Фараоны из Кемской волости

Фараоны
из Кемской волости
Сергей Загацкий
Русский Север сумел «законсервировать» до прихода ученых как
древние постройки саамов, так и деревянные церкви старообрядцев.
Кажется, что после моста через речку Кемь дорога не просто теряется в лесу, а уводит в прошлое,
туда, где природа и человек были не столь трагично разъединены. Фото автора
Река фараонов
Такое ощущение, что город Кемь состоит из одной-единственной унылой улицы —
Пролетарского проспекта, который, извиваясь между скал, тянется от вокзала к
берегу одноименной с городом реки. На самом деле больших улиц в городе четыре,
только расположены они далеко друг от друга. На Пролетарском все вперемешку:
каменные особнячки XIX века, советские типовые многоэтажки, современные
магазины, отделанные сайдингом, и лавчонки. На мрачном Доме культуры висит
огромный выцветший герб города, которому вторит таких же размеров и той же
цветовой гаммы рекламный щит напротив. Справа, за гаражами, на выпуклых
скалах, блестит на солнце свалявшийся городской снег. Идти легко — дорога все
время под уклон. Вдалеке, за темной полосой соснового леса, виднеется кромка
сурового Белого моря. А в устье Кеми, насколько хватает глаз, — лед. Только в
стремнине зияют черные провалы бурной воды, и там на маленьком островке, где
когда-то стоял деревянный Кемский острог, мужички с удочками ловят рыбу.
Не могут поморы не ловить рыбу — этим они живут много веков, да и будут жить,
как их деды и прадеды. Люди освоили эти места еще много тысячелетий назад. И
кто только не ходил по карельской каменистой земле. В бытность свою по реке
Кемь проходил древний торговый путь, который связывал Скандинавию, Крым и
Византию, варягов и греков. Путь долгий, непростой и опасный, потому и по сей
день на дне Белого моря, Ладожского озера и Финского залива торчат из песка и
ила обломки узких боевых и торговых кораблей…
А эзотерики даже связывают Кемь, что в переводе с финского значит «большая
вода», с Древним Египтом. Кем, Кеми, то есть «черная земля», — так называли
свою страну подданные фараонов. Между прочим, этой идее не одна сотня лет: еще
в XVIII веке французский ученый, друг Вольтера (Voltaire, François Marie Arouet,
1614–1778), Жан Сильвен Байи (Jean Sylvain Bailly, 1736–1793), проанализировав
труды античных астрономов, предположил, что искать прародину древних египтян
нужно на 68-м градусе северной широты. Удивительно, но воображаемая линия,
соответствующая этой широте, проходит в нескольких десятках километров от
Кеми.
Кстати, примерно тогда же, когда фараоны возводили свои пирамиды в дельте
Нила, древние саамы строили на беломорских островах загадочные сейды —
ритуальные нагромождения камней. Они же выбили на скалах целые живописные
полотна, которые позднее озадаченные исследователи назовут петроглифами;
сплели из камней спиральные лабиринты, назначение которых академической
наукой точно не выяснено и по сей день. Любители чудес и приключений видят в
них свидетельства существования мифической Гипербореи или Северной
Атлантиды. В подтверждение своей версии они показывают удивительные
фотографии: валун, очень похожий на гигантский каменный трон, обращенный к
морю; камни, как будто нарочно сложенные в виде стены; загадочные руны,
проявляющиеся на крутой скале только при закатных солнечных лучах… Все это
существует, и всему этому пока нет внятного объяснения.
Традиционный поморский «всход» — высокое деревянное крыльцо.
Наличники «волнами» символизируют хляби небесные, божественные запасы влаги. Фото автора
Знак покаяния
Первые письменные свидетельства о Кеми содержатся в новгородских летописях
XV века. Тогда это был бревенчатый городок, где зародились многие традиции
русского деревянного зодчества. В окрестных лесах в изобилии водилась дичь, в
водах — рыба и морской зверь, процветал солеваренный промысел. Принадлежала
тогда Кемь строптивой новгородской посаднице Марфе Борецкой (?–1503),
желавшей отдать Новгород во владение полякам. В свое время она грубо обошлась
с Зосимой Соловецким (?–1478), основателем знаменитого монастыря, отказав ему
в праве ловить рыбу на Соловках, на том основании, что те якобы принадлежат
Новгороду. Позже Марфа раскаялась в своем поступке и в 1450 году в знак
покаяния подарила монахам свою Кемскую вотчину. Тем не менее пророчество
святого Зосимы, предсказавшего Марфе поражение в борьбе с Москвой, сбылось.
Действительно, в 1478 году войска Ивана III (1440–1505) взяли город. Марфа была
взята под стражу и насильственно пострижена в монахини.
Соловецкие монахи оказались хваткими хозяйственниками: в городе появилась
широкая пристань, постоялые дворы, были построены кирпичный и кожевенный
заводы. Поморский городок превратился в довольно крупный экономический
центр Руси и один из главных северных форпостов страны. В Кемь стало стекаться
немало крестьян, селившихся вокруг города. Именно тогда как «административнохозяйственная единица» и появилась на карте пресловутая «Кемска волость»,
которую Иван Грозный в исполнении Юрия Яковлева из фильма «Иван Васильевич
меняет профессию» собирался отдать шведам. Крылатую фразу: «Ааа... Кемска
волость! Да, пусть забирают на здоровье!» — обычно цитируют, не задумываясь,
что за этой шуткой — четыре столетия поморской истории.
Шведы действительно положили глаз на Кемскую волость еще в середине XVI
века. В 1571 году около Соловецких островов появилась шведская эскадра. Но
атака была отбита благодаря присланным из Москвы пищалям. После ухода
иноземцев на небольшом острове в устье Кеми был возведен деревянный острог о
четырех шатровых башнях. И не зря. Шведы и «каянские немцы», то есть финны,
не прекращали набеги на кемский край вплоть до полтавского разгрома в 1709
году. И крепость, и город не раз сжигались дотла, однако их упорно отстраивали
заново. Но ни разу Кемь не оказывалась в руках врага.
Кемь. Успенский собор. Этот храм заслуженно сравнивают с самой драгоценной жемчужиной из ожерелья,
украшающего герб Кеми, — настолько он отточен и совершенен. Фото автора
В 1711 году в Кеми на высоком каменистом мысу напротив Кемского острога был
заложен величественный деревянный собор Успения Пресвятой Богородицы «о
трех шатрах» — как эхо и как ода Полтавской победы. Да и формы свои храм
позаимствовал у старинных оборонительных сооружений. Высокие, скупые на
украшения и излишества четверики вторили острожным башням, а три стройных
шатра издали предупреждали странников о присутствии здесь «небесной силы
неодолимой».
В XVI веке именно шатер стал любимой и самой распространенной формой
русского каменного и деревянного церковного зодчества. Вечная тяга вверх, к
небесам, поиск стройности и гармонии, и в то же время задумчивость и
лиричность, какая бывает при взгляде на горящую свечу, — вот откуда взялся
шатер. Однако шатровый стиль был запрещен патриархом Никоном (1605–1681)
как не соответствующий византийским образцам. Сохранить его удалось только
здесь — в землях Русского Севера. Именно сюда уходили от преследования
государства и церкви раскольники, ставившие храмы, которые отвечали их картине
мира: пониманию устройства Вселенной и сущности отношений между людьми и
Богом. Самая высокая из сохранившихся шатровых церквей — знаменитая
Успенская церковь в Кондопоге. Ее возвели в 1775 году, спустя почти сто лет после
раскола, как памятник погибшим в кровавом кижском восстании 1769 года.
Стоя у подножия кемского Успенского собора и глядя вверх, постигаешь синтез
всех традиций русского деревянного зодчества: от древних клетских церквушек до
танцующей игры объемов, форм, тени и света больших храмов. В Успенском
соборе они слились в один монолитный образ-ритм.
Но время берет свое. В середине XIX столетия в небытие ушла кемская деревянная
крепость — от нее осталась одна-единственная покосившаяся башня да несколько
заброшенных домиков на острове. Вслед за ней чуть было не отправился и
Успенский собор. В 1844 году из-за угрозы обрушения была разобрана верхняя
часть его шатровой колокольни. Позже ее попытались сначала восстановить, а
потом перестроить на новомодный лад, накрыв «полукумполом со шпилем». Но из
этого ничего не вышло, а тут как раз подоспел проект строительства нового
каменного храма. В 1905 году новая церковь была освящена как Благовещенская.
Успенскую же заколотили, а колокольню снесли. Но не прижился каменный храм
на древней земле — зачесали затылки поморы, взбунтовались раскольники, без
малого полтора века крестившиеся двумя перстами на кресты деревянного храма.
Идея небесной высоты в Кемском соборе подчеркивается
ступенчатым переходам от боковых пределов (высота 23,5 м) к главному храмовому шатру
(высота 35,5 м). Фото автора
И собор был открыт вновь, но перед этим его «благолепно подновили» — в лучших
традициях бытовавшего тогда стремления стереть «дикую мужицкую память».
Растесали окна, убрали все резные подзоры и причелины. Исчезли кокошники у
основания восьмериков, а вековые сосновые бревна скрылись за крашеной «под
камень» тесовой обшивкой. Но самым «оригинальным» нововведением стали
огромные круглые окна, которые появились на главном восьмерике. Такое редко
встретишь в архитектуре канонических каменных храмов, на которые равнялись
«благолепные обновители». После революции Успенский собор снова заколотили
— на 70 лет. Может, это было и к лучшему: так он дождался реставраторов,
приехавших в 1940-е в Кемь, чтобы восстановить первоначальный образ собора как
уникального памятника деревянного зодчества.
По прошествии полувека за памятник взялись вновь. Но, видимо, нет у
современных реставраторов прежнего вдохновения. Потому как нет того особого
чувства места, ощущения пространства и времени, с каким строили Успенский
собор неведомые зодчие три века назад. Некому вдохнуть жизнь в сухой проект.
Сегодня Успенский собор обнесен уродливым глухим забором в человеческий
рост, на воротах висит замок, и, чтобы разглядеть и сфотографировать хоть чтонибудь, приходится лезть на камни, виснуть на деревьях, раздвигать подгнившие
доски, чувствуя себя натуральным воришкой. Да даже если и удастся найти
удачный ракурс — игру объемов, тени и света все равно не увидишь.
Центральный восьмерик со всех сторон окружен неряшливыми строительными
лесами, хотя строителей не видать уж четвертый год. Лишь три стройных шатра
тоскливо и отчаянно рвутся вверх из этого людского равнодушия. Это закон
времени — прогресс идет по материальному пути, и возвращение в мир духовный с
каждым его шагом становится все более и более трудным. В традиционном,
доиндустриальном обществе любая, даже совершенно утилитарная, постройка
тесно взаимодействовала с внутренним миром человека. Так, дом был моделью
космоса, а храм был домом Бога. Выстроенный из дерева, дом был живым, он
дышал, он старел вместе с человеком. Дом уважали и любили — существовал
целый неписанный кодекс правил поведения, связанный с повседневным
домашним бытом: стол нельзя было ставить поперек половиц, непрошенный гость
не имел права проходить дальше матицы, покойников выносили из избы через
окна… Это давало ощущение душевной гармонии с окружающим миром, без
которой в суровых условиях Севера — верная смерть. И длинный узкий вантовый
мост над Кемью — словно указывает дорогу прочь из нашего времени…
Другая история
На противоположном берегу овального залива оставила свой след иная история.
Там высится уже упомянутый облупленный и обезглавленный Благовещенский
собор, рядом — двухэтажное строение невнятного розового цвета, да строгий
параллелепипед казенного дома в лучших традициях ранней советской
архитектуры. Кирпичная громада храма, кажется, вот-вот развалится, и не будет
больше этих унылых березок на крыше, не будет погребальных досок крестнакрест на окнах и дверях, не будет убогого деревянного помоста вместо
исчезнувшего крыльца. Тем не менее, собор действует, службы проходят в
низеньком темном подвале, где установлен иконостас, горят лампады и свечи.
Одна-единственная служительница бродит, как тень, под сводчатыми потолками,
шепчет молитвы и целует иконы. Миниатюрная модель давно ушедшего в небытие
северного мира.
Успенский собор — Голгофа для многих священников из северных русских городов.
Сейчас в его подвале уже ведутся службы. А некоторые иконы, например икона Божьей Матери «Знамение»,
мироточат. Фото автора
В небытие, повторюсь, он начал уходить вместе с самодержавием. За церковным
сараем без лишних церемоний расстреляли священников. Сам собор со всем его
имуществом был реквизирован. А вскоре в город начали прибывать первые
колонны и эшелоны политически неблагонадежных — здесь их грузили на
пароходы и отправляли на Соловки. Об этом напоминает казенное здание в три
этажа, выкрашенное в желтый цвет. Сейчас на его фасаде висит кумачовый
транспарант с надписью «Столовая», а тогда, в конце 20-х, висела вывеска УСЛОН
— Управление Соловецких лагерей особого назначения. На втором этаже,
непосредственно в столовой, где на сто рублей можно наесться до отвала,
находился ресторан для чекистов. Выше этажом располагались лагерные конторы и
ведомства. Жили чекисты в маленькой гостинце за УСЛОНом, той самой, которая
выкрашена в розовый цвет. Сейчас здесь останавливаются паломники. Самую
богатую комнату, в которой, согласно местной мифологии, останавливался сам
Сталин, отвели для архимандрита. Так, история в очередной раз совершила
кульбит…
22.12.2009
http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/globe/1070/