Ю.О.Гусакова ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА РУССКОЙ

2009
ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
№52
УДК 811.133.1
Ю.О.Гусакова
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА РУССКОЙ ЛЕКСИКИ ФРАНЦУЗСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Гуманитарный институт НовГУ
The article is dedicated to the study the interaction’s mechanism of two different semeiotics systems — the language and the
culture. The author places high emphasis on cultural connotation, which is typical of an individual as well as of a language community
on the whole. This allows to study in detail the important cultural images of different mentalities based on Russian and French
languages.
Ключевые слова: семиотические системы, культурная коннотация, языковая ментальность
Разные языки – это не различные обозначения одного и
того же предмета, а разные видения его.
В. фон Гумбольдт
мира является прежде всего внутренней интерпретацией человека, осуществленной посредством естественного языка. В основе подобного отражения мира
лежит так называемый «принцип пиков» — составляющих мира, «которые представляются говорящему
наиболее важными, наиболее релевантными, наиболее полно [его] представляющими» [3].
Нельзя не заметить, что «принцип пиков» Почепцова перекликается с теорией «окультуренных языковых знаков» В.Н.Телия. Однако в своем исследовании Почепцов не ограничивается выявлением культурных концептов языка и развивает высказанную идею:
соотнося определенные участки мира с их представлениями в языке, лингвист выводит понятие «языковой
ментальности». Языковая ментальность в свою очередь
определяется принадлежностью индивида к определенной социокультурной среде: в рамках страны подобными факторами являются культурные традиции, история, политика, государственное устройство и т.д. Последнее дает ему право утверждать, что язык представляет собой отдельный от окружающего «мир речевых
действий человека и его состояний», зависящий от своего создателя и носителя [4]. Выводы Почепцова об
особом влиянии социокультурных стереотипов на языковую ментальность, как и на язык в целом, тесно пе-
Проблема взаимосвязи языка и культуры, занимавшая ученых еще в начале XIX столетия, не исчерпала себя и сегодня. Основной постулат концепции В.Гумбольдта — «язык народа есть его дух, и дух
народа есть его язык, и трудно представить себе чтолибо более тождественное» [1] — представляет собой
аксиому как для зарубежных, так и для отечественных лингвистов. Но именно высказанная Гумбольдтом идея предопределила формирование отдельного
направления социолингвистики — лингвокультурологии, главной задачей которой стала не простая констатация факта, но изучение и объяснение механизма
взаимодействия двух разных семиотических систем.
Опираясь в понимании языка на духовное начало человека, представители неогумбольдианства
описывают его скорее не как «средство обмена, служащее взаимопониманию», а как подлинную «реальность, которую внутренняя работа духа призвана поставить между собою и предметами» [2], что находит
отражение и в современных исследованиях. Так, отталкиваясь от определения Й.Л.Вайсгербера, трактующего язык как «промежуточный мир» (буквально
Zwischenwelt, «междумир»), О.Г.Почепцов приравнивает языковое представление мира к языковому
мышлению. По его мнению, любое представление
30
2009
ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
№52
не так многочисленны: например, русское понятие
«ум» специфично в силу отсутствия во французском
языке соответствующего аналога со значением «инструмента для получения нового знания». Выражая
лишь одну из сторон процесса познания
(«intelligence» — понимание, «esprit» — дух, остроумие), ни одна из французских лексем не в силах передать присущую русскому языку коннотацию [10].
Приведенные примеры доказывают, что вещественная коннотация позволяет выявить специфическую трактовку понятия, присущую тому или иному
языку, так как существует в рамках подсознания не
одного отдельно взятого индивида, а целого коллектива, народа, этноса, что дает право говорить о культурной коннотации. Проявления культурной коннотации наиболее интересны с точки зрения лингвокультурологического анализа, целью которого является извлечение из образа его культурной значимости: «образ, с одной стороны, определяется семантикой имени, а с другой — сам обуславливает ее, т.е.
именно в этом и проявляется идея взаимодействия и
взаимовлияния языка и культуры» [11].
Предметом подобного рода исследования может
послужить процесс заимствования лексической единицы одного языка другим. Например, обратившись к
опыту французского языка, мы заметим, что положительная оценка понятия «друг», характерная для русского языка, может быть выражена иначе, а именно сравнением с одним из самых неблагородных животных —
со свиньей: «ami, -e 1. m, f 1). друг, подруга; приятель, ница; хороший знакомый, -ая; […] ♦ ~s comme cochons
закадычные друзья; […]» [12]. Согласно исследованию
Н.А.Рындиной, «слово cochon в выражении amis comme
cochons («близкие друзья») является искаженной формой старого существительного soçon («товарищ»,
«спутник»), и, следовательно, ничего общего не имеет
со значением «свинья» [13]. Интересен тот факт, что
французское выражение послужило впоследствии основой для словообразования русской лексемы «амикошон», которой в русском языке уже не существует, зато
остались следы ее употребления в виде таких производных, как «амикошонство», «амикошонский» и «амикошонствовать». Согласно «Толковому словарю русского языка» Д.Н.Ушакова: «АМИКОШОНСТВО, а, мн.
нет, ср. [от фр. ami — друг и cochon — свинья] (разг.)
Бесцеремонное, излишне фамильярное обращение»;
«АМИКОШОНСКИЙ, ая, ое (разг.) прил. к амикошонство»; «АМИКОШОНСТВОВАТЬ; твую, твуешь, несов. (разг.) проявлять амикошонство» [14]. В предложенном определении обращает на себя внимание слово
«излишне (фамильярное)», говорящее как об отсутствии
взаимных дружеских отношений, так и о наличии негативной оценки со стороны говорящего. Из этого следует, что французское заимствование утратило значение
«близких отношений, основанных на взаимном доверии,
привязанности, общности интересов» [15], а возможно,
и вовсе не употреблялось в таковом, что находит подтверждение и в словообразовании.
Если сама лексема «амикошон» была образована слиянием двух корней французского происхождения (ami + cochon), то ее производные являются
уже результатом адаптации заимствованного слова в
реплетаются с языковой концепцией этнолингвистов,
представляющих язык «зеркалом этноса» [5].
Тем не менее, В.А.Маслова склонна считать,
что задача современных лингвокультурологических
исследований должна заключаться не в осмыслении
общей проблемы взаимосвязи языка и культуры, а в
изучении «способов, с помощью которых язык воплощает в своих единицах и транслирует культуру, а также как субъект языка, являясь одновременно и субъектом культуры, понимает и воспринимает культурные
смыслы» [6]. Среди выявленных на сегодняшний день
способов связи языка и культуры наиболее близкой и
обоснованной нам представляется культурная коннотация, которая, в отличие от иных видов прагматической информации, присуща не только отдельно взятому индивиду, но и языковому сообществу в целом,
что позволяет детально изучить культурно значимые
образы той или иной ментальности.
Как отметил в одной из своих работ В.Л.Щерба, каждому языку присуща особая коннотация слова.
Так, французская лексема «eau, f.» не соотносится в
значении со своим русским эквивалентом «вода»:
французское слово имеет специфическое значение
«отвара» (например, «eau de ris», «eau d'orge»), чуждое русское языку, представляющему воду как «нечто
лишенное содержания», подчеркивая тем самым ее
бесполезность в качестве продукта питания. По мнению Щербы, «безусловные исключения составляют
только термины: русская вода как химический термин (H2O), конечно, абсолютно тождественна французскому «eau, f.», но как бытовые понятия они не
совпадают» [7]. Приведенные примеры служат еще
одним подтверждением сосредоточения интересующей нас культурной информации в системе понятий,
выражаемых посредством национального языка.
В ходе сопоставительного анализа отдельно
взятых концептов русского языка, как то добро/зло,
правда/ложь, уверенность/сомнение, с их французскими аналогами, М.К.Голованивская разъясняет, чем
обусловлено различие в коннотации одного и того же
понятия в двух разных языках. По ее мнению, коннотация сопровождает понятие с момента его «рождения», формируясь параллельно с ним, при этом
«связь вещественной коннотации с историей развития
понятийной системы языка, а следовательно, и менталитета отнюдь не прямолинейна, некоторые связи
теряются, некоторые слова переходят из языка в язык
со своим специфическим набором коннотаций, не
находящим никакой мотивированности в том языке,
куда осуществлено заимствование» [8]. Так, русское
«испуг» и французское «frayeur» отличны по происхождению: русская лексема представляет собой результат звукоподражания крику птицы, а именно совы (испуг — от пуг-пуг), в то время как в основе
французского существительного лежит форма латинского аккузатива fragorem (fragor), в дословном переводе «очень громкий внезапный шум», но при различии словообразования две лексические единицы связаны общей коннотацией, в основе которой лежит
физиологическое проявление: «испуг, как и страх,
сковывает, парализует, леденит кровь» [9]. Тем не
менее, стоит признать, что факты схожей коннотации
31
2009
ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
№52
единице соответствуют две грамматические категории — глагол и существительное, чьи значения далеки от определения русского слова. Глагол «baiser v.
tr. Donner un baiser à. => embrasser. Baiser les mains
de qqn.» [20] дословно переводится как: «1). целовать;
~ sur la bouche целовать в губы». Производное от глагола существительное «baiser n. m. ▪ Action de poser
ses lèvres sur (qqn…), en signe d’affection, de respect. —
loc. Baiser de Judas, perfide» [21] естественным образом обозначает «поцелуй; ~ de Judas перен. поцелуй
Иуды» [22]. Как же объясняется разница в трактовке
понятия в рамках двух языков? Ответ прост: название
любимого многими пирожного представляет собой не
что иное, как метафору, результат ассоциативного
мышления русского человека. Очевидно, вкус воздушного десерта мог сравниться в воображении русских гурманов лишь со сладостью ни к чему не обязывающего поцелуя, искусно описанного во французских романах XIX в. И «безе» обрело второе, кулинарное значение, впоследствии вытеснившее исходное из активного словаря носителей русского языка.
Таким образом, мы имеем полное право говорить о
трансформации лексического значения слова «безе» в
рамках русского языка, превратившего французский
поцелуй в сладкие грезы о вечной любви.
Приведенные примеры показывают, что не все
заимствуемые слова сохраняют присущий им набор
коннотаций в рамках языка-рецепиента, выражающего свойственные ему национальное мировидение и
миропонимание.
лексиконе языка-реципиента. Наиболее интересен в
этой связи суффикс -еств-(-ств-), служащий, как правило, для образования существительных со значением объединения лиц, которые названы в исходном
слове (например, начальство, юношество) или же
отвлеченного признака (например, богатство, изящество). Последнее дает нам право утверждать, что
производное от «амикошон» существительное было
образовано не случайно, а для наименования социального явления или процесса, имевшего место в русском обществе той поры. Доказательством наших
слов может послужить отрывок из записок Д.С.Лихачева: «Когда в 1918 году всюду стали говорить
друг другу вместо господин и госпожа (на юге — мадам) товарищ, это производило такое впечатление: А.
Амикошонство. Человек, обращавшийся к незнакомому товарищ, казался набивающимся в друзья, в
собутыльники» [16]. На основании всего вышесказанного мы можем заключить, что русский язык не
только трансформировал исходное лексическое значение французского фразеологического оборота, но и
значительно расширил его, доведя до обозначения
отдельно взятого явления в жизни общества.
Не менее интересен следующий пример: лексема «галёрка» — результат иноязычного заимствования
— с конца XVIII в. используется в русском языке для
обозначения как «верхнего яруса в театре, цирке и
т.п.», так и «зрителей, занимающих такую часть театра, цирка и т.п.» [17]. При должном внимании к словообразованию названной лексической единицы очевидно, что характерный для русского языка суффикс -к(галёр-к-а) наряду с уменьшительным, увеличительным и ласкательным значениями имеет еще один оттенок — пренебрежительный. Доказательством может
послужить отрывок из рассказа А.П.Чехова: «Однажды, стоя у театральной кассы и расплачиваясь за билет,
Скворцов увидел рядом с собой маленького человечка
с барашковым воротником и в поношенной котиковой
шапке. Человечек робко попросил у кассира билет на
галёрку и заплатил медными пятаками». Интересен и
тот факт, что на сегодняшний день пейоративная окраска лексемы «галёрка», выраженная в указании на дешевизну зрительских мест в верхнем ярусе театра, со
специальной пометкой «фам.» (фамильярное) официально закреплена только в лексикографических источниках русского языка: «ГАЛЁРКА, и, ж. (разг. фам.)
Верхний ярус в театре с дешевыми местами; то же,
что галерея во 2 знач. Купили места на галерке. Сидеть на галерке. || перен., только ед. Публика, сидящая
на этих местах. Только г. хлопала и вызывала артистов. ◊ На галерке (разг. фам. шутл.) — перен. где-н.
очень далеко, назади (сидеть, находиться, помещаться)» [18]. Последнее дает нам полное право утверждать, что своей пейоративной окраской лексема «галёрка» обязана только русскому языку, что в свою
очередь подтверждает факт лексической трансформации слова в рамках заимствующего языка, а как следствие — и разнящуюся коннотацию понятия.
Современное (кулинарное) значение русского
слова «безе» — «легкое пирожное из взбитых яичных
белков и сахара» [19] — не отражено в языке заимствования, во французском. Французской лексической
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
32
Гумбольдт В. Избр. тр. по языкознанию. М., 1984. С.68.
Там же. С.171
Почепцов О.Г. // Вопросы языкознания. 1990. №6. С.111.
Там же.
Копыленко М.М. Основы этнолингвистики. Алмааты,
1995. С.19.
Маслова В.А. Homo lingualis в культуре: Монография.
М., 2007. С.242.
Щерба В.Л. Опыт теории лексикографии // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1940. №3. С.113.
Голованивская М.К. Французский менталитет с точки
зрения носителей русского языка. М., 1997. C.28
Там же.
Там же. С.30.
Маслова В.А. Указ. соч. С.251.
Гак В.Г., Ганшина К.А. Новый французско-русский словарь. 5-е изд., испр. М., 2000. С.40.
Рындина Н.А. Паронимические смешения как способ образования устойчивых оборотов (на материале французского
языка) // Доклад в рамках «Дня науки»: секция «Филология», подсекция «Французское языкознание». М.: МГУ,
2008 — http://lomonosov.econ/msu.ru/2008/22_8.pdf
Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред.
Д.Н.Ушакова. М., 1935. Т.1. С.35.
Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 57000 слов /
Под ред. Н.Ю.Шведовой. 18-е изд., стереотип. М., 1986.
С.155.
Лихачев Д.С. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет. М., 1989. С.269.
Новый словарь русского языка / Под ред. Т.Ф.Ефремовой. М., 2000. С143.
Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т.1. С.432.
Ожегов С.И. Словарь русского языка. С.37.
Le Robert de poche — 2006. Dictionnaires Lе Robert-Sejer.
Р., 2006. Р.64.
Ibid.
Гак В.Г., Ганшина К.А. Указ. соч. С.96.