценты и сделать из заурядной биографии многоплановый роман, охватывающий немалое количество аспектов жизни. И в то время как ретроспекция и проспекция создают эту конструкцию, цикличность, градация и ассоциативный ряд её скрепляют. 17 Котов Павел 001454-007 Библиография: 1. Владимов Г.Н. Генерал и его армия. М.: Книжная палата, 1997. 2. Выготский Л.С. Психология искусства. М.: 1986. 3. Ланин Б.А. Проза русской эмиграции (третья волна). М.: Новая школа, 1997. 4. Солженицын А.И. Георгий Владимов — «Генерал и его армия». Из «Литературной коллекции». - «Новый Мир» 2004, №2. Павел Котов, 11 DP класс, 2011 год. 18
