Леонид БОРОДИН Потом еще хуже. Юрка дернул ленточку, что

Леонид БОРОДИН
Потом еще хуже. Юрка дернул ленточку, что стягивала волосы Ри, и я на следующей перемене отчаянно подрался с ним.
Еще худшее случилось на уроке географии. Прошлый раз учительница рассказывала о происхождении Байкала, о том, что будто бы пятнадцать миллионов лет
назад Байкал образовался во время сброса, то есть провала или трещины, ну и так
далее. Особенно меня возмутили эти пятнадцать миллионов! Учительница рассказывала так, будто присутствовала, когда все это происходило, как будто она могла
себе представить, что такое пятнадцать миллионов лет! Ведь не могла же!
А назавтра она именно меня вызвала к доске. Я стоял и молчал сначала. Она
повторила: «Ну, так как же образовался Байкал?»
— Не знаю! — грубо ответил я. — И никто не знает!
— Как же это не знает! — удивилась она. — Я же вам вчера рассказывала, что
пятнадцать миллионов лет назад...
— А вы что, считали эти миллионы? — спросил я ехидно. Учительница растерялась. Она была еще молодая, а я раньше никогда не грубил...
— Не я считала, а наука... — сказала она, моргая.
— Наука! — презрительно ответил я.
— Сядь!
Весь класс смотрел на меня удивленно, и Ри тоже, и это было очень обидно,
ведь я защищал предание!
Дальше случилось еще хуже! Учительница вызвала Ри и велела ей рассказать
о происхождении Байкала.
— Пятнадцать миллионов лет назад... — начала Ри, и я больше выдержать не
мог. Я хлопнул два раза крышкой парты и крикнул на весь класс:
— Молчи! Не смей! Молчи!
Побледнев, трясущимися губами учительница велела мне выйти из класса. То
есть я совершил неслыханное — сорвал урок!
Ну, что рассказывать о последствиях! Самое грустное — я вовсе не хотел обидеть учительницу, а она решила, что я все это проделал специально, и весь следующий урок проплакала в учительской. Я, конечно, извинился, но не в этом дело...
Единственный, кто понимал меня, это был Друг. На второй учебный день я
пришел с ним к школе после занятий и дождался, когда интернатские ребята вышли
на улицу. Ри была среди них. Я наклонился к самому уху собаки и сказал:
— Смотри! Вот она! Видишь!
Друг заволновался, замахал хвостом, прося разрешения подойти к ней. Я разрешил. Ри испугалась и спросила:
— Он не кусается?
Я только усмехнулся. Друг встал на задние лапы, положил передние ей на плечи и лизнул в лицо. Я свистнул, помчался прочь, потом начал карабкаться по склону
ущелья. Друг догнал меня, и мы долго барахтались с ним в кустах, боролись и гонялись друг за другом по склону горы, а потом, обнявшись, лежали на камне и думали
об одном и том же.
А змееныш моей печали рос и превращался в змею. Я не мог жить рядом с дочерью Байколлы и не разговаривать с ней, мне нужно было, чтобы она хоть иногда
смотрела на меня, хоть иногда что-нибудь говорила мне, но чем дальше, тем невозможнее было найти предлог для сближения. Генка, мой друг, начал слишком часто
брать у нее тетрадь на списывание, как будто ни у кого другого нельзя было списать!
А Валерка вообще! Я своими глазами видел, как он послал ей на уроке ботаники
записку. Светка же прямую подлость сделала, пустила на меня кличку: «Риммочкин
здыхатель».
456
ê