У наркополиции ломка - Правовые консультации по делам

Олег Москвин
http://oleg-moskvin.livejournal.com/
В наркополиции ломка
Наркополицейские извлекают свертки из тайников, оборудованных в поездах и
грузовиках, вырубают музыку в клубах, светят фонариками в глаза и подбирают с
танцпола брошенные пакетики с "экстази". Такими нам их показывают по телевизору.
Уверенные в своей правоте, напористые, непримиримые, предотвращающие ввоз
смертоносного груза в страну, стоящие на страже здоровья молодой поросли нации.
Чего уж там – показывают в героическом ореоле.
С другой стороны, выражение "подбросить наркотики" – настолько устойчиво,
что его значение понятно каждому. И оно тоже о них.
По иронии судьбы меня, самого просидевшего 8 месяцев в СИЗО по
сфальсифицированному наркоделу ("Огонек" №13 и 26 за 2008г.), бывшие
сокамерники попросили порадеть за двух наркополицейских, которых "ломают по
беспределу ".
Действительно, в суде города Видное офицеры Московского областного
управления наркополиции Денис Таов и Александр Черкасов сидят в клетке и без
всякого ореола.
Рядом с ними потерпевший – гражданин Таджикистана Рахимов, который
доставляется в зал, как и наркополицейские, под конвоем. Сидит, правда, не в
клетке, а рядом – пристегнутый к решетке за правую руку.
Офицеры находятся в статусе подсудимых, их судят за вымогательство,
грабеж и побои, а потерпевший сам привлечен к уголовной ответственности –
обвиняется в пяти эпизодах торговли героином. Предполагаемый наркоторговец
утверждает, что он не преступник, а жертва вымогательства 10 тысяч долларов.
Полицейские, в свою очередь, вины тоже не признают, в последнем слове один из
них, Таов, отметил, что действовал как учили, работу свою выполнил хорошо,
поскольку Рахимов, не смотря на свои ухищрения, не ушел от ответственности и
сидит в этом зале в наручниках. Что до цены, заплаченной за задержание особо
опасного преступника, она, конечно, высока, но он ни о чем не жалеет. Второй,
Черкасов, не признавая вины, все же попросил у Рахимова прощения – на всякий
случай, если тот считает, что закон был нарушен. Суд с большим удовольствием
оперся на извинения как на косвенное признание вины и скостил извиняющемуся 2
года.
В день вынесения приговора полицейским началось рассмотрение дела по
наркоторговле. Тот же зал, та же судья (Маргарита Боцорога) и те же участники.
Только теперь опальные офицеры в качестве свидетелей расположатся снаружи
клетки, а Рахимов внутри.
Я передал бывшим сокамерникам, что играть в одни ворота не буду: что увижу,
то напишу. Так вот, просидев в зале почти весь процесс и выслушав приговор, я не
могу утверждать – били они подсудимого или не били. Исключить этого нельзя, как и
доподлинно установить.
Один из полицейских, например, после эпопеи с задержанием Рахимова
обратился в поликлинику с травмой ноги. Рахимов утверждает, что она повреждена
об него. Полицейский же говорит, что Рахимов заметил хромоту и обратил этот факт
в свою пользу.
Есть и заключение экспертизы, констатирующее, что следы побоев на теле
Рахимова могли появиться в результате обстоятельств, легших в основу обвинения.
Могли ли повреждения появиться в результате иных обстоятельств, в экспертизе не
говорится. Я бы даже сказал – умалчивается, поскольку Рахимов долгое время стоял
на прослушке и еще до (!) задержания жаловался по телефону друзьям, что был в
Москве избит какими-то неизвестными.
И та, и другая сторона в ходе следствия меняла показания. При этом,
показания потерпевшего Рахимова суд расценил как последовательные и
правдивые, а показания офицеров как не вызывающие доверия и имеющие целью
уйти от ответственности. Как будто обвиняемому в наркоторговле не от чего уходить.
Но необычность процесса не в том, что стороны обвиняют друг друга и в силу
этого уже второй год сидят за решеткой. Я слушал показания свидетелей, оглашение
документов и, если честно, радовался, что не мне выносить приговор – слишком
много противоречий, нестыковок и неосвещенных вопросов, объяснить которые, не
выходя за установленные следствием рамки, невозможно. Атмосферу, окружающую
процесс, формируют всплывающие сопутствующие обстоятельства. Над делом
витает тень заинтересованной силы, попытки упоминания о которой считаются
отклонением от существа предъявленных обвинений.
И дело не в том, что Рахимов обвиняет в побоях не только двух оперов, а чуть
не скопом всё руководство облуправления. Показания давать по существу дела (то
есть по наркотикам) отказывается, старается свернуть все к рассказу о том, что его
ни за что, ни про что поймали и били – сначала опера, а потом приехали их
начальники и тоже били. Вызванного в суд замначальника оперативной службы
управления Кобегаева он долго не отпускал со свидетельского подиума: "Почему Вы
не приказали подчиненным прекратить меня избивать? Почему сами стали меня
избивать? Вы присягу давали?" Впрочем, последний вопрос, судья сняла как не
имеющий отношения к делу. И право, смешно!
Поскольку десяти тысяч долларов у него отродясь не водилось, утверждает
Рахимов, полицейские его арестовали, утолив свою алчность кражей тысячи рублей
из кармана, а также автомагнитолы, колес и колонок "Pioneer" из его 15-летней
"восьмерки". Он бы, разумеется, желал рассадить на скамье как можно больше
наркополицейских, но начальник управления, якобы, сказал ему, что из-за одного
дилера не собирается отдавать под суд шестерых сотрудников. Кстати, колонки
колеса и магнитола при осмотре автомобиля Рахимова оказались на месте. Из зала
глядя, – последовательность и правдивость слов потерпевшего как бы хромает. Но с
судейского трона многое видится по-другому: так как колонки на момент осмотра
оказались не пионеровскими, а почему-то фирмы "Hyundai", грабеж операм все-таки
вменили.
Интереснее всего в деле вот что: подсудимые опера не прочь поменяться
местами не только с Рахимовым, но и с собственным начальством, поскольку
обвиняют его, как и службу собственной безопасности (СБ) в сговоре с наркомафией.
Денис Таов, например, до того стать опером, долго возил начальника
управления и как личный водитель многое знает. Но свои подозрения строит не на
предположениях, а на фактах. Когда они проводили проверочную закупку героина у
Рахимова, кто-то предупредил последнего, и тот, продав героин и получив от
покупателя (внедренного лица) переписанные деньги, сбежал и от оперов, и от
наружки.
Дальше – больше. Одновременно с закупкой спецназ ворвался в дом №33 в
деревне Орлово, где снимал жилье Рахимов. Скатившийся кубарем в овраг с места
контрольной закупки и прячущийся в этот момент в кукурузном поле на другом конце
деревни Рахимов появиться дома и принести туда деньги физически был не в
состоянии, но в результате длительного обыска в доме, тем не менее, одним из
нарконачальников те самые переписанные дензнаки были-таки обнаружены.
Принести их мог только тот, кто присутствовал при обыске и имел возможность
приходить-уходить не спрашивая ни у кого разрешения.
Таов в своих многочисленных жалобах утверждает, что таким образом кто-то
пытался вывести из дела Рахимова. Он также утверждает, что слежка за Рахимовым
выявила неожиданное – железнодорожный контейнер на рынке, из которого выпала
оберточная бумага, пропитанная, согласно результатам неофициального экспрессанализа, оружейной смазкой. И вдобавок, в доме, где жил Рахимов была найдена
литература экстремистской направленности. Но любопытному оперу посоветовали
не совать нос, куда не положено. А он не послушался. Впрочем, всё по порядку.
Рахимов после побега с места контрольной закупки таился недолго. Через пару
недель он уже включил телефон и с кем ни попадя стал болтать на самые
интересные темы. Из текстов прослушек, в частности, явно проглядывали уши
какого-то из курирующих его деятельность московских милиционеров по имени (на
слух) Курбон.
Оператор сотовой связи исправно извещал наркополицейских о географии
телефонных соединений разыскиваемого Рахимова. Поскольку сведения эти носят
весьма неточный характер, Таов регулярно колесил по окрестностям деревни
Орлово. И однажды его настойчивость была вознаграждена. Из кукурузного поля
собственной персоной вышел Рахимов. Он, видимо, кого-то поджидал и принял
машину Таова за другую. Но, осознав ошибку, не испугался, а с достоинством
вступил в переговоры. Вскоре подъехала и сама причина достоинства –
вооруженные люди, один из которых махнув красным удостоверением, отбил
Рахимова у безоружного полицейского, посоветовав не лезть куда не надо – всё,
мол, где надо договорено. Это и был тот самый "Курбон".
С тех пор Таов в одиночку не охотился, а когда через две недели он с
коллегами все-таки задержал Рахимова, сразу вызвал подмогу – в виде нескольких
своих крупных начальников. Отбивать задержанного при такой поддержке никто не
рискнул.
Единственное, что потребовал задержанный Рахимов (как и в прошлый раз
держащийся со спокойным достоинством) – поговорить по телефону с одним из
начальников облуправления Рустамовым. Они и поговорили. Но не по-русски. После
чего Рахимова сдали в ИВС, а наутро проверка местной прокуратуры выявила побои.
Так обвиняемый стал потерпевшим.
Забегая вперед, скажу, что сейчас, после бомбардирования Таовым всех и вся
жалобами на действия СБ, начальства и следователя, этот самый Рустамов по
собственному почину перевелся из Москвы (дело невиданное) куда подальше. А
начальник СБ облуправления Милуша и вовсе и уволился – дело еще более
невиданное, тем более что, будучи зятем начальника СБ наркоконтроля России,
вряд ли мог жаловаться на притеснения.
Что касается следователя прокуратуры Нестора, арестовавшего оперов и
ведшего дело о вымогательстве и злоупотреблениях, – как только он сдал в суд
законченное расследованием дело, его самого посадили за взятки.
Его молодой коллега следователь Казанков, расследовавший дело по
обвинению Рахимова в наркоторговле, тоже всех удивил – завершив расследование,
сразу же уволился по собственному желанию. Коллеги подсудимых
наркополицейских (тоже, разумеется, бывшие – в нарконтроле г. Видное, по их
словам, на 24 штатных места оставались только 3 живых души) возбужденно
рассказали мне, что к Казанкову приезжали таджики и склоняли к совершению
действий, выгодных для подследственного. А поскольку приезжали они на "Q7", то,
мол, чему же теперь удивляться. На мой вопрос "А разве Казанков, несмотря на
давление, не довел Рахимова до суда?" они многозначительно отвечали: "Дело
можно построить так, что оно само развалится впоследствии".
Есть у коллег и другая версия: кураторам Рахимова его судьба уже
безразлична. Им только и было надо – выведать, где тайник с партией героина. Ему
понадавали авансов и, чтобы не быть голословными, арестовали двух оперов, а
узнав где тайник, к нему охладели.
Прокурором в судебный процесс назначили молоденькую лейтенантшу. Она
изо всех своих неопытных сил старалась олицетворять независимость. Кое-что ей
дозволялось судом.
Она долго пыталась допрашивать свидетеля – старого оперативного зубра
(уже тоже, кстати, уволившегося) Кобегаева. Допытывалась: "Какие у вас отношения
с подсудимыми? Хорошие, да?"
Кобегаев, что не противоестественно, ответил тоже вопросом: "А почему они
должны быть плохими?"
Ему вообще нравилось отвечать вопросами на вопрос. Он даже на четкие и не
предполагающие двусмысленности вопросы умудрялся давать уклончивые ответы.
Например. Адвокат: "Возвращались ли Вы после проведения задержания в
дом?" Кобегаев: "А смысл?"
Лейтенантша вспыхнула: она не спрашивает про плохие отношения, а
спрашивает были ли они хорошими, поэтому не надо ей отвечать на вопросы,
которые она не поставила, и дальше что-то нечленораздельно, да еще шумно
задвигала стулом. Долго не могла успокоиться. Мы в зале почти ничего из сказанного
не распознали, но поняли – свидетель неправильно ведет себя с обвинением.
Когда недовольство на секундочку стихло, Кобегаев быстро сказал: "Хорошие
отношения были". И потом еще быстрее продолжил: "В 23 часа приехали в Орлово, у
дома стояла оперативная девятка и машина Рахимова, все сидели в служебной
машине, Рахимов был внешне здоров".
"Были ли на подозреваемом спецсредства?" – спросила лейтенантша.
Кобегаев мог бы заметить, что и бронежилет, и дубинка – тоже спецсредства, не
только наручники. Но не стал. Он сказал: "А я должен помнить?"
Иногда, впрочем, он по собственной инициативе впадал в детальные
вспоминания и тогда лейтенантша еле успевала руководить: "Так, дальше.. Ну,
дальше.. Говорите!"
Один раз она даже поставила вопрос, напоминающий ловушку, никак, впрочем,
не сработавшую в дальнейшем: "Ходил ли задержанный Рахимов в туалет?" "Как же
в туалет не ходить?" - осторожно удивился Кобегаев.
"Угу, – порозовела лейтенантша и стала записывать, надиктовывая себе вслух,
– хо-дил в ту-а-лет". Адвокаты, секретарь и судья тоже бросились строчить – как под
гипнозом.
Каждого выступающего, прежде чем тот начинал говорить, судья призывала
смотреть на секретаря и продолжать говорить только убедившись, что все сказанное
внесено в протокол. Девушка-секретарь в прямоугольных очках непрестанно
шмыгала носом и кашляла. "Больная, она каждый день ведет по несколько
процессов!" – судья обвела зал таким взглядом, что и адвокаты, и бледные
родственники подсудимых, да может и сами подсудимые – все осознали мелочность
своих надежд и претензий и одновременно прониклись уважением к подвижничеству
судебного персонала, разминувшегося с техническим прогрессом в виде
аудиотехники.
Если адвокат, забывшись, вновь увлекался, секретарь рубила полет мысли
простуженным басом: "Подождите!!"
Судья тут же вступалась: "Уважаемые!.. стороны... Вы тут философствуете.. а
секретарь не успевает записать. Говорите короче. Мы суть итак понимаем".
Сначала адвокаты обескураженно замечали: "Ваша честь, только факты!"
Потом извинялись: "Ваша честь, я исправлюсь".
Допросив всех явившихся, судья, выяснила, что проходящий свидетелем
начальник вооружения наркоконтроля Касимов тоже уволился и к тому же находится
в глубоком запое. Затем, рассуждая сама с собой, пришла к выводу: надо огласить
показания не явившихся свидетелей и закругляться. Для проформы спросила мнение
прокурора. А лейтенантша возьми и, простите, брякни, что этой идеи не разделяет.
Судья, перегибаясь через стол, потребовала ответить каким образом ей
неявившихся вызывать, она итак за свой счет потратила тысячу на телеграммы, так
как на повестки никто в наше время не реагирует. Лейтенантша встала и, не
поднимая глаз, заученно повторила: чоповец надлежащим образом не извещен,
запившийй началькик вооружения неизвестно где проживает и т.д и т.п. Судья
прервала: "Да это все ясно, что мне делать прикажете?" Прокурорша: "Написать
письмо о правовой помощи участковым". Судья: "Каким участковым! Мы не знаем кто
где живет! Вот вы, гособвинение, напишите письма? Суд подпишет, пожалуйста!
Прокурор с вызовом: "Я высказала свое мнение!" И села.
На этом игры в состязательность и всякую там независимость закончились.
Судья отчеканила: "10 минут перерыв".
И пошла в свой кабинет. Лейтенантша следом за ней. Через 10 минут обе
вернулись. Судья повторила вопрос: "Суд опять спрашивает обвинение - есть
возражения против оглашения протоколов?"
Лейтенантша: "Нет возражений".
На следующий день прокурора сменили. За дело взялась ее более опытная
коллега – старший лейтенант Иванова. И процесс полетел. Адвокаты в перерывах
вводили ее в курс, она много шутила и часто убегала – на параллельный процесс.
Поняв, что с помощью Ивановой успевает вынести приговор до Нового года,
судья приободрилась. Не для протокола, но при всех сказала переводчице, что
Рахимов или, зная русский, капризничает (т.е. требует переводчика – О.М.), или
вообще не понимает что тут происходит. Потом перепутала фамилии подсудимых, но
сразу нашлась – это потому, что они на скамье поменялись местами.
Адвокат заявил ходатайство о вызове понятых, поскольку подписи в протоколе
осмотра кукурузного поля явно выполнены одной рукой, а фотографирование в ходе
осмотра, закончившегося по документам в 13.30, произведено в темное время суток.
С параллельного заседания прибежала Иванова, и судья вкратце повторила для нее
суть адвокатского ходатайства, выразительно нажимая на то, что сомнение в участии
понятых никак не мотивировано.
Прокурор все правильно поняла, встала, одернула китель и решительно
попросила отклонить ходатайство: так как сомнение в участие понятых никак не
мотивировано. Судья, поразмыслив, согласилась с мнением прокурора.
Наконец приступили к допросу самих подсудимых.
Таов, рассказывая о задержании Рахимова, обмолвился о том, что опасался
нападения сообщников, являющихся сотрудниками милиции. Прокурорша удивилась
– ей всё было внове: какие ещё сотрудники? Таов вздохнул и начал повторять суть
своих многочисленных жалоб. Прокурор бросила взгляд на судью и махнула рукой:
"Ой, ну ладно. Снимаю вопрос".
Судья: " Не желает ли прокурор ходатайствовать об оглашении показаний
Таова, данных во время предварительного следствия?"
Прокурор, встрепенувшись: "Да, конечно".
Судья (скороговоркой): "Обсуждается ходатайство прокурора. Суд, совещаясь
на месте, постановил огласить показания".
Все попытки Таова дать развернутые объяснения с предисторией задержания
и с подробностями о том, как ему угрожала СБ мягко, но настойчиво были оборваны.
Суд интересовало только, то, что формально необходимо внести в протокол: бил не
бил, вымогал не вымогал, грабил не грабил.
Черкасов подтвердил показания Таова. Прокурорша, не сбавляя заданного
темпа, тоже перешла на скороговорку: машину Рахимова переобували?
потерпевшего били? деньги вымогали?
"Мне прокурорский работник сказал, – заявил Черкасов, – что Рахимову
обещали смягчить участь, если он даст показания против нас". Прокурор Иванова
снова не смогла сдержать любопытства: "Какой-такой работник?" Когда выяснилось,
что речь об арестованном следователе прокуратуры Несторе, за столами
вершителей судеб воцарились шутки и смех. Судья: "Иных уж нет.." Прокурор: "Кто
умер, кто сел..."
В веселой спешке судья забыла вновь принять на себя функцию гособвинения
и инициировать ходатайство об оглашении показаний Черкасова в качестве
обвиняемого. Без оглашения нет возможности ссылаться на них в приговоре. А факт
оглашения должен фиксироваться в протоколе судебного заседания. Кто-то из
публики заметил: "Теперь судье или оправдывать Черкасова, или
фальсифицировать протокол".
У прокурорши, снова убегающей на параллельное заседание судья вдогонку
спросила, сколько времени ей надо для подготовки к заключительной речи.
"Полминуты," – пошутил адвокат . Прокурор: "Полчаса". Судья: "15 минут!" Через 15
минут она и вправду вернулась с кратким конспектом обвинительного заключения,
составленного во дни иные следователем Нестором.
Таову гособвинение предложило назначить по каждой статье 3, 4, 5 и 2 года
соответственно или, пользуясь загадочным алгоритмом частичного сложения, 7 лет в
общей сложности. А Черкасову 3 и 4 года. "А по 286-й статье?" – нетерпеливо
спросил адвокат. – В УК от 3 до до 10". "Да-да. По 286-й – пять лет, – отмерила
прокурорша, – итого шесть".
Во время оглашения приговора по лицу Рахимова блуждала улыбка. Кто-то из
родственников подсудимых осел на скамью. "Таову 6.5, Черкасову 4.5, –
резюмировала судья. – Жены хватит рыдать, а то выведу, у меня таких как вы
знаете сколько!"
Кстати, суд в приговоре сослался-таки на не оглашенные показания Черкасова.
Уж не знаю, что и предположить.
Грядет процесс над Рахимовым. Показаниям полицейских теперь, надо думать,
суждено превратиться в последовательные и правдивые, а рахимовским в имеющие
целью избежать наказания.
Есть и другой вариант: дело Рахимова замотают и спустят на тормозах. С
первого же заседания, как и пророчили коллеги Таова и Черкасова, оно ушло
обратно в прокуратуру – в обвинительном заключении обнаружились серьезные
ошибки, не позволяющие вынести приговор.