2001.04. 010. ПЛАГГЕНБОРГ ШТ. РЕВОЛЮЦИЯ И КУЛЬТУРА

36
2001.03.010. ПЛАГГЕНБОРГ Шт. РЕВОЛЮЦИЯ И КУЛЬТУРА:
КУЛЬТУРНЫЕ ОРИЕНТИРЫ В ПЕРИОД МЕЖДУ ОКТЯБРЬСКОЙ
РЕВОЛЮЦИЕЙ И ЭПОХОЙ СТАЛИНИЗМА / Пер. с нем.
И.Карташевой. – СПб., 2000. – 416 с.
Русский вариант книги профессора Марбургского ун-та Штефана
Плаггенборга, выпущенной в рамках проекта “Взгляд издалека:
Немецкие историки о прошлом Восточной Европы” в 1996 г.,
представляет собой перевод двух частей этой монографии –
“Реорганизация человека” и “Организация восприятия”. В центре
исследования находится “великая культурная трансформация” в
мировоззрении, образе мышления и жизни людей, которая произошла в
ранний советский период.
Центральной проблемой начального периода советской культуры,
в понимании автора, было создание нового человека с помощью
фундаментальной перестройки мышления. В отличие от культурной
революции конца 20-х – начала 30-х годов, которая по своей сути
являлась революцией социальной и означала главным образом замену
персонала и реформирование традиционных сфер культуры (школы,
науки, техники, искусства), культурная политика первых лет советской
власти была направлена на принципиальное изменение ментального
склада и духовного багажа самих людей (с. 29-31). При этом
запланированная реорганизация умов означала не беспрепятственное
высвобождение духовного потенциала, пробуждение дремлющих
ментальных
способностей
населения,
а
организованное
революционизирование, с самого начала взятое под контроль (с. 38).
Первая часть книги посвящена рассмотрению различных
“культурных проектов” ранней советской эпохи в контексте
многочисленных дискуссий этих лет. Автор предпринимает попытку
проникнуть в “глубинные слои дискурса”, понимая в данном случае под
ним “беседу современников”, “воображаемую дискуссию большевиков и
некоммунистов о новой культуре”, которая дает возможность выстроить
идейную конфигурацию культурной элиты первых лет советской власти
(с. 40).
Излагая представления современников о человеке и его
реорганизации, автор подробно останавливается на характеристике так
называемой “трудовой культуры”, физической культуре, тесно связанной
с военизацией; описывает и романтические идеи о возвращении в лоно
природы, и проблемы социалистической евгеники. Физическая культура,
37
военизация, трудовая культура и реорганизация умов “представляют
собой единое целое культуры раннего советского периода”, – пишет
автор (с. 108).
В книге показано, что “привычные признаки сталинизма”
проявились гораздо раньше 1928-1929 гг., которые, таким образом,
отнюдь не являются исторической вехой в сфере культуры. Многие
“сталинистские” черты, порожденные потребностью радикальных
перемен, мифом о создании нового человека, проявились в открытой
форме уже сразу после Октябрьской революции. Особенно ясно
преемственность в этом отношении просматривается в культурных
проектах о физической культуре и военизации, в которых отражаются
претензии государства на право распоряжаться телом своих подданных
(с. 108-109).
Шт.Плаггенборг отмечает, что “единого, принятого в
государственном порядке и точно рассчитанного культурного плана не
существовало ни в мыслях, ни на практике” (с. 322). Культурный дискурс
первых
лет
советской
власти
был
достаточно
пестрым,
сегментированным и слагался из нескольких группировок, среди которых
автор выделяет большевиков, с наиболее радикальными, утопическими
по своей сути культурными проектами, ориентированными на
немедленное создание нового человека; “просветителей”, практиков
новой культуры (медики, теоретики и методисты экскурсионного дела,
краеведы), которых отличали трезвость, практичность и признание
значимости исторического наследия; приверженцев идеи возвращения
целостности человеку путем развития трудовой и физической культуры;
наконец, группу “мифотворцев”, среди которых было много
большевиков. Как показано в книге, советские мифы о “начале пути”, о
“светлом будущем”, об оправданном насилии и справедливой войне
создавались с целью разъяснения людям “масштабности и смысла
времени, разрушившего до основания старое”; одновременно они
“помогали замаскировать пропасть, отделявшую режим от большей части
населения” (с. 326).
Создание мифов осуществлялось планомерно и в педагогических
целях, по поручению правительства. Мифы ранней советской эпохи
легитимировали проект будущего, разработанный новой культурной
элитой для народа.
Во второй части книги рассматривается символизация режима,
причем в двояком смысле: как его самовыражение и одновременно как
38
попытки воздействия на людей через органы чувств. Внимание уделяется
не только таким традиционным темам, как пресса, книгоиздание,
библиотеки, радио, политический кинематограф и советский плакат, но и
неизученным сферам действия политики и насаждения революционной
культуры – экскурсиям как инструменту усовершенствования человека и
музеям первых лет советской власти. В этих сферах отразились
противоречия и разногласия по поводу путей развития культуры
будущего и наиболее ясно видны манипуляции режима по
формированию коллективных воспоминаний. Как особый вид
проявления и символизации режима рассматриваются празднества
первых лет советской власти (“Народная культура по поручению
правительства”).
Отличительной чертой культурных проектов и культурной
практики ранней советской эпохи была вера в эффективность
воспитательных мер, пишет автор. Идеалы нового человека и проекты
новой культуры придумывались небольшим количеством людей для всей
массы населения, и в этом смысле автор говорит о “революции сверху” в
области культуры. Притязания “плановиков культуры” носили
авторитарный характер, их проекты были обязательными для всех.
Характерными чертами предлагаемой “новой культуры” были
унификация и военизация, отразившаяся в идее оправданности убийства
интересами революции, в организации советских государственных
праздников, в идейном обосновании физической культуры (с. 331).
Культурные проекты ранней советской эпохи, пишет автор,
создали своего рода культурный код, в который входили следующие
компоненты: авторитарные притязания, всеохватность концепции
реорганизации духа и тела, военизация, разделение на “своих” и “чужих”.
Культурным проектам, спроецированным на будущее, была присуща
воинственность, непримиримость (с. 331-332).
Приведенный в книге материал, указывается в заключении,
убедительно свидетельствует, что “сталинистское” мышление,
“сталинистские” методы реализации культурных проектов проявились
уже в 20-е годы, а язык символов, использовавшийся в 30-е годы,
оформился в течение первых пяти лет существования режима. Автор
предлагает, “сняв очки социальной истории”, настроенные на
экономическую веху конца 20-х годов, “передвинуть сталинизм на
несколько лет назад” (с. 333). Он полагает, что по сравнению с
революционной культурой сталинизм 30-х годов, отказавшийся от
39
концепции реорганизации человека и перешедший к социальной
инженерии, означал шаг назад. В связи проведенным исследованием,
заключает Плаггенборг, вопрос об идейных предшественниках и основах
сталинизма встает все более остро, так же как и проблемы сравнения
исторического развития России и Западной Европы после Первой
мировой войны (с. 336).
О.В.Большакова