Развитие этических идей в России имеет долгую историю. Но

А.Г. Деменев
НРАВСТВЕННЫЕ ДИСКУССИИ В РОССИИ (вторая половина XIX в.)
Развитие этических идей в России имеет долгую историю. Но
оформление этики как относительно самостоятельной философской
дисциплины, её предметное самоопределение и концептуализация завершились
в России не ранее второй половины XIX века, когда нравственная философия
стала одним из ведущих направлений интеллектуальной жизни. Интерес в
образованном обществе к обсуждению нравственных проблем привел в
последней четверти XIX века к настоящему «взрыву» этических исследований,
что проявилось в многократном увеличении количества издаваемой
литературы: книг и статей как отечественных, так и зарубежных авторов.
Вопросы этики заняли одно из главных мест в интеллектуальных исканиях
членов Московского психологического общества, чьи статьи регулярно
выходили в журнале «Вопросы философии и психологии».
Этические дискуссии в России, безусловно, имели национальное
своеобразие, но в целом касались тех же «вечных» проблем, вокруг которых
развивалась европейская этика, начиная с Аристотеля: обоснование морали и
определение мотивов нравственной деятельности, выявление соотношения
счастья и добродетели, определение нравственного долга. Обсуждение этих
проблем во второй половине XIX века в России отчетливо выявило различные
направления этической мысли, столкнув сторонников утилитарной этики и
этического идеализма.
Примером полемики между утилитаризмом и христианской этикой стали
статьи Николая Ивановича Кареева и Александра Ивановича Введенского,
опубликованные в журнале «Вопросы философии и психологии». Кареев
доказывал, что человек может и должен сам формулировать цель своей жизни.
Цель жизни должна быть не вне жизни, а в ней самой, и она должна быть
достижима в течение кратких земных лет. Нравственно оправданной целью
жизни человека, по мнению Кареева, может стать осознание того, что он сделал
все возможное для увеличения всеобщего счастья. Наличие такой цели придает
жизни смысл и ценность, доставляет радость и создает основу для
оптимистического мировоззрения. Кареев критиковал идеалистическое
представление о цели жизни, находящейся вне самой жизни. Цели может
формулировать только человек, и он не должен подчинять себя якобы
существующим высшим целям природы или другим Абсолютам. В противном
случае он превращает себя в средство достижения неких безличных целей,
отрицает самоценность своей жизни, низводит себя до уровня вещи, средства.
Главной идеей статьи Введенского стало доказательство того, что вера в
смысл жизни невозможна без веры в бессмертие души. Введенский подошел к
доказательству этого тезиса как логик. Он начал с анализа понятий «смысл»,
«цель», «средство». Смыслом какой-либо вещи люди называют ее назначение
служить определенной цели. Отсутствие цели, назначения делает вещь
бессмысленной. Цель вещи, продолжает Введенский, находится не в ней самой,
а в чем-то внешнем, по отношению к чему вещь является средством. Смысл
жизни также состоит в достижении определенной цели. Цель жизни должна
обладать абсолютной ценностью, возглавлять иерархию относительных целей и
ценностей. Главная цель жизни, делает вывод Введенский, не может
находиться в самой жизни. Смысл жизни в достижении цели, которая
находится вне земной жизни. Поэтому вера в смысл жизни возможна только
при условии веры в бессмертие души.
Долг или счастье? Такой вопрос прямо задал себе Н.Я. Грот в речи,
произнесённой им в 1895 г. в Московском психологическом обществе. Вопрос
о соотношении долга и личного счастья в нравственной жизни человека Грот
называет главной дилеммой этики. Целями одной и той же деятельности не
могут быть и выполнение нравственного долга, и достижение личного счастья.
Если главной ценностью и целью жизни будет признано счастье, то
представление о нём рано или поздно сведётся к набору чувственных
удовольствий, добиваясь которых любой ценой человек будет находить
моральное оправдание в гедонистической этике. Сильный ради своего счастья
будет переступать через слабых, руководствуясь ницшеанской моралью,
которую Грот также категорически не приемлет и называет хищнической. Грот
противопоставляет низшей морали высшую, христианскую, построенную на
примерах самопожертвования и мученичества. Возрождение этой морали,
попранной западными эвдемонистическими учениями, он считал главной
задачей этики будущего.
В 1890 г. в журнале «Вопросы философии и психологии» вышла статья
Льва Михайловича Лопатина «Теоретические основы сознательной
нравственной жизни». Лопатин считал необходимым искать метафизическую
основу принципов оптимизма-пессимизма, ставил вопрос об онтологическом
статусе добра и зла. Так пессимизм Шопенгауэра необходимым образом был
связан с его метафизикой, т.к. жизнь человека в мире, движимом неразумной
волей, оказывается бессмысленной. К ещё более безысходному пессимизму, по
мнению Лопатина, ведёт последовательный материализм. Шопенгауэр, по
крайней мере, оставляет человеку надежду вырваться из круга страданий,
подавив в себе волю. А механический фатализм материалистов делает человека
игрушкой в руках безличных сил природы. Как и другие сторонники
религиозной этики, Лопатин уделял особое внимание проблеме бессмертия
души. Вера в бессмертие, по его мнению, является необходимым условием
нравственности вообще, наряду с признанием свободы воли и разумности
нравственного миропорядка.
В этических дискуссиях рубежа веков принял активное участие Василий
Васильевич Розанов, мыслитель по натуре своей полемичный и склонный к
публицистике. Важность вопроса о цели жизни Розанов связывал с тем, что
понимание цели делает жизнь осознанной, в отличие от жизни
бессознательной, несвободной, управляемой объективными причинами. Но
цель не должна быть произвольно придумана человеком. Должна быть открыта
цель, заложенная в самой человеческой природе. Идея счастья как цели жизни,
по мнению Розанова, противоречит человеческой природе, искусственна,
надуманна. Счастье не может служить верховной целью человеческой
деятельности, т.к. это понятие в широком смысле слишком неопределённо.
Счастье как удовлетворённость каких-либо потребностей, цель слишком
абстрактная. Оно не указывает, какие потребности для человека являются
главными. Мечты о счастье ввергают человека в хаос потребностей. Счастье не
может считаться целью. Это скорее чувство, ощущение удовлетворённости,
сопровождающее достижение той или иной конкретной цели. Идея счастья, как
ориентир деятельности, не указывает абсолютно должное, не называет то, что
должно быть всегда и для всех ценным. Опасно то, что человек, гонясь за
достижением ощущения счастья, может выбрать любые цели и средства, в том
числе аморальные и преступные. Если все люди имеют право на счастье, а
счастье это удовлетворённость потребностей, то это право имеют и те, чьи
потребности извращены и могут представлять опасность для других людей.
Понятие счастья настолько абстрактно, что стремление к этому состоянию
одних людей приходит в противоречие с интересами других людей.
Почему такая, казалось бы, естественная и исполненная гуманизма идея о
праве человека на счастье вызвала столь острое неприятие со стороны многих
русских философов религиозной направленности? Всю силу своей критики они
обрушили на представление о счастье как цели жизни, имея в виду, как
правило, вульгарно-гедонистическую его трактовку. Но если принять понятие
счастья как удовлетворённости, а главными потребностями признать высшие
потребности духа, то счастье по определению должно восприниматься целью
жизни и в религиозной философии. Но в пылу нравственных дискуссий второй
половины XIX века понятие счастья оказалось узурпировано утилитаризмом и
скомпрометировано в глазах религиозных философов. Стремление к счастью
казалось недостойным высоких стандартов нравственности, идеалов
духовности.