ФЕНОМЕН РЕФОРМ НА ЗАПАДЕ И ВОСТОКЕ ЕВРОПЫ В

ФЕНОМЕН РЕФОРМ НА ЗАПАДЕ И ВОСТОКЕ ЕВРОПЫ
В НАЧАЛЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ (XVI–XVIII ВВ.). СБОРНИК
СТАТЕЙ / ПОД РЕД. М.М. КРОМА, Л.А. ПИМЕНОВОЙ. СПБ.:
ИЗДАТЕЛЬСТВО ЕВРОПЕЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА В САНКТПЕТЕРБУРГЕ, 2013. 364 С.
В основу сборника статей «Феномен реформ на западе и востоке
Европы в начале Нового времени (XVI–XVIII вв.)» положены материалы международной конференции, проходившей 15–16 марта 2012 г. в
Европейском университете в Санкт-Петербурге. Ее участниками стали
ведущие российские и зарубежные специалисты по истории раннего
Нового времени. Конференция была подготовлена в рамках активно развиваемого на факультете истории Европейского университета направления сравнительно-исторических исследований, которое возглавляет
М.М. Кром.
Важно отметить редкий для России и при этом крайне выигрышный формат издания: наряду с авторскими статьями отечественных и
иностранных участников, написанными по итогам докладов на конференции, а также специально подготовленными для сборника переводами
исследований историков из Франции и Швеции, в книгу вошли наиболее значимые фрагменты дискуссии между участниками конференции.
Вопросы и замечания, связанные с текстами докладов, не только позволяют погрузиться в живую атмосферу интеллектуального поиска, но
и намечают спорные пункты и перспективы исследования каждого из
сюжетов в частности и развития заявленной темы «феномена реформ»
в целом.
Исследование феномена реформ, по замыслу организаторов проекта, должно было носить, во-первых, компаративистский характер, позволяющий определить как общеевропейские черты данного явления,
так и проследить его региональную специфику. При этом можно говорить о том, что сравнительный анализ феномена «реформ» реализовался
сразу в нескольких плоскостях. Как следует из самого названия книги,
первоочередной целью является сопоставление практик и интерпретаций «реформ» на Западе Европы и в России. Кроме того, компаративистский подход полностью оправдан и при рассмотрении различного
рода «реформ» непосредственно в западноевропейских монархиях,
демонстрировавших множественность оттенков и моделей процессов
«реформирования». Наконец, неизбежным оказалось и сопоставление
более ранних и архаичных способов восприятия «реформ», характерных для XVI–XVII столетий и построений более поздних, относящихся
к XVIII в.
Вторым моментом, объединяющим представленные в книге исследования, является обращение к истории понятий в духе школы Р. Козеллека. Понимание современниками термина «реформа», его раскрытие
514
Рецензии
в разноплановых источниках – словарях и лексикографиях, теологических и политических трактатах, правовых памятниках, документах,
регулировавших деятельность администрации и формирование армии,
было не просто многогранным; особую роль играл сам способ интерпретации понятия и связанных с ним идей в рамках того или иного
дискурса. Возможности, которые открываются перед исследователем
феномена реформ при сочетании исторической компаративистики и
истории понятий, подробно освещены в предисловии М.М. Крома и
Л.А. Пименовой.
Пожалуй, главным «сквозным» вопросом, на который в той или
иной степени отвечает каждая из статей настоящего издания, является
то, когда и под воздействием каких факторов термин «реформа» трансформировался от характерно средневекового концепта «реформации»
как восстановления искаженной формы, или восстановления долженствующего порядка, к «реформе» как преобразованию и сознательной
новаторской деятельности. (Последняя трактовка в историографии традиционно считалась очевидным признаком формирования государства
Нового времени). Действительно ли подобная трансформация полностью осуществилась в Европе к концу XVIII столетия или же элементы
традиционных представлений о «реформационной» деятельности монархов или их представителей продолжали присутствовать в общественном сознании и, соответственно, влиять на восприятие потестарных
отношений?
Для медиевиста совершенно очевидным является тот факт, что
понятия теологического, «социального» и политического словаря как
высокого, так и позднего Средневековья сохраняли свою актуальность
на протяжении XVI и XVII столетий. Авторы сборника не подвергают
сомнению и даже подчеркивают огромную роль континуитета между
традиционными средневековыми концепциями «реформации» и их
воплощением в период раннего Нового времени. Поэтому, возможно,
издание могла бы обогатить статья, посвященная трактовкам термина
«реформа» в его сугубо средневековом восприятии.
Статьи сборника «Феномен реформ» объединены в пять тематических разделов. Первый из них озаглавлен «Модели реформ в странах
Европы XVI–XVIII вв.». Открывает раздел статья В.А. Аракчеева, посвященная реформам местного управления в России второй половины
XVI в. – земской реформе и попытке отмены системы кормлений. Институциональный подход к изучению данной темы позволяет автору продемонстрировать неполитический характер изменений, затронувших систему кормлений. По сути, земские реформы оказываются не чем иным,
как корректировкой фискальных практик, воплощавшихся в различных
формах в зависимости от региона и в большой степени регулировавшихся обычным правом. Это ставит под сомнение устоявшийся в советской
и российской историографии тезис о существовании политических противоречий между централизованным государством и феодальной знатью
Рецензии
515
в России середины XVI в. По мнению автора, монархия претендовала
на роль посредника в отношениях между кормленщиками и податным
населением, посредника, целью которого была корректировка существующих отношений, но не преобразование системы в целом.
Следующие три статьи раздела посвящены политическим практикам западноевропейских монархий раннего Нового времени. П.Ю. Уваров, говоря о проектах преобразований во Франции в период правления
Генриха II, ставит вопрос о времени и механизмах изменений в восприятии термина «реформа». Рассматривая Францию прежде всего как «судебную монархию», а ее ведомства – в качестве органов юстиции, автор
подчеркивает осторожный и утилитарный, однако достаточно настойчивый характер законодательных корректировок, или «починок», инициировавшихся Франциском I и в еще большей степени – Генрихом II.
Интерпретируя неоднозначный и во многом провокационный трактат
Рауля Спифама, он допускает возможность возникновения уже в середине XVI в. плана генерализации выгодных для монарха практик и
обычаев. Тем не менее план этот представлен как масштабное восстановление «старины», гарантирующее, помимо прочего, духовное благо
подданных. Автор фиксирует тот факт, что в 1775 г. в переиздании текста Спифама «реформам» уже придан новый, «абсолютистский» смысл
рационально продуманных улучшений. Ключом к изменениям видятся
прежде всего религиозные войны, в ходе которых было утрачено представление о единстве общества как единого Тела Христова. Остается,
однако, открытым вопрос о том, возможно ли проследить какие-либо
промежуточные звенья в развитии понятия «реформ» между серединой
XVI и 70-ми годами XVIII в.
Статья С.Е. Федорова посвящена так называемому Великому контракту – неосуществленной реформе королевских финансов при Якове
Стюарте и его взаимосвязи с судьбами état moderne. Сюжет «Великого
контракта» иллюстрирует более масштабный процесс становления британского варианта état moderne, предполагавший процесс отчуждения и
централизации домениальных и прерогативных финансов короны, постепенную ликвидацию остаточных явлений камеральной администрации и преобразование королевской службы в сугубо гражданский институт. Руководствуясь как чисто экономическими, так и династическими
(отказ от консерватизма Тюдоров) соображениями, монарх предлагал
«нации», т.е. локальным сообществам, интересы которых представлял
парламент, соглашение – отказ от ряда прерогатив в обмен на денежные
субсидии. Однако соглашение, изменявшее первоначальный характер
субсидии как свободного дарения нации в пользу взаимовыгодного контракта, или сделки, было отвергнуто парламентом. Монарх, фактически,
был принужден вернуться к социально востребованной роли хранителя
и гаранта традиционных практик.
Л.А. Пименова в своей статье «Реформы и реформаторы во Франции
в век просвещения» более пристально сосредоточивается на толковании
516
Рецензии
самого термина «реформа», обращаясь как к хорошо известным словарям и энциклопедиям, так и к менее изученной практике употребления
данного термина в практике административных, финансовых и военных
преобразований XVIII столетия.
Дискуссия, развернувшаяся по итогам докладов, обнаружила, что
наиболее спорным сюжетом, так или иначе затрагивавшимся всеми участниками, стал вопрос контракта. С точки зрения С.Е. Федорова, именно контракт, т.е. поиск компромисса между монархией и нацией, впоследствии, уже в XVIII–XIX вв., начал восприниматься как «реформа».
Вопросы П.Ю. Уварова и Л.А. Пименовой касались того, с кем именно
и в каких институциональных или символических формах заключался
контракт короля с его подданными.
Второй раздел книги – «Реформы и общество раннего Нового времени» – посвящен восприятию обществом, как западноевропейским,
так и российским, тех событий и изменений, которые в историографии
трактовались в качестве «реформ». Статья Ж.-Ф. Шоба носит наиболее
теоретический характер и демонстрирует огромный потенциал политической системы католических монархий Пиренейского полуострова.
Ж.-Ф. Шоб характеризует эту систему как амбивалентную, признающую высшее положение суверенной власти и одновременно диктующую условия ее отправления. Реализация подобной амбивалентности
была возможной благодаря тщательно выстроенной правовой теории,
служившей универсальным методом интерпретации властных реалий.
Статьи А.В. Лазаревой, П.В. Седова, Д.А. Редина и Е.В. Акельева
и Е.Н. Трефилова объединены сюжетом, который можно было бы назвать «реформой нравов». А.В. Лазарева освещает тему трансформации
поведенческих норм, выходя на актуальный сегодня сюжет формирования коллективных идентичностей, в данном случае – идентичности
протестантской и идентичностей региональных, связанных с конкретными княжествами. «Реформация» нравов заключалась в возвращении
к традиционным и потому «соответствующим немецкому духу» обычаям в противовес «новому», синонимичному также «иностранному».
К сходной тематике, однако уже на российском материале, обращается
Д.А. Редин в статье о восприятии петровских реформ провинциальным
чиновничеством Сибири. Провинциальной администрации монархия
навязывала нечто большее, чем изменение норм бытового поведения,
а именно – новую социокультурную роль, а также необходимость исполнять миссию посредника и проводника тех преобразований, суть
которых оставалась не вполне ясна по меньшей мере из-за невозможности в сжатые сроки усвоить изменения в языке делопроизводства и
администрирования. То, что в историографии традиционно оценивалось
как намеренное сопротивление или саботаж петровских новаций, на
поверку оказывается лишь неготовностью провинциальной администрации к быстрой адаптации к изменившимся условиям. Е.В. Акельев и
Е.Н. Трефилов в очерке, посвященном проекту европеизации внешнего
Рецензии
517
облика подданных в России первой половины XVIII в. рассматривают
«брадобритие» петровской эпохи как классический пример если не до
конца продуманной, то, по меньшей мере, целенаправленной новаторской деятельности короны. Обращение к обширному источниковому
материалу делает картину данного аспекта «реформы нравов» живой и
яркой. Наконец, П.В. Седов в статье о традициях и новациях в церковной реформе Петра I делает не слишком привычные для российского читателя, однако прекрасно аргументированные выводы о том, что успех
петровских преобразований обеспечивался глубокой укорененностью в
сознании подданных представлений о божественной сущности царской
власти. В период петровских реформ речь шла отнюдь не о секуляризации царской власти а, напротив, об отчетливом акцентировании ее сакральных оснований.
Разнообразным риторическим приемам, необходимым для соответствующей репрезентации начинаний монархии, посвящен третий,
сравнительно небольшой раздел книги – «Риторика и практика реформ
XVII–XVIII вв.». Статья О.Е. Кошелевой и Е.Н. Наседкина обращает
внимание на ясно прослеживающийся континуитет в риторике, сопровождавшей проводившиеся властью преобразования XVII столетия
и петровского времени. Авторы обращают внимание на то, что представление о качественном водоразделе между допетровским «временем
традиции» и петровским «временем новации» проистекает из того, что
внимание исследователей ограничивается, преимущественно, декларациями власти, а огромный пласт «рутинной» риторики административных и правовых документов ускользает из виду. Ю. Нурдин, освещая
политические реформы и риторику в Швеции XVIII в., отмечает то,
что весь комплекс понятий, связанных с «реформированием», «просвещением» и конституционными преобразованиями воспринимался
и интерпретировался в контексте лютеранской конфессионализации,
при этом господствовавшие в шведском обществе правовые воззрения
формировались под влиянием традиционного аристотелизма. Взятые
в совокупности, эти две черты ставили под вопрос саму возможность
адаптации системы управления к реальным политическим обстоятельствам. В своем исследовании автору удается ясно продемонстрировать,
как в шведском обществе благодаря эволюции именно правовых доктрин постепенно складывались условия для изменений.
Четвертый раздел «Феномена реформ» озаглавлен «Трансферы:
заимствование иностранных образцов и моделей в России XVII–
XVIII вв.». Как демонстрируют приведенные фрагменты дискуссии,
содержание статей этого раздела оказалось наиболее уязвимым для критики. В очерке О.А. Курбатова реконструирован процесс заимствования
русской армией военно-теоретических моделей XVII в.; проведенная
реконструкция является результатом тщательно проведенных архивных
исследований. Статьи Д.О. Серова («Сценарии заимствования западноевропейских институтов в ходе административных и судебных реформ
518
Рецензии
Петра I») и Г.О. Бабковой («Реформы Екатерины II в области уголовного права в сравнительной перспективе») исследуют попытки трансфера,
соответственно, шведской и английской моделей правовых институтов
и практик на русскую почву.
Наиболее спорной выглядит статья Г.О. Бабковой, в которой освещаются заимствования, сделанные при составлении проекта «Уголовного
уложения» Екатериной Великой из трактата У. Блэкстона «Комментарии
на английские законы». Представляется более чем поспешным вслед за
автором статьи характеризовать «Комментарии» Блэкстона как органичную часть политико-правовой теории Просвещения. Данный трактат
является естественным продолжением самобытной традиции развития
английского общего права – системы замкнутой и методологически самодостаточной. Прочтение текста Блэкстона как глазами Монтескье, так
и Екатериной II – людьми, крайне далекими от профессиональной культуры английских юристов, несомненно, оказывалось весьма тенденциозным; читатель, мысливший категориями французского Просвещения,
«узнавал» в тексте английского юриста тот образ идеализированной
британской монархии, который уже был сформирован в произведениях
французских просветителей.
«Типы и личности реформаторов XVI–XVIII вв.» – так озаглавлена пятая, финальная, часть сборника статей. Коллективный портрет
реформаторов – советников бюргерского происхождения в немецких
княжествах XVI в. представлен Т.Н. Таценко; Я.И. Прокопенко освещает деятельность «политического инженера» Генриха фон Вика в ходе
петровских реформ; наконец, М.В. Эберхардт обращается к фигурам
знаменитых французских политических деятелей – канцлеру Мопу и
генеральному контролеру финансов Тюрго.
Опубликованные в книге материалы охватывают весьма широкий
круг тем в рамках заявленной проблематики «реформ», однако нельзя не заметить, что «западный» и «российский» блоки исследований,
оперируя единым методологическим и понятийным инструментарием,
обнаруживают не так много точек соприкосновения, как хотелось бы.
Из фрагментов опубликованной дискуссии очевидно, что в чистом виде
«западные» сюжеты почти не вызывали интереса у «российской» группы участников. Заметным исключением, вызвавшим массу вопросов
со стороны русистов, стал доклад Т.Н. Таценко; впрочем, большинство
заданных вопросов были направлены на детализацию и уточнение сюжетов, освещенных в выступлении.
С другой стороны, в статьях, посвященных опыту преобразований
в России, авторы обнаруживают прекрасную осведомленность как о западноевропейских реалиях раннего Нового времени, так и о современном опыте исследований административных и правовых институтов, социальных структур, политического символизма, риторики. Подобного
рода «трансферы», несомненно, способны обогатить и придать новые
импульсы современной российской русистике. Этим можно объяснить
Рецензии
519
и то обстоятельство, что именно сюжеты, связанные с заимствованиями
западноевропейских моделей и практик в ходе российских преобразований, стали в ходе конференции тем полем, где участникам дискуссии действительно удавалось вести плодотворный диалог и тем самым
реализовать подлинно компаративистский подход. Период «Великих
реформ» во всей его многогранности как в монархиях Западной Европы, так и в России, представляется эпохой, при исследовании которой
именно методы современной компаративистики имеют обширные перспективы, а диалог между специалистами по европейской и отечественной истории способен обозначить новые горизонты для современной
исторической науки.
А.А. Паламарчук