Эти тексты написаны под настроение. Один швей

ЦВЕТНИКИ ГЕЛЬВЕЦИИ
Эти тексты написаны под настроение. Один швейцарский франкоязычный еженедельник захотел их
напечатать*. Я ему за это очень признателен: без
его поддержки я бы никогда их не опубликовал.
Однако нужно было название. Я всегда восхищался «Цветниками» Апулея, великого писателя поздней Римской империи, уроженца Северной Африки, соотечественника святого Августина. Подражая Апулею и по манере изложения, и по жанру,
я решил дать своим заметкам название «Цветники
Гельвеции».
Теперь они изданы маленькой книжицей. Тем
лучше, не правда ли? Но мне надобно еще коечто пояснить. Возможно, названия текстов, составляющих главы, кому-то могут показаться
странными. Но если хорошенько подумать, ничего странного в них нет. В астрологической структуре текста дата является наиболее важным и показательным элементом. Но чтобы не приводить в
замешательство читателя, я снабдил каждую дату
* Édition de Portes de France, collection de l’Oiselier, volume
6, Porrentry, 1944. Настоящий текст, озаглавленный «Цветники Гельвеции», объединяет шесть эссе, опубликованных
в еженедельнике «Curieux» (Невшатель, 1941–1942); в последующие издания автор внес незначительную правку. Числа
перед заголовками статей соответствуют выходу номеров
«Curieux», где впервые были напечатаны означенные эссе.
(Примеч. издателя.)
5
кратким содержанием. Когда сочинение четко организовано, его легко читать, оно развлекает и, я
надеюсь, отчасти поучает, ибо именно этого я и
хотел.
Серия, в которой выпущена книжечка, называется «Oiselier»* Я в восторге. Ведь во вступительных замечаниях к «Цветникам» Апулея речь идет
именно о птицах, настоящих или же превращенных в чучела. Действительно, искусство птицелова
сродни искусству письма: слова сажают в клетки,
распахнутые в бесконечность.
Наши собственные Цветники, «Цветники Гельвеции», выходят после малых произведений Макиавелли: «Образ Франции» и «Образ Германии»**;
после новеллы Пьера Жирара*** «Отон и Сирены»;
и, наконец, после двух очень важных сочинений:
«Книги Ле Гран» Гейне, великолепно переведенной
на французский П.О. Вальзером, и «Дома кошки,
играющей в мяч».
Произведения, перед которыми робеешь, то
есть именно то, что надо. Нам остается только дотянуть до их уровня.
4 АПРЕЛЯ
Русская Женева. Куртуазные полицейские Берна. Музыкальные часы. Простор и хороший тон в старинных
аптеках. Всерьез о продавщицах.
Надо сказать сразу: я обожаю русских старушек. Не устаю удивляться, как им — буквально на
пустом месте — удается сохранять комфорт душевный и физический. Тут кроется подлинное чудо,
* Птицелов (фр.).
** Речь идет о двух сочинениях Н. Макиавелли: «Ritratti
delle cose dell’ Alemagna» (1508–1512); «Ritratti delle cose di
Francia» (1510). (Здесь и далее, если не указано иначе, примеч.
переводчика.)
*** Жирар Пьер (1892–1956) — швейцарский писатель.
6
объяснимое только загадочной тягой к выживанию, которая в любом возрасте, даже в дряхлости,
побуждает не стоять на месте, а стремиться вперед
не только руки и ноги, но и всего человека, и, как
бы ни был он утомлен, он начинает молча делать —
да, совершенно незаметно — нечто полезное. Ощутив на себе благотворное влияние чуда, хотелось
бы поблагодарить. Поблагодарить кого или что?
В ответ мои старушки лишь бровью поведут. Это
целое поколение, воплотившее в себе тысячелетний промысел, его и надо благодарить. Когда у нас
говорят «славянская душа», некоторые позволяют
себе усмехнуться. Что ж! Пусть смеются. А я не
могу обходиться без своих старушек. Разумеется,
в нашем общении необходимо делать паузы (иначе
можно сойти с ума). Паузы эти очень и очень существенны и дают возможность успокоиться.
Собственно, я хотел рассказать о том, как однажды в Женеве, в приятном старинном доме из
серого песчаника, одном из тех, что стоят на нависающем над водой берегу Арва, я и несколько
пожилых русских дам, сумевших спастись после
крушения монархии, болтали о пустяках и пили
чай («tschai») с ромовой бабой и яблоками. Неожиданно в дверь трижды постучали; мы так и
подскочили.
— Почему, — воскликнула одна почтенная дама, — почему мы вдруг забеспокоились? В России
это было бы понятно. Но ведь мы находимся в нашей милой свободной Швейцарии!
Ну разве не трогательно, когда русские, быть
может, несколько старомодные, — но тогда да
здравствует старомодность! — с восторгом говорят
о нашей стране? Бесспорно, такое отношение существует только в силу памяти о героических временах либерализма — ах, как мы от них далеки, —
когда любой гость Швейцарии, главным образом
славянин и преимущественно княжеского рода,
полагал необходимым усердно восторгаться стра-
7
ной. Восторги оказались искренними, более того,
превратились в своего рода традицию, и горе тому,
кто вздумает ее отвергать. Разумеется, все надобно
пересматривать, но не сейчас, не в спешке и не
когда впереди неопределенность, сулящая только
пустоту. Давайте держаться за то, что есть, и не
будем пересматривать традиции, особенно когда речь идет о любви к Швейцарии. И дадим почтенным дамам спокойно пить их чай и развлекать
себя разговорами.
Теперь, полагаю, мне надо объяснить причину
переполоха, произведенного тремя роковыми стуками в дверь.
Собственно, ничего страшного не произошло: это
всего лишь посыльный из молочной лавки; он
приходит по вечерам и свистит, предупреждая о
своем прибытии. У него такой же свисток, как у
дрессировщика полицейских собак и как раньше
был у начальника поезда; нелепый и ничем не
оправданный обычай свистеть в столь поздний час
разрушает атмосферу поэзии, царящую на улицах,
но почему-то именно в это время в городе пробуждается множество резких звуков, особенно на пустырях и возле домов, за которыми, выстроившись
вдоль берега Арва, растут тополя. Так вот, сегодня
вечером посыльный потерял горошину из своего
свистка и, не сумев посвистеть, властно постучал
в дверь.
Упомянутая мной дама имела собственное
шале, какое обычно бывает у русских, питающих
великую любовь к Швейцарии, но в нем она чувствовала себя чуточку одиноко. И хотя она принадлежала к высшему обществу, она надеялась
изыскать средства приобрести уличный ларек и
превратить его в крошечный книжный магазин,
где она станет продавать молодым велосипедистам, которых особенно много в новых кварталах,
романы плаща и шпаги, а горничным и их кавале-
8
рам — открытки с видами и специальные картинки для влюбленных, а также невинные шоколадки
с ликером, посыпанные ореховой крошкой. Сделав
в ларьке последние покупки, парочки, как принято, отправятся в соседние кущи, разросшиеся на
ужасных каменистых берегах Арва; там же стоит
вполне приличная купальня, притягивающая к
себе горничных со всей округи.
О! Не стоит шутить, когда ведешь речь об Арве!
Напротив оказавшего мне гостеприимство дома
реку перегораживает плотина, и иногда — я видел
это один раз, и с меня довольно — можно узреть,
как из глубины на поверхность всплывает нога, затем вторая, следом ледяная вода выталкивает зад
несчастного с прилипшими к нему брюками, а потом и все жалкое стылое тело утопленника; прежде
чем окончательно уйти под воду, тело некоторое
время кувыркается в волнах. Тело отчаявшегося,
что спрыгнул с моста где-нибудь в Савойе, в верховьях Арва, далеко отсюда. Он долго размышлял,
затем поставил к стене портфель, рядом положил
сверток с едой. Портфель пуст; еда оставлена тому,
кто будет проходить мимо с пустым желудком. И
наконец — смелее! В горькую воду!
Я возвращаюсь к моей даме из шале. Мечта не
осуществилась. Дама продолжала скучать. Ей хотелось обзавестись собственным обществом, пусть
даже состоящим из маленьких девочек. Какими
она их себе представляла? Разумеется, не глупыми. Девочки резвились во дворе или беззаботно
гуляли по улицам. Она подзывала их и сулила десять швейцарских сантимов, если они согласятся
поиграть с ней в карты. Родители не видели в таком времяпрепровождении ничего плохого. Напротив, в общении с такой дамой девочки могли
обогатить свой ум и усвоить хорошие манеры, ибо
все свидетельствовало о том, что в шикарном прошлом прежней России дама эта играла выдающуюся роль.
9
По вечерам она приходила в один дом, куда приходил и я — признаюсь — в качестве пансионера, ибо
там за вполне божескую цену предлагали достойную трапезу: мясо под соусом и пюре из свежих
фруктов. А еще там рассказывали истории, быть
может, самые интересные из тех, что я когда-либо
слышал. Действительно, русская литература — это
сплошные истории, очередные истории, последующие истории... своего рода бесконечная тысяча и
одна ночь с продолжением и устрашающими перипетиями, но не вымышленными, а реальными и
случившимися, так что они даже перестают удивлять: это жизнь, в порядке вещей. Вот, к примеру, кто-то приходит и повествует, как некто сел в
бочку и, подхваченный течением, переплыл в ней
море, а потом оказывается, что это был сам рассказчик. Из безумной затеи он извлек изюминку,
выстроил рассказ день за днем, и вот вы уже убеждены в полнейшей его правдивости. Время не имеет значения, вы же понимаете. Не знаю, в котором
часу ложатся спать эти дамы. Они не ложатся вовсе
или спят двое суток подряд. А главное, они курят,
и курят без остановки, но не так, как наши девушки, для которых курение — дерзость, почти бунт:
девушки курят, потому что это по-взрослому и потому что шикарно.
К сожалению, время дорого, а бумага ограничена, поэтому я не стану объяснять, как связаны
между собой эти занимательные рассказы. К тому
же у меня не хватит таланта: талант присущ от
рождения, его просто так не приобретешь. Впрочем, я не собирался об этом рассуждать, я всего
лишь хотел привлечь внимание к размышлениям
моей дамы.
— Да, — продолжала она, — только в России
вздрагивают при стуке в дверь. Там стучат так,
как только что постучал молочник. Те, кто в доме,
переглядываются. Может, не открывать? Но тогда
дверь расшибут прикладами. Поэтому открывают.
10