БЛИЗОК ЛИ КОНЕЦ НАСИЛИЯ

П.Н. Шихирев
БЛИЗОК ЛИ КОНЕЦ НАСИЛИЯ? (О ПУТЯХ РАЗРЕШЕНИЯ
КОНФЛИКТОВ)
За всем, что происходит порой в межнациональных конфликтах на
территории не так давно "единого и могучего Советского Союза" – оскал
зверя, освобожденного от совести как от химеры. Так и кажется, будто
повинные в преступлениях, совершенных в конфликтах, должны и выглядеть
как–то особо. Ничего подобного! Чаще всего это обычные люди,
заботящиеся о своих близких, преданные своей семье, родным, сами отцы,
сыновья, братья. Другое удивительное противоречие – развитость их
аргументации в свою защиту вообще убежденность в собственной правоте и
благородстве. И чем больше зверств, чем изощреннее они, тем утонченнее
доводы и благороднее гнев против "тех", тем громче апелляция к
общественному мнению как у себя в стране, так и (особенно) к
международному. Именно это обстоятельство и заставляет сформулировать
как научную двуединую проблему прежде неоднократно поднимавшуюся
великими писателями: 1) какие психологические явления и процессы
заставляют преступить нравственный общечеловеческий закон и 2) почему,
несмотря ни на что, голос совести не только не может быть заглушен, но и
будет звучать все громче? В парадоксальной форме эта проблема может быть
выражена еще и так: почему насилие неизбежно самоуничтожится?
Разумеется, ни сама проблема, ни ее постановка далеко не новы. Они
давно известны большинству мировых религий. О воспитательной силе зла
говорили Гегель и Кант, от многого предостерегали Лев Толстой и Ганди.
Отличие данной статьи состоит в том, что она опирается не на прозрения и
предупреждения своих и чужих пророков, а на аргументы и факты науки –
социальной психологии, наиболее, пожалуй, компетентной области знания о
функциях психики в процессе взаимодействия людей на разных уровнях:
межличностном,
межгрупповом,
межкультурном
и
даже
межцивилизационном. Наиболее важны те социально–психологические
данные,
которые
свидетельствуют
о
неразрывной
связи
и
взаимообусловленности,
во–первых,
морали
как
исторически
фиксированного психологического опыта социального взаимодействия и, во–
вторых, актуального психологического переживания перипетий этого
взаимодействия "здесь и теперь". И наконец, еще одно уточнение: особое
внимание будет уделено межнациональным конфликтам. Не только потому
что их значение в нашей жизни исключительно, но и потому что именно в
этнических конфликтах в силу ряда причин особенно проявляется основное
противоречие между нормами поведения, впитавшими в себя позитивный и
перспективный общечеловеческий опыт, с одной стороны, и нормами,
исчерпавшими свою историческую роль, возвращающими людей к
отжившим способам разрешения социальных противоречий – с другой. Эти
противоречия – явление вечное и неизбежное, но не обязательно ведущее к
убийству и в конечном счете к самоубийству человечества.
То, что происходит во многих районах нашей страны, можно назвать
сползанием к предыстории человечества – настолько регрессивны у нас (и не
только у нас) способы разрешения социальных конфликтов. Первобытный
человек, по всей видимости, не отличал "других", "чужих" от иных,
противостоящих ему природных, в том числе неодушевленных объектов. Он
не видел в другом себя, и потому единственным способом оппонирования
было физическое устранение конкурента, желательно навсегда. Победила
этот биологический импульс только личная выгода, когда стало ясно, что
пленника можно использовать как дармовую и полностью подчиненную
рабочую силу. Раб трудился в буквальном смысле из–под палки, и чтобы
повысить, как сказали бы сейчас, валовой национальный продукт, нужно
было лишь доставать как можно больше "говорящих орудий".
Второй основной способ разрешения конфликтов – политический –
возник на новом витке социального обмена, главным образом как договор
двух или более субъектов (индивидов, племен) против третьего.
Заинтересованные стороны договаривались на некоторое время признавать
друг в друге полноценных людей для того, чтобы поделить имущество
общего противника. Достаточно познакомиться с любым учебником по
истории Древнего мира и средних веков, чтобы убедиться в том, насколько
шаткими были эти союзы и сколь вероломными – союзники (какие бы
заверения они ни давали, какие бы родственные связи ни устанавливали).
Постепенно основанный на хищничестве способ социального
взаимодействия становился менее выгодным, нежели экономический. На
смену убедительному "отдай, а то убью" и "согласись, а то убьем" пришло
более привлекательное "отдай это, а я тебе дам то".
Но
параллельно
трем
основным
принципам
социального
взаимодействия (физическому, политическому и экономическому)
формировались также идеологический и моральный. Как известно, и при
рабовладении для свободных граждан существовали социальные нормы,
основанные на понимании законного, должного, правильного, что отразилось
в различных языках, даже в этимологии понятий "право", "правда",
"справедливость". Все большую роль играла третья сторона, обычно
принимавшая абстрактный вид закона – от Бога или от общества (римское
право, например). И лишь сравнительно недавно, всего два с небольшим века
назад, был сформулирован Кантом знаменитый нравственный императив:
"Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то
же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом" (Кант 1963–
1966, т. 4, с. 60). Или иначе: "Поступай так, чтобы ты всегда относился к
человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и
никогда не относился бы к нему только как к средству" (Кант, 1963–1966, т.
4, с. 270).
Этот нравственный императив фиксировал ту линию в развитии
человечества, которая отразилась в мировых религиях как движение от
принуждения к непротивлению злу насилием, когда победить можно, только
не ввязываясь в драку, одержав моральную победу над своей биологической
природой.
С количеством насмешек по поводу этой рекомендации может
конкурировать, видимо, лишь количество убитых на Земле людей. И тем не
менее принцип этот не только живет, но, судя по всему оказывается
единственно возможным способом разорвать порочный замкнутый круг
"войны всех против всех". Да, в настоящее время в повседневной жизни
люди используют при разрешении конфликтов весь исторический набор: от
угроз физической расправы вплоть до убийства, сговоры одних против
других, обмен и компенсацию. Но одновременно все сильнее звучит голос
права. Сбывается мечта Канта о всемирном праве с принятием Декларации о
правах человека, все более нетерпимым становится отношение к грубому
насилию и агрессии, неприличными – восхваления массовых убийств, ранее
называвшихся победоносными войнами.
Наконец, на наших глазах происходит еще одно самое главное чудо:
фактически прекратилось противостояние двух ядерных супердержав,
угрожавших друг другу и всему человечеству полным самоуничтожением.
Одна из них рухнула, не выдержав бремени вооружений, бремени
разъедающего ее насилия, накопленного за десятилетия различных видов
"борьбы" и принуждения. Давно уже публицистической тривиальностью
стала мысль о том, что самое грубое физическое насилие, появившееся не
только в межнациональных конфликтах, но и в армии, на улицах, в школах,
семьях, даже на сессиях законодательных органов различных уровней – это
продукт системы, основанной на насилии, это расплата за попрание
нравственного закона, за издевку над ним. Что же может обуздать этот
сплошной беспредел? Только нравственная победа человека над самим
собой, когда зло будет обуздано под давлением объективных обстоятельств.
Этот вывод основан на рассуждениях, казалось бы, достаточно банальных:
каждый человек стремится жить, а не умереть; никто не может полностью
заглушить в себе голос совести; человек ищет поддержки и одобрения своих
поступков со стороны других людей; плотность, интенсивность и скорость
всемирного социального обмена ныне настолько возросли, что последствия
совершенного действия сказываются на его субъекте, убедительно
демонстрируя связь между поступком и его результатом.
Психология современного человека являет собой захватывающее
зрелище безуспешной борьбы с этими простыми, но неумолимыми истинами
в попытке сохранить старый, менее нравственный, не вполне человечный
порядок вещей. Существование сознания или способности знать, что знаешь
("от себя не убежишь"), породило целый ряд приемов и техник, облегчающих
человеку борьбу с мыслью о расплате за нарушение нравственного закона, о
том, что "...есть грозный судия, он ждет".
Прием первый – экскатегоризирование. Суть его в том, что тот или
иной объект выводится из категории общего. Основной девиз: "Мой
оппонент (жертва) – не человек". Один из самых ярких примеров,
иллюстрирующих этот прием, описан французским писателем Е.Мерлем в
его документальной книге "Смерть – мое ремесло" о начальнике нацистского
концлагеря. Этот добропорядочный семьянин и образованный человек
называет уничтожаемых в лагере пленников "единицами". В одной из
дневниковых записей он сокрушается о том, что не сможет выполнить
спущенный сверху план по "ликвидации единиц", поскольку сорвалась
технологическая новинка – вместо того, чтобы закапывать трупы (это очень
замедляло "процесс"), сжигать их в огромной яме, заливая сверху нефтью.
Оказалось, увы (!), что в "единицах", несмотря ни на что, сохраняется какое–
то количество жира. И вот он, вытопляясь на поверхность, гасит огонь. Под
угрозой план... Итак, людей нет, есть объекты, единицы, материал и т.п.
Прием второй – дегуманизация. Более мягкий, чем первый. Девиз:
"Оппонент – недочеловек". Иллюстрируют его самые распространенные
ругательства: скотина (собака, свинья и т.п.), идиот (дебил, дубина) и т. п.
Прием третий – возложение вины на саму жертву ("это он начал, я
всего лишь мщу", "я защищал себя, своих близких"); на обстоятельства ("у
меня не было другого выбора"); на принятые нормы ("все так делают", "я по
закону"); на подчинение воле другого человека (обычно начальника) –
именно этот аргумент приводили, как известно, фашистские преступники в
Нюрнберге.
Типичное проявление психологики, лежащей в основе этих приемов, –
атрибутивная ошибка, или искаженное, пристрастное построение причинно–
следственных связей. Она состоит в следующем. Добившись в чем–либо
успеха, я чаще всего объясняю это своими собственными (внутренними)
достоинствами (например, трудолюбием, умом); когда же успеха добивается
другой, я объясняю это причинами внешними ("ему повезло", "у него связи").
И напротив, когда я терплю неудачу в этом повинны внешние обстоятельства
("мне помешали, меня подвели"), когда не везет другому – его внутренние
качества ("дурак", "растяпа").
Описанные приемы обычно применяются неосознанно, автоматически.
Об этом говорит большой материал, накопленный психоаналитиками о
защитных механизмах психики (рационализация, проекция, вытеснение и
др.) Когда факты слишком упрямы, они либо вытесняются из сознания
(забываются, отбрасываются), либо так трансформируются, что становятся
малозначимыми и легко вписываются в субъективное представление о
собственной правоте.
Действие защитных механизмов можно также объяснить потребностью
в доказательстве того, что я прав, я не нарушаю какого–то важного закона и
поэтому несмотря на совершенный, возможно, неблаговидный поступок, по–
прежнему заслуживаю уважения других людей и самоуважения как хороший
человек. Иначе говоря, цель всей этой системы – воспрепятствовать
исключению меня из категории "человек", дегуманизации или применению
ко мне тех приемов, которыми я пользуюсь против других.
Именно этим объясняется красноречие сторон, вступивших в
конфликт, и поразительное сходство аргументации, средств и приемов,
результатом которых становится феномен, известный в социальной
психологии как зеркальное отражение. Суть его в том, что каждая из сторон
представляет себе оппонента почти одинаково. Впервые экспериментально
зеркальное
отражение
было
изучено
американским
ученым
Ю.Бронфенбреннером (Вronfenbrenner) на примере взаимного восприятия
американцев и русских в 60–х годах. Затем оно было подтверждено другими
исследователями, например С.Оскампом (Oscamp).
Такой же результат был получен автором статьи при анализе
армянской и азербайджанской прессы по поводу событий в Нагорном
Карабахе. Аргументы совпадают почти полностью: "эта земля исторически
принадлежит нам"; "это они начали"; "это их поддерживает Центр"; "это они
творят беззаконие и насилие" и т.п.
Из исследований межэтнических конфликтов (См., например:
Социальная психология межнациональных отношении, 1993) можно
воссоздать следующую программу схему по которой они развиваются.
Группа (действительно или мнимо ущемляющая "наши" интересы) и ее
представители обретают образ врага. В нем акцентируются отрицательные
черты, затушевываются положительные. Затем из набора отрицательных
свойств формируется симптомокомплекс, состоящий из двух–трех
признаков, как правило, наиболее негативных. На следующем этапе "враг"
дегуманизируется, экскатегоризируется, все связанное с ним упрощается до
самых примитивных, обобщенных причинно–следственных объяснений. Кто
источник всех бед? – "Он". Кто мешает нам жить? – "Он". Поэтому надо
убрать "его" (выселить, прогнать, уничтожить и т.п.). Ситуация усугубляется
тем, что по этому же пути развивается и стереотип, регулирующий действия
оппонента, порождая фактически собственное отражение. И чем упорнее
одна сторона настаивает на своей правоте, тем сильнее это действие
вызывает противодействие, тем больше – и в прямом, и в переносном смысле
– оппоненты глохнут к аргументам друг друга. При этом очень ярко
выявляется еще одна психологическая закономерность – ретроспективный, а
не перспективный взгляд на взаимоотношения. Обе стороны черпают
доказательства своей правоты в истории, ни одна не видит в другой
будущего партнера по сотрудничеству.
Чем больше раскручивается спираль конфликта, тем энергичнее
применяются описанные выше приемы, тем рельефнее проявляется
атрибутивная ошибка и все более сходным становится зеркальное отражение.
Все это совершается ради того, чтобы заглушить в себе и других сомнения в
том, обоснованно ли применяется сила, и тем самым объективно облегчить
сползание на древний и более простой способ разрешения конфликта. Тем не
менее в обоих лагерях, как правило, появляются отступники, готовые сесть за
стол переговоров, подчиниться некой объективной силе, заставляющей
признать бесплодность простых и старых решений. Что же это за сила?
Так называемая идеалистическая философская мысль, в том числе и
теология, отвечает на этот вопрос весьма просто. Мир, в котором мы живем,
не поддается непосредственному измерению. В нем действуют силы, описать
которые можно не в физических, а в метафизических (т.е. выходящих за
рамки материи) понятиях, предполагающих наличие и даже главенство не
только осязаемых ценностей, но и ценностей нематериальных, которые
существуют столь же объективно, т.е. независимо от нас, как и
материальные. Пренебрегать ими нельзя также, как законом всемирного
тяготения. На существование таких сил указывают сами понятия
"социальный", "общественный".
Смысл коллективности, взаимоподдерживающей, взаимовыгодной
зависимости заложен в корне латинского глагола sociare, имеющем значение
не только соединять, объединять, но и сообща действовать, предпринимать.
Производное socius (общий, совместный) имеет и другое значение – товарищ,
компаньон. В русском языке слово товарищ тоже имеет экономическое,
хозяйственное происхождение – участвующий совместно в товарном деле. В
немецком gesellschaft (общество) происходит от gesselen (присоединяться к
кому–либо}, gessette (товарищ по работе, подмастерье). Английское society –
это термин, означающий и общество в широком смысле, и акционерную
компанию.
Особенно показательна тенденция к объединению деловой связи,
обмена между людьми с этическим, моральным аспектом общественного
взаимодействия. Так, производное от латинскогo sociare – sociabilis означает
общительный, уживчивый, миролюбивый. А производное от латинского же
communicare (сообщать, иметь что–либо общее) – communitas означает
общительность, обходительность, ласковость.
Заложенная в самой этимологии приведенных слов перспектива
развития – от просто делового сотрудничества к сотрудничеству
основанному на взаимном уважении, признательности, дружбе, становится
весьма заметной в сфере, наиболее чуждой какой–либо сентиментальности и
пустому морализаторству – в бизнесе, занятии по извлечению личной
прибыли, наживы. Общеизвестно, что репутация дельца, торговца испокон
веку имела большое значение. Но она чаще была исключением из правила и
достоянием лишь крупных предпринимателей.
Тем не менее утверждения протестантской трудовой этики и всеобщей
интеграционной зависимости принесли к концу нашего века свои плоды. В
настоящее время уже не исключением, а правилом в деловых кругах
развитых стран стал принцип "Честным быть выгоднее". Иначе говоря,
предприниматель под давлением экономических обстоятельств, ради своей
же собственной выгоды, ведет честную игру "не облапошивает, не хапает, не
надувает", отказывается от принципа "Не обманешь – не продашь",
поскольку обмануть можно только раз, рискуя потерять репутацию (ибо
информация циркулирует быстро) и ценит кредит доверия, без которого
закрыты все кредиты. Уместно напомнить, что история предпринимательства
в России развивалась по той же логике: наиболее успешные и талантливые
предприниматели выше выгоды ценили доброе имя и чистую совесть.
История развития деловой этики позволяет сделать вывод о том, что в
настоящее время мы являемся свидетелями наиболее важного перехода.
Рабовладение утвердилось, когда выгодным стал принцип "Враг мне нужен
(выгоден) живой" вместо принципа "Враг хорош только мертвый". При
феодализме, а главное, капитализме ему на смену пришел новый принцип:
"Другой мне еще более выгоден, когда он свободен". И наконец, сейчас мы
входим в эпоху утверждения принципа: "Мы оба выиграем, если будем вести
себя честно", т.е. принципа, практически немыслимого на заре человечества.
Таким образом, объективный процесс дифференциации и интеграции
человечества настолько усиливает взаимозависимость между людьми, что
принцип быть полезным для других из абстрактной моральной догмы
превратился в объективный, принудительно действующий императив. И это
вполне логично, поскольку нравственное есть не что иное, как форма
существования социального. Отсюда и регулятивная действенность
нравственного как проявления психического на высшем уровне, ибо
психическое – это не только способ и форма отражения, но также форма и
способ существования социального, способ социальной регуляции и
социального управления.
Основные характеристики социального: совместная деятельность,
обмен ее продуктами, взаимозависимость, нравственность – психологически
связываются воедино системой отношений людей друг к другу
предполагающей дальнейшее укоренение значения социального как
миролюбивого, уживчивого. В этом плане важна следующая мысль
выдающегося советского психолога и философа С.Л.Рубинштейна:
"Отношение к окружающему – это прежде всего отношение индивида к тому
что составляет условия его жизни, но первейшее из первых условий жизни
человека – это другой человек. Отношение к другому человеку к людям
составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину… Сердце
человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям"
(Рубинштейн, 1957).
Система этих отношений и есть тот механизм, через который
потребности общества преобразуются в потребности социальных субъектов
(индивидуальных и коллективных), та субъективная призма, через которую
преломляется внешняя действительность. "Цвет" этой призмы, морально–
психологический тонус системы отношений в данном обществе
переживаются как ощущение "правды" или "неправды" существующего
порядка, и по достижении определенной критической точки в спектре
положительных и отрицательных эмоций ведет либо к укреплению
социального строя, либо к его разрушению как не имеющего права на жизнь.
Пропитанность общества насилием – это симптом, свидетельство того,
что люди живут в нем не по закону (хотя законов может быть выпущено
много), что они забывают о чем–то кардинально важном. Это важное –
нравственный закон, болезненно уясняемый человечеством, это забвение
основного смысла жизни в понимании Л.Толстого: "добывать жизнь для
других людей". Это пренебрежение законом единения людей, который
В.Вернадский формулировал как закон природы. Но, очевидно, человечество,
также как и отдельный человек в младенчестве, должно на своем горьком
опыте убедиться, что огонь жжет, что, прыгнув с большой высоты, можно
разбиться.
Была бы неоправданно морализаторской позиция сокрушенного
разочарования по поводу темпов развития этого процесса. Он идет так, как
должен идти. Более двухсот лет назад И.Кант пророчески говорил о том, что
природа "...посредством войн и требующей чрезвычайного напряжения,
никогда не ослабевающей подготовки к ним, посредством бедствий, которые
из–за этого должны даже в мирное время ощущаться внутри каждого
государства, побуждает сначала к несовершенным попыткам, но в конце
концов после многих опустошений, разрушений и даже полного внутреннего
истощения сил к тому что разум мог бы подсказать им и без столь
печального опыта, а именно выйти из не знающего законов состояния диких
и вступить в союз народов, где каждое, даже самое маленькое государство
могло бы ожидать своей безопасности и прав не от своих собственных сил
или собственного справедливого суждения, а исключительно от такого
великого союза народов... от объединенной мощи и от решения в
соответствии с законами объединенной воли. Какой бы фантастической ни
казалась эта идея... это, однако, неизбежный выход из бедственного
положения, в которое люди приводят друг друга..." (Кант, 1963– 1966, т.6,
с.15–16).
Имеют непосредственное отношение к современности и другие его
выводы в рамках развития всеобщей для обеих сторон закономерности
движения к более нравственному (по Канту – разумному) миру: о
перспективе сочетания, согласования свободы человека, его достоинства, с
одной стороны, и свободы, достоинства других людей – с другой. Задолго до
популярной ныне этогеники Р.Харре (Harre}, один из основных постулатов
концепции которого состоит в том, что уважение других людей и
самоуважение – "психологический хлеб" человека, И.Кант говорил о
потребности в уважении и любви других людей как о двух природных
человеческих побуждениях.
Современная конфликтология подкрепила и углубила эти идеи.
Исследования свидетельствуют, что существуют так называемые
онтологические психологические потребности человека, удовлетворение
которых столь же важно, как и удовлетворение биологических потребностей,
например, в воде и пище. К ним относятся потребность в ощущении
безопасности; потребность в независимости, свободе принятия решений о
своей судьбе, что дает ощущение некоторого контроля над
обстоятельствами; потребность в сохранении своей самобытности
(идентичности), индивидуальности, неповторимости; потребность в
признании другими людьми и группами прав на безопасность,
самостоятельность, идентичность, что крайне необходимо для переживания
чувства самоуважения, в свою очередь, базирующегося на уважении со
стороны других людей; потребность в развитии собственного уникального
социокультурного потенциала.
Исторический опыт свидетельствует о том, что стремление к
удовлетворению этих потребностей действительно неистребимо, что их
можно либо уничтожить вместе с носителями, либо временно подавить, но
тогда в будущем они могут проявиться в самых диких формах. И как это ни
прискорбно, тот же исторический опыт говорит о совершенно неистребимом
упорстве, с которым власть придержащие подавляют, стремясь к
собственным целям, эти потребности, создавая все новые и новые
репрессивные структуры. Однако и здесь общая для всего мира
закономерность состоит в том, что, чем больше власти пытаются сдерживать,
ограничивать удовлетворение этих потребностей, тем меньше у них шансов и
возможностей влиять на скорость и формы социальных процессов. Более
того, попытки прямого физического применения силы чаще всего приводят к
тому что власть не только теряет авторитет, психологическую поддержку но
и вызывает активное сопротивление, вплоть до полного негативизма, т.е.
обратной реакции на любые инициативы. Создается мощный социально–
психологический фон, основной составляющей которого становится остро
переживаемое чувство социальной несправедливости – главный
провозвестник массовых социальных катаклизмов.
Разумеется, немалую лепту в создание этого фона вносят сами
личности и группы, но все же главным "насильником" остается пока
государство. Оно нарушает постоянно еще одну рекомендацию Канта о том,
что власть не должна навязывать человеку представления (как правило,
выгодные для правящей элиты) о счастье, убеждения, цели и идеалы; судить
его за то, что он не хочет этой, якобы "своей выгоды".
Это бессмысленно, поскольку никто не может знать детально, кому что
выгодно, ибо окончательная слагающая индивидуальных выгод формируется
по своим законам. Единственное, что может и должна делать власть, – это
способствовать исполнению и совершению правовой справедливости,
поскольку пока только в суде и могут бескровно разрешаться конфликты, и
(опять же говоря словами И.Канта) доказывать человеку, что наряду с
жизнью "его величайший интерес заключается в том, чтобы быть
добродетельным" (Кант, 1963–1966, т. 1, с.313). Поэтому также не случайно,
что отличительной чертой так называемых цивилизованных государств и
всего мирового сообщества на международном уровне является стремление к
правовому разрешению споров и к совершенствованию самого права.
В настоящее время сфера права – едва ли не самая важная сфера
человеческого взаимодействия, поскольку только право может выполнить
функцию безличного ориентира и интегрировать опыт разрешения
конфликта еще до того, как он начнет регулироваться исторически более
древними способами, о которых уже шла речь. В отсутствие такой правовой
регуляции конфликты развиваются по исторически отжившей схеме.
Характерно, что эта схема неизменно воспроизводится независимо от
социокультурного контекста, будь то в Боснии или Чечне. На первом
"героическом" (пассионарном) этапе конфликта каждая из сторон убеждена в
своей скорой ("парой батальонов за два–три дня") победе, стремится
подавить оппонента любыми средствами, на втором – "тупиковом", патовом,
обе стороны, понеся большие потери и осознав, что блицкриг невозможен,
переходят к третьему "переговорному" этапу. Он может завершиться двумя
вариантами четвертого: "реконструктивным", когда восстанавливаются
предконфликтные отношения, или "регрессивным", когда после небольшой
паузы, используемой как тактическая уловка для передышки и накопления
сил, начинается очередной аналогичный цикл.
Показателем
реконструктивного
этапа
становятся
обычно
психологические процессы, обратные описанным выше: рекатегоризация,
регуманизация оппонента, прощение ему его грехов и покаяние в своих
собственных. В этом случае оппонент вновь возвращается в категорию
"человек", которому ничто человеческое не чуждо. Более того, бывшие
противники, как бы стремясь компенсировать былую антигуманность,
начинают разными способами демонстрировать свое дружелюбие. Следует
подчеркнуть, что рано или поздно переговорный процесс неизбежно
начинается, даже если ножки стола переговоров, образно говоря, наполовину
стоят в пролитой крови. Столь же неизбежна и реконструкция, хотя бы и
после нескольких рецидивов регрессии.
Так идет общий цивилизационный процесс, который можно определить
как принудительное моральное воспитание, когда человек, социальная
группа или все общество приходят на собственном горьком опыте к
прозрению старых, вечных истин. Иначе говоря, жизнь – этот великий
учитель – может породить не только отступников, но и превратить их в
верных последователей вечных истин, пропустив предварительно через
горнило многочисленных испытаний.
Как же в заключение мы можем теперь ответить на один из трех
главных вопросов, сформулированных И.Кантом "На что можно надеяться?"
(Два первых вопроса: "Что я могу знать?" и "Что я должен делать?"): видимо,
только на то, что объективная потребность человечества в единении
возобладает над антагонизмами. На наших экранах шел когда–то знаменитый
американский фильм "Скованные одной цепью". Из тюрьмы бегут,
воспользовавшись случаем, два заключенных – белый и негр. Оба
зоологически ненавидят друг друга, но бежать и скрываться вынуждены
вместе, поскольку скованы одной цепью, которую долго не могут распилить.
В общих передрягах они становятся друзьями, и в финале фильма один из
них, уже будучи свободным от цепи, идет на помощь своему бывшему врагу
зная, что будет пойман вместе с ним. Смысл фильма, обеспечивший ему
огромный успех, прост: жизнь учит превращать ненависть в любовь. Иной
путь – отрицание жизни, в том числе собственной, ибо человек "подчинен
только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству"
(Кант, 1963 –1966, т. 4, с. 274).