M. Джамаль-заде о значении перевода в становлении персидской прозы нового типа Асмик Бианджян Ассистент кафедры Иранистики ЕГУ В конце 19-го - в начале 20-го века Иран превратился в арену бурных событий: племенные волнения, антиимпериалистическое движение, буржуазно-демократическая революция. В обстановке быстрой динамики жизненных изменений возникла неотложная необходимость обновления литературы. Эту задачу особенно остро понимало и воспринимало новое поколение персидских писателей и поэтов, которое своей деятельностью и творчеством всячески старалось содействовать решению этой проблемы. Мохаммад Али Джамаль-заде, один из крупнейших иранских прозаиков и основоположник жанра новеллы в современной персидской литературе, был представителем этого поколения. В 1922 году, в Берлине, вышел первый сборник его рассказов “Yeki bud o yeki nabud”(“Были и небылицы”). В пространном предисловии, которое стало своего рода манифестом для начинающих писателей Ирана, он излагал свое видение путей обновления персидской литературы, призывая молодых прозаиков к созданию реалистических романов и рассказов на простом разговорном языке, так называемом “базари”. Предисловие начиналось отчаянными словами: “В области литературы, Иран сегодня изрядно отстает от многих стран мира”, но заканчивалось оптимистически, - “…пусть постепенно наша литература станет такой же сверкающей, как литература наших предков – гордостью каждого иранца… Пусть мой (автора) слабый голос уподобится крику утреннего петуха, пробуждавшего сонный караван, пусть он удивит наших литераторов и ученых, но заставит их прислушаться к зову времени, дабы они перестали прятать свои мысли и идеи, как солнце прячет свой лик за слабыми облаками, как раковина скрывает драгоценный жемчуг. Есть надежда, что талантливые люди одобрят это изложение, и оно откроет новый путь для истинных писателей, что и станет вознаграждением моих трудов”.1 Джамаль-заде был первопроходцем, трезво осознающим свою миссию: “Новые веяния уже носились в воздухе, и, если бы начал ни я, это сделал бы кто-нибудь другой ”.2 И, действительно, ему суждено было найти действительные пути обновления литературного персидского языка. Джамаль-заде высоко ценил достижения европейской 1 новеллистики и считал, что именно с помощью переводной литературы, начинающие прозаики смогут ознакомиться с наследием великих представителей мировой литературы, тем самым расширяя свой писательский кругозор. И закономерно, что в его творческом наследии солидное место занимают переводы. На протяжении многих лет, Джамаль-заде преподавал персидский язык и литературу на переводческом факультете Женевского института. Его перу принадлежат переводы пьес “Дон Карлос” и “Вильгельм Тель” Фр. Шиллера, “Скупой” Ж. Мольера, “Враг народа” Г. Ибсена, философский рассказ “Суратская кофейня” Бернарда де Сен Пьера, “Последний урок” Альфонса Доде, “История рода человеческого” Х. В. Ванлоона и др. Дальновидность переводчика имеет большое значение. От его выбора зависит многое: станет ли переведенное им произведение неотторжимым фактом духовной культуры его соотечественников? В личности Джамаль-заде совмещались важнейшие данные умелого переводчика: тончайшее чувство стиля родного языка, владение (именно владение) двумя европейскими языками (немецким, французским), перо мастера прозы. Кажется не случайным, что в выборе своем на этом поприще, он главным образом ориентировался на малые формы: новеллы, рассказы, эссе, переводы которых публиковались в лучших периодических изданиях Ирана. Стоит перечислить хотя бы некоторые из них: “Двое в одном ”(“Сохан”. 1955, N5), и “Хамелион” А. Чехова (“Бахарэ Иран”. 11. VII. 1966), “Обедня безбожника” Оноре де Бальзака (“Ягма”. 1964, N2), “Путуа” А. Франса (“Мехр”. 1937, октябрь), “Великан-эгоист” Оскара Уайльда (“Мехр”. 1929, N11), статьи Рене Пайо “ Забытые узники” (“Ягма”. 1961, N6), Дж. С. Миля “Свобода” (“Кетабхайе мах”. 1960, N6-7) и т.д.3 Джамаль-заде неоднократно отмечал особую значимость переводной литературы для развития отечественной беллетристики. Мегрдад Мехрин в своей книге “Джамаль-заде и его думы”, излагая точку зрения писателя о переводческом деле, пишет, что Джамаль-заде имея в виду неосведомленность иранского читателя в области европейской литературы, выступал сторонником адаптации оригинала, т.е. переложения или, так называемого, свободного перевода подлинника. При этом он выдвигал следующее концептуально особое мнение: он считал, что иранский переводчик вправе иногда заменять имена действующих лиц и географические названия персидскими. Джамаль-заде пишет, что сам именно так поступил при переводе рассказа А. Франса “Путуа” и пьесы Ж. Мольера “Скупой”.4 Джамаль-заде был большим почитателем русской литературы. В книге “Āzadi va heysiat-e ensani” (“Свобода и человеческое достоинство”) он, наряду с образцами знаменитых 2 памятников мировой литературы, отобрал и перевел на персидский язык отрывки из произведений русских классиков: В. Жуковского, А. Грибоедова, А. Пушкина, Н. Гоголя, Н. Некрасова, Ф. Достоевского, М. Лермонтова, А. Блока, и др. Коме этого, он перевел на персидский отрывки из первой части трилогии Горького “Детство” и рассказ Л.Н. Толстого “Много ли человеку земли надо?”. При этом следует отметить, что из блестящей когорты русских писателей 19-го - начала 20-го века Джамаль-заде особо величал двух мастеров пера: Л. Толстого и А. Чехова. Видимо не без основания иранский известный литературовед А. Дастгейб указал на то, что в формировании творческого метода Джамаль-заде значительную роль сыграло его близкое “знакомство” с романами Л. Толстого.5 Подтверждением этого наблюдения Дастгейба могут служить следующие слова Джамаль-заде: “... Его “Война и мир” лучший роман на свете. Дай Бог, произведение это на хорошем персидском языке будет переведен у нас, чтобы одарённые молодые писатели (и в первую очередь я сам) поняли как и каким языком должен быть написан роман”.6 Стало быть, еще в молодости Джамаль-заде считал произведения Толстого величайшими образцами прозы, изучение и перевод которых мог стать своего рода творческой школой для начинающих иранских писателей. Однако, известно, что школа больше дает тому, кто входит туда вдохновляющим благоговением. Очевидно сам Джамальзаде входил в храм творчество Л. Толстого благоговением, который нередко возрастало в творческое вдохновение. Примером тому - его перевод одного отрывка из трилогии Л. Толостого “Детство. Отрочество. Юность”. Отрывок этот он поместил в сборнике “Qesse-ye mā be sar resid” (“Наша сказка подошла к концу”).7 В предисловии к переводу, Джамаль-заде мысленно листая страницы воспоминаний юности, весьма эмоционально, с трепетом вспоминает своего воспитателя Нане Хусейна, по характеристике писателя “настоящего образца добраты и преданности”. В упомянутом произведении Толстого Джамаль-заде “встретил” своего Нане Хусейна в лице няни великого писателя – Натальи Савишны, и именно этот отрывок трилогии был переведен им на персидский. Придавая высокое значение переводной литературе как действенному фактору сближения и взаимообогащения духовной культуры народов, Джамаль-заде писал: “В России издано много интересных и ценных книг по персидской литературе (особенно классической). Мы, иранцы, тоже перевели и опубликовали ряд шедевров русских писателей и поэтов. Но все же, этого недостаточно, и эта работа должна быть продолжена. Литература – зеркало общества, в котором отражаются все мысли и стремления народа. Как Россия, так и Иран имеют богатую 3 литературу, а для того, чтобы наши народы лучше узнали, поняли и по настоящему полюбили друг друга, мы должны с обеих сторон приложить максимум усилий к тому, чтобы познакомить их с искусством и литературой своих соседей, дабы они смогли сами скрепить узы товарищества и дружбы”.8 Особо большую симпатию Джамаль-заде питал к А. Чехову. Будучи основоположником жанра современной иранской новеллы, он высоко ценил общечеловеческие мотивы в творчестве великого русского мастера слова и, не случайно, что в свой сборник “Наша сказка подошла к концу” он включил два его произведения: рассказ “Хамелеон” и эссе “О драме”.9 Здесь, говоря о личности и творчестве Чехова, Джамаль-заде писал: “Лично я, каждый раз, когда читаю его рассказы и пьесы (даже их французские и немецкие переводы), мне кажется, что глубже познаю его, словно беседую с кем-то близким о наших общих проблемах. Среда, созданная Чеховым, не только не чужда мне, но, наоборот, знакома и близка. Иногда я настолько живо представляю его образы, что кажется давно знаю их, жил и общался с ними, был знаком с их дедами и прадедами так близко, словно они мои давние друзья с которыми я расстался ненадолго, а теперь они меня нашли. И, может быть, потому, мы, иранцы и люди востока, с большим удовольствием, читаем и наслаждаемся произведениями Чехова. Хоть и чеховские образы наделены странными русскими именами, слова их близки и знакомы, как и образ жизни, не чужды даже мысли и взгляды. Уверен, что, если бы иранский переводчик владел искусством свободного перевода, который европейцы называют адаптацией, он бы смог перевести некоторые произведения Чехова так, что читатель никогда бы не догадался, что имеет дело с иностранным писателем”.10 Джамаль-заде считал чеховские рассказы поучительными для молодого поколения, как средство шлифовки чувства стиля, для избавления от напыщенных и велеречивых языковых фраз и выражений, унаследованных от пост-классической иранской литературы. Он писал: “…О, если бы он стал образцом и примером для той группы наших молодых представителей пера, которые знамением величия и глубизны считают витиеватость и усложненность”.11 Вместе с этим, вне сомнения, существовала и другая, более веская “мотивация” увлеченности Джамаль-заде творчеством великого русского писателя. Его не могли не импонировать ставшими крылатыми слова Чехова о необходимости капля за каплей давить в себе раба. Такое видения человека было созвучно его идеалу homo sapiens. Свидетельством тому рассказ “Veylān od-Dowle” из его первого сборника “Были и небылицы”. Основной проблемой - проблемой сохранения человеком собственного достоинства, - произведение 4 Джамаль-заде прямо сопоставимо чеховским “Хамелеоном”, что и очевидно стало стимулом появления его перевода на персидский. Следует отметить, что по объему персидский перевод “Хамелеон” и эссе “О драме” значительно превышает оригинал, что обусловлено, не только языковыми различиями, но и теми целями, которые преследовал Джамаль-заде-переводчик. Он настолько искусно, умело и тонко прибавляет сказу восточный дух и колорит, при этом используя присущие персидскому языку синонимные ряды, афоризмы и фразы, чтобы иранский читатель мог воспринимать изложенное как происходящее в своей стране. К тому же, в рассказе “Хамелеон” он переименовал всех героев, назвав их иранскими именами: Очумелов стал Султаном Али, Хрюкин превратился в Джафари, Митрий Митрича назвал Машхади Коламом и т.д. Можно сказать, что здесь имеем дело не с переводом, в классическом понятии процесса, а скорее с переложением. Итак, даже частичный анализ переводческого наследия Джамаль-заде показывает, что высоко оценив значимость перевода в становлении персидской прозы нового типа, писатель сам довольно успешно пользовался этим рычагом для обновления родной литературы. Jamāl-Zāde, M.A.,Yeki bud o yeki nabud, Dibače, Tehran, 2000, s.13, 27-28. Дорри, Дж., Персидская сатирическая проза, М., 1977, с. 93. 3 Дорри, Дж., Мохаммад Али Джамаль-заде, М., 1983, сс. 111-112. 4 Mehrdad Mehri, Jamāl-Zāde va af kār-e u, Tehran, 1342/1964, ss. 133-136. 5 Dastgheib, A.-A., Naqd-e āsār-e Jamāl-Zāde, n.d., Tehran, s. 46. 6 Jamāl-Zāde, M. A., Qesse-ye mā be sar resid, Tehran, 1379/2001, s. 313. 7 Там же, стр. 317-324. 8 См. Джамаль-заде, Библиографический указатель, М., 1972, сс. 17-18. 9 Jamāl-Zāde, M. А., Qesse-ye mā be sar resid, ss. 334-343,344-353. 10 Там же, стр 327-328. Кстати, стоит отметить, что в иранской литературе, принцип адаптации применялся еще до исламского периода, тогда, как в Европе им пользовались в 19-ом веке, а в 20-ом веке, им пользовались преимущественно в учебных целях. Речь идет о переводе-переложении басен “Панчатантра” с санскрита. Переводчик, лекарь царя Хосрова Ануширвана I, Бурзое, переименовал книгу “Панчатантра” “Калила и Димна”, добавив новые главы. 11 Там же, стр 326. 1 2 5