Ширин Дальванд

Ширин Дальванд
(Отрывок из книги Олии Рухизадеган „История Олии“)
„Ширин Дальванд родилась в семье бахаи города Шираза, в
1956 году. Её настоящее имя было Шахин, но она росла таким
чудесным ребёнком, что родители всегда звали её Ширин, что
означает „Сладость“.
Ширин была спокойной, заботливой и сердечной девочкой. Она
проявляла исключительную любовь не только к другим людям, но и
отличалась особой мягкостью по отношению к животным и даже
растениям. Её мама рассказывала, что у них на заднем дворе было
растение, на которое у Ширин была аллергия. Её отец хотел с
корнем вырвать его, но Ширин воспрепятствовала этому. Она
предпочла всякий раз, проходя мимо этого растения, прикрывать
лицо, чем просто позволить уничтожить его.
В период своего школьного обучения она неизменно получала
лучшие оценки. В 19 лет она поступила в Университет-Пахлеви на факультет Социологии.
Она исследовала и составила основные тезисы по проблеме наркотической зависимости,
изучая вопрос - почему одни более, чем другие подвержены этой зависимости. Ей работа
была такой основательной и содержала такие важные данные, что её профессор во время
своих лекций позволял себе ссылаться на это исследование. Ширин усердно училась в
университете, и при этом была вдохновенным участником Молодёжного Комитета, а
позднее и Комитета по образованию бахаи. Незадолго до её ареста она была выбрана в
число посредников между общиной и Духовными Собраниями Шираза.
Её арестовали всего через несколько часов после того, как арестовали меня. Иззат,
Роя, Мину, Тахири и я были уже в камере; мы тихонько рассказывали друг другу детали
наших арестов, как вновь заскрипели железные ворота главного входа. Каждый раз, когда
открывалась эта дверь, то душевно больные в нашей камере начинали громко смеяться –
это был звук, вселявший ужас в души новичков. Услышав этот звук, мы сразу подскакивали
со своих мест, чтобы встретить новых заключённых, поддержать их и утешить.
Около трёх часов ночи в камеру привели Ширин, с ней была также Митра Ираван и
Рухия Джаханпур. Я обняла Ширин, которая первой вошла в камеру. Мы поздоровались и
обменялись последними новостями. Тогда Ширин рассказала мне историю своего ареста:
Меня пригласили на ужин в дом госпожи Джаханпур. В 23:00 в дом ворвались
солдаты и потребовали от всех присутствовавших назвать свои имена. Когда я сказала
как меня зовут, они посмотрели в свой список и сказали: „Твоё имя стоит в этом списке,
а потому ты должна пойти с нами.“ Они забрали и Рухию с собой.
До того, как это произошло, мои родные предлагали мне временно покинуть Шираз
и отправиться в Тегеран, так как существовала реальная опасность моего ареста, но в
такое критическое время для общины я так и не смогла этого сделать. Ведь это была
возможность пожертвовать собой и проявить свою силу. Бахаи очень нуждались во
взаимной поддержке. Как же я могла покинуть Шираз?
В эту последнюю ночь у нас было заседание Комитета, на котором
присутствовали Махшид Нируманд, Роя Ишраки и Митра Ираван. Мы обсуждали вопрос о
том, как мы в сложившихся условиях могли бы лучше всего поддержать нашу молодёжь. И
хотя все мы понимали, что вероятность нашего ареста была высокой, всё же мы
согласились продолжать наш проект. Я была в полной мере готова к своему аресту. Я
даже объяснила предварительно своей бабушке, что она должна делать в случае, если
меня арестуют.
В начале революции, семья Ширин, включая её саму, решила покинуть Иран и
перебраться в Англию. Однако, Ширин вернулась назад. Она восстановилась в
университете и стала жить у бабушки. Её семья жила в Ньюкасел-апон-Тайн и постоянно
поддерживала с Ширин связь. Становилось очевидным, что оппозиция в отношении Веры
Бахаи усиливается. Её родственники непрестанно уговаривали Ширин покинуть Иран и
присоединиться к ним в Англии, но она всегда отвечала им одно и то же: „Моя кровь не
гуще, чем кровь других бахаи в Иране. Как я могу уехать, когда столько моих друзей в
опасности?“
Спустя несколько дней после нашего ареста, начались первые допросы, и каждый из
нас, минимум один раз побывал на допросе – кроме Митры и Ширин, которых вообще не
вызывали. Ширин была очень терпеливой и никогда не рассказывала о своих страхах или
опасениях, но иногда ночью она вскрикивала во сне. До того, как нам запретили в тюрьме
петь молитвы, мы часто просили Ширин спеть нам, так как она обладала чудесным
успокаивающим голосом.
24 декабря, спустя почти месяц после нашего заключения, я сидела в своей камере и
чувствовала себя очень подавленной. В этот день был день рождения моего старшего сына
Бехнама, а ведь он даже не знал, что я находилась в тюрьме, так как я запретила Мораду
сообщать это моим мальчикам. Всякий раз, когда они звонили из Англии и хотели
поговорить со мной, бедный Морад должен был сочинять, что я сейчас в гостях у моего
брата или только что куда-нибудь вышла. Мы считали, что это убережёт их от лишних
переживаний.
Ширин увидела мои слёзы, тут же подошла ко мне и села рядом. Она спросила меня,
почему я так печальна. Я объяснила ей причину, но она сказала мне: „Не придавай этому
большого значения, у меня завтра тоже день рождения.“ Мы обнялись и она радостно
сказала: „Сейчас я чувствую, что ты и моя мама тоже.“
На следующий день, когда мы делили продукты, которые охрана приносила к нашей
камере для обеда, Ширин сообщила: „Сегодня мой день рождения. В прошлом году, мама
прислала мне чудесную ночную сорочку, которую я приготовила для моей первой брачной
ночи. А в этом году я в тюрьме для моего Возлюбленного Бахауллы.“
Я не могу описать наши чувства в тот момент. У нас ничего не было, что бы мы могли
подарить Ширин, но каждый из нас поделился с ней тем, что было у нас на тарелках. Таким
образом мы отпраздновали День рождения Ширин.
Это был также и день, когда мы первый раз за всё это время смогли увидеться со
своими посетителями. Все заключённые Бахаи были сильно взволнованны, мы напоминали
друг другу о том, чтобы каждый из нас не забывал улыбаться, чтобы наши семьи не смогли
понять, чтó нам приходиться испытывать. До той поры, ни Ширин, ни Митра не были ни разу
на допросе, что вызывало у них беспокойство, так как в то время было нормой, что
посетители допускались лишь к тем, кто был хотя бы раз допрошен. Ширин сидела в углу и
тихо плакала.
„Мне так жалко бабушку, - сказала Ширин, - сегодня, как и в предыдущие дни она
придёт в надежде увидеть меня. Если она не сможет увидеться со мной сегодня, в день
моего рождения, это разобьёт ей сердце. И если мои родители позвонят и выяснят, что все
кроме меня имели возможность увидеться с их семьями, то это может их страшно напугать.“
Однако, когда пришло время посещения, к нашему удивлению имя Ширин выкрикнули
первым. Все мы были безмерно счастливы за неё, и даже небахаи. Ей позволили увидеться
с бабушкой, и даже в течение нескольких минут поговорить через стеклянную
разделительную стену.
Позднее я сказала ей: „Ширин, у тебя чудесный Защитник. Бог всегда заботится о тебе.
Даже тогда, когда твоих родителей нет рядом с тобой. Он не допускает того, чтобы ты
чувствовала себя одинокой.“
Было не так много моментов, когда Ширин в тюрьме было невыносимо тяжело, а когда
вдруг от нахлынувшего несчастья она была готова расплакаться, внезапно происходило
нечто, что казалось невозможным. Она была совершенно необычным созданием.
В тот день её бабушка передала ей несколько вещей в подарок на день рождения. Она
доставала из пакета одну вещь за другой и любовалась каждой из них. Затем, она
обнаружила в пакете маленькое зеркальце, которое было завёрнуто в платочек и лежало
между вещами. Для всех это было сюрпризом, так как иметь зеркало в тюрьме запрещалось,
а нас изумила хитрость бабушки, которая смогла так завернуть зеркальце, что его не
обнаружила охрана.
Ширин пустила зеркальце по кругу, и мы впервые за этот месяц смогли увидеть свои
усталые, пожелтевшие лица. Когда Ширин увидела своё лицо в зеркальце, то с сердцем
полным надежды, сказала: „С Божьей помощью, после моего освобождения я буду снова
нормально выглядеть.“
К тому же, она получила две пары обуви, а так как у меня не было ни одной, то одну
пару она отдала мне. В ту ночь, когда я была арестована, на мне были туфли на высоких
каблуках, а такую обувь носить в тюрьме запрещено, так как мужчины, согласно
постановлениям Религиозного магистрата, не должны слышать звука женских шагов. Они
утверждали, что этот звук вызывает в мужчинах сексуальное влечение. А так как многих
били во время пыток именно по ступням, то и без того вопрос о высоких каблуках для нас не
стоял. Все мы носили „лодочки“ или другую мягкую обувь на плоской подошве. Иногда, наши
семьи, видимо из любви и желания позаботиться о нас, присылали нам такие вещи, которые
создавали нам в тюрьме одни неприятности. Например, моя семья прислала мне
совершенно новый, восхитительно красивый утренний халат. Мне повезло, что охрана не
заметила его, и я смогла отправить его обратно. Нас это немало потешило, когда мы себе
представили, как я в этой холодной, грязной тюремной камере расхаживаю в воздушном
полупрозрачном халатике.
Наши семьи не имели и малейшего представления о том, в каких условиях мы
находились, так как в дни свиданий мы старались выглядеть счастливыми и здоровыми,
чтобы не вызывать у них подозрений о реальном положении дел. Мы никогда не
рассказывали об условиях в камерах или о методах обращения с нами. Дни посещений
были днями испытаний, так как с одной стороны, мы были ужасно счастливы видеть своих
родных, а с другой – нам еле хватало сил стоять на ногах, не говоря уже о том, чтобы
выглядеть сильными и счастливыми.
На следующий день Ширин вызвали впервые на допрос, и к счастью, я тоже на нём
присутствовала. Она вела себя смело и решительно, открыто созналась в своём участии в
Молодёжном Комитете и разъяснила свои обязанности в связи с этим, однако не называла
ни чьих имён. Ещё до допросов, она пообещала себе, что не станет причиной страдания
других людей.
Каждый день её допросы длились от 12 до 14 часов, и на большинстве из них я тоже
присутствовала. Единственное чего я опасалась, что дознаватели могут поинтересоваться
причинами отсутствия её родителей. К счастью, Ширин выдала бабушку за свою маму,
таким образом, бабушка получила разрешение на посещение. И поэтому надзиратели не
подозревали, что её семья покинула страну. У Ширин также был деверь, который был
известен следователям, как один из членов вспомогательного состава Духовного Собрания.
Однако он тоже покинул страну. Ширина боялась, что если выясняться её родственные
связи, то её будут пытать, чтобы получить его адрес за границей, и что тем самым он и его
семья могут оказаться в опасности, хотя они и живут за пределами Ирана.
Её опасения были обоснованы, так как дознаватели всегда интересовались адресами
и номерами телефонов всех тех, кто покинул Иран. Она всё время переживала за
безопасность своей семьи. Я вспоминаю, как однажды её бабушка сказала Ширин, что её
родители были настолько обеспокоены, что даже планировали своё возвращение в Иран.
Мысли о том, что родители лишь из-за неё собирались вернуться сейчас, когда ситуация
была такой для них небезопасной, пугали её. С какой лёгкостью её родителей тогда бы
арестовали и бросили в тюрьму.
„Кроме того, - считала она, - я не хочу, чтобы моя мама и мои братья покинули Англию
и приехали сюда, чтобы иметь возможность видеть меня лишь через тюремные решётки.
Это ужасно, то как я выгляжу, я такая бледная! Если меня и казнят, то я хочу, чтобы я
осталась в памяти моей матери той, какой она меня помнит сейчас, здоровой и энергичной.“
Однажды, Ширин проснулась вся заплаканная. Ей приснилась мама. Мама звала её, а
Ширин ей всё время отвечала, но мама её не слышала. Хотя она уже не спала, но она всё
ещё могла слышать голос матери, которая произносила её имя. Иззат и я обняли Ширин,
чтобы утешить её. „Не переживай, - уверяли мы её, - если Богу будет угодно, скоро все мы
будем свободны. Тогда мы заберём тебя с собой в Англию и вложим твою руку в руку твоей
мамы.“
Но Ширин сквозь слёзы возразила: „Даже если меня освободят, я останусь в Иране
столько, сколько я буду здесь нужна.“
Позднее, когда мы остались наедине, я повторила ей своё предложение: „Ширин, когда
нас освободят, поедешь со мной в Англию? Тогда ты сможешь присоединиться к своим
родителям, а я к своим детям.“
Сначала она не отвечала на мой вопрос, но её глаза говорили: „Как же мы можем
оставить наших друзей в нынешней ситуации? Пришло время принести наши личные
желания в жертву.“ Я оставалась непреклонной, но на этот раз она ответила: „Нет, я нет.“
Бабушка Ширин была очень добра к ней. Она всегда приносила ей самые лучшие
фрукты, но Ширин ничего не получала, так как все они оказывались в общей корзине. Она
смогла подружиться со всеми заключёнными, бахаи и мусульманами, и она всегда была
рада поделиться тем, чем владела. Я не могла определить, какая из заключённых была её
ближайшей подругой, так как она со всеми общалась в равной, исполненной неподдельной
любви и искренности, манере.
Однажды, дознаватели спросили Ширин, Митру, Рою и Махшид почему они до сих пор
не замужем. Каждая отвечала за себя. Одна сказала: „До сих пор это не было частью моей
судьбы.“ Другая ответила: „Я пока не думала об этом.“ Ширин ответила: „Инфляция в
настоящий момент такова, что делает это просто невозможным!“
„Не в таком тоне!“ - рявкнул дознаватель. „Просто признайтесь, что вы не вышли
замуж лишь для того, чтобы принимать участие во встречах и заседаниях Комитета с тем,
чтобы развращать молодых людей. Одним из обвинений, которое мы против вас выдвигаем,
это то, что вы не замужем.“
На самом деле Ширин любила всем сердцем Хидаята Сиявуши, двоюродного брата
Джамшида. К моменту ареста Ширин, он находился в тюрьме уже около года, и был
приговорён к смерти. До этого, в тайне от всех, они договорились о свадьбе, но официально
ещё не были помолвлены. Кроме их родителей, об их договорённости знали лишь
некоторые бахаи в тюрьме. Эту долгую разлуку она переносила со свойственным ей
терпением, но украдкой признавалась мне, как сильно она переживает за Хидаята. Она
пыталась встретиться с ним в тюрьме, но так как они не были родственниками, охрана не
позволяла им этого. Даже находясь в одной тюрьме, в Сепах, у них не было ни единого
шанса увидеть друг друга.
В субботу, после дня рождения Ширин, мы ожидали наших посетителей. Моя мама
спешила впереди всей очереди посетителей и выглядела очень озабоченной. Когда я её
спросила о причинах, то она ответила: „Нет, ничего.“
Я умаляла её рассказать мне, неважно насколько плохими были бы эти новости. Идёт
ли речь о маленьком Паймане? Схватили ли Морада? Одна из посетительниц сказала:
„Скажи ей, она должна это знать.“
„Хидаят был вчера повешен“, - сказала мне мама.
„Слава Богу! – ответила я, - он хотя бы выдержал всё это и остался сильным до самого
конца...“
По возвращении в камеру я выложила все апельсины, которые мне передала мама и
пригласила всех бахаи к себе в камеру на молитву. Все хотели знать что произошло. Так
мягко, как только могла, я рассказала о Хидаяте. Ширин вздохнула и из её глаз потекли
слёзы. Она плакала без остановки.
Позднее, когда она успокоилась, мы провели небольшую поминальную службу в моей
камере, а Ширин зачитала следующие заученные слова молитвы:
„О Боже, мой Боже! Ты возжёг Светильник Дела Твоего маслом мудрости; защити
его от противных ветров. Лампа Твоя, и Стекло Твоё, и все вещи, на небесах и на земле
в Твоей власти. Даруй правителям справедливость, а духовенству честность. Ты
Всемогущий – Тот, Кто одним движением Своего посоха – помог Своему неотразимому
Делу и вёл Своих возлюбленных верной стезёй. Ты - Обладатель власти и Король
возможного. Нет Бога кроме Тебя, Сильного, Безграничного.“ (неофициальный перевод)
И в Аделабад, и в Сепах из-за ужасных условий содержания Ширин страдала от
простуды и воспаления почек. Каждый из нас, в той или иной форме, был болен, но охрану
не заботили наши жалобы. После наших многочисленных просьб и уговоров,
надзирательницы наконец-то позволили троим из нас посетить тюремную больницу
Аделабада.
Тюремный врач, как я уже рассказывала, был бахаи, но к тому моменту он уже долгое
время не контактировал с общиной. Некогда он даже был моим домашним врачом. У меня
была такая слабость и головокружение, что я не сразу его узнала. Он спросил моё имя и
внимательно посмотрел на меня.
Врач сказал, что все мы трое серьёзно больны и нуждаемся в лечении, кроме того мне
и Ширин нужно было поставить уколы. Так как Революционный суд запретил врачам
мужского пола прикасаться к женщинам-пациенткам, укол ставила одна неподготовленная
девушка. При этом она сделала это так неумело, что у нас ещё в течение долгих дней были
раны на руках.
Однажды, после второй фазы допросов Ширин в Аделабаде, она вернулась в камеру с
счастливой улыбкой на лице и сообщила нам радостную новость о том, что её должны
освободить. „Государственный прокурор распорядился о моём освобождении, а также
Рухии, Мины и Митры под залог в 400000 туманов за каждую. Муж Мины стоял у входа в зал
суда во время заседания. Он тут же передал чек на сумму 400000 туманов судье и сразу
забрал её домой.“
Позднее Государственный прокурор поднял сумму залога для Ширин и Рухии до
800000, но для Митры сумма залога осталась прежней – 400000 туманов. Всем троим
оставалось ждать, пока их семьи подготовят документы на передачу их домов и имущества,
а также другие документы, чтобы покрыть требуемую сумму; только в этом случае их могли
бы освободить. Этой ночью все мы были очень счастливы.
На следующий день семья Рухии предоставила соответствующие документы суду и
была отпущена. Семья Митры Ираван не смогла заплатить требуемые 400000 туманов, и
распоряжение о её освобождении было отменено.
Меж тем, Ширин ожидала в напряжении, что её бабушка должны была предоставить
документы для залога. Прошло три дня, и я была вызвана для второй фазы моих допросов к
тому же прокурору, который был у этих женщин. В то время, когда меня допрашивали, я
видела целую вереницу бахаи, идущую в тюрьму, чтобы осведомиться о своих родных и
близких. Все входили очень спокойно и вежливо спрашивали о своих детях, родителях,
супругах и других знакомых. Прокурору это было явно неприятно. Через некоторое время он
отказался отвечать на вопросы. В это время подошла бабушка Ширин и попросила
поговорить с ним.
В руках у неё был залог для освобождения её любимой внучки. Она приблизилась к
нему и протянула документы: „Ваша честь, это документы, которые вы требовали для
освобождения Ширин.“
Он окинул её холодным взглядом и сказал: „Я распорядился о процедуре её
освобождения три дня назад. Вы должны были принести это раньше.“
„Мне потребовалось немного времени, Ваша честь, чтобы подготовить эти документы“,
- умаляла она.
„Вы пришли слишком поздно“, – сказал прокурор и сделал жест, чтобы она удалилась.
„Я как раз сегодня передал её документы Религиозному магистрату для последнего
допроса.“
Бедная женщина умаляла его отозвать её дело и освободить её. Но ничего, из того,
что она сказала, не тронуло его сердце. Эта беспомощная женщина в полном
разочаровании покинула помещение, но затем ещё три раза возвращалась и отчаянно
умаляла освободить Ширин. „Ваша честь, вы распорядились об освобождении Ширин
вместе с Рухиёй Джаханпур. Она уже на свободе, а Ширин всё ещё нет.“
„Рухия была лишь временно отпущена“, - ответил он. „Она должна была подписать
бумаги о том, что она явится на последний допрос. Через четыре дня мы потребуем её
возвращения, чтобы она могла предстать перед религиозным магистратом.“
В этот вечер Ширин подбежала ко мне, как только увидела, что я вернулась в свою
камеру и спросила меня радостно: „Моя бабушка принесла документы? Меня скоро
отпустят?“
Я не знала, что должна была ей ответить, лишь взяла её за руку и повела в мою
камеру. Я знала, какой сильной она была и часто видела её смелость во время наших
допросов, а потому я рассказала ей всё то, что произошло в кабинете Государственного
прокурора.
„Я не верю, что меня вообще когда-нибудь освободят“, – сказала Ширин. Она
вздохнула и слёзы побежали по её щекам. „Мне так жалко бабушку. Одному Богу известно,
сколько она всего должна была пережить за последнее время.“
Затем она спокойно посмотрела на меня и сказала совершенно смирившись: „Если ты
когда-нибудь покинешь Иран и встретишься с моей семьёй, передай каждому из них знаки
моей любви. Пожалуйста, Оля, расскажи миру всю эту историю.“
(Ширин была казнена в тюрьме Аделабад с девятью другими женщинами-бахаи 18
июня 1983 года, примеч. переводчика)
(перевод с немецкого, М.Беккер)