ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 7 «Только камни нам дал чародей...» Символ камня в «Петербурге» И.Ф. Анненского О А. А. КОМИССАРОВА В статье анализируется символика образов стихотворения И.Ф. Анненского «Петербург», позволившая поэту создать свой «перевернутый» миф об этом городе. Ключевые слова: стихотворение И.Ф. Анненского «Петербург», миф, символическое значение камня, цвета, звука, пространства. Во все времена в разных культурах камни символизировали стабильность, надежность, бессмертие, нерушимость. Такие характеристики камня, как твердость и надежность, выступали антитезой распада и разрушения, олицетворяемых образами песка, пыли. Архетипические значения камня воплощались в древних символах, мифах, сказках. Основное значение слова камень - твердая горная порода, кусками или сплошной массой, а также кусок, обломок горной породы (не очень большой, естественной формы, либо высеченный для строительства) [!]• Номинативные возможности лексемы камень реализуются в метафорах (тоска, обида, недовольство, разочарование, препятствие, непо- 8 Р У С С К А Я РЕЧЬ 1/2012 движность, покорность), в олицетворениях (камень - человек с твердой волей; холодный, равнодушный), в сравнениях (пошел на дно, как камень; камнем падать вниз), в устойчивых фразах и идиомах (камень на сердце, сердце не камень, камень с души свалился, держать камень за пазухой и т.д.) Образы камней (в том числе и драгоценных) не редкость в лирике И. Анненского. Особое отношение поэта к образам камней связано, прежде всего, с его творческим методом, с тем, что даже случайно встреченная, пойманная взглядом вещь «сцепляется», неразрывно связывается с внутренним настроем лирического героя, уподобляется ее состоянию, становится символическим выражением душевного мира. Анненский как будто постоянно размышляет о том, чувствует ли камень вообще, что он чувствует? Стихотворение «Петербург», в котором образ камня рефреном повторяется три раза, - одно из ключевых для понимания мировосприятия поэта и его художественной системы, в которых он создает собственный миф о городе на Неве. Приведем это стихотворение полностью: Желтый пар петербургской зимы, Желтый снег, облипающий плиты... Я не знаю, где вы и где мы, Только знаю, что крепко мы слиты. Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были. Только камни нам дал чародей, Да Неву буро-желтого цвета, Да пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета. А что было у нас на земле, Чем вознесся орел наш двуглавый, В темных лаврах гигант на скале, Завтра станет ребячьей забавой. Уж на что был он грозен и смел, Да скакун его бешеный выдал, Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол. Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки... Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки. ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 9 Даже в мае, когда разлиты Белой ночи над волнами тени, Там не чары весенней мечты, Там отрава бесплодных хотений. (Курсив здесь и далее наш. - А.К.) Рассмотрим поэтическое пространство стихотворения. Первые строки «Петербурга» начинаются с лексемы «желтый», символика желтого цвета обладает богатой литературной традицией. Желтый как цвет печали, уныния, болезни, смерти является для И. Анненского (желтый цвет частотен в его лирике) и цветом Петербурга: « Ж е л т ы й пар петербургской зимы, / Желтый снег, облипающий плиты...». Не случайно и сама Нева зловещего «желто-бурого» цвета, с примесью то ли ржавчины, то ли крови (бурый - «цвет кофейный, коричневый, ореховый, смурый; искрасна черноватый» [2]). Следует отметить, что для многих современников поэта этот город был окрашен преимущественно в желтые тона («Желтый дом» Саши Черного, «Петербургские строфы» Осипа Мандельштама и др.), однако для И.Ф. Анненского Петербург - прежде всего, город, изображенный в таком цвете Ф.М. Достоевским: «Именно сквозь призму восприятия своего любимого писателя, которого сам Аннснский неоднократно в публичных лекциях и статьях называл "истинным поэтом", он видел главный город Российской империи», - пишет известный исследователь творчества И.Ф. Анненского М.В. Тростников [3]. Он также предполагает, что «в символике желтого цвета у Анненского сочетаются признаки, присущие двум членам оппозиции "свое - чужое", где "свое" - родное, домашнее, семейное; "чужое" - все, что вырывает человека из привычного круга (болезнь, смерть, работа)». Таким образом, второй член оппозиции представлен в образе Петербурга - столицы, символа царской России, чужого города для поэта. «Свое, родное, домашнее, семейное» воплощается в образе Царского села (стихотворение «Там на портрете строги лица...»). Практически все стихотворения И.Ф. Анненского наполнены звуками и светом. Исследовательница творчества Анненского У.В. Новикова подчеркивает, что «свет и звук символизируют жизнь, реальность, настоящее» [4]. В стихотворении же «Петербург» звуков нет. Единственный эпитет, создающий звуковую картину, это эпитет - «немых», маркирующий отсутствие звука. Здесь прослеживается интертекст романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и связь образа «немых» И. Анненского с тем «духом немым и глухим», который завладел душой Родиона Раскольникова. «Пустыни немых площадей» - словосочетание, демонстрирующее, помимо отсутствия звука, и пустоту, ненаполненность огромного пространства площадей. Нет в пространстве Петербурга и света - ни искусственного (свеча, пламя), ни естественного 10 РУССКАЯ РЕЧЬ 1/2012 (небесные светила, луч и т.д.), в нем царствует тьма. Лексема «пустыни» повторяется дважды: «пустыни немых площадей», «только камни из мерзлых пустынь» - как будто это пространство перевезли при строительстве Петербурга вместе с камнями. Город с самого начала представлен как некое неопределенно-бесформенное пустое пространство - миражное, зыбкое, из желтого пара и снега. Петербург И. Анненского «населен» только образами камней и личными местоимениями «вы» и «мы». Иннокентий Федорович развенчивает миф о Петербурге как о блестящем городе, торжестве человеческой мысли и величия, создает свой миф «камней», «проклятой ошибки» и «отравы бесплодных хотений». Предпоследняя строфа закрепляет процесс развенчания мифа о Петербурге повтором отрицаний, перечисляющих отсутствие святых для человека чувств и понятий: «Ни кремлей, ни чудес, ни святынь./ Ни миражей, ни слез, ни улыбки...». Святыни и чудеса, как и сказки из второй строфы, противопоставлены образам камней: «Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были»; «Только камни из мерзлых пустынь/ Да сознанье проклятой ошибки». Как замечает исследователь творчества поэтов эпохи Серебряного века Г.Т. Савельева, Иннокентием Анненским в стихотворении отрицается все, «даже самое обаятельное в привычном представлении о красоте города, а именно: белые ночи, о которых даже Федор Михайлович Достоевский, этот «антипевец» Петербурга, сохранил лирические воспоминания [5]»: «Даже в мае, когда разлиты / Белой ночи над волнами, / Там не чары весенней мечты, / Там отрава бесплодных хотений». Белые ночи противопоставлены у Анненского весенним мечтам. Это уже не волшебные чары, это «отрава бесплодных хотений». Омофон бесплодных и бесплотных только усугубляет впечатление зыбкости и бессмысленности бытия. В любом мифе особое значение придается моменту создания. Этому, а также не менее значительному в мифологии описанию легендарного прошлого города посвящена вторая строфа стихотворения. Однако у Анненского и здесь акт «сотворения» города (столь важный для всех мифотворцев Петербурга) предельно обезличен («Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли?»). Личность Петра как будто не имеет к созданию города никакого отношения, прошлого как будто нет, оно маркировано образом камня и появляющимся зловещим образом чародея. Вторая ипостась города на Неве (помимо образа Петра Великого) - Медный всадник, «гигант на скале», но удивительно то, что именно в монументальном каменном обличье, в этой характерной для Петербурга стихии, Петр приобретает человеческие черты, которые при этом связаны с семантикой слабости, зависимости от посторонних сил («Завтра станет ребячьей забавой», «Царь змеи раздавить не сумел»). ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 11 При сопоставлении орла («Чем вознесся орел наш двуглавый») и змеи («Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол») возникает ассоциация с ветхозаветным мифом о медном змее: его изображение было сделано Моисеем «для защиты от "ядовитых змеев", которые были насланы на него за малодушие и ропот во время скитаний по пустыне» [6]. Малодушие и ропот - ключевые слова в образе Моисея и его народа, метафорически характеризующие и жителей Петербурга. Характерно, что уже в Библии медный змей, которому почти язычески поклоняются, имеет амбивалентные черты. С одной стороны, он связан с темой исцеления «подобного подобным», с другой - с семантикой разрушения и зла. Символический образ орла в сочетании с последующим образом идола-змеи создает вертикальную ось петербургского пространства стихотворения, два полюса которой - орел в небе и змея на земле. При этом змея оказывается «выше» орла, именно змея составляет «наш символ», а значит, и пространство, создающее мистическую глубину Петербурга и, возможно, петербургской души - это пространство перевернутое. Осью этого пространства становится образ камня - холодного, равнодушного к страданиям символа города на Неве, города без прошлого, символа «проклятой ошибки». Литература 1. Толковый словарь русского языка. В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. М., 2000. Т. II. С. 274. 2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 1978. (репринт, изд. 1880-1884). Т. 1. С. 157. 3. Тростников М.В. «Я люблю из бледнеющей шири в переливах растаявший свет...». Символика желтого цвета в лирике И. Анненского // Русская речь. 1991. № 4. С. 15-17. 4. Новикова У.В. Звук и свет в лирике И.Ф. Анненского // http:-// annensky.-lib.ru/names/novikova/novikoval.htm 5. Савельева Г. Т. «Петербургский миф» Иннокентия Анненского // 7-е Ахматовские чтения. Петербургский диагноз. СПб., 2002. 6. Мейлах М. В. Медный змей // Мифологический словарь. М., 1992. С. 357.