Семейный фактор духовного становления личности в

ИНФОРМАТИКА, ФИЛОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
Н. С. Степанова
Семейный фактор духовного становления
личности в автобиографическом
повествовании М.Осоргина «Времена»
Аннотация: статья посвящена проблеме духовного становления личности в автобиографической прозе первой
волны русского зарубежья. В центре внимания автора статьи – поиск и осмысление М. Осоргиным в его автобиографическом повествовании «Времена» социальных идеалов и незыблемых констант становления духовного самосознания русского человека, таких, как благородство семейных отношений, благотворное влияние русской и мировой
классической литературы.
Ключевые слова: М. Осоргин, «Времена», автобиографическая проза, мемуарная литература, литература русского зарубежья первой волны, духовное становление личности, семья, детство, русская душа.
«Невозвратное время» – так назывался вальс, который
Степанова Надежда Сергеевна, кандидат
третьеклассник Миша Ильин как виртуоз играл на своей гарфилологических наук, доцент кафедры журналимонии; с таким дрожанием звуков, что сестра даже плакала:
стики и народного художественного творчества
Курского института социального образования
она очень любила этот вальс [5,с.37].
(филиала) Российского государственного соци«Времена» – так называется одна из великолепных книг,
ального университета.
написанных в эмиграции, – автобиографическое повествоБазовое образование: филологический факульвание Михаила Осоргина, в котором он обратился к жанру
тет Калининского (Тверского) государственного
художественной автобиографии, чтобы осмыслить прожитую
университета.
жизнь как целое, придать эмпирическому существованию
Тема кандидатской диссертации: «Мотив вософормленность и связность: «подобрав обрывки прошлого,
поминаний как эстетическая проблема в русскооставшиеся не на бумаге, не в документах эпохи, не в письмах,
язычных произведениях В. Набокова».
а в памяти» [5, с.152], сплести их в книги, чтобы всмотреться
Основные публикации: «Михаил Осоргин и его
и вслушаться «в «пустоту» нашей тоски и в «темноту» нашей
«Времена» (2006), «Традиции патриархального
скорби» [3], чтобы сохранить Россию в художественном
уклада и православного благочестия в романах
слове.
И. С. Шмелева «Лето Господне» и «Богомолье»
Цель нашей работы – изучение роли семьи и детства
(2007), «Свет русской духовности в художев духовном становлении личности в автобиографическом
ственных исканиях Б. Зайцева» (2008).
повествовании М. Осоргина «Времена» на фоне литературной
Сфера научных интересов: теория литератутрадиции XIX–ХХ веков – обусловила постановку конкретных
ры, история русской литературы, литература
задач: исследование автобиографического повествования
первой волны русского зарубежья, русская мемуа«Времена» с точки зрения использования фактологической
ристика в ее историческом развитии и взаимоосновы и организации повествования; поиск и осмысление
действии с художественной литературой.
социальных идеалов и незыблемых констант становления
e-mail: [email protected]
духовного самосознания «простого, срединного, провинциального русского человека, не извращенного ни сословным, ни расовым сознанием; сына земли и брата любого двуногого» [5, с.14], человека поколения
219
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№3, 2010
М. Осоргина, которое посетило «сей мир в его минуты роковые», вкусило горечь изгнания, оказавшись
в эмиграции в результате революции и гражданской войны, – и осталось русским.
Решение исследовательских задач неизбежно приводит к сопоставлению (ограниченному, впрочем,
рамками статьи) книги М. Осоргина с другими мемуарными или автобиографическими повествованиями писателей первой волны русской эмиграции, при этом мы рассматриваем их автобиографическую
прозу как литературный контекст. Мы глубоко убеждены в том, что подобное сопоставление не просто
расширяет рамки исследования, но рельефнее представляет своеобразие мемуаристики М. Осоргина и
делает более доказательными наши выводы.
Кавалер осмеянного ордена русских интеллигентных чудаков, замечательный человек из тех, какие
ни в каком обществе не «водились и не будут водиться» в массе, с его старомодными, сверхъестественными по нынешним меркам благородством и порядочностью, «фундаментально русский человек» – это
Михаил Андреевич Осоргин, собеседник королей и министров, первый председатель Союза журналистов России, известнейший писатель Серебряного века, «золотое перо» русской публицистики.
Его жизнь была полной, как тот «кубок молодых чувств, испитый до дна и все-таки полный», который он донес, не расплескав; он писал об этом как бесстрастный, а на самом деле – взволнованный и
смущенный величием жизни наблюдатель.
«Времена», написанные им в закатный день, – не только поклон родине, «той далекой стороне:
небу, воде, лесам, красной гвоздике, душистому майнику; людям, там жившим и живущим; духу вольности, который вернется, как все приходит, уходит и снова возвращается на этой земле. Теням предков
и неслышному зову друзей» [5, с.48], но и духовное завещание сродни тому, что оставил Владимир
Мономах: «Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней,
грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей
моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться» [1].
Автобиографическое повествование посвящено писателем осознанию своего духовного становления,
творчества души.
Книга состоит из трех частей; и насколько светлы первые две! и сколько горечи в последней: «Хроника
жизни делается невыносимой. Если бы можно было уйти в мир образов, совсем не видеть того, что делается вокруг, совсем не участвовать в суете жизни! Невыносимо, когда история начинает повторяться»,
«Буду как-нибудь тянуть жизнь. Но дорожить нечем и верить, кажется, не во что» [5, с.138]!
«Детство», «Юность», «Молодость» – три части, три «времени», три «возраста», обрывающиеся
в финале железным занавесом; не значит ли это, что других «времен» в жизни автора не было?
Конечно, он отчетливо сознавал, что есть «младенчество, ребячество, детство, отрочество, юность,
молодость, возмужалость, взрослость, зрелость, возраст средний, почтенный, преклонный, старость,
дряхлость» [5, с.49], однако для себя оставил только три, а все остальные исключил, объяснив это тем,
что старость не нуждается в книге – ей довольно эпитафии.
М. Осоргин отвел этим временам особую роль, он считал их самыми главными – тем истинным, что
было в его жизни, а о последних своих двадцати годах сказал очень коротко, назвав их «самой обыкновенной, рассказанной и затасканной жизнью»: «здесь она несложна, но будет утомительнее в других
городах и свяжется с ними в путаные узлы, будут знакомые и незнакомые улицы, люди разных одежд и
языков, новые реки и притоки рек, остатки истории, заваленные новыми наслоениями событий, огненным вихрем будет сметать людей, и все это совершенно не нужно» [5, с.31].
Сравнивая себя, оказавшегося высланным большевиками из России в 1922 году уже состоявшимся,
взрослым человеком, с теми, кто был детьми и подростками выброшен вихрем событий из страны, он
пишет: «Как вы смеете, уже спускаясь по склону, уже почти спустившись, уже перед окошечком расчетной кассы, ощущать себя моложе и жизненнее, чем полагается вашей категории? Моя зима все еще
бесснежна, а головы тех, кто могли бы быть моими детьми, запорошены снегом. Они пытаются уверить
меня, что на долю их поколения выпала тяжкая участь, что их несозревшими подхватил ураган событий, унес и выбросил на чужие берега и что это так рано сделало их стариками. Я верю им, сочувствую
им, жалею их, хотя мое поколение пережило вдвое больше и в тысячу раз тяжелее» [5, с.48–49].
М. Осоргин принадлежал к поколению, прожившему «одним духом сто тысяч чертовских русских
лет» [5, с.21]. «Полжизни прожив за границей, я в своих воспоминаниях не вижу надобности говорить
об этой напрасной половине; она слишком лична» [5, с.152], – подчеркнул он, отчетливо дав таким
образом понять, что стремился к максимальной объективности и написал свое автобиографическое
повествование от лица своего поколения.
Свои истоки, как это принято в русской традиции (идущей от столь почитаемого М. Осоргиным
С. Т. Аксакова), он находил в детстве – прекраснейшем, совершеннейшем и счастливейшем, золотом
в прямом смысле слова – как у И. Шмелева, В. Набокова, – детстве, ставшем «прекрасным закалом от
предназначенных потерь» [4, с.150–151], М. Осоргин не сомневался: «Что привито в детстве, то остается на всю жизнь» [5, с.24].
220
ИНФОРМАТИКА, ФИЛОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
Подбирая «цветные камушки отшлифованных прибоем ощущений» [5, с.13], писатель с «нежностью
памяти» восстанавливает и рассматривает все то, из чего складывались вековые устои: основополагающие начала жизни, ее нормы, деяния предков, обычаи, традиции, особенности домашнего уклада,
носящие почти обрядовый характер, подробности быта, убранство комнат, покрой одежд, звуки и
запахи, по которым восстанавливается сказочная страна детства. Ценность прозрений и открытий, сделанных М. Осоргиным на пути осмысления прожитой жизни, доказана, проверена опытом.
Он сосредоточен в своей книге не столько на описании собственной жизни, сколько на становлении
своей души в ее взаимоотношениях с миром. Что же он вспоминает – какие расставляет вехи памяти,
верстовые столбы?
В автобиографическом повествовании М. Осоргин выводит формулу своего духовного становления: «Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном
несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов
окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась
заново в дыхании хвойных лесов» [5, с.14]. В своих наблюдениях и поисках мы будем исходить из
этой формулы и в настоящей статье представим наши рассуждения о роли семьи и детства в духовном становлении его личности.
М. Осоргин принадлежал к столбовому дворянству – очень старым великорусским дворянским
семьям, значащимся в Бархатной книге, где род Ильиных (настоящая фамилия писателя) отнесен к
потомству Рюрика, – и помнил о благородстве своего происхождения. Михаил Андреевич родился и
вырос в провинциальном русском городе Перми, в семье Андрея Федоровича Ильина (1833–1891) –
юриста, участника проведения судебной реформы Александра II.
Отец писателя принадлежал к числу образованных и либерально мыслящих деятелей своей
эпохи [2]. Он закончил юридический факультет Казанского университета с ученой степенью кандидата по разряду камеральных наук. В 1860-е годы в Уфе отец писателя много занимался подготовкой
и проведением крестьянской и судебной реформ вместе с уфимским гражданским губернатором
Г. С. Аксаковым. В 1865 году Андрей Федорович был избран действительным членом Оренбургского
губернского статистического комитета и числился в «Списке лиц, пожертвовавших на устройство
православных храмов и народных училищ в западных губерниях» (известно, что в декабре 1863 года
И. В. Базилев, П. И. Чичагов, Д. Т. Третьяков, А. Ф. Ильин и губернатор Г. С. Аксаков на собственные
пожертвования открыли бесплатную школу в Архиерейской слободе). М. Осоргин пишет, что у отца
были чины и ордена – «два наградных креста с какими-то датами шестидесятых годов, и их он держал
в футлярах и берег, тогда как его Анны и Станиславы [«Анны и Станиславы» – ордена Российской империи, уже низшие степени которых: 4-я для ордена св. Анны и 3-я для ордена св. Станислава – давали
право личного дворянства – Н. С.] валялись в общей куче забавных и ненужных предметов» [5, с.28].
Шестидесятник-либерал, А. Ф. Ильин, по его собственному признанию, всю жизнь «рвался к земле» и
никогда не носил никаких орденов, которые называл «коровьими колокольчиками».
Мать писателя – Елена Александровна Савина – принадлежала к старинному уфимскому роду
Савиных, первые представители которого начали служить в Уфе еще в 1633 году. Александр Степанович,
дед М. Осоргина по матери, в середине XIX века в чине коллежского советника служил директором
училищ и одновременно директором уфимской мужской гимназии. В 1863–1865 годах при поддержке
уфимского губернатора Г. С. Аксакова он вводил в жизнь проект нового устава гимназии.
В своем автобиографическом повествовании М. Осоргин пишет о том, что, сколько бы ему ни приходилось читать воспоминаний о детстве, у всех кроткая мать и строгий, умный отец: от отца мозг, от
матери сердце; «так это, вероятно, полагается. У меня тоже мать была кроткая, то есть добрая и мягкая по характеру женщина, но и в отце не было ни капли строгости, а умными были оба; и мать, хоть
и институтка, была достаточно образованной и всю жизнь по-своему училась и была отцу хорошей
подругой. Я не помню ни одной ссоры между родителями, ни одного не только грубого слова, но даже
слова упрека или недовольства, и я не знал в детстве, что бывает и иначе» [5, с.18].
Отец любил и баловал «Мышку» – самого маленького из детей; он создал для него особый, чуждый
шума мир: книги, столярные и слесарные инструменты, пересадка растений, строительство замков
ребяческой фантазии, созерцание – тихая работа над собой (под столом у отца на излюбленном
местечке, под защитой больших ног в спальных туфлях и руки отца, которая гладила его по голове и
трепала за хохолок на затылке) – и все свои великие знания передал ему целиком. М. Осоргин пишет,
например, о том, как вдвоем с отцом они составляли гербарий (и, безусловно, следует привести эту
пространную цитату в некое назидание нам, читателям, не способным ни отличить, ни узнать все эти
«майники, ландыши, грушовки, линею, подснежник, розовую кислицу, лесной анемон, прелестный
сибирский княжик и тот ароматный столбик, который по-местному назывался римской свечой», папоротники – «кочедыжник, ужовник, стоножник, орляк, щитник, ломкий пузырник, дербянку», «великое
разнообразие мхов – и точечный, и кукушкин лен, и волнистый двурог, и мох торфяной, и царевы
221
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№3, 2010
очи, и гипнум, и прорастающий рокет», злаки – «пахучий колосок, лисохвост, трясунка, перловник,
мятлик, костер, гребник и сборная ежа» – [5, с.17]); собирали грибы, заново обивали мебель, делали
рамки для картин, чинили замки, мастерили резные шкапчики – и неизменно при этом что-нибудь
напевали [5, с.37].
О своей матери М. Осоргин написал с нежностью и теплотой сына, понявшего материнскую
любовь, – о ее постоянной заботе издали, чтобы не стеснить юноши, которому хочется казаться взрослым;
о неназойливой чуткости робких советов, как будто случайных, но всегда вовремя и кстати. С утра в
корсете, упрямая институтка, всегда одетая с изящной простотой, приветливая с гостем и прислугой,
строгая и важная в отношениях с людьми, перед которыми другие заискивали, она ни перед кем не
призналась бы, что ее сердце источено горем (ранней и неожиданной смертью мужа) и что она безмерно устала жить. Она осталась в памяти сына выдержанной, готовой интересоваться всем, что занимает ее детей, читавшей столичные газеты и журналы и по старой привычке ежедневно занимавшейся
четырьмя иностранными языками – французским, немецким, английским и польским, – знание которых
она не имела случая применять на практике в провинциальном городе.
В духе русской классической литературы М. Осоргин создал образ патриархальной семейной
жизни. Разумеется, в такой семье общение, забота и воспитание детей были непрерывными, и рядом
с ребенком всегда был близкий человек. Содержательное общение между детьми и людьми старшего
поколения, доверие и эмоциональная безопасность в отношениях между членами семьи, забота родителей о своих детях, стремление воспитывать их и доставлять радость приносили свои плоды. Время,
проводимое в семейном кругу, не наносило ущерба карьере отца, психическому спокойствию, а создавало условия, оптимальные для нормального развития ребенка. Отношения в семье сформировали
эмоциональную и мотивационную сферы: благожелательность, ответственность и способность к делам,
требующим усердия и настойчивости, стремление к благородству отношений и взаимоотношений.
Надо сказать, что отец подарил сыну еще до гимназии, когда он стал хорошо читать, сочинения С. Т. Аксакова, ставшего его любимым писателем. М. Осоргин, приходившийся родственником
С. Т. Аксакову, высоко ценил писателя-классика, до конца своих дней считая его «единственным в
своем роде и непревзойденным мастером русской речи» [5, с.28], перед русским языком которого
благоговел. Многие сюжетные мотивировки осоргинского «Детства» («Времена», ч.I) прямо восходят
к воспетой С. Т. Аксаковым сердечной атмосфере родового гнезда, где человек и природа, дети и
родители жили в гармонии и согласии: «Каждый сам создает свой рай, и мой был создан в полном
согласии со страницами Аксакова, – но с прибавкой и своего, ранее облюбованного и возведенного
в святость» [5, с.32].
В логике наших рассуждений мы подходим к еще одному фактору духовного становления русского
человека, о котором писатель рассказал особо, отдельно, подробно. Речь идет о благотворном влиянии
русской и мировой классической литературы и о той потрясающей начитанности, которая принесла
свои плоды. Вдвоем с Володей Ширяевым, его гимназическим приятелем, дважды, а летом и трижды в
неделю они читали вслух («на голоса») классиков и прочитали все, «что написали для нас человеческие гении»; читали они и критиков, так что понемногу стали разбираться в литературных иерархиях и
репутациях. В гимназии они слыли «начетчиками», и учитель словесности их побаивался; однако это
не было начетничеством – они были увлечены литературой; часто случалось так, что они оставляли
книгу и отдавались потоку мыслей, и вызывали их не сцены, а какая-нибудь одна фраза, «одно словечко». М. Осоргин написал, что все то, что с ним происходило при чтении, – была его жизнь, и это было
очень личное: «все-таки совсем без богов жить невозможно, без чудес скучно, без чувств чрезмерных
закиснешь в грамматической бесспорной фразе». Начали с Шекспира, а потом – «вдвоем и поодиночке – прочитали катастрофически много»: Диккенса, Гюго, Золя, Гете, Бальзака, литературного колосса
Диккенса, Пушкина, двадцать четыре тома Достоевского, Тургенева, Гончарова, Толстого…
Однако они не просто читали произведения, они «видели» их авторов. М. Осоргин пишет, что
портреты, которые он в то время для себя создавал, остались навсегда – «разве что Пушкин раньше
казался мне брюнетом». С тех пор и навсегда все эти писатели и их герои воспринимались им так, как
будто это были очень хорошо знакомые ему люди, с которыми он годами жил по соседству, знал обстоятельства их жизни, их характеры, слабости, все то, что с ними происходило и – любил или не любил
их: Лермонтова, почти что гимназиста, самолюбивого, задорного, но по натуре робкого, Тургенева с его
усмешечкой старого, вспоминающего человека (темные брови, волны мягких седых волос, благородный взгляд), Гончарова, любимца, спокойного и чистого, уверенного рассказчика; Белинского, оценки
которого казались непреложными и окончательными; «на его щеках горел чахоточный румянец, и так
же горели его слова».
Желание понять себя как взрослого человека побудило М. Осоргина, как и других писателей,
отнестись к детству более внимательно, потому что только через изучение психологии ребенка, его
внутреннего мира можно правильно оценить главный смысл осуществляющихся в это время про-
222
ИНФОРМАТИКА, ФИЛОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
цессов – физического и психического созревания, вхождения в социум, освоения социальных норм,
ролей, позиций, приобретения ценностных ориентаций и социальных установок при активном развитии самосознания, творческой самореализации, постоянном личностном выборе в ходе утверждения и
раскрытия собственного индивидуального жизненного пути.
У М. Осоргина были отчетливые этические представления, этическая система, довольно полно выраженная в его автобиографическом повествовании, органично сочетающем синхронность и ретроспективность, документальность и художественность, установку мемуариста на объективность и неизбежность его субъективности. В автобиографическом повествовании он рассмотрел события своей жизни
с точки зрения становления, духовного творчества личности, сохранившей себя в столь непростые
времена. С «изяществом, непринужденностью и удивительным чувством меры в дозировке серьезного
и смешного» [6, с.473] он рассказал о своем детстве, опыте и прозрениях, о своем credo: «Не изменять
никогда детской и юношеской вере – и тогда не нужно справляться по карте, какими проселочными
дорогами и тропинками пролегает путь».
Литература:
1. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI–XII века / Под ред. Лихачева Д. С. [и др.]. — СПб.:
Наука, 1997.
2. Гудкова З. Загадка псевдонима: К 125-летию Михаила Осоргина [Электронный ресурс] . — URL: htth: //
www.hrono.info/proect/belsk/ index.html
3. Ильин И. А. Родина и мы // Литература русского зарубежья. В 6 т. Т. 2.- М., 1991. — С. 418–430.
4. Набоков В. В. Собр. соч. Т.4. — М.: Правда, 1990.
5. Осоргин М. А. Времена: Автобиографическое повествование. Романы. — М.: Современник, 1989. —
Здесь и далее ссылки на автобиографическое повествование «Времена» даются в тексте по названному
изданию с указанием в скобках страниц.
6. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века: Энциклопедический биографический
словарь. — М.: Российская политическая энциклопедия, 1997.
223