человек - семья
реклама
Б. Л. Васильев, писатель (Москва) ЧЕЛОВЕК — СЕМЬЯ — КУЛЬТУРА Доклад на Конгрессе российской интеллигенции Москва, 10-11.12.1997 Выступать перед таким представительным форумом мне трудно. В этом докладе было 52 страницы, сейчас осталось 15, потому что я вычеркивал все то, что мне казалось необязательным, вторичным, и стремился отказаться от риторики вообще. Я принадлежу к тому, увы, уже немногочисленному поколению, которое помнит жаркие споры, громкие споры, споры шепотом при наглухо закрытых форточках и, наконец, молчание. Нет, не семейные (мне посчастливилось родиться в семье, в которой вообще никогда не повышали голоса), споры о главном: о пути, выбранном Россией. Ее шаги в неизвестность с болью и страхом ощущались очень многими семьями. В 1931 году мы жили под Миллерово в тесном и плохо утепленном вагончике. Зима выдалась морозная и ветреная, и в вагончике постоянно топилась буржуйка. Днем огонь поддерживала мама, а ночью отец и мать вставали по очереди, чтобы подбросить полешек в раскаленный зев печки. И однажды в эту огненную прорву полетели какие-то бумаги и наши семейные фотографии. А я проснулся и смотрел, как, корчась, сгорают толстые дореволюционные паспарту, и молчал, потому что все понял. Мои родители сжигали свое прошлое. На следующий день я получил несколько категорических запретов. Никогда не говорить о том, что я бывал и подолгу жил в имении деда Высокое в 22 верстах от Ельни; никогда не упоминать о золотых погонах отца; отныне и навсегда во всех видах анкет в графе "социальное происхождение" писать: "сын военнослужащего". Наша семья вовсе не была такой уж уникально осторожной: так поступало большинство провинциальных дворянских семей, далеких не только от титулованной знати, но и вообще от известных столичных фамилий. И эта предусмотрительность спасла многих, поскольку советские карательные органы не знали истории собственного народа да и не интересовались ею. Каждая семья в Советском Союзе выживала в одиночку, и эти способы выживания не повод для укоров, а повод для горьких размышлений. Люди отрекались от корней своих во имя спасения собственных детей. До чего же хрупка, до чего же беззащитна оказалась нравственность всего нашего народа! Дворяне жгли документы и фотографии, дети раскулаченных крестьян брали иные фамилии, убегая в города, евреи меняли в паспортах национальность своих детей... Нет, не все, разумеется, не все: я говорю лишь о тенденции, но именно тенденция в конечном счете и определяет народную нравственность. Маргиналам и люмпенам всех сословий России не требовалось ничего менять — так не их ли представления о нравственности торжествуют и сегодня в нашем обществе? В детстве мне внушали, что культура — среда обитания человека, как природа — среда обитания зверей; искусство — способ познания этой среды; интеллигенция — понятие нравственное, а религия — голос твоей совести, на тревожные сигналы которой ты ищешь ответы либо с помощью молитвы, либо копаясь в собственной душе. В школе моего времени культурой именовали запас знаний, искусством — наиболее осмысленное заполнение досуга, понятие "интеллигенция" из нравственного превратилась в профессиональное, а религия — в опиум для народа. Таким образом, все координаты были перекошены ради их упрощенного классового восприятия, но только ли в этом была цель их сознательного перекоса? В словаре В. И. Даля нет существительного "отдых", есть лишь глагол "отдыхать". Существительное принесла советская власть и поначалу — с размахом. Семичасовой (а на тяжелых производствах — и пятичасовой) рабочий день; "пятидневка", то есть пять дней рабочих, шестой — выходной, даже если он выпадал на среду; двадцатидневный отпуск и бесплатные дома культуры и отдыха. Под них были переданы уцелевшие усадьбы, а культура олицетворялась служащим в особой должности, именуемой "культурник". Как-то родители на лето сняли комнату у завхоза такого "оазиса", и перед моими глазами прошли две смены отдыхающих. Люди дружно выбегали по грохоту рельса, в который бил "культурник", добровольным строем шагали в столовую, скандируя лозунги, и весь день оглушительно хохотали. Раз в неделю приезжала кинопередвижка, и каждый фильм встречался жизнерадостным смехом, даже если на экране сходил с ума несчастный герой, двадцать лет отсидевший в одиночке. Это был какой-то неистовый, животный восторг бытия. Вспоминаю об этом, потому что сам, собственными глазами, видел материальную силу идеи, физиологически восчувствованную толпой. И вскоре выяснилось, что подобный энтузиазм заразителен, а его коллективная мощь способна как строить до небес, гак и разрушать до основания. Россия встретила уходящий век, опираясь на два уровня культуры: христианско-деревенский и дворянско-городской. Мерки "лучше—хуже" здесь неприемлемы, равно как образование или социальные завоевания: строительство печей само по себе не дает тепла, и советская власть так и не создала единого гражданского общества. Стирания граней между городом и деревней, столицей и усадьбой не произошло, что сегодня отражается в некоем странном двоевластии: одержав победу в крупных промышленных центрах, демократия отдала коммунистам власть над людскими душами во многих иных регионах. Почему это произошло? Небольшое отступление. «"Только плодов с древа не ешьте, ибо умрете", — сказал Господь. "Не умрете, — усмехнулся змий. — Не умрете, а познаете самих себя и станете, как боги". И Ева вкусила, а вкусив, протянула Адаму, и тот тоже вкусил. И вдруг увидели они, что наги, ощутили стыд и сделали себе опоясание из листьев смоковницы». Стыд ощутили, а что сие значит? А то и значит, что осознали себя людьми: зверям стыд неведом. И заметьте — не Адам Еве, а Ева Адаму протянула яблоко. Не потому ли, что женщина более всего нуждается в защите как от внешней, так и от внутренней агрессии: противопоставление Добра Злу подразумевает защиту Добра от Зла. Впоследствии эта биполярность разовьется: Бог и дьявол, рай и ад, Христос и антихрист, но в основе этого противопоставления навсегда останутся Мужчина и Женщина — то есть семья человеческая, которой и адресованы постулаты Нагорной проповеди: "Не убий", "Не укради", "Не прелюбодействуй", "Мирись с соперником твоим, пока ты еще на пути с ним"... Основы нравственности, фундамент самой культуры хранятся в семье и передаются детям матерью, поскольку отцу определено изыскивать хлеб в поте лица своего. И любая подмена нравственности государственной целесообразностью всегда била, бьет и будет бить по семье, а ведь только в ней учат как осознавать себя человеком, так и видеть в людях человеческое. Я очень рад, что на телевидении появился наконец канал культуры, однако мне кое-чего в нем не хватает. По России катится эпидемия поиска умиротворения души. Множество отчаявшихся людей ищут утешения, увы, вовсе не в церкви, что, по крайней мере, хотя бы отвечало традициям. Но традиции утрачены, и ищущие бросились в объятия шарлатанов, агрессивных сектантов, авантюристов и обманщиков. Необходимо восполнить то, чего мы были лишены три четверти века: изучения истории мировых религий, знакомства с Библией, Кораном и Евангелиями и их анализа, доступного широкому пониманию. Последнее мне представляется особенно важным, так как подавляющее большинство поспешно надевших крестики "новых православных" вовсе не являются таковыми, оставаясь язычниками по сути, в душе своей. Суеверие, то есть верование всуе, без мысли, попусту, есть проявление воли толпы, а не выбора личности; моды, а не собственной совести; соображений скорее политических, нежели этических. Нательный крестик стал ныне знаком причастности к некоей идеологии, заменив собою партийный билет, а то и попросту дополнив его. Боюсь, что в противном случае мы получим дружно смеющихся отдыхающих моего детства. К сожалению, история России агрессивна, как агрессивно и ее изложение. Нам куда ближе и понятнее по-настоящему варварские методы Петра I в его борьбе с "варварством", нежели постепенные реформы Александра II — единственного правителя нашего, озаботившегося проблемами культуры: вспомним хотя бы судебную реформу и реформу образования. В результате первой Россия получила гласный состязательный процесс, суд присяжных и презумпцию невиновности, которую и сегодня никак не могут усвоить ни средства массовой информации, ни наши законодатели, ни даже высшие представители исполнительной власти. А реформа образования (единственный раз в истории России!) предусматривала государственную востребованность завтрашней образованной молодежи. Шел великий ремонт обветшавшего здания российской государственности, крестьянство стало свободным, на глазах рождалась буржуазия. Государя-ре- форматора ожидала на столе конституция, но... Но мы на собственном горьком опыте знаем, во что обошлась бомба Гриневицкого. Каков ямщик, туда Русь и скачет, поскольку в руках его и вожжи, и кнут, и торба с овсом. И через полстолетия загрохотали тачанки, заметались конные лавы, засверкали шашки и загремели выстрелы гражданской войны. И самым страшным ее результатом оказались не людские потери, не растоптанная нравственность, не культурные утраты, а усвоенный опыт управления огромной страной с разноплеменным населением, почитавшим разных богов. Он был прост и удобен для захвативших власть безграмотных и безнравственных большевистских горлохватов, не представлявших дня завтрашнего, но отлично усвоивших, что наган есть самый убедительный аргумент. В чем же состояла сущность этой власти, куда простирались ее вертикали и горизонтали? Властная вертикаль всегда строилась только из назначенных проверенных адептов. Горизонтальное обеспечение — опора на люмпенов и маргиналов как в городе, так и на селе. Произошли замена гласных судов военными трибуналами без права на защиту и приравнивание приказов и распоряжений к указам и законам. Был введен запрет на собрания, митинги, манифестации и на все виды печати, кроме официальной, возникло поощрение доносительства как доказательства личной лояльности, шел постоянный поиск врагов вплоть до материализации их из лозунга и тому подобное. Принимая во внимание, что основой этой власти был неограниченный террор как в центре, так и на местах, вся совокупность методов подобного правления делает эту власть весьма схожей с властью организованного криминального сообщества. Особенно если учесть, что вся взбудораженная революцией и гражданской войной Россия опиралась только на материализованную идею избирательного неравенства, отраженную в возбужденном физиологическом энтузиазме ее полуграмотного населения. Именно этим гогочущим энтузиазмом были сокрушены церкви и храмы, монастыри и обители. Хорошо помню крепкого парня с кувалдой на куполе церкви села Волково. Смачно хакая при каждом ударе, он бил и бил кувалдой по кресту. Крест гнулся, купол гудел под ногами вандала, а вокруг молча стояли прихожане, тайком утирая беззвучные слезы. И если бы одни церкви да монастыри: об этом мы, по крайней мере, хотя бы вспоминаем. А кто вспомнил о повальном ограблении склепов и могил наших предков практически на всех городских кладбищах? Подобного санкционированного кощунства не знала ни одна страна в мире. Известный историк П.А.Зайончковский, могилу предка которого — знаменитого адмирала Нахимова — тоже разграбили черноморские морячки, рассказывал мне, что пытался вместе со своими учениками составить списки оскверненных захоронений, однако масштаб содеянного превосходил возможности. Списка нет, и я приведу всего один пример из того невеселого разговора. В 18 километрах от Смоленска расположено старинное село Талашкино, проданное в 1893 году князю Тенишеву. Супруга князя Мария Клавдиевна Тенишева, почетный гражданин города Смоленска, превратила село в художественный и культурный центр не только губернии, но и России. Были созданы художественные мастерские, художественная школа для крестьянских ребятишек, музей крестьянского быта, где была собрана уникальная коллекция. Талашкино навещали Репин, Бенуа, Врубель, Дягилев, Трубецкой, Рерих, Стравинский, Коровин, Малютин. В 1903 году в Париже скончался князь Вячеслав Николаевич Тенишев — предприниматель, общественный деятель, ученый, на средства которого и существовал этот уникальный центр крестьянской культуры. Тело его было доставлено в Талашкино, где и предано земле в подклети фленовской церкви Святого Духа. А через два десятка лет раздетый догола набальзамированный труп оказался сидящим в роще с цигаркой во рту и газетой "Рабочий путь" в руках. Ночью труп исчез, и где закопан, неизвестно, но представьте себе всю эту глумливую безнравственность! Нет, большевики взрывали не могилы, а саму нашу память, не покой усопших, а само понятие греховности. Рядом с созиданием набирало темпы и уничтожение: храмов, могил, памятников, людей, культуры, нравственности. Созидание и уничтожение шагали в ногу, и советское искусство уже суетливо помогало им строить и разрушать. И об этой странной триаде тех времен мы не вправе забывать и сегодня. Едва из лозунга "Долой кулака-мироеда!" материализовался враг, тот же энтузиазм, не отмыв рук от праха предков наших, ринулся сокрушать деревню. Подобной варварской жестокости и дичайшей несправедливости не позволяли себе никакие оккупанты: полистайте историю. Уничтожался самый многочисленный класс России, ее кормилец и защитник, а сложившаяся триада продолжала действовать. Она будет действовать и далее, являясь идейной опорой бесконечной гражданской войны, поиска врагов и оправдания террора, будь то партийные разборки тридцатых годов, депортации целых народов или государственный антисемитизм сороковых. И только гражданская совесть Н. С. Хрущева сорвет с нее идеологическую тогу, так и не решившись, впрочем, затронуть уже проросших корней. Параллельно с коллективизацией деревни шла национализация в городах. Столь же бессудно и жестоко отбирались дома, квартиры, имущество, золото, произведения искусства, существенная часть которых была за бесценок продана на заграничных аукционах. Все, решительно все переходило отныне в руки одного хозяина в лице самого государства. Оно начисляло жалование для прокорма, оно оплачивало нашу "бесплатную" медицину, образование, пенсии, страховки, премии и т. п. Да и продукты можно тогда было продавать ниже себестоимости, как то было с молоком, мясом, овощами. Страна была поделена на две зоны: с бесплатным трудом — за колючей проволокой и с минимальной оплатой — вне ее, зато с мертвым якорем прописки в городах и лишением паспортов в колхозной деревне. А что же оставили гражданину "страны рабочих и крестьян"? Ему оставили только личную собственность. Телогрейку, сапоги, ушанку и два предмета роскоши: велосипед и ламповый приемник с заблокированными диапазонами. Весьма характерно, что в начале войны лишили и этого: велосипеды и приемники приказано было сдать на хранение до окончания войны, но я не знаю ни одной семьи, которой возвратили бы отобранную у нее личную собственность. Миру известно лишь два способа добычи средств к существованию: либо заработать, либо отнять. И в тени всякого человеческого сообщества всегда скрывается его уродливая копия: общество паразитическое, построенное по упрощенной схеме. У нас его построили по отработанной схеме постоянного военного положения: отнимали все, а выдавали лишь малую часть, только бы мы не померли с голоду. Оставьте в покое идею построения социализма в одной отдельно взятой стране: это — химера, обозначенная линия горизонта, которой невозможно достичь ни в каком поколении. И уж тем паче в стране, так и не создавшей единого гражданского общества, зато построившей аж две зоны: одну — за колючей проволокой, другую — на мертвом якоре постоянной приписки к месту проживания. Кладбищенскими и кандальными тропами вошла страна наша в период индустриализации. Общечеловеческая мораль существовала в ту пору подобно оазисам в мертвой пустыне: в понятиях порядочности, веры в добро, в брезговании ворованным, нетерпимости ко лжи, сквернословию; в уважении к женщине, к старости, к человеческому достоинству. Она существовала на уровне семьи в заветном шепоте матери, в скупых словах отца, в слезах бабушки и угрюмом ворчании деда. В конечном и печальном итоге рухнула и эта семья — хранительница народной нравственности. На селе — как следствие коллективизации, повлекшей за собой обессмысливание крестьянского труда; в городе — в результате индустриализации с ее насильственными переселениями сотен тысяч людей. У подавляющего большинства переведенных, перемещенных и переселенных просто не стало дома. С бабкой и дедом, с традициями и воспоминаниями, с отметками роста сынков и дочек на притолоках. Вместо отчего дома оказалась жилплощадь, а вот жить — просто жить: любить, рожать детей, воспитывать их — оказалось негде. И на этой казенной жилплощади, лишенной любви и счастья, и выросли все мы. Все. Исключения редки, как самородки. И на это всем было наплевать, чему свидетельством служат и доселе сохранившиеся бараки да времянки. Только не учли, что семья никогда не обманывает детей своих, выпуская из объятий как завтрашних счастливых отцов и матерей, так и не ведающих, что есть счастье человеческое: она строго воспроизводит то, чем является сама. Но коли прервалась в роду ее нить ариадны, коли нечего оказалось передавать детям своим, то либо упрутся они в глухие тупики, либо рухнут в смрадные подвалы лабиринта, либо угодят в мохнатые лапы самого мундирного минотавра. Криминальная власть сама воспроизводила криминал ежечасно, ежедневно и в массовом порядке. Рождение современного преступного мира — там, в нашей горькой истории, в условиях бесконечной гражданской войны и сопутствующего ей беспредельного террора как осознанной и восчувствованной несвободы. Да, но зато были индустриализация, космос, великая держава... Сослагательность непозволительна в истории, где случай не имеет такого влияния, как в человеческой жизни, но мы размышляем не об истории нашего народа, а о его биографии. А в биографии человека, в семейных отношениях, в судьбах людей пересечение причинных рядов приобретает порою решающее значение: это — сфера творчества, а не строгой науки. Если бы не встретились когда-то наши родители, то и нас бы не было на свете. Если бы я не споткнулся о минную растяжку 16 марта 1943 года под Вязьмой, я бы не стоял сейчас перед вами. Если бы большевики не захватили власть под спекулятивным лозунгом "Вся власть — Учредительному собранию!", судьба всего российского народа сложилась бы по-иному. Вплоть до того, что не было бы Второй мировой войны, ибо Гитлера привели к власти политические игры Сталина, а летчиков, подводников и танкистов для вермахта готовили на наших полигонах. Теперь о поголовном уничтожении русской интеллигенции. К интеллигенции на Руси всегда относились настороженно, но только большевики ненавидели ее с открытым издевательским хохотом. В фильмах моего детства интеллигенты изображались хилыми очкастыми недотепами, то ли уже изменившими, то ли всегда готовыми к измене. Едва ли не первым фильмом, в котором заговорили об интеллигенции в несколько ином ключе, был "Ленин в 18-м году". Там Горький, придя к Ленину, напоминает ему (напоминать пришлось!): "Интеллигенцию кормить надо, Владимир Ильич. А то помрут писатели. И ученые — помрут". Так возникла ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых), которой сегодняшние наследники коммунистов пытаются бить все доказательства противного, как бьют туза шестеркой в детской карточной игре в "пьяницу". Увы, как раз Владимир Ильич и ненавидел интеллигенцию пуще всех своих соратников, не утруждая себя даже подбором выражений. Обратите внимание на его записки: в них звучит какая-то заматерелая, подкорковая обида фрейдистского оттенка. И этот странный фрейдистский комплекс вождя пройдет сквозь всю нашу жизнь, пока не выльется в открытый и злобный террор в последних деяниях Сталина: борьба с космополитами и особенно "дело врачей". Стоя на краю могилы, он тащил за собою лучших представителей советской интеллигенции. И это — после победоносной войны, принесшей ему лично мировое признание и авторитет. Как-то в одной деревне Клинского района местная учительница показала мне бережно хранимые реликвии: три пары простеньких железных очков. Все, что сохранила земля от ополченцев 1941 года. В черных драповых пальтишках остатки русской интеллигенции гибли в белоснежных полях под Москвой. Гибли, жизнью своей расплачиваясь за кровавый итог авантюрной советской политики, исполнив до конца свой долг перед народом, о котором забыла собственная власть. Впрочем, она забыла даже предать земле павших, еще раз проявив уникальное святотатство, свойственное только уголовному миру. Русская интеллигенция явила себя в начале реформы Александра II. Предшествующий нигилизм как естественная реакция отрицания всего и вся был ею решительно отринут, поскольку возникла острая необходимость в положительной позиции. Радикальная часть разночинцев утверждала, что сам термин "интеллигенция" не связан ни с профессией, ни с сословиями, что интеллигенция стоит над классами и выше всяких сословий. Она определяла интеллигентов как критически мыслящих личностей, способных направлять исторический процесс и вести за собою народные массы. Почему теоретики русской разночинной интеллигенции столь горделиво вознесли ее над профессиями, классами и сословиями? Что они имели в виду, подчеркивая ее особую исключительность? Прежде всего "чувство неоплатного долга только перед народом", что сразу же закрепило за русской интеллигенцией обязанность критического отношения ко всякой власти, навсегда определив ее особую позицию в расстановке общественных сил. Из державной тройки ("православие — самодержавие — народность") интеллигенция дерзко выпрягала самого коронованного коренника, а заодно и православную пристяжную, провозгласив свободу совести как естественную свободу человека. А если вспомнить и тезис о равенстве всех культур ("цивилизаций", как они говорили), то можно утверждать, что русской интеллигенции оказался по силам прорыв к нравственности общечеловеческой, поскольку ее позиция во многом предрекла появление "Всеобщей декларации прав человека". К сожалению, рывок к цели и достижение ее совпадают в нашем отечестве весьма редко: лихо стартуя, мы порою забываем о финише. Русская интеллигенция с энтузиазмом ринулась в народ, поскользнулась, наиболее упрямая часть ее отправилась в американский Канзас, где — для наглядного примера — начала строить трудовую коммуну по рецепту Фурье, но и там потерпела фиаско. А тем временем служивая интеллигенция — врачи, учителя, инженеры, техники, юристы, — взяв на вооружение тезис неоплатного долга перед народом, продолжала спокойно трудиться, преуспев в очень и очень многом. Не могу удержаться от цитаты: "Вот так все и делается в России: никогда начатое дело не доводится до конца, не простирается за пределы абсолютной необходимости конкретного момента. Когда же нужда миновала, начатое дело бросается на полпути, на произвол судьбы — вместо того, чтобы поддержать, довести до конца, пополнить, продолжить, завершить... Нельзя понять — тем более при современном уровне цивилизации и культуры — эту одновременную и равную потребность в захвате чужого и беспечность в сохранении и улучшении собственного" (Александр Дюма-отец). Это наблюдение писателя, очарованного и широтой русской души, и — в особенности — отвагой ее солдат и офицеров. Сказано с досадой, но с досадой искренней: "Что же вы, ребята, делаете?..". А то и делаем, что меняем цель по пути движения к ней. То ли разуверяемся в самой цели, то ли запутываемся в дорогах, то ли начинаем коней на переправе менять. Похоже, что движение для нас ценно само по себе, поскольку пейзаж за окном создает иллюзию достижения цели. Мы — созерцатели по натуре своей. Созерцаем очередное сотрясение ветвей власти, очередной скандал в верхах, очередную перетасовку в правительстве. Возможность созерцания — последний бастион демократии: гласность и избирательное право — всего лишь поля битв политических группировок за место на облучке. Кто на облучок взберется, туда и поскачем. Мы — страна полумер, полудемократии, полурынка, полузаконов, полуневежд, полунищих. Все — полу-, и ничего — полностью, за исключением проедания наследства наших внуков и правнуков. Мы настолько заражены советской психологией, что по каплям ее уже не выдавишь: нужно личное переосмысление судьбы собственного народа. В нас живет не только тоска по былому статусу сверхдержавы — этакому банку всемирной агрессии, на проценты которого существуют многие ультралевые партии и движения и сегодня. В нас живет и великое множество мифов и предрассудков, густо возросших на духовной целине, в большинстве так и не тронутой плугом семейного воспитания. И любое обучение здесь бессильно: государство готовит специалистов, а интеллигентов — только семья. Но нынешняя семья — внуки и правнуки первого поколения советских граждан, переполненных как "чувством законной гордости", так и убеждением, что вчерашняя молодость лучше сегодняшней старости. Равенство бедности не требует душевных затрат, тогда как неравенство вызывает массу негативных эмоций. И не только зависть, но и острейшее чувство обиды, вызванной социальной несправедливостью, поскольку власть наша сегодня просто не в состоянии выполнить своей коронной обязанности — защиты малоимущих и обездоленных. Говорят о необходимости всеобщего согласия как гарантии стабильности и последующего прорыва к всеобщему благополучию. Да, без единого гражданского общества в разодранной на части, утратившей смысл собственного существования стране нам грозит долгое топтание на месте, опасное шараханьями в любую сторону. Но — с чем согласие? С преступной советской идеологией кремлевских "Сусаниных", затащивших нас в болото распавшейся народной нравственности? С фашиствующими молодчиками со свастикой на рукавах? С воинствующими нацпатриотами с их зоологическими лозунгами всеобщей ненависти? Подобное согласие вновь привело бы нас к необходимости загнать внутрь собственную, только-только начавшую пробуждаться гражданскую совесть, а подобное состояние саморазрушения мы уже проходили. Несогласие внутри куда опаснее несогласия снаружи, это — динамит с постоянно тлеющим бикфордовым шнуром. Только полная ясность понимания реальной опасности вчерашних иллюзий может стать основой стабильности и согласия. Упаси бог, я не призываю к погромам, разгромам, процессам и охоте на ведьм. Но мне сдается, что с братскими объятиями с идейными наследниками большевиков и преданием прошлого забвению во имя сегодняшней тактической цели надо обождать, неторопливо и основательно подумав, например, о том, что сначала необходимо решительно разорвать цепочку передачи подрастающему поколению заново отлакированных мифов о безгрешном большевистском правлении и светлом царстве социализма. А заодно и о том, что двенадцать веков Россия существовала по формуле: "Народ для государства". Ныне в перспективе замаячила диаметрально противоположная концепция: "Государство ради народа". Ради его благополучия, нравственного и физического здоровья, укрепления семьи, предоставления подрастающим поколениям максимальных возможностей для реализации своих дарований и осмысленного потребления всех скопленных человечеством духовных богатств. И такая перспектива будущего России представляется мне куда менее утопической, нежели вторичная попытка строительства социализма с любыми прилагательными. Интеллигенция является единственной общественной силой, способной исполнить свой долг перед народом не по должности, не с корыстной целью, не по политическим мотивам, а по зову совести своей. И здесь мои надежды адресованы не столько интеллигенции столичной, чересчур политизированной и слишком уж оторванной от реальностей современной России. Я уповаю прежде всего на интеллигенцию других городов и весей нашей Родины. Именно она продолжает в каждодневных трудах своих следить за пульсом аритмичной народной жизни, изыскивая собственные лекарства от усталости, равнодушия и отчаяния. Позвольте один пример. Я живу в Солнечногорске, неподалеку от совхоза, где имею много друзей и даже крестников. Преподавательница биологии в совхозной школе, Людмила Андреевна, каждое лето организует экскурсии для старших школьников. Ее ученики проехали по Золотому Кольцу, побывали в Новгороде, Пскове и Пушкинских горах, посетили Брестскую крепость и Волгоград, не говоря уже об обеих столицах. И сейчас, когда совхоз уже не в состоянии оплачивать даже дорогу, она упорно ищет спонсоров и меценатов. И дети ждут этих поездок, готовятся у ним, подбирают литературу и материалы: я им два часа рассказывал о Смоленске, когда они решили познакомиться с этим древнейшим городом Руси. Провинциальная интеллигенция делом вычеркивает советское существительное "отдых" как из своей нелегкой жизни, так и из своего лексикона. А способна ли интеллигенция вообще на какую-либо организацию даже неформального свойства? Честно скажу: не уверен. Каждый русский интеллигент — личность, а личности очень не любят шагать в строю, скандируя лозунги. Но России сегодня так трудно, что завтра станет невмоготу. Такое уже случалось в ее истории, но тогда в Нижнем Новгороде на Торгу выступил Гражданин. Звали его Кузьма Минин. Я упрямо верю, что и ныне мы сдюжим, и очень огорчусь, если в очередной раз подтвердится самый емкий и точный афоризм наших дней: "Хотели как лучше, а получилось как всегда".
