Вестник ИГЛУ 2010 № 2 - Иркутский государственный

ЯЗЫК. КУЛЬТУРА. КОММУНИКАЦИЯ
УДК 342.228 (076.5)
ББК 81.0
Е.Ф.Серебренникова
РОМАНИЯ И РОМАНСКИЙ МИР: АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
СЕМИОМЕТРИИ
В статье рассматривается понятие «Романский мир» в историческом и пространственно-лингвистическом контексте его формирования и устанавливается семиометрия данного феномена в акисологическом измерении. Выявляются аксиологические доминанты и
векторы Романского мира как семиотического цивилизационного понятия.
Ключевые слова: Романия; Романский мир; семиометрия; аксиология
E.F.Serebrennikova
ROMANIA AND ROMANIC WORLD: ASPECTS OFF AXIOLOGICAL SEMIOMETRY
The article is dedicated to the notion «Romanic world» in historical spacial-linguistic context of
its formation and summarizes semyometric analysis of this phenomenon in axiological dimension. Specific attention is given to axiological dominants and vectors comprising the notion in question as a civilization-forming notion.
Key words: Romania; Romanic world; semyometry; axiology
Известное в языкознании терминопонятие «Романия» есть устойчивое означивание, на
основе латинского корня (от «Roma» ‘Рим’; ср. : фр.Romania; it. Romania; рус. Романия), особого типа реальности. Это понятие прежде всего пространственное и означает «территорию,
населенную романскими народами» [Степанов, 2001, с. 285] «Романскими народами» называют народы, этническая территория которых была завоевана Римом, а сами завоеванные народы претерпели процессы языковой и цивилизационной «романизации», эшелонированные
во времени. Романизация подразумевает процессы переустройства уклада жизни по образцу,
по правилам, по нормам, по вектору «как в Риме». Осевой линией романизации является
распространение и дальнейшая диверсификация в среде завоеванных народов под влиянием
фактора «субстрата» и «суперстрата», «разговорной, народной, вульгарной, деревенской латыни» (sermo rusticus, latino volgare), неоднородной по своей природе. Образующиеся на ее
основе «романские языки» постепенно укрепляют свою значимость сначала в сфере повседневной жизни, а затем и в других функциональных сферах жизни общества. При этом латинский литературный язык (sermo urbanus) также изначально привносится на завоеванные
территории, но с течением времени, функционально ограниченный, он выходит из употребления. Выделяется примерно тысячелетний период постоянного территориального расширения римских завоеваний, подключения к Римской империи все новых территорий в качестве
римских «провинций», «городов», поселений, что определяет наличие фрагмента общей истории для данных народов в процессах романизации. Следует при этом отметить, что процессы романизации исторически не закончились временными рамками единой Римской Империи, но имели продолжение уже в Новое время, при территориальной экспансии романских народов путем завоевания, освоения, заселения ими Нового Света, Африки, других территорий вне европейского континента.
По своему происхождению в латинском языке Рима прототип понятия «римский мир» Pax
Romana, означал «мир, отсутствие войны с Римом», что закрепляло для территорий, вклю3
ченных в данное состояние мира с Римом, их статус составных частей Римской империи. В
этом смысле выражение утвердилось со времен правления Августа, когда на территории
Римской империи в течение двухсот лет действительно поддерживался мир. Именно в это
время выражение Pax Romana приобретает современный концептуальный смысл пространственного единства, [Степанов, 2001, с. 286] образованного вогруг единого цивилизационного,
центростермительного и центробежного ядра. Важно то, что в латинском языке Рима специальный термин, обозначавший «территорию» в географическом пространственном смысле,
появляется позже, первоначально в форме прилагательного среднего рода в собирательном
значении – Romana, – orum. Данным прилагательным обозначалось «все римское» – нравы,
обычаи и т.д. Как уточняет Ю.С.Степанов, собственный термин в значении «территория
Римской империи» – Romania – утверждается лишь в поздней латыни [Ibid].
Референциально данное понятие, однако, гораздо шире указанного и осмысливается сегодня
как
«репрезентанта»
исторической,
геополититической,
цивилизационнокультурологической и лингвистической реальности. Как таковая, она представляет особый
интерес для понимания процессов контактирования и длительного сосуществования в едином пространстве – «котле» разных народов и языков во времени и пространстве и, значит,
являет собой поле многовекторной интерпретации, включая интерпретацию концептуальноаксиологическую.
Уточним исторические параметры данного феномена. Понятие «древней Романии» соотносится с периодом формирования, укрепления и высшего развития тысячелетней Римской
империи и в лингвистическом плане охватывает совокупность романских языков, к которым
в расширенном составе традиционно относят одиннадцать языков: итальянский, испанский,
французский, португальский, окситанский, каталанский, франко-провансальский румынский,
рето-романский, сардский, далматинский языки [DH, 1992, c. 3281]. Своего высшего развития древняя Романия достигла при императоре Трояне. Границами ее на северо-западе являлись Карпаты, на Севере – река Рейн, на западе – Британские острова, на юге – северная Африка (включая древний Карфаген и Иудею) и Пиринеи, притом, что Средиземное море оказалось «внутренним» морем Римской империи.
«Утраченная» Романия соотносится с теми территориями и народами, которые, будучи
завоеванными римлянами, были ими оставлены и не освоены «колоннами», не стали, в конечном счете, постоянной частью империи. В этом случае языки народов, заселявших данную территорию, испытали на себе определенное влияние латинского языка в данный период своей истории, но остались в употреблении. К составу «утраченной Романии» следует отнести такие языки, как английский язык.
«Новая Романия» означает совокупность всех тех языков и наречий, которые сформировались на основе уже «романских», то есть «нео-латинских» (ит. lingue neo-latine) языков в
ходе экспансии европейских государств, исторически и лингвистически принадлежащих к
«древней Романии». К «новой Романии» относятся языки «Латинской Америки» (очень «говорящее название»): испанский язык Мексики и других испаноязычных народов, португальский язык Бразилии, французский язык в Африке и других частях света. По аналогии с «неолатинскими», данные языки справедливо было бы считать, на наш взгляд, «неороманскими».
Изучение Романии как лингвотерриториального единства имеет давнюю традицию, внутри которой выдвинуты теории самого понятия «романские языки», их происхождения и вариативности, структурной и типологической общности; ареальных и другого вида исследований данной генетически родственной семьи – семьи романских языков. Романское языкознание сегодня представляет собой отдельный и постоянно развивающийся раздел общего
языкознания [Языки мира. Романские языки, 2001].
Идея осмыслить Романию именно как Романский мир является поэтому закономерной,
как это показано в работах Г.В.Степанова и Ю.С.Степанова [Домашнев 2001, с. 3–11; Степанов 2001, с. 285–289]. Горизонты романского языкового мира определяются Г.В.Степановым
при взгляде на данный объект как систему, которая функционирует во времени, в простран4
стве и обществе, что обусловливает необходимость учесть это взаимодействие, поскольку
оно позволит иначе определить существенность фактов и явлений, отбираемых для описания
и теоретического осмысления [Степанов, 1988, с. 55].
Исходя из общего культурологического принципа – презумпции метафоризации, Ю.С.
Степанова считает, что Романия имеет культурологическое метафорическое звучание как
«Романский мир», подчеркивая, ссылаясь на мысль Г.В.Степанова, что метафоризация в реальном мире вещей и чувств – это концепция, и смысл ее состоит в единстве реального и идеального (чувственного), в возможности взаимопереходов, взаимопревращений. Исследовательский материал, который предоставляется лингвисту, изучающему Романию, свидетельствует о том, что пространственная граница между мирами проходит и в ментальных мирах
[Степанов 2001, с. 285]. К анализу данного материала полностью приложим и второй культурологический принцип – это принцип концептуального поля, некоего единства и оппозиций внутри него. Процитируем далее мысль Ю.С. Степанова: «Понятие “романский мир”
существует в концептуальной оппозиции к понятиям “германский мир” и “славянский мир”.
Именно так понимался этот вопрос в русской культурологической традиции, – ср.: Н.Я. Данилевский. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского
мира к Германо-романскому (1868–1869)» [Ibid]. Оппозитивный принцип, как уточняет
Ю.С.Степанов, действует здесь не только в концептах высшего обобщения – в «мирах», но и
в мельчайших концептах внутри них – между параллельными понятиями разных миров.
Если анализ будет иметь целью выход интерпретации на некоторое «глубинное» измерение «концепта высшего обобщения» – Романского мира в его целостности, концептуальной
когерентности, то оно может быть произведено путем семиометрии, то есть установления
аксиологических оснований знакового образования концептуального статуса и определенного типа упорядочения выводимого спектра данных оценочных смыслов, восходящих к ценностным параметрам. Устанавливаемая таким образом комбинаторика «общих» ценностей,
семиотически означиваемая, позволила бы уточнить характеристику «Романии» как «Романского мира».
Исходя из территориально – лингвистически – цивилизационно устанавливаемых «дифференциальных признаков», есть все основания утверждать, что Романия аксиологически
может интерпретироваться как пространство культуросозидающей жизнедеятельности – как
«мир»; не столько как «мир в отсутствие войны», но мир жизни, мир духовно-событийный,
мир с эволюционно формирующимися константами: социальными параметрами и ценностными ориентирами. «Мир» романских народов представляет собой бытийный континуум,
отграниченный от других «возможных миров» и объединенный внутри в период его зарождения и становления, то есть онтологически: общей историей, языком, верой, культурой и
культурными традициями. В таком осмыслении он являет собой некоторую концептосферу
как культуросферу (Д.С. Лихачев). Иными словами «Романсикй мир» несет в себе некую
особую концепцию жизни человека и общества
Уточним в этой связи два соположенных понятия, какими являются «концепт» и «аксиологема». Суммируя накопленное знание о концепте, уточним его как терминопонятие, обозначающее интерпретационные ментальные единства – единицы сознания и мышления, которыми, через посредство которых Homo lingualis существует и осуществляет себя в культуре. Данные единства имеют «имя» и целый спектр опредмечивающих их языковых выражений, которые опознаются, употребляются – «переживаются» человеком культуры в их целостности как «носители» ассоциативно связанных понятийных, образных и оценочных компонентов.
Понятие «аксиологемы», которое мы здесь предлагаем, означает способ «перехватить»,
осмыслить наличие еще более глубинного уровня интерпретации, на котором может определяться мотивация процессов концептуализации (вспомним о «бесконечности» интерпретации и постоянно отсутствующей структуре, которая открывается впереди, как только достигается один из уровней интепретации – У.Эко). Оттолкнемся здесь от аксиомы о том, что человек живет всегда в ситуации того или иного «выбора», в зазоре между миром наличным и
5
миром должным, что человек не может по своей природе «просто», «автоматически» воспринимать и осмысливать мир, подобно «компьютеру». Мир человек «осваивает», интериоризирует и «присваивает» себе, вводит внешнее во внутренний мир, созидает свой внутренний универсум, открытый и совмещенный с миром внешним, прежде всего миром социальным. В бытийной корреляции «Человек (я) – Мир>миры», мир – это мир для себя, через
включение его в «сетку» познанного, осмысленного и, значит, через его определенное оценивание в субъектно-целевой перспективе, результирующей в определенного типа «отношении» как личностном «аттитюде». Постулируемый уровень «аксиологем» возводит (или создает возможность возведения) особо значимых знаковых образований к более обобщенным
ценностям и ценностным ориентирам – миру «вечного», высокого, инвариантновиртуального для человека и человечества, сколь бы ни было вариативно содержательное
наполнение их в согласии с «духом времени» и сколь бы ни была интенсивной противостоящая парадигма «антикультурного», «анти-высокого», «анти-человечного». Мотивационная
сущность аксиологем определяет их статус морально-нравственных «регулятивов» для данного общества, культуры – мира со-бытия, определяя его витальные потребности выживания
и развития. Очевидным представляется тот факт, что такого рода аксиологический анализ
может достичь своих результатов при условии привлечения к анализу релевантных объектов
анализа, к которым следует отнести семиотически (информационно, образно и символически) особо важные знаковые образования и системы, выделяемые в более широком семиотическом континууме.
В нашей попытке семиометрии мы ограничимся в данном случае краткой семиометрией
самого понятия «Романия» как аксиологемы «Романский Мир» и попытаемся установить
минимальную деривационную семью, ее опредмечивающую.
Исходя из этих оснований, отметим, прежде всего, уникальность данного мира, которая
состоит в том, что, исторически возникнув в первые столетия нашей эры как реальное, постепенное, географически распространяющееся объединение народов внутри одного экспансионистского типа государства (Римской империи) с одним политическим центром – Римом,
на основе одного языка – «народной» латыни, оно прошло несколько этапов в своем развитии от «древней» Романии до «новой» Романии, включая «утерянную» Романию, оформилось в лингвокультурологическую общность и, прекратив de facto et de jure свое историческое существование, сохраняет свою значимость не реального наднационального пространства, но некоторого единого цивилизационного и лингвистического феноменологического
интерпространства общей истории и коллективной памяти. Возникшие на одной основе различные романские языки, а также современные варианты романских языков стали способными выражать национальное самосознание, национальные чувства, и, в то же самое время,
они сохраняют единый «лексико-грамматический» фонд, а также единый фонд исторического и социального опыта как основу взаимопонимания в языковом и экстра-лингвистическом
плане.
Обладая такой значимостью, «Романский мир» выполняет вплоть до наших дней роль постоянного «источника» и модели для современных политологических, культурологических
способов осмысления подобного типа общностей. Романский мир является уникальным для
лингвистического изучения тех сращений, аналогий или отклонений и их факторов, которые
могут возникнуть в волновом и синергетическом движении от одного остова, одного центра
– Рима и внутри одного языка – латинского.
Учет фактора «взаимодействия» не только в параметрах пространства, времени и языка,
но и через фундаментальный параметр пространства жизни народов позволяет определить
феномен Романии как особый мир в бытийном, точнее, в событийном плане. Если под «миром» понимать все то событийное, которое «случается, происходит» внутри данного пространства и где человек обретате све место, (Л. Витгенштейн) все то, что определяет бытие
как со-бытие в нем живущих, то очевидным становится чрезвычайная насыщенность понятия и задаваемой им модели общности. Историческая парадигма для данного понятия составлена оппозициями «греческий мир – римский мир», «греко-римский мир – окружающие
6
их миры», расширение «римского мира». В современном мире данный феномен представляется особенно «аттрактивным», служит моделью, с опорой на которую понимаются внутренние мотивационные основания такого над-национального европейского объединения, как
Евросоюз; осмысливаются возможные параметры таких общностей, например, как «Русский
мир». Одной из актуальных проблем является вопрос о «границах» романского и смежных с
ним «миров», прежде всего границы исторической с «миром» германским.
Как цивилизационно-событийное понятие, Романия образует, таким образом, целостный
мир, в котором исторически и через латинский язык (и далее романские языки) закладываются основы, ценностные корни культурных традиций и определяются те изначальные
кросс-культурные линии, которые в конечном итоге способствовали объединению современных западноевропейских государств в Евросоюз. Наиболее очевидные аксиологические векторы семиометрии понятия «Романский мир», которые дают представление о ценностнодуховных корнях данного мира, предстают в следующем виде:
• Христианство как культурообразующая доминанта, являющаяся кодовым образованием для мировоззрения, мировосприятия, философии, развития науки, пластических и
изящных искусств, архитектуры, литературы, способа жизни и речевого поведения в течение
многих веков; одновременно это вектор особой «пассионарности» (Н. Гумилев) для Романского мира.
• Европеизм – культурологическая цивилизационная принадлежность к европейской
культуре, колыбелью и постоянным источником которой является греческая и римская цивилизация; существование прецедентного континуума – устойчивого в коллективном сознании семиотического ряда для категоризации и квалификации артефактов и феноменов культуры по их связи с прототипическими древними (греческими и римскими) образцами.
• Превалирование ценностной ориентации на гуманистические достижения европейской культуры, включая наследие римского права и гражданского права Наполеона, идеи
свободы личности, ценности его индивидуальной креативной трудовой деятельности и ответственности за свою судьбу, личностной субъектной ангажированности человека в обществе; прав человека, индивидуализма, гедонизма; исторически выводимая ориентация романского мира на эпоху распространения христианства, Возрождения, Реформации, эпоху идей
Просвещения и великой французской революции 18 века «свободы, равенства, братства»;
воплощение эстетических идеалов красоты, гармонии, изящества, искусства «жить», вплоть
до идей современной моды, дизайна, европейского урбанизма; гуманистическая ориентация
прослеживается в современных движениях с «био» – «эко» логической доминантой.
• Классическая и рационалистически-критическая эпистема в архиве знания (М.
Фуко) в ее соотношении с философией Платона; включенность картезианства, маккиавеллизма в романский мир.
• Культура «правовая», административная, опирающаяся на стройное «римское право».
• Культура «урбанистическая», организующая жизнь горожан на основе удовлетворения их потребностей и распространяемая римлянами в провинциях и колониях. Артефактами
данной культуры можно считать саму планировку города с его торговым, жилым, развлекательным секторами, религиозным центром и местом публичных собраний и т.д.; а также аквадуки, мощеные улицы, канализацию и т.д.
• Наличие «кодовых» аксиологем культуры и социального мира, лингвокультурологических символов, генетически родственных народных традиций (ср.: карнавал > carne
vale, народный костюмированный праздник «прощания» с мясом перед великим постом),
общих текстов культуры и «персонажей» истории. Отметим здесь в качестве примера
лишь один ряд аксиологем. Речь идет о таком ряде, как этикет, политес, открытость для общения, изначальная вежливость и симпатия к другому, куртуазность. «Куртуазность» (ср.
фр. «courtois»; ит. : cоrteggiano) – понятие, изначально связанное с образом поведения истинного аристократа – придворного, оно постепенно приобретает качество регулятива образцового способа жизни «человека – внутри – общества» (М.Анжно).
7
Ядерным словом семьи слов, связанных с Романией и, соответственно, Романским миром,
следует, очевидно, считать, прежде всего, само имя «Rom-a» ‘Рим’, центральная позиция которого определяется: 1) в порождении на его основе целостного семиотического цивилизационнного ряда, маркируемого относительным прилагательным «it. romano, fr. romain» ‘римский, относящийся к Риму’: Римская империя, римская цивилизация, римский форум, римский сенат, римские императоры (Цезарь, Август и др.), римское право, римско-католическая
церковь, римские цифры и номинальные буквы I, V, X, L, C, D, M, равные, соответственно, 1,
5, 10, 50, 100, 500, 1000, служившие для формирования числительных и др.; 2) по значению
узуальных дескрипций для него (Citta eterna, Capo mundi); 3) изначальному приложению
именно к Риму латинского понятия «urbs» (ср. : урбанизм) как идеи «города»; 4) порождение
процесса внедрения и «навязывания» своих норм, правил, образцов, своего языка: romaniser
'романизировать’, romanisation ‘романизация’.
К числу элементов образующейся таким образом семьи отнесем слова – трансформы от
«Rom-a». Данные слова существуют не только в языках «Романии», но и стали элементами
«интеркультуры», вошли в другие языки и культуры. Кратко перечислим их, основываясь на
данных этимологического [DE, 2001] и исторического [DH, 1992] словарей французского
языка и указывая их русский эквивалент:
• Roman n, m – 1) язык повседневного общения в отличие от латыни (XII в.) > fr. langue
romane, it. lingua neo-latina; русск. романский язык; 2) рассказ на «романском языке» >
роман в стихах как авантюрный рассказ (14 в.); > роман как литературная форма; >
романист (XVII в); > романтический как «живописный» (XVIII в.) в корреляции с английским «romantic»; а также в оппозиции к «классическому» (в корреляции с немецким «romantisch» в трактовке Шлегеля); > roman-feuilleton (многотомный роман с
множеством персонажей и эпизодов > cine-roman, un feuilleton 'телесериал'; > romanfleuve (1930), nouveau roman (1960), antiroman (1948, Sartre);
• Roman adj art roman ‘романский стиль’, pré-roman; – искусство, стиль в архитектуре,
скульптуре, фресках; сам период времени, в котором преобладал данный стиль, характерный для сакральных построек в Риме, развивавшийся под влиянием этого стиля
в Европе и предшествующий «готическому» стилю (XI–XII вв.);
• Romanticisme n,m (1819, Стендаль) > romantisme > caractère romantique > литературная
доктрина, философская доктрина; особое «романтическое», мечтательное видение
мира как в неком «романе»;
• Romance n, f (< prov. romans; > esp. romance, it. romanzo, ‘романс’ короткая поэмапесня на тему любви, обладающая непременным качеством «трогательности» и написанная на романском (провансальском) языке [Larousse, 1981, c. 811]; romancero n, m
(от исп.), романсеро – сборник романсов либо одного сюжета, либо одного времени
создания.
Каждый из элементов данной семьи слов образует, в свою очередь, отдельное лингвокультурологическое поле, поскольку безусловно является знаком языка и культуры. Более детальная семиометрия, по крайней мере, указанной здесь минимальной деривационной семьи,
будет способствовать раскрытию совокупного содержательного наполнения аксиологемы
«Романский мир».
Библиографический список
1.
2.
3.
Домашнев, А.И. Горизонты романского мира в трудах Г.В. Степанова [Текст] / А.И. Домашнев //RES
PHILOLOGICA – II. Филологические исследования: сб. ст. памяти академика Г.В.Степанова. К 80-летию со
дня рождения (1919 – 1999). – СПб. : Петрополис, 2001 . – С. 3–11.
Степанов, Г.В. Язык – литература – поэтика [Текст] / Г.В.Степанов. – М. : Наука, 1988.
Степанов, Ю.С. Несколько культурологических идей к теме «Романский мир в его отличиях от германского» Г.В.Степанова [Текст] / Ю.С. Степанов // RES PHILOLOGICA – II. Филологические исследования: сб.
ст. памяти академика Г.В.Степанова. К 80-летию со дня рождения (1919–1999). – СПб. : Петрополис, 2001 .
– С. 285–89.
8
4.
5.
6.
7.
Языки мира. Романские языки [Текст] / ред. коллегия И.И. Челышева, Б.П. Нарумов, О.И. Романова. – М. :
Academia, 2001.
Dubois, J. Dictionnaire étymologique [Text] / J.Dubois, H.Mitterand, A.Dauzat. – P. : Larousse/VUEF, 2001 (DE).
Petit Larosse en couleurs [Text]. – P. : Librairie Larousse, 1986 (Larousse).
Le Robert. Dictionnaire historique de la langue française. Sous la direction d’ Alain Rey [Text]. – P. : Dictionnaires
Le Robert, 1992. – Tome 3 Pr-Z (DH).
УДК 440 – 561
ББК 81.2Фр. – 4
А.П. Василенко
ПЕРЕВОД РУССКИХ ОБРАЗНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ
НА ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК
(к вопросу о составлении русско-французского фразеологического словаря)
Заложенный во фразеологизме национально-культурный компонент зачастую становится камнем преткновения при переводе образного устойчивого оборота с языка-оригинала на
язык-аналог. Фразеологическая картина мира, бытующая в сознании одного языкового сообщества, не всегда совпадает с мировосприятием другого. В целях поиска приемлемого варианта понимания в случае соприкосновения разных культур, переводчик прибегает к приемам описательного толкования, ситематизация которого является задачей данной статьи..
Ключевые слова: межъязыковые фразеологические эквиваленты; межъязыковые частичные структурно-семантические эквиваленты; квазиэквиваленты; межъязыковые функционально-смысловые эквиваленты; межъязыковые фразеологические семантические корреляты; безэквивалентные фразеологизмы
A.P. Vasilenko
OVERCOMING BARRIERS TO TRANSLATING RUSSIAN IDIOMS
(apropos a Russian-French phraseological dictionary)
The national-cultural component of the phraseological unit frequently becomes an obstacle
while translating from the SL into the TL. The phraseological categorization within one language
community not always agrees with that of the other. To find a comprehensive variant of understanding in case of different cultures in contact, the translator resorts to descriptive interpretation –
which the author deals with in the article.
Key words: interlingual phraseological equivalents; interlingual partial structural-semantic
equivalents; quasi-equivalents; interlingual functional-semantic equivalents; interlingual phraseological semantic correlates; lack of phraseological equivalents
Обычное понимание перевода как передачи информации (содержание речи, текста и т.п.)
средствами другого языка – это достаточно обеднённое понимание lfyyjuj ckj;yjuj ghjwtccf.
Неслучайно в энциклопедических словарях излагаются дополнительные сведения о переводе, например, «перевод художественной литературы имеет целью не только передать содержание произведений, но и воссоздать стиль автора, т.е. эмоциональные и эстетические особенности подлинника» [Малая советская энциклопедия, 1960, с. 12].
Говоря об образных фразеологизмах, приходится думать, что их перевод выглядит особенно сложным. Сложность состоит в том, что образные фразеологизмы содержат в себе
9
много информации: образ внутренней формы фразеологизма является источником семантической мотивации значения, «возбудителем» оценочной и эмотивной характеристики фразеологического значения, в образе фразеологизма запрятаны следы культуры прошлого, сведения об истории народа. В образном основании фразеологизма «видны» проявления особого национального менталитета, отражение нравов, обычаев, особенностей мировидения народа и т.п. Передать всю эту совокупность сведений об образных русских фразеологизмах
средствами другого языка (в нашем случае – французского) представляется делом весьма затруднительным, но принципиально возможным. Непереводимых фразеологизмов нет. Весь
вопрос заключается в том, какими соотносительными средствами переводить, чтобы добиться смысловой адекватности, какие межъязыковые фразеологические эквиваленты использовать, а при отсутствии фразеологических эквивалентов, каким образом строить описательный (толковательный) перевод.
В нашей статье ставится вопрос о разъяснительном переводе русских образных фразеологизмов, о переводе-разъяснении. В таком случае переводу подлежит не только значение фразеологизма, а все знания, связанные с переводимым фразеологизмом. Некоторые знания (например, оценочность, эмотивность) можно передать соответствующим подбором семантически соотносительных фразеологизмов французского языка, но другие знания (этимологическое значение, культурное содержание и т.п.) необходимо, очевидно, излагать дополнительно (прибавлять к толкованию, открывать специально дополнительный компонент словарной
статьи для этой цели и т.п.). Таким образом, в нашей статье речь идёт о переводеразъяснении, переводе не только современного значения фразеологизма, но и всей информации, связанной с его значением. Такой перевод удобно делать в условиях русскофранцузского фразеологического словаря.
Скажем несколько слов об образности фразеологизмов. Образна ли внутренняя форма
фразеологизма? Языковеды-фразеологи по-разному отвечают на этот вопрос. Например,
В.М. Мокиенко считает, что «высоко оценивая роль образности, многие ученые придают ей
категориальное значение, что находит отражение в многочисленных классификациях и определениях фразеологических единиц. В образности продолжают усматривать и специфику и,
по сути дела, единственный источник образования фразеологизмов. В некоторых работах,
даже когда анализируются явно безобразные обороты, например, русский и украинский дать
маху; белорусский даць маху, утверждается, что в них заключён образ, отражающий реальность» [Мокиенко, 1989, с. 158]. Или же, что «при диахроническом подходе к фразеологизмам утверждение принципиальной образности каждого выражения звучит особенно категорично» [Там же].
Не будем утверждать, что все фразеологизмы образны. Но, проработав многочисленные
фразеологизмы русского и французского языков, осмелимся думать, что большинство фразеологизмов являются образными, т.е. они содержат чувственно-наглядное представление о
ситуации реальной действительности. В основе акта фразообразования уже заложена, запрограммирована образность. Во многих фразеологизмах она отчетливо «просматривается» в
современном языке (см. русские лизать пятки, совать/сунуть нос, сидеть между двух
стульев и др., французские tomber sur le dos et se casser le nez (букв. упасть на спину и разбить нос) – ‘быть крайне неудачливым, невезучим’, une main de fer dans un gant de velour
(букв. железная рука в бархатных перчатках) и др.
У других фразеологизмов образная основа в современном языке забыта, но она восстанавливается этимологически. Так, фразеологизм дать маху – ‘допустить ошибку, промах в каком-либо деле, ошибиться’ – также содержит образ. Здесь мах – один оборот мельничного
колеса [Шанский, 1985, с. 117]. Чтобы истолковать образ фразеологизма, надо знать мельничное дело. Буквально дать маху – ‘прокрутить вручную мельничный ветряк на расстояние
от одного крыла до другого’, что соответствует одному полному обороту мельничного колеса (хотя на одном обороте не всегда удаётся произвести наладку и запуск мельничного механизма) [Обдуллаев, 1996, с. 122]. Этот образ отчетливо мотивирует значение фразеологизма
дать маху.
10
Не стоит умножать количество примеров: в том, что большинство фразеологизмов являются образными, можно убедиться, прочитав два словаря: Словарь образных выражений
русского языка (авторы: Т.С. Аристова, М.Л. Ковшова, Е.А. Рысева, В.Н. Телия, И.Н. Черкасова. – М. : Отечество, 1995) и Русская фразеология. Историко-этимологический словарь
(авторы: А.К. Бирих, В.М. Мокиенко, Л.И. Степанова. – М. : Астрель. АСТ-Люкс, 2005). В
первом словаре содержатся фразеологизмы с яркой образной основой внутренней формы, во
втором – «потухшие» образы внутренней формы объясняются этимологически.
Итак, мы будем исходить из принципиального положения, что большинство фразеологизмов образны. Далее речь пойдет о переводе именно образных фразеологизмов.
Первым шагом переводчика должен быть подбор межъязыковых фразеологических эквивалентов. Наиболее успешно и полно поддаются переводу русские фразеологизмы, которым
во французском языке имеются полные структурно-семантические эквиваленты, которые
совпадают по всем компонентам семантики и по структуре.
Например: закрывать глаза на – fermer les yeux sur; пускать пыль в глаза – jeter de la
poudre aux yeux de qn; иметь голову на плечах – avoir la tête sur les épaules; заткнуть рот
кому-то – fermer la bouche à qn; показать зубы (огрызнуться) – montrer les dents; опустить
руки – baisser les bras; рвать на себе волосы – s’arracher les cheveux; язык хорошо подвешен у
кого-то – avoir la langue bien pendue; ставить точки над «i» – mettre les points sur les «i» (в
русском фразеологизме нет показателя множественности «i», а во французском он имеется –
это артикль les); злые языки – les (des) mauvaises langues и др.
Но «счастливый случай» наличия полных эквивалентов бывает нечасто. Чаще у соотносительных по значению фразеологизмов русского и французского языков наблюдаются различия, и тогда приходится подбирать межъязыковые частичные структурно-семантические эквиваленты, которые при семантически соотносительном значении могут иметь лексические,
грамматические и лексико-грамматические различия разного рода: от самых незначительных
до очень заметных. И тогда приходится восполнять перевод объяснениями различий.
Например: говорить сквозь зубы – parler du bout des dents (имеются лексические различия:
в русском фразеологизме буквально читается «говорить сквозь зубы», во французском – «говорить от кончика зубов»). Мерить на свой аршин – mesurer à son aune. Различия заключены
в именных компонентах: русское слово аршин – это линейка длиной в 0,71 см, которая
раньше использовалась для отмеривания материи и т.п. Так как продавцы иногда делали аршины чуть меньшей длины, покупатели им не доверяли и приносили свой аршин. Получалось, что каждый мерил на свой аршин в буквальном смысле. Французское слово aune – локоть. Локоть служил мерой длины также и на Руси. Поэтому различия между русским и
французским фразеологизмами минимальны.
Оборот разевать рот – ouvrir la bouche toute grande. Французский фразеологизм более
дифференцированно выражает значение, звучит буквально как «раскрыть во всю ширину,
ширь», в то время как русский фразеологизм такого прибавления не имеет. С пеной у рта
доказывать, спорить и т.п. – l’écume à la bouche. Здесь заметны структурные различия: если
русский фразеологизм содержит предлог с с формой творительного падежа имени (с пеной у
рта), то французский фразеологизм такого предлога не имеет и употребляется всегда в указанной форме. Говорить на разных языках – ne pas parler la même langue: имеются структурные и лексические различия между эквивалентами (французский фразеологизм буквально
переводится как «не говорить на одном и том же языке», семантическое тождество однако не
нарушается). Кричать на всех перекрестках – crier sur les toits: имеются лексические различия (в русском – на всех перекрёстках, во французском – sur les toits (букв. на крышах)). В
связи с этим имеется и семантическое различие: в русском языке ‘во всеуслышание, повсюду, всем говорить рассказывать и т.п. о чем-либо’ во французском – ‘во всеуслышание, всем,
как бы каждому дому (семье)’. Втоптать в грязь, смешать с грязью – traîner qn dans la boue
(русские глаголы втоптать и смешать во французском заменяются глаголом traîner (букв.
тащить)). Семантические различия можно видеть в образном основании (внутренней форме)
русского и французского фразеологизмов. Построить на костях – costruire qch sur des ca11
davres (если в русском языке фразеологизм буквально читается «построить на костях», то во
французском – «построить на трупах»). Стоять над душой у кого-то – être sur le dos de qn (в
русском языке в структуре фразеологизма употребляется глагол стоять, во французском –
быть (être), в русском – буквально прочитывается «стоять над душой», во французском –
«стоять за спиной»).
Семантические различия разного рода могут достигнуть такой степени, что теряется вообще какое-либо смысловое соотношение русского и французского фразеологизма, остается
соотносительность только по структуре. Тут начинаются квазиэквиваленты, т.е. полные или
очень близкие по структуре фразеологизмы, которые могут иметь заметные различия в сфере
употребления, национальной культуры, образа жизни и – это, пожалуй, главное – при осмыслении внутренней формы фразеологизма. При переводе к ним надо относиться осторожно:
они псевдоподобны, они – «ложные друзья переводчика».
Приведем примеры: русский фразеологизм сказать свое слово имеет значение ‘проявить
себя в чем-либо, в какой-либо деятельности, оказать влияние на что-либо’ (Этот молодой
языковед еще скажет своё слово в лингвистике), французский же фразеологизм с точно такой же структурой dire son mot (букв. сказать своё слово) означает ‘высказаться, высказать
своё мнение’. Русский фразеологизм набрать воды в рот означает ‘хранить упорное молчание, ничего не говорить’, очень близкий по структуре фразеологизм французского языка (en)
avoir l’eau à la bouche (букв. иметь воду во рту) имеет значение ‘исходить слюной’ (при виде
чего-либо вкусного, соблазнительного). Фразеологизм открыть огонь в русском языке означает ‘начать стрельбу’ (открыть огонь из пулеметов, автоматов, орудий). Фразеологизм
французского языка с точно такой же структурой ouvrir le feu имеет такое же значение ‘начать стрельбу’, а также и другое значение – ‘первым взять слово’. Фразеологизм держать
речь является калькой с французского tenir parole и означает ‘взять слово, высказаться’.
Французский фразеологизм с аналогичной структурой, содержащий еще и притяжательное
местоимение sa – tenir sa parole реализует ‘сдержать своё слово’.
Главное при переводе фразеологизмов – не потерять семантической соотносительности
между русским и французским фразеологизмом и всякий раз устанавливать функциональносмысловую эквивалентность даже при полном или почти полном различии русского и французского фразеологизма по лексико-грамматическому составу и образности. В данном случае
речь идёт о межъязыковых функционально-смысловых эквивалентах, которые реализуют в
процессе функционирования один и тот же семантический инвариант, но, повторяем, различаются по лексико-грамматическому составу и образности, заложенной в основе внутренней
формы. Таких эквивалентов очень много. Переводчику работать с ними трудно, потому что
кажется, что различие внутренних форм (образов) должно привести к различию значений
русского и французского фразеологизмов, но этого не происходит, оба фразеологизма укладываются в один семантический инвариант.
Межъязыковые функционально-смысловые эквиваленты, пожалуй, составляют абсолютное большинство при переводе русских фразеологизмов на французский язык. Это объясняется различными причинами, среди которых первейшую роль играет различное восприятие
образов внутренних форм фразеологизмов, переосмысление семантико-фразеологических
инвариантов, различное наличие этнокультурных элементов в структуре фразеологизмов
русского и французского языков и т.п.
Приведем примеры межъязыковых функционально-смысловых эквивалентов: идти куда
глаза глядят – aller le nez au vent (букв. идти нос по ветру); уйти с головой – se donner corps
et âme (букв. отдаться телом и душой); пальцем к.-л. не тронуть – ne pas toucher un cheveu de
la tête de qn (букв. не тронуть волоска на голове у к.-л.); у него глаза завидущие – il a les yeux
plus grands que le ventre (букв. у него глаза больше, чем живот); у него на лбу написано – on le
lit sur son visage (букв. это читается на его лице); типун тебе на язык! (‘недоброе пожелание
тому, кто говорит не то, что следует’; типун – болезненный нарост на кончике языка у птиц)
– puisses-tu avaler ta langue! (букв. мог бы ты проглотить свой язык); своя рубашка ближе к
телу – la peau est plus proche que la chemise (букв. кожа ближе, чем рубашка); ни к селу ни к
12
городу – sans rime ni raison (букв. ни рифмы ни смысла). У последней пары соотносительной
по значению видны небольшие различия: русский фразеологизм содержит смысл ‘не к месту’, французский – ‘без всякого смысла’. Замолвить словечко за кого-то – souffler un petit
mot (букв. подсказать маленькое словечко); быть на руку к.-л. – être de l’eau au moulin de qn
(букв. быть водой на мельнице к.-л.); пропустить мимо ушей что-то – faire la sourde oreille
(букв. сделать глухое ухо); рубить сплеча – ‘говорить прямо, грубо, не отдавая отчета в том,
как это будет истолковано другими людьми’ – mettre les pieds dans le plat (букв. положить
ноги в блюдо – отличается резкой фамильярной окраской), ne pas y aller par quatre chemins
(букв. не идти четырьмя дорогами); тянуть кота за хвост – traîner ses paroles (букв. тащить
слова) – русский фразеологизм означает не только медленно, но и нудно, а также содержит
наглядно-чувственный образ внутренней формы, французский – указывает на медленность
речи, «растягивание» слов. Ходить вокруг да около – tourner autour du pot (букв. вертеться,
кружиться вокруг горшка) – здесь наблюдается заметное различие во внутренней форме.
Иметь в крови – avoir qch dans la peau (букв. иметь ч.-л. в коже); я этим сыт по горло – j’en
ai plein le dos (букв. у меня этого полна спина); взять себя в руки – prendre son сœur à deux
mains (букв. взять свое сердце в две руки); выжить из ума – n’avoir plus de tête (букв. не
иметь больше головы) и др.
От межъязыковых функционально-смысловых эквивалентов отличаются межъязыковые
фразеологические семантические корреляты, т.е. фразеологизмы русского и французского
языков, которые переводятся посредством фразеологизма совершенно иной структуры, но
соотносительного по значению. Корреляты обычно различаются особенностями внутренней
формы (образа), оттенками значения, национально-культурным колоритом. Отличия межъязыковых фразеологических коррелятов и межъязыковых функционально-смысловых эквивалентов заключаются в том, что корреляты обычно значительно различаются образностью,
хотя и сохраняют семантическую соотносительность.
Приведем примеры: глаза на мокром месте у кого-либо – avoir la larme facile (букв. иметь
легкую слезу); вверх тормашками – être la tête en bas (букв. быть головой вниз); плакаться в
жилетку – crier misère (букв. кричать нищету); перемывать/перемыть косточки <кости> –
‘злословить, сплетничать, судачить о к.-л.’ (говорится с неодобрением; имеется в виду, что
кто-либо подробно, до бытовых и часто нелицеприятных, скандальных мелочей обсуждает
кого-либо) – casser du sucre sur le dos de qn (букв. ломать, бить, разбивать сахар на спине к.л.). Как видно, имеются значительные различия во внутренней форме данных коррелятов, но
русский и французский фразеологизмы выступают в своих языках в роли стереотипного
представления о злословии и сплетничестве и имеют сниженную стилистическую окраску.
Вот где собака зарыта – c’est là que gîte le lièvre (букв. вот где скрывается заяц); язык без
костей у кого-либо – ‘безудержная, ничем не сдерживаемая болтливость’ (говорится с пренебрежением). Фразеологизм часто употребляется в ситуации, когда хотят подчеркнуть пустоту, несерьезность речи – c’est un vrai moulin à parole (букв. это настоящая мельница на
слова). В образе французского фразеологизма подчеркивается чрезмерное обилие слов. И
русский, и французский фразеологизмы употребляются в просторечии. Белая ворона – un
mouton à cinq pattes (букв. баран с пятью ногами); водой не разольёшь – être comme les doigts
de la main (букв. быть как пальцы руки); плечом к плечу – сôte à сôte (букв. бок в бок), coude à
coude (букв. локоть в локоть); иметь кого-либо на руках (на иждивении) – avoir qn sur le dos
(букв. иметь к.-л. на спине); выводить/вывести на чистую воду – разоблачить кого-либо
(имеется в виду желание сделать гласным чьи-либо махинации, тёмные дела и т.п.) – montrer
qn sous son vrai jour (букв. показать к.-л. в его настоящем (истинном, подлинном) дне); дышать на ладан – ‘быть при смерти’ (образ фразеологизма этимологически объясняется тем,
что умирающему человеку подносили ко рту дымящийся ладан и по тому, колеблется дымок
ладана или нет, определяли, жив ли человек или уже скончался [Бирих, Мокиенко, Степанова, 2005, с. 372] – être au bord de la tombe (букв. быть на краю могилы); во всю Ивановскую
(кричать, орать и т.п.) – (crier) comme un beau diable (букв. кричать как красивый дьявол);
отдать концы ‘умереть’ – casser sa pipe (букв. сломать свою трубку).
13
Отдельным вопросом стоит перевод безэквивалентных фразеологизмов русского языка,
т.е. таких, которым во французском языке не находится фразеологических эквивалентов.
При передаче безэквивалентных фразеологизмов проходится прибегать к описательному или
семантическому переводу, т.е. французскими словами излагать содержание русского фразеологизма.
Например, семь пятниц на неделе – il est versatile (букв. он переменчивый), il change
facilement d’humeur, d’intention (букв. он меняет легко настроение, намерение), c’est une
girouette (букв. это флюгер). Здесь, безусловно, возрастает роль объяснения, при этом объяснять необходимо не только значение фразеологизма, но и его этимологию, так как этимологический анализ существенно помогает раскрытию значения.
Так, к описательному переводу фразеологизма семь пятниц на неделе – ‘о том, кто часто
меняет свои решения, мнения’ – прибавляется этимологический анализ. Фразеологизм употребляется примерно с XVIII века. «В пятницу, которая была свободным от работы днём, в
базарный день, устраивались всякие сделки (прежде всего, торговые), заключались они
обычно в присутствии свидетелей, нанимаемых за определённую плату. Если нужно было
расторгнуть договор, зарегистрировать его выполнение и т.п., то это делалось опять-таки в
пятницу в присутствии тех же свидетелей. Свидетели, желая получить выгоду, часто торопили события, не дожидаясь пятницы» [Шанский, Зимин, Филиппов, 1987, с. 132].
Этимологические пояснения при переводе фразеологизмов имеют очень большое значение особенно тогда, когда надо семантизировать скрытые, не очевидные, но очень существенные оттенки значения. Здесь помогает «припоминание тех знаний и представлений, которые соединены в памяти носителя языка с происхождением фразеологизма и нужны для более точного и глубокого его употребления» [Ковшова, 2009, с. 68].
Так, например, при разъяснении значения фразеологизма быть на короткой ноге с кемлибо – ‘в близких, доверительных отношениях’ – надо учитывать этимологию. «В старину на
Руси подчиненный (проситель и т.п.) не должен был близко подходить к начальнику (вельможе и т.п.). Он должен был бить челом (встав на колени, низко кланяться, касаясь лбом пола) у порога кабинета (покоев, палаты и т.п.) начальника. Если же начальник позволял какому-либо просителю подходить к нему на расстояние короткой ноги (= короткого шага; ср. у
военных: взять ногу = выровнять шаг), то это действительно свидетельствовало о близких
отношениях подчиненного и начальника» [Зимин, Спирин, 2006, с. 220]. А после этимологии
обязательно надо заметить то, что это выражение обычно произносится человеком, находящимся в каком-нибудь отношении ниже того, с кем он водит дружбу. Это очень существенно
для ситуативного употребления данного фразеологизма.
Другой пример: Далеко кулику до Петрова. Без этимологического разъяснения значение
этого фразеологизма понять нелегко. В этой пословице нет никакого сравнения: нельзя же в
самом деле сравнивать кулика и Петров день! Значение этой пословицы «проясняется» после
этимологии. «С начала весны и до Петрова дня (29 июня по старому стилю) жизнь кулика
наполнена особыми заботами (уход за куличихой, за прожорливыми птенцами и т.п.). Лишь
к Петрову дню, когда вырастают птенцы, труды кулика оканчиваются, можно и отдохнуть»
[Зимин, Спирин, 2006, c. 155]. Такое разъяснение, естественно, должно повести за собой и
иное толкование значения: ‘еще рано успокаиваться, еще далеко до того времени, когда
можно будет отдохнуть’.
Безэквивалентные фразеологизмы обычно имеют ярко выраженную национальнокультурную специфику. Здесь еще более возрастает роль разъяснения при описательном переводе. Если же при переводе хочется сохранить национально-самобытную окраску русского
фразеологизма, то можно прибегать к дословному переводу (калькированию), вводить в
текст перевода такие указания, как, например, «как говорят русские», «как гласит русская
пословица», «как принято говорить в России» и т.п.
В заключение отметим, что в любом случае, пользуясь всеми видами межъязыковых фразеологических эквивалентов, включая значительные элементы разъяснения, можно добиться
адекватного перевода русских фразеологизмов на французский язык.
14
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Бирих, А.К. Русская фразеология. Историко-этимологический словарь [Текст] / А.К. Бирих, В.М. Мокиенко,
Л.И. Степанова. – М. : Астрель. АСТ. Люкс, 2005. – С. 372.
Зимин, В.И, Пословицы и поговорки русского народа. Большой объяснительный словарь [Текст] / В.И. Зимин, А.С. Спирин. – Ростов-на-Дону : Цитадель; М. : Феникс, 2006. – С. 155, 220.
Ковшова, М.Л. Лингвокультурологический метод во фразеологии [Текст] / М.Л. Ковшова // Теоретические
и прикладные проблемы лингвокультурологии: межвуз. сб. науч. трудов. – Тула : Тульский полиграфист,
2009. – С. 68.
Малая советская энциклопедия [Текст]. – 3-е изд. – М. : Большая советская энциклопедия, 1960. – Том 7. –
С. 12.
Мокиенко, В.М. Славянская фразеология [Текст] / В.М. Мокиенко. – М. : Высшая школа, 1989. – С. 158.
Обдуллаев, А.Р. Фразеология: внутренняя форма единиц [Текст] / А.Р. Обдуллаев. – Ургенч: [б.и.], 1996. –
С. 122.
Шанский, Н.М. Фразеология современного русского языка [Текст] / Н.М. Шанский. –М. , 1985. – С. 117.
Шанский, Н.М. [Текст] / Н.М. Шанский, В.И. Зимин, А.В. Филиппов. Опыт этимологического словаря русской фразеологии. – М. : Русский язык, 1987. – С. 132.
УДК 81-22
ББК 81.2
Н.В. Ваталева, Т.В. Иоффе
К ВОПРОСУ О СТРУКТУРНО-МОРФОЛОГИЧЕСКОМ АНАЛИЗЕ
СИНОНИМИЧНЫХ ГЛАГОЛОВ РЕЧЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВРЕМЕННОГО
КИТАЙСКОГО ЯЗЫКА
Статья посвящена дискуссионным аспектам лексикологии китайского языка и, в частности некоторым вопросам синонимии в системе глаголов. Исследование проводится на материале глаголов говорения. В ходе анализа определяется критерий принадлежности глаголов речевой деятельности к одному семантическому классу; выделяется доминанта данного
класса синонимов, производится структурно-морфологический анализ ряда синонимичных
глаголов.
Ключевые слова: лексикология китайского языка; синонимия; глаголы речевой деятельности; синонимический ряд; ядро; гипосема; гиперсема; структурно-морфологические модели глаголов
N. Vataleva, T. Ioffe
TOWARDS ANALYSIS OF THE MORPHOLOGICAL SRUCTURE OF SPEECH VERBS
IN THE MODERN CHINESE LANGUAGE
The present research is confined to the modern Chinese lexis, in particular, to some of the synonyms. The research is focuses on the Chinese speech verb synonyms. Capitalize on the criterion of
the specific semantic group that encompasses all speech verbs. I also describe the dominant synonyms of the semantic group in question. The final part of the article deals with the analysis of Chinese verbal synonyms’ morphological structure.
Key words: Chinese lexicology; synonymy; speech verbs; synonymic group; dominant; hyposeme; hyperseme; morphological structure; verbal patterns
Синонимия как многоаспектное языковое явление исследовалась на различных уровнях
языковой системы, но с неодинаковой полнотой: в наибольшей степени языковедов всегда
привлекала лексическая синонимия, изучение которой опирается на давние традиции (Ю.Д.
Апресян, А.П. Евгеньева, В.Д. Черняк, В.В. Степанова и др.).
Агглютинативная аффиксация, являясь основным способом образования форм слов в китайском языке, позволяет ему использовать богатый морфемный арсенал для производства
15
синонимических рядов внутри различных лексических групп. Такая синонимия, являясь
средством тонкой смысловой дифференциации, создания стилистических оттенков, выражения различных видов экспрессии, эмоциональных оценок, занимает важное место в словарном составе китайского языка. Предметом данного исследования являются глаголы речевой
деятельности в современном китайском языке. Данный аспект анализа является актуальным
не только с точки зрения компонентного анализа, позволяющего выявить дифференциальные
признаки, различающие значения лексических синонимов, но и с точки зрения структурноморфологического анализа данных лексических единиц.
При исследовании синонимичных глаголов речевой деятельности современного китайского языка существенным является вопрос о критериях принадлежности того или иного глагола к указанному классу. За объективный семантический критерий отнесения рассматриваемых лексических единиц к глаголам речи, вслед за В.П. Бахтиной, мы принимаем гиперсему
наличия обозначения произношения человеком членораздельных звуков в целях сообщения
[Бахтина, 1964, с. 35]. Уточнив семантический компонент, репрезентирующий то общее, что
объединяет глаголы речи в один семантический класс, мы обратились к вопросу о том, какие
глаголы составляют ядро этого класса, а какие располагаются на его периферии.
К ядру семантического класса глаголов речи относятся единицы, синонимизирующиеся с
различными значениями слова говорить (оно является наиболее общим обозначением речевого акта, и его глобальное значение может быть сформулировано так: «выражать посредством устной или письменной речи какие-либо мысли с целью их сообщения кому-либо») [Васильев, 1981, с. 214–216]. Другими словами, ядро интересующего нас семантического класса
составляют глаголы, являющиеся гипонимами слова говорить, то есть лексемы, по отношению к которым говорить является гиперсемой. К периферии этого класса можно отнести
глаголы, находящиеся с глаголом говорить в отношениях несовместимости (с одной стороны, писать, телеграфировать и т.п., с другой стороны, молчать и т.п.), а также те лексемы,
которые связанны с глаголом говорить менее сильными семантическими корреляциями [Кобозева, 1985].
Выделенный нами методом сплошной выборки из китайско-русского словаря синонимический ряд глаголов речевой деятельности составил более 500 единиц (Китайско-русский
словарь, 1280). Лексический анализ вышеуказанных лексических единиц (далее ЛЕ) позволил выделить 92 гипосемы, которые мы разделили на десять групп в соответствии с их семантическим содержанием:
1. Семы, отражающие эмоциональную сторону акта говорения (всего 150 ЛЕ), например: советовать (奉劝 fèngquàn) 1, жаловаться (告状 gàozhuàng), хвастаться (逞能 chěngnéng),
спорить (胡搅 hújiǎo), порицать (斥责 chìzè), лгать (撒谎 sāhuǎng), льстить (谄媚 chǎnmèi),
уговаривать (解劝 jiěquàn), изливать (发泄 fāxiè), молить (祈求 qíqiú), клясться (起誓 qǐshì),
упрекать (非难 fēinàn), скандалить (捣乱 dǎoluàn), воспевать (咏叹 yǒngtàn), оскорблять (冲犯
chōngfàn), оговорить (罗织 luózhī), поздравлять (拜年 bàinián), проповедовать (传教
chuánjiào), утешать (安慰 ānwèi), роптать (诉苦 sùkǔ), причитать (哀号 āiháo), восхищаться
(称羡 chēngxiàn), порочить (谗害 chánhài), обещать (承诺 chéngnuò), исповедоваться (忏悔
chànhuí) и др.
2. Семы, выражающие акт речи (всего 148 лексических единиц), например: говорить
(说话shuōhuà), сказать (告慰 gàowèi), разговаривать (会话 huìhuà), объяснять (讲解 jiǎngjiě),
беседовать (谈心 tánxīn), разъяснять (申说 shēnshuō), замолвить (说情 shuōqíng), произносить
(吭气 kēngqì), высмеивать (嘲笑 cháoxiào), растолковывать (阐释 chǎnshì) и др.
3. Семы, выражающие стилистическую сторону речи (всего 81 ЛЕ), например: болтать
(嚼舌 jiáoshé), бранить (斥骂 chìmà), ворчать (牢骚 láosāo), восхвалять (褒扬 bāoyáng), нести
вздор (瞎扯 xiāchě), препираться (斗嘴 dòuzuǐ), бурчать (咕噜 gūlu), толковать (详解 xiángjiě),
1
Здесь и далее перевод взят из Большого китайско-русского словаря под ред. И.М. Ошанина.
16
поносить (辱骂 rǔmà), величать (称呼 chēnghu), злословить (诋毁 dǐhuǐ), разглагольствовать
(侈谈 chǐtán), сквернословить (嘴臭 zuǐchòu) и др.
4. Семы, выражающие способы устной передачи информации как деятельности (всего
60 ЛЕ), например: высказать (倾吐 qīngtǔ), рассказывать (述说 shùshuō), излагать (阐述
chǎnshù), объявить (公布 gōngbù), докладывать (复命 fùmìng), сообщать (告知 gàozhī), передавать (传话 chuánhuà), говорить (传闻 chuánwén), заявить (申明 shēnmíng) и др.
5. Семы, выражающие способ речевого действия (всего 55 ЛЕ), например: звать (呼唤
hūhuàn), петь (唱歌 chànggē), шептать (耳语 ěryǔ), кричать (吆喝 yāohē), читать (朗读 lǎngdú)
и др.
6. Семы, выражающие обвинение и оправдание (всего 49 ЛЕ), например: укорять (责备
zébèi), опровергать (驳斥 bóchì), осуждать (非议 fēiyì), ругать (骂街 màjiē), обвинять (控告
kònggào), оправдывать (分辩 fēnbiàn), возражать (辩难 biànnàn), осуждать (非议 fēiyì), клеветать (诬蔑 wūmiè), успокаивать (安定 āndìng) и др.
7. Семы, выражающие связь с предыдущим или последующим (всего 42 ЛЕ), например:
ответить (答话 dáhuà), благодарить (称谢 chēngxiè), перебивать (插嘴 chāzuǐ), отказываться
(辞谢 cíxiè), отзываться (称赞 chēngzàn), признаться (承认 chéngrèn) и др.
8. Семы, выражающие приказание, побуждение, просьбу (всего 40 ЛЕ), например: просить (敦请 dūnqǐng), приказать (发令 fālìng) и др.
9. Семы, указывающие на коллективное действие (всего 32 ЛЕ), например: договориться
(商洽 shāngqià), перечить (违拗 wéiào), ссориться (吵架 chǎojià), сговориться (勾串 gōuchuàn),
прощаться (话别 huàbié), здороваться (招呼 zhāohu), обсуждать (商讨 shāngtǎo), оскорблять
(侮辱 wǔrǔ), подговорить (播弄 bōnong) и др.
10. Семы, выражающие способы получения информации (всего 26 ЛЕ), например: спрашивать (问津 wènjīn), допрашивать (审讯 shěnxùn), проговориться (走嘴 zǒuzuǐ) и др.
На основе анализа имеющихся сем нами были выделены гипосемы, представленные в китайском языке наибольшим количеством лексических единиц. К ним относятся такие гипосемы, как говорить, просить, сказать, болтать, спрашивать, звать, разговаривать.
Данные гипосемы являются базовыми, нейтральными синонимами и составляют 34,6% от
всех исследуемых нами лексических единиц. Общий процент остальных гипосем составляет
65,4%, что также свидетельствует об их значительной роли в лексическом составе языка и
речи носителей языка. Данные синонимы отражают стилистическую сторону языка, служат
образными и выразительными средствами языка, например:
放屁 fàngpì говорить ерунду
别放屁了！ Не говори ерунду!
呶呶 náonáo зудеть без конца
呶呶不休。 Прожужжать уши.
骂街 màjiē ругаться, браниться, лаяться
好骂街的人。 Тявкуша (прост.), человек, который постоянно «лается» с другими.
17
Синонимический ряд имеет системный характер, проявляющийся в наличии ядра (центра)
и периферии. Границы между синонимами в рамках одного ряда размыты [Хантакова, 2006,
с. 6].
Приведём пример синонимического ряда со смысловой доминантой «болтать», в который могут входить следующие лексические единицы:
扯 chě болтать
嚼舌 jiáoshé молоть чепуху, болтать
废话 fèihuà болтать拉呱儿 lāguār балакать, болтать
Рассматриваемый синонимический ряд может быть расширен за счёт включения фразеологических единиц: 谈天说地 tán tiān shuō dì болтать о всякой всячине, посудачить о том о
сём.
Вслед за А.П. Алекторовой, А.А. Новиковым, И.В. Сентербергом, мы полагаем, что слова
могут входить в определённый синонимический ряд лишь в одном из своих значений или
лексико-семантических вариантов (далее ЛСВ). Рассмотрим синонимические отношения на
примере отдельной группы слов, например, десяти глаголов речевой деятельности китайского языка с гипосемой просить.
哀求 āiqiú умолять, жалобно просить 缓颊 huǎnjiá просить за кого-то
乞食 qǐshí просить милостыню
请教 qǐngjiào просить совета
乞讨 qǐtǎo просить милостыню
请命 qǐngmìng просить
请求 qǐngqiú обращаться с просьбой
请示 qǐngshì просить указания
求 qiú просить
讨饭 tǎofàn просить милостыню
Для доказательства того, что эти глаголы имеют в структуре своих лексических значений
инвариантный компонент, общее понятийное ядро, позволяющее объединить их в один синонимичный ряд, нами был выбран набор сем, со значением просить, который представлен в
таблице.
Таблица 1
Инвариантный компонент «просить» в структуре лексических значений глаголов речевой деятельности
Гипосема на
Глагол
Гипосема на китайском языке
русском языке
жалобно просить, умо苦苦请求 kǔkǔ qǐngqiú
哀求 āiqiú
лять, молить
(жалобно просить)
缓颊
为人求情wéirén qiúqíng
просить за кого-то
huǎnjiá
(замолвить слово за кого-то)
просить милостыню
乞食 qǐshí
乞讨qǐtǎo
1
Гипосемные значения на китайском языке приведены согласно словарю 现代汉语词典 Xiàndài hànyǔ cídiǎn. Гипосемные
значения на русском языке приведены согласно Большому китайско-русскому словарю под ред. И.М. Ошанина.
18
乞讨 qǐtǎo
请教
qǐngjiào
请命
qǐngmìng
请求
qǐngqiú
请示
qǐngshì
求 qiú
讨饭 tǎofàn
(просить милостыню)
乞食qǐshí
(просить милостыню)
请求指教qǐngqiú zhǐjiào
(просить совета, указания)
代人请求dài rén qǐngqiú
(просить от имени кого-то)
说明要求,希望得到满足
shuōmíng yāoqiú, xīwàng dédào mǎnzú (разъясняя
просьбу, надеяться на успех)
向上级请求指示
xiàng shàngjí qǐngqiú zhǐshì
(просить указания руководства)
请求qǐngqiú
(просить)
讨乞tǎoqǐ
(просить милостыню)
просить милостыню
просить совета, советоваться
просить (от имени когото)
просить, обращаться с
просьбой
просить указания
просить
просить милостыню
Анализ полученных результатов показывает следующее:
1) значения отобранных глаголов трактуются в указанных словарях через синонимы: например, значения слов 哀求 āiqiú、 请教 qǐngjiào、 请命 qǐngmìng、 请示qǐngshì、 求 qiú
объясняются посредством лексической единицы 请求 qǐngqiú просить; значения слов 乞食
qǐshí、 乞讨 qǐtǎo、 讨饭 tǎofàn объясняются через морфему 乞 qǐ просить; значения слов
缓颊 huǎnjiá、 请求 qǐngqiú – через морфему 求 qiú просить. Конкретизация значений может
происходить как в объектной части (например, в таких лексических единицах, как 乞食 qǐshí
(просить + еда = просить милостыню), 请教 qǐngjiào (просить + наставление = просить совета, советоваться), 讨饭 tǎofàn (просить + рис, еда = просить милостыню)), так и в предикативной части (например, в таких лексических единицах, как 哀求 āiqiú (убиваться +
просить = умолять), 请示 qǐngshì (просить + проявить = просить указания));
2) для каждого из этих слов можно выделить ЛСВ, относящийся к процессу говорения.
Данное значение передаётся в словарных толкованиях через следующие единицы:
请求qǐngqiú просить、 乞 qǐ просить、 求 qiú просить.
Для признания слов синонимами важно и достаточно, чтобы в основе их значений лежали
одни и те же семантические признаки, по всем остальным элементам смысловой стороны
значения они могут различаться [Ракитина, 1971].
В связи с вышесказанным можно сделать следующие выводы:
1. Исследуемые глаголы являются синонимами, выражающими общее понятие процесса
говорения, а именно просьбы. Анализ их словарных толкований показывает, что общими для
рассматриваемых глаголов являются различные варианты гипосемы просить: 请 qǐng просить、 乞 qǐ просить、 求 qiú просить. Наличие указанного элемента в семантической
структуре всех исследуемых глаголов позволяет объединить их в один синонимический ряд.
2. Наряду с инвариантным денотативным компонентом 请 qǐng просить, рассматриваемым синонимам присущи и дифференциальные признаки, относящие их к различным аспектам процесса говорения. Такими дифференциальными признаками служат пояснения: жалобно в лексической единице 哀求 āiqiú; милостыня в лексических единицах 乞食 qǐshí、
乞讨 qǐtǎo、 讨饭 tǎofàn; совет, указание в лексической единице 请教 qǐngjiào и т.п.
Таким образом, доминантой синонимических рядов глаголов речевой деятельности китайского языка являются лексические единицы с денотативным значением говорить, а именно:
19
说 shuō、 谈 tán、 话 huà、 讨 tǎo、 言 yán、 语 yǔ и др. Остальные члены ряда уточняют,
расширяют её семантическую структуру.
Структурно-морфологические модели глаголов речевой деятельности
При рассмотрении глаголов говорения нами было выявлено несколько словообразовательных структур. Все структуры представлены нами в виде схематических моделей со следующими условными обозначениями: V – глагол, N – существительное, A – прилагательное,
R – дополнительный результативный элемент.
При исследовании структурно-морфологических моделей глаголов речевой деятельности
мы опирались на классификацию, предложенную А.Л. Семенас [Семенас, 2000, с. 38–47].
Применительно к нашему исследованию были выделены следующие модели структурноморфологического способа организации глаголов говорения.
1. Соединение вербальных и субстантивных компонентов по копулятивному типу связи
равноправных компонентов (54%):
глагол + глагол = глагол (VV = V) 1
доносить1 + ответить1 = отблагодарить кого-что
报答bàodá
опровергать1 + порицать1 = опровергать
驳斥bóchì
завести знакомство5 + разговаривать1 = беседовать
交谈jiāotán
существительное + существительное = глагол (NN =V)
1
ухо
+ речь1 = на ухо говорить, шептать
耳语 ěryǔ
1
1
口惠 kǒuhuì рот + милость = сулить на словах
1
1
言语 yányǔ слово + речь = сказать, ответить, говорить
прилагательное + прилагательное = глагол (AА = V)
1
поверхностный
+ белый1 = оправдываться, объясняться
表白 biǎobái
1
1
表明 biǎomíng поверхностный + светлый = говорить
2. Соединение субстантивного, адъективного, вербального компонентов с вербальным,
субстантивным, адъективным компонентами (17%):
существительное + глагол = глагол (NV=V)
1
скорбь + сообщить1 = молить кого-что, жалобно просить
哀告 āigào
1
1
风传 fēngchuán ветер + сообщать = говорят, ходят слухи
песня1 + петь1 = петь, воспевать
歌唱 gēchàng
прилагательное + глагол = глагол (AV = V)
1
2
妄语 wàngyǔ абсурдный + говорить = говорить ложь, говорить вздор
1
1
明誓 míngshì светлый + клясться = клясться, дать клятву
1
1
难说 nánshuō трудный + говорить = трудно сказать
прилагательное + существительное (AN = V)
1
1
妄语wàngyǔ абсурдный + речь = говорить ложь, говорить вздор
1
1
闲话xiánhuà свободный + речь = болтать
прямой1 + слово1 = сказать прямо в глаза, сказать со всей откровенностью
言 zhíyán
существительное + прилагательное = глагол (NA = V)
спокойствие1 + спокойно1 = успокаивать
安定 āndìng
1
1
声明 shēngmíng звук + светлый = заявить о чём-то, объявить
рот1 + вонючий1 = сквернословить
嘴臭 zuǐchòu
3. Соединение вербального компонента с субстантивным по глагольно-объектному типу
связи, где первый компонент обозначает действие, направленное на второй именной компонент (25%):
глагол + существительное = глагол (VN = V)
1
Значения компонентов взяты из толкового словаря современного китайского языка 现代汉语词典. Цифрами над морфемами обозначены семы, участвующие в образовании значения лексической единицы (1 – гиперсема морфемы, 2 и т.д. – гипосемы морфем).
20
мешать1 + рот1 = неудобно сказать
碍口 àikǒu
1
1
帮嘴 bāngzuǐ помогать + рот = замолвить слово
1
1
出言 chūyán выходить + слово = говорить
4. Соединение вербального компонента с вербальным и вербального компонента с адъективным по глагольно-результативному типу связи, где второй компонент обозначает результат действия, выраженного первым компонентом (4%):
глагол + прилагательное = глагол (VA = V)
1
выдать + поверхностный1 = высказать что-то, изложить
发表 fābiǎo
1
1
讲明 jiǎngmíng говорить + светлый = объяснять, разъяснять
говорить1 + уместный1 = договориться, сговориться
讲妥 jiǎngtuǒ
глагол + результатив = глагол (VR = V)
1
1
说出 shuōchū говорить + выходить = высказать
говорить1 + закончить1 = договорить
谈完 tánwán
Результаты, полученные в данной части исследования представлены на диаграмме.
Диаграмма
Структурно-морфологические модели глаголов речевой деятельности
Структурно-морфологическая систематика глаголов говорения китайского языка, представленная в диаграмме, позволила нам сделать следующие выводы:
1.
Наиболее распространёнными моделями среди глагольных синонимов китайского
языка являются копулятивная модель VV = V, по которой образовано 51% лексических единиц, и глагольно-объектная модель VN = V (25%).
2.
Наименее употребительной структурно-морфологической моделью среди глаголов
говорения являются модели (VR = V) (1%) и (АА = V) (0,1%).
Модель VV = V является самой продуктивной, подтверждая одновременно тот факт, что
одинаковая категориальная принадлежность компонентов ЛЕ в китайском языке может определять её принадлежность к аналогичной части речи. Например, 阿谀 ēyú льстить комуто (阿 ē угодничать + 谀 yú льстить), 报告 bàogào докладывать, доносить, отчитываться,
21
сообщать (报 bào доносить + 告gào сообщить), 吵闹 chǎonào скандалить, ссориться
(吵chǎo кричать + 闹 nào галдеть) и т.д. Для сравнения, ЛЕ, образованные по глагольнообъектному типу связи (VN = V), могут употребляться в двух частеречных значениях: в качестве глаголов и в качестве имён существительных, являясь конверсионными омонимами,
например:
称chēng звать + 誉yù известность = 称誉 chēngyù хвалить, отзываться лестно, хвала, хваление;
发 fā выдать + 言yán речь = 发言 fāyán высказаться, выступить с речью, взять слово, слово;
会huì видеться + 话huà речь = 会话 huìhuà разговаривать, разговор.
Структурно-морфологическая модель VR = V является наименее распространённой при
образовании глаголов говорения, так как является воспроизводимой, т.е. компонент R является грамматическим инвариантом, в отличие от остальных моделей, в соответствии с которыми лексические единицы образуются из разных, постоянно дифференцирующих компонентов.
Приступая к анализу синонимичных глаголов речевой деятельности китайского языка, мы
поставили перед собой ряд задач, решение которых требует сосредоточенного внимания к
различным аспектам лексического значения и семантических свойств лексических единиц
данного класса. Посредством решения задач нашего исследования были сделаны следующие
выводы.
1. Исследуемая микросистема глаголов говорения имеет одну общую гиперсему и множество различных гипосем. Применительно к данной работе гиперсемой лексических единиц
является «произношение человеком членораздельных звуков с целью сообщения информации».
2. К ядру семантического класса глаголов речевой деятельности относятся единицы, синонимизирующиеся с различными значениями слова говорить, а именно: 说 shuō、 谈 tán、
话 huà、 讨 tǎo、 言 yán、 语 yǔ (для всех значений) и др. Остальные члены ряда уточняют, расширяют её семантическую структуру.
3. Нами выделено 92 гипосемы глаголов говорения. Представленные наибольшим количеством лексических единиц являются гипосемы говорить (10%), просить (7%), сказать
(5%), болтать (4%), спрашивать (3%), звать (2,9%), разговаривать (2,7%).
Полученные результаты анализа дают возможность продолжения более углубленного исследования выделенного ряда синонимов в глагольной системе современного китайского
языка.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Бахтина, В.П. Некоторые особенности глаголов речи в русском языке [Текст] / В.П. Бахтина // Вопросы
лексикологии и синтаксиса. – Уфа : Башкнигоиздат, 1964. – С. 35–52.
Васильев, Л.М. Семантика русского глагола. Глаголы речи, звучания и поведения: учеб. пособие [Текст] /
Л.М. Васильев. – Уфа : Башкир. ун-т, 1981. – С. 214–216.
Кобозева, И.М. О границах и внутренней стратификации семантического класса глаголов речи [Текст] /
И.М. Кобозева // Вопросы языкознания. – М. : Наука, 1985. – № 1. – С. 95–103.
Ракитина, В.И. О критериях и принципах построения синонимического ряда [Текст] / В.И. Ракитина // Уч.
зап. Ленинск. гос. пед. институт. – 1971.
Семенас, А.Л. Лексика китайского языка [Текст] / А.Л. Семенас. – М. : ИД «Муравей», 2000. – С. 38–47.
Хантакова, В.М. Синонимия форм и синонимия смыслов: теоретическая модель анализа интегративного
взаимодействия синонимических единиц одно- и разноуровневой принадлежности [Текст] : автореф. дис.
… д-ра филол. наук: 10.02.04 / В.М. Хантакова. – Иркутск, 2006.
Список источников примеров
1.
2.
3.
Большой китайско-русский словарь по русской графической системе [Текст] : в 4 т. / сост. под рук., ред.
И.М. Ошанина. – М. : Наука, 1984.
Китайско-русский словарь [Текст] / под ред. Ся Чжунъи. – 2-е изд., испр. – М. : Вече, 2003.
俄汉搭配词典 [Текст] / 孙 致祥。– 北京：商务印书馆出版，2003。– 2255页。
22
Русско-китайский словарь сочетаемости слов [Текст] / под ред. Сунь Чжисян. – Пекин : Изд-во Шану, 2003.
4. 动词用法词典 [Текст] / 孟琮。 – 上海： 上海辞书出版社， 1987。 – 974 页。
Словарь употребления глаголов [Текст] / под ред. Мэн Цун. – Шанхай : Изд-во Шанхайцышу, 1987.
5. 新世纪汉英大辞典 [Текст] / 惠宇主编。 – 北京： 外语教学与研究出版社， 2002。 – 2258 页。
Большой китайско-английский словарь нового тысячелетия [Текст] / под ред. Хуй Юй. – Пекин : Изд-во Вайюйцзяосюеюйяньцзю, 2002.
6. 新华字典， 第十版 [Текст] – 北京： 商务印书馆出版， 2004。 – 693 页。
Словарь иероглифов «Синьхуа» [Текст]. – 10-е изд. – Пекин : Изд-во Шану, 2004.
7. 新编同义词词典 [Текст] / 郑钢主编。 – 延吉： 延边人民出版社， 2002。 – 630 页。
Новый словарь синонимов [Текст] / Под ред. Чжэн Ган. – Яньцзи : Изд-во Яньбяньжэньминь, 2002.
8. 现代汉语词典 [Текст] – 北京： 商务印书馆出版， 1992。 – 1586 页。
Словарь современного китайского языка [Текст]. – Пекин : Изд-во Шану, 1992.
УДК 43+8.085
ББК 81.432.1+81.2/7
В 31
О.М. Вербицкая
К ВОПРОСУ О СТАНОВЛЕНИИ МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЙ ЛИЧНОСТИ
В УСЛОВИЯХ КОНФЛИКТНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЛИНГВОКУЛЬТУР
(на материале романа Д. Клевелла «Shōgun»)
В статье анализируются факторы конфликтного речевого взаимодействия между интерактантами, принадлежащими к разным лингвокультурным социумам. Особое внимание
обращается на этноконфессиональные барьеры, провоцирующие коммуникативные неудачи,
и способы их преодоления искусственным билингвом. Делается вывод о том, что эффективная межлингвальная коммуникация может быть обеспечена поликультурной личностью, обладающей соответствующими фоновыми этнокультурными и историческими знаниями.
Ключевые слова: мультикультурная личность; аккультурация; культурный шок; коммуникативная неудача; межкультурное взаимодействие; этноцентризм; кондиционирование;
конфликтогенные
факторы;
межкультурная
компетенция;
коммуникативнопрагматическое пространство; речевые партии
O.M. Verbitskaya
TOWARDS THE FORMATION OF MULTICULTURAL PERSONALITY AS A RESULT
OF LINGUOCULTURAL CONFLICT
(based on the novel «Shōgun» by J. Clavell)
The conflict between interlocutors belonging to different linguo-cultural communities is being
analyzed in the article. Particular attention is paid to ethno-confessional barriers that cause a
number of communicative failures. Ways of their overcoming by a fake bilingual personality are
studied. The important conclusion hereto is successful interlingual communication may be provided
only by a multicultural personality that has masterd proper background ethno-cultural and historical knowledge.
Key words: multicultural personality; acculturation; culture shock; communicative failure; intercultural interaction; ethnocentrism; conditioning; conflictogenic factors; intercultural competence; communicative-pragmatic space; speech parties
Настоящая статья посвящена процессу становления мультикультурной личности в контексте конфликтной межкультурной интеракции. Материалом для исследования послужил
23
роман Д. Клевелла «Shōgun», поскольку данное произведение задумано как диалог двух несовместимых и диаметрально противоположных друг другу культур Запада и Востока.
Построение художественных образов в романе «Shōgun» отличается рациональной и организационной мощью, что вполне объяснимо, поскольку весь роман есть прославление могучей империи, страны восходящего солнца. Роман в целом осмысливается как испытание
его главного героя, англичанина по происхождению, Джона Блэкторна – мореплавателя, владельца судна «Erasmus», отчалившего от берегов Голландии, руководителя экспедиции, целью которой являлось открытие новых земель в Тихом океане. Действие романа происходит
в XVII веке. К этому времени Япония была уже открыта Португалией. Экспедиция также
преследовала цель проложить новые торговые пути между Азией и Нидерландами, а также
ограничить всё возрастающее в Новом свете влияние Испании, с которой Голландия находилась в состоянии войны по религиозным мотивам. Многие участники злополучной экспедиции погибли из-за голода и болезней, а само судно село на мель у берегов Японии. Таким образом, Джон Блэкторн и оставшиеся в живых члены его команды оказались в полной власти
японцев.
В Японии в то время господствовал буддизм, и мировоззрение японца неизменно преломлялось сквозь призму этого индийского учения. Победное шествие буддизма по странам
Азии началось еще до новой эры. В страну восходящего солнца буддизм проник в китайском
обличье и вошел в плоть и кровь японского народа, стал частью его повседневной жизни.
Последователи духовных учений Востока определяли потустороннюю жизнь как Нирвану
или освобождение – как единственную цель человеческих усилий где-то в другом месте, но
не здесь, не в этой юдоли слёз и иллюзий. Карма, согласно учению, олицетворяющая закон
причины и следствия, является ключевым словом романа и встречается в нём 164 раза, причем всегда выделена курсивом, что не может пройти мимо читательского внимания: «Karma
was an Indian word adopted by Japanese, part of Buddhist philosophy that referred to a person’s
fate in this life, his fate immutably fixed because of deeds done in a previous life, good deeds giving
a better position in this life’s strata, bad deeds the reverse. Just as the deeds of this life would completely affect the next rebirth. A person was ever being reborn into this world of tears until, after
enduring and suffering and learning through many lifetimes, he became perfect at long last, going to
nirvana, the Place of Perfect Peace, never having to suffer rebirth again» (Clavell, 219–220).
По представлениям японца можно вновь и вновь, из жизни в жизнь, обретать прежние
достижения души, разума и даже витальных проявлений, которые в пределах этой жизни
проявляются как спонтанные расцветы, врождённые таланты или вообще высокий уровень
развития и социального положения. Нужно лишь поупражняться для того, чтобы вновь поймать нить прежних жизней, причём бывает даже поразительное переживание, в котором видишь как раз точку обрыва, где кончается работа, завершённая в прошлых жизнях, и начинается новый этап. Таким образом, нить связывается, продолжается. Однако клеточный прогресс в теле, прогресс физического сознания, очевидно, не может перейти в следующую
жизнь; всё рассеивается в земле или на погребальном костре.
Любопытно отметить, что каждая нация в процессе развития создала свой культурный
«компьютер», имеющий свои особенности. Поэтому механическое – без соответствующего
«транслятора» – перенесение культурной «программы» одного «компьютера» на другой неизбежно приводит к сбою последнего. Даже такие фундаментальные понятия, как пространство, время, объём и скорость передаваемой информации, воспринимаются различными нациями по-своему. Рассмотрим их более подробно. Всякое живое существо имеет видимую
оболочку – кожу, которая отделяет его от окружающей среды. Но помимо неё существует
целый ряд оболочек невидимых, которые, однако, не менее реальны, чем видимая. Ближайшая к человеку невидимая оболочка называется «личным пространством», которое коконом
окружает его и может изменяться в размерах в зависимости от целого ряда причин: отношения индивидуума к находящимся поблизости людям, его эмоционального состояния и воспитания, характера осуществляемой им в данный момент деятельности и т.д. Размеры этих
«коконов» заметно различаются от культуры к культуре. «Коконы» японцев достаточно ве24
лики, и это заставляет их сохранять во время общения определённую дистанцию. Как известно, одна из функций культуры заключается в том, чтобы создавать «плотный фильтр»
между человеком и внешним миром. Именно культура определяет, на что мы должны обращать внимание, а что игнорировать. По представлениям японца в этом сложном мире можно
выжить, только окружив себя эмоциональными непроницаемыми стенами. Блэкторн познаёт
этот поначалу непостижимый для него способ существования с помощью Марико-сан, женщины-самурая, переводчика, его пассии и вместе с тем проводника между двумя культурами: «Here you have to learn to create your own privacy. We’re taught from childhood to disappear
within ourselves, to grow impenetrable walls behind which we live. If we couldn’t, we’d all certainly go mad and kill each other and ourselves…We’ve a limitless maze to hide in. Rituals and
customs, taboos of all kind… Even our language has nuances you don’t have which allow us to
avoid, politely, any question if we don’t want to answer it…I will whisper a secret to you: “Don’t
be fooled by our smiles and gentleness, our ceremonial and our bowing and sweetnesses and attentions. Beneath them all we can be a million ri away, safe and alone. For that’s what we seek –
oblivion. One of our first poems ever written – it’s in the Kojiko, our first history book that was
written down about a thousand years ago – perhaps that will explain what I’m saying:
“Eight cumulus arise
For the lovers to hide within.
The Eightfold Fence of Izumo Province
Enclose those Eightfold clouds –
Oh how marvelous, that Eightfold Fence!”
We would certainly go mad if we didn’t have an Eightfold Fence, oh very yes!» (Clavell, 602–
603).
Данный пример представляет собой, в терминологии Анны Вежбицкой, «культурнообусловленный сценарий», а именно «сценарий чувств» или сценарий японской сдержанности. Как пишет А. Вежбицкая, «”культурно-обусловленные сценарии” – это краткие предложения или небольшие последовательности предложений, посредством которых делается попытка уловить негласные нормы культуры какого-то сообщества с точки зрения их носителя
и одновременно представить эти нормы в терминах общих для всех людей понятий» [Вежбицкая, 1996, c. 393]. В «культурно-обусловленных сценариях», как пишет учёный, выражаются такие негласные правила, которые говорят нам, как быть личностью среди других личностей, т.е. как думать, как чувствовать, как хотеть, как действовать, как добывать и передавать знания и, что важнее всего, как говорить с другими людьми. Правила подобного рода
обычно являются для данной культуры специфическими, однако сопоставимы и доступны
пониманию в контекстах разных культур. Тем не менее главный герой, поначалу не имевший
представления о японском поведенческом стереотипе, вновь потерпел коммуникативную неудачу, так как до беседы с Марико-сан однозначно и буквально понимал определённые ситуации и обстоятельства, иными словами, не умел «читать контекст». Важно учитывать то,
что все культуры в межличностном общении используют некие невысказанные, скрытые
правила, но именно они важны для понимания происходящих событий и межличностного
поведения. Культуры различаются своим «чтением контекста», использованием скрытой информации, которую несёт в себе каждая ситуация (будь то событие или общение). Чем
больше контекстуальной информации необходимо для понимания социальной ситуации, тем
выше сложность культуры. И чем выше сложность культуры, тем труднее «чужакам» правильно понять и оценить социальную ситуацию, что и порождает коммуникативную неудачу. Вышеприведенный текстовый фрагмент примечателен еще и тем, что содержит упоминание о хокку – жанре японской поэзии, представляющего собой нерифмованное трехстишие,
отличающегося свободой изложения и простотой поэтического языка. Небезызвестно, что
находящийся в экстремальной ситуации японец всегда сочинял подобные небольшие по объему поэтические произведения с глубоким философским подтекстом, почти недоступным
пониманию инофона. Такой жанр поэзии, безусловно, национально маркирован и является
ценнейшим лингвокультурологическим материалом в силу содержащихся в нем культурных
25
концептов, отражающих особенности менталитета японского народа, его национальной картины мира, связанной с человеком, его деятельностью, отношением к миру и окружающей
действительности. Анализ фактического материала позволяет сделать вывод о том, что незнание концептосферы партнера ведет к провалу коммуникации. Попутно заметим, обращение к философскому и культурологическому исследованию феномена поэзии есть выход
культуры к ее внекультурному, трансцендентальному горизонту, где культура может обрести
свою универсальность. Общение людей, принадлежащих к разным культурам, зачастую оборачивается столкновением предрассудков, ведет к взаимному непониманию и питает идиологему о столкновении цивилизаций. Поэзия, с нашей точки зрения, дарует уникальные возможности для глубинного диалога культур, вовлекающего наиболее устойчивые и органические для культуры структуры ментальности. Это связано с тем, что в поэзии ментальные
привычки и стереотипы культуры не просто находят свое выражение, но творчески преображаются. Невозможный между ментальностями диалог именно в поэтическом взаимодействии культур получает шанс для осуществления. Тем самым шанс получает и диалог культур.
Таким образом, центр культуры – на ее границе, где она встречается с другими культурами.
Только выйдя на эту границу, можно удержать иную культуру как насущную для нас тайну.
Остановимся несколько подробнее на социально-культурных и лингвистических причинах различий в западном и восточном менталитете. Многие современные исследователи считают японцев таинственными, дружелюбными, но сдержанными, всегда улыбающимися, но
в то же время нежизнерадостными. Дело в том, что их чаще можно видеть в группах, что затрудняет личный контакт. Действительно, Восток и Запад фундаментально различаются способом своего мышления и чувствования. Например, японцы в основном используют свое интуитивное правое полушарие головного мозга. Причина, по всей видимости, здесь кроется в
тысячелетнем развитии японского языка. Японские иероглифы, называемые кандзи, – это не
звуки, записанные буквами алфавита, а картинки. Кандзи для обозначения горы или реки
прекрасный этому пример. Это означает, что японцы мыслят абстрактно, образно. Логика –
это не предмет интереса в Японии, который не нужно никак оценивать, просто японцы думают в иной манере, которая ничуть не лучше и не хуже какой-либо другой. Интуитивное
мышление – это прекрасная способность, и, на наш взгляд, мир был бы богаче, если бы все
люди на Западе овладели бы этим искусством.
Проницательный Блэкторн отмечает про себя, что японцы даже на физическом уровне
ощущают мир иначе, что неизбежно ведёт к коммуникативным осечкам в общении с ними:
«Although Blackthorn felt chilled, Yabu and the others, who had their light kimonos carelessly
tucked into their belts, did not seem to be affected by the wet or the cold. It must be as Rodrigues
had said, he thought, his fear returning. Japmen just aren’t built like us. They don’t feel cold and
hunger or privations or wounds as we do. They are more like animals, their nerves dulled, compared
to us» (Clavell, 173–174).
По прочтении вышеприведённого примера невольно напрашивается мысль о том, что для
европейца азиаты – это своего рода «инопланетяне», живущие совершенно в другом измерении, хотя и находящиеся с ним в достаточно тесном физическом контакте. Естественно, что
такое различное восприятие японцами температурных колебаний, атмосферных явлений и
болевых ощущений только способствует возникновению коммуникативных неудач между
коммуникантами.
Другой, более опытный персонаж романа, европеец Родриго предупреждает Блэкторна о
непредсказуемости поступков японцев и их невероятной способности перевоплощаться, оставаясь загадкой для окружающих:
«Never forget Japmen’re six-faced and have three hearts. It’s a saying they have, that a man has
a false heart in his mouth for all the world to see, another in his breast to show his very special
friends and his family, and the real one , the true one, the secret one, which is never known to anyone except himself alone, hidden only God knows where. They’re treacherous beyond belief, viceridden beyond redemption» (Clavell, 193).
26
Вышеприведённый пример высвечивает основную идею автора произведения о несовместимости европейской и азиатской крови, о различной ментальности Запада и Востока.
Несложно догадаться, почему лозунгом любого живущего в данном социуме человека
становится пословица «a wise man prepares for treachery», представляющая собой очередной
пример вышеупомянутого «культурно-обусловленного сценария», понятие которого было
введено А. Вежбицкой. Как известно, в различных обществах и социальных группах люди
говорят по-разному, причём отражается это не только в лексике и грамматике. Эти различия
образуют систему и отражают различные культурные ценности или, как минимум, различия
в иерархии культурных ценностей. Весь ход повествования романа отражает попытку его
создателя заглянуть «под маску культуры», скрывающую подлинные лица, и желание найти
и описать человеческие существа в обстоятельствах, где они смогут выразить истинную
сущность своей личности.
Как известно, различия культур самым непосредственным образом проявляются в общении людей и отражаются на их взаимопонимании. Недостаточное взаимопонимание может
порождаться особенностями повседневной жизни людей и различными социальными структурами, политическими институтами, экономическими практиками и т.п. Существенная роль
в возникновении коммуникативных неудач отводится психологическим факторам их общественной жизни. В целом, психология – это не просто всеобщий и необходимый аспект культуры. Ее возможности используются для конкретизации познавательных, образовательных,
коммуникативных, ценностных, нравственных, эстетических и многих других аспектов
культуры. Без психологического ключа культурно-историческая реальность остается «за закрытыми дверями». Без его использования нельзя понять место и роль человека в мире культуры и истории. Каждая культура отличается собственным психологическим шармом. Человек начинает ощущать себя свободным, осознавая себя и воспринимая другого как личность,
прежде всего в психологическом смысле слова. Так, человек западной культуры формируется на контрасте со своим социальным окружением. В конечном счете, его обособленное качество выражается в индивидуальности личности и ее отчужденности от общества. На Востоке человек вплетается в узор культуры, занимает определенную ячейку в общественном
устройстве, прорастая в ней на благо общества и сливаясь с ним. Разница понимания личности в восточной (в нашем случае, японской) и западной культуре не может не броситься в
глаза. В японской культуре делается гораздо меньший упор на уникальность и автономность
личности. По своей направленности «восточная» личность обращена «вовне», на других людей, на общество, тогда как западноевропейская специфика предполагает направленность
личности «вовнутрь» – сосредоточенность на внутреннем мире человека. Всякое «Я» в японской культуре ничего не значит вне обязанностей перед обществом: только взаимодействие с
другими людьми создает возможность понять собственное «Я» и личность других. Японцев
очень легко привести в организацию для групповой динамики или для родственного «растворения в толпе». Как правило, индивидуальность человека не выдвигается на первое место,
о чем свидетельствует старая японская пословица: «Торчащий гвоздь будет забит». Европейская культура, напротив, акцентирует противоположность «Я» социальному окружению, обращая внимание на индивидуальность, неповторимость и уникальность личности. Здесь уместно употребить термин «кондиционирование», который подразумевает, что в людях настолько закрепляются определенные повторяющиеся структуры поведения в ответ на конкретные процессы, что даже в молодые годы у них нет свободы определить свои реакции на
определенные импульсы. Кондиционирование проявляется не только на личностном уровне,
но также и на коллективной основе. Оно постоянно дает о себе знать: со стороны нашего
общества со всеми его правилами и моралями, нашего родного языка со всеми его тонкостями, нашей ситуации в семье и, естественно, климата и геологической зоны, в которой мы
живем. Например, коллективное немецкое «кондиционирование» заключается в том, что
немцы всегда думают, что знают все лучше, чем представители других национальностей.
Коллективное японское «кондиционирование» заставляет японца улыбаться и кивать, когда
кто-нибудь спрашивает у него, понял ли он что-нибудь, даже если он ничего не понял. При27
мером лингвистического «кондиционирования» является то, что во многих языках каждому
имени существительному присваивается мужской, женский или средний род. Это означает,
что люди, говорящие на таком языке, никогда не смогут смотреть на вещи, не делая оговорок. Примером японского лингвистического «кондиционирования» может служить то, что
японцы часто избегают пользоваться личными местоимениями, говоря о себе или о своей
группе. Это придает им и их друзьям чувство солидарности и единства и опять дает возможность не выделяться из толпы.
Далее, возвращаясь к анализу произведения, следует отметить, что роман насыщен сценами жестоких пыток и казней невинных жертв, являющихся неотъемлемой чертой политической жизни империи того периода. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на безграничной жестокости. Личный подтекст присутствует всегда и
тем сильнее, чем тщательнее его стараются замаскировать. В истории действуют люди, и великие события часто решались не в дипломатических залах или на поле битвы, а в будуарах
или за карточным столом. Японцы осознавали все жестокие вещи, которые происходили с
ними, называя все своими именами. Если кто-то сумел подчинить себе других, значит, он
имел на это право. Естественное право. Право сильного. Кто не сумел достойно противостоять, обязан покориться. Каждый имеет то, что заслужил, и оба воплощают различные проявления справедливости. Власть божественна, иначе как объяснить ее бытие? В произведении
показаны бесправное положение низших классов и безраздельная власть хозяев над ними.
Взять, к примеру, отрывок, в котором по приказанию Торанаги Блэкторн должен был овладеть японским языком в течение полугода. В противном случае за невыполнение данного
приказа всей деревне грозила казнь, избежать которой не суждено было бы даже младенцам:
«So I’m trapped again”, Blackthorne said. <…> “If I don’t learn your language then a whole village is butchered. If I don’t do whatever you want, some innocent is always killed. There’s no way
out» (Clavell, 498).
В этих условиях Марико-сан видит выход из сложившейся ситуации в совершении Блэкторном самоубийства:
«Seppuku, sometimes called hara-kiri, the ritual suicide by disembowelment, was the only way a
samurai could expiate a shame, a sin, or a fault with honor, and was the sole prerogative of the
samurai caste. All samurai – women as well as men – were prepared from infancy, either for the act
itself or to take part in the ceremony as a second. Women committed seppuku only with a knife in
the throat» (Clavell, 71).
В качестве исторической справки напомним, что жизнь, лишенную смысла, для самурая
было предпочтительнее закончить по собственной воле. Одной из наиболее чувствительных
мест тела человека является брюшная полость, так как в ней расположено много нервных
окончаний. Поэтому разрезание живота (харакири) требовало от воина огромного мужества.
Этот мучительный вид смерти был демонстрацией хладнокровия, воли, преданности воинским идеалам, презрения к врагам и являлся привилегией самураев. Часто, вслед за вскрытием живота японский воин этим же ножом перерезал себе и горло, чтобы быстрее умереть.
Известны случаи, когда самураи обезображивали себе перед самоубийством лицо холодным
оружием, чтобы воины противника не смогли использовать их в качестве демонстрации своего военного мастерства перед господином и самураями собственного клана.
Сэппуку (совершение самоубийства самураем посредством перерезания горла) осуществлялось и в том случае, если самурай допускал какой-то недостойный его чести поступок или
по каким-то причинам не выполнял полученное от господина приказание и хотел предупредить наказание, которое должно было последовать за ним, и таким образом сохранить свою
честь. В этом случае самоубийство совершалось по собственному усмотрению или по решению родственников.
Если самурай был виновен в преступлении, заслуживающем смерти, ему разрешалось покончить с собой самому и тем самым искупить позор и сохранить честь. Сэппуку одновременно смывало позор с его семьи, и это позволяло сыновьям унаследовать имя, положение и
имущество отца, иначе семья лишалась и самурайского статуса, и владений. Другими слова28
ми, сэппуку было универсальным выходом из любого затруднительного положения, в котором оказывался самурай.
Порой сэппуку совершали для того, чтобы выразить протест. Именно по этой причине
Марико-сан настаивала на совершении Блэкторном сэппуку.
Такое разрешение проблемы поначалу представляется главному герою неприемлемым.
Здесь снова, в который раз, имеет место между людьми конфликт, вызванный различиями в
их культуре и миропонимании:
«“There’s a very easy solution, Anjin-san. Die. You do not have to endure the unendurable.”
“Suicide’s crazy – and a mortal sin. I thought you were Christian”.
“I”ve said I am. But for you, Anjin-san, for you there are many ways of dying honorably without
suicide. You sneered at my husband for not wanting to die fighting, neh? That’s not our custom, but
apparently it’s yours. So why don’t you do that? You have a pistol. Kill Lord Yabu. You believe
he’s a monster, neh?
Even attempt to kill him and today you’ll be in heaven or hell.”
<…> He looked at her, hating her serene features, seeing her loveliness through his hate. “It’s
weak to die like that for no reason. Stupid’s a better word.”
<…>”Death shouldn’t frighten you. As to ”no reason”, it is up to you to judge the value or nonvalue. You may have reason enough to die”» (Clavell, 498–499).
Фрагмент содержит контраст, выраженный посредством противительного употребления
местоимений «уоu – we», отражающего этноконфессиональные, культурные и историкогеографические различия между двумя лингвокультурами.
Такая готовность лишения себя жизни никогда не находила понимания в среде европейцев. Многие считали этот обычай варварским. Западное сознание считает самоубийство грехом, поскольку жизнь – Божий дар, и человек не вправе отвергать его. Японская культура
считает, что каким бы бесценным ни был этот дар, если человек навлек на свою жизнь позор,
он должен приложить к искуплению этого позора свои собственные руки. По мнению самурая, умереть от руки другого человека было бы еще большим позором, потому что, когда
другой человек провозглашает его виноватым, это считается непростительным вмешательством в сферу его жизни и духа. Во имя спасения своей чести самурай сам становится себе
судьей и палачом. Тот последний акт очищения остается как память о его жизни, восстанавливая чистоту его имени. Поэтому, даже если нам угодно считать ценности самурая ложными, а преданность гипертрофированной, не будем забывать о том, что, расставаясь с жизнью
– на поле боя или от собственной руки, самураи руководствовались чувством долга и чести.
Для жен и дочерей воинов сэппуку также не являлось чем-то особенным, однако женщины в
отличие от мужчин разрезали себе не живот, а только горло или наносили смертельный удар
кинжалом в сердце. Для жены самурая считалось позором не суметь покончить с собой при
необходимости, поэтому женщин также учили правильному исполнению самоубийства, а
важнейшими причинами его были обычно смерть мужа, оскорбление самолюбия или нарушение данного мужу слова.
Постоянные войны нуждались в особой породе людей для участия в них. Невозможно было совмещать мирный труд и каждодневные занятия воинскими искусствами. У человека,
который рождался только для войны, должны были быть сформированы совершенно особые
идеалы, служа которым он мог бы самоотверженно выполнять возложенную на него обществом функцию. Он должен был обладать особыми качествами, позволяющими ему выполнять
эту функцию наиболее эффективно. Они были не вправе выбирать, так как рождены в такой
социально-политической обстановке, когда выбор был предопределен. Таких людей создавали потребности войны. Для удовлетворения этих потребностей они и совершенствовали боевые искусства и учились хладнокровно убивать.
Действительно, убийство для cамурая – это банальность. Одним из ключевых слов романа
является лексема – «to kill»:
«“They love to kill, Ingeles. It’s their custom even to sleep with their swords. It is a great country, but samurai’re dangerous as vipers and a sight more mean.”
29
“Why?”
“I don’t know why, Ingeles, but they are,” Rodrigues replied, glad to talk to one of his own kind.
“Of course, all Jappos are different from us – they don’t feel pain or cold like us – but samurai are
even worse. They fear nothing, least of all death. Why? Only God knows, but it’s the truth. If their
superiors say ‘kill’, they kill, ‘die’ and they’ll fall on their swords or slit their own bellies open.
They kill and die as easily as we piss. Women’re samurai too, Ingeles. They’ll kill to protect their
masters, that’s what they call their husbands here, or they’ll kill themselves if they’re told to. They
do it by slitting their throats. Here a samurai can order his wife to kill herself and that’s what she
has to do, by law. <…> Samurai’re reptiles and the safest thing to do is treat them like poisonous
snakes”» (Clavell, 140).
В вышеприведенном примере находим частое анафорическое употребление местоимения
«they», имплицитно воплощающего бинарную оппозицию «мы – они», «свое – чужое». Таким образом, высшая добродетель самурая – это готовность умереть. Вторая высшая добродетель – абсолютная преданность своему господину. Кодекс самурая гласит, что воин обязан
хранить верность, не покидая своего господина даже тогда, когда из сотни союзников рядом
с ним остается лишь десяток преданных друзей, когда из десятка самых верных, преданных и
испытанных остается только один надежный союзник и друг. Самурай до самой смерти остается верен своему господину – и в дни благополучия, и в дни невзгод. Примеров такой преданности полна история Японии.
В этой связи очень важно учесть, что такое мировоззрение самураев имеет глубокие исторические корни. Cледует отметить, что в то время в Японии наряду с буддийским учением
«Zen» существовала исконно японская система религиозных воззрений, именуемая «Shinto»:
«Zen is a sect of Japanese Buddhism, which developed in China from c. 500 CE and spread to Japan c. 1200. The word means “meditation”. Zen differs greatly from traditional Buddhism, rejecting
images and ritual, scriptures and metaphysics.
Shinto (“way of the gods”) is the indigenous religion of Japan based on the belief that the royal
family was descended from the sun-goddess Amaterasu Omikami. It later absorbed much Buddhist
thought and practice. Shinto shrines are plain wooden buildings in which priest and people perform
simple rites. Worship of the Emperor and the Zen influence on martial arts resulted in a close connection between Shinto and Japanese militarism» [Кабакчи, 2001, c. 418].
Подтверждение смешанного религиозного влияния вышеупомянутых сект на менталитет
самурая находим в романе:
«<…> “Buddhists should have more tolerance” <…> Zen Buddhism was self-disciplining; it relied heavily on self-help and meditation to find Enlightenment. Most samurai belonged to the Zen
Buddhist sect, since it suited, seemed almost to be designed for, a proud, death-seeking warrior»
(Clavell, 48).
И далее:
«From them on, jealously guarding their rule, the Minowara Shōguns dominated the realm, decreed their Shōgunate hereditary and began to intermarry some of their daughters with the imperial
line. The Emperor and the entire Imperial Court were kept completely isolated in walled palaces
and gardens in the small enclave at Kyoto, most times in penury, and their activities perpetually
confined to observing the rituals of Shinto, the ancient animistic religion of Japan, and to intellectual as pursuits such as calligraphy, painting, philosophy, and poetry» (Clavell, 73).
Вера в существование жизни после смерти является неотъемлемой чертой древнейшей религии.
Как отмечает А.И. Пигалев, первые люди были движимы стремлением каким-то образом
сохранить умершего сородича среди живых, заполнить возникшую в коллективе брешь: «В
результате умершие становятся духами, а само место погребения – объектом поклонения. Но
это невозможно без формирования идеи о том, что после физической смерти человека всё же
продолжается некоторая жизнь – непонятная, таинственная, грозная, способная оказать вредоносное воздействие на живых, но к помощи которой они иногда могут прибегать» [Пигалев, 1998, с. 256].
30
Подтверждение этой мысли находим в романе, когда речь идёт о душах усопших –
«kami»:
«Even though he’s dead, perhaps he’ll know, Blackthorne told himself, perhaps his kami is here
now. Shintoists believed that when they died they became a kami…» (Clavell, 652).
В данной связи очень важно учесть, что слова «kami» и «Shinto» обладают двумя значениями: экзотерическим (т.е. общедоступным) и эзотерическим (т.е. значением, понятным
только посвященным лицам):
«”What is a kami, Mariko-san?”
“Kami is inexplicable, Anjin-san. It is like a spirit but not, like a soul but not. Perhaps it is the insubstantial essence of a thing or a person…you should know a human becomes a kami after death
but a tree or rock or plant or painting is equally a kami. Kami are venerated, never worshipped.
They exist between heaven and earth and visit this Land of the Gods or leave it, all at the same
time.”
“And Shinto? What’s Shinto?”
“Ah, that is inexplicable too, so sorry. It’s like a religion, but isn’t. At first it even had no name –
we only called it Shinto, the Way of the Kami, a thousand years ago, to distinguish it from Butsudo,
the Way of Buddha. But though it’s indefinable Shinto is the essence of Japan and the Japanese, and
though it possesses neither theology nor godhead nor faith nor system of ethics, it is our justification for existence. Shinto is a nature cult of myths and legends in which no one believes wholeheartedly, yet everyone venerates totally. A person is Shinto in the same way he is born Japanese”»
(Clavell, 652–653).
По сути, ками – это божества и мифологические духи в синтоизме, который возник из
древнего культа одухотворения природы и обожествления умерших предков. В синтоизме
считается, что человек ведет свое происхождение от одного из духов или богов (ками). Однако понятия ками и бог неадекватны. В понятие ками входят божества, о которых рассказывается в Кодзики (свод японских мифов, записанных в VIII в. христианской эры) и которые
создали мир, а также божества, живущие в душах людей и в каждом явлении и творении
природы. Более того, каждый вид человеческой деятельности и даже предметы, созданные
человеком, имеют своих ками. Свое ками есть у каждой горы в Японии, у каждого источника
воды, у рисовых полей и рощ. В Японии и сегодня очень много специальных мест почитания
ками – храмов, часовен и алтарей. Ритуалы почитания ками составляют важный элемент национальной культуры Японии. От того, как человек относится к ками и как правильно выполняет ритуалы общения с ними, зависит и отношение ками к человеку.
Продолжая анализ конфликтного взаимодействия двух лингвокультур, отметим, что трагические сцены принимают в романе «Shōgun» поистине уродливые формы, особенно при
изображении убийств, преступлений или проявления жестокости. Так, например, когда Блэкторн в шутку запрещает прикасаться к фазану, из которого он собирался приготовить себе
жаркое, домочадцы понимают данный приказ буквально и лишают жизни старого слугу, осмелившегося похоронить начавшую разлагаться на воздухе тушку птицы. Эта новость потрясла Блэкторна: «He wept because a good man was dead unnecessarily and because he knew
now that he had murdered him. “Lord God forgive me. I’m responsible – not Fujiko. I killed him. I
ordered that no one was to touch the pheasant but me. I asked her if everyone understood and she
said yes. I ordered it with mock gravity but that doesn’t matter now. I gave the orders, knowing
their law and knowing their customs. The old man broke my stupid order so what else could Fujikosan do? I’m to blame» (Clavell, 640–641).
Данный пример в очередной раз ярко иллюстрирует, как контакт с представителем иной
культуры завершается конфликтом, взаимным непониманием и трагическим происшествием.
Когда речь идёт о приказе, у японцев нет чувства юмора. Все распоряжения они понимают
буквально и слепо выполняют их. Настоящая коммуникативная неудача произошла вследствие различий в картинах мира, сформированных разными национальными культурами коммуникантов. Более того, пример убеждает нас в правильности постулата о том, что процесс
31
общения необратим, и, следовательно, необходимо уметь предвидеть и предотвращать возможные роковые ошибки в межкультурной коммуникации.
Тем не менее для японца данная ситуация не есть убийство, в этом случае, как и во многих других, смерть приобретает великий смысл и мудрость:
«”But why didn’t someone ask me first? That pheasant meant nothing to me”.
“The pheasant has nothing to do with it, Anjin-san, she explained. You’re head of a house. The
law says no member of your house may disobey you. Old Gardener deliberately broke the law. The
whole world would fall to pieces if people were allowed to flout the flaw”» (Clavell, 644).
Как видно из примера, коммуникативные трудности при межкультурном общении обусловлены различными составляющими задействованных культур: чем больше различий, тем
сложнее процесс общения. Общаясь с представителем иной культуры, мы не можем предсказывать его поведение, основываясь на собственных культурных нормах и правилах. Это неизбежно приведёт к коммуникативным провалам. Желая успешно общаться, мы должны использовать свои знания о другой культуре для составления прогнозов и предположений. При
отсутствии таких знаний или при их недостаточности у нас мало оснований для верного
предвидения и для успешного протекания коммуникации.
Еще раз подчеркнем, что система представлений, которая зиждется на беспрекословном
послушании, присуща всем слоям общества, даже лицам, приближённым к императору. Последняя мысль, которая приходит в голову самурая, совершающего самоубийство, есть
мысль о необходимости послушания: «His soul cried out for oblivion. Now so near and easy and
honorable. The next life would be better; how could it be worse? Even so, he put down the knife
and obeyed, and cast himself back into the abyss of life. His liege lord had ordered the ultimate suffering and had decided to cancel his attempt at peace. What else is there for a samurai but obedience?» (Clavell, 397).
Выше уже неоднократно говорилось о том, что по своей сути роман представляет собой
скрытое противопоставление двух культур, двух систем ценностей: западной и восточной,
наводящее на мысль о том, что то, что совершенно естественно для японца, то абсолютно
неприемлемо для европейца.
Весь роман свидетельствует о конфликте идеологий, о несовместимости двух культур, их
неизбежном столкновении:
«It must be very difficult for you. Our world is so different from yours. Very different, but very
wise» (Clavell, 368).
Роман пронизан описанием разных идеалов и религиозных противоречий, царящих между
двумя нациями и способствующих возникновению многочисленных коммуникативных помех. Так, автор подчёркивает, что любовь в христианском смысле этого слова не имеет своего аналога в японском языке, вследствие чего резко снижается эффективность коммуникации, приводя к непониманию между интерактантами:
«”Love is a Christian word, Anjin-san. Love is a Christian thought, a Christian ideal. We have
no word for “love” as I understand you to mean it. Duty, loyalty, honor, respect, desire, those words
and thoughts are what we have, all that we need”» (Clavell, 370).
Очередной коммуникативный неуспех произошел между главными героями романа в
процессе их общения, когда Марико-сан была не в силах понять воспетую Шекспиром историю о любви Ромео и Джульетты, которую ей поведал её друг-европеец. По ее мнению,
Джульетта не заслуживает ничего, кроме осуждения и жестокой кары, так как ослушалась
отца.
Вне всякого сомнения, различная конфессиональная принадлежность создаёт барьеры для
эффективных коммуникаций и ведёт к коммуникативным неудачам. Так, Блэкторн переполняется омерзением к сексуальным привычкам японцев, для которых содомия не выходит за
пределы области разумного и морально допустимого. В разговоре с Марико-сан он выкрикивает в негодовании: «Sodomy’s a foul sin, an evil, God-cursed abomination, and those bastards
who practice it are the dregs of the world!» (Clavell, 334). Однако Марико-сан едва сдерживает-
32
ся, чтобы не выразить ему своего презрения, мысленно называя его варваром. Простосердечие англичанина вызывает ее гнев и удивление:
«How childish it is, she said to herself, to speak aloud what you think» (Clavell, 487).
Как явствует из примера, образ мысли и методы аргументации также зависят от культуры.
Логическое мышление, по Аристотелю, которое превалирует на Западе, не разделяют представители Востока. То, что кажется разумным, логичным и само собой разумеющимся для
англичанина, может быть неразумным, нелогичным или неочевидным для японца. При чтении анализируемого романа читатель также сталкивается с одним из явлений, которое в силу
человеческой природы неизбежно сопровождает межкультурные отношения, это этноцентризм – тенденция рассматривать нормы и ценности собственной культуры как основу для
оценки и выработки суждений о других культурах. Этноцентризм – одно из серьёзных препятствий на пути полноценного межкультурного общения, поскольку люди, ослеплённые
чувством превосходства над другими, не могут оценить и понять иные культурные ценности,
поведение, представления, а значит, они не могут понять партнёра по коммуникации. Межкультурная коммуникация представляет собой культурно обусловленный процесс, все составляющие которого находятся в тесной связи с культурной (национальной) принадлежностью участников процесса коммуникации. Поскольку один человек субъективно оценивает
другого в контексте своего культурного опыта, такие проявления, как этноцентризм и негативные культурные стереотипы, могут нанести серьёзный урон межкультурному общению.
Таким образом, именно этноцентризм японцев заставляет оценивать Блэкторна как варвара и
становится причиной многих коммуникативных провалов.
Откровенность физиологических и сексуальных отправлений также не перестает шокировать Блэкторна, в то время как японцы воспринимают эти процессы как неотъемлемую и одновременно абсолютно естественную сторону жизни:
«”What’s more normal, Anjin-san? Bodies are normal, and differences between men and women
are normal?”
“Yes, but it’s, er, just that we’re trained differently.”
“But now you’re here and our customs are your customs and normal is normal. Neh?
Normal was urinating or defecating in the open if there were no latrines or buckets, just lifting
your kimono or parting it and squatting or standing, everyone else politely waiting and not watching, rarely screens for privacy? Why should one require privacy? And soon one of the peasants
would gather the feces and mix it with water to fertilize crops. Human manure and urine were the
only substantial source of fertilizer in the Empire. There were few horses and bullocks, and no other
animal sources at all. So every human particle was harbored and sold to the farmers throughout the
land. And after you’ve seen the highborn and the lowborn parting or lifting and standing or squatting, there’s not much left to be embarrassed about» (Clavell, 532-533).
Как видим из примера, у каждой нации представления о приличиях настолько несхожи,
что влекут за собой полнейшее фиаско в общении, препятствуя установлению согласия и
взаимопонимания. Коммуникативные сбои возникают по причине взаимоисключающих, несовместимых правил этикета двух культур, что позволяет предположить, что они не отмечены отношениями комплементарности (дополнительности), а скорее находятся в антагонистических отношениях.
Безумная жестокость, царящая в японском обществе, воспринимающаяся любым японцем
как норма повседневной жизни, не находит оправдания с точки зрения европейца и неизбежно заканчивается целым рядом коммуникативных неудач. Именно на жестокости наказания
зиждется вся правовая система японцев:
«“The Japanese are a simple people. And very severe. They truly have only one punishment –
death. By the cross, by strangulation, or by decapitation. For the crime of arson, it is death by burning. They have no other punishment – banishment sometimes, cutting the hair from women sometimes. But <…> most always it is death”» (Clavell, 237).
Однако для японца такое положение вещей не есть кровожадность, как это воспринимает
европеец, а абсолютно нормальный путь к установлению общественного порядка. Думается,
33
что такой характер философских взглядов с призывом к покорности, стойкости, нравственному совершенствованию был удобен верхушке общества:
«Karma is the beginning of knowledge. Next is patience. Patience is very important. The strong
are the patient ones. Patience means holding back your inclination to the seven emotions: hate, adoration, joy, anxiety, anger, grief, fear. If you don’t give way to the seven, you’re patient, then you’ll
soon understand all manner of things and be in harmony with Eternity» (Clavell, 649).
Для представителя японского народа смерть и жизнь на самом деле едины: «…death and
life are the same thing. This is the immutable law of nature» (Clavell, 326).
По мнению японца, жизнь может оборваться в любую минуту, а потому будущего нет:
«“Today you're here and nothing you can do will change that. Today you're alive and here and
honored, and blessed with good fortune. Look at this sunset, it’s beautiful, neh? This sunset exists.
Tomorrow does not exist. There is only now. Please look. It is so beautiful and it will never happen
ever again, never, not this sunset, never in all infinity”» (Clavell, 499).
В японской пословице отражена та же ментальность: «A man’s fate is a man’s fate and life is
but an illusion». Нужно заметить, что ни в одной из форм языкового творчества народа с такой силой и так многогранно не проявляется его менталитет, так кристаллически не отлагается его национальная история, общественный строй, быт, мироощущение, как в поговорках
и пословицах. Таким образом, Джон Блэкторн постепенно ассимилируется, овладевает языковым кодом и даже получает титул самурая в знак признания его решения проститься с
жизнью в случае, если не будет отменен приказ об уничтожении целой деревни мирных жителей как возмездие за его невыученный в кратчайшие сроки японский язык. Культурный
шок постепенно сменяется аккультурацией, главный персонаж с каждым разом все лучше
ориентируется в новой системе координат и начинает понимать многое из того, что было
выше его понимания в начале общения с представителями японского лингвокультурного сообщества. Так, постепенно формируется поликультурная языковая личность Джона Блэкторна, свободно участвующая в межкультурной коммуникации. Количество коммуникативных
фиаско заметно снижается, и у естественного билингва формируются навыки эффективного
участия в иноязычном общении, благодаря чему взаимопонимание между представителями
различных национальностей становится реальностью. Таким образом, персонажи данного
произведения в познании и утверждении нового мира проходят через своего рода инициацию
в непривычном для себя культурном окружении, что на начальном этапе неизбежно сопровождается коммуникативными неудачами. В новых условиях они превращаются в «культурных метисов», в то же время осознавая несовместимость генетического кода, носителями которого они являются, с вновь приобретёнными привычками и стереотипами.
В заключение необходимо отметить, что ввиду постоянного расширения международных
контактов все настойчивее подчеркивается целесообразность развития межкультурной компетенции, поскольку при изучении иностранного языка во избежание коммуникативных неудач важно не только правильно понимать, что говорится, но ещё и владеть речевыми приёмами и фоновыми историко-культурными знаниями, столь привычными для носителей языка. Для того чтобы межкультурное взаимодействие было эффективным, а не конфликтным
следует учиться вживаться в чужую культуру, овладевать способностью взглянуть на мир ее
глазами. В целях достижения коммуникативного оптимума дискурса недостаточно владеть
одним языковым кодом, следует преодолевать этноконфессиональные барьеры. Давно известно, что в условиях новой, мультикультурной ситуации, когда в силу вынужденного или
добровольного перемещения героев из одной страны в другую и превращения транзитности
в жизненную константу человека той или иной эпохи, как следствие, возникает множество
феноменов слияния и гибридизации культурных, религиозных, национальных и гендерных
параметров человеческого бытия. Именно такой «гибридизации» подвергся главный персонаж исследуемого романа, превратившись в мультикультурную личность, играющую роль
координатора в межкультурной вербальной коммуникации.
34
Библиографический список
1.
2.
3.
Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание [Текст] / А. Вежбицкая . – М. : Русские словари, 1996. – C. 393.
Кабакчи, В.В. Закономерности языка межкультурного общения [Текст] / В.В. Кабакчи // Практика англоязычной межкультурной коммуникации. – СПб. : Изд-во «Союз», 2001. – С. 418–430.
Пигалев, А.И. Ойген Розеншток-Хюсси, мыслитель в постхристианскую эпоху [Текст] / А.И Пигалев // Розеншток-Хюсси О. Бог заставляет нас говорить. (История философии в памятниках).– М. : Канон+, 1997. –
С. 245 – 273.
Список источников примеров
1.
Clavell, J. Shōgun [Text] / J. Clavell. – New York : – A Dell Book, 1997.
УДК 802.0 – 3
ББК 81.432.1 – 3
О.В. Ерёмина
ПЕРЦЕПТИВНО-ОЦЕНОЧНАЯ СЕМАНТИКА РЯДА РЕЧЕВЫХ ГЛАГОЛОВ
В статье представлен анализ коммуникативных предикатов с перцептивно-оценочным
компонентом. Анализ осуществлен с позиции Наблюдателя-интерпретатора, производящего оценку речевого поведения говорящего.
Ключевые слова: Наблюдатель; говорящий; коммуникативный предикат; перцептивнооценочный компонент; аксиологическая иерархия.
O.V. Eryomina
PERCEPTIVE AND EVALUATIVE SEMANTICS OF SOME SPEECH-ACT VERBS
The article presents the analysis of communicative predicates, including perceptive and evaluative component. The analysis is done from the point of view of the Observer who acts as an interpreter and evaluates speech behavior of the speaker.
Key words: Observer; speaker; communicative predicate; perceptive and evaluative components; axiological hierarchy
В английском языке существует большая группа речевых предикатов с перцептивнооценочным компонентом. Этот компонент представлен в семантике множества глаголов, используемых для выражения прямой и косвенной речи, а также для описания коммуникативных актов и процессов (см., напр. : [Булыгина, 1994]). При анализе предикатов с перцептивно-оценочным компонентом большую роль играет акустическая, паралингвистическая составляющая, характеризующая речевую коммуникацию. Проведение параллели между звуками, издаваемыми человеком, и звуками, издаваемыми различными насекомыми, птицами и
животными, указывает на то, что это сходство разноприродных звуков есть следствие возникновения у интерпретатора специфического образа субъекта речевого акта. Голосовые
признаки уточняют, а порой и однозначно задают конкретный тип речевого акта в процессе
коммуникации.
Анализируемые предикаты, о которых пойдет речь, это глаголы следующего типа: to snap,
to hammer, to whine, to stammer, to bark, to growl, to hiss, to snarl, to roar, to coo, to trill, to
cluck, to chirp и т.д. Анализ словарных дефиниций толковых словарей английского языка позволил выделить 5 групп глаголов с таким перцептивно-оценочным компонентом, характеризующим речевую коммуникацию:
35
1. Глаголы, описывающие звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые с механическими
звуками: to rasp, to squeal.
2. Глаголы, описывающие звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые со звуками, издаваемыми в мире животных: to bark, to growl, to snarl, to roar, to hiss, to whimper, to snuffle, to
bleat, to bellow, to snap, to grumble.
3. Глаголы, описывающие звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые со звуками, издаваемыми в мире живой природы: to murmur, to mutter, to wail, to thunder, to hum, to buzz, to
babble, to mumble.
4. Глаголы, описывающие звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые со звуками, издаваемыми в мире птиц: to coo, to trill, to cluck, to chirp, to squawk, to shriek.
5. Глаголы, описывающие звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые с физиологическими
звуками: to sniff, to whine, to blubber, to snort, to stammer.
Основная задача, стоящая перед нами в рамках данной статьи, – определить, каким образом концепты оценки и восприятия взаимодействуют друг с другом в семантике целого ряда
глаголов, а также выделить перцептивно-оценочный компонент и детально рассмотреть его с
позиции Наблюдателя-интерпретатора, поскольку такие глаголы выражают «впечатление
внешнего наблюдателя» [Wierzbicka, 2003, с. 163] .
Категория оценки часто приравнивается к категории ценности. Центральной фигурой для
определения природы оценки выступает отдельный человек, общество или нация в целом.
Человек, осуществляя оценку, сам становится её частью, а производимое им оценочное высказывание, в свою очередь, оказывает влияние на адресата и, как следствие, на ход всей
жизни в целом. Оценка не только является неотъемлемой частью нашей жизни, более того,
она «придает ей целостность, во многом предопределяя поведение аксиологических значений в контексте речи и речевых актов» [Арутюнова, 1999, с. 183].
Данная статья посвящена оценке в терминах категории Наблюдателя. Оценочный компонент в рассматриваемых нами предикатах восходит к Наблюдателю-интерпретатору [Плотникова, 2000], оценивающему специфику речевого поведения говорящего. Появление в научном дискурсе новой метакатегории Наблюдатель обусловлено переосмыслением процессов восприятия в целом, а также интересом к способам взаимодействия субъекта восприятия
с внешним миром. Такой Наблюдатель выступает не только в роли субъекта восприятия, но
и в роли создателя мира: «Мир – это не просто мир, а мир, увиденный глазами человека,
пропущенный через его сознание. Сам человек назвал мир миром, означил его именем, как и
все то, что существует в мире» [Петрова, 2004, с. 36].
Наблюдатель выступает не только в роли субъекта восприятия, это говорящая и мыслящая
языковая личность, подвергающая увиденное и услышанное тщательному анализу. «Наблюдатель – это субъект не только перцептивно-когнитивный, но и коммуникативный, это существо, “живущее в языке”, в дискурсе» [Верхотурова, 2008, с. 234].
Основная задача, стоящая перед Наблюдателем, который может выступать как в роли участника коммуникации, так и в роли стороннего слушателя, не просто передать пропозициональное содержание высказывания, но и то, каким образом это высказывание было осуществлено. Именно фигура Наблюдателя позволяет передать коммуникативное действие и одновременно дать характеристику субъекта речевого акта и его отношение к остальным участникам коммуникации. Наблюдатель в дискурсе выступает в роли когнитивно-аффективного
субъекта, описывающего различные способы произведения речи.
Остановимся на глагольной группе, описывающей звуки голоса субъекта речи, ассоциируемые со звуками, издаваемыми в мире птиц. Эта группа будет детально рассмотрена на
примере глаголов to coo, to trill, to chirp, to cluck.
Поскольку анализ глаголов производится с учетом аналитического метапонятия Наблюдатель, можно говорить о совокупности оценочных характеристик речевого акта, создаваемых
Наблюдателем-интерпретатором. Эта совокупность представляет собой некоторую аксиологическую иерархию, в которой собственно перцептивные, поверхностные параметры оценки
36
влекут за собой оценку глубинного уровня, описывающую психологическое состояние субъекта речевого акта:
1) звуковая характеристика голоса;
2) оценочная составляющая, характеризующая аффективно-когнитивное состояние
субъекта речи.
Обе характеристики, в свою очередь, разложимы на более конкретные смысловые компоненты, имеющие отношение как к параметрическим и мелодическим видам голосовых тонов,
так и к собственно оценочной интерпретации. Последняя несет весьма разнообразную информацию, включающую эмоциональное состояние субъекта речевого произведения и/или
его настроение, отношение субъекта речи к обсуждаемому предмету, отрицательное/положительное отношение самого Наблюдателя к речевому произведению и его создателю.
Возвращаясь к перцептивно-оценочному состоянию анализируемых глаголов, рассмотрим
параметрические и мелодические характеристики воспринимаемого голоса. Эти характеристики сообщают слушающему сведения о личностных свойствах говорящего. Принято различать встроенные характеристики голоса (пол, возраст, артикуляционные дефекты и проч.)
и окказиональные свойства, связанные с текущим физиологическим и эмоциональным состоянием субъекта речевого акта (см., напр. : [Кодзасов, 2000]). Среди встроенных характеристик голоса нас будут интересовать следующие:
• тональные (высокий/низкий и т.п. голос);
• громкостные (сильный голос/тихий и т.п. голос);
• фонационные (сиплый/надтреснутый и т.п. голос);
• синкретические (грудной/утробный и т.п. голос);
• общая организация речи (говорить отрывисто/плавно и т.п.).
Рассмотрим первый коммуникативный предикат выделенной нами группы – глагол to coo,
который толкуется в словарях следующим образом:
to coo: 1) to speak gently and lovingly; to express gently and lovingly; utter with a coo [Webster, 1970];
2) when someone coos, they speak in a very soft, quiet voice [Collins cobuild, 1991];
3) to talk fondly, amorously, or appreciatively [Webster, 1973];
4) say in a soft murmur: to coo one’s words, где murmur: softly spoken words: subdued expression of a feeling [Hornby, 1982] 1.
Речевой компонент значения этого глагола выражается в толкованиях максимально эксплицитно иллокутивными глаголами speak, utter, talk, say. Толкования содержат также компоненты, описывающие способ говорения: gently, lovingly, fondly, amorously, appreciatively.
Такой способ говорения свидетельствует о чувствах субъекта речи к адресату: She rocked
back and forth cooing endearments to her child [Collins cobuild, 1991]. Эмоциональный компонент (expression of a feeling) является обязательным для семантики этого глагола и в содержательном отношении всегда носит исключительно положительный характер – любовь,
обожание, нежность и т.п. Кроме того, в дефинициях содержится информация об особенностях голоса субъекта речи, описываемой глаголом to coo: soft, quiet (voice), softly spoken
words, где soft: (of sounds): subdued, not loud [Hornby, 1982]. Мягкий и тихий голос, согласно
Г.Е. Крейдлину, имеет свои особые характеристики: «тихий голос – это прежде всего выражение интимности, это задушевная беседа, разговор двух любящих сердец… Он близок к
шепоту, к шепотной речи…Тихий голос сродни голосу задушевному, мягкому, теплому или
лирическому, которые тоже предполагают интимное обращение к адресату…» [Крейдлин,
2000, с. 465].
1
Для анализа отобранных нами речевых глаголов было просмотрено порядка 10 толковых словарей английского языка. В
результате было выявлено, что один глагол зафиксирован как речевой в четырех словарях, как, например, в случае с рассматриваемым нами глаголом to coo, а другой, например, to trill, как речевой глагол зафиксирован только в трех словарях.
Этим объясняется разное количество приведенных толкований в случае каждого конкретного глагола.
37
В иерархию перцептивно-оценочного аспекта значения глагола to coo входит собственно
перцептивный компонент, содержащий параметрические и мелодические характеристики
воспринимаемого голоса. Согласно данным, представленным в толковых словарях английского языка, для семантики глагола to coo важна громкостная характеристика, указывающая
на определенную манеру говорения и специфику голоса: softly spoken words, soft murmur.
Вторичный образно-перцептивный компонент в семантике этого глагола основан на метафоре, одной из функций которой является создание образов и представлений. Производное
коммуникативное значение глагола to coo вырастает из исходного to make the soft, murmuring
(as of doves). Метафоризация осуществляется за счет возникновения визуального образа воркующих голубей и переноса этого образа на особый способ говорения. Метафора помогает
более четко передать эмоциональное состояние субъекта речевого акта.
Для коммуникативного предиката to trill английские толковые словари предлагают следующие дефиниции:
1) to say with repeated short high notes; to say sth. in a pleasant high cheerful notes [Longman,
2001];
2) if a woman trills, she talks or laughs in a high-pitched voice that sounds rather musical
[Collins cobuild, 1991];
3) to sound, speak, sing or play with a trill [Webster, 1970].
Как и в случае с предыдущим предикатом, речевой компонент значения выражен глаголами say, talk, speak. Касательно способа говорения можно отметить, что в словарных толкованиях есть указание на то, что такой способ присущ женской манере речи: if a woman trills
[Collins cobuild, 1991]. В отличие от рассматриваемого ранее глагола to coo, для семантики to
trill важны не громкостные, а тональные характеристики (high-pitched voice), указывающие, в
свою очередь, на определенную манеру речи субъекта коммуникативного акта: ‘Have a nice
time, darling’, she trilled [Webster, 1970].
Наличие в словарных толкованиях такого компонента, как rather musical, указывает на
положительную оценку Наблюдателем-интерпретатором данного способа говорения в целом. Компонент, характеризующий чувства говорящего, в семантике анализируемого глагола
ослаблен, не так акцентирован, как в случае с глаголом to coo. Поэтому в семантике глагола
to trill нет указания на эмоциональное состояние или отношение говорящего к адресату.
Третий коммуникативный предикат, отнесенный нами к данной группе – to chirp, получает следующие словарные толкования:
1) to speak in a cheerful, high voice [Longman, 2001];
2) to speak in a lively, shrill way; to utter in a sharp, shrill tone [Webster, 1970];
3) you say that a person chirps when they speak in a cheerful high-pitched voice [Collins
cobuild, 1991];
Как и в двух предыдущих глаголах, речевой компонент значения в рассматриваемом коммуникативном предикате эксплицирован глаголами speak, utter, say. Необходимо отметить
еще одно сходство данного предиката с предыдущим глаголом to trill: главной характеристикой голоса в обоих случаях является тональная (high voice, high-pitched voice), а не громкостная характеристика, как в случае с to coo. Имеется некоторая оценочная характеристика
(cheerful), так же как и у глагола to trill, но не столь эксплицитно выраженная, как у глагола
to coo. Признаковое слово сheerful характеризует настроение субъекта речи как бодрое, веселое, жизнерадостное. Хотя характеристика high присуща скорее женскому голоса, так могут
говорить и мужчины, ср.: ‘Yes, all finished’, he chirped [Longman, 2001]. Так же как и в случае
коммуникативного предиката to coo, здесь присутствует образная составляющая: метафоризация значения построена на ассоциации с миром птиц или насекомых: if a bird or an insect
chirps [Longman, 2001]. В данном коммуникативном предикате отсутствует ярко выраженная
оценка чувств субъекта речи. Но при этом есть компонент значения, указывающий на некоторое временное состояние или настроение – cheerful. Данный коммуникативный предикат
характеризуется еще одной индивидуальной особенностью: значение этого глагола можно
назвать «двойственным». В отличие от двух предыдущих глаголов рассматриваемой нами
38
группы (to coo и to trill) коннотативное значение глагола to chirp синкретично сочетает в себе
положительный компонент значения cheerful, с одной стороны, и признак shrill, с другой, где
shrill: 1) having or emitting a sharp high-pitched tone or sound; accompanied by sharp high-pitched
sounds or cries; 2) having a sharp or vivid effect on the senses [Merriam-Webster’s]. Как видно из
представленных словарных толкований признакового компонента shrill, имеется указание на
отрицательную коннотацию: having a sharp… effect on the senses, где слово sharp толкуется
следующим образом: not gradual or gentle; brisk; harsh; shrill; strongly marked [Collins Dictionary and Thesaurus, 1998].
Коннотативное значение предиката to cluck, рассматриваемого в рамках выделенной
группы, также нельзя однозначно охарактеризовать как положительное или отрицательное.
Для начала рассмотрим дефиниции, приведенные к данному глаголу в толковых словарях
английского языка:
1) to express sympathy or disapproval by saying sth, or by making a short low noise with your
tongue [Longman, 2001];
2) If you cluck or cluck over someone or sth. you talk in a way that shows that you disapprove
of them or of sth that has been done or said; you talk in a way that shows that you like them or want
to make a lot of fuss of them [Collins cobuild, 1991];
3) to utter with such a sound (to cluck one’s disapproval) [Webster, 1970];
4) cluck – (a sound) the low short noise that a hen makes when calling her chickens or sitting
on her eggs [Longman, 1990].
Как и в трех предыдущих глаголах, иллокутивное значение глагола to cluck выражено в
дефинициях глаголами say, talk, utter.
Звуковая характеристика голоса – low (тональная), short (прерывистость произнесения
звука/звуков – общая организация речи). Такая характеристика голоса и способа говорения
вызывает ассоциации со звуками, издаваемыми курицей: When a hen makes noise it clucks
[Collins cobuild, 1991]. Таким образом, осуществляется метафорический перенос первичного
значения глагола из области природных звуков, издаваемых птицами, в область речевой
коммуникации. Эта метафора отвечает за вторичную перцептивно-образную составляющую
(вторичный перцептивно-образный аспект) значения коммуникативного предиката to cluck.
Оценочная составляющая, характеризующая эмоциональное состояние субъекта речи, в
данном глаголе носит двойственную окраску: you disapprove и you like. Она характеризует не
только эмоциональное состояние или чувства, как в случае с воркованием. Она может относиться к настроению или отношению к адресату: Elsa clucked over him and kept giving him
glasses of orange juice [Collins cobuild, 1991]. Данный пример демонстрирует заботу, проявляемую по отношению к адресату.
В случае глагола to cluck речь идет об отношении к кому-то или к чему-то. Этот «кому-то»
вполне может и не быть адресатом: The woman clucked disapprovingly over the shortness of her
curly hair [Collins cobuild, 1991]. А вот в случае глагола to coo чувства и эмоции субъекта речи, подмеченные Наблюдателем, имеют отношение именно к адресату: He was cooing in her
ear [Longman, 2001]. Отношение различно по содержанию: to coo – любовь и нежность, to
cluck – одобрение или, наоборот, неодобрение, в зависимости от коммуникативнопрагматического контекста: The women stood together clucking over her scandalously short skirt
[Webster, 1970]. В данном примере речь явно идет о неодобрительном отношении женщин
касательно неимоверно короткой юбки некой особы, а вот следующий пример демонстрирует положительное отношение к предмету восхищения: ‘Such a pretty babe’, clucked Mrs. Morrison [Collins cobuild, 1991].
Поскольку оценочная составляющая в глаголе to cluck характеризует отношение субъекта
речи к кому-то или чему-то как положительное или отрицательное в зависимости от контекста высказывания, сам звук не содержит в себе указание на положительную или отрицательную оценку. Звук, описываемый глаголом to cluck, – специфический «гибрид», сочетающий в
себе и то, и другое.
39
Итак, анализ глаголов показал, что коммуникативные предикаты рассматриваемой нами
группы объединены перцептивной семантикой. Эта семантика рассматривается в терминах
аксиологической иерархии, состоящей из следующих аспектов: перцептивного компонента
иерархии – параметрические (громкий/тихий голос) и мелодические (тональные, громкостные, фонационные, синкретические и характеристика общей организации речи) характеристики голоса, и собственно оценочный компонент, описывающий когнитивно-аффективное
состояние субъекта речевого акта.
В целом, у предикатов рассмотренной группы можно проследить наличие как общих, так
и отличительных признаков. Так, например, у предикатов to chirp и to trill есть общий признак – тональная характеристика голоса, а to cluck и to chirp объединяет неоднозначность,
двойственность значения. В то же время оценочный компонент в семантике to trill не так акцентирован, как в семантике коммуникативного предиката to coo. Предикат to coo, в свою
очередь, имеет наиболее ярко выраженную оценочную характеристику.
Предикаты, входящие в состав анализируемых глагольных групп, как нельзя лучше подходят не только для обозначения коммуникативной ситуации, но и для создания образа субъекта речи. Рассматриваемые глаголы содержат описательную интерпретативную характеристику и указывают на присутствие Наблюдателя, который не является субъектом речевого
акта, а выступает в роли интерпретатора речевого акта.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека [Текст] / Н.Д. Арутюнова. – 2-е изд., испр. – М. : Языки русской
культуры, 1999.
Булыгина, Т.В. Оценочные речевые акты извне и изнутри [Текст] / Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев // Логический анализ языка. Язык речевых действий. – М. : Наука, 1994. – С. 49–59.
Верхотурова, Т.Л. Фактор Наблюдателя в языке науки [Текст] : монография / Т.Л. Верхотурова. – Иркутск :
ИГЛУ, 2008.
Кодзасов, С.В. Голос: свойства, функции и номинации [Текст] / С.В. Кодзасов // Язык о языке: сб. статей. –
М. : Языки русской культуры, 2000. – С. 502–526.
Крейдлин, Г.Е. Голос, голосовые признаки и оценка речи [Текст] / Г.Е. Крейдлин // Логический анализ языка. Язык речевых действий. – М. : Наука, 1994. – С. 141–152.
Петрова, Н.В. Интертекстуальность как общий механизм текстообразования англо-американского короткого рассказа [Текст] / Н.В. Петрова. – Иркутск : ИГЛУ, 2004.
Плотникова, С.Н. Неискренний дискурс (в когнитивном и структурно-функциональном аспектах) [Текст] /
С.Н. Плотникова. – Иркутск : ИГЛУ, 2000.
Collins Cobuild: Collins Birmingham University International language Database [Text]. – English Language Dictionary, 1991.
Collins Pocket Dictionary and Thesaurus [Text]. – Harper Collins Publishers, 1998.
Hornby. – Oxford advanced learner’s dictionary of current English [Text]. – Oxford University Press, 1982.
Longman Dictionary [Text]. – Harlow : Longman, 2001.
Webster’s New Collegiate Dictionary [Text]. – Springfield: G. & C. Merriam Co., 1973.
Webster’s. – Webster’s New World Dictionary [Text]. – Second College Edition: David B. Guralnik, 1970.
Wierzbicka, A. Semantics: primes and universals [Text] / A. Weirzbicka. – Oxford : Oxford University Press, 1996.
УДК 811.111.
ББК 81.2
Н.В. Клепиковская
СИСТЕМНОСТЬ КАК ИММАНЕНТНЫЙ ПРИЗНАК МАКРОТЕРМИНОСИСТЕМЫ
СУДОСТРОЕНИЯ
Статья посвящена рассмотрению системности как наиболее важного принципа построения терминологической системы судостроения. Основными системными характери40
стиками данной отраслевой терминологии являются ее структурность, иерархичность,
взаимозависимость терминов как основных элементов микротерминосистем.
Ключевые слова: терминологическая система; судостроительная терминология; системность.
N.V. Klepikovskaya
THE IMMANENT SYSTEMATIC FEATURES OF SHIPBUILDING
MACROTERMINOLOGICAL SYSTEM
The article draws attention to the systematic features as the most important principle of shipbuilding terminology. The main systematic characteristics of this terminology branch are considered to be its structure, hierarchical organization and interdependence of terms as the basic terminology elements.
Keywords: terminological system; shipbuilding terminology;, systematic features.
Общепризнанным фактом в лингвистике является то, что язык – это система взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов [Султанова, 2008, с. 129]. Языковая система представляет собой множество, включающее в себя различные подсистемы, такие, к примеру, как
стандартный язык, диалектный язык, язык науки и техники [Герд, 1993, с. 30]. Последний
содержит в себе подсистемы языков отдельных наук и отраслей знания, одним из которых
является подъязык судостроения, охватывающий подъязыки сварки, судовых энергетических
установок, электротехники, гидродинамики, гальванотехники и т.д. Таким образом, система
судостроительной терминологии представляет собой иерархически выстроенную систему.
При изучении судостроительной терминологии важную роль играет принцип системности, поскольку в основе любой терминологии лежат строго системные отношения между
терминами, воплощающими принцип единства выражения и содержания [Петрова, 1999, с.
65]. Системность такого рода носит внутренний характер, поскольку выражает отношения
между терминами внутри терминосистемы, будучи отлична при этом от системности внешней, реализуемой на уровне общего языка, в который любая терминосистема входит на правах части [Иванов, 2004, с. 91]. С учетом понятийной и структурной организации терминологии внутренняя системность предполагает, что каждый термин соотносится с определенным
понятием специальной области знания, занимая свое место среди других терминов, т.е. термин, как и обозначаемое им понятие, должен быть включен в систему и существовать как
единица данной системы. Терминология тесно связана с областью знаний, понятия которой
она описывает. Поскольку в любой науке понятия представляют собой определенную систему, то и термины, их обозначающие, также связаны между собой определенными отношениями [Фомина, 2006, с. 78].
Системность судостроительной терминологии выявляется при выделении в ее составе целого ряда микротерминосистем. Терминологическая лексика данной области знания может
быть систематизирована и классифицирована на основании семантического критерия, который позволяет отнести термин к той или иной микротерминосистеме. Макротерминосистема
судостроения представляет собой совокупность терминологических единиц, объединенных
общим семантическим признаком (т.е. имеющих общий компонент значения), который позволяет терминам входить в определенную микротерминосистему и отражать в языке определенную понятийную сферу. Помимо этого терминологические единицы оказываются связанными регулярными и системными отношениями синтагматического и парадигматического свойства (синонимические, антонимические, гипонимо-гиперонимические и т.д.).
Путем сплошной выборки из словарей современного английского языка, содержащих
термины, относящиеся к морской (судостроительной) тематике, были отобраны 2762 лексемы, обслуживающие различные отрасли судостроения. Все терминологические единицы
классифицированы в соответствии с их отнесенностью к различным микротерминосистемам:
I. Устройство судна
41
1.1. Судовые помещения
1.2. Корпус судна
1.3. Части судна
II. Судовые устройства
2.1.Грузовые устройства
2.2. Буксирные устройства
2.3. Якорные устройства
2.4. Швартовные устройства
III. Системы обеспечения движения судов
3.1. Движители
3.2. Судовые энергетические установки
3.2.1. Главные судовые энергетические установки
3.2.1.1. Турбина
3.2.1.2. Двигатель
3.2.2. Вспомогательные судовые энергетические установки. Судовая котельная установка
3.2.2.1. Котел
3.2.2.1. Насос
3.2.2.1. Трубопровод
IV. Типы судов
V. Рангоут
VI. Навигация
VII. Мореходные качества
VIII. Док
IX. Профессии
X. Терминология смежных отраслей
10.1. Электротехника
10.2. Акустика
10.3. Гидродинамика
10.4. Гальванотехника
XI. Сварочные процессы
XII. Слесарные операции и инструменты
XIII. Контрольно-измерительные приборы
XIV. Крепежное изделие
XV. Свойства материалов
XVI. Единицы измерения
XVII. Дельные вещи
Отобранная терминологическая лексика классифицирована по 17 микротерминосистемам
(см. диаграмму № 1).
Диаграмма №1
42
1%
Системы обеспечения движения судов
1%
Терминология смежных научных дисциплин
Устройство судна
1%
Крепежное изделие
1%
Cлесарные операции и инструменты
1%
Судовые устройства
1%
Док
2%
5%
3%
Контрольно-измерительные приборы
3%
Сварочные процессы
20%
Навигация
6%
Рангоут
Типы судов
Единицы измерения
Дельные вещи
8%
20%
8%
Свойства материалов
Мореходные качества
10%
10%
Профессии
Диаграмма
Распределение терминов судостроения по микротерминосистемам на основе
семантического признака
Результаты систематизации судостроительной терминологии показывают, что наиболее
распространенными являются термины микротерминосистем «Система обеспечения движения судов» (20% от всей терминологической лексики), «Терминология смежных отраслей»
(20%), «Устройство судна» (10%), «Крепежное изделие» (10%), «Судовые устройства» (8%)
и «Слесарные операции и инструменты» (10%). Большая часть терминов (около 58%), входящих в перечисленные выше микротерминосистемы, составляет основу судостроительной
терминологии, поскольку служит целям описания собственно устройства судна, а также отображает основные операции и инструменты, используемые в ходе строительства, ремонта и
технического обслуживания судов.
По результатам систематизации терминологического массива судостроения к наиболее распространенной группе терминов относятся терминологические единицы смежных отраслей,
таких, как акустика, электротехника, гидродинамика, гальванотехника. Данный факт можно
объяснить важностью применения знаний данных областей знания в процессе проектирования
и строительства судов.
К числу наименее распространенных микротерминосистем относятся: «Типы судов» (1%),
«Мореходные качества» (1%), «Профессии» (1%), «Свойства материалов» (1%), «Дельные
вещи» (1%), «Единицы измерения» (1%), «Рангоут» (2%), «Навигация» (3%), «Сварочные
процессы» (3%), «Контрольно-измерительные приборы» (5%), «Док» (6%). В совокупности
данные микротерминосистемы составляют четвертую часть (24%) всех проанализированных
терминов судостроительной терминологии.
Ниже приводятся примеры терминов, входящих в состав всех микротерминосистем, составляющих судостроительную макротерминосистему:
1. Примеры терминологии устройства судна: control cabin ‘рубка управления’, galley house
‘камбузная рубка’, fantail frame ‘кормовой шпангоут’, rib ‘шпангоут’, stem foot ‘хвостовик
форштевня’ (Лысенко, 63, 261, 215, 443, 208), blanket ‘оболочка’, ‘покрытие’ (Лысенко, 44;
Layton, 30), skin ‘наружная обшивка’ (Лысенко, 482; Layton, 191).
2. Примеры терминологии судовых устройств: bridge crane ‘мостовой кран’, derrick foot
‘шпор грузовой стрелы’, lifting eye ‘подъемный рым’, traveling hoist ‘передвижной подъем43
ник’, sister hooks ‘двойной гак’, lazy rope ‘удавной строп’, swan-necked davit ‘S-образная
шлюп-балка’ (Лысенко, 118, 208, 184, 256, 258, 450, 127).
3. Примеры терминологии систем обеспечения движения судов: blade face ‘нагнетающая
поверхность лопасти’, cooling coil ‘охлаждающий змеевик’, paddle ‘лопасть’, turbine drum
‘ротор турбины’, connecting rod fork ‘вилка шатуна’, cylinder cap ‘колпак воздушного/газового баллона’, driver ‘ведущий элемент передачи’, pancake engine ‘двигатель с радиально-горизонтальным расположением цилиндров’, boiler clothing ‘обшивка котла’, pump
governor ‘регулятор давления насоса’, blind hole ‘глухое отверстие’, swan-neck ‘S-образное
колено трубы’, singing propeller ‘поющий гребной винт’ (Лысенко, 184, 92, 370, 159, 211, 66,
158, 172, 88, 235, 257, 347, 407).
4. Примеры терминологии типов судов: cable layer ‘кабелепрокладочное судно’, dry cargo
carrier ‘сухогрузное судно’, mule ‘толкач’, ‘тягач’, mother ship ‘плавбаза’, racer ‘быстроходное судно’, sister ship ‘однотипное судно’, trader ‘торговое судно’ (Лысенко, 299, 70, 344,
474, 417, 475, 548).
5. Примеры терминологии рангоута: masthead ‘топ мачты’, ‘стеньга’, sail парус’, stick
‘мачта’, ‘стержень’, tower mast ‘башнеподобная мачта’, heel piece ‘шпор мачты’ (Лысенко,
328,455, 503, 327, 381).
6. Примеры терминологии навигации: drift ‘дрейф’, flange ‘отбортовка’, heeling ‘крен’,
‘кренование’, rambling ‘рыскание’, zigzag ‘противолодочный маневр «зигзаг»’ (Лысенко, 156,
199, 253, 420, 596).
7. Примеры терминологии мореходных качеств: floatage ‘плавучесть’, displacement ‘водоизмещение’, navigability ‘мореходность’, ‘мореходные качества’, operability ‘работоспособность’, trim ‘посадка судна’, ‘дифферент’, watertightness ‘водонепроницаемость’ (Лысенко,
203, 147, 347, 361, 554, 584).
8. Примеры терминологии дока: dock ‘доковать’, ‘вводить в док’, dockhead ‘головная часть
дока’, landing apron ‘сходня’, ‘аппарель’, launching ‘спуск на воду’, ramp ‘слип’, ‘аппарель’,
rail foot ‘подошва рельса’, repairing basin ‘судоремонтный док’, ship-house ‘эллинг’, tool
house ‘инструментальная’, way ‘спусковой полоз’, ‘стапель’ (Лысенко, 150, 151, 25, 298, 420,
208, 37, 476, 261, 584).
9. Примеры терминологии наименования профессий: hand ‘рядовой член экипажа судна’,
steering ‘рулевой’, navigator ‘лоцман’, pilot ‘штурман’ (Лысенко, 243, 501, 347, 382).
10. Примеры терминологии смежных отраслей: branch box ‘разветвительная коробка’,
bridge circuit ‘мостовая схема’, brush ‘контактная щетка’, cable gallery ‘коридор электрокабелей’, dovetail ‘ласточкин хвост’, finger contact ‘штырь’, noise killer ‘шумоподавитель’, noise
immunity ‘помехозащищенность’, cavern ‘кавитационная каверна/область’ (Лысенко, 53, 82,
58, 222, 153, 105, 350, 72).
11. Примеры терминологии сварочных процессов: joint ‘шов’, ‘спайка’, ‘муфта’, electrode
arm ‘электрододержатель’, meeting ‘стык’ (соединение деталей), root ‘корень шва’, toe ‘кромка шва’, welder ‘сварщик’, ‘сварочная установка’, welding head ‘сварочная головка’, welding
arc ‘сварочная дуга’ (Лысенко, 287, 27, 331, 449, 543, 586, 249, 25).
12. Примеры терминологии слесарных операций и инструментов: butterfly-type fuse puller
‘клещи для предохранителей с ручками’ (Фаворов, 503), apron ‘фартук токарного станка’,
crocodile shears ‘аллигаторные (рычажные) ножницы’, die head ‘резьбонарезная головка’,
drill head ‘сверлильная головка станка’, drill sleeve ‘переходник для сверл с конусными хвостовиками’, eyebar ‘стержень с проушиной на конце’, folder ‘фальцовщик’, ‘фальцовочный
станок’, gear-tooth grinding ‘зубошлифование’, marriage ‘точная пригонка одной детали к
другой’, saddle feed ‘подача суппорта’, saw-tooth ‘пилообразный’, spindle head ‘шпиндельная
бабка’ (Лысенко, 25, 472, 248, 483, 184, 208, 238, 327, 190, 456, 249).
13. Примеры терминологии контрольно-измерительных приборов: coder ‘кодирующее
устройство’, ball governor ‘центробежный регулятор с шаровыми грузами’, finder ‘пеленгатор’, fork lever ‘вильчатый рычаг’, governor ring ‘регулирующее кольцо’, guide ‘направляю-
44
щее устройство’, master controller ‘контргрейфер’, register ‘регистрирующее устройство’,
pilot claw ‘главный регулятор’ (Лысенко, 90, 235, 195, 303, 445, 240, 109, 431, 85).
14. Примеры терминологии крепежного изделия: cap nut ‘колпачковая гайка’, butterfly bolt
‘болт-барашек’, bolt head ‘головка болта’, collar ‘переходная муфта’, coupler head ‘соединительная головка’, cup head ‘полукруглая головка’, dead joint ‘глухое соединение’, dog clutch
‘кулачковая муфта’, ear nut ‘крыльчатая/барашковая гайка’, horseshoe clamp ‘подковообразная скоба’, king bolt ‘главный болт’, ‘шкворень’, male adapter ‘переходная муфта с внешней
резьбой’, piano head ‘высокая полукруглая головка шурупа’, screw eye ‘рым с резьбовым
концом’, thumb nut ‘барашковая гайка’, wing nut ‘барашковая гайка’ (Лысенко, 355, 50, 248,
93, 287, 88, 84, 51, 11, 184).
15. Примеры терминологии свойств материалов: corrodibility ‘корродируемость’, diffusivity
‘диффузность’, absorptivity ‘поглощаемость’, expansivity ‘расширяемость’, heat conduction
‘теплопроводность’, thermal diffusivity ‘температуропроводимость’, elasticity ‘излучательная
способность’, emissivity ‘упругость’ (Лысенко, 114, 143, 8, 182, 101, 165, 170).
16. Примеры терминологии единиц измерения: hand ‘хэнд’ (мера длины), knot ‘узел’ (единица скорости), foot ‘фут’ (мера длины), pace ‘пейс’ (единица длины), megavolt ‘мегавольт’,
megajoule ‘мегаджоуль’, megawatt ‘мегаватт’ (Лысенко, 243, 293, 208, 369, 331).
17. Примеры терминологии дельных вещей: waist rail ‘швартовная тумба’, life ring ‘спасательный круг’, breast rail ‘леерное ограждение в носовой части судна’, dead head ‘леерное
ограждение в средней части судна’ (Лысенко, 419, 445, 248).
Признак системности судостроительной терминологии реализуется на уровне гипонимогиперонимических отношений внутри системы. Все микротерминосистемы в макротерминосистеме судостроения организованы по иерархическому принципу и отражают родо-видовые
отношения между понятиями, характеризующими предметы и явления действительности.
Термины каждой микротерминосистемы объединены одним родовым понятием, которое отражено в названии группы. При этом родо-видовые связи выражаются терминамисловосочетаниями. В ряду таких словосочетаний постоянная (общая) их часть выражает родовую принадлежность (гипероним), а изменяемые части обладают уточняющей, ограничивающей функцией и выражают более узкие по своей семантике видовые понятия (гипоним),
например:
а) crawler crane ‘кран на гусеничном ходу’, dock crane ‘доковый кран’, electric crane ‘электрокран’, floating crane ‘плавучий кран’, gantry crane ‘портальный кран’, jib crane ‘стреловый
кран’, pontoon crane ‘плавкран’, tower crane ‘башенный кран’ (Лысенко, 118; Фаворов, 173);
б) polyphase generator ‘многофазный генератор’, turbine generator ‘турбогенератор’, jet
generator ‘струйный генератор’, trigger generator ‘пусковой генератор’, impulse generator
‘импульсный генератор’, gas turbine generator ‘газотурбогенератор’, gas generator ‘газогенератор’, foot-operated generator ‘генератор с педальным приводом’, current generator ‘генератор тока’, control generator ‘управляющий генератор’, electric generator ‘электрогенератор’
(Лысенко, 230, 231; Фаворов, 288, 289; Bruno, Mouilleron, 140).
Анализ приведенных выше в качестве примера терминологических словосочетаний показывает, что термины crane и generator, входящие в состав словосочетаний, являются родовыми понятиями (гиперонимами) по отношению к терминам с более конкретной семантикой,
выраженным сочетанием атрибутива и родового термина; приведенные примеры терминосочетаний представляют собой видовые понятия (гипонимы).
Гипонимо-гиперонимические связи выявляются, например, в рамках микротерминосистемы судовые помещения (см. схему № 1).
45
Ship premises
Ship
compartments
nose
compartment
fireroom
tiller flat
Ship houses
Ship bridges
Ship holds
aft house
flybridge
fishroom
cargo deckhouse
forebridge
coolroom
chart house
monkey
bridge
control house
deckhouse
forward house
galley house
pilot house
pump house
radio house
signal house
wheel house
Схема
Системность терминологии находит свое проявление на словообразовательном уровне.
Термины микротерминосистем группируются в словообразовательные гнезда и словообразовательные категории (типы). Ниже приводятся примеры словообразовательных гнезд, в которых терминологические единицы объединяются на основе общности корневой морфемы:
anchor ‘якорь’, ‘становиться на якорь’, anchorage ‘якорная стоянка’, anchoring ‘якорное
место’ (Лысенко, 20, 21; Bruno, Mouilleron, 78);
balance ‘балансировать’, balanced frames ‘шпангоут в средней части корпуса судна’,
balancer ‘стабилизатор’, balancing drum ‘разгрузочный поршень насоса/турбины’ (Лысенко,
34);
46
capacitance – ‘емкостное сопротивление’, capacitor exciter ‘емкостный возбудитель’, capacity
‘пропускная способность’ (Лысенко, 66, 67; Bruno, Mouilleron, 53);
carrier ‘носильщик’ (транспортное судно), carry ‘перевозить’, ‘перевозка’, carriage
‘транспортирование’, ‘транспортировка’ (Лысенко, 69, 70);
close ‘замыкать’, closed ‘замкнутый’, closer ‘замыкатель’, closing ‘замыкание’, closure ‘замыкание’ (Лысенко, 87, 88);
conduct ‘проводить’, conduction ‘проводимость’, conductive ‘кондукционный’, conductor
‘провод’, ‘проводник’ (Лысенко, 100, 101);
discharge ‘разряд’, ‘разрядка’, discharger ‘разрядник’, discharging ‘разряд’, ‘разрядка’ (Лысенко, 145);
disconnect ‘отключать’, disconnecting ‘отключение’, ‘размыкание’, disconnection ‘отсоединение’, disconnector ‘прерыватель’ (Лысенко, 146);
feed ‘питающая линия’, ‘фидер’, feeder ‘фидер’, ‘питательный провод’, feeding ‘питание’,
‘подача’ (Лысенко,190, 191);
freight ‘груз’, ‘фрахт’, freightage ‘фрахтовка’, ‘фрахтование’, freighter ‘грузовое судно’
(Лысенко, 217);
heat ‘нагревать’, heater ‘нагревательный прибор’, heating ‘нагрев’, ‘нагревание’ (Лысенко,
250, 251, 252);
hoist ‘подъемный механизм’, hoister ‘крановщик’, ‘подъемник’, hoisting ‘подъем’ (Лысенко, 256);
isolate ‘изолировать’, isolated ‘изолированный’, isolation ‘изоляция’, ‘изолирование’,
isolator ‘разъединитель’ (Лысенко, 285);
neutral ‘нейтральный провод’, neutralization ‘нейтрализация’, ‘размагничивание’,
neutralizing ‘размагничивание’, neutralize ‘размагничивать’ (Лысенко, 349);
travel ‘ход’, ‘передвижение’, ‘перемещаться’, traveler ‘передвижной кран’, ‘бегунок’,
travelling ‘передвижной’ (Лысенко,552);
weld ‘сварной шов’, ‘сваривание’, ‘сваривать’, welder ‘сварщик’, ‘сварочная установка’,
welding ‘сварка’, ‘сваривание’ (Лысенко, 586, 587; Bruno, Mouilleron, 20; Layton, 232).
Примеры словообразовательных типов, где терминологические единицы объединяются на
основе общего аффикса:
discharge ‘разряд’, ‘разрядка’, discharger ‘разрядник’, discharging ‘разряд’, ‘разрядка’,
disconnect ‘отключать’, disconnecting ‘отключение’, ‘размыкание’, disconnection ‘отсоединение’, disconnector ‘прерыватель’, displacement ‘водоизмещение’, disruption ‘пробой изоляции’
(Лысенко, 145, 146, 147, 148);
incomplete ‘незамкнутый’, incrustation ‘образование накипи или нагара’, independent ‘автономный’, indent ‘выемка’, ‘вырез’, ‘паз’, ‘зазубривать’, ‘врезать’, inlet ‘электрический ввод’,
‘впускное отверстие’, intake ‘приемное устройство’ (Лысенко, 270, 271, 275, 279);
megafarad ‘мегафарад’, megajoule ‘мегаджоуль’, megavolt ‘мегавольт’, megawatt ‘мегаватт’
(Лысенко, 331);
multicircuit ‘многоконтурный’, multiconductor ‘многожильный’, multicore ‘многожильный’,
multipole ‘многополюсник’ (Лысенко, 344, 345);
overcharge ‘перегрузка’, overcoat ‘покрытие’, overdischarge ‘перезаряжать’, overdrive ‘перегрузка’, overlap ‘перекрытие’, overlay ‘покрытие’, overload ‘перегрузка’, overstrain ‘перегрузка’, overthrow ‘переброс’, overshoot ‘отклонение’ (Лысенко, 367, 368, 369);
recharge ‘перезаряжать’, recooler ‘послеохладитель’, ‘охлаждающий аппарат’, recover ‘регенерировать’, ‘утилизировать’, recuperate ‘рекуперировать тепло’, ‘регенерировать’,
redesign ‘модернизировать’, regain ‘регенерация’, ‘регенерировать’, refresh ‘восстанавливать’, ‘регенерировать’, refreshment ‘восстановление’, ‘модернизация’, refit ‘переоборудовать’, ‘переоборудование’, reheat ‘повторный нагрев’, ‘повторно нагревать’, remove ‘демонтировать’, ‘отвинчивать’, remover ‘съемник’, ‘растворитель’, rerun ‘переукладка кабелей/проводов’, ‘перекладывать провода’, replanning ‘перепланирование’, ‘перепланировка’
(Лысенко, 426, 428, 430, 432, 435, 436, 437);
47
self-recovery ‘самовосстановление’, self-regulating ‘саморегулирующийся’, ‘с автоматической регулировкой’, self-running ‘самозапуск’, self-healing ‘самовосстановление конденсатора’, self-cleaning ‘самообдув’, self-loading ‘самозагрузка’, self-packing ‘самоуплотнение’, selfcentering ‘самоцентрирование’, self-locking ‘с автоматической блокировкой’, ‘автоблокировка’ (Лысенко, 465, 466);
unblank ‘отпирать (электросхему)’, unbuilding ‘размагничивание’, uncoupling ‘развязка’,
‘развязывание’, ‘разъединение’, uncap ‘снимать крышку’, unbutton ‘расклепывать’, unexcited
‘невозбужденный (о генераторе)’, unsoldering ‘отпаивание’, ‘отпайка’, ‘распайка’, unloader
‘разгрузочное устройство’ (Лысенко, 561, 563, 566, 567);
abrasion ‘шлифование’, ‘шлифовка’, conduction ‘проводимость’, division ‘переборка’, ‘перекрытие’, ejection ‘выбрасывание’, ‘выброс’, erection ‘сборка’, ‘монтаж’, ‘строительство’,
fusion ‘плавление’, ‘оплав’, ‘расплавление’, insulation ‘изоляция’, ‘изолирование’, ‘изоляционный материал’, propulsion ‘двигатель’, ‘гребная установка’, protection ‘ограждение’, ‘блокировка’ (Лысенко, 7, 101, 150, 165, 177, 221, 279, 408);
discharger ‘электрический разрядник’, interlayer ‘подслой’, interchanger ‘обменник’, ‘коммутатор’, exchanger ‘обменник’, ‘теплообменник’, recooler ‘послеохладитель’, ‘охлаждающий аппарат’, arrester ‘стопорное устройство’, ‘разрядник’, baffler ‘дроссельная заслонка’,
balancer ‘стабилизатор’, binder ‘соединительная деталь’, ‘зажим’, breaker ‘прерыватель тока’,
burner ‘форсунка’, ‘камера сгорания’, carpenter ‘судовой плотник’, ‘плотничать’, catcher ‘запирающее устройство’, carrier ‘носильщик (транспортное судно)’, checker ‘испытательное
устройство’, ‘контролер’, cluster ‘разветвительная штепсельная розетка’, cooler ‘радиатор’,
‘теплообменник’ (Лысенко, 145, 281, 280, 180, 426, 28, 33, 34, 43, 56, 61, 69, 72, 79, 88, 112);
discharging ‘электрический разряд’, ‘разрядка’, disconnecting ‘отключение’, ‘размыкание’,
‘разъединение’, electrocoating ‘электроокраска’, electroplating ‘гальванизация’, ‘гальванопокрытие’, overcharging ‘перезаряд’, ‘перезаряжать’, precoating ‘предварительное покрытие’,
‘наплавка’, anchoring ‘якорное место’, ‘постановка на якорь’, cladding ‘оболочка’, ‘кожух’,
bridging ‘шунтирование’, channeling ‘электрический канал’, ‘каналообразование’, clothing
‘обшивка’, coasting ‘каботажное плавание’, ‘каботажное судоходство’, ‘каботаж’, coating
‘покрытие’, ‘оболочка’, ‘нанесение покрытия’, coiling ‘намотка’, ‘наматывание’ (Лысенко,
145, 146, 166, 167, 367, 400, 21, 84, 57, 78, 88, 89, 92).
Макротерминосистема судостроения неоднородна по своему составу. В ней вполне отчетливо различаются ядро, центр и периферия. К ядру относятся слова-термины общетехнической семантики, характеризующиеся высокой степенью частотности, к центру – термины,
максимально широко реализующие семантику основных понятий и объектов судостроительной отрасли. Периферию макротерминосистемы образуют узкоспециализированные термины, входящие в состав микротерминосистем судостроения и выражающие основной набор
свойственных этим микротерминосистемам понятий.
Микротерминосистемы не обладают строго очерченными границами. Всю судостроительную терминосистему можно представить себе как совокупность частично перекрывающих
друг друга микротерминосистем. Один и тот же термин может относиться к разным соседним микросистемам или переходить из одной микросистемы в другую.
Таким образом, системность является одним из наиболее важных принципов построения
терминологической системы судостроения. Система судостроения представляет собой целое,
состоящее из ряда понятий данной области знания, номинируемых с помощью терминологических единиц, которые связаны определенными отношениями как на уровне своей микротерминосистемы, так и на уровне макротерминосистемы судостроения.
Основными характеристиками судостроительной терминологии как системы являются ее
иерархичность и структурированность, позволяющие описать макротерминосистему судостроения путем выявления элементов ее структуры и связей между этими элементами, а также взаимозависимость и взаимообусловленность терминов, входящих в состав базовых микротерминосистем судостроения.
48
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
Герд, А.С. Научное знание и система языка [Текст] / А.С. Герд // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2.– 1993. – Вып. 1 (№ 2). – С. 30–34.
Иванов, А.В. Системно-функциональный подход в терминологии [Текст] / А.В. Иванов // Res philologica:
Уч. зап. Вып. 4. – Архангельск: Поморский ун-т, 2004. – С. 90-100.
Петрова, А.А. Метаязыковая аспектность модальных отношений в процессе перевода: на материале морской терминологии русского и английского языков [Текст] : дис. ... канд. филол наук / А.А. Петрова. –
Краснодар, 1999.
Султанова, А.П. Системность лексики на примере лексико-семантической группы глаголов разрушения в
русском языке [Текст] / А.П. Султанова // Вестник Самарского государственного университета. – 2008. –
№ 5 / 2. – C. 129 – 136.
Фомина, И.Н. Семантическая деривация в формировании английской политической терминологии [Текст]
: дис. ... канд. филол наук / И.Н. Фомина. – М., 2006.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
Фаворов, П.А. Англо-русский морской словарь [Текст] / П.А. Фаворов. – М. : Советская энциклопедия, 1973.
Лысенко, В.А. Современный англо-русский морской технический словарь [Текст] / В.А. Лысенко. – Киев :
ООО «ИП Логос», 2005.
Bruno, A. Dictionnaire maritime thematique anglais et francais = Maritime dictionary English-French [Text] / A.
Bruno, C. Mouilleron. – Paris; Milan et Barcelone : Masson (Bibliotheque de l’institut francais d’aide à la formation
professionnelle et maritime), 1994.
Layton, C.W.T. Dictionary of nautical words and terms [Text] / C.W.T. Layton. – Glasgow: Brown, Son & Ferguson, Ltd., 1995.
УДК 81’373
ББК 81.432.1-3
Л.В. Кульгавова
ЭТО «КЛЕВОЕ» СЛОВО COOL, ИЛИ ОДИН ИЗ КИТОВ АМЕРИКАНСКОГО
АНГЛИЙСКОГО
В статье рассматриваются семантико-прагматические и функциональные особенности
прилагательного cool в американском варианте английского языка. Особое внимание уделено
происхождению и взаимосвязи значений (в том числе сленговых), показана сложность семантической структуры слова и неоднозначность подходов к ее интерпретации. Указывается на важность учета фактора наблюдателя при анализе употреблений слова; освещаются некоторые аспекты языковой игры. Написание статьи продиктовано возросшим интересом к изучению отдельных слов-носителей культуры, к проблемам происхождения слов
и их реального функционирования в процессе коммуникации.
Ключевые слова: американский вариант английского языка; многозначность; переносное
значение; диффузность значения; биполярность значения; флуктуация языкового знака;
этимология; сленг; наблюдатель; языковая игра
L.V. Kulgavova
IT’S COOL TO BRING UP THE WORD COOL, OR ONE OF THE WORDS THAT HAVE
SHAPED AMERICA
The paper deals with the semantic, pragmatic and functional peculiarities of the adjective cool in
American English. The issues of etymology and interrelation of the meanings of this word are dis49
cussed, with a stress on its slang meanings. The role of the Observer is revealed; some aspects of
language play are outlined. This article is an attempt to describe one of the words that are symptomatic of American thought and action.
Key words: American English; polysemy; transferred meaning; vagueness/fuzziness of meaning;
bipolarity of meaning; fluctuation of the linguistic sign; etymology; slang; observer; language play
Attempting to trace the subtle variations in usage of cool is probably
hopeless…
Evan Morris, http://www.word-detective.com
В каждом языке есть слова, которые являются объектом пристального внимания как ученых, так и обычных пользователей. Более того, некоторые из них способны пережить второе
рождение и стать суперпопулярными в тот или иной период времени. К таким словам можно
отнести прилагательное cool.
О нем много пишут лексикографы, его часто употребляют в речи американцы, а некоторые исследователи считают его «китом» активного разговорного американского. Так, например, М.А. Голденков в своей книге «ОСТОРОЖНО! HOT DOG! Современный активный
English» называет cool вторым китом активного разговорного английского (к первому относится OK) [Голденков, 1999, с. 7–16]. Роберт Хендриксон полагает, что cool – это одна из рабочих лошадок в английском языке: «Truly, cool has become among the most used or overused
workhorse words in the language and its use seems in no way to be abating…» (Hendrickson, 174).
Дэвид К. Барнхарт и Аллан А. Меткаф в исследовании «America in So Many Words: Words
That Have Shaped America» иллюстрируют каждый год в истории Америки тем или иным
словом, то есть каждому году ими условно приписывается та или иная языковая характеристика. Так, слово cool сопровождает 1949 год [Barnhart, 1997, с. 246]. А по мнению Сьюзи
Дент, под знаком cool прошел 1948 год [Dent, 2004, с. 161].
Пережило ли это слово второе рождение? Да. Мартин Х. Мэнсер относит cool к словам,
которые фланируют десятилетиями без особого энтузиазма, а потом вдруг внезапно возрождаются, подобно фениксу, и входят в языковую моду: «…many words (like cool or gay) drift
along without much enthusiasm for decades and then suddenly enjoy an entirely new lease of life
with a new meaning and spring phoenix-like back into the fashionable vernacular» [Manser, 2008,
с. 209]. Как известно, мода капризна и изменчива, ее веяния и тенденции быстротечны. Тем
более удивительно то обстоятельство, что cool является словом, которое, став модным в своих сленговых значениях, смогло «удержаться на плаву» в течение нескольких десятилетий и
широко употребимо в разговорной речи по сей день. Вот что говорит по этому поводу Майкл
Квинион: «What is surprising about cool is how long it has been around. Even if you ignore its prehistory, it has stayed in fashion for 50 years or more, a long time for a slang term. And it has remained slang, and not moved into the mainstream. Today it’s just as commonly encountered as it
was in the fifties and sixties» [Quinion]. Cool относится к неувядающим сленговым словам, с
которыми не хочется расставаться: «Some slang words … never seem to fade, and cool is still
widely used in a healthy, un-ironic sense. <…> …and I’m still grateful for one slang term that I
don’t have to remember to try to forget» [http://www.word-detective.com/back-j2.html].
В течение нескольких столетий формировались и изменялись семантико-прагматические
особенности прилагательного cool, и, как результат, слово приобрело сложную семантическую структуру, в которой тесно переплетаются нейтральные, разговорные и сленговые значения. Выяснению того, как развивались и функционируют эти значения, и посвящена данная статья. Имеющийся в нашем распоряжении фактический материал потребовал обращения к таким понятиям, как широкозначность слова, диффузность значения (в двояком понимании этого явления – в рамках структурной лингвистики и когнитивной лингвистики), биполярность значения, а также к такому свойству языкового знака, как способность к флуктуации. При изучении употреблений слова мы также учитывали фигуру Наблюдателя.
50
Согласно словарям, слово cool с его температурным значением («moderately cold, neither
hot/warm nor cold») существовало уже в древнеанглийском периоде. Вот такое описание приводится в словаре «The Oxford Dictionary of Word Histories»:
cool [Old English] Of Germanic origin, Old English cōl was a noun, cōlian the verb; they are related to Dutch koel, also to cold (ODWH, 120).
По данным словаря «The Oxford English Dictionary», на первых этапах бытования cool в
языке между прилагательными cool и cold не всегда проводились различия (OED, 959).
Примерами современного употребления слова в этом значении могут послужить: a cool
weather (НБАРС, 455); a cool day (ИСАЯ, 184); a rather cool evening (RHWUD, 446); The coffee’s not cool enough to drink; Let’s sit in the shade and keep cool (OALED, 199); Keep in a dry,
cool place away from sunlight (Надпись на упаковке чая).
Исходное значение выступило как основа для развития производных значений, одним из
которых является «giving a (usually pleasant) feeling of being not too warm, facilitating or suggesting relief from heat», то есть второе значение связано преимущественно с приятным ощущением прохлады, а значит, оно не является нейтральным и содержит положительную эмотивную сему. В качестве примера в словарях часто приводится словосочетание a cool dress
(см., например, «Англо-русский словарь общей лексики «Lingvo Universal» ABBYY Lingvo»
(ABBYY Lingvo), «Новый Большой англо-русский словарь» (НБАРС, 455), «Longman Dictionary of Contemporary English» (LDCE, 227), «Merriam-Webster Online Dictionary» (MWOD),
«Oxford Advanced Learner’s Encyclopedic Dictionary» (OALED, 199), «The Oxford English Dictionary» (OED, 959), «Random House Webster’s Unabridged Dictionary» (RHWUD, 446) и др.).
Анализ вербальных иллюстраций к данному значению в лексикографических источниках
и примеров из текстов художественных произведений и упаковок различных товаров (преимущественно продуктов) позволил нам выделить несколько тематических контекстов употребления прилагательного cool в зависимости от типа референта:
• с названиями материалов, тканей, предметов одежды: cool clothes (ИСАЯ, 184); a cool
cotton shirt (OALED, 199); His body shook slightly and she saw that the muscles beneath the cool
lawn shirt were bunched and tense (Wood, 103);
• с названиями напитков: a nice cool beer (LDCE, 227); a cool tankard (НБАРС, 455).
Сравнение cool coffee и cool tankard вызывает вопрос: почему же они иллюстрируют разные значения (первое и второе соответственно)? Кофе обычно пьют горячим, поэтому в первом случае речь идет об остывшем/остывающем кофе, в то время как cool tankard – это напиток, специально приготовляемый для создания приятного ощущения прохлады в теле во
время жаркой погоды, то есть это прохладительный напиток (из вина, воды, лимона и т.п.):
an old English beverage of various composition, but usually made of ale with a little wine, or wine
and water, with the addition of lemon-juice, spices, and borage, or other savory herbs (Wordnik).
• с названиями и в описаниях строений, помещений, их частей: a cool greenhouse
(НБАРС, 455); a cool room (OALED, 199); Vito strolled with her up the steps, past huge stone
pots of deep blue clematis and oleander, fan palms and jasmine. Inside it was cool and airy 1
(Wood, 159); I’ve been writing and writing this summer; four short stories finished and sent to four
different magazines. So you see I’m trying to be an author. I have a workroom fixed in a corner of
the attic where Master Jervie used to have his rainy-day playroom. It’s in a cool, breezy corner
with two dormer windows, and shaded by a maple tree with a family of red squirrels living in a hole
(Уэбстер, 116).
В двух последних примерах употребление прилагательных airy, breezy вкупе с более широким контекстом, указывающим на лето, обеспечивает прочтение cool не просто как «нежаркого/нехолодного», а именно в смысле приятного ощущения прохлады. В связи с этим
необходимо указать на одну особенность прилагательного cool: его значения диффузны,
употребления нередко двусмысленны. Эта неоднозначность прослеживается уже в температурных значениях. Более ярко она выражена в сленговых значениях, о которых речь пойдет
ниже. Сейчас вернемся к температурным значениям. Неопределенность их трактовки зало1
Здесь и далее подчеркивания наши. – Л.К.
51
жена уже в словарях. Так, словосочетание a cool breeze в «Oxford Advanced Learner’s Encyclopedic Dictionary» (OALED, 199) иллюстрирует нейтральное первое значение «moderately
cold, neither hot/warm nor cold», в то время как в «Random House Webster’s Unabridged Dictionary» (RHWUD, 446) сопровождаемое им значение сформулировано несколько иначе:
«imparting a sensation of moderate coolness or comfortable freedom from heat». Еще одним подобным примером является a cool bath. В словаре «Иллюстрированный словарь английского
языка Oxford» (ИСАЯ, 184) это словосочетание приводится в первом значении, однако известно, что такую ванну обычно принимают, чтобы спастись от жары, получить приятное
ощущение прохлады в жаркую погоду. Следует отметить, что размытость значения наблюдается не только при сравнении вербальных иллюстраций к значениям. Что касается самих
температурных значений, то не во всех словарях равноценного объема фиксируемой лексики
проводится четкое разграничение между ними.
Чем же объясняется подобная двусмысленность? С одной стороны, прилагательные cool и
warm служат для обозначения температуры, а с другой, выражая меньшую степень холода
или жары, чем cold и hot, – имплицируют более положительные эмоции, связанные с комфортом, что отражается в их словарных дефинициях. По-видимому, даже в наиболее полных
и фундаментальных изданиях бывает трудно передать эти нюансы, поэтому лексикографы
прибегают к комментариям. Так, в «Longman Dictionary of Contemporary English» в словарной статье к cool дана отсылка к прилагательному cold: «Compare cold and cool, hot and warm.
Cold suggests a lower temperature than cool, perhaps uncomfortably low: cold weather. Cool often
suggests a pleasantly low temperature: a nice cool breeze; a lovely cool room (said when you are
hot). In the same way, hot suggests a higher temperature than warm, or a temperature which would
not be comfortable for a long period. Warm often suggests a pleasantly high temperature: The handle is too hot to touch; I’ve caught a cold, so I’m going to take a quick hot bath and go to bed; I
could lie in a warm bath for hours; a lovely warm room (said when you are cold)» (LDCE, 190).
Наблюдение над употреблениями прилагательного cool в значении «giving a pleasant feeling of being not too warm or cold» показало, что они нередко содержат противопоставление
прохлады жаре или лексические единицы с положительными эмоционально-оценочными
коннотациями: It was a hot day, and I was looking forward to a long, cool drink; Summer is the
time for cool, refreshing salads (LLA, 227); We bathed our feet in a mountain stream. The water
was cool and refreshing; The day was delightfully cool after the blazing heat of the past week
(LLA, 226). То же самое мы видим в примерах в вышеприведенной цитате из «Longman Dictionary of Contemporary English», ср.: a nice cool breeze; a lovely cool room.
Весьма интересна сочетаемость прилагательного cool с названиями частей тела. Здесь интерпретация примеров обязательно должна учитывать фактор Наблюдателя, разные ипостаси
которого выходят на передний план в зависимости от ситуации.
Рассмотрим ситуацию, когда превалирует социальная роль Наблюдателя – медсестры,
трогающей тело больного: She touched his cool hand, his cool cheek. Здесь cool употребляется
в первом, нейтральном значении «moderately cold, neither hot/warm nor cold», однако социальная роль медсестры, заинтересованной в выздоровлении больного, как бы навязывает
слову определенную дополнительную оценочную нагрузку: если у больного была высокая
температура, а сейчас она понизилась, то это хорошо.
В следующем контексте cool реализует то же значение в сочетании с существительным
hands, но Наблюдатель здесь выступает в своей физической ипостаси:
Jolanda removed her clothes to check her body and put some ointment on her bruised back and
ribs. Tired from the traumatic events of the day and from lack of food, she lay face down on the bed,
naked, limp, feeling as if she were dead inside.
Cool hands began to stroke her back. She stiffened and then gave in to Fate, knowing those
hands so well, realising it was Vito. Her pulses quickened. Perhaps she wouldn’t be leaving him
forever, after all.
He went into the bathroom and came back with some warm oil, trickling it on her back and gently massaging away her aches and pains – in her body and in her mind and heart. The oil was per52
fumed, drifting tantalising fragrances into her nostrils, of amber, musk, roses, orange-blossom…
She inhaled their heady aroma and felt a deep peace.
For a long time he devoted himself to relaxing her (Wood, 185–186).
Данный пример любопытен тем, что можно подумать, что речь здесь идет о приятном
ощущении. Действительно, все описание указывает на это, однако приятное ощущение достигается не за счет того, что у рук какая-то особая температура, а за счет того, что это руки
любимого человека, и того, какие манипуляции с их помощью проделываются. На первый
взгляд даже может показаться, что употребление cool не несет здесь особой смысловой нагрузки, но это не так. Анализ всего отрывка показывает, что cool обозначает один из этапов в
ощущениях героини: сначала она чувствовала себя так, как будто внутри она мертва (feeling
as if she were dead inside), его руки ей показались холодными (cool hands began to stroke her
back), далее речь идет уже о теплом масле (warm oil) и, наконец, о чувстве глубокого умиротворения (she … felt a deep peace). Таким образом, прилагательное cool обрастает здесь дополнительными прагматическими смыслами: оно призвано отразить первоначальное состояние скованности и напряжения героини, когда от любого прикосновения веет холодом. В
данном случае физические ощущения превалируют над эмоциональными, хотя и не исключают последних.
Заслуживает внимания пример из рассказа К. Мэнсфилд «Bliss»:
<…> And then Miss Fulton, all in silver, with a silver fillet binding her pale blonde hair, came
in smiling, her head a little on one side.
«Am I late?»
«No, not at all,» said Bertha. «Come along.» And she took her arm and they moved into the dining-room.
What was there in the touch of that cool arm that could fan – fan – start blazing – blazing – the
fire of bliss that Bertha did not know what to do with?
Miss Fulton did not look at her; but then she seldom did look at people directly. Her heavy eyelids lay upon her eyes and the strange half-smile came and went upon her lips as though she lived
by listening rather than seeing. <…> (Мэнсфилд, 23).
Здесь прилагательное cool, как и в предыдущих двух примерах, употребляется в первом,
нейтральном значении «moderately cold, neither hot/warm nor cold», однако в данной ситуации
оно обретает прагматическую нагрузку. Во-первых, оно показывает контраст в отношениях
главной героини (Берты) и ее подруги (мисс Фултон) – холодность мисс Фултон и пожар
счастья Берты (заметим, что мисс Фултон является любовницей мужа Берты, но Берта об
этом пока не догадывается). Хотя речь здесь идет о прикосновениях, на передний план выступает именно эмоциональная ипостась. Физическая холодность является следствием эмоциональной холодности, безразличия к чувствам другого человека.
На основе температурных смыслов у прилагательного cool развилось еще одно переносное значение – цветовое:
• холодный (о тонах, красках) (НБАРС, 455);
• Of colours; between warm and cold; containing low-toned red or yellow; as a cool green
(OED, 959);
• (of colours) suggesting coolness: a room painted in cool greens and blues (OALED, 199);
• (of colors) with green, blue, or violet predominating (RHWUD, 446);
• (of a color) producing an impression of being cool; specifically: of a hue in the range violet
through blue to green (MWOD).
Как видно из приведенных данных, цветовое значение является достаточно широким и
подразумевает холодные тона и краски: «холодный», «between warm and cold», «suggesting
coolness», «producing an impression of being cool». Однако, по всей видимости, говорящий
обычно ведет речь преимущественно об оттенках голубого/синего, зеленого, фиолетового.
Обращение к специальным словарям дает такие же результаты. Так, в глоссарии сетевого
ресурса «Lamas Beauty», раскрывающего секреты здоровья, красоты, макияжа, прически,
термин cool определяется следующим образом:
53
Cool: Refers to blue or violet based undertones in hair, skin, or makeup (LB).
В XIV веке Чосер употреблял прилагательное cool для описания человека и его действий в
значении «not heated by passion or emotion, unexcited, calm, dispassionate». А во времена Шекспира это значение подверглось расширению – «lacking ardor, zeal, enthusiasm, or hearty feelings; lukewarm».
Приведем примеры современного употребления cool в этих значениях:
• в значении «not heated by passion or emotion, unexcited, calm, dispassionate»: If you hear
the fire bell, keep cool and don’t panic (LDCE, 227); Keep cool; anger is not an argument (Daniel
Webster, Dictionary-Quotes); He has a cool head (i.e. doesn’t get agitated); She always remains
cool, calm and collected in a crisis (OALED, 199); And then he would make a great point of coming into the drawing-room, extravagantly cool and collected (Мэнсфилд, 22);
• в значении «lacking ardor, zeal, enthusiasm, or hearty feelings; lukewarm»: An honest hater
is often a better fellow than a cool friend; I am rather upon cool terms with him (ABBYY Lingvo);
He seemed rather cool towards me today – I wonder if I’ve offended him (LDCE, 227); His
proposals had a cool reception (Wiktionary).
Говоря об этих значениях слова cool, нельзя не упомянуть выражение as cool as a cucumber.
Долгое время умы лингвистов и обычных пользователей языка занимали вопросы: Почему
же огурец? Почему прохладный? В течение многих лет в народе бытовало мнение о том, что
огурец внутри прохладнее, чем окружающий его воздух, что особенно заметно в жаркий
день на поле, когда температура внутри огурца может быть на 20 градусов ниже. В 1970 году
были произведены научные исследования и информация подтвердилась (Hendrickson, 174).
Фраза развила метафорическое значение «self-possessed, unemotional» и появилась в письменном тексте для описания определенного типа женщин в 1610 году (по другим данным, в
1615 году) в пьесе Френсиса Бомонта и Джона Флетчера «Cupid’s Revenge». По мнению некоторых ученых (см., например, [Cresswell, 2007, с. 359]), употребленная авторами фраза
«young maids as cold as cucumbers» содержала сексуальный подтекст, то есть они вложили в
это выражение оба значения «self-possessed, unemotional» и «sexually unresponsive, frigid».
Интересно отметить употребление здесь слова cold вместо cool. По данным «The Oxford English Dictionary» (OED, 1237), рассматриваемое выражение допускало лексическое варьирование cool/cold, но в настоящее время вариант as cold as a cucumber является устаревшим. В
широкое употребление выражение вошло в середине XVIII века.
В начале XVIII века cool в новом значении «whole, full» стало использоваться для описания крупной суммы денег в таких выражениях, как he won a cool hundred dollars (WNEDWO,
119). Приведем контекст современного употребления:
Drake’s shoulders were slumped forward, his manner lugubrious. «H’lo, Perry,» he said, walking across to the big leather chair, and sliding into it sideways in his favourite position.
«What’s new?» Mason asked.
«Plenty,» Drake said.
«Good, bad, or indifferent?» Mason asked.
«It depends on what you consider indifferent,» Drake said, mustering a slow grin. «To begin
with, Perry, your certified copy of the divorce decree is an absolute forgery, and that was a damned
clever stroke of genius, good enough for a cool one hundred thousand bucks.» (Гарднер, 167).
Как видно из примера, cool в рассматриваемом значении («whole, full») принадлежит к
разговорному стилю, маркерами которого в данном случае являются такие лексические единицы, как H’lo, plenty, damned, bucks.
В лексикографических источниках это значение вводится пометами informal и colloquial,
ср.:
• помета informal зафиксирована в «Longman Dictionary of Contemporary English»
(LDCE, 227), «Oxford Advanced Learner’s Encyclopedic Dictionary» (OALED, 199), «Random
House Webster’s Unabridged Dictionary» (RHWUD, 446) и др.;
54
• помета colloquial представлена в «The Oxford English Dictionary» (OED, 959), «Иллюстрированный словарь английского языка Oxford» (ИСАЯ, 184) и др.
Любопытно отметить, что в «Webster’s New Encyclopedic Dictionary» это значение не сопровождается никакими пометами, то есть по сути дела фиксируется как нейтральное
(WNED, 221). А в сетевом ресурсе «Encarta® World English Dictionary [North American Edition]» данное значение относится к сленговым: used to emphasize how large a sum of
money is (slang) – a cool $3.2 million (Encarta).
Значение «whole, full» является, пожалуй, одним из самых загадочных в семантической
структуре прилагательного cool, так как неясно, какая же связь существует между ним и более ранними смыслами. Авторы словаря «Webster’s New Explorer Dictionary of Word Origins»
объясняют появление такого значения тем, что, вероятно, деньги пересчитывали спокойно
или бесстрастно (WNEDWO, 119). В фундаментальном словаре-энциклопедии английского
языка «The Oxford English Dictionary» так же указывается на неясность этимологии и возможный ассоциативный переход от спокойного пересчитывания денег или сообщения о них
(«deliberately or calmly counted, reckoned, or told») к смыслам суммарности, целостности («all
told», «entire», «whole») (OED, 959). В итоге денотативная составляющая этого значения подверглась ослаблению, а прагматический (эмфатический) компонент вышел на первый план,
то есть прилагательное cool в значении «whole, full» выполняет функцию интенсификатора
смысла всей фразы, в которой оно употребляется: To save me a cool seven hundred a year
(OED, 959); What a sweet job that was! A cool hundred thousand, and still his legal wife!
(Гарднер, 168).
Если первоначально данное значение подразумевало только денежную сумму, то впоследствии референциальная отнесенность слова несколько расширилась и в настоящее время оно
может использоваться и для описания других явлений, например расстояний. Сравните данные словарей:
• said esp. of sums of money, distances, etc, emphasizing their largeness (OALED, 199);
• круглый (о цифре, сумме) – to lose a cool thousand потерять целую тысячу, to walk a
cool twenty miles further пройти на целых /добрых/ двадцать миль дальше (НБАРС, 455).
В XIX веке у cool появляется новое значение дерзости и нахальства – «marked by deliberate
unabashed effrontery, presumption, or lack of due deference, respect, or discretion; impudent, insolent, daring», например: You should have seen the cool way she took my radio without even asking
(OALED, 199); In control as always, he came up with a cool plan (Wiktionary). Большинство
ученых единодушны в том, что данное значение появилось в 1825 году (Hendrickson, 174;
OED, 959; WNEDWO, 119). В американском английском оно распространилось в середине
XIX века [http://www.word-detective.com/back-j2.html], по некоторым данным, в 1839 году
[Barnhart, 1997, с. 246], особенно во фразах a cool customer, a cool fish [Quinion]. По мнению
ряда исследователей, именно это значение привело к развитию сленговых смыслов у cool.
XX век ознаменовался новым, необычным витком в развитии семантики прилагательного
cool – оно приобрело сленговый характер в новых значениях.
Попытки проследить появление и описать развитие и взаимосвязь сленговых значений
этого слова предпринимаются в справочной и научной литературе. Почти во всех найденных
нами источниках отмечается, что история возникновения и развития сленговых значений является весьма запутанной. Попытаемся описать и сравнить некоторые из версий.
Джон Эйто считает, что одно из первых сленговых значений «great, excellent, wonderful»
появилось в речи афро-американцев в период между двумя мировыми войнами (приблизительно в 1933 году), однако не совсем ясно, откуда оно произошло. Автор предполагает, что
оно возникло из более раннего сленгового значения «shrewd, clever», появившегося в американском английском как результат развития общеанглийского значения «impudent, insolent».
После Второй мировой войны, в 40-е годы, слово было популяризировано джазовыми музыкантами [Ayto, 2007, с. 89]. Подобную информацию находим в словаре Роберта Хендриксона
«The Facts On File Encyclopedia of Word and Phrase Origins» (Hendrickson, 174), где он уточняет время появления значения «shrewd, clever» – до начала Первой мировой войны.
55
Джулия Крессвелл полагает, что значения «excellent» и «stylish» появились в речи чернокожих американцев гораздо раньше – в 80-е годы XIX века (Cresswell, 101). Вероятно, с этим
можно согласиться, поскольку примеры употребления cool в значении «great, excellent»
встречаются в художественных произведениях второй половины XIX века, например, в романе Уилки Коллинза «The Moonstone», опубликованном в 1868 году:
«She has been a guest of yours at this house,» I answered. «May I venture to suggest – if nothing
was said about me beforehand – that I might see her here?»
«Cool!» said Mr. Bruff. With that one word of comment on the reply that I had made to him, he
took another turn up and down the room.
«In plain English,» he said, «my house is to be turned into a trap to catch Rachel... <…>»
(Collins, 324).
Значение «shrewd, clever» дало жизнь еще одному сленговому значению «sophisticated», а
оно в свою очередь привело к возникновению «stylish, fashionable». Мнения ученых относительно времени появления значения «stylish, fashionable» не совпадают. Сравните:
• в 80-е годы XIX века (Cresswell, 101);
• в середине 40-х годов XX века [Quinion]; в 1946 году [Barnhart, 1997, с. 246].
Вышеприведенные данные можно представить схематически:
«impudent,
insolent»
«shrewd,
clever»
«great, excellent,
wonderful»
«sophisticated»
«stylish,
fashionable»
Компоненты всех этих смыслов получили распространение в 40-е годы прошлого века в
среде джазовых музыкантов, особенно среди приверженцев такого стиля, как cool jazz (сравните с hot jazz). В 1947 году Квартет Чарли Паркера, известного представителя бибопа 1, записал музыкальное произведение под названием «Cool Blues». В 1948 году журнал «Life»
напечатал слово cool в следующем заголовке: Bebop: New Jazz School is Led by Trumpeter Who
is Hot, Cool and Gone. В языке приверженцев бибопа слово cool использовалось для выражения одобрения [Barnhart, 1997, с. 246; Quinion].
Что же такое cool jazz? В «Encyclopedia Britannica Online» приводится следующее описание: «a style of jazz that emerged in the United States during the late 1940s. The term cool derives
from what journalists perceived as an understated or subdued feeling in the music of Miles Davis,
The Modern Jazz Quartet, Gerry Mulligan, Lennie Tristano, and others. Tone colours tended toward pastels, vibratos were slow or nonexistent, and drummers played softer and less interactively
than in bop, hard bop, and other modern styles that coexisted with cool. There was also a renewed
1
Бибоп (bebop) – джазовый стиль, утвердившийся в 50-е годы прошлого века усилиями Чарли Паркера (Charlie Parker), Телоуниса Монка (Thelonious Monk), Диззи Гиллеспи (Dizzy Gillespie) и др. Характеризовался непривычным для многих любителей традиционного джаза усложнением гармонии и ритма (ABBYY Lingvo).
56
interest in contrapuntal collective improvisation among melody instruments. Within the style, however, there is considerable variety in emotional range, level of intricacy, and instrumentation. For
example, the term cool describes the intricate, intense music of New York-based pianist Lennie
Tristano as well as the tuneful and light-hearted music of Los Angeles-based saxophonist Dave
Pell» (Britannica).
В начале 50-х годов вновь стало популярным значение «controlled, cautious or discreet»,
реализующееся во фразе stay cool. Оно появилось еще в конце XIX века (по данным ряда источников, в восьмидесятых годах), возможно, как результат развития значения «unexcited,
calm, dispassionate». Это привело к появлению у существительного cool в 1949 году значения
«composure or self-control». В 50-е годы в таком значении слово употреблялось в речи афроамериканцев, а в 60-е годы оно уже вошло в широкий обиход в выражениях to lose one’s cool,
to keep one’s cool.
Авторы книги «America in So Many Words: Words That Have Shaped America» Дэвид К.
Барнхарт и Аллан А. Меткаф подводят некоторые итоги семантического развития cool. Они
отмечают, что с середины XIX века cool развило широкий спектр значений:
1839 год – «daring»;
1924 год – «clever»;
1933 год – «exciting»;
1946 год – «stylish»;
1952 год – «cautious», «under control»;
1953 год – «satisfactory», «OK».
Что касается глагола to cool в выражении to cool it, то здесь прослеживается следующая
цепочка значений:
1952 год – «to stop»;
1960 год – «to die»;
1986 год – «to relax» [Barnhart, 1997, с. 246].
Следует отметить, что прилагательное cool было очень популярным в среде битников, в
40-е и 50-е годы оно было ключевым термином в молодежном сленге (в выражениях типа
cool cat), а в 60-е годы стало частью сленга тинэйджеров. «Скрывшись из виду» на пару десятилетий, оно снова появилось в речи в конце XX века, особенно для выражения одобрения
и восторга (отличный, классный, клевый, четкий). Приведем пример современного употребления на одном из сайтов знакомств: Someone who has patience, mature, and pretty would be
cool but not mandatory (Internet).
В 90-е годы прошлого века в речи молодых людей слово cool в значении одобрения претерпело изменения даже в произношении и приблизилось к cull [Barnhart, 1997, с. 246].
Майкл Квинион говорит о том, что в Великобритании и США молодые люди настаивают на
правописании kewl [Quinion]. Эксперименты с орфографией этого слова на этом не заканчиваются. В письменной речи носителей языка, фирменных названиях, на упаковках и этикетках различных товаров, а также на уличных вывесках широко используется замена буквы C
на букву K.
57
Проведенный нами анализ справочных материалов и словарных статей к прилагательному
cool показывает, что приводимые в них сленговые значения сформулированы нечетко, зачастую объединяют разные смыслы. Рассмотрим данные двух источников, фиксирующих современное сленговое употребление cool.
Кристофер Дейвис в работе «Divided by a Common Language: A Guide to British and American English» выделяет следующие основные разговорные значения у cool в американском варианте английского языка:
• «modern, liberal, up-to-date» (She’s cool, That’s cool);
• «acceptable, not a threat, in-the-know» (He’s cool).
Слово также широко используется в восклицаниях для выражения одобрения или восторга, восхищения (Cool!) [Davies, 2005, с. 222].
На наш взгляд, второе значение сформулировано нечетко, объединяет разнородные понятия, ср.: not a threat и in-the-know. Приводимые примеры не вскрывают различия как между
оттенками значений, так и между разными значениями.
«Англо-русский толковый словарь американского разговорного языка» решает задачу
вербального иллюстрирования значений лучше:
cool1 сл.: хороший, потрясающий, отличный :: клевый, классный, потрясный, улетный
>That’s a real cool truck he drives. (Он водит клевый грузовик.)
cool2 сл.: ценящийся в обществе, с хорошими манерами, стильный, утонченный >Those
punks think it’s cool to smoke. (Эти сосунки думают, что курить – это стильно.) >It’s not
cool to ask for free drinks, man. (Клянчить халявную выпивку неприлично, дядя.) (АРТСАРЯ,
76).
Здесь так же, как и в первом из приведенных источников, формулировка второго значения
вызывает сомнения, так как объединяет такие неоднородные (хотя и взаимосвязанные) понятия, как «ценящийся в обществе» и «стильный».
Подобная недифференцированность, нерасчлененность объясняется сложностью самого
слова, неуловимостью, расплывчатостью и диффузностью его семантики, особенно в его
сленговой части, а также туманностью происхождения некоторых значений. Во второй половине XX века (в 70-е – 80-е г.г.) в научной литературе диффузность определялась как речевое
явление, которое имеет место тогда, когда значения слова, отчетливо отграничиваемые друг
от друга в определенных позициях, в других оказываются совместимыми, выступающими
58
нераздельно [Шмелев, 1973, с. 76–77]. Однако в случае со словом cool ситуация принципиально иная: его расплывчатость и диффузность представляют собой более сложное явление,
уже заложенное в самом слове, то есть они являются не частным, речевым проявлением, а
ингерентным свойством как результатом его исторического развития. Безусловно, данное
свойство в более наглядной форме проявляется в текстах, в речи конкретных носителей языка. Однако при анализе расплывчатости необходимо помнить, что «суть ее выходит за рамки
текстов: это размытость не только проявления, но и самой сущности явления» (Супрун, 1978,
с. 77) 1.
Расплывчатость, диффузность семантики прилагательного cool настолько очевидна пользователям языка, что они легко наполняют его новым, своим содержанием, экспериментируют с его значениями и употреблениями и даже манипулируют его семантикой. Так, в словаре «The Merriam-Webster New Book of Word Histories» рассказывается о том, что в работе
«Understanding Media» (1964) канадский исследователь масс-медиа Маршалл Маклюхан переосмыслил семантику cool таким образом, что она стала соответствовать его интерпретации
и концепции носителей информации. Его значение может быть представлено следующим
образом: «employing understatement and a minimum of detail to convey information and usually
requiring the listener, viewer, or reader to complete the message». В соответствии с этим он делит средства коммуникации на две группы: hot media (radio and movies) и cool media (TV,
telephone, speech) (MWNBWH, 119-120).
Если вернуться к вышеприведенным данным из книги Кристофера Дейвиса «Divided by a
Common Language: A Guide to British and American English», возникает вопрос: как различать
значения во фразах типа That’s cool, He’s cool, когда одни и те же примеры иллюстрируют
разные значения? Здесь не помогает даже опора на более широкий вербальный контекст или
контекст всей ситуации.
Интересное решение того, как можно интерпретировать подобные фразы (решение, не
связанное с содержанием публикации К. Дейвиса), находим в книге Уильяма Сэфайера «You
Could Look It Up». Если во фразе That’s cool фразовое ударение падает на первое слово
(That’s cool), то значение будет таким: «O.K., I’ll go along, no big deal, I won’t get lathered
about it». Если ударение падает на второе слово (That’s cool), то фраза значит: «That’s far out,
man; that’s one dynamite set of wheels, wowie, hoo-ha!». А когда ни одно слово не акцентируется, cool имеет значение, приводимое в словаре: «marked by deliberate unabashed effrontery,
presumption or lack of due deference». И тогда фраза That’s cool синонимична сленговой фразе
That’s rich [Safire, 1988, с. 307-308].
Таким образом, слово cool иллюстрирует такое свойство языкового знака, как способность
к флуктуации, демонстрирует диффузность, нежесткость, размытость содержательных рамок
слова. Cool являет собой яркий пример гибкости языкового знака, ни форма, ни содержание
которого не сдерживают говорящих в его преобразовании. Данное слово подошло к такому
этапу в своем развитии, когда оно допускает свободу в выражении говорящими различных
личностных смыслов.
Анализ фактического материала обнаруживает два вида диффузного употребления прилагательного cool: намеренного и ненамеренного.
Можно привести значительное количество контекстов ненамеренного диффузного употребления этого слова. Например: «How cool you are looking,» she said; «and if I may make the
remark – what a beautiful suit!» (Mansfield, 28). You look real cool in that new dress. Здесь происходит наложение значений «stylish, fashionable» и «great, excellent».
Намеренное наложение значений наблюдается в ситуациях языковой игры, когда обыгрываются температурное (или эмоциональное) и сленговое значения:
– Is your ice-cream cool?
– You mean not cold or great?
– Both.
1
Более подробно об этом свойстве языковых единиц (анализ на материале абстрактного имени) см. в: [Кульгавова, 1995].
59
Некоторая двусмысленность присутствует в высказываниях типа Is the weather cool today?; Wow, the ice-cream is cool, but she is cooler!
Интересно отметить, что в научных, научно-популярных и справочных текстах, посвященных слову cool, ученые прибегают к языковой игре иного рода. Они используют слово
cool в разных его ипостасях: 1) как анализируемую лексическую единицу и 2) как слово, использующееся для описания анализируемой лексической единицы. Иными словами, во втором случае cool уже является метаязыковой единицей. Это делается с целью придать живость
научному повествованию, сократить дистанцию между автором и читателем, чему способствуют разговорные значения этого слова. Такие случаи языковой игры заслуживают отдельных публикаций. В данной статье ограничимся приведением одного из таких примеров:
<…> What is surprising about cool is how long it has been around. Even if you ignore its prehistory, it has stayed in fashion for 50 years or more, a long time for a slang term. And it has remained slang, and not moved into the mainstream. Today it’s just as commonly encountered as it
was in the fifties and sixties. Now that’s cool... [Quinion].
В результате проведенного исследования нам открылась сложность и многогранность
языкового бытия прилагательного cool. Это слово демонстрирует широкую палитру удивительных свойств.
1. Cool относится к словам, которые способны выйти на новый виток в своем развитии,
кардинально изменить свои семантические и прагматические характеристики и при этом оставаться суперпопулярными на протяжении нескольких десятилетий. Его стабильность и
живучесть в языке удивляет даже исследователей: «As a slang word expressing generally positive sentiment, it has stayed current (and cool) far longer than most such words. One of the main
characteristics of slang is the continual renewal of its vocabulary and storehouse of expressions: in
order for slang to stay slangy, it has to have a feeling of novelty. Slang expressions meaning the
same thing as cool, like bully, capital, hot, groovy, hep, crazy, nervous, far-out, rad, and tubular
have for the most part not had the staying power or continued universal appeal of cool. In general
there is no intrinsic reason why one word stays alive and others get consigned to the scrapheap of
linguistic history; slang terms are like fashion designs, constantly changing and never «in» for
long» [More Word Histories and Mysteries: From Aardvark to Zombie, 2006, с. 57]. А автор книги «The Cat’s Pyjamas: The Penguin Book of Clichés» Джулия Крессвелл [Cresswell, 2007, с.
359] использует для характеристики cool такое словосочетание, которое достаточно трудно
перевести на русский язык – that paradoxically perennial buzzword, то есть что-то вроде вечно
популярное словечко.
2. Cool относится к словам, которые трудно интерпретировать из-за смежности, диффузности, размытости значений как в системе языка, так и в речи, из-за этимологической загадочности некоторых из них. Майкл Квинион в статье, посвященной семантике cool,
отмечает, что даже более ранние употребления не менее запутанны, чем современные сленговые: «Its history is more than a little complicated, because several of its senses overlap, and it’s
hard to be sure when the rather ill-defined modern slang term came into the language. Also, it’s not
always possible to understand how it was being used in some older examples» [Quinion].
Cool относится к словам, которые являются широкозначными (по крайней мере, в части
своих значений). Например, в 50-е годы прошлого века прилагательное cool имело такие
значения, как «restrained», «relaxed», «laid-back», «detached», «cerebral», «stylish», «excellent»
и др. В настоящее время cool очерчивает чрезвычайно широкий круг «положительности» –
от высокого качества/доброкачественности до красоты или удовольствия – и может выполнять функцию атрибута или предикатива в дескрипциях самых разных предметов и явлений
действительности. Вот какую характеристику этому прилагательному дает Джон Б. Бремнер:
«Cool now connotes goodness or beauty or pleasure and is applied to all the necessities of life from
franchise food to electronic cacophony» (Bremner, 112).
В связи с этой особенностью семантики в научной и справочной литературе cool награждается различными эпитетами. Так, редакторы серии словарей «American Heritage® Dictionaries» в публикации «More Word Histories and Mysteries: From Aardvark to Zombie» [2006, с. 57]
60
характеризуют слово cool как эпитет с широким положительным спектром значений (a general positive epithet; a slang word expressing generally positive sentiment). А редактор словаря
«The Insect that Stole Butter? Oxford Dictionary of Word Origins» Джулия Крессвелл называет
его the top all-purpose affirmative (Cresswell, 101).
3. Cool относится к словам, которые способны «поставить себя с ног на голову». Речь идет
о биполярности значений этого слова – от ранних, более отрицательных (с их коннотациями
неэмоциональности, отсутствия или недостатка тепла и энтузиазма), к современным, положительным. Причем в этом слове имеет место не простая смена минуса на плюс, а сосуществование векторно-разнонаправленных значений в одной семантической структуре. Это произошло под влиянием языка афро-американцев, в котором наблюдается тенденция к использованию слов, обозначающих нечто отрицательное, с противоположным значением, например bad и wicked для выражения положительных эмоций и оценок.
4. Вышесказанное свидетельствует о том, что cool являет собой яркий пример слова, иллюстрирующего такие свойства языкового знака, как диффузность, размытость, нежесткость
содержательных границ означаемого, демонстрирует способность языкового знака к флуктуации. При этом речь идет не только об означаемом, но и об означающем. Уникальность
этого слова заключается в том, что на наших глазах колеблется и меняется не только семантика, но и частично форма слова, как графическая, так и фонетическая. Кроме того, cool демонстрирует парадокс обесценивания языкового знака при его удивительной востребованности и популярности.
5. Cool относится к словам, которые участвуют в языковой игре. Нами было выделено два
вида языковой игры. Первый вид заключается в совмещенном употреблении двух значений
(обычно температурного или эмоционального и сленгового). Второй характерен для научного дискурса и предполагает обыгрывание двух ипостасей слова – как анализируемой лексической единицы и как слова, участвующего в вербализации этого анализа, то есть как единицы метаязыка.
6. Cool относится к словам, которые «насквозь антропоцентричны», поскольку сотканы из
значений, вскрывающих всю палитру человеческого восприятия: физических ощущений,
эмоциональных реакций, оценочной деятельности. При интерпретации употреблений этого
слова в речи важен учет фактора Наблюдателя. Cool – это важное слово, слово-веха, один из
«китов» в выражении мироощущения англоговорящих людей, прежде всего американцев.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
Голденков, М.А. ОСТОРОЖНО! HOT DOG! Современный активный English [Текст] / М.А. Голденков. – 2-е
изд., испр. и доп. – М. : ЧеРо, 1999. – 272 с.
Кульгавова, Л.В. Опыт анализа значений говорящего (на материале абстрактного имени love в современном
английском языке) [Текст] : дис. … канд. филол. наук : 10.02.04 / Л.В. Кульгавова. – Иркутск, 1995. – 133 с.
Супрун, А.Е. Лекции по языковедению [Текст] / А.Е. Супрун. – Минск : Изд-во БГУ, 1978. – 144 с.
Шмелев, Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка) [Текст] / Д.Н.
Шмелев. – М. : Наука, 1973. – 280 с.
Barnhart, D.K. America in So Many Words : Words That Have Shaped America [Text] / D.K. Barnhart, A.A.
Metcalf. – Boston ; New York : Houghton Mifflin Company, 1997. – 308 p.
Cresswell, J. The Cat’s Pyjamas : The Penguin Book of Clichés [Text] / J. Cresswell. – London : Penguin Books,
2007. – 395 p.
Davies, Ch. Divided by a Common Language : A Guide to British and American English [Text] / Ch. Davies. –
Boston ; New York : Houghton Mifflin Company, 2005. – 248 p.
Dent, S. Larpers and Shroomers : The Language Report [Text] / S. Dent. – Oxford : Oxford University Press, 2004.
– 165 p.
http://www.word-detective.com/back-j2.html.
Manser, M.H. The Secret Life of the English Language : Buttering Parsnips, Twocking Chavs [Text] / M.H. Manser ; associate editor D. Pickering. – London : Phoenix, 2008. – 272 p.
More Word Histories and Mysteries : From Aardvark to Zombie [Text] / from the editors of the American Heritage® Dictionaries. – Boston ; New York : Houghton Mifflin Company, 2006. – 288 p.
Quinion, M. Cool [Electronic resource] / M. Quinion. – http://www.worldwidewords.org/qa/qa-coo1.htm.
Safire, W. You Could Look It Up [Text] / W. Safire. – New York : Times Books, 1988. – 357 p.
61
Список словарей и источников примеров
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
ABBYY Lingvo – Англо-русский словарь общей лексики «Lingvo Universal» ABBYY Lingvo [Электронный
ресурс]. – http://lingvo.yandex.ru.
АРТСАРЯ – Англо-русский толковый словарь американского разговорного языка [Текст] / сост.
R.M. Harmon ; пер. под ред. К.Л. Елдырина, Л.А. Харина. – М. : Видар, 1999. – 416 с.
Гарднер – Гарднер, Э.С. Дело о лжесвидетельствующем попугае [Текст] = The Case of the Perjured Parrot /
Э.С. Гарднер ; предисловие и комментарий Е.В. Угаровой ; на англ. яз. – М. : Айрис-пресс, 2002. – 384 с.
ИСАЯ – Иллюстрированный словарь английского языка Oxford [Текст]. – London ; New York ; Sydney ;
Moscow : Dorling Kindersley ; М. : Астрель ; Аст ; Oxford ; New York : Oxford University Press, 2002. – 1008 с.
Мэнсфилд – Мэнсфилд, К. Новеллы [Текст] : сборник / К. Мэнсфилд ; на англ. яз. – М : ОАО Издательство
«Радуга», 2002. – 224 с.
НБАРС – Новый Большой англо-русский словарь [Текст]. В 3 т. Т. 1. A-F / Ю.Д. Апресян [и др.] ; под общ.
рук. Э.М. Медниковой и Ю.Д. Апресяна. – М. : Рус. яз., 1993. – 832 с.
Уэбстер – Уэбстер, Дж. Длинноногий дядюшка [Текст] / Дж. Уэбстер ; на англ. яз. – М. : Издательство
«Менеджер», 2004. – 208 с.
Ayto – Ayto, J. A Century of New Words [Text] / J. Ayto. – Oxford : Oxford University Press, 2007. – 250 p.
Bremner – Bremner, J.B. Words on Words : The Columbia Dictionary for Writers [Text] / J.B. Bremner. – New
York : MJF Books, 1980. – 406 p.
Collins – Collins, W. The Moonstone [Text] / W. Collins. – Great Britain : Wordsworth Classics, 1993. – 448 p.
Cresswell – Cresswell, J. The Insect that Stole Butter? Oxford Dictionary of Word Origins [Text] / J. Cresswell. –
Oxford : Oxford University Press, 2009. – 502 p.
Dictionary-Quotes
–
Dictionary-Quotes
:
Dictionary
of
Quotes
[Electronic
resource].
–
http://www.dictionaryquotes.com/quotation/Keep/1/250.php.
Encarta – Encarta® World English Dictionary [North American Edition] © & (P) 2009 Microsoft Corporation.
Developed
for
Microsoft
by
Bloomsbury
Publishing
Plc.
[Electronic
resource].
–
http://encarta.msn.com/encnet/features/dictionary/DictionaryResults.aspx?refid=1861600138.
Britannica – Encyclopedia Britannica, 2008. Encyclopedia Britannica Online [Electronic resource]. –
http://dictionary.reference.com/cite.html?qh=cool+jazz&ia=eb.
Hendrickson – Hendrickson, R. The Facts On File Encyclopedia of Word and Phrase Origins [Text] /
R. Hendrickson. – Third Edition. – New York : Checkmark Books. An imprint of Facts On File, Inc., 2004. – 822
p.
LB – Lamas Beauty [Electronic resource]. – http://www.lamasbeauty.com/glossary/glossary_C.htm.
LDCE – Longman Dictionary of Contemporary English [Text]. In 2 vol. Vol. 1. A-L. – Great Britain : Longman ;
М. : Рус. яз., 1992. – 626 p.
LLA – Longman Language Activator™ : The World’s First Production Dictionary [Text]. – Great Britain : Longman, 1996. – 1587, B11 p.
Mansfield – Mansfield, K. In a German Pension [Text] / K. Mansfield. – London : Penguin Books, 1964. – 117 p.
MWOD – Merriam-Webster Online Dictionary [Electronic resource]. – http://www.merriamwebster.com/dictionary/cool.
OALED – Oxford Advanced Learner’s Encyclopedic Dictionary [Text]. – Oxford : Oxford University Press, 1995.
– 1081 p.
RHWUD – Random House Webster’s Unabridged Dictionary [Text]. – New York : Random House, 2001. – 2230 p.
MWNBWH – The Merriam-Webster New Book of Word Histories [Text]. – Springfield, Massachusetts : MerriamWebster Inc., Publishers, 1991. – 526 p.
ODWH – The Oxford Dictionary of Word Histories [Text] / ed. by Glynnis Chantrell. – Oxford : Oxford University
Press, 2004. – 560 p.
OED – The Oxford English Dictionary [Text]. In 12 vol. Vol. 2. C. – Oxford : At the Clarendon Press, 1933. –
1308 p.
WNED – Webster’s New Encyclopedic Dictionary [Text]. – New York : BD & L, 1993. – 1787 p.
WNEDWO – Webster’s New Explorer Dictionary of Word Origins [Text] / created in cooperation with the editors
of Merriam-Webster. – Springfield, MA : Federal Street Press, 2004. – 526 p.
Wiktionary
–
Wiktionary,
a
free
dictionary
[Electronic
resource].
–
http://en.wiktionary.org/wiki/cool?rdfrom=Cool.
Wood – Wood, S. Sicilian Vengeance [Text] / S. Wood. – Toronto ; New York ; London ; Amsterdam ; Paris ;
Sydney ; Hamburg ; Stockholm ; Athens ; Tokyo ; Milan ; Madrid ; Warsaw ; Budapest ; Auckland : Harlequin
Books, 1992. – 187 p.
Wordnik – Wordnik [Electronic resource]. – Режим доступа : http://www.wordnic.com/words/cool-tankard.
62
УДК 811.163
ББК Ш 141
М.А. Петрович
СПОСОБЫ АКТУАЛИЗАЦИИ РЕАЛИЙ В ЮЖНОСЛАВЯНСКОЙ ВОЛШЕБНОЙ
СКАЗКЕ
В статье представлена модель семиотического анализа реалий в структуре македонской
и болгарской волшебной сказки. На основании анализа делаются выводы об общих закономерностях южнославянской фольклорной (анонимной) текстовой картины мира, отображённой в волшебных сказках.
Ключевые слова: реалия; знак; логический анализ языка; индексально-иконический способ
отображения объекта; фольклорная картина мира
M.А. Petrovich
THE WAYS OF REALIA ACTUALIZATION IN SOUTH SLAVIC FAIRY TALES
This article presents a version of semiotic analysis of realias in the structure of Macedonian and
Bulgarian fairy tales. Following the analysis, I make general conclusions about the South Slavic
folkloric (anonymous) text picture of the world as it is represented in the fairy tales.
Key words: realia; sign; logical analysis of language; indexal-iconic way of the object representation; world folkloric picture
В современной южнославянской фольклористике исследования, посвящённые интерпретации волшебных сказок (далее – ВС), ограничиваются, в основном, их историкотипологическим описанием [Саздов, 1985; Арнаудов, 1996; Прокопиев, 1997 и др.]; анализом
центральных сказочных мотивов [Владова, 1994; Пирузе-Тасевска, 1994 и др.] и, как следствие, констатацией слитности южнославянского фольклора с фольклором восточных, западных славян и балканским фольклором [Прокопиев, 1997; Саздов, 1985; 1998]. В настоящей
статье предложена модель семиотического анализа реалий, представленных в структуре македонской и болгарской волшебной сказки. В сущности, эта модель выступает базой для интерпретации текстов и их переводов, что особенно актуально в ситуации активного выхода
македонской и болгарской литературы на европейскую сцену.
Мы исходим из того, что относительная изоморфность текстового (возможного) мира и
внетекстовой (онтологической) реальности [Руднев, 2000, с. 122] устанавливается в семиотическом процессе отображающего замещения, когда объекты реальности уступают место соотнесённым с ними объектам текстового мира, или реалиям. С семиотической точки зрения
реалии являются знаками объектов отображённого мира. Реалиями в тексте ВС выступают,
например:
• Люди: мак. яз. : цар – царь, слуга – слуга, ќерка – дочь; болг. яз. : ловец – охотник, дядо –
дед, бабичка – старуха и др.
• Животные: мак. яз. : куче – собака, магаре – осёл, крава – корова; болг. яз: лъв – лев, котка – кошка, заек – заяц и др.
• Метафизические объекты: мак. яз. : Бог – Бог, ѓавол – дьявол, ламjа – дракон, грев – грех;
болг. яз. : душа – душа, справедливост – справедливость и др.
• Натурфакты: мак. яз. : гром – гром, ветар – ветер, sвезда – звезда, студ – холод / стужа;
болг. яз. : дърво – дерево, кал – грязь, пясък – песок и др.
• Артефакты: мак. яз. : леб – хлеб, свеќа – свеча, jаже – верёвка; болг. яз. : кола – повозка /
телега, дреха – платье, хурка – прялка и др.
63
Посредством такого рода объектов происходит заполнение или создание пространственно-временных координат текстового мира. А значит, реалии следует рассматривать и как
один из инструментов наррации текста.
В структуре текста заложен определённый алгоритм, обеспечивающий «доступность»
текстового мира / его реалий интерпретатору. Возможность восприятия и интерпретации
объектов текстового пространства обеспечивается «характером» реалий, то есть способом их
соотнесения с внетекстовым миром, степенью детализации и др. Модель семиотического
анализа системы реалий должна включать в себя:
1. Определение собственно языковых способов актуализации реалий (здесь рассматриваются характер семиотического отображения, логико-семантический способ актуализации,
степень грамматической определённости) и степени их наблюдаемости («эмпирической
доступности») для интерпретатора.
2. Определение текстовых способов актуализации реалий (семиотика пространственновременного континуума). Здесь устанавливается характер локализации реалий относительно точек текстового времени / пространства, относительно автора / рассказчика и интерпретатора, степень участия реалии в сюжете.
3. Описание системно-структурных отношений между реалиями текстового мира.
Можно предположить, что данная модель анализа позволит объяснить характер фольклорной (анонимной) картины мира.
В настоящей статье в качестве приоритетной задачи будет представлено описание способов актуализации реалий в тексте ВС. Для анализа системы текстовых реалий используется,
помимо собственно семиотического, и метод логико-семантического описания. При этом
анализ текстовых реалий, связанный с решением вопросов об отношении языка к вещам и
фактам мира, оказывается включённым в контекст философской теории истинности и «расширенной» теории референции.
Материалом исследования послужили тексты волшебных сказок на македонском (30 текстов) и болгарском (30 текстов) языках. Поскольку в южнославянской волшебной сказке (далее – ЮВС) представлен достаточно стабильный список реалий, это позволяет нам формализовать особенности её текстовой картины.
Обратимся к описанию способов актуализации реалий в ВС. Актуализируя предмет, мы
выявляем его свойства, делаем предмет «наблюдаемым». Текстовая актуализация реалий
осуществляется одновременно на различных уровнях – на собственно языковом уровне и на
уровне наррации.
Языковые способы актуализации могут рассматриваться в двух аспектах. Первый включает в себя грамматический способ актуализации реалий, что предполагает анализ системы
показателей определённости / неопределённости, временного / пространственного дейксиса
и т.д. На материале южнославянских языков данный анализ проводился в работах Н. В. Боронниковой, К. Илиевой, Л. Миновой-Гюрковой, Ж. Молховой, П. Осеновой, М. А. Поварницыной, Ст. Стоянова, З. Тополиньской, Р. П. Усиковой и др.
Второй аспект языковой актуализации связан с семиотическим способом отношения знака (реалии) к объекту внетекстового мира. Для выявления характера семиотического отображения внетекстовой реальности в структуре ВС (по индексальному, иконическому или символическому типам) привлекаются результаты логико-семантического описания текстовых
реалий. До настоящего времени такой анализ на материале южнославянских текстов не проводился.
С логико-семантической точки зрения языковая актуализация совершается в процессе
«перевода» элементов онтологической реальности в пространство языка и далее – текста.
Основными операциями здесь выступают:
− номинация реалии;
− представление характеристик реалии через операцию приписывания к её имени предиката, или знака для обозначения свойств-отношений;
− номинация реалии посредством дескрипции как воспроизводимой предикатной группы.
64
Посредством данных операций происходит, во-первых, реализация основных функций
языка – номинации, предикации и локации [Степанов, 1975, с. 249]. Во-вторых, данные операции раскрывают семантический, синтаксический и прагматический аспекты семиозиса (Ч.
У. Моррис).
Представим последовательный анализ логико-семантических способов актуализации реалий в ЮВС.
Посредством номинации реалия в виде имени вводится «в общее поле зрения говорящего и адресата» [Кобозева, 2007, с. 91]:
мак. яз. : маса – стол, пиле – цыплёнок, коса – волосы и т.д.;
болг. яз. : сърце – сердце, тояга – палка, око – глаз и т.д.
Однако само по себе имя выступает лишь как «ярлык» некоторого объекта. Получив имя,
реалия остается ещё недоступной для интерпретации. Поэтому в тексте имя неизбежно
должно быть связано с предикатом, то есть со знаком, эксплицирующим свойства отдельной
реалии и отношения между реалиями.
Операция приписывания предикатного знака к имени реалии делает её визуализируемой,
доступной для восприятия. Цель описания предикатных знаков – определение способов
«оживления» реалии и введения её в нарративную структуру. Можно говорить о том, что посредством операции предицирования создаётся само текстовое высказывание. Мир расчленяется на отдельные предметные составляющие, которым даются имена. Как в мире объекты
связываются в пространственное целое на основании отношений между ними, так и в тексте
имена соединяются посредством предикатных знаков. Таким образом, предикатные знаки
становятся «ядром» нарративной структуры ВС.
Представим общую систему предикатных знаков в текстах ЮВС. Основанием для её создания послужили классификации, разработанные Ю. Д. Апресяном, Н. Д. Арутюновой, Л. М.
Васильевым, В. Г. Гаком, Т. А. Кадоло, И. И. Ревзиным, И. Г. Рузиным и др. При выделении
типов предикатов в качестве приоритетных рассматривались функция и семантика предикатов, предопределяющие эмпирический способ восприятия реалий.
С функциональной точки зрения предикаты могут описываться как внутренние (знаки для
характеризации объекта) и внешние (знаки, отображающие отношения между объектами)
[Фреге, 2000].
Основная функция внутренних предикатов – приписать реалии качество, обозначить её
постоянное свойство, поэтому все внутренние предикаты функционируют как «характеризирующие». В нарративной структуре именно они выделяют реалию среди других реалий и тем
самым позволяют интерпретатору воспринимать её «эмпирически». Поскольку этот вид предикатных знаков направлен на «выражение …отличительных черт», постольку с их помощью задаётся «код узнавания» [Эко, 1998, с. 29]. Внутренние предикатные знаки характеризуют, прежде всего, онтологическое свойство объекта:
мак. яз. : вистинскиот / лажниот цар – настоящий / ложный царь 1; волшебна
планина – волшебная гора и т.д.; болг. яз. : голяма тояга – большая палка, могъщ
лъв – могучий лев, баба била лакома – старуха была жадной и т.д.
Эти характеристики реалий значимы для онтологии («возможного мира») ВС, для развития её сюжета. Так, могущество льва контрастирует с незначительным размером, но небывалой храбростью мышки; «ложный» царь, незаконно захвативший престол, противопоставляется истинному царю (такое противопоставление сюжетно отмечено торжеством справедливости) и т.д.
С семиотической точки зрения внутренние предикаты (как отдельные знаки) играют роль
индексального указания на свойство вещи, поскольку «индексы обозначают характерологические признаки персонажей, информацию об их отличительных чертах» [Барт, 2008, с. 366].
Но если в качестве знака рассматривать саму реалию (объект текстового мира с системой
своих характеристик), то операция приписывания к имени реалии характеризующего преди1
Здесь и далее перевод наш. – М. П.
65
ката будет интерпретироваться уже как индексально-иконический способ отображения объекта.
Из трёх существующих видов иконических знаков (икона-изображение, икона-метафора,
представляющая авторское изображение, и икона-схема, предполагающая структурное изображение объекта) текстовая картина мира ВС выбирает иконы-изображения, функционирующие как иконы-схемы:
мак. яз. : зелена гора – зелёный лес, широка река – широкая река и т.д.; болг. яз. :
гладен вълк – голодный волк, дъщери са млади, хубави и строjни – молодые, красивые и стройные дочки и т.д.
Постоянное воспроизведение икон-изображений становится своего рода схемой, прогнозирующей читательское восприятие.
В группе предикатов как знаков характеризации многочисленны предикаты, указывающие
на возможность зрительного и осязательного восприятия предмета. Этими предикатами обозначаются физические характеристики объекта (цвет, свет, масса, размер и т.д.).
Таким образом, внутренние предикаты направлены на отображение «внешнего» мира. Однако среди этих предикатов можно выделить подгруппу, в которой, напротив, наблюдается
стремление к описанию «внутреннего» мира персонажа. Сюда относятся немногочисленные
для ЮВС предикаты, выражающие эмоциональное состояние:
мак. яз. : царот се налутил – царь рассердился; магарето се исплашило – осёл
испугался; болг. яз. : мишката се уплашила – испугалась мышка, овчарят зарадавал се – обрадовался пастух и др.
К группе предикатов, направленных на отображение «внутреннего мира» персонажа, относятся и предикаты, выражающие оценку:
мак. яз. : му бендисува – ему нравится; царот многу jа сакаше ќерката си – царь
очень любил свою дочку.
Следующий тип внутренних предикатов – предикаты, эксплицирующие физическое состояние:
мак. яз. : маjка му била уморена – его мама устала; наjмалиот брат се разболел –
младший брат заболел и др.; болг. яз. : лисицата я домързяло – разленилась лиса;
мъчило се мечето от жажда – медвежонок мучился от жажды и др.
Подчеркнём, что в текстах ВС количество внутренних предикатов относительно мало. Это
объясняется тем, что в сказках акцент делается на отображении внешней по отношению к человеку действительности. Герои ВС нацелены, прежде всего, на освоение «внешего» мира,
поэтому здесь так незначительно описание эмоциональной сферы персонажей. ВС отображает динамичную ситуацию, в отличие, например, от пословицы или предания.
Носителем динамического начала в ВС являются внешние предикаты. Их основная функция – обозначение отношений между реалиями в нарративной структуре. В ВС они задают
ситуативную область, формируют её сюжет. Именно внешние предикаты актуализируют
реалию как активный или пассивный объект сюжета, делая их, соответственно, частью сюжетного рисунка или фона. Среди этих предикатов в ВС преобладают предикаты для обозначения физической деятельности (термин Ю. Д. Апресяна):
мак. яз. : маjка му ги дала [коњот и сабjа] – дала ему мама [коня и саблю], бабата го фрлила [млекото в море] – старуха вылила [это молоко в море]; болг. яз. :
бабата подръпнала опашката – старуха дёрнула [волка] за хвост, лъвът скъсал
въжето – лев разорвал верёвку и др.
В отдельную подгруппу в ВС выделяются предикаты движения. В фольклорных текстах
они являются «сюжетообразующими». Отметим, что состав грамматико-семантических
классов глаголов (одной из форм представления предикатов данной группы) отличается разнообразием: здесь встречаются фазовые глаголы, глаголы, показывающие направленность
движения и степень его интенсивности, а также идиоматичные выражения, характерные для
фольклорных текстов:
66
мак. яз. : детето одело што одело, стигнало до планината и веднаш влегло внатре, се качило на jаболкницата, ги скинало jаболката и слегло – шёл себе мальчик
и шёл и дошёл он до горы, сразу же залез в неё, взобрался на яблоню, скинул яблоки и слез; болг. яз. : като скочили всички, че като погнали заека, а той… тичал
и едвай се спасил – как прыгнули все, как погнались за зайцем, а он… бежал, едва
спасся.
Такое разнообразие семантико-грамматических форм предикатов передвижения свидетельствует о том, что пространственные координаты в ВС предельно визуализированы, так
как показаны различные направления движения героя.
К предикатам движения примыкают и трансформационные предикаты. Смена онтологического статуса объекта отображения (то есть превращение) есть одно из условий, позволяющих выделять ВС среди других сказок:
мак. яз. : детето го познало дека бил ѓаволот и се преправило во заjак, тогаш човекот (ѓаволот) се престорил во куче…; заjакот се претворил во гулаб, а ѓаволот
пак во сокол – мальчик понял, что это был чёрт и превратился в зайца, тогда человек (то есть чёрт) превратился в собаку, заяц же обернулся голубем, а чёрт стал
соколом.
Благодаря обозначению различного рода трансформаций, или переходов реалии из одного
состояния в другое, сказка и становится собственно волшебной.
В текстах анализируемых ВС широко представлена группа предикатов, обозначающих
процесс визуального и аудиального восприятия:
мак. яз. : царот станал, го погледнал од сите страни – царь встал, осмотрел его
со всех сторон; царот чул – услышал царь; болг. яз. : един овчар, като пасял овците си, чул, че нещо се викало, поразгледал насам-натам, никого не видял – один
пастух пас овец, вдруг слышит – зовёт его кто-то; посмотрел он туда-сюда, но никого не увидел.
Данный тип предикатов позволяет визуализировать предметную реальность, поэтому
«всё, что предстаёт в сказке как увиденное, конкретно» [Фролова, 2007, с. 208].
Предикаты, эксплицирующие сходство/подобие вещей, мало представлены в ВС:
мак. яз. : детето е како заjак млад – мальчик словно заяц молодой; болг. яз. :
куршумите са като дъжд – пули словно дождь.
ВС избегает описаний через сравнения, поскольку сравнение предполагает одновременную характеристику по крайней мере двух объектов. Посредством операции сравнения (аналитической по своей природе) происходит перенесение свойств одного объекта на другой и
выделение черты, объединяющей сравниваемые объекты (например, мальчик сравнивается с
молодым зайцем на основании того, что действия обоих отличаются ловкостью и проворством). Картина сказочного мира в большей степени всё же синкретична, нежели аналитична.
Следует отметить, что описанная классификационная сетка предикатных знаков относительно формальна. Границы между внутренними и внешними предикатами крайне размыты,
так как предикатом может быть обозначена одновременность свойства-отношения. В качестве составляющих отдельной (промежуточной) группы предикатных знаков приходится выделять предикаты говорения и ментальные предикаты:
мак. яз. : рекло детето – сказал мальчик; ѓаволот му шепнува – шепнул ему чёрт; царевиот син препознал – царский сын узнал; царот решил – решил царь; болг. яз. : котето попитало – спросила кошка, опашката рекла – сказал хвост; вълкът мислел, че
– волк думал, что; й хрумнало – ей пришло в голову.
Семантический анализ этих предикатов позволяет рассматривать их, с одной стороны,
как внутренние предикатные знаки, которые характеризуют и фиксируют акты внутренней
речи, а также имманентные ментальные процессы. С другой стороны, эти предикаты одновременно принадлежат и к группе внешних, так как обозначаемый ими физический процесс
(говорение, мышление) и сопровождающие его жесты актуализируют внешне наблюдаемый
мир. Бо́льшее количество предикатных знаков этой подгруппы отведено предикатам говоре67
ния, конструирующим прямую речь и диалогические сцены. Эти предикаты привносят в
текст «элемент театрализации», присущий как мифам, так и фольклорным текстам [Неклюдов, 1972, с. 192].
Как уже отмечалось, посредством предикатного знака происходит процесс описания реалии. Предикат, соответственно, выполняет функцию дескрипции. Актуализации реалий в
тексте может происходить как процесс приписывания к имени реалии не одного предиката, а
воспроизводимой предикатной группы (или собственно дескрипции) – мак. яз. : едниот брат
бил богат (один брат был богатым). Посредством дескрипций происходит в различной степени «развёрнутое» и определённое атрибутирование объекта. Так, определённые дескрипции позволяют выделить объект из класса ему подобных, дать ему смысловую характеристику [Арутюнова, 1977, с. 93; Бразговская, 2006, с. 26]. При многократном воспроизведении в
тексте предикатная группа (дескрипция) может «отрываться» от имени и функционально заменять его, осуществляя в таком случае указание как на объект, так и на его характеристики.
Так, в ВС встречаются случаи, когда постоянные предикаты, становясь устойчивым знаком
своего объекта, обретают способность функционировать в тексте «без» имени, а вернее, в
качестве имени. В македонской ВС «Завидливиот брат и сиромаштиjа» («Завистливый брат и
бедняк») (Македонски народни волшебни приказни, 47–50) главный герой (богат човек –
богатый человек) актуализирован через дескрипцию с постоянными предикатами богат –
богатый и завидлив – завистливый. В процессе развертывания сюжета можно наблюдать
трансформационное развитие дескрипции в сторону её «семантического сжатия»:
едниот брат бил богат Æ богатиот човек / богатиот брат Æ побогатиот Æ
овоj завидиливиот богатиот
(один из этих братьев был богатым Æ богатый человек / богатый брат Æ богач Æ
этот завистливый богач).
Грамматическая субстантивация (бил богат Æ богатиот) приводит к возникновению
«скрытой» определённой дескрипции, или «иллюстративного имени». При таком употреблении дескрипции «мысль движется от признаков (описания) к предмету» [Арутюнова, 1976, с.
192], благодаря чему осуществляется референциально определённое указание на объект описания. Так, в болгарской ВС «Котката и глупавите селяни» («Кошка и глупые селяне») (Дядо, баба и внуче, 40-42) встретилась следующая серия скрытых дескрипций, характеризующих реалию котка (кошка): животно – животное, ловец – охотник.
Отметим, что в ВС неопределённые дескрипции в меньшей степени частотны. Как правило, ими реалия только вводится в текст:
мак. яз. : Си била една жена. – Жила-была (одна) женщина; Си било едно овчарче.
– Жил-был (один) пастух и др.; болг. яз. : Едно коте разсипало гърнето с мляко. –
(Одна) кошка разбила кувшин с молоком; Една бабичка отишла в гората да си
събере дръвца. – (Одна) старушка отправилась в лес по дрова.
Подчеркнём, что употребление в тексте ВС предикатных знаков в функции скрытых опредёленных дескрипций свидетельствует о стирании границы между именем и предикатом, а
это напрямую соответствует логике архаического мышления, где анализу воспринимаемого
предмета предпочитается синтез всех его характеристик.
Помимо того, что текстовые объекты должны отображаться в неразрывной связи со своими характеристиками, они ещё должны быть вписаны в определённые пространственновременные рамки, поскольку «всякое существование возможно лишь в формах определённой
пространственной и временной конкретности» [Лотман, 1996, с. 176]. В тексте ВС пространственно-временные координаты создают фон повествования. Подобная актуализация реалии
осуществляется через приписывание к имени реалии пространственно-временных локализаторов.
Анализ показывает, что в системе пространственно-временных актуализаторов в ВС преобладают пространственные, тогда как временные остаются неопределёнными, незаданными:
68
мак. яз. : Одамна в некое време живеал некоj крал. – Давным-давно жил один король; Едно време си имало еден цар. – Однажды жил-был царь; болг. яз. : Живели
някога един дядо и една баба. – Жили-были когда-то дед да баба; Някога, было
много отдавна, лъвът събрал войска. – Когда-то очень давно, лев собрал войско.
Для текстового мира ВС характерна историческая вневременность: время «течёт» только
внутри сюжета как обозначенная последовательность действий.
Преобладание пространственных актуализаторов всё же не свидетельствует о том, что в
ВС описывается некое конкретное пространство. С одной стороны, среди указателей на пространственные координаты бо́льшую часть занимают локализаторы в определённой форме 1:
мак. яз. : спроти сараjот – напротив этого дворца, на патот – на этой дороге, во
куќата – в этом доме и др.; болг. яз. : в гората – в этом лесу, до дупката – до
этой ямки, в черквата – в этой церкви, в плевнята – в этом сарае и др.
Однако определённость пространства ВС, заданность его координат относительна. В сказках текстовый объект локализуется лишь посредством указания (то есть с помощью индексального знака), способ же нахождения реалии и её характеристика не обозначаются. Так,
информация об этой церкви не позволяет представить саму церковь, близость или удалённость её от этого дворца и т.д. Объекты пространства невозможно разместить в определённой точке относительно других объектов. Если реалия в ВС актуализирована как воспроизводимая икона-образ, то пространство в ещё большей степени схематично: здесь мы имеем
дело, скорее, с индексально-иконическим способом актуализации. Поэтому применительно к
текстам ВС трудно говорить о топологии пространства.
Сделаем некоторые выводы.
Семиотический подход позволяет рассматривать любой текст как знак отображаемого
фрагмента внетекстового мира. Характер семиотического отображения определяет степень
«доступности» текстового мира для интерпретатора. Пространственно-временной континуум
текстового мира организуется системой его реалий. Реалии выступают как знаки, посредством которых замещаются объекты внетекстовой действительности. Процесс актуализации
реалий совершается как языковой (номинация и характеризация) и текстовый («локализация» реалии в пространственно-временном континууме, степень активности её в сюжете и
др.).
В ЮВС преобладает иконический способ отображения мира. При актуализации реалий
как таковых первостепенное значение отводится иконам-изображениям, позволяющим «эмпирическое» соприкосновение с объектами текстового мира. Благодаря следующим факторам:
− повторяемости характеризующих знаков, приписываемых к имени реалии;
− преобладанию семантически «сжатых» дескрипций реалии над «развёрнутыми» дескрипциями;
− воспроизводимости «формулы номинации» (имя + предикат)
иконическое изображение объекта становится схематичным, внеличностным. В свою очередь, это обеспечивает «код узнавания» реалии, прогнозирует её интерпретацию. Семиотика
пространства ЮВС в ещё большей степени схематична. Применительно к текстам сказки
трудно говорить об отчётливой топологии пространственно-временных координат. Перемещения реалий, их трансформационные изменения в пространстве и во времени мы можем
представить только как таковые. Объекты пространства не обладают точной локализацией.
Время также функционирует «как таковое»: внутри сюжета выстраивается определённая последовательность действий, но отсутствует историческое время.
Анализ семиотики реалий ЮВС позволяет говорить о том, что ВС отражает видение мира
«коллективным» языковым субъектом (анонимный тип авторства). Такая стилистика ограничивает также спектр вариантов интерпретации текста, делая его «открытой» (для читателя)
1
В македонском и болгарском языках грамматическими маркерами определённости являются постпозитивные членные
морфемы (Р. П. Усикова), то есть артикли (мак. яз.: -от, -та, -то, -те; болг. яз.: -ът, -та, -то, -те), а также указательные
местоимения (мак. яз.: тоj, таа, тоа, тие; болг. яз.: този, тази, това, тези).
69
структурой (У. Эко). Предлагаемая модель может использоваться и для анализа текстов других жанров.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
Арнаудов, М. Очерци по българския фолклор [Текст] / М. Арнаудов. – София : Академично издателство
«Проф. Марин Дринов», 1996.
Арутюнова, Н. Д. Предложение и его смысл: логико-семантические проблемы [Текст] / Н. Д. Арутюнова. –
М. : Наука, 1976.
Арутюнова, Н. Д. Номинация, референция, значение [Текст] / Н. Д. Арутюнова // Языковая номинация
(общие вопросы). – М. : Наука, 1977. – С. 188–207.
Барт, Р. Нулевая степень письма [Текст] / Р. Барт. – М. : Академический Проект, 2008.
Бразговская, Е. Е. Референция и отображение (от философии языка к философии текста) [Текст] / Е. Е.
Бразговская. – Пермь : ПГПУ, 2006.
Владова, J. Ѓаволите во приказните на Марко Цепенков [Текст] / J. Владова // Литературен збор. – 1994. –
№ 4–6. – С. 69–73.
Кобозева, И. М. Лингвистическая семантика [Текст] / И. М. Кобозева. – М. : КомКнига, URSS, 2007.
Лотман, Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история [Текст] / Ю. М. Лотман.
– М. : «Языки русской культуры», 1996.
Неклюдов, С. Ю. Особенности изобразительной системы в долитературном повествовательном искусстве
[Текст] / С. Ю. Неклюдов // Ранние формы искусства: сб. статей. – М. : Искусство, 1972. – С. 190–219.
Пирузе-Тасевска, В. Аспекти на инициjализациjата во македонските народни приказни [Текст] / В. ПирузеТасевска // Предавања на ХХХI Меѓународен семинар за македонски jазик, литература и култура (Охрид, 320 август 1998 година). – Скопjе, 1999. – С. 19–30.
Прокопиев, А. Патувањата на сказната [Текст] / А. Прокопиев. – Скопjе: Магор, 1997.
Руднев, В. П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. II. [Текст] / В. П. Руднев. – М. :
«Аграф», 2000.
Саздов, Т. Класификациjа на македонските народни приказни [Текст] / Т. Саздов // Македонски фолкор. –
1985. – №35. – С. 25–35.
Саздов, Т. Македонскиот фолклор во словенски и балкански контекст [Текст] / Т. Саздов // Македонскоруски jазични, литературни и културни врски (на материали од Првата македонско-руска славистичка
конференциjа. – Охрид 23-24 август 1995 г.). – Скопjе : Универзитет «Св. Кирил и Методиj», 1998. – С. 61–
69.
Степанов, Ю. С. Основы общего языкознания [Текст] / Ю. С. Степанов. – М. : Просвещение, 1975.
Фреге, Г. Логика и логическая семантика [Текст] / Г. Фреге. – М. : Эдиториал УРСС, 2000.
Фролова, О. Е. Мир, стоящий за текстом: Референциальные механизмы пословицы, анекдота, волшебной
сказки и авторского повествовательного художественного текста [Текст] / О. Е. Фролова. – М. : Издательство ЛКИ, 2007.
Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию [Текст] / У. Эко. – М. : ТОО ТК «Петрополис»,
1998.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
Дядо, баба и внуче. Народни приказки [Текст] / ред. Е. Огнянова. – София : ДПК «Димитър Благоев», 1971.
Македонски народни волшебни приказни [Текст]. – Скопjе : Нова Македониjа, 1986.
Македонски народни приказни [Текст]. – Скопjе, 1999.
Цепенков, М. Фолклорно наследство [Текст] / М. Цепенков. – София: Академично издателство «Проф. Марин Дринов», 2001. – Т. 2. Вълшебни и новелистични прказки.
УДК 81. 00 Д18
ББК Ш 141. 01. 2973
Д.А. Самарин
ПРОБЛЕМА СМЕШЕНИЯ ЯЗЫКОВ В КОНЦЕПЦИИ Г. ШУХАРДТА
В статье анализируется роль смешения языков в концепции Г. Шухардта. Устанавливается, что смешение языков рассматривается в работах ученого как главная причина их раз70
вития. Выявляются основные идеи и положения ученого, касающиеся фонетических и лексических изменений в пограничных районах между разными странами, а также влияния смешения на современную языковую ситуацию.
Ключевые слова: Г. Шухардт; смешение языков; компаративистика; диалект; варьирование
D.A. Samarin
THE PROBLEM OF THE FUSION OF LANGUAGES IN HUGO SCHUCHARDT’S
CONCEPTION
The role of the fusion of languages in H. Schuchardt’s conception is discussed. H. Schuchardt insisted that the fusion of languages be the main reason for their development. The Austrian scholar
investigated phonetic and lexical changes in border areas between different countries. H. Schuchardt stressed the effect of the fusion that contributed to the modern linguistic situation.
Key words: H. Schuchardt; fusion of languages; comparative studies; dialect; variation
Австрийский лингвист Гуго Шухардт (1842–1927) был одним из самых заметных студентов Августа Шлейхера (1821–1868), под влиянием которого формировалась лингвистическая
теория австрийского ученого. Примечательным моментом в научной деятельности Г. Шухардта стало исследование им смешения языков. К идеям самого А. Шлейхера, которые он
высказывал в беседах со студентами, в числе которых находились Г. Шухардт и И. Шмидт,
восходят элементы их концепций, уже в начале 70-х годов противопоставленные теории
шлейхеровского «родословного древа». Г. Шухардтом была разработана «теория географического варьирования», а И. Шмидтом – «теория волн». Г. Шухардт упомянул в работе «Индивидуализм в языковом исследовании» («Der Individualismus in der Sprachforschung») эти
беседы с наставником: «Однажды сидели мы – нас было немного – за столом вместе с
Шлейхером, и он изложил нам, отвечая на наши вопросы, свои взгляды на постепенное варьирование языков по всему земному шару, причем упомянул, между прочим, и о географии
растений» [Schuchardt, 1928, с. 432–433]. И далее Г. Шухардт замечал, что в тот период «теория географического варьирования носилась, как говорят, в самом воздухе» [Schuchardt,
1928, с. 433].
Уже тогда Г. Шухардт считал важнейшим фактор языкового смешения. Взгляды Г. Шухардта представляют собой теоретический первоисточник неолингвистической концепции,
что связано с тем, что именно Г. Шухардт являлся одним из создателей теории языковых
скрещиваний или смешиваний. Благодаря выступлениям австрийского лингвиста, подвергавшего острой критике традиционные задачи и методы сравнительного языкознания, теория
языкового смешения приобрела особую популярность.
Как отмечали Л.Л. Нелюбин и Г.Т. Хухуни, Г. Шухардт считал, что «во многих случаях
вообще не приходится говорить о принадлежности языка к той или иной семье или группе
языков, поскольку у него может быть несколько предков, скрещивающихся между собой»
[Нелюбин, Хухуни, 2008, с. 154].
С позиций учения о так называемом лингвистическом субстрате проблема образования
специфических черт, характеризующих структуру конкретных языков, сводится к вопросу о
взаимодействии речи завоевателей с инородной по своему качеству речью населения покоренных областей, составляющей субстрат для последующего развития языка завоевателей и
определяющей своеобразие его структуры.
В компаративистике XX в. теория субстрата превратилась в излюбленное средство разъяснения всех загадок языковой истории. Многие лингвисты охотно прибегали к предположениям о влиянии скрещивания с неизвестным (в огромном большинстве случаев) иноязычным
субстратом, особенно когда это относилось к доисторическим периодам развития языков.
Действительно, в современной науке нет оснований отвергать вероятность взаимодействия
индоевропейского языка с языками коренных жителей различных областей Европы и Азии, в
71
которых происходило расселение племен, носителей индоевропейского языка, в древние периоды их истории. В ряде случаев это взаимодействие поистине становилось значительным
фактором в процессе образования специфических языковых черт.
Возникшее в начале 20-х годов XX столетия неолингвистическое направление заимствовало данные идеи. В ряде своих выступлений неолингвисты громко заявили о совершенном
ими «перевороте» в лингвистике.
В основу сформированной неолингвистической концепции и были положены, с одной стороны, теория «лингвистической непрерывности», выдвинутая Г. Шухардтом и И. Шмидтом и
получившая широкое развитие в трудах ряда представителей французской лингвистической
географии, и, с другой стороны субъективно-идеалистические воззрения итальянского философа Б. Кроче, сводившего языковые явления к процессам «эстетического творчества» отдельных лиц.
В статье «К вопросу о языковом смешении» Г. Шухардт рассматривал вопрос о причинах
языковых изменений, высказывая свои сомнения по поводу их категоризации. «Предполагают, что в тех случаях, когда язык прекращает существование, известные, присущие ему навыки и тенденции могут сохраняться и давать о себе знать в последующем. Многократно
проведенные наблюдения дали бы нам возможность установить, в какой мере обоснована
ставшая с недавних пор столь модной и прилагаемая к предистории гипотеза о нерушимых
якобы языковых особенностях тех или других рас. Если бы мы даже и предоставили физиологии, которая в конечном счете и имеется здесь в виду, первое место предпочтительно перед воздействием самого языка, то и в этом случае она играла бы не большую роль, чем прочие условия существования» [Шухардт, 2003а, с. 176].
Исследователь был убежден, что лишь вопрос о языковом смешении может служить в настоящее время предметом успешного и плодотворного изучения. Он констатировал правомерность своих доводов: «Теперь изучение этой проблемы является уже не исключением,
как это было еще недавно, а правилом. И мы с гораздо большим основанием, чем Макс
Мюллер, который сказал, что “смешанных языков не существует”, можем утверждать как раз
обратное: “несмешанных языков не существует”. Если у разноязычных групп при тесном
общении их друг с другом неизбежно взаимовлияние их языков, то такое же языковое скрещение нужно предполагать и там, где доказано физическое скрещение, являющееся самым
тесным из всех возможных видов общения. Таким образом, мы имеем полное право связать
многие мнимые загадки индоевропейского языкознания с физической предисторией индоевропейцев, вначале, конечно, лишь в самых общих чертах, так как мы не смеем возомнить о
себе, будто мы столь же легко отличаем туранское от подлинно индоевропейского, как брахицефала от долихоцефала (что, впрочем, тоже не очень просто)» [Шухардт, 2003а, с. 176–
177].
Считая потенциал языкового смешения абсолютно беспредельным, Г. Шухардт указывал:
«Возможность языкового смешения не знает никаких ограничений; она может привести как
к максимальному, так и к минимальному различию между языками. Смешение может иметь
место и при постоянном пребывании на одной и той же территории, но только в этом случае
оно проявляется весьма интенсивно и осуществляется сложным путем. Но особенно сложным и причудливым становится пересечение линий, если мы от языкового единства перейдем к индивидуальному языку. Всякий индивидуум познает и модифицирует свой язык в
общении с другими индивидуумами. Это всестороннее, никогда не прекращающееся языковое смешение препятствует образованию значительных расхождений внутри пребывающих в
постоянном общении групп» [Шухардт, 2003а, с. 177].
Для Г. Шухардта было характерно то, что он делал специфичный переход от национального языка к «индивидуальному языку», безгранично расширяя понятие «языкового смешения»
и фактически отождествляя с ним каждое общение людей, осуществляемое посредством
языка. Ученый утверждал, что каждый отдельный человек заучивает и видоизменяет свой
язык в общении с другими людьми. Такое всестороннее и непрерывное языковое смешение
препятствует образованию значительных различий внутри группы, осуществляющей обще72
ние. Даже внутри языка, воспринимаемого как нечто вполне единое, Г. Шухардт находил
смешение, считая его ответственным за так называемые явления аналогии, из чего ученый
делал вывод об отрицании понятия единства системы языка (или диалекта). В каждом «индивидуальном языке» любое отдельное слово, любая отдельная форма имеет свою особую
историю, а каждое новообразование в области фонетики, грамматики, лексики распространяется совершенно независимо от индивида к индивиду из центра своего начального зарождения путем непрерывных смешений, составляющих, согласно индивидуалистической концепции Г. Шухардта, сущность процесса языкового общения.
На этой основе Г. Шухардт развивал свою теорию «географического варьирования», непрерывности переходов, переливов от языка к языку, от диалекта к диалекту, препятствующих установлению четких лингвистических границ. Уже в ранней своей работе «Вокализм
вульгарной латыни» («Der Vokalismus des Vulgärlateins») ученый замечал, что, при обходе
всей области романских диалектов, почти повсюду обнаружатся соседние диалекты, говоры,
подговоры и т.д., не отграничивающиеся резко друг от друга, но сближающиеся и переходящие один в другой. Одним из основных выводов Г. Шухардта стало его утверждение о невозможности определения как области распространения отдельного диалекта, так и области
распространения всех отдельных его фонетических особенностей.
Данное положение Г. Шухардта, развивавшееся им на материалах романских языков, легло в основу взглядов представителей французской «лингво-географической школы», отрицающих наличие границ между отдельными диалектами, фактически снимающих само понятие диалекта как самостоятельной лингвистической единицы и изучающих независимые пути распространения отдельных языковых явлений, передающихся от индивида к индивиду
непрерывной сетью незаметных переходов.
Наблюдения диалектологов-романистов могут быть интересными для решения вопроса о
диалектных границах языков. Если национальные языки романского мира, например французский и итальянский, четко противопоставлены друг другу, то народные говоры, не считаясь с национально-государственными границами, образуют языковую непрерывность с постепенной заменой одного диалектного признака другим. В.М. Жирмунский отмечал: «Об
этом говорит Г. Шухардт в своей классической работе “О классификации романских диалектов” (1900). Если, перевалив через Апеннинский хребет, пишет Шухардт, продвигаться в северной Италии по направлению к французской границе, пользуясь в этой пешеходной прогулке из села в село только местными народными говорами, мы заметим, как будут исчезать
один за другим отличительные признаки итальянского языка, уступая место соответствующим французским» [Жирмунский, 1976, с. 617].
В упомянутой статье Г. Шухардт подчеркивал прежде всего фонетические изменения:
«Так, d переходит здесь в /: не padre (отец), но paire подобно франц. père; с перед а изменяется в č: не cantare (петь), но ciantè подобно франц. chanter; l более не превращается в i: не
plù (больше), но рlü подобно франц. plus; слова женского рода вместо окончания а в единственном числе получают окончание о, как это имеет место в новопровансальском: не musica,
но müsico; встречается и провансальский дифтонг ие: не muojo (я умираю), но muero; вместо
jo, vado (я делаю, я иду) мы находим то fau, vau, как в провансальском, то fai, vai подобно
франц. pais, vais; вместо mio, tuo, suo (мой, твой, свой) – топ, ton, son, как в французском;
вместо avesse, fossero (он имел, они были) – üsset, füssent подобно франц. eut, fussent; множественное число образуется при помощи s: не anni (годы), но ans, как в французском языке.
Теперь уже не отдельное плавающее в воде дерево или случайно залетевшая птица возвещают нам направление, где находится ожидаемая земля, но множество признаков всякого рода,
говорящих, что она уже совсем близко. И действительно, еще по эту сторону гор мы находим
населенные пункты, где говор гораздо ближе к французскому литературному языку, чем к
итальянскому» [Шухардт, 2003б, с. 124]. И далее Г. Шухардт задавал вопрос: «Но где же поставить нам пограничный столб? Там ли, где пастухи зовут своих свиней не i porci, но lus
cusciuns, les cochons, или там, где мы впервые услышали, как ребенок называет отца топ
73
pair, топ рèrе, вместо итал. mio padre. Я опасаюсь, что в этом случае каждый будет руководствоваться собственным вкусом» [Шухардт, 2003б, с. 124].
Смешение языков Г. Шухардт считал основной причиной их развития. Он указывал в статье «К вопросу о языковом смешении»: «Среди всех тех проблем, которыми занимается в
настоящее время языкознание, нет, пожалуй, ни одной столь важной, как проблема языкового смешения» [Шухардт, 2003а, с. 175]. По мнению ученого, ни один язык не существует отдельно от скрещений и чужих элементов. Именно смешение языков ведет к их изменению.
При этом причины данного процесса всегда имеют социальный, а не физиологический характер. Понятие смешения языков привлекало внимание к явлению языковых контактов, к
исследованиям в области билингвизма, диалектологии, лингвистической географии.
Г. Шухардтом выделялись четыре разновидности географического варьирования: «В пределах известной территории оно выражается в совершенно однородной форме; ясно различаются две группы, постепенно переходящие друг в друга; между той и другой группой отчетливо выделяется промежуточное образование; эти группы отделяются друг от друга определенной пограничной линией, по обе стороны которой имеет место тенденция к сближению или взаимному подражанию. Если классификация языков может найти себе применение
лишь в последнем, наиболее редком случае, то в первом она неприменима, а во втором и в
третьем она возможна лишь в ограниченной мере, причем здесь имеется опасность известного произвола или остается нечто, не могущее уместиться в предначертанных рамках» [Шухардт, 2003б, с. 125]. Австрийский ученый учитывал, что допущение смешения двух различных в своей основе языков абсолютно не отрицает возможности смешения и двух родственных диалектов. Вместе с тем Г. Шухардт отмечал случайный и переходный характер такого
смешения: «Вследствие культурного или политического преобладания тот или иной пограничный диалект начинает оказывать влияние на соседний, пронизывает и как бы переваривает его» [Шухардт, 2003б, с. 126].
Подобное географическое варьирование имеет место в случаях сосуществования в одной
местности самых различных языков и в ряде других, менее отчетливо выраженных случаев,
когда изоглоссы каких-либо различительных признаков не считаются ни с национальными
границами, ни с ориентированными на них классификационными схемами.
Ю.А. Левицкий и Н.В. Боронникова отмечали: «Развивая “теорию волн” Шмидта, Шухардт предлагает идею “лингвистической непрерывности”, приводящую к отрицанию наличия строгих границ между говорами, диалектами и языками» [Левицкий, Боронникова, 2005,
с. 158]. Г. Шухардт указывал на наличие между соприкасающимися языками общих черт. Он
считал (как и представители лингвистической географии), что любое изменение появляется
где-то в определенном пункте и затем постепенно распространяется, причем соответствующие «пункты излучения» диалектных особенностей могут быть представлены в картографированном виде. При изучении такого распространения австрийский лингвист должен был
учитывать как препятствующие факторы естественного (горы, леса, воды и т.п.) и искусственного (политические и религиозные границы) характера, так и способствующие им явления (сухопутные и водные пути). Не пренебрегал он и такими моментами, как ремесла, обычаи и суеверия. «Отсюда вытекало внимание, – указывали Л.Л. Нелюбин и Г.Т. Хухуни, – с
одной стороны, к так называемым “креольским языкам”, вызванным к жизни необходимостью общения (торговые, невольничьи и иные средства коммуникации), а с другой – к сравнительному изучению неродственных языков» [Нелюбин, Хухуни, 2008, с. 155]. В развитии
любого языка австрийский лингвист выделял две силы: центробежную, ведущую к дифференциации (процесс дивергенции), и центростремительную, ведущую к сближению языков
через общение (процесс конвергенции).
К. Фосслер придерживался в вопросе смешения языков позиции, схожей с воззрениями Г.
Шухардта. В «Собрании сочинений по философии языка» («Gesammelte Aufsätze zur Sprachphilosophie») он отвергал оторванное от исторических проблем чисто грамматическое сравнение нескольких языковых групп как «простое баловство»: «Где заканчивается одна языковая группа или одно языковое сообщество и начинается другое, нельзя решить только при
74
помощи грамматических понятий. Ведь понятия “языковая группа”, “языковое сообщество”
суть понятия социально-исторические» [Vossler, 1923, с. 92-93]. По убежденности К. Фосслера, грамматику, которая была бы независима от таких исторических понятий, как языковое
сообщество, развитие языка, смешение языков, принципиально невозможно себе представить, и в реальности ее не существует.
Оригинальность лингвистической концепции Г. Шухардта отчетливо просматривается в
стремлении исследователя заменить генеалогическую классификацию теорией географической непрерывности, «географического выравнивания», т.е. непрерывных переходов одного
языка в другой, вследствие чего появилась идея родства всех языков мира. В связи с этим Г.
Шухардт призывал к сравнительному изучению неродственных языков, т.е. к типологическим исследованиям.
В истории языкознания Г. Шухардт действительно занимает особое место как критик старого и глашатай нового. В его трудах, созданных в конце XIX – начале XX в., как в зеркале,
отразилось состояние современной ему науки о языке. Работы Г. Шухардта свидетельствуют
о зарождении нового подхода к языку и выработке принципиально новых методик его описания.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Жирмунский, В.М. Избранные труды. Общее и германское языкознание [Текст] / В.М. Жирмунский. – Л. :
Наука, 1976.
Левицкий, Ю.А. История лингвистических учений [Текст] / Ю.А. Левицкий, Н.В. Боронникова. – М. : Высшая школа, 2005.
Нелюбин, Л.Л. История науки о языке [Текст] : учебник / Л.Л. Нелюбин, Г.Т. Хухуни. – 3-е изд., испр. и
доп. – М. : Флинта: Наука, 2008.
Шухардт, Г. К вопросу о языковом смешении // Избранные статьи по языкознанию [Текст] / Г. Шухардт. –
Изд. 2-е. – М. : Едиториал УРСС, 2003а. – C. 174–184.
Шухардт, Г. О классификации романских диалектов // Избранные статьи по языкознанию [Текст] / Г. Шухардт. – Изд. 2-е. – М. : Едиториал УРСС, 2003б. – C. 122–140.
Schuchardt, Н. Der Individualismus in der Sprachforschung [Text] / Н. Schuchardt // Hugo Schuchardt-Brevier. –
2-te Aufl. – Halle (Saale), 1928. – S. 432–433.
Vossler, K. Gesammelte Aufsätze zur Sprachphilosophie [Text] / K. Vossler. – München : Hueber, 1923.
УДК 811.11
ББК 81.2 (Англ.)
Ю.Я. Ширяева
ТЕМАТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ, СОЧЕТАЮЩИХСЯ
С НАЗВАНИЯМИ ВРЕМЕН ГОДА В КАЧЕСТВЕ АТРИБУТИВНОГО КОМПОНЕНТА
Категория времени и способы ее художественной репрезентации являются актуальными
проблемами в современной лингвистике. В работе рассматриваются особенности лексической сочетаемости названий времен года с существительными разных тематических групп
на материале художественных произведений английских писателей-реалистов XIX века.
Ключевые слова: тематическая группа; лексическая сочетаемость; семантическое пространство; художественное восприятие
J.Y. Shiryaeva
THEMATIC GROUPS OF THE «SEASON + NOUN» WORD COMBINATION PATTERN
The objective category of time and the ways of its representation have for long been under the
scruting of modern linguistics. The peculiarities of lexical collocability of the words denoting sea75
sons with the nouns of different thematic groups in the texts of the XIXth century English writersmake the subject matter of this paper.
Key words: thematic group; lexical collocability; semantic sphere; artistic perseption
Сочетательные потенции слов того или иного языка с определенными партнерами в определенном окружении не случайны и не полностью произвольны: они подчиняются особым
закономерностям [Степанова, Хельбиг? 1978, с. 138]. Основные закономерности сочетания
одной единицы с другой объединяются понятием валентности. Валентность в самом общем
смысле предусматривает необходимое или возможное контекстуальное окружение слова,
контекстуальные связи слова, контекстуальные отношения между различными частями речи
в предложении на семантическом и синтаксическом уровне, контекстуальную сочетаемость
слов как семантических и/или синтаксических партнеров в предложении [Там же. C. 138].
Семантическая валентность отражает тот факт, что слова требуют определенных контекстных партнеров с определенными семантическими признаками и исключают других контекстных партнеров с иными семантическими признаками. Отбор подходящих контекстных
партнеров и исключение недопустимых контекстных партнеров осуществляется на основе
совместимости или несовместимости семантических признаков обоих партнеров, которые, в
свою очередь, мотивированы явлениями действительности [Степанова, Хельбиг, 1978, с.
155].
Целью нашего исследования является установление тематических групп существительных, сочетающихся с названиями времен года.
Под тематической группой понимаются группы слов, объединенных на основе содержаний общего элемента в концептуальном ядре их значений, то есть темы: наименования частей тела, предметов обуви, водоемов и т. п. [Шмелев, 2008, с. 107].
Анализу подверглись словосочетания, отобранные методом сплошной выборки из 123
произведений английских писателей-реалистов XIX века (4189 контекстов), которые содержат в качестве адьюнкта названия времен года winter / wintry, spring, summer, autumn / autumnal, а также названия месяцев и религиозных праздников, содержащие аллюзию на время года.
В этой связи следует отметить, что распределение месяцев по временам года у английских
писателей-реалистов несколько отличается от традиционного [Гроздова, 1973; ТерМинасова, 2000]. Так, в нашем материале к зимним месяцам относятся не только December,
January и February, но и November. Например: I'm sure last winter (it was a very severe one, if
you recollect, and when it did not snow, it rained and blew), not a creature but the butcher and
postman
came
to
the
house,
from
November
till
February…
(Bronte,
http://www.gutenberg.org/etext/1260).
Лето включает June, July и August. Только в двух контекстах май наделяется характеристиками, свойственными летним месяцам, в которых, однако, указывается на уникальность
данных проявлений. Например: Certainly that May day was a lovely one, and it closed in
moonlight night of summer warmth and serenity (Bronte, http://www.gutenberg.org/etext/1028);
The ash-trees in the Bradshaws' garden were out in leaf by the middle of May, which that year wore
more the aspect of summer than most Junes do (Gaskell, http://www.gutenberg.org/etext/4275). В
других же случаях May определяется как весенний месяц, предваряющий начало лета. Например: The dawn of a mid-May day in the same spring shows the village of Albuera with the
country around it, as viewed from the summit of a line of hills … (Hardy,
http://www.gutenberg.org/etext/4043); Oh, sad and woeful night of May--overshadowing the coming summer months with gloom and bitter remorse (Gaskell, http://www.gutenberg.org/etext/2522).
Анализ картотеки показал, что лексика, которая представлена 228 существительными /
1657 контекстов, сочетающимися с названиями времен года, распределяется по нескольким
тематическим группам: а) период времени, б) природные проявления, в) досуг, г) жилище,
д) одежда, е) еда и некоторые другие. Численно преобладают две первые группы.
76
Тематическая группа «период времени» репрезентирована 21 ЛЕ / 860 контекстов / 52%.
Она включает существительные day (217 контекстов / 25%), evening (136 контекстов / 16%),
time (127 контекстов / 15%), night (97 контекстов / 11%), morning (96 контекстов / 11%), afternoon (64 контекстов / 7%), month (35 контекстов / 4%), season (25 контекстов / 3%) и т.д.
Например: The darkness and the mist had vanished with it, for it was a clear, cold, winter day,
with snow upon the ground (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/46); I do not know whether
it was on a holiday granted by the masters, or a holiday seized in right of Nature and her beautiful
spring time by the workmen … (Gaskell, http://www.gutenberg.org/etext/2153).
Рассматриваемая тематическая группа, в свою очередь, делится на две подгруппы: 1) неопределенные временные отрезки (159 контекстов / 6 ЛЕ); 2) определенные временные отрезки (696 контекстов / 15 ЛЕ). В первую группу входят слова time, holiday, vacation, period,
term, recess. Существительные, которые обозначают неопределенные временные отрезки, то
есть такие отрезки, длительность которых невозможно определить вне контекста, получают
конкретизацию с помощью атрибутивного компонента. Например: ... it followed the green or
young-fern period, representing the morn, and preceded the brown period, when the heathbells and
ferns would wear the russet tinges of evening; to be in turn displaced by the dark hue of the winter
period, representing night (Hardy, http://www.gutenberg.org/etext/17500).
Наиболее частотным словом в первой подгруппе является лексема time. Это существительное легко сочетается с адъюнктами winter, summer, spring и Christmas, а также встречается в сочетании с атрибутивными компонентами autumn, May, midsummer, June, August. Например: In the winter time the air couldn't be got out of the Castle, and in the summer time it
couldn't be got in (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/821); Old spring and bud time; old
summer and bloom time; old autumn and seed time; old winter time, when the cracking, shivering
old tree-tops are bald or covered with snow (Thackeray, http://www.gutenberg.org/etext/8123); We
have all admired the illustrated papers, and noted how boisterously jolly they become at Christmas
time (Thackeray, http://www.gutenberg.org/etext/1985).
Вторая подгруппа объединяет существительные, называющие временные периоды различной, но определенной протяженности и их части: 1) час; 2) фрагменты солнечного кругооборота; 3) сутки; 4) неделя; 5) время года, месяц.
Наиболее часто в анализируемых контекстах встречаются сочетания названий времен года
и слов, обозначающие фрагменты суточного круга времени: day, evening, morning, night, afternoon, midnight, noonday, daybreak. Например: She had fallen asleep before nine, and had been
sleeping for six hours before the faintest hint of a midsummer daybreak was discernible (Eliot,
http://www.gutenberg.org/etext/6688); It is a June midnight at the Duke and Duchess of Richmond’s (Hardy, http://www.gutenberg.org/etext/4043).
Исследуемые единицы обладают различной сочетаемостью. Так, адъюнкты summer, winter
/ wintry, Christmas, autumn / autumnal, May, spring, July, April, June образуют наибольшее количество словосочетаний с существительным day, атрибутивные компоненты November, October, August и June – с существительным evening, лексемы October, January и March – со
словом morning, а единицы winter и midsummer – с существительным night. Например: On a
healthy autumn day, the Marshalsea prisoner, weak but otherwise restored, sat listening to a voice
that read to him (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/963); On Christmas Day a great family
gathering took place (Thacheray, http://www.gutenberg.org/etext/599); Certainly that May day was
a lovely one, and it closed in moonlight night of summer warmth and serenity (Bronte,
http://www.gutenberg.org/etext/1028).
Очень часто существительные данной подгруппы сочетаются не только с рассматриваемыми атрибутивными компонентами, но одновременно и с прилагательными bright, cold,
early, fine, long, lovely, short, sunny, warm, образуя трехкомпонентные словосочетания. В этих
случаях прилагательные long и early характеризуют зимние и осенние ночи и вечера, а также
летние день и утро. Например: Oh, how well I remember that long October evening (Gaskell,
http://www.gutenberg.org/etext/24879). Прилагательные short и late описывают зимние день и
полдень. Например: Lunch succeeded to our sight-seeing, and the short winter day wore away so
77
fast, that it was dusk when the stage-coach stopped with us at an old brick house at Highgate on the
summit of the hill (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/766).
Такие единицы, как not bright, bleak, dark, cloudy, grey, brilliant, bright, cloudless, clear, lustrous, sunny, sultry, golden, в сочетаниях с названиями времен года указывают на степень освещенности окружающей среды, характерную для определенного времени года. Прилагательные bright, sultry и sunny часто описывают летний и весенний день и летнее и осеннее
утро, слово brilliant рисует летнее утро и день, лексема grey – зимний и осенний день, а лексическая единица dark – осенние вечер и утро, а также зимний день. Например: All this was
done in broad, bright, summer day (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/917); It happened to
be an iron-grey autumnal day, with a shrewd east wind blowing – a day in keeping with the proceedings (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/821).
Прилагательные mild, chill, cold, frosty, hot, warm выражают температурные характеристики окружающей среды в разное время суток различных сезонов. Слова cold, chill, frosty содержат сему ‘холод’ и сочетаются с обозначениями частей суток в зимнее, осеннее и, реже,
весеннее время. В частности, лексема cold описывает части суток в зимний и весенний периоды, слово chill – в осенний период, прилагательное frosty рисует зимний день. Сема ‘тепло’ входит в значение таких слов, как mild, warm и hot. Прилагательное mild встречается в
контекстах, связанных с весенним вечером и утром, зимним утром и осенним днем, единица
warm – в контекстах с летним днем и утром, а также осенним днем, слово hot описывает части суток летом. Например: The darkness and the mist had vanished with it, for it was a clear,
cold, winter day, with snow upon the ground (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/46); On
these hot July nights, close air could not be tolerated, and the chamber-door stood wide open
(Bronte, http://www.gutenberg.org/etext/9182).
Эмоциональный компонент, сопровождающий описания частей суток в различные времена года, представлен преимущественно прилагательными с положительной коннотацией fine,
lovely, beautiful, sweet, pleasant, tranquil. Например: I rode long days drawn out into the lovely
summer nights: I could not rest (Gaskell, http://www.gutenberg.org/etext/24879); On the fine October evening on which we follow Stephen Smith to this place, a placid porter is sitting on a stool
under a sycamore-tree in the midst, with a little cane in his hand (Hardy,
http://www.gutenberg.org/etext/224). Прилагательные с отрицательной коннотацией drear, dull,
gusty, hard, harsh, bitter сочетаются только с адъюнктами, обозначающими зиму. Например:
It was – what lasting reason have I to remember it! – a cold, harsh, winter day (Dickens,
http://www.gutenberg.org/etext/766); They buried him at six o'clock, of a bitter winter's morning,
and it was with difficulty that an English clergyman could be found to read a service over his grave
(Thackeray, http://www.gutenberg.org/etext/2768).
К существительным, обозначающим этапы видимого движения Солнца вокруг земли, относятся twilight, sunrise, sunset, dawn. Среди них наиболее частотной является лексема twilight, используемая при описании летних, зимних и осенних сумерек. Например: The shepherd's dog barked fiercely when one of these alien-looking men appeared on the upland, dark
against the early winter sunset; for what dog likes a figure bent under a heavy bag?--and these
pale
men
rarely
stirred
abroad
without
that
mysterious
burden
(Eliot,
http://www.gutenberg.org/etext/550); It was a very pleasant little tea in the fading September twilight
just
as
it
was
ended,
in
came
Mr.
Preston
again
(Gaskell,
http://www.gutenberg.org/etext/4274). Интересно, что ни одно из данных существительных не
сочетается с обозначениями временных отрезков, рисующих весну.
Для обозначения продолжительных временных отрезков используются существительные
twelvemonth, season, month. Например: As much pleasure as the town could give in the winter
season of 175 – 57, Mr. Warrington had for the asking (Thackeray,
http://www.gutenberg.org/etext/8123); There can be no doubt of its having been of the greatest service to Dr Shirley, after his illness, last spring twelve-month (Austen,
http://www.gutenberg.org/etext/105).
78
Слова week, Sunday и Thursday демонстрируют низкую сочетаемость с названиями времен года: существительное week встречается в 12 словосочетаниях, а единицы Sunday и
Thursday – в единичных. Например: The May weeks went on into June, and still Mrs. Grandcourt was outwardly in the same place, presenting herself as she was expected to do in the accustomed scenes, with the accustomed grace, beauty, and costume… (Eliot,
http://www.gutenberg.org/etext/7469); It was five o'clock in the afternoon of the bright autumnal
Sunday, before a candle was sent down to try the air, while three or four rough faces stood
crowded close together, attentively watching it: the man at the windlass lowering as they were told
(Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/786).
В тематическую группу «природные проявления» входят 63 единицы. Наиболее частотными из них являются sun, weather, wind, air.
Среди единиц данной тематической группы можно выделить следующие подгруппы:
1) солнце, солнечный свет: sun, sunshine, light, sunlight, sunbeam. Например: Her eyes
were grey; her mouth rather large; her teeth as regular and bright as Lady Kew's own; her voice
low and sweet; and her smile, when it lighted up her face and eyes, as beautiful as spring sunshine;
also they could lighten and flash often, and sometimes, though rarely, rain (Thackeray,
http://www.gutenberg.org/etext/7467); … not a living thing save herself was in the room, except
indeed some gold fish in a glass globe, some flowers in pots, and a broad July sunbeam (Bronte,
http://www.gutenberg.org/etext/9182).
Существительное sun обладает наивысшей частотностью и в равной степени сочетается с
названиями всех времен года. Слово sunshine чаще встречается в описаниях летних и осенних временных периодов. В контекстах, рисующих лето, встречается лексема light и не
встречается слово sunlight. Названия других времен года одинаково легко сочетаются с обоими данными словами. Например: In the cold winter sunlight, in the thick winter fog, in the
black winter rain, in the white winter snow, the House was equally on my mind (Dickens,
http://www.gutenberg.org/etext/2324); Men with bare arms, matted locks, and cadaverous faces,
who had emerged into the winter light from cellars, moved away, to descend again … (Charles
Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/98);
2) ветер: wind, breeze, storm. Например: Forgetful of all other things in the ecstasy of the
moment, his face flushed and his eyes sparkling with delight, heedless of the weight of the great
banner he carried, and mindful only of its flashing in the sun and rustling in the summer breeze, on
he went, proud, happy, elated past all telling… (Dickens, http://www.gutenberg.org/etext/917).
Существительные исследуемой подгруппы также не равнозначны по сочетательной способности. Наибольшее число словосочетаний образованы словом wind и атрибутивными
компонентами winter и autumn. Лексема breeze сочетается с названиями всех времен года, а
слово storm не сочетается с адъюнктом spring. В исследуемых контекстах ветреными предстают зимний (19 контекстов) и осенний (14 контекстов) периоды. Например: At times she
would be standing on a chair outside the house, trying to nail up a branch of the monthly rose
which the winter wind had blown down... (Hardy, http://www.gutenberg.org/etext/3056); A Christmas frost had come at midsummer; a white December storm had whirled over June; ice glazed the
ripe apples, drifts crushed the blowing roses … (Bronte, http://www.gutenberg.org/etext/1260); She
did not think the February breeze cold enough to demand further covering than her green woollen
dress (Eliot, http://www.gutenberg.org/etext/24020);
3) осадки: rain, snow, shower, drizzle, snowflake, snowdrops, snowstorms. Например: In
the latter half of September, the autumnal rains and storms came on, and Margaret was obliged to
remain
more
in
the
house
than
she
had
hitherto
done
(Gaskell,
http://www.gutenberg.org/etext/4276); The tea-time was half-past four; about four o'clock a heavy
April shower came on, the hail pattering against the window-panes so as to awaken Mrs. Robson
from her afternoon's nap (Gaskell, http://www.gutenberg.org/etext/4537).
Исследуемые контексты доказывают, что для английской погоды свойственно большое
количество осадков, причем зима и лето характеризуются наличием как снега, так и дождя.
Например: Winter snows, I thought, had drifted through that void arch, winter rains beaten in at
79
those hollow casements; for, amidst the drenched piles of rubbish, spring had cherished vegetation… (Bronte, http://www.gutenberg.org/etext/1260). Лексема snow в описаниях лета используется в переносном значении «осыпающиеся лепестки». Например: A scent of pine-wood from a
tentlike pile of planks outside the open door mingled itself with the scent of the elder-bushes which
were spreading their summer snow close to the open window opposite… (Eliot,
http://www.gutenberg.org/etext/507).
Полученные результаты позволяют сделать следующие выводы:
1. В произведениях английских писателей-реалистов XIX века семантическое пространство, фиксирующее художественные представления о временах года посредством словосочетаний с адъюнктом – названием времени года, четко структурировано.
2. Описания времен года, осуществляемые при помощи словосочетаний преимущественно
с атрибутивным компонентом «период времени» и «природные проявления», на наш взгляд,
сближают художественную трактовку природы английскими писателями-реалистами и научный взгляд на мир.
3. Частотность атрибутивных компонентов «период времени» и «природные проявления»,
представленных в составе словосочетаний абстрактными существительными, позволяет утверждать, что фрагмент картины мира английских писателей реалистического направления,
связанный с временами года, реализуется как объемный, а не плоскостной.
4. Использование мастерами художественного слова преимущественно номинативных
словосочетаний при изображении времен года позволяет трактовать рассматриваемое семантическое пространство как статичное, а не динамичное или признаковое. Наличие некоторого количества трехкомпонентных атрибутивных словосочетаний способствует конкретизации исследуемых явлений, называя их характерные признаки.
5. Описания разных времен года посредством словосочетаний не симметричны. Наиболее
детализированно в рассматриваемых произведениях описывается лето, наименьшая детализация прослеживается в описании осени.
Представляется, что в художественном сознании нашел отражение факт большего разнообразия качественных характеристик летнего периода, наиболее благоприятного для активности человека и природы. Зима и осень в бытовом и художественном сознании ассоциируются с увяданием и застоем, иногда даже со смертью.
6. О высокой степени упорядоченности семантического фрагмента «времена года» посредством словосочетаний в реалистических произведениях английских авторов свидетельствует малочисленность исключений.
7. Рассматриваемые контексты дают примеры аксиологического своеобразия при восприятии разных времен года: положительные оценки характерны для весеннее-летнего и реже –
осеннего и зимнего периодов времени, негативные оценки свойственны прежде всего зиме,
индифферентное отношение представлено редко и по отношению ко всем временам года.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
Гроздова, И.Н. Народы британских островов [Текст] / И.Н. Гроздова // Календарные обычаи и обряды в
странах зарубежной Европы XIX – начала XX в. Зимние праздники. – М. : Наука, 1973.
Степанова, М.Д. Части речи и проблема валентности в современном немецком языке [Текст] / М.Д. Степанова, Г. Хельбиг. – М. : Высшая школа, 1978.
Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация [Текст] : учеб. пособие / С.Г. Тер-минасова – М.
: Слово, 2000.
Шмелев, Д. Н. Проблемы семантического анализа лексики [Текст] / Д.Н. Шмелев. – Изд. 3.– М. : Изд-во
ЛКИ, 2008.
Список источников примеров
1.
2.
3.
Austen, J. Persuation [Электронный ресурс] / J. Austen. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/105.
Bronte, Сh. Jane Eyre [Электронный ресурс] / Сh. Bronte. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/1260.
Bronte, Сh. The Professor [Электронный ресурс] / Сh. Bronte. –. URL: http://www.gutenberg.org/etext/1028.
80
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
33.
Bronte, Сh. Villette [Электронный ресурс] / Сh. Bronte. –. URL: http://www.gutenberg.org/etext/9182.
Dickens, Ch. A Christmas Carol [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/46.
Dickens, Ch. A House to Let [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/2324.
Dickens, Ch. A Tale of Two Cities A story of the French Revolution [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/98.
Dickens, Ch. Barnaby Rudge [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/917.
Dickens,
Ch.
David
Copperfield
[Электронный
ресурс]
/
Ch.
Dickens.
–
URL:
http://www.gutenberg.org/etext/766.
Dickens, Ch. Dombey and Son [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/821.
Dickens, Ch. Hard Times [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/786.
Dickens, Ch. Little Dorrit [Электронный ресурс ] / Ch. Dickens. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/963.
Eliot, G. Adam Bede [Электронный ресурс] / G. Eliot. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/507.
Eliot, G. Daniel Deronda [Электронный ресурс] / G. Eliot. –. URL: http://www.gutenberg.org/etext/7469
Eliot, G. Romola [Электронный ресурс]. / G. Eliot. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/24020.
Eliot, G. Silas Marner [Электронный ресурс]. / G. Eliot. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/550.
Eliot, G. The Mill on the Floss [Электронный ресурс] / G. Eliot. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/6688.
Gaskell, E.C. A Dark Night's Work [Электронный ресурс] / E.C. Gaskell. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/2522.
Gaskell,
E.C.
Curious
if
True
[Электронный
ресурс]
/
E.C.
Gaskell.
–
URL:
http://www.gutenberg.org/etext/24879.
Gaskell, E.C. Mary Barton [Электронный ресурс] / E.C. Gaskell. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/2153.
Gaskell,
E.C.
North
and
South
[Электронный
ресурс]
/
E.C.
Gaskell.
–
URL:
http://www.gutenberg.org/etext/4276.
Gaskell, E.C. Ruth [Электронный ресурс] / E.C. Gaskell. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/4275.
Gaskell, E.C. Sylvia's Lovers [Электронный ресурс] / E.C. Gaskell. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/4537.
Gaskell, E.C. Wives and Daughters [Электронный ресурс] / E.C. Gaskell. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/4274.
Hardy, T. A Pair of Blue Eyes [Электронный ресурс] / T. Hardy. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/224.
Hardy, T. The Dynasts [Электронный ресурс] / T. Hardy. – URL: http://www.gutenberg.org/etext/4043.
Hardy, T. The Return of the Native [Электронный ресурс] / T. Hardy. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/17500.
Hardy, T. Wessex Tales [Электронный ресурс] / T. Hardy. –. URL: http://www.gutenberg.org/etext/3056.
Thackeray,
W.M.
Men's
Wives
[Электронный
ресурс]
/
W.M.
Thackeray.
–
URL:
http://www.gutenberg.org/etext/1985.
Thackeray, W.M. The Newcomes [Электронный ресурс] / W.M. Thackeray. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/7467.
Thackeray, W.M. The Paris Sketch Book [Электронный ресурс] / W.M. Thackeray. . URL:
http://www.gutenberg.org/etext/2768.
Thackeray, W.M. The Virginians [Электронный ресурс] / W.M. Thackeray. – URL:
http://www.gutenberg.org/etext/8123.
Thackeray,
W.M.
Vanity
Fair
[Электронный
ресурс]
/
W.M.
Thackeray.
–
URL:
http://www.gutenberg.org/etext/599.
81
ЯЗЫКОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ПОЗНАНИЯ
УДК 811.111
ББК 81.00
Н.В. Петрова
ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЯ «ПРЕЦЕДЕНТНЫЙ ТЕКСТ»
В статье рассматриваются эволюционные тенденции термина «прецедентный текст»,
проявляющиеся в создании многочисленных производных терминов, в возможности его использования в широком семиотическом смысле, в системном изучении феномена прецедентности, в расширении изначального значения термина «прецедентный текст», в результате
которого данный термин может быть использован для обозначения любого текста, на который имеется ссылка в анализируемом тексте.
Ключевые слова: эволюция; текст; прецедентный текст; производные; расширение значения термина; семиотическая теория культуры; языковая личность; уровни прецедентности
N.V. Petrova
EVOLUTION OF THE TERM «PRECEDENTIAL TEXT»
The article is devoted to the evolution of the term «precedential text» that leads to the creation of
the numerous terms comprising the word «precedential», to the possibility to be used in the semiotic sense, to the thorough study of the precedential phenomena, to the change of the primary meaning of the term due to which it can be applied to any text being referred to.
Key words: evolution; text; precedential text; compounds; widening of the term meaning; semiotic theory of culture; language personality; precedential levels
Термин «прецедентный текст» был введен в научный обиход Ю.Н. Карауловым. Прецедентные тексты определены им как тексты, «(1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностый характер, т.е. хорошо известные широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и
современников, и, наконец, такие, (3) обращение к которым возобновляется неоднократно в
дискурсе данной языковой личности» [Караулов, 2007, с. 216].
Прецедентные тексты Ю.Н. Караулов характеризовал через понятие «хрестоматийность»,
которое распространяется не только на художественные тексты известных классиков литературы, которые включены в общеобразовательный курс литературы. Для представителей русской культуры такими хрестоматийными текстами, вне сомнения, будут произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя и др. В круг прецедентных текстов также входят тексты, существующие до художественной литературы «в виде мифов, преданий, устно-поэтических произведений», а также «библейские тексты и виды устной народной словесности (притча, анекдот, сказка и т.п.) и публицистические произведения историко-философского и политического звучания». В число хрестоматийных текстов, таким образом, не обязательно входят тексты, включенные в программу общеобразовательной школы, в них также входят тексты, о
которых «говорящие так или иначе знают» [Караулов, 2007, с. 216].
Следствием хрестоматийности и общеизвестности прецедентных текстов является их «реинтерпретируемость», в результате которой прецедентные тексты «перешагивают рамки
словесного творчества, где исконно возникли, воплощаются в других видах искусств (драматическом спектакле, поэзии, опере, балете, живописи, скульптуре)» [Караулов, 2007, с. 217].
82
Таким образом, к определяющим характеристикам прецедентных текстов Ю.Н. Караулов
относит: хрестоматийность и общеизвестность; эмоциональную и познавательную ценность;
реинтерпретируемость, проявляющуюся в их многократной интерпретации (вопроизводимости) в различного рода текстах и дискурсах, что в итоге ведет к тому, что такие тексты становятся «фактом культуры» [Караулов, 2007, с. 217].
Выдвигая критерии отнесенности текста к прецедентному тексту, Ю.Н. Караулов говорил
о том, что к прецедентным текстам нельзя отнести: 1) заявление об отпуске («этот жанр не
обладает эмоциональной и познавательной значимостью, хотя является повторяющимся»); 2)
текст газетного фельетона (этот текст характеризуется кратковременностью его жизни, недостаточной одновременной информативностью для членов общества); 3) тексты специальных работ («для ученого не должны считаться прецедентными тексты специальных работ –
по тем же причинам») [Караулов, 2007, с. 216].
Термин «прецедентный текст» оказался востребованным в среде ученых, в результате чего данный термин в ходе своего эволюционного развития, о котором пойдет речь в настоящей статье, приобрел множество «терминов-собратьев», включающих в свой состав определение «прецедентный»; наряду с узким толкованием получил широкую трактовку; явился
объектом дифференцированного подхода к его изучению; расширил свое изначальное терминологическое значение за счет уточнения понятийных составляющих термина.
Производные термины
Термин «прецедентный текст» оказался весьма плодотворным в плане создания множества производных терминов, среди которых «прецедентное имя» [Красных, 1998; Гудков, 1999;
Сергеева, 2003; Прохоров, 2004; Вацковская, 2008;], «прецедентные онимы» [Фомин, 2003],
«прецедентный топоним» [Березович, 2002]; «прецедентное высказывание» [Красных, 1998;
Гудков, 1999; Прохоров, 2004], «прецедентная ситуация» [Красных, 1998; Гудков, 1999;
Прохоров, 2004], «прецедентные феномены» [Красных, 1998; Гудков, 1999; Прохоров, 2004;
Смирнова, 2008], «прецедентный жанр» [Проскурина, 2004], «прецедентный мир» [Красных,
1998; Слышкин, 2000; Балашова, 2008], «прецедентный образ» [Чумак-Жунь, 2005] и некоторые другие.
Термин «прецедентный феномен» получил родовое значение по отношению к терминам
«прецедентный текст», «прецедентное высказывание», «прецедентная ситуация» и «прецедентное имя» [Красных, 1998; Гудков, 1999; Прохоров, 2004]. Далее приведем дефиниции
данных терминов по Ю.Е. Прохорову, при этом заметим, что его трактовки перекликаются с
определениями Д.Б. Гудкова и В.В. Красных. Под прецедентным текстом понимается «законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативная единица; сложный знак», знакомый «любому среднему члену лингвокультурного сообщества»; «обращение к нему многократно возобновляется в процессе коммуникации через связанные с этим текстом высказывания и символы». Прецедентное высказывание – это «репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности, законченная и самодостаточная единица, которая может быть и не быть предикативной». Типичным прецедентным высказыванием является цитата. Прецедентная ситуация – это «некая «эталонная»,
«идеальная» ситуация с определенными коннотациями». Примером прецедентной ситуации
может служить ситуация предательства Иудой Христа, которая понимается как эталон предательства вообще. Прецедентное имя – это «индивидуальное имя, связанное или 1) с широко известным текстом, относящихся, как правило, к числу прецедентных (например, Обломов, Тарас Бульба), или 2) с ситуацией, широко известной носителям языка и выступающей
как прецедентная (например, Иван Сусанин, Колумб)» [Прохоров, 2004, с. 150–152].
Термин «прецедентный феномен» достаточно емкий. Как к родовому термину к нему следует причислить и такие термины, как «прецедентные онимы», «прецедентный топоним»,
которые к тому же входят в качестве гипонимов в понятие «прецедентное имя», а также термин «прецедентный жанр» и «прецедентный образ»; последний является гипонимом термина
«прецедентный текст».
83
Известен термин «прецедентный мир» [Красных, 1998; Слышкин, 2000; Балашова, 2008].
Под прецедентным миром понимаются «комплексные лингвоконцептологические образования, интегрирующие отдельные прецедентные феномены» [Балашова, 2008, с. 4]. Так, можно
говорить о прецедентном мире «Детство» [Балашова, 2008], прецедентном мире отдельного
художественного произведения, идиостиля, литературного направления, прецедентном мире
политического дискурса и т.п.
Узкая и широкая трактовка термина «прецедентный текст»
По определению Е.А. Баженовой, автора статьи об интертекстуальности, помещенной в
«Стилистическом энциклопедическом словаре русского языка», прецедентный текст – это
потенциально автономный смысловой блок речевого произведения, актуализирующий значимую для автора фоновую информацию и апеллирующий к «культурной памяти» читателя;
прецедентный текст – это результат «смысловой компрессии исходного текста» и форма «его
метонимической замены»; прецедентный текст «характеризуется признаками автосемантичности, дейктичности и реинтерпретируемости, т.е. многократной повторяемости в интертекстуальном ряду»; прецедентный текст может быть извлечен из текста-источника «без потери
познавательно-эстетической ценности и использован как самостоятельное утверждение в виде отдельного мини-текста или в других текстах» [Баженова, 2006, с. 107]. Е.А. Баженова не
случайно дает определение прецедентного текста в статье, посвященной интертекстуальности, поскольку и сам термин «прецедентный текст», а также «прецедентность» и многочисленные производные, включающие определение «прецедентный», достаточно прочно вошли
в терминологический аппарат теории интертекстуальности. Здесь можно привести определение Г.Г. Слышкина и М.А. Ефремовой, которые под прецедентностью понимают «наличие в
тексте элементов предшествующих текстов» [Слышкин, Ефремова, 2004, с. 7]. В принципе,
данное определение сближается с понятием интертекстуальности. Для сравнения приведем
определение интертекстуальности В.А. Лукина: интертекстуальность – это «наличие в тексте
элементов (частей) других текстов» [Лукин, 2005, с. 78].
Если исходить из разных толкований понятия «текст», то определение прецедентного текста Е.А. Баженовой следует отнести к узкой трактовке, ограниченной исключительно вербальными текстами. Однако наряду с узкой трактовкой термина «текст», в настоящее время
принято и его широкое толкование. В семиотике говорят о текстах «типа живописного полотна, рисунка, скульптурной композиции, архитектурного здания, фильма (в особенности с
использованием минимума короткого монтажа и непрерывной точки зрения камеры), музыкального сочинения», поскольку все они «функционируют как непрерывные единства» [Иванов, 2004, с. 123].
Как следует отметить, широкая трактовка термина «текст», которая включает и толкование текста как вербального образования, утвердилась в рамках семиотической теории культуры. Основным постулатом семиотической теории культуры является положение о культуре как системе знаков. Согласно этому положению, каждая культура представляет собой определенную систему конвенциональных знаков. Естественный язык, язык математики, нотная запись и т.д. – примеры знаковых систем, при помощи которых осуществляется кодирование феноменов культуры, хранение знаний человека о мире. Феномены культуры становятся, таким образом, знаковыми сущностями, в которых внешне воспринимаемая форма наделена значением. Однако доступ к значению является уделом посвященных, т.е. тех, кто
владеет знаниями о кодировании и декодировании семиотических систем. В связи со сказанным можно утверждать, что культурные знаки – это знаки, наделенные неким тайным значением [Сакун, 2001, с. 249]. Из положения о культуре как знаковом образовании вытекает тезис о культуре как тексте или мире как тексте. Все явления культуры, исходя из данного тезиса, есть тексты. Идеологом концепции сплошной текстуализации или теории «текста без
берегов» является Ж. Деррида, которому принадлежит следующее высказывание: «Для меня
текст безграничен. Это абсолютная тотальность… Это означает, что текст – это не просто
речевой акт. Допустим, этот стол для меня текст. То, как я воспринимаю этот стол,– долингвистическое восприятие – уже само по себе для меня текст» (цит. по: [Хализев, 2000, с.
84
246]). Поскольку все, что существует в мире, есть текст, субъект неизбежно находится внутри текста. В результате его сознание есть тоже некая сумма текстов. Под текстом, таким образом, понимается решительно все, что порождает и воспринимает человек. Весь мир, в конечном итоге, есть безграничный и бесконечный текст.
При семиотическом подходе, исходящем из широкого понимания текста, термин «прецедентный текст» также получил широкую трактовку. В.В. Красных, в частности, утверждает,
что в систему прецедентных текстов входят не только вербальные, но невербальные прецеденты (произведения живописи, скульптуры, архитектуры, музыки и т.д.) [Красных, 1998].
Приведем также определение прецедентного текста Г.Г. Слышкина и М.А. Ефремовой: «Под
прецедентными текстами мы будем понимать любую характеризующуюся цельностью и
связностью последовательность знаковых единиц, обладающую ценностной значимостью
для определенной культурной группы. Прецедентным может быть текст любой протяженности: от пословицы или афоризма до эпоса. Прецедентный текст может включать в себя помимо вербального компонента изображение или видеоряд (плакат, комикс, фильм) [Слышкин, Ефремова, 2004, с. 45]. Последние известны также под термином «креолизованные прецедентные тексты» [Проскурина, 2004, с. 5].
Дифференцированный подход к изучению прецедентного текста
Что касается дифференцированного подхода к прецедентному тексту, а шире, к понятию
«прецедентный феномен», то здесь, прежде всего, следует выделить работы, направленные
на их систематизацию. По мнению Ю.Е. Прохорова, прецедентные феномены целесообразно
соотнести с уровнями языковой личности [Прохоров, 2004, с. 14]. Такая точка зрения прежде
высказывалась В.В. Красных [Красных, 1998] и Д.Б. Гудковым [Гудков, 1999]. Далее остановимся на систематизации прецедентных феноменов, а следовательно, и прецедентных текстов, в изложении Ю.Е. Прохорова, который, как следует отметить, сам говорит о том, что в
своих теоретических построениях он опирался на работы Д.Б. Гудкова и В.В. Красных.
По Ю.Е. Прохорову, прецедентность имеет четыре уровня. Первый уровень прецедентности соответствует языковой личности как индивидууму «со своим собственным сознанием,
объемом памяти, лексиконом». Второй уровень прецедентности характеризует языковую
личность как члена определенного социума (семейного, конфессионального, профессионального и др.). Языковая личность этого уровня имеет «общие знания, представления, ценностные ориентации и средства их семиотизации с другими членами этого социума». Третий
уровень прецедентности свидетельствует о сформированности языковой личности как члена
определенного национально-культурного сообщества, «который владеет неким общим для
всех включенных в данное сообщество набором “культурных предметов” и их символов».
Четвертый уровень прецедентности – это языковая личность как член рода человеческого,
«обладающий общими для всех людей знаниями и представлениями» [Прохоров, 2004, с.
148].
В соответствии с уровнями языковой личности или, точнее, уровнями сознания языковой
личности,
выделяются
уровни
прецедентности:
автопрецедентный,
социумнопрецедентный, национально-прецедентный и универсально-прецедентный уровни. Для каждого уровня, как отмечает Ю.Е. Прохоров, характерны свои прецедентные феномены [Прохоров, 2004, с. 148].
Автопрецедентному уровню соответствуют автопрецедентные феномены или автопрецеденты, в терминологии Ю.Е. Прохорова. Они «представляют собой отражение в сознании
индивида некоторых феноменов окружающего мира, обладающих особым познавательным,
эмоциональным, аксиологическим значением для данной личности, связанных с особыми
индивидуальными представлениями, включенными в неповторимые ассоциативные ряды». В
качестве примера автопрецедента Ю.Е. Прохоров приводит образ зеленой водокачки, который может ассоциироваться с детством конкретного индивида: «подобные ассоциации весьма индивидуальны, и далеко не для всех представление о водокачке является прецедентным
и обладает указанным значением» [Прохоров 2004, с. 148]. Социумно-прецедентный уровень
характеризуется через социумно-прецедентные феномены, которые «известны любому сред85
нему представителю того или иного социума и входят в коллективное когнитивное пространство». В качестве примера социумно-прецедентного феномена Ю.Е. Прохоров приводит текст Евангелия, который является прецедентным для любого представителя христианского социума. Он также высказывает мысль о том, что в случае ограниченности социума
рамками семьи, социумно-прецедентные феномены могут сближаться с автопрецедентными
[Прохоров, 2004, с. 149]. Национально-прецедентному уровню свойственны национальнопрецедентные феномены, которые «известны любому среднему представителю того или
иного ЛКС и входят в когнитивную базу этого сообщества» (ЛКС= лингвокультурное сообщество) [Прохоров, 2004, с. 149]. Универсально-прецедентный уровень представлен универсально-прецедентными феноменами, которые «известны любому современному полноценному homo sapiens и входят в универсальное когнитивное пространство человечества» [Прохоров, 2004, с. 149].
В.В. Красных, в отличие от Ю.Е. Прохорова, выделяет три типа прецедентных феноменов:
социумно-прецедентные, национально-прецедентные и универсально-прецедентные [Красных, 1998, с. 96].
Несколько иную трехуровневую классификацию прецедентных текстов, входящих в «интертекстуальную энциклопедию», предлагает Г.В. Денисова [Денисова, 2003, с. 148]. Использование термина «интертекстуальная энциклопедия», как следует уточнить, связано с
адаптацией понятия о прецедентных текстах к теории интертекстуальности. Под «интертекстуальной энциклопедией» Г.В. Денисова понимает набор прецедентных текстов языковой
личности [Денисова,2003, с. 148], что, в принципе, согласуется с определением С.Г. Филипповой, которая интертекстуальную энциклопедию определяет, как «совокупность знаний
языковой личности, формируемых прецедентными текстами и составляющих неотъемлемую
часть ее КМ» (КМ = картина мира) [Филиппова, 2007, с. 49].
Г.В. Денисовой различаются три типа интертекстуальной энциклопедии: универсальная,
национальная и индивидуальная. Универсальная интертекстуальная энциклопедия включает
тексты мировой литературы, известные представителям разных лингвокультурных сообществ. Национальная интертекстуальная энциклопедия представлена текстами национальной
культуры, общими для представителей одной лингвокультурной общности. Тексты, представляющие интерес для отдельной языковой личности, входят в индивидуальную интертекстуальную энциклопедию, разновидностью которой считается профессиональная энциклопедия. Индивидуальная интертекстуальная энциклопедия варьируется от личности к личности,
формируется в контексте универсальной и национальной интертекстуальных энциклопедий,
но не совпадает с ней полностью: только ее часть может считаться принадлежностью национальной и/или универсальной энциклопедии [Денисова, 2003, с. 148–150].
Расширение изначального значения термина «прецедентный текст» и уточнение его
понятийных составляющих
Очевидна тенденция расширения изначально заложенного Ю.Н. Карауловым значения
термина «прецедентный текст». Г.Г. Слышкин и М.А. Ефремова к прецедентным текстам
причисляют «любую характеризующуюся цельностью и связностью последовательность
знаковых единиц, обладающую ценностной значимостью для определенной культурной
группы» [Слышкин, Ефремова, 2004, с. 45]. В соответствии с данным определением в число
прецедентных текстов входят: 1) «тексты, обладающие ценностной значимостью в течение
относительно короткого времени», 2) «тексты, прецедентные для сравнительно узкого круга
лиц (семейной группы, студенческого коллектива, например, рекламный ролик или анекдот)» [Слышкин, Ефремова, 2004, с. 40].
Расширение значения термина «прецедентный текст» касается и соотносимых с данным
термином определяющих моментов, в частности, таких, как ценность и усвоение текстов.
Ценность, по мнению Г.Г. Слышкина и М.А. Ефремовой, не обязательно может быть положительной. Она может быть и отрицательной. Усвоение текста языковой личностью может
быть как актом «доброй воли», так и результатом «текстового насилия». При текстовом насилии, осуществляемым индивидуумом либо общественными институтами, происходит «ус86
воение текста при отсутствии у адресата самостоятельно сформировавшейся интенции ознакомления с текстом». В качестве примеров прецедентности такого типа авторы приводят
трилогию Л.И. Брежнева «Малая земля», «Целина», «Возрождение» или текст любого рекламного ролика [Слышкин, Ефремова, 2004, с. 40].
Временной критерий и соотносимый с данным критерием ценностный аспект и аспект реинтерпретируемости оказываются относительными величинами при вычленении понятия
«прецедентный текст», поскольку круг прецедентных текстов исторически изменчив [Арнольд, 2004; Прохоров 2004 и др.). Текст культуры не задан раз и навсегда, ведь бывает и
так, что этот текст переписывается. Обычно это происходит при смене эпох, непременно сопровождаемой переоценкой Мира Ценностей (термин «Мир Ценностей» заимствован у А.Н.
Уайтхеда [Уайтхед, 1990]) .
Примером может служить текст Библии, который является прецедентным текстом в религиозном христианском дискурсе. В других типах текстов или дискурсах текст Библии может
выступать либо в качестве признанного, либо даже в качестве нежелательного образца для
воспроизведения. Было доказано, что текст Библии является очень значимым текстомобразцом при текстопорождении художественных произведений как в английской, так и
американской культуре [Петрова, 2005], чего не скажешь о художественных и иных текстах
советского периода, когда существовал своего рода запрет на использование текста Библии в
качестве текста-образца для воспроизведения. Такое отношение к Библии приводило к тому,
что цитаты из Библии «при нашем современном невежестве к вопросам религии», как точно
подмечала И.В. Арнольд, чаще всего не вызывают никаких ассоциаций, стимулирующих интеллектуальную деятельность [Арнольд, 2004, с. 74]. В результате огромный смысловой
пласт произведений досоветского периода, содержащий ссылки на Библию, а также произведения зарубежных авторов, не воспринимается читателем в задуманном писателем русле.
Тенденция расширения изначально введенного Ю.Н. Карауловым термина «прецедентный
текст» прослеживается и при выделении автопрецедентного уровня, по Ю.Е. Прохорову
[Прохоров, 2004], или индивидуальной интертекстуальной энциклопедии, по Г.В. Денисовой, с входящей в нее профессиональной энциклопедией [Денисова, 2003], в которую закономерным образом войдут специальные научные работы, значимые для той или иной профессиональной личности. Еще раз напомним мысли Ю.Н. Караулова о том, что специальные
научные работы исследователь не относил к прецедентным текстам в силу кратковременности их действия и ограниченной воспроизводимости. Вместе с тем, Ю.Н. Караулов говорил о
хрестоматийности, имея в виду главным образом программные литературные произведения.
Как представляется, понятие хрестоматийности не ограничивается исключительно литературными текстами. В общеобразовательный курс входят такие предметы, как физика, математика, химия, биология, построенные на признанных научных теориях и именах ученых.
Цель общеобразовательной программы состоит не столько в том, чтобы приобщить учеников
к миру ценностей в области литературы, сколько дать ему некий общий фонд знаний в области науки и техники, некую теоретическую базу для их будущей профессии.
Выделение автопрецедентного уровня, к тому же, позволяет отнести к прецедентным текстам те тексты, которые представляют ценность для определенной личности, поэтому любые, выявленные при исследовании индивидуального стиля писателя тексты, на которые
имеются ссылки, могут считаться прецедентными.
Библиографический список
1.
2.
3.
Арнольд, И.В. Стилистика. Современный английский язык [Текст] / И.В. Арнольд. – 6-е изд. – М. : Флинта : Наука, 2004.
Баженова, Е.А. Интертекстуальность [Текст] / Е.А. Баженова // Стилистический энциклопедический словарь русского языка. – М. : Флинта : Наука, 2006. – С. 104–108.
Балашова, Л.В. Метафора и языковая картина мира носителя слэнга (на материале прецедентного мира
«Детство») [Текст] / Л.В. Балашова // Вестник ИГЛУ. Сер. Филология. – 2008. – № 2. – С. 4–9.
87
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
Березович, Е.Л. Прецедентный топоним в русской языковой традиции: механизмы формирования и функционирования [Текст] / Е.Л. Березович // Ономастика Поволжья: тез. докл. IX междунар. конф. – Волгоград : Перемена, 2002. – С. 147–149.
Вацковская, И.С. Прецедентное имя в политическом дискурсе [Текст] / И.С. Вацковская // Studia Linguistica XVII. Язык и текст в проблемном поле гуманитарных наук. – СПб. : Политехника-сервис, 2008. – С.
338–342.
Гудков, Д.Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентности [Текст] / Д.Б. Гудков. – М. : Изд-во МГУ,
1999.
Денисова, Г.В. В мире интертекста: язык, память, перевод [Текст] / Г.В. Денисова. – М. : Азбуковник,
2003.
Иванов, Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. [Текст] / Вяч. Вс. Иванов. – М. :
Языки славянской культуры, 2004. – Т. 3 : Сравнительное литературоведение. Всемирная литература.
Стихотворение.
Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. – Изд. 6-е. – М. : Изд-во
ЛКИ, 2007.
Красных, В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация)
[Текст] / В.В. Красных. – М. : Диалог-МГУ, 1998.
Лукин, В.А. Художественный текст: Основы лингвистической теории. Аналитический минимум и элемент
[Текст] / В.А. Лукин. – М. : Ось-89, 2005.
Петрова, Н. В. Интертекстуальность как общий механизм текстообразования (на материале англоамериканских коротких рассказов) [Текст] : дис. … д-ра филол. наук: 10.02.19/ Н.В. Петрова. – Волгоград,
2005.
Проскурина, А.А. Прецедентные тексты в англоязычном юмористическом дискурсе [Текст] : автореф. дис.
… канд. филол. наук: 10.02.04 / А.А. Проскурина. – Самара, 2004.
Прохоров, Ю.Е. Действительность. Текст. Дискурс [Текст] / Ю.Е. Прохоров. – М. : Флинта : Наука, 2004.
Сакун, Ю.П. Культурные символы [Текст] / Ю.П. Сакун // Философия. Краткий тематический словарь. –
Ростов н/Д : Феникс, 2001. – С. 248–249.
Сергеева, Г.Г. Аспекты функционирования прецедентных имен в молодежной среде [Текст] / Г.Г. Сергеева // Филологические наук. – 2003. – № 2. – С. 102–110.
Слышкин, Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе [Текст] / Г.Г. Слышкин. – М. : Академия, 2000.
Слышкин, Г.Г. Кинотекст (опыт лингвокультурологического анализа) [Текст] / Г.Г. Слышкин, М.А. Ефремова. – М. : Водолей Publishers, 2004.
Смирнова, У.В. Прецедентные феномены как инструмент манипуляции [Текст] / У.В. Смирнова // Вестник
ИГЛУ. Сер. Филология. – 2008. – № 2. – С. 131–136.
Уайтхед, А.Н. Избранные работы по философии: пер. с англ. [Текст] / А.Н. Уайтхед. – М. : Прогресс,
1990.
Филиппова, С.Г. Интертекстуальность как средство объективизации картины мира автора [Текст] : дис. …
канд. филол. наук: 10.02.04 / С.Г. Филиппова.– СПб., 2007.
Фомин, А.А. Прецедентные онимы в художественном тексте [Текст] / А.А. Фомин // Ономастика и диалектная лексика: сб. науч. тр. – Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 2003. – Вып. 4. – С. 130–147.
Хализев, В.Е. Теория литературы [Текст]: учебник для вузов / В.Е. Хализев. – М. : Высш. школа, 2000.
Чумак-Жунь, И.И. Функционирование прецедентного образа в поэтическом дискурсе [Текст] / И.И. Чумак-Жунь // Художественный текст и языковая личность: материалы IV Всерос. науч. конф. (Томск, 27-28
октября 2005 г.). – Томск : Изд-во ЦНТИ, 2005. – С. 83–87.
УДК 81-114.4
ББК 81.2 Нем.
Н.Н. Евтугова
СПОСОБЫ ЯЗЫКОВОГО ВЫРАЖЕНИЯ СООТНОШЕНИЯ ЗВУКА И ИСТОЧНИКА
ЗВУКА
Статья посвящена изучению структуры номинативного поля концепта «звук», а именно
соотношения звука и его источника. Выявляются наиболее релевантные типы источников
звучания.
Исследуются денотативные ситуации звучания, в которых реализуются данные категориальные признаки.
88
Ключевые слова: концепт; языковая картина мира; звук; звучание; источник звучания
N.N. Evtugova
MODES OF LINGUISTIC EXPRESSION OF RELATIONSHIP BETWEEN SOUND
AND SOUND SOURCE
This article deals with the problem of the structure of the nominative field of the concept
«Sound», namely the balance of the sound and its source. The most important types of the soundsources are defined.
The article examines the denotative situations of sounding where the named characteristics are
realized.
Key words: concept; language world picture; sound; sounding; soundsources
Одним из ключевых вопросов когнитивной лингвистики является вопрос о структурах
ментальной репрезентации знаний, упорядоченность которых позволяет человеку эффективно оперировать этими знаниями в речемыслительной деятельности. Особую актуальность в
этой связи имеет проблема выявления структурированной объективации концепта, представленного в языке многочисленными языковыми единицами, как, например, звучание.
Целью данного исследования является систематизация прямых языковых номинаций звучания в аспекте отношения принадлежности звука и его источника.
Специфика слухового восприятия состоит в том, что, когда человек слышит различные
звуки, он рисует в своем сознании мысленный образ предполагаемого источника, тем самым
актуализируется связь между звуками и их источниками.
Звучать в окружающем мире могут многие существа, предметы, явления и т.д. Н.Н. Моисеев в своей работе «Человек и ноосфера» выделяет в окружающей действительности три
наиболее общие тематические группировки объектов:
− естественные природные объекты, живые и неживые;
− мир вещей, созданных человеком, артефактные объекты;
− объекты антропосферы – человек, его внутренний мир и социальные отношения
[Моисеев, 1990, с. 156].
Подобные классификации создаются и в языкознании. Многие лингвисты (Л.М. Васильев, И.Г. Рузин, А.Н. Тихонов) в сфере звучания выделяют три типа источников звука:
1. звуки неживой природы и артефактов;
2. звуки, издаваемые человеком;
3. звуки живой природы, издаваемые млекопитающими, птицами, прочими
(земноводными и насекомыми) [Тихонов, 1967, с. 34; Васильев, 1981, с. 38;
Рузин, 1993, с. 17].
Другие авторы (Г.В. Горбаневская, Дж. Рубинштейн) отмечают, что некоторые языковые
единицы со значением звучания могут иметь от двух и более источников звука [Горбаневская, 1984, с. 66–88; Рубинштейн, 2003, с. 38]. Этот факт может быть обусловлен особенностями и различиями разных типов источников звучания.
Е.В. Падучева выделяет в семантико-синтаксической структуре высказывания несколько
типов функций на примере источников звука с позиций обязательных участников описываемой глаголом ситуации, определяя их как отдельные синтаксически независимые компоненты структуры высказывания.
К первому типу источника звука относится целеполагающий участник – субъект [Падучева, 1998, с. 12], то есть звук производится с определенной целью кем-то одушевленным.
Второй тип источника звучания – это инструмент (не обязательно целеполагающего
субъекта), и как таковой он «атрофируется» в контексте абстрактных глаголов действия, например: На кухне гремят кастрюлями [Падучева, 1998, с. 12].
89
В качестве третьего типа, определяющего источник звука, Е.В. Падучева называет фоновый каузатор. Каузатором звуков может являться, например, движение. «Это дает возможность, например, распознать, что во фразе Телеги скрипели, выезжая из ворот каузатор звука
– выезжающие телеги, и каузатор обозначен деепричастием» [Падучева, 1998, с. 6]. Фоновым
каузатором, по ее мнению, может быть стихийная сила или состояние/событие, но ни в коем
случае не целеполагающий субъект [Падучева, 1998, с. 12].
В качестве четвертого типа источника звучания называется медиатор. Медиатор понимается как гиперроль, выполняемая всеми участниками, которые 1) являются обычным инструментом либо пассивным посредником между каузатором и пациенсом, 2) либо сознательно
используются агенсом, либо невольно оказываются в таком положении. «В контексте контролируемой каузации его роль близка к инструменту, но в отличие от типичного инструмента, этот участник неподвижный» [Падучева, 1998, с. 12].
Исходя из классификации Е.В. Падучевой, звук может производиться целенаправленно
одушевленным субъектом в результате разного рода взаимодействий, движений, имеющих
целью производство звуков (инструмент) и нет (каузатор). В исследовании Е.В. Падучевой
определяется функция номинаций источника звучания как компонента синтаксических конструкций на материале русского языка, но не рассматриваются типы источников звучания
как определенная семантическая (тематическая) структура.
В немецком языке лексемы с семантикой звучания могут быть сгруппированы по степени
специализированности номинации. Таким образом, можно выявить генерализованные номинации звучания, основной семой которых является звук, имеющий неограниченное количество источников звучания, например tönen, klingen и др.
Вторую группу образуют специализированные номинации звучания, семантика которых
включает в себя сему «звук» как основную, и при этом данные номинации с семантикой звучания ассоциируются с ограниченным количеством источников звука, например muhen, blöken и т.д.
Третью группу составляют совмещенные номинации, обозначающие процессы, сопровождающиеся звучанием, например summen, ticken и др.
В данной статье предпринимается попытка выделить два основополагающих типа источников звучания и определить, какие группы номинации (генерализованные, специализированные, совмещенные) относятся к первому и второму типу. Первый тип – это целеполагающий субъект. В качестве субъекта могут выступать человек, птицы, животные, то есть
все существа, обладающие голосом и способные его целенаправленно использовать.
Отличительной особенностью группы голосового звучания (с «аппаратом, производящим
звуки», – голосом) является ограниченное количество источников звучания у языковых единиц со значением голосового звучания. Голос – это специальный инструмент для производства звуков. Голосовое звучание является обычно произвольным, целенаправленным.
Второй тип источников звучания отражается в лексемах, значение или сема звучания в
которых обусловлена каким-либо видом взаимодействия предметов, явлений и т.д. Часто
звук может сопровождать движение.
1.
Первый тип: голосовые источники звучания
Звуковым репрезентантом бытия человека в мире является голос. Голос, как специальный
«аппарат» для производства звуков, можно отнести к одному из важнейших источников звучания. Это можно объяснить высокой степенью практической значимости данного явления
для существования любого этноса и его представленностью в качестве неотъемлемой части
языковой картины мира. Ядерная лексическая единица в немецком языке – существительное
Stimme.
Описание семантики звучания голоса предполагает его актуальный и потенциальный аспекты. Потенциальное звучание голоса в представлении реципиента связано с тем, имеет ли
данный субъект голос и какими характерными чертами имеющийся голос наделяется. Потенциальное звучание голоса может реализовываться в немецком языке в синтаксических
90
конструкциях с глаголами haben или sein. В роли агенса в высказывании может выступать
субъект-обладатель голоса, субъект восприятия и сам голос:
Er hatte eine dunkle und melodiöse Stimme (Niekisch, Leben, 98) (D2);
Manchmal ist seine Stimme so leise, dass Pfarrer Schmitt alle Sinne anspannen muss, um sie zu
verstehen (Heim, Traumschiff, 340) (D2).
Актуальное звучание голоса и других источников звучания может быть объективировано
в языке с помощью глаголов слухового восприятия:
Ich hörte die wispernden Stimmen der Männer, ehe die Männer mich hören konnten (Martin,
Henker, 70) (D2).
Er hörte deutlich die Genugtuung in seiner Stimme (Schnurre, Bart, 33) (D2).
В трех последних приведенных контекстах реципиент представлен эксплицитно.
Невыраженный (имплицитно представленный) реципиент – субъект восприятия – характерен для синтаксических конструкций с глаголами звучания с субстантивной номинацией
звучания в позиции грамматического субъекта:
Seine Stimme dröhnte durch das Haus (D2).
Голос непосредственно связан с процессом воспроизведения осмысленной и связной речи, с формой ее экспрессивной (аффективной) выраженности и несет в себе вербальную
(словесно-речевую) и невербальную (музыкально-акустическую) составляющие.
В лексической системе современного немецкого языка есть отдельная специальная языковая единица Stimme, не имеющая полных и частичных синонимов, которая репрезентирует
концепт ГОЛОС.
Обладают голосом животные (Tierstimme), птицы (Vogelstimme) и человек (Menschenstimme). Многообразие сложных слов с компонентом Stimme, обозначающих и характеризующих звучание человеческого голоса, еще раз доказывает антропоцентричность языка.
Релевантным когнитивным признаком концепта Stimme является принадлежность голоса
определенному субъекту, то есть человека можно распознать по голосу:
Ja, das war sie, das war ihre Stimme, die ich nie vergessen habe, jene Stimme mit den
melodiösen Vokalen (GW, 11).
Специфика звучания голоса позволяет не только распознавать, но и характеризовать индивида:
… sie hob ihre zarte Stimme zu wildem Gewieher (Bergengruen, Rittmeisterin, 174) (D2).
Лексико-семантическая группа речевой деятельности представлена в немецкой лингвокультуре в основном глагольными лексемами и их субстантивациями, так как звучание – это
явление, т.е. категориально согласуется с грамматическим значением динамического признака, свойственным глаголу.
Тематически можно выделить языковые единицы со значением членораздельного звучания (семантически значимого, представляющего непосредственно речевую деятельность),
например sprechen, sagen, и нечленораздельного звучания, например gähnen, schnarchen .
Данные номинации можно отнести к совмещенным, т.е. обозначающим физиологические
процессы, сопровождаемые звуком.
Обозначения голосов животного мира образуют многочисленную группу слов в современном немецком языке. В этой группе можно условно выделить голоса домашних и диких
животных.
В наивной немецкой языковой картине мира наиболее вариативно представлено звучание
близких человеку домашних животных, т.е. этот фрагмент языковой картины мира (далее
ЯКМ) также несет на себе черты антропоцентризма.
Звуки голоса собаки могут быть выражены такими глагольными лексемами, как bellen,
belfern, heulen, jaulen, kläffen, winseln, hecheln, bläffen, knurren и их субстантивациями.
Hunde jaulen nur, wenn man ihnen auf den Schwanz tritt und es weh tut. (Leipzig);
Endlich werde ich unruhig, kehre um, und ungefähr auf der Hälfte des Weges höre ich ein
äußerst klägliches Winseln (Leipzig);
Da begann das Tier bösartig zu knurren (Leipzig);
91
Als dieser zuerst das Geräusch und sodann die fremde Stimme hörte, stieß der Hund ein leises,
drohendes Knurren aus (Leipzig).
Номинации, объективирующие издаваемые кошкой звуки, характерны также для всего
семейства кошачьих:
Er hört in der Ferne die Kojoten heulen, Pumas fauchen und manchmal die Pferde wiehern
(Leipzig).
Лексемы с семантикой звучания животных обычно несут в себе указание на типичный
источник. Это указание отражается в словарях. Сюда относятся языковые единицы muhen
(обычно о коровах, быках), blöken, bölken (обычно о крупных рогатых животных и об овцах),
mähen, bähen, bäh machen (обычно об овцах), meckern (обычно о козах, ягнятах), kalbern (о
телятах), iahen (об ослах), wiehern, schnauben (о лошадях). Многие из них имеют звукоподражательный характер.
Специализированы по источникам звучания также слова grunzen, quieken и их субстантивные варианты. Голосовое звучание свиней обычно характеризуется звуком, объективированном в языке лексемой Grunzen:
… , daß ihm das Grunzen eines Schweins Schauder und Entsetzen erwecket (Leipzig).
Звук, обозначаемый лексемой quieken, позиционирующийся в словарной дефиниции как
высокий, характерен для поросят и мелких грызунов:
Die Meerschweinchen quieken vor Freude, wenn sie auf eine Decke gesetzt werden (Leipzig);
750 000 Mäuse, mehr als Frankfurt Einwohner hat, quieken, fressen, trinken und defäkieren
jeden Tag im JAX (Leipzig).
Наиболее общей семантикой обладает низкий звук brüllen, присущий многим крупным
животным, таким, как коровы, медведи, тигры, львы, верблюды, олени:
Da kam die Frau Pastorin und sagte: Drögmöller, die Kühe brüllen ja wieder so; die haben
gewiß wieder kein Wasser gekriegt (Leipzig);
Der weiße Bär stand auf und brüllte, wie Barata noch nichts hatte brüllen hören (Leipzig).
Для диких животных – оленей, лосей, буйволов – существуют отдельные номинации их
звучания röhren и fiepen:
Noch in 40 Kilometer Entfernung kann man die liebeskranken Bullen zur Paarungszeit röhren
hören (Leipzig).
В немецкой ЯКМ звуки животных представлены многочисленно. Языковые единицы,
эксплицирующие их звуки, могут выражать наряду с акустическими характеристиками (высота, громкость, тембр) также и эмоциональное состояние животного. Характерно, что номинации голосов домашних животных транспонируются по сходству в сферу звучания диких
зверей и животных, нетипичных для территории Германии.
Голоса домашних и прирученных человеком птиц представлены в немецкой ЯКМ вариативнее, чем голоса диких птиц. Здесь также широко используются специализированные номинации.
Звуки, издаваемые курами, интерпретируются в языке в зависимости от вида их поведения. В обыденном состоянии кур характеризуют звуки gackern, gacksen (территориальный
дублет), kakeln:
Hier gackerten die Hühner als ... einzig vorhandene Lebewesen (Broch, Versucher, 91) (D2);
Ich habe an Armeskräften, mir zu fronen, nur den da ... und Iltani, die Magd, die dumm ist wie
ein Huhn und wie eine kakelnde Henne (Th. Mann, Joseph, 243) (D2).
Для петуха характерен звук krähen, для индюка – kollern, для уток, гусей – schnattern:
in aller Frühe krähten abwechselnd und mit großer Ausdauer die Hähne des Dorfes (D2);
der Truthahn kollert (D2);
die Gänse schnatterten (D2).
Звук schnattern может характеризовать также звучание голоса диких птиц – сорок:
eine Schar von aufgeregt schnatternden Elstern (Lorenz, Verhalten, 30) (D2).
Для голубей можно выявить несколько номинаций звучания их голоса girren, gurren, их
территориальные дублеты: rucken, rucksen:
92
Der Tauber saß girrend auf dem Dachfirst (D2);
Draußen das Elfuhrläuten, und als es verstummt ist, wieder das Gurren der Tauben (Frisch,
Gantenbein, 422) (D2).
Звук вороньего голоса, обозначаемый лексемой krächzen, может относиться и к экзотическим птицам, например, к попугаю:
«Lora» krächzte der Papagei (D2).
Голоса птиц также можно выделить в группы по признаку «певческий голос» (о соловьях,
жаворонках, дроздах) – tirilieren, quinkelieren:
eine Lerche tiriliert (D2);
eine Lerche quinquilierte in den Lüften (D2).
Голоса птиц можно классифицировать по признаку «голоса мелких птиц и птенцов» –
piepsen, piepen, ziepen, tschilpen:
Der ... sah junge Disteln zwischen Steinen und Kies, tschilpende Spatzen, sonst nichts
(Ossowski, Liebe ist, 120) (D2).
Общей семантикой звучания голосов птиц обладает генерализованная языковая единица
zwitschern:
Die Vögel zwitscherten und sangen bereits vor Sonnenaufgang (D2).
Звучание птиц, как и звучание животных, более вариативно представлено в среде домашних, близких человеку птиц: кур, голубей и т.д.
Многие специализированные номинации звуков птиц и животных привязаны к конкретному источнику.
2.
Второй тип: неголосовые источники звучания
Звуки, воспроизводимые не с помощью голоса, связаны каким-либо действием, часто
взаимодействием субстанций, предметов, частей предметов и т.д. В связи с этим многие звуки, образующиеся в результате действий и взаимодействий, отражаются в генерализованных
номинациях и могут иметь от двух до многих источников звучания. В таких случаях можно
говорить о следствии или о сопровождающем элементе функционирования источника звучания.
По мнению Л.М. Васильева, звуки могут возникать в результате взаимодействий материальных объектов:
− ударов во время движения, падения, бросков и др.;
− трения во время движения, перемещения или каких-либо других действий;
− разрушения (разрывы, взрывы, ломка и т.д.);
− выстрелов [Васильев, 1981, с. 40–50].
В рамках данной статьи рассматриваются действия (движение, падение) и взаимодействия (удары, трение, разрывы и взрывы, ломка, выстрелы) с целью выявления типичных для
них источников звучания.
Можно выделить ряд языковых единиц с самой общей семантикой, обозначающих распространяющиеся в пространстве звуки, отраженные звуки, не связанные в сознании реципиента с конкретными источниками звука. Такие единицы представляют собой генерализованные номинации: hallen, gellen, dröhnen. Подобные глаголы чаще всего выступают в качестве предикатов при каких-либо названиях звуков или взаимодействий:
Der Lärm dröhnte ihnen in den Ohren (D2).
Звуки, выраженные глагольными лексемами brummen, summen, surren, poltern, rumoren,
rumpeln, schurren и их субстантивациями, могут сопровождать движение, передвижение, часто долговременное, поэтому данные звуки актуализируются в немецкой лингвокультуре как
долгие, однообразные. Эти звуки предполагают многочисленные источники звучания, в качестве которых чаще всего могут выступать насекомые, технические устройства:
die Bienen summen (D2);
die Kamera, der Ventilator summt (D2);
die Fliegen, Käfer brummen (D2);
man hört das Brummen der Flugzeuge, Motoren (D2);
93
als ob eine Schar kleiner Vögel durch die Luft surrte (Plievier, Stalingrad, 188) (D2).
Работа машин, аппаратов, различных технических устройств, обусловленная движением
механизмов, внутренних частей этих устройств, может сопровождаться звуками, выраженными лексемами-звукоподражаниями tuckern, puffen, klicken, ticken, schnurren, rasseln, schellen, klingeln:
Zugmaschinen tuckerten vor den Flugzeugen vorsichtig (Gaiser, Jagd, 33) (D2);
Es puffte schon in der Kaffeemaschine (Böll, Und sagte, 30) (D2).
В результате ударов двух или более обычно твердых предметов могут возникать звуки,
выражаемые в немецком языке такими лексемами, как klappen, klappern, klаtschen, klopfen,
pumpern, plauzen, rappeln, knallen, bumsen, rattern:
Seine Stiefel klappten auf dem Steinboden (D2);
Seine regelmäßigen Schritte knallen über den Kies (Ossowski, Flatter, 25) (D2).
Следует подчеркнуть, что звук klаtschen возникает чаще всего в результате удара мягкого
и твердого предметов:
Der Regen klatscht auf das Dach, gegen die Fensterscheiben (D2).
Звук plumsen может возникнуть во время удара при падении:
Als er fiel, hat es richtig geplumpst (D2).
В результате разрывов, ломки и взрывов возникают звуки, объективируемые в языке такими лексемами, как platzen, detonieren, knacken, knacksen, krachen:
Ein Kanonenschlag, den Hermann Gimpel … auf dem Metalldach detonieren lässt (Grzimek,
Serengeti, 125) (D2);
Nur Tannennadeln und ausgetrocknete Zweige knacken unter seinen Schuhen (Ossowski,
Flatter, 18) (D2);
Mir ist die Hose, die Naht gekracht (D2).
Анализ фактического материала показал, что звуки, выражаемые языковыми единицами
knacken, knacksen, krachen, могут возникать как вследствие разрывов, так и ударов:
Der Boden knackt unter seinen Schritten (D2).
Звук schnarren может быть вызван трением предметов:
Der Wecker schnarrt laut (D2).
Выстрелы могут сопровождаться звуками, объективированными лексемами tacken, ballern, böllern, knattern:
Ein Maschinengewehr tackt (D2);
Auf dem Fest wurde bis weit in die Nacht geböllert und gesungen (D2).
Данными лексемами могут быть обозначены схожие с выстрелами звуки, например, звуки выхлопной трубы в транспортных средствах:
Am Wegrand knatterte ein liegen gebliebenes Motorrad (Bastian, Brut 181) (D2).
Источники описанных выше вербализованных в немецком языке звуков могут быть условно сгруппированы только в самые общие категории твердых, мягких предметов, различных механизмов, так как во взаимодействии с различными предметами могут вступать и живые существа без голосового участия, в частности, человек:
Der Reiter klopft seinem Pferd den Hals (D2).
В значениях некоторых обозначений звуков реализуется когнитивный признак «материал
источника звучания» – дерево knarren, стекло klirren, металл scheppern, klimpern:
Die Bäume knarren im Wind (D2).
An manchen Tagen klirrte das Geschirr in den Schränken Tomis unter seismischen Wellen
(Ransmayr, Welt, 245) (D2).
Die Groschen ... klimpern bei jedem Schritt in seiner Hosentasche (Ossowski, Flatter, 48) (D2).
В качестве особого источника неголосового звучания можно обозначить музыкальные
инструменты. В немецком языке существуют специализированные глагольные лексемы для
обозначения игры на трубе – trompeten, барабане – trommeln, органе – orgeln, на флейте – flöten, на арфе – harfen:
94
Er hielt seine Mundharmonika in die Luft und ließ sie singen und orgeln (Hausmann, Abel, 170)
(D2);
Viele aber harften und flöteten, schlugen Lauten und Pauken (Th. Mann, Joseph 142) (D2).
Как музыкальное в немецкой лингвокультуре может быть обозначено звучание колоколов – Glockenspiel. Действие, сопровождаемое звуком «звонить в колокола», отражено в значениях специализированных лексем bimmeln, läuten:
An ihren Gelenken bimmeln Silberglöckchen, ihre kräftigen Füße stampfen zum Rhythmus der
Dholak (Spiegel 41, 1983, 202) (D2);
... fingen die Glocken an zu läuten, aufgeregt und angstvoll (Hesse, Steppenwolf, 226) (D2).
Словом bimmeln может обозначаться звучание некоторых механизмов, сходное со звуком
колокола:
das Telefon bimmelte (D2);
Eine Straßenbahn bimmelt an der Kreuzung (Sobota, Minus-Mann, 376) (D2).
Как совмещенные номинации выделяются несколько групп с определенным источником
звучания, например, звучание воды, атмосферных явлений, растений.
Звучание жидкостей происходит в динамическом состоянии. Движение воды в водоемах
(реке, ручье) может сопровождаться звуками gluckern, glucksen, schwappen, rieseln:
Ich wusch mich an der Quelle, die gleich neben dem Haus aus einem Röhrchen gluckerte
(Loest, Pistole, 213) (D2);
In der Nähe rieselte eine Quelle, ein Bächlein (D2).
Вода в кипящем состоянии ассоциируется со звуком, вербализованным в немецком языке
лексемами blubbern, bullern:
der Brei blubbert und spritzt (Fussenegger, Zeit, 47) (D2);
das kochende Wasser bullert im Kessel (D2).
Движение воды может быть обусловлено взаимодействием с воздушными массами. Звуки, выраженные лексемами brausen, tosen, возникают при взаимодействии воды с сильным
ветром:
Das Meer, die Brandung, der Gebirgsbach brausen beim Wind (D2);
Der Sturm, die Brandung, der Gießbach tost (D2).
При слабом ветре или в безветренную погоду движение воды сопровождается слабым
звуком, выражаемым в немецком языке лексемой rauschen:
Ich … hörte plötzlich die leichte Dünung des Meeres rauschen (Hagelstange, Spielball, 201)
(D2).
Следует отметить, что слова rauschen, Rauschen в немецкой лингвокультуре могут обозначать звуки, возникающие при взаимодействии ветра с деревьями:
Ein zartes, wie sehnsüchtig lispelndes Rauschen im … Laub der Bäume (Maass, Gouffй, 240)
(D2).
Аналогичное значение могут иметь глагольные лексемы rascheln, säuseln:
Das Laub raschelt im Wind (D2);
Der Wind säuselt in den Zweigen (D2).
Соприкосновения частей тела человека (рук, ног и т.п.) с водой вызывают звуки, эксплицируемые в немецком языке лексемами patschen, planschen, platschen, plätschern:
Da kam sie durchs flache Wasser geplanscht (Loest, Pistole, 209) (D2).
Выпадение таких атмосферных осадков, как дождь, может сопровождаться звуком, выраженным лексемой prasseln:
Der Regen prasselt auf das Dach (D2).
Природное атмосферное явление гром реализуется в сознании человека только посредством звука, вербализованного в немецком языке словом donnern со специализированной семантикой:
Es blitzt und donnert (D2).
Лексема pfeifen в значении «mit dem [gespitzten] Mund durch Ausstoßen und Einziehen der
Atemluft einen Pfeifton, eine Folge von [verschiedenen] Pfeiftönen hervorbringen (D2)» – «с вды95
хаемым или выдыхаемым воздухом производить свистящий звук или ряд [различных] свистящих звуков» – это звук, издаваемый также человеком:
Als der Trainer und Bodo mit den letzten Pferden hereinkommen, pfeifen sie anerkennend
(Frischmuth, Herrin, 46) (D2).
С выдыхаемым потоком воздуха образуется также звук, обозначаемый лексемой zischen.
Он связан с различными источниками и может быть характерен для человека, для таких
птиц, как гуси, для пресмыкающихся – змей, различных предметов, технических устройств и
т.д., т.е. неспециализированная номинация:
Die Gans, die Schlange zischt (D2);
Dann zischte ein Streichholz, und ich hatte die brennende Zigarette im Mund (Böll, Mann, 28)
(D2).
К группе звуков, издаваемых земноводными, пресмыкающимися и насекомыми, кроме
звучания лягушки, выраженного лексемами quaken, quarren, относятся лексема schwirren
(обычно о мухах, жуках, пчелах, шмелях, светлячках и т.п.), лексема zirpen (о сверчках, кузнечиках, стрекозах и т.п.), лексема ticken (о древоточце):
Im Teich quakten die Frösche (D2);
Der Holzwurm tickt im Gebälk (D2).
В группе лексем со значением неголосового звучания можно выделить ряды специализированных языковых единиц, соотносимых с конкретными источниками звучания: «музыкальные инструменты», «движение воды, атмосферных явлений, растений», «физиологические и поведенческие процессы человека и животных». Большинство языковых единиц, вербализующих в немецком языке неголосовое звучание, допускает варьирование источников
звучания.
Таким образом, в немецкой ЯКМ имеются обозначения звуков, генерализованные, специализированные или совмещенные в отношении источника.
Наиболее часто в немецкой ЯКМ источником звучания выступает человек, в частности
его голос. Он имеет актуальную и потенциальную составляющие. Лексемам, вербализующим
в немецком языке звучание голоса человека, а также голосов животных и птиц, принадлежит
ограниченное количество источников звучания. Языковые единицы, объективирующие звучание, возникающее в процессе движения или взаимодействия предметов и явлений неживой
природы, а также движений человека, насекомых и других представителей живой природы
могут выражать звучание неограниченного количества источников.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Васильев, Л.М. Семантика русского глагола // Глаголы речи, звучания и поведения / [Текст] / Л.М. Васильев
: учеб. пособие. – Уфа : [б.и.], 1981. – С. 4–53.
Горбаневская, Г.В. Семантическое поле звучания в современном русском языке [Текст] : дис. … канд. филол. наук / Г.В. Горбаневская. – М., 1984.
Моисеев, Н.Н. Человек и ноосфера [Текст] / Н.Н. Моисеев. – М. : Мол. гвардия, 1990.
Падучева, Е. В. Парадигма регулярной многозначности глаголов звука [Текст] / Е.В. Падучева // Вопросы
языкознания. – 1998. – № 5. – С. 3–23.
Рубинштейн, Дж. О звуковых именах в русском языке [Электронный ресурс] / Дж. Рубинштейн. – Режим
доступа : http://seelrc.org/glossos/ The Slavic and East European Language Resource Center UNC, Chapel Hill.
Рузин, И.Г. Природные звуки в семантике языка // [Текст] / И.Г. Рузин // Вопросы языкознания. – 1993. – №
6. – С. 17–28.
Тихонов, А.Н. О глаголах звучания в русском языке [Текст] / А.Н. Тихонов // Куликова. Краткие сообщения
по русскому языку и литературе (к 70-летию Е.Д. Поливанова). – Самарканд, 1967. – Ч. II. – С. 33–51.
Список источников примеров
1.
2.
D2 – Duden. Deutsches Universalwörterbuch. A-Z [Text]. – Mannheim; Wien; Zürich : Dudenverlag, 1989.
GW –Der Verfolger. Die Niederschrift des Daniel Brendel [Text] / Weisenborn Günter. – M. : «TSITADEL»,
2002.
96
3.
Leipzig – Wortschatz. uni-leipzig Wortschatz Deutsch [Электронный ресурс]. – Режим доступа :
http://www.wortschatz.uni-leipzig.de.
УДК 81-11
ББК 81.2
А.В.Еременко
ОСОБЕННОСТИ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ ОБЪЕКТИВАЦИИ ЦЕННОСТНОГО
КОМПОНЕНТА КОНЦЕПТА MARRIAGE В АФОРИЗМАХ АМЕРИКАНСКИХ
И БРИТАНСКИХ АВТОРОВ
В статье рассматриваются способы метафорической репрезентации ценностного компонента концепта MARRIAGE в американских и британских афоризмах. В ходе исследования показано, что оценочный потенциал метафор может определяться: 1) ценностным
статусом вспомогательного компонента метафоры или 2) ценностным статусом актуализируемого метафорой концептуального признака.
Ключевые слова: ценностный компонент; ценностная картина мира; оценочный потенциал; собственно оценочная метафора; квазиоценочная метафора
A.V. Eremenko
THE METAPHORICAL WAYS OF REPRESENTING THE VALUE COMPONENT
OF THE CONCEPT MARRIAGE IN THE AMERICAN AND BRITISH APHORISTIC
SAYINGS
The article focuses on the ways the value-oriented attitude to various aspects of marriage can be
manifested by means of the metaphor in a number of British and American aphoristic sayings. The
study proved that the evaluative potential of the metaphor can be based on 1) the value status of the
source-concept component of the metaphor or 2) the value status of the target-concept characteristic revealed by means of the metaphor.
Key words: value component; value worldview; evaluative potential; evaluative metaphor;
quasi-evaluative metaphor
Ценностные представления людей о том или ином фрагменте действительности находят
свое отражение в языковых структурах, формируя семантические основания оценочных значений. Через анализ языковых высказываний, реализующих оценочное значение, можно эксплицировать существующие в сознании социума ценностные представления о каком-либо
фрагменте действительности, то есть получить доступ к содержанию и структуре ценностного компонента культурно-языкового концепта.
Являясь неотъемлемой частью культуры, брачный союз занимает важное место в ценностной картине мира англоязычного социума. Это делает закономерным появление оценочных коннотаций в семантической структуре языковых единиц, в том числе метафорических,
объективирующих данный концепт в языке. Исследование метафорической объективации
концепта имеет большое значение для выявления существующей в сознании специфической
картины мира, так как позволяет выявить глубинные метафорические проекции, отражающие специфический для данного языкового сообщества способ восприятия, осмысления и
оценки данного явления.
Целью нашего исследования является определение способов реализации оценочного потенциала метафорами, объективирующими концепт MARRIAGE в афоризмах британских и
американских авторов. Под оценочным потенциалом метафоры мы понимаем возможность
репрезентации с помощью данной метафоры представлений субъекта о ценности свойств
97
обозначаемого объекта по некоторому аспекту и основанию. Мы полагаем, что оценочный
модус является неотъемлемым элементом метафор, объективирующих концепт MARRIAGE
в афоризмах, поскольку основной конституциональной особенностью афоризма является наличие в нем ценностного суждения, и, следовательно, выражение оценочного отношения к
такому фрагменту действительности, как брачный союз, является главной интенцией субъекта высказывания.
В оценочной объективации концепта в афоризмах могут участвовать как индивидуальноавторские, так и языковые метафоры, поэтому представляется целесообразным, прежде всего, рассмотреть закономерности реализации оценочного потенциала данными видами метафор.
Особенностью индивидуально-авторской метафоры является то, что она отражает личностный тезаурус носителя языка. В результате целенаправленных эстетических поисков авторы афоризмов создают уникальные, основанные на нетривиальном подобии метафоры с живым образно-ассоциативным комплексом, сохраняющим ее двуплановость и позволяющим
ей оказывать сильное эмоциональное воздействие.
Именно живая образность лежит в основе прагматического оценочного потенциала метафоры. Как замечает В.Н.Телия, метафора призвана изменить систему воззрений реципиента
и настроить его на погружение в предлагаемый авторской концепцией мир ценностей. Этот
эффект, по мнению автора, достигается передачей того эмоционально окрашенного субъективно-оценочного отношения творца метафоры к миру, которое как бы надстраивается над
словесно-языковой формой его отображения и обеспечивает осознание сюжета в той же
культурно-ценностной палитре, которая характерна и для автора. Образно-ассоциативный
ореол выбираемого творцом метафоры вспомогательного объекта характеризует положительную или отрицательную ценность обозначаемой реалии и вызывает у слушателя одобрительную или неодобрительную эмотивную квалификацию [Телия, 1988, с. 28, 41].
В отличие от индивидуально-авторской языковая метафора отражает коллективно осознанные способы характеристики жизненных явлений и, таким образом, участвует в общем
для всего народа членении действительности [Скляревская, 1993, с. 34]. По мнению основоположников когнитивной теории метафоры М.Джонсона и Дж. Лакоффа, в основе большинства языковых метафор лежат концептуальные проекции между областями знаний – устойчивые соответствия между сферой – источником и сферой – мишенью, фиксированные в
языковой и культурной традиции данного общества [Lakoff, Johnson, 1980]. Языковая метафора, которая приводит к формированию абстрактного значения и которая используется для
материализации в языковом значении свойств непредметных сущностей, рассматривается
многими исследователями как когнитивная метафора (Е.О.Опарина, В.Н.Телия,
Л.О.Чернейко). Оценочный потенциал когнитивной метафоры может формироваться за счет
оценочного потенциала сохранившегося в ней образного компонента, а также может определяться ценностно маркированными признаками самих обозначаемых [Опарина, 1988, с. 73].
Последнее означает, что та или иная метафора может употребляться представителями общества для номинации того, что является в этом обществе ценным и значимым. Как отмечают
Дж. Лакофф и М.Джонсон, наиболее фундаментальные культурные ценности соотнесены с
метафорической структурой основных понятий данной культуры [Лакофф, Джонсон, 1990, с.
404]. Таким образом, оценочный потенциал языковых метафор связан со способом метафорического осмысления ценностей представителями различных культур или социальных
групп и реализуется при употреблении метафоры для номинации того, что является в этом
обществе ценным и значимым.
Представляется целесообразным отметить, что в рамках данной статьи будут рассматриваться лишь афоризмы, в которых метафоры непосредственно участвуют в формировании
ценностной установки. Среди этой группы афоризмов возможно выделение высказываний,
объективирующих определенный позитивно или негативно ценный признак концепта, а также высказываний, реализующих оценочное отношение субъекта оценки к браку в целом без
актуализации какого-либо признака.
98
Анализируя описываемые Е.М.Вольф [Вольф, 1988] случаи реализации оценки с помощью метафоры, мы пришли к выводу о возможности выделения двух основных способов метафорической объективации ценностных характеристик концепта в языке, а именно: 1) с помощью метафор, оценочный потенциал которых определяется местом исходного денотата в
ценностной картине мира, то есть ценностным статусом вспомогательного компонента метафоры (собственно оценочные метафоры); 2) с помощью метафор, оценочный потенциал
которых определяется местом в ценностной картине мира денотата метафорического обозначения, то есть ценностным статусом актуализируемого метафорой концептуального признака
(квазиоценочные метафоры). Рассмотрим эти способы метафорической объективации оценки
в американских и британских афоризмах.
Собственно оценочные метафоры образуются в результате использования в целях метафорической номинации языковых выражений, которые репрезентируют концепты, включенные в ценностную картину мира. Прямое значение таких языковых выражений содержит
оценочные коннотации, которые и формируют оценочный потенциал метафоры.
Именная группа с прилагательным или существительным в метафорическом употреблении, как правило, занимает позицию предиката, которая характерна для оценочных обозначений. Как справедливо замечает Е.М.Вольф, оказавшись в предикатной позиции, имена актуализируют свои качественные семы и легко приобретают метафорические смыслы, часто с
преобладанием оценки [Вольф, 1988, с. 60]:
Though women are angels, yet wedlock’s the devil (Lord Byron).
В данном случае мы имеем дело с индивидуально-авторской метафорой, вспомогательный
компонент которой формирует ее оценочный потенциал. Лексема devil, занимающая позицию предиката, имеет постоянный негативный оценочный компонент в своем значении (an
evil being, the originator of evil). При метафорической номинации брака данной лексемой происходит актуализация этого компонента, в результате чего брак репрезентируется как источник зла, проблем и страданий. Таким образом, использование негативно оценочной лексемы для метафорической номинации брака реализует оценочное отношение субъекта оценки к данному явлению.
Внутренняя форма следующего метафорического сравнения Marriage is an adventure, like going to war (Chesterton, Gilbert K) также является прозрачной для восприятия, так как возбуждает обычные для данного языкового коллектива ассоциативно-образные представления.
Лексема war номинирует явление, отрицательно оцениваемое коллективным сознанием. Соответствующий денотат содержит такие негативно оцениваемые признаки, как конфликт,
высокая степень опасности, риск, трудности, испытания. Эти признаки и актуализируются
при метафоризации, что приводит к возникновению негативного оценочного смысла.
Представляют интерес высказывания, в которых оценочное отношение может быть выявлено при экспликации метафорического переноса путем логического развития идеи автора.
Рассмотрим следующее высказывание:
I don’t worry about terrorism. I was married for two years (Kinison Sam).
В данном высказывании лексема terrorism, номинирующая явление, негативно оцениваемое американским социумом, не используется эксплицитно для описания брачного союза.
Однако при последовательном развитии идеи автора реципиент восстанавливает логическую
причинно-следственную связь. Второе предложение данного высказывания позволяет предположить, что автор сравнивает ситуацию терроризма с той ситуацией, в которой он жил,
когда состоял в браке. Проблема терроризма не беспокоит автора афоризма, вероятно, потому, что он был в подобной или даже в худшей ситуации. Реципиент информации восстанавливает имплицитный метафорический перенос автора высказывания жить в браке – это как
будто бы жить в ситуации терроризма. Внутренняя форма метафоры – типовой редуцированный образ такого фрагмента действительности, как терроризм, возбуждает в сознании реципиента негативное эмоционально-оценочное отношение, которое он переносит на ассоциируемый с терроризмом брачный союз. Прочтение метафоры предполагает выявление
признаков, связывающих эти явления в языковом сознании. Такими признаками могут быть
99
враждебные отношения, сопровождающиеся необыкновенно вероломными и агрессивными
действиями сторон в отношении друг друга. Данные негативно-ценные признаки концепта
актуализированы авторской метафорой и определяют ее оценочный потенциал.
К этой же группе могут быть также отнесены метафоры, оценочный смысл которых возникает в результате того, что исходный концепт содержит некоторые признаки, которые
включают его в ценностную картину мира. При употреблении слова в прямом значении
оценка как элемент семантической структуры может отсутствовать. При метафоризации
происходит сдвиг в наборе признаков: признаки, которые включают концепт в ценностную
картину мира, могут актуализироваться, в результате чего языковое выражение приобретает
оценочный смысл:
Men are April when they woo, December when they wed: maids are May when they are maids,
but the sky changes when they are wives (William Shakespeare).
Люди до вступления в брак, по мнению автора, подобны весенним месяцам года. Людей,
вступивших в брак, автор сравнивает с зимними месяцами. Названия месяцев года не имеют
оценочных коннотаций при прямом употреблении. Однако весна, воспеваемая в стихах и
песнях, ассоциируется в сознании многих представителей общества с началом жизни, теплом, солнечным светом. Весна пробуждает в человеке радость, хорошее настроение, интерес
к жизни. Эти признаки включают исходный концепт в ценностную картину мира. Весенние
месяцы вызывают положительные эмоции и получают положительную оценку у большинства представителей общества. Поэтому метафорическое сравнение людей с весенними месяцами вызывает положительную эмоциональную реакцию и позволяет реципиентам понять
одобрение и позитивную оценку автора, даваемую людям, которые готовятся вступить в
брак, но пока еще не связаны брачными узами. Вступление в брак изменяет людей. Зимний
месяц в сознании большинства людей ассоциируется с холодом, вьюгой, ощущением дискомфорта, что вызывает негативные эмоции. Очевидно, подобные эмоции и ассоциации, по
мнению автора, вызывает человек через некоторое время после вступления в брак. Сравнение с зимним месяцем, таким образом, позволяет автору передать свое негативно-оценочное
отношение к тем изменениям, которые происходят с человеком после вступления в брак.
В следующем высказывании брак сравнивается с работой, предполагающей полную занятость:
Being a husband is a whole-time job. That is why so many husbands fail. They cannot give their entire attention to it (Arnold Bennet).
Выражение whole-time job, репрезентирующее соответствующий концепт, содержит некоторые признаки, которые способствуют включению этого концепта в ценностную картину мира – многочасовая физическая и умственная деятельность, требующая приложения усилий
и концентрации внимания, необходимость выполнять трудовые обязательства, решать
проблемы и подчинять свои интересы интересам работодателя и т.д. Включенное в афоризм предложение That is why so many husbands fail позволяет понять, что, по мнению автора,
именно перечисленные выше негативно ценные признаки являются общими для двух явлений и представляют собой основание для их метафорического сравнения. Эти негативно
ценные признаки актуализируются при метафоризации и включают объективируемый концепт в ценностную картину мира.
Оценочный смысл квазиоценочных метафор основан на представлении о месте номинируемой ситуации в ценностной картине мира. Как замечает Е.М.Вольф, метафорические сочетания могут приобретать оценочный смысл, если они «отражают свойства интенсионального субъекта и в ценностную картину мира входит ситуация в целом» [Вольф, 1988, с. 58].
Метафорическому переосмыслению в исследуемых нами афоризмах подвергается брак
как ситуация в целом или какой-либо аспект этой ситуации. Денотат данного фрагмента действительности входит в ценностную картину мира. Поэтому иногда для номинации этого
фрагмента и его аспектов используются выражения, которые не имеют оценочных коннотаций при прямом употреблении, но которые приобретают оценочный смысл, если они отражают какие-то признаки данного явления, включенные в ценностную картину мира. Таким
100
образом, метафора в исследуемых нами афоризмах может использоваться для номинации
признаков с уже заданным оценочным смыслом. Рассмотрим следующее высказывание:
But married once, a man is stak’d or pown’d, and cannot graze beyond his own hedge (Philip
Massinger).
В данном высказывании брачный партнер имплицитно сравнивается с домашним животным, привязанным к столбу и не имеющим возможности пастись за пределами своей территории. Ситуация ограничения свободы домашнего животного является оценочнонейтральной в картине мира. Негативный оценочный смысл возникает при использовании
данной метафоры для актуализации признака ограничения свободы состоящего в браке человека. Актуализируемый метафорой признак концепта включен в ценностную картину мира и
определяет негативно оценочный смысл метафоры.
Еще одним примером когнитивной метафоры, оценочный смысл которой формируется в
результате номинации признаков концепта, включенных в ценностную картину мира, является следующее высказывание:
Strange to say what delight we married people have to see these poor fools decoyed into our
condition (Samuel Pepys).
В данном высказывании оценочное отношение автора реализовано с помощью негативнооценочного словосочетания poor fools и метафоры, выраженной причастным оборотом decoyed into our condition – которого заманили обманным способом в те же условия, в которых находимся мы, – репрезентирует метафорическое осмысление концептуального содержания вступивший в брак. Импликатурой сочетаемости словосочетания our condition, номинирующей брак, с предложным оборотом, включающем причастие decoyed into, является образ ловушки или западни. Лексема decoyed пойманный (заманенный) при внеконтекстном
употреблении не имеет оценочных коннотаций. Но в том случае, если элементы данной концептуальной области используются для структурирования более абстрактной сферы, касающейся социальной жизни человека, какой является ситуация вступления в брак, метафорический концепт приобретает оценочный смысл «плохо». Негативно-ценностный характер имплицируемых метафорой признаков брачного союза – обман, ограничение свободы, лишение
возможности вернуться к прежнему образу жизни – формирует ее оценочный потенциал.
Следующее высказывание данной группы метафор иллюстрирует формирование оценочного значения на базе образного:
Marriage is a book of which the first chapter is written in poetry and the remaining chapters in
prose (Beverly Nichols).
В данном высказывании для метафорического описания брака используется образ книги, в
которой поэзия первой главы противопоставляется прозе остальных. Лексемы поэзия и проза
в прямом значении не несут оценочных коннотаций, но именно поэзия ассоциируется в коллективном сознании с возможностью передать особое состояние души, связанное с влюбленностью и эмоциональными переживаниями. Таким образом, метафорическое противопоставление поэзии первого этапа брачных отношений прозе последующих используется для
описания и актуализации признака исчезновения любви и романтичности отношений в браке. Данный признак оценивается отрицательно в картине мира британского социума. Следовательно, актуализирующая этот признак метафора приобретает оценочное значение и реализует негативно-ценностное отношение субъекта оценки к брачному союзу.
В следующем высказывании признак концепта, включенный в ценностную картину мира,
актуализируется метафорой, в основе которой лежит известный библейский сюжет:
The lion and the calf will lay down together, but the calf won’t get much sleep (Allen, Woody).
Автор сравнивает брачных партнеров с животными, которые в природе находятся между
собой в отношениях вражды и антагонизма, и выражает сомнение по поводу возможности
преодоления заложенного природой противоречия партнеров и их мирного сосуществования.
Ирония автора, а также негативный статус актуализируемого метафорой признака несовместимости брачных партнеров в ценностной картине мира делают очевидным отрицательный
характер репрезентированной в высказывании оценки.
101
Таким образом, анализ метафорической объективации концепта MARRIAGE в афоризмах
англоязычных авторов позволяет определить признаки данного концепта, включающие его в
ценностную картину мира, и выявить индивидуальные особенности восприятия и оценки
этого явления представителями языковых сообществ. Эти особенности видения проявляются
в выборе языковой личностью независимо от стереотипности или нестандартности мировидения вспомогательного компонента метафоры, ассоциативный потенциал которого характеризует положительную или отрицательную ценность обозначаемой реалии. По данным нашего исследования, оценочный потенциал метафор, используемых для объективации концепта MARRIAGE в американских и британских афоризмах, определяется: 1) характером
входящих в метафору оценочных лексем – репрезентантов концептов, включенных в ценностную картину мира, и ценностным характером отдельных признаков вспомогательного
компонента, актуализируемых метафорой; 2) ценностным характером актуализируемого с
помощью метафоры признака концепта.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Вольф, Е.М. Метафора и оценка [Текст] / Е.М.Вольф // Метафора в языке и тексте /отв. ред. В.Н. Телия. –
М. : Наука, 1988. – С. 52–65.
Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем [Текст] / Дж. Лакофф, Джонсон М // Теория метафоры. – М.
: Прогресс, 1990. – С. 387–415.
Опарина, Е.О. Концептуальная метафора. [Текст] / Е.О.Опарина // Метафора в языке и тексте. – М. : Наука,
1988. – С. 65–73.
Скляревская, Г.Н. Метафора в системе языка [Текст] / Г.Н. Скляревская. – СПб. : Наука, 1993.
Телия, В.Н Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция [Текст] / В.Н.
Телия // Метафора в языке и тексте. – М. : Наука, 1988. – С. 26–52.
Lakoff, G. Conceptual Metaphor in Everyday Language / G. Lakoff, M. Johnson // Journal of philosophy. – N.Y. :
The Journal of Philosophy Inc., 1980. – Vol.77. – №8. – P. 453–486.
Список источников примеров
1.
2.
3.
The Oxford Dictionary of Phrase, Saying and Quotation [Text] / ed. by Elizabeth Knowles. –N. Y. : Oxford University Press, 1998.
The Oxford Dictionary of Modern Quotations [Text] / ed. by Elizabeth Knowles. –N. Y. : Oxford Uniersity. Press,
2004.
http:// www.quotegarden.com [Электронный ресурс].
УДК 8
ББК 81
Е. Ю. Мальнева
«ОКНО В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ»: О МЕТАФОРИЧНОСТИ МЫШЛЕНИЯ
КАК ОБ ОДНОМ ИЗ ОСНОВОПОЛАГАЮЩИХ ПРИНЦИПОВ КОГНИТИВНОЙ
ПОЭТИКИ И МЕТАФОРИЧЕСКИХ МОДЕЛЯХ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Э.А. ПО
В статье речь идет о некоторых из современных тенденций в исследованиях индивидуального стиля, осуществляемых посредством апелляции к понятийно-категориальному аппарату современных когнитивных наук, а именно новой интердисциплинарной отрасли знания, именуемой когнитивной поэтикой. В рамках последней были разработаны определенные исследовательские постулаты, в частности «Метафоричность мышления», принцип,
который, предположительно, позволяет открыть своеобразное «Окно» в авторское сознание.
Ключевые слова: когнитивная поэтика; «метафоричность мышления»; концептуализация; метафорическая модель; концепт, концептуальная метафора
102
E.Y. Malneva
«A PRIVILEGED WINDOW INTO THE HUMAN MIND»: METAPHORICAL THOUGHT
AS ONE OF THE FOREMOST PRINCIPLES OF COGNITIVE POETICS
AND METAPHORICAL MODELS IN THE TEXTS OF E. A. POE
The recent tendencies reigning in Cognitive Sciences have resulted in the emergence of a number of interdisciplinary studies with Cognitive Linguistics at the core, Cognitive Poetics being one
of them. The latter, having incorporated certain cognitive principles of analysis, provides new tools
for the examination of authorial individual styles from a different – cognitive – angle; among these
is the highly renowned «Metaphorical Thought» which presumably helps gain an insight into the
author’s mind
Key words: Cognitive Poetics; Metaphorical Thought; Metaphorical Model; Conceptualization;
Concept; Conceptual Metaphor
Зародившееся в недрах психологии в конце 1950-х гг. XX века течение, именуемое когнитивной революцией, оказалось столь значимым и плодотворным направлением, что и спустя
более полувека после своей инициации «когнитивный поворот» (The Cognitive Turn) не исчерпал себя, но все более и более набирает обороты, что влечет за собой различного рода открытия и инновации, возникающие на стыке различных отраслей социогуманитарного знания. К последним, безусловно, следует отнести создание новой интердисциплинарной исследовательской программы и области знания, переживающей свое становление и по настоящий
момент, — когнитивной поэтики 1, также именуемой когнитивной стилистикой 2.
Когнитивная поэтика/когнитивная стилистика представляет собой раздел филологии, который находится на стыке когнитивных наук, когнитивной лингвистики, стилистики и литературоведения.
Среди первоочередных задач этой дисциплины следует назвать анализ способов представления реального мира (того, что принято называть объективной реальностью) в вымышленной виртуальной реальности художественного произведения, а также способов репрезентации последнего в сознании читателей. «Литература, как представляется, являет собой естественное, уникальное окно в человеческое сознание, если воспользоваться барочной метафорой архитектуры как отражения взаимодействия, взаимозависимости интеллекта, тела и мироздания» [Cognitive Semiotics, 2008] 3. В свою очередь, знание когнитивных процессов,
свойственных человеку как homo sapiens и homo loquens, включая сугубо лингвистические
аспекты последних, является необходимой предпосылкой продуктивного филологического
чтения и адекватной интерпретации художественных текстов. Художественная литература
является практически единственным окном в психологию предшествующих нашему поколений; наблюдение за типичными паттернами – поведенческими моделями, чертами психики,
1
2
3
Причина, по которой поэтика как термин предположительно приобретает статус родового, «зонтикового», заключается,
во-первых, в этимологии его: греческое слово poiesis – творчество – относится ко всем видам творческого использования
языка, а во-вторых, вследствие статуса, приписываемого поэтике многими маститыми учеными – В. В. Виноградовым, Ю.
М. Лотманом, Р. Якобсоном, вследствие чего представляется уместным утверждать, что поэтика является дисциплиной,
объединяющей лингвистические, эстетико-стилистические и литературоведческие подходы к изучению структуры литературно-художественного произведения.
На настоящий момент опубликовано большое количество работ, выполненных учеными, называющими себя когнитивными поэтологами (cognitive poeticians); не меньшее количество трудов публикуется под эгидой когнитивной стилистики
(cognitive stylistics). При этом предмет исследования и метаязык апеллируют к одинаковым лингвоментальным сущностям:
концептам, концептуальным метафорам, ментальным когнитивным моделям.
Особенности мировосприятия эпохи барокко продолжают оставаться релевантными и в современную эпоху. Как сказал
известный архитектор, основоположник модернизма в архитектуре, Луи Салливан: «Здания своим фасадом демонстрируют то, чем человек является внутри, в своей собственной душе» («What people are within, the buildings express without»)
[American Poetry and Prose, 1957, с. vi].
103
манифестируемыми посредством языка, позволяет делать выводы об изменчивости либо неизменности человеческой натуры per se 1.
Иными словами, в границах данной дисциплины, которые еще относительно размыты,
осуществляется весьма дерзкий эксперимент – эксперимент осмысления когнитивных механизмов и «стратегий, лежащих в основе формирования и интерпретации художественного
текста как продукта познающего разума (cognizing mind) в контексте физического и социокультурного миров его, текста, создания и восприятия» другим познающим разумом [Freeman, 2000] (цит. по: [Воробьева, 2002, с. 379]). Один из основателей когнитивной поэтики Р.
Цур, в частности, видит цель последней в том, чтобы «систематизировать психические эффекты, вызываемые поэзией, связав их с особенностями строения текста» [Tsur, 1992] (цит.
по: [Тарасова, 2004, с. 8]).
В идеале, цель анализа с позиций когнитивной поэтики – «рационализировать и объяснить, каким образом данный читатель достигает данного понимания в данном случае. Когнитивная поэтика предлагает систематизированный язык, на котором может обсуждаться разнообразие прочтений. Когнитивная поэтика моделирует процесс, который интуитивное понимание превращает в поддающийся выражению смысл» [Арлаускайте, 2004, с. 2].
Положения когнитивной поэтики гласят, что переживаемые нами события, а также весь
наш физический и психологический опыт находят свое воплощение в продуктах нашей концептуализации, в частности, в метафорических структурах («идеализированных когнитивных
моделях» – Idealized Cognitive Models по: [Lakoff, Johnson, 1980, 2007]), которые, в свою очередь, манифестируются в языке в виде метафорических выражений как общепринятых, конвенциональных, так и уникальных, творческих, идиосинкретических [Лакофф, Джонсон,
2008, с. 91]. Данный постулат составляет суть одного из самых значимых принципов когнитивной поэтики (который заодно представляет собой конкретную исследовательскую методику), именуемого Metaphorical Thought, что означает «Метафоричность мышления»; восходит он к уже ставшей легендарной вышеупомянутой теории Джорджа Лакоффа и Марка
Джонсона – теории концептуальной метафоры.
Ошеломляющее открытие, сделанное этими двумя учеными, состоит — что сегодня известно практически любому исследователю гуманитарной направленности — в том, что метафора представляет собой не просто лингвистическое средство экспрессии, риторическую
фигуру, троп; роль ее намного весомей и фундаментальней, поскольку метафоричность есть
неотъемлемое свойство человеческого сознания.
Более того, метафора столь глубоко и повсеместно проникла в язык именно потому, что
она отражает устойчивые и систематические процессы, составляющие метафорическую природу нашего сознания. Это именно тот механизм, который позволяет нам воспринимать абстрактные понятия, которые нельзя воспринять наглядно и буквально, в терминах конкретных объектов. Мы зачастую концептуализируем (обрабатываем и упорядочиваем в нашем
сознании) понятия, принадлежащие одной ментальной области, прибегая к понятиям (выражаемым посредством лексики), используемым для категоризации 2 другой; это можно наглядно проиллюстрировать следующим знаменитым примером концептуальной метафоры,
1
Историк В. Ферреро в этой связи рассуждает следующим образом: «Весьма распространено мнение, что чем более отдалена от нас эпоха, в которую жил человек, тем более он разнится от нас в мыслях и чувствах своих; что психология человечества изменяется соответственно столетиям так же, как моды и литература. Но человек не так-то быстро меняется; психология его, в сущности, остается неизменной; и если культура его в разные эпохи является весьма разнообразной, то от
этого еще не меняется способ его мышления. Основные законы ума остаются неизменными, по крайней мере, в течение
тех кратких исторических периодов, которые нам известны, и почти все, даже наиболее страшные явления должны объясняться теми всеобщими законами ума, которые мы видим в самих себе» [Ферреро] (цит. по: [Юнг, 2000, с. 42]) (выделено нами – Е.М.).
2
Два вышеприведенных процесса – категоризации и концептуализации – традиционно уже определяются как «подведение
явления, объекта, процесса и т.п. под определенную рубрику опыта, категорию <…> в более широком смысле – процесс
<….> членения внешнего и внутреннего мира человека сообразно сущностным характеристикам его функционирования и
бытия…» [Кубрякова, 1996, с. 42] и «один из важнейших процессов познавательной деятельности человека, заключающийся в осмыслении поступающей к нему информации и приводящий к образованию концептов, концептуальных структур и
всей концептуальной системы в мозгу (психике) человека» [Op. cit., 93].
104
отражающей специфику языкового осознания англоязычными народами определенного экстралингвистического феномена, – LOVE IS A JOURNEY.
Вышеприведенная метафорическая модель, проанализированная лингвистом Джорджем
Лакоффом и философом Марком Джонсоном, свидетельствует, по их мнению, о том, что
англоговорящие народы думают о любви, объясняют специфику данного переживания, перенося в эту умопостигаемую область, область эмоций и чувств, сведения и представления
относительно совершенно иной ментальной сферы, имеющей, скорее, прикладное значение,
– сферы путешествий.
Данный когнитивный механизм находит отражение в лингвистическом плане в следующих метафорических выражениях:
We are stuck; Look, how far we have come; We have hit a dead-end street.
Все эти примеры призваны отразить понимание и осмысление определенных проблем, каких-то переломных фаз, неизбежно возникающих в межличностных отношениях между
мужчиной и женщиной; метафоризация основана на взаимодействии двух структур знаний
— когнитивной структуры источника (source domain) и когнитивной структуры цели (target
domain). Использование в данном случае в качестве источника (source domain) ментальной
области, связанной с путешествиями, представляет собой интересный пример осмысления
любви как движения, предпочтительно, в одном направлении 1; в любом случае, данный образец концептуализации абстрактного концепта в терминах материального физического процесса есть наглядный пример метафоричности человеческого мышления, ибо как только мы
отвлечемся от конкретных физических объектов и связанного с ними опыта, манифестируемого, например, в предложении типа The balloon went up, и обратимся к абстрактным понятиям и эмоциям, метафоричность мышления становится нормой, а не украшением и риторической фигурой [Stockwell, 2002].
Подобными примерами изобилует английский язык, из них вышеприведенный образец –
один из примеров конвенциональных концептуальных метафор, моделей прототипического
толка, разделяемых большинством членов лингвокультурного сообщества. Естественно, если
мы ставим своей задачей исследовать концептуальные метафоры в индивидуальных вселенных художников слова, мастеров литературы, то картина будет совершенно другой, уникальной и непредсказуемой, поскольку, невзирая на наличие огромного количества метафорических моделей, повсеместно разделяемых говорящими на одном языке, концептуальные
метафоры могут также варьироваться от человека к человеку, отражая уникальный человеческий опыт, который конституирует индивидуальные когнитивные миры и индивидуальные
стили.
Одним из наиболее оригинальных и талантливых писателей Нового Света – и, как показало время, всего света – является Эдгар Аллан По, человек-легенда, чье имя сегодня вполне
может выступать именем концепта «икона непризнанного гения».
Тексты Э. По неоднократно являлись объектом научных исследований: литературоведческого плана, равно как философского и сугубо лингвистического, однако сложность анализируемого материала свидетельствует о необходимости междисциплинарных изысканий с
привлечением аппарата современных когнитивных дисциплин, таких, как когнитология, когнитивная лингвистика и когнитивная поэтика.
Исключительно сложные и нередко противоречивые толкования творчества американского романтика, чье наследие трудно подвести под какую-то одну категорию, тем не менее
имеют общую доминанту: считается, что всей совокупности прозаических, поэтических,
критических текстов Э. По, его эссеистике и ряду научных и философских статей присуще
так называемое «подводное течение смысла» (А. Зверев, Ю. Ковалев, К. Бальмонт), которое,
естественно, не выявить никакими средствами, кроме метафорических, что вплотную подводит нас к аппарату когнитивной поэтики с его важнейшим принципом – «Метафоричностью Мышления» как превалирующим способом концептуализации автором мира.
1
Вспомним великолепную цитату из книги «Земля людей» Антуана де Сент-Экзюпери: «Любить – это не значит смотреть
друг на друга. Любить – значит смотреть вместе в одном направлении».
105
Метафорические выражения в текстах Эдгара По позволяют нам судить о метафорической природе художественного концепта DREAM, переосмыслению которого посвящены
многие его произведения, включая критические и философские; вышеупомянутый абстрактный концепт входит в ряд весьма неортодоксальных когнитивных схем 1. Данные схемы
можно представить в виде ряда следующих метафорических моделей:
Dreams are Living Beings; Dreams are Evil Spirits, Monsters; Dream is an Abyss; Dream is a
Maze; Dream is an Ocean.
Прокомментируем последнюю из заявленных концептуальных метафор – Dream is an
Ocean; данная метафорическая модель предположительно имеет уникальный статус, будучи
одной из самых значимых в творчестве Э. А. По, являясь при этом одной из наиболее универсальных для всего человечества по своей сути, что позволяет рассматривать ее как архетип 2. Корпус анализируемых текстов демонстрирует специфический авторский отбор лингвистических средств, призванных отразить индивидуально-авторское постижение абстрактной природы данной ментальной сущности. Чтобы уяснить специфику подобного отбора, в
результате которого проявляются доминанты индивидуального стиля, необходимо иметь
представление, в первую очередь, о лексемах, которые также манифестируют концепт
DREAM, помимо собственно вышеупомянутой DREAM.
Парадигматические связи лексемы Dream, выступающей именем одноименного концепта,
зафиксированы в американских толковых словарях соответствующего периода, в частности,
толковые словари американского варианта английского языка под редакцией Ноя Уэбстера
за 1828 и 1847 года соответственно (Webster’s American Dictionary of the English Language;
Webster’s Revised Unabridged Dictionary) содержат следующий список синонимов существительного Dream:
Fancy, Phantasy, Imagination, Vision, Image, Illusion, Reverie, Delusion, Chimera, Whim, Conceit, Vagary, Caprice, Contrivance, Conception, Impression.
Другие лексикографические источники соответствующего периода, такие, как Encyclopaedia Britannica (1877), The Century Dictionary/Cyclopedia and Atlas (1899), позволяют дополнить вышеприведенный список следующими синонимами Dream:
Hallucination, Trance, Romance, Idea, Phantasm, Phantom, Swoon, Stupor, Catalepsy, Somnambulism.
Очевидно, что перечень понятий, ассоциируемых с феноменом Dream, расширяется за
счет включения в него тех психических состояний, которые называют измененными состояниями сознания. Эдгар По широко известен как один из первых в истории литературы исследователей маргинальных состояний человеческой психики. Будучи первым представителем
психологической прозы, он описывает всевозможные амбивалентные психические состояния, пограничные в целом по своей сути и граничащие со смертью в частности, такие, как:
Hallucination, Opium-dream, Stupor, Swoon, Epilepsy, Trance, Catalepsy, Sleep-walking, Lethargy, Hypnotism и др. Поскольку «Dreams cover a great variety of mental states from fleeting
momentary fancies to extended series of imagination <…> the visions which occur in certain exalted emotional conditions, as in religious ecstasy, the hallucinations of the insane, the mental phenomena observable in certain artificially produced states (hypnotism)» [Encyclopaedia Britannica,
1877, с. 452], то есть данная категория включает в себя разнообразные ментальные образы,
видения и состояния, так или иначе связанные с воображением, фантазией, равно как и c бессознательным, можно судить, что все номинации данных психических явлений семантически
сопряжены, начиная с психофизиологического феномена сна вплоть до многочисленных расстройств психики.
1
2
Схема есть психологический термин, означающий ментальную модель, с помощью которой происходит категоризация
определенного опыта; схема предполагает метафорическое осмысление определенного концепта [Oxford Concise Dictionary of Linguistics, 2007, с.184].
Архе (греч. άρχή – начало, принцип) – первоначало, изначальный принцип, неизменное и вечное в череде явлений. Архетипы – формы и образы, коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составные элементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктами бессознательного происхождения [Словарь философских терминов, 2005, с. 36].
106
Конкретной методикой, позволяющей постичь метафорическую природу исследуемого
концепта и особенности авторского мировосприятия, служит известная исследовательская
процедура, заключающаяся в буквальном прочтении именной и глагольной сочетаемости
лексем, манифестирующих концепт и определяющих совершаемые над ним действия [Чернейко, 1997]. Ниже представлены отдельные примеры контекстов из произведений Э. А. По,
которые содержат синонимы лексемы Dream и глаголы, относящиеся к семантическому полю «Водная стихия», которые описывают состояния погружения в воду, морскую пучину, в
частности:
I sank into slumber … (The Premature Burial); And again I sunk into visions of Ligeia… (Ligeia
{сохранена орфография автора}); Methought I was immersed in a cataleptic trance of more than
usual duration and profundity…(The Premature Burial); I sank, little by little, into a condition of
semi-syncope, or half-swoon (The Premature Burial); …And so it lies happily, bathing in many a
dream of the truth and the beauty of Annie – drowned in a bath of the tresses of Annie…(For Annie).
Данные манифестации свидетельствуют о том, что Dream предположительно осмысляется
автором посредством апелляции к иному ментальному конструкту, а именно Sea, Ocean, Water. Для реализации данного концепта автор неоднократно прибегает к ряду неортодоксальных номинаций, таких, как:
Mare Tenebrarum – the Atlantic Ocean – the Sea of Shades.
Надо заметить, что Океан является известным символом Коллективного Бессознательного [Юнг, 2000; Jung, 1933]. В этой связи мы беремся утверждать, что в художественной вселенной Э. А. По Море Сумерек (The Sea of Shades, a.k.a. The Sea of Darkness) – поэтическое
название Атлантического океана — выступает одним из способов актуализации концепта
DREAM в силу того, что Океан как таковой изначально служит символом бездонной, как
океан, человеческой психики. «Agressi sunt Mare tenebrarum, quid in eo esset exploraturi» фраза известного арабского путешественника 12 века Аль Идризи 1, которая при переводе на английский язык обретает следующее значение: «They were come into the Sea of Shades to find out
what is in it» и которую Э. По дважды инкорпорировал в свои новеллы, может быть расценена как неординарная уникальная актуализация концепта DREAM, осуществляемая посредством апелляции к интертекстуальным включениям, что, в свою очередь, свидетельствует о
превалировании в текстах Э. А. По различного рода непрямых метафорических номинаций
имени концепта (Mare Tenebrarum; The Sea of Shades); более того, представляется, что цель,
преследуемая автором, не заключается исключительно в том, чтобы описать блуждания героев в Море Сумерек, но, памятуя о «подводном течении смысла», рискнем утверждать, что
Э. А. По говорит о тех, кто на свой страх и риск погружается в пучину Моря Тьмы, воспринимаемого как метафора их собственной бездонной психики, в поиске ответов на самые значимые экзистенциальные вопросы, неизбежно встающие перед всеми в тот или иной период
жизни 2.
Фактом, подтверждающим наличие циклических толкований (то есть осознания одного
понятия посредством обращения к другому, которое, в свою очередь, интерпретируется через первое) в рамках модели Dream is an Ocean, является следующий список коллокаций с
лексемой Ocean и ее синонимами:
Unfathomable Ocean, into the very teeth of that supernatural sea, the most appalling hell of water which can enter into the mind of man to imagine, watery hell, where the air grew stagnant, and
no sound disturbed the slumbers of the Kraken.
Все вышеприведенные коллокации, среди которых не трудно отметить высокий удельный
вес лексики, принадлежащей к семантическому полю Supernatural – Сверхъестественное, с
одной стороны, и значительное количество прилагательных с ярко выраженной негативной
1
Из «Geographia Nubiensis», латинского перевода труда марокканского ученого-географа, на работы которого неоднократно
ссылается Э. По в своих новеллах.
2
К. Г. Юнг объясняет, что непременным условием восхождения к совершенству является погружение в темные глубины
подземных вод; страх перед ними есть страх перед самопознанием.
107
окраской (appalling, stagnant), предположительно позволяют судить о неприкрытом сублиминальном страхе перед иррациональными 1 глубинами Бессознательного, необъятного, как
Океан.
Соответственно, обратная зависимость в рамках циклических толкований проявляется в
том, что лингвистические манифестации концепта DREAM позволяют нам предположить,
что пребывание в воде, морской пучине часто постигается автором (предположительно, не
всегда осознанно) как погружение в самое сердце кошмарного переживания, своего рода
«Низвержение в Мальстрем» («A Descent into Maelström», что не случайно, – название одного из рассказов Э. По).
Очередная интертекстуальная инклюзия — аллюзия на мифологическое существо, гипотетическое морское чудовище, именуемое Кракеном, пользовавшееся исключительно дурной
славой у моряков с давних пор по XIX век включительно и чье место обитания, предположительно, находилось у холодных берегов Норвегии, придает дополнительные отрицательные
коннотации данной индивидуально-авторской метафорической модели; концептуализация
Океана как обители Кракена, где ни единый звук не тревожит сна его владельца, где царит
вечный мрак и тьма, способствует созданию дополнительных индивидуально-авторских
концептуальных признаков концепта DREAM, таких, как Eternal, Cold, Soundless, Abysmal,
которые возникают по ассоциации с вечным и леденящим человеческую душу сном монстра
Кракена.
Существует интереснейшая теория, выдвинутая известным русским философом С. Л.
Франком, согласно которой «Континенты, твердая почва – это есть “действительность”; океан же, со всех сторон объемлющий земной шар, это — “сны”, явления “субъективного порядка”, которые, однако, есть, принадлежат к реальности, хотя и не входят в состав действительности» [Франк, 1990] (цит. по: Чернейко, 1997, с. 23]). Осмысление Океана как явления
субъективного порядка чрезвычайно существенно, поскольку позволяет по аналогии продлить цепочку рассуждений и прийти к осознанию того, что психическая реальность есть реальность не менее весомая, нежели физическая и материальная.
Подводя итоги, отметим, что когнитивная поэтика, которую можно рассматривать, помимо всего прочего, как методологию моделирования индивидуально-авторской концептосферы, обладает впечатляющей объяснительной силой. Применение исследовательских принципов данной дисциплины, в частности постулата о метафоричности мышления, помогает буквально «высветить» концептуальную структуру художественного текста.
В свою очередь, исследование ментальных конструктов, осуществляемое в рамках современных когнитивных дисциплин, повсеместно демонстрирует огромную роль Личности в
Истории, точнее, насколько существенна роль Гения в формировании концептуальных систем наций. Применительно к данному исследованию стоит заметить, что Э. А. По не просто
«давно и прочно вошел в американское общественное сознание, но и по настоящий момент
является чрезвычайно популярной фигурой, своего рода иконой» [Blackmur, 1960, с. 380]
(перевод наш – Е.М.). Некоторые исследователи берутся утверждать даже, что сама современная западная культура несет на себе отпечаток личности американского романтика, всей
своей структурой неизбывно напоминая об Эдгаре Аллане По, великом создателе сновидческой реальности, являя собой сюрреальное смешение поэзии, чувства, символизма, экзистенциализма и «Башни из Слоновой Кости».
Библиографический список
1.
2.
1
Арлаускайте, Н. Проект когнитивной поэтики: дисциплинарные границы [Электронный ресурс] / Н. Арлаускайте
//
LITERATǙRA.
–
2004.
–
46(2).
–
Режим
доступа
:
http://www.leidykla.vu.It/netleid/literatura/46(2)/straipsnia/str13.pdf.
Воробьева, О. П. Художественная семантика: когнитивный сценарий [Текст] / О. П. Воробьева // С любовью к языку: сб. науч. трудов. – М.; Воронеж : ИЯ РАН : Воронежский госуниверситет, 2002. – С. 379–384.
Соположение лексем hell of water и mind, imagine нам представляется отнюдь не случайным.
108
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
Кубрякова, Е. С. Краткий словарь когнитивных терминов [Текст] / Е. С. Кубрякова, В. З. Демьянков, Ю. Г.
Панкрац, Л. Г. Лузина; под общ. ред. Е. С. Кубряковой. – М. : МГУ, 1996.
Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем [Текст] / Дж. Лакофф, М. Джонсон. – Изд. 2-е. – М. : Издательство ЛКИ, 2008.
Словарь философских терминов [Текст] / под ред. В. Г. Кузнецова. – М. : Инфра-М, 2005.
Тарасова, И. А. Поэтический идиостиль в когнитивном аспекте (на материале поэзии Г. Иванова и И. Анненского) [Текст] : дис. …д-ра филол. наук / И. А. Тарасова. – Саратов, 2004.
Чернейко, Л. О. Лингво-философский анализ абстрактного имени / Л. О. Чернейко. – М., 1997.
Юнг, К.Г. Символы трансформации [Текст] / К.Г. Юнг: пер. и вступ. ст. В. Зеленского. – М. : Пента График,
2000.
Словарь философских терминов [Текст] /ред.В.Г. Кузнецов. – М. : Инфра-М, 2005.
American Poetry and Prose [Text] / Edited by Norman Foerster; Fourth Edition: Part One. – Boston : The Riverside
Press Cambridge, 1957.
Blackmur, R. P. Afterword [Text] / R. P. Blackmur // Poe, E. A. The Fall of the House of Usher and other Tales:
with an afterword by R. P. Blackmur. – New York : New American Library, 1960.
Century Dictionary / Cyclopedia and Atlas: An Encyclopedic Lexicon of the English Language [Text] / Prepared
under the superintendence of W. D. Whitney, Ph. D., Ll. D: In Eight volumes; Volume II. – New York : the Times
London Century Co., 1899. – p. 1776
Cognitive Semiotics, Issue 2 (Spring 2008) [Электронный ресурс]. – Режим доступа : Available at
http://www.cognitivesemiotics.com [Accessed: 12.06.2008].
Encyclopaedia Britannica: A Dictionary of Arts, Sciences, and General Literature [Text] / Ninth Edition; Volume
VII. – Edinburgh : Adam and Charles Black.
Jung, C. G. Modern Man in Search of a Soul / C. G. Jung: Translated by W. S. Dell and Cary F. Baines. – San
Diego : HBJ Book Harcourt Brace Jovanovich, Publishers, 1933.
Oxford Concise Dictionary of Linguistics [Text] / Edited by P. H. Matthews: Second Edition. – Oxford : Oxford
University Press, 2007.
Stockwell, P. Cognitive Poetics: An Introduction [Text] / P. Stockwell. – London : Routledge, 2002.
Webster, N. An American Dictionary of the English Language [Электронный ресурс] / N. Webster. – Режим доступа. – Available at http://machaut.uchicago.edu/websters [Accessed: 15.07.2009].
Webster, N. An American Dictionary of the English Language / N. Webster: Rev. and enlarged by Ch. A. Goodrich. – Springfield; Mass. : G & C. Merriam, 1847.
Список источников примеров
1.
2.
Poe, E. A. Complete Stories of Edgar Allan Poe [Text] / E.A. Poe. – Garden City; New York: Doubleday & Company, 1966.
Poe, E. A. The Philosophy of Composition [Text] / E. A. Poe // American Life in Literature: ed. by J. B. Hubbell. –
New York and London : Harper and Brothers Publishers, 1936.
УДК 802.0-25
ББК 81.2 Англ. 2-3
И.А. Матросова
ПЕРЕНОСНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ ГЛАГОЛОВ MELT И COOK В СОВРЕМЕННОМ
АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ: ПАДЕЖНО-РОЛЕВОЙ АНАЛИЗ
Настоящая работа посвящена изучению переносных значений глаголов melt и cook в рамках падежно-ролевого анализа.
Цель статьи – выявить закономерности метафорического использования анализируемых
глаголов, а также на основе фрактального подхода рассмотреть особенности метонимии с
глаголом melt.
Ключевые слова: падежная грамматика; падежная роль; семантическая структура;
синтаксическая структура; метафора; метонимия
109
I.А. Matrosova
FIGURATIVE MEANINGS OF THE VERBS MELT AND COOK
IN THE CONTEMPORARY ENGLISH LANGUAGE: CASE-ROLE ANALYSIS
This paper deals with the study of the figurative meanings of the verbs «melt» and «cook» in the
framework of case-role analysis.
The aim of the article is to reveal the patterns of metaphorical use of the verbs under analysis,
and also with the help of the theory of «discrete fractal paradigm» to examine the peculiarities of
the metonymy with the verb «melt».
Key words: case grammar; case role; semantic structure; syntactic structure; metaphor; metonymy
Настоящая работа посвящена изучению переносных значений глаголов melt и cook в рамках падежно-ролевого анализа, который способствует более подробному исследованию данных значений за счет анализа глубинной структуры предложений.
Цель статьи – выявить закономерности метафорического использования анализируемых
глаголов, а также на основе фрактального подхода рассмотреть особенности метонимических значений глагола melt 1.
На основе анализа словарных дефиниций в структуре глагола melt можно выделить переносные значения:
1) to (cause to) become gentle, sympathetic (LDCE, 681; WTNIDE, 1408; ACD, 759;
OALDCE, 25);
2) to fail or faint (heart, soul from fear, grief) (ACD, 759; WTNIDE, 1408);
3) to gradually disappear (LDCE, 681; WTNIDE, 1408; ACD, 759; OALDCE, 25);
4) (of a colour, sound, or sensation) to become lost in another by moving gently (LDCE, 681;
WTNIDE, 1408; ACD, 759).
Проанализированные нами примеры с данным глаголом в переносных значениях можно
представить в рамках двух референциальных сфер:
1. Эмоциональное состояние человека.
2. Расположение объектов в пространстве и времени.
В рамках первой группы представлены примеры с глаголом melt в значениях to (cause to)
become gentle, sympathetic; to fail or faint (heart, soul from fear, grief); (of sensation) to become
lost in another by moving gently; to disappear, которые описывают изменение эмоционального
состояния человека.
В значении to disappear анализируемый глагол описывает исчезновение чувств или эмоций, соответствующие им существительные функционируют в роли – Factitive 2. Например:
Her fear had melted (Koontz 1).
Семантическая структура пропозиции может быть записана как
[FEAR]← (-FACT) ← [MELT] → [NULL] 3. Модель синтаксической структуры – NV. Один из
аргументов не эксплицируется, но подразумевается, что страх проходит под воздействием
каких-либо факторов.
В значении to (cause to) become gentle, sympathetic анализируемый глагол выражает изменение в эмоциональном состоянии человека. Это положительные эмоции и чувства, такие,
1
2
3
Прямые значения рассматриваемых глаголов были проанализированы нами ранее [Матросова, 2009].
Мы используем разработанную нами классификацию падежных ролей, которая включает Agent (A), Patient (P), Instrument
(I), Force (F), Experiencer (E) , Theme (T) , Neutral (N), Role (R), Location (L), Source (S), Goal (G), +/- Benefactive (B), +/Factitive (+/-FACT), +/- Possessor (+/-POS), Path (PATH), Range (RANGE) [Матросова, 2009].
Единицей анализа является пропозиция, для моделирования которой в настоящем исследовании используется принцип
записи, предложенный Дж. Сова в работе «Conceptual Structures» [Sowa, 1984]. Предикат и аргументы записываются в
квадратных скобках, отношения между ними (падежные роли) в круглых скобках. Стрелки показывают направление этих
отношений: от предиката как центрального элемента. Скрытые и кореферентные роли не отображаются в концепции Дж.
Сова, однако они важны для представления аргументно-предикатной структуры пропозиции. У. Кук [Cook, 1998] предлагает записывать скрытые роли как [NULL], а кореферентные роли, например Instrument и Location, как [I=L].
110
как любовь, нежность, радость, умиление, восторг. Влияние на человека негативных эмоций,
таких, как страх, горе, описывается глаголом melt в значении to fail or faint (heart, soul from
fear, grief).
Tears came to the soft eyes of the slave girl. «It is because I love you, my princess», she said
softly. Tara of Helium melted (Burroughs 1).
В представленном примере глагол melt сочетается с именем собственным в функции Experiencer, так как имя собственное обозначает лицо, испытывающее позитивные эмоции,
умиление. Семантическая структура пропозиции [TARA OF HELIUM]← (E) ← [MELT] →
[NULL] соотносится с синтаксической структурой, которая может быть записана как NV.
Одна из ролей, как и в вышепредставленном примере, имплицитна.
Изменение в эмоциональном состоянии может происходить в результате намеренного
воздействия какого-либо человека: его слов, интонации, поведения и т.п. В данном случае
мы имеем дело с ролью Instrument:
My answer melted Limping Lucy (Collins 2).
Каузативно-акциональный предикат используется в сочетании с аргументами Instrument и
Experiencer в синтаксической структуре, представленной моделью NVN. Местоимение my
указывает на наличие одушевленного каузатора действия. Семантическая модель пропозиции somebody melted Lucy with answer – [NULL] ← (A) ← [LIMPING LUCY]← (E) ← [MELT]
→ (I) → [WITH [ANSWER].
Проявление кем-либо эмоций предполагает спонтанное и неконтролируемое воздействие
на другого человека, поэтому существительным, обозначающим эмоции, мы приписываем
роль Force. Под влиянием положительных эмоций окружающих человек приходит в томное,
умиленное состояние. Отрицательные эмоции, такие, как грусть, горе, «слезы», вызывают
сочувствие, сострадание.
«Upon my word, the kindness of people perfectly melts me» (Dickens 2).
[KINDNESS]← (F) ← [MELT] → (E) → [ME], NVN.
В некоторых примерах эмоциональное состояние описывается через изменение не в самом
человеке, а в его органах, таких, как сердце. Например:
Her proud heart melted; her eyes filled with burning tears (Collins 1).
Синтаксическая модель NV раскрывает семантическую структуру, которая может быть
записана как: [HEART]← (E) ← [MELT] → [NULL]. Данная модель представлена процессуальным предикатом и аргументом в функции Experiencer, одна из ролей – скрытая.
Существительные face и eyes в сочетании с глаголом melt выражают внешнее проявление
эмоций человека:
Her eyes melted; she relaxed magnificently and swayed toward Merriam so suddenly that he had
to jump to catch her (O. Henry).
[EYES]← (E) ← [MELT] → [NULL], NV.
От приятных слов героиня почувствовала прилив эмоций, и выражение ее глаз изменилось.
Рассмотрим пример с существительным face:
«I asked... you to stop», she repeated, and seemed to have trouble breathing. Pain melted her
face (Brin).
[PAIN]← (F) ← [MELT] → (E) → [FACE], NVN.
Если в предложении описывается переход одного состояния человека в другое, то мы
имеем дело со значением (of sensation) to become lost in another by moving gently и с сочетанием ролей Source и +Factitive:
The girl's cocky cheerfulness melted into melancholy (Koontz 2).
Модель семантической структуры пропозиции – [CHEERFULNESS] ← (S) ← [MELT] →
(+FACT) → [INTO [MELANCHOLY]]. Синтаксическая структура может быть представлена
моделью NVprepN.
Глагол melt с именами собственными или личными местоимениями в роли Experiencer
употребляется метафорически. Метафора «somebody melted» относится ко всей личности и
111
предполагает более общее описание состояния человека, то есть значение глагола melt в данном случае не дифференцированно.
Существительные eyes, face, heart, soul с анализируемым глаголом употребляются метонимически. При использовании метонимии значение становится более дифференцированным, делается акцент на определенных оттенках значений анализируемого глагола.
В сочетании с существительным heart глагол melt обозначает изменение в состоянии человека, которое описывает глубокие переживания не на эмоциональном уровне, а на уровне
чувств.
С существительным soul представленный глагол выражает глубокое изменение эмоционального состояния. Душа является источником возникновения эмоций, которые приводят к
изменению чувств в сердце. А сердце – проводник между душой и внешним проявлением
чувств и эмоций в глазах, в выражении лица. То есть с существительными eyes и face глагол
melt описывает внешнее проявление чувств и эмоций. Глаза являются отражением истинного
душевного состояния человека в данный момент, в отличие от лица, выражение которого человек может контролировать.
Поскольку метонимические значения предполагают перенос свойства части на целое и
наоборот, на наш взгляд, именно в метонимии в явном виде проявляется свойство фрактальности переносных значений, признаком которого, по мнению С.А. Хахаловой, является его
структура, состоящая из частей, которые в каком-то смысле подобны целому [Хахалова,
2008, с. 97].
Мы используем фрактальную концепцию С.А. Хахаловой для более глубокого изучения
метонимии с глаголом melt. Сферой источника метонимии является концепт ЧЕЛОВЕК. Он
представлен двумя фракталами: 1 – Лицо/глаза/сердце/душа, 2 – эмоциональное состояние
человека.
Таблица 1
Метонимия с глаголом melt: фрактальный подход
Метонимия
Фрактал 1
Слоты фрактала 1
Фрактал 2
Слоты фрактала 2
Face melted
лицо
Eyes melted
глаза
Внешнее изменение выра- Эмоциональное Умиленное,
жения лица, смягчение состояние че- томное сочерт лица
ловека
стояние,
восторг,
Изменение выражения глаз
радость, совнешнее, связанное с внутстрадание
ренними изменениями состояния.
Глаза – как орудие чувственного зрения
Heart melted
сердце
Внутреннее изменение состояния на уровне чувств
Soul melted
душа
Изменение состояния на
глубоком,
психическом
уровне
Схематически структуру метонимии с глаголом melt можно представить как:
112
Face
(внешнее)
Eyes
(внешневнутреннее)
somebody
melted
Heart
(внутреннее)
Soul
(глубокое)
Интенсивность метонимии увеличивается от периферии к центру.
Проанализируем примеры с глаголом melt в рамках сферы «изменение расположения объектов в пространстве и времени». Для данной сферы типично употребление анализируемого
глагола в значениях to disappear и (of a colour, sound) to become lost in another by moving gently.
К подгруппе «изменение расположения объектов во времени» относятся примеры с глаголом melt в значении to become lost in another by moving gently, описывающие переход одного
временного отрезка в другой:
Seconds marched quickly past, melted into minutes (King).
Семантическая структура пропозиции с процессуальным предикатом и аргументами
Source и +Factitive [SECONDS]← (S) ← [MELT] → (+FACT) →[INTO [MINUTRES]]. Синтаксическая модель – NVprepN.
Подгруппа «изменение расположения объектов в пространстве» представлена значениями
to disappear и to become lost in another by moving gently. Рассмотрим примеры с глаголом melt
в значении to become lost in another by moving gently.
Изменять расположение в пространстве могут одушевленные существа и неодушевленные
объекты, которые используются в качестве роли Theme:
The watcher turned and melted into the forest at his back (Burroughs 2).
Семантическая структура включает процессуальный предикат в сочетании с аргументами
в функции Theme и Goal [WATCHER]← (THEME) ← [MELT] → (G) →[INTO [FOREST]].
Синтаксическая модель пропозиции – NVprepN.
В значении to disappear анализируемый глагол может употребляться во фразе melt away и
обозначать исчезновение объектов в пространстве. Это могут быть как одушевленные существа, так и неодушевленные объекты:
Before this rumour, the crowd gradually melted away (Dickens 1).
[CROWD]← (THEME) ← [MELT], NV.
Таким образом, глагол melt в переносных значениях употребляется в рамках 2 референциальных сфер: эмоциональное состояние человека и расположение объектов в пространстве и
времени. Для первой сферы свойственны обязательные роли – Factitive, Experiencer, Instrument, Force, Agent, для второй сферы – Source, Goal, Theme. Анализируемый глагол используется в синтаксических структурах NV, NVN, NVprepN.
Изучим семантико-синтаксические особенности глагола cook. На основе анализа словарных дефиниций в структуре глагола cook можно выделить следующие переносные значения:
1) concoct, invent (LDCE, 226; WTNIDE, 500; ACD, 266; OALDCE, 188);
2) tamper with, prepare fraudulently, falsify (LDCE, 226; WTNIDE, 500; ACD, 266; OALDCE,
188).
113
Проанализированные примеры с данным глаголом в представленных значениях можно
отнести к референциальной сфере «создание и изменение артефактов человеческой деятельности».
В значении concoct, invent анализируемый глагол употребляется во фразе cook up. Например: So you cooked up the Lillie Marlene affair to get the heat off your operation (Cussler).
Акциональный предикат в сочетании с ролями Agent и +Factitive реализуется в семантической структуре, которая может быть представлена моделью [YOU]← (A) ← [COOK] →
(FACT+) → [AFFAIR]. Синтаксическая модель – NVN.
Рассмотрим пример с глаголом cook в значении tamper with, prepare fraudulently, falsify:
It appears that he had juggled with accounts, cooked balance sheets (Conrad).
Модель семантической структуры пропозиции [HE]← (A) ← [COOK] → (FACT+) →
[SHEETS]. Синтаксическая структура может быть представлена моделью NVN.
На основе анализа примеров с глаголом cook в семантической структуре данного глагола
нами были выделены следующие переносные значения, не зафиксированные в лексикографических источниках (LDCE; WTNIDE; ACD; OALDCE):
1. to perspire
The pooled heat of August cooked a thin perspiration from her (Koontz 2).
Модель семантической структуры пропозиции [HEAT] ← (F) ← [COOK] → (FACT+) →
[PERSPIRATION] → (S) → [FROM [HER] отражает синтаксическую модель NVNprepN.
2. to be well prepared for something
First Gaoler Hanging is the word, sir: if you be ready for that, you are well cooked (Shakespeare).
В данном примере местоимение you функционирует в качестве аргумента Experiencer в
семантической структуре пропозиции [YOU]← (E) ← [BE COOKED], которая представляет
синтаксическую модель NVN.
3. to inflict, to arouse
Cerizet received him in the horrible kitchen where miseries and sorrows were chopped and
cooked, as we have seen already (Balzac).
В данном предложении глагол cook употребляется как акциональный предикат в сочетании с аргументами + Factitive, которые выражены отвлеченными существительными miseries
and sorrows. Семантическая структура пропозиции «smb/smth cooked miseries and sorrows»
может быть представлена моделью [NULL]← (A) ← [COOK] → (N) → [MISERIES AND
SORROWS]. Синтаксическая модель пропозиции – NVN .
Таким образом, на основе анализа примеров с глаголом cook в его семантической структуре нами были выявлены следующие, не зафиксированные в лексикографических источниках,
значения: to perspire; to be well prepared for something; to inflict, to arouse, которые можно отнести к сфере «жизнедеятельность человека».
Сопоставим структурно-семантические особенности глаголов melt и cook в переносных
значениях. Данные глаголы не имеют схожих черт, помимо синтаксических структур, в которых они употребляются: NV, NVprepN. Таким образом, наиболее явно при метафорическом переосмыслении проявляются различия между анализируемыми глаголами.
Рассмотрим отличия между глаголами melt и cook в переносных значениях:
1. Для глагола melt в переносных значениях типичен семантический компонент «исчезновение одушевленных и неодушевленных объектов», который не характерен для глагола
cook. Это объясняет тот факт, что роль – Factitive является обязательной для глагола melt
и факультативной для глагола cook.
2. Для глагола cook типичен семантический компонент «создание объектов», который не
свойственен глаголу melt в переносных значениях, поэтому роль +Factitive является обязательной для глагола cook и факультативной для глагола melt.
3. Роль Experiencer является обязательной для глагола melt , так как она представляет человека, подвергающегося воздействию в рамках сферы «изменение эмоционального со-
114
стояния человека», что не характерно для глагола cook, так как он, за редким исключением, описывает изменение неодушевленных объектов.
4. Для глагола melt в переносных значениях свойственна роль Goal, которая не употребляется с глаголом cook, так как глагол melt является каузативным глаголом и предполагает
описание конкретного результата, в то время как глагол cook – акциональный и, точно
указывая на действие, может не указывать результат.
5. В качестве обязательных ролей с глаголом melt в переносных значениях употребляются
падежные роли – Factitive, Experiencer, Instrument, Force, Agent, Source, Goal, Theme, в то
время как с глаголом cook – Agent/Force&+ Factitive.
Анализ метафорических значений глаголов melt и cook позволяет сделать выводы относительно закономерностей употребления каузативных и агентивных глаголов в переносных
значениях.
1. В некоторых случаях при метафорическом переосмыслении глагола могут создаваться
предпосылки для появления в поверхностной структуре предложения падежной роли, не характерной для глагола в его исходном значении, что приводит к изменению синтаксической
валентности глагола. Это объясняется тем, что при метафоризации глаголы переносятся из
сферы описания действий, производимых над материальными объектами, в сферу описания
нематериальных сущностей, значение глагола становится более абстрактным. Обобщение
семантики глагола в целом характерно для метафоризации, но в данном случае оно оказывается столь сильным, что глагол требует для передачи значения соответствующего предиката
восполнения своей семантики за счет аргумента, который становится обязательным компонентом структуры предложения с метафоризированным глаголом.
В объеме актуального лексического значения метафоры доминирующими становятся один
или два признака, бывшие второстепенными у того же форматива слова в его первичном,
прямом значении [Хахалова, 1998, с. 72]. Это отражается и на падежной рамке глагола, то
есть те падежные роли, которые являются имплицитными и факультативными в исходном
значении, эксплицируются в переносном. Например, с глаголом melt в переносных значениях
роли Instrument и Agent гораздо чаще употребляются в поверхностной структуре предложения, в отличие от исходных значений, в которых данные роли в основном имплицитны. Наряду с представлением объекта, подвергающегося воздействию, глагол melt в переносных
значениях описывает результат данного воздействия с помощью роли Goal, что не характерно для исходных значений представленного глагола.
Что касается глагола cook, то наблюдается усечение структуры: некоторые роли, такие,
как Agent и Instrument, которые являются обязательными и эксплицитными в исходных значениях, в большинстве случаев имплицитны в переносных значениях данного глагола.
Таким образом, при метафорическом переосмыслении глаголов melt и cook создаются
предпосылки для экскорпорации инкорпорированных в исходных значениях падежных ролей в поверхностной структуре предложения, характеристики, которые являются второстепенными в исходных значениях, выдвигаются на первый план в метафорических, приводя к
изменению в падежной рамке глагола.
2. В нашей работе мы используем классификацию метафор, предложенную С.А. Хахаловой [Хахалова, 1998], так как она наиболее полно отражает различные аспекты изучения метафор. Согласно данной классификации глаголы melt и cook относятся по функциональной
транспозиции к глагольно-именным, по типу переноса – к односторонним ономасиологическим, по стилистической значимости метафоры с глаголом melt являются узуальными, в то
время как с глаголом cook они могут быть либо узуальными, либо окказиональными, так как
данный глагол является источником новых значений, не зафиксированных в лексикографических источниках.
3. Согласно Н. Д. Арутюновой [Арутюнова, 1979], чем более многопризнаковым, информативно богатым и нерасчленённым является значение слова, тем легче оно метафоризируется. Как считает Л. М. Ковалева [Ковалева, 2008], в семантике каузативных глаголов значение самого действия не специфицировано, но указан конкретный возможный результат, в то
115
время как в семантике агентивных глаголов наоборот – точно указывается действие, но результат может быть неизвестен. Благодаря этой особенности глагол melt обладает большим
разнообразием переносных значений, более легко метафоризируется и является источником
метонимии, что не типично для глагола cook.
4. Для глагола melt свойственна более интенсивная степень метафоризации. Это объясняется тем, что сопоставляемые в рамках метафоры объекты относятся с глаголом melt к разным сферам: Человек/Природа, с глаголом cook данные объекты относятся к одной сфере:
Человек.
Таким образом, для переносных значений глаголов melt и cook типичен разный набор падежных ролей, что свидетельствует о наиболее явном проявлении отличий между каузативными и агентивными глаголами при метафорическом переосмыслении. Каузативные глаголы
обладают большим разнообразием переносных значений, более легко метафоризируются,
для них свойственна более интенсивная степень метафоризации.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Арутюнова, Н. Д. Языковая метафора [Текст] / Н. Д. Арутюнова // Лингвистика и поэтика.– М. : Наука,
1979. – С. 159–195.
Ковалева, Л. М. Английская грамматика: предложение и слово [Текст] /Л.М. Ковалева. – Иркутск: ИГЛУ,
2008.
Матросова, И. А. Семантика глаголов melt и cook: падежно-ролевой анализ [Текст] / И. А. Матросова //
Вестник ИГЛУ. – 2009. – № 2. – С. 105–110.
Хахалова, С. А. Метафора в аспекте языка, мышления и культуры [Текст] / С. А. Хахалова. – Иркутск:
ИГЛУ, 1998.
Хахалова, С. А. Возможности применения дискретной фрактальной парадигмы в исследованиях по метафоре [Текст] / С. А. Хахалова // Вестник ИГЛУ. – 2008. – № 4. – С. 96–101.
Cook, W. A. Case grammar applied [Text] / W. A. Cook. – Arlington: A publication of the University of Texas,
1998.
Sowa, L. Conceptual structures: information processing in mind and machine [Text] / L. Sowa. – Reading, Mass:
Addison-Wesley, 1984.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
OALDCE Advanced Learner’s Dictionary of Current English [Text] : В 3 т. Т.1 / A. S. Hornby, E. V. Gatenby, H.
Wakefield. – Ставрополь : СПИИП «Сенгилей», 1992.
Balzac, H. De. The Lesser Bourgeoisie [Электронный ресурс] / H. De Balzac. – 2001. – Режим доступа :
www.mavicanet.com/lite/rus/.
Brin, D. Infinity’s Shore [Электронный ресурс] / D. Brin. – 2001. – Режим доступа : www.triada-web.ru.
Burroughs 1, E.R. The Chessmen of Mars [Электронный ресурс] / E.R. Burroughs. – 2001. – Режим доступа :
www.triada-web.ru.
Burroughs 2, E.R. The Mucker [Электронный ресурс] / E.R. Burroughs. – 2001. – Режим доступа : www.triadaweb.ru.
Collins 1, W. No Name [Электронный ресурс] / W. Collins. – 2001. – Режим доступа :
www.mavicanet.com/lite/rus/.
Collins 2, W. The Moonstone [Электронный ресурс] / W. Collins. – 2001. – Режим доступа :
www.mavicanet.com/lite/rus/.
Conrad, J. Chance [Электронный ресурс] / J. Conrad. – 2001. – Режим доступа : www.mavicanet.com/lite/rus/
Cussler, C. Pacific Vortex [Электронный ресурс] / C. Cussler. – 2001. – Режим доступа : www.triada-web.ru.
Dickens 1, Ch. A Tale of Two Cities [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – 2001. – Режим доступа :
www.mavicanet.com/lite/rus/
Dickens 2, Ch. Life and Adventures of Martin Chuzzlewit [Электронный ресурс] / Ch. Dickens. – 2001. – Режим
доступа : www.mavicanet.com/lite/rus/
Henry, O. Whirligigs [Электронный ресурс] / O. Henry. – 2001. – Режим доступа : www.mavicanet.com/lite/rus/
King, S. The Talisman [Электронный ресурс] / S. King. – 2001. – Режим доступа : www.triada-web.ru.
Koontz 1, D. Cold Fire [Электронный ресурс] / D. Koontz. – 2001. – Режим доступа : www.triada-web.ru.
Koontz 2, D. One Door Away From Heaven [Электронный ресурс] / D. Koontz. – 2001. – Режим доступа :
www.triada-web.ru.
LDCE – Longman Dictionary of Contemporary English [Text]. – Harlow: Longman Group Ltd., 2000.
116
17. Shakespeare, W. Cymbeline [Электронный ресурс] / W. Shakespeare. – 2001. – Режим доступа :
www.mavicanet.com/lite/rus.
18. ACD – The American College Dictionary [Text] / C.L. Barnhart, J. Stein. – N.Y. : Random House, 1963.
19. WTNIDE – Webster’s Third New International Dictionary of the English language unabridged and seven language
dictionary [Text]. In 3 vol. Vol. 1 / A Merriam-Webster. – Chicago : Encyclopædia Britannica, inc., 1993.
УДК 378.016=82
ББК 74.58
С.С. Пашковская
ФОНЕТИЧЕСКИЕ И МУЗЫКАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ
В ДИФФЕРЕНЦИРУЮЩЕЙ МОДЕЛИ ОБУЧЕНИЯ РУССКОМУ
ПРОИЗНОШЕНИЮ
Фонетические способности являются базовыми для успешного овладения иностранным языком. Фонетические способности человека напрямую зависят от тренировки его
психических функций (качеств высших познавательных процессов). Интонационная характеристика речевого сообщения имеет много общего с музыкальным слухом. Развитие музыкальных способностей ведет к более тонкой звуковысотной, тембровой, ритмической дифференцировке звуков.
Ключевые слова: фонетические способности; музыкальные способности; дифференцирующая модель обучения произношению (ДМО).
S.S. Pashkovskaia
LANGUAGE (PHONETIC) AND MUSICAL SKILLS IN THE DIFFERENTIATING
MODEL OF TEACHING PRONUNCIATION
Phonetic skills are basic for foreign language acquisition. Phonetic skills depend on training
his mental functions (qualities of high cognitive processes). The intonation description of a spoken
message has much in common with the ear for music. Development of musical skills leads to a thinner pitch, timbre and rhythm differentiation of sounds.
Key words: Phonetic skills; musical skills; differentiating model of teaching pronunciation.
Не вызывает сомнений неодинаковость людей по способностям, что особенно отчетливо проявляется в существовании так называемых специальных способностей (математических, музыкальных, спортивных, языковых, способностей к изобразительной деятельности и
т.д.). Обучение произношению, по мнению Л.В.Щербы, можно уподобить обучению игре на
музыкальном инструменте, пению, танцам: если в пении «ставят» голос, то в обучении произношению «ставят» отдельные звуки.
Иностранный язык как предмет занимает промежуточное место между теоретическими
и практическими дисциплинами (музыкой, рисованием, спортом), а следовательно, успешность усвоения иностранного языка напрямую зависит от языковых способностей учащихся.
В Лингвистическом энциклопедическом словаре сказано: «Языковая способность –
многоуровневая иерархически организованная функциональная система, формирующаяся в
психике носителя языка в процессе онтогенетического развития; понятие, введенное
А.А.Леонтьевым и восходящее к идее Л.В.Щербы о “психофизиологической речевой организации индивида” как “системе потенциальных языковых представлений”» [ЛЭС, 1999, с.
267].
Теория деятельности объясняет возникновение способностей, а теория личности – место способностей в структуре личности. В соответствии с этим способности определяются
117
как свойства (или совокупность свойств) личности, влияющие на эффективность деятельности.
Способности – это «индивидуально-психологические особенности, являющиеся субъективными условиями успешного осуществления определенного рода деятельности» [Психологический словарь, 1983, с. 353].
К определению иноязычных способностей подходят с трех сторон:
− с позиции выявления способностей к различным аспектам языка и речевым умениям, речевым процессам рецепции и продукции;
− c позиции определения особенности психических процессов – восприятия, памяти,
мышления, являющихся ядром структуры способностей применительно к усвоению
материала;
− c точки зрения определения влияния индивидуально – психологических, характерологических, личностных особенностей человека (воли, эмоций, типа темперамента,
экстраверсии /интроверсии и т.д.).
По данным современной науки, к важнейшим базовым компонентам интеллекта относятся: объем памяти, особенно объем кратковременной памяти; скорость восприятия человеческого сознания; время, в течение которого информация удерживается на поверхности сознания (в среднем 5-6 секунд, иногда значительно дольше); способность организма к адекватному кодированию и декодированию поступившей или поступающей информации.
Эти базисные компоненты относятся к нейрофизиологическим обусловленным предпосылкам человеческого интеллекта, а успешность овладения иностранным языком напрямую
связана с фонетическими способностями (слуховой дифференциальной чувствительностью,
способностью фонетического кодирования, т.е. способность так кодировать воспринимаемый на слух фонетический материал, чтобы можно было через несколько секунд узнать его,
идентифицировать и запомнить).
В связи с этим очевидна важность фонетических способностей как необходимой составляющей языковых.
Под фонетическими способностями понимается такой уровень функционирования психофизиологических, перцептивных и моторных механизмов, при котором оптимально осуществляется опознавание и различение единиц фонетической системы (звуков, акцентноритмических моделей, интонационных структур) и их артикуляционная реализация.
Знания, навыки, умения – это то, что составляет условие выявления и развития (тренировки) этих способностей. Н.Ф.Талызина считает: «Знания – это всегда элемент какой-то деятельности, а умения, навыки, способности – это всегда деятельность (действие или система
действий), характеризующаяся определенными особенностями» [Талызина, 1975, с. 343].
Адекватной единицей системного анализа фонетических способностей, по всей видимости, может быть такая, которая объединяет в себе как фонематические, акцентуационные,
интонационные (языковые характеристики), так и интеллектуальные, познавательные, личностные, мотивационные особенности человека в их неразрывном единстве.
Фонетические способности могут формироваться на разной природной основе, например, они могут проявляться в условиях развитого речевого слуха (или одной из трех характеристик его составляющих), так и при отсутствии речевого слуха (или одной из его составляющих); от этого зависят индивидуальные особенности способностей, а не их степень.
Фонетические способности – это иерархия задатков, многие из которых совершенно
независимы друг от друга.
Фонетические способности человека напрямую зависят от тренировки его психических
функций (качеств высших познавательных процессов).
Фонетические способности:
Психические функции:
1. Речевой слух
а) фонематический;
синтетический, сенсорный, моторный
компонент
118
б) акцентуационный;
в) интонационный.
2. Память
ретентивный компонент
3. Мышление
идеативный компонент
Фонетические способности могут отличаться по структуре (по «форме»), а не по функции (по «содержанию»). По степени универсального применения для разных конкретных видов деятельности можно дать различение более общих и более специальных способностей,
входящих в понятие «фонетические способности».
Важны общие способности, такие, как трудолюбие, работоспособность, развитая произвольная память, хорошее внимание, устойчивый и глубинный интерес к познавательной
деятельности.
Мотивация к достижениям, настойчивость в большей мере, чем только способности,
типичны для учащихся, достигавших наилучших результатов в обучении.
Интересный пример развития способностей приводят в своем труде Мелхорн Г., Мелхорн Х-Г. : японец Сузуки максимально использует такой золотой ключик, как интерес. Он
отбирает детей в оркестр скрипачей не по каким-то способностям, а принимает всех. Скрипка остается для них табу до тех пор, пока изучение инструмента не становится необходимостью для них самих. Сузуки не берет только тех детей, у которых такой интерес не развился
и через несколько месяцев. Но все остальные в процессе обучения достигают очень больших
успехов [Мелхорн Г., Мелхорн Х.- Г., 1989, с. 157–160].
Яркий пример того, как стимулирование интереса повышает мотивацию обучения и
развивает способности.
Специальные фонетические способности – многокомпонентные образования, включающие общие и специальные элементы.
Структура специальных фонетических способностей включает: 1) универсальные качества, отвечающие требованиям разных видов деятельности; 2) специальные качества, обеспечивающие успех только в одном виде деятельности (освоение фонетической структурой изучаемого языка).
Общие элементы фонетических способностей – это те общие особенности мыслительной деятельности, которые необходимы в самых разных сферах, например, гибкость, подвижность мыслительных процессов.
Специальные элементы фонетических способностей: способности к анализу и синтезу
речевых звуков на основе различных фонем данного языка (перцептивные, артикуляционные
данные); способность к абстракциям и обобщениям различных слышимых в речи вариантов
звуков, выделение и обобщение устойчивых дифференциальных признаков фонем (аналитические, ассоциативные данные); способности к имитации; способности к оперированию символами (звукобуквенные соответствия).
Отсутствие или относительная слабость какой-нибудь способности не исключает вероятности успешного выполнения речевой деятельности, т.к. возможна компенсация одних
свойств другими.
Фонетические способности формируются только в процессе речевой деятельности, развиваются слухопроизносительные навыки, совершенствуются приемы мыслительной и иной
психической деятельности. Фонетические способности являются базовыми для успешного
овладения иностранным языком.
Знание составляющих компонентов фонетических способностей (ФС) может помочь в
практической работе преподавателям диагностировать «слабоуспевающих» даже раньше,
чем те приступят к изучению иностранного языка, еще до того, как успеют так сильно отстать, что им не сможет помочь ни самый лучший преподаватель, ни самый лучший учебник.
Развитие ФС = задатки + качества высших
+
качества
познавательных процессов
личности
119
Развитие ФС = задатки + качества высших
+
качества
познавательных процессов
личности
Природные возможности учащихся различны и выступают в форме задатков, но сами
по себе они ещё не предопределяют способностей.
Качественный подход к способностям заключается не только в том, что главным считается выявление специфики способностей конкретного учащегося, но и в том, что отсутствие
некоторых составляющих способностей вовсе не рассматривается как препятствие для успешного выполнения речевой деятельности.
Внутри слуховой системы выделяются две самостоятельных подсистемы: речевой слух,
т.е. способность слышать и анализировать звуки речи и неречевой слух, т.е. способность ориентироваться в неречевых звуках (в музыкальных тонах и шумах). «… Общность природы
воспринимаемых свойств, а особенно общность природы соответствующих психических
функций позволяет нам допустить известную аналогию в построении системы звуковысотного и системы речевого слуха» [Леонтьев А. А., 1965, с. 107].
Эти две системы имеют общие подкорковые механизмы, однако в пределах коры
больших полушарий они различаются [Хомская, 2005, с. 480]. Но было бы неверно напрочь
обрывать связи музыкального (неречевого) слуха со слухом речевым. Ещё Б.М.Теплов в
«Психологии музыкальных способностей» говорил о том, что развитие музыкальных способностей ведет ко все более тонкой звуковысотной, тембровой, ритмической дифференцировке звуков.
По мнению А.Н.Леонтьева, в речевом (фонематическом) слухе ведущим моторным
звеном является артикуляционная моторика, т.е. движения артикуляторного аппарата, а в музыкальном (звуковысотном) слухе главное место занимают голосовые связки, их движения.
«Слышу в меру своих артикуляционных способностей и артикулирую в меру слуховых»
[Леонтьев А. Н., 2005, с. 507].
Речевой слух существенно влияет на весь процесс обучения, процесс формирования
звуковой стороны речи. Речевой слух – психолингвистическая способность человека при
восприятии речи улавливать слухом и одновременно воспроизводить во внутренней речи все
фонологические средства языка, артикулируя и интонируя слышимую речь.
Речевой слух неоднороден, в нем выделяют фонематический слух, т.е. способность различать фонемы (смыслоразличительные звуки данного языка), на котором основан звуковой
анализ отдельных звуков речи, слогов и слов, и интонационный слух, дифференцирующий
компоненты, специфические для каждого языка. Эта интонационная характеристика речевого сообщения имеет много общего с музыкальным слухом.
«Интонационные модели при хорошем музыкальном слухе у обучающихся запоминаются
и воспринимаются часто как мелодия музыкального произведения» [Каспранский, 1975, с.
72].
Способность к восприятию музыки динамична и имеет тенденцию к развитию, а следовательно, процесс формирования музыкального слуха тесно связан с развитием речевого (не
только фонеморазличительного, но и в основном интонационного) слуха. Для формирования
этой способности необходимы не только внешние и внутренние (психофизиологические) условия, но и определенный период языкового (музыкального) опыта, что происходит наиболее эффективно в процессе обучения.
Одной из важнейших особенностей психики человека является возможность чрезвычайно
широкой компенсации одних свойств другими. «Именно вследствие широкой возможности
компенсации обречены на неудачу всякие попытки свести, например, музыкальный талант,
музыкальное дарование, музыкальность к какой- либо одной способности. Однако можно и у
лиц, не обладающих абсолютным слухом, выработать умение узнавать высоту отдельных
звуков. При отсутствии абсолютного слуха можно, опираясь на другие способности – относительный слух, тембральный слух и т.д. выработать такое умение, которое в других случаях
осуществляется на основе абсолютного слуха» [Теплов, 1985, с. 15].
120
Американский психолог Б.Р.Эндрюс еще в 1905 году одним из первых выдвинул идею
музыкальных тестов и предложил конкретную систему таковых. Работу, посвященную этим
тестам, Б.Р. Эндрюс заканчивает такими словами: «Никакого ребенка нельзя рассматривать
как безнадежно немузыкального, пока ему не дана возможность музыкального обучения. В
музыкальной одаренности многое зависит от практики». Точно так же обстоит дело и с языковой одаренностью: многое зависит от практики, правильно подобранной методики и стратегии обучения. Нередко менее способные, но более трудолюбивые и целеустремленные добиваются больших успехов, чем их одаренные, но ленивые однокурсники.
В.И.Кауфман показал, что звуковысотное различение развивается с накоплением опыта
музыкально-исполнительской деятельности и поэтому у взрослых музыкантов выше, чем у
детей, начинающих учиться музыке (даже весьма одаренных). «Получается, что любая сенсорная функция проявляет свой действительный потенциал лишь в том случае, если находится систематически в состоянии полезного для нее оптимального (а не только посильного)
напряжения» [Ананьев, 1982, с. 89].
Эффективное обучение иностранному языку должно представлять достаточно трудный
процесс, предполагающий интеллектуальное и психическое напряжение, вызванное расхождением между требованиями преподавателя и актуальными возможностями (на данный момент) учащегося. Важно, чтобы учебная деятельность была ориентирована не на уже достигнутый уровень развития способностей, а на «зону ближайшего развития» [Выготский, 1982,
с. 5].
Только учитывая индивидуальные способности учащихся (уровень развития фонематического слуха, аналитические и имитационные способности, тип памяти и т.д.), преподаватель может предложить учащемуся оптимальный вариант изучения иностранного языка.
Для иностранцев, изучающих русский язык, предлагается дифференцирующая модель
обучения (ДМО) русскому произношению с использованием компьютерных технологий.
ДМО связана с индивидуальными различиями учащихся в овладении иностранным
языком. Диагностика фонетических способностей предполагает необходимость создания
теста фонетических способностей (ТФС), позволяющего выявить учащихся с развитым
(неразвитым) фонематическим слухом и с хорошими имитативными способностями. ДМО
учитывает возможности каждого учащегося, качество составляющих компонентов и оптимальный путь усвоения учебного материала.
Предлагаемая нами ДМО предполагает продвижение в обоих направлениях: как по пути полного использования благоприятных биологических предпосылок, так и по пути целенаправленной компенсации неблагоприятных задатков, так как одной из важнейших особенностей психики человека является возможность чрезвычайно широкой компенсации одних
свойств другими.
Дифференцирующая модель обучения произношению (ДМО) ориентирована, прежде
всего, на личность учащегося, его фонематический слух, имитационные способности, на его
индивидуальные предпочтения в способах овладения иностранным языком, на когнитивные
и сенсорные особенности при сборе информации, удержании и воспроизведении.
ДМО предполагает замкнутую систему контроля: обучение начинается с теста фонетических способностей (ТФС), что позволяет выбрать наиболее эффективный путь обучения;
результаты промежуточного и итогового тестирования позволяют вносить существенные изменения в учебный процесс. Таким образом, методика работы над произношением и результаты тестирования вступают в отношения взаимосвязи и взаимокоррекции.
ВЫВОДЫ:
1. Дифференцирующая модель обучения (ДМО) связана с индивидуальными различиями учащихся в овладении иностранным языком. Роль языковых способностей особенно велика на начальном этапе изучения иностранного языка, в дальнейшем по мере усложнения
учебной деятельности роль языковых способностей всё более соединяется с другими слагаемыми успеха.
121
2. На всех уровнях формирования «языковой личности» и «речевой личности» грамматические, лексические, семантико-синтаксические отношения обусловлены перцептивномоторной деятельностью. В связи с этим очевидна важность фонетических способностей
как необходимой составляющей языковых способностей.
3. Фонетические способности – это иерархия задатков, многие из которых совершенно
независимы друг от друга. Развитие фонематического слуха включает работу над звуками и
сочетаниями звуков, над словесным и логическим ударением, над интонацией.
4. Внутри слуховой системы выделяются две самостоятельные подсистемы: речевой
слух, т.е. способность слышать и анализировать звуки речи, и неречевой слух, т.е. способность ориентироваться в неречевых звуках (в музыкальных тонах и шумах). Эти две системы
имеют общие подкорковые механизмы, однако в пределах коры больших полушарий они
различаются. Но было бы неверно напрочь обрывать связи музыкального (неречевого) слуха
со слухом речевым.
5. Учащиеся с хорошим музыкальным слухом и развитым ритмическим слухом в процессе учёбы более успешны в устных видах речи (говорении и аудировании), чем учащиеся с
неразвитым звуковысотным и ритмическим слухом.
6. Речевой слух неоднороден, в нем выделяют фонематический слух, т.е. способность
различать фонемы (смыслоразличительные звуки данного языка), на котором основан звуковой анализ отдельных звуков речи, слогов и слов, и интонационный слух, дифференцирующий компоненты, специфические для каждого языка.
7. Интонационная характеристика речевого сообщения имеет много общего с музыкальным слухом.
8. На начальном этапе обучения бывает трудно выявить нарушение языковой способности (патологию речи), эти отклонения (абнорма) от условного стандарта (эпинормы) расцениваются как ошибки и, следовательно, подлежат лингвометодическому учёту. Для выявления некоторых патологических изменений предлагаются задания на выявление учащихся с
аритмией. Эти учащиеся не могут правильно оценить и воспроизвести относительно простые ритмические структуры, которые предъявляются им на слух. Выявление учащихся с
амузией (дефект неречевого / музыкального слуха) – это определение учащихся с нарушенными способностями узнавать и воспроизводить знакомую или только что услышанную мелодию, а также невозможность учащегося отличать одну мелодию от другой.
9. Процесс формирования музыкального слуха тесно связан с развитием речевого (не
только фонеморазличительного, но и в основном интонационного) слуха – интонационные
модели при хорошем музыкальном слухе у обучающихся запоминаются и воспринимаются
часто как мелодия музыкального произведения.
10. ДМО предполагает продвижение в обоих направлениях: как по пути полного использования благоприятных биологических предпосылок, так и по пути целенаправленной компенсации неблагоприятных задатков. Одной из важнейших особенностей психики человека
является возможность чрезвычайно широкой компенсации одних свойств другими.
11. ДМО предполагает замкнутую систему контроля: обучение начинается с теста фонетических способностей (ТФС), что позволяет выбрать наиболее эффективный путь обучения;
результаты промежуточного и итогового тестирования позволяют вносить существенные изменения в учебный процесс. Методика работы и результаты тестирования вступают в отношения взаимосвязи и взаимокоррекции.
12. ДМО представляет собой комфортную образовательную среду, позволяющую раскрыть потенциальные возможности личности, сформировать слухопроизносительные навыки
и развить возможности самоконтроля. Индивидуализация обучения реализуется за счет того,
что каждый учащийся может работать в режиме, соответствующем его способностям и уровню подготовленности.
122
Библиографический список
1.
Ананьев, Б. Г. Сенсорно-перцептивная организация человека [Текст] / Б. Г. Ананьев // Познавательные процессы: ощущения, восприятие. – М. : Педагогика, 1982. – С. 89.
2. Выготский, Л. С. Мышление и речь [Текст] / Л. С. Выготский // Собрание сочинений: В 6 т. – Т. 2. – М. :
Педагогика, 1982.- С. 5 – 361.
3. Каспранский, Р. Р. Понятие фонетической модели и ее значение в практике обучения произношению иностранного языка [Текст] / Р. Р. Каспранский // Вопросы фонетики и обучение произношению. – М. : МГУ,
1975. – С. 62–76.
4. Леонтьев, А. А. Слово в речевой деятельности [Текст] / А. А. Леонтьев // Некоторые проблемы общей теории речевой деятельности – М. : Наука, 1965. – С. 105–107.
5. Леонтьев, А. Н. Лекции по общей психологии [Текст] /А. Н. Леонтьев; под ред. Д. А. Леонтьева, Е. Е. Соколовой – М. : КДУ: Смысл, 2005.
6. Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / Гл. редактор В. Н. Ярцева – М. : Советская энциклопедия, 1990. – С. 257.
7. Мелхорн, Г., Мелхорн, Х.- Г. Гениями не рождаются: общество и способности человека [Текст] / Г. Мелхорн, Х. – Г. Мелхорн; перевод с нем. Г. В. Яцковской – М. : Просвещение, 1989. – С. 157–160.
8. Психологический словарь [Текст] / под ред. В. В. Давыдова, А. В. Запорожца, Б. Ф. Ломова и др. – М. : Педагогика, 1983.
9. Талызина, Н.Ф. Управление процессом усвоения знаний. [Текст] / Н. Ф. Талызина – М. : МГУ, 1975.
10. Теплов, Б.М. Избранные труды [Текст] : В 2 т. / Б. М. Теплов– Т.1. – М. : Педагогика, 1985. – С. 15-41.
11. Хомская, Е.Д. Нейропсихология: Учебник для вузов [Текст] / Е. Д.Хомская – М., МГУ. – 4-е изд., 2005.
УДК 629.331, с.811.112.2
ББК 39.33+81.2нем
Ю.Н. Ревина
ОСОБЕННОСТИ СТРУКТУРЫ АВТОМОБИЛЬНЫХ ТЕРМИНОВ
В НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ
В статье анализируются термины немецкой автомобильной терминологии. Выявляются
и описываются их структурные типы. Особое внимание уделяется сложным терминам,
преобладающим в рассматриваемой терминологии.
Ключевые слова: автомобильная терминология; термин; структура; сложные термины
Y.N. Revina
ON THE STRUCTURE OF AUTOMOBILE TERMS IN MODERN GERMAN
The terms of the German automobile terminology are analyzed in this article. Their structures
types are revealed and described. Special attention is paid to the compound terms, predominating
in this terminology.
Key words: automobile terminology; term; structure; compound terms
Проблема изучения процесса терминообразования остается одной из ключевых проблем
языкознания. В современную эпоху распространен процесс создания новых терминов учеными или профессионалами определенной сферы деятельности, которые стремятся номинировать что-то новое, не имеющее названия, т.е. придумывать собственные слова, чтобы избежать ненужных ассоциаций. При этом специалист каждой области знаний или переводчик,
обусловливая новые понятия, выбирает из ряда возможных языковых средств наиболее адекватные для обозначения этих понятий.
«Являясь средством обозначения и во многих случаях выражения научных понятий, термины создаются сознательно, их формальная структура выбирается авторами терминов с таким расчетом, чтобы она удовлетворяла потребностям логического мышления. И, в свою
123
очередь, эта формальная структура оказывает влияние на содержательную структуру, на
точность, адекватность отдельного термина и термина как элемента терминосистемы» [Лейчик, 2006, с. 62].
Как считает В.А. Татаринов, результативность акта создания термина, его качество зависит только от таланта создателя термина. Однако общие закономерности терминотворчества
в аспекте мотивированности термина могут быть установлены [Татаринов, 1996, с. 207].
Анализ лексики немецкого языка, как и всякого другого языка, показывает, что развитие
любой области человеческой деятельности неминуемо влечет за собой появление новых
слов. Изучая пути развития словарного состава языка, нужно исходить из следующих основных предпосылок:
− Новые слова не возникают из ничего и не создаются произвольно: основой для их появления служит уже имеющийся словарный материал.
− Помимо словарного материала, для создания слов необходимы определенные способы
и средства, вошедшие в плоть и кровь данного языка, составляющие, как и грамматические правила, основу языка и сущность его специфики [Степанова, 2007, с. 41].
В терминообразовании активны и продуктивны такие способы терминообразования, как
семантический, синтаксический и морфологический, но автомобильная терминология настолько специфична, что при пополнении ее лексического состава не все способы терминообразования используются в равной степени.
А.В. Суперанская отмечает, «способы образования терминов зависят от времени формирования терминологических систем. При образовании терминов неуместен ни языковой пуризм, ни чрезмерное увлечение заимствованиями… . Любой термин не всенародное достояние, а составная часть понятийного аппарата, которым пользуется ограниченный круг специалистов. Семантика термина формируется в области специального знания» [Суперанская,
2007, с. 107].
В данной статье нами будут рассмотрены структурные особенности, характерные для немецкой автомобильной терминологии. При отборе языкового материала в количестве 3995
терминологических единиц (далее ТЕ) предпочтение было отдано именам существительным
и именным словосочетаниям, так как они наиболее многочисленны и выражают основные
понятия данной области.
Для немецкой автомобильной терминологии характерны следующие типы терминов:
− сложные термины 2974 ТЕ,
− терминологические сочетания 563 ТЕ,
− аббревиация 241 ТЕ,
− простые термины 134 ТЕ,
− производные термины 83 ТЕ.
Статистические данные о структурных типах терминов немецкой автомобильной терминологии представлены в диаграмме 1:
124
Сложные термины
(74%)
Терминологические
сочетания (14%)
Аббревиация (6%)
Производные
термины (2%)
Простые термины
(4%)
Диаграмма 1
На основе вышеприведенных данных мы можем сделать вывод о том, что доминирующим
типом терминов в рассматриваемой терминологии являются сложные термины.
Сложные термины. Словосложение – это ведущий способ образования немецкой терминологической лексики.
Сущность данного способа заключается в том, что два корня или две словообразующие
основы, состоящие из корня и аффикса, или две грамматические формы слова, или несколько
корней, основ, слов соединяются в одну лексическую единицу, обладающую признаками
слова [Степанова, 2007, с. 64].
Популярность сложных терминов можно объяснить тем, что сложное слово всегда короче
словосочетания тем, что оно цельнооформлено. В сложном слове отпадает забота о грамматическом оформлении первого компонента, что играет очень важную роль, особенно в письменной речи [Гринев, 1993, с. 154].
Анализ языкового материала показал, что в немецкой автомобильной терминологии
сложные термины (далее СТ) составляют 2974 единицы, т.е. 74 % от общего числа всей выборки: Autoantenne f – автомобильная антенна;
Druckluftbetriebbremse f – пневматический тормоз; Ölverteiler m – маслораспределитель; Motorkühlung f – охлаждение двигателя; Brennstrahl m –
струя впрыскиваемого топлива; Direkteinspritzung f – непосредственное
впрыскивание топлива; Motoreinstellung f – регулировка работы двигателя; Drosselklappenhebel m – рычаг дроссельной заслонки.
Сложные термины являются компонентами словосочетаний, входят в расшифровку инициальных сокращений и служат центрами словообразовательных гнезд.
125
Сложные термины
2974 ТЕ (100%)
Расшифровка
инициальных
сокращений
296 ТЕ (10%)
Самостоятельные
сложные термины
2135 ТЕ (72%)
В составе терминологических
словосочетаний 543 ТЕ (18%)
Схема 1
В зависимости от количества компонентов, СТ подразделяют на двух-, трех-, четырех- и
т.д. компонентные термины, иначе говоря, на многокомпонентные сложные термины
(МКСТ).
Наиболее распространенным типом сложного термина в анализируемой терминологии являются двухкомпонентные термины, представленные 1577 единицами, т.е. 53 % от общего
количества всех сложных терминов, например:
Diesel|fahrzeug n – автомобиль с дизельным двигателем;
Dom|strebe f – поперечная дуга – усилитель кузова;
Gang|schaltung f – механизм переключения передач.
Следующую группу представляют трехкомпонентные сложные термины (или Trikomposita по М.Д. Степановой), состоящую из 936 терминологических единиц, что составляет 31%
от общего числа МКСТ:
Brenn|stoff|wirtschaftlichkeit f – топливная экономичность;
Dreh|zahl|begrenzer m – ограничитель числа оборотов;
Motoren|öl|druck m – давление масла в смазочной системе двигателя.
Количество четырехкомпонентных сложных терминов в исследуемой терминологии не
столь велико всего 461 терминологическая единица, или 16 % от всех МКСТ данной терминологии:
Öl|druck|kontroll|schalter m – датчик аварийного падения давления масла;
Kraft|stoff|stands|messer m – датчик уровня топлива;
Drossel|klappen|potentio|meter m – датчик определения положения
заслонки.
двухкомпонентные СТ
461 (16%)
трехкомпонентные СТ
четырехкомпонентные СТ
1577 (53%)
936 (31%)
Диаграмма 2
126
Как видно из диаграммы 2, наиболее распространены двухкомпонентные терминологические образования, где первый компонент определяет второй, а второй дает общую морфологическую и семантико-категориальную характеристику всего соединения.
Сложные термины исследуемой терминологии образованы в основном по модели
определительного словосложения, в которых вторая основа – носитель родового признака,
содержащий основное значение термина (определяемое существительное), тогда как первый
компонент уточняет значение основного компонента, являясь носителем признака качества
или свойства (определитель). Первым компонентом, семантически подчиненным второму,
может служить основа любой части речи. Как первый, так и второй компонент значимы в
лексическом плане. Связь между этими компонентами раскрывается как подчинительная.
В качестве первого компонента (определителя) в сложных автомобильных терминах выступают:
− существительные: Drosselblende f – дроссельная заслонка;
− прилагательные: Elektrobremse f – электрический тормоз;
− глаголы: Bremsenprüfung f – тормозные испытания автомобиля;
− наречия: Hinterachse f – задний мост;
− числительные: Viertaktmotor m – четырёхтактный двигатель внутреннего сгорания;
− предлоги: Unterflurgarage f – гараж подземного типа.
Продуктивность различных частей речи в образовании новых терминов-композитов не
одинакова. Наибольшей функциональной активностью обладают основы существительных.
Широкое распространение определительного словосложения как средства образования
существительных приводит к тому, что один и тот же компонент сложного существительного может встречаться в большом числе соединений.
Первый компонент часто выражает признак соответствующего предмета или явления, при
этом признак существенный, характерный для данного предмета или явления. Употребления
одного и того же определителя в целом ряде существительных указывает на наличие у соответствующих понятий общего признака (см. таблицу 1):
Таблица 1
Öl-
Ölabdichtungsring m – маслоуплотнительное кольцо
Ölabflußbohrung f – отверстие для отвода масла
Pumpe-
Pumpenabflußhahn m – сливной краник насоса
Pumpendruckseite f – сторона нагнетания насо-
Zylinder-
са
Zylinderabrieb m – износ цилиндра
Zylinderanordnung f – расположение цилиндров
Benzinförderung f – подача бензина
Benzineinspritzanlage f – система впрыскивания бен-
Benzinзина
Ventil-
Ventilantrieb m – привод клапанов
Ventileinstellung f – регулировка зазора в
клапанах
Соединение основ в сложном слове можно считать одним из основных дифференцирующих признаков. Для немецкой автомобильной терминологии характерны сложные термины
без соединительных морфем:
Diesel|fahrzeug n – автомобиль с дизельным двигателем;
Benzin|einspritzmotor m – двигатель с вспрыскиванием бензина;
Automobil|bau m – автомобилестроение;
Einspritz|rohr n – жиклёр;
Fenster|heber m – стеклоподъемник.
127
Активное употребление в немецкой терминологии сложных терминов объясняется не
только определенными общими структурными закономерностями немецкого языка, но и
особенностями, вытекающими из характерной для терминологии специфики. Наличие большого количества сложных слов в немецком языке говорит о такой особенности немецкой
ментальности, как концентрация большого фрагмента мысли в одном слове и указывает на
такую немецкую черту, как экономность.
Терминологические словосочетания. Под терминологическим сочетанием мы, вслед за
Л.Б. Ткачевой, понимаем многокомпонентное раздельно оформленное семантически целостное сочетание, образованное путем соединения двух, трех или более элементов [Ткачева,
1987, с. 27].
В зависимости от количества компонентов, терминологические сочетания (в дальнейшем
ТС) принято подразделять на двух-, трех-, четырех- и т.д. словные терминологические сочетания, иначе говоря, на многословные терминологические сочетания (МсТС).
В нашем материале многословные терминологические словосочетания составляют 563
терминологические единицы (14%) от общего количества исследуемых терминов, это:
− двухсловные ТС – 447 (79%),
− трехсловные ТС – 104 (18%),
− четырехсловные ТC – 11 (3%).
Данные по структурным типам и моделям МсТС, а также их количественное и процентное
соотношение представлены в таблицах 2, 3, 4 (для обозначения моделей используются принятые сокращения где: N – имя существительное, Ngen – имя существительное в родительном падеже, А – имя прилагательное, V – глагол, Part I – причастие I, Part II – причастие II,
Adv –наречие, pr – предлог).
Таблица 2
Типы словосочетаний
двухсловные ТС
Количество единиц
447
Процент от
типа
100%
N+N
N+(pr)+N
139
115
31%
26%
A+N
112
25%
Part II+N
32
7%
N+Ngen
Part I+N
N+Adv
23
14
8
4
5%
3%
2%
1%
Ad+N
Нами выявлено восемь структурных моделей, по которым строятся двухсловные ТС.
N+N: Vorderachse-Vorderfeder f – рессора переднего моста.
N+(pr)+N: Hinterachsantrieb durch Kegelräder m – коническая главная
передача.
A+N: elektrische Benzinpumpe f – бензиновый насос с электроприводом.
N+Ngen: Halterung des Stoßfängers f – крепление бампера.
Part I+N: Federnder Anschlag m – пружинный упор.
Part II+N: Hochgelegte Nockenwelle f – средний распределительный
вал.
N+Adv: Blinker vorne m – передний указатель поворота.
Ad+N: Hinterer Schalldämpfer m – задний глушитель.
128
1. Следующей группой по количеству компонентов являются трехсловные терминологические словосочетания, число которых составляют 104 единицы, или 18 % от всех МсТС.
Таблица 3
Типы словосочеКоличество
таний
единиц
трехсловные ТС
104
N+(pr)+A+N
47
N+N+N
20
N+(pr)+Part II+N
8
N+(pr)+PartI+N
7
A+N+N
5
Процент от
типа
100%
47%
20%
8%
7%
5%
A+A+N
6
6%
A+ Part I+N
4
4%
N+A+N
Adv+ Part II+N
4
3
4%
3%
Мы выделяем девять структурных моделей образования трехсловных ТС. Продуктивными
оказались следующие:
N+(pr)+A+N: Verdichtungsring mit konischer Lauffläche m – коническое
компрессионное поршневое кольцо.
N+N+N: Öl-Wasser-Wärmeübertrager m – жидкостно-масляный теплообменник.
N+(pr)+Part II+N: Lenkhebel mit eingesetztem Kugelzapfen m – рычаг
поворотного кулака с вставным шаровым пальцем.
N+(pr)+Part I+N: Dieselkraftstoff für schnellaufenden Motor m –
топливо для быстроходных дизелей.
A+N+N: vollelektronische Transistor-Spulenzündung f – бесконтактная транзисторная
система зажигания с накоплением энергии в индуктивности и электронным изменением угла опережения зажигания.
A+A+N: doppelseitig trapezförmiger Verdichtungsring m – трапециевидное поршневое кольцо.
A+Part I+N: Direkt wirkende Nockenwelle f – распределительный вал,
действующий непосредственно на толкатели.
N+A+N: Reifen der kleinen Größe m – малогабаритная шина.
Adv+Part II+N: Innen abgefaster Verdichtungswinkelring m – торсионное поршневое кольцо с внутренней фаской.
Четырехсловные терминологические словосочетания представлены в автомобильной
терминологии в незначительном количестве.
Таблица 4
Типы словосочетаний
четырехсловные
N+N+N+N
N+N+(pr)+N+N
N+(pr)+A+N+N
A+A+PartII+N
N+pr+A+PartI+N
ТС
Количество единиц
11
Процент от типа
100%
4
3
2
1
1
36%
27%
18%
9%
9%
129
к
оличе
ство
%
241
1
24
100
4
2
51
3
7
1
7
1
2
1
Слоговые
сокращ.
Гибриды
Акронимы
Стяжени
я
Усечения
Инициал.
аббревиация.
Всего
сокращ.
Четырехсловные ТС построены по пяти моделям:
N+N+N+N: Autofahrer-Rundfunk-Information System n – система радиооповещения водителя о ситуации на дорогах.
N+N+(pr)+N+N: Brennraum im Kolben mit Einlaß-Drallkanal m – камера
сгорания в поршне с винтовым впускным каналом в головке цилиндра.
N+(pr)+A+Part I+N: Brennraum mit horizontal gegenüberliegenden
Ventilen m камера сгорания с горизонтально-противоположным расположением клапанов.
A+A+Part II+N: vollelektronische digital gesteuerte Zündanlage f –
система зажигания с электронным цифровым управлением.
N+(pr)+A+N+N: Motor mit gleichen Hub und Bohrung m – двигатель с
диаметром цилиндра, равным ходу поршня.
Анализ терминологических словосочетаний показал, что наиболее распространенным типом
ТС в исследуемой терминологии являются двухсловные терминологические словосочетания,
представленные 447 единицами. По своей структуре двухсловные термины образуются по
восьми моделям, представленным в таблице.
Аббревиация. Проведенное языковое исследование свидетельствует, о том, что в
немецкой автомобильной терминологии присутствуют сокращенные термины различных
типов:
Anh. < Anhänger m – прицеп, DM < Dieselmotor m – дизельный двигатель,
Blk. < Blinkfeuer n – проблесковый огонь, G < Gelenkwelle f – карданный вал,
Geschw. < Geschwiendigkeit f – скорость, Km/h < kilometer pro Stunde – километров в час,
DFS < Doppel Funken Spule f – сдвоенная катушка зажигания L < (Liter) n – литр, HKZ-k f <
Hochspannungs-Kondensatorzündung mit Kontaktsteuerung – система зажигания с накоплением энергии в ёмкости и контактным управлением.
В таблице 5 представлены типы сокращений, характерных для немецкой автомобильной
терминологии.
Таблица 5
1
1
5
1
5
4
8
5
1. Наибольшее количество сокращенных терминов представляют буквенные сокращения,
или, иначе, инициальные аббревиатуры. Данный тип сокращений насчитывает 124 ТЕ, что
составляет 51 % от всех сокращений выборки:
ABD < Automatisches Bremsdifferential n – автоматический тормозной дифференциал;
VEA < Verband europäischer Automobilhersteller m – европейское общество производителей автомобилей;
DWA < Diebstahlwarnanlage f – противоугонное устройство;
ASU < Abgas-Sonder-Untersuchung f – специальная ежегодная проверка токсичности;
BJ < Baujahr n – год выпуска.
Как видно из вышеприведенных примеров, расшифровкой инициальных сокращений, как
правило, являются терминологические словосочетания и сложные слова.
130
Структурный анализ инициальных аббревиатур показал, что самыми распространенными
являются модели, состоящие из трех инициальных букв, поскольку они представлены наибольшим количеством образований.
Таблица 6
Примеры
Два
циала
ини-
FH < Fensterheber m – стеклоподъемники
BJ < Baujahr n – год выпуска
ED < Elektrisches Dach n – электрический люк
Три инициаHSW < Heckscheibenwischer m – омыла
ватель заднего стекла
LKW < Lastkraftwagen m – грузовой автомобиль
MFA < Multifunktionsanzeige f – многофункциональный индикатор
APS < automatisches Parksystem n – автоматическая система парковки
ESD < elektrisches Schiebedach n – электрическая выдвижная крыша
ASCT < Automatische Stabilitäts-Control
Четыре
инициала
Traktion f – автоматический регулятор крутящего момента двигателя с дифференциальным регулятором тяги
AKFS < Aktive Kohle Filter System n –
адсорбер паров топлива
SLKW < Schwerlastkraftwagen m – грузовой автомобиль большой грузоподъёмности
Количество
44
64
16
2. Процесс аббревиации в анализируемой терминологии представлен также в виде усечений
42 ТЕ (17%), которые делятся на:
− апокопу (усечение конца слова), или инициальный сегмент, по М.Д. Степановой, В.
Фляйшеру [Степанова, Фляйшер, 1984, с. 134] :
Auto(mobile)→ Auto, Alu(felgen) → Alu, Akku(mulator) →Akku,
Klima(anlage) → Klima, Kat(alysator) → Kat, Alarm(anlage) → Alarm, Entf(ernung) →
Entf., T(emperatur) →T, M(odell) → M, L(iter) → L;
− аферезис (усечение начала слова), или финальный сегмент по М.Д. Степановой, В.
Фляйшеру [Там же] : (Omni)bus → Bus, (Auto)benzin → Benzin, (Fahr)weg
→ Weg;
• комбинированное сокращение (усечение частей слов или выпадение
серединных
морфем
и
стяжение
оставшихся):
Au(tofahrer)bier → Aubi – безалкогольное пиво для водителей автотранспорта.
3. Стяжения, или контрактура, – 37 ТЕ (15%).
Blk. < Blinkfeuer n – проблесковый огонь; Kfz. < Kraftfahrzeug n – aвтомобиль;
Bzn. < Benzin n – бензин, Hdgr. < Handgriff m – рукоятка.
4. Акронимия – 12 ТЕ (5%).
131
FAKRA < Fachnormenausschuß Kraftfahrzeugindustrie – Комитет технических норм и
стандартов автомобильной промышленности ФРГ,
GAPL < Geräte Aufgliederungsplan – классификация деталей и узлов колёсных транспортных
средств.
5. Гибридные образования – 11 ТЕ (4%): Elektro-PKW m – легковой
электромобиль; KFZ-Steuer f – налог на транспортные средства.
6. Слоговые аббревиатуры – 15 ТЕ (4%), слова, возникшие вследствиеусечения с одновременным стяжением начального и конечного компонентов сложного слова или каждого
компонента словосочетания до размеров одного слова:
Mofa n < Motorfahrzeug – мотовелосипед с двигателем,
Hirafe f < Hinterradfederung – подвеска заднего колеса,
Moped n < Motor und Pedal – мопед.
Таким образом, для образования аббревиатур в немецкой автомобильной терминологии
используются 6 способов: стяжение, усечение, акронимия, инициальная аббревиация, гибридные и слоговые аббревиатуры. Однако их продуктивность неодинакова. Наиболее продуктивным способом оказалась инициальная аббревиация, которая, вероятно, будет развиваться и дальше.
Простые корневые термины. Корневые термины немецкой автомобильной терминологии
просты по своему морфологическому строению и представляют собой слова с нулевыми
словообразующими морфемами. Такие термины являются компонентами словосочетаний,
сложных слов и служат центрами словообразовательных гнезд.
Автомобильные термины, в морфологическую структуру которых входит один корень, обозначают:
− внешние части устройства автомобиля:
Dach n – крыша, Rad n – колесо, Tür f – дверь, Fenster n – окно;
− внутренние детали устройства автомобиля:
Ventil n – клапан, вентиль, Kerze f – свеча, Motor m – двигатель, Achse f
мост, ось, Düse f – форсунка, жиклёр;
− горюче-смазочные материалы:
Öl n – масло, Gas n – газ, Benzin n – бензин, Diesel m – дизельное топливо.
Несмотря на то, что число простых корневых терминов в анализируемой терминологии относительно невелико, они в большинстве случаев составляют ядро терминологии и широко используются для образования новых терминов.
Производные термины. Исследование производных терминов показало, что для анализируемой терминологии характерны в равной степени все три способа образования терминов
путем аффиксации (префиксация 28 ТЕ, суффиксация 22 ТЕ и префиксально-суффиксальный
способ 33 ТЕ). Например:
Anhänger m – прицеп;
Belüftung f – вентиляция;
Beleuchtung f – освещение;
Einspritzung f – впрыскивание;
Schalter m – переключатель, выключатель.
Количественно эта группа составляет 83 ТЕ (2%). В ходе исследования производных
терминов выявлены также интернациональные препозитивные терминоэлементы (auto-,
thermo-, bio-, tacho-,), являющиеся междисциплинарными.
Результаты проведенного структурного исследования немецкой автомобильной терминологии показали, что в анализируемом материале выделяются пять структурных типов терминов.
1. Сложные термины (композиты) – 2974 ТЕ. Основную массу сложных автомобильных терминов составляют двухкомпонентные определительные композиты, отличающиеся подчинительным соединением терминоэлементов. В качестве первого ком132
2.
3.
4.
5.
понента выступают основы различных частей речи. Данные термины преобладают в
исследуемой терминологии.
Терминологические словосочетания состоят из двух, трех и четырех компонентов, составляют 563 ТЕ. Наиболее распространенным видом является двухкомпонентное атрибутивное терминологическое словосочетание, состоящее из основного ядерного,
элемента, выраженного именем существительным, и атрибутивного определяющего,
компонента.
Исследуемая терминология отличается широким использованием сокращений с явным доминированием инициальных аббревиатур, количество которых составляет 241
ТЕ.
Простые (корневые) термины, как правило, – односложные слова, образованные семантическим способом, то есть при помощи различных видов изменения значений.
Данные термины являются компонентами словосочетаний, сложных слов и служат
центрами словообразовательных гнезд, они составляют 134 ТЕ.
Как показывают результаты исследования производных терминов, префиксальносуффиксальный способ образования терминов насчитывает 33 единицы, суффиксальный способ образования – 22 единицы, префиксальный способ – 28 единиц, общее количество производных терминов – 83 ТЕ.
Библиографический список
1. Гринев, С. В. Введение в терминоведение [Текст] / C. В. Гринев. – М. : Московский лицей, 1993.
2. Лейчик, В. М. Терминоведение. Предмет, методы, структура [Текст] / В. М. Лейчик. – М.
: КомКнига, 2006.
3. Степанова, М. Д. Теоретические основы словообразования в немецком языке [Текст] / М.
Д. Степанова, В. Фляйшер. – М. : Высш. шк., 1984.
4. Степанова, М. Д. Словообразование современного немецкого языка [Текст] / М. Д. Степанова. – Изд. 2-е, испр. – М. : КомКнига, 2007.
5. Суперанская, А. В. Общая терминология: вопросы теории [Текст] / А. В. Суперанская, Н.
В. Подольская, Н. В. Васильева. – 4-е изд. – М. : Издательство ЛКИ, 2007.
6. Татаринов, В. А. Теория терминоведения. [Текст] / В. А. Татаринов – М. : Московский
лицей, 1996. – Т.1.
7. Ткачева, Л. Б. Основные закономерности английской терминологии [Текст] / Л. Б. Ткачева. – Томск : Изд-во Томского ун-та, 1987.
УДК 811.512.156
ББК 81.2 Р54-2
А.М. Соян
АНАЛИТИЧЕСКИЕ МЕСТОИМЕННЫЕ СКРЕПЫ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ
Объектом исследования являются специализированные местоименные средства связи в
тувинском языке, которые выражают синтаксические связи между фразами и частями
текста. Выявлена их структурная разнородность и компонентный состав.
Установлено, что местоимение является важнейшим компонентом межфразовых
скреп. Оно обеспечивает тема-рематическую последовательность в тексте, указывая на
событие, действие или признак в предыдущей фразе.
Ключевые слова: фраза; синтаксическая связь; союз; скрепа; местоимение; текст; тема; рема
133
A.M. Soyan
ON PRONOUN BRACES IN THE TUVINIAN LANGUAGE
In article we are looking special pronoun’s means of connection in tuvinian language, which
are expressing the syntactic connections between phrases and parts of text. They have different
structure and formed different ways. The number of their components compile from one to six.
The pronoun is important component of clamps between phrases. It guarantees the theme’s and
rheme’s succession in text, indicate to event, action or sign in preceding phrase.
Key words: phrase; syntactic connection; conjunction; brace; pronoun; text; theme, rheme
В данной статье мы анализируем специализированные местоименные средства связи в тувинском языке, которые выражают синтаксические связи между фразами, абзацами и сверхфразовыми единствами. Из-за того, что пока в тюркологии не выработан термин, которым
можно было бы обозначить эти аналитические структуры, мы пользуемся термином «скрепа», являющимся более широким, чем термин «союз» [Колосова, Черемисина, 1987, с. 12].
Традиционно в тюркологии к аналитическим синтаксическим средствам связи относят послелоги, служебные имена, союзы и союзные слова. При этом функционирование союзов в
качестве связующего звена частей текста оставалось вне поля внимания. Они рассматривались как аналитические средства связи, действующие только внутри фразы.
Наметившиеся в общем языкознании в 60-80-х годах 20-го века тенденции развития синтаксиса за пределы предложения в область дискурса [ЛЭС, 1990, c. 450], текста позволили
обратить внимание на союзы, союзные слова и специализированные аналитические структуры, выполняющие функции связок между фразами, сверхфразовыми единствами, абзацами в
связном тексте.
При изучении других вопросов синтаксиса тувинского языка аналитические средства связи попутно рассматривались многими авторами, однако скрепы в них не были объектом
внимания, поэтому считаем возможным обратиться к более специальным работам.
Впервые в тувиноведении на межфразовые скрепы обратила внимание Л.А. Шамина. В
статьях этого автора «Аналитические средства связи союзного и межфразового типа в тувинском языке» (1987), «Формирование фонда аналитических скреп в тувинском языке (на материале фольклорных и современных художественных текстов)» (2006), «Аналитические
скрепы в тувинском языке» (2008) они рассматривались как специализированные средства
связи частей текста.
Развитию местоименных скреп способствует стилевая дифференциация тувинского языка,
мощным стимулом является перевод текстов с русского языка на тувинский.
Местоимения как стержневые компоненты межфразовых скреп обеспечивают темарематическую последовательность в тексте, указывая на событие, действие или признак в
предыдущей фразе.
Всего в тувинском языке выделяют 5 разрядов местоимений. Но не все они принимают
активное участие в образовании аналитических скреп. В формировании специализированных
местоименных средств связи используются только следующие разряды:
1) указательные (ол «тот»; бо «этот»; ындыг «такой»; мындыг «такой; вот такой»; ынча
«так», «столько»; мынча «этак», «столько»; ынчан «тогда»; мындаа «тогда», «тот раз»; ынчалдыр // ынчаар «так»; мынчалдыр // мынчаар «так», «вот так»; оортан «оттуда»; ыя «тот»;
мыя «этот»), в том числе ынчаар, мынчаар с общим значением «так поступать», которые мы,
вслед за Л.А.Шаминой, обозначаем термином местоглаголия [Шамина, 2008, с. 245];
2) вопросительные (чүү «что»; чүге «почему; зачем»; кым «кто»; кажан «когда»; каш
«сколько»; чеже «сколько»; кандыг «какой»; канчаар «как»; кайы «который»; кайда «где»;
кайыын «откуда»);
3) определительные (бүгү, шупту, дооза, дөгере с общими значениями «весь», «вся»,
«всё», «все»).
Рассмотрим их по порядку в качестве одного из компонентов аналитических скреп.
134
Самая большая группа аналитических скреп строится на базе указательных местоимений.
При этом они управляются послелогами и служебными именами, требующими форм следующих падежей:
а) именительного (ол хире «до такой степени», ол дээш «из-за этого», ол ояар «с тех пор»,
ыя дораан «сразу», «сразу же после того»; ол душта «в то время», ол өйде «в то время», бо
өйде «в это время», ол дугайты // ол дугайын «об этом», бо дугайты // бо дугайын // бо дугайында «об этом», ол санында(-ла) «в тот раз», «каждый раз», ол үеде «в то время», ол шагда // ол шаанда «в то время», ол шагдан «с того времени», ол кадында «вместе с тем», «наряду с этим», бо аразында «между этим», ыя аразында «между тем», мыя аразында «между
этим», ыя кадында «между тем», ыя када «между тем»);
б) родительного (ооң соон дарый «после того, как», «после того сразу»; мооң орнунга
«вместо этого», ындыгның төлээзинде «раз так», ынчанганның төлээзинде «тогда», «раз уж
так», ооң ачызында «благодаря тому», ооң кадын «вместе с тем», ооң кадындан «вместе с
тем», ооң кырынга «вдобавок к этому», ооң бетинде «прежде того», ооң дугайында «об
этом», ооң ужунда «из-за того», мооң соонда «после того», «потом», ооң ужурунда // ооң
ужурундан «из-за того», мооң ужурунда // мооң ужурундан «из-за этого», мооң мурнунда
«перед этим», ооң уржуунда // ооң уржуундан «из-за того», ооң тайлымындан «из-за этого», ооң уламындан «из-за этого», ооң хараазында «из-за того»);
в) дательного (ынча=га чедир «до тех пор», мынча=га чедир «до сих пор», ынчан=га чедир «до тех пор», ынчан=га дээр «до тех пор», ынча=га дээр «до тех пор», мынча=га дээр
«до сих пор»);
г) исходного (оон тура «с тех пор», оон аңгы «кроме того», оон соңгаар «после того»,
мындаа=дан бээр «с недавнего времени», «с того времени», оортан бээр «с тех пор»; оон
өскеде «кроме того», моон аңгыда «кроме этого»).
К следующим послелогам примыкают местоимения мынча, ындыг, мындыг, составляющие вместе с ними двухкомпонентные скрепы: мынча ботка «до сих пор», мындыг төлээде
«раз так», ындыг мурнунда «перед тем, как».
Скрепы ынчанган тудум «тогда», ынчанган төлээде «раз так, тогда» образованы сочетанием послелога и служебного имени с местоглаголием ынча «так поступать» в форме причастия прошедшего времени на -ган.
Скрепа ынчанган төлээзинде «раз так, тогда» построена изафетным способом, где первый
компонент не маркирован аффиксом падежа, а второй – оформлен аффиксом принадлежности 3-го лица -зи.
В этих трехкомпонентных скрепах послелоги сочетаются с глаголом бол- «быть» в форме
причастия прошедшего времени на -ган, а к нему примыкают указательные местоимения:
мындыг болган төлээде «раз так, тогда», мындыг болган ужун «из-за этого», ындыг болган
төлээде «раз так, тогда». Модальное слово чүве, находясь между первым и вторым, вторым
и третьим компонентами последней из них, образует четырехкомпонентные скрепы ындыг
чүве болган төлээде «раз так, тогда», ындыг болган чүве төлээзинде «раз так, тогда».
В трехкомпонентной скрепе ол үе=ге чедир «до тех пор» послелог чедир управляет словом үе «время» в дательном падеже, а, в свою очередь, местоимение ол примыкает к слову үе
«время».
В последующих скрепах послелог -биле «с» управляет словами со значениями «причина»
(ооң чылдагааны-биле «по причине того», мооң чылдагааны-биле «по причине этого», ооң
уламы-биле «из-за этого», ооң тайлымы-биле «из-за этого, по причине того», мооң тайлымы-биле «по причине этого», ооң уржуу-биле «из-за того», ооң хараазы-биле «из-за того»),
«помощь» (ооң ачызы-биле «благодаря тому»), а они, в свою очередь, связаны с местоимениями ол «тот», бо «этот» изафетным способом.
В следующих скрепах послелог -биле «с» управляет словами со значениями «причина» (бо
чылдагаан-биле «по этой причине», мындыг чылдагаан-биле «по такой причине»), «цель»
(бо сорулга-биле «с этой целью», ол сорулга-биле с этой целью», ындыг сорулга-биле «с такой целью»), «сторона», «часть» (бо талазы-биле «по этому поводу», ол талазы-биле «по
135
той части»), к которым примыкают местоимения ол «тот», бо «этот», ындыг «такой», мындыг
«вот такой».
В скрепе ооң мурнунда үеде «прежде», «прежде того времени» служебное слово үеде
управляет служебным именем мурнунда, а оно сочетается с местоимением ол «тот» изафетным способом.
В трехкомпонентных скрепах ол үениң дургузунда «в течение того времени», бо үениң дургузунда «в течение этого времени», ынча үениң дургузунда «в течение столького времени»,
мынча үениң дургузунда «в течение столького времени», ол үениң иштинде «в течение того
времени», бо үениң иштинде «в течение этого времени» служебные имена дургузунда «в течение» и иштинде «в», «внутри» связаны изафетным способом со словом үе «время» в родительном падеже, а, в свою очередь, местоимения ол, бо, ынча, мынча примыкают к слову үе,
образуя трехкомпонентную местоименную скрепу.
При участии служебного имени кырынга «над» образована трехкомпонентная скрепа бо
бүгүнүң кырынга «вдобавок ко всему этому», «ко всему этому», где слово кырынга связано с
местоимением бүгү изафетным способом, к которому примыкает местоимение бо.
В скрепе ынчап турганының кадындан «вместе с тем», «но», «вдобавок к этому» служебное имя кадындан сочетается со вспомогательным глаголом тур- «стоять» в причастной
форме по способу изафета, к чему примыкает местоглаголие ынча- «так поступать» в форме
деепричастия на -п.
Слово түңнелинде «в результате», функционируя как послелог, связано с местоимениями
ол «тот», бүгү «весь» и местоглаголием ынчанган изафетным способом, при котором образованы скрепы ооң түңнелинде «в результате того», ынчанганының түңнелинде «в результате
того», бо бүгүнүң түңнелинде «в результате всего этого», где к бүгү примыкает местоимение бо.
К следующим скрепам с временной семантикой примыкает определительная частица шак
«точно», «ровно», уточняющая их: шак ол душта «точно в то время, именно в то время»;
шак ол өйде «точно в то время», шак ол үеде «точно в то время».
Перед связками дизе, дээрге, болза употребляются местоимения ол, бо и вместе составляют следующие скрепы: ол дизе «то», «то есть», бо дизе «это», «это есть», ол дээрге «то», «то
есть», бо болза «это», «это есть», бо дээрге «это», «это есть».
При помощи наречий образованы скрепы, требующие следующих падежей:
а) именительного (ол улаштыр «дальше», ол удаа «в тот раз», бо удаада «в этот раз»);
б) родительного (ооң дараазында «потом», «после того»);
в) дательного (аңаа удурланыштыр «напротив этому», аңаа хамаарыштыр «по отношению к тому», маңаа хамаарыштыр «по отношению к этому», маңаа холбаштыр «в связи с
этим», аңаа капсырлаштыр «наряду с тем», аңаа немештир «вдобавок к этому»);
г) исходного (оон улаштыр «далее», «потом», моон ыңай «далее», оон ыңай «далее»).
Следующие наречия требуют от местоимений управления послелогом -биле «с»: ооң-биле
деңге «вместе с тем», ооң-биле чаржалаштыр «наряду с этим», ооң-биле капсырлаштыр
«наряду с этим», ооң-биле холбаштыр «в связи с тем», мооң-биле холбаштыр «в связи с
этим», мооң-биле кады «вместе с этим», ооң-биле катай «вместе с тем», мооң-биле чергелештир «наряду с этим», ооң-биле чергелештир «наряду (параллельно) с этим».
При участии наречия дээрезинде «пока» созданы трехкомпонентные скрепы ыя ол дээрезинде «пока», ыя бо дээрезинде «пока».
В скрепе бо бүгү-биле чергелештир «наряду (параллельно) со всем этим» наречие чергелештир «наряду», «параллельно» требует от определительного местоимения бүгү «весь», к
которому примыкает указательное местоимение бо «этот», управления послелогом -биле «с».
Местоимение оон в значении «потом» выступает в качестве скрепы внутри фразы, между
фразами и абзацами.
Указательное местоимение ол «тот», находясь перед скрепой ынчап турда «тогда», вместе
с ней составляет скрепу ол-ла ынчап турда «тогда».
136
Следующие четырех-, пяти-, шестикомпонентные скрепы по структуре сходны с придаточными предложениями времени (бо бүгүнү түңнеп кээрге «в итоге всего этого»), причины
(ол чүге ындыгыл дээрге «потому что», ол чүге ындыг болганыл дээрге «потому что») и условия (ол чүү дээни ол дизе «это значит, что», ол чүү дээни ол дээр болза «это значит, что», ол
чүл дээр болза «это значит, что»).
В образовании скреп активное участие принимают нижеприведенные глаголы, управляющие местоимениями ол, бо в следующих падежах:
а) родительном: деңне- «сравнивать» (ооң-биле деңнээрге «по сравнению с тем»);
б) дательном: бода- «думать», «мыслить» (аңаа бодаарга «по сравнению с тем»),
көшкүрү- «сравнивать» (аңаа көшкүрүүрде «по сравнению с тем»), деңне- «сравнивать»
(аңаа деңнээрге «по сравнению с тем»), көр- «смотреть» (аңаа көөрге «по сравнению с тем»,
аңаа көөрде «по сравнению с тем»), неме- «добавить» (аңаа немей «вдобавок к тому», маңаа
немей «вдобавок к этому», ооң кырынга немей «вдобавок к этому»), ула- «продолжить» (аңаа
улай «вдобавок к этому», «дополнительно к этому»);
в) винительном: бода- «думать», «мыслить» (ону бодап көөрге «судя по тому», ону бодаарга // оозун бодаарга // оозун бодаарымга «судя по тому»), түңне- «подытожить» (бо
бүгүнү түңнээрге «в результате всего этого», барымдаала- «учитывать»: ол бүгүнү барымдаала=аш «учитывая все это»);
г) исходном: көр- «смотреть» (моон көөрге «исходя из этого»), ула- «продолжить» (оон
улай «дальше»), эрт- «проходить» (оон эртсе «более того», оон эрткеш «более того»), денде- «ещё более усиливаться» (оон дендезе «более того»), кедере- «ещё более усиливаться»
(оон кедерезе «более того»), ал- «взять» (оон алырга «исходя из того», моон алырга «исходя
из того», моон алгаш көөрге «исходя из этого», оон алгаш көөрге «исходя из того», моон ап
көөрге «исходя из этого», оон ап көөрге «исходя из этого»), эгеле- «начинать» (оон эгелеп «с
этого», оон эгелээш «начиная с того», ол үеден эгелеп «с того времени», ол үеден эгелээш «с
того времени», ол шагдан эгелээш «с того времени», «с тех пор»);
К неуправляющим глаголам, которые в сочетании с указательными местоимениями образуют скрепы, относятся:
бол- «быть» в различных грамматических формах: мындыг болганда «тогда», ындыг чүве
болганда «тогда», «следовательно», ындыг болганындан «из-за того», ындыг боорга «если
так, тогда», мындыг боорга «когда оказалось так, тогда», ындыг боорда «кроме того», ындыг
бол «но», ындыг чүве болза «тогда», ынчаар болза «если так, тогда», ынчаар чүве болза «если
так, тогда», ындыг болбааже «но», ындыг болзажок «но», ындыг болган болза «если так, тогда», ынчалбаан болза «если бы не так, то», ынчанмас болза «если не сделать так, то», ынчанган болза (болзумза) «если так, тогда»;
тур- «стоять» в различных грамматических формах: ындыг турда «тогда», ындыг турбуже «но», «хотя даже так, но», ындыг турзажок «но», «хотя даже так, но», ынчап турбуже
«но», ынчап тура «тогда», мынчап тургаш «вот тогда», мынчап турда «тогда»;
апар- «становиться»: ындыг апаарга «тогда»;
де- «сказать»: ынча дээрге-даа «но», ынчаар дээрге «если так, то»;
кел- «приходить» в различных грамматических формах: ынчап кээрге «значит», «тогда»,
ынчап кээрде «значит», «тогда», «поэтому», мынчап кээрде «значит», «тогда», мынчап кээрге
«значит», «тогда»;
бар- «идти» в различных грамматических формах: ынчап баарга «тогда», мынчап баарга
«тогда», ынчап барганда «тогда», мынчап барганда «тогда», ынчап баар болза «если так, тогда», ынчап барза «если так, тогда»;
чор- «идти» в различных грамматических формах: ынчап чорда «тогда», ынчап чоруй «тогда»;
олур- «сидеть»: ынчап ора «тогда»;
чыт- «лежать»: ынчап чыдырда «тогда»;
ал- «взять»: мынчаар ап көөрге «исходя из этого»;
бода- «думать», «мыслить»: ынчаар бодап кээрге «тогда».
137
Из них глаголы бода- «думать», «мыслить», ал- «взять», чыт- «лежать», олур- «сидеть»,
чор- «идти», бар- «идти», кел- «приходить», де- «сказать», тур- «стоять», бол- «быть», көр«смотреть», эрт- «проходить» в составе аналитических скреп утрачивают своё лексическое
значение и грамматикализуются. Например, глагол бода= утрачивает свое основное значение
«думать», становится синонимом слова деңне «сравнить».
Следующие скрепы образованы способом редупликации: ынчалза-ынчалза «тогда», ынчап турза-турза «после того», ынчап чорза-чорза «после того».
Однокомпонентная скрепа ынчаарда «тогда», «следовательно» образована способом изоляции от ынчаар «так поступать». Частица -даа, примыкая к многозначной скрепе ынчаарга
«тогда», «но», «следовательно», вносит в неё уступительную семантику: ынчаарга-даа «хотя
даже так, но», ынчаарывыска-даа «но», «хотя даже так, но».
От основ мынчан- и ынчан- сформированы скрепы ынчанганда «тогда», мынчангаш «вот
поэтому».
Местоимения ынчап «так» и мынчап «этак» самостоятельно также могут функционировать как межфразовые скрепы.
Основа ынчан- в форме деепричастия на -гаш употребляется:
а) с различными частицами: усилительной -даа, усилительно-ограничительной -ла, вопросительной бе «ли», «разве», определительной харын «именно», модальными боор «наверно,
может быть, пожалуй», ыйнаан «видимо, вероятно», ийикпе «наверно, может быть», чадавас
«возможно, может быть» (ынчангаш-ла «поэтому-то», ынчангаш бе «наверно, поэтому», ынчангаш-ла бе «наверно, именно, поэтому», ынчангаш-даа чадавас «может быть, именно, поэтому», ынчангаш-даа чүве ийикпе «наверно, поэтому», ынчангаш-ла боор «наверно, поэтому», ынчангаш-ла ыйнаан «наверно, поэтому», ынчангаш харын «именно, поэтому», ынчангаш-ла харын «именно, поэтому-то», ынчангаш-даа чүве ийикпе «наверно, поэтому», ынчангаш-даа чадавас «возможно, поэтому» (это вводно-модальные слова, выполняющие функцию связки между фразами);
б) с указательным местоимением ындыг «такой» (ынчангаш-ла ындыг боор «наверно, поэтому так», ынчангаш ындыг ийикпе «наверно, поэтому так»).
При помощи имени прилагательного артык «лишний», функционирующего как послелог
и требующего исходного падежа, образованы скрепы оон артык «более того», «даже», моондаа артык «более того», «даже».
Перед следующими скрепами употребляются подчинительные союзы бир-тээ «раз» (биртээ ынчап барганда «раз так, тогда», бир-тээ ындыг болганда «раз уж так, тогда», бир-тээ
ындыг чүве болганда «раз уж так, тогда»), бир эвес «если» (бир эвес ынчанмас болза «если не
сделать так, то», бир эвес ындыг болза «если так, тогда», бир эвес ол ындыг болза «если это
так, тогда», бир(-ле) эвес ындыг чүве болза «раз так»).
За местоимениями ол «тот», бо «этот» и словами со значением «причина», «предмет» используются подчинительные союзы чүл дизе, чүл дээрге (ол чүл дизе «это значит, что», «потому что», бо чүл дээрге «это значит, что», ол чүл дээрге «это значит, что»; ооң ужуру чүл
дээрге «причина этого в том, что», ооң утказы чүл дээрге «суть этого в том, что», ооң уржуу
чүл дизе «следствие этого в том, что»).
В функции вводных предложений выступают скрепы ону ажыы-биле чугаалаарга «если
это сказать откровенно», ону чүнүң-биле тайылбырлаарыл дээрге «значит, чем это объяснить», ооң бодалы-биле алырга «по его мнению», ооң чугаазы-биле алырга «судя по его речи», по структуре сходные с придаточными предложениями времени, и ооң салдарындан-даа
болуп чадавас «возможно, под влиянием этого».
В составе последующих скреп местоимения сочетаются с частицами: ол байтыгай «более
того», бо туржук «более того», ол туржук «более того», моон-даа өске, оон-даа ыңай «и
прочие» // оон ыңай-даа «и прочие», ынчаар бе дээрге «если так сделать, то», «если так, то»,
ынчанмас бе дээрге «если не так, то», ындыг бе дээрге «если бы так, то», «разве так, то», «если так, то»; ындыг эвес болза «если не так, то», «если не было так, то»).
138
К следующим послеложным конструкциям примыкают модальные частицы боор, чадавас:
ооң ужун-на боор «наверно из-за того», ооң ужун-на чоор «наверно из-за того», ооң ужурундан-на боор «наверно из-за того», ооң ужурундан-на чадавас «возможно из-за того». Таким образом, скрепа одновременно выполняет функцию вводно-модального предложения.
Скрепы ол эвес болза «если бы не это (он, она)», бо эвес болза «если бы не это (он, она)»
построены по модели придаточного предложения.
Скрепы, в составе которых имеется модальное слово кижи «человек», по структуре сходны с придаточными предложениями времени (бо кижи бодаарга «судя по тому, как думается» (этому человеку) и условия (бо кижи эвес болза «если б не этот человек», ол кижи эвес
болза «если б не тот человек»). Но семантика времени здесь полностью отсутствует, а условия немного сохранены. Они, в том числе скрепа ол ёзугаар алыр болза «если учесть по тому
точно так же как», выступают в функции вводных предложений.
Определительная частица шак «точно», «ровно», примыкая к скрепе ынчан «тогда», уточняет её: шак ынчан «тогда».
Местоимения ынчалдыр «так», мынчалдыр «этак», «вот как» самостоятельно и с частицей
шак «ровно, точно» (шак ынчалдыр «точно так же, как», шак мынчалдыр «точно так же, вот
как») выступают межфразовыми и сверхфразовыми скрепами.
На базе вопросительных местоимений чүү «что», чүге «почему», «зачем» образованы последующие скрепы.
Чүге дээрге, чүге дизе с общим значением «потому что», чүл дизе «а именно», чүл дээрге
«именно» в тувиноведении признаны подчинительными союзами. Чүге дээрге, чүге дизе
Л.А.Шаминой названы скрепами [Шамина, 1987, с. 116].
Вдобавок к этим скрепам нами найдены следующие: чүү дээрге «потому что», чүл дээр
болза «а именно», «потому что», чүдел дизе «в том, что», чүге ындыгыл дизе «потому что»,
чүнүң төлээзинде «почему».
Слово со значением «результат», принимая аффиксы принадлежности 3-го лица и местного падежа, начиная скрепу чүл дээр болза «а именно», образует своеобразную скрепу
түңнелинде чүл дээр болза «в результате можно сказать, что», «в результате того, что».
Кроме того, местоимения кым «кто», каш «сколько», чеже «сколько», кандыг «какой»,
канчаар «как», кайы «который», кайда «где», кайыын «откуда» функционируют как межфразовые и сверхфразовые скрепы.
Из них кажан и чеже управляются отглагольными послелогами и образуют следующие
скрепы: кажанга чедир «до каких пор», «до скольких пор», кажанга дээр «до каких пор»,
«до скольких пор», чежеге дээр «до каких пор», «до скольких пор».
Определительные местоимения бүгү, шупту, дооза, дөгере с общими значениями «весь»,
«вся», «всё», «все»; ыя, мыя со значением «столько» функционируют в составе двухкомпонентных скреп: ыя бо «вот тот», мыя бо «вот этот»; ол бүгү «всё это», бо бүгү «всё это», ол
шупту «всё это», а также самостоятельно шупту, дооза, дөгере.
Морфологическая структура рассматриваемых скреп достаточно сложна и требует специального рассмотрения.
Таким образом, фонд аналитических местоименных скреп в тувинском языке обогащается
и пополняется за счет местоглаголий и указательных, вопросительных, определительных местоимений в сочетании с послелогами, служебными именами, глаголами, местоимениями,
наречиями, связками, частицами, подчинительными союзами.
Библиографический список
1.
2.
3.
Колосова, Т.А. Некоторые закономерности пополнения фонда скреп [Текст] / Т.А. Колосова, М.И. Черемисина // Служебные слова: межвуз. сб. науч. трудов. – Новосибирск : Наука, 1987. – С. 11–25.
Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. В.Н.Ярцева. – М. : Советская энциклопедия,
1990.
Шамина, Л.А. Аналитические средства связи союзного и межфразового типа в тувинском языке [Текст] /
Л.А. Шамина // Показатели связи в сложном предложении. – Новосибирск : Наука, 1987. – С. 115–128.
139
4.
5.
Шамина, Л.А. Аналитические скрепы в тувинском языке [Текст] / Л.А.Шамина // Асимметрия как принцип
функционирования языковых единиц: сборник статей в честь профессора Т.А. Колосовой. – Новосибирск :
Новосиб. госуниверситет, 2008. – С. 242–248.
Шамина, Л.А. Формирование фонда аналитических скреп в тувинском языке (на материале фольклорных и
современных художественных текстов) [Текст] / Л.А. Шамина // Языки коренных народов Сибири. – Новосибирск, 2006. – Вып. 18. Аналитические структуры в простом и сложном предложении. – С. 21–49.
УДК 801, с.316=111
ББК 81Англ
О.Н. Сычева
МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ НОВОЙ КОММУНИКАТИВНОЙ СИТУАЦИИ
В РОССИИ
В статье отражаются результаты проведения междисциплинарного исследования
современной коммуникативной ситуации в России на основе сочетания социолингвистических методов исследования: «фокус-группы», включенного наблюдения и анкетирования.
Ключевые слова: коммуникативная ситуация; глобализация; кодовое переключение;
«фокус-группа»; включенное наблюдение; анкетирование
O.N. Sycheva
ON RESEARCH METHODS OF THE CURRENT COMMUNICATIVE SITUATION
IN RUSSIA
Nowadays research methods are still one of the topical issues. In order to recreate the real
current communicative situation in Russia the author applies an interdisciplinary approach, which
is a combination of sociolinguistic methods – a focus-group, included observation, and a questionnaire poll.
Key words: communicative situation; globalization; code switching; focus-group; included
observation; questionnaire poll
О новой коммуникативной ситуации в России можно говорить с конца XX – начала XXI
вв., на рубеже которых появился феномен глобализации, проявивший себя на всех уровнях
жизни человека – от политики и экономики до искусства и американизации национальных
языков. В это же время появился и термин «лингвистическая глобализация», под которым
понимаются более активные процессы взаимопроникновения языков в период глобализации,
с увеличением числа американизмов в языках мира.
Не вызывает сомнений тот факт, что язык является «живым организмом» [Wei, 2000, с. 3],
сложной динамической системой, которая находится в постоянном развитии вместе с человеческим обществом и, как отмечает В.Я. Мыркин, «проявляется на двух уровнях: с одной
стороны, он существует в виде стабильной системы знаков (идеально – в голове, в превращенной форме – в речи) и образует такие сущности, как язык народа, национальный язык,
язык мира, человеческий язык; с другой стороны, язык существует в виде речи, коммуникации, то есть в форме нашего естественного практического говорения» [Мыркин, 1986, с. 56].
Однако с какой бы стороны мы ни подошли к рассмотрению языка, он является и всегда будет являться отражением действительности, своего рода зеркалом общественной жизни как в
пределах одной нации, так и в мировом масштабе.
В целом, о языковой ситуации можно говорить как о фрагменте объективно существующей реальности, частью которой может стать вербальный акт. Коммуникативная ситуация –
это набор основных параметров коммуникативного события, помогающий ориентироваться в
коммуникации и отличать одно коммуникативное событие от другого; обобщенная модель
140
условий и обстоятельств, обусловливающих речевое поведение в коммуникативном событии. Коммуникативная ситуация задается внешними обстоятельствами общения [Маслова,
2008, с. 65].
Научный интерес к изучению языковых ситуаций непрерывно растет. Это объясняется
тем, что «без подобных исследований трудно установить закономерности и тенденции развития сложных процессов языковой жизни современного общества, в котором языки всегда
взаимосвязаны в рамках сложной коммуникативной системы, дополняя и компенсируя друг
друга, обеспечивая в своей функциональной дистрибуции все коммуникативные и экспрессивные потребности общества» [Камболов, 2002, с. 81].
В.В. Кабакчи справедливо замечает, что вся история развития многоязычного сообщества
землян – это противостояние двух тенденций: центробежной и центростремительной. Первая
стремится разъединить разноязычные народы, изолировать их друг от друга, усилить специфичность каждого отдельного языка. Вторая, напротив, сближает разноязычных землян, создает в языках мира тождественные элементы и, в конечном счете, способствует формированию единого языка мирового общения [Кабакчи, 1998, с. 5].
На рубеже ХХ–XXI вв. мир уже вступил в эпоху билингвизации по модели «родной язык
+ английский» [Кабакчи, 1998, с. 45]. Данная модель прослеживается и в современной России, что требует тщательного и всестороннего ее изучения.
Задача настоящей статьи – рассмотрение новой коммуникативной ситуации в российском
обществе с использованием наиболее приемлемых и эффективных методов исследования,
каковыми нам представляются качественные и количественные методы социолингвистики,
поскольку их сочетание позволяет представить реальную языковую картину.
Следует отметить, что коллективное двуязычие, существовавшее на территории России в
течение 60 лет (эпоха СССР), способствовало развитию у русского народа интереса к языкам
в целом. М. Кляйн называет это явление лингвафилией (Linguaphilia) (цит. по: [Stephens,
2004, с. 10]). Тесные социальные, экономические, культурные и политические связи, а также
непосредственные контакты между носителями английского и русского языков создали благоприятную почву для беспрепятственного и повсеместного распространения английского
языка на территории России. Процесс активизации употребления иноязычных слов, толерантное отношение к их присутствию в речи – наиболее живые и социально значимые явления, происходящие в современной русской речи [Крысин, 2000, с. 142]. Английский язык
общепризнан как ведущий международный язык, его распространенность на планете в различных сферах общения людей не имеет себе равных [Вишневская, 1997, с.5].
В течение последнего 10-летия во многие языки потоком хлынули англоамериканизмы,
связанные в первую очередь с политикой, экономикой и современными технологиями: impeachment, PR, brand, Power-point, floppy-disk, master class, CD для PC и т.д. 1 декабря 2008 г.
мы наблюдали, как в ходе интервью относительно предстоящего форума по нанотехнологиям в программе «Вести 24 часа» управляющий директор «Роснано» Дионис Гордон сказал:
«На предстоящем форуме предполагается присутствие всего international community, и мы
возлагаем на него большие надежды». И таких примеров множество, поскольку созданию
этой и других подобных коммуникативных ситуаций способствует ряд факторов.
Во-первых, российское сообщество пришло к осознанию своей страны как части цивилизованного мира. В связи с этим английский язык воспринимается российским, как и мировым, сообществом в качестве языка прогресса. Во-вторых, противопоставление России и образа жизни россиян западному миру сменилось интегративными, объединительными процессами. В-третьих, произошли переоценка ценностей и смещение акцентов. Существенную
роль в этом сыграла открытость России западному миру в области экономики, политического устройства, торговли, культуры, спорта и в других сферах деятельности, что стимулирует
поиск новых средств выражения и новых форм образности.
Все вышеизложенное обусловило наше обращение к рассмотрению исследовательских
методов на конкретном примере – взаимодействии английского и русского языков в русскоязычном социуме, иными словами, англо-русском кодовом переключении и смешении, влия141
нии одного языка на другой. Развитие русского языка в условиях контактирования с другими
языками, проблемы взаимоотношения и взаимодействия языка и реальности, языка и культуры играют важнейшую роль как в совершенствовании форм и эффективности общения, так и
в преподавании иностранных языков.
Вслед за Д. Кристалом, мы понимаем под кодовым переключением переход с русского
языка на английский при неизменной или при меняющейся речевой ситуации в зависимости
от темы разговора, социальной принадлежности говорящего и места коммуникации [Crystal,
1997].
Бесспорен тот факт, что кодовое переключение, как и билингвизм, – явление не только
лингвистическое или социальное, оно – социолингвистическое, что отражается в многообразии исследовательских подходов к его изучению. Это и предопределило наше обращение к
изучению данного явления при помощи комбинации методов социолингвистики.
Для построения теории и получения практических результатов необходимо обращение к
методам, позволяющим решить соответствующие для данной теории задачи. В качестве иллюстрации приведем высказывание Кельвина о связи теории и методов в естествознании. Он
сравнивал теорию с жерновами, а опытные данные – зерном, которое засыпается в эти жернова. Совершенно очевидно, что одни жернова ничего полезного дать не могут, независимо
от того, сколько они крутятся, так как теория работает сама на себя. Но качество муки определяется качеством зерна, и гнилое зерно не может дать хорошей муки (цит. по: [Буренина,
1995, с.27]). Соответственно, качество любого исследования напрямую зависит от используемых методов.
Таким образом, для представления реальной картины коммуникативной ситуации в России (наличие англо-русского кодового переключения и смешения в речи) необходимо обратиться к сочетанию социолингвистического метода и метода социологии – «фокус-группы».
Это не значит, что социолингвистические методы исследования в чем-то неточны. Особенно
если учесть, что социолингвистические методы билингвистических исследований почти не
разработаны [Дешериев, 1977, с. 337]. Речь идет совершенно о другом – о соответствии объекта исследования методу его изучения. В связи с этим мы обращаемся к сочетанию нескольких методов исследования: «фокус-группы», включенного наблюдения и анкетирования.
Об использовании методов целого комплекса смежных наук для точного описания взаимосвязей между языковыми и общественно-культурными факторами, участвующими в современных, допускающих непосредственное наблюдение ситуациях языкового контакта, говорил еще Уриель Вайнрайх в статье «Одноязычие и многоязычие» [Вайнрайх, 1972]. А В.А.
Аврорин указывал, что при сборе материала для изучения языковой ситуации, пожалуй,
наименьшее применение могут найти как раз чисто лингвистические методы [Аврорин, 1975,
с. 245].
Принципиальная особенность сочетания этих методов заключается, по нашему мнению, в
той позиции, которую занимает исследователь по отношению к речевому материалу. Как метод включенного наблюдения – наиболее эффективный способ преодоления «парадокса наблюдателя» [Лабов, 1975, с. 121], так и метод «фокус-группы» позволяет исследователю широко, многомерно охватить речевой акт, проследить взаимодействие его участников, не нарушая естественного хода события и не привлекая к себе внимания исследуемых. Более того,
два эти метода дополняют друг друга, что в итоге дает достоверную информацию за счет сопоставления результатов, полученных с их помощью.
Метод «фокус-групп», или групповое глубокое интервью, относится к числу так называемых гибких, или качественных, методов социологического исследования. «Данный вид интервью позволяет оперативно получить информацию о каком-то вопросе, ценностном отношении к конкретным событиям и фактам. Этот тип интервью нацелен на получение наиболее
полной и глубокой информации о мотивах, установках респондента» [Горшков, Шереги,
1982, с. 92–93].
142
В социологии данный метод применяется с 50-х гг. XX в. В настоящее время он широко
используется при проведении качественных социологических исследований, что определяет
его популярность и функциональность в современной научной методологии. В развитых
странах «гибкие» методы опросов (индивидуальное и групповое интервью) сделались не
просто разновидностью исследовательских методик, но и отраслью, обслуживающей функционирование институтов рынка (маркетинг), институтов демократии (анализ и коррекция
политических имиджей), исследовательских работ в области социологии, социолингвистики
и других дисциплин.
Внедрение в практику этих методов в России необходимо для повышения культуры работы рыночных, политических, образовательных и научных институтов. В России нет многолетней практики массовых опросов, и слабость развития социологической культуры сегодня
очевидна [Геринг, Огородникова, 1999, с. 119]. Рост социологической квалификации языкознания способствует улучшению взаимопонимания между теоретической и исследовательской субкультурами и, как следствие, повышает качество и полезную отдачу исследований.
Итак, специфика объекта нашего исследования предопределяет использование комплекса
описанных методов.
Важнейшее достоинство метода наблюдения заключается в том, что оно осуществляется
одновременно с развитием изучаемых явлений, процессов. Открывается возможность непосредственно воспринимать поведение людей в конкретных условиях и в реальном времени.
Наблюдение позволяет широко и многомерно охватить события, описать взаимодействие
всех его участников [Как провести…, 1990, с. 109].
В нашем случае речь идет о естественном переключении билингвов с одного кода на другой в процессе коммуникации и о получении материала, адекватно отражающего «истинное
положение дел» [Беликов, Крысин, 2001, с. 282], то есть спонтанное, не скованное присутствием наблюдателя речевое поведение индивидов. Мы исследуем динамику отношений, характерных для русского билингвального общества, не как сложившуюся, а как происходящую, формирующуюся, развивающуюся. В этом и заключается новизна проведенного автором исследования по сравнению с осуществленными в этом направлении ранее.
Включенное наблюдение – такой вид, при котором исследователь становится членом наблюдаемой им группы, то есть непосредственно включен в изучаемый социальный процесс,
контактирует, действует совместно с наблюдаемыми. C одной стороны, это позволяет ему
изучать поведение людей изнутри – во всех или во многих ситуациях внутригруппового общения; с другой – избавляет от необходимости объявлять изучаемым индивидам о целях
своих наблюдений и даже, по мере возможности, о том, что такие наблюдения вообще ведутся.
Характер включенности бывает различным: в одних случаях исследователь соблюдает инкогнито и не выделяется среди других членов группы, коллектива; в других – он участвует в
деятельности наблюдаемой группы, не скрывая своих исследовательских целей. В зависимости от специфики ситуации и исследовательских задач строится конкретная система отношений наблюдателя и наблюдаемого [Как провести…, 1990, с. 118]. Мы в своем исследовании
старались соблюдать инкогнито, пока это было возможно. Как только наблюдаемые узнавали
цель исследования, мы переставали принимать во внимание их речь, чтобы не нарушить чистоту полученных результатов.
Основной элемент сходства между методами «фокус-группы» и включенного наблюдения
состоит в том, что оба они дают возможность непосредственно наблюдать процессы социального взаимодействия. Преимущество «фокус-групп» заключается в том, что предмет этих
взаимодействий заранее известен и весь процесс обсуждения сконцентрирован именно на
нем. Иными словами, «фокус-группы» дают гарантированную возможность наблюдать
большое число релевантных взаимодействий за малый период времени. Однако социальное
взаимодействие, то есть управление им, является и главным недостатком «фокус-групп», отдаляющим их от естественного социального общения. В принципе, если есть возможность
наблюдать нужное социальное поведение в естественном виде, то в некоторых случаях
143
включенное наблюдение может быть предпочтительнее, чем «фокус-группы». В связи с этим
мы и пришли к решению не выбирать между этими методами, пытаясь обосновать правильность выбора, а сочетать их.
Включенное наблюдение может быть с успехом использовано в тех случаях, когда существует естественным образом структурированный социальный объект, то есть что-то, непосредственно наблюдаемое. В ходе нашего исследования мы наблюдаем за российским билингвальным обществом, использующим в своей речи кодовое переключение и смешение.
Различия между информацией, полученной в «фокус-группах» и в процессе включенного
наблюдения, не могут быть априорно истолкованы в пользу одного из этих методов. Более
того, если такие расхождения возникают, они сами способны стать очень важным источником информации.
Итак, поскольку методы «фокус-групп» и включенного наблюдения находятся на пересечении интересов исследований социальных взаимодействий, мы говорим об их совместном
применении с целью сравнения результатов. По общему мнению исследователей, «фокусгруппы» лучше приспособлены для изучения установок и знаний, а включенные наблюдения
– для исследования ролей. Таким образом, эффективность использования «фокус-группы»
совместно с методом включенного наблюдения не подлежит сомнению. Это сочетание как
нельзя более полезно для получения глубокой качественной информации при изучении широкого спектра мнений, потребностей, стимулирует новые творческие концепции, позволяет
совершенствовать исследовательские стратегии.
Поскольку многие исследования связаны со сбором и анализом большого объема материала, в социолингвистике исследователи обращаются к методическим приемам, издавна использующимся социологами – устный опрос, анкетирование и интервью, которые подвергаются изменениям в зависимости от специфики социолингвистического анализа. На этапе
сбора информации чаще прибегают к наблюдению и опросам; широко используется и метод
анализа письменных источников. Перечисленные методы находят неодинаковое применение
в различных исследованиях, так как автор стремится по возможности сочетать различные
методические приемы с целью достичь оптимального результата [Беликов, Крысин, 2001, с.
322].
С XIX в. до середины XX в. предпочтение отдавалось либо количественным, либо качественным методам исследования. С 1960-х гг. наблюдается широкое применение комбинирования методов. Соответственно, в современной науке можно говорить об использовании определенной совокупности методов исследования, что и подтверждается исследованием автора. Решающей, на наш взгляд, является правильная постановка задачи. Не менее важна и аккуратность при проведении эксперимента.
Для русского языка конца XX – начала XXI вв., отражающего общественно-политическую
и экономическую ситуацию в России, характерна демократизация речи. Современная языковая действительность отличается большим разнообразием. Изучение явления кодового переключения и смешения в ситуации билингвизма занимает главное место в теории языковых
контактов, развитие которых активизировалось в современном мире, где процессы миграции
населения и национальной мобильности приобрели массовый характер.
Новая коммуникативная ситуация в России и в мировом сообществе заставляет переосмыслить некоторые вопросы. Тщательное изучение русско-английского кодового переключения и смешения – например, разграничение данных явлений от интерференции и заимствований, рассмотрение функций, выполняемых этими явлениями в российском социуме, позволяет прийти к выводу, что это сложное и многогранное явление; оно привлекает внимание специалистов из разных областей и сфер деятельности и требует скрупулезного изучения
при помощи разнообразного спектра методов социолингвистики.
Являясь частью процесса языковой вариативности, изменчивости и отражая контакты между языками и культурами, кодовое переключение представляет собой важный инструмент
для подхода к решению чисто лингвистических, социолингвистических и этнокультурологических проблем. Обобщение и интерпретация результатов анализа функционирования анг144
лийского и русского языков в российском социуме на индивидуальном уровне даст возможность получить картину их использования на уровне коллективном. Более того, сопоставление результатов, полученных в ходе настоящего исследования при помощи методов социолингвистики, с данными о функции русского языка в социуме англоговорящих носителей
поможет смоделировать лингвокультурную специфику обоих сообществ. Этим вопросом мы
планируем заняться в перспективе.
Переход от «монологического» образа языка к другому образу, предполагающему диалогическое взаимодействие, позволяет углубить и конкретизировать понимание между участниками коммуникации. Билингвизм в таком случае выступает как компенсирующая система,
открывающая доступ к более высокому уровню культурно-цивилизационного развития, демонстрирует широкий кругозор автора, его знание иностранного языка. Перспектива развития международных контактов способствует формированию открытого общества, что, несомненно, имеет большое значение в обеспечении социальной стабильности.
В целом, ответы информантов дают богатый материал для рассуждений не только о кодовом переключении, но и о коммуникативном поведении, взглядах, настроении и понимании
процессов глобализации, происходящих в мировом сообществе в начале XXI в. Мы приходим к выводу, что использование социолингвистических экспериментальных методов в сочетании с другими лингвистическими методами позволяет провести полноценное и объективное исследование современной коммуникативной ситуации. Таким образом, не подлежит
сомнению, что национальная специфика концептосферы обусловлена не национальным (русским) языком, а национальной действительностью, формируемой коммуникативной потребностью общества, его вовлеченностью в мировое сообщество, его укладом жизни, менталитетом, тематикой общения и другими фактами.
Считаем необходимым подчеркнуть, что наша позиция совпадает с мнением
В.В. Кабакчи: нам еще предстоит осознать и тщательно изучить все особенности современной коммуникативной ситуации, которая определяется двумя основными моментами: 1) ничто не может заменить народу родной язык, каждый народ стремится его бережно сохранять,
поскольку потеря родного языка означает потерю национальной самобытности;
2) использование английского языка как ведущего средства международного общения становится фактом существования земной цивилизации в обозримом будущем [Кабакчи, 1998, с.
7]. Проблема XXI в. – не просто умение в совершенстве владеть языком мирового общения
во всех сферах его применения, в приложении к родной культуре в частности, а еще и умение передать самобытность родной культуры средствами английского языка и при этом сохранить свою национальную специфику.
Не менее важным результатом проведенного исследования считаем вывод о том, что языковая политика современной России должна быть сосредоточена, с одной стороны, на совершенствовании преподавания в стране иностранных языков (в первую очередь английского, но в то же время, не пренебрегая и другими иностранными языками), а с другой стороны,
на развитии, укреплении и поддержке русского языка за рубежом, что даст возможность вывести на качественно новый уровень великую Россию.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Аврорин, В.А. Проблемы изучения функциональной стороны язык [Текст] / В.А. Аврорин. – Л. : Наука,
1975.
Беликов, В.И. Социолингвистика [Текст]: учебник для вузов / В.И. Беликов, Л.П. Крысин. – М. : Рос. гос.
гуманит. ун-т, 2001.
Буренина, Л.М. Приемы измерения качества билингвистического текста [Текст] / Л.М. Буренина // Методы социолингвистических исследований: сб. науч. трудов. – М., 1995. – С.27–41.
Вайнрайх, У. Одноязычие и многоязычие [Текст] / У. Вайнрайх // Языковые контакты. Новое в лингвистике.
Вып.VI. – М., 1972. – С.25 – 60.
Вишневская, Г.М. Билингвизм и его аспекты [Текст] / Г.М. Вишневская. – Иваново : [б.и.], 1997.
Геринг, А.Г. Скажите, пожалуйста (к вопросу об особенностях метода интервьюирования) [Текст] / А.Г.
Геринг, И.А. Огородникова // Вестник Омского университета. Вып. 4. – 1999. – С.19-122.
145
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
Горшков, М.К. Сопоставительный анализ в изучении динамики общественного мнения [Текст] / Ф.Э. Шереги // Методологические и методические проблемы сравнительного анализа в социологических исследованиях. – М. : Изд-во ИСИ АН СССР. – 1982. – Кн. 1. – С. 91–104.
Дешериев, Ю.Д. Социальная лингвистика [Текст] / Ю.Д. Дешериев. – М. : Наука, 1977.
Кабакчи, В.В. Основы англоязычной межкультурной коммуникации [Текст] : учеб. пособие / В.В. Кабакчи.
– СПб. : РГПУ им. А.И. Герцена, 1998.
Как провести социологическое исследование: В помощь идеологическому активу [Текст] / под ред. М.К.
Горшкова, Ф.Э. Шереги. – Изд. 2-е, доп. – М. : Политиздат, 1990.
Камболов, Т.Т. Языковая ситуация и языковая политика в Северной Осетии: история, современность,
перспективы [Текст] : дис. … д-ра филол. наук / Т.Т. Камболов. – Владикавказ, 2002.
Крысин, Л.П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни [Текст] / Л.П. Крысин //
Русский язык конца XX столетия (1985–1995). – Изд. 2-е. – М. : «Языки русской культуры», 2000. – С. 142–
161.
Лабов, У. Исследование языка в его социальном контексте [Текст] / У. Лабов // Новое в лингвистике: Социолингвистика. Вып. VII. – М. : Прогресс, 1975. – С.96–181.
Маслова, В.А. Современные направления в лингвистике [Текст] / В.А. Маслова. – М. : Издат. центр «Академия», 2008.
Мыркин, В.Я. В какой мере язык (языковая система) является отражением действительности [Текст] / В.Я.
Мыркин // Вопросы языкознания. – 1986. – №3. – С. 54–61.
Crystal, D. English as a global language [Text] / D. Crystal. – Cambridge : Cambridge University Press, 1997.
Stephens, M. Raising Children Bilingually Seminar [Text] / M. Stephens // Bilingual Japan. Bimonthly Newsletter
of the JALT Special Interest Group on Bilingualism. September/October 2004. – Vol.13. – No.5. – P.18
Wei, L. Dimensions of bilingualism [Text] / L. Wei // The Bilingualism Reader /ed. by Li Wei. – Routledge : New
York, 2000. – Pp. 3–25.
УДК 809.423-3
ББК Ш164.2-33
Т.Б. Тагарова
ФУНКЦИИ ОТРИЦАТЕЛЬНО-ОЦЕНОЧНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ
В ЯЗЫКЕ БУРЯТСКИХ КОМЕДИЙ
Объектом исследования являются фразеологические единицы, функционирующие в языке
бурятских комедий. Описываются такие основные функции ФЕ: психологическая характеристика персонажей, выражение эмоционально-оценочного отношения к действиям, другим
героям, передача национального колорита.
Ключевые слова: отрицательно-оценочные фразеологические единицы; речевая характеристика; психологическое состояние; эмоционально-экспрессивное отношение
T.B. Tagarova
FUNCTIONS OF PHRASEOLOGICAL UNITS OF NEGATIVE EVALUATION
IN LANGUAGE OF BURYAT COMEDIES
The article describes the semantic and stylistic peculiarities of Buryat conversational phraseological units in comedies.
One of the key functions of conversational phraseology is to express an assessment to the fragments of surrounding world, to other heroes. The presented phraseological units make the belleslettres context more expressive and national colored, and they are used for psychological and
speech characteristics of the characters.
Key words: phraseological units of negative evaluation; psychological; speech characteristics;
expressive assessment
Интерес к особенностям функционирования лексико-фразеологических единиц бурятского языка значительно возрос в последние годы. Так, стилистический аспект лексики бурят146
ской художественной литературы исследуется Д. Д. Санжиной (2000, 2007), в сопоставительно-типологическом плане рассматривалась фразеология бурятского и русского языков Д.
Л. Шагдаровой (2003), фразеологической стилистике посвящены работы Т. Б. Тагаровой
(2002, 2006, 2008). Основы изучения бурятской фразеологии были положены Т. А. Бертагаевым (1949), Л. Д. Шагдаровым (1974), Ц-Д. Б. Будаевым (1964, 1970), Ш-Н. Р. Цыденжаповым (1978, 1989, 1990, 1992).
Тем не менее нужно отметить неисчерпаемость проблем фразеологии бурятского языка
во всех аспектах и недостаточную изученность языка бурятской драматургии.
В данной работе мы делаем попытку рассмотреть фразеологический состав комедийных
пьес известных бурятских писателей-драматургов Н. Балдано, Ц. Шагжина, Д. Батожабая, БМ. Пурбуева в коммуникативном и стилистическом аспекте, определить функции фразеологических единиц (ФЕ) в данном жанре.
Известный бурятский ученый, литературовед В. Ц. Найдаков писал: «…В драматургии
язык героев является главным средством раскрытия характеров, что персонажи пьесы должны выявить все свои индивидуальные особенности сами, как бы без участия автора. В его
распоряжении находится только язык действующих лиц, то, что они говорят, и поступки их»
[Найдаков, 1964, с. 97].
Таким образом, пьеса требует, чтобы каждая действующая в нем единица характеризовалась и словом, и делом самосильно, без подсказывания со стороны автора. Характер употребления языковых средств в драматургии связан с тем, что объем пьесы, состоящей из нескольких актов или действий, строго ограничен. Специфика этого жанра заключается в том,
что он строится на диалогах и монологах, которые являются здесь по основной своей функции не сообщениями, а действиями. Драматург дает максимально выразительную и предельно насыщенную картину речевого поведения человека в изображаемой ситуации, раскрывает
четко сформировавшиеся душевные движения.
Автор изображает такие моменты, когда действующие лица находятся в состоянии
взволнованности, ожидания, тревоги. То, что диалог чаще всего сводится к перебранкам, состязаниям в остроумии, предельно сближает язык данного жанра с устной разговорной речью. Богатство интонаций разговорного языка, простая структура предложений, вопросноответная форма, обилие восклицательных предложений, экспрессивность, предельная речевая насыщенность – основные черты исследуемого жанра – комедии. Наряду с такими художественно-изобразительными средствами языка, как сравнения, метафоры, афористические
суждения, сентенции в пьесах широко используются ФЕ, которые украшают речь, придают
выразительность и способны в равной мере задевать за живое. ФЕ является одним из основных способов образного и точного выражения мысли в краткой и простой форме.
Отбор ФЕ был обусловлен тем, что мы разделяем теоретические положения ученых В. В.
Виноградова, Ю. Ю. Авалиани, В. Л. Архангельского, С. Г. Гаврина, М. М. Копыленко, Р. Н.
Попова, Н. М. Шанского, Ц.-Д. Б. Будаева и др., благодаря работам которых утвердилось
«широкое» понимание фразеологии в настоящее время.
Известно, что субъект речи в момент общения интерпретирует ситуацию и порождает
смысл, в том числе посредством ФЕ, через призму своей ментальности, своего социального и
культурного знания. В результате данной интерпретации формируется оценочное содержание ФЕ, т.е. оценка информации с позиции ценностной картины мира, эмотивно-оценочная
информация ФЕ и ее культурная интерпретация находятся в прямой зависимости от культурно-языковой компетенции общающихся.
Наблюдения показывают, что в языке комедий преобладают ФЕ с ярко выраженной эмоциональной оценочностью, что связано с интенсивностью речевого действия драматических
произведений, с тем, что герои должны дать нравственную, психологическую характеристику как самим себе, так и другим персонажам, действиям.
При реализации коммуникативных отношений эмоционально-экспрессивная характеристика, выраженная определенными ФЕ, может содержать отрицательную и положительную
оценку. В бурятском языке количество отрицательно-оценочных ФЕ, как правило, больше,
147
чем положительно-оценочных. Они выражают презрительное, пренебрежительное, уничижительное, грубо-фамильярное, порицательное, ироничное и другие отрицательнооценочные отношения.
Важным авторским приемом является передача собственной психологической характеристики самим героем.
ФЕ способствуют более яркой передаче развития характера главного героя, который в
ходе развития событий начинает задумываться над своей жизнью. Так, в начале действия он
говорит: Халаг даа, залуу наһамни хүл дороһоомни урдаад лэ уһан шэнгеэр арилжа байна
(Батожабай, 92). –Увы, молодость моя, как вода текущая, из-под ног моих уходит.
Его невеселое настроение передают также ФЕ в его же репликах: уһаа уруудаһан Урбаан
(Батожабай, 94). ≈ Урбан, у которого все наперекосяк; Улхата хүгшэндэ һалаабша табижа
үһэндөө гал аһаанхаар… (Батожабай, 94). – Чем бабушке Улхата показывать кукиш и на голове огонь разжечь... Об отношении к себе окружающих герой говорит: Годон бэе намайе
талхижал… (Батожабай, 113). –…донимают меня, одинокого бобыля.
В конце драматического действия к нему приходит осознание чувства собственного достоинства, самодостаточности, его высказывание наполнено самоутверждением: Эри мохоотойшье һаа, хутага үзүүртэй юм (Батожабай, 127). – Хоть лезвие тупое, нож с острием.
…Мяханай адаг уушхан бэшэб! (Там же). – Я не самый худший!
В уста персонажа этой же пьесы Дулмы, также непутевой героини, по мнению окружающих, вкладываются такие ФЕ, которые помогают более точно передать ее характер. Она
внимательна: Зон наада харадаг болошоо (Батожабай, 99). – Люди стали смеяться надо мной;
критикует пьяницу: …мүрөө олоо һаа, халамгай! (Батожабай, 111) (отметим явление эллипсиса в ФЕ ама халамгай под хмельком) – вечно пьяный! Она много и тяжело трудится: …
үргөөрөө газар шудархаһаа наана ябагшаб (Батожабай, 116) – букв. чуть ли челюстями не
задеваю землю (до упаду работаю). У нее острый язык, прямой характер, так она в лицо высказывается тем, кто живет за счет других: … үхэрэй уусада шаагдаһан гуурнууд… (Батожабай, 117). – Кровососы; Юун болотороо минии хойноһоо ороо хүмши? Аржагархан лэ справка асараад амышни таглахал байхаб! (Батожабай, 118). – Что ты так придираешься ко мне?
Принесу все, какие есть справки, заткну тебе рот!; в адрес сплетников, пустословов находит
яркие образные ФЕ:… үргөө бүлюудээшэд! (Батожабай, 118) ≈ лясы точите!; … хоёр нюуртай болоһон таанад: хобоор хоолложо, хороор бөөлжэжэ ябана гүт? (Батожабай, 120) вы
двуличны: сплетнями питаетесь, яд изрыгаете; Тахяа гошхорходоо үндэгэ гаргагша, ши …
үбсүүгээ шааһан аад…(Батожабай, 121). – Как курица снесет яйцо, кудахчет, так и ты в
грудь себя бил, а толку…; сарбуу шүүрээ … (Батожабай, 124) – букв. за кисть хватал, захотел
большего. Героине присуща самоирония, принимая жизненно важное решение, она говорит:
Шархи паараа олоо…, би Урбаанда гарахамни (Батожабай, 124). ≈ … мы пара сапог, я замуж
за Урбана выйду и т.д.
Заголовок комедии драматурга Н. Балдано «Нюутар нюргаар дуулдаха» (1954) указывает
на содержание произведения: главный герой, для которого характерны нечестность, непорядочность, рвачество, сам попадается в силки хитроумного пройдохи (Алимбурова). Он вынужден отдать ему и деньги, и товар, чтобы скрыть хищение от ревизора. Логично и традиционно заголовок, представляющий собой ФЕ, завершает пьесу: Нюутар нюргаар, хабшатар хабһаар гэжэ энэ болоо!.. – букв. скрывал, спиной, зажимал, но ребром (вылезло). ≈
Шила в мешке не утаишь – так и вышло!
Саморазоблачению сатирического персонажа Шоноева в комедии способствуют грубофамильярные ФЕ шүдхэр абаг! – Черт возьми!; хорондо хорон – на зло злом; хэлээ хата –
пусть язык твой отсохнет; үхөөгүй байгаад хуурсагта дэмы бү оро – не лезь в гроб, пока не
умер и т.д. ФЕ: отражают его малоприятный образ, жизненные устои: мууда хүгтэй – злорадный; хара муусаар – злобно, обидно; хоро үһөөгөө абаха – отомстить; нюдаргаа табиха –
пустить кулаки в ход; хэлэнэй ута толгой оройдог – букв. длинный язык запутает голову
(опущена вторая половина ФЕ хормойн ута хүл орёохо – длинный подол ноги запутает) ≈
язык мой враг мой; долоон шулуу долёожо долорһон тоймог – букв. облизав семь камней +
148
долорхо: 1) ободраться, оцарапаться; 2) перен. приобретать жизненный опыт [Черемисов,
1973, с. 195], долорһон амитан ≈ стреляный воробей, тоймог – 1) комолый, безрогий; 2) обритый; 3) бран. харуу тоймог! черт жадный! [Там же. С. 425]; шорын үзүүр долёожо – букв.
облизать острие вертела ≈ хлебнуть горя и невзгод, где шоро I 1) несчастье, беда; 2) судьба,
доля, рок. II вертел [Черемисов, 1973, с. 730] и т.д.
В комедии «Залинта аадар» жулик, воришка Санжа притворяется психически нездоровым: …толгоймнай хүдэлдэшоо. Эндэхи шүрэбүүдынь һуладашоо! (Батожабай, 136). – Старая голова тронулась. Шурупы-то ослабли!; соображает про себя осторожно: …Һэр-мэрхэн,
ябаган хоб ябажа захалаа ха юм (Батожабай, 137) – …сплетни-то начались потихоньку;
строит планы хищения: Хүн зоной хүлэй замхаһан хойно … (Батожабай, 161). – После того,
как народ перестанет ходить… и т.д.
Резковатый, прямолинейный характер персонажа этой же пьесы, Далая, также передаются посредством ФЕ: …һорһон малгай үмдэхүүлхэеэ һанаа гүш! (Батожабай, 136) – … хочешь
мне подольстить! Букв. надеть шапку из зимней непрочной шерсти косули – слишком тривиальная лесть; … Тэрэнэйшни хамар аршажархихаб! (Батожабай, 144). – Я ему нос утру! …
Тэнэгэй тэнэг! тэхын мухар һүүл болоо хаш даа! (Батожабай, 148). – Глупец из глупцов!
Стал куцым хвостом козла! и т.д.
Более спокойный нрав, впечатлительность, чувствительность характерны для Дамдина.
Так, он занимается самокопанием: …Би, хүдөөгэй шархи… (Батожабай, 143). – …Я, деревенский лапоть…; способен к глубоким чувствам: Зүрхэмни халуухан, сэдьхэлни дүүрэн…! (Батожабай, 148). – Сердце мое горячее, душа моя полна!; его раздражает лицемер Санжа: …Ши
эндэ һүүлээ бү шарбал даа! (Батожабай, 163). – …Ты здесь не виляй хвостом!; нетерпим к
лживости, лицемерию: билдагууша нюур, худалша үргэн …! (Батожабай, 164) и т.д.
Прописные истины, нравоучительные сентенции изрекаются с повелительной, пренебрежительной интонацией самодовольным начальником: …Альганай шэнээхэн статьяһаа
үмдэнэйнгөө түрии шэшэрүүлхэеэ болиһон эрэ… (Батожабай, 137). – …Мужчина, переставший трястись до дрожи штанин из-за статейки с ладошку…; … Хамар дээрэ гаража байһан
хадьха (Батожабай, 153). – Чирей на носу ≈ шишка на ровном месте; … толгойгоо шабар руу
гударжа… (Батожабай, 154). – … свою голову в грязь суешь?; Үргөө хабиржа байна гүт!
(Батожабай, 158). – Скрежещете челюстями!; Эрхыгээрээ дайрахадамни эм боложо, долёобороороо дайрахадамни дом боложо эдэгэдэг юм! (Батожабай, 160). – Когда я касаюсь
большим пальцем, становится лекарством, указательный палец мой лечит! Отметим, что
здесь имеет место распространение ФЕ (начальная форма – эрхыдээ эмтэй, долёобортоо
домтой эмшэн) и т.д.
Наблюдается разное осмысление семантики ФЕ в зависимости от социальнопсихологического облика персонажей. Так, отрицательные персонажи комедий высказываются порицательно о положительных героях. ФЕ речи героев помогают охарактеризовать
чванство, высокомерие богачей-ноёнов в пьесе Ц. Шагжина «Будамшуу». Им свойственны
нравоучения: …Яарахадаа даараха гэдэг юм, яараха хэрэггүй, түргэн түүхэй гэдэг юм
түргэдэхэ хэрэггүй (Шагжин, 55). – …Поспешишь – замерзнешь, не нужно торопиться, скорое – сырое говорят, ускоряться не надо (русское соответствие – поспешишь – людей насмешишь); презрение к простым людям: Тэрэ үйлэ заяагаа буруутаһан, үлзы хутагаа
доройтоһон, буруу адуулжа бужуутаһан Будамшуу…(Там же). – Тот Будамшу, запаршивевший пастух телят, счастье, удача которого в упадке, а судьба отвернулась; Зай, ши,
үжэнхэй бэе, үмхирһэн түгсүүл… (Шагжин, 58). – Ну, ты, загнившее тело, трухлявый
пень…; …яагаа ала салдан, ама бардам юм (Шагжин, 61). – …ишь голый, а хвастливый и
т.д.
Один персонаж может быть охарактеризован другим также при помощи ФЕ: …Муухай,
һалихай һамуу, һалхитай хиитэй, түрбэлгүй һарьһан, һарьһа эрбээхэй шэнги һүниин
эрбэгэнүүр, хамаг хормойдоо дүүрэн һалхи хии хабшуулһан үхин…! (Пурбуев, 111). –
…безобразно легкомысленной, ветреной, пустой, порхающей, словно ночная бабочка, с юбкой, подбитой ветром, девки… (перевод наш – Т. Т.). Или Һүүдэрээ хараад – һүхэ барижа,
149
хүлөө хараад – һоёогоо харуулжа байһан хүндэ…(Батожабай, 114). – … Хватается за топор
при виде собственной тени, показывает клыки при виде собственных ног… . Нельзя полностью отрицать субъективной окраски данных высказываний, проникнутых пренебрежительной интонацией, презрением.
Или в комедии «Залинта аадар» Санжа охарактеризован при помощи ФЕ так: Хара мэхэшэн! Долоон уулын саагур тонил! (Батожабай, 162). – Обманщик! Уматывай за семь гор!;
балшыса баригдаһан хуурмаг бэе (Батожабай, 162). – пойман с поличным коварный тип;
хүндэеэ буурахадаа… – уважение исчерпал; булхайшни булуугаараа гарашабал даа! (Батожабай, 164). ≈ жульничество из угла вылезло!
Гротескная картина вырисовывается в характеристике одного героя, звучащей из уст другого: – …холхоногоо үтэшэһэн халуунай хуса шэнги уухиргажа, дүнгеэршоод хургаараа хамараа ухашалжа һууна гээшэбши? (Пурбуев, 77). – А ты чего пыхтишь, как зачервивевший в
жару баран, сидишь, отупев, пальцем в носу ковыряешь?
Эмоциональные отношения разнохарактерных субъектов к изображаемым событиям предопределяют и необходимость употребления разнообразных междометных ФЕ. Как известно, междометия – характерная принадлежность устной речи и используются в речи персонажей, обозначая различные чувства и переживания, передавая психологическое состояние
персонажей.
Вклинивая в реплики персонажей дополнительные междометные выражения, авторы доводят диалогическую речь до высокого экспрессивно-эмоционального напряжения. Так, А.
Г. Ломов пишет: «Все эпентетические междометные ФЕ, составляющие главным образом
разряд разговорных выражений, нагнетают до предела разговорно-стилистическую окраску
реплик» [Ломов, 1982, с. 30].
В первую очередь большинство междометных ФЕ служит средством выражения эмоций
и экспрессии собеседника в процессе передачи им своей мысли и своего отношения. Например, тархяа хөөдэг – букв. пусть голову покроет сажей ≈ черт с ним! Бурхан хараг! – Бог видит! Нохой халхай! ≈ Черт побери! Тархим таһараг! – Пусть голова моя оторвется! ...Халам
халаг! «Нобшо гэргэнэй ноохой барагдахагуй». Хара элеэсэй ≈ Увы мне, увы! У неряшливой
бабы беспорядку нет конца. Черт возьми! (Пурбуев, 222) и т.д.
Бранные выражения, восходящие к заклинанию, являются по своей стилистической окраске просторечными.
ФЕ междометного характера после собственно междометий, произносимых с восклицательной интонацией, добавляют усиление экспрессии и эмоции речи собеседников: Ай, заяан
халхала! – Защити, судьба! ... Ээ-э! Υйлөө харла ≈ Будь проклят! (Пурбуев, 201) и т.д. Сочетание семантики и экспрессивных свойств грубо-фамильярной фразеологии делает многие
такие ФЕ важным средством эмоциональной разрядки говорящих.
Экспрессивные ФЕ бранного характера Хара ороолон! ≈ Злой оборотень! Хара муухай
үхэдэл! ≈ Упырь чертов! созданы на основе образов мифических существ – символов зла.
Отрицательная оценочность, экспрессия ФЕ Хара хаатаршан! – Каторжанин проклятый!
Уһан тархи! ≈ Голова садовая! Пьяница! Духаа хатамар! – Букв. засохший с затылка ≈ Старый пень! Түүхэй хүхэ зоболго! ≈ Сырая тощая падаль! и т.д. проистекает из устоявшегося в
обществе неприятия явлений, нарушающих общепринятые нормы поведения, морали, из образов, ассоциирующихся с несчастьем, гибелью, с опасностью для жизни.
Для усиления эмоционально-экспрессивной окраски авторами используются такие способы трансформации ФЕ, как контаминация: долоон шулуу долёожо долорһон тоймог; эллиптирование: халамгай; түргэн түүхэй и т.д.; распространение: үбгэн толгоймнай
хүдэлдэшоо, бранные ФЕ могут сопровождаться определениями: …Сиибыһэн хүхэ үлэгшэн
(Шагжин, 10). – Сивая сука; Пиглайһан хара үлэгшэн! (Шагжин, 27). – Толстая черная сука!;
һабшыһан хүхэ үлэгшэн (Пурбуев, 57). – Иссякшая сука и т.д. Здесь ФЕ грубо-фамильярного
характера вкладываются в уста отрицательных героев пьесы «Будамшуу» Хорнии и Пиглай.
Нельзя не отметить такую важную функцию ФЕ, как создание комического эффекта.
Здесь значим прием гротеска, осуществляемого посредством яркой образности ФЕ. Это пре150
увеличение какого-либо качества: үмдэнэйнгөө түрии шэшэрүүлхэ; буруу адуулжа
бужуутаһан; һүүдэрээ хараад – һүхэ барижа, хүлөө хараад – һоёогоо харуулжа байһан.
Эффект комического достигается за счет необычного сравнения: тэхын мухар һүүл; хүдөөгэй
шархи; хамар дээрэ гаража байһан хадьха; холхоногоо үтэшэһэн халуунай хуса шэнги уухиргажа, дүнгеэршоод хургаараа хамараа ухашалжа…;…мяханай адаг уушхан; үхэрэй уусада
шаагдаһан гуурнууд и т.д.; а также за счет соотнесения персонажа с чем-нибудь несбыточным, нереальным: үһэндөө гал аһааха; хобоор хоолложо, хороор бөөлжэхэ; шархи паараа
олоо и т.д.
Думается, в коммуникативном плане интересно то, что нравственно-психологическая характеристика персонажей дается ФЕ со структурой словосочетания, которые выполняют определенные синтаксические функции в составе предложений, являются синтагмами, речевыми отрезками. Так, ФЕ бытуют в роли подлежащего: үхэрэй уусада шаагдаһан гуурнууд;
үргөө бүлюудээшэд; долоон шулуу долёожо долорһон тоймог; тэнэгэй тэнэг; хүдөөгэй шархи; билдагууша нюур, худалша үргэн и т.д.; в функции сказуемого: сарбуу шүүрээ; һорһон
малгай үмдэхүүлээ; хобоор хоолложо, хороор бөөлжэжэ ябана; хоро үһөөгөө абаха; ала
салдан, ама бардам; һүүлээ шарбаха; тэхын мухар һүүл болохо; яһан дээрэ буулгаба и т.д.; в
функции обстоятельства: хүл дороһоо урдаһан уһан шэнги; шорын үзүүр долёожо; үһэндөө
гал аһаанхаар; хара муусаар; долоон уулын саагуур; толгойгоо шабар руу гударжа и т.д.; в
функции определения: хормойдоо һалхи хии хабшуулһан; хониндо ороһон шоно шэнги; ама
халамгай; уһаа уруудаһан; балшыса баригдаһан; хоёр нюуртай; мууда хүгтэй; дайратай
морин шэнги; нюуртаа үһэтэй; альганай шэнээн; һүүдэрээ хараад, һүхэ барижа, хүлөө хараад һоёогоо харуулжа байһан и т.д.
Функционирование ФЕ в речи показывает, что наиболее фразеоактивен глагол, который
в форме причастия и деепричастия выступает в качестве рахзных членов предложения: сказуемого, обстоятельства и определения. Этим обусловливается и высокая частотность ФЕ в
снтаксической функции сказуемого, обстоятельства и определения. ФЕ в функции дополнения отсутствуют, что, возможно, объясняется стремлением к лаконичности.
Не являются членами предложения ФЕ-междометия, ФЕ-вводные слова: үжэнхэй бэе,
үмхирһэн түгсүүл; бэлсыһэн хара яндуул! Хара хаатаршан! Уһан тархи! Духаа хатамар!
Манхайһан ороолон! хорондо хорон; газар дуулаг, гахай шагнаг и т.д.
Выделяются ФЕ со структурой предложения: хэлээ хата; үхөөгүй байгаад, хуурсагта
дэмы бү оро; хэлэнэй ута толгойгоо оройдог; толгоймнай хүдэлдэшоо; боро гэртээ богдо,
хара гэртээ хаан; хамар аршажархихаб; яарахада даараха; булхай булуугаараа гарашабал и
т.д. Среди данных ФЕ преобладают обобщенно-личные предложения, что отвечает природе
фразеологических выражений, обладающих абстрактным, обобщенным характером. ФЕ со
структурой предложения меньше, чем со структурой словосочетания.
Национальное своеобразие демонстрируют ФЕ с компонентами, отражающими кочевой
образ жизни бурят: годон бэе; үхэрэй уусада шаагдаһан гуурнууд; дайратай морин шэнги
дальдардаг; нюутар нюргаар, хабшатар хабһаар; һорһон малгай үмдэхүүлхэ; хүбхэн хθθмэй
болотор үльтихэ; түүхэй хүхэ зоболго; нохойн годон и т.д.; с компонентами, отражающими
религиозные воззрения: Маха Гала бурханай нюдэ руу хургаа хэбэлни дээрэ! – Лучше в глаз
бога Махакалы пальцем ткнуть! (имя буддийского божества), Богдо уула гэршэ! – Гора Богдо
свидетель! (буддийский термин – святейший, верховный); долоон шулуу долёожо долорһон
тоймог от ФЕ халуун шулуу долёохо букв. горячий камень лизать – действия шамана при исполнении обряда. Фразеологическое значение ≈ пройти огонь и воду. Также происхождение
ФЕ хара ороолон! хара муухай үхэдэл! Үйлθθ харлажа, үлзыгθθ буруутаһан амиды шолмос и
т.д. связано с религией.
Рассмотренные примерыи ФЕ раскрывают художественные и сатирические образы, в которых находят выражение эмоции, переживания, аффекты, ощущения, волеизъявления персонажей, отношения к особенности собеседнику и к различным ситуациям.
Наряду с усилением изобразительности изложения, ФЕ выполняют стандартизирующую
функцию, выступая как готовые речевые образцы, как постоянное «рабочее средство» дра151
матурга для создания пьесы. В то же время авторы прибегают к различным способам трансформации ФЕ: эллиптирование, распространение и т.д. Высокая частотность глагольных ФЕ
в комедиях характерна для фразеологического фонда бурятского языка.
При этом употребление ФЕ зависит от жанровых особенностей пьес. В сатирической пьесе фразеологический состав в большей мере тяготеет к устной разговорной речи в противовес героическим и производственным пьесам с их книжными ФЕ. В тексте комедий особенно
ярко, выпукло выступают ФЕ разговорного пласта, у которых наиболее сильный коннотативный потенциал, ибо они усиливают прагматическую направленность текста, раскрывают
психологическое состояние персонажей, развитие их характеров, являясь средством выражения иронической характеристики человека, отношения к нему, к каким-либо действиям. ФЕ
бурятского языка являются одним из главных средств создания комического эффекта и выражения национальной специфики.
Библиографический список
1.
2.
3.
Буряад-ород словарь. [Текст] / сост. К.М. Черемисов. – М. : Советская энциклопедия, 1973.
Ломов, А. Г. Фразеология в рукописях А. Н. Островского (1 часть). [Текст] / А. Г. Ломов. – Самарканд :
СамГУ, 1982.
Найдаков, В. Ц. Народ, время, писатель. [Текст] / В. Ц. Найдаков. – Улан-Удэ: Бурятское книжное изд-во,
1964.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
Балдано, Н. Г. Энхэ-Булад баатар. Зүжэгүүд [Текст] / Н. Г. Балдано. – Улаан-Υдэ : Буряадай номой хэблэл,
1982.
Батожабай, Д. Б. Зүжэгүүд [Текст] / Д. Б. Батожабай. – Улаан-Үдэ : Буряадай номой хэблэл, 1981.
Мүнөөдэр сценэ дээрэ. Зүжэгүүд [Текст]. – Улан-Удэ: Буряадай номой хэблэл, 1984.
Нэгэ акттай пьесэнүүд [Текст]. – Улан-Удэ : Буряадай номой хэблэл, 1954.
Пурбуев, Б. П. Эрьехэ наран… [Текст] / Б. П. Пурбуев. – Агинское : Издат. дом «Агын үнэн», 2003.
Шагжин, Ц. Пьесы. Будамшуу… [Текст] / Ц. Шагжин. – Улаан-Υдэ : Буряадай номой хэблэл, 1965.
Бертагаев, Т. А. Об устойчивых фразеологических выражениях. На материалах современного бурятмонгольского языка [Текст] / Т. А. Бертагаев // Тр. / НИИКиЭ БМАССР. – 1949. – Вып. II. – С. 64–119.
Будаев, Ц. Б. Тогтомол холбоо үгэнүүд тухай // Байкал. – 1964. – № 5.
Будаев, Ц. Б. Фразеология бурятского языка [Текст] / Ц. Б. Будаев. – Улан-Удэ : БИОН РФ СО АН СССР ;
Бурятск. кн. изд-во, 1970.
Бурятско-русский фразеологический словарь / сост. Ш. Р. Цыденжапов [Текст]. – Улан-Удэ : Закаменск.
типограф. Мин-ва печати и массовой информ. Бурятской ССР, 1992.
Цыденжапов, Ш-Н. Р. Влияние русской фразеологии на развитие фразеологической системы бурятского
языка [Текст] / Ш-Н. Р. Цыденжапов // Взаимовлияние языков в Бурятии : сб. статей. – Улан-Удэ, 1978. – С.
76–79.
Цыденжапов, Ш-Н. Р. Фразеология романа Х. Намсараева «На утренней заре»: опыт исследования и словарь [Текст] / Ш-Н. Р.Цыденжапов. – Улан-Удэ : Изд-во БФ НИИ национальных школ МНО РСФСР, 1989.
Цыденжапов, Ш-Н. Р. Фразеологизмы старописьменного монгольского языка [Текст] / Ш-Н. Р. Цыденжапов. – Улан-Удэ : Бурятск. кн. изд-во, 1990.
Шагдарова, Д. Л. Сопоставительно-типологическое исследование лексико-фразеологических систем бурятского и русского языков на материале переводов и двуязычных словарей [Текст] / Д. Л. Шагдарова. – УланУдэ : Бурятск. кн. изд-во, 2003.
УДК 81
ББК 81.432.1
Т.98
152
Т.В. Тюрнева
О СУЩНОСТИ ПОНЯТИЯ И КОНЦЕПТА ‘EDUCATION’ В ЭПОХУ АНГЛИЙСКОГО
РЕНЕССАНСА
В статье проводится исследование образовательной системы эпохи английского Ренессанса. Рассматриваются концепт EDUCATION и понятие «education». Устанавливается,
что понятие обладает рядом непреходящих, то есть константных признаков, которые
возможно выделить в диахроническом разрезе научных эпистем, выдвинутых М. Фуко. Показывается, что концепт организует дискурс различий и подвергается некоторым изменениям в свете различных времен культуры.
Ключевые слова: концепт; понятие; время культуры; тождественность; непреходящий
признак
T.V. Tyurneva
ABOUT THE ESSENCE OF THE NOTION AND THE CONCEPT ‘EDUCATION’
AT THE TIME OF ENGLISH RENAISSANCE
Concept and notion have been considered for a long time as identical with each other. However,
that can be challenged in the context of the theory of identity. The notion is supposed to have a
number of transient characteristics, which is the main distinguishing feature of notion. These transient signs remain permanent across different cultural contexts and can be revealed from the angle
of diachronical periodization proposed by M.Foucault. The concept, in its turn, organizes the discourse of differences. The focus is on both the notion and the concept ‘education’ as originated at
the time of the English Renaissance.
Key words: concept; notion; cultural context; identity; transient characteristic
На современном этапе развития научной мысли исследователи часто сталкиваются с проблемой использования таких терминов, как понятие и концепт. Часть научного сообщества
их отождествляет, приписывая им в равной степени одинаковые признаки, функции и определения; другие же ученые эти термины разводят, стремясь дифференцировать и доказать их
различие.
Для начала необходимо обратиться к ряду довольно часто цитируемых авторов, чьи определения лежат в основе многих исследовательских работ, но при этом концепт в их интерпретации определяется с помощью метафоры. Концепт – «это некая потенция значения»
[Лихачев, 1993, с. 6], «смысловой квант бытия» [Ляпин, 1997], «сгусток культуры» [Степанов, 2004, с. 43] и т.д. Как видно из вышеперечисленных определений, единого мнения по
поводу концепта и его сущности нет.
Часто концепт приравнивают к понятию: «концепт восходит к лат. conceptus, что обозначает понятие, мысль, смысловое значение имени (знака)» [СЭС, 1988, c. 625], «…многие (в
том числе современные) исследователи не заметили введения нового термина для обозначения смысла высказывания, потому в большинстве философских словарей и энциклопедий
концепт отождествляется с понятием…» [Неретина, 1999]. В этой связи Ю.С. Степанов заметил следующее: «Концепт – явление того же порядка, что и понятие. По своей форме в русском языке слова концепт и понятие одинаковы: концепт является калькой с латинского conceptus “понятие”, от глагола “зачинать”, т.е. значить буквально «понятие, зачатие» и в научном языке эти два слова также иногда выступают как синонимы, одно вместо другого» [Степанов, 2006].
Самым обоснованным и правильным представляется разрешение вопроса через призму
логики и ее теорий. Если исходить из того, что отождествление понятия и концепта – явление зачастую необоснованное, целесообразно определить, что есть тождество и как оно про153
является на языковом уровне. По теории Г.Д. Воскобойника [Воскобойник, 2004], тождество
следует изучать в диахроническом аспекте от Аристотеля до Б.Рассела. Согласно первому,
тождество противопоставляется в двух формах, где первая форма определяется как «единство бытия вещей числом более чем одна», вторая форма определяется как «тождество одной
вещи, когда ее рассматривают как нечто большее, чем одна, например, когда о ней говорят,
что она тождественна сама себе, ибо в этом случае ее рассматривают как две» [Аристотель,
http://www.koob.ru/aristotel/metaphysics]. Далее изучением тождества занимались средневековые мыслители, такие, как П. Абеляр, немецкий философ И. Кант, в дальнейшем эту теорию
развивал Б. Рассел, который пришел к тому, что «станет невозможным счет, ведь если А и В
неразличимы, мы даем им одно и то же имя» [Рассел, 1999, с. 142].
Как отмечает Г.Д. Воскобойник: «Ключом к выводу становится выдвижение Б. Расселом
имени в качестве показателя тождества. Действительно, у неразличимых не может быть разных имен, или, в позитивной форме определения, тождественное имеет одно имя» [Воскобойник, 2004]. Если условно принять концепт и понятие за К и П, а также не придавать анализу возможное наличие метафоры в условии их тождества, то мы получим, что К есть П.
Концепт и понятие не являются именами собственными, соответственно, они не могут
быть жесткими десигнаторами. Если имена – жесткие десигнаторы, то вопроса о необходимости тождества между ними не будет, так как К и П будут жестко обозначать определенное
лицо, и тогда в любом возможном мире и К, и П будут относиться к этому самому лицу и ни
к чему другому, и не будет таких ситуаций, где К не было бы П [Крипке, 1982].
Объекты нашего исследования не относятся к классу имен собственных: тем самым открывается вопрос о неправомерном отождествлении. Если К это П, а П это К, то, следовательно, их тождество можно проверить простым сложением, определяя сумму членов определенной последовательности. Допустим, мы определим сумму следующей цепочки:
К+П+С+З, естественно, единственно логичным результатом будет число четыре, но здесь
упускается из вида одна немаловажная деталь, описанная Б. Расселом. Если К и П тождественны, то они являются одним и тем же, соответственно, сумма будет три, а не четыре, что
также подтверждает постулат о едином наименовании имен, тождественных друг другу.
Фактически на такую же логику опирается Ю.Д. Апресян в выводе правила зачеркивания сем
[Апресян, 1996]
Далее, если обратиться к выводу о том, что тождественное имеет одно имя, то К и П вообще не могут быть тождественны, так как у них разная номинация в языке. У тождественных объектов должны быть одинаковые признаки, структура и функции, что изначально
противоречит современному представлению о концепте и понятии, так как многие исследователи постепенно приходят к тому, что разграничение этих терминов ведет не к усложнению понятийного аппарата, а к различению явлений и их отличительных свойств.
Каждому телесному образованию свойственна своя, только ему присущая, степень жизненной силы. С этим убеждением тесно связано одно из центральных положений метафизики Лейбница – положение о бесконечном многообразии субстанций, о сугубой индивидуальности каждой монады. Названное положение лейбницевской метафизики представляет собой
онтологическую проекцию закона тождества, который называется теперь законом тождества
неразличимых (lex identitatis indiscernibilium). Согласно этому принципу, не может быть двух
вещей, даже двух капель воды, в точности похожих друг на друга. А если такое иногда и
случается, то, значит, перед нами та же самая вещь. Чистое тождество может существовать
лишь в абстракции [Лейбниц, http://www.krotov.info]. В мире не существует ничего абсолютно тождественного, все вещи различны и внутри себя, и между собой.
«Ребенок, увидев крота, может сказать “мышь”; это ошибка в условности… Но если человек, отлично владеющий языком, увидит мельком крота и скажет “мышь”, то его ошибка будет уже не в условности, и если он имеет возможность дальнейшего наблюдения, то он скажет: “Нет, я вижу, что это крот”» [Рассел, 2001, с.453]. Нередко можно заметить, что понятие
и концепт воспринимаются как нечто аналогичное и употребляются как члены одного синонимического ряда. Возможно, это обусловлено элементом «условности» и в целом не умаля154
ет весомого вклада в научную деятельность исследователя, но, с другой стороны, нельзя не
признать тот факт, что отождествление таких терминов может подчас привести к нелогичным выводам и неопределенным научным воззрениям.
Вследствие отрицания тождественности понятия и концепта будет релевантным привести
определения, которые в ходе дальнейшего изучения будут составлять «каркас» терминологического аспекта исследования. Вслед за составителями большого толкового словаря, под
понятием понимается, во-первых, логически оформленная общая мысль о классе предметов,
явлений, идея чего-либо; во-вторых, представление о чем-либо, осведомленность, знание,
понимание чего-либо [БТС, 1998]. Оно напрямую связано с научным познанием.
Понятия не существуют в объективном мире, они возникают в нашем сознании и заменяют предметы, явления, процессы, эмоции и т.д. определенными образами, делая естественный язык общения более емким.
В понятии выделяют его содержание и объём. Совокупность обобщённых и отражённых
предметов называется объёмом понятия, а совокупность существенных признаков, по которым обобщаются и выделяются предметы в понятии, – его содержанием. Так, например, содержанием понятия «параллелограмм» является геометрическая фигура, плоская, замкнутая,
ограниченная четырьмя прямыми, имеющая взаимно параллельные стороны, а объёмом —
множество всех возможных параллелограммов. Также развитие понятия предполагает изменение его объёма и содержания [Понятие, http://ru.wikipedia.org/wiki].
Содержание и объем тесно взаимосвязаны: это четко выражается в законе обратного отношения между объемом и содержанием понятия, который устанавливает, что увеличение
содержания понятия ведет к уменьшению его объема и наоборот. Другими словами, данный
закон указывает на зависимость содержания и объема в понятии: чем меньше информация о
предметах, заключенная в понятии, тем шире класс предметов и неопределеннее его состав,
и наоборот [Демидов, 2007].
Концепт организует поле дискурса различий 1 в разные времена культуры. Это единица
сознания, которая связана с конкретным историческим периодом и изменяется с течением
развития наивного эмпирического знания. Ю.Д. Апресян считает, что природа концептов зависит от данной культуры (культурно-специфична); система концептов каждого языка образует так называемую «наивную картину мира», которая во многих деталях может отличаться
от «научной» картины мира, являющейся универсальной. Задача семантического анализа
лексики и состоит в том, чтобы обнаружить наивную картину мира и описать её основные
категории.
Рассуждая о содержании понятия, необходимо подчеркнуть, что наличествующие признаки, которые также являются способом дифференциации,– отличительная черта данного явления. Так как понятие – это общее представление о чем-либо, его признаки способствуют
разграничению каких-либо явлений, предоставляя возможность определить объект исследования и выделить его из ряда с ним схожих. Таким образом, можно заключить, что понятие
можно определить как мысль, в которой обобщены в класс и выделены из некоторого множества предметы по системе признаков, общей только для этих выделенных предметов. Слово «предмет» употреблено здесь в самом широком смысле [Ивлев, 2001].
В свою очередь, признак – это наличие или отсутствие свойства у предмета, а также наличие или отсутствие отношения между предметами [Ивлев, 2001]. На основе приведенных
выше определений понятия и признака предлагается обозначить признаки понятия как непреходящие, то есть неизменные в условиях разного времени культуры, научной эпистемы
или конкретного периода истории.
Если обратиться к понятию «непреходящее», то необходимо отметить, что о константном
и постоянном говорил еще Демокрит, который ввел онтологическое различение бытия и сущего; он дал сущему имя «бытие вещей», а для онтологического противопоставления «бытию вещей» использовал понятие «атомы и пустота». Бытие вещей подвержено изменению,
1
О содержании понятий «дискурс различий», «дискурс согласования» и «дискурс экспертного сообщества см. : [Каплуненко, 2007].
155
вечны и неизменны лишь атомы и пустота; используя современную терминологию, можно
сказать, что для Демокрита бытие вещей является сущим (преходящим), атомы и пустота –
бытием (непреходящим).
Аристотель пишет о привходящем и преходящем, не акцентируя внимание на антонимах
[Аристотель, http://www.koob.ru/aristotel/metaphysics], но, основываясь на идее, развитой Демокритом и многими логиками о неизменности бытия, то есть о существовании непреходящего, исчезает потребность введения нового термина – непривходящее. В теологическом же
смысле непреходящее понимается как философское понятие, характерное также для религиозной философии, определяющее явление или объект, являющиеся по существу вечными в
своем бытии [Непреходящее, http://ru.wikipedia.org/wiki].
Непреходящие характеристики бытия, то есть его неизменность в пространстве и вечность
во времени, рассматривались как божественные признаки (именно ими был наделен первый
человек); все то, что возникало, изменялось и уничтожалось, понималось как небожественное, греховное.
В свете данного исследования предлагается допустить отступление от теологического
трактования используемого понятия и обратиться к современной лингвистике, где под непреходящим признаком понимается, прежде всего, наличие какой-либо остающейся неизменной характеристики явления, по которой его отличают от других. Для того чтобы выделить данные признаки из ряда с ними сосуществующих, необходимо проанализировать лингвистический материал в диахроническом разрезе, так как именно исследование различных
эпох культуры позволяет выявить наличие непреходящих признаков того или иного понятия.
В свою очередь, по теории Ю.М. Лотмана [Лотман, 2000], жизнь культуры (или сознательная человеческая жизнь) организует себя в форме определенного «пространствавремени» и вне такой организации существовать не может, и, следовательно, время культуры
несет в себе понятия, концепты, знаки, явления, которые необходимо изучать в их пространственно-временных рамках.
Одной из самых сложных социальных систем, которая постоянно претерпевала изменения
и подвергалась реконструкции, является система образования.
Образование как общественный институт вступает с властью в разнообразные отношения,
и на определенных этапах развития социума требования к подрастающему поколению меняются в соответствии с «потребностями и запросами» государства. Методы и подходы к обучению изменялись с течением исторических периодов, в рамках которых существовало понятие «education».
«Власть, находясь в перманентной тревоге, вызываемой образовательной системой, стремится к ее подчинению. Будущее тревожит неизвестностью. Образовательная система по сути своей ориентирована на будущее, она имеет дело со скрытым знанием будущего, с неподконтрольной возможностью задать это будущее. Поэтому власть вынуждена прибегать к любым мерам для того, чтобы поставить систему образования под свой контроль» [Сироткин,
1996, c. 105–109].
Как было указано выше, понятие обладает рядом непреходящих признаков, которые, в
свою очередь, выделяются на основе анализа нескольких времен культуры. Мишель-Поль
Фуко в своей работе «Слова и вещи: археология гуманитарных наук» изучает такие исторически изменяющиеся структуры (по его выражению, «исторические априори»), которые определяют условия возможности мнений, теорий или даже наук в каждый исторический период, и называет их эпистемами [Фуко, 1977, с. 11]. Основной упорядочивающий принцип
внутри каждой эпистемы – это соотношение «слов» и «вещей».
В европейской культуре нового времени выделяются три эпистемы: ренессансная (XVI
век), классическая (рационализм XVII—XVIII веков) и современная (с конца XVIII — начала
XIX века и по настоящее время). М. Фуко выявляет эпистемологическое поле, эпистему, в
которой познания, которые рассматриваются вне всякого критерия их рациональной ценности или объективности их форм, утверждают свою позитивность и обнаруживают историю,
являющуюся не историей их нарастающего совершенствования, а, скорее, историей условий
156
их возможности. «То, что должно выявиться в ходе изложения, это появляющиеся в пространстве знания конфигурации, обусловившие всевозможные формы эмпирического познания. Речь идет не столько об истории в традиционном смысле слова, сколько о какой-то разновидности “археологии”» [Фуко, 1977, c. 35].
Известно, что до конца XVI столетия категория сходства играла конструктивную роль в
знании в рамках западной культуры. Именно она в значительной степени определяла толкование и интерпретацию текстов; организовывала игру символов, делая возможным познание
вещей как они есть, управляла искусством их представления. «В результате мир замыкался
на себе самом: земля повторяла небо, лица отражались в звездах, а трава скрывала в своих
стеблях полезные для человека тайны» [Фуко, 1977, c. 54].
Более того, эпоха Ренессанса – это эпоха подобия, которое в XVI веке побеждало пространство и время, так как роль знака состояла в соединении и связывании вещей. Сакральность знания заключалось в том, что «божественное» было неким связующим звеном между
значением и денотатом. В эпоху Ренессанса роль религии была огромна, так как первые образовательные учреждения появились в стенах церквей и монастырей. Рели́гия (от лат. religio
— благочестие, набожность, святость, суеверие) — одна из форм общественного сознания,
обусловленная
верой
в
существование
сверхъестественного
[Религия,
http://ru.wikipedia.org/wiki/]. Главной задачей образования эпохи ренессанса являлось богоподобие, то есть создание человека по образу и подобию, указанному в Библии; далее эта
идея прослеживается в эпоху развития классической мысли, а позже перенимается современными педагогами и духовными наставниками: «…главным делом Церкви является именно образование: то есть создание условий для соборного возрастания личности и сообщества
к целостному совершенству по образу, заповеданному нам Господом…» [Литвененко, Сапрыкин, http://www.pravoslavie.ru/jurnal/195.htm].
Человек, который получал знания, был также неким «религиозным продуктом», так как
вся учебная программа была основана, прежде всего, на постижении святых истин. Б. Рассел
пишет: «… миссия их заключается в разъяснении неизменной истины, возвещенной раз и
навсегда в совершенной и законченной форме» [Рассел, http://lib.babr.ru/]. Приведенные ниже
примеры подтверждают предположение о том, что образование было под контролем религии:
…in England education was the creature of religion, the school was an adjunct of the church,
and the schoolmaster was an ecclesiastical officer. For close on eleven hundred years, from 598 to
1670, all educational institutions were under exclusively ecclesiastical control (Clarke, 4).
The schoolboys should accompany the learning of syntax by the reading of some pretty Book,
wherein is contained not only the Eloquence of the Tongue, but also a good plain Lesson of Honesty and Godliness (Clarke, 4).
Образование развивалось в рамках института церкви и долгое время реформации в этой
области были недопустимы во многом из-за непоколебимости взглядов духовных наставников. Образование этой эпохи несло определенный прагматический характер в силу того, что
лишь конкретные практические навыки и умения (чтение, письмо) были актуальны и востребованы, и как «живопись копировала пространство», так и человек обучался по образу и подобию библейского слова, познавая древность и историю на латинском языке.
В эпоху ренессанса религия играла ключевую роль практически во всех сферах жизни
людей и система образования тому не исключение, что подтверждается также следующим
примером:
The foundation of grammar-school education was the Latin grammar… Latin might be a useful
instrument for learning the language itself and the language of the Bible (Clarke, 6).
Итак, введение в школьную систему образования такого предмета, как латынь, говорит о
том, что в эпоху ренессанса главенство института церкви было неопровержимым, человек
должен был обучаться иностранному языку, чтобы читать священное писание; образование
этого времени культуры было неотъемлемой частью процесса создания верующего в Бога
157
человека. Сакральность образования является одной из главных характеристик анализируемого социального института XVI столетия.
Обратимся к надписи, сделанной на каменной табличке в честь открытия школы в 1512
году в Англии (Leach, 444):
Alma dei mater, defende malis Jacoburn Car!
Presbiteris, quoque clericulis, domus hec fit in anno
Mil' quin cen' duode'. Jesu nostri miserere!
Senes cum junioribus laudent nomen Domini.
Перевод на английский язык выглядит следующим образом:
Kindly mother of God, defend James Ker from ill.
For priests and young clerks this house is made in 1512.
Jesus, have mercy on us.
Old men and children praise the name of the Lord.
Здесь также четко прослеживается связь между образованием и божественным началом,
так как именно Бог должен хранить эту школу, ее учителей и учеников. Церковные школы
были важным инструментом религиозного воспитания. Ведущими и постоянными объектами
изучения являлись Библия, богословская литература.
Если обратиться к наиболее важной характеристике концепта – способность организовывать дискурс различий, то можно предположить, что в эпоху ренессанса концепт
EDUCATION также способствовал развитию различных мнений относительно процесса обучения. Так как концепт непосредственно связан с явлением интенциональности, то это позволяет ему быть личностно-направленным и отчасти субъективным представлением о
предмете, явлении, процессе, что является, в свою очередь, предпосылкой к появлению противоположных точек зрения, а соответственно, и к полемикам.
Интенциональность – это некая комбинация перцептивного и концептуального выделения объекта, следовательно, воспринимая окружающий мир, мы конструируем свой мир
[Алимурадов, 2003]. Таким образом, в центре – личность говорящего и слушающего.
В эпоху ренессанса главенство церкви казалось неоспоримым, но именно в это время появляется резкая критика в адрес содержания образования. Джон Колет (John Colet), английский гуманист и теолог, призывал к критическому толкованию библейских текстов. Именно
он оказал значительное влияние на формирование мировоззрения Т. Мора и Эразма Роттердамского:
…I wolde they were taught all way in good litterature both laten and greke, and goode auctors
suych as have the veray Romayne eloquence joyned withe wisdome specially Cristyn auctours that
wrote theyre wysdome with clene and chast laten other in verse or in prose (Clarke, 5).
Джон Колет писал, что в школах необходимо изучать не только латинский язык, но и греческий, чтобы читать как библейские тексты, так и произведения древнегреческих философов. Он считал, что чтение лишь святых писаний ведет к ограниченности взглядов учеников.
Но Колет не отвергал главный принцип образования – обучать в соответствии с неким образцом. Следующий пример показывает его твердую позицию относительно введения исключительно латинского языка в качестве иностранного и изучения на нем библейских текстов:
Purpose of the true laten spech is usid as all corrupcion all laten adulterate which ignorant
blynde folis brought into this worlde and with the same have distayned and poysenyd the speech
(Clarke, 5).
Он считал, что латинский язык способствует искажению речи служителей церкви и учеников, так как сквозь «сито» христианства просеивался весь учебный материал. Так, в школах повышенного типа, руководствуясь установками христианского аскетизма и благочестия,
предпочитали изучать Сенеку, но не Цицерона, не Катона, не Эзопа и не Вергилия. «Для вас
достаточно священных поэтов. Нет основания загрязнять умы излишествами стихов Вергилия», говорил ученикам кафедральной школы в Type Алкуин (цит. по: [Джуринский, 1998, с.
158
65]). По тем же причинам почти полностью пренебрегали физическим воспитанием, руководствуясь догматом «тело – враг души».
В следующем примере говорится о том, что изучение античности должно было стать неотъемлемым аспектом образования эпохи ренессанса, так как на протяжении всей эпохи античности укреплялось представление об искусстве, культуре, науке. Это мнение противоречило общепринятому, что также подтверждает наличие дискурса различий:
…This change in education was a part of the movement we know as the Renaissance. The revival
of learning involved not only the reading and study of the classics but also the attempt to recover
the ancient way of life, and the ancient way of life included the educational methods of antiquity
(Clarke, 5).
Мы можем выделить ключевые моменты высказывания и объединить их: to study the ancient way of life and antiquity. Существовала потребность в изучении античного мира и его
ценностей. Античные греческие и римские произведения привлекали многих ученых и деятелей искусства в разные эпохи не только как образчики высочайшего мастерства, но и своей
идеологической подоплекой, возвышающей образ человека и утверждающей высочайшую
ценность интеллекта и культуры. Время эпистемы Ренессанса полно противоречий относительно того, что именно должно изучаться на латинском языке, какой языковой материал
следует принять за основу: отрывки из священного писания или труды античных философов.
Таким образом, видится наличие рационального ядра в вышеупомянутых предположениях
о том, что концепт ведет к появлению дискурса различий вследствие двусторонней связи с
явлением интенциональности, и, более того, он ограничивается временем культуры.
По отношению к привычному словоупотреблению как «школьное образование», «народное образование», «система образования» и пр. оно превратилось в номинализацию, за которой уже почти не проглядывает первичный смысл разворачивающегося процесса. Если же
восстановить утраченную связь, то под образованием можно понимать процесс создания
(порождения) человека в соответствии с каким-то образом. Образование (Bildung), по мнению Гердера [Смирницкий, 2008], является прежде всего становлением сотворенного Богом
мира. Соответственно, во многих случаях формы от Bild означают просто созданность, сотворенность и творение Богом. Образование понимается как тотальный богочеловеческий
процесс.
В отличие от Гердера, Шелер, хотя и упоминает Божество и Абсолют, но использует эти
выражения в расплывчатом смысле, избегая говорить об образе божьем в человеке [Сапрыкин, 2008]. Большинство немецких мыслителей этой эпохи приходят к мнению, что образование – создание человека подобно определенной картине, что было трансформировано совсем с другими целями во времена идеологического противостояния.
Из всего вышеизложенного можно сделать следующий вывод: понятие «education» и концепт EDUCATION не могут считаться одинаковыми по своей структуре и содержанию, так
как они не являются тождественными. В свою очередь, понятие обладает определенными
неизменными признаками, которые присущи только ему, но не концепту, и для выявления
этих характерных признаков необходимо обратиться к диахроническому анализу различных
эпистем, выдвинутых М. Фуко. Объем научной статьи не позволяет более подробно сопоставить три времени культуры и содержащиеся в них константные признаки, тем не менее было
определено, что в эпоху ренессанса такой непреходящей характеристикой понятия образование («education», «Bildung») являлось создание человека в соответствии с определенным образцом или подобием. Этот признак можно также наблюдать в других эпистемах, что подтверждает предположение о том, что понятие находится вне исторического периода и объединяет разные времена культуры. Концепт же четко связан временем культуры, для него характерным является организация дискурса различий, в нашем случае – полемика относительно правомерности введения в образовательные программы латинского языка и отсутствия греческого. Также подразумевается, что содержание концепта EDUCATION подвержено
историческим изменениям, хотя и допускается, что некое ядро концепта, его центральная
часть может являться константным образованием, вследствие чего люди понимают друг дру159
га. В свою очередь, понятие остается полностью неизменным на протяжении всех исторических эпох.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
Алимурадов, О.А. Смысл. Концепт. Интенциональность [Текст] : монография / О.А. Алимурадов. – Пятигорск: Пятигорский гос. лингв. ун-т, 2003.
Апресян, Ю.Д. Лексическая семантика (синонимические средства языка) [Текст] / Ю.Д. Апресян. – 2-е изд.,
перераб. и доп. – М. : Наука, 1995.
Аристотель.
Метафизика
[Электронный
ресурс]
/
Аристотель.
–
Режим
доступа
:
http://www.koob.ru/aristotel/metaphysics.
Большой толковый словарь русского языка [Текст] / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. – СПб: Норинт, 1998.
Воскобойник, Г.Д. Тождество и когнитивный диссонанс в переводческой теории и практике [Текст] : монография / Г.Д. Воскобойник // Вестник МГЛУ. Сер. Лингвистика. – Вып. 499. – М. : Изд-во МГЛУ, 2004.
Демидов, И.В. Логика [Текст]. – 3-е изд. – М. : Издательско-торговая корпорация «Дашков и Ко», 2007.
Джуринский А.Н. История зарубежной педагогики [Текст] : учеб. пособие / А.Н. Джуринский. – М. :
ИНФРА-М, 1998.
Ивлев, Ю.В. Логика [Текст] / Ю.В. Ивлев. – 2-е изд., перераб. и доп. – М. : Логос, 2001.
Каплуненко А.М. Концепт-Понятие-Термин: эволюция семиотических сущностей в контексте дискурсивной
практики [Текст] / А.М. Каплуненко // Азиатско-Тихоокеанский регион: диалог языков и культур. – Иркутск, 2007. – С. 115–120.
Крипке, С. Тождество и необходимость [Текст] / С. Крипке // Новое в зарубежной лингвистике. – М. : Радуга, 1982. – Вып. XIII. – С. 340–376.
Лейбниц, Г. Сочинения [Электронный ресурс] / Г. Лейбниц. – Режим доступа :
http://www.krotov.info/lib_sec/12_l/ley/leybniz_0.htm.
Литвененко, И.А. Об образовательной концепции для России [Электронный ресурс] / Литвененко И.А.,
Сапрыкин Д.Л. – Режим доступа : http://www.pravoslavie.ru/jurnal/195.htm.
Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка [Текст] / Д.С. Лихачев // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. – 1993. – Т.
52. – №1. – С. 3–9.
Лотман, Ю.М. Семиосфера [Текст] / Ю.М. Лотман. – СПб: Искусство, 2000.
Ляпин, С.Х. Концептология: к становлению подхода [Текст] / С.Х. Ляпин // Концепты. Научные труды Центрконцепта. – Архангельск: Изд-во Поморского госуниверситета, 1997. – Вып. I. – С. 11–35.
Непреходящее [Электронный ресурс] / Википедия: свободная энциклопедия. – Режим доступа :
http://ru.wikipedia.org/wiki.
Неретина, С.С. Тропы и концепты [Электронный ресурс] / С.С. Неретина. – Режим доступа :
http://polittheory.narod.ru/Neretina/Tropes_and_concepts/1.htm.
Понятие [Электронный ресурс] / Википедия: свободная энциклопедия. – Режим доступа :
http://ru.wikipedia.org/wiki.
Рассел, Б. Внесла ли религия полезный вклад в цивилизацию? [Электронный ресурс] / Б. Рассел // Бабротека. Библиотека Бабра. – Режим доступа : http://lib.babr.ru/index.php?book=3633.
Рассел, Б. Исследования значения и истины [Текст] / Б. Рассел. – М. : ЧеРо, 1999. – 298 с.
Рассел, Б. Человеческое познание: его сфера и границы [Текст] / Б. Рассел. – Киев: Ника-Центр, 2001.
Религия [Электронный ресурс] / Википедия: свободная энциклопедия. – Режим доступа :
http://ru.wikipedia.org/wiki.
Сапрыкин, Д.Л. Значение и смысл понятия «образование»: на примере немецкой философии конца XVIII –
начала XIX в. [Текст] / Д.Л. Сапрыкин // Вестник Московского государственного университета. – 2008. –
№1. – С. 19–43.
Сироткин, С.Ф. Размышления Штирлица, или несколько слов о структуре образовательного пространства
[Текст] / С.Ф. Сироткин // Образование в Удмуртии. – 1996. – № 2. – С. 105–109.
Советский энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. А.М. Прохоров: 4-е изд. – М. : Советская энциклопедия, 1988.
Степанов, Ю.С. Константы: словарь русской культуры. – Изд. 3-е, испр. и доп. [Текст] / Ю.С. Степанов. –
М. : Академический проект, 2004.
Степанов, Ю.С. Концепт [Электронный ресурс] / Ю.С. Степанов. – Режим доступа :
http://genhis.philol.msu.ru/article_120.shtml.
Фуко, М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук [Текст] / М. Фуко. – М. : Прогресс, 1977.
Список источников примеров
1.
Clarke, M.L. Classical Education in Britain, 1500-1900 [Text] / M. L. Clarke. – Cambridge: University Press,
1959.
160
2.
Leach, A.F. Educational Charters and Documents 598 to 1909 [Text] / A.F. Leach. – Cambridge: University Press,
1911.
УДК 81’1
ББК 81.00
Т.С. Хребтова
CELL-АНАЛИЗ КАК СПОСОБ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ «МИСТИЧЕСКОЙ»
ПАРАДИГМЫ XIX ВЕКА
(на материале рассказов Ч. Диккенса и Э. По)
В статье исследуется «мистическая» парадигма XIX века, фиксированная в рассказах Ч.
Диккенса и Э. По в виде особых единиц текста – фразеосхем. Cell-анализ фразеосхем позволяет выявить особенности «мистической» парадигмы, отражающей характер субстантивного мира, или мира бытия. Данная парадигма предстает как соединение рационального
и иррационального, реального и мистического в рамках ментального и физического бытия
человека.
Ключевые слова: Cell-анализ; «мистическая» парадигма; фразеосхема; субстантивный
мир; мир бытия.
T.S. Khrebtova
CELL-ANALYSIS AS A WAY OF REPRESENTATION OF THE NINETEENTH
CENTURY’S «MYSTERIOUS» PARADIGM
(the stories of C. Dickens and E. Poe)
The nineteenth century’s «mysterious» paradigm fixing in the stories of C. Dickens and E. Poe is
investigated in this article as special parts – phraseochemes. Cell-analysis shows the features of
«mysterious» paradigm forming the character of substantive world or world of entity. This paradigm is a combination of rational and irrational, real and mysterious in human’s mental and physical entity.
Key words: cell-analysis; «mysterious» paradigm; phraseocheme; substantive world; world of
entity.
«Мистическая» парадигма – новая мировоззренческая парадигма, сформировавшаяся в
девятнадцатом столетии в англо-американской культуре.
Как утверждают исследователи, в XIX веке пробудился особый интерес к изучению мистического и ирреального. Это привело к установлению в системе общества уникальных ценностей и убеждений, главное из которых заключается в признании человеком существования
иррациональной действительности, или субстантивного мира по Ф. Маунеру (Mauthner, цит.
по: [Радченко, 2006]).
О «мистической» парадигме говорил один из самых главных философов XIX века Ф.
Ницше. Он ниспровергает традиционные ценности и заявляет о развитии в девятнадцатом
столетии новой мировоззренческой парадигмы, «восходящей к восточному дуализму (зороастризму), античному гностицизму и немецкой мистике позднего средневековья и эпохи Возрождения…» [Евлампиев, 2000]. Все эти философские направления заложили основы новой,
более зрелой культурной парадигмы. Эту парадигму Ф. Ницше определяет как гностикомистическую. Как заявляет Т. Кун, «формирование парадигмы и появление на ее основе более эзотерического типа исследования является признаком зрелости развития любой научной
дисциплины» [Кун, 1977, с. 30].
161
В гностико-мистической парадигме «метафизический мир» теряет свое превосходство над
эмпирическим миром, именно последний становится центром бытия, в нем совершается самое главное – то, что определяет судьбу всей реальности [Евлампиев, 2000].
«Мистическая» парадигма является закономерным этапом развития человеческой истории. Эта парадигма берет начало в древних мифологических верованиях и благодаря накоплению мистического опыта достигает «зрелости» в XIX веке в англо-американской культуре.
«Самый древний исторический аналог и прообраз мистики просматривается в древних
шаманско-оргиастических культах… Корни мистицизма кроются в интересах и потребностях
человеческого общества на определенном этапе его развития. Истоки религиозномистических, иррациональных тенденций следует искать, прежде всего, в общественной
жизни, в социокультурной реальности человеческого бытия» [Поликарпов, 1990, с. 8–11].
Помимо этого В.С. Поликарпов подчеркивает в своем исследовании, что социальнопсихологическим истоком мистицизма является также беспомощность человека перед неумолимостью природной или социальной необходимости, которая превращается в его глазах
в грозную силу сверхъестественного порядка. Мистицизм есть средство иллюзорного преодоления этой непостижимой необходимости, достижения психического равновесия путем
отчуждения от социальной и природной реальности. Основная же идея мистического мышления – это идея мистического познания трансцендентного абсолюта («единого», «трансперсональной реальности», «высшего сознания», «брахмана» и.т.п.) [Поликарпов, 1990, с. 16],
который апологеты мистицизма объявляют религиозным идеалом и высшей целью жизни
человека.
Развитию и становлению мистицизма также уделял внимание В.С. Поликарпов. «Известны три типа мистических доктрин: 1) ортодоксальные теистические системы (иудаизм, христианство, ислам); 2) еретические системы мистики; 3) системы нетеистической мистики, где
абсолют есть безличное трансцендентальное начало – «единое» неоплатонизма, «дао» даосизма и.т.д.» [Поликарпов, 1990, с. 23].
Проявления мистицизма имели место в китайской, индийской культуре, в Древней Греции, в Древнем Риме, в исламе (суфизм).
Для мистического мироощущения характерно отрицание таких основных условий рационального познания, как противопоставление субъекта и объекта, пространственные и временные аспекты реального мира, законы человеческого мышления. Мистицизм присущ таким реально-философским системам, как брахманизм, буддизм, иудаизм, дзэнбуддизм [Поликарпов, 1990, с. 23–27].
Все эти течения «мистицизма» и учения о трансцендентальном к XIX окончательно сформировались, достигли «зрелости» и легли в основу особой парадигмы XIX века – «мистической» парадигмы. Формированию «мистической» парадигмы способствует «мистический
опыт». Под «мистическим опытом» О.Н. Ладова понимает «процесс трансформации сознания, сознание становится другим, возвышаясь до уровня единения с Абсолютным» [Ладова,
2001]. Сознанию и мышлению человека в рамках существования мистической парадигмы
свойственен особый характер. Мышление трансформируется, становится иным, «мистическим», или субстантивирующим мышлением. «Мистическое» или субстантивирующее мышление – мышление, описывающее субстантивный мир, или мир бытия.
Особенности «мистической» парадигмы воплощаются в художественных текстах, как текстах, соединяющих все формы взаимодействия человека с миром.
Англо-американская культурная парадигма XIX века представляет собой модель соединения двух основных литературных направлений этого столетия – американского романтизма и
английского реализма. Ярким представителем английского реализма является Ч. Диккенс,
американского романтизма – Э. По. Помимо этого, рассказам Ч. Диккенса и Э. По свойственен мистический характер повествования. В творчестве английского реалиста он раскрывается в использовании жанра святочного рассказа, в творчестве Э. По он выражается в использовании мистических замыслов и сюжетов. Мы можем заявить, что творчество Ч. Диккенса можно отнести к реалистическому направлению литературного процесса, включающе162
му в себя особенности мистического принципа описания действительности, что наиболее ярко отражено в рассказах автора. Направление его литературной деятельности может быть
обозначено как «мистический реализм». Мистицизм свойственен и для рассказов Э. По, которые, по мнению многих исследователей, отражают особенности иррационального мира.
Литературное направление американского писателя может быть определено нами как «мистический романтизм».
Исходя из этого, мы предполагаем, что творчество двух классиков англо-американской
культуры ярко характеризует особый тип культурной парадигмы XIX века – «мистической»
парадигмы, поскольку тенденция к описанию иррационального и мистического явно видна и
в произведениях Ч. Диккенса и в творчестве Э. По.
«Мистическая» парадигма имеет ряд особенностей: 1) данная парадигма сформировалась,
достигла «зрелости» в эпоху девятнадцатого столетия; 2) «мистическая» парадигма свойственна для англо-американской культуры; 3) данная парадигма предполагает существование в
системе общества особого мировоззрения, состоящего в признании существования субстантивного мира; 4) компоненты «мистической» парадигмы воплощаются в художественных
текстах периода ее существования, как способах вербализации субстантивного мира, мира
бытия по Ф. Маутнеру (Mauthner, цит. по: [Радченко, 2006]).
Ф. Маутнер выделяет в языке три мира – субстантивный, адъективный и вербальный,
имея в виду три образа мира, три языка, которыми человек в зависимости от направления его
внимания выражает свои знания об одном и том же мире (Mauthner, цит. по: [Радченко,
2006]). Истина не принадлежит ни одному из миров: они должны дополнять друг друга и
помогать человеку найти ориентиры в едином мире. Миры представляют предмет мышления
человека или говорения: адъективный мир Маутнер относит к миру опыта человека, субстантивный – к миру бытия, вербальный – к миру становления.
«Наряду же с адъективным миром (“единственно реальным миром опыта”, мира нашего
чувственного опыта, высшим воплощением которого является искусство), субстантивным
миром (“миром бытия или пространства, с которым мы познакомились как с миром мифологии или (на более высокой ступени) миром мистики”, основанном на древней вере человека в
реальность или действенность абстрактных существительных; наивысшее воплощение этого
мира – мистика), существует еще и вербальный мир, “мир становления”, условием коего является время, а наивысшим воплощением наука» (Mauthner, цит. по: [Радченко, 2006]).
Субстантивный мир, или мир мистики, представляет собой мир богов и духов, мир предметов и сил, мир мифологический.
«… нелепостью в наши дни является утверждение о том, что иррациональное «принципиально недоступно рациональному познанию», «алогично или интеллектуально, несоизмеримо с рациональным мышлением или даже противоречий ему» [Налимов, 1993, с. 93].
Если язык фиксирует явления реального мира, то противопоставление язык – мышление
наводит на мысль, что ментальные области бытия человека фиксируют ирреальный мир, поскольку, как заявляет А. Ф. Лосев, «Само понятие явления требует, чтобы было нечто иное,
кроме самой сущности» [Лосев, 1993, с. 875]. А. Ф. Лосев также отмечает, что «имя вещи
есть орудие общения с нею инобытия, орудие взаимопонимания между вещью и инобытием»
[Лосев, 1993, с. 835].
Как говорит В. В. Налимов, «иррациональное всегда присутствует – явно или скрыто – во
всех наших ментальных построениях… рациональное и иррациональное является двумя дополняющими друг друга началами нашего сознания» [Налимов, 1993, с. 92]. Их гармонизация задается культурой. Она зародилась в Древней Греции, но в эпоху Просвещения приоритет отдается рационализму. Обозначая культурную парадигму XIX века «мистической», мы
заявляем о доминировании в эту эпоху иррационального.
Дополнительность двух начал – рационального и иррационального – наиболее отчетливо
проявляется, по В.В. Налимову, в ситуации понимания.
«В то же время процессу понимания всегда предшествует (в логизированных текстах)
процесс манипуляции символами» [Налимов, 1993, с. 93]. Результаты манипуляции симво163
лами закрепляются в текстах определенного типа, которые возможно отнести к «мистической» парадигме. Это тексты, отражающие связи субстантивного мира. Репрезентация подобных связей осуществляется, как мы полагаем, с помощью «специализированных» единиц
– фразеосхем.
Чтобы выявить особенности «мистической» парадигмы XIX века, мы анализируем художественные тексты исходного периода.
Характер восприятия субстантивного мира представителем западной культуры раскрывается в особенностях построения текста в виде ячеек. В качестве гипотезы нашего исследования мы выдвигаем предположение о том, что представителям англоязычной культуры XIX
века, в частности, индивидуальностям Англии и Америки, свойственно «ячеистое» мышление, или «ячеистый» способ переработки сигнала, поступающего из окружающего субъекта
мира ментальных сущностей в его ментальную систему (его интеллектуальные сенсоры).
Исходя из этого, для исследования текстов англо-американской культуры мы применяем
особый вид анализа, отличный от других, – Cell-анализ.
Анализ текста и выявление особенностей «мистической» парадигмы осуществляется с
помощью использования нами методики Cell-анализа. Термин «Cell-анализ» происходит от
английского слова «cell», что означает «ячейка», «клетка», «элемент». Использование данного анализа предполагает разбивку текста на составные элементы, компоненты текстовой
структуры, актуальные места текста. Чтобы охарактеризовать компоненты текстовой структуры, ячейки текста, мы анализируем в тексте особые единицы, составляющие его основу –
фразеосхемы.
Большое внимание исследованию фразеосхем уделял Д.М. Шмелев [Шмелев, 1964]. Он
писал, что в отличие от фразеологических единиц (или лексических фразеологизмов), во
фразеологических конструкциях нет лексической неподвижности. Они не связаны с определенными словами как таковыми, но они обладают фиксированной и неизменной схемой построения, включая сюда обязательный порядок слов и наличие строго определенных, сильно
ограниченных в варьировании грамматических форм, а иногда и определенных служебных
слов. В то время как лексические фразеологизмы индивидуальны в лексической сфере, индивидуальность фразеологических конструкций проявляется в сфере синтаксиса, т.е. в пределах заданной схемы допускается в той или иной мере свободное лексическое наполнение
[Шмелев, 1964].
Фразеосхемы следует рассматривать как проявление мысленной речи. В таком понимании
Т. Гоббс рассматривает их «в качестве искания и способности к открытиям, остатка движений, произведенных в ощущении» [Гоббс, 1965, с. 123].
Через фразеосхемы можно проследить невидимую на первый взгляд сторону взаимодействия человека и окружающей действительности. Они фиксируют то, как человек вписывается в глобальное познание этносом мира, соединяют разные модели адаптации человека к
разным видам существования действительности.
«На основе определенных “фразеологических схем” очень часто возникают и лексические
фразеологизмы, т.е. такие словосочетания, в которых наличие не только опорных слов, но и
всех компонентов (всего лексического состава) становится закрепленным. Отражая общее
значение данной фразеосхемы, эти устойчивые сочетания в то же время, так сказать, индивидуализируют его» [Шмелев, 1964, с. 233].
Л.П. Боровкова в своей работе «Тавтологические фразеосхемы» определяет эти единицы
как структурные типы, которые могут иметь различное лексическое наполнение. «Семантика
типологических конструкций складывается из отвлеченного значения структуры и лексического значения компонентов, порядок расположения которых во фразеосхемах строго фиксирован. Компонентами фразеосхем могут выступать различные части речи: существительное + существительное, прилагательное + существительное, глагол + существительное, наречие + наречие» [Боровкова, 1976, с. 88].
Cell-анализ предполагает выявление полифункциональности фразеосхем, которая обусловлена тем, что фразеосхема отражает историческую ситуацию; характеризует лингвисти164
ческий перфоманс в тексте, формирует лингвистический контекст, создает модель семиотического поведения в тексте, описывает параметры латентной истории, отражает особенности
бытия, характеризует особенности практического интеллекта.
Для анализа особенностей «мистической» парадигмы англо-американской цивилизации
XIX века мы исследуем пять рассказов Ч. Диккенса («The Christmas Carol», «What Christmas
is As We Grow Older», «The Nobody’ Story», «The Child Story», «The Poor Relation Story») и
пять рассказов Э. По («The Pit and the Pendulum», «The Fall of the House of Usher», «The Mystery of Marie Roget», «The Murders in the Rue Morgue», «The Purloined Letter»).
Анализ рассказов Ч. Диккенса и Э. По предполагает выделение в тексте актуальных позиций, ячеек текста, фиксирующих элементы познавательно-коммуникативной деятельности
человека. Познание предстает как «интуитивное понимание» мира [Декарт, 1989, с. 84]. Cellанализ представляет собой метод познания компонентов бытия, способ описания структур
действительности (в частности субстантивного мира), фиксированных в тексте в виде фразеосхем. Данный анализ раскрывает особенности «мистической» парадигмы XIX века.
Попытаемся продемонстрировать специфику Cell-анализа при рассмотрении фразеосхем
из рассказа Ч. Диккенса «The Christmas Carol» «bless my soul» (Dickens, 107) и Э. По «The
Mystery of Marie Roget» «marvelous train of coincidence» (Poe, 137).
Компонентный анализ фразеосхемы bless my soul позволяет выделить два ее содержательно важных элемента – bless и soul. Лексема «bless» сама по себе отсылает нас к мистическому и иррациональному, а сочетание ее с лексемой soul указывает на то, что иррациональное
и сверхъестественное может быть воспринято и познано человеком.
Cell-анализ фразеосхемы bless my soul позволяет сделать следующие выводы: историческая ситуация описывается как ситуация взаимодействия человека с мистической формой его
существования. История предстает как обращение индивида в конкретный пространственновременной период к помощи высшего Разума и необъяснимого элемента бытия (1). Парадигма «здесь-и-сейчас» описывается как вовлечение в каждый момент действительности
мистического видения и чувствования вещей и отношений. «Здесь-и-сейчас» – это соединение реалий материального мира и материальной фантастичности бытия, соединение фразеосхем bless и soul (2). Являясь в предложении Why, bless my soul!» cried Fred, «who’s that?
вводной конструкцией, фразеосхема эмоционально и информативно обогащает его, делает
более полным и насыщенным (3). Текст, осложненный обращением к фантастическому и ирреальному, превращается в более сложный материал – текст-событие. Текст-событие содержит в себе конструкции мистической формы нашего сознания и мышления (4). Скрытая, завуалированная история находит свое отражение в нелогичном и абстрактном использовании
природных и человеческих категорий. Невидимые события и вещи протекают в плоскости их
мистического существования, в их материальной фантастичности (5). Бытие понимается как
совокупность неформальных и противоречащих реальности законов и принципов мироздания. Само существование конструкции bless my soul допускает наличие нетрадиционного понимания и описания бытийной сущности и отношений человека и Космоса (6). Мистическое
мышление, описанное с помощью фразеосхемы, способствует не только передаче ментальной деятельности человека в тексте, но и переносу материальной фантастичности в материальное пространство существования человека. Практический интеллект отражает не только
характер внутренней сферы бытия индивида, но и особенности его сосуществования с миром
потусторонних и ирреальных сущностей (7).
Данная фразеосхема описывает процесс формирования «мистической» парадигмы, состоящий в вовлечении в конкретной исторической ситуации XIX века элементов ирреального, субстантивного бытия в реальную действительность сквозь призму мыслительной деятельности человека.
Компонентный анализ фразеосхемы «marvelous train of coincidence» указывает на присутствие в реальной действительности индивидов постоянных совпадений и необъяснимых случайностей, о чем свидетельствуют тандем лексем «marvelous» и «coincidence».
165
Cell-анализ фразеосхемы marvelous train of coincidence позволяет сделать следующие выводы: историческая ситуация предстает как ситуация фиксации в определенную историческую эпоху мистических совпадений и ирреальных событий окружающего мира и пространства. История заключается в наблюдении и выявлении закономерностей бытия (1). В каждый
данный момент действительности осуществляется процесс познания не только вероятностных и привычных предметов и явлений действительности, но и запечатление мистических
событий бытия, совпадений и случайностей, marvelous train of coincidence, происходящих
«здесь-и-сейчас» (2). Располагаясь почти в центре высказывания (Yet in what, if not in this
marvelous train of coincidence, does the accidentally suggested opinion of the popular call upon
us to believe?), фразеосхема формально и содержательно оформляет и обрамляет его, создает
лингвистический контекст (3). Текст, усложненный наличием в нем компонента мистического восприятия мира (marvelous) в текстовой и нетекстовой реальности, становится трансформированным семиотическим объектом – текстом-событием (4). Латентная история описывает особенности процессов мироздания, заключающиеся в наличии в них элементов совпадения и случайности (coincidence), рассматриваемых человеком как мистические, таинственные компоненты бытия (marvelous) (5). Бытие понимается как действительность во всей полноте движения составляющих ее элементов, в своем совпадении и случайности. Все сущее
имеет мистическую сторону восприятия и рассмотрения вещей и явлений действительности,
ирреальную область мира (6). Все элементы случайности и совпадения в мире, как мистические компоненты бытия, фиксируются мистическим мышлением человека. Практический
интеллект переносит элементы мистического сознания в текст в виде фразеосхем (7).
Фразеосхема «marvelous train of coincidence» описывает процесс поддержания и развития
«мистической» парадигмы XIX века, состоящий в постоянном образовании в реальной действительности мистических и субстантивных элементов, репрезентированных в данной единице в категориях «совпадения» и «случайности».
Проанализировав фразеосхемы в произведениях Ч. Диккенса и Э. По, мы делаем следующие выводы о характере англо-американской «мистической» парадигмы XIX века. Особенностью парадигмы XIX века является иррациональный, субстантивный, или мистический
способ познания и изучения бытия. «Мистическая парадигма» познается в процессе установления определенной исторической ситуации – ситуации существования индивида в XIX веке.
Данная парадигма предстает как соединение рационального и иррационального, реального и
мистического в рамках ментального и физического бытия человека. «Мистическая» парадигма характеризует латентную историю существования британского и американского обществ. Элементы «мистической» парадигмы репрезентируют в тексте связи субстантивного
мира, мира бытия.
Библиографический список
1.
Боровкова, Л.П. Тавтологические фразеосхемы [Текст] / Л.П. Боровкова // Фразеологическая система языка.
– Челябинск: ЧГПИ, 1976. – С. 88–95.
2. Гоббс, Т. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского [Текст] / Т.
Гоббс. Избранные произведения. В 2 т. Т. 2. – М. : Мысль, 1965. – С. 45-678.
3. Декарт, Р. Сочинения : В 2 т. Т. 1 [Текст] / Р. Декарт. – М. : Наука, 1989.
4. Евлампиев, И.И. Концепция личности в философии Ф. Ницше [Электронный ресурс] / И.И. Евлампиев //
Вестник СПбГУ. – СПб. : СПбГУ, 2000. – Серия 6. Вып. 3. – Режим доступа: www.anthropology.ru.
5. Кун, Т. Структура научных революций [Текст] / Т. Кун. – М. : Прогресс, 1977.
6. Ладова, О.Н. Специфика интерпретации мистического опыта [Электронный ресурс] : автореф. … дис. канд.
филол. наук / О.Н. Ладова. – Томск, 2001. – Режим доступа: www.humanities.edu.ru.
7. Лосев, А. Ф. Бытие. Имя. Космос [Текст] / А.Ф. Лосев. – М. : Мысль, 1993.
8. Налимов, В.В. В поисках иных смыслов [Текст] / В.В. Налимов. – М. : Прогресс, 1993.
9. Поликарпов, В.С. Наука и мистицизм в XX веке [Текст] / В.С. Поликарпов. – М. : Мысль, 1990.
10. Шмелев, Д.Н. Очерки по семасиологии [Текст] / Д.Н. Шмелев. – М. : Просвещение, 1964.
166
Список источников примеров
1.
2.
Dickens, Ch. A Christmas Carol in prose being a ghost story of Christmas [Text] / Ch. Dickens. – М. : ОАО Издво «Радуга», 2004.
Poe, E.A. The Mystery of Marie Roget [Text] // Selected Tale. – СПб. : Антология, 2003. – С. 125–140.
167
ЛИНГВИСТИКА ДИСКУРСА
УДК- 811.133.1.
ББК 81.2Фр;
Т.Г. Игнатьева
МОДЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ ЗАПАДНО-ВРОПЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ:
«ДАМА СЕРДЦА»
Статья посвящена однму из лингвокультурных типажей французского Средневековья,
модельной личности «Дама сердца». Анализируются семантические значения понятия в
контексте средневековой культуры. Представлены способы репрезентации данной модельной личности.
Ключевые слова: модельная личность; архетип культуры; куртуазная любовь; денотативное значение; прагматическое значение
T. G. Ignatieva
MODEL PERSONALITIES IN THE MIDDLE AGE IN WESTERN EUROPE:
«DAME OF HEART»
The paper is devoted to one of the diversities of linguistic and cultural kind. It deals with semantic, conceptual and primarily linguistic characteristics of the one of the leading model personalities
in the Middle Age in Western Europe known in the history of culture as «Dame of Heart».
Key words: model personality; archetype of culture; denotative meaning; pragmatic meaning;
courteous love.
Современные лингвистические исследования демонстрируют всё возрастающий интерес к
антропоцентрической сущности языка. В рамках когнитологического направления можно
наблюдать становление новых подходов к его изучению. Так, утвердились такие термины,
как «лингвоконцептология», «лингвокультурология», «лингвоперсонология». Человек рассматривается как субъект культуры, как социообразующий фактор в культурноисторической эволюции. Данное поле исследования выводит ученого на «установление сущности и природы субъектности как свойства социальной материи, а потому более глубинной
характеристики человека на исторически разных этапах и онтогенетических уровнях его развития» [Сайко, 2002, с. 10]. Прошедшие культурно-исторические эпохи предстают перед нами в виде различного рода моделей, которые мы называем архетипами культуры, понимая
термин «архетип» как концептуальный стереотип, выступающий в индивидуальной концептуальной системе человека, которая проявляется в образовании специфической, конвенциональной картины мира. Архетипы культуры имеют суггестивный характер, являются социально значимыми ориентирами, включающими в себя всё наиболее типическое, отобранное
социальным опытом общества как лучшее, достойное подражания. Архетипы культуры – это
концептуальная «мерка», с которой человек соотносит своё социальное бытие как с идеальной моделью, где зафиксированы наиболее важные, социально значимые элементы, «наработки» общесоциального опыта, служащие ориентиром в его повседневной жизни. Подобное
понимание близко к герменевтическому, где архетип рассматривается как воспроизводимый
в психике людей способ связи вещей, их исходный контур. Это порождающая система, образованная минимальной структурой явлений, которая представлена в культуре, транслируется
вместе с текстами [Брудный, 1998, с. 60].
168
Архетипы культуры, соотносясь с терминами «модель», «стереотип», «концептуальная
мерка», включают в себя так называемые модельные личности. В.И.Карасик определяет понятие модельной личности следующим образом. Это обобщенные социально-культурные типы людей, которым подражают (или, наоборот, от которых отталкиваются) представители
той или иной культуры. Модельная личность – это наиболее яркий представитель лингвокультурных типажей. Типаж, в свою очередь, представляет собой более или менее объективное образование, будучи обобщением характеристик реально существующих либо созданных
творческим воображением людей [Карасик, Ярмахова, 2006, с. 59]. Рассмотрим один из ярких примеров модельной личности французского Средневековья, каковым является «Дама
сердца».
Феодальная эпоха связана с рыцарской идеологией, заключающейся в идее иерархического вассалитета и рыцарского этикета, важнейшее место в котором занимала куртуазность.
Общепризнано считать краеугольными камнями рыцарской идеологии Доблесть, Щедрость и
Куртуазность. Модельными личностями «куртуазного универсума» (термин О.В.Смолицкой)
являются рыцарь и его дама сердца. Эти две фигуры находятся в центре модели отношений
между мужчиной и женщиной, которая получила название fine amour (утонченная любовь).
В 1883 году французский медьевист Гастон Парис ввёл термин «куртуазная любовь». Термин нашёл широкое распространение для обозначения яркого феномена средневековой культуры, создавшего целую систему взглядов и правил поведения, оказывавших влияние на повседневную жизнь обществав плоть до 17 века и не утративших этого влияния и в наше время.
Эпицентром куртуазного универсума была dame (госпожа). Как показало наше изучение
вопроса, в рыцарском куртуазном романе, наиболее полно отражающем идеологию рыцарской культуры, самым частотным наименованием женщины как в системе лица событийного, т.е. среди персонажей первого плана, так и в системе лица коллективного, т.е. персонажей
второго и т.д. планов, является номинация la dame. Это прямая понятийная номинация, выраженная существительным – антропонимом со значением пола и социального положения
персонажа, как правило, сопровождаемая определенным артиклем. Данная номинация является носителем социальной информации и тесно связана с экстралингвистическими факторами, с социальной организацией и культурой общества. Номинация обладает также особой
коннотативной насыщенностью, связанной с социальным статусом знатной дамы в средневековом обществе.
Семантическая широта и весомость денотативного значения, коннотативные оттенки, т.е.
эмоциональные, экспрессивные, стилистические компоненты содержания номинации, без
сомнения, определяют выбор автора в процессе наименования женских персонажей.
Латинский язык имел достаточно широкий набор слов, именующих женщину: mulier,
femina, uхor, conjux, matrona, domina, в этот же ряд можно добавить filia и mater. Каждая номинация имела свою сферу употребления [Grisay, Lavis, Dubois-Stass, 1969, с. 108–109]. Так,
mulier и femina являлись наиболее широкозначными наименованиями и употреблялись в латинском языке наиболее часто. Mulier означало женщину вообще, замужнюю женщину, часто употреблялось как обращение. Существительное femina составляло конкуренцию слову
mulier и в 13 веке вытеснило его. Спектр значений слова femina был шире, чем у mulier. Кроме того, учёные объясняют экспансию слова femina в латинском языке также тем, что оно
стало широко употребляться сначала в поэтических, затем в прозаических литературных текстах. Существительные uxor и conjux употреблялись по отношению к замужним женщинам и
означали супруга. Являясь синонимами, они имели разную сферу стилистического употребления. Uxor доминировало в прозе, тогда как conjux чаще употреблялось в поэзии. Наименование matrona имело значение, выражавшее идеал поведения женщины в обществе и было
связано с такими представлениями, как уважение, знатность, достоинство. Domina означало
хозяйка дома (по отношению к рабам и прислуге), собственница (животных, какого-либо
предмета, недвижимой собственности, драгоценностей и т.п.). Это понятие ассоциировалось
с представлением о могуществе, власти, престиже в обществе. В лирической поэзии domina
169
означала возлюбленную поэта, но такую, которая заставляет его страдать. Об этом свидетельствуют эпитеты, с которыми употреблялась данная номинация: dura – строгая, суровая,
immitis – суровая, жесткая, iniqua – несправедливая, crudelis – бесчуственная, безжалостная. В поздней латыни это слово употреблялось как почетное наименование для знатной
женщины, оно нашло широкое распространение, особенно в эпистолярном стиле.
В старофранцузском языке производное от domina > dame находит самое широкое применение в языке, в частности в лексике феодальной титулатуры, став коррелятом для номинации мужского рода sire – seigneur, поскольку таковая не имела формы женского рода. Возникла необходимость в наименовании женщины, лингвистически выражающим её социальный статус. Номинация dame восполняла языковую лакуну, при этом в литературном употреблении произошло метафорическое переосмысление слова. Основополагающий концепт
Средневековья, концепт сюзеренитета, т.е. вассальной зависимости, из языка феодальной
лексики перешел в язык любовной. Феодальные отношения, составляющие социоэтническую
сферу, лежащую в основе эпической и лирической семантики, переходят в куртуазную литературу в снятом виде, как отстраненное выражение психологической зависимости, эмоциональной несвободы, обусловленной любовным чувством. Служение сюзерену, вассальная
зависимость, атрибуты подобной службы становятся основными выразителями куртуазных
отношений.
Семантический анализ показывает, что в слове la dame соединились несколько значений.
Прежде всего отмечается значение дама-воспитательница (la dame-éducatrice) [Pernoud,
1980, с. 136; Duby, 1981, с. 235]. В изучаемую эпоху детство детей было коротким. В семилетнем возрасте мальчики покидали матерей и переходили для дальнейшего проживания ко
двору сеньора – их отца или дяди по материнской линии. Характерно в этом плане признание
Изольды Тристану: Je t’ai aimé parce que tu étais son neveu et que tu faisais plus pour sa gloire
que tous les autres [Duby: для его славы, чем все другие (Тристан был племянником короля
Марка, мужа Изольды)]. До 13 века отношение дядя-племянник было привелигированным
среди родственных отношений. В современном французском языке до сих пор существует
поговорка Il est mon oncle qui mon ventre comble, дословно ‘именно дядя кормит (наполняет)
мой живот [Monireynaud, Pierron, Suzzoni, 1993, c. 47]. Чтобы оказать глубокое почтение мужу, жена дяди должна была холить и лелеять его племянников. Таким образом, «дама сердца» для молодых людей, тех, кого называли jeunes и bacheliers (холостяки) и кто в большом
количестве жил в каждом аристократическом доме, прежде всего была «педагогиня», наставлявшая их в тонкостях куртуазных манер рыцарского поведения.
В качестве ещё одного значения мы выделяем значение дама-сеньора. При этом значение
сеньора выступает в двух планах. В плане узко прагматическом, бытовом это жена хозяина,
которая во время частых военных походов мужа надзирала за имениями, и земельной собственностью. Жены имели неограниченный контроль над личными вещами, составлявшими их
приданое, а также над изделиями применяемыми или производимыми в домашнем хозяйстве. Закон позднего Средневековья наделяет хозяйку дома «правом ключей» от кладовых и
ограниченной возможностью вступать в деловые отношения [История женщин, 2009, с. 277].
Помимо этого дама-сеньора в отсутствие мужа осуществляла функции судьи, улаживая неурядицы среди многочисленной челяди замка, состоявшей, к тому же, зачастую, в разной
степени родства между собой. В отсутствие сеньора его супруга приобретала особый статус,
наделялась значительной властью, становилась центром двора, уважения и поклонения.
Помимо узко прагматического, существовало возвышенное, идеализированное и, более
того, мифологизированное в лирике и в куртуазной романной литературе значение дамасеньора. «Куртуазная любовь была прежде всего знаком престижа в мужском обществе, благодаря чему влияние созданной поэтами модели оказалось столь сильным, что смогло со
временем изменить отношение к женщине в обществе в целом» [Дюби, 1990, с. 92]. Появление любви как совершенно самостоятельной ценности изменило до неузнаваемости всю панораму средневековых нравов и ввело в рыцарскую этику новое измерение. Любовь во всех
своих проявлениях, включая и чувственные, понимается отныне как нечто облагораживаю170
щее, а не как пагубная для души страсть от которой, по традиционному учению церкви, нужно бежать как от чумы [Флори, 2006, с. 292–293]. Естественно, и отношение к предмету любви, даме сердца, его госпоже, кардинально изменилось. За женщиной следовало признать наличие особых достоинств. В куртуазной доктрине женщина признавалась равным и уважаемым участником куртуазных отношений. Более того, она была цель и смысл этих отношений
для мужчины, того, что французы называют enjeu (ставка в игре).
Куртуазный универсум – это феномен рыцарской культуры, он был создан для того, чтобы утвердить рыцарское сословие, зачастую состоявшее из безземельного воинства. Брачная
практика периода состояла в том, чтобы хорошо женить одного сына, старшего, дабы сохранить целостность семейного наследия. Остальные были предоставлены самим себе. Каноны
куртуазной любви позволяли, посредством служения даме сердца, которая, как правило, была женой сюзерена, возвыситься рыцарю (даже и не знатного происхождения) до аристократического круга. С другой стороны, подобное «служение» было удобно и для самого сеньора, так как позволяло ему «держать в узде» (l’ordo chevaleresque) рыцарское сословие. Рыцарь должен был уметь владеть собой, укрощать свои порывы и беззаветно преклоняться перед дамой. Такова, вкратце, «затекстная ситуация», связанная с представлением о такой модельной личности, как «Дама сердца».
В литературном тексте куртуазного романа помимо однословной номинации, репрезентирующей персонаж изучаемой модельной личности, встречаются двухсловная и многословные номинации. Двухсловная номинация одна – la bele dame. Несмотря на наличие препозитивного эпитета высокой качественной оценки со значением физической красоты bele, она
носит нейтральный характер. Номинация bele как в качестве прилагательного, так и в своём
субстантивированном виде находит очень широкое употребление в старофранцузском языке,
особенно в его литературном функционировании. Это самая «демократичная» из всех женских номинаций. Она не имеет в себе импликаций, касающихся возраста или социального
положения женщины, и является литературной условностью, т.е. клишированным наименованием женских персонажей. Как отмечает Ж. Маторе, в куртуазной литературе героиня всегда красивая belle, но персонаж почти автоматически лишен других качеств [Matoré, 1980, с.
227]. Определенный артикль, сопровождающий номинацию, также имеет нейтральное конкретизирующее значение.
Многословные номинации наиболее часто выражены структурами, содержащими придаточное относительное предложение типа: La dame qui ne li dist mot (Дама, которая ему не
говорит ни слова) (Ch. au L., 1955). Подобные конструкции могут включать аналитический
суперлятив: Vint une des plus beles dames / c’onques veist riens terriene (Вошла одна из самых
красивых дам, которую когда-либо можно было видеть среди земных существ). По способу
наименования последний пример представляет из себя прямую идентифицирующую номинацию со значением социального положения героини, дополненную характеризующей номинацией со значением физической красоты в превосходной степени, содержащей авторскую оценку, выраженную через сравнение. Имеет место так называемая «эмфатическая
превосходная степень, топос высочайшей степени совершенства героя вплоть до его неописуемости» [Бурбело, 1980, с. 6]. Прилагательгое bele коррелирует с другими прилагательными лаудативного значения: bele et gente, sage et bele, cortoise et bele, cointe et bele и др., составляя формульные сочетания. Помимо немыслимой красоты номинации знатной дамы
включают признаки знатного происхождения и обладания собственностью, например: la
dame de Landuc … que fu fille au duc Ladudez.
В целом, можно сказать, что описательные характеристики персонажей, особенно женских, имеют вкрапленный характер, в частности, у Кретьена де Труа. Всё внимание автора
сосредоточено на развитии перипетий сюжета. По ходу повествования имеют место лишь
беглые, краткие замечания автора по поводу внешности или личностных качеств героев.
Модельная личность Средневековья «Дама сердца» со стороны денотативного содержания
имеет две ипостаси. Одна бытовая – хозяйка дома, покоев, запасов, «ключница» и «педагогиня» в одном лице, постоянно находящаяся «в интересном положении» ( ведь основная
171
прагматическая ценность женщины в её плодовитости). Благоразумие и сдержанность – это
её добродетели. Другая ипостась – Дама-королева в куртуазных отношениях, та, которую
восхваляют и о которой тоскуют поэты. Она – экзальтированный идеал мужского рыцарского воинства, у которого культ «Дамы сердца» являлся предлогом и оправданием всех жизненных перипетий. При всей яркости и значимости изучаемой модельной личности, способы
её языковой репрезентации в литературных текстах не отличаются большим разнообразием.
Где здесь литературная игра, а где жизнь? Ответ на этот вопрос теряется в глубине веков.
Для нас важно, чтобы менталитет современного человека не утратил понятие «рыцарское
отношение к женщине», а «Дама сердца» как модельная личность оставалась образом, значимым и для современной культуры.
Библиографический список
1.
Брудный, А.А. Психологическая герменевтика [Текст] : учебное пособие / А.А. Брудный. – М. : Лабиринт,
1998.
2. Бурбело, В.Б. Историческая стилистика французского языка [Текст] / В.Б. Бурбело. – Киев : Лыбидь, 1990.
3. Дюби, Ж. Куртуазная любовь и перемены положения женщин во Франции 12 в. [Текст] / Ж. Дюби // Одиссей. – М. : Наука, 1990. – С. 90–96.
4. История женщин на Западе [Текст] / История женщин на Западе. В 5 т. T.2. Молчание Средних веков. –
СПб. : Алетейя, 2009.
5. Карасик В.И. Лингвокультрный типаж «Английский чудак» [Текст] / В.И. Карасик, Е.А. Ярмахова. – М. :
Гнозис, 2006.
6. Сайко, Э.В. Субъект как феномен социального движения и предмет познания [Текст] / Э.В. Сайко // Человек как субъект культуры. – М. : Наука, 2002.
7. Флори, Ж. Повседневная жизнь рыцарей в средние века [Текст] / Ж. Флори. – М. : Молодая гвардия, 2006.
8. Grisay, F. Les dénominations de la femme dans les anciens textes littéraires français [Texte] / F. Grisay, G. Lavis,
M. Dubois-Stass. – Genève: Editions J. Duculot, S.A. Gembloux, 1969. – 246p.
9. Montreynau, F. Dictionnaire de Proverbes et Dictons [Texte] / F. Montreynau, A. Pierron, F. Suzzoni. – Paris :
Edition Gilles Firmin, 1993.
10. Duby, G. Le chevalier, la femme et le prêtre [Texte] / G. Duby. – Paris : Hachette, 1981.
11. Matoré, G. Remarques sur beau et beauté en ancien français [Texte] / G. Matoré // Etudes de langue et de littérature
française offerts à Andre Lanly. – Nancy: Ateliers des Publications. Nancy 2, 1980. – P. 225–231.
12. Pernoud, R. La femme au temps des cathédrales [Texte] / R. Pernoud. – Paris : Editions Stock, 1980.
Список источников примеров
1.
Le chevalier au lion (Yvain). (Les romans de Chretien de Troyes) édités d’après la copie de Guiot (Bibl. nat. fr.,
749). / Publié par Mario Roque. – Paris : Editions Champion, 1982.
УДК 811.161.1’37 + 811.111’37
ББК 81.2 Рус. – 3 + 81.2 Англ. – 3
Е.Ю. Балашова
НОМИНАТИВНАЯ ПЛОТНОСТЬ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО КОНЦЕПТА
ВЕРА / FAITH В РУССКОМ И АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКАХ
В статье проводится анализ номинативной плотности религиозного концепта вера /
faith в русском и английском языках. Автор структурирует словообразовательное гнездо
лексемы вера, номинирующей упомянутый концепт, по семантическим и когнитивным параметрам, а также исследует её сочетаемость, что позволяет выявить лингвокультурную
специфику концепта вера в православном и протестантском дискурсах.
Ключевые слова: лингвокультурный концепт; номинативная плотность; концептуальный анализ; семасиологический анализ; сема; семантическая структура; православный дискурс; протестантский дискурс
172
E.Y .Balashova
THE NOMINATIVE DENSITY OF THE LINGUOCULTURAL CONCEPT FAITH
IN RUSSIAN AND ENGLISH LANGUAGES
The article focuses on the nominative density of the concept faith in Russian and English. Th
word faith, nominating the mentioned concept is analyzed according to semantic and cognitive parameters; this allows to determine the national specific character of the concept faith in orthodox
and protestant discourses.
Key words: linguocultural concept; nominative density; conceptual analysis; semasiological
analysis; sema; semantic structure; orthodox discourse; protestant discourse.
Выдвижение антропоцентрической парадигмы на передний план ориентирует современную лингвистику на изучение не только собственно лингвистических категорий, но и речемыслительной деятельности, воплощённого в языковых единицах мировосприятия и мировоззрения носителей языка. Исследование концептосферы дискурса позволяет существенно
приблизиться к пониманию общенациональных и специфических особенностей языкового
сознания представителей того или иного этноса, а также создать достаточно объективную
модель определённого вида дискурса.
Некоторые исследователи выделяют лингвистический и концептуальный аспекты дискурса [Сергеева, 2002, с. 6], подчёркивая особую значимость лексического аспекта, поскольку
лексическая система языка является ведущей при исследовании любых фрагментов языковой
картины мира, а также обеспечивает функционирование языка как средства общения. Кроме
того, большая часть исследователей считает, что в основе языковой модели мира лежат знания, закреплённые в семантических категориях, семантических полях, составляемых из слов
и словосочетаний [Караулов, 1976].
За основу понимания того или иного вида дискурса современные лингвисты берут, прежде всего, его лексико-семантическую специфику, отражающую тот особый вид ментальности, который присущ данному дискурсу [Сергеева, 2002, с. 11].
В современной лингвистике всё более распространённым становится мнение о том, что
концептуальный анализ – продолжение семантического [Селиванова, 2000]. Несомненно,
изучение концептов расширяет рамки исследования за пределы собственно лексикологического анализа, требуя применения методов когнитивной семантики. При этом одно не противоречит другому: концептуальный анализ даёт возможность не только более глубокого, но и
более широкого рассмотрения семантики языковых единиц [Сергеева, 2002а, с. 4]. Так, существует точка зрения, согласно которой набор, частотность, сочетание и взаимосвязи концептов вообще являются основой любого дискурса и различают дискурсы между собой [Булатова, 1999, с. 40]. Вероятно, поэтому концепт оказался в центре внимания многих современных лингвистов.
При исследовании семантики и структуры концепта в рамках того или иного вида дискурса важным оказывается изучение способов экспликации семантической структуры концепта.
Моделирование концепта включает, таким образом, определение базовых компонентов его
семантики, а также выявление совокупности устойчивых связей между ними [Михальчук,
1997, с. 29].
Необходимо отметить, что анализ языковых средств позволяет наиболее простым и эффективным способом выявить семантико-когнитивные признаки концептов и создать модель
того или иного концепта. Лексико-семантический подход позволяет максимально полно отразить состав языковых средств, вербализующих исследуемый концепт, достаточно объективно описать семантику этих единиц (слов, словосочетаний, ассоциативных полей, паремий, текстов) с применением методики когнитивной интерпретации результатов лингвистического исследования, смоделировать содержание концепта как глобальной ментальной единицы в её национальном своеобразии [Попова, Стернин, 2006, с. 16] и определить место ис173
следуемого концепта как в национальной концептосфере в целом, так и в конкретном виде
дискурса в частности.
С целью моделирования концепта на системно-языковом уровне религиозного христианского дискурса мы выделяем такую его дискурсивную категорию, как номинативная плотность.
В качестве важнейшего показателя актуальности определённого концепта для той или
иной лингвокультуры рассматривается его номинативная плотность. Под данным термином
следует понимать «детализацию обозначаемого фрагмента реальности, наличие множества
вариантов его обозначения и смысловых оттенков» [Слышкин, 2004, с. 54].
Очевидно, что концепт не равен слову, следовательно, в него входит всё словообразовательное гнездо базовой лексемы-репрезентанта, семантическое наполнение и деривационные
связи единиц, составляющих это гнездо, их частотность и сочетаемость. В связи с этим, нам
необходимо исследовать концентрированные и дисперсивные аппеляции к религиозному
концепту вера / faith в русском и английском языках. При концентрированной апелляции
концепт реализуется эксплицитно – при помощи конкретной языковой единицы, имеющей с
ним внеконтекстуальную номинативную связь. При дисперсивной апелляции он формируется в сознании адресата при помощи совокупности значений языковых единиц, которые не
являются средствами его номинации [Слышкин, 2005, с. 38]
Представление о концепте в дискурсе создаётся прежде всего благодаря совокупности
значений эксплицирующих его лексических единиц и словосочетаний, а также исходя из
микроконтекста, в котором употребляются эти экспликанты [Сергеева, 2002, с. 45].
Для изучения конкретного концепта в рамках того или иного вида дискурса необходимо
его комплексное описание на системно-языковом уровне: помимо дефиниций толковых, исторических и этимологических словарей и данных ассоциативных словарей, должны быть
рассмотрены словообразовательные гнёзда лексемы, вербализующей концепт, а также проанализирована сочетаемость этой лексемы (и её дериватов) в общеязыковом употреблении, а
также в определённой группе текстов. Лексикографическое описание позволяет определить
общенациональные и специфические компоненты концепта на системно-языковом уровне,
что, в свою очередь, даёт возможность достаточно последовательно структурировать конкретный вид дискурса, а также получить представление о ментальной модели действительности, отражённой в национальных картинах мира.
В качестве исследуемого материала нами были использованы общеязыковые и специализированные толковые словари современного русского, английского и церковно-славянского
языков, словари сочетаемости, словообразовательные словари, а также тезаурусы современного английского языка.
Методами данного исследования являются метод когнитивной интерпретации, метод компонентного анализа лексических единиц для вычленения в их словарных дефинициях лингвосемиотических и семантических индикаторов исследуемой концептуальной доминанты, а
также группа методов интерпретативного, контекстуального и структурно-семантического
анализа. Данная методика не исчерпывает анализа концепта в рамках дискурса в целом, но
является необходимой для выявления его структуры по лингвокультурным и лингвокогнитивным параметрам.
Так, по данным ПЦСС (Полный церковно-славянский словарь) структуру словообразовательного гнезда лексемы вера составляют следующие слова:
1) наличие веры: благоверие, благоверный, вера, верить, верник (в значении «верный человек»), верный (т.е. христиане), веровати, веровать, вероисповедание, вероопределение,
вероподобно, вероучение, вероучительный, веруем, верую, веруюся, верующий, веруяй, верю,
единоверец, единоверный, имоверный, поверить, правоверие, правоверно, правоверный, правоверовати, правоверующий, тезоверный, уверовавший, уверовать, уверение (в значении
«приведение в веру» или «восприятие веры»), ятоверный;
2) отсутствие веры: безверие, безверник, верогубен, вероотступник, возневеровати, неверие, неверный, неверствие, неверство, неверующий, недоверство, неимоверный;
174
3) искажённая вера: буеверие, верование, двоеверие, зловерие, зловерник, зловерный, иноверие, иноверный, кривоверие, кривоверство, маловер, маловерие, неблаговерствие (в значении «ложная вера»), пасховерцы, поверье, половерен (в значении «еретический»), половерец
(в значении «еретик»), полуверие, преверности (в значении «суеверие»), суеверен, суеверие,
чужеверный;
4) достоверность / истина: верно, вероятельный, вероятие, вероятный, достоверно,
достоверность, достоверный, наверное, невероятие, невероятность, невероятный, уверенность, уверенный;
5) межличностная сфера: верен, верить, верность, верный, доверие, доверчивый, доверяющий, легковерный, недоверчивость, недоверчивый, неимоверивый (в значении «недоверчивый»), неудобоверие (в значении «недоверчивость»), неудобоятоверный, неятоверие (в значении «недоверчивость»), неятоверный (в значении «недоверчивый»);
6) деловая сфера: вверен, вверенный, вверять, доверенность, заверять, поверенный, удостоверение, удостоверять, удостоверяться;
7) коммуникативная сфера: доверять, поверить, предуверити, предуверяти, уверить,
уверять, уверяюся.
Из словообразовательного гнезда, состоящего из 109 единиц, 42 лексемы имеют семантику с отрицательной коннотативной окраской.
Подавляющее большинство единиц, составляющих ядро концепта вера, имеет отношение
к религии в отличие от структурных элементов, входящих в словообразовательные ядра лексем любовь и надежда, где доминирующим является семантический признак «межличностные отношения» у лексемы любовь и «наличие / отсутствие надежды» у лексемы надежда.
Таким образом, можно говорить о принадлежности ядра концепта вера к религиозному дискурсу и высокой степени религиозной окрашенности самого концепта в целом. Данный концепт практически не существует вне религиозного дискурса, тогда как концепты любовь и
надежда актуализируются как в религиозном, так и в светском видах дискурса.
В ССРЯ (Словообразовательный словарь русского языка) гнездо лексемы вера состоит из
110 единиц, 50 из которых имеют отрицательную семантическую окраску. В упомянутом
словаре лексема верный не входит в гнездо лексемы вера и имеет собственное словообразовательное гнездо, включающее 26 единиц, 7 из которых обладают негативной семантикой.
Таким образом, на системно-языковом уровне проявляется специфика дериватов лексемы,
объективирующей концепт вера в русском языке.
Анализ словообразовательных гнёзд в общеязыковом и церковно-славянском словарях позволяет выявить базовые номинанты концепта вера, лежащие в основе светского и православного дискурсов. К таковым следует отнести следующие лексемы: безверие, благоверный,
вверить, вероисповедание, вероотступник, вероподобный, верно, вероучение, верный, верить, верующий, двоеверие, доверять, единоверный, единоверец, заверять, легковерный, маловерие, маловер, поверить, поверье, иноверие, иноверный, веровать, верование, неверие, неверующий, неверный, уверенность, уверенный, уверить, уверять, уверение, уверовать.
Представляется целесообразным сопоставить ядерные компоненты православного и протестантского дискурсов и выделить общие для них единицы с последующим определением
ядерных и периферийных сем в их составе. Словообразовательное гнездо лексемы faith в
CIDE (Cambridge International Dictionary of English) содержит следующие единицы: faithful,
faithfully, faithfulness, faithless, faithlessly, faithlessness, тогда как HCBD (Holman Concise Bible
Dictionary) предлагает только один дериват лексемы faith – faithful. Кроме того, в словарной
статье, посвящённой единице faithful, употребляется лексема faithfulness (в значении «верность»).
Анализ словообразовательных гнёзд в общеязыковых и церковных словарях английского
и русского языков позволяет выделить сходную тенденцию: общеязыковые словари содержат большее количество лексем с отрицательной семантикой.
Таким образом, к ядерным компонентам лингвокультурного макроконцепта вера на системно-языковом уровне православного и протестантского дискурсов можно отнести единицы
175
вера / faith, верный / faithful, верно / faithfully, неверующий, неверный / faithless, неверие / faithlessness.
Анализ семантической структуры трёх первых лексем позволяет выделить единую ядерную сему: «признание, почитание за истину», что, в свою очередь, сближает концепты вера и
истина и позволяет сделать вывод, что последний принадлежит околоядерной зоне ассоциативно-семантического поля концепта вера.
Анализ семантики трёх последующих единиц также позволяет выделить общую для них
сему: «отсутствие веры, безверие», лежащую на периферии структуры концепта вера.
Примечательно, что компоненты с семантикой «искажённая, недостаточная вера» (маловерие, маловер, верование, суеверие, буеверие и др.) не вошли в ядро протестантского дискурса, содержащего семантические пары только со строго противоположным значением:
failthful – faithless, faithfully – faithlessly, faithfulness – faithlessness.
На наш взгляд, этот факт можно было бы связать с относительной канонической и обрядовой свободой протестантизма в целом, ориентированного более на личностные взаимоотношения человека с Богом, чем и объясняется отсутствие в протестантском дискурсе такого
семантического блока, как «искажение веры», ценностно значимого для православного дискурса в силу высокого уровня ритуальности и каноничности последнего, фиксирующего любое отклонение от заданного образца. Таким образом, протестантский дискурс не позволяет
выстроить семантическую шкалу, подобную той, которую мы получили при анализе православного дискурса.
Для получения объективных данных о номинативной плотности концепта вера / faith в
православном и протестантском дискурсах необходимо проанализировать сочетаемость лексем, объективирующих этот концепт в русском и английском языках. Это позволит выявить
блок контекстуальных сем в составе исследуемого концепта. Контекстуальная коннотативная сема возникает в различных ситуациях употребления лексемы; хотя значение лексической единицы существует вне контекста [Сергеева, 2002б, с. 17], в религиозном дискурсе в
контексте целого появляются оттенки значения и окказиональные значения, принципиально
важные для данной разновидности дискурса.
Так, по данным ПЦСС (Полный церковно-славянский словарь), лексемы, номинирующие
концепт вера, входят в следующие группы сочетаний:
1) атрибутивные сочетания с общими контекстуальными коннотативными семами «истинность», «действенность», «смирение / подчинённость», «глубина», «твёрдость», «отсутствие веры» (с устойчивой отрицательной коннотацией).
Сема «истинность» актуализируется с помощью таких лексических единиц, как единая,
христианская, Христова, правая, несомненная, святая, вера православная, благая, истинная
(3), религиозная, вера Божия, вера Иисусова, вера Христова, вера Иисус-Христосова, вера
Сына Божия.
Контекстуальная сема «действенность» номинируется лексическими единицами живая,
деятельная, чудодейственная, явленная, спасительная вера.
Сема «смирение / подчинённость» репрезентируется следующими лексическими единицами: верный в служении, доступный к вере, верный человек, смиренная вера.
Сема «глубина» объективируется единицами внутренняя вера, внешняя сторона веры,
глубокая преданность вере.
Сема «твёрдость» представлена сочетанием твёрдая уверенность.
Сема «отсутствие веры», обладающая устойчивой отрицательной коннотацией, актуализируется следующими лексическими единицами: неверный человек, неверный народ, ожесточённое неверие, ложная вера;
2) в группе объектных сочетаний можно выделить следующие контекстуальные коннотативные семы: «твёрдость» (твёрдость веры, твёрдость в вере, постоянство в вере, сила
веры); «обращение в веру» (призвание в веру, распространение Христовой веры, приведение
верующих в общение с Богом, изъяснение веры); «общение» (общение веры, общение с Богом,
член веры, общество верующих); «вероучение» (учение веры, истины веры, предания веры,
176
символы веры, догматы веры); «результат» (пользоваться доверием, подвиг за веру, плоды
веры, преуспеяние в вере); «стремление» (побуждения веры, усердие к вере, рвение к вере);
«спасение» (оправдание посредством веры); «отсутствие веры» (терять веру, гнев неверующих, недостаток веры, отторгнуться от веры, отчуждиться в вере, исказить веру, отпасть от веры). Последняя сема также имеет резко отрицательную эмоциональную окраску,
делающую акцент на жестокости, ожесточённости неверующих;
3) группа глагольных сочетаний содержит следующие общие контекстуальные семы:
«обращение в веру» (призвать в веру, утвердить веру, исповедовать веру, причислить к верным); «пребывание в вере» (жить в вере, хранить веру, веровать во Христа); «доверие»
(предать себя Богу верою, вверять себя, вверить благовестие, признавать за верное); «спасение» (спасти верующих); «отсутствие веры» (не поверить, обращаться с неверным);
4) в сочетаниях с предикативными признаками концепта возможно выделить семы «верность / доверие» (достойный веры, достойный доверия, верен Бог, принят с верою) и «спасение» (возрождённый через веру);
5) группа субъектных сочетаний содержит такие общие контекстуальные семы, как «истинность» (вера в Единородного Сына Божия, вера в Него, вера в Иисуса Христа, вера во
Христа, вера в Сына Божия, верующий в Бога, верующий в Господа Иисуса Христа); «интенсивность» (вера велика); «верность / доверие» (верность в обетованиях, верность в служении, доверенность Богу).
Особо хотелось бы отметить группу сочетаний, содержащих сразу несколько членов концептуальной доминанты: вера и надежда, в вере и надежде, вера, надежда и любовь к Богу,
вера и любовь к добру, любит господина и верен Ему, вера надежды, постоянство в вере и
уповании. Наличие таких сочетаний свидетельствует о тесной взаимосвязи концептов вера,
надежда, любовь в православном дискурсе, лингвокультурной доминантой которого и являются данные концепты.
Таким образом, представляется возможным выделить контекстуальные коннотативные
семы, общие для всех групп: «истинность», «твёрдость», «обращение в веру», «верность /
доверие», «спасение», «отсутствие веры». Данная категория сем входит в околоядерную зону
концепта вера на системно-языковом уровне христианского православного дискурса.
Далее необходимо исследовать сочетаемость лексических репрезентантов концепта faith в
протестантском дискурсе, выделить контекстуальные семы, входящие в его ядро, и сопоставить полученные результаты с русскоязычным материалом.
По данным ОСDSE (Oxford Collocations Dictionary for Students of English), лексемы faith и
faithful входят в следующие группы сочетаний:
1. Атрибутивные сочетания, имеющие такие общие контекстуальные семы, как «intensity» (enormous, great, tremendous, strong, extremely faithful, very faithful, utterly faithful, remarkably faithful); «constancy» (abiding, unshakeable); «fullness» (absolute, complete, implicit,
total, simple, unquestioning, absolutely faithful, entirely faithful, quite faithful); «truth» (religious,
genuine, true, personal, fairly faithful); «effectineness» (active, living); «emotion» (touching).
2. В глагольных сочетаниях можно выделить следующие общие контекстуальные коннотативные семы: «spreading» (proclaim, profess, hand on, pass on, preach, teach); «maintenance» (retain, practice, keep alive, uphold, remain faithful, stay faithful); «restoration» (restore,
regain, come to, find); «manifestation» (put, show, affirm, express); «loss» (undermine, lose, shake,
destroy); «possession» (have, place, pin, have every faith in smb, to be faithful).
3. Группа объектных сочетаний обладает следующими общими семами: «effectiveness»
(an act of faith, a leap of faith); «fullness» (an article of faith, to pin one’s faith on smb).
4. Сочетания с предикативными признаками лексемы faith имеют общую сему «spiritual
recovery» (faith healer, faith healing).
Таким образом, в околоядерную зону концепта faith в протестантском дискурсе входят
следующие контекстуальные коннотативные семы: «effectiveness», «fullness», «constancy /
maintenance».
177
Часть сем, выделенных нами при анализе сочетаемости лексем faith и faithful, совпадает с
контекстуальными семами номинантов концепта вера, выделенными в православном дискурсе. Так, к семам, общим для православного и протестантского дискурсов, относят семы
«действенность / effectiveness», «истинность / truth», «обращение в веру / spreading», «спасение / spiritual recovery», «отсутствие, потеря веры / loss», «пребывание в вере / possession».
Однако непосредственно в околоядерной зоне концепта вера / faith в православном и протестантском дискурсах совпадений не наблюдается, и в каждом типе дискурса ядро обладает
собственным набором контекстуальных коннотативных сем.
Таким образом, анализ номинативной плотности концепта вера / faith позволяет не только
получить наиболее полное представление о его лингвокультурной специфике в русском и
английском языках, но и выстроить достаточно объективную модель исследуемого концепта
на системно-языковом уровне православного и протестантского видов дискурса.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
Булатова, А.П. Концептуализация знания в искусствоведческом дискурсе [Текст] / А.П. Булатова // Вестн.
Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. – 1999. – №4. – С. 34–49.
Караулов, Ю.Н. Общая и русская идеография [Текст] / Ю.Н. Караулов // ИЯ АН СССР. – М. : Наука, 1976.
Михальчук, И.П. Концептуальные модели в семантической реконструкции (индоевропейское понятие «закон») [Текст] / И.П. Михальчук // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. – 1997. – Т.56. – №4. – С. 29–39.
Попова, З.Д. Семантико-когнитивный анализ языка [Текст] : монография / З.Д. Попова, И.А. Стернин. –
Воронеж : Истоки, 2006.
Селиванова, Е.А. Когнитивная ономасиология [Текст] : монография / Е.А. Селиванова. –Киев : Фитосоциоцентр, 2000.
Сергеева, Е.В. Бог и человек в русском религиозно-философском дискурсе [Текст] / Е.В. Сергеева. – СПб. :
Наука, САГА, 2002.
Сергеева, Е.В. Религиозно-философский дискурс В.С. Соловьёва [Текст] / Е.В. Сергеева. – М. :РГПУ Сага,
2002.
Слышкин, Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты [Текст] : автореф. дис. …д-ра филол. наук /
Г.Г. Слышкин. – Волгоград, 2004.
Слышкин, Г.Г. Речевой жанр: перспективы концептологического анализа [Текст] / Г.Г. Слышкин // Жанры
речи: сб. науч. статей. – Саратов : Изд-во ГосУНЦ Колледж, 2005. – С. 34–50.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
5.
Полный церковно-славянский словарь [Текст] / сост. протоиерей Г. Дьяченко. – М. : Отчий дом, 2002.
Словообразовательный словарь русского языка: в 2 т. [Текст]. – М. : Русский язык, 1985. Т.1. Словообразовательные гнёзда. А – П.
Cambridge International Dictionary of English [Text]. – Cambridge University Press, 1999.
Holman Concise Bible Dictionary [Text]. – Nashville, Tennessee : Broadman & Holman Publishers, 2001.
Oxford Collocations Dictionary for students of English [Text]. – Oxford University Press, 2003.
УДК 81’27
ББК 81.001.2
С.Б. Белецкий
КОММУНИКАТИВНЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ КАК СПОСОБ ДИСКУРСИВНОЙ
ОБРАБОТКИ ИРРАЦИОНАЛЬНОСТИ СУБЪЕКТА ОБЩЕНИЯ
Целью статьи является анализ лингвокоммуникативных средств экспликации коммуникативного патернализма, являющегося механизмом дискурсивной обработки иррациональности субъекта общения в ситуации межличностного взаимодействия. Корпус данных
представляет собой аудиозаписи и транскрипты собеседований при приеме на работу между восточными и западными немцами.
178
Ключевые слова: теория дискурса; конверсационный анализ; патернализм; коммуникативные жанры; собеседование
S.B. Beletsky
COMMUNICATIVE PATERNALISM AS A MEANS OF DISCOURSE PROCESSING OF
IRRATIONALITY IN INTERACTION
The paper focuses on verbal and communicative means of expressing paternalism which is
viewed as a means of discourse processing of the interlocutor’s irrationality in the situation of faceto-face communication. As data we use the corpus of transcribed job interviews between Eastern
and Western Germans.
Key words: discourse theory; conversational analysis; paternalism; communicative genres; job
interview
Понятие патернализма объединяет широкий круг явлений, для которых характерно действие во благо индивида или группы индивидов, которое, однако, может противоречить или не
в полной мере соответствовать их воле [Dworkin, 2005]. Проявления патернализма можно
наблюдать в самых разных сферах человеческой деятельности. Нами предпринята попытка
провести анализ его коммуникативно-языкового измерения. Иными словами, нас интересует
лингвистическая кодировка патернализма, то, как он манифестируется в процессе межличностной коммуникации и посредством каких языковых единиц и коммуникативных структур
это явление становится «осязаемым» не только для исследователя, но и для самих участников коммуникации.
Своему происхождению термин «патернализм» обязан исторической науке, где он возник
для обозначения существовавших в раннем римском обществе родовых клиентелистских
структур. Клиентом становился чужак, которому pater familia, глава семейной группы, предоставлял место в общине. С одной стороны, клиент принадлежал семье (и был подобен рабу), но, с другой стороны, он был ее членом (и был подобен ребенку). По отношению к клиентам, в отличие от рабов, большое распространение получила нравственная обязанность
господина заботиться о них и быть их заступником [Осипова, 2006, с. 7]. Термин «патернализм» получил довольно широкое распространение и в других областях знания для обозначения опеки и покровительства. Из всего многообразия подходов к исследованию патернализма наиболее разработанную и продуктивную, с точки зрения настоящего исследования,
концепцию предоставляет философия права. Развернувшаяся в ее недрах дискуссия о патернализме заключается в обсуждении оправданности ограничения свободы личности во имя ее
благополучия. Одним из основных понятий в этой дискуссии является понятие автономии
действия, т.е. способности индивида действовать самостоятельно [Giesinger, 2005, с. 121].
Иными словами, в рамках данной дискуссии решается вопрос о возможности вторжения в
автономию индивида с целью предотвращения негативных для него самого или окружающих
последствий его действий. Поводом для такого вмешательства, согласно А. ван Аакен, может
явиться иррациональность его действий, т.е. проявление его ограниченной рациональности
[Aaken van, 2006].
Нами установлено, что патернализм в межличностной коммуникации является одним из
способов дискурсивной обработки атрибутированной (приписанной ему коммуникативным
партнером) иррациональности субъекта общения. Его отличительная особенность заключается в том, что это действие совершается в интересах адресанта, а не адресата. Патернализм
представляет собой вмешательство в коммуникативное пространство (автономию) интерактивного партнера посредством коммуникативного или носящего коммуникативный характер
действия с целью соконструирования его рациональности или коммуникативной компетенции (дееспособности) или отнятия права действовать. Данному вмешательству предшествует
мониторинг одним из коммуникативных партнеров «симптомов» ограниченной рациональ179
ности другого, которые в дальнейшем могут тематизироваться. Можно предположить существование индивидуальной нетерпимости к иррациональности, превышение порога которой
ведет к включению механизма обработки иррациональности, в том числе патерналистской.
Восстановление / соконструирование рациональности может наблюдаться на том или
ином этапе коммуникативного взаимодействия, превращаясь на время в ведущий мотив общения. Дальнейшее обсуждение становится возможным только после того, как проблема иррациональности коммуникативного партнера устранена. Данное явление анализируется нами
на материале транскриптов собеседований при приеме на работу между восточными и западными немцами 1. Прежде чем мы перейдем к обсуждению патернализма, возникающего в
ходе развития коммуникации, рассмотрим структуру собеседования в целом.
Нами выявлено, что собеседование представляет собой коммуникативный жанр, направленный на решение реккурентных коммуникативных проблем. Согласно Т. Лукману, коммуникативный жанр – по аналогии с социальным институтом – представляет собой способ решения специфических рекуррентных коммуникативных и общественных проблем. Так, жанр
«собеседование» должен решать проблему отбора новых сотрудников и их распределения
внутри организации [Luckmann, 1988, с. 202] (цит. по: [Birkner, 2001, с. 57]). Эта глобальная
цель детерминирует ход развития коммуникации в рамках жанра (развитие темы, особенности мены коммуникативных ролей, структурирование высказываний и другие интеракциональные аспекты) и порядок дискурсивного 2 взаимодействия коммуникантов в целом. Каждый отдельный этап обсуждения складывается из конкретных коммуникативных эпизодов, в
рамках которых коммуниканты осуществляют решение как стратегических задач общения
(например, эпизод представления компании), так и решают коммуникативные задачи, возникающие по ходу развития коммуникации (например, производят «починку» 3 неверно понятого или нерасслышанного коммуникативного вклада). Установление степени рациональности и ее восстановление / соконструирование в рамках собеседования могут быть, на наш
взгляд, отнесены к числу коммуникативных задач, возникающих и разрешаемых по ходу
развития коммуникации. Они не являются стратегическими задачами общения в рамках данного жанра, в отличие, например, от жанра «урок», где соконструирование рациональности
(суть обучения) является первостепенной задачей. Это – своего рода решение точечных проблем, «починка» картины мира коммуникативного партнера, без которой дальнейшая коммуникация потеряла бы смысл, поскольку она встала бы на «рельсы» ложных прессупозиций.
В рамках жанра «Собеседование нами выделяется глобальная цель общения. Введение
глобальной темы собеседования можно сравнить с первым ходом в игре в шахматы: подобно
тому, как игрок делает первый ход и тем самым начинает игру, после того как все фигуры на
доске расставлены, интервьюер формулирует цель общения, после того как были исполнены
все ритуалы приветствия и знакомства. С введением глобальной темы коммуниканты включаюся в «игру». Формулировка глобальной цели является важной коммуникативной задачей,
поскольку от степени истинности этого высказывания будет зависеть весь дальнейший ход
развития коммуникации. Она формулируется четко, однозначно и интерсубъективно, о чем
может свидетельствовать следующий пример:
Пример 1. «sie haben sich beworben».
1
Корпус данных взят из исследования [Birkner, 2001]. Исследование выполнено в русле конверсационного анализа – метода
исследования устной речи, разработанного в 60-х гг. ХХ в. американскими социологами Харви Саксом (Harvey Sacks),
Эмануэлем Щегловым (Emanuel Schegloff) и Гейл Джефферсон (Gail Jefferson). «Целью конверсационалистов является
описание социальных практик и ожиданий, на основе которых собеседники конструируют свое собственное поведение и
интерпретируют поведение другого» [Исупова, 2002, с. 36]. Традиционной формой представления данных является транскрипт, набранный шрифтом Courier. Транскрипционные знаки приведены в Приложении.
2
В данной статье мы опираемся на понимание дискурса и его характеристик, разработанное М.Л. Макаровым [Макаров,
2003] и В.И. Карасиком [Карасик, 2004].
3
Проблема починок, или репаратур (англ. repair), была детально разработана в трудах представителей школ конверсационного анализа и анализа разговора [Egbert, 2009].
180
Æ
01
I:
<<ff>JA.> (-) sie hAben sich, (3) 'ts
<<rall>bewOrben
Æ
02
um ein - trainEeprogramm? (2) allgemeiner Art?=sach ich
03
erstmal so? (.) salopp?> (1) <<pp>ah=je. jetzt kommt
04
[kAffee.>]
((…))
Æ
30
I:
SO. (.) sie ham sich also beworben um ein; (-)
Æ
31
trainEeprogramm, (-) Allgemeiner art? sach ich mal? (-)
32
((Geschirrklappern 3)) ehm:: haha wir sprEchen denn
33
[gleich]
34 B:
[haha ]
35 I:
über ih ka bE: oder kredit, (.) oder wie auch immer?
В данном отрывке Интервьюер (I от нем. «Interviewer») обращается к соискательнице и
озвучивает причину ее прихода, а именно желание участвовать в общей программе подготовки банковских работников. Таким образом он одновременно и проверяет правильность
ключевой пресуппозиции, и вводит глобальную тему общения. Соискательница (B от нем.
«Bewerberin») ратифицирует такую трактовку глобальной цели невозражением против нее и
предоставлением интервьюеру возможности говорить дальше (она не использует 3секундную паузу, чтобы взять коммуникативный ход). Ввести глобальную цель интервьюеру
удается лишь со второй попытки. Первая попытка не была успешной, поскольку у соискательницы не было возможности прореагировать на нее – интервьюер был вынужден сместить фокус коммуникации на решение «точечной» проблемы, а именно вербализовать необходимость налить кофе (выпущенные строки транскрипта). Обращает на себя внимание тот
факт, что интервьюер сохраняет идентичную формулировку глобальной цели (лексическая
единица also является маркером перефокусировки с одной темы на другую) даже по прошествии целого коммуникативного эпизода. Это может свидетельствовать о важности данного
этапа в общей структуре собеседования.
Нами также установлена структура собеседования, а именно, что глобальная цель собеседования реализуется поэтапно, путем обсуждения ключевых для возможного установления
трудовых отношений концептов (образование, заработная плата, история организации и т.п.).
Переход от одного этапа к другому является дискурсивной прерогативой интервьюера, который открывает и закрывает темы для обсуждения. В структуре анализируемого собеседования можно выделить следующие этапы:
• знакомство,
• представление соискателя,
• обсуждение возможного трудоустройства,
• представление работодателя,
• практика перед началом работы,
• распределение,
• процедура после собеседования,
• прощание.
Каждый из этих этапов включает в себя обсуждение нескольких близких концептов. Например, этап представления соискателя включает в себя разделы:
• специализация (studienschwErpunkte),
• пробелы в автобиографии (WAS ham sie denn in dem Ersten~ (.) in
dem Einen jahr dazwIschen gemacht? (-) bis zum beginn des stUdiums?),
• учебное заведение (ich frag herrn lEtzel mal. (–) e:h is (-)
<<acc>universität rOstock, is ihnen das eigentlich=n begrIff?),
• оценки (wie sind denn die zensUren),
181
• преддиплом (dAs <<dim>war das vOrdiplom),
• экзамены (prüfungen),
• дипломная работа (und dann kommt diplomarbeit?),
• устные экзамены (und mÜndliche prüfung?),
• практика (wie lange wAr das praktikum?),
• место жительства (sie wOhnen auch noch zuhause; ne?),
• внеучебная деятельность (Außer(.)UniversitÄre (.) AktivitÄten.).
Каждый из этих разделов, в свою очередь, состоит из ряда коммуникативных эпизодов, в
рамках которых коммуниканты решают как стратегические задачи общения, так и проблемы,
возникающие по ходу развития коммуникации, в том числе проблему иррациональности
коммуникативного партнера.
Проблема иррациональности коммуникативного партнера обнаруживается в разделе, условно названном нами «представление соискателя о работе в банке», на этапе обсуждения
возможного трудоустройства. По мнению интервьюера, соискательница имеет не вполне
верное представление о той деятельности, которой она хотела бы заниматься в банке. Это
«неверное» знание ставит под угрозу реализацию глобальной цели собеседования: сотрудник
может быть направлен на непредназначенное для него место. В следующем примере происходит «починка» представления соискательницы о должности, которую она хотела бы занимать.
Пример 2. «oberziel».
01 B:
'h und von dAher wollt ich eigentli:ch: (1) mal so als
02
(.) oberziel, (.) fIrmenkundenbetreu[er wer]den.
((…))
Æ
26
B:
'hh (-) nun bestEht ja der konflikt daß man:: (.) ja
Æ
27
<<betont>nIcht glEich fIrmenkundenbetreuer wird,> (.)
Æ
28
sondern~ (.) also:~ (-) m- mehr oder weniger einige
Æ
29
jAhre, (.) in der kredItabteilung is,
30
(0,5)
31
'h [und ] dAmit hab ich eigentlich=n problEm; muss ich
32 I:
[hm,˚]
33 B:
ehrlich sAgen.
34
2)
35 I:
mit dem einige jAhre? oder mit dem (.) mit der
36
kredItabteilung;
37
(1)
38 B:
mit dem: (-) 'h (-) mit bEidem.
В строках 26–9 соискательница формулирует свое представление о работе в банке, которое оказывается для интервьюера источником проблемы. В строке 35 он идентифицирует
проблему уточняющим вопросом и пытается решить ее, последовательно тематизируя иррациональность решения соискательницы в ходе дальнейшей коммуникации. При этом он указывает на симптомы иррациональности:
• ошибочность пресуппозиций:
01 I:
'h also fÜnf, (-) bis zehn jAhre is- ˚e::h˚ <<dim>
02
n=bißchen dOll. (.) das is>=<<f>ein normaler
03
versEtzungszeitraum> (.) in der bAnk, is immer so
04
<<staccato>drei (.) bis (.) fÜnf.>;
• недостаточный практический опыт:
01 I:
sie hAm natürlich noch nich vIel (.) von=der bank
02
kEnnengelernt. (-) sie können das nur beUrteilen;
• эмоциональность в принятии решения:
01 I:
das is ja sEhr Oft dass das (.) nach gefÜhlen
182
02
entschieden wird;
• отсутствие сопоставимого опыта:
01 I:
ja=sie KANNten das noch nich anders.
Коммуникативный эпизод «починки» хода соискательницы, в котором она высказала свое
представление о работе в банке, завершается морализаторством со стороны интервьюера –
он советует соискательнице подходить более осторожно к принятию подобных решений, с
чем она, в свою очередь, соглашается:
Пример 3. «das ist alles subjektiv».
01 I:
'h - eh <<f>das muss man jedenfalls wIssen;> ehm (-) man
02
muss nur wIssen dass (-) dass=eh- (.) man muss da sehr
03
vOrsichtig sein, deswegen~=
04 B:
=das stimmt; <<cresc> [das is alles sUbjektiv]>
Коммуникативное поведение интервьюера в данном коммуникативном эпизоде можно
охарактеризовать как наставничество: он пользуется дискурсивным правом контролировать
направление развития коммуникации для того, чтобы в итоге дать совет соискательнице, о
котором она его не просила. Иными словами, интервьюер использует те дискурсивные ресурсы, которые предоставляет ему ситуация институционального общения в целом, для «починки» картины мира соискательницы в глобальном масштабе, а не только в необходимом
для продолжения делового общения. Мы рассматриваем данное явление как реакцию одного
субъекта речи на иррациональность другого субъекта речи, как ее атрибутирование другому
и как попытку ее устранить.
В отличие от наставничества, патернализм протекает в более напряженной коммуникативной обстановке – при возникновении разногласий. В следующем примере интервьюер
производит «починку» все того же проблемного хода соискательницы, поскольку, как становится ясно интервьюеру, она не придала значения одному из затронутых им ранее аспектов,
который имеет непосредственное отношение к решению вопроса о выборе должности:
Пример 4. «es gibt eine funktion».
01 I:
<<f>[also sIe sagn aber ]> (1) <<acc>tschuldigung.
02 B:
in wErtpapiere; (-) nochmal bisschen rEinzuriechn? (1)
03 I:
'h (0,9) ja. (-) wErtpapier (-) <<f>[also es gIbt]
04
eine ganz (.)
05 B:
ansonstn ]
06 I:
ganz (.) ganz (.) wichtige (-) funktIon>. das ham sie
07
noch nIcht; (-) ganz begrIffn. (-) aber dAs=ist=eh
08
(0,9) werdn (.) sie dAnn begriffn; (0,6) begrEifn;
09
(0,9) <<rall>wenn: sie (-) das nIcht können>. (.) es
10
gibt Eine funktion, (-) das ist das (.) berAtungs (.)
11
und servicetEam. (1)
12 B:
mhm; (-)
В данном коммуникативном эпизоде соискательница говорит о том, что она хотела бы начать работу в отделе ценных бумаг в качестве практикантки. Она формулирует свое мнение
прямо (in wErtpapiere; (-) nochmal bisschen rEinzuriechn?) путем достраивания коммуникативного хода интервьюера, на мгновение сместившего фокус коммуникации с целью извинения за какое-то неловкое действие (tschuldigung.). Интервьюер в
данный момент осознает, что она неверно интерпретировала его предыдущее высказывание,
в котором он советовал ей начать работу в банке в качестве практикантки в отделе работы с
клиентами. Он предваряет свой коммуникативный ход паузой (0,9 с.), что может свидетельствовать о его несогласии с мнением соискательницы. Своим коммуникативным вкладом интервьюер сначала ратифицирует предыдущий ход как ресурс для дальнейшего развития
коммуникации (ja.), а затем тематизирует симптом иррациональности соискательницы
(wErtpapier). По его мнению, она не осознает всей важности умения работать с людьми
(also es gIbt eine ganz (.)ganz (.) ganz (.) wichtige (–)
183
funktIon>. das ham sie noch nIcht; (-) ganz begrIffn.), которому она
может научиться только в отделе работы с клиентами. Троекратным повторением лексемы
ganz он подчеркивает важность этого качества и вместе с тем высокую степень иррациональности решения соискательницы. Мы рассматриваем данную коммуникативную структуру как экспликацию интервьюером индивидуальной нетерпимости к иррациональности и как
признак включения механизма коммуникативной обработки иррациональности субъекта общения. Интервьюер атрибутирует иррациональность на основе недостатка профессионального опыта у соискательницы (aber dAs=ist=eh (0,9) werdn (.) sie dAnn
begriffn; (0,6) begrEifn; (0,9) <<rall>wenn: sie (-) das nIcht
können>.). Соискательница ратифицирует данный коммуникативный вклад, сигнализируя
готовность слушать дальше (mhm; (-)), что позволит интервьюеру в дальнейшем легитимировать в целом свое видение начала работы соискательницы в банке тематизацией своего
возраста и стажа работы.
Пример 5. «knapp unter vierzig».
01 I:
gesamtbank hat (-) knapp unter vIerzich? (-) <<p>also
02
dAs=ist=eh>; (.) wir sind also (-) Alle haha
03
[ziemlich junges team]; (-) ich bin mit mEinen
04 B:
[(richtich) jung ]
05 I:
achtunddreißich jahrn (-)
06
[sogar schon zu den <<lachend>ältesten> haha] ja das
07
ist (-) denk ich.
В ходе дальнейшего общения интервьюеру удается убедить соискательницу начать работу
в банке в отделе по работе с клиентами. Для этого он прибегает к объяснению и средствам
патерналистской аргументации. Рассмотрим последние подробнее.
Пример 6. «das wäre schon ganz gut».
01 I:
[(...............)] [und dAzu];
02
<<dim>würd ich das auch benUtzn>. (0,9) das (-) wäre
03
schon ganz gUt, (0,9) 'h und je lÄnger sie (.) das
04
machn, (.) desto (1,2) dAnkbarer (-) sind (-) sInd (.)
05
sie mir dann <<lachend>Irgendwann> mal, [dass ich sie]
06
dazu überrEdet habe, (0,9) weil - das
07 B:
[mhm ]
08 I:
ist (-) Echt (0,7) echt (.) wIchtich. (0,7)
09 B:
mhm, (1)
10 I:
weil das (.) fEhlt ihnen nachher alles. (1,5)
11 B:
das ist völlich klAr, (-) <<acc>ich hab (0,6) also da
12
(-) gar nicht dran gedAcht; (.) ich dAchte; das ist so
13
und so schon ge[plAnt]>,
14 I:
[mhm ] ja, ist okAy. hab ich (-) auch
15
(-) so (-) verstAndn.
Суть патерналистской аргументации сводится к тематизации интересов коммуникативного
партнера. Интервьюер заявляет, что, отговаривая соискательницу от выбранного ею решения, он действует в ее интересах (ist (-) Echt (0,7) echt (.) wIchtich.
(0,7) weil das (.) fEhlt ihnen nachher alles.). Кроме этого, он высказывает убежденность в том, что соискательница будет ему благодарна за то, что он заставил ее
изменить свое решение (und je lÄnger sie (.) das machn, (.) desto (1,2)
dAnkbarer
(-)
sind
(-)
sInd
(.)
sie
mir
dann
<<lachend>Irgendwann>). Своим коммуникативным ходом соискательница ратифицирует коммуникативный ход интервьюера, признавая тот факт, что она не принимала в расчет
затронутый аспект профессиональной деятельности (ich hab (0,6) also da (-)
gar nicht dran gedAcht).
184
Подводя итог сказанному, следует заметить, что патернализм в коммуникации представляет собой механизм обработки иррациональности субъекта общения. Дискурс патерналистских отношений складывается из знаков – симптомов иррациональности, стратегий и тактик
восстановления рациональности (в т.ч. патерналистской аргументации), знаков, легитимирующих патерналистское коммуникативное поведение, знаков принятия / отклонения опеки
со стороны коммуникативного партнера. Жанровая специфика общения может сказываться
на протекании процессов обработки иррациональности коммуникативного партнера. Итак,
атрибутированная иррациональность субъекта общения проявляет себя как ситуативная категория, являющаяся продуктом общения «здесь и сейчас».
Библиографический список
1.
Исупова, О.Г. Конверсационный анализ: представление метода [Электронный ресурс] / О.Г. Исупова // Социология: 4М. – 2002. – № 15. – Режим доступа : http://www.isras.ru/files/File/4M/15/ Isupova.pdf.
2. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В.И. Карасик. – М. : Гнозис, 2004.
3. Макаров, М. Л. Основы теории дискурса [Текст] / М.Л. Макаров. – М. : ИТДГК «Гнозис», 2003.
4. Осипова, Т.Н. Особенности патернализма в условиях трансформации социально-экономической системы
[Текст] : дис. ... канд. экон. наук / Т.Н. Осипова. – Челябинск, 2006.
5. Aaken van, A. Begrenzte Rationalität und Paternalismusgefahr: Das Prinzip des schonendsten Paternalismus [Text]
/ A. van Aaken // Paternalismus und Recht / Hrsg. von M. Anderheiden, P. Bürkli, H.M. Heinig, S. Kirste, K.
Seelmann. – Tübingen : Mohr Siebeck, 2006. – S. 109–145.
6. Birkner, K. Bewerbungsgespräche mit Ost-und Westdeutschen: Eine kommunikative Gattung in Zeiten gesellschaftlichen Wandels [Text] / K. Birkner. – Tübingen : Max Niemeyer Verlag, 2001.
7. Dworkin, G. Paternalism [Electronic resource] / G. Dworkin // The Stanford Encyclopedia of Philosophy / ed by N.
Zalta. – 2009. – Режим доступа : http://plato.stanford.edu/archives/sum2009 /entries/paternalism/.
8. Egbert, M. Der Reparatur-Mechanismus in deutschen Gesprächen [Text] / M. Egbert. – Mannheim : Verlag für
Gesprächsforschung, 2009.
9. Giesinger, J. Pädagogischer Paternalismus. Eine ethische Rechtfertigung [Elektronische Ressource] : Dissertation
zur Erlangung der Doktorwürde in Philosophie / G. Giesinger. – St. Gallen, 2005.
10. Luckmann, T. Kommunikative Gattungen im kommunikativen Haushalt einer Gesellschaft [Text] / T. Luckmnn //
Der Ursprung der Literatur / Hrsg. von D. Tillmann-Batylla. – München: Wilhelm Fink Verlag. 1988. – S. 278–
288.
11. Selting, M. Gesprächsanalytisches Transkriptionssystem (GAT) [Elektronische Ressource] / M. Selting, P. Auer, B.
Barden, J. Bergmann, E. Couper-Kuhlen, S. Günthner, Ch. Meier, U. Quasthoff, P. Schlobinski, S. Uhmann. –
1998. – Режим доступа : http://www.uni-potsdam.de/u/slavistik /vc/rlmprcht/textling/comment/gat.pdf.
Приложение
Транскрипционные знаки [Selting, 1998]
Сегментная структура
наложение высказываний
слово [слово]
[слово]
отсутствие паузы между высказываниями
=
Паузы
(.)
микропауза (десятые доли секунды)
(-), (--), (---)
короткие, средние, продолжительны паузы от 0,25 до 1 с.
(2)
оцениваемая пауза (указывается от 1 с.)
(2.85)
измеренная пауза (с десятичным значением)
Прочие сегментальные обозначения
und=äh
отсутствие паузы внутри высказывания
:, ::, :::
растягивание, удлинение (количество знаков
приблизительно показывает длину растягивания)
′
гортанная смычка
Смех
so(h)o
смех в момент говорения
haha, hehe, hihi
слоговый смех
((lacht))
описание смеха
185
Сигналы приема
hm, ja, nein, nee
односложные сигналы
hm=hm, ja=a
двусложные сигналы
nei=ein, nee=e
′hm′hm
с гортанной смычкой
Ударение
главное ударение
amZENT
второстепенное ударение
akzEnt
силовое ударение
ak!ZENT!
Движение тона
?
высоко восходящий
,
средне восходящий
без изменений
;
средне падающий
.
глубоко падающий
~
колеблющаяся интонация
Изменение громкости и скорости
<<f>
=forte, громко
>
=fortissimo, очень громко
<<ff>
>
=piano, тихо
<<p>
>
=pianissimo, очень тихо
<<pp>
>
=allegro, быстро
<<all>
>
=lento, медленно
<<len>
>
=diminuendo, становится тише
<<dim>
>
=crescento, становится громче
<<cresc>
>
=accelerando, становится быстрее
<<acc>
=rallentando, становится медленнее
>
<<rall>
вдох (количество знаков показывает длительность)
>
выдох (количество знаков показывает длительность)
Вдох и выдох
.h, .hh, .hhh
h, hh, hhh
Регистр высоты голоса
<<t>
низко
>
высоко
<<h>
>
Прочие знаки
говорящий
A:
пара- и внеязыковые явления и события
((hustet))
пара- и внеязыковые явления во время говорения
<<hustend>
комментарий
>
фрагмент речи неясен
<<erstaunt>
предполагаемое слово
>
предполагаемый звук или слог
()
предполагаемые варианты
(слово)
часть транскрипта опущена
al(s)o
указание на часть транскрипта, разбираемую в тексте
(solche/welche)
((…))
Æ
186
УДК 81
ББК 81.00
Н.В. Ворожцова
ПРЕДВЫБОРНЫЙ ДИСКУРС И ЕГО ЖАНРЫ
Данная статья посвящена изучению жанров политического предвыборного дискурса, с
помощью которых адресант достигает власти. Выбор избирателя в большей степени зависит от скрытых манипулятивных стратегий, используемых при агитации во время предвыборных кампаний. В основе осуществления и укрепления власти лежит язык как одно из самых эффективных и универсальных средств воздействия, в том числе скрытого, не осознаваемого объектом.
Ключевые слова: политическая коммуникация; предвыборный дискурс; жанры предвыборного дискурса; манипулятивные стратегии
N.V. Vorozhtsova
PRE-ELECTORAL DISCOURSE AND ITS GENRES
This article is focuses on the study of pre-electoral discourse genres which enable politicians
reach their power. The voter’s choice mostly depends on hidden manipulative strategies which are
used during the pre-electoral campaign. The use of language is one of the most effective and universal means of influence, though sometimes unconscious.
Key words: political communication; pre-electoral discourse; genres of pre-electoral discourse;
manipulative strategies
Предвыборные политические кампании, освещающиеся на страницах газет, в теле- и радиоэфире, на просторах глобального компьютерного пространства являются реалиями настоящего. Главной целью их участников является получение и удержание власти, а достигнуть ее можно только с помощью привлечения на свою сторону как можно большего числа
избирателей.
В лингвистике проблеме политического дискурса было посвящено немало работ таких
известных авторов как [Шейгал, 2000; 2002; Плотникова, 2004; 2005; 2008; Грачев, 2004;
Гринберг, 2005; Михалева, 2004]]. Однако проблемам жанров предвыборного политического
дискурса было уделено недостаточно внимания. В данной статье дается обзор основных
жанров данного дискурса.
Рассуждая о характере воздействия на потенциальных избирателей в ходе предвыборной
агитационной деятельности, А.А. Федосеев выделяет два его вида: явное и скрытое. В первом случае субъект не скрывает истинных целей своей деятельности по оказанию влияния на
сознание объекта. Объект же, в свою очередь, понимает, какие цели преследуются субъектом, и способен сделать осознанный и свободный выбор – либо сопротивляться внешнему
воздействию, либо уступить, изменив свое сознание. Во втором случае субъект воздействует
на объект тайно, помимо воли адресата. Данный тип воздействия используется в целях манипуляции сознанием. При этом наибольшего успеха манипуляция достигает лишь в том
случае, когда остается незаметной, при этом манипулируемый верит, что все происходящее
носит естественный характер, и создается фальшивая действительность, скрывающая присутствие манипуляции [Федосеев, 2004, с. 69]. К этому можно добавить, что манипулируемый также имеет уверенность в том, что он сам принимает решения и делает выводы независимо от информации, которую он получил.
В условиях, когда отдельный индивид не имел (и не имеет) объективной возможности
получить знания о реальном окружающем его мире непосредственно, в объеме, достаточном
для самостоятельного конструирования модели социума, и, вместе с тем, в ситуации расши187
рения интеллигибельного пространства посредством системы массовой коммуникации, основным источником, воспроизводящим детализированную картину действительности, становятся СМИ. Именно благодаря их бурному развитию и повсеместному распространению
появились почти неограниченные возможности для реализации манипулятивных действий в
отношении не только отдельного индивида или сравнительно небольшой группы в ситуации
межличностного общения, но и сознания самых широких масс. Увлечение субъектов власти
целенаправленным моделированием «фальшивой действительности» приобрело тотальный
характер, а основным оружием поражения массового сознания стал язык.
Р. Водак заявляет, что «язык обретает власть только тогда, когда им пользуются люди,
обладающие властью; сам по себе язык не имеет власти» [Водак, 1997, с. 19]. Но, с другой
стороны, «сам язык предоставляет говорящим целый арсенал средств проявления и осуществления власти» [Шейгал, 2002]. Обобщая и то, и другое высказывание, можно вывести следующее, не противоречащее ни первой, ни второй позиции утверждение: в основе осуществления и укрепления власти лежит язык как одно из самых эффективных и универсальных
средств воздействия, в том числе скрытого, не осознаваемого объектом.
Рассматривая предвыборный дискурс как сферу реализации манипулятивных воздействий, рассмотрим, где соприкасаются объективная действительность, вербально моделируемая квазиреальность и объект (человек и общество в целом), для которого создается эта
фальсификация вполне с определенной целью – убедить, что именно она является единственно реально существующей, объективной и истинной.
Совершенно очевидно, что манипулятивная стратегия субъекта политики должна выстраиваться и корректироваться с учетом реального состояния социума. Приятие адресатом
нереальной действительности, созданной языковыми средствами, которая, безусловно, опирается на объективно существующую, внеязыковую реальность, но не является ее адекватным вербальным отображением в силу намеренного искажения и тщательной сортировки
фактов, проводимых с определенной целью заинтересованным субъектом, зависит от того,
насколько внушаемая картина действительности совпадет с приоритетными установками
уже сформированного адресатом представления о реальности.
Политическое соперничество определяется обязательным наличием трех участников политической коммуникации – адресант (говорящий), прямой адресат (слушающий, в политическом дискурсе чаще – соперник) и адресат-наблюдатель («народ») [Михалева, 2004]. Основным организующим принципом семиотического пространства политического дискурса,
его семиотической моделью является базовая семиотическая триада: «ориентация (формулировка и разъяснение политической позиции) – интеграция (поиск и сплочение сторонников)
– агональность (борьба с противником)» [Шейгал, 2002, с. 25]. Наличие всех компонентов
данной триады является непременным условием существования политического дискурса вообще и такого его вида, как предвыборный дискурс в частности.
В связи с этим, и моделируемая языковая реальность, отражая объективно существующую систему политической коммуникации, создается вокруг обозначенных субъектов действий и акцентирована на отношениях, возникающих между ними (ориентация – интеграция
– агональность). При построении языковой реальности в интересах говорящего все три субъекта политической коммуникации подвергаются целенаправленной трансформации, в результате которой возникают некие вербальные образы адресанта, адресата-соперника и адресата-наблюдателя, отличающиеся от их реально существующих прототипов. Но если образ
адресата-наблюдателя («народа») в условиях ориентации предвыборного дискурса на восприятие непосредственно избирателем остается практически неизменным, максимально приближенным к реальному прототипу в целях укрепления доверительных отношений между
народом и субъектом власти, то образы адресанта и адресата-соперника проходят через некоторые изменения, как и связывающие их отношения агональности. Вплоть до того, что ситуация борьбы с противником, который на самом деле не способен оказать реальное противодействие значительно превосходящим политическим силам говорящего, может быть умело
инсценирована.
188
Прежде чем мы начнем описание некоторых жанров предвыборного политического дискурса, с помощью которых политики добиваются своих целей, необходимо, на наш взгляд,
рассмотреть, что понимают под «жанром» в лингвистической литературе в целом.
Несмотря на большое количество работ, посвященных жанру, в современном языкознании проблема выделения и описания жанров остается неоднозначной и актуальной. Наиболее исследованными в современной лингвистике оказываются жанры речи, или речевые
жанры, жанры общения, риторические жанры, научные жанры, художественные жанры и т.д.
В лингвистической литературе существуют различные взгляды на понятие жанра в целом. Так, К.Ф. Седов понимает жанр как «вербальное отражение интеракции, социальнокоммуникативного взаимодействия индивидов» [Седов, 2004, с. 69]. Жанр, по мнению М.П.
Брандес, – это динамическая модель, или форма, которая воплощается в некотором множестве конкретных речевых произведений [Брандес, 1990, с. 29].
В качестве одного из критериев выделения жанров также может служить наличие цели.
Например, существующая классификация риторических жанров по цели, предложенная Аристотелем, различает три рода риторических речей: речи совещательные, судебные и эпидейктические [Аристотель, 1998, с. 751–760].
Еще одним критерием выделения жанров может служить наличие событийности, или
коммуникативной ситуации, на базе которой в зарубежной лингвистике принято выделять
такие жанры, как программная речь (keynotes), предвыборная речь (election sermons), речь
при вступлении в должность президента (presidential inaugurals) и т.д. [Joslyn, 1986, с. 303].
Таким образом, речевые жанры понимаются как формы организации речевого действия и
соответствующего речевого поведения, которые характеризуются определенными коммуникативными целями и строятся на основании определенной коммуникативной ситуации.
Специальные исследования посвящены также анализу настенных надписей, лозунгов,
жанра проработки, предвыборной полемики, политического скандала. В исследовании А.Н.
Купиной выделены пять используемых в современных избирательных кампаниях блоков
жанров влияния на адресата: жанры протеста, поддержки, рационально-аналитические и
аналитико-статистические жанры, юмористические жанры и виртуально ориентированные
низкие жанры [Купина, 2000, с. 223].
Политический дискурс как многомерное образование представляет собой пространство
бытования различных речевых жанров. Классификация данных жанров осуществляется по
следующим параметрам/критериям: а) официальность/неофициальность политической коммуникации; б) субъектно-адресные отношения; в) событийная локализация; г) прототипность/маргинальность; д) функциональность [Шейгал, 2000, с. 255–270].
Для определения официальности/неофициальности общения необходим учёт статусноситуативного критерия, т.е. важно понимание, являются ли партнёры по коммуникации
представителями политических институтов или выступают как личности, представляющие
лишь самих себя. К жанрам официальной политической коммуникации относят прессконференции; публичные политические дискуссии; законы, указы и другие политические
документы; международные переговоры; предвыборные дебаты.
Жанры неофициального политического общения представлены разговорами о политике в
семье, с друзьями; анекдотами и слухами. Срединное положение занимают самиздатовские
листовки и граффити; телеграммы и письма граждан; политический скандал; интервью.
Под субъектно-адресными отношениями понимают три разновидности взаимоотношений: общественно-институциональную коммуникацию, коммуникацию между институтом и
гражданином и коммуникацию между агентами в институтах.
В первом случае коммуникация осуществляется с помощью жанров, либо предполагающих наличие обезличенных высказываний институтов (декреты, законы, призывы, лозунги,
плакаты), либо представляющих высказывания отдельных политических деятелей как представителей институтов (указ президента, публичная речь).
189
Во втором случае актуально разграничение понятий политической деятельности и политического участия [Шейгал, 2000, с. 258]. Жанры политического участия представлены обращениями, листовками, выступлениями на митингах, петициями, голосованием на выборах.
В третьем случае разграничиваются две сферы: внутренняя и внешняя. К внутренней
сфере относятся такие жанры, как закрытое заседание, служебная переписка и т.д. Для публичной коммуникации характерны следующие жанры: парламентские дискуссии, послание
президента конгрессу, доклад на съезде, партийная программа, переговоры, встречи политических деятелей.
Под событийной локализацией понимают отнесённость дискурсных образований к тому
или иному политическому событию. События политической жизни делят на цикличные, календарные и спонтанные [Шейгал, 2000, с. 265].
К цикличным политическим событиям можно отнести предвыборную кампанию и выборы, церемонию инаугурации, съезды партии. Календарные события предсказуемы, планируются заранее. К ним относятся парламентские слушания, встречи депутатов с избирателями,
переговоры. К числу спонтанных, незапланированных событий можно отнести демонстрации, скандалы, референдумы. Многие политические события вбирают в себя несколько речевых жанров. Например, митинг состоит из объявлений, сообщений о развитии событий,
спонтанных дискуссий, споров, лозунгов, плакатов, частушек, прибауток и т.д. [Китайгородская, Розанова, 1995, с. 48–49].
Прототипность/маргинальность определяется в соответствии с позицией жанра в полевой
структуре жанрового пространства политической коммуникации. К прототипным жанрам
относят жанры институциональной коммуникации, составляющие основу политической деятельности: речи, заявления, дебаты, партийные программы, лозунги, декреты и т. д. Маргинальные жанры представляют собой реакцию на то или иное политическое событие. К таковым относятся интервью, анекдоты, аналитические статьи, мемуары, письма читателей,
граффити, карикатура и т.д.
В функциональном аспекте жанры политического дискурса делятся на ритуальные/интегративные (инаугурационная речь, юбилейная речь), ориентационные (указы, конституция, партийная программа) и агональные (лозунг, предвыборные дебаты, парламентские дебаты). Данное деление основано на базе семиотической триады «интеграция – ориентация – агональность» [Шейгал, 2000, с. 273].
В целом, специалисты отмечают постоянное расширение и обновление жанрового и стилистического арсенала в современной российской политической речи. Рассмотрим некоторые из жанров предвыборного политического дискурса.
Политическая реклама как жанр стала одним из наиболее ярких и неоднозначных феноменов бурной политической жизни современной России последних десятилетий. Она вбирает в себя знания из сферы политических наук (политологии, политической философии), а
также экономической сферы, представленной такой специфической отраслью знания, как
маркетинг [Грачев, 2004, с. 95]. Кроме того, поскольку политическая реклама ставит своей
целью влияние на массовое сознание, то это требует включения в ее предмет знаний, касающихся социологии и теории массовой коммуникации, общей теории рекламы, а также психологии, социальной психологии и других наук. Таким образом, можно предположить, что политическая реклама представляет собой дифференцированную, многоцелевую, многофункциональную форму политической коммуникации в условиях осуществления политического
выбора. Она предполагает в лаконичной, легко запоминающейся и оригинальной форме адресное воздействие на многочисленные электоральные группы. Как подтверждают ученые и
специалисты в данной области, политическая реклама представляет собой целенаправленную деятельность по распространению информации политического характера с целью ее
воздействия на общественное сознание и поведение избирателей [Ольшанский, 2003].
Политическая реклама входит в коммуникативный комплекс политического маркетинга.
Он представляет собой систему действий политических организаций и органов власти, которые исходят из подробнейшего и внимательнейшего изучения специфики и структуры на190
строений избирателей, определения своих политических задач и программ, готовности электората поддержать те или иные программы. Поэтому в процессе маркетинга проводятся социологические исследования политического рынка с целью последующего информационного, программного и личностного воздействия на избирателей. Информационное воздействие
включает в себя организацию и проведение системы мероприятий в рамках связи с общественностью, где существенную роль будет играть процесс создания и распространения рекламы. Программное воздействие означает действия по разработке программы кандидата,
средств и методов ее организации и реализации: составление ее календаря, создание групп
поддержки, разработка досье лидера, организация митингов, выбор языка предвыборной политической пропаганды, изготовление политических плакатов, листовок и других видов пропагандистской рекламной продукции. Личностное воздействие подразумевает создание образа кандидата и его выдвижение.
Наряду с дорогостоящими видами политической рекламы (видео– и радиоролики, газетные и журнальные публикации) традиционно используется различного рода полиграфическая продукция. Она достаточно эффективна благодаря оперативной доставке избирателям и
относительно недорога, по сравнению со стоимостью эфирного времени или газетной площади, и может распространяться несколькими способами, в частности, с помощью уличной
расклейки, личной раздачи, почтовой рассылки.
В полиграфической продукции политической рекламы можно выделить один из самых
востребованных и действенных жанров – политический плакат. Он представляет собой рекламное произведение большого формата, основным воздействующим средством которого
являются изобразительные элементы (фото кандидата, графические символы, рисунок, карикатура), и содержит минимум вербальной информации в виде слогана или призыва. Данный
жанр ориентирован преимущественно на эмоциональное воздействие, поэтому должен отвечать целому ряду требований, среди которых центральное место занимает положение о том,
что плакат должен поражать, интриговать, вызывать любопытство. На достижение должного
эффекта работают все изобразительные компоненты плаката. К ним можно отнести также
требование о достижении четкой, ясной, схематичной композиции политического плаката.
Одним из важных условий действенности плаката является динамизм его дизайнерского исполнения, который проявляется в переключении взгляда с одного элемента плаката на другой. Необходимо также помнить и о соблюдении баланса как в его композиционном, так и
смысловом построении. К числу требований относится и достижение общедоступности политического плаката, т.е. он должен быть понятен и интересен различным социальным группам избирателей. Одним из важных требований наглядной агитации считается краткая, но
емкая по содержанию подача текстового материала. Плакатная продукция должна быстро
читаться, поэтому здесь преимущественно используется четкий, крупный, удобочитаемый
шрифт. В качестве немаловажных требований, предъявляемых к разработке плакатной продукции, считается указание на источник информации, которая в ней используется (например,
данные кандидата, комитет его поддержки и т. п.) [Гринберг, 2005].
Плакаты могут быть различными по содержанию, формату, характеру подачи информации, ориентированными на различные электоральные группы. По сравнению с другими вариантами рекламы, плакатное представление лидера позволяет более успешно решать задачи
привлечения внимания избирателей к его личности. Крупный формат, преобладание визуального ряда над вербальным, использование цвета в обращении способствуют запоминанию
и узнаванию политического кандидата, выделению его из общего фона политических лиц,
идентификации его облика. А размеры изображения, возможность использовать крупный,
удобный и запоминающийся шрифт, эмоциональные методы воздействия – все это позволяет
плакату внедрять рекламную информацию в сознание зрителя быстро и эффективно. Поэтому при профессиональном исполнении плакат способен оставить заметный след в сознании
избирателя.
191
К жанрам политической полиграфической продукции можно также отнести и политическую афишу. Она призвана в реальной ситуации играть такую же роль, как и плакат, но имеет меньший размер и может содержать больше текста.
В полиграфической продукции политической рекламы используются также и различные
буклеты. Каждая страница буклета несет в себе определенную часть рекламного обращения
к избирателям, исполненного по принципу постепенного раскрытия его основного содержания. Данный тип наглядной печатной политической пропаганды используется для представления кандидата избирателям и создания его более детализированного положительного образа.
В реальной политической кампании имеют место также и такие жанры полиграфической
продукции, как брошюра, содержащая в себе большой текстовый материал, политический
портрет, представляющий концентрированный вариант публичного образа политического
лидера, и некоторые другие.
Возможности воздействия печатной продукции на избирателей при проведении различных политических кампаний не ограниченны и далеко не исчерпаны, несмотря на бурное и
стремительное развитие информационных технологий. Специфика коммуникативного воздействия политической рекламы, в том числе и ее печатных форм, заключается, прежде всего, в том, что ее предмет и задачи достаточно четко определены и очерчены: в короткий срок
в рамках разработанной стратегии той или иной избирательной кампании с максимальной
эффективностью повлиять на конкретную целевую аудиторию, адресуя ей конкретный политический призыв. Тем самым политическая реклама и основная ее деятельность направлены
на регулирование электорального поведения широких масс населения. К специфическим
особенностям политической рекламы следует также отнести характер и тип ее коммуникативного воздействия. Политическая реклама, прежде всего, обладает активным, «силовым»
воздействием и принадлежит к тактическим средствам воздействия, поскольку наиболее эффективно работает, после того как стратегические идеи и разработки рекламной кампании в
целом уже оформились и были озвучены стратегическими коммуникациями (паблик рилейшнз и пропагандой). Но для того, чтобы механизм воздействия политической коммуникации работал достаточно эффективно, необходимо знание о действии многих других факторов, имеющих объективный и субъективный характер.
К наиболее мобильным жанрам политической рекламы прямого воздействия можно отнести политическую листовку. Данный жанр уходит своими корнями в глубину веков и становится основным носителем политических текстов в данные времена. Традиционно политическая листовка представляет собой одностороннее или двустороннее печатное издание, где в
качестве основного средства воздействия используются текст, содержащий информацию о
происходящих событиях (митинг, политическая акция), призывы к конкретным действиям
или донесение до избирателя основных положений программных документов политических
партий или их кандидатов. Характерными чертами листовки являются актуальность и доступность ее содержания, демократичность тематики, простота композиционного и стилевого
построения. В современных политических кампаниях распространены листовки различного
характера, например, имиджевые, презентационные, биографические листовки, листовки в
виде «визитных карточек»; встречаются также информационные листовки – приглашения
или памятки; могут быть использованы листовки проблемного характера, содержащие основные положения программных политических документов. В реальной практике политических кампаний применяются также дискредитирующие и поддерживающие листовки, направленные, соответственно, или на освещение компрометирующих политического противника фактов, или на поддержку имиджа кандидата. Изучение языка агитационной предвыборной листовки позволяет говорить об особом статусе слова в политическом тексте. Листовки в ситуации выборов реализуют прагматическую задачу: как можно более убедительно
представить адресату (избирателю) ситуацию обещания.
Важно подчеркнуть, что, при всем разнообразии, агитационные предвыборные листовки
позитивно-оценочного содержания имеют сходную содержательную структуру, которую
192
можно представить так, как это сделал В.Я. Пропп со структурой волшебной сказки. Он
предложил «описание сказки по составным частям и отношению частей друг к другу и к целому» [Пропп, 1969, с. 23]. Листовки можно представить как текст, который подчинен формуле: «Проголосуйте за меня, потому что я обещаю вам благо». Наличие такой формулы определяет методику анализа материала. Отметим, что именно листовка как текст небольшого
объема позволяет проследить полную подчиненность содержания этой формуле. Так, например, экспрессивно-агитационные листовки имеет смысл рассылать адресно, предпочтительно
сторонникам оппонента и особенно колеблющемуся слою электората. Как правило, подобные обращения политической антирекламы анонимны. Типичный образец материалов такого
рода – одна из листовок противников Б.Н. Ельцина, распространявшаяся в период президентских выборов 1996 года. Она построена на основе контраста между обещаниями, которые давал президент, и тем, как эти обещания выполнялись: «Он обещал охранять конституционные права и свободы. И начал войну, ввел цензуру, создал службу политического сыска. Он обещал лечь на рельсы, если вырастут цены. Цены выросли в тысячи раз – на рельсы
он не лег... Он обещал много раз, что российские солдаты, мирные жители, женщины и дети не будут гибнуть в Чечне. Они гибнут там каждый день».
Популярные в предвыборном дискурсе агитационные газеты на первый план, по нашим
наблюдениям, выдвигают не акт обещания, а образ кандидата: элементы содержания здесь
направлены не на аргументацию обещания, а на создание имиджа («хозяин», «борец с недостатками» и т.п.). Вот пример политической листовки, состоящей из одних ссылок на авторитеты и слоганы:
«А. Ж. – кандидат в депутаты Государственной Думы РФ по 199 Преображенскому избирательному округу г. Москвы, председатель бюджетного комитета Государственной
Думы РФ.
«Ж. – один из лучших, один из самых крупных профессионалов у нас в стране, блестяще
знающий бюджет. Для меня имеет большое значение и то, что это человек порядочный»
(Евгений Примаков, лидер блока «Отечество – Вся Россия»).
«Когда мы говорим о депутате от Москвы в Государственной Думе Ж., мы должны сказать о нем как о защитнике интересов Москвы. Можно назвать настоящей удачей то, что
у нас есть такой депутат» (Юрий Лужков, мэр Москвы).
«Когда говорят о законодателях, кто должен быть в Думе – вот такие, как А. Ж. Это и
профессионал отличный, и человек великолепный. Желаю ему удачи на выборах» (Сергей
Степашин, лидер избирательного блока «Яблоко»).
«Ж. А. Д., на мой взгляд, идеальный депутат. Я уверен, что такие профессионалы выведут страну из кризиса» (Владимир Рыжков, лидер фракции «Наш дом – Россия»).
«Ж. абсолютно порядочный и надежный друг. Я рад, что судьба свела меня с этим замечательным человеком» (Сергей Шойгу, министр по чрезвычайным ситуациям).
ПРОФЕССИОНАЛИЗМ, ПОРЯДОЧНОСТЬ И ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ
Как видим, слоган, которым заканчивается листовка, подтверждается высказываниями сочувствующих кандидату политиков. Это, бесспорно, сильная сторона листовки. В трех высказываниях из пяти говорится о профессионализме, в четырех – о высоких человеческих
качествах. Хорошо и то, что в заключительном слогане не повторено имя депутата.
Ссылка на авторитеты – сильный элемент политической листовки, один из видов мотивирующего компонента.
Призыв «Голосуй за меня!» в рамках предвыборной кампании предписан агитационной
листовке самой ситуацией и поэтому может специально не формулироваться. Содержательным центром текста является ситуация обещания.
Листовка отражает представления адресата о будущем, следовательно, затрагивает концепты, актуализируемые в общественном сознании сложившейся жизненной ситуацией.
Прагматическая направленность листовки (заставить проголосовать за кандидата) опирается
на убедительность обещания. Политический выбор избирателя, его волеизъявление – достаточно сложноустроенный и тонкий механизм, работа которого зависит от подспудного дей193
ствия различных закономерных и случайных факторов. К ним можно отнести идеологические установки избирателя, его интерес к политике, социальный статус, характер трудовой
деятельности и материальный уровень, пол и возраст, окружающую обстановку. Таким образом, модель поведения избирателя будет зависеть от его социальных характеристик и биографии, личностных качеств, культурно-образовательного уровня, условий жизни, возраста,
влияния среды, в которой он вращается. Она будет также включать в себя и его политические позиции, сформировавшиеся принципы общечеловеческой и политической морали,
мнения о тех или иных текущих политических проблемах, отношение к «команде» кандидата, с которой он выходит на выборы, привычек голосования и т.д.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
Аристотель. О душе [Текст] // Соч. / Аристотель. – М. : Мысль, 1998. – Т. 1.
Брандес, М.П. Стилистика немецкого языка [Текст] / М.П. Брандес. – М. : Высш. школа, 1990.
Водак, Р. Язык. Дискурс. Политика [Текст] / Р. Водак. – Волгоград : Перемена, 1997.
Грачев, М.Н. Политическая коммуникация: теоретические концепции, модели, векторы развития [Текст] /
М.Н. Грачев : Монография. – М. : Прометей, 2004.
Гринберг, Т.Э. Политические технологии: ПР и реклама [Текст] / Т.Э. Гринберг. – М. : «Аспект-Пресс»,
2005.
Китайгородская, М.В. «Свое» – «Чужое» в коммуникативном пространстве митинга [Текст] / М.В. Китайгородская, Н.Н. Розанова //Русистика сегодня. – 1995. – N1.
Купина, Н. А. Агитационный дискурс: в поисках жанров влияния [Текст] / Н. А. Купина // Культурноречевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Михалева, О.Л. Политический дискурс как сфера реализации манипулятивного воздействия [Текст] : автореф. дис... канд. филол. наук / О.Л. Михалева. – Кемерово, 2004.
Ольшанский, Д.В. Политический PR [Текст] / Д.В. Ольшанский. – СПб. : Питер, 2003.
Плотникова, С. Н. Самомоделирование личности политика как дискурсивная технология [Текст] / С. Н.
Плотникова // Политический дискурс в России – 7. Образы без лиц. – М. : МАКС Пресс, 2004.
Плотникова, С. Н. Политик как конструктор дискурса реагирования [Текст] / С. Н. Плотникова // Политический дискурс в России – 8. Святые без житий. – М. : МАКС Пресс, 2005.
Плотникова, С. Н. «Дискурсивное оружие»: Роль технологий политического дискурса в борьбе за власть
[Текст] / С. Н. Плотникова // Вестник ИГЛУ. – 2008. – № 2. –С. 138–144.
Пропп, В.Я. Морфология сказки [Текст] / В.Я. Пропп. – М. : Наука, 1969.
Седов, К. Ф. Дискурс и личность. Эволюция коммуникативной личности [Текст] / К. Ф. Седов. – М. : Лабиринт, 2004.
Федосеев, А.А. Метафора как средство манипулирования сознанием в предвыборном агитационном дискурсе [Текст] : автореф. дис... канд. филол. наук / А.А. Федосеев. – Челябинск, 2004.
Шейгал, Е. И. Семиотика политического дискурса [Текст] : монография / Е. И. Шейгал. – М.; Волгоград :
Перемена, 2000.
Шейгал, Е.И. Культурные концепты политического дискурса [Текст] / Е.И. Шейгал // Коммуникация: теория и практика в различных социальных контекстах: материалы Междунар. науч.-практ. конф. «Коммуникация-2002». – Пятигорск : Изд-во ПГЛУ, 2002.
Joslyn, R. Keeping Politics in the Study of Political Discourse [Text] / R. Joslyn // Columbia (S. Car.). – 1986.
Список источников примеров
1.
2.
Лисовский, С.Ф. [Электронный ресурс] / C. Ф. Лисовский. – Режим доступа : http://psyfactor.org/polman3.htm
Лисовский, С.Ф. [Электронный ресурс] / C. Ф. Лисовский. – Режим доступа :
http://evartist.narod.ru/text7/05.htm#_ftn7
УДК 811
ББК 81.432.1
194
Т.Л. Копусь
О РОЛИ ДИСКУРСА СОМНЕНИЯ ПРИ ПОСТРОЕНИИ ИДЕНТИЧНОСТИ
Статья посвящена изучению роли дискурса сомнения в конструировании идентичности,
понимаемой как Я, погруженное в ситуацию. В статье содержится анализ того, как в рамках дискурса сомнения проявляются характеристики дискурсивных, категориальных и персональных идентичностей, рассматриваемых в динамичном аспекте, выявляются отношения расширения, вытеснения, контраста, несогласованности между идентичностями.
Ключевые слова: дискурс; дискурсивный анализ; дискурс сомнения; идентичность; типы
идентичностей; идентичность эксперта
T.L. Kopus
THE DISCOURSE OF DOUBT IN IDENTITY WORK
The paper studies the role of discourse of doubt in identity construction. In this study identity is
considered to be the situated self. As has been found out, discourse of doubt conditions the organization and features of discourse. Principal and personal identities are regarded as dynamic ones.
While in contact provided by discourse of doubt identities seem to be in relations of extension, extrusion, contrast, discordance, dependence.
Key words: discourse; discourse analysis; discourse of doubt; identity; identity types; identity of
expert
Данная статья посвящена исследованию роли дискурса сомнения в процессе конституирования ситуативных идентичностей участников коммуникативной ситуации с позиций социального конструктивизма в дискурсивном и интеракциональном анализе.
Начатые в области персональной когниции и опыта исследования идентичности позднее
были перенесены в область социальной реальности дискурса и других семиотических систем
образования значений. Изучение идентичности как личностной, внутренней проекции Я
[Harré,1998] сменилось пониманием идентичности как интерсубъективного продукта социального [Michael, 1996]. На современном этапе актуальной становится позиция, согласно которой идентичность не отражается в дискурсе, а динамично в нем конституируется [Benwell,
2006]. Признание социального позиционирования своего Я и Другого неотъемлемым условием актуализации идентичности ведет к осмыслению данного термина как «дискурсивного
конструкта, который появляется в интеракции» [Bucholtz, 1999, с. 3]. Понимание идентичности как дискурсивно и интерпретативно конструируемой величины, зависящей от целого ряда условий общения и действительности, отражает основное положение социально конструктивного подхода, в рамках которого также признается, что не существует абсолютного Я,
стоящего за дискурсом. Сходство с таким же пониманием идентичности можно усмотреть в
определении личности, данного И. Гофманом: «Личность – это не неизменная структура, а
непрестанный процесс. Диалог формирует личность» [Гофман, 2000, с.10]. К. Баейкер и Д.
Галазински называют эту особенность идентичности «пластичностью», которая проявляется
в способности говорить нам о нас самих и других, равно как и другим о нас и о себе разными
способами [Barker, 2001, с. 28]. Конструктивистский подход исследует способы использования внутреннего/внешнего Я с целью выполнения социального действия.
Термины «идентичность» и «презентация идентичности» соотносятся с рядом терминов,
лежащих в одной с ними плоскости и отражающих взаимосвязь человека и его коммуникативных практик (действий): «самость» и «самопрезентация» [Baumeister, 1986], «лицо» и
«презентация лица» [Brown, Levinson, 1987]. Терминологическое разнообразие отражает разные взгляды исследователей на взаимодействие социального мира и внутреннего мира человека в процессе коммуникации. В определении «самости» подчеркивается важность внут195
реннего когнитивного мира: Я полностью принадлежит телу и является хранилищем внутренних чувств, мыслей и интенций [Geertz, 1979]. Однако в дискурсе идентичность возникает не столько как презентация своего Я самим Говорящим 1 (далее – Г1), сколько как совместно образованный продукт взаимодействия Г1 с Говорящим 2 (далее – Г2). Человек осознает, кто он такой в данный момент, из опыта ситуативного общения, поскольку понятие
«идентичность» выстраивается на основе социального фундамента. Поэтому идентичность
это не просто Я, но Я, погруженное в ситуацию [Tracy, 2007, с. 185]. Центральным здесь является то, что понятие Я конструируется, подтверждается, оспаривается, корректируется в
процессе коммуникативной практики непосредственно в ситуации не только самим Говорящим, но и другими коммуникантами. Кроме того, коммуникативная ситуация вовлекает как
презентацию Я, так и высвечивает самость других коммуникантов. В теории позитивного и
негативного лица, разработанной П. Браун и С. Ливенсоном, акцентируется важность положительной оценки и одобрения для позитивного лица, отстаивание независимости своего самовыражения для негативного лица. Однако интересы коммуникантов при конструировании
ситуативной идентичности намного более разнообразны и контекстуальны, чем при презентации позитивного и негативного лица. Таким образом, речь идет о том, что идентичность
конституируется на базе ситуативно обусловленного коммуникативного опыта.
В широком толковании идентичность с позиций дискурсивного анализа отличается тем,
что анализу подвергается не кто Я вообще, а кто Я здесь и сейчас в данных ситуационных
параметрах, не кто мы, а кем мы выступаем друг для друга. Например, в диалоге:
(1) «And you think Miss Bede better suited to dealing with Mr. Thorne and his ilk?». «How can
you doubt it?» Evelyn asked. «Look at her. Even if she doesn't win these confrontations,
she's fully in the fray. She's magnificent» (Brockway, 42).
Г2 (Evelin) своим встречным вопросом How can you doubt it? приписывает дискурсивную
идентичность Г1 как «подвергающего сомнению» пропозицию Miss Bede better suited to dealing with Mr. Thorne and his ilk. Без ситуативного контекста иллокуцией And you think Miss
Bede better suited to dealing with Mr. Thorne and his ilk? можно было бы считать желание знать
мнение.Примеры подобного рода задают два направления исследования, во-первых, необходимость описания возможных условий возникновения и распознания идентичностей в ситуациях общения и, во-вторых, переосмысление значения актов выражения сомнения, традиционно понимаемых как отражение внутреннего интенционального состояния Г1, с позиций
формулирования идентичностей в дискурсе. Начнем с первого направления.
Существует множество работ по теоретическим основам дискурсивного аспекта идентичности [Michael, 1996; Harré, 1998], освещающих разные ее плоскости: гендер [Bucholtz,
2003], сексуальность [Cameron, 2003], возраст [Coupland, 1993; Nikander, 2002], этническую и
национальную идентичность [Wodak, 1999], институциональное окружение при конструировании идентичности [Baumeister, 1986; Brown, 1987; Gubrium, 2001; Matoesian, 2001; Lecourt,
2004], описание идентичностей, производимых в устных и письменных текстах и определяемых формой дискурса [Benwell, 2006] и др. К. Трэйси описывает несколько способов понимания «идентичности» в интеракциональном анализе [Tracy, 2002]. Ею выделяются «очевидные» типы «главных» идентичностей (пол, класс, этничность), т.е. перцептивно доступные и
распознаваемые категории, «интеракциональные идентичности» (роли, осваиваемые говорящими в отдельных контекстах), «реляционные идентичности» (друг, жена, партнер) и
«персональные идентичности», соответствующие личностным характеристикам говорящих.
Нельзя не отметить тот факт, что противопоставление выделяемых типов на основании такого признака, как наблюдаемость (перцептивность) соблюдается далеко не всегда. Для создания идентичности жены, которая, по мнению автора, попадает в «реляционный» тип идентичности, достаточно наблюдаемого обручального кольца на безымянном пальце правой руки женщины. На наш взгляд, в данной классификации следует обратить внимание на идею
существования доминантности одной идентичности над другими. Однако попытки фиксации
набора идентичностей человека говорящего и выстраивание доминант статистично в языке
нельзя признать плодотворными.
196
Динамичный аспект конструирования идентичностей учитывается в работе Д. Циммермана. Предлагаемые типы идентичностей релевантны для интеракции и включают «дискурсивные идентичности» и «ситуативные идентичности» [Zimmerman, 1998]. Термин «дискурсивная идентичность» принято отличать от терминов «коммуникативная позиция» и «коммуникативный статус». Отметим, что в некоторых работах под «дискурсивной идентичностью»
понимают, наряду со структурными качествами (например, активная роль), и личностные
качества (честность, уверенность, неуверенность, открытость, прямолинейность, напористость и т.д.). Это говорит о слиянии персональной идентичности с дискурсивной. В данной
работе под дискурсивной идентичностью понимается та, которая соответствует идентичности, освоенной говорящим в ходе практических действий разговора (рассказчик, слушатель
рассказа, инициатор реплики, спрашивающий и т.д.). Каждая дискурсивная идентичность
наделена своими правами и обязанностями, ассоциируемыми с ней, например, если это телефонный звонок, то звонящий должен назвать причину звонка. Ситуативные идентичности,
по мнению Д. Циммермана, актуализируются в отдельной ситуации общения. В качестве
примера приводится звонок в МЧС, когда реализуются не только дискурсивные идентичности «инициатор звонка» – «отвечающий на звонок», но и ситуативная идентичность «жалующийся гражданин». В приведенном примере «жаловаться» как коммуникативное целенаправленное действие «вписывается» в ряд практических действий в разговоре и, наряду с
любой дискурсивной идентичностью, присваивает ряд прав и обязанностей. Поскольку ситуативность присуща языковому общению как его неотъемлемая составляющая, сложно
представить оппозицию ситуативной идентичности, как и такой элемент, который не был бы
обусловлен в общении ситуативно. Следовательно, лингвистическое описание идентичностей в целом охватывается термином ситуативная идентичность. Таким образом, рассмотрению подлежат способы выстраивания идентичностей, создаваемых в условиях дискурса сомнения, с позиций: категориальных идентичностей (пол, этничность, класс, профессия, отношения); персональных идентичностей, конституирующих элементы образа личности Говорящего (хороший, храбрый, умный, красивый и т.д.); дискурсивных идентичностей (согласующихся с типом совершаемого коммуникативно-социального действия).
Перейдем к анализу сомнения в презентации идентичности. Лингвистический арсенал выражения сомнения как интеллектуального или психологического состояния человека говорящего описывался на материале разных языков в разных аспектах. Однако вербальная практика сомнения не становилась объектом исследования с точки зрения ее участия в конструировании идентичности в ситуации общения. Содержание и форма выражаемого сомнения и
даже право выражать сомнение варьируется в зависимости от статуса взаимоотношений между говорящими, что, в свою очередь, обусловлено сложным и зависимым характером самой
коммуникативной ситуации. В рамках данной статьи мы ограничимся рассмотрением, отношений между «высвечиваемыми» ситуативными идентичностями в условиях реализации
дискурса сомнения.
Отказ современного человека рассматривать события с одной точки зрения и выдвижение
на передний план в общественном сознании различий в точках зрения обусловливает переход к многомерной парадигме мышления [Шакиров, 2008, с. 3]. Многообразие и многомерность знаковой действительности способствует созданию дискурса сомнения, когда существование иных образов, иногда мыслимых как противоположные, иногда как противоречивые,
иногда как просто отличающиеся, схватывается в одном сложном целом, осознаваемом как
создание «сложного неразрешимого». Онтологически первым создается смысл «простого неразрешимого» понятия, которое развертывается через переход в свою противоположность и
создает еще одно «простое неразрешимое». Способный продолжаться до бесконечности процесс создания «неразрешимого» понимается как «сложное неразрешимое». Суть «неразрешимого» с позиций постмодернистской деконструкции заключается в беспрерывном смещении, сдвиге и переходе в нечто иное. Онтологическими основаниями сомнения выступают
отрицание, неустойчивость, нестабильность, неопределенность, нелинейность, асимметрич-
197
ность, скачок, парадоксальность, возможность, вероятность, многомерность, бесконечность,
противоречие, относительность [Шакиров, 2008, с. 8].
Дискурсивная практика сомнения, касающаяся конституирования идентичностей, реализуется при возникновении такой ситуации, когда у говорящего появляется вопрос об идентичности, спровоцированный разными факторами, но влекущий за собой переосмысление
идентичностей своего Я или идентичностей Другого, Других. Дискурс сомнения охватывает
ситуации вопрошания об идентичности вследствие видимой Г1 неоднозначности, неопределенности, сложности или проблематичности существования идентичностей. Например:
(2) Is Arnold Jackson a bad man who does good things or a good man who does bad things? It’s
a difficult question to answer. Perhaps we make too much of the difference between one man
and another. Perhaps even the best of us are sinners and the worst of us are saints. Who
knows? (Maugham, 56).
В (2) вопрошание при видимой равновозможной истинности двух симметрично противоположных персональных идентичностей (a bad man who does good things – a good man who
does bad things, the best sinners – the worst saints), задаваемых синтаксически параллельными
конструкциями, создает отнюдь не неопределенную персональную идентичность, а подчеркивает многообразие обсуждаемой персональной идентичности в ситуации недостоверности.
Дискурс сомнения, возникающий на базе осознаваемой двойственности и обратимости явлений, включающих свою противоположность, позволяет перейти на новый уровень понимания идентичности, чем простое «за» и «против». Формально сомнение находит свою реализацию в вопросе (Is Arnold Jackson a bad man who does good things or a good man who does bad
things?), требующем ответа (question to answer), несмотря на заданное равновесие и зеркальность пропозиций. Отсутствие окончательно фиксированной персональной идентичности (a
bad man who does good things – a good man who does bad things) завершается риторическим
вопросом (Who knows?) и перемежается аргументами, вводимыми вероятностным perhaps,
создавая отношение контраста в установлении идентичности.
В (3) целью Говорящего является установление категориальной идентичности неких существ. В отличие от (2), вопрошание правильной и однозначной идентичности создается через выраженный предположительный вариант ответа (настоящие гуманоиды) и его уравновешивание с возможным отрицанием этой версии без выдвижения альтернативных вариантов:
(3) – Если они настоящие гуманоиды. А если – нет? – усомнился Лобан (Алексеев, 78).
Типизация примеров подобного рода строится на открытости дальнейшей дискуссии, имплицируя вариативность ответов. При этом фиксирование конечного варианта идентичности
так и не происходит (кто они?). Неразрешенность обсуждаемой идентичности «гуманоиды»
проявляется при допустимости несогласованности характеристик, свойственных «настоящим
гуманоидам».
Потребность в установлении своей идентичности экзистенциальна. Человек отчетливо
осознает изменение своей идентичности с течением времени, что можно наблюдать в ситуациях осознания неуверенности с определением идентичности в результате ретроспективных,
настоящих или перспективных изменений:
(4) I shall have doubts as to who I am, like Alice (British National Corpus).
В (4) наблюдается сомнение при установлении перспективной (shall have doubts) категориальной идентичности (who I am) с импликацией возможных изменений своей идентичности (like Alice) (аллюзия на ситуацию из произведения Л. Кэрролла «Alice in Wonderland»),
но без перечисления вариантов конечной идентичности. На контур идентичности лишь указывается (who), но на момент речи он не находит своего субстанциального заполнения.
Таким образом, дискурсивное сомнение выхватывает момент возникновения неопределенности и проблематичности установить однозначную качественную наполненность идентичности на момент речи. При этом смыслообразующими оказываются способы выражения
вариантов идентичностей и отношения между этими вариантами. Устанавливаемые отношения принимают либо вид исостении, т.е. равномощности, равнозначности, равноистинности
198
противоположных высказываний (примеры 2), либо вид исономии, выражаемой как «не более, чем иначе» (пример 4).
Как показывает практический материал, дискурсивное сомнение играет важную роль при
отражении проблематичности присвоения, вписывания отдельных черт, характерных для той
или иной категориальных или персональных идентичностей, которые ранее не мыслились в
отношении данной идентичности и которые тем самым расширяют инвентарь черт, или, напротив, вытеснение черт, характерных для тех или иных идентичностей. Например:
- персональной идентичности (himself индивидуальное) и профессиональной идентичности (writer) : (5) In April he was still having difficulty in completing the book and in his letter to
Henry Treece in September he was again expressing doubts about himself as a writer (British National Corpus). Представляется, что человек допускает в себе (himself) черты, которые вытесняют его из идентичности writer;
- половой идентичности (женский пол), возрастной идентичности (девушки) и профессиональной идентичности (доктора) : (6) Girls, you are doctors? Like real doctors? (Sheldon, 89).
Здесь можно наблюдать расширение инвентаря черт, вписываемых говорящим в идентичность «doctor» до возрастной характеристики (молодые) и половой (женщины). Дискурс сомнения вскрывает рассогласованность потенциальных черт при совмещении идентичностей
в рамках отдельного индивида в силу разных причин (стереотипов, низкой оценки своего Я и
др.). В (6) молодые практикантки разговаривают с хозяином снимаемой квартиры. Пик сомнения приходится на адъектив real, вскрывая представление хозяина квартиры о том, что
докторами могут работать взрослые мужчины, но не девушки.
Наблюдение и анализ развития дискурсивной практики сомнения позволяют говорить о
столкновении идентичностей, провоцирующем контрастные отношения, например, категориальной идентичности (пришельцы) с персональной идентичностью (интеллектуальной):
(7) – Это же космические технологии, дурак, – пояснил Тимофей. – Закрой дыру и больше
не ковыряйся.
– Могли бы что-нибудь поумнее придумать, – усомнился старшой. – А то стекловаты
натолкали… (Алексеев, 142).
Г2 представляет пришельцев как использующих продвинутые технологии неземного происхождения в силу их интеллектуального отрыва от технологий землян. Но обнаружение
земного стройматериала – стекловаты – вызывает сомнение у Г2 в интеллектуальной силе
пришельцев. Поскольку в ситуации проблема кроется в установлении идентичности существ,
удерживающих в плену группу людей, то интеллектуально неизысканные земные технологии строительства космического корабля говорят о столкновении категориальной идентичности пришельцев с их персональной идентичностью (интеллектуально превосходить землян).
В (8) персональная идентичность (паникер) имплицитно контрастирует с профессиональной идентичностью компетентного специалиста:
(8) – Я не паникер, Александр Васильевич! Я специалист и хорошо знаю свое дело!
– А кто же в этом сомневается, дорогой! – засмеялся полковник. – Кто же тебя так
разогрел? Кто обидел? (Алексеев, 305).
Вопросы Г2 (Кто же тебя так разогрел? Кто обидел?) говорят о том, что момент столкновения персональной идентичности (паникер) и профессиональной (специалист) имел место. Реплика Г1 (– Я не паникер, Александр Васильевич! Я специалист и хорошо знаю свое
дело!) звучит как респонсивное желание вытеснить приписанную отрицательную идентичность (паникер и импликацию «паникер – это плохой специалист») через настойчивое утверждение позитивной идентичности (не паникер, специалист, свое дело знаю). Г2, наблюдая
эмоциональное напряжение Г1, пытается разрядить обстановку, делая акцент на том, что
профессиональная компетентность Г1 никем не ставится под сомнение.
Дискурсивное сомнение способно не только играть роль в процессе импликации столкновения идентичностей, но отражать момент, когда одна идентичность в результате столкнове-
199
ния вытесняет другую. Довольно часто персональная идентичность способна вытеснять другие типы идентичностей. Например, в (9):
(9) Now responsible for other lives. Oh, my God! The longer Dr Radnor talked, the more nervous Paige became, and by the time he was finished, her self-confidence had completely vanished. I’m not ready for this! she thought. I don’t know what I’m doing. Who ever said I
could be a doctor? What if I kill somebody? (Sheldon, 140–141).
Персональная идентичность (nervous, her self-confidence had completely vanished, not ready
for this) показана в столкновении с профессиональной идентичностью (doctor). Риторические
вопросы Who ever said I could be a doctor? What if I kill somebody?, имплицирующие Nobody
said I could be a doctor, I can kill somebody, показывают, что неуверенная идентичность вытеснила на данный момент профессиональную идентичность.
Дискурсивный анализ практики сомнения подтверждает гипотезу относительности идентичностей, заставляя отказаться от идеи существования отдельной идентичности в чистом
виде и признать её постоянное становление через столкновение, совмещение, взаимодействие и вытеснение ситуативных идентичностей. Дискурс сомнения обуславливает неразрешенность, незавершенность устанавливаемой идентичности, что происходит в форме риторических вопросов, гипотетических пропозиций, модальных частиц, глаголов.
Иную роль играет дискурсивное сомнение на уровне перформативности при актуализации
дискурсивной идентичности, определяемой в работе по типу совершаемого коммуникативно-социального действия. В рамках данной статьи мы остановимся только на дискурсивной
идентичности «подвергающего сомнению». Рассматриваемая дискурсивная идентичность
вписывается в родовую дискурсивную идентичность – «спрашивающего» на основании того,
что единицей сомнения выступает вопрос [Гадамер, 1988; Ходыкин, 2005, с. 109]. Дискурсивная идентичность «подвергающего сомнению» обладает своими правилами существования: 1) подвергать сомнению на основании аргумента; 2) подвергать сомнению с некоей целью; 3) подвергать сомнению авторитетно; 4) создавать позицию неравенства (верх-низ); 5)
занимать верхнюю позицию говорящего, атакующего аргумент партнера по коммуникации.
Дискурсивная идентичность «подвергающего сомнению» способна сочетаться с интеракциональной идентичностью авторитетного эксперта, проверяющего или устанавливающего правомочность, приемлемость чего-либо. Важно отметить, что идентичности «эксперта» может
противостоять идентичность «новичка», а также «некомпетентного», «незнающего», «несведущего» говорящего либо говорящего, чья сфера деятельности нуждается в компетентном
подтверждении.
Одним из способов рассмотрения позиций в разговоре служит шкала иерархичности речевых позиций, устанавливаемая через приписывание позиции авторитетного эксперта позиции
выше и выделение относительно нее позиции ниже. В ряде работ исследователи связывают
выражение сомнения с идентичностью эксперта. Дж. Коатс, исследуя в женском разговоре
полифункциональность форм эпистемической модальности, к которым она относит модальные глаголы (may, might, could), модальные наречия (perhaps, possibly, probably), дискурсивные маркеры (I mean, I think, Well), а также некоторые просодические и паралингвистические
средства, способные выражать широкий спектр отношений говорящего к пропозиции от уверенности до сомнения, выделяет такую функцию, как избегание статуса эксперта среди других функций рассматриваемых форм (выражение сомнения и уверенности, чувствительность
к чувствам других людей, поиск правильного слова) [Coates, 2001, с. 333]. Под разыгрыванием роли эксперта Дж. Коатс понимает «разговорную игру, когда участники по очереди берут
слово, чтобы высказаться по вопросу, в котором они являются экспертами» [Coates, 2001, с.
338]. Дж. Коатс утверждает, что женщины, напротив, избегают роли эксперта в разговоре,
объясняя это тем, что для них важнее минимизировать социальную дистанцию, чему способствуют формы эпистемической модальности. Отметим, что исследователь делает выводы на
основании анализа разговора женщин между собой, осознающих «реляционную идентичность» (подруги). Здесь желание сохранения равных статусов относительно друг друга оказывается доминирующим. Поэтому статус эксперта в силу своей иерархичности, авторитет200
ности воспринимается подругами как угрожающий их уравновешенным идентичностям и
нежелательный при кооперативном общении.
В работе Д. Хартвельдта предлагается рассмотреть неуверенность/уверенность Г1 с точки
зрения учета статуса авторитетности Г2. Авторитетность в этом случае соотносится с такими
терминами, как «статус», «социальная позиция» и «роль» [Hartveldt, 1987]. Уверенность Г1 в
таком ключе выполняет функцию усиления аргумента, т.е. повышает силу воздействия при
установлении межличностных отношений. Согласно гипотезе Д. Хартвельдта, если Г1 выражает большую уверенность, говоря о том, что Г2 должен делать, тем самым Г1 выказывает
меньше почтения к Г2, и обратно пропорционально: если Г1 выражает неуверенность, тем
самым выражается почтение к Г2 в пропорции к степени выражаемой уверенности [Hartveldt,
1987]. Д. Хартвельдт связывает выражение уважения и почтения к партнеру с выбором формулировки, соответствующей выражению неуверенности, т.е. при более низкой социальной
идентичности Г1 прибегает к формулировкам неуверенности. Выражая неуверенность во
фразе (Could you perhaps put that bike into the shed, Jack?), Г1 подчеркивает свою зависимость
от желания Г2 и также утверждает свою позицию как низкую. Д. Хартвельдт выводит два
типа модальности и две шкалы уверенности:
1) уверенность Г1 в отношении к информации как к факту, о котором он точно знает;
2) неуверенность по отношению к позиции, занимаемой им в ситуации, и о количестве
почтения, которое нужно выразить по отношению к Г2 [Hartveldt, 1987].
Доминирующим и оперативным признается второй тип, поскольку факт, имеющий высокий статус точности и определенности, будет формулироваться Г1 в форме, учитывающей
степень почтения, которую нужно оказать Г2. Таким образом, учет социальной позиции
предлагается считать более значимым параметром при формулировании смысла, нежели
фактическая уверенность Г1. Нельзя не согласиться с исследователем в том, что лингвистический способ выражения неуверенности/сомнения не ограничивается лексикограмматическими средствами, а смысл неуверенности/сомнения конституируется дискурсивно. Дело в том, что факт, в котором Г1 сомневается, может утверждаться им в очень уверенной манере: It is absolutely uncertain whether this is true или в неуверенной манере: I doubt
whether we know very clearly how to proceed. Но и факт с высоким статусом уверенности Говорящего может быть представлен с сомнением: Pluto is the smallest planet I think. Отсюда
устанавливается сложность в четком и ясном различении уверенности относительно знания
(эпистемики) от уверенности относительно социальной позиции (отражающей чью-либо
власть, авторитетность в данной ситуации) [Hartveldt, 1987, с. 97].
Однако идентичность «авторитетного эксперта» не обязательно привязана к дискурсивной
идентичности «подвергающего сомнению». В работе К. Трэйси и Дж. Наутон [Tracy, 2007]
акцент ставится на дискурсивной форме сомнения – вопросе и его потенциале в жанре академического дискурса [Swales, 1990] при формировании идентичности социальной роли ученого в типичных ситуациях коллоквиумов, исследовательских симпозиумов, процедур защит
академических работ. Ими рассматриваются способы создания, поддержки и постановки под
сомнение отдельных идентичностей говорящих через практики вопрошания. Вопросы исследуются не с традиционной точки зрения как прием получить информацию, а как отражение
идентичностей говорящих и слушающих. Утверждается, что содержание вопроса, формулировка и право задавать его в основном базируется на статусе взаимоотношений между участниками и подтверждает факт связи между практиками вопрошания и идентичностью. Поскольку в интеллектуальной дискуссии акцент ставится на интеллектуальной компетенции
участников коммуникации, то через практики вопрошания проявляются три стороны интеллектуальной идентичности принимающих вопрос: 1) глубина знаний; 2) интеллектуальная
оригинальность; 3) интеллектуальная новизна. Анализ идентичностей ученого в рамках академического дискурса показывает, что дискурсивная практика сомнения в форме вопросов
функционирует в качестве импликации негативных черт идентичностей спрашиваемых (ограниченность знаний, недостаток оригинальности, недостаток новизны). Роль эксперта в
этой работе приписывается не спрашивающим, а спрашиваемым при конструировании иден201
тичности, связанной с глубиной знаний и компетентностью в исследуемой области, что налагает определенные обязательства на отвечающих. Если спрашиваемый не знает ответа на вопрос, который имплицирует его роль знающего и компетентного в вопросе эксперта, то он
вынужден вербально «обороняться», чтобы перевернуть импликацию негативной идентичности. Незнание ответа обнаруживает ограниченность знания спрашиваемого в той области,
в которой спрашивающий подразумевал более полное знание.
Становится очевидным, что идентичность эксперта имплицирует увеличение социальной
дистанции, нарушая принцип сотрудничества в персональном типе дискурса и требуя ответственности и выполнения обязательств в институциональном типе дискурса.
Сочетание интеракциональной идентичности эксперта с дискурсивной идентичностью
«подвергающего сомнению» у Г1 в персональном дискурсе способствует конструированию
негативной персональной идентичности Г2 и может неблагоприятно сказываться на развитии
отношений между говорящими, провоцируя недоверие. Например, в разговоре молодых людей, между которыми завязываются близкие межличностные отношения:
(10) «You can really cook? »
He grinned. «Do you doubt it?»
Her own smile was sheepish. «Er… I haven't had much experience of men cooking» (Lee,
54).
Потенциал вопроса (You can really cook?) включает спектр интерпретаций (догадка, ожидание подтверждающего ответа, запрос информации), но Г2 актуализирует идентичность
«подвергающего сомнению» эксперта (Do you doubt it?). Девушка, отказываясь от приписанной ей идентичности, налагающей на нее обязательства авторитета, и осознавая создание негативной персональной идентичности «неумеющего готовить» у партнера, вынуждена оправдываться (Er… I haven't had much experience of men cooking).
Реализация дискурсивной практики сомнения требует от говорящего в некоторых ситуациях определенного набора личностных качеств, таких, как смелость, иногда воспринимаемая как дерзость, наглость или нахальство, если говорящий считает, что человек был не
вправе выражать сомнение и выполнять функцию эксперта, подвергающего сомнению, как в
(10):
(11) How dare a mere female doubt Great Thorn! (Brockway, 243).
Негодование у друга состоятельного человека (действие происходит в Англии конца XIX
века) вызывает приписывание идентичности эксперта женщине (female), которая рассматривается им как не имеющая полномочий, соответствующих статусу эксперта, способного выносить негативные заключения (doubt) о действиях мужчины. Чтобы подвергать сомнению,
нужно обладать смелостью (dare) и брать на себя полномочия эксперта, занимающего позицию выше того, кто оценивается, кому предписано выносить оценки и заключения. О наличии отношений иерархичности свидетельствует оппозиция mere female – Great Thorn. В центре повествования находится идея борьбы женщин с зависимостью и низкой ролью женщины в английском обществе в XIX веке, что находит отражение в анализируемом дискурсе.
Таким образом, дискурс сомнения отражает присущий человеческому мышлению способ
понимания, подчеркивая внекатегоричность действительности. Дискурсивное сомнение
схватывает либо момент осознания «неразрешимого» при конструировании идентичностей
говорящих в результате пересечения, столкновения, совмещения или вытеснения отдельных
идентичностей, либо переозначивание внутри отдельно взятой идентичности Говорящего.
Исследование дискурсивной практики сомнения позволяет описывать типичные импликации
в процессе конституирования дискурсивных, категоричных и персональных идентичностей
Говорящих.
Библиографический список
1.
Гадамер, Х-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики [Текст] / Х-Г Гадамер: пер. с нем Б.Н.
Бессонова. – М. : Прогресс, 1988.
202
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
Гофман, И. Представление себя другим в повседневной жизни [Текст] / И. Гофман: пер. с англ. А.Д. Ковалева. – М. : «Канон-пресс-У» : «Кучково-поле», 2000.
Ходыкин, В.В. Тенденция к универсализации сомнения в познании [Текст] : дис. … канд. филос. наук / В.В.
Ходыкин. – Уфа, 2005.
Шакиров, И.А. Сомнение как категория философии [Текст] : автореф. дис. … канд. филос. наук / И.А. Шакиров. – Уфа, 2008.
Barker, Ch. Cultural Studies and Discourse Analysis. A Dialogue on Language and Identity [Text] / Ch. Barker, D.
Galasinski. – London : Sage, 2001.
Baumeister, R.F. Public and private self [Text] / R.F. Baumeister. – N.Y. : Spinger-Verlag, 1986.
Benwell, B. Discourse and Identity [Text] / B. Benwell, E. Stokoe. – Edinburgh : Edinburgh University Press,
2006.
Brown, P. Politeness: Some Universals in Language Usage [Text] / P. Brown, S. Levinson. – Cambridge : Cambridge University Press, 1987.
Bucholtz, M. Reinventing Identities: The Gendered Self in Discourse [Text] / M. Bucholtz, A. C. Liang, L.A. Sutton. – Oxford : Oxford University Press, 1999.
Bucholtz, M. Theories of discourse as theories of gender: Discourse analysis in language and gender studies [Text]
/ M. Bucholtz // The Handbook of Language and Gender / ed. by J. Holmes, M. Meyerhoff. – Oxford : Blackwell,
2003.
Cameron, D. Language and Sexuality [Text] / D. Cameron, D. Kulick. – Cambridge: Cambridge University Press,
2003.
Coates, J. The role of epistemic modality in women’s talk [Text] / J. Coates // Modality in Contemporary English,
2001. – P. 331–348.
Coupland, N. Discourse and Lifespan Identity [Text] / N. Coupland, J.F. Nussbaum. – London: Sage, 1993.
Geertz, C. From the native's point of view: on the nature of anthropological understanding [Text] / C. Geertz //
Interpretative Social Science / ed. by P. Rabinow, W.M. Sullivan. – Berkeley, CA: University of California Press,
1979.
Gubrium, J. F., Institutional Selves: Troubled Identities in a Postmodern World [Text] / J.F. Gubrium, J.A. Holstein. – Oxford : Oxford University Press, 2001.
Harré, R. The Singular Self: An Introduction to the Psychology of Personhood [Text] / R. Harré. – London : Sage,
1998.
Hartveldt, P. Pragmatic aspects of Coherence in Discourse [Text] / P. Hartveldt. – Groningen: Rijksuniversität,
1987.
Lecourt, D. Identity Matters: Schooling the Student Body in Academic Discourse [Text] / D. Lecourt. – N.Y. :
State University of New York Press, 2004.
Matoesian, G. M. Law and the Language of Identity: Discourse in the William Kennedy Smith Rape Trial [Text] /
G.M. Matoesian. – Oxford : Oxford University Press, 2001.
May, V. Narrative identity and the re-conceptualization of lone motherhood [Text] / V. May // Narrative Inquiry 14
(1), 2004. – P. 169–89.
Michael, M. Constructing Identities: The Social, the Nonhuman and Change [Text] / M. Michael. – London : Sage,
1996.
Swales, J. Genre Analysis: English in Academic and Research Settings [Text] / J. Swales. – Cambridge : Cambridge University Press, 1990.
Tracy, K. Everyday Talk: Building and Reflecting Identities [Text] / K. Tracy. – N. Y. : Guilford Press, 2002.
Tracy, K. The Identity Work of Questioning in Intellectual Discussion [Text] / K. Tracy, J. Naughton // Discourse
Studies. Volume 5 / ed. by Dijk T.A.van. – London: Sage, 2007. – P. 184–207.
Wodak, R. The Discursive Construction of National Identity [Text] / R. Wodak, R. de Cillia, M. Reisigl, K.
Liebhart. – Edinburgh : Edinburgh University Press, 1999.
Zimmerman, D. H. Identity, context and interaction [Text] / D.H. Zimmerman // Identities in Talk / ed.by C. Antaki, S. Widdicombe. – London : Sage, 1998.
Список источников примеров
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Алексеев, С.Т. Долина смерти [Текст] / С.Т. Алексеев. – М. : Олма-Пресс, 2007.
Brockway, С. My Dearest Enemy [Электронный ресурс] / C. Brockway. – N.Y. : Dell Publishing, 1998.
British National Corpus [Электронный ресурс] // http://sara.natcorp.ok.ak.uk/ (дата обращения 12.02.08).
Lee, M. Fugitive Bride [Электронный ресурс] / M. Lee. – N.Y. : Dell Publishing, 1998.
Maugham, W.S. The Fall of Edward Barnard [Текст] / W.S. Maugham // Sixty-five Short Stories by Maugham W.
S. – London : Heinemann/Octopus, 1988. – P. 40–61.
Sheldon, S. Nothing Lasts Forever [Text] / S. Sheldon. – N.Y. : William Marrow, 1994.
203
УДК 821 (7СОЕ).09
ББК 84.3 (7СОЕ)
Н. В. Морженкова
ПРИНЦИПЫ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ
В «АВТОБИОГРАФИИ АЛИС Б. ТОКЛАС» Г. СТАЙН
Статья посвящена анализу принципов автобиографического моделирования в «Автобиографии Алис Б. Токлас» американской модернистки Г. Стайн. Автор рассматривает способы травестирования жанровых составляющих традиционной реалистической биографии. В
работе исследуются субъектная организация текста и способы реализации сложной игры с
различными субъектными позициям, в результате которой возникает «фикционализация»
автобиографического нарратива.
Ключевые слова: автобиография; игра с первичными речевыми жанрами; жанровое
ожидание; пародийная игра с автобиографическим нарративом
N. V. Morzhenkova
THE CONSTRUCTION OF THE AUTOBIOGRAPHICAL NARRATIVE IN GERTRUDE
STEIN’S «THE AUTOBIOGRAPHY OF ALICE B. TOKLAS»
The article examines the relationship between autobiography, narrative discourse, and the self in
Gertrude Stein’s «The Autobiography of Alice B. Toklas». The article explores how the writer
«hides» her life-story in the fictitious autobiography much based on the form and structure of the
subject’s narrative style. The paper reveals how the novel parodies the canon of a traditional autobiography by playing games with the identity of the narrative.
Key words: autobiography; speech genres; genre expectation; parodying the identity of the narrative
Гертруду Стайн называют «первой леди европейского авангарда». Однако этот литературный «титул» парадоксально контрастирует с тем фактом, что самое читаемое произведение писательницы, принесшее ей известность и первые гонорары, на первый взгляд значительно отличается от других стайновских текстов своей «читабельностью» и пониженным
градусом экспериментальности. В контексте «тёмного», закрытого для обыденного читательского восприятия творчества Г. Стайн «Автобиография Алис Б. Токлас» (The
Autobiography of Alice B. Toklas, 1932) традиционно определяется как своеобразная уступка
ожиданиям массового читателя, желающего развлечься чтением занимательных историй из
жизни знаменитостей [Stein, 1990]. Действительно, «Автобиография» написана простым
языком и не производит ни малейшего эффекта смысловой затемнённости. Будучи коллекционером современной живописи и хозяйкой салона, являвшегося центром литературнохудожественной жизни Парижа, Гертруда Стайн, в круг общения которой входили Пабло
Пикассо, Анри Матисс, Гийом Аполлинер, Мари Лорансен, Хуан Грис, Жан Кокто, Эрнест
Хемингуэй, хорошо подходила на роль автора мемуаров, изобилующих кулуарными анекдотами из жизни богемы. Однако если не рассматривать всерьёз версию о заигрывании уставшей от непризнанности авангардистки Стайн с широкой читательской аудиторией, внимание
которой она завоевывает, отказавшись в «Автобиографии» от нарочитой экспериментальной
заумности, остаётся вопрос – с какой целью создавалась эта книга. По мнению Н. А. Анастасьева, основная задача, которую решает Стайн в «Автобиографии», схожа с задачами её
лекции, прочитанной перед студентами Оксфорда и Кембриджа, и определяется стремлением объяснить суть своего творчества, опровергнув закрепившееся представление о непроницаемости своего письма [Анастасьев, 2007]. Как отмечает Х. Ленарт-Ченг, успех «Автобио204
графии» во многом изменил отношение читателей к творчеству Стайн в целом [Lenart Cheng,
2003]. Вслед за «Автобиографией» начали печататься все ранее написанные, но не нашедшие
издателя произведения писательницы.
Но, если рассмотреть «Автобиографию» как часть всего авторского макротекста, становится очевидным, что эти стайновские мемуары, написанные от лица её компаньонки Алис
Б. Токлас, демонстрируют не столько расхождения, сколько схождения с другими текстами
Стайн. В данной статье предпринимается попытка ответить на вопрос, как магистральные
линии стайновской поэтики реализуются в произведении, которое традиционно рассматривается как своеобразное литературное ренегатство автора, отступившего в угоду публике от
основных принципов своего художественного видения.
В первую очередь обращает на себя внимание субъектная организация текста, демонстрирующая сложное пересечение плана повествователя с авторским и геройным планами.
Сложная игра с различными субъектными позициями контрастирует с видимой незамысловатостью повествования. Формально передавая инициативу рассказывания Алис Б. Токлас,
Стайн не столько припоминает прожитое, завершая его, как даёт пародийный образ необычной жизни гения (так писательница именует себя в тексте «Автобиографии») через призму
«простого» сознания. Подобный нарочитый зазор между традиционным и новаторским, сакральным и профанным очень характерен для стайновских текстов. В. Михайлин справедливо замечает, что образ повествователя, складывающийся у читателя после первых трёх страниц текста, – это образ «простой женщины с полудетским, но по-взрослому “тугим” мышлением», перекликающийся с женскими образами из стайновской повести «Три жизни», написанной под влиянием «Простой души» Флобера, переводом которой занималась Стайн [Михайлин, 2002, с. 278]. Значимо, что сама писательница сближает «Автобиографию» с повестью «Три жизни» при помощи автоцитирования [Stein, 2000]. Вариации повторяющихся
фраз-рефренов из повести (Anna led an arduous and troubled life; Miss Mathilda was the great
romance of Anna’s life) мелькают в рассказе повествователя «Автобиографии» (We led a very
busy life; Cezannes was the great romance of Vollard’s life). Таким образом, размываются границы между художественным текстом и текстом, воспринимаемым в силу своей жанровой
природы как документальный.
Литературным прототипом «простых» стайновских героинь послужила флоберовская
служанка Обэнов – Фелиситэ [Флобер, 2008]. Очевидно, что именно стайновская практика
перевода Флобера (подразумевающая пристальное вчитывание в текст) во многом определила основной вектор её художественных поисков. Как замечает М.М. Бахтин, у Флобера, сына
ветеринара, обращающегося к проблеме «простого сердца», есть правильное углублённое
понимание «элементарного бытия» с его невинностью, простотой и святостью как иного пути мышления о мире, для которого «всё близко и всё родное» [Бахтин, 1996, с. 132]. Очевидно, что, как и Флобер, Стайн хорошо чувствует, что животные, дети, простые люди в их
«святой» незамысловатости раскрывают возможность совершенно иной жизни. Привлекает
внимание то, что в «Автобиографии» достаточно много внимания уделяется описанию различной прислуги. Не раз писательница пробовала работать в духе стилизации под детскую
книжку (например, «To Do: A Book of Alphabets and Birthdays»), что неизбежно предполагает
обращение к детскому сознанию. В этом контексте интересным кажется и то, что Гертруда
Стайн всегда держала собак, называя их одним и тем же именем «Basket» (корзина). В
странном на первый взгляд однообразии нельзя не заметить стайновское отношение к собаке
как к неиндивидуализированному, невыделенному из мира существу. В самой собачьей
кличке «Basket» угадывается французское bête, латинское bestia (зверь) и английское ask
(спрашивать, просить). Кличка стайновских собак актуализирует это элементарное существование зверя, просящего ласки. Кстати, в «Автобиографии» в нижерассматриваемом анекдотическом эпизоде обращает на себя внимание глагол beg (I have often begged her to be born
in California), маркирующий просьбу Токлас изменить место рождения Стайн, как вопрошание «простого сердца». Здесь следует иметь в виду наличие у этого глагола «собачьей» семантики (beg – просить, умолять; служить (о собаке), стоять на задних лапах).
205
Ещё будучи студенткой коллежда Радклифф, Стайн занималась экспериментами по исследованию автоматического письма (automatic writing). Очевидно, что этот интерес к первичным изначальным рефлекторным механизмам работы человеческого сознания, к элементарным аспектам жизни она из своих научных изысканий перенесла в область литературы.
Слова automatic writing и automobile, упоминаемые, кстати, и в тексте «Автобиографии», обращают на себя внимание в контексте индивидуальной авторской мифологии. Будучи хорошим водителем, сама Стайн много ездила на машине. Говоря о том, что событийность с её
казуальностью искажает истинную суть жизни, Стайн прибегает к «авто»-метафоре [Stein,
1971, с. 102]. Автомобиль приводится в движение невидимым снаружи мотором. Истинная
задача художника заключается не в описании того, куда движется машина, а в пристальном
внимании к движению внутри мотора, который и заставляет автомобиль двигаться. Человек
вписан в жизнь не благодаря событиям, которые есть лишь иллюзия существования и движения. Очевидно, что слова autobiography, automatic writing и automobile для Стайн объединяются в ряд смысловой доминантой «чистого» движения (самодвижения). В этом контексте
автобиография оказывается самопишущейся жизнью, в её неотделённости слова от бытия,
писания и проживания. С точки зрения этой перспективы, понятным становится название
другого автобиографического текста Стайн «Everybody’s Autobiograthy». Это самопишушаяся жизнь, в её изначальном элементарном надличностном измерении, независимая от превратностей индивидуальной судьбы и не знающая никакой дистанцированности от мира.
Глубоко не случайно, что именно перевод «Простого сердца» Флобера, с его особым пониманием «первофеномена жизни» (М.М. Бахтин), побудил Стайн приняться за первое серьёзное произведение, повесть «Три жизни», в основе которой лежит попытка показать, как
работает иной, архаичный, тип мышления, идущий, по мысли М.М. Бахтина, «по совершенно иным и вовсе не параллельным с нашими путям». Индивидуальность, отклонившаяся от
нормы, отпавшая от первичной модели жизни, Стайн как автора никогда не интересовала. В
«Автобиографии» она пишет: «She always says she dislikes the abnormal, it is so obvious. She
says the normal is so much more simply complicated and interesting» [Stein, 1999, с. 83]. Стайновское экспериментальное письмо в «Трёх жизнях» во многом основывается на игре с устным просторечным дискурсом, с характерной для него экспрессивной избыточностью. Тавтологичная структура стайновского текста вскрывает саму структуру «наивного» сознания
героинь, структуру их мышления, канву их бытия. Но при всех чертах просторечия авторского слова мы не можем не ощущать, что это лишь экспериментальная «игра» с первичными
внелитературными жанрами. Работая с просторечными и разговорными формами, Стайн утрирует и типизирует их.
В «Автобиографии» Стайн наблюдается аналогичная игра с «простым» усреднённым сознанием и первичными речевыми жанрами. Причём порой складывается впечатление, что последние начинают «перекрывать» вторичный литературный жанр автобиографии. Повествователь, в своей дамской говорливости, словно не всегда справляется с задачей написания литературной автобиографии. Обращает на себя внимание контраст между хронологической
маркированностью глав, названия которых содержат даты, и «неорганизованностью» повествования, в котором воспоминания часто наплывают одно на другое без мотивированной
взаимосвязи. Так, четвёртая глава начинается с рассказа Токлас о том, как она перебралась
жить в квартиру Стайн, работавшей в ту пору над «Становлением американцев» и занимавшейся исправлением корректур повести «Три жизни». Повествователь говорит о своей помощи Стайн в исправлении корректур, а затем внезапно в следующем абзаце переключается
в совсем иной временной и повествовательный регистр, сообщая о том, что Гертруда Стайн
родилась в Аллегейни, в штате Пенсильвания. Затем Токлас рассказывает о том, что Стайн
предпочитает читать на английском, а не на французском языке. Далее повествователь передаёт в форме прямой речи размышления Стайн о значимости английского языка для её художественного видения, а затем вдруг вновь упоминает о том, что Стайн родилась в Аллегейни, в штате Пенсильвания, и здесь уже даёт семейную историю писательницы. Интересно,
что в процессе этого сумбурного наращивания эпизодов происходит постоянное смешение
206
описания действительно важных событий и потока «мелочей». Складывается впечатление
спонтанно возникающего рассказа, по ходу которого повествователь не отделяет переломные
жизненные события от нагромождения «ненужных» воспоминаний. Словно назвав главы в
духе традиционной реалистической биографии с её претензией на точность и объективность,
повествователь не в состоянии выдержать задаваемый заглавиями жанровый канон, пускаясь
в безудержную болтовню.
С одной стороны, высокая концентрация лексем из семантического поля слова память (if
my memory is correct; my early memories of; remember; remind; refresh my memory), являющихся жанровым словом автобиографии, придаёт повествованию статус действительно бывших
историй, свидетелем которых явился рассказчик. С другой стороны, постепенно закрадывается сомнение в способности повествователя достоверно излагать события. Наряду с лексическим рядом памяти, в повествовании наличествуют и единицы с семантикой утраты памяти, забвения (don’t remember; forget; the only other thing she remembers; difficult to think back).
Ставят под сомнение достоверность этого мемуарного нарратива и многочисленные ошибки
и искажения фактов. В. Михайлин отмечает, что повествователь путается даже в названиях
текстов самой Гертруды Стайн («Меланкта Херберт» вместо «Меланкты», «Композиция и
объяснение» вместо «Композиции как объяснения»), а вторая глава «начинается с откровенной дезинформации» [Михайлин, 2002, с. 283]. Отметим, что в самом тексте автобиографии
повествователь мимоходом упоминает о своей наклонности подтасовывать факты. Так, за
объективной констатацией места рождения Стайн (Gertrude Stein was born in Allegheny, Pennsylvania) вдруг следует неожиданное предложение повествователя изменить этот биографический факт [Stein, 1999, с. 69] . Причём основанием для этой трансформации объявляется
привязанность самой Токлас к Калифорнии. Интересно, что с точки зрения здравого смысла
нелепо как желание Токлас изменить место рождения писательницы, так и заявление самой
Стайн, оправдывающей свой отказ не менее неожиданным образом. На страницах книги
Стайн говорит, что в противном случае она лишилась бы удовольствия наблюдать, как при
заполнении официальных бумаг представители французских властей пытались написать название города Аллегейни и штата Пенсильвания. Образцовое начало, топос традиционной
биографии, в которой жизнь предстает как линейное движение от рождения к смерти, в следующем предложении оборачивается иронической контрстилизацией. За этим игриво легкомысленным отношением к объективности и своеобразным неуважением к серьёзности и неоспоримости фактографичности прочитывается основная проблема стайновского творчества
– проблема зыбкости идентичности и иллюзорности достоверности. Не случайно в «Автобиографии» неоднократно описываются различные курьёзные случаи, связанные с получением Стайн и Токлас документов, удостоверяющих их личности. Так, сама процедура идентификации личности для получения высланных из Америки денег через приём остранения
даётся как комическое событие. В по-детски «свежем» сознании повествователя логически
не связанные действия – взвешивание, измерение роста и выдача денег – выстраиваются в
единую цепочку, и тем самым вскрывается абсурдность этой официальной процедуры. (We
went to get it. We were each one put on the scale and our heights measured and then they gave the
money to us) [Stein, 1990, с. 154]. Смысловая разнонаправленность этих действий усиливается
через синтаксическую однородность и повтор союза and. Для повествователя обычные логические связи оказываются, с точки зрения его наивного сознания, недействительными. Причём через особую языковую точку зрения автор и читателя заставляет признать эту абсурдность. В этом непонимании «простодушного» повествователя, не верящего в зафиксированность мира в неизменных истинах (даже место рождения можно изменить), ощутима авторская насмешка над объективной концепцией идентичности, строящейся на постоянном равенстве человека самому себе. В рамках этой концепции человеку отказано в любом приращении, даже телесном; поправившись, получатель денег не пройдёт контрольное взвешивание, удостоверяющее его соответствие параметрам, указанным в паспорте. В этом контексте
интересно вспомнить рассказ Хармса про сбрившего бороду Антона Антоновича, которого
перестали узнавать. Да как же так, – говорил Антон Антонович, – ведь, это я, Антон Анто207
нович. Только я себе бороду сбрил. Ну да! – говорили знакомые. – У Антона Антоновича была борода, а у вас ее нету. Я вам говорю, что и у меня раньше была борода, да я ее сбрил», –
говорил Антон Антонович. Мало ли у кого раньше борода была! – говорили знакомые [Хармис, 1993, с. 135]. Даже малейшие телесные трансформации ведут к утрате не знающей становления идентичности.
Значимо само обращение Стайн к жанру автобиографии, ключевым жанровым показателем которой является конструирование авторской идентичности. Пародируя жанровые составляющие традиционной реалистической биографии XIX века, она вскрывает иллюзорность претензии на достоверность и наивность веры в объективность факта. Для Стайн идентичность принципиально амбивалентна и подразумевает как статичное ядро личности, так и
непрекращающееся становление, как повтор, так и изменение, как внешний, так и внутренний модус, как «я для себя» существование, так и существование «я для другого».
Играя с простодушным читательским ожиданием увидеть знаменитостей такими, какие
они есть на самом деле, в конце книги Стайн раскрывает мистификацию с авторством, фактически объявляя, что автобиографизм её книги – это литературный приём, а сама «Автобиография» настолько же подлинна, насколько подлинна автобиография Робинзона Крузо.
Автобиография вдруг оборачивается романом (точнее романным образом автобиографии),
а самым подлинным способом изобразить человеческую идентичность в её незавершенности
оказывается романное изображение человека в его тесном контакте с жизнью. Нельзя не заметить, что, с точки зрения романной перспективы, у Алис Токлас действительно много общего с Робинзоном. Обращает на себя внимание как сама ситуация – средний обычный человек в исключительных обстоятельствах (необитаемый остров Робинзона, литературнохудожественный салон Стайн, где собираются гении), так и усреднённый обыденный язык
описания. Робинзон не описывает красоты экзотического острова, который интересует его
чисто с деловой точки зрения. Токлас не вдаётся в описания художественной стороны картин, которые она видит на выставках и в доме Стайн, зато сообщает их стоимость и обстоятельства приобретения. Как и Робинзон, Токлас своеобразный трикстер, свободно перемещающийся между разными мирами, преодолевая не только географические пространства,
перебравшись из Америки в Европу, но и пространства социокультурные, переместившись
из буржуазного профанного мира в элитарный мир богемы, с культурной периферии в самый
центр (и в прямом, и в метафорическом смысле) современного искусства. Сама Токлас в этой
ситуации выполняет роль посредника между этими двумя мирами, постоянно снуя между
профанным и сакральным измерениями. Она вытирает пыль с произведений искусства, утверждая, что лишь таким образом можно постичь истинную красоту творения. Она вычитывает корректуры и печатает на машинке рукописные тексты Стайн, заявляя, что лишь так
можно проникнуть в суть произведения. Она вышивает картины Пикассо на ковриках для
стульев, переводя их из сферы высокого искусства в сферу быта, и «сидит с жёнами гениев»,
в то время как Стайн общается с самими гениями. Именно Токлас как «простая душа» осуществляет фамильярный контакт с разными полюсами жизни.
Интересно, что само имя Алис (Alice B. Toklas), созвучное английскому глаголу talk (говорить, разговаривать, вести беседу), словно указывает на разговорность бытового рассказа
как основной стилевой регистр текста. Принимая во внимание любовь Стайн к анаграммам, в
самом названии книги «The Autobiography of Alice B. Toklas» можно усмотреть своеобразное
игривое сетование автора на то, что автобиография «увы рассказана» в таком виде (Autobiography of alas be talk as). Автор словно уже в самом названии сожалеет о несоответствии текста жанровым принципам автобиографии. Говоря о правомерности такого прочтения, следует иметь в виду, что, во-первых, alas действительно стайновское слово (тут же вспоминается
знаменитое Alas! Pigeons in the grass). Во-вторых, Стайн часто экспериментировала с именем
компаньонки, зашифровывая его в своих текстах. Интерпретируя возможную семантику фамилии Токлас в контексте автобиографии, В. Михайлин усматривает параллели со словом
talkless (немой) и указывает, что Алис, попавшей в мир парижской богемы, нечего сказать, и
она оказывается бессловесной. Очевидно всё же, что писательнице интересна не немая, а го208
ворящая Алис, в стилистической зоне которой и разворачивается стайновский эксперимент с
биографическим нарративом.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
Анастасьев, Н.А. Книги не для чтения (Гертруда Стайн) [Текст] / Н.А. Анастасьев // Вопросы литературы. –
2007. – №1. – С. 250–289.
Бахтин, М. М. О Флобере [Text] / М.М Бахтин // Собрание сочинений. Работы 1940-х – начала 1960-х годов
: в 7 т. – М. : Русские словари. 1996. – Том 5. – С. 130–137.
Михайлин, В. Автопортрет Алисы в Зазеркалье [Текст] // В. Михайлин // Новое литературное обозрение. –
2002, № 56. – С. 274–295.
Флобер, Г. Госпожа Бовари. Саламбо. Простая душа [Текст] / Г. Флобер. – М. : Дрофа, 2008.
Хармс, Д. Меня называют капуцином. Некоторые произведения Даниила Ивановича Хармса [Текст] / Д.
Хармс . – М. : Каравенто : Пикмент, 1993. – С. 135.
Lenart-Cheng, H. Autobiography as Advertisement: Why Do Gertrude Stein's Sentences Get Under Our Skin?
[Text] / H. Lenart-Cheng // New Literary History. Winter 2003; Vol.34, 1. – The Johns Hopkins University Press. –
P. 117–132.
Stein, G. Portraits and Repetition [Text] / G. Stein // Writings and Lectures 1909–1945. – Baltimore : Penguin
Books, 1971. – P. 99–125.
Stein, G. The Autobiography of Alice B. Toklas [Text] / G. Stein. – New York : Vintage Books. A Division of
Random House, Inc., 1990.
Stein, G. Three Lives [Text] / G. Stein. – Boston : Bedford, 2000.
УДК 801.001.6
ББК 81.001
Е.В. Орлова
ОСОБЕННОСТИ МОДЕЛИРОВАНИЯ КОНЦЕПТОСФЕРЫ МОТИВАЦИИ
В ДИСКУРСИВНОМ ПРОСТРАНСТВЕ РЕКЛАМЫ
В статье определяются системообразующие принципы актуализации концептосферы
мотивации в дискурсивном пространстве рекламы. Осуществляется теоретическое моделирование ее содержательных и структурных характеристик и типологической спецификации на когнитивном, семантическом и прагматическом уровнях. Анализируются параметры и закономерности функционирования, обеспечивающие ее целостность и регламентирующие стратегии и тактики речевого воздействия.
Ключевые слова: дискурсивное пространство рекламы; концептосфера мотивации,
системообразующие принципы; моделирование; мотив-триггер; когнитивные механизмы.
E.V. Orlova
ON MODELLING OF MOTIVATION CONCEPTOSPHERE
IN THE DISCOURSE SPACE OF ADVERTISING
The paper focuses on systemic principles of motivation and their actualization in the discourse
space of advertising. The goal of the article consists in theoretical modelling of structural characteristics and typological specification of motivation domain on cognitive, semantic and pragmatic
levels. Also the parameters and configurations of motivators are analyzed.
Key words: discourse space of advertising; motivation; systemic principles; trigger motive;
cognitive mechanisms.
209
Феномен рекламы характеризуется устойчивым исследовательским интересом (Д. Длигви,
Д. О’Мэлли, Л. Метцель, К.Л. Бове, У.Ф. Аренс, А.П. Репьев, В.В. Зирка, А. Ульяновский и
др.), что объясняется широким распространением данного вида дискурсивной деятельности
и его значительным потенциалом в плане иллокутивного воздействия на адресата. Системное
и процедурное обеспечение рекламного сообщения раскрывается при рассмотрении рекламы
в терминах дискурсивного пространства, согласовывающего идеологические и операциональные механизмы социального взаимодействия.
Одной из проблем, связанных с исследованием дискурсивного пространства рекламы, является теоретическое моделирование составляющих его концептосфер, в частности, концептосферы мотивации, ее содержательных и структурных характеристик и типологической
спецификации на различных уровнях: когнитивном, семантическом и прагматическом.
С этой точки зрения представляется актуальным рассмотрение и анализ общих принципов
построения данной концептосферы, определение параметров и закономерностей ее функционирования, обеспечивающих ее целостность и регламентирующих стратегии и тактики
речевого воздействия.
Настоящая статья посвящена определению системообразующих ринципов актуализации
концептосферы мотивации в дискурсивном пространстве рекламы.
Исходным является положение о взаимосогласовании принципов и требований дискурсивного пространства как системы, обладающей рядом измерений, как-то: культурологическим, психологическим, структурным, семиологическим, типологическим и эволюционным.
Взаимодействие и спецификация этих измерений обеспечивается системными операторами,
соотносящими типы социального взаимодействия и идеологические концепции взаимодействующих субъектов [Казыдуб, 2008, c. 60–61].
Дискурсивное пространство «представляет собой некую логическую среду», в которой
создаются и воспринимаются (интерпретируются, декодируются) дискурсы, конституируемые вторичными смыслами, продуцируемыми языковой личностью на основе первичных,
языковых, смыслов. Оно является частично ментальным, частично материальным [Плотникова, 2008, с. 132].
С точки зрения временной протяженности дискурсивные пространства могут носить ситуативный и постоянный характер. Так, дискурсивное пространство рекламы достаточно устойчиво во времени, имеет широкое распространение, создается в соответствии с определенными закономерностями (психологическими, аксиологическими, социальными, экономическими и др.), имеет многомерную и неоднородную структуру, модифицируется в соответствии с изменениями, происходящими в социуме.
В дискурсивном пространстве рекламы представлены дискурсы различного уровня. Например, реклама образовательных программ, включенная в категорию рекламы услуг, может
функционировать на уровне слоганов и брендов, на уровне развернутых сообщений в специальных изданиях, на интернет-сайтах (интерактивная реклама), в СМИ (интервью, рекламные статьи, рекламные ролики). Характерной чертой дискурсивного пространства рекламы
следует считать предназначенность сообщения не конкретному человеку, а коллективному
социальному адресату.
Любое дискурсивное пространство, в том числе и дискурсивное пространство рекламы
(далее – ДПР), следует рассматривать как систему, обладающую определенным набором характеристик.
Для рассмотрения ДПР в качестве объекта исследования, т.е. идентификации его как системы, необходимо определение состава и границ данного феномена, связей с другими системами, учет воздействующих факторов.
Значимой характеристикой системы является ее структура – организация связей и отношений между подсистемами и элементами системы, а также собственно состав этих подсистем и элементов, каждому из которых обычно соответствует определенная функция.
210
Дискурсивное пространство рекламы представляет собой открытую систему, которая существует в условиях непрерывного информационного обмена с окружающими системами, в
том числе с другими дискурсивными пространствами (экономическим, политическим, идеологическим и др.). Для эффективного функционирования дискурса в данном пространстве,
осуществления своей основной цели – оказания мотивирующего воздействия на адресата –
необходимо постоянное поступление и использование информации об изменениях в других
сферах социального взаимодействия.
Структурирование дискурсивного пространства неотделимо от процесса его производства,
которое осуществляется посредством селекции и контроля. Иными словами структурирующим фактором продуцирования дискурсивного пространства является его делимитация, или
обозначение границ.
Дискурсивное пространство рекламы имеет следующие системные характеристики:
• динамичность – способность изменяться во времени;
• устойчивость – поддержание намеченного режима функционирования, равновесие, гомеостазис, несмотря на воздействие внешних факторов;
• адаптивность – изменение либо способа функционирования, либо своей структуры в зависимости от изменения внутренних или внешних параметров;
• вероятностность – неоднозначность зависимости выходов от входов;
• информационность – элементами системы являются не материальные объекты, а те или
иные виды данных (информации) (знания, смыслы, ценности, концепты), взаимодействующие и преобразующиеся в процессе ее функционирования;
• открытость – взаимодействие с окружающей ее средой в различных аспектах: информационном, вещественном, аксиологическом, психологическом, лингвистическом, концептуальном в соответствии с принципом внешних воздействий;
• целенаправленность – функционирование системы подчинено достижению определенной
цели (или целей), а именно оказанию мотивирующего воздействия на адресата;
• оптимизируемость – способность подвергаться необходимым изменениям на элементарном, структурном, функциональном, содержательном уровнях для наиболее эффективного достижения целей.
В качестве основного системообразующего элемента дискурсивного пространства мы
рассматриваем концептосферу. Последнее определятся как «некоторое целостное структурированное пространство», «совокупность концептов, из которых, как из мозаичного полотна, складывается миропонимание носителя языка» [Маслова, 2005, c. 69]. Концепт – «совокупность всех значений и понятий, возникающих при произнесении и осмыслении данного
слова в сознании индивидуальной личности» [Лихачев, http://www.gumer.info] не может существовать обособленно, а лишь в системной взаимосвязи с другими концептами. Таким образом, концептосфера представляет собой подсистему дискурсивного пространства, а концептосфера мотивации в свою очередь – подсистему концептосферы национального языка.
Термин «мотивация» используется в современной науке в двояком смысле: как обозначающее систему факторов, или совокупность мотивов, активирующих и детерминирующих поведение), и как характеристика процесса, который стимулирует и поддерживает поведенческую активность на определенном уровне. Мотивация, таким образом, может
выполнять функцию создания мотивов, активации имеющихся мотивов и обоснования деятельности человека [Выготский, 1983, с. 37; Немов, 2001, с. 94].
Под концептосферой мотивации мы понимаем совокупность всех концептов, способных оказывать мотивирующее воздействие на индивида, побуждать его к принятию решения
и действию.
В контексте нашего исследования мотивирующими считаются концепты, связывающие
рекламный дискурс; при этом последний активизирует признаки, выступающие своего рода
ценностными аттракторами. Так, концепт ОБРАЗОВАНИЕ является ценностным аттрактором, если в нем активизируются такие признаки, как «престиж», «высокое качество», профессиональная карьера» и т.п. (см. анализ примера).
211
Актуализация концептосферы мотивации в дискурсивном пространстве рекламы осуществляется в соответствии с определенными принципами, а именно:
1) принципом взаимодействия мотивирующих концептов и жанровых характеристик дискурса;
2) принципом профилирования мотива-триггера, запускающего процесс порождения дискурсивного пространства;
3) принципом когнитивной и эмоциональной конвергенции;
4) принципом соучастия разноплановых когнитивных механизмов (восприятие, внимание,
память, воображение, мышление) в конструировании мотивирующего воздействия.
Обозначенные выше принципы специфицируют мотивирующее воздействие в дискурсивном пространстве рекламы как логический, структурированный процесс, основанный в первую очередь на характеристиках адресата (целевой аудитории) и условиях социального
взаимодействия.
Первый принцип регламентирует выбор мотивирующих концептов по критерию их соответствия жанровым особенностям дискурса. В теории М.М. Бахтина речевые жанры рассматриваются как относительно устойчивые типы высказываний, тематическое содержание,
стиль и композиционное построение которых определяется спецификой сферы общения
[Бахтин, 1996, с. 190–205].
Типология жанров осуществляется на основе форм осуществления акта коммуникации,
под которыми понимается способ выражения иллокутивной функции высказывания, аспекты
его интерпретации, соотношение ролевых позиций адресанта и адресата [Бахтин 1996, c.
199].
Жанр рекламных сообщений (рекламного дискурса) относится к вторичным речевым
жанрам, предполагающим подготовленную коммуникацию [Бахтин 1996, c. 204], представленным в основном письменными, строго структурированными, тщательно подготовленными текстами.
Рекламный дискурс как жанр характеризуется структурным (композиционным), содержательным и стилевым компонентами.
Структурно рекламное сообщение оформляется по определенным моделям, соответствующим этапам реакции адресата на предъявляемую ему информацию. К наиболее распространенным моделям относятся: AIDA; AIDMA; АССА; VIPS; DAGMAR; 1 «Одобрение»;
модель «сильной рекламы»; модель «слабой рекламы»; модель Левиджа и Стейнера; модель
коммуникаций [Дмитирева, 2006].
Традиционной моделью построения рекламного высказывания является AIDA, предложенная американским рекламистом Элмером Левисом в 1896 г.: attention – interest – desire –
action [Ромат 2002, с. 319–325]. На основе этой и других моделей происходит «квантование»
рекламного сообщения, т.е. разделение его на взаимосвязанные, взаимодополняющие части,
каждая из которых содержит значимую, логически завершенную информацию, удобную для
восприятия. Каждый «квант» рекламного сообщения выполняет свою функцию, обеспечивающую определенную (планируемую адресантом) реакцию адресата на каждом этапе восприятия, последовательно создавая мотив деятельности.
Пять классических структурных составляющих рекламного сообщения включают слоган,
зачин (заголовок, подзаголовок), информационный блок, справочные сведения, эхо-фразу.
Наличие или отсутствие этих компонентов регламентируется спецификой товара или услуги
и выбранной моделью рекламы.
Рекламное сообщение (обращение) – главный элемент рекламной коммуникации, являющийся непосредственным носителем информационного и эмоционального воздействия, оказываемого коммуникатором на получателя. Оно создается с использованием одной или не1
AIDMA – attention, interest, desire, motivation, action;
ACCA – attention, comprehension, convection, action;
DAGMAR – defining advertising goals – measuring advertising results;
VISP – visibility, identity, promise, singlemindedness (simplicity) [Ромат, 2002, с. 318–323].
212
скольких семиотических систем, известных адресату и поступает к нему посредством различных каналов коммуникации [Ромат, 2002, с. 200–256].
Соответственно, главным содержательным компонентом жанра рекламы выступает, в
первую очередь, информация о товаре (услуге), включающая следующие элементы:
1) имя товара или услуги (торговая марка, фирма), идентифицирующие компаниюпроизводителя;
2) фирменный стиль – креолизованное имя (логотип) цветовые и графические символы,
вербальные элементы (слоган, лозунг, девиз);
3) информация о товаре (услуге) – сведения о его характеристиках и функциях, необходимые для продвижения на рынке [Музыкант, 2001, c. 122].
Следует отметить, что помимо фактической информации о товаре (услуге) содержательный компонент жанра рекламы включает креативные элементы, важнейшими из которых являются вербальные и невербальные средства воздействия на сознание адресата [Сазонова
1986, c. 162].
Стилистика жанра рекламы определяется в зависимости от качеств адресата (целевой аудитории). В терминах когнитивного подхода к стилистике рекламные сообщения должны
соответствовать стилистике восприятия [Степанов, 1965], что вытекает из основной цели
рекламы – внедрения информации в сознание адресата [Арнольд 1990, с. 21].
Степень воздействия зависит от подготовленности адресата к восприятию рекламного сообщения, от его личностных, статусных, социальных, психологических характеристик. Соответственно, стиль рекламных сообщений определяется на основе тезауруса адресата, что непосредственно влияет на выбор языковых средств [Степанов, 1965].
Логично предположить, что активация мотивирующих концептов в рекламном сообщении
согласуется с его жанровой моделью, т.е. реализуется принцип взаимодействия мотивирующих концептов и жанровых характеристик дискурса. Ядерный мотив концептосферы мотивации становится мотивом-триггером, запускающим процесс мотивации (согласно избранной модели воздействия), при этом он должен активировать в сознании адресата смыслы,
симметричные смыслам адресанта, т.е. создавать условия интеллектуальной и эмоциональной конвергенции, учитывающей соучастие в организации мотивирующего воздействия разноплановых когнитивных механизмов.
Следует отметить, что в основе мотивации лежит система ценностей и потребностей целевой аудитории. Поскольку одной из составляющих дискурсивного пространства рекламы является ценностное измерение, то в качестве конституентов концептосферы мотивации мы
будем рассматривать именно мотивы-ценности.
Лингвистическая реконструкция – это воссоздание когнитивных структур на основе изучения внешних языковых форм. Реконструкция осуществляется на основе постулата об исходной мотивированности языковой формы отражении в языке когнитивной структуры. Целью лингвистической реконструкции является обнаружение семиотической логики и пределов варьирования языковых форм и их взаимосвязи с когнитивными структурами. Материалом для реконструкции могут служить системные отношения языковых форм в дискурсивном пространстве [Кибрик, http://www.ksu.ru].
В рамках реконструкции концептосферы мотивации проанализируем фрагмент дискурса
рекламы университетской образовательной программы Кембриджского университета, размещенной на его официальном сайте (www.asnc.cam.ac.uk).
Структурный компонент включает следующие элементы: 1) название университета, логотип; 2) слоган; 3) подробную информацию о программе (Engineering), представленную отдельными блоками с подзаголовками (Creating a better future, Foreign language, Excellent career prospects, etc.); 4) справочную (контактную) информацию; 5) эхо-фразу.
Постоянный слоган на сайте отсутствует. Но он заменен варьирующимися фразами: The
environment. Information on environmental initiatives and recourses. Undergraduate student diaries. First-year undergraduates tell us about first few terms at Cambridge и др., которые позволяют перейти по ссылке на развернутое описание этих программ.
213
Справочная информация и контакты на интернет-сайтах обычно являются неотъемлемой
частью о товаре, услуге фирме.
Эхо-фраза не приводится, что характерно для объемных рекламных сообщений.
Содержательный компонент формируется прецедентными именами, аттракторами и информационным обеспечением программы.
At Cambridge, we provide the world’s highest-quality university education for the brightest and
best, regardless of background. There are a variety of ways to study at Cambridge.
Имя Кембриджского университета является известным во всем мире, что является гарантией качественного образования, признаваемого во всем мире. Само название Cambridge
University активирует мотив надежности и гарантий.
Кембридж позиционируется как учебное заведение, обеспечивающее самое качественное
образование в мире the world’s highest-quality university education, будущие студенты также
характеризуются прилагательными в превосходной степени – the brightest and best, причем
они полагаются таковыми независимо от их начального уровня образования – regardless of
background. Такие возможности создаются разнообразными способами обучения – a variety
of ways to study.
Обозначим содержательные фокусы исследуемого фрагмента дискурса – программы Engineering.
Engineering
Knowledge, skills, imagination and experience: as an engineer you will need all of these to realise your vision. Our course enables you to develop them to the highest levels.
Программа Engineering дает возможность реализовать наивысшую ценность для каждого
индивида – его мечту, максимально развить все способности.
Creating a better future
Engineering is about solving problems: about designing processes and making products to improve the quality of human life. From reservoirs to robots, aircraft to artificial hips, microchips to
mobile phones – engineers design and manufacture a huge variety of objects that can make a real
difference to both individuals and to societies.
Далее декларируется основная ценность инженерного искусства – создание лучшего будущего, улучшение качества человеческой жизни как для каждого человека, так и для общества в целом. Ср.: диагностические номинации – creating a better future, to improve the quality
of human life, to both individuals and to societies. Тем самым актуализируется мотив развития и
совершенствования.
The aim of our course is to provide you with all the analytical, design and computing skills that
underpin modern engineering practice, while encouraging the creativity and problem-solving skills
that are so important to a good engineer.
Обсуждаются качества, которыми должен обладать хороший инженер, составляющие
ценность COMPETENCE: с одной стороны, необходимость иметь навыки анализа, проектирования и расчета, с другой – быть творческим, уметь решать различные проблемы: the analytical, design and computing skills that underpin modern engineering practice; the creativity and
problem-solving skills.
When you graduate, we believe you will be equipped to be flexible across the range of engineering disciplines, will have learnt the skills necessary for effective team leadership, and be able to
apply new technologies in novel situations. In other words, you will have the skills you will need to
master technical and managerial demands throughout your professional career. The Cambridge
course is unique. Studying engineering at Cambridge keeps your options open.
Несомненной ценностью в современном мире является гибкость (мышления, поведения,
навыков и т.д.): человек, освоивший программу Engineering, обладает не только техническими способностями, но лидерскими качествами – the skills necessary for effective team leadership и может использовать новые технологии в необычных ситуациях to apply new technologies in novel situations.
214
Суммирующим высказыванием The Cambridge course is unique подчеркивается, что только
здесь вы можете стать компетентным, высокообразованным инженером, способным сделать
карьеру, у которого всегда есть широкий выбор возможностей – Studying engineering at Cambridge keeps your options open.
Foreign languages
A distinguishing feature of our Engineering Department is the Language Programme for Engineers: we offer specialised courses in French, German, Spanish, Chinese and Japanese. This initiative aims to provide our graduates with the necessary language skills and cultural awareness to excel in the worldwide marketplace.
Еще один пункт, подчеркивающий уникальность программы, а соответственно, и уникальность специалистов, выпускаемых Кембриджем: A distinguishing feature of our Engineering Department is the Language Programme for Engineers. Владение иностранным языком и
знание культуры других стран – the necessary language skills and cultural awareness – дает выпускникам Кембриджа преимущества на мировом рынке – to excel in the worldwide marketplace, что, безусловно, важно для работы в транснациональных корпорациях. Так, усилена
значимость ценности EDUCATION, а именно образования, полученного в Кембриджском
университете, признание его не только в Великобритании, но и во всем мире.
Excellent career prospects
At the end of four years you will graduate with the ВA and MEng degrees. (A few students leave
the course after three years, either from choice or for academic reasons, and graduate with the BA
Hons degree.)
The style and structure of our course give you a unique head start over other graduates. Employment prospects are excellent, with 99 per cent of our students finding a job within six months of
graduating. The average starting salary of Cambridge Engineering graduates in 2005 was £25,795.
Ценность CAREER имеет несомненную значимость для тех, кто затратил усилия и средства для получения степени бакалавра или магистра – the ВA and MEng degrees, дающих преимущества в трудоустройстве перед другими выпускниками with 99 per cent of our students
finding a job within six months of graduating, т.е. приобретении необходимого социального
статуса. Одним из показателей успешной карьеры является оплата труда the average starting
salary of Cambridge Engineering graduates in 2005 was £25,795.
Таким образом, концептосфера мотивации британского рекламного дискурса включает
такие ценностные смыслы, как хорошее образование, успешная карьера, самореализация,
развитие индивидуальности, социальный статус, компетентность, признаваемая во всем мире.
Мотивом-триггером в данном случае служит концепт EDUCATION, как ключевая ценность, на основе которой активируются другие мотивы: надежности, гарантии развития, значимости и сопричастности, открытия и оригинальности, самосовершенствования и самореализации, престижа, материального достатка.
Принцип конвергенции когнитивных и эмоциональных характеристик адресата и адресанта проявляется в том, что адресант может апеллировать только к социально-значимым мотивам (этнокультурным ценностям), поскольку учет личностных смыслов, которыми обогащается мотив в процессе своего формирования, практически невозможен, и рекламное сообщение создается для коллективного адресата (целевой аудитории).
Стилистический компонент рекламного сообщения закономерно связан с особенностями
когнитивных механизмов, управляющих процессами восприятия и обработки информации,
формирования мотива и принятия решения.
Речевые стратегии, используемые в рекламном дискурсе, создаются и реализуются с учетом закономерностей функционирования человеческого сознания и подсознания и присущих
им психических процессов и состояний, таких как восприятие, память, воображение, мышление, а также основывается на системе ценностей целевой аудитории.
Значимым фактором в плане выбора и актуализации речевых стратегий является содержательное наполнение сознания, включающее следующие характеристики:
215
1)
2)
3)
4)
способность мысленно представлять реальную и воображаемую действительность;
оперирование абстрактными символами в различных психических процессах;
контроль состояния и процессов с помощью воли;
словесно-понятийная означенность действительности, наделенность определенными
культурными и личностными смыслами;
5) способность к коммуникации, т.е. передаче содержания своего сознания с помощью языка и других знаковых систем другому человеку;
6) наличие интеллектуальных схем (структур), в соответствии с которыми воспринимается,
перерабатывается и хранится информация. Схемы включают правила, понятия, логические операции для отбора, категоризации и концептуализации информации [Немов,
2001, с. 132–142].
Индивидуальное сознание формируется на основе общественного сознания путем присвоения существующих знаний и ценностей и лишь в последствии приобретает специфические личностные характеристики. Это происходит и при восприятии новой рекламной информации, когда адресат изначально воспринимает и присваивает ее как общественно значимую, а затем включает в личную концептосферу.
Неотъемлемой частью сознания являются язык и речь, отражающие два разных, но взаимосвязанных феномена: систему значений и систему смыслов слов. Система значений относится к общественному сознанию, существуя независимо от индивидуальных сознаний носителей языка. Сознание существует в первую очередь в форме ментальных образов (концептов) и объективируется в коммуникации вербальной или другой символической системой
[Леонтьев, http://lib.ru].
Многие когнитивные схемы человека работают в сфере бессознательного, и не требуют
обязательного вмешательства сознания и воли, поэтому рекламное сообщение должно включать в поток уже известной информации отдельные (но самые значимые) элементы новой,
предотвращая активацию сознательного барьера и критического осмысления. Существует
также и бессознательная мотивация, влияющая на направленность и характер поступков, которые человек часто не в состоянии объяснить рационально и логично, такая мотивация может производить впечатление иррациональной.
Бессознательное создает образы будущего, привлекательные для человека, которые могут
удовлетворить его определенные актуальные потребности. Они продуцируются подсознанием на основе реальности и при определенной «обработке» мышлением превращаются в мотивы деятельности.
При вербализации мотива выражается несоответствие бессознательных и сознательных
мотивов, что дает возможность влияния на них с помощью речевых стратегий. В качестве
цели речевой стратегии следует рассматривать «укрепление» позиции одного из мотивов, не
умаляя при этом значимости другого, путем установления взаимосвязи мотивов или включения одного в другой.
В дискурсивном пространстве рекламы образовательных программ отношения включения
мотивирующих смыслов представлены следующим образом: выбор образовательной программы (специальности, профессии), соответствующей желаниям адресата, имеет определенную социальную значимость, а достижение успеха и профессиональной компетентности
в избранной сфере будет иметь социальное признание и обеспечит определенный статус.
Происходит включение социально значимых мотивов в личностную концептосферу мотивации. С другой стороны, реклама образовательных программ представляет обширную сферу
общественно значимой деятельности, в которой есть место для реализации практически любым личностным мотивам.
Значимую роль в мотивирующем воздействии рекламного дискурса играет учет особенностей восприятия, которое и формирует мотив – образ будущего. Восприятие как интеллектуальный процесс связано с активным поиском признаков, необходимых и достаточных для
детализации образа и принятия решений [Немов, 2001, с. 183].
216
Восприятие характеризуется целостностью и категориальностью. Образ воспринимаемого
явления действительности не появляется в готовом виде, а мысленно достраивается до целого на основе необходимого набора элементов, особенно это важно в том случае, когда некоторые детали непосредственно не воспринимаются. Далее происходит отнесение объекта к
определенной, ранее известной категории, и обозначение его определенным словомпонятием, все известные характеристики данной категории присваиваются вновь воспринятому предмету или явлению. Это свойства восприятия проявляются в отношении концептов
и имплицитных смыслов, восстанавливаемых до целостного образа при наличии основных
элементов.
В связи с этим в рекламном сообщении нет необходимости детально вербализовать мотив,
достаточно лишь обозначить его общую схему, активизировав тем самым механизм восприятия. Речевая стратегия должна выстраивать четко структурированный рекламный дискурс, с
периодически выделенными информационно-насыщенными предложениями, стимулирующими процесс восприятия. Целостность восприятия дает возможность речевой стратегии
имплицитно воздействовать на формирование концепта-мотива, предоставляя достраивать
его до целостного образа самому адресату. Речевая стратегия создает только общий контур,
каркас мотива, а воспринимающий субъект сам дополняет его личностными смыслами, задачами и целями.
Привлечение и удержание внимания на определенном уровне во время восприятия адресатом рекламного дискурса – одна из важнейших задач реализации речевых стратегий.
Внимание характеризуется определенными свойствами: 1) устойчивостью, причинами которой выступают мотивация и внешние условия деятельности; 2) сосредоточенностью (концентрацией) на определенных элементах объекта (дискурса); 3) переключаемостью с одного
объекта на другой; 4) объемом (количеством информации одновременно удерживаемом в
сфере сознания).
Внимание целенаправленно отбирает поступающую информацию в соответствии с актуальными потребностями и интересами личности.
Непосредственное внимание направляется на объект, отвечающий актуальным потребностям и интересам человека, а опосредованное внимание направляется изнутри или извне с
помощью специальных жестов, слов, знаков, предметов.
Произвольное внимание обычно связно с борьбой мотивов, обусловленных наличием противоположных интересов, в этом случае человек делает сознательный выбор в пользу одного
из мотивов и сосредотачивает внимание на информации, относящейся к его реализации.
Язык играет исключительно важную роль как средство направления и переключения внимания, указания на признаки и характеристики объекта, необходимые для формирования его
законченного образа [Выготский, 2006, с. 205–239].
Таким образом, речевая стратегия в рекламном дискурсе должна привлекать и поддерживать внимание на высоком уровне посредством использования лексем, объективирующих
значимые для адресата концепты-мотивы, эмоционально-окрашенной лексики, выделения
отдельных элементов дискурса (графически, синтаксически), переключения внимания с одного уровня информации на другой для того, чтобы избежать его перегрузки, направлять
внимание с помощью дейктических слов и других слов-стимулов.
Информация о мире, которую человек получает сознательно или бессознательно, путем
концентрации внимания на определенных объектах, фиксируется, сохраняется и воспроизводится в памяти.
Информация, передаваемая в форме устной и письменной речи, обрабатывается словеснологической памятью, отвечающей за фиксирование смысла событий, логики рассуждений,
доказательств, смысла текста.
Лучше всего непроизвольно запоминается информация, которая выступает в качестве цели или мотива деятельности, вызывает сложную мыслительную работу и имеет особое значение для индивида.
217
Вербально оформленная информация поступает в сознание через устную и письменную
речь. Для запоминания, структурирования и включения в качестве элемента в уже существующую индивидуальную концептосферу она должна быть перекодирована и представлена
на языке ментальных образов, смысловых кодов и структур – концептов.
Речевая стратегия, направленная на то, чтобы представленная в ней информация запомнилась и была осмыслена адресатом, должна представлять ограниченный объем информации,
удобной для структурирования и перекодирования, обеспечивая периодические повторы
наиболее значимых ее частей. В стратегию следует включить новую, необычную, частично
непонятную информацию, активирующую волевой контроль и мыслительные процессы. С
другой стороны, рекламный дискурс, вызывающий положительные эмоциональные переживания, будет способствовать легкому непроизвольному восприятию и запоминанию информации.
Особое место в формировании мотива в дискурсивном пространстве рекламы занимает
воображение, обеспечивающее взаимосвязь восприятия, памяти и мышления. Оно позволяет
человеку сознательно конструировать реальность, в том числе и создавать мотив.
Мотивирующее воздействие рекламного дискурса учитывает следующие функции воображения: 1) представление действительности в образах; 2) регулирование эмоциональных
состояний; 3) произвольная регуляция когнитивных процессов; 4) формирование внутреннего плана действий; 5) планирование и программирование деятельности, оценка и контроль
[Немов, 2001, с. 265–266].
Последним и наиболее важным в цепочке когнитивных механизмов выступает мышление.
Мышление способно порождать результаты, не существующие ни в самой действительности,
ни в сознании адресата в данный момент, не только отражать реальный мир, но и устанавливать системные и функциональные связи явлений и предметов. Активация мышления связана с наличием конкретной проблемы, необходимостью выбора, принятия решения. Воздействие на логические операции мышления – сравнение, анализ, синтез, абстракцию, обобщение – в рекламном сообщении способствует созданию концептов-мотивов, которые воспринимаются сознанием адресата не как привнесенные извне, а как сформированные на основе
личностных смыслов.
Резюмируем сказанное.
1. Дискурсивное пространство рекламы рассматривается как система с определенным набором характеристик, которые задают границы ее функционирования и взаимодействия с
другими системами (дискурсивными пространствами).
2. Концептосфера мотивации является системообразующим элементом дискурсивного пространства рекламы.
3. Основными конституентами концептосферы мотивации выступают мотивы-ценности.
4. Процесс мотивации осуществляется посредством воздействия рекламного сообщения, в
рамках которого последовательно актуализируются мотивы-триггеры.
5. Процесс мотивации запускается мотивом-триггером, или ядерным мотивом концептосферы.
6. Реконструкция концептосферы мотивации осуществляется на основе выявления языковых репрезентантов ценностных смыслов, речевых тактик и стратегий, типичных для
рекламных сообщений.
7. Мотивирующее воздействие основывается на взаимодействии разноплановых когнитивных механизмов.
Библиографический список
1.
2.
Арнольд, И. В. Стилистика современного английского языка (стилистика декодирования) [Текст] : учеб.
пособие для студентов пед. ун-тов по спец. «Иностр. яз.» / И. В. Арнольд. – 3-е изд. – М. : Просвещение,
1990.
Бахтин, М. М. Проблема речевых жанров [Текст] / М. М. Бахтин // Собр. соч. – М.: Русские словари, 1996.
– Т. 5. Работы 1940–1960 гг. – С. 159–206.
218
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
Выготский, Л.С. Мышление и речь [Текст] / Л.С. Выготский. – М. : Педагогика, 1983.. – С. 37.
Выготский, Л.С. Собрание сочинений [Текст] : в 6 т. / Л.С. Выготский. – М. : Просвещение, 2006. – Т. 3.
Дмитриева, Л. Н. Разработка и технологии производства рекламного продукта [Текст] : учебник / под ред.
Л. Н. Дмитриевой. – М. : Экономистъ, 2006.
Казыдуб, Н.Н. Дискурсивное пространство как аксиологическая система // Этносемиометрия ценностных
смыслов: кол. монография. – Иркутск: ИГЛУ, 2008. – С. 237.
Кибрик А.Е. Лингвистическая реконструкция когнитивной структуры [Электронный ресурс] / А.Е. Кибрик.
– Режим доступа : http://www.ksu.ru/ss/cogsci04/science/cogsci04/110.doc.
Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность [Электронный ресурс] / А.Н. Леонтьев. – Режим доступа :
http://lib.ru/PSIHO/LEONTIEV/dsl.txt.
Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка [Электронный ресурс] / Д.С. Лихачев. – Режим доступа :
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/lihach/koncept.php.
Маслова В.А. Когнитивная лингвистика [Текст]. – Минск : Тетра Системс, 2005.
Музыкант, В. Л. Рекламные и PR-технологии в бизнесе, коммерции, политике [Текст] / В. Л. Музыкант. –
М. : Армада-Пресс, 2001.
Немов, Р.С. Психология [Текст] / Р.С. Немов. – М. : Владос, 2001. – Книга 1.
Плотникова, С.Н. Языковое, дискурсивное и коммуникативное пространство [Текст] // Вестник ИГЛУ. –
2008. – С. 131–136.
Ромат, Е. В. Реклама [Текст] / Е. В. Ромат. – 5-е изд. – СПб. : Питер, 2002.
Сазонова, Е. М. Особенности функционирования лексики в газетной информации (на материале прессы
ГДР) [Текст] / Е. М. Сазонова // Общие и частные проблемы функциональных стилей. – М. : Наука, 1986. –
C. 159–172.
Степанов, Ю. С. Французская стилистика [Текст] / Ю. С. Степанов. – М. : Высшая школа, 1965.
Список источников примеров
1.
www.asnc.cam.ac.uk [Электронный ресурс].
УДК 81.42
ББК 81.0
И.В. Палашевская
СТРУКТУРНО-СИНТАКСИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ВЫРАЖЕНИЯ НОРМ
ПОВЕДЕНИЯ В ЮРИДИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
В статье рассматривается формальная структура правовой нормы – правила поведения,
а также ее синтаксическая реализация в текстах современных законодательных актов.
Анализируются дискурсивные особенности выражения правовой нормы в английском юридическом дискурсе, создающие усложнение формальной структуры правовых предложений
и, соответственно, их смысла.
Ключевые слова: юридический дискурс; правовая норма; законодательный акт; синтаксис правовых предложений.
I. V. Palashevskaya
STRUCTURAL AND SYNTACTIC CHARACTERISTICS OF LEGISLATIVE RULES
IN LEGAL DISCOURSE
The article examines the main characteristics of legal rules, including their structure and main
syntactic realizations in contemporary legislative discourse. Some discourse conventions are analyzed, such as complicated legislative sentence patterns communicating specific meanings.
Key words: legislative discourse; legal rule; statute; syntax; legal sentence pattern
219
В нормативном пространстве юридического дискурса представлены нормы различного
типа и назначения, включающие конститутивные и регулятивные, формальные и неформальные нормы, общие ценностные ориентиры социального поведения и конкретные указания на требуемый поступок. Среди многообразия норм особое место принадлежит нормамправилам поведения. Само представление о праве как системе норм-правил поведения является наиболее распространенным в юриспруденции многих европейских стран.
С лингвистических позиций норма – это, прежде всего, языковая формула, выражающая
определенные коммуникативные намерения. На структурном уровне норма поведения предполагает последовательность элементов, которая устанавливает определенное отношение
между определенным субъектом, находящемся в определенных обстоятельствах, и определенным поведением. Соответственно, структурными элементами правовой нормы выступают
элементы конституированного правовой нормой отношения: S – A Q, R, где 1) S – правовой
субъект (определенный правом субъект в определенных правом обстоятельствах); 2) A –
правовое поведение (определенное правом поведение); 3) Q – правовая модальность (определенное правом отношение между правовым субъектом и правовым поведением). Первый
структурный элемент представляет понятие, конституированное совокупностью двух групп
признаков – (а) характеризующих собственно правового субъекта (понятие: правовой субъект безотносительно к ситуации) и (б) характеризующих собственно правовую ситуацию
(понятие: правовая ситуация безотносительно к правовому субъекту). Рассматриваемые совместно указанные группы признаков определяют единое понятие: правовой-субъект-вситуации. Правовое предписание действительно именно в отношении («правовой субъект-вситуации») определенного субъекта. Исключение из содержания этого понятия признаков,
характеризующих ситуацию, означало бы действительность в отношении соответствующего
субъекта всего множества правовых предписаний, установленных для различных ситуаций с
соответственно различными вариантами поведения, что, в свою очередь, в силу семантической противоречивости или пространственно-временной несовместимости таких вариантов
поведения повлекло бы принципиальную нереализуемость соответствующих правовых
предписаний. Второй структурный элемент – поступок, значимый с позиции права, – представляет понятие, конституированное признаками, характеризующими отношение между
субъектом и поведением. Такое отношение определяется установленным типом правовой
модальности и придает предписанию соответствующий модальный характер. Третий структурный элемент – деонтическая квалификация поступка – представляет понятие, конституированное признаками, характеризующими поведение. Последнее определяется различными
способами – признаками собственно поведения, признаками результата поведения и т.п. Четвертый элемент – возможная реакция (санкция) в случае нарушения нормы – предполагает
нарушение вышеуказанных элементов и, следовательно, формирование новой нормы, направленной на предотвращение нарушения исходной нормы. Представленная схема правовой нормы имеет общий универсальный характер. Однако и при столь общем характере концептуальная схема правовой нормы оказывается эффективным теоретическим средством
анализа текстуального представления правовых норм (метода реконструкции элементов правовых норм из соответствующих текстуальных представлений). Выделенные структурные
элементы соотносятся со структурой правовых предложений, предложенной Д. Гудом
(Goode цит. по: [Thorton, 1979, с. 24]), предполагающей следующую последовательность: 1)
Case (случай в судебной практике) или Conditions (условия), 2) Legal Subject (правовой субъект), 3) Legal Action (правовое действие). Под случаем в судебной практике понимаются обстоятельства, на которые распространяется действие нормы; условие представляет собой
конкретизацию необходимых для действия нормы обстоятельств/поступков. Перечисленные
два элемента образуют правовую ситуацию. Под правовым субъектом понимается лицо, на
которое распространяется норма права, т.е. адресат нормы. Правовое действие означает необходимое действие субъекта в указанной правовой ситуации: (Case) Where any Quaker refuses to pay any church rates, (Condition) if any churchwarden complains thereof, (Subject) one of
the next Justices of the piece, (Action) may summon such Quaker.
220
Правовые нормы создаются определенными лингвистическими средствами. Практика их
употребления складывалась на протяжении веков, поэтому грамматические и лексические
формы, в которые облекается современный нормативный материал, приобрели относительно
устойчивый характер. Минимально необходимой единицей, способной представить содержание правовой нормы, выступает предложение. Соответственно, схема правовой нормы не
может оказаться синтаксически более простой, чем форма предложения – нижней границы
текста. Вместе с тем, тексты английских законов демонстрируют, что произвольное множество простых предложений, конституирующих правовую норму, можно преобразовать в
единственное сложное, нисколько не теряя в содержании соответствующей правовой нормы,
однако усложняя ее восприятие. Последнее означает достаточность формы предложения для
адекватного представления всякой правовой нормы. Классическая логико-синтаксическая
форма представления элементов концептуальной схемы правовой нормы представляет следующую последовательность: «Если…, то…» – «If a (Case/Condition + Subject) then B
(Action)». «Если субъект в правовой ситуации А, то он должен выполнить действие В». С
древних времен правовые системы использовали эту каузальную формулу для построения
писаных и неписаных правил поведения: «Аже кто кого ударит ботогом…, то 12 гривен»
(Русская Правда, ст. 25).
Синтаксически схема правовой нормы необязательно выражена условным предложением.
Например, схема ряда норм, содержащихся в особенной части УК РФ, предполагает присоединение санкции к словесной формуле, которая является одновременно и дефиницией, раскрывающей основные признаки правового понятия (по общей логической схеме предложений денотативного тождества – «А – это В»), и диспозицией нормы, определяющей состав
преступного деяния («Если правовое явление А (условие), то оно должно иметь совокупность признаков В, С, D (прескрипция)»: «Клевета, то есть распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица и подрывающих его репутацию,
– наказывается...» (ст. 129 УК РФ). В мировой практике конструирования уголовно-правовых
норм приняты два основных варианта. Первый вариант исходит из субъекта преступления:
«Если кто совершил (совершит)…» или «Лицо, которое совершило (совершит)…». Согласно
второму варианту диспозиции формулируются как деяния: «Если деяние содержит признаки…» [Кузнецова, 2007]. Для английского юридического дискурса при формулировании
норм-правил поведения характерен первый «персональный» вариант, для российского – второй.
Специфика текстуального выражения норм права в английском юридическом дискурсе
обусловлена компромиссным сосуществованием и взаимообусловленностью статута и прецедента в правовой системе Великобритании. Особенностями правового регулирования, характерными для общего прецедентного права, являются определенность применительно к
конкретному делу и «конкретизированная» нормативность [Алексеев, 2001, с. 253]. Реально
существующие нормы английского права обнаруживают себя в результате судебной традиции «обоснования от прецедента к прецеденту» (reasoning from case to case). В свою очередь,
статутная норма обнаруживает свои регулятивные качества через прецеденты: закон реализуется в прецедентах, он не считается действующим, пока на его основе не приняты судебные решения [Давид, Жоффре-Спинози, 1996, с 260]. И, наоборот, судебные прецеденты, в
результате накопления определенного объема, образуют целостную систему правовых начал,
принципов нормативного характера, приобретают свойства статутной (позитивной) нормы и
служат основой для создания законов. Такое взаимодействие во многом определяет особенности текстуальной репрезентации норм статутного права, а также влияет на специфику английского юридического дискурса в целом, в котором суд и закон образуют легитимную пару.
Статуты, с одной стороны, приобретают казуистичный, более гибкий характер, рассчитанный на тонкий контроль сложных общественных отношений. С другой стороны, законы, подобные конституционным актам, провозглашают предельно обобщенные фундаментальные
принципы, за которыми признана высшая юридическая сила. Такое сочетание принципиальной обобщенности, с одной стороны, и оперативной конкретизированности в пределах одно221
го статута, с другой стороны, довольно сложно. В силу этого, конкретное звучание той или
иной статутной нормы и ее соответствие праву высшего порядка, заложенному в конституционных принципах, в конечном счете, происходит на уровне прецедента.
Текстуально выраженная логико-синтаксическая схема правовой нормы в английском
юридическом дискурсе отличается развернутыми, детально проработанными составляющими. Маркерами условия (case/condition) при формулировании нормативных предложений в
английском юридическом дискурсе являются if, when (обычно для единичных редких случаев), where и эквивалент if – provided, а также сочетания типа in a case. Особенностью английских законов является наличие многочисленных оговорок (типа so far as may be necessary in
consequence of any provision made by this Act or an order under subsection (1)) и исключений
(unless, except if, provided that, on condition that): unless otherwise agreed, the goods remain at
the seller’s risk (если не оговорено иное, риск случайной гибели товара продолжает лежать на
продавце); unless otherwise unambiguously indicated by the language or circumstances (если иное
не вытекает с несомненностью из текста или обстоятельств), except as provided in subsection
(3) (за исключением случаев, предусмотренных параграфом (3)); «notwithstanding subsection
(4) и т.п. Правовые предложения обычно перегружены целым рядом условий и оговорок,
цепные связи между которыми обозначены союзами, пунктуацией или структурной организацией текста: Where the contract provides for successive performance but is indefinite in
duration, it is valid for a reasonable time; but unless otherwise agreed may be terminated at any
time (если договор предусматривает длящееся исполнение, но срок договора не определен, он
действует в течение разумного срока, однако, если иное не установлено соглашением, может
быть прекращен в любое время любой из сторон). Рассматриваемый структурный элемент
нормы обычно предваряют дискурсивные формулы с разветвленными предложными конструкциями и дейксисами пространственной локализации: By virtue of this section, under subsection, in accordance with this provision, in pursuance of this provision, for the purposes of this Act /
Part / Schedule / section Условия могут занимать фронтальную и/или замыкающую прескрипцию позиции: Every person who applies shall be granted a permit, provided he makes application
in accordance with regulation 4. В соответствии с рассмотренной выше схемой нормы данное
предложение можно трансформировать следующим образом: Where/If a person applies in accordance with regulation 4, he shall be granted a permit. Однако в текстах английских законов
предпочтительнее первый или следующий более лаконичный вариант: A person who applies
in accordance with regulation 4 shall be granted a permit. В английском юридическом дискурсе
атрибутивное употребление дескрипций в виде рестриктивного придаточного, сопровождаемого препозицией дейктических местоимений who, that, является довольно распространенным при обозначении правового-субъекта-в-ситуации. Аналогичным образом построено следующее предложение: A person who is knowingly in possession of an ID card without…must surrender the card as soon as it is practicable to do so (Identity Cards Act 2006, s. 11(3)). Вместо гипотетически употребляемой дескрипции, референтность которой зависит от осуществления
условия (If/Where a person is knowingly in possession of …, he must surrender…), здесь используется атрибутивная дескрипция субъекта-в-правовой ситуации, существование которого
имплицируется событием. При атрибутивном употреблении ограничительных дескрипций
существует презумпция в совершенности действия, имплицирующего существование лица
или лиц, о которых идет речь [Арутюнова, 2003, с. 193]: A carrier who has issued a
nonnegotiable bill of landing is not obliged to obey a notification to stop received from a person
other than the consignor. Очевидно, что назначение такого рода дескрипций в нормативных
предложениях сводится к ограничению разряда субъектов, обозначенных именной группой,
посредством выделения значимых с позиции нормы признаков. В нормативных предложениях выделенные признаки несут фактуальную информацию о субъекте и являются условием
действия прескрипции. Чем длиннее такого рода дескрипция, тем сложнее восприятие предложения. Значение повторяющихся в тексте закона ограничительных придаточных не входит
в коммуникативное содержание предложения. Их частое воспроизведение в тексте закона
вызвано требованиями терминологической точности изложения. Вместе с тем, «если бы в
222
речи не опускались самоочевидные ограничительные определения и весь их груз, растущий
подобно снежному кому, сохранялся в тексте, то возникла бы ситуация, известная под названием “Дом, который построил Джек”» [Арутюнова, 2003, c. 195]. В юридическом дискурсе
на этот случай используются отсылочные конструкции, позволяющие имплицировать повторяющиеся признаки и создающие гипертекстуальные связи между нормами. Между тем, довольно распространенной является цепочка дескрипций, построенная по принципу матрешки
– …кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек …. В результате реформаторской деятельности кампании Plain English такого рода последовательности однотипных грамматических форм стали гораздо короче, однако не исчезли. Например: The fact that the person or persons who, so far as appears from the indictment on which any person has been convicted of conspiracy, were the only other parties to the agreement on which his conviction was based have been
acquitted of conspiracy by reference to that agreement (whether after being tried with the person
convicted or separately) shall not be a ground for quashing his conviction unless under all the circumstances of the case his conviction is inconsistent with the acquittal of the other person or persons in question (Criminal Law Act 1977 P. I S. 4( 8)) (…Тот факт, что определенное лицо (лица), которое, как видно из содержания обвинительного акта, на основании которого ктолибо был осужден в сговоре, являлось единственной стороной в соглашении, инкриминируемом осужденному, и было оправдано в сговоре, имеющем отношение к указанному соглашению (независимо от того, рассматривал суд их дела вместе или отдельно), не может служить основанием для отмены обвинительного приговора, если только все обстоятельства
дела не будут свидетельствовать о том, что его осуждение противоречит оправдательному приговору указанного лица или лиц).
В юридическом дискурсе происходит намеренное усложнение формальной структуры
правовых предложений за счет дополнительных синтаксических и семантических связей,
надстраивающихся над основной линией отношений, в которых находятся друг с другом
структурные компоненты нормы. Такие связи образуются посредством осложняющих компонентов, либо входящих в состав правового предложения, либо обладающих автономным
статусом. К автономным компонентам относятся, в частности, уточняющие и пояснительные
конструкции. Присоединение в целом имеет узкое применение в текстообразовании, поэтому
функция такого рода конструкций заключается лишь в расширении, сужении или конкретизации смысла основного высказывания. Автономный статус подчеркивается скобками (см.
также вышеприведенный пример) или пунктуационно. Например: Where a court by or before
which a person of or over the age of sixteen years is convicted of an offence punishable with imprisonment (not being an offence for which the sentence is fixed by law) is of the opinion mentioned
in subsection (2) below, the court may make a combination order, that is to say, an order requiring
him to remain, for periods specified in the order, at a place so specified (Community service orders
s. 12). (Если лицо в возрасте 16 лет или старше признано виновным в совершении преступления, подлежащем наказанию в виде лишения свободы (не являющимся преступлением, наказание за которое определено строго в законе), суд, рассматривающий его дело, может, в
соответствии с п. 2 ниже, издать комбинированный приказ, т.е. приказ, согласно которому
преступник должен находиться в течение определенного приказом времени в определенном
приказом месте).
Нормативный статус действия в юридическом дискурсе выражается определенными
средствами организации модальности правового текста. Модальная логика нормы права ориентирована на потенциального или реального участника юридического дискурса, способного
осуществлять поведение и находящегося в состоянии выбора между предписываемым ему,
возможным и запрещаемым поведением. Специфика коммуникативных намерений, выражаемых в нормах права, заключается, прежде всего, в том, что желаемое законодателем обязательно в отношении всех, кто находится в сфере действия исходящих от него норм. Если
определенные ситуации не желаемы, то правовые нормы формулируются таким образом, что
те или иные формы человеческого поведения, ведущие к созданию таких ситуаций, во223
первых, получают соответствующую оценку «неправомерно», а во-вторых, вызывают правовые нормы охранительного характера. Императивы юридического дискурса, таким образом,
обладают иллокутивными силами побуждения и предостережения. В зависимости от степени
категоричности императива, «степени нормативного давления» [Мальцев, 2007, с. 583] выделяются два основных типа директивов, предполагающих соответствующие формы обращения к адресату: 1) Субъекту S в ситуации А запрещается осуществлять поведение P; или
Субъект S в ситуации А должен осуществить поведение P; или 2) Субъект S в ситуации А
имеет право осуществлять поведение P. В первом случае используются обычно модальные
глаголы shall not, must not, may not, need not, should not, it shall not be lawful for: A person shall
not by virtue of section 1 above be guilty of conspiracy to commit any offence if he is an intended
victim of that offence». (Лицо не виновно на основании пункта 1 параграфа 1 Закона о сговоре
с целью совершения какого-либо преступления, если оно является намеченной жертвой такого преступления). Таким образом, запреты сформулированы как обязанность не совершать
определенные действия. Вторая формула активизирует операторы со значением «активной»
обязанности, «вменения в долг» – Shall, must, is required to, it shall be the duty of. It shall be the
duty of the local education authority to make and enforce by-laws for the area respecting the attendance of children at school. Для категорических императивов, выражаемых посредством вышеуказанных директивных речевых актов, характерно отсутствие альтернативы поведения –
их нарушение влечет за собой применение санкций.
Более гибкими и уступчивыми по отношению к регулятивной силе выраженных в них
интересов являются нормы, которые предоставляют субъекту в тех или иных ситуациях
юридическую возможность (субъективное право) совершения каких-либо действий. Соответственно, знаками дозволения выступают may, it shall be lawful for, do/does not have to, is
entitled to be: On arrest any person arrested on suspicion of committing a crime is entitled to be:
told that they have been arrested and why, arrested without excessive use of force, cautioned, taken
to a designate police station for interview and not interviewed before arrival at the police station
except in urgent cases (PACE, 1984). И, наконец, has an implied authority, in his discretion – знаки дискреции. Однако здесь свобода выбора также ограничена. Так, термин judicial discretion
– буквально «то, что отдается на усмотрение суда» – подразумевает, что власть суда не может быть тотальной, как и отсутствовать полностью. Дискреция в данном случае начинается
там, где при наличии нескольких возможных решений выбор судьи определяется желанием
ускорить социальные изменения или, наоборот, затормозить их, а не сводится к выбору между юридически корректным решением и другим, не корректным [Barak, 1989]. Сочетания категоричных и некатегоричных императивов, повторяясь в различных текстах регламентирующего характера, образуют закономерности, лежащие в основе механизмов воздействия
на участников правоотношений в определенных ситуациях институционального общения
того или иного юридического субдискурса. Так, согласно традиционным взглядам, уголовное право должно ограничиваться формулированием ясных и четких запретов, не оставляющих судье возможности широко интерпретировать уголовный закон. Вместе с тем, формально и ясно изложенные предписания в английских правовых текстах все более уступают место таким принципам, которые необходимо уточнять в зависимости от ситуации. В английском юридическом дискурсе перечень действий с нечеткими очертаниями и критериями их
оценки (reasonable suspicion, proper behaviour, good faith) довольно широк. В результате, отсутствие единых референций обусловливает преобладание логики обязанностей, а не ограничительной логики запретов с четкой границей между дозволенным и недозволенным.
При формулировании прескрипций в английских законодательных актах используются
вводные конструкции, разбивающие модальный оператор и действие: Subject to the provisions
of this section , any person who, after the commencement of this Act, succeeds to a peerage in the
peerage of England, Scotland, Great Britain or the United Kingdom may, by an instrument of disclaimer delivered to the Lord Chancellor within the period prescribed by this Act, disclaim that
peerage for his life (Peerage Act 1963 s.1 Disclaimer of certain hereditary peerage). (В соответствии с нижеследующими положениями этой статьи лицо, которое после вступления в си224
лу настоящего Акта наследовало звание пэра в пэрствах Англии, Шотландии, Великобритании или Соединенного Королевства, может путем подачи заявления об отказе лордуканцлеру в течение времени, указанного в этом Акте, пожизненно отречься от этого звания).
Таким образом, при экспликации структуры правовой нормы в предложениях с логикосинтаксической формой «Если…, то…» происходит своего рода «засекречивание» ее элементов (S – A Q, R) посредством сложных синтаксических связей, развернутых «периодов»
со сложными союзами, языковых конструкций отсылочного характера, последовательности
однородных ограничительных дескрипций в виде адъективных и причастных оборотов и т.п.
Очевидно, принятию парламентом читабельных законов препятствует игра блоков и коалиций, которые вносят изменения в закон, руководствуясь стремлением сделать как можно
больше оговорок. Компромисс оппозиций неизбежно выражается в конструкциях, оставляющих определенные возможности для смысловых включений, а также сложных предложениях, перегруженных рядом условий и, таким образом, не вызывающих разногласий. В
результате «закон выступает в качестве “полуфабриката”, используемого английским судьей
для его полного приготовления» [Гарапон, 2004, с. 42]. С другой стороны, громоздкость синтаксиса обусловлена стремлением к максимальной точности и однозначности формулировок.
В любом случае, выделенные особенности существенно влияют на степень понимания текста
закона, а значит, и степень его эффективности.
Библиографический список
1. Алексеев, С. С. Восхождение к праву. Поиски и решения [Текст] / С.С. Алексеев. – М. :
Издательство НОРМА, 2001.
2. Арутюнова, Н. Д. Предложение и его смысл (логико-семантические проблемы) [Текст] /
Н.Д. Арутюнова. – М. : Едиториал УРСС, 2003.
3. Гарапон, А. Хранитель обещаний: суд и демократия [Текст] / А. Гарапон. – М. : «NOTA
BENE» Media Trade Co., 2004.
4. Давид, Р. Основные правовые системы современности [Текст] / Р. Давид, К. ЖоффреСпинози. – М. : Междунар. отношения, 1996.
5. Кузнецова, Н.Ф. Проблемы квалификации преступлений [Текст] / Н.Ф.Кузнецова // Лекции по спецкурсу «Основы квалификации преступлений. – М. : Издат. Дом «Городец»,
2007.
6. Мальцев, Г. В. Социальные основания права [Текст] / Г.В. Мальцев. – М. : Норма, 2007.
7. Barak, Aharon. Judicial Discretion. New heaven and London : Yale University Press, 1989.
8. Good, G. On Legislative Expression [Текст] // Thorton G.G. Legislative Drafting. – London :
Butterworths, 1979.
УДК 801
ББК 81.032
Е.Н. Поскачина
СИНОНИМИЯ КАК ОДИН ИЗ СПОСОБОВ МОДЕЛИРОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО
ДИСКУРСА
В фокусе внимания данной статьи – синонимические единицы как один из способов моделирования политического дискурса. Результаты исследования показывают, что построение политического дискурса может быть обусловлено закономерностями синонимического варьирования. Выбор определенных синонимов из однородного смыслового пространства, их последовательное расположение в политическом дискурсе эксплицирует
усилия говорящего, связанные с поиском адекватных замыслу и ситуации лексических
средств, и способствует образованию вокруг них всего смыслового пространства дискурса.
225
Ключевые слова: синонимия; политический дискурс; смысловое пространство.
E.N. Poskachina
THE ROLE OF SYNONYMY IN POLITICAL DISCOURSE MODELLING
This article deals with the role synonymic units in political discourse modeling. The results of
the research show, that the laws of synonymy determine political discourse organization. The
choice of synonyms and their order explains the speaker’s intention. The speaker chooses lexical
units not at random – they make up the sense sphere of political discourse.
Key words: synonymy; political discourse; sense sphere.
Проблема синонимии имеет давнюю и многоплановую традицию изучения в разных отраслях знания, в рамках которых определены ее методологическая, теоретическая и практическая значимость [Апресян 1995; Нурова 2002; Сорокина 2003; Колпакова 2004]. В словарях и справочниках систематизированы и зафиксированы многочисленные ряды лексических и грамматических синонимов, выявлены критерии их анализа и описания [Апресян
2004; Wahrig 2006; Duden 2007; Bulitta 2007].
Значительному приросту знаний о синонимии в последние десятилетия способствовало,
во-первых, смещение акцентов в изучении языка как системы в самой себе на её функционирование, характеризующееся, прежде всего, переходом от общих и абстрактных деклараций относительно природы человеческого языка к конкретному описанию семантических
структур языка и бытия человека в их объективно существующей взаимосвязи. Во-вторых,
на открытие ряда не изученных ранее закономерностей в функционировании синонимических единиц оказало влияние лингвофилософское осмысление синонимии с позиции тождества и различия (т.е. через основные понятия синонимии) языковых единиц, больших, чем
предложение [Белоногова 2003; Падучева 2004].
В связи с этим основными задачами дальнейшего анализа проблемы синонимии являются синтез накопленных знаний об обсуждаемой проблеме в каждом отдельном участке языковой действительности и изучение роли, механизма и вида взаимодействия синонимов в
составе укрупненного целого. Число языковых единиц, вовлекаемых в синонимический анализ, продолжает расти, высвечивая, казалось бы, у давно изученного объекта новые очертания и вместе с тем обогащая и совершенствуя уже сложившуюся систему знаний о нём.
Такая тенденция исследовательской мысли свидетельствует о повышении научного ранга проблемы синонимии, её актуальности в современных парадигмах знания с ярко выраженной антропологической направленностью, где язык рассматривается в качестве действенного инструмента освоения, осмысления мира и средства коммуникации его носителей –
живых, активных и пристрастных, чувствующих, мыслящих и переживающих.
Способности и возможности человека в познании окружающего мира и самого себя как
части этого мира отражают выход современного общества на более сложный этап своего
развития, одним из признаков которого являются организация, обработка и передача информации. С учетом данного обстоятельства задача анализа и описания языка как средства
формирования и передачи информации усложняется необходимостью решения проблемы
моделирования, понимания и порождения текстов, которые, согласно Ю.Д. Апресяну, имеют стержневую идею – «идею синонимии в широком смысле слова» [Апресян, 1995, с. 37].
Это требует, в свою очередь, осознанного владения законами организации информации и
информационного выбора в относительно однородном смысловом поле и вместе с тем использования широких возможностей синонимического варьирования, что делает описание и
анализ синонимии одним из приоритетных направлений в лингвистических исследованиях
[Хантакова, 2006]. Проблема организации и передачи одной и той же информации разными
способами и использование при этом широких возможностей синонимического варьирования языковых единиц получают всё большую актуальность в теории дискурса, в рамках которой получили описание различные виды дискурсов.
226
Современное состояние общества характеризуется все возрастающим интересом граждан к политике, что требует разработок политического дискурса, изучению которого посвящено большое количество работ на материале разных языков [Шейгал, 2000; Чудинов, 2006;
Баранов, 2007; Базылев, 2007; Будаев, 2008]. В лингвистической литературе существуют
различные определения политического дискурса: «политический дискурс» (Е.И. Шейгал),
«совокупность дискурсивных практик» (А.Н. Баранов), «общественно-политическая речь»
(Т.В. Юдина), «агитационно-политическая речь» (А.П. Чудинов), «язык общественной мысли» (П.Н. Денисов), «политический язык» (О.И. Воробьева). Установлен и описан диапазон
явлений мира политики: политические сообщества людей, политические субъекты (агенты),
институты и организации, нормативные подсистемы, традиции и ритуалы, методы политической деятельности, политическая культура и идеология, средства информации и т.д.
Сформулирована целевая направленность в политическом дискурсе, которая включает в себя борьбу за использование и удержание власти, формирование политического сознания,
манипулирование общественным мнением [Водак, 1997; Шейгал, 2000; Кара-Мурза, 2005;
Чудинов 2006 и др.]. Определено содержание политической коммуникации, которое можно,
вслед за Е.И. Шейгал, свести к трем составляющим: «формулировка и разъяснение политической позиции, поиск и сплочение сторонников, борьба с противником» [Шейгал, 2000, с.
121]. Определены технологии политического дискурса, пространство политической коммуникации и дискурс реагирования в коммуникативном пространстве политиков [Плотникова,
2008а, 2008б; Домышева, 2008].
Всё это свидетельствует о том, что дискурс политика представляет собой, как правило,
осознанный и продуманный акт организации и передачи нужной ему информации, формирование которой может быть охарактеризовано на основе положения о семантической связности текста, предложенного Ю.Д. Апресяном: «Текст семантически связан, если в лексических значениях синтаксически связанных слов имеются повторяющиеся смысловые компоненты» [Апресян, 1995, с. 14]. Следовательно, при поиске адекватных замыслу и ситуации
языковых средств и речевых предпочтений при актуализации определенных коммуникативно-прагматических стратегий в политическом дискурсе также необходим анализ синонимических отношений, которые определяют силу смыслового притяжения между языковыми
единицами в дискурсе и их выбор. Механизм формирования информации в политическом
дискурсе обусловлен тем, что слово, всплыв на поверхность сознания, начинает притягивать
к себе системно релевантные для него ассоциации и связи с помощью семантически близких
языковых единиц. Другими словами, имеет место универсальная тенденция «осознавания
значения воспринимаемого слова через соотнесение его с близкой по значению единицей
лексикона» [Залевская, 1990, с. 143]. Это согласуется также с точкой зрения Т. ван Дейка,
согласно которой когнитивные стратегии формируют структуру дискурса и его фрагментов
и непосредственно связаны с использованием синонимических средств языка [Дейк, 1989, с.
16–17]. Поэтому корректное и коммуникативно-оправданное построение дискурса предполагает языковую компетентность говорящего, одним из составляющих которой является его
умение оперировать синонимическим ресурсом языка.
Особую значимость в этой связи имеет выбор говорящим синонима или синонимов, которые, с одной стороны, могут быть тем фильтром, проходя который языковые средства организуются и формируют некую информацию. С другой стороны, с их помощью образуется
или ограничивается то смысловое пространство, в котором происходит смыслопорождение
всего дискурса. При этом можно считать правомерным рассмотрение синонимов как вспомогательных средств осуществления когнитивных и коммуникативно-прагматических стратегий, которые заложены в когнитивную модель носителя языка и естественно связаны с ее
языковым воплощением в дискурсе.
Каждый словесный «раздражитель» входит в сеть дискурса, соседствуя с языковыми
единицами, сходными по значению. Синонимическая единица одним из своих значений или
целым комплексом этих значений является своего рода пресуппозицией актуализации определенных значений у окружающих ее языковых единиц, выступая движущей силой смысло227
вой организации всего речевого произведения. Смысловые компоненты синонима, повторяясь, как правило, несколько раз, пересекаются со значениями других языковых единиц, возбуждая, путем уточнения, нужную говорящему информацию. При этом имеют место две
возможности организации информации с помощью синонима: либо выделение одной языковой единицы из множества близких ему по значению и подчинение ему других языковых
единиц, либо использование двух или более синонимов и обогащение их дополнительными
смыслами других языковых единиц.
Исходя из вышесказанного, обратимся к анализу дискурса представителя партии
ХДС/ХСС Петера Рамзауэра, представившего доклад «Hände weg vom überflüssigen Herumbasteln am Grundgesetz» на мероприятии, приуроченном к 60-летию провозглашения Республики и принятия конституции ФРГ:
Die Probleme sind groß, aber auch unsere Chancen sind groß. Besinnen wir uns auf unsere
Stärken. Geben wir ihnen im Rahmen der sozialen Marktwirtschaft Raum und Entfaltungsmöglichkeiten. Nur mit den bewährten Ordnung dieser sozialen Marktwirtschaft werden wir die gegenwärtige Wirtschaftskrise überwinden (Das Parlament, Nr.21/22 – 18.25, Mai, 2009, 8–9).
Важным структурно-смысловым элементом организации информации в дискурсе является глагольная лексема sich besinnen, через призму которой видится описываемый фрагмент действительности в его многоплановости. Так, с одной стороны, с помощью лексемы
sich besinnen отсылается информация к таким фрагментам дискурса, как groβe Chancen,
soziale Marktwirtschaft, bewährte Ordnung, с другой стороны, к истории страны. Глагол sich
besinnen, в отличие от других глаголов синонимического ряда с доминантой sich erinnern со
значением durch nochmaliges Daraufhinweisen nicht in Vergessenheit geraten (Duden, 338;
Wahrig, 149; Bulitta, 157), характеризуется только ему присущими компонентами смыслового объема как nachdenken и überlegen, зафиксированными в словарях (Duden, 243; Wahrig,
650). Согласно другому словарю, глагол sich besinnen имеет в своем смысловом объеме еще
один компонент: zögern (Synonymwörterbuch, 124), играющий важную роль в порождении и
понимании дискурса и тесно связанный с намерением говорящего убедить аудиторию
вспомнить историю и не торопиться с оценкой того положения, в котором находится в настоящий момент страна. Действительно, ментальные процессы nachdenken и überlegen требуют определенного времени для обдумывания. П. Рамзауер подчеркивает, что у страны,
переживающей финансовый кризис, есть шансы выйти из него: это достаточно высокий
уровень социальной экономики, позволяющий пережить кризис. В сочетании со смысловыми компонентами überlegen, nachdenken и zögern образуется целостный, глубоко взаимосвязанный комплекс значений, выражающий не только процесс вспоминания, но и акцентирующий при этом не явное, словесное, а косвенное, имплицитное значение «не торопиться с
выводами». Имплицитная информация, можно сказать, маскируется и вуалируется использованием противопоставления die Probleme sind groß – unsere Chancen sind groß и обращением к таким сильным аргументам, как soziale Marktwirtschaft и bewährte Ordnung dieser
sozialen Marktwirtschaft. Именно к этим аргументам апеллирует автор дискурса, используя
лексему sich besinnen. Можно сказать, что компоненты значения лексемы sich besinnen актуализируют также у реципиента мысль о несказанной явно, но общепонятной для всех
слушателей ситуации «экономического чуда» послевоенных лет государства. Именно лексема sich besinnen в совокупности своих смыслов nachdenken, überlegen и zögern является
движущей силой организации информации в данном речевом произведении, которая формируется по принципу подчинения значений языковых единиц дискурса смысловым компонентам глагола sich besinnen.
Несколько иная картина смысловых взаимосвязей и притяжений обнаруживается при
дистантном расположении синонимических единиц в дискурсе. Так, например, в речи Герты
Дойблер-Гмелин, представителя другой партии – партии СПГ, также выступившей на дебатах, приуроченных к 60-летию со дня создания конституции ФРГ, имеет место использование двух синонимов: слова sich erinnern и словосочетания in Erinnerung haben:
228
Ich bin im Gründungsjahr der Bundesrepublik Deutschland in die Schule gekommen. Ich erinnere mich noch genau an das sehnlichst erwartete Carepaket, dem ich eine Schiefertafel und eine
Tafel Schokolade verdanke. Und ich habe noch gut in Erinnerung wie das damals war, wenn eine
ausgebombte Mutter mit vier Kindern in die Wohnung anderer Leute eingewiesen wurde, und was
es bedeutete, die Kinder satt zu machen, wenn der Vater nicht da war, gefallen oder, wie meiner, in
Gefangenschaft war (Das Parlament, Nr. 21/22-18.25, Mai, 2009, 4–5).
Основным смыслообразующим центром дискурса являются две языковые единицы, находящиеся в отношении синонимии. Их совместное употребление не связано со стремлением говорящей избежать нежелательных повторов, поскольку это не абсолютное повторение
или зеркальное отражение одного и того же смысла, а проявление его вариативного развития: автором подчеркивается мысль о том, что она не только вспоминает, а у нее в памяти
хорошо закреплены события прошедших лет. Об этом свидетельствует словосочетание noch
gut в окружении второго синонима. Лексема sich erinnern в отличие от словосочетания in
Erinnerung haben, отражает, на наш взгляд, динамическую структуру сознания, концепт,
обозначающий действие вспоминания, которое, как любое действие, может завершиться
достижением/не достижением результата. А в словосочетании in Erinnerung haben уже заключен результат, можно сказать, что здесь имеет место факт, опыт, отложенный в сознании
говорящей, на передний план выдвигается значение как актуального обладания, так и обладания вообще. Человек, обладающий чем-либо, как правило, хорошо помнит и обязательно
вспомнит об этом. Хорошо помнят то, что беспокоит, чего боится, то, что было значимым
событием в жизни. Так, в воспоминаниях Герты Дойблер Гмелин имеют место картины
ужасных событий, о матерях того времени, когда большинство женщин воспитывали своих
детей без мужей, не имея крыши над головой, вынужденных проживать со своими детьми у
чужих людей и мучившихся одной проблемой – проблемой пропитания. Эти картины тесно
связаны со словосочетанием in Erinnerung haben, которое создает условия для появления
описания тех событий в дискурсе. Лексемой sich erinnern обозначается процесс, а не факт,
закрепленный в сознании говорящего, поэтому это событие может всплыть в воспоминании,
а может и нет. Именно использованием словосочетания in Erinnerung haben актуализируется
оценочный смысл, неявно отражающий положительные стороны сегодняшнего состояния
страны, несмотря на переживаемый кризис. Значимость этих событий для говорящего передается также градацией оценочного смысла в синонимическом соотношении, поскольку сочетанием in Erinnerung haben подчеркивается более значимая и более закрепленная в памяти
информация, чем глаголом sich erinnern. Следовательно, глагол sich erinnern и синонимичное ему словосочетание in Erinnerung haben, выступая своего рода соединительными тканями, обеспечивают, с одной стороны, плавное, постепенное развитие смысла durch nochmaliges Daraufhinweisen nicht in Vergessenheit geraten, с другой стороны, предполагают избирательное, координированное сочетание определенных языковых единиц во всем дискурсе для
актуализации градации оценочного смысла. Это реализуется противопоставлением положения страны 60 лет назад и сейчас. Здесь имеет место моделирование информации по принципу дополнения и усиления.
Следующий пример оппозиции синонимов, образующих смысловое пространство, демонстрирует фрагмент дискурса Клаудии Рот, представителя партии Союз 90/ Зеленые, выступившей на заседании в Нюрнберге 23 ноября 2007 г.:
Liebe Freundinnen und Freunde, an diesen Werten messen wir auch die große Koalition: die
nicht Halbzeit- sondern Endzeitstimmung verbreitet, und eine Kanzlerin, die nicht regiert, sondern
präsidiert, und wenn sie gerade nicht präsidiert, auf dem Weg zurück nach Leipzig ist, zu einer
neoliberalen Union, für die Solidarität ein wachstumshemmender Standortnachteil ist und die sich
auch dieser Frage von unseren Auffassungen wegentfernt (www.claudia-roth.de).
Для описания и характеристики деятельности канцлера Германии и выражения своего
отношения и оценки автором избираются синонимические единицы regieren и präsidieren с
общим значением an der Spitze stehen (Duden, 706, 681; Wahrig, 375; Bulitta, 634).
229
Согласно данным толкового словаря Duden глагольная лексема regieren имеет в современном немецком языке следующие компоненты в своем смысловом объеме: a) die
Regierungs-, Herrschaftsgewalt innehaben; Herrscher sein; herrschen; b) über jmdn, etw. die
Regierung-, Herrschaftsgewalt innehaben, Herrscher sein, beherrschen; с) in der Gewalt haben;
bedienen, handhaben, führen, lenken (Duden, 1231). Словарь Варига трактует лексему следующим образом: 1. herrschen; 2. beherrschen, verwalten, lenken, leiten (Wahrig, 3027).
Что касается глагола präsidieren, то он, имея общее значение an der Spitze stehen с синонимом regieren, характеризуется такими смысловыми компонентами, как den Vorsitz in einem
Gremium haben, eine Versammlung, Konferenz leiten (Duden, 1176); das Amt des Präsidenten
(Vorsitzenden) ausüben; vorsitzen; einer Versammlung präsidieren (Wahrig, 2906). Данный
фрагмент политического дискурса моделируется противопоставлением синонимов präsidieren и regieren, актуализируемым смысловым компонентом Herrschaftsgewalt innehaben у
глагола regieren и den Vorsitz in einem Gremium haben у глагола präsidieren.
Известно, что в политическом устройстве ФРГ президент является главой государства.
Он представляет интересы государства внутри страны и за ее пределами. В его компетенцию входит: а) представление международных прав государства; б) составление и провозглашение федеральных законов; в) содействие в формировании правительства; г) роспуск
Бундестага в случае статьи 64, пункт 4, 6 Конституции; д) назначение и отстранение федеральных судей, служащих федеральных учреждений, офицеров и унтерофицеров; е) осуществление права помилования [Avenarius, 1997, с. 46].
Постановления и распоряжения федерального президента должны быть, как правило, согласованы с федеральным канцлером и федеральными министрами. Федеральный конституционный суд может требовать отчет у президента и привлекать его к ответственности. Федеральный канцлер вместе с федеральными министрами составляет правительство Германии (Bundesregierung), которое ведет общую внутреннюю и внешнюю политику
государства: «leitet die gesamte innere und äußere Politik des Bundes» [Avenarius, 1997, с. 47].
В обязанности канцлера входит внесение законопроектов согласно статье 76 Конституции ФРГ, составление правительственных распоряжений, контроль над выполнением федеральных законов в землях. Федеральный канцлер как глава правительства определяет директивы политики (Kanzlerprinzip). Функции федерального канцлера заключаются не только в
осуществлении директив, но и в его статусном положении: только канцлер может быть выбран Бундестагом, в то время как федеральные министры назначаются и отстраняются президентом по предложению федерального канцлера.
Противопоставлением синонимических единиц regieren и präsidieren К. Рот актуализируются такие значения, как некомпетентность и неспособность А. Меркель занимать высокий пост канцлера ФРГ. Высокая смысловая обобщенность данной оппозиции позволяет
расценивать ее в качестве выразителя мотивов и интенций Клаудии Рот, а именно – ее политической установки. Синонимическими единицами regieren и präsidieren моделируется рассматриваемый фрагмент дискурса, они скрепляют все семантически значимые единицы этого фрагмента auf dem Weg zurück nach Leipzig ist; zu einer neoliberalen Union и sich von unseren Auffassungen wegentfernt в единый смысловой комплекс. При этом маркируется иллокутивно важная информация: есть опасность возврата к прошлому, если А.Меркель не будут
выполняться функции бундесканцлера. Здесь имеется в виду тот период в истории страны,
когда Германия была разделена на две части – auf dem Weg zurück nach Leipzig. Эта информация становится заметнее на фоне, созданном смысловым соотношением синонимов
regieren и präsidieren, в котором зафиксирована главная мысль автора, суть которой сводится к однозначной оценке деятельности действующего канцлера ФРГ. Такая информация моделируется взаиморасположением синонимов по принципу контраста.
Таким образом, организация и передача информации в политическом дискурсе непосредственно связана с отбором необходимой языковой единицы или нескольких единиц из
ряда синонимичных им выражений, которые влияют на смыслопостроение всего дискурса.
Поэтому можно выделить два типа моделирования дискурса: первый тип характеризуется
230
организацией смыслового пространства вокруг одной синонимической единицы, второй –
использованием и расположением в дискурсе двух и более синонимов, влияющих на построение всего смыслового пространства политического дискурса. При этом актуальным
остается исследование механизма притяжения к синонимам других языковых явлений в
дискурсе.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
Апресян, Ю.Д. Лексическая семантика [Текст] / Ю.Д. Апресян. – М. : Языки русской культуры, 1995.
Базылев, В.Н. Методы исследования языка российской общественно-политической мысли российского
политического дискурса (традиции и инновации) [Текст] / В.Н. Базылев // Политический дискурс в России
– 10: материалы X юбилейного всероссийского семинара / отв. ред. В.Н. Базылев. – М., 2007. – С. 7–25.
Баранов, А.Н. Введение в прикладную лингвистику [Текст] : учебник для вузов / А.Н. Баранов. – 3-е изд. –
М. : ЛКИ, 2007.
Белоногова, А.А. Синонимия «текстов-компактов» как фактор адекватности понимания текста в условиях
межкультурной коммуникации [Текст] : автореф. дис. …канд. филол. наук: 10.02.19 / А.А. Белоногова. –
Ульяновск, 2003.
Будаев, Э.В. Метафора в политической коммуникации [Текст]: монография / Э.В. Будаев, А.П. Чудинов. –
М. : Наука : Флинта, 2008.
Водак, Р. Язык. Дискурс. Политика [Текст] / Р. Водак; пер. с англ. и нем. В.И. Карасика, Н.Н. Трошиной. –
Волгоград : Перемена, 1997.
Дейк, Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация [Текст] / Т.А. ван Дейк. – М. : Прогресс, 1989.
Домышева, С.А. Политический дискурс в пространстве дискурса реагирования [Текст] : дис. …канд. филол. наук: 10.02.04 / С.А. Домышева. – Иркутск, 2008.
Залевская, А.А. Слово в лексиконе человека: психолингвистическое исследование [Текст] / А.А. Залевская.
– Воронеж : Изд-во ВГУ, 1990.
Кара-Мурза, С.Г. Манипуляция сознанием [Электронный ресурс] / С.Г. Кара-Мурза, 2000. – Режим доступа : http://www.kara-murza.ru/manipul.htm.
Колпакова, Г.В. Синонимия с позиции когнитивистики [Текст] / Г.В. Колпакова. – М. : МГЛУ, 2004.
Нурова, Л.Р. Синонимические ряды в сниженной лексике (на материале лексических единиц, объединенных значением «интеллектуально несостоявшийся человек») [Текст] : автореф. дис. …канд. филол. наук:
10.02.04 / Л.Р. Нурова. – Нижний Новгород, 2002.
Падучева, Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений) [Текст] / Е.В. Падучева. – М. : Едиториал УРСС, 2004.
Плотникова, С.Н. Технологизация дискурса: процесс и результат [Текст] / С.Н. Плотникова // Вестник
ИГЛУ. Сер. Филология. – 2008а. – № 4. – С. 138–147.
Плотникова, С.Н. Языковое, дискурсивное и коммуникативное пространство [Текст] / С.Н. Плотникова //
Вестник ИГЛУ. Сер. Филология. – 2008б. – № 1. – С. 131–136.
Сорокина, Т.С. Функционально-когнитивные основания грамматической синонимии в английском языке
[Текст]: автореф. дис. …д-ра филол. наук : 10.02.04 / Т.С. Сорокина. – М., 2003.
Хантакова В.М. Теория синонимии : опыт интегрального анализа [Текст] : монография / В.М. Хантакова.
– Иркутск: ИГЛУ, 2006.
Чудинов, А.П. Политическая лингвистика [Текст] : учеб. пособие / А.П. Чудинов. – М. : Флинта : Наука,
2006.
Шейгал, Е.И. Семиотика политического дискурса [Текст] : монография / Е.И. Шейгал. – М.; Волгоград :
Перемена, 2000.
Avenarius, H. Die Rechtsordnung der Bundesrepublik Deutschland [Text] / H. Avenarius / Redaktion von H.
Geiss. – Bonn : Bundeszentrale für politische Bildung, 1997.
Список словарей
1.
2.
3.
4.
5.
Bulitta, E. Das grosse Lexikon der Synonyme [Text] / E. Bulitta, H. Bulitta. – Frankfurt am Main : Fischer Taschenbuch Verlag, 2005.
Duden. Deutsches Universalwörterbuch [Text] / Duden. – Mannheim; Leipzig; Wien; Zürich : Dudenverlag, 1996.
Duden. Das Synonymwörterbuch [Text] / Duden. – Mannheim; Leipzig; Wien; Zürich : Dudenverlag, 2007.
Synonymwörterbuch [Text]: sinnverwandte Ausdrücke der deutschen Sprache / hrsg. von H. Görner und G.
Kempcke. – 6., veränderte Aufl. – Leipzig : Veb Bibliographisches Institut, 1980.
Wahrig. Synonymwörterbuch [Text] / Wahrig. – Gütersloh / München : Wissen Media Verlag GmbH (vormals
Bertelsmann Lexikon Verlag GmbH), 2006.
231
Список источников примеров
1.
2.
3.
Dr. Däubler-Gmelin, Herta. Rede «Bürgerinnen und Bürger müssen sich engagieren und einbringen» [Text] // Das
Parlament. – Nr.21/22-18./25. – Mai. – 2009. – S. 4–5.
Dr. Ramsauer, Peter. Rede «Hände weg vom überflüssigen Herumbasteln am Grundgesetz» // Das Parlament. –
Nr.21/22-18./25. – Mai. – 2009. – S. 8–9.
Roth, Claudia. Politische Rede BDK Bündnis 90/ Die Grünen [Электронный ресурс] / Claudia Roth. – 2008. –
Режим доступа : www.claudia-roth.de.
УДК 802.0-855
ББК 81.032
В. Ю. Самодурова
СЕМИОТИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ КОНЦЕПТА «СУПЕРМЕН»
В «БОНДИАНЕ»
В статье на материале «Бондианы» (романов и скриптов фильмов о Джеймсе Бонде)
анализируется концепт имени собственного «Джеймс Бонд», а также сложный концепт
«Джеймс Бонд: Супермен» и определяются его концептуальные признаки. Предлагается
также интерпретация теории множественности миров в свете семиотической репрезентации концепта «Супермен».
Ключевые слова: концепт; семиотическое выражение концепта; тиражирование концепта во множественных мирах
V.Y. Samodurova
THE SEMIOTIC REPRESENTATION OF THE CONCEPT «SUPREMAN»
IN THE «JAMES BOND» NOVELS AND FILM SCRIPTS
The article offers an analysis of the «James Bond» novels and film scripts. The complex concept
«James Bond: Superman» is analyzed and its structure is revealed. An approach to the theory of the
plurality of worlds is suggested in terms of the semiotic representation of the concept «Superman».
Key words: concept; semiotic representation of a concept; quantification of a concept in the plurality of worlds
В область лингвистического исследования вовлекаются все новые концепты, в том числе
и концепты, отражающие объекты несуществующих или искусственно созданных миров и
подвергаемые изучению в полной мере только через свое семиотическое выражение, то есть
через дискурс. Последнее и попадает в центр нашего исследования, поскольку его целью является анализ семиотического выражения концепта «Супермен» в «Бондиане»; материалом
исследования служит совокупность текстов романов Яна Флеминга и скриптов к их киноновеллам.
Следуя определению Ю.С. Степанова, который мыслит концепт как «пучок представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово» [Степанов,
1997, с. 40], и, опираясь на его идею о том, что концепты существуют в сознании (ментальном мире), имеют сложную многослойную структуру и, будучи ментальными образованиями, «парят» над словами и вещами, выражаясь как в тех, так и в других [Степанов, 1997, с.
40–42], мы будем анализировать выражение концепта «Супермен» во всей совокупности семиотических средств – вербальных и невербальных, прямо или косвенно иллюстрирующих,
232
уточняющих и развивающих содержание данного концепта. Поскольку дискурс как выражение особой ментальности изучается в лингвистике как дискурс личности, сконцентрированный вокруг актуализируемого этой личностью опорного концепта и когнитивного сценария
[Демьянков, 1995; Красных, 1998; Макаров, 1998; Плотникова, 2000; Карасик, 2002], то центральное место при анализе будет занимать вербальный и невербальный дискурс Джеймса
Бонда как репрезентанта и носителя концепта «Супермен».
При решении проблемы семиотического выражения концепта «Супермен» мы исходим из
гипотезы о том, что Джеймс Бонд и многие другие персонажи «Бондианы» – это концептуальные, а не миметические персонажи. Персонаж, тождественный человеку, определяется С.
Н. Плотниковой как миметический. Она считает, что «под тождеством человека и персонажа
понимается единство и гомогенность имеющихся в их отношении опытных данных, за что
писатель берет на себя когнитивную ответственность. Он изображает миметического персонажа как конечный, однако только лишь частный случай в общей цепочке единого совокупного опыта, простирающейся из реального в вымышленное, то есть как еще одного человека
в цепочке из других таких же людей». Миметическим С.Н. Плотникова называет только такого персонажа, чей мир похож на реальный мир, в котором живет его творец – автор художественного произведения. Одновременность существования автора и персонажа (в своих
сосуществующих мирах) является необходимым условием для признания персонажа миметическим. Под концептуальным персонажем ею понимается персонаж, тождественный человеку только в одном каком-либо качестве или наборе качеств, представленном в реальном
мире у самых разных людей и возведенном до уровня концепта (так, например, Плюшкин –
репрезентант концепта «Скупость»). Типизация сущностных качеств ведет к отбору ситуаций, в которых только и может действовать концептуальный персонаж [Плотникова, 2006].
Несомненно, что Джеймс Бонд – это концептуальный персонаж, поскольку его тождество
в разных мирах основано на тождестве концептов, носителем которых он является, а не на
телесном тождестве, о чем говорят его разные «тела». Эти миры представляют собой параллельные миры Д. Льюиса [Lewis, 1986], которые каждый раз отпочковываются от одной точки. Поскольку мы наблюдаем множество роящихся миров и множество Бондов, но эти миры
не перекрещиваются (пространство и время в них не связаны друг с другом), то перед нами
тиражируемые миры, копии от прототипа. При этом Джеймс Бонд является референтом,
подвергающимся квантификации, поскольку он обладает определенным набором свойств,
неизменных во множестве миров: он молод, не стареет, его возраст не меняется, он в хорошей физической форме, внешне привлекателен, его имя неизменно (Bond, James Bond). Неизменность этого имени во всех тиражируемых мирах свидетельствует о том, что доминантным для каждого мира является концепт «Джеймс Бонд».
Для семиотического воплощения отдельного концепта могут употребляться несколько
альтернативных выражений. Наиболее общее обозначение из всей совокупности таких выражений является именем концепта, или его базовым репрезентантом [Плотникова, 2000;
Попова, 2001; Карасик, 2002]. Концепты, связанные друг с другом и зависящие друг от друга, составляют целостности, или концептосферы [Лихачев, 1993]. Концепты внедряются в
мозг не по отдельности, а в связи с другими концептами. «То, что делает концепты концептами, – это их способность быть связанными друг с другом отношениями логического вывода» [Lakoff, 1999, с. 20].
Выявленный нами концепт «Джеймс Бонд» – это концепт чистого имени. Сам по себе он
ничего не значит; он требует своей концептосферы, и, в первую очередь, ему необходим самый близлежащий к имени концепт, полностью объясняющий всю концептуальную сущность данного персонажа. По аналогии с выводом С.Н. Плотниковой о том, что концепт
«Плюшкин» притягивает к себе, в первую очередь, концепт «Скупость», мы делаем вывод,
что концепт «Джеймс Бонд» связан базовым отношением инференции (логического вывода)
с концептом «Супермен» (ср. superman – a person of very great or superhuman ability or
strength) (LDCE; LDELC; MEDAL; ODT; CED). Именно как супермена определяет Джеймса
233
Бонда массовое сознание; он номинируется как супермен всеми интерпретаторами: литературоведами, критиками и самими читателями/зрителями.
В чем же сущность этого смысла? Что означает быть суперменом? Чтобы ответить на этот
вопрос, необходимо проанализировать конкретных «суперменов», представленных в виде
референтов в соответствующих мирах.
Первое упоминание о супермене, или, дословно, сверхчеловеке (Übermensch), мы находим
у Ф. Ницше. Третий и последний период мышления Ф. Ницше открывается мистической поэмой «Заратустра», в которой он выражает идею о высшем типе человека, утверждая «новый
идеал», «новую религию». Сверхчеловек есть нечто доселе не бывшее. Сверхчеловек – это
«ряд, ступень за ступенью в великом устремлении вперед». Для расчистки пути к этой цели
Заратустра и вышел на борьбу против богов: боги умерли, теперь должен жить сверхчеловек.
Стремление к высшему осуществлению «воли к власти» – в этом суть сверхчеловека, переступившего «по ту сторону добра и зла», своей властью творящего себе закон и в железной
дисциплине подчиняющего себя этому самосозданному закону. Сверхчеловек – не отдельная
личность, а понятие собирательное: чаяние будущего, относящееся к ныне существующему
человеку так же, как этот ныне существующий человек к животному. Если, по учению, Заратустра «должен преодолеть» человека, чтобы мог возникнуть сверхчеловек, если человек
есть мост между животным и сверхчеловеком, то собирательный характер этого понятия поставлен выше всякого сомнения [Ницше, 2006].
По данным культурологов, первым суперменом можно считать Тарзана, героя первого
(1914 г.) и последующих романов Э. Райса. В 1938 г. появилось само имя «Супермен», введенное авторами комиксов Дж. Сигелом и Дж. Шустером. С 1951 г. этот герой попадает на
киноэкран и становится культовой фигурой массовой культуры. Далее супермен появляется
в образах человека-паука, человека-летучей мыши, женщины-кошки и т.п. Он всегда обладает выдающимися качествами: необычайной силой, умением летать или перемещаться по вертикальным поверхностям и т.д. Ему свойственны сверхчеловеческие черты: особая воля,
полный самоконтроль эмоций и поведения, особые проявления силы и выносливости. Главное в дефиниции супермена заключается в том, что он превосходит всех своими внешними и
внутренними качествами. И если герою вполне могут быть свойственны те или иные недостатки и слабости, то к супермену это не имеет отношения. Супермен – это перманентный герой, его предназначение – совершение череды подвигов. Человек, воплощающий в себе качества супермена, подчеркивает, что в основе успеха лежит желание превзойти других людей и что для этого нужна большая работа. Ироническое толкование действий супермена базируется на том, что он существует в исключительно упрощенном мире. Положительная
ценностная оценка супермена – это идея человека как хозяина судьбы. В результате процессов глобализации супермен как типаж западной культуры превращается в модельную личность массовой культуры, модифицирует систему ценностей новых поколений. Уходя от
проективности (а зачастую и фальши), свойственной феномену героизма, концепт супермена
предлагает вариант миропонимания, выдвигающий на первый план: а) человека действующего, а не просто (со)чувствующего; б) человека демонстративного, сознательно уделяющего много внимания своей презентации, а не наблюдающего за спектаклем жизни со стороны
(OGBAC; EF).
Таким образом, рассматриваемый нами супермен, Джеймс Бонд, оказывается одним из
многих суперменов-вымышленных персонажей.
Каждый супермен – это, с одной стороны, воплощение единого концепта, парящего над
всеми суперменами без исключения. Их всех объединяет одно свойство – наличие некой
сверхсилы, неких сверхвыдающихся способностей. Однако, с другой стороны, проявление
этого свойства является особым для каждого супермена, для одних это лишь физическая
сверхсила, как, например, для Тарзана, для других – какая-то иная сверхсила, требующая
своего когнитивного выявления. Таким образом, «Супермен» – это особый метаконцепт, являющийся гиперонимом для определенного набора универсальных концептов, единых для
234
концептосфер всех суперменов, и ряда специфических концептов, репрезентирующих особую сущность того или иного супермена.
Как показывает анализ, Джеймс Бонд – это институциональный супермен. Секретная
служба, в которой он работает, является государственным институтом, и суперменство Бонда
когнитивно моделируется в институциональных контекстах, например, в следующей ситуации, развивающейся в рамках институционального сценария «Совещание». В разговоре
Джеймса Бонда с «Q», главой «Q-Branch», эксплицируется концепт «Супермен». «Q» постоянно снабжает Джеймса Бонда полезной шпионской техникой, и в очередной раз перед новым заданием он получает указание от «М», главы Британской Секретной Службы МИ-6,
представить агенту 007 его новую супермашину и продемонстрировать преимущества её
технического оснащения. На поверхностном уровне мы наблюдаем фактуальный дискурс
описания машины (реализацию концепта «Car»), однако на глубинном уровне за этим конкретным концептом встает абстрактный концепт «Superman»:
You’ll be using this Aston-Martin D.B.-Five with modifications. Windscreen, bullet-proof (points
backwards) as are the side and rear windows. Revolving number plates, naturally. It revolves to a
white-on black plate, 4711-EA-62, then a black-on-white, LU-6789, then back to the original plate.
Valid all countries. Here’s a nice little transmitting device called a “Homer”. The smaller model is
now standard field issue, to be fitted into the heel of your shoe. Its larger brother is magnetic. Small
grill on the dashboard with a green “scope”, audio-visual range a hundred and fifty miles. Now
open the top, and inside are your defense mechanism controls: smoke screen, oil slick, rear bulletproof, and left and right front-wing machine guns. Now, if you take the top off you’ll find a little red
button. Whatever you do, don’t touch it, because you’ll release this section of the roof and engage
and then fire the passenger ejector seat.
Референтное поле концепта «Car» выстраивается из конкретных референтов: bullet-proof
windscreen, side and rear windows; valid all countries number plates; transmitting device; audiovisual green scope; defense mechanism controls; red button; passenger ejector seat.
Как известно, концепт определяет тему дискурса, то есть употребление в нем лексических
единиц с определенной семантикой (круговым характером значений, объясняемых одно через другое) [Дейк, 1989; Красных 1998; Попова, 2001]; а также его референцию, под которой
понимается соотнесенность актуализированных имен, именных выражений или их эквивалентов к объектам действительности (БЭСЯ). Темой дискурса в приведенном примере, актуализирующем концепт «Car», становится не обозначение конкретного предмета, машины
Aston-Martin D.B.-Five, а выведенная методом инференции импликатура, репрезентирующая
ситуацию «суперменство» через описание характеристик машины, дающих её владельцу
уникальные возможности или сверхвозможности, такие, как полная защищенность от врага и
неуязвимость. Таким образом, в данном примере семиотическое выражение концепта «Супермен» осуществляется невербальными экспликаторами, вещами, техническими устройствами машины, через их вербальное описание. Фактуальная ситуация «Это твоя новая машина» в процессе когнитивной обработки дискурса выдвигает импликатуру «Ты – Супермен»
(«Эта машина делает тебя Суперменом»).
На то, что вещи, наряду со словами, могут являться семиотическими выражениями концептов, неоднократно указывает Ю.С. Степанов. Он пишет: «В наиболее типичном и общем
случае ряды “вещей” сочетаются с соответствующими им концептами и вступают в отношения знаковости» [Степанов, 2001, с. 606]. И далее: «Новый предмет (изображение, вещь, социальное явление) занимает в общественном быту и в общественном сознании место какогото прежнего предмета, принимает его функцию и, следовательно, форма – в широком понимании формы – здесь выступает законом занятого места, функции или назначения, форма
значима, форма санкционирует предмет. Поэтому такие процессы и создаваемые ими ряды
явлений мы называем семиотическими» [Степанов, 2001, с. 608].
Наличие в «Бондиане» многочисленных примеров, подобных вышеприведенному, позволяет сделать вывод о тиражировании в ней однотипных ситуаций, в которых суперобъекты, а
вместе с ними и их концепты, подтверждают факт когнитивного моделирования институ235
ционального супермена. Обсуждение суперобъекта – это неотъемлемая характеристика дискурса, разворачивающегося в рамках когнитивного сценария «Совещание»; его целью является подтверждение институциональной сверхсилы Бонда, утверждение его как именно институционального супермена. Институциональность Бонда каузируется Британской Секретной Службой, которая детерминирует процесс дискурсивного взаимодействия её членов и
придает ему однотипный характер: если уходит один говорящий, то на смену ему приходит
другой, точно такой же. Так, снабжение Бонда «наворотами» от «Q-Branch» после ухода «Q»
на пенсию продолжается его приемником Сондерсом в дискурсе того же самого типа:
In the meantime, perhaps this will spark your interest (takes out a disposable lighter). Cigarette
lighter. Thumb here, press here. The disposable lighter also contains a small self-detonation
charge, depending on who – or what – you wish to dispose of. Plastiс explosive shoelaces. Cut them
to regulate the size of the blast; totally harmless until you attach the detonator hidden in the heel of
your shoe. A typical plastic security card. Name here, magnetic information stripe here, and a code
breaking microprocessor here. Swipe it through any card reader – anywhere – you're in. Finally,
your new watch: blue laser here for signaling or burning through locks; press this button, the
sweep hand becomes a Geiger counter. Oh! I almost forgot. There is one last thing: Before Q retired, he asked that I give you one other protective device. A wedding band.
В данном примере концепт «Супермен», так же как и в предыдущем, выводится из конкретных референтов: disposable lighter with a self-detonation charge; plastiс explosive shoelaces; plastic security card; new laser watch etc. Все эти «навороты» уникальны для данного
мира, они есть только у тех людей, которые принадлежат институту Секретной Службы, институту суперлюдей. В терминах прототипической семантики все эти суперобъекты – не
нормы, а идеалы. Именно владение идеальными суперобъектами и институциональная идеальная сверхсила делают Джеймса Бонда идеальным сверхчеловеком.
Ситуация «суперменство» в полной мере реализуется в деятельности Бонда, во время которой он использует суперобъекты. Действие/«action» является своего рода манифестом физической сверхсилы супермена, то есть иллюстрирует его сверхсилу в ее конкретном проявлении. Таким проявлением физической сверхсилы, а вместе с ней и таких качеств, как смелость, храбрость, энергичность, стойкость духом, определяющих в целом принадлежащий
концептосфере супермена концепт «Мужественность»/«Маскулинность», для Джеймса Бонда является сражение с врагом. Подобное сражение с врагом на суше, в воде, в воздухе и даже в космосе – обязательное условие экзистенции Джеймса Бонда как супермена, что подтверждается тиражированием однотипных миров с подобными ситуациями. Реализация сценария «Борьба»/«Сражение» прослеживается, в частности, в следующем примере:
Ranjit, Bond and Kara are running in and dropping to the ground near ruined house. One wall
has collapsed and part of the roof has fallen in. Door opposite entrance leads to other rooms. Ranjit gets to his knees and peeks out window.
Ranjit : «We’re safe here.»
Bond joining him at window.
Bond : «Unless they pick up our body heat on their infra-red detector.»
Helicopter banking toward house. Gunner opens fire. Bond pulling Kara to cover. Bullet hits
near them.
Bond : «They did!»
Helicopter flying low over ruined houses. It banks back. Guns sweep area again. Ranjit, Bond
and Kara pressing themselves against walls and floor as bullets narrowly miss them. Helicopter
passing over again. Bond getting up, turning to Ranjit.
Bond: «Matches?»
Ranjit hands him matches. They pile splintered wood and rags in one corner. He pours oil from
a broken lamp over pile, lights it, then pulls Kara into the next room. Ranjit follows. Helicopter
banking for return. Helicopter co-pilot studying infra-red screen. Points to hot spot. Helicopter
banks toward house. Helicopter flies back to ruined house and hovers. Gunner concentrates fire on
one area of house. Smouldering in corner. Room now empty. Bullets continue raking interior. Heli236
copter slowly descends to hover just above walls. Gunner firing through roof into interior. Bond
climbs to top of wall directly below helicopter. Not seen by crew he takes Q’s key-ring from pocket.
Bond arms it. Tiny red light flashes on. Bond stretching up on tip of toes, he just manages to attach
magnet to infra-red pod on helicopter, then jumps off wall. Helicopter gunner stops firing. Pilot
maneuvers to land plane beside ruined house. Helicopter gunner taking machine gun from mount,
he jumps to ground as helicopter lands, then approaches house. Bond puts fingers to lips, blows
«wolf whistle». Key-ring does not explode. Whistle is evidently not loud enough. Gunner hearing
whistle he fires burst toward Bond. Bond and Kara ducking down as brickwork around wall is shattered by bullets. Gunner approaching them, firing. Bond and Kara run along wall. He whistles
again. Kara tries as well. Together they make a loud wolf whistle. Insert key-ring red light flashes,
key-ring explodes. Helicopter blowing up in fire ball. Gunner knocked flat by explosion. He gets up
dazed. Bond knocks him flat with a punch. Kara joining him as helicopter burns. They look around
for Ranjit.
Kara: «Where did our friend go?» Bond took off : «With the rifle.»
В приведенном примере вербальное подтверждение ситуации «Борьба с врагом» выражается в наличии лексем действия (run in, drop to the ground, get to knees, peek out window, bank
toward house, pull to cover, press against walls and floor, get up, climb, stretch up on tip of toes
etc.), лексем, обозначающих борьбу и вооружения (bullet hits, pick up body heat on the infra-red
detector, gunner opens fire, concentrates fire, guns sweep area, helicopter co-pilot studying infrared screen, points to hot spot, bullets continue raking interior etc.).
Наличие суперобьектов в анализируемой ситуации «Сражение с врагом» придает ей статус «супердействия». В частности, суперобъект (Q’s key-ring) подтверждает институциональность Бонда как супермена. Бонд, будучи представителем Секретной Службы, знает, как
будет разворачиваться мир, он заранее вооружен необходимым средством защиты. Он действует в рамках заранее известного сценария, исходя из «знания», а не «незнания», и в этом его
преимущество перед врагом. Вербальный дискурс сведен к минимуму: «Я» Бонда находится
в Мире Действия. Вербальный дискурс представлен в приведенном примере лишь речевым
актом просьбы (Matches?) и ассертивом при ответе на вопрос (Kara: «Where did our friend
go?» Bond: «With the rifle.»). Этот немногословный фактуальный дискурс явно производится
человеком хладнокровным, спокойным; из него может быть выведен еще один концептуальный признак концепта «Супермен» – «психическая сила, сила духа».
В целом, семиотическая репрезентация концепта «Супермен» в «Бондиане» осуществляется в рамках сценария «Cуперобъект» – «Cупердействие». Следует отметить, что в фильмах
«Бондианы» данный сценарий реализуется невербально, в скриптах и романах он вербализуется в дискурсе рассказчика. Прослеживается неразрывная связь вербального и невербального дискурса: вербальный дискурс сопровождает невербальный и играет подчиненную роль
по отношению к нему.
Поскольку Джеймс Бонд всегда побеждает своего Врага, концептуальный признак «победитель» с полным правом может быть вписан в концептуальную структуру концепта «Супермен». Кроме того, ситуация институционального суперменства – это, несомненно, ситуация борьбы против угрозы всему обществу, поэтому концептуальный признак «защитник
общественных интересов» также должен быть включен в структуру концепта «Супермен»,
относящегося к Бонду.
Выявленная нами полная структура сложного концепта «Джеймс Бонд: Супермен» включает в себя признаки: 1) представитель социального института; 2) физическая сверхсила; 3)
психическая сверхсила; 4) маскулинность; 5) победитель; 6) защитник общественных интересов.
В этом виде концепт «Джеймс Бонд» не развивается более в свои различия, но имеет разный эмпирический объем, когда под один концепт подводятся все новые и новые субъекты,
новые Бонды, действующие в своих множественных мирах. Общая возможность всех Бондов
задана признаками концепта «Джеймс Бонд», на познание сущности которого и направлены
его многочисленные семиотические реализации. Происходит тиражирование концепта в раз237
ных субъектах, в разных «телах», и, поскольку смысл предшествует существованию концептуального персонажа, он не отвечает нашим усилиям изменить точку зрения на него – во
всех мирах он остается индивидом, семиотически сконструированным из одних и тех же качеств.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
Дейк, Т.А. ван Язык. Познание. Коммуникация [Текст] / Т. А. ван Дейк, В. Кинч. – М. : Прогресс, 1989.
Демьянков, В. З. Доминирующие лингвистические теории в конце ХХ века [Текст] / В. З. Демьянков // Язык
и наука 20 века. – М. : Ин-т языкознания РАН, 1995. – С. 239–320.
Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В. И. Карасик. – Волгоград : Перемена, 2002.
Красных, В.В. От концепта к тексту [Текст] // Вестник МГУ. Сер. Филология. – М. – 1998. – № 1. – С. 53–
70.
Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка [Текст] / Д. С. Лихачев // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. – 1993. – Т.
52. – №1. – С. 3–10.
Макаров, М. Я. Интерпретационный анализ дискурса в малой группе [Текст] / М. Я. Макаров. – Тверь :
Изд-во Твер. ун-та, 1998.
Ницше, Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей [Текст] / Ф. Ницше. – СПб. : Издательский Дом
«Азбука-Классика», 2006.
Плотникова, С.Н. Неискренний дискурс (в когнитивном и структурно-функциональном аспектах) [Текст] /
С. Н. Плотникова. – Иркутск : ИГЛУ, 2000.
Плотникова, С. Н. Человек и персонаж: феноменологический подход к естественной и художественной
коммуникации [Текст] / С. Н. Плотникова // Человек в коммуникации: Концепт, жанр, дискурс: cб. науч.
статей. – Волгоград : Парадигма, 2006. – С. 89–104
Попова, З. Д. Очерки по когнитивной лингвистике [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин. – Воронеж : Истоки
2001.
Степанов, Ю. С. Константы. Словарь русской культуры [Текст] / Ю. С. Степанов. – М. : школа «Языки
русской культуры», 1997.
Степанов, Ю. С. Семиотика: Антология [Текст] / сост. Ю.С. Степанов. – Изд. 2-е, испр. и доп. – М. : Академический Проект; Екатеринбург : Деловая книга, 2001.
Lewis, D. On the Plurality of Worlds [Text] / D. Lewis. – Oxford : Basil Blackwell, 1986.
Lakoff, G. Philosophy in the Flesh : The Embodied Mind and its Challenge to Western Thought [Text] / G. Lakoff,
M. Johnson . – N.Y. : Basic Books, 1999.
Список принятых сокращений словарей
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
БЭСЯ – Большой энциклопедический словарь. Языкознание [Текст] / под ред. В.Н. Ярцевой. – 2-е изд. – М.
: Большая Российская энциклопедия, 1998.
CED – Collins English Dictionary [Text] / Millennium Edition. – Glasgow : Harper Collins Publishers, 1999.
EF – The Encyclopedia of Fantasy [Text] / ed. by John Cute, John Grant. – London : Orbit, 1999.
LDCE – Longman Dictionary of Contemporary English [Text] / Third Edition. – Harlow : Longman, 2001.
LDELC – Longman Dictionary of English language and Culture [Text] / New Edition. – Harlow : Longman, 1998.
MEDAL – Macmillan English Dictionary for Advanced Learners [Text] / International student edition. – Oxford :
Macmillan Publishers Ltd., 1993.
ODT – The Oxford Dictionary and Thesaurus [Text] / ed. by Sara Tulloch. – Oxford : Oxford University Press,
1993.
OGBAC – Oxford Guide to British and American Culture [Text] / Oxford : Oxford University Press, 1999.
УДК 811
82-1/29
ББК 83
К.А. Слуцкая
ОСОБЕННОСТИ КЛАССИФИКАЦИИ КОНКРЕТНОЙ ПОЭЗИИ
Конкретная поэзия – явление новое и противоречивое. В статье предпринята попытка
сравнить классификации некоторых исследователей и выявить причины неоднозначности
238
интерпретации произведений конкретной поэзии, а также представлена собственная классификация данного жанра, в основу которой положен принцип учета вербальных и невербальных признаков стихотворений конкретной поэзии.
Ключевые слова: конкретная поэзия; визуальная поэзия; фигурный стих; вербальные признаки; невербальные признаки; визуализация
K.A. Slutskaya
CONCRETE POETRY CLASSIFICATION PECULIARITIES
Concrete poetry is a new and ambiguous linguistic concept. This article gives an analysis of its
classifications by different scholars and the reasons for its interpretative ambiguity. It also presents
a typology of this genre which takes into account verbal and non-verbal components of concrete
poetry.
Key words: concrete poetry; visual poetry; shape poetry; verbal characteristics; non-verbal
characteristics; visualization
В настоящее время визуализации как процессу, помогающему усвоению информации, которая в современном мире представлена в изобилии, уделяется значительное внимание в
лингвистике. М.Б. Ворошилова отмечает: «За последние годы в рамках современной лингвистики интерес к невербальным средствам коммуникации, так называемой “визуальной
информации”, значительно возрос, что отмечается в большинстве исследований, посвященных не традиционной лингвистике текста, а лингвистике семиотически осложненного, “нетрадиционного”, видеовербального, составного, поликодового, креолизованного текста»
[Ворошилова, 2006, c. 180].
Визуальным становится все: образы, мысли, мечты, желания и даже поэзия. И это не удивительно, ведь современного поэта не может не волновать то, как его творение выглядит на
бумаге. «Подобно тому, как художник пытается избавиться от пустых стен в галерее или музее, поэт стремится освободиться от чар ко всему безразличной чистой бумаги и мечтает
увидеть свою работу в виде указателя, афиши или иконы» [Арнхейм, 1994, с. 118]. В результате развития компьютерных технологий стало несложно изменять длину строки, расстояние
между строфами, а также размер и, что немаловажно, цвет шрифта. Все эти метаморфозы
трансформируют смысл самого произведения.
Зародившись уже давно, конкретная поэзия получила свое развитие в период постмодернизма. Однако до сих пор лингвистам так и не удалось прийти к общему мнению по поводу
ее определения.
Рассматриваемое явление, действительно, многогранно и практически не поддается однозначной трактовке, поскольку находится на стыке поэзии, графики, живописи, фотографии и
ряда других искусств. Т. Хархур пишет: «Где-то на извилистой границе между изобразительным искусством и литературой, в туманных низинах, где живопись особенно близко
подходит к поэзии, рождается новый жанр в искусстве – визуальная поэзия» [Хархур, 2002].
Данное определение перекликается с характеристикой, которую дает конкретной поэзии
Ю.Гик: «Визуальная поэзия – это жанр искусства, находящийся на стыке литературы и традиционного изобразительного творчества (живописи, графики)» [Гик, 2004]. С.Е. Бирюков
считает, что, «визуальная поэзия – это поэзия под микроскопом. Это преувеличенная поэзия
или преувеличение поэзией собственных прав» [Бирюков, 1997, с. 12]. К. Кэмптон предлагает следующую трактовку этого термина: «Визуальным стихотворением можно назвать стихотворение, сочиненное или придуманное так, чтобы его было сознательно видно» [Kempton,
2005]. Д. Хат пишет: «Дитя поэзии и визуального искусства, визуальная поэзия представляет
собой двойной интерес и принимает неисчислимое множество форм» [Huth, 2008]
Мы принимаем за основу определение М.С. Асылбековой: «Визуальный поэтический
текст это результат соединения двух видов деятельности – поэтической (словесной) и изобразительной (графической)» [Аcылбекова, 2006]. Его можно дополнить указанием на то,
239
что при этом продукт этой деятельности представляется в виде фигуры или объекта на плоскости или в пространстве.
Исследователи, занимающиеся проблемой конкретной поэзии, предлагают несколько ее
классификаций. М.С. Асылбекова, положив в основу визуальный принцип, предлагает следующую классификацию:
1) геометрические изображения – фигурные стихи, в которых текст расположен в виде
строго геометрической фигуры;
2) изображения под конкретные предметы – фигурные стихи, внешняя форма которых
повторяет очертания какого-либо предмета или живого существа;
3) абстрактные живописные изображения, определяемые автором в качестве стихотворений – принадлежность таких фигурных стихов к жанру визуальной поэзии, как
правило, устанавливается самим автором или только благодаря их расположению в
контексте других стихотворений [Асылбекова, 2006].
Данная классификация, на первый взгляд, кажется простой и понятной, однако не всегда
возможно отнести тот или иной пример конкретной поэзии к одной из трех групп, поскольку
«геометрические изображения» порой совпадают с «изображениями под конкретные предметы». Так, например, фигурное стихотворение в виде звезды может быть рассмотрено и как
геометрическая фигура, и как небесное тело, которое принято графически передавать именно
геометрической звездой. Еще одним примером может стать визуальное стихотворение в
форме треугольника. Возникает вопрос: как классифицировать данное произведение – как
геометрическую фигуру или пирамиду-объект? В данном случае необходимо обратиться к
вербальной составляющей произведения. Зачастую именно значение слов, из которых состоит стихотворение данного жанра, помогает установить его принадлежность к той или иной
группе. Но тогда несправедливо говорить о том, что рассматриваемая нами классификация
опирается лишь на визуальный принцип. Целесообразно было бы объединить вербальную и
графическую составляющие, чтобы четко сформулировать принцип, по которому можно
классифицировать примеры конкретной поэзии.
Именно это наблюдается в работе Ю.Гика, который предлагает классификацию, основанную на наличии вербальных компонентов в произведении (слов, слогов, букв) и их расположении на бумаге:
1) нестандартное расположение текста на плоскости (в виде изогнутой линии, уходящей за горизонт);
2) фигуры, состоящие из текста или его элементов (фигурная поэма, например, в
виде сердца или шара, заполненная словом или словами);
3) буквы как значимые элементы композиции картины (например, буквы в виде капель дождя падают с неба и в совокупности составляют единый текст);
4) текст как фон или часть фона (фрагменты текста расположены в виде фона, на
заднем плане произведения, в то время как на переднем плане – либо рисунок,
либо основной текст);
5) текст как декоративный элемент картины (текстовый дизайн);
6) палимпсест (от греч. palin — опять и psaio — соскобленный) – древняя рукопись, написанная на писчем материале (главным образом пергаменте) после того, как с него счистили прежний текст; были распространены до начала книгопечатания [Зенович, 2000, c. 440];
7) абстрактные композиции из текста или его составляющих (слова или буквы расположены на плоскости так, что составляют абстрактные фигуры, первоначальное значение которых может быть понятно только самому автору);
8) деструкция и метаморфоза текста (одно слово распадается на составляющие или
трансформируется в другое слово);
9) изображение как слово или часть слова (такие произведения больше напоминают
ребусы, неизменно несущие в себе двойной смысл);
240
10) текст как элемент схем, структур, диаграмм (текст в данной категории выступает
в качестве дополнения к схеме, например, слово, написанное вкруговую, формирует круг, а горизонтально – прямую, тем самым дополняя схему, не выбиваясь
из ее ткани);
11) анаграмма (многократное повторение одного слова или словосочетания приводит к смешению букв и как результат – появляется новое слово);
12) эксперименты с авторским алфавитом (каждый автор приводит свое видение алфавита, вкладывая в него новый смысл);
13) книги-визуальные поэмы (в последнее время наблюдается рост этой группы в
связи с увеличением детской печатной продукции);
14) нестандартное расположение текста на плоскости (текст помогает расшифровать
изображение) [Гик, 2004].
Эта классификация более детализирована и дает возможность шире взглянуть на проблему. Ее автору удалось увеличить количество групп за счет разграничения понятий текста, его
составляющих и фигур, которые складываются из вербальных компонентов. Кроме того,
рассматриваемая классификация включает в себя и иконические составляющие (изображения, схемы, диаграммы, фотографии и пр.) конкретного стихотворения, приближая конкретную поэзию к креолизованному тексту, тем самым учитывая различные возможности воздействия на читателя. Однако и эта классификация не лишена недостатков.
Во-первых, в ней не просматривается единый «стержень», принцип, на основе которого
она строится. На наш взгляд, следовало бы объединить: 1) способы предъявления текста:
анаграмма, палимпсест, деструкция или метаморфозы текста; 2) текст как фон или часть фона работы, текст как элемент схем, структур, диаграмм, книги-визуальные поэмы, текст как
декоративный элемент картины.
Во-вторых, данная классификация не охватывает всего многообразия произведений конкретной поэзии, имеющихся на сегодняшний день. В последнее время появились так называемые «кинетические» произведения – стихотворения, в которых буквы или слова появляются и исчезают с экрана, двигаются, расползаются, складываются в тексты, послания, сообщения, переплетаются, образуя множество смыслов. Известны также произведения некоторых авторов, представляющие «звуковую» поэзию. Однако не все исследователи склонны
относить ее к конкретной, хотя многие считают, что любая форма экспериментальной поэзии
– конкретная поэзия.
В-третьих, все рассматриваемые в данной классификации примеры изображены на плоскости, но известны авторы, работающие в этом жанре с объемными фигурами. Так, например, Ян Хэмилтон Финлэй, шотландский поэт, «делает» свои стихотворения из алюминия,
выбивая на нем слова, добиваясь тем самым объема и трехмерности произведения. Он также
использует ряд других материалов (стекло, пластик, дерево) для создания своих произведений.
В предлагаемой нами классификации основным принципом является учет вербальных и
невербальных признаков произведения конкретной поэзии. На наш взгляд, необходимо разграничить эти понятия при классификации примеров, хотя их взаимная связь очевидна: без
вербального компонента поэзия данного жанра превратилась бы в иконографию, графику,
картины, а без невербального компонента вернулась бы к своим истокам – вновь стала поэзией с обычным размером строф, длиной строк, рифмой и прочими признаками традиционного жанра.
Наша классификация представлена в виде следующей схемы:
241
Схема
Из представленной схемы видно, что по невербальным признакам рассматриваемый жанр
можно классифицировать на следующие группы:
1) по цветовой гамме:
а) черно-белые произведения – к этой группе, исходя из названия, мы относим произведения, выполненные на бумаге в черно-белой гамме. Обычно вербальный компонент в таком
стихотворении представлен черным цветом на белой бумаге, хотя есть примеры, когда произведение выполнено наоборот: белыми буквами на черном фоне. Авторы таких творений не
акцентируют внимание на цвете, а стараются передать мысль посредством вербального компонента и формы стихотворения;
б) цветные произведения – данная группа отличается от предыдущей лишь тем, что в произведениях присутствует цвет. Для полной, глубокой и максимально правильной интерпретации таких «цветных» стихотворений реципиенту необходимо ознакомиться с основными
положениями цветосимволизма и психосемантики цвета [Яньшин, 2001]. И хотя считается,
что восприятие цвета у каждого человека индивидуально, есть исследователи, которые выделяют общие функции цвета. Так, Е.Е. Анисимова указывает, что таких функций пять (аттрактивная, смысловыделительная, экспрессивная, символическая и эстетическая) [Анисимова,
2003, с. 59–61]. Все они помогают не только писателю в создании произведения, но и реципиенту в понимании основной идеи стихотворения;
в) монохромные произведения – целесообразность выделения этой подгруппы, на наш
взгляд, заключается в том, что не всегда автор «раскрашивает» свои стихотворения различными цветами. Зачастую можно наблюдать произведение, выполненное в одном цвете (отличном от черного или белого). Безусловно, поэт таким образом хочет подчеркнуть не доми242
нирование, а значимость данной палитры в своем произведении, обращая внимание читателя
на психосемантику именно представленного цвета;
2) по форме:
а) фигурные – буквы или слова в стихотворении составляют очертание какой-либо геометрической или другой фигуры, обозначающей предмет или его общепринятое обозначение
(форма сердца, крыльев ангела, очертания дома, фонтана, яблока и пр.);
б) абстрактные изображения – лингвистическая составляющая произведения «разбросана»
по листу бумаги, и читателю не представляется возможным выделить конкретный объект.
Зачастую, в подобном «хаотичном» расположении слов и кроется основной смысл произведения (беспорядочность мыслей человека, тревога, невозможность концентрации на чем-то
одном, неспособность выделить главное);
в) стихи-картины – в данную подгруппу мы включаем те произведения, которые представляют собой сложные картины, «написанные» буквами и словами: человек стоит под дождем с зонтом в руках и смотрит на безлюдный дом, при этом все объекты, включая потоки
дождя, льющиеся с неба, представлены в виде букв, которые, складываясь в слова, обогащают стихотворение вербальным смыслом;
г) креолизованные тексты, фотографии – такие произведения, в которых основную часть
занимает иконическое изображение, а текст выступает как вспомогательный, дополняющий
элемент;
3) по расположению в пространстве:
а) на плоскости – стихотворения, написанные традиционно, на листе бумаги, представляющие собой двухмерное изображение;
б) объемные – к данной подгруппе, на наш взгляд, нужно отнести все произведения, выполненные не на бумажной плоскости: скульптуры, камни с выгравированными или просто
написанными на них словами, стихотворения из стекла, пластмассы, дерева, ткани и прочих
материалов, создающих объем и воспринимаемых нами в трехмерном измерении. Обычно
подобные произведения находятся в музеях и на выставках современного искусства. Особенностью этой группы является то, что стих воспринимается не «плоско», а «многогранно»,
то есть слова и основная идея в буквальном смысле материализуются, представая перед читателем в трехмерном формате;
в) в цифровом формате:
а) статичные – неподвижные стихотворения, просмотр которых возможен только при помощи компьютерной техники (интерактивные произведения);
б) кинетические – «подвижные» стихотворения, которые пошагово, постепенно полностью появляются на экране компьютера или же проигрываются на манер небольшого видеоролика. Появление данного вида стало возможно лишь с развитием компьютерной
графики и моделирования.
Поскольку лингвистическими составляющими конкретной поэзии считаются буквы, слоги, слова и текст, то по вербальным признакам рассматриваемый жанр можно классифицировать на следующие группы:
1) морфемная – вербальным компонентом стихотворения являются морфемы (буквы и слоги);
2) лексемная – вербальным компонентом стихотворения являются отдельные слова
или одно и то же слово;
3) текстовая – вербальным компонентом стихотворения является текст или связанные между собой фразы. Зачастую это рифмованные строки, которые приближают рассматриваемый жанр поэзии к традиционному;
4) смешанный тип – в вербальной составляющей можно выделить как отдельные
буквы, так и слова или фразы. Причем комбинация подобного «смешения» может быть различна. (На схеме эта группа показана треугольником, который обведен пунктирной линией и «покрывает» части трех остальных треугольников,
объединяя их, тем самым символизируя свое название).
243
Таким образом, применяя данную классификацию, можно наиболее точно определить тип
произведения конкретной поэзии, что необходимо для детального лингвистического анализа
стихотворений такого относительно неизученного жанра.
Так, например, следующее произведение Дженнифер Филипп «Кого посадить в клетку?»,
согласно нашей классификации, можно охарактеризовать следующим образом:
− по невербальным признакам – это цветное стихотворение, представляющее собой креолизованный текст, расположенный на фотографии, то есть на плоскости (не имеет
смысла говорить об объеме, поскольку очевидно, что подобные деревья не растут на
улицах, а значит, увидеть их в реальной жизни не представляется возможным);
− по вербальным признакам – произведение текстовое, поскольку из лингвистических
составляющих можно выделить текстовое сообщение-предупреждение, адресованное
людям, проживающим на планете Земля с целью обратить их внимание на проблемы
окружающей среды: What should be caged? A pattern of wire to cage a tree protecting
from humanity with a pattern of thoughts that cage a rage of feral behaviours. Задается вопрос следующего характера: кого от кого нужно ограждать – деревья от людей или
людей от деревьев? Пустота вместо кроны растения дает ответ и сигнализирует о том,
что если люди и дальше будут себя вести жестоко по отношению к природе, то все, что
у них останется, – это пустота.
Jennifer Philippe «What should be caged?»
Нельзя не согласится с В. Колотвиным: «За что мы любим визуальную поэзию? За ее магическую способность превращать обыденное слово в электрическое свечение образа простым сложением с геометрией листа, за парадоксальную свободу скрещивать пространство и
воображение. За трагическую силу углубить простую запятую до коридора памяти, нанизывая на воспоминания ироничные улыбки фотографических осколков стертых десятилетий. За
то, что она помогает нам изменять наше сознание» [Колотвин].
Подводя итог, следует отметить, что конкретная поэзия, как бы парадоксально это ни звучало, вовсе не конкретна. Это явление сложное и многогранное, причем границы его размыты. Единственное, что можно утверждать наверняка, так это то, что конкретная, или визуальная, поэзия – это взаимозависимость вербальных и невербальных компонентов. Именно
этот характерный признак данного жанра мы выдвигаем на передний план в нашей класси244
фикации. Безусловно, произведений конкретной поэзии великое множество, и, наверняка, не
все из них нам известны, а значит, могут не «подойти» под параметры этой классификации.
Кроме того, развитие современных коммуникационных технологий спровоцирует расширение возможностей человека в плане вербального и невербального выражения мысли. Все это
приведет к изменению, дополнению и корректировке данной классификации.
Библиографический список
1.
Анисимова, Е.Е. Лингвистика текста и межкультурная коммуникация (на материале креолизованных текстов) [Текст] / Е.Е. Анисимова. – М. : Издат. центр «Академия», 2003.
2. Арнхейм, Р. Новые очерки по психологии искусства [Текст]/ Р. Арнхейм: пер. с англ. – М. : Прометей, 1994.
3. Асылбекова, М.С. Визуальная поэзия. Материалы к спецкурсу по анализу поэтического текста [Электронный ресурс]/ М.С. Асылбекова. – 2006–2007. – Режим доступа : http://festival.1september.ru/articles/410006/.
4. Бирюков, С.Е. Визуальная поэзия в России. История и теория [Электронный ресурс]/ С. Бирюков // Черновик: Альманах литературный визуальный. – Нью-Джерси – Москва, 1997. – Вып. 12. – Режим доступа :
http://www.vavilon.ru/metatext/chernovik12/visual.html.
5. Ворошилова, М. Б. Креолизованный текст: аспекты изучения [Электронный ресурс]/ М.Б. Ворошилова //
Политическая лингвистика. – Екатеринбург, 2006. – Вып. 20. – Режим доступа :
http://www.philology.ru/linguistics2/voroshilova-06.htm.
6. Гик, Ю. Визуальная поэзия. Теория и практика [Электронный ресурс] / Ю. Гик // Черновик. Смешанная
техника.
–
М.,
2004.
–
Вып.
19.
–
Режим
доступа
:
http://www.chernovik.org/main.php?main=find&first=23&nom=24&nom_f=19&id_f=14&start=0&filtr=f_avt&f_t
ext=Юрий%20Гик.
7. Зенович, Е. С. Словарь иностранных слов и выражений [Текст] / Е.С. Зенович. – М. : Олимп : ООО «Фирма
«Издательство АСТ», 2000.
8. Колотвин, В. Визуальная поэзия – альтернатива линейной организации восприятия [Электронный ресурс]/
В. Колотвин // Лавка Языков. Журнал небуквального перевода, 1996–2003. – Режим доступа :
http://spintongues.msk.ru/Kolotvin01.htm.
9. Хархур, Т. Слияние поэзии и живописи [Электронный ресурс] / Т. Хархур // ЛИМБ : Журнал современной
поэзии. – 2002. – Вып. 12. – Режим доступа : http://limb.dat.ru/No12/essay/harhur2.shtml.
10. Яньшин, П. В. Введение в психосемантику цвета [Текст] : учеб. пособие / П.В. Яньшин. – Самара : Изд-во
СамГПУ, 2001.
11. Huth, Geof. Visual Poetry Today [Электронный ресурс]/ G. Huth// Poetry. – 2008. –November. – Режим доступа
: http://www.poetryfoundation.org/journal/article.html?id=182397.
12. Kempton, Karl. VISUAL POETRY: A Brief History of Ancestral Roots and Modern Traditions [Электронный
ресурс]/ K. Kempton// Full Moon. – Oceano, California. – 2005. – November. –
http://www.logolalia.com/minimalistconcretepoetry/archives/cat_kempton_karl.html.
УДК 802.0-855
ББК 81.032
Е.В. Солодкова
ЗАПРОС И СООБЩЕНИЕ ОБ ИДЕНТИЧНОСТИ В ИНТЕРВЬЮ
С СУПРУГОЙ ПОЛИТИКА
В статье рассматривается лингвистическое выражение идентичности как самоосознания личностью своей тождественности, подлинности и своего соответствия определенной социальной группе. Сообщение о собственной идентичности определяется как автореферентный дискурс, то есть дискурс человека о себе как о главном референте – центре референтной ситуации, лежащей в основе дискурса. Особенности автореферентного
дискурса анализируются на материале интервью с Мишель Обамой. В статье определено,
что в американской культуре социальный адресат тестирует наличие у супруги президента
(First Lady) прототипической для данной культуры дискурсивной идентичности жены и
матери, что предполагает продуцирование ею сообщений, соответствующих данным номинациям.
245
Ключевые слова: референт; референтная ситуация; автореферентный дискурс;
идентичность; дискурсивное конструирование идентичности
E.V. Solodkova
REQUEST AND RESPONSE ABOUT IDENTITY IN THE POLITICIAN’S SPOUSE’S
INTERVIEW
The article tackles the linguistic features of identity viewed as a person’s sense of authenticity
and belonging to a certain social group. A message that one produces about one’s own identity is
defined as autoreferential discourse, i.e. discourse about oneself, in which the speaker is the main
referent and the center of the referential situation. The linguistic features of autoreferential discourse are analyzed on the basis of interviews with Michelle Obama. It has been found out that the
American culture seeks in the discourse of the First Lady the prototypical identities of spouse and
mother, identities that presuppose her messages corresponding to the given nominations.
Key words: referent; referential situation; autoreferential discourse; identity; discursive construction of identity
Проблема идентичности на протяжении долгого времени вызывает интерес в различных науках, таких, как философия, психология, социология, лингвистика, однако до сих пор
остается терминологическая неясность в определении данного понятия. Не решена также
проблема его соотношения со смежными понятиями «самости», «Я», «личности», «роли» и
другими. Все эти понятия обозначают один и тот же многогранный феномен – внутреннюю
сущность человека, однако между ними есть и различия, которые требуется установить.
Целью данной статьи является анализ автореферентного дискурса, определяемого нами
как дискурс, в котором говорящий порождает сообщение о своей собственной идентичности.
Понятие идентичности, введенное Э. Эриксоном, определяется им как чувство самотождественности, собственной истинности, полноценности, сопричастности миру и другим людям. С его точки зрения, идентичность опирается на осознание временной протяженности
собственного существования, предполагает восприятие собственной целостности, позволяет
человеку определять степень своего сходства с разными людьми при одновременном видении своей уникальности и неповторимости. Э. Эриксон отмечает, что формирование идентичности предполагает процесс одновременного отражения и наблюдения, процесс, протекающий на всех уровнях психической деятельности, посредством которого индивид оценивает себя с точки зрения того, как другие, по его мнению, оценивают его в сравнении с собой
и в рамках значимой для них типологии; в то же время он оценивает их суждения о себе с
точки зрения того, как он воспринимает себя в сравнении с ними и с типами, значимыми для
него самого. Эриксон говорит также о необходимости различать идентичность индивида и
идентичность группы. Идентичность индивида основывается на двух одновременных наблюдениях: на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во
времени и пространстве и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность
признаются окружающими и что стиль индивидуальности совпадает с тождеством и непрерывностью того значения, которое придается значимым другим в непосредственном окружении [Erikson, 1968].
Э. Гоффман впервые указывает на то, что идентичность – понятие, очень востребованное
в социальном плане. Во всех обществах есть «заякоренные» отношения (или «скрепленные
болтами»), а именно такие, в которых одна сторона идентифицирует другую на уровне личной идентичности и знает, что таким же образом идентифицируется другой стороной. Обе
стороны открыто признают и показывают друг другу, что они вступили в необратимый процесс познания друг друга, в течение которого приобретаемый ими друг о друге опыт будет
структурироваться, удерживаться в памяти и использоваться ими в их взаимодействии друг с
другом [Goffman, 1971, с. 189].
246
В соответствии с теорией самокатегоризации социальных психологов М. Шерифа и Г.
Тэджфела, процесс становления социальной идентичности содержит в себе три последовательных когнитивных процесса. Во-первых, индивид самоопределяется как член некоторой
социальной категории, вырабатывающий определенную Я-концепцию, Я-образ. В Яконцепцию каждого из нас входит представление о себе как о мужчине или женщине определенного социального статуса, национальности, вероисповедания, члена различных социальных организаций и т.д. Во-вторых, человек не только включает в свой Я-образ общие характеристики собственных групп членства, но усваивает нормы и стереотипы поведения, им
свойственные. Наконец, в-третьих, процесс становления социальной идентичности завершается тем, что человек приписывает себе усвоенные нормы и стереотипы своих социальных
групп, они становятся внутренними регуляторами его социального поведения [Sherif, 1956;
Tajfel, 1982].
Поскольку членство в любой группе связано с позитивной или негативной социальной
оценкой, то социальная идентичность человека может быть позитивной или негативной. Однако любому человеку свойственно стремление к положительному, «хорошему» образу себя,
соответственно, и закономерно стремление человека к достижению или сохранению позитивной социальной идентичности [Tajfel, 1982]. Человек со всеми его личностными особенностями подводится под оценочную категорию, дающую имя социальной группе, и тем самым идентифицируется как оцениваемый член этой группы. Одновременно черты группы
приписываются и человеку, после чего человек рассматривается как ее прототипический
член. Если внутригрупповое сравнение дает негативный результат, человек строит свое поведение таким образом, чтобы достигнуть позитивной идентификации [Борневассер, 1993, с.
137].
В определении идентичности прототип – это абстрактное обобщающее представление
специфических стереотипных, нормативных характеристик, которые определяют групповую
принадлежность как внутри группы, так и вне группового контекста [Hagg, 1992].
Впервые детальное исследование стереотипа в его соотношении с прототипом в когнитивном аспекте проводит Дж. Лакофф. Согласно его определению, структура прототипа составляет те признаки концепта, которые в наибольшей степени характеризуют соответствующий объект как «подлинный», «настоящий» представитель данного класса, например
«настоящая» мать. А под стереотипом Дж. Лакофф понимает набор концептуальных признаков, который может быть неточной репрезентацией соответствующего объекта и в значительной степени отклоняться от прототипа [Lakoff, 1987, с. 84–86].
Таким образом, то, каким каждый индивид представляет себя как Я, личность, самость, то
есть то, как он себя идентифицирует, не является полностью субъективным. Идентичность
включает в себя качества, которые видят в нем его значимые другие, которыми он обладает в
их представлении и, соответственно, идентичность включает требования, которые он должен
предъявлять к себе, если он хочет иметь устойчивое взаимодействие со значимыми другими
[Goffman, 1971, с. 279].
Давая лингвистическую трактовку идентичности, С.Н. Плотникова отмечает важность
этого понятия для исследования дискурса, поскольку именно идентичность определяет дискурсивную экзистенцию человека – «его существование» в том или ином однотипном дискурсе, постоянное порождение такого дискурса, его воспроизведение во все новых и новых
ситуациях. Например, идентичность «Жена» – это действия, качества, состояния, продуцируемые телом женщины, и также дискурс, продуцируемый ее Я, личностью, самостью, определяющими ее спонтанное бытие самой собой. Согласно этой теории, когда человек принимает свою идентичность и соответствует ей, он с легкостью порождает требуемый ею дискурс, когда же он отторгает свою идентичность, борется с ней, то ему свойственна дискурсивная фрустрация, нежелание порождать данный тип дискурса [Плотникова, 2007, 2008а,
2008 б].
Как показывает анализ материала, в социуме разговор об идентичности является важным,
и особенно в политической сфере. Человек, который влияет на судьбу общества, должен
247
быть ему известен, поэтому к социально значимым людям общество, в частности, в лице
журналистов, обращается с дискурсивным запросом об их идентичности, о ее самооценке.
Особенно это относится к новым людям, появившимся на политической арене, например, к
вновь избранным президентам и их супругам.
Рассмотрим пример, в котором супруга вновь избранного президента США Барака Обамы
по запросу общества в лице журналистов описывает себя как референт «Я-Мишель Обама»,
концептуализирует себя, «притягивает» к себе определенные качества, создавая автореферентный дискурс о своей идентичности.
Э. Бенвенист говорит, что «именно в языке и благодаря языку человек конституируется
как субъект, ибо только язык придает реальность, свою реальность, которая есть свойство
быть». Он указывает, что в акте высказывания, присваивающем формальный аппарат языка,
который до акта его присвоения является лишь возможностью, устанавливается референция
и с реальным миром, и с другим лицом, и с самим собой («внутренняя референция»). И экзистенция как бытие, понимающее себя, и бытие-в-мире, и бытие-с-другими – все это производные акты высказывания, служащего парадигмальной основой при описании человеческого мира [Бенвенист, 1974, с. 293–294].
Референция также является одной из важнейших предпосылок для оценки высказывания
как истинного или ложного [Арутюнова, 1977, с. 179]. По отношению к рассматриваемому
нами понятию идентичности это означает, что человек отвергает свое описание другими, если он чувствует, что встающая за их высказываниями идентичность не соответствует ему.
Для политика является чрезвычайно важным, чтобы приписываемая им себе идентичность
не была отвергнута, и это прослеживается в анализируемом корпусе интервью с Мишель
Обамой.
В ходе одного из интервью журналист запрашивает информацию о важных для нее референтах, поскольку обществу важно знать, как она себя категоризует, какие роли для нее являются самыми значимыми. Общество интересует, прежде всего, насколько Мишель Обама
соответствует прототипической роли матери. Журналист запрашивает информацию о ее детях (What do your girls think about this? Your daughter, Malia, is nine. Sasha is six. Are they a bit
overwhelmed by this whole thing?). Он не спрашивает о том, сколько у нее детей, сам говорит,
сколько им лет и как их зовут, поскольку эти факты обществу уже известны – его интересует, заботится ли эта женщина о сохранении эмоционального спокойствия своих детей. Мишель Обама категоризует себя как мать, пытающуюся оградить своих детей от всех проблем
политической жизни (They’re not because this isn’t their life. You know, we’ve done the best that
we can to keep them on course). В своем ответе женщина концептуализирует себя через концепт «Care» и дискурсивно реализует именно этот смысл.
Сообщение Мишель Обамы о своих детях не является единоразовым, о них она упоминает
в каждом своем интервью, тем самым присваивая себе прототипическую идентичность матери в американской культуре, в терминах Дж. Лакоффа – «настоящей» матери (She said she
does what most moms do every day, spend their free time with their children. I like to go to my kids'
games. They've got soccer now, so I spend a lot of time doing their things and watching their movies and, you know, making sure that their friends have a good time, she said). С помощью данных
высказываний Мишель Обама делает сообщение о том, что она ничем не отличается от
обычной американской матери, обладает ее стереотипными, нормативными характеристиками, она принимает идентичность «хорошей» американской матери и полностью соответствует ей.
Согласно Э. Бенвенисту, вся наша жизнь заключена в сети знаков, с помощью которых мы
репрезентируем себя, притягивая их к себе [Бенвенист, 1974]. Однако, прежде чем быть репрезентированным знаками, человек – как референт, существующий в мире, – должен создать референтную ситуацию, сконцентрированную вокруг своего Я. Мишель Обама активно
создает такие ситуации. В одном из интервью, уже после избрания Барака Обамы президентом, фиксируется ситуация, созданная Мишель Обамой за первые сто дней ее пребывания в
Белом Доме (Since the Obamas moved into the White House 100 days ago, they have certainly
248
brought change to the presidential residence. There is now a puppy, Bo, the Portuguese water dog,
running around on the South Lawn, and a swing set for first daughters Malia and Sasha, installed
outside the Oval Office. Obama got her hands dirty planting a vegetable garden with local students,
and the executive mansion has been the site of a few sleepovers of giggling twins). Через обозначение таких референтов, как puppy, swing, vegetable garden и т.п., создается образ прототипической американской семьи, который общество, выступая в качестве наблюдателя, оценивает
в сравнении с собой.
В еще одном интервью запрашивается информация о деталях знакомства Мишель Обамы
и ее мужа – в наших терминах, делается запрос об ее идентичности жены (Let me ask you
about when you first met your husband. Before you were married the two of you worked at a law
firm together in Chicago. And I read when he first asked you out, you said, No, thank you, not wanting to mix business with pleasure. But then he invited you somewhere. And your view of him
changed dramatically. What was that? And what happened?). Хотя эти детали уже известны
журналисту (I read), а значит, известны и обществу, он дает дайджест фактов их встречи,
взятых из других интервью. В терминах Т. ван Дейка и В. Кинча [Dijk, Kintsch, 1978], журналист выводит из уже известных ему текстов наиболее значимую для него пропозицию, макропропозицию < He invited you somewhere >, тем самым он развивает свой запрос об идентичности жены, спрашивая Мишель Обаму, как развивались ее отношения с мужем. Ему
важно еще раз услышать ее рассказ, выяснить, подтвердит ли она то, что говорила другим
журналистам. В своем автореферентном дискурсе Мишель Обама вновь воспроизводит уже
известную всем цепочку событий (Well, we were friends from the start, because I was his
advisor. And my job was to welcome him to the firm. I took him out to lunch. And immediately I
liked him because he didn’t take himself too seriously but he was very bright, had a very interesting
background, just a good guy to talk to. You know, you could laugh easily with him. So I was, like,
this is a friend. But then he asked me out on a date. And I thought, well, my advisee. Hmm, I don’t
think that looks right). Повторение одного и того же автореферентного дискурса, одного и того же рассказа в разных интервью неоднократно верифицирует уже известную информацию
и идентифицирует Мишель Обаму как прототипическую американскую женщину – независимую и самостоятельную. Она искренне рассказывает о том моменте, когда в ней впервые
возникло чувство любви: когда она увидела его в окружении простых людей в церкви (And to
see him transform himself from the guy who was a summer associate in a law firm with a suit and
then to come into this church basement with folks who were like me, who grew like me, who were
challenged and struggling in ways that I never would, and to be able to take off that suit and tie and
become a whole ‘nother person and connect with people in the same way he had connected with
folks in that firm. And I knew then and there there’s something different about this guy).
В данном автореферентном дискурсе Мишель Обама выражает не только свою точку зрения, нарративная информация «пропускается» через нее, она, по С. Чэтмэну, становится
«фильтром», с помощью которого фиксируется прототипическая точка зрения всего сообщества [Chatman, 1990, с. 148] – в данном случае точка зрения американского общества на мужчину, достойного любви.
Автореферентный дискурс можно анализировать с точки зрения этносемиометрии как
способа измерения ценностных, аксиологических смыслов говорящего [Серебренникова,
2008, с. 51]. Согласно Н.Н. Казыдуб, прототипическая языковая личность является носителем
прототипического языкового сознания, которое находит свое выражение в способах исторически и культурологически мотивированной и маркированной языковой категоризации и
концептуализации – в аксиологемах, назначение которых заключается в «высвечивании» фокуса коммуникации путем профилирования актуального аксиологического смысла [Казыдуб,
2008].
В своем автореферентном дискурсе Мишель Обама выступает в роли наблюдателя за самой собой: она увидела своего будущего супруга с другой точки зрения (And I knew then and
there there’s something different about this guy) – с точки зрения того, что является ценным и
для всего общества, и для нее самой.
249
Из ее автореферентного дискурса постепенно «вырастает» и предъявляется обществу
структурная пара идентичностей «Достойная жена достойного мужа».
Общество возлагает на Мишель Обаму когнитивную обязанность «иметь» определенные
ценностные концепты, которые востребованы обществом, всем его коммуникативным пространством. Коммуникативным пространством тестируется закрепленность «нужных» концептов в сознании политика и его супруги, а также их когнитивная обязанность актуализировать заявленные концепты, вербализовать их (Do you worry at all this message of hope, which is
so uplifting and inspiring, but do you worry this message of hope could be setting unrealistically
high expectations? Unifying the country, healing the wound, making, you know, unlimited progress
in all sorts of areas. It sounds so great, but do you think people will expect too much?).
Отвечая журналисту, Мишель Обама, принимает ответственность, используя косвенный
автореферентный дискурс, она не описывает себя прямо, но говорит об обществе в целом,
приравнивает своего мужа и себя к остальным людям: через концепт «All» ее дискурс выражает концепт «I» (What Barack says is that people have to understand hope isn’t just blind optimism. It isn’t passive. It isn’t just sitting there waiting for things to get better. Hope is the vision
that you have to have. It’s the inspiration that moves people into action).
Выражение ответственности перед обществом уточняет создаваемую в автореферентном
дискурсе идентичность «Достойная жена», конкретизирует ее как идентичность «Достойная
жена американского президента».
Высказывания Мишель Обамы выражают ее чувство долга и ответственности перед мужем, она формирует его положительный образ (You know, I just don’t think you can make decisions on whose turn it is. I think, you know, for me as a mother, a professional, a citizen; I want a
person who we need now, who’s best for the country right now. And for me that person is Barack,
because we need a unifier, you know? We need a visionary. We need somebody who understands
policy and can help reestablish our place in the world. But we need somebody who can bring this
country together…You know, I just don’t feel that would be a responsible choice for me as a voter
to say, It’s somebody else’s turn, so let them do it. I think we’ve gotta vote for the person who can
get us to where we need to be in this country, where we can really start working on some of these
problems and, you know, I think that person is Barack). Мы видим, что она производит дискурсивное конструирование качеств своего мужа, их дискурсивное порождение. При этом она
дает позитивную оценку личности мужа, активно стремится к выражению положительных
смыслов о нем и о себе.
Она также говорит об ответственности общества, аппеллируя к ценностному для американской культуры концепту «Work» с помощью таких выражений, как work, roll up your
sleeves, make some sacrifices, push yourself for change (The next step is the work. It’s the challenge of then now saying, Are you ready to roll up your sleeves and set aside your fear and your
cynicism and make some sacrifices to move this thing forward? Are you willing to, you know, push
yourself for change? So if it were just blind optimism I’d say you’re right. But there are a lot of
plans and strategies and policies that are gonna have to be in place. And people are gonna have to
stay engaged. I mean, what Barack always says, it’s not about voting in the upcoming primary and
getting Barack to the Oval Office. It’s ensuring that people stay engaged). Можно сказать, что
выражая социально значимый смысл слова work и наполняя его своим ценностным отношением, Мишель Обама выступает в роли этносемиометра – человека, не просто дискурсивно
реализующего личностное знание, но оценивающего адекватность состояния вещей в мире.
Однако и общество выступает в роли судьи, постоянно оценивающего политика и его
супругу (Have you had to really kind of rein yourself in on the campaign trail? Because, as you
know, everything you say can and will be used against you in the court of public opinion). Журналист открыто говорит о том, что суд общественного мнения весьма суров. В своем ответе
Мишель Обама сообщает, что она старается быть самой собой, и то, что люди видят, есть ее
истинная личность (You know what I vowed is that I want to be as «me» as I can be so that people, you know, if they vote for Barack, they know exactly who their First Lady will be, all the good
and bad. So pretty much what people see is what they get). В своем автореферентном дискурсе
250
Мишель Обама описывает саму себя, «притягивает к себе» знаки, необходимые ей для положительной самооценки. В ее дискурсе мы наблюдаем преобладание местоимений (I, you,
they), которые обладают понятием указательности лица как референта, выделяемого человеком в качестве предмета мысли и речи [Селиверстова, 1988, с. 4].
Референт, указываемый местоимением первого лица, является наиболее определенным в
автореферентном дискурсе. Именно он и оказывается в центре всей референтной ситуации.
Применяя теорию Е.Ф. Серебренниковой, можно сказать, что в автореферентном дискурсе
происходит раздвоение Я как субъекта рефлексии и объекта этой рефлексии, происходящее
на уровне референциальной концептуализации, оно перехватывается в процессе речемыслительной деятельности посредством соответствующих языковых знаков – личных местоимений [Серебренникова, 1997, с. 62]. Именно это и наблюдается в вышеприведенном примере
(I want to be as «me»). Вместе с тем, в интервью автореферентный дискурс Мишель Обамы
порождается в ответ на запрос журналиста, который говорит о том, что ей приходится соответствовать ожиданиям других людей (But certainly you’ve had to bite your tongue. Well, yeah
because, you know, we have a habit of just characterizing people. You know, it’s just sort of easy to
define Michelle Obama as the feisty, sarcastic. Then you become that caricature. So I just try to
give people a broader variety of who I am-, so that, you know, my joke doesn’t interfere with the
broader point. I think when I’m sitting in front of people, I’m standing in front of an audience, I
think people understand clearly who I am. I don’t think people have to figure out what I’m about.
It’s pretty obvious. But when somebody else interprets that interaction on a piece of paper out of
context then, you know, the point is lost). Данный автореферентный дискурс создается специально для широкого коммуникативного пространства, для оказания определенного воздействия на социального адресата. Общество определяет идентичность супруги политика по знакам, смыслам, действиям, которые она производит, как бы «измеряя» ее, при этом она сама
конструирует свой образ, используя местоимение I (who I am-, I’m sitting, I’m standing), а
также свое имя (it’s just sort of easy to define Michelle Obama).
В своем автореферентном дискурсе Мишель Обама говорит о себе как об уникальном человеке. В терминах Ю. Н. Караулова, выступая в роли языковой личности, она имеет коммуникативно-деятельностную потребность воздействовать на социального адресата [Караулов,
1987]. В политической сфере это играет важную роль, так как общество в каждой стране выбирает того человека, который представляет собой индивидуальность, уникальность. Таким
образом, запрос и сообщение об идентичности, в частности об идентичности супруги политика, выступает как специфическая форма познания личности обществом; оно представляет
собой глубинный когнитивный процесс, в котором запрос об идентичности Я ведет к продуцированию автореферентного дискурса. В американской культуре социальный адресат тестирует наличие у супруги президента, First Lady, прототипической для данной культуры
дискурсивной идентичности жены и матери, что предполагает определенный набор сообщений, соответствующих данным номинациям.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Арутюнова, Н. Д. Номинация, референция, значение [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Языковая номинация (Общие вопросы). – М. : Наука, 1977. – С. 188–206.
Бенвенист, Э. Общая лингвистика [Текст] / Э. Бенвенист. – М. : Прогресс, 1974.
Борневассер, М. Социальная структура, идентификация и социальный контакт [Текст] / М. Борневассер //
Иностранная психология. – 1993. – Т. 1. – №1. – С. 68–72.
Казыдуб, Н.Н. Дискурсивное пространство как аксиологическая система [Текст] / Н. Н. Казыдуб // Этносемиометрия ценностных смыслов: кол. мон. – Иркутск : ИГЛУ, 2008.
Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю. Н. Караулов. – М. : Наука, 1987.
Плотникова, С. Н. Президент и первая леди: Политик как удвоенная дискурсивная личность [Текст] / С. Н.
Плотникова // Политический дискурс в России – 9 : материалы постоянно действующего семинара. – М. :
МАКС Пресс, 2007. – С. 44–53.
Плотникова, С. Н. Языковое, дискурсивное и коммуникативное пространство [Текст] / С. Н. Плотникова //
Вестник ИГЛУ. Сер. Филология. – 2008а. – №4. – С. 131–136.
251
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
Плотникова, С. Н. Борьба против идентичности: Ненависть в свете теории множественности миров [Текст]
/ С. Н. Плотникова // Этносемиометрия ценностных смыслов: кол. монография. – Иркутск : ИГЛУ, 2008. –
С. 97–115.
Селиверстова, О. Н. Местоимения в языке и речи [Текст] / О. Н. Селиверстова. – М. : Наука, 1988.
Серебренникова, Е. Ф. Способы представления лица личными местоимениями во французском языке
[Текст] / Е. Ф. Серебренникова. – Иркутск : Изд-во Иркут. ун-та, 1997.
Серебренникова, Е. Ф. Семиометрия как способ аксиологического анализа [Текст] / Е. В. Серебренникова //
Этносемиометрия ценностных смыслов: кол. монография. – Иркутск : ИГЛУ, 2008. – С. 49–62.
Chatman, S. Coming to terms: The Rhetoric of Narrative in Fiction and Film [Text] / S. Chatman. – Ithaca : Cornell
University Press, 1990.
Dijk, T. A. van. Cognitive Psychology and Discourse: Recalling and Summarizing Stories [Text] / T. A. van Dijk,
W. Kintsch // Current Trends in Textlinguistics / ed. By W. U. Dressler. – Berlin : Walter de Gruyter, 1978. – P.
61–80.
Erikson, H. E. Identity: Youth and Crisis [Text] / H. Erikson. – New York : Norton, 1968.
Goffman, E. Relation in public [Text] / E. Goffman. – New York : Harper & Row, 1971.
Lakoff, G. Women, Fire, and Dangerous Things [Text] / G. Lakoff. – Chicago & London : University of Chicago
Press, 1987.
Sherif, M. Experiments in intergroup conflicts [Text] / M. Sherif. – Scientific American, 1956.
Tajfel, H. Social identity and intergroup relations [Text] / H. Tajfel. – Cambridge : Cambridge University Press,
1982.
Hagg, M. The social psychology of group cohesiveness: from attraction to social identity. – N.Y., 1982. – P. 316.
УДК 81'42:811.111+811.161.1
ББК 81.001.2
М. А. Тульнова
КОНЦЕПТ «ПРОГРЕСС» В ГЛОБАЛИСТСКОМ ДИСКУРСЕ
В статье анализируется базовый концепт институционального дискурса сторонников
глобализации «прогресс», способы его репрезентации в русскоязычном и англоязычном дискурсах и его наиболее актуализируемые признаки. Определено, что концепт «прогресс» является системообразующим, что проявляется в его генеративной функции; установлена его
связь с другими ведущими концептами глобалистского дискурса.
Ключевые слова: лингвокультурология; лингвоконцептология; дискурс; концепт; глобализация; ценности; прогресс
M.А. Tulnova
THE CONCEPT OF «PROGRESS» IN THE GLOBALIST DISCOURSE
The focuses on the analysis of ‘progress’ as the key concept of Russian and English globalist institutional discourse. Discourse realizations and the most topical components of the concept are
described; the systemic nature of this concept contributes to generating the other globalist discourse leading concepts the connection with which is identified.
Key words: language and culture studies; linguoconceptology; discourse; concept; globalization; values; progress
В дискурсе глобализации выделяется коммуникация сторонников глобализации – «глобалистский дискурс» и коммуникация, основанная на критическом отношении к процессам
глобализации, – так называемый «антиглобалистский дискурс». Ценности любого вида дискурса проявляются в его центральных концептах, то есть в тех, которые являются наиболее
значимыми, обладают наибольшим генеративным потенциалом и позволяют «установить
ценностную картину мира применительно к определенному этносу или социуму» [Карасик,
2002, с. 305]. Целью данной статьи является выявление базовых концептов глобалистского
институционального дискурса, для чего были проанализированы тексты его основных ори252
ентационных жанров: деклараций, отчетов, резолюций, докладов участников саммитов и
конференций, созванных представителями организаций, проводящих политику глобализации: МВФ, ООН, ВТО, статей в СМИ на английском и русском языках, написанных в поддержку глобалистской политики.
Изучение материалов и словарных статей позволило определить, что ключевым для глобалистского дискурса является концепт «прогресс».
Этимологический анализ свидетельствует о том, что лексема английского языка progress
появилась в английском языке в 1400–1450 гг. и восходит к латинскому progressus, производному от progredi – «идти вперед» [Webster]. Лексема progress входит в синонимический
ряд advance, advancement, progression, increase, betterment, proceed, develop, improve, grow,
movement, amelioration, furtherance, promotion, headway, breakthrough, continue, go forward,
move on, gain ground, travel и является наиболее семантически емкой единицей, включающей
различные виды движения, содержащиеся в семантике остальных синонимических единиц.
Анализ лексикографических источников позволил выявить следующие основные признаки
понятийной составляющей концепта progress: 1. a forward or onward movement 2. to an objective or to a goal 3. improvement 4. development to a superior to the previous level 5. increasing differentiation and perfection 6. development of an individual or society 7. in a direction considered
more beneficial 8. developmental activity in science, technology 9. creation of commercial opportunities 10. promotion of the material well-being 11. through the goods, techniques, or facilities created.
Анализ русскоязычных лексикографических источников показывает совпадение основных
признаков концепта «прогресс» в русском и английском языках. Различие наблюдается в выделении в русском концепте признака нравственного развития [Толковый словарь Даля] и
отсутствие отдельного признака создания коммерческих возможностей и материального благосостояния. Различия обусловлены процессом зарождения и развития идеи прогресса, отражающей философию просветителей и стремительно поднимающейся буржуазии и связанные
с этим оптимизм и веру в разум и уверенность в ускорении социального развития [БСЭ].
Русским языком слово «прогресс» заимствовано только в XIX в. из немецкого языка [Шанский, 2004]. В XX веке русскоязычный концепт развивался в контексте доминирования марксистско-ленинской философии, согласно которой прогресс непосредственно связан с духовно-нравственным развитием общества.
В институциональном дискурсе сторонников глобализации концепт «прогресс» наиболее
часто вербализуется лексемами development, strengthening, growth, enhancing, reform, expansion, increase, развитие, рост, увеличение, повышение, для которых общими компонентами
являются признаки процессуальности действия и изменения. Грамматически концепт «прогресс» вербализуется с помощью степеней сравнения прилагательных better, higher, more,
более: Better global market regulations are needed (J8); более эффективная помощь (МВФ).
Анализ материала показал, что в институциональном глобалистском дискурсе наиболее
актуализируемыми являются следующие признаки:
1. Особенно ярко выраженным является признак роста, увеличения какого-либо качества, репрезентируемый лексемами strengthening, growth, enhancing, expansion, increase, рост,
увеличение, повышение: …increasing financial support to countries ensuring the realization of the
Millennium Development Goals (J8); Неуклонное повышение темпов экономического роста в
развивающихся странах (ООН).
2. Признак «движение вперед», актуализируемый лексемами advance, продвигать и метафорой движения, пути, основанной на этимологической семантике лексемы progress: Although there is a long way to go… (Global Progress);…every country’s path will be different (IMF);
Шаги в этом направлении коренным образом повлияли на общее направление развития мировой экономики (ООН).
3. Признак «улучшение», вербализуемый словами improving, making better, positive: …to
improve the quality, predictability and effectiveness of development policies with the aim of maximizing their impact (G8). Признаки роста и улучшения могут быть выражены антонимическим
253
способом, то есть лексемами, имеющими значение ухудшения, уменьшения или полного
уничтожения, и в качестве объекта лексем, имеющих отрицательную семантику: ликвидация
нищеты и голода (ООН), reducing the gender disparity (Global progress).
4. Признак равновесия, выраженный частотными словосочетаниями sustainable development, sustainable growth – устойчивое развитие, устойчивый рост, где лексема sustainable
этимологически восходит к латинскому sub – «up from below» + tenere – «to hold»
[Dictionary.com]: Вместе с тем среди основных факторов, определявших высокие темпы
экономического роста в этих странах, были также устойчивый потребительский спрос в
Соединенных Штатах и увеличение притока финансовых ресурсов, которые обеспечили исключительно высокую устойчивость денежно-кредитных систем и стабильные обменные
курсы валют (ООН). Признак баланса, равновесия усиливается частотным использованием
лексем balance – баланс, stability – стабильность: Well-balanced contingency measures… are
key to the effectiveness and the stability of trade agreements (WTO); баланс движения иностранного капитала (ООН).
5. Признак непрерывности, реализуемый атрибутивной сочетаемостью с репрезентантами концепта «прогресс»: Неуклонное повышение темпов экономического роста в развивающихся странах (ООН); The past year has witnessed continuing progress in turning initial pledges
into projects and activities (G8/2006).
6. Важным является признак активности как фактора прогресса, выраженный частотным
употреблением лексических единиц action – действие, activity – активность, деятельность,
действия, energy, effort: Стимулирование действий в поддержку более широких целей развития ООН (Глобальный договор).
7. Признак новизны реализуется через лексемы new, innovative, новаторский: Economic
globalization is a historical process, the result of human innovation and technological progress;
new and better ways of doing things (IMF); новаторские меры; шаги по реализации новой модели дохода (МВФ).
8. С признаком новизны связан признак создания, формирования ч.-л.: creating a single
high-quality global standard (G20); Своим присоединением к Глобальному договору компания
способствует формированию процветающих и преуспевающих обществ (The Global Compact). Данный признак отражен в метафоре строительства как необходимого элемента достижения прогресса: We insist that G8 leaders build upon the policies of the Kyoto Protokol (J8);
the increases in tariffs up to their maximum ceiling (WTO); МВФ ставит целью построение более прочной мировой экономики; Глобальная архитектура (МВФ).
Являясь системным для глобалистского дискурса, концепт «прогресс» обладает генеративной функцией [Карасик, 2007, с. 71], проявляющейся в актуализации признаков, которые
начинают функционировать как самостоятельные концепты. Например, концепт «change» –
«перемены» является одним из важнейших в дискурсе глобализации в целом, что выражается
в частотности использования лексем семантического поля change: reform and structural
change are crucial for sustained growth (IMF); задачи по проведению реформы (МВФ).
Одним из компонентов концепта «progress» является наличие цели движения. В глобалистском дискурсе цели, вербализованные с помощью лексем goal, objective, target, need,
challenge, topic, цель, задача, намерение, приоритет, обусловлены тематически и связаны с
обсуждением глобальных проблем. Вместе с тем, наиболее частотно на цель деятельности
указывают лексемы partnership, cooperation, сотрудничество, партнерство, объединенные
признаком коллективных действий: Our purpose is to foster a genuine partnership, in the context
of a strengthened multilateralism (G8); для повышения эффективности сотрудничества с целью достижения задач Партнерства (Г8). Кроме того, цели реализуются через вербализацию объекта, на который направлены действия, обеспечивающие прогресс. Так, в институциональном глобалистском дискурсе в качестве объекта наиболее часто называются единицы
сферы экономики: market economy, finance, investment, trade, diversity of goods, что свидетельствует о том, что прогресс связывают прежде всего с ростом экономических показателей: to
strengthen domestic financial sectors (IMF); Главная особенность глобализации заключается в
254
повышении роли глобальных рыночных сил (ООН). Вторым по распространенности объектом
является признак «благосостояние», вербализованный лексемами welfare, prosperity, living
standards, poverty reduction, благосостояние, процветание, уровень жизни: decisions that are
needed for durable progress in reducing world poverty (IMF); Своим присоединением к Глобальному договору компания способствует формированию процветающих и преуспевающих обществ (Глобальный договор). Частотным объектом совершенствования на пути прогресса
являются глобализация и мир в целом: The IMF and the Catholic Church are global institutions,
and they should work together to build a better globalization (IMF). Попутно заметим, что, в отличие от русскоязычного индивидуально-личностного дискурса, в котором прогресс часто
ассоциируется с научно-техническими достижениями, в институциональном дискурсе этот
признак не является ярко выраженным.
Вместе с тем, анализ показывает, что, независимо от темы обсуждения, в качестве объекта
наиболее часто выступают лексемы cooperation, partnership, coordination, партнерство, сотрудничество, имеющие общий признак коллективности, объединения, актуализирующийся
также другими лексическими единицами, содержащими признак совместных действий – dialogue, common, share, together, mutual, joint, collective, integration, collaboration, reciprocal,
agreement, multilateralism, согласованный, всеобщий, интеграция, сети, стороны, круги,
группа; лексемами, содержащими морфемы inter-, взаимо-, меж(ду)-: interaction, interdependence, взаимодействие, международный; и грамматическим способом с помощью предлога with, совместно с; местоимениями our, all; числительным one: This dialogue adds value
in the search for shared solutions and complements formal negotiations in multilateral institutions
(G8); Достижение целей в области развития требует укрепления глобального партнерства
(ООН).
Признак «объединение» реализуется также в способах актуализации субъекта прогрессивного движения, в глобалистском дискурсе наиболее часто вербализованного местоимениями
we – мы, представляющего глав государств, политические и экономические организации,
проводящие политику глобализации: We, the Leaders of Italy, Brazil, Canada, the People’s Republic of China, France, Germany, India, Japan, Mexico, Russia, South Africa, the United Kingdom, the United States of America and the President of the European Commission, together with
the Leaders of Egypt and Sweden, as President of the European Council, commit to work together
on global challenges and to improve international governance (G8). Таким образом, в глобалистском дискурсе прогресс мыслится как движение к единству и целостности через процесс совместных действий и объединения: There is an urgent need to develop a political concept for one
world (IMF). Примечательно, что о необходимости объединения на пути прогресса писал еще
Д.И. Менделеев: «Союзы современные, всегда сопряженные с уступками сознательным отказом от излишней гордыни, составляют незаменимый проводник прогресса» [Менделеев,
1995, c. 372].
В глобалистском дискурсе концепт «progress» тесно связан с концептом «competition»,
вербализуемым лексическими единицами семантического поля «соревнование», в русском
дискурсе лексемой конкуренция, и соответствующими метафорами: The growth in global
markets has helped to promote efficiency through competition and the division of labour; to create
a level playing field for the global economy (IMF); либерализация рынка высвободит созидательную силу свободной конкуренции (ООН). Индикатором значимости концепта «состязание» в англоязычном глобалистском дискурсе является лексема challenge – вызов, первоначально – «призыв к борьбе» [Dictionary.com], указывающая на цели движения к прогрессу: A
perennial challenge facing all of the world countries, regardless of their level of economic development, is achieving financial stability, economic growth, and higher living standards (IMF). Проявлением концепта «competition» является значимая для глобалистского дискурса в целом
дихотомия winner – loser: …inevitable technological progress. And, the number of people who
«lose» under globalization is likely to be outweighed by the number of people who «win» (IMF).
В качестве объекта репрезентантов концепта «прогресс» в глобалистском дискурсе распространены также лексемы effectiveness, efficiency – эффективность, openness, transparency
255
– открытость, прозрачность: We will also make regulatory regimes more effective, while ensuring that regulation is efficient (G20); МВФ будет и далее заниматься вопросами реформы
управления, включая формирование открытого и прозрачного порядка отбора руководства
(МВФ). Данные признаки свидетельствуют о восприятии прогресса как управляемого процесса в глобалистском дискурсе, что, соответственно, обусловливает необходимость организационного, «менеджерского», подхода к прогрессу как выстраивание стратегий через организацию соревнования, планирование и оценивание результатов движения по критерию эффективности.
Прогресс как ценность в глобалистском дискурсе выступает в качестве нормы оценивания
деятельности общества. Соответственно, недостаток или отсутствие качеств соревновательности, стабильности, активности и новизны как факторов прогресса в глобалистском дискурсе оценивается отрицательно: Protectionism generates inefficiency by reducing competition
(IMF); Нестабильность и проциклический характер притока частных капиталов в развивающиеся страны — вот некоторые из причин, в силу которых, по имеющимся данным, такое движение капиталов в течение трех последних десятилетий в целом не приводило к увеличению объемов инвестиций или улучшению долгосрочных показателей экономического
роста (ООН). Нормативно-оценочная роль концепта «прогресс» лежит в основе стратификации национальных государств, которая реализуется в оппозиции developed countries –
developing countries – least developed countries, развитые страны – развивающиеся страны –
наименее развитые страны. Согласно глобалистскому дискурсу, роль лидеров в движении
по пути прогресса берут на себя глобалистские структуры и развитые страны: The IMF has
led a conceptual sea-change in economic governance (IMF); We will support developing countries
in withstanding the impact of the crisis and restoring conditions for their future progress (G8);
Развитые страны пытались как-то смягчить последствия сокращения спроса (ООН). При
этом предполагается, что развивающиеся страны, которые занимают более пассивную позицию, получают от глобализации как цели прогресса наибольшую пользу: Among the biggest
gainers have been developing nations; Indeed, globalization has helped to deliver extraordinary
progress for people living in developing nations (IMF). Лидирующая роль развитых стран и глобалистских организаций проявляется также в модальности, выражающей решительность
субъектов глобализации, их преданность поставленным целям: We are committed to working
together; We are resolved to continue reforming; We will promote higher growth potential (G8); we
must lay the foundation for reform (G20); Мы подтверждаем наши обязательства по Глобальному партнерству (Г8).
Образная составляющая концепта «прогресс» проявляется в его метафорике. Наряду с метафорами пути и строительства в глобалистском дискурсе актуальной является метафора
войны, также отражающая определенную модальность дискурса глобалистских структур:
combat money laundering; the fight against world poverty (IMF), завоевания этих стран в области борьбы с нищетой; взрыв активности (ООН).
Таким образом, в основе институционального глобалистского дискурса лежит концепт
«прогресс», воспринимаемый как непрерывное линейное движение вперед и вверх, требующее активной, изменяющей деятельности субъекта, в качестве которого выступают глобалистские структуры. Прогресс в глобалистском дискурсе актуализируется в русле традиционной западной культуры, воспринимающей развитие общества как процесс, направленный из
прошлого в будущее, с более низкого уровня на более высокий. Результатом прогресса мыслится прежде всего экономическое благосостояние человечества. Концепт «прогресс» является системообразующим для глобалистского дискурса, определяющим актуализацию концептов, порожденных его признаками. Прогресс непосредственно связан с концептом «объединение», что демонстрирует в качестве конечной цели глобализации достижение единого,
неделимого мира. Русскоязычный институциональный глобалистский дискурс не имеет ярко
выраженной национальной специфики, что, вероятно, связано с переводным характером
проанализированных документов, первоначально созданныых на английском языке.
256
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
БСЭ – Большая советская энциклопедия» [Текст] / гл. ред. А.М. Прохоров .– 3-е изд. М. : Сов. энциклопедия, 1975. – Т. 21.
Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В.И. Карасик. – Волгоград : Парадигма, 2002.
Карасик, В.И. Языковые ключи [Текст] / В.И. Карасик. – Волгоград : Парадигма, 2007.
Менделеев, Д.И. Заветные мысли [Текст] / Д.И. Менделеев. – М. : Мысль, 1995. – С. 372.
Толковый словарь Даля. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля [Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://slovari.yandex.ru/search.xml?text=enc_abc&enc_abc=*&how=enc_abc_rev&encpage=dal , свободный. –
Загл. с экрана.
Шанский, Н. М. Школьный этимологический словарь русского языка. Происхождение слов [Текст] / Н. М.
Шанский, Т. А. Боброва. – 7-е изд., стереотип. – М. : Дрофа, 2004.
Dictionary.com. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://dictionary.reference.com/, свободный. – Загл.
с экрана.
Webster. – Webster’s Encyclopedic Unabridged Dictionary of the English Language [Теxt] / Gramercy Books. –
Random House Value Publishing. 1996.
Список источников примеров
1.
Глобальный договор. Документы по Глобальному договору на русском языке [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.unglobalcompact.org/Languages/russian/index.html, свободный. – Загл. с экрана.
2. МВФ. – Международный валютный фонд. Департамент внешних связей. Пресс-релиз [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.imf.org/external/russian/np/sec/pr/2009/pr09441r.pdf, свободный. – Загл.
с экрана.
3. ООН. Роль глобализации в достижении согласованных на международном уровне целей в области развития, в том числе сформулированные в Декларации тысячелетия. Доклад Генерального секретаря [Элекhttp://daccess-ddsтронный
ресурс].
–
Режим
доступа
:
ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N08/491/00/PDF/N0849100.pdf?OpenElement, свободный. – Загл. с экрана.
4. G8.
Promoting
the
Global
Agenda
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа
:
http://www.g8italia2009.it/static/G8_Allegato/G8_G5_Joint_Declaration.pdf, свободный. – Загл. с экрана.
5. G8/2006. Report on G8 Global Partnership [Электронный ресурс]. – Режим доступа :
http://en.g8russia.ru/docs/22.html , свободный. – Загл. с экрана.
6. G20. Declaration of the Summit on Financial Markets and the World Economy [Электронный ресурс]. – Режим
доступа : http://www.iasplus.com/crunch/0811g20declaration.pdf , свободный. – Загл. с экрана.
7. Global Compact. United Nations Global Compact. Документы по «Глобальному договору» на русском языке
[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.unglobalcompact.org/Languages/russian/index.html ,
свободный. – Загл. с экрана.
8. Global Progress. Are we on track to meet the MDGs by 2015? [Электронный ресурс]. – Режим доступа :
http://www.undp.org/mdg/basics_ontrack.shtml, свободный. – Загл. с экрана.
9. IMF. Working for a Better Globalization. Remarks by Horst Köhler, Managing Director, International Monetary
Fund [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.imf.org/external/np/speeches/2002/012802.HTM,
свободный. – Загл. с экрана.
10. J8. Junior 8 Summit 2009 – Rome Declaration [Электронный ресурс]. – Режим доступа :
http://www.unicef.org/media/media_50194.html, свободный. – Загл. с экрана.
11. WTO: 2009 Press Releases. PRESS/565 22 July 2009. World Trade Report. Keeping trade open in times of crisis
[Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.wto.org/english/news_e/pres09_e/pr565_e.htm , свободный. – Загл. с экрана.
257
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Елена Юрьевна Балашова – канд. филол. наук, доцент кафедры английского и испанского
языков, Саратовская государственная академия права; e-mail: [email protected]
Станислав Борисович Белецкий– аспирант Института филологии и языковой коммуникации Сибирского федерального университета (Красноярск); e-mail: [email protected]
Роман Николаевич Бутов – старший преподаватель русского языка и культуры речи Воронежского государственного технического университета, Инженерно-экономический факультет, кафедра «Управление персоналом»; e-mail: [email protected], [email protected]
Анатолий Петрович Василенко – канд. филол. наук, доцент кафедры французского языка
Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского; e-mail: [email protected]
Наталья Вячеславовна Ваталева – ассистент кафедры иностранных языков второй специальности ОмГПУ; e-mail: [email protected]; [email protected]
Ольга Михайловна Вербицкая– канд. филол. наук, доцент кафедры иностранных языков и
лингводидактики Восточно-Сибирской государственной академии образования; e-mail:
[email protected]
Наталья Викторовна Ворожцова – аспирант кафедры перевода, переводоведения и межкультурной коммуникации ИГЛУ; [email protected]
Наталья Николаевна Евтугова – преподаватель, Омский государственный педагогический
университет, факультет иностранных языков; e-mail: [email protected]
Александра Владимировна Еременко – преподаватель английского языка кафедры иностранных языков Дальневосточного национального университета; e-mail: [email protected]
Ольга Владимировна Ерёмина– аспирант кафедры теоретической лингвистики ИГЛУ, преподаватель английского языка кафедры иностранных языков ЮИ ИГУ
Тамара Георгиевна Игнатьева– доктор филол. наук, профессор кафедры французского языка
Красноярского
педагогического
университета
им.
В.П.Астафьева;
e-mail:
[email protected]
Татьяна Владимировна Иоффе – доцент кафедры иностранных языков второй специальности ОмГПУ; e-mail: [email protected]
Наталья Владимировна Клепиковская – аспирант кафедры германской филологии Северодвинского филиала Поморского государственного университета им. М.В. Ломоносова; email: [email protected]
Татьяна Леонидовна Копусь – канд. филол. наук, доцент, Уссурийский государственный
педагогический институт; e-mail: [email protected]
Лариса Владимировна Кульгавова– канд. филол. наук, доцент кафедры теоретической лингвистики ИГЛУ; e-mail: [email protected]
Екатерина Юрьевна Мальнева – аспирант кафедры английской филологии ДВГГУ; e-mail:
[email protected]
Инна Александровна Матросова – старший преподаватель кафедры английской филологии,
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова; e-mail: [email protected]
258
Наталия Викторовна Морженкова – канд. филол. наук, доцент кафедры западноевропейских языков и переводоведения Московского городского педагогического университета; email: [email protected]
Елена Васильевна Орлова – аспирант ИГЛУ; e-mail: [email protected]
Ирина Владимировна Палашевская – канд. филол. наук, доцент кафедры английского языка
Волгоградского государственного университета; e-mail: [email protected]
Светлана Сергеевна Пашковская– канд. пед. наук, доцент кафедры русского языка как иностранного ПГПУ им. В.Г. Белинского; e-mail: [email protected]
Наталья Васильевна
[email protected]
Петрова–
доктор
филол.
наук,
профессор
ИГЛУ;
e-mail:
Петрович Майя Александровна – аспирант кафедры общего языкознания Пермского государственного педагогического университета
Поскачина Елена Николаевна – аспирант кафедры немецкой филологии ИГЛУ; e-mail: [email protected]
Юлия Николаевна Ревина – аспирант кафедры иностранных языков Омского государственного технического университета; e-mail: [email protected]
Дмитрий Александрович Самарин – аспирант ИГЛУ
Варвара Юрьевна Самодурова– аспирант кафедры английской филологии ИГЛУ; e-mail:
[email protected]
Ксения Александровна Слуцкая– аспирант, старший преподаватель кафедры английского
языка и методики его преподавания Нижневартовского государственного гуманитарного
университета
Елена Владимировна Солодкова – аспирант кафедры английской филологии ИГЛУ; e-mail:
[email protected]
Айланмаа Мылдыргыновна Соян – аспирант Тывинского государственного университета
(ТывГУ); e-mail: [email protected]
Ольга Николаевна Сычева – канд. филол. наук, доцент кафедры английской филологии и
перевода, Амурский государственный университет; e-mail: [email protected], [email protected]
Татьяна Бороевна Тагарова – канд. филол. наук, доцент кафедры бурятской филологии Иркутского государственного университета; e-mail: [email protected]
Маргарита Афанасьевна Тульнова– канд. филол. наук, доцент кафедры английской филологии Волгоградского государственного педагогического университета; e-mail [email protected] .
Татьяна Викторовна Тюрнева– аспирант ИГЛУ; e-mail: [email protected]
Татьяна Сергеевна Хребтова – аспирант Алтайского государственного университета; email: [email protected]
Юлия Яковлевна Ширяева – преподаватель кафедры германской филологии Северодвинского филиала Поморского государственного университета им. М.В. Ломоносова; e-mail:
[email protected]
259
AUTHORS
Elena Yuryevna Balashova – Candidate of Philology, associate professor, Saratov State Academy
of Law; e-mail: [email protected]
Stanislav Borisovich Beletsiy – post-graduate student, Institute of Philology and Verbal Communication, Siberian Federal University (Krasnoyarsk); e-mail: [email protected]
Roman Nikolaevich Butov – senior teacher, Voronezh State Technical University; e-mail: [email protected], [email protected]
Alexandra Vladimirovna Eremenko – teacher of English Language, Far Eastern National University; e-mail: [email protected]
Eryomina Olga Vladimirovna – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University
Evtugova Natalya Nikolaevna
mail:[email protected]
–
post-graduate
student,
Omsk
State
University;
e-
Tamara Georgievna Ignatieva – Doctor of Philology, professor of French Chair, Krasnoyarsk
Pedagogical University
Tatyana Vladimirovna Ioffe – associate professor, Omsk State Pedagogical University; e-mail:
[email protected]
Tatiana Sergeevna Khrebtova – post-graduate student, Altay State University; e-mail: [email protected]
Natalya Vladimirovna Klepikovskaya – lecturer of Foreign Language Chair, St. Petersburg State
Naval Technical University
Tatyana Leonidovna Kopus – Candidate of Philology, associate professor, Ussuriisk State Teachers’ Training Institute; e-mail: [email protected]
Larisa Vladimirovna Kulgavova – Candidate of Philology, associate professor, Irkutsk State Linguistic University; e-mail: [email protected]
Ekaterina Yurievna Malneva – Post-Graduate Student of English Philology Chair, the Far Eastern
Humanities University, Khabarovsk; e-mail: [email protected]
Inna Alexandrovna Matrosova – senior lecturer of English Philology Department of Khakas State
University; e-mail: [email protected]
Natalya Victorovna Morzhenkova – Candidate of Philology, associate professor, Moscow City
Pedagogical University; e-mail: [email protected]
Elena Vasilievna Orlova – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University; e-mail:
[email protected]
Irina Vladimirovna Palashevskaya – candidate of Philology, associate professor, Volgograd State
University, e-mail: [email protected]
Svetlana Sergeevna Pashkovskaya – doctoral fellow, Pushkin University of Russian Language, a
candidate of science in pedagogy
Natalya Vasilievna Petrova – Doctor of Philology, professor, Irkutsk State Linguistic University,
English language department; e-mail: [email protected]
260
Maya Alexandrovna Petrovich – post-graduate student, Perm State Pedagogical University; e-mail:
[email protected]
Elena Nikolaevna Poskachina – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University
Julia Nicolaevna Revina – post-graduate student, Omsk State Technical University
Dmitrii Alexandrovich Samarin – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University
Varvara Yurievna Samodurova – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University; email: [email protected]
Yulia Yakovlevna Shirjaeva – instructor, Pomor State University after M.V. Lomonosov, Severodvinsk Branch
Kseniya Alexandrovna Sloutskaya – post-graduate student, Nizhnevartovsk State Humanities University; e-mail: [email protected]
Elena Vladimirovna Solodkova– post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University; e-mail:
[email protected]
Aylanmaa Myldyrganovna Soyan – post-graduate student, Tyva State University; e-mail: [email protected]
Olga Nikolaevna Sychyova – Candidate of Philology, associate professor, Amur State University;
e-mail: [email protected], [email protected]
Margarita Afanasyevna Tulnova – Candidate of Philology, associate professor, Volgograd State
Pedagogical University; e-mail: [email protected]
Tatiana Boroevna Tagarova – Candidate of Philology, associate professor, Irkutsk State University; e-mail: [email protected]
Tatiana Viktorovna Tyurneva – post-graduate student, Irkutsk State Linguistic University; e-mail:
[email protected]
Anatoly Petrovich Vasilenko – Candidate of Philology, associate professor, Bryansk State University; e-mail: [email protected]
Natalia Vyacheslavovna Vataleva– assistant professor, Omsk State Pedagogical University; e-mail:
[email protected], [email protected]
Verbitskaya Olga Mikhailovna – Candidate of Philology, associate professor, Eastern Siberian
State Academy of Education; e-mail: [email protected]
Vorozshtsova Natalya Victorovna – lecturer, Irkutsk State linguistic University
261
СОДЕРЖАНИЕ
ЯЗЫК. КУЛЬТУРА. КОММУНИКАЦИЯ
Е.Ф.СЕРЕБРЕННИКОВА3
РОМАНИЯ И РОМАНСКИЙ МИР: АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СЕМИОМЕТРИИ........................... 3
E.F.SEREBRENNIKOVA3
ROMANIA AND ROMANIC WORLD: ASPECTS OFF AXIOLOGICAL SEMIOMETRY........................................ 3
А.П. ВАСИЛЕНКО9
ПЕРЕВОД РУССКИХ ОБРАЗНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ НА ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК (К ВОПРОСУ О
СОСТАВЛЕНИИ РУССКО-ФРАНЦУЗСКОГО ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ) .................................. 9
A.P. VASILENKO9
OVERCOMING BARRIERS TO TRANSLATING RUSSIAN IDIOMS (APROPOS A RUSSIAN-FRENCH
PHRASEOLOGICAL DICTIONARY) ....................................................................................................................... 9
Н.В. ВАТАЛЕВА, Т.В. ИОФФЕ
К ВОПРОСУ О СТРУКТУРНО-МОРФОЛОГИЧЕСКОМ АНАЛИЗЕ СИНОНИМИЧНЫХ ГЛАГОЛОВ
РЕЧЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВРЕМЕННОГО КИТАЙСКОГО ЯЗЫКА .................................................... 15
N. VATALEVA, T. IOFFE
TOWARDS ANALYSIS OF THE MORPHOLOGICAL SRUCTURE OF SPEECH VERBS IN THE MODERN
CHINESE LANGUAGE .......................................................................................................................................... 15
О.М. ВЕРБИЦКАЯ
К ВОПРОСУ О СТАНОВЛЕНИИ МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЙ ЛИЧНОСТИ В УСЛОВИЯХ
КОНФЛИКТНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЛИНГВОКУЛЬТУР (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА Д. КЛЕВЕЛЛА
«SHŌGUN») ........................................................................................................................................................... 23
O.M. VERBITSKAYA
TOWARDS THE FORMATION OF MULTICULTURAL PERSONALITY AS A RESULT OF LINGUOCULTURAL
CONFLICT (BASED ON THE NOVEL «SHŌGUN» BY J. CLAVELL) ................................................................. 23
О.В. ЕРЁМИНА
ПЕРЦЕПТИВНО-ОЦЕНОЧНАЯ СЕМАНТИКА РЯДА РЕЧЕВЫХ ГЛАГОЛОВ ............................................. 35
O.V. ERYOMINA
PERCEPTIVE AND EVALUATIVE SEMANTICS OF SOME SPEECH-ACT VERBS ........................................... 35
Н.В. КЛЕПИКОВСКАЯ
СИСТЕМНОСТЬ КАК ИММАНЕНТНЫЙ ПРИЗНАК МАКРОТЕРМИНОСИСТЕМЫ СУДОСТРОЕНИЯ.. 40
N.V. KLEPIKOVSKAYA
THE IMMANENT SYSTEMATIC FEATURES OF SHIPBUILDING MACROTERMINOLOGICAL SYSTEM ...... 41
Л.В. КУЛЬГАВОВА
ЭТО «КЛЕВОЕ» СЛОВО COOL, ИЛИ ОДИН ИЗ КИТОВ АМЕРИКАНСКОГО АНГЛИЙСКОГО .............. 49
L.V. KULGAVOVA
IT’S COOL TO BRING UP THE WORD COOL, OR ONE OF THE WORDS THAT HAVE SHAPED AMERICA49
М.А. ПЕТРОВИЧ
СПОСОБЫ АКТУАЛИЗАЦИИ РЕАЛИЙ В ЮЖНОСЛАВЯНСКОЙ ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКЕ ..................... 63
M.А. PETROVICH
THE WAYS OF REALIA ACTUALIZATION IN SOUTH SLAVIC FAIRY TALES .................................................. 63
262
Д.А. САМАРИН
ПРОБЛЕМА СМЕШЕНИЯ ЯЗЫКОВ В КОНЦЕПЦИИ Г. ШУХАРДТА .......................................................... 70
D.A. SAMARIN
THE PROBLEM OF THE FUSION OF LANGUAGES IN HUGO SCHUCHARDT’S CONCEPTION................. 71
Ю.Я. ШИРЯЕВА
ТЕМАТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ, СОЧЕТАЮЩИХСЯ С НАЗВАНИЯМИ ВРЕМЕН
ГОДА В КАЧЕСТВЕ АТРИБУТИВНОГО КОМПОНЕНТА................................................................................ 75
J.Y. SHIRYAEVA
THEMATIC GROUPS OF THE «SEASON + NOUN» WORD COMBINATION PATTERN ................................. 75
ЯЗЫКОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ПОЗНАНИЯ
Н.В. ПЕТРОВА
ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЯ «ПРЕЦЕДЕНТНЫЙ ТЕКСТ» ................................................................................... 82
N.V. PETROVA
EVOLUTION OF THE TERM «PRECEDENTIAL TEXT»..................................................................................... 82
Н.Н. ЕВТУГОВА
СПОСОБЫ ЯЗЫКОВОГО ВЫРАЖЕНИЯ СООТНОШЕНИЯ ЗВУКА И ИСТОЧНИКА ЗВУКА .................. 88
N.N. EVTUGOVA
MODES OF LINGUISTIC EXPRESSION OF RELATIONSHIP BETWEEN SOUND AND SOUND SOURCE.... 89
А.В.ЕРЕМЕНКО
ОСОБЕННОСТИ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ ОБЪЕКТИВАЦИИ ЦЕННОСТНОГО КОМПОНЕНТА
КОНЦЕПТА MARRIAGE В АФОРИЗМАХ АМЕРИКАНСКИХ И БРИТАНСКИХ АВТОРОВ ........................ 97
A.V. EREMENKO
THE METAPHORICAL WAYS OF REPRESENTING THE VALUE COMPONENT OF THE CONCEPT
MARRIAGE IN THE AMERICAN AND BRITISH APHORISTIC SAYINGS .......................................................... 97
Е. Ю. МАЛЬНЕВА
«ОКНО В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ»: О МЕТАФОРИЧНОСТИ МЫШЛЕНИЯ КАК ОБ ОДНОМ ИЗ
ОСНОВОПОЛАГАЮЩИХ ПРИНЦИПОВ КОГНИТИВНОЙ ПОЭТИКИ И МЕТАФОРИЧЕСКИХ
МОДЕЛЯХ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Э.А. ПО ....................................................................................................... 102
E.Y. MALNEVA
«A PRIVILEGED WINDOW INTO THE HUMAN MIND»: METAPHORICAL THOUGHT
AS ONE OF THE FOREMOST PRINCIPLES OF COGNITIVE POETICS AND METAPHORICAL
MODELS IN THE TEXTS OF E. A. POE ............................................................................................................. 103
И.А. МАТРОСОВА
ПЕРЕНОСНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ ГЛАГОЛОВ MELT И COOK В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ:
ПАДЕЖНО-РОЛЕВОЙ АНАЛИЗ....................................................................................................................... 109
I.А. MATROSOVA
FIGURATIVE MEANINGS OF THE VERBS MELT AND COOK IN THE CONTEMPORARY ENGLISH
LANGUAGE: CASE-ROLE ANALYSIS................................................................................................................. 110
С.С. ПАШКОВСКАЯ
ФОНЕТИЧЕСКИЕ И МУЗЫКАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ В ДИФФЕРЕНЦИРУЮЩЕЙ МОДЕЛИ
ОБУЧЕНИЯ РУССКОМУ ПРОИЗНОШЕНИЮ .............................................................................................. 117
263
S.S. PASHKOVSKAIA
LANGUAGE (PHONETIC) AND MUSICAL SKILLS IN THE DIFFERENTIATING MODEL OF TEACHING
PRONUNCIATION ............................................................................................................................................... 117
Ю.Н. РЕВИНА
ОСОБЕННОСТИ СТРУКТУРЫ АВТОМОБИЛЬНЫХ ТЕРМИНОВ В НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ ..................... 123
Y.N. REVINA
ON THE STRUCTURE OF AUTOMOBILE TERMS IN MODERN GERMAN .................................................... 123
А.М. СОЯН
АНАЛИТИЧЕСКИЕ МЕСТОИМЕННЫЕ СКРЕПЫ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ ............................................. 133
A.M. SOYAN
ON PRONOUN BRACES IN THE TUVINIAN LANGUAGE................................................................................ 134
О.Н. СЫЧЕВА
МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ НОВОЙ КОММУНИКАТИВНОЙ СИТУАЦИИ В РОССИИ ........................ 140
O.N. SYCHEVA
ON RESEARCH METHODS OF THE CURRENT COMMUNICATIVE SITUATION IN RUSSIA ...................... 140
Т.Б. ТАГАРОВА
ФУНКЦИИ ОТРИЦАТЕЛЬНО-ОЦЕНОЧНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ В ЯЗЫКЕ БУРЯТСКИХ
КОМЕДИЙ ........................................................................................................................................................... 146
T.B. TAGAROVA
FUNCTIONS OF PHRASEOLOGICAL UNITS OF NEGATIVE EVALUATION IN LANGUAGE OF BURYAT
COMEDIES........................................................................................................................................................... 146
Т.В. ТЮРНЕВА
О СУЩНОСТИ ПОНЯТИЯ И КОНЦЕПТА ‘EDUCATION’ В ЭПОХУ АНГЛИЙСКОГО РЕНЕССАНСА . 153
T.V. TYURNEVA
ABOUT THE ESSENCE OF THE NOTION AND THE CONCEPT ‘EDUCATION’ AT THE TIME OF ENGLISH
RENAISSANCE ..................................................................................................................................................... 153
Т.С. ХРЕБТОВА
CELL-АНАЛИЗ КАК СПОСОБ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ «МИСТИЧЕСКОЙ» ПАРАДИГМЫ XIX ВЕКА (НА
МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗОВ Ч. ДИККЕНСА И Э. ПО)..................................................................................... 161
T.S. KHREBTOVA
CELL-ANALYSIS AS A WAY OF REPRESENTATION OF THE NINETEENTH CENTURY’S «MYSTERIOUS»
PARADIGM (THE STORIES OF C. DICKENS AND E. POE)............................................................................. 161
ЛИНГВИСТИКА ДИСКУРСА
Т.Г. ИГНАТЬЕВА
МОДЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ ЗАПАДНО-ВРОПЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: «ДАМА СЕРДЦА»............ 168
T. G. IGNATIEVA
MODEL PERSONALITIES IN THE MIDDLE AGE IN WESTERN EUROPE: «DAME OF HEART» ................ 168
Е.Ю. БАЛАШОВА
НОМИНАТИВНАЯ ПЛОТНОСТЬ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО КОНЦЕПТА ВЕРА / FAITH В РУССКОМ И
АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКАХ................................................................................................................................... 172
264
E.Y .BALASHOVA
THE NOMINATIVE DENSITY OF THE LINGUOCULTURAL CONCEPT FAITH IN RUSSIAN AND ENGLISH
LANGUAGES........................................................................................................................................................ 173
С.Б. БЕЛЕЦКИЙ
КОММУНИКАТИВНЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ КАК СПОСОБ ДИСКУРСИВНОЙ ОБРАБОТКИ
ИРРАЦИОНАЛЬНОСТИ СУБЪЕКТА ОБЩЕНИЯ.......................................................................................... 178
S.B. BELETSKY
COMMUNICATIVE PATERNALISM AS A MEANS OF DISCOURSE PROCESSING OF IRRATIONALITY IN
INTERACTION ..................................................................................................................................................... 179
Н.В. ВОРОЖЦОВА
ПРЕДВЫБОРНЫЙ ДИСКУРС И ЕГО ЖАНРЫ .............................................................................................. 187
N.V. VOROZHTSOVA
PRE-ELECTORAL DISCOURSE AND ITS GENRES........................................................................................... 187
Т.Л. КОПУСЬ
О РОЛИ ДИСКУРСА СОМНЕНИЯ ПРИ ПОСТРОЕНИИ ИДЕНТИЧНОСТИ............................................. 195
T.L. KOPUS
THE DISCOURSE OF DOUBT IN IDENTITY WORK......................................................................................... 195
Н. В. МОРЖЕНКОВА
ПРИНЦИПЫ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ В «АВТОБИОГРАФИИ АЛИС Б.
ТОКЛАС» Г. СТАЙН........................................................................................................................................... 204
N. V. MORZHENKOVA
THE CONSTRUCTION OF THE AUTOBIOGRAPHICAL NARRATIVE IN GERTRUDE STEIN’S «THE
AUTOBIOGRAPHY OF ALICE B. TOKLAS» ...................................................................................................... 204
Е.В. ОРЛОВА
ОСОБЕННОСТИ МОДЕЛИРОВАНИЯ КОНЦЕПТОСФЕРЫ МОТИВАЦИИ В ДИСКУРСИВНОМ
ПРОСТРАНСТВЕ РЕКЛАМЫ............................................................................................................................ 209
E.V. ORLOVA
ON MODELLING OF MOTIVATION CONCEPTOSPHERE IN THE DISCOURSE SPACE
OF ADVERTISING ............................................................................................................................................... 209
И.В. ПАЛАШЕВСКАЯ
СТРУКТУРНО-СИНТАКСИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ВЫРАЖЕНИЯ НОРМ ПОВЕДЕНИЯ В
ЮРИДИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ ......................................................................................................................... 219
I. V. PALASHEVSKAYA
STRUCTURAL AND SYNTACTIC CHARACTERISTICS OF LEGISLATIVE RULES IN LEGAL DISCOURSE. 219
Е.Н. ПОСКАЧИНА....................................................................................................................................................... 225
СИНОНИМИЯ КАК ОДИН ИЗ СПОСОБОВ МОДЕЛИРОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА...... 225
E.N. POSKACHINA
THE ROLE OF SYNONYMY IN POLITICAL DISCOURSE MODELLING ......................................................... 226
В. Ю. САМОДУРОВА
СЕМИОТИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ КОНЦЕПТА «СУПЕРМЕН» В «БОНДИАНЕ» .................................. 232
V.Y. SAMODUROVA
THE SEMIOTIC REPRESENTATION OF THE CONCEPT «SUPREMAN» IN THE «JAMES BOND» NOVELS
AND FILM SCRIPTS ............................................................................................................................................ 232
К.А. СЛУЦКАЯ
ОСОБЕННОСТИ КЛАССИФИКАЦИИ КОНКРЕТНОЙ ПОЭЗИИ................................................................ 238
265
K.A. SLUTSKAYA
CONCRETE POETRY CLASSIFICATION PECULIARITIES .............................................................................. 239
Е.В. СОЛОДКОВА
ЗАПРОС И СООБЩЕНИЕ ОБ ИДЕНТИЧНОСТИ В ИНТЕРВЬЮ С СУПРУГОЙ ПОЛИТИКА.............. 245
E.V. SOLODKOVA
REQUEST AND RESPONSE ABOUT IDENTITY IN THE POLITICIAN’S SPOUSE’S INTERVIEW................. 246
М. А. ТУЛЬНОВА
КОНЦЕПТ «ПРОГРЕСС» В ГЛОБАЛИСТСКОМ ДИСКУРСЕ...................................................................... 252
M.А. TULNOVA
THE CONCEPT OF «PROGRESS» IN THE GLOBALIST DISCOURSE ............................................................ 252
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ................................................................................................................................. 258
AUTHORS............................................................................................................................................................. 260
СОДЕРЖАНИЕ ................................................................................................................................................... 262
266