174 функциональность этнонимов в латгальских паремиях

FILOLOGIJA 2008 (13)
ISSN 1392-561X
ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ ЭТНОНИМОВ В
ЛАТГАЛЬСКИХ ПАРЕМИЯХ
АНТРА КЛЯВИНСКА
Резекненская выcшая школа
[email protected]
Filologija 2008 (13)
Прежде чем анализировать этнонимическую лексику, хотим предоставить
краткую информацию о понятиях Латгале (Латгалия), латгальцы, латгальский
фольклор.
Латгале – древний, самобытный культурно-исторический край на востоке
Латвии (см. рисунок №1). Латгале является восточной границей Латвии с
Россией и Белоруссией. С давних времен исторические события способствовали
проникновению в Латгале представителей других народностей. Восточная
Латвия была своеобразной контактной зоной финно-угорских, а позднее –
балтийских и славянских народов. В 16–18 в. влились польские помещики,
чиновники, крестьяне, а также притесняемые в России старообрядцы, а после
присоединения Латгале к России – русские чиновники, торговцы, крестьяне. Во
второй половине 19 века в связи с переселением жителей Латгале из поселков
на хутора сюда перебрались жители Видземе и Курземе. В 1918 году после
провозглашения Латвийского государства многие поляки выехали в Польшу,
литовцы – в Литву, а в Латгале въехали латышские торговцы, ремесленники и
чиновники из Видземе и Земгале.
Рисунок № 1. Этнографические края в Латвии
(K – Курземе, V – Видземе, Z – Земгале, L – Латгале)
В Латвии исторически сложились две традиции письма: латышский литературный язык и латгальский письменный язык как региональное образование.
174
Латгальская письменность появилась в результате административного
разделения этнической территории Латвии, когда в начале 17 века восточная
часть, то есть современная Латгалe, осталась в подчинении Польши, под
влиянием католицизма, а Видземе – под влиянием Швеции и лютеранства.
Латгальским языком в быту пользуются примерно 150 000–200 000 человек.
До Второй мировой войны 58% населения Латгалe были католиками,
16% – православными, 14% – старообрядцами, 8% – протестантами, 5% –
приверженцами учения Моисея. В годы советской власти под влиянием
атеизма количество верующих не фиксировалось. По данным церкви, в конце
90-х годов 52% жителей Латгалии были католиками (Latgale – Latgola 2006).
Статистические данные свидетельствуют, что теперь в Латгалe латыши
уже стали локальным меньшинством (см. рисунок №2):
/ ɥɚɬɵɲɢ
/
/
ɪɭɫɫɤɢɟ
ɩɨɥɹɤɢ
ɛɟɥɨɪɭɫɵ
/
ɞɪɭɝɢɟ
Под Латгальским фольклором далее будем понимать фольклор,
рассказанный ( или записанный) на латгальском литературном (письменном)
языке или на латгальских наречиях верхнелатышского диалекта. Латгальский
фольклор выражает традиционные знания, ценности, нравы, культурные
традиции латгальцев как этнической группы. Латгальские пословицы и
поговорки так же, как все устное народное творчество, входят в сокровищницу
латышского фольклора, хотя здесь наблюдаются отдельные особенности.
Одной из особенностей латгальского фольклора является исторически
детерминированный, ярко выраженный национальный и религиозный элемент
(Juško-Štekele 2007, 6).
Источники исследования:
1) Собрание латгальских пословиц и поговорок Стефании Уляновской
“Łotysze Inflant polskich” II ч. (1892);
2) I часть сборника латгальского фольклора «Латгальский фольклор.
175
Filologija 2008 (13)
Рисунок № 2. Этнический состав жителей Латгалии в 2004 г. Данные
Управления натурализации Резекненского регионального отделения
Filologija 2008 (13)
Народные шутки, загадки, поговорки» (1968);
3) Латвийский компьютерный фонд пословиц сборника латышского
фольклора (http://www.lfk.lv/sakamvardi/index.html), куда включены и латгальские поговорки;
4) Материалы полевых исследований Резекненской Высшей школы (http://
jiltd.realm.lv/sites/folklora/).
Функции этнонимической лексики в фольклоре определяются особенностями конкретного фольклорного жанра. Паремия (поговорка, пословица) в
целом раскрывает жизненный опыт народа, мудрость, философское воззрение
на людей, вещи и явления, в ней видна глубокая основа народного мышления,
характера, ценностей. Будучи ситуативной, паремия является неотъемлемой
составной частью живого народного языка, поэтому рассматривая фольклорные
источники пословиц или поговорок, в которых отсутствует контекст, иногда
трудно расшифровать их семантику. По сравнению с другими малыми
фольклорными жанрами, например, анекдотами, в пословицах и поговорках
этнонимическая лексика используется реже. Только в некоторых из них
констатированы автоэтнонимы (самоназвание этноса): latgaļs ‘латгал’; latgalīši
‘латгальцы’; čangaļs ‘пренебрежительное обозначение латыша восточной
Латвии’, также ‘плохой хозяин, пьяница’ (Strods 1991, 12), например, Čyuļs
loktā, a latgaļs koktā (LFK, 1950 8059) ‘Латыш на насесте , а латгалец в углу’;
Latgalīši sovi puiši, sovs karūgs, navar panest, veļc pa zemi (Juško-Štеkele 2007,
136) ‘Латгальцы, свои парни, свой флаг не могут пронести, тянут по земле’;
Čyuļs čyuļam kei rods, bet čangaļs čangaļam kei īnaidnīks (LFK, 213) ‘Латыш
латышу родной, латгалец латгальцу враг’. В то же время часто для обозначения
своих использовались имена собственные: как имена, так и клички, например,
Pīdziers kuo Upes Jurs (LFK, 1268 462) ‘Напился, как Речной Юрис’, Taisuōs
kai Varslavānu Pīters uz preceibom (LFK, 1925 2606) ‘Собирается, как Петерис
Варславанс свататься’.
Наблюдается доминанта алоэтнонимов (название этноса, данное ему
другим этносом) žyds/ žids/ žeids ‘еврей’ и čiguons/ čyguons/ čigans ‘цыган’.
Относительно этнонимов žyds/ žids/ žeids можно добавить, что как в латгальском,
так и в латышском литературном языке до 30-х годов 20 века это слово являлось
нейтральным обозначением национальности, а в современном латышском
литературном языке уже приобрело уничижительную окраску, в словаре
латышского литературного языка данная лексема žīds имеет значение ‘еврей’
(LLVV 1996, 961); в словаре Калупского говора, составленном А. Рекеной,
упоминается лексема žyc, которая в латышском литературном языке толкуется
как ‘еврей’, но лексема ebrejs ‘еврей’ не упоминается (KIV 1998, 598), это
свидетельствует о том, что в латгальских говорах по-прежнему слово žyds
имеет нейтральную окраску, так же, как и в литовском языке žydas.
Гораздо реже всречаются этнонимы krīvs ‘русский’, leits ‘литовец’, vuocīts
‘немец’, čyuļs ‘латыш из Курземе, Видземе или Земгале, слово с уничижи-
176
177
Filologija 2008 (13)
тельным значением’ (Strods 1991, 13), poļaks ‘поляк’, tatars ‘татарин’. По одному
разу в пословицах встречается baškirs ‘башкир’ (LIP 1892, 188), čukča, kitajcs
‘китаец’, čurka ‘смуглый южанин’, niegers ‘негр’ (RA). Возможно, в современном латгальском разговорном языке созданы пословицы с использованием
другой этнонимической лексики, однако в настоящее время не было фиксации
данных материалов.
Важнейшим элементом паремии является значение. В зависимости от
специфики значения паремии делятся на 3 группы (Juško-Štеkele 2007, 117):
1) паремии в переносном значении – которые при характеристике какоголибо явления реальной жизни одновременно на основе ассоциации или
переноса значения раскрывают глубокие философские представления народа,
например, Kas tev par dali, ka žids ād cyukas gali (LFK, 465 335) ‘Какое твое
дело, что еврей свинину ест’ = ‘не вмешивайся в дела других’;
2) паремии в прямом значении – фразеологически стабильные явления
языка констатирующего характера, в основе которых лежат наблюдения,
основанные на опыте реальной жизни, например, Nazaspļaudīs kei čigons (LFK,
740 11895) ‘Не плюйся, как цыган’;
3) паремия в прямом и переносном значении, когда упоминаются оба –
и прямое, и переносное значение, что, согласно принципу параллелизма,
наглядно иллюстрирует процесс создания поговорок, обозначая обе плоскости
ассоциативного действия: мир человека – мир природы, например, Čigons tad
īs pī dorba, ka lōcis pērtī pērsīs (LFK, 583 586) ‘Цыган тогда станет работать,
когда медведь в баню пойдет’.
Чаще этнонимы употребляются в прямом значении, раскрывая стереотипные
представления о людях других национальностей. Больше всего этнонимов
в сравнительных конструкциях с частицей kai/kuo/kei ‘как’. В этом случае
этнонимы в сравнительной части в денотативном значении не употребляются,
т. е. не называют представителей конкретного этноса, а называют какую-то
яркую особенность, присущую людям, чаще с негативной окраской, например,
acs kai kitajcam (RA) ‘глаза как у китайца’ = ‘узкие глаза’. В сравнительной
части встречаются также сочетания слов с этнонимами как зависимыми
компонентами и названием характеризуемого предмета конкретного этноса
как независимого компонента, например, Solts kai žyda stodolā (LIP 1892, 199)
‘Холодно, как в жидовском стойле’ = ‘очень холодно’. Данные этнонимы можно
разделить на 4 семантические группы:
1) этнонимы, обозначающие физические особенности, внешний облик
иного антропологического типа:
Acs kai čiguonam (LFK, 640 1170) ‘глаза как у цыгана’ = ‘темные глаза’;
Buorzda kai krīvam (LFK, 640 1283) ‘борода как у русского’ (традиционно
латгальцы не отпускали бороду, что было характерно для православных и
старообрядцев, т. e. типичная примета русских);
Moti kai čiguonam (LFK, 640 1172) ‘волосы как у цыгана’ = ‘темные,
курчавые волосы’;
Filologija 2008 (13)
Zūbi kai vuocīšam (LFK, 640 1003) ‘зубы как у немца’;
Kuc koa žeidinč (LFK, 1268 370 ) ‘худой, как еврейчик’ = ‘очень худой’;
Sorkona kuo krīvite (LKF, 1268 814) ’красная как русская” = ’наряженная в
яркую одежду’;
Styprs kai krīvu tabaks (LKF, 230 1979) ‘крепкий как русский табак’ = ‘очень
крепкий’;
Žida partrets (LIP 1892, 201) ‘портрет жида’ = ‘некрасивый’.
2) этнонимы, используемые для характеристики негативных, осуждаемых
черт характера:
Atrībīgs kai čigōns (LKF, 509 1331) ‘мстительный как цыган‘;
Sirdeigs kai baškirs (LIP, 1892, 199) ‘злой как башкир‘;
Cik i kauna kei pi čigona (LKF, 679 1340) ‘стыда как у цыгана’;
Tu esi tik pat nekaunīgs kā čyuļa cyuka (LKF, 1840 384) ‘ты такой же наглый,
как латышская свинья’;
Dzeivojit kai broļi, rēkinojitias kai židi (LKF,1368 97) ‘живите как братья,
рассчитывайтесь как жиды’ = ‘алчность, жадность’;
Bōžās kai žids ar siļčom (LKF, 374 361) ‘суется как жид с селедкой’ =
‘навязчивый, назойливый’.
3) этнонимы, характеризующие паралингвистические черты (тон голоса,
громкость речи, темп, смех, слезы):
Vard kai židi sovā storpā (LKF, 640 1802) ‘варятся, как жиды между собой’ =
‘болтливы’;
Plepinei kai čyguona dyrsa (RA) ‘варится как цыганская задница’ = ‘много
говорит’;
Bogojās kai krīvs (LKF, 1723 254) ‘божится как русский’ = ‘упоминает бога
часто и не к месту’;
Raud kai žids bez osoru (LKF, 1940 2908) ‘плачет как еврей, без слез’.
4) этнонимы, характеризующие кинетическую систему (жесты, телодвижения), обычно указывающие на представителей другого темперамента:
Skraida kai žyds pa tiergu (RA) ‘бегает, как жид по базару’ = ‘бегает быстро,
хаотично’;
Bāg kai žeic nu krysta (LKF, 1268 295) ‘бежит, как жид от креста’ = ‘боится,
избегает’;
Brauc kai čigons (LKF, 780 99) ‘ездит как цыган’ = ‘быстро ездит’;
Skrīn kai čigons (LKF, 640 1577) ‘бежит как цыган’ = ‘быстро бегает’.
Изучая ранее функциональность этнонимов в латгальских анекдотах, мы
констатировали, что в анекдотах об инородцах большое внимание уделяется
особенностям их языка: акцентированию лексики (особенно интердиалектных
и мeжъязыковых омонимов), употреблению отдельных морфем. В свою очередь
семантика этнонимической лексики в пословицах и поговорках тесно связана
с присущей конкретному этносу семантикой невербального выражения (черт
178
179
Filologija 2008 (13)
кинетического и проксемического поведения, паралингвистических черт).
Выбор этнонимов в паремиях свидетельствует о том, что функциональность
этнонимов только частично связана с реальной этнической ситуацией в Латгалии.
Фольклорные художественные традиции подчеркивают нехарактерную для
латгальцев религиозную и социальную принадлежность, традиции, нравы,
аксиологическую систему.
Религиозная принадлежность. В сознании латгальца часто смешивается
религиозная и этническая принадлежность. Отвечая на вопрос о национальности, латгалец пожилого возраста ответит, что он католик. Также в паремиях
процесс идентификации чужого приобрел этноконфессиональный характер;
как антипод католической веры, в паремиях упоминается православие,
старообрядчество и иудаизм, о чем свидетельствует употребление лексем pops
‘поп’, rabyns ‘раввин’:
Popa kautu to nivīns, uz bērēm to vysi. (LKF, 640 854) ‘Убивать попа – никого,
а на поминки все’;
Gudrs kai rabyns židu (LIP 1892, 201) ‘Умный как жидовский раввин’.
Нравы, традиции, система ценностей. В паремии, как и в других фольклорных жанрах, подчеркиваются традиции иудаизма как противоположность
христианству:
Bāg kai žeic nu krysta (LKF, 1268 295) ‘бежит как жид от креста’;
Tu beistīs, kai žits cyukas gaļas (LKF, 548 2259) ‘боишься как жид свинины’;
Ar capuri ād kai žeids (LKF, 640 398) ‘ест в шапке как жид’.
Привычно представление о цыгане как воре и конокраде, мошеннике,
большом обжоре (как и в фольклоре других народов):
Nu čigona laba zyrga naesi īmeis, un arī naīmeisi (LKF, 640 425) ‘у цыгана
хорошего коня не выменяешь’;
Nu čygona saimnīka nabyus (LKF, 831 68) ‘из цыгана хороший хозяин не
получится’;
Īlaid čygonu ustobā, a čygons aiz golda (LKF, 1945 431) ‘впусти цыгана в
комнату, цыган к столу’.
Также у многих народов традиционно представление о евреях как о
странствующих торговцах, обманщиках, скрягах:
Kū tu prosi kai žeids ceļa (LKF, 530 1844) ‘что ты спрашиваешь, как жид
дорогу’;
Žyts mužiku šmauc kai Sidara kozu (LKF, 548 2408) ‘жид мужика обманывает
как Сидорову козу’;
Žids nazūg, bet mōnej (LKF, 679 1244) ‘жид не крадет, а обманывает’;
Dzeivojit kai broļi, rēkinojitias kai židi (LKF, 1368 97) ‘живите как братья,
рассчитывайтесь как жиды’.
Образ русского в латгальских пословицах и поговорках встречается редко,
раскрывается при помощи акцентирования внешнего вида, темперамента,
Filologija 2008 (13)
особенностей веры, но не противопоставляется аксиологическая система.
Поэтому можно выдвинуть гипотезу, что русские, живущие в Латгалии с
давних времен, не воспринимаются как чужие.
Социальный статус. Латгалец в фольклоре обычно изображается как
бедный крестьянин в противоположность латышам из других краев Латвии,
более зажиточным. В свою очередь, в латышском общенациональном
фольклоре латгальцы так же, как и литовцы, представляются более бедными,
идут в батраки к латышам. В общенациональном фольклоре латгальцы иногда
обозначались при помощи этнонима polis ‘поляк’ (Rozenbergs 2005, 95), так как
Латгалe долгое время находилась в составе Речи Посполитой, была отделена от
остальной Латвии.
Ej tu isaleidzynoj ar čyuli (LKF, 640 1517) ‘Иди ты равняйся на латыша’;
Čyuļs loktā, a latgaļs koktā (LKF, 19508059) ‘Латыш на насесте, латгалец в
углу’.
В сознании латгальца поляки относились к господам, они вели себя
заносчиво, хвастливо:
Līlōs kai Pusču poļaks (LKF, 509 1564) ‘хвастается как пущинский поляк’.
В латгальских паремиях чаще всего функционируют этнонимы, которые
обозначают здесь же, в Латгалии, или по соседству живущих инородцев. При
помощи этнонимов, характеризующих инородцев, выражается представление
о чужом, но хорошо известном, в отношении к этносу, живущему по соседству,
характерна открытость, толерантность, например, Audziaj, dīveņ, kū dūd i židam
i ubogam (LKF, 679 1274) ‘Выращивай, боженька, что дать и жиду, и нищему’.
Очень мало пословиц и поговорок, касающихся географически отдаленных
народностей, например, Par tatara laimu toļkin puosokuos var izdzērst (LKF,
1940 2685) ‘Про счастье татарина только в сказках можно услышать’. Oднако
в современном фольклоре латгальцы говорят и о жителях дальних стран,
представителях других рас: tymss kai niegera oklajā zornā (RA) ‘темно, как у
негра в заднице’.
Сравнивая функции этнонимической лексики в латышском, латгальском
и литовском фольклоре, можно заметить, что они очень похожи, только для
выражения определенного представления о чужом и своем используются:
1) международные, традиционные этнонимы (жид, цыган) со схожей
семантикой, например, цыган-вор:
Лит.: Čigonas ir bažnyčioje vagia (Po savo stogu 1999, 75) ‘Цыган и в
костеле ворует’.
Латг.: Nikas par čigōnu nav lelōks zaglis (LKF, 477 744) ‘Нет большего
вора, чем цыган’.
Лат.: Čigāns nekad nepērk zirgu, bet visād nozog (LKF, 508 1926) ‘Цыган
коня не покупает, а всегда крадет’.
2) в каждом фольклоре разные этнонимы, но семантика близкая :
Лит.: Kvailas kaip vokietis (SLT, 573) ‘глуп как немец’.
180
Латг.: Glups koa leic (LKF, 1268 490) ‘глуп как литовец’.
Лат.: Dumjš kā krieva zābaks (LKF, 727 412) ‘глуп как сапог русского’.
3) этнонимы с различной семантикой в разных фольклорах:
в литовской паремии латыш изображается как обманщик (Anglickiene
2006, 231), богач:
Apgaudinėja kaip latvis (TŽ V, 612[5501]) ‘обманывает как латыш’.
Taip nuskurdau, kad nors pas latvį eik bernauti (LTR, 628[1449]) ‘так обнищал,
хоть к латышу в батраки иди‘.
Литовец же в латышских и латгальских пословицах и поговорках
болтливый, лентяй, дурак:
Латг.: Treis bōbas i leits (LKF, 1763 195) ‘три бабы и литовец’;
Лат.: Pļāpā kā pasaku leitis (LKF, 116 12415) ‘болтает как сказочник –
литовец;
Лат.: Pieci leiši nes vienu auzu maisu (LKF,1552 25369) ‘Пятеро литовцев
один мешок с овсом несут’.
Латыши из Курземе, Видземе или Земгале в сознании латгальцев богаты,
горды, медлительны :
Taisās kai čyuls iz kuļšonu (LKF, 1930 2446) ‘собирается как латыш на
обмолот’;
Bogots kai čyuls (KLF, 640 1515) ‘богат как латыш’.
Латгалец в паремиях латышей из Курземe, Видземе или Земгале так же,
как в народных песнях, иногда обозначается этнонимом polis ‘поляк’ и обычно
изображается как бедняк, лентяй:
Utains kā poļu cūka (KLF 880 1184) ‘вшивый как польская свинья’;
Pliks kā polis (LKF 527 1440) ‘гол как поляк’.
Если в фольклоре в целом этнонимическая лексика в большинстве случаев
используется для характеристики чужих, то в паремиях часто используются
сравнительные конструкции, функция этнонимов – не только охарактеризовать
чужое, но и открыть иные, чужие, вместе с тем негативные черты среди своих.
Таким образом, можно сделать вывод, что семантика этнонимов латгальских
паремий имеет тенденцию расширения от денотативной к оценочной.
Anglickienė 2006 – Anglickienė, L. Kitataučių įvaizdis lietuvių folklore. Vilnius: Versus
aureus.
Juško-Štekele 2007 – Juško-Štekele, A. Latgaliešu folklora. Rēzekne: RA.
KIV 1998 – Reķēna, A. Kalupes izloksnes vārdnīca. Rīga: LVI.
Latgale – Latgola 2006 – http://dau.lv/ld/latgale.html.
LIP 1892 – Ulanowska, S. Łotysze Inflant polskich. Część II . Kraków : Nakładem Akаdemii
Umiejętności.
LFK – Латвийский компьютерный фонд пословиц сборника латышского фольклора
(http://www.lfk.lv/sakamvardi/index.html)
181
Filologija 2008 (13)
Литература
LLVV – Latviešu literārās valodas vārdnīca : 8 sēj. Rīga: Zinātne, 1972–1996.
LTR – Lietuvių tautosakos rankraštynas, esantis Lietuvių literatūros ir tautosakos institute.
Po savo stogu 1999 – Po savo stogu visaip patogu: 5640 patarlių ir priežodžių / sudarė
V. Lipskienė. Vilnius: Žuvėdra.
RA – Материалы полевых исследований Резекненской Высшей школы (http://jiltd.realm.
lv/sites/folklora/).
Rozenbergs 2005 – Rozenbergs, J. Tautas un zemes latviešu tautasdziesmās. Rīga: Zinātne.
Strods 1991 – Strods, H. Latgales etnogrāfisko terminu skaidrojums. Rīga: LU.
SLT 1956 – Smulkioji lietuvių tautosaka XVII–XVIII a. Priežodžiai, patarlės, mįslės / paruošė
J. Lebedys. Vilnius: VGLL.
TŽ V – Iš prof. V. Krėvės-Mickevičiaus tautosakos rinkinių. Tauta ir žodis. 1928. T. 5, 572–
632.
Antra Kliavinska
ETNONIMŲ FUNKCIONAVIMAS LATGALIEČIŲ PAREMIJOSE
Santrauka
Pagrindiniai žodžiai: latgaliečiai, paremijos, etnonimai, neverbalinės raiškos priemonės.
Filologija 2008 (13)
Sąvoka latgaliečių paremijos – tai latgaliečių raštų kalboje arba latvių kalbos aukštaičių
latgalietiškosiose patarmėse papasakotos ir užrašytos patarlės ir priežodžiai, kurios rodo
latgaliečių (Latvijos rytų etninės grupės) tradicines žinias, vertybes, papročius ir menines
tradicijas. Latgaliečių paremijos, kaip ir visas folkloras, yra bendro latvių folkloro dalis, tačiau
esama ir savitumų. Vienas iš latgaliečių paremijų ypatumų yra ryškus religinis ir nacionalinis
elementas, todėl dažnai vartojama etnoniminė leksika. Etnoniminės leksikos semantiką ir
funkcijas folklore daugiausia lemia žanro bruožai. Paremijos laikomos liaudies gyvosios
kalbos neatskiriama dalimi. Patarlės ir priežodžiai yra situatyvūs, juose slypi giliausi liaudies
mąstymo, charakterio, vertybinės sistemos kodai. Patarlėse ir priežodžiuose etnoniminės
leksikos semantika glaudžiai susijusi su konkrečiam etnosui būdinga neverbalinių raiškos
priemonių (kinetinio ir prokseminio elgesio, paralingvistinių bruožų) semantika. Latgaliečių
paremijose dažniausiai vartojami etnonimai žids / žeids ‘žydas’ ir čiguons ‘čigonas’,
rečiau – krīvs ‘rusas’, pūls ‘lenkas’, leits ‘lietuvis’, čyuļs ‘Kuržemės, Vidžemės, Žiemgalos
latvis; menkinamosios reikšmės žodis’ ir kiti. Folklore apskritai etnoniminė leksika vartojama
svetimojo apibūdinimui, o paremijose, dažnai vartojant lyginamąsias konstrukcijas, etnonimų
funkcija yra atskleisti kitoniškus, svetimus, drauge ir neigiamus savųjų bruožus.
182
Antra Kliavinska
FUNCTIONALITY OF ETHNONYMS IN LATGALIAN PAREMIES
Summary
Keywords: Latgalian, paremies, ethnonyms, nonverbal devices.
Filologija 2008 (13)
Latgalian paremies are spoken and written proverbs and sayings in the Latgalian
language or in the patois of the Latvian dialect of the Eastern part of Latvia, which reveal
Latgalian (ethnic group of Eastern Latvia) traditional knowledge, values, customs and artistic
traditions. One of the peculiarities of the Latgalian folklore is the explicit religious and
national character, wherewithal a frequent usage of ethnonymic lexicon. To a great extent the
semantics of ethnonyms is determined by the peculiarities of the genre of folklore. Proverbs
and sayings are situational, encompassing the profound people’s codes of thinking, character
and value system. Semantics of ethnonymic lexicon in proverbs and sayings is interlinked
with the semantics of characteristic non-verbal means of expression of a particular ethnos
(kinetic and proxemic behavior, paralinguistic features). The most frequently used ethnonyms
in Latgalian paremies are: žids / žeids ‘Jew’, čiguons ‘Gipsy’, more rarely – krīvs ‘Russian’,
pūls ‘Pole’, leits ‘Lithuanian’, čyuļs ‘a Latvian from other regions’. If in general ethnonymic
lexicon in folklore is normally used for describing the unfamiliar, paremies are frequently
applied by using comparative constructions; the function of ethnonyms is to reveal the
different, alien wherewithal the negative features among one’s own. Thereby semantics of
ethnonyms has a tendency to broaden from denotative to evaluative.
183