Об армянских переводах Гомера
реклама
^шцдшл* ЩП- ЧФ8ПМ*ЗП1ЛЛ|Ъ№ иьм»Ъ1Г№81>
ИЗВЕСТИЯ
АКАДЕМИИ
^шашгш1|ш1|ш& с|]11лшр;т&&Ьг
№
НАУК
1, 1 9 5 4
т ы л ы *
АРМЯНСКОЙ
ССР
Общественные науки
А. А. Амбарцумиян
Об армянских переводах Гомера
1. О сущности и значении перевода
Проблема о переволе чрезвычайно существенна и актуальна,
особенно в советских условиях, где любое научно-философское и
литературно-художественное произведение становится достоянием
многонационального советского народа. Поэтому выяснение природы
и значения перевода должно быть признано проблемою первостепенной важности.
„Перевод" обычно мыслится и трактуется без учета его теоретической сущности и громадного общественного значения. Не может
быть сомнения в том, что в понятии перевода в его универсальношироком значении мы имеем проявление специальных функций
языка, ибо всякий перевод, каков бы он ни был и к какой бы области не относился (будь он научный, философский, литературный,
лексикографический, словарный или даже житейско-практический,
изустный) представляет из себя явление языкового порядка. Отсюда
следует, что правильное научное определение сущности перевода и
общественной его функции должно быть основано на общетеоретическом понимании природы языка и его общественного значения.
Такое понимание вопроса дает возможность точного научного
определения, по которому перевод есть передача облеченного в языковую форму мышления с одного языка на другой. Другими словами—
переводить значит образовать между двумя различными языками
языковые тождества мышления, с общественной их значимостью. Если
мы имеем ряд русских слов, выражающих предметы внешнего объективного мира:—„вода", „море", „гора", „камень", „воздух", „птица" и т. д., то их переводный эквивалент на армянском языке должен составить такое тождество слов, которые по своему психологическому составу, по своему мыслимому объему и по общественной функции точно и бесспорно соответствовали бы приведенным
русским словам, а такими тождественными армянскими словами должны быть признаны «г^т./»*» <гЬпя[л>, <г/4ггц>, <г^ш/ц>, со<р, «РщпЛ* и
т. д. Малейшее отступление от точной эквивалентности и тождеств
может нарушить общественную функцию и вызвать путаницу в процессе человеческого взаимообщения. Еще более существенное нарушение общественной функции языка будет иметь место, если тождества переводной эквивалентности окажутся несоблюденными в области „предложений", „суждений" и „целой речи", т. е. в определенно данных концепциях мышления. Если, например суждения „ве-
хцественные предметы имеют вес", „растительные организмы нуждаются в солнечном свете"—перевести, нарушая правило тождества
эквивалентности, армянскими предложениями: вещественные предметы не имеют веса" (сЪ^п^рш^шЪ шпшр^шЪЬрр ^ш%
„растительные организмы не любят света" «рмиш^шъ ор^шЬ/щйЫгрр шрк
±ьь и/,рп,>Гл>, тогда не только получится нарушение общественной
функции языка, но и воспоследует полное искажение культурновоспитательной силы мышления.
На принципе образования языковых тождеств основывается специальность составления словарей. Против каждой лексической единицы, подлежащей переводу, должна стоять тождественная (по психологическому содержанию и по общественной значимости) единица
на другом языке. Это условие должно быть признано теоретически правильным измерителем степени достоинства и совершенства
словарей. Плох и негоден словарь, если он не соответствует принципу выдержанности условия образования лексических тождеств.
Для иллюстрации нашей мысли можно сослаться на один из характерных примеров. Институт языка АН. Арм. ССР составляет новый
Русско-армянский словарь. Для общественного обсуждения проблемы составления этого словаря редакция разослала пробный выпуск,
заключающий около 170 переведенных лексических единиц. На стр.
10 — 11 выпуска приведены слова: „Абстрагирование"; „Абстрагировать"; „Абстрагироваться";их армянские эквиваленты выражены в словах: €шритрш\т-1ГХ>, <Г шри тршЬЬ^», <Г шр и трш^чЦз[Х>. ДруГИМИ СЛОВЗМИ,
составители словаря образовали только звуковое (в подражание латинской этимологии переводимых слов) тождество, отрешенное от
подлинного психологического содержания переводимых лексических
единиц и от общественной их функции. Психологическим содержанием
слова „Абстрагирование" служит соответствующий ему психический
процесс, представление, некий душевный эффект, неизбежно возникающий в сознании при произношении данного слова. А общественной
функцией является реальная возможность передачи в процессе общения другим людям однозначного, связанного со словом „Абстрагирование" психического эффекта. Оба эти основные условия, т. е.
психологическое содержание и общественная функция переводимой
лексической единицы составителями словаря существенно нарушены,
ибо звуковые комплексы «щршршЩ»,
<Г шримрш^т я, <Г шриал ршЧ"
V*/*'—являясь исключительно только иллюзорною видимостью языкового тождества, фактически никакого психического эффекта в
„армянском мышлении", в сознании среднего армянского читателя,
не производят и произвести не могут. Однозначные явления, лишенные реально-психологического и общественного значения, получились бы, если мы русские глаголы „ходить", „болтать",
„разговаривать" стали бы, увлекаясь иллюзорною видимостью
тождества, переводить ложно арменизированными словами
срщшЬ^, *пшццп*1пр1цв. Подобное занятие не имело бы,
конечно, ни психологического, ни же общественного эффекта.
На стр. 9 того же пробного выпуска русская восклицательная
фраза „А, ну тебя и 1 дана в армянском переводе
ЬЩШЩ к*
ц<й*[>
Принцип образования языковых тождеств существенно нарушен и здесь. Сущность русской фразы заключается в
стремлении отвергнуть, отбросить от себя субъекта надоедливости,
устранить его от общения с лицом, произносящим эту фразу. Более
того: психологически, во фразе „а, ну тебя!" выражена порывистая
эмоциональная нетерпимость по отношению к субъекту, которого
надлежит устранить от общения, вследствие чего акцентированное
местоимение „тебя", как фундаментальная часть фразы, является логической и психологической необходимостью. На этих реквизитах и
основана общественная функция фразы; не будь их, она не может
быть воспринята в подлинном ее значении и, следовательно, не можеть произвести общественного эффекта, соответствующего данному
орудию мысли. Что же касается армянского перевода, то нетрудно
обнаружить полную его несостоятельность. В армянских фразах
"^Йр
Vй4.*
не имеется вышеуказанного психологического
содержания;нет стремления отвергнуть, устранить из обш!ения надоедливого субъекта; нет психической, эмоциально-порывистой нетерпимости по отношению к субъекту надоедливости, наконец, отсутствует то, что мы назвали логической и психологической необходимостью фундаментальной части фразы, а именно, акцентированного местоимения „тебя". Вследствие этих несоответствий, общественный эффект армянской фразы совершенно не идентичен и не
однозначен с переводимой русской фразой, и потому очевидно, что
обязательный для всякого 'перевода принцип образования языковых
тождеств нарушен.
Перевод, как явление общественно-культурной жизни, характеризуется весьма большой исторической давностью. Он существовал в античном мире и у народов Древнего Востока. Более
широкое значение функции перевода, как образование языковых
тождеств на разных языках относительно наименования и названия
объектов природы и жизни, возникло и развилось у самой колыбели
человеческой культуры. Для обозначения одних и тех же, тождественно одинаковых предметов и явлений различные языки (собственно, различные народные мышления) образовывали психологически и общественно совпадающие языковые тождества. Этим именно
и объясняется тождественность психологического и общественного
содержания основных лексических единиц. Абсолютными языковыми
{тождествами являются инородные члены следующих рядов: „вода"
{русск.), Р аква" (латин.),
(арм.), „цхали" (грузин.), „су" (азерб.),
„акасас" (санс.), „аксон" (греч.), „ось" (русск.), „аксис" (латин.).
В словарном составе каждого культурного языка по отношению
к любому другому культурному языку имеется данность выражающих одинаковые предметы, явления природы и жизни языковых тож-
деств,—орудий мышления: так, например, лексическим единицам латинского языка а, Ь, с. . . . п—тождественно (в смысле психологического содержания и общественной функции) соответствуют единицы армянской лексики а1э Ь2, с 8 . . . п. и т. д. Латинским единицам
(—орудиям мышления) паг^еп1ишм, *иг5изи, „а@ег", вс1асгитаа, „са1о" »
т. д. тождественно соответствуют армянские <гшрАшр*, «шру», <гшрЯ>,
«шртшипс.р», <гш^шцшц* и т. д., греческие „&руоро$а, „Яруо^", „5ахро%,.
„хаХео*.
Все эти природные языковые тождества (=орудия мышления)
заключаются в том самом словарном составе каждого данного языка,
о котором И. В. Сталин писал: „Как известно, все слова, имеющиеся
в языке, составляют вместе так называемый словарный состав языка. Главное в словарном составе языка—основной словарный фонд,
куда входят и все корневые слова, как его ядро. Он гораздоменее обширен, чем словарный состав языка, но он живет очень
долго, в продолжение веков, и дает языку базу для образования
новых слов" (И. Сталин, Относительно марксизма в языкознании,
стр. 11).
Таким образом, в словарном составе каждого данного языка, всопоставлении его с другими языками, имеется данность тех языковых тождеств (^эквивалентных орудий мышления) относительно предметов и явлений природы и жизни, образование которых мы называем переводом с одного языка на другой. Следовательно, можно
утверждать, что основоположения всякого перевода лежат в „природной" структуре словарного состава каждого данного языка,
взятого в аспекте его параллельности с другими языками.
Заключающиеся в словарном составе и служащие параллельными,
тождественными соответствиями однозначным признакам других языков языковые тождества и представляют из себя тот живой источник, откуда черпают материал для совершения всякого литературно-научного перевода.
Это и значит, что прообразом, идеальным типом, нормою для
всякого индивидуального авторского перевода служит природный
готовый перевод (языковые тождества), испокон веков заключающийся в языке, с которого переводится, и в языке, на который
совершается перевод. Этот прообраз перевода создан не индивидуальным автором, а коллективным гением народа в течение
тысячелетий, [но] он всегда и неуклонно должен служить нормативным началом для исполнения всякого правильного перевода.
2. О литературно-художественном переводе, в частности
о русских переводах Гомера
Распространяться здесь о характере научного перевода мы не
будем, ибо считаем бесспорным и само собою разумеющимся, что
всякий научный перевод должен представить полную картину мыш-
ления автора подлинника со всем, присущим этому мышлению, логическим процессом. Было бы странно допустить, чтобы перевод
„Капитала" Маркса не выражал подлинного гениального мышления
Маркса, основанного на всеобъемлющем, миротворческом, логическом процессе. В отношении научно-философских переводов защищаемый нами тезис о функции перевода ( = точное выражение мышления переводимого автора) настолько очевиден, что не нуждается
в специальном обосновании.
Проблема о переводе литературно-художественного произведения, несмотря на свою чрезвычайную актуальность, является одной
из наиболее невыясненных проблем. Какими правилами должен руководствоваться переводчик, исполняя свою работу? Каким должен
быть перевод в сравнении с подлинником? На основании имеющихся
в научной литературе данных трудно на эти вопросы ответить безошибочно и бесспорно. Вот, например, перед нами труды известного
русского филолога Ф. Зелинского, перу которого принадлежат, помимо множества научно-теоретических работ, переводы греческих
трагиков, перевод некоторых отрывков Илиады и Одиссеи Гомера,
перевод полного собрания речей Цицерона и т. д. Зелинский придерживается того взгляда, что перевод должен быть свободным и
не всегда точно и дословно соответствующим подлиннику: —„Первый
вопрос, на который я должен дать ответ, касается принципов, которыми я руководился при самом переводе. Эти принципы—те же,
которыми руководился и сам Цицерон при переводе речей Демосфена и Эсхина по-латы ни" (Ф. Зелинский. Предисловие к переводу
речей Цицерона, изд. 190! г., стр. XIV). Сам же Цицерон так выразил свои взгляды на перевод:—„... я счел своим долгом предпринять труд не столько необходимый для меня, сколько полезный
для учащихся: я перевел самые знаменитые, и притом произнесенные с двух противоположных точек зрения,—речи обоих вождей
аттического красноречия, Демосфена и Эсхина. Перевел я их, однако, не как толмач, а как оратор: я сохранил их мысли и их построение,—их физиономию, так сказать,—но в подборе слов руководился условиями нашего языка. При таком отношении к делу не
имел надобности переводить слово в слово, а только воспроизводил
в общей совокупности смысл и силу отдельных слов". Отсюда
можно заключить, что Цицерон смотрел на перевод, как на пересказ подлинника словами переводчика. Следуя этому, с нашей точки
зрения, совершенно ложному, принципу, Ф. Зелинский совершил;
именно такой перевод Софокла, Эврипида, который, являясь пересказом подлинника словами переводчика,совершенно не соответствует
поэтическому мышлению этих авторов. Не менее искаженным является и его перевод отрывков из поэм Гомера. Так например, н а чало Илиады он перевел:*
* Ф. Зелинский.
Истор. греч. литературы, ч. И.
А. А. Амбарцумиян
„Гнев, о богиня, воспой нам, Пелеева сына Ахилла,
Гнев роковой, что* несметных стал бед для ахейцев.
Много бестрепетных душ он низринул в обитель Аида
Витязей, их же самих на пожрание бросил небесным
Птицам и яростным псам. И совершалась Зевсова воля.
Песнь же начни с того дня, когда лютой враждой воспылали
Дивный воитель Ахилл и владыка мужей Агамемнон.
Кто их подвиг из бессмертных в нерадостном споре сразиться?
Феб Аполлон. На царя ополчился он гневом, и войско
Язвой злой поразил. От нее умирали народы;
Хриза, жреца своего, на обидчике скорбь вымещая.
Ибо отправился Хриз к кораблям быстроходным ахейцев:
Выкупить дочь он желал, предлагая несметное злато.
Бога повязки белели, далекоразящего Феба,
Посох венчая жреца: и взмолился ко всем он ахейцам;
Всех же превыше к Атридам двоим, повелителям рати:
„Слава Атрея сынам и красивопоножным ахейцам!
Вам да дозволит Зевс и Олимпа властители, боги,
Город Приама добыть и счастливо домой возвратиться;
Мне же отдайте вы дочь и богатый мой выкуп примите,
Зевсову сыну в угоду, далекоразящему Фебу".
Перевод в общем передает сюжетное содержание гомеровского
отрывка, однако он подлиннику не соответствует, и мышление, в
нем отраженное, Гомеру не принадлежит.
В первой, начальной строке, которою начинается Илиада, нет
местоимения „нам". Гомер не говорит: „Гнев, о богиня, воспой нам";
вместо подобного лично-поссесорного адресата песни (=„нам") поэт
абстрактно, безотносительно к самому себе, говорит: „Гнев, богиня,
воспой „(Му)у1У
5еД). Очевидно, следовательно, добавленное к
строке местоимение „нам" является неуместным сочинением переводчика Ф. Зелинского. В таком случае встает вопрос:—мог ли Гомер потенциально выразиться так, как изволил „его устами" выразиться Ф. Зелинский? На это мы можем категорически ответить:—
У нас есть положительное доказательство того, что Гомер в
подобных случаях адресатом песни, которую должна воспеть богиня,
выставляет'лично себя в единственном числе, создавая, таким образом, единоличное отношение между собой и музою. Так, в первой
строке Одиссеи сказано „Андра мой эннэпэ, муса" (=Мужа воспой
мне; о муже расскажи, муза"). В другом месте Илиады (п. II, 486
и сл.) Гомер, обращаясь к музам, говорит:—„Вы мне поведайте, кто
и вожди, и владыки данаев; всех же бойцов рядовых не могу ни
назвать, ни исчислить, если бы десять имел языков, и десять гортаней, если б имел не слабеющий голос и медные перси". Наконец,
в третьем слу.чае, в той же второй песне Илиады (см. ст. 761) Го-
мер, находясь в том же положении и при однозначных условиях,
говорит:—„Кто же из них знаменитейший был, поведай мне, Муза!*
Таким образом, очевидно, что Гомер и потенциально не мог бы
выразиться так, как позволил себе выразиться переводчик Ф. Зелинский. А это значит, что критикуемый перевод в этой первой же
его строке не отражает подлинного мышления Гомера.
Во второй строке перевода мы имеем:—„Гнев роковой, что несметных...", причем слова „гнев роковой" якобы соответствуют словам подлинника „Менин уломэнэн";—но „уломэнэ", „уломэнос"—это
причастие от глагола бХХорч, буквально означающего „пагубный",
„ужасный", „несчастный", „проклятый". В данном контексте Гомер
никак не мог назвать гнев Ахилла роковым,—он фактически его
назвал „пагубным", „ужасным", „грозным", „проклятым;" в соответствии с этим Гнедич перевел „гнев грозный", Вересаев „гнев проклятый". Поэтому нет и не было никаких оснований к тому, чтобы
Ф. Зелинский мог гомеровское выражение перевести словами „гнев
роковой".
Максимального искажения подлинника переводчик Ф. Зелинский достиг в стр. 5 — 7 . В подлиннике читаем:—„Дь&$
1теЫето
роиХ^—^ ой Щ т а П р а > т а б с а а х ^ т ^ у ёрьсгауте ' А т р е ь б т ^ т е , а у а ? <Ы>ра>у, ха1_
'АХьХХей^, что дословно значит:—" Совершалась воля Зевса с
самого того дня, как, поссорившись, стали враждовать Атрид, владыка мужей, и божественный Ахилл". В таком смысле это место
переводят и все переводчики. Не подлежит ; сомнению, что рассматриваемый отрывок имеет центральное и принципиальное значение:—им поэт вводит читателя (=вернее слушателя) в курс всей
последующей концепции. Более того, в словах „совершалась воля
Зевса" определенно выражена та основная дедукция мысли ^ п р е д определяющая воля Зевса), из которой, как логическое следствие,
произошли все описанные в поэме события. Причем эту основную
идею об обусловленности описанных событий предопределяющей
волей Зевса поэт связывает непосредственно с ссорою, происшедшею между „повелителем народов Агамемноном и божественным
Ахиллом". Логическая связь между началом осуществления Зевсовой
воли и ссорою, возникающею между Агамемноном и Ахиллом, явствует из того, что главная логическая посылка—„совершалась воля
Зевса"—выражена в предложении, грамматически связанном с последующим предложением, трактующим ссору ахейских витязей.
Переводчик Ф. Зелинский совершенно исказил подлинник,
представив данный отрывок в переводе: „И совершалась Зевсова
воля. Песнь же начни с того дня, когда лютой враждой воспылали
дивный воитель Ахилл и владыка мужей Агамемнон". Прежде всего»
в подлиннике нет союза „и", а также существительного „витязь".
Ахиллес охарактеризован в подлиннике не именем существительным
(„витязь"), являющимся фантазией переводчика, а более подходящим, исторически более значительным и поэтическим, более вы-
-разительным прилагательным „божественный" (=„8го$"), являющимся
неизменным эпитетом Ахилла. Переводчик должен был понять, что
гомеровские эпитеты не должны быть изменены. Далее, в подлиннике сперва назван Агамемнон, а потом Ахиллес, что, конечно, не
является случайностью:—по мысли поэта Агамемнон был инициатором ссоры и, кроме того, в качестве главнокомандующего ахейской
армией, более ответственным. Очевидно, сделанная Ф. Зелинским
грамматическая перестановка действующих лиц должна быть признана недопустимою. Но все это—мелочь по сравнению с тем искажением, которое явственно изменило гомеровскую установку и его
мышление. Дедуктивную мысль поэта, связанную с ссорою, переводчик произвольно выделил в отдельное самостоятельное, ничем
не связанное с последующим, предложение; „И совершалась Зевсова
воля". У Зелинского эта мысль ничем не связана с последующим,
между тем как у Гомера она логически и грамматически связана
-со следующим предложением. Совершив подобного рода „подвиг14,
выразившийся в искусственном разрыве логически единой мысли
поэта, Зелинский в искажении подлинника пошел дальше. Гомеровскую мысль о ссоре Агамемнона с Ахиллесом,—мысль, органически
связанную с главной дедукцией (=„совершалась воля Зевса") он
перевел отдельным, самостоятельным, ничем с предыдущим не связанным, предложением. Более того: это грамматически отдельное,
самостоятельное и логически с предыдущим не связанное вредложение он составил, включая в него явно вымышленные, в подлиннике
не имеющиеся и гомеровской мысли не соответствующие, элементы.
Таким путем вымышленное предложение гласит: —„Песнь же начни
с того дня, когда лютой враждой воспылали...". Лично Гомеру в
этой концепции принадлежат лишь слова—„с того дня, когда враждою воспылали", причем, как уже было указано, эта мысль в подлиннике связана с главною посылкою: „Совершалась воля Зевса".
Слова же: „Песнь же начни"—являются грубым продуктом фантазии
переводчика, продуктом, никакого отношения к Гомеру не имеющим,
ибо у Гомера вторая часть этой фразы (именно: „с того дня, как
враждою воспылали") непосредственно была связана с главной дедуктивной посылкою поэта.
Еще более блистательных успехов в области искажения гомеровского текста переводчик достиг в последующем отрывке (ст.
8—11, Ил. I.). В этом месте подлинника дословно сказано:—„Кто
же. из богов возбудил вражду между ними? Сын Латоны и Зевса:—
он, разгневанный на царя, наслал на воинство злую язву, и народы
погибали, ибо жреца Хриза обесчестил Атрид". Зелинский это место
представил в переводе: „Кто их подвиг из бессмертных в нерадостном споре сразиться? Феб Аполлон. На царя ополчился он гневом
и войско язвой поразил, от нее и умирали народы,—Хриза, жреца
своего, на обидчике скорбь вымещая". Отрывок изложен в словах,
большинство которых Гомеру не принадлежит. Количество слов, в
которых подлинник дает эти мысли, доходит до 28, а в переводе
их количество—33, из коих 1/ слов совершенно чужды и к тексту
поэмы не относятся. Так, в подлиннике нет слов „Феб Апполон,
бессмертных, нерадостном, споре, ополчился, гневом, поразил, от,
нее, своего, на, обидчике, скорбь, вымещая" и т. д. Все эти слова
вымышлены и к гомеровскому мышлению не относятся. У Гомера
нет словесного сочетания „в нерадостном споре сразиться"; вместо
„Феб Апполон"—в подлиннике стоит „сын Латоны и Зевса". Гомер
не говорил и отнюдь не думал высказать мысль, подобную вымышленному Зелинским предложению:—„на царя ополчился он гневом";
Гомер не сказал и не мог сказать: „жреца своего на обидчике скорбь
вымещая" и т. д. Вследствие нагромождения чуждых подлиннику,
и его автору не принадлежащих слов, понятий и выражений—у переводчика Ф. Зелинского получилось полное искажение текста подлинника и мышления Гомера.
Поэтому нам кажется очевидным, что подобного рода переводы, как явные искажения художественной литературы, должны
быть отвергнуты.
2. Об армянских переводах Гомера.
На армянском языке Илиаду мы имеем в переводах Томачяна
Багратуни- и Газикяна. Кроме того, некоторые ее отрывки (равно и
отрывки из Одиссеи) были переведены с древнеармянского перевода
^„грабара").
Отрывки Илиады и Одиссеи в переводе с грабара есть перевод
с перевода. Надеяться получить подлинного, адэкватно переведенного Гомера путем перевода с перевода все равно, что надеяться
получить зодчество Парфенона от детской затеи, выражающейся
в игре в домики.
Из Илиады отрывок дает только лишь 440 строк и почти
столько же из Одиссеи. Из обеих поэм в общей сложности переведено около 900 ст., т. е. около 396 общего объема эпики, состоящей из 28 600 ст.
В ст. 8, п, I од. сказано:—„Глупые; сьели волов Гелиоса Гипериона,—день возвращения в отчизну похитил у них он за это".
Здесь речь идет о том, что спутники Одиссея во время странствования зарезали и сьели быков Гелиоса, за что последний „похитил
у них день возвращения в отчизну", т. е. погубил их, лишив возможности возвращения на родину. Гелиос бог солнца, сын Гипериона, одного из титанов, брат Селены (=луны) и утренней Зари
(=*Эоса). Итак, у Гомера речь идет о зарезании спутниками Одиссея
быков, принадлежавших богу Солнца-Гелиосу и о том, что последний за это наказал этих спутников. Перевод с „грабара", это место передает так: СЙЬвРртЫжрр
[>Ь
шркфр шит^шдЪЬр^Ъ. иш
ршуш,^, шЬткш;шЩШд орр ЪршЪд «/Ьршг^шрЛрж. Таким образом, полу-
чается анекдот: безумные спутники Одиссея сьели богов Солнца»
Налицо сплошная нелепость: Само солнце, по Гомеру, есть бог. Втаком случае, кто же такие эти боги бога Солнца?Смертные, конечно,
не могли пожирать боссмертных богов. Искажение перевода состоит
в том, что подобного вздора нет и не может быть в подлиннике.
В ст. 7, п. I Ил. Агамемнон охарактеризован эпитетом „йоа^1
ау5ра>уа,—означающим „владыка людей". Перевод с перевода замысловато передает с^ш^шЪ^ шр^ш»,—что совершенно не соответствует
подлиннику.
В ст. 595—596 п. II Ил. с к а з а н о : — „ . . . где некогда Музы богини, встретив фракийца Фамира, идущего из Эхалии от Эхалийца
Еврита. лишили его песнопений". Смысл стихов ясен до очевидности^
Фамир отправлялся из Эхалии от Еврита, и в это время его встретили и лишили песнопений Музы. Перевод с перевода это место
представил в следующем искажении: <г1ГптшЪЬрр ^пЬдр^ъ рищшп
^лу.т.йГ
[гр Ф1 рш1[шдпи, пр
ш'ъЪу
Ъ^р^т шЪпиЪ
ишр/^пл. йГпт/гдЯ* Выходит, что Фамир прибыл в Эхалию от Еврита и>
тогда же Музы отняли у него дар песнопений. Это нелепо с т о ч ки зрения подлинника, ибо Фамир был застигнут в пути, когда,
отправился из Эхалии.
XVI песня Ил. начинается стихами:—„6$ о1 |геу тсер1 ууде ёиасгеХ(10Ю [ха'/оусо, ПатрохХод 5' 'АХ&т)1 тсарклгатотсоцхгуьАаб>л". Это дословно
значит:—„Так межь собою они за корабль прочнопалубный бились,,
и тут явился (=предстал) перед пастырем войск, Ахиллесом, Патрокл". Следовательно, Патрокл предстал перед Ахиллесом в то*
самое время, когда ахейцы и троянцы сражались за обладание прочнопалубным кораблем. Это был корабль знаменитого Протезилая.
Его хотел захватить и сжечь Гектор, а ахейцы, во главе с великим
Аяксом, его яростно защищали. Это—классический отрывок Илиады*
который, однако, переводивший с перевода изобразил так: —
<Г (Г[/Ъ^г^кп. ш^щЪи ЪитимЬ
и ш[гЪ, ^п^пиГ
^шЪг^Ьщ
[г^Ьи [/Ъ 1[шЪ фЪ Ь д
ишит1^шщЬи
ш</* Щ шш р п1цЬ и л г
И здесь налицо—явное искажение. Игнорируя целый ряд неточностей (которые читатель сам может обнаружить путем сравнения),
нельзя не заметить основного недоразумения: За корабль Протезилая сражались ахейцы и троянцы. Следовательно, они не могли совместно сидеть на корабле, за который происходила яростная битва.
И кроме того, воюющие стороны не могут вести битву, сидя на
месте. Процесс битвы происходит в нападениях и отражениях: нелепо его представить в виде мирной трапезы, при которой люди
могли бы, сидя, вести совместную беседу. Подобный результат был
обусловлен тем, что перевод был совершен с перевода,—обстоятельство, которое само по себе является нелепым.
Факт стремления представить перевод гомеровского творения,
совершенный с другого перевода, сам по себе является „трагическим" источником печальных последствий,—источником художественно-литературных уродств.
О переводе Газикяна1. Этой работе как и переводу Томаджана
свойственны все те недостатки, которые нами будут установлены в
отношении Багратуни. Здесь же мы ограничиваемся указанием специфических недостатков. В переводе Газикяна не соблюден принцип количественного равенства строк. Первая песня Илиады состоит
из 611 ст., Газикян же довел это количество до 852. Вторая песня
подлинника насчитывает 877 ст., а у Газикяна она занимает 1199
ст. и т. д. Таким образом, объем поэмы искусственно увеличен
почти вдвое при одном и том же содержании. Гомеровское „густое
эпическое" содержание искусственно разжижено, сделано более
„жидким" и неоправданно-многословным. В связи с этим коренным
недостатком переводный текст нагроможден бесчисленным множеством лишних, к подлиннику не относящихся слов, выражений и
чуждых гомеровской эпике оборотов. Например, первые 7 строк
первой песни Илиады Газикян изложил в 10 строках. В этом отрывке гомеровский текст состоит из 37 слов, в переводе же Газикяна он изложен в 48 словах. Лишними, к гомеровскому мышлению
Не ОТНОСЯЩИМИСЯ, ЯВЛЯЮТСЯ СЛОВа: ж Ш н Л д , ш^ищЪи, шп^шиш
4.Ш1Г йГр, Д
р
а
ч
и
т. д. Нагроможденность переводного текста лишними и Гомеру чуждыми словами и выражениями
уменьшает поэтическую красочность рассказа со значительным ослаблением психологического его эффекта. Далее, перевод неточен,
неадэкватен по существу, т. е. допущены искажения, неэквивалентности и несоответствия в области передачи на армянском языке гомеровских понятий, эпитетов, фраз, сравнений, суждений, предложений и целых концепций эпической мысли, „ц^уьу ойАоцёу^у" (=„грозный, ужасный гнев") неправильно переведен с^&Ы»... ^р^щрЦц*,
„^ |хур! 'Ауапо1$
ё^ехеу" неправильно выражены в словах €пр рЬ~
Сш4 /V"'-/' Вщ№р
„ПоААа$ 5'
<|)УХ^€ А1"8ь гсро1'афБУ*
(означающее дословно: „Много сильных душ низверг в Гадес") представлено в явно неправильном переводе: <г&/ цЛп^^ р^фЬд ршм^шРР4 4*ш2.шкПРп,1 Ьпу./в'ьЬр» и т. д.
Величественно-патетический дух подлинника не сохранен вовсе:
божественно-величавый язык Гомера Газикян заменил тривиальной,
местами вульгарной, рыночной речью. Целый ряд отрывков передан
в виде простого пересказа сюжета, а не их точного перевода.
Читая перевод Газикяна, вовсе и не чувствуешь, что читается
божественный Гомер.
1
Подробно обоснованная критическая оценка переводов Илиады Газикяна»
Томаджана и Багратуни нами дана в диссертации .Элементы армянской культуры
в гомеровской системе в связи с переводом Илиады на армянский язык".
ЯЬцЪ^ Шц^пр 1—3
О переводе Томаджана. Работа Томаджана должна быть признана
изумительной с отрицательной точки зрения. Организм гомеровской
эпики Томаджан превратил в искусство сплошного рифмоплетства.
Все необходимые условия положительности перевода принесены в
жертву принципу „рифмосплетения". Отступления от подлинника,
искажения переводимых понятий, вставки собственной, почти всегда
неудачной продукции, лишние, чуждые Гомеру, слова и обороты,
пропуски отдельных элементов текста—все это в большом изобилии
допущено с целеустремленной установкой на достижение рифмовки.
Для иллюстрации этого положения сошлемся на начальные строки
Илиады:
Ц*п г^д ш*Ъ т.^ Ьру. I^п|ип^р^шЪ цЬк^ь^цЬн^Ъ ЩЬ^и
Пр Уш,[
шГш^ш^рш^Ьр шЪщш^^ГшЪ»
Х/ш
ишЪ/^шршвГЬши
ъ пг^м^п д у.дш-д ич^шЪд
ш ш р ш лГ Ьш
^шш[гд
яГшрфш[ишЪ&1
О шЪд ^Ьрш^т-р Ьш уЪпиш 1л ^Ь^ Рп^Ъпд ог^ши^шр,
Ъ^ шЪ щшш[1 рЪ ИршяГшдг^ш [и пръпс р^Ъ ЪшЪв^Ьр Д
мшр г
Ърр пшпш^рЪ [икрш^шрЪЬр&шЪ
^ щЬищЬи
и^ши иньпъ мГьь- ршс^ш р и
«/шс^^ЬцЪ Ир^цЬт
Ш
ш р 2 " ' ^
В Ч-ПППЧ^ IXшр 1>г^Ьи,
Орр дшршц. *Ъшм[и ш^ьш^ и»д д ъши <УЬрпиЬрЪ фпм.ршщ/хщ
В ЭТОМ отрывке слова:
«/*ш р г^ ш [и
оцшщшр9 щЬищЬи,
фт-ршщЬи—использованы исключительно с целью достижения рифмовки, между тем как их в подлиннике нет и не могло быть. Если
же принять во внимание, что гомеровский гекзаметр не только нерифмованный, но и органически исключает возможность рифмовки,
то станет очевидной полная и недопустимая искусственность рассматриваемого перевода. Но если взглянуть на внутреннее строение
этого переводного отрывка, то окажется, что значительная часть
примененной Томаджаном лексики является лишней, искусственно
вставленной и никакого отношения к подлиннику не имеющей. Так,
СЛОВа: <г д
дшд % $1 ш^шЬ рш/^Ьр,
шшршЛшлГ, шЪщшш р р,
р р ,
лГшцц-ь^ъ,
ч.ч4лш9* чпппц» совершенно излишни,
неуместны, и представляются „негодными изделиями" фантазии переводчика:—их в подлиннике нет,—они не являются выражением
гомеровской мысли. Этих данных достаточно для того, чтобы признать установленным полное отсутствие точности, адэкватности и соответствия перевода его подлиннику. Независимо от этого, значительные части гомеровского повествования Томаджан передал не в
виде перевода, а путем пересказа своими словами; во многих случаях важные и значительные части подлинника переводчик пропускает, напр., в начальной части первой же песни выпущены стр. 8,
9, 10 и 11 подлинника. Эти данные и множество им подобных (см.
т. II нашей диссертации) не оставляют сомнения в том, что перевод
Томаджана неудовлетворителен и что в нем ни в малейшей мере не
отражена истинная поэзия Гомера.
О переводе Багратуни. Перевод Багратуни, появившийся в печати в 1*66 г., изложен на языке грабара. Более того, переводчик,
неизменно стремясь к искусственной пышности языковых форм, еще
более осложнил конструкции грабара, создав таким образом нечто
вроде „сверх грабара". Поэтому язык этого перевода следует признать недоступным и непонятным не только широкому кругу читателей, но также и значительной части нашей советской интеллигенции.
Вследствие указанной, искусственно достигнутой пышности языковых
форм и вследствие применения ложно-классических методов языкотворчества-гомеровская естественность, безыскусственность и природная наивность повествовательных форм совершенно исчезли в рассматриваемом переводе. Язык Багратуни совершенно не созвучен
и не гармоничен для естественной системы, которая дана в
Илиаде.
Находясь под влиянием католической церкви, Багратуни многие
гомеровские понятия преобразовал в духе клерикализма, напр., гомеровское фуф1^ (душа) он умышленно переводит словом „дух"
Номенклатуру гомеровских богов искусственно подвергая арменизации, переводчик значительно отдаляет свою работу от подлинника.
Зевс везде назван у него Арамаздом, Афродита—Астхик, Гадес—адом
(джохк). Это обстоятельство не может быть признано положительным. Кронид (=родовое наименование Зевса) выражен совсем неподходящим именем „Зрванян". Переводчик не всегда точен в армянском изображении эпитетов: Гомеровские „Етстсобацо?" (конеукротитель), п51о?а, „Зьоуеу^с" (божественный, богорожденный) неосновательно и неправильно переводит словами „аспет", „маздехн" и т. д.
Илиада изобилует повторениями, являющимися признаком эпического стиля. Багратуни, вступая в бесплодное соревнование с бессмертным поэтом, пытается преобразовать эти повторения (см. п. II
и XIV, „поручения Зевса, данные богиням Сна и Ириде"). В переводе
имеются явные неправильности в передаче мыслей подлинника (ср.
п. I, ст. 1; п. V, ст. 1—6; п. XXIV, поел. стр. и т. д.) 1 Багратуни,
вследствие вышеизложенного, не удалось сохранить дух гомеровской
поэтики. Тем не менее перевод его, по точности являясь близким
и по содержанию более или менее соответствующим подлиннику,
должен быть признан лишь относительно-удовлетворительным.
В соответствии с изложенными выше положениями, литературно-художественное произведение в переводе, как и всякий другой
перевод, должно полностью выразить мышление переводимого автора, отразить весь, интеллектуально-сложный, логический процесс,
который лежит в основе этого мышления. В такой именно харак1
Неточности и неправильные передачн в переведе
указаны в нашей диссертации (см, т. II).
Багратуни
подробно
теристике художественного перевода мы усматриваем воплощение
взгляда Белинского, сказавшего, что перевод должен передавать дух
подлинника. Расшифровка понятия „духа" приводит к установленному нами положению, что перевод есть образование языковых т о ж деств мышления и что, следовательно, говоря о духе подлинни ка,
надо разуметь подлинное мышление переводимого автора, логический процесс этого мышления, его поэтические и психологические
предпосылки и вообще все, выраженное в подлиннике содержание
творческого сознания.
Это значит, что перевод должен тождественно оперировать понятиями переводимого автора, что, по мере возможности, должна
быть сохранена дословность перевода, однако дословность не формальная и не по форме только, а основанная на тождестве содержания сознания, на тождестве общественных, психологических и логических предпосылок мышления. Отвергая голую, только на внешней форме основанную дословность, мы признаем адэкватную, на
внутреннем, идейном содержании основанную, дословность, долженствующую переключить на данный язык ( = я з ы к перевода) звучащее
и говорящее мышление автора, как некое животворящее исполнение
общественной функции.
Практическое применение изложенных принципиальных положений автор постарался представить в переводе Илиады.
Армянский язык по своему изумительно-богатому лексическому
содержанию, по тонкости и всеобъемлющему разнообразию грамматических форм и по общественно-психологической углубленностй
своих понятий, а также по своей чрезвычайно эластичной способности выражать какие угодно научные, философские и художественно-литературные идеи—ничуть не уступает древнегреческому я з ы ку, и, в частности, гомеровскому языку в его ионическом диалекте.
Это весьма существенное по своему значению обстоятельство не могло не порождать постулата о возможности адэкватной передачи Гомера на армянском языке, о возможности „заставить' великого старца также заговорить на современном советском литературном армянском языке, как он однажды, три тысячи лет тому назад, „божественно" заговорил на древнегреческом языке в его ионическом;
аспекте. Конечно, руководящий нами постулат направлял нас к недосягаемому идеалу, ибо вполне тождественная передача подлинника невозможна, и тем не менее, мы стремились к возможно большему приближению к этому идеалу. Насколько нам удалось практическое исполнение этой чрезвычайно—ответственной задачи,—это
вопрос, подлежащий высокой компетенции общественного суда.
Стремление передать в нашем переводе полноту гомеровского
мышления со всеми логическими его компонентами и со всем поэтическим содержанием его универсально-эпического сознания поставило нас в необходимость непрерывного, многолетнего изучения текста и последовательного разрешения множества проб-
лем, которые постепенно, по мере исполнения работы, воплотились в предлагаемом труде. Из таких, весьма важных для адэкватного перевода и практически нами разрешенных проблем некоторые заслуживают здесь упоминания: а) с целью достигнуть гармонического соответствия выразительных форм языка содержанию
поэтического мышления Гомера мы полностью сохранили историзм
поэмы, выраженный в соответствующих архаизированных понятиях,
например: „кордакачоч" (=шлемоблещущий по Гнедичу),—„Еркайнствер", (=длиннотенный) „аменимаст" (==всемудрый), „Дзиазусп*
(коноборный) и т. д. С этой точки зрения, мы отвергли нередко
применяемый другими переводчиками (напр. Газикяном, Томаджаном,
Багратуни, Вересаевым) метод изменения, модернизации и преобразования этих архаизированных понятий; б) принцип соответствия
формы историзму содержания поэмы заставил нас отвергнуть арменизированную номенклатуру, примененную Томаджаном, Багратуни и
др. Поэтому все собственные имена, в том числе и имена богов,
даны в гомеровской форме, без всякой ложной арменизации: глава
гомеровского пантеона Зевс и в армянском переводе назван Зевсом (а
не Арамаздом, как у Томаджана и Багратуни), богиня любви и красоты Афродита и в армянском названа Афродитою (а не Астхик, как
у названных переводчиков и т. д.). Некоторые переводчики (напр.,
Томаджан) гомеровские тексты переводили не полностью, местами
применяя пересказ сюжетных частей своими словами, что совершенно искривляет и искажает общую гармоническую структуру поэмы.
Отвергая подобный, негодный с нашей точки зрения, метод передачи гомеровской эпики, мы абсолютно избегли пересказов, везде и
во всем осуществляя дословный и, по возможности, полноценный
перевод; г) как известно, реализованный Гомером эпический стиль
сопровождается частыми повторениями тождественно-одинаковых элементов рассказа, например XVI, стр. 443 и XXII, стр. 181. Некоторые переводчики, считая, повидимому» недопустимым—повторение
тождественно-одинаковых стихов, позволив себе поэтическую вольность, или даже некоторое „состязание с великим старцем", устраняли эти повторения словесным преобразованием. Такой метод состязания с Гомером допущен, например, Гнедичем и Багратуни. Далее, гомеровский текст изобилует множеством повторяющихся формул, выражающих прием пищи и питья, вставание утром из постели и укладывание вечером в постель, жертвоприношения и т. д.
Многие из переводчиков, желая избегнуть этих повторений (например, Томаджан и др | их просто выпускают, или же подвергают, по
своему вкусу, разным словесным преобразованиям. Задачи строгой
адэкватности перевода и его тождества с подлинником в связи с
необходимостью правильного изображения подлинного мышления
автора заставили отказаться от подобных упражнений и „состязания*
с Гомером, как покушения с „негодным средством", отвергнуть такого рода бессмысленные „эксперименты" и во всем следовать точ-
ной передаче подлинника. Поэтому означенные повторения тождественно-одинаковых мест и повторяющиеся формулы безущербно и
точно переданы в нашем переводе, так же, как они соответственно
наличествуют в подлиннике; д) при севершении переводов, в удовлетворение стремления к точной передаче поэтических красок подлинника, применяется нередко метод развернутого или расширенного
перевода, сущность которого состоит в том, что одно какое-либо
слово или понятие переводимого текста передается двумя или несколькими словами. Конечно, такой прием допустим только в том
случае, если эквивалент перевода по своей выразительной яркости
и по психологической углубленности не равновелик соответствующему слову или понятию подлинника. Так напр., в ст. 11—I Илиады
сказано: —„Ибо жреца Хриза обесчестил Атрид". Багратуни этот стих
передал в словах: <гч/> И •лррч-Ьи шЪшрг^ш^, шр^ш^Гшр^шд цФр/щЬи ^трм/я,
причем эквивалент «шЬшр^Щь
расширенный перевод с добавочным словом сшрбииГшру.шдА (чего в подлиннике нет).
Гнедич в переводе ст. 295—XII Ил., слово „медник" (=„халкеус") передал тремя русскими эквивалентами—«художник, медный,
искусный". Подобного рода расширенный перевод нами допущен
лишь в исключительных случаях, когда он вызывался необходимостью достигнуть равносильного эквивалента выразительности и поэтической краски подлинника. Например, в ст. 6—1 Ил. Однако мы
старались избегнуть злоупотребления этим методом, дабы не допустить
более или менее значительных расхождений с подлинником, е) Наиболее существенными орудиями гомеровского мышления являются компоненты его эпического стиля, частые сравнения, гиперболизованные
понятия и эпитеты, перевод которых связан с наибольшей языковой
трудностью;—однако, изумительное богатство словарного состава
армянского языка представила нам полную возможность преодолеть
эту трудность и дать вполне адэкватные переводы названных элементов гомеровской эпики. Особенно мы были щепетильны в передаче гомеровских эпитетов, каждый из которых, как нам кажется,
из себя представляет особый, общественно-психологический, механизм с огромным историческим содержанием. Являясь сторонником
точной, последовательной и тождественно-эквивалентной передачи
эпитетов и усматривая в них, помимо их историзма, специфическую
красоту гомеровской поэзии, мы отвергли методы некоторых переводчиков, которые передавали эпитеты описательно, или при помощи замены. Например, Багратуни перевел гомеровский „диос Ахилеус" словами „маздехн Акиллес"; Гнедич словами „знаменитого Гектора" перевел гомеровское —„Гекторос гипподамойо". Вересаев описательно перевел эпитет „теосейдес", орудуя словами "богу подобный". Во всех этих случаях переводы должны быть признаны порочными. Принцип точности и адэкватности требует, чтобы даны были
в первом случае „божественный Ахиллес" (=„Аствацакерп Ахиллес", а слово „маздехн" совершенно неуместно для гомеровской
эпики), во втором случае—„Гектор конеукротитель. (=дзиазусп
Ектор") и в третьем случае „богоподобный" (=„аствацакерп" „аствацазан"). В нашем же переводе все гомеровские эпитеты даны в
тождественных эквивалентах. Против нашей щепетильности в передаче эпитетов были сделаны неосновательные возражения, например,
эпитет Зевса „нефелэгерета", который' Гнедич правильно передал
словом „тучегонитель", по-армянски можно и должно выразить в
тождественном эквиваленте „ампахалац", между тем нам было сделано возражение, что, во-первых, якобы слово „ампахалац" неудачно нами образовано и что, во-вторых, будто бы это слово вовсе
и не означает „тучегонитель", а имеет смысл „гонимый тучами".
Несостоятельность обоих возражений очевидна: слово „ампахалац"
не создано нами. Давность его существования определяется тысячелетиями, а семантически оно как раз и означает „тучегонитель", что
видно из словарей Малхасяна, Айказянц, Ачаряна и др. Такого рода необоснованных возражений было много, но мы, конечно, в угоду им не могли жертвовать точностью, адэкватностью и красотою
перевода.
Так же точно весьма существенным для нас, как переводчика
Гомера, являлся вопрос о метрическом размере перевода. Надлежит
ли совершить перевод в гекзаметрах, уподобляя его размеру подлинника, или следует избрать функционально свойственный армянскому народному фольклору размер? Эту диллему мы разрешили в
пользу ее второй части, отвергнув возможность применения гекзаметра в армянской поэзии.
