Социологические исследования , № 10, Октябрь 2009, C. 80-89

Социологические исследования, № 10, Октябрь 2009, C. 80-89
РОССИЙСКИЕ И ЗАПАДНЫЕ ТРАКТОВКИ МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМА
Автор: Л. Р. НИЗАМОВА
НИЗАМОВА Лилия Равильевна - доцент кафедры социологии Казанского государственного университета
(E-mail: Lilia.Nizamova@ksu.ru).
Аннотация. Представлен обзор российского и западного дискурсов мультикультурализма.
Обосновывается актуальность изучения культурного многообразия, его проблемных сторон. Автор
фокусирует внимание на наиболее продуктивных чертах культурного плюрализма. Раскрываются
особенности понимания этого явления применительно к политической ситуации, сложившейся в
российском обществе.
Ключевые слова: мультикультурализм * либерализм * культурный плюрализм * полиэтничность
Мультикулътурализм является значимой темой, емкой и многоаспектной, в политике, науке, масс-медиа, в
общественной жизни стран Западной Европы, Северной Америки и Австралии. С конца 1990-х гг.
мультикультуралистская проблематика получила поддержку в отечественной литературе1.
Сходство отечественной и зарубежной позиций - это признание большинством экспертов и ученых
актуальности изучения культурного многообразия, его особенностей, проблемных сторон в условиях
глобализации. Американский теоретик Н. Глейзер привел весьма показательные цифры, свидетельствующие
о небывалом росте числа публикаций мультикультуралистской проблематики в США в 1990-е гг. В
соответствии с базой данных Nexis, до 1988 г. в основных газетах не было ссылок на мультикулътурализм, в
1989 г. было 33 упоминания, 100 - в 1990 г.; 600 - в 1991 г.; 1200 - в 1993 г. и 1500 - в 1994 г. Позже
наблюдалось снижение числа упоминаний, объяснявшееся тем, что мультикулътурализм (в частности в
американской системе образования) перестал быть горячей темой новостей, стал повседневной реальностью
[1]. Н. Глейзер также отметил, что слово "мультикулътурализм" отсутствовало в Оксфордском словаре
английского языка (Oxford English Dictionary), но появилось в 1989 г. в обновленном издании.
В России число публикаций о мультикультурализме пока уступает вопросам толерантности
(межэтнической, межконфессиональной, по отношению к мигрантам и пр.). Одновременно расширяются
исследования не только межэтнических отношений, проблем аккомодации мигрантов и признание разного
рода "невидимых" и депривированных меньшинств (этнических, религиозных, тендерных, по состоянию
здоровья
1
Публикуя данную статью, редакция обращает внимание на тот факт, что мультикулътурализм возник в
США и некоторых странах Западной Европы как реакция на факт миграции народов с их специфической
культурой, с которой "Запад" вынужден считаться. В России ситуация принципиально иная: и татарская, и
чувашская, и калмыцкая и другие культуры не пришли извне - они сложились в течение тысячелетий наряду
с русской культурой. Поэтому отношения между ними совершенно иные, чем между арабской и
французской, немецкой и турецкой, негритянской и англиканской культурами. Исходя из принципиальных
отличий условий взаимодействия культур в России, более справедливо говорить о поликультурном
развитии, о многообразии культур, о би- и полилингвизме, о чем отчасти пишет и автор данной статьи. Примечание редакции.
стр. 80
и т.п.), но и "мультикультурное образование", "феминистскую педагогику", "мультикультурное
библиотечное обслуживание". Рост интереса российских исследователей к парадигме мультикультурализма
сопровождается все более активным переводом на русский язык и представлением отечественной аудитории
работ признанных западных авторов: Ч. Тэйлора, Н. Глейзера, Ф. -О. Радтке, У. Кимлики, М. Уолцера, С.
Бенхабиб, М. Вевёрки и других.
Вторая черта сходства российского и западного дискурсов мультикультурализма состоит в приверженности
критическому и рефлективному осмыслению идеологии и практики культурного многообразия. Что, тем не
менее, не исключает, а напротив, предполагает избирательную защиту поликультурности и культурной
свободы, несмотря на имеющиеся у мультикультурализма уязвимые стороны.
Подобная рефлективность стала возможной благодаря действительной смене социокультурных "парадигм" в
общественной жизни прежде всего иммигрантских стран (Канады, Австралии, США): переходу от
идеологии и политики "плавильного котла" к практикам мультикультурализма, т.е. признания и
поддержания культурной отличительности и многообразия в рамках единого национального государства
("единства в многообразии"). Практический опыт воплощения новых мультикультурных ориентиров в
последней трети XX в. позволил подвести к началу XXI столетия некоторые из промежуточных итогов.
Наряду с позитивными эффектами новой культурной свободы (признание и защита национальных
меньшинств; отказ от шовинизма и ксенофобии, этнических и религиозных предрассудков; ориентация на
"включение" и интеграцию и др.) обозначились и проблемные стороны мультикультурализма, отмеченные и
его оппонентами, и сторонниками.
В странах Западной Европы и США спектр критических оценок весьма широк: от консервативных нападок
до более влиятельных либеральных трактовок и теорий [2]. Так, в США находящиеся в меньшинстве
консерваторы уверенно усматривают в мультикультурализме "атаку на европо-американскую культуру",
угрозу основополагающим национальным ценностям (христианской морали, праву, семье и др.) и с
подозрительностью относят мультикультурализм к марксистской или "левой" политическим идеологиям,
цель которых - разрушить потенциал культурной ассимиляции в США. Легко узнаваемые по воинствующей
риторике американские консерваторы утверждают, что мультикультуралисты не любят Америку и являются
не кем иным, как "мультикультуралистскими ревизионистами истории". Они убеждены, что
"мультикультурализм будет создавать больше проблем, чем сможет решать" и, более того, что "рано или
поздно любая мультикультуралистская мечта закончится балканским кошмаром" [3].
Более продуктивной в дискуссии о мультикультурализме является либеральная критика, отличающаяся
более спокойным тоном, учитывающая неизбежность социокультурных перемен в условиях глобализации и
поддерживающая социальные реформы во имя фундаментальных либеральных принципов сохранения
свобод и прав человека. Либеральная формулировка "уроков" мультикультурализма многоаспектна и
включает комментирование как имеющих место теоретико-методологических изъянов (например, присущих
мультикультурализму субстантивизма и эссенциализма, приверженности монистической концепции
культуры и примордиалистскому пониманию этничности), так и социально-политических следствий его
воплощения в жизнь. К наиболее серьезным дефектам мультикультурализма его критики относят: а)
создание радикальным ("мозаичным") мультикультурализмом "угрозы" национальной гармонии и единству;
б) "коллектив ставится выше индивида", а значит, оспаривается либеральный принцип приоритета прав
индивида в пользу коллективных прав и интересов [4, с. 103]; в) неспособность наряду с этническим
плюрализмом признать и культурную гибридность и формирование космополитических или смешанных
идентичностей [5].
Наиболее часто объектом либеральной критики становится "мозаичный" (по терминологии С. Бенхабиб) или
"фрагментарный" (М. Вевёрка) или "параллельный"
стр. 81
(К. Цюрхер) или "неистовый и разобщающий" (М. Уолцер) мультикультурализм, оцениваемый как
радикальный. С. Бенхабиб поясняет: "Под радикальным или мозаичным мультикультурализмом я понимаю
точку зрения, согласно которой группы людей и культуры представляют собой четко разделенные и
идентифицируемые общности, которые сосуществуют друг с другом подобно элементам мозаики, сохраняя
жесткие границы [6, с. 9]. Тем не менее, подвергнув резкой критике "притязания культуры", особенно в виде
"мозаичного мультикультурализма", американский теоретик в качестве альтернативы выдвигает концепцию
"совещательно-дискурсивного демократического мультикультурализма" и уверенно заявляет в адрес
ниспровергателей, что "столь масштабное отрицание мультикультурных соображений - это плохая
социология", а "пренебрежение мультикультурализмом выдает недостаток социологического понимания тех
перемен, с которыми сталкиваются наши общества" [6, с. 135 - 136]. Канадский исследователь У. Кимлика с
аналогичной уверенностью утверждает, что сегодня на повестке дня стоит вопрос не о применимости
мультикультурализма, а о его конкретной форме, модели, варианте, т.к. в конце XX - начале XXI в. та или
иная форма мультикультуралистской политики может быть заменена, исправлена или дополнена только
другой формой мультикультуралистской политики [7].
Неоднородный российский дискурс, наряду с апологетическим приятием идей культурного плюрализма,
демонстрирует и отчетливо выраженную позицию скептического и критического осмысления практик
многокультурности на Западе и возможностей их реализации в России. "...Среди значительной части
образованных россиян существует отчетливая идиосинкразия к риторике "мультикультурного общества", отмечает В. Малахов [8, с. 56]. Данная позиция обозначена соответствующей лексикой: ее сторонники
пишут об "адептах мультикультурализма", "пороках мультикультурализма" и делают вывод о том, что этот
проект "растратил кредит доверия". Примечательно, что данный корпус идей занимает центральное
положение в отечественной науке. В чем же причины подобной подозрительности и недоверия? Прежде
всего, в том, что очень часто мультикультурализм прямо ассоциируется с его "мозаичным" вариантом,
который, по мнению его критиков, всегда приводит к дезинтеграции политического сообщества. В ряде
случаев мультикультурализму ошибочно приписывается требование "признания разных социальных групп и
субкультур в качестве самостоятельных политических образований" [9, с. 53]. Последнее обвинение, по
сути, ставит мультикультурализм в один ряд с национализмом и сепаратизмом, косвенно увязывает с якобы
возможной сецессией, что явно искажает его ключевые принципы, главный из которых - ориентация на
"включение" и интеграцию, а не отделение и создание новых социальных барьеров.
Российские эксперты, как и их западные коллеги, отмечают изъяны теоретико-методологических оснований
мультикультурализма: "культурцентризм"; "реификацию этнического"; субстантивизм и объективизм в
трактовке этничности; подмену индивида как субъекта права социальной группой (коллективом);
оспаривание либеральной концепции прав и свобод индивида. Есть и сугубо российские "претензии" к
мультикультурализму: "культурализация социального", "этнизация политического", способность быть
формой этноцентризма и усилить этноцентристские предрассудки [10].
Весьма показательна эволюция научных взглядов одного из ведущих теоретиков мультикультурализма В.
Малахова. В своих ранних статьях он дает уверенно позитивную оценку идеям культурного плюрализма для
России и отмечает, что проблемы, связанные с термином "мультикультурализм", - "это наши проблемы" [11,
с. 8]. Однако со временем появляется неудовлетворенность обозначившимися на Западе эффектами практик
многокультурности, и заряд критичности вырастает до "идиосинкразии" и уверенности, что под лозунгами
плюрализма и мультикультурализма" выступает неоконсерватизм [12, с. 68]. И вновь объектом критики
становится "фрагментарный" вариант мультикультурализма: "мультикультурализм, возведенный в
идеологию, блокирует демократический плюрализм, подменяя гражданское общество совокупностью
автономных и конкурирующих друг с другом "культурных сообществ"" [13, с. 166].
стр. 82
Ученый не может не признать нереалистичности и непродуктивности "парадигмы монокультурного
общества", необходимости организации совместного согражданства в условиях культурного плюрализма. В
связи с этим выдвигается не лишенная нормативности прожективная идея будущего "культурноплюралистического ("многокультурного") общества" как "общества, в котором нет "господствующей
культуры" и в котором понятие "культура" не прикреплено к понятию "этнос". Это общество, в котором
индивидам предоставлена свобода выбирать, какие культурные образцы являются их "собственными" [8, с.
59].
Альтернативный "мозаичному" вариант воплощения культурного плюрализма является неотъемлемой
частью программы демократизации общества, и другие авторы называют его "интегративным" (А.
Куропятник, К. Цюрхер, М. Вевёрка) или "совещательно-дискурсивным демократическим
мультикультурализмом" (С. Бенхабиб). Таким образом, наличие недостатков и уязвимых сторон в теории и
практике культурного плюрализма не есть причина повернуть вспять к идеологии "плавильного котла" и
политике ассимиляции, ускоряющей стирание культурных различий во имя общих ценностей. Тем более что
в условиях XXI в. ассимиляция может рассматриваться как разновидность нового расизма: "сообщить
группе, что ее идентичность должна исчезнуть и раствориться, равносильна ее дискредитированию,
отрицанию и презрению, рассмотрению ее как опасности", - считает французский социолог М. Вевёрка [14;
с. 20 - 21]. В связи с этим, не огульное отрицание, а открытый диалог и заинтересованная дискуссия могут
послужить во благо разработке и реализации демократического интегративного мультикультурализма в
России, органично сочетающего и примиряющего индивидуальные и коллективные интересы.
Наконец, еще одна черта культурного плюрализма - это выраженный акцент на теме иммиграции,
аккомодации и интеграции отличительных в этнокультурном плане переселенцев (индивидов и групп) в
принимающее общество. В современной России - это явно доминирующая тематика, смещающая
осмысление вопросов "многонациональности" и статуса национальных меньшинств в глобализирующемся
мире на задний план.
Центральное место вопросов иммиграции в научных дискуссиях западных стран легко понять.
Мультикультурализм родился и утвердился прежде всего в иммигрантских обществах Нового света Канаде, Австралии, США. Хотя иммиграция и стала сегодня глобальным явлением, именно ученые этих
стран до сегодняшнего дня во многом формулируют повестку дня актуальных текущих дискуссий.
Мультикультурализм настолько прочно ассоциируется с идеологией и политикой полиэтнических
государств, в которых преобладающая часть населения являются потомками переселенцев-колонистов и
иммигрантами в первом или втором поколениях, что по этой причине ряд российских авторов ошибочно
считают идеологию и политику мультикультурализма не применимой в многонациональной России.
Фокусировка современного российского дискурса мультикультурализма на теме иммиграции имеет
объяснение. Оно, видимо, не сводится лишь к осознаваемой всеми актуализации проблем миграции и
иммигрантов в России и даже к усиливающейся в нашей стране тенденции деэтнизации социальных
отношений и деинституционализации этничности. Американский теоретик М. Уолцер выделил
"иммигрантские сообщества" как один из пяти типов толерантного, т.е. основанного на бесконфликтном
сосуществовании культур, политического устройства наряду с многонациональными империями,
консоциативным (сообщественным) устройством, национальными государствами и международным
сообществом [15]. Как может показаться на первый взгляд, одна из характерных черт иммигрантского
сосуществования более других типов толерантности отвечает идеалу демократического
мультикультурализма. Это -присущая иммигрантским обществам нейтральность государства по отношению
ко всем группам и то, что "государство оставляет за собой исключительное право рассматривать всех
граждан как индивидов, а не как членов тех или иных групп". "Таким образом, - отмечает М. Уолцер, толерантность принимает состр. 83
вершенно децентрализованный характер: все должны терпеть всех" [15, с. 47 - 48]. Однако данная модель
социальной интеграции не соответствует политическому устройству ни Российской империи, ни СССР как
исторических предшественников современного российского общества. Россия была и остается
политическим сообществом с выраженным этнокультурным большинством, а государство более или менее
прямо ассоциируется с ним. В отношении современной России это утверждение даже более верно, чем в
отношении СССР или Российской империи.
Высокие темпы прироста численности иностранных граждан на российском рынке труда, превращение
иммиграции в постоянный фактор внутренней жизни страны не позволяют сегодня игнорировать это
явление, ставшее новым источником российской полиэтничности. Уверенно развиваются отечественные
исследования миграции и мигрантов, в контексте которых мультикультурализм рассматривается как одна из
моделей "включения" и интеграции иммигрантов принимающей страной. Выявлены преимущества
стратегии культурного плюрализма по сравнению с иными вариантами политики в отношении мигрантов
("полным исключением", "дифференцированным исключением, или сегрегацией", "ассимиляцией") [16].
Плюралистическая интеграция сводит к минимуму маргинализацию и геттоизацию иммигрантских
сообществ; противодействует распространению ксенофобии, расизма и негативных анти-иммигрантских
стереотипов; существенно ограничивает и сдерживает этнический и религиозный сепаратизм и способствует
полноценному включению приезжих в социальную жизнь и политическое сообщество принимающего
государства.
Следует иметь в виду, что академическая, масс-медийная, административно-бюрократическая и
политическая трактовки миграции в российском обществе заметно расходятся. "Эти дискурсы все более
сегментируются, а их движение - центробежно. Единственное пересечение дискурсов - нарастание
алармистских настроений", - отмечает В. Мукомель [17, с. 57]. Возможности сохранения этнокультурной
отличительности вновь прибывающими, их компактного расселения и предоставления им социальных прав
пугают массового обывателя, масс-медиа, чиновников разных рангов. Это побуждает ученых к взвешенной
и достоверной оценке подобной перспективы. По результатам исследования, вопрос "Могут ли в Москве
(как городе наиболее массового притяжения мигрантов) возникнуть этнические кварталы?" получает
отрицательный ответ - этнические меньшинства в Москве, включая иммигрантов, уверенно "вписаны" в
контекст московской жизни. А если попытаться представить образ этнических кварталов в перспективе, то,
как отмечает О. Вендина, "...в столице России этнический квартал, скорее всего, ничем не будет отличаться
от неэтнического. Те же панельные многоэтажные дома, разбитый асфальт у подъездов и машины,
припаркованные на тротуарах" [18].
Всероссийская перепись населения 2002 г. зафиксировала заметный миграционный прирост в 5,6 млн.
человек [19]. К 2007 г. на учет по месту пребывания было поставлено почти 8 млн. иностранных граждан
[20]. Прогноз на 2010 г. с учетом высоких темпов миграционного прироста - 19 млн. иммигрантов, в т.ч.
"соотечественников" из-за рубежа. Такое число зарегистрированных переселенцев - это значимая цифра,
которая актуализирует до сегодняшнего дня недооцениваемый аспект этнической, религиозной и
национальной идентичностей вновь прибывающих и этнокультурной дистанции между ними и
доминирующим большинством населения. Следует помнить и о том, что иммиграция, как источник новой
российской полиэтничности, накладывается на существовавший ранее и воспроизводящийся сегодня фактор
многонациональности страны. При общей численности россиян в 145,2 млн. человек, этническими русскими
себя назвали 115,87 млн., что говорит о наличии почти 30-миллионного нерусского населения,
включающего титульные национальности, коренные малые народы, этнические и религиозные
меньшинства. Из них - около 40 имеют "собственные" национально-территориальные (квазигосударственные политические) образования в лице национальных республик, округов и областей. Со
стороны может казаться странным, что в контексте дискуссии о мультикультурализме в России
неоспоримый фактор
стр. 84
многонациональности страны, еще недавно оцениваемый как значимый, отодвигается на задний план по
сравнению с анализом иммиграции. Однако многое объясняется текущей политической конъюнктурой:
идеология и политика "укрепления российской государственности" и состоявшаяся административная
реформа стали основанием пересмотра контуров федеративного устройства России. Принцип
национального самоопределения уверенно исключен из списка политических ценностей; а советская
этническая политика подвергнута резкой критике как "искусственная", "волюнтаристская", "потерпевшая
фиаско". Сегодня "этнонациональное" все сильнее вытесняется из российского политического поля и в
целом сферы публичного. Началась деинституционализация этничности и "перемещение" ее в сферу сугубо
приватного, личного, семейного, хотя иммиграционный фактор этому сильно мешает. Центростремительная
федеральная политика строится на идее консолидации общегражданского самосознания россиян и
балансирует между идеалами гражданской нации и "великой державы" (империи).
При всех названных сходствах российского и западного дискурсов мультикультурализма, у них есть и
особенности. К ним можно отнести: наличие/отсутствие сложившейся научной лексики и концептуального
аппарата; содержательная трактовка мультикультурализма; политический и академический контексты
оценки культурного плюрализма; место темы в научном дискурсе и степень ее дискуссионности; степень
"чувствительности" к культурному многообразию и ее центральный фокус (национальные меньшинства,
коренные народы, иммигрантские сообщества, другие депривированные группы); наконец, доминирующее
отношение к идеологии, политике и практикам мультикультурализма.
Заметно разнятся сложившиеся политический и ценностный контексты осмысления культурного
многообразия. Во-первых, в странах Западной Европы и Северной Америки дискурс мультикультурализма
неотделим от размышлений о судьбах либеральной демократии и установлении баланса между крайностями
"коммунитаризма" и "абстрактного универсализма"; развитии гражданского общества и гражданских прав;
реализации демократических эгалитарных ценностей, а также месте мультикультурализма в публичной
сфере в условиях глобализации. Во-вторых, накал и содержание дискуссий определяются самими условиями
действительности западных стран, интенсификацией столкновений с "инаковостью" для все более широкого
числа людей, формированием новых культурных различий и обозначившимися результатами "политики
признания". В-третьих, трагические события 11 сентября 2001 г. в США заметно скорректировали идеи
демократического включения и исключения; стали поводом поразмышлять о "столкновении цивилизаций" и
новых вызовах демократии. Идеи мультикультурализма повернули направление дискуссий о
демократическим включении и исключении в сторону "межкультурного диалога" (С. Бенхабиб) или
"обсуждения общеприемлемой, компромиссной политической идентичности", в котором составляющие
нацию индивиды могли бы слышать и понимать друг друга (Ч. Тэйлор).
Вопрос, тем не менее, оказывается весьма непростым. Было бы ошибкой противопоставлять идеи
демократии и развития культурного плюрализма. С. Бенхабиб, бескомпромиссный противник "мозаичного
мультикультурализма", поясняет: "...демократическое инкорпорирование и сохранение преемственности
культур могут и не быть взаимоисключающими. Если все же выбирать между ними, то я бы поставила
распространение демократического участия выше сохранения культурных особенностей. Однако часто
можно в какой-то мере одновременно получить и то, и другое" [6, с. LIII]. Идея мультикультурализма, таким
образом, не противоречит априори дискурсу демократии, как иногда считают российские ученые, она может
быть встроена в концепцию демократического участия и демократизации российского общества.
Российский политический и интеллектуальный контексты оценки мультикультурализма, при наличии ряда
общих черт, зримо отличаются друг от друга. Политический фон задается драматичностью российского
транзита и противоречивым характером процессов нациестроительства, кризисом старых и формированием
новых идентичстр. 85
ностей в условиях социальной аномии, решительным противостоянием экстремизму и терроризму. В свою
очередь научный контекст имеет две составляющие: 1) активное знакомство с ранее неизвестным
зарубежным опытом, главным образом западными практиками, подходами, объяснительными моделями, их
освоение и проецирование на российское общество; 2) осмысление новых российских реалий и актуальных
социальных проблем на основе имеющегося "теоретического багажа". Обычно второй аспект является
ведущим и стимулирует поиск новых концептуальных перспектив, но в дискуссии о мультикультурализме,
наоборот, дискурс "проецирования" и "перевода" пока преобладает и представляет значительный сегмент
написанного о мультикультурализме. Его составляют не только работы зарубежных авторов, изданных на
русском языке, но и публикации российских ученых, освещающих западные дискуссии о
мультикультурализме и его практики, осуществляющих сравнительный анализ динамики культурного
многообразия в России и других мультикультурных странах, осваивающих лексику и риторику западного
мультикультурализма.
Было бы неверным утверждать, что ценности прав и свобод индивида, гражданского общества и
демократического участия отсутствуют в российском дискурсе мультикультурализма, однако, их
неуверенная репрезентация во многом есть результат избирательного "перевода" и адаптации западных
подходов и идей к текущим отечественным условиям. В этой точке корпус российских оценок
многокультурности "расщепляется" и варьируется от уверенно апологетических оценок до скептических. В
целом, задача укрепления российского государства противопоставляется возможности "демократического
экспериментирования" и подогревает опасения, что из-за различий стартовых условий будут получены
неудовлетворительные и отличные от ожидаемых последствия демократизации. Ученые зачастую сетуют,
что идеи равенства, свободы, демократии, уважения прав личности недостаточно укоренены в политической
традиции и менталитете граждан; по этой причине их реализация часто приводит к совершенно
противоположному результату [9, с. 54 - 55].
Второе отличие западного и российского подходов к многокультурности - в том, какое место тема
мультикультурализма занимает в общественном дискурсе. В странах Западной Европы и Северной Америки
вопросы культурного многообразия относятся к числу ключевых и занимают одно из центральных мест как
в политической, масс-медийной, художественной, так и в научной риторике. К настоящему времени
мультикультурализм вырос до весьма емкой "рубрики", охватывающей разноречивые темы, проблемы,
дискуссии. По-прежнему нет и, видимо, не будет дано однозначного ответа на вопрос, является ли
мультикультурализм чем-то одним, непременно исключающим другое: политической доктриной или
интеллектуальной парадигмой, всепроникающим социальным дискурсом или дисциплинирующим
педагогическим требованием, радикальной критикой или институциональной догматикой [21],
"возвращением" к домодерным социальным связям или утверждением новых постмодерных тенденций.
В нашей стране главное место заняла концептуально нестрогая идея толерантности, при этом
мультикультурализму отводятся вспомогательная роль и периферийное положение в проблематике
социогуманитарных дисциплин. В отличие от всепроникающего и вездесущего западного культурного
многообразия, в России дискурс мультикультурализма локализуется главным образом в системе научных
знаний, очень слабо воздействуя на политическую реальность сегодняшнего дня2. И тем не менее, связь
между полями академического и политического существует, а предпочтение рубрики
толерантности/интолерантности в России - не случайно. М. Вевёрка называет три способа ответить на
требование признания коллективных идентичностей: 1) ассимиляция; 2) толерантность; 3)
мультикультурализм, т.е. признание и предложение культурных прав для меньшинств при условии
принятия общих ценностей и законов. Отличие двух последних стратегий состоит в том, что политика
признания (то есть
2
Тем не менее, мы вправе говорить о непоследовательных и избирательных мультикультуралистских
практиках в СССР; история постсоветского времени также продемонстрировала свои варианты реализации
культурного многообразия, например, бикультурализм в постсоветском Татарстане 1990-х гг.
стр. 86
мультикультурализм) "основана на правах"; "одно дело быть признанным и совсем другое - лишь
терпимым" [14, с. 21]. Можно предположить, что сделанный в России выбор именно концептуальных рамок
"толерантности" задает своего рода "верхнюю планку" для притязаний этнокультурных меньшинств:
допускается возможность присутствия "другого" рядом, но без претензии на групповые (коллективные)
права.
Наконец, наличие сложившейся научной лексики, оформленного концептуального аппарата и
содержательная трактовка культурного плюрализма также придают особенные черты российскому и
западному дискурсам мультикультурализма. С одной стороны, эксплуатация проблематики
многокультурности в ведущих странах привела к заметному "истиранию" этого понятия и разрастанию
числа сопутствующих коннотативных значений, но, с другой стороны, мультикультурализм на Западе
уверенно ассоциируется с "политикой признания", "движениями за идентичность и особость", "либеральной
теорией прав меньшинств", "мультикультурным гражданством", "защитой меньшинств". Максимальная
степень дискуссионности данных вопросов не позволяет сформулировать универсальное определение
мультикультурализма, которое могло бы вобрать в себя все прямые и скрытые смыслы, нормативные и
практические значения, все контексты употребления и спорные оценки. М. Вевёрка дает следующее
определение, претендующее на точность: "...это публичная политика, существенная часть институтов,
правовых и государственных (или местных) действий по обеспечению культурным различиям (по крайней
мере, некоторым из них) признания в общественной сфере" [14, с. 22]. И хотя данная дефиниция многое
разъясняет, все же необходимо уточнять, о каких культурных различиях идет речь: расовых, этнических или
иммигрантских; коренных и аборигенных народах или национальностях, являющихся меньшинствами;
половых или связанных с депривацией или игнорированием иных групповых идентичностей. Используемое
в определении понятие "культурных различий" как объекта политики и идеологии признания,
действительно, предпочтительнее, чем "формы культурной жизни", или просто культуры (группы,
меньшинства и т.п.), т.к. смягчает и в соответствующей трактовке освобождает мультикультурализм от
изъянов субстантивизма и монистической концепции культуры.
Концептуальный аппарат исследования многокультурности в России и общепринятая научная лексика еще
не оформились: если в мейнстриме отечественных социальных наук мультикультурализм используется
просто как описательная характеристика культурно гетерогенных обществ, то в литературе по вопросам
культурного плюрализма наблюдается широкий разброс точек зрения, по-разному интерпретирующих
западные подходы.
Нередко российские комментаторы мультикультурализма оказываются пристрастными, искажая его
ключевые принципы и практики. Так, например, ошибочно утверждается, что политика позитивного
действия в США и практики "квотирования" и есть прямой путь реализации мультикультурализма; вместо
того, чтобы говорить о системе предпринятых реформистских "аффирмативных" (позитивных) действий,
способствовавших исправлению вековых форм депривации, авторы используют лексику "позитивной
дискриминации", имеющую выраженный негативный смысл; вместо нейтральной и общепризнанной
категории "иммигранты" в отечественном дискурсе все еще применяется ненаучное, содержательно
размытое и уничижительное - "мигранты", которым выражается низкая степень толерантности и готовности
принимающего общества к интеграции "других".
В зарубежном и отечественном научном дискурсах степень чувствительности к интересам меньшинств и
"других" различается в разы, о чем могут свидетельствовать следующие данные. Во Франции, классическом
государстве, опиравшемся на идеи республиканства и долгое время игнорировавшем культурные различия,
появление мусульманского меньшинства и необходимость его демократического включения стали
основанием корректировки образа страны и признания ее "ведущим иммигрантским обществом Европы"
[15, с. 53]. Пять-шесть миллионов мусульман в этой стране были восприняты как меньшинство,
"численностью которого нельзя пренебречь"
стр. 87
[14, с. 14]. А в отечественном академическом дискурсе гораздо более представительный сегмент
российского общества - 29 - 30 миллионов граждан, являющихся представителями этнических и
национальных меньшинств, малых коренных народов, отодвигаются на задний план; в итоге обсуждение
вопросов мультикультурализма в нашей стране сводится, прежде всего, к темам миграции и иммигрантов.
Российский общественно-политический дискурс оказывается индифферентным и мало восприимчивым к
существующим этнокультурным и религиозным меньшинствам, а идея "интеграции" в сущности сводится к
унификации социального пространства различий и формированию гомогенного политического и
культурного единства. Универсальным основанием единого политического сообщества должны стать
принципы равноправия граждан, либеральных прав и свобод личности. Справедливо отмечается, что, при
отсутствии последних, "...признание "культурной отличительности" и приоритета групповых прав над
индивидами может привести к обратному результату" [22, с. 70] - скатыванию к политике сегрегации и даже
геноцида. Однако в рамках демократического мультикультуралистского дискурса вопрос не ставится и не
может ставиться в подобной плоскости: либеральный принцип индивидуальных прав и приоритет
индивидуального членства в равноправном согражданстве нации остаются незыблемыми.
Речь идет о возможности усиления и расширения индивидуальных прав устранением группового
неравенства; о нахождении оптимального баланса между крайними полюсами "коммунитаризма" и
"абстрактного универсализма"; дальнейшей демократизации общества и реализации большей культурной
свободы и свободы выражения своей личной и групповой идентичностей. Современный российский дискурс
мультикультурализма скорее противопоставляет индивидуальные права и интересы групповым, усматривая
в последних основную угрозу гражданским свободам. Гораздо более серьезной преградой (и влиятельной
альтернативой) концепции "культурно-нейтральной" гражданской нации является идея имперского
национализма, то есть России как великой современной державы с культурно-доминирующим "центром" и
большинством. Именно эти две спорящие модели политической интеграции мультикультурной России
находятся в центре внимания сегодня, предлагая свои способы воплощения индивидуальных прав и
многокультурности. Российские ученые справедливо отмечают реальные трудности формирования
гражданской нации и в целом низкий общественный спрос на проект народного суверенитета в РФ [23, с.
57], многочисленные случаи нарушения прав и свобод населения страны. Следовательно, наибольшее
сопротивление либеральным правам и свободам личности и концепции "горизонтального товарищества и
братства" нации исходит от "имперского национализма" с присущими ему практиками социального
исключения и иерархизации, ксенофобией, расизмом и шовинизмом. Исключение мультикультуралистских
ориентиров из современной политической повестки дня вряд ли будет способствовать утверждению
либеральных свобод индивида. Не принесет ожидаемых результатов и программа последовательных
"двухступенчатых" реформ демократизации: сначала гарантии и защита прав личности и лишь затем оценка возможностей аккомодации многокультурности. Противодействие имперскому национализму и
этническому сепаратизму в современной России может быть более результативным, если проект
гражданской нации и народного суверенитета будет усилен демократическим вариантом реализации
коллективных прав и культурного плюрализма в стране, являющейся одновременно и многонациональной, и
полиэтнической.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Glazer N. We Are All Multiculturalists Now. Harvard Univ. Press, 1997.
2. Низамова Л. Р. Идеология и политика мультикультурализма: потенциал, особенности и значение для
России // Гражданское общество в многонациональных и поликонфессиональных регионах: Матер. конф.
Казань, 2 - 3 июня 2004 г. / Под ред. А. Малашенко. М., 2005.
3. Schmidt A.J. The Menace of Multiculturalism: the Trojan Horse in America. Westport, Connecticut; London:
Praeger, 1997.
стр. 88
4. Глейзер Н. Мультиэтнические общества: проблемы демографического, религиозного и культурного
разнообразия // Этнографическое обозрение. 1998. N 6.
5. Levy J.T. The Multiculturalism of Fear. Oxford Univ. Press, 2000.
6. Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М., 2003.
7. Kymlicka W. Politics in the Vernacular: Nationalism, Multiculturalism and Citizenship. Oxford Univ. Press, 2001.
8. Малахов В. С. Зачем России мультикультурализм? // Мультикультурализм и трансформация
постсоветских обществ / Под ред. В. С. Малахова и В. А. Тишкова. М., 2002.
9. Розин В. М. Вызовы мультикультурализма. Рец. на кн. Бенхабиб С. "Притязания культуры. Равенство и
разнообразие в глобальную эру" // Высшее образование сегодня. 2004. N 4.
10. Малахов В. С. "Скромное обаяние расизма" и другие статьи. М., 2001.
11. Малахов В. С. Нация и культурный плюрализм // Малахов В. С. "Скромное обаяние расизма" и другие
статьи. М., 2001.
12. Малахов В. С. Война культур, или интеллектуалы на границах // "Скромное обаяние расизма" и другие
статьи. 2001.
13. Малахов В. С. Культурный плюрализм versus мультикультурализм // "Скромное обаяние расизма" и
другие статьи. М., 2001.
14. Вевёрка М. Формирование различий // Социол. исслед. 2005. N 8.
15. Уолцер М. О терпимости. М., 2000.
16. Юдина Т. Н. Социология миграции. М., 2004.
17. Мукомель В. Российские дискурсы о миграции // Вестник общественного мнения. 2005. N 1.
18. Вендина О. Могут ли в Москве возникнуть этнические кварталы? // Вестник общественного мнения.
2004. N 3.
19. См. Доклад Госкомстата // www.gks.ru/PEREPIS/report.htm
20. Выступление директора Федеральной миграционной службы РФ К. Ромодановского на заседании
расширенной коллегии ФМС 31 января 2008 г. // www.fmsrf.ru
21. Goldberg D.T. (ed.) Multiculturalilsm. A Critical Reader. Balckwell. 1994.
22. Щедина О. В. Возможна ли мультикультурная модель интеграции мигрантов в России? // Социол.
исслед. 2004. N 11.
23. Паш Э. Россия между империей и нацией // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней
политики. 2007. Т. И. N 3.
стр. 89