к вопросу об институциональной организации науки

В ЗАТОЧЕНИИ В БАШНЕ ИЗ...?*
(к вопросу об институциональной
организации науки)
«Were Hobbes alive today, he would
probably get tenure at Harvard.
But would he write Leviathan?»
Michael Walzer,
“Spheres of Justice”**
Перефразируя фразу из "Двенадцати стульев", можно сказать,
что “ученые знают все”. Они могут предсказывать землетрясения,
клонировать живые организмы, создавать искусственный интеллект и
даже объяснять, почему выплата государством внешних долгов
способствует росту его экономики! Пожалуй, единственная сфера,
ученое знание о которой оказывается скромным, - это собственно
академическая и университетская среда. Редкий ученый решается на
рефлексию собственного опыта и изучение собственной среды. Разве
найдется благодарный читатель способный оценить результаты
"копания в грязном научном белье" и тем более спонсор, готовый
профинансировать эти "раскопки"? Ведь ожидать нахождения золота
Трои от подобных усилий не следует. Не обречены ли заранее на
провал попытки заглянуть внутрь "черного ящика" науки? Не стоит ли
позволить ученым продолжать открывать все остальные "черные
ящики", кроме своего собственного?
Стремление взглянуть внутрь научной среды продиктовано как
позитивными, так и негативными соображениями. Нельзя отрицать ту
* Автор хотел бы выразить глубокую признательность тем людям, общение с
которыми и помогло написать данную статью: А. Хлопину (ИСП РАН), Р. Нурееву
(ГУ-ВШЭ), В. Фаминскому ("Вопросы экономики"), Д. Александрову (Европейский
университет, СПб.). Затрагиваемая тема вызывает все больший интерес в научной
среде на постсоветском пространстве. Сошлемся, например, на недавнюю публикацию
"НАНУ: «певцы»; против «глобалистов»" в украинском еженедельнике "Зеркало
недели" (http://www.zerkalo-nedeli.com/386/34196/).
** «Если бы Гоббс жил сегодня, он, вероятно, мог бы получить должность
профессора в Гарварде. Но стал бы он писать "Левиафан"?».
роль, которую играет наука в обеспечении социально-экономического
прогресса. Дискуссии о желательных темпах экономического роста в
процентном выражении могут вызывать усмешку1, но сама
потребность в росте постсоветских экономик, а также роль науки в его
достижении вряд ли могут быть поставлены под сомнение. Однако
чаще всего вклад науки в социально-экономическое развитие
считается экзогенным, заданным извне. Институциональная
экономика выбивается здесь из общего ряда, так как именно ее
представитель Дуглас Норт впервые не только увязал революционные
изменения в производительных силах с научными открытиями, но и
показал обусловленность самих научных открытий изменениями в
законах
и
государственной
политике.
"Организационные
изменения... позволили радикально сократить издержки инноваций,
в то время как расширение рынков и лучшая спецификация прав
собственности на изобретения увеличили отдачу от инноваций"2.
Иначе говоря, изменения в организации научных исследований
первичны, а экономический рост - вторичен.
Российские законы несмотря на политическую волю пока далеки
от сформулированных Нортом в качестве предпосылок
индустриальной революции. Фактически в нашей стране действуют
всего два закона, регламентирующие взаимоотношения между
субъектами инновационного процесса: Закон РФ №110-ФЗ "Об
авторском праве и смежных правах" от 9.07.1993 с изменениями от
19.07.1995 и Закон № 2213-1 от 31.05.1991 "06 изобретениях в
СССР", принятый еще в советское время. Закон об авторском праве
значительное внимание уделяет защите интересов авторов
художественных и музыкальных произведений (хотя доля
"пиратской" продукции на рынке по-прежнему высока, но это уже
вопрос неэффективности механизма правосудия), оставляя на
периферии проблемы авторства в научной сфере. "Авторское право не
распространяется на идеи, методы, процессы, системы, способы,
концепции, принципы, открытия, факты" (ст. 6, п. 4). Следовательно,
закон не предусматривает возникновения имущественных прав на
практическую реализацию научных открытий, сводя все к
вознаграждению за распространение идей на печатных или иных
носителях (ст. 16, п. 2). Видимо, законодатели судят о размере гонораров
за научные публикации исключительно на основе прецедента,
созданного исследователями российской приватизации. Что же
касается закона об изобретениях, то он распространяется лишь на
"технически применимые" открытия (ст. 1, п. 1), к коим подавляющее
большинство новаций в социальных науках, в том числе и
экономической теории, отнести даже при большом желании
невозможно. Социальные науки, скажут некоторые, весьма
опосредованно влияют на социально-экономический прогресс. И будут
неправы: само законотворчество как создание рамок для
продуктивной деятельности во многом зависит от состояния, в
котором находятся социальные науки. Не говоря уже о множестве
научных методик, активно использующихся в коммерческих целях:
для психологического тестирования и профессионального отбора
сотрудников, проведения рекламных и маркетинговых кампаний,
обоснования оптимальности тех или иных организационных
структур3.
Впрочем, проблемы научной среды не ограничиваются
неадекватностью юридических рамок, в которых она существует,
стоящим перед нею задачам. Возможно, трудности связаны еще и с
неформальными "правилами игры", принятыми в науке. Важное
преимущество институционального подхода заключается в том, что
он позволяет учитывать и неформальные рамки человеческой
деятельности, в том числе и научной. "Институты включают в себя
как
формальные
правила
и
неформальные ограничения
(общепризнанные нормы поведения, достигнутые соглашения,
внутренние ограничения деятельности), так и определенные
характеристики принуждения к выполнению тех и других”4. В отличие
от формальных рамок научной деятельности ее неформальные
ограничения до сих пор не стали объектом пристального изучения
и рефлексии. Вероятно потому, что "плохие" законы всегда можно
списать на недоработки законодателей, тогда как неформальные
нормы действуют до тех пор, пока с ними согласны сами люди.
Молчаливое
согласие
большинства
с
действующими
неформальными ограничениями подвергает риску стать изгоем
любого, кто делает попытку их беспристрастной оценки. Эта
закономерность прослеживается не только в науке, но и в
любой сфере человеческой деятельности, в которой велик
"удельный вес" неформальных регуляторов. Вспомним в этой связи
недавние скандалы вокруг судейства в фигурном катании и
некоторых других видах спорта. Неформальные нормы и
обязательства
в
судейской
среде
объясняют
устойчивое
продвижение "своих" пар в ущерб, возможно, более достойных.
Учитывая же скудость законов, можно предположить, что именно
неформальные нормы и являются основными регуляторами
поведения ученых. Ситуация с выбором кандидатов на должность
профессора служит хорошей иллюстрацией. Вряд ли сегодня
должность профессора в российском университете выглядит
привлекательным продолжением карьеры для талантливой
молодежи, но в западных университетах эта должность попрежнему одна из наиболее престижных. Причем не только потому,
что преподаватель получает право - неформальным образом
фиксируемое - казаться "всезнающим" и "всевластным" 5 .
Гарантии занятости и оплаты, предоставляемые университетом
своим постоянным сотрудникам (faculty members), существенно выше
тех, что можно найти в частном секторе или на государственной
службе. Оказывается, что при выборе новых коллег профессора
ориентируются не столько на квалификацию и знания кандидатов "со
стороны", сколько на уже установленные неформальные контакты с
теми, кто им лично хорошо известен. Профессор социологии
Университета Коламбия признает, что, "говоря о моем собственном
опыте..., кандидатами с наибольшими шансами на успех являются
те, у кого есть сильное личное лобби в процессе принятия решения"6.
А ведь если верить предсказаниям экономической теории, высокие
гарантии собственной занятости позволяют профессорам выбирать
именно лучших кандидатов, которые в любом случае не будут
конкурировать с уже имеющими faculty position лицами7. Проблема
"мэйнстримовских" моделей состоит, видимо, именно в недооценке
неформальных ограничений. Следовательно, не описав неформальную
составляющую "правил игры", мы не можем проанализировать
институциональную среду науки в целом, без чего, в свою очередь,
остается непонятной система стимулов в научной деятельности.
Несмотря на все отличия в формальных рамках научной
деятельности в постсоветской России и на Западе, университетская и
академическая среда и в первом, и во втором случае подчинена
главным образом неформальным нормам. Достаточно посмотреть на
практику деятельности уполномоченного по защите прав человека в
любом западном университете (ombudsman), чтобы убедиться в ее
крайней удаленности от собственно учебного и исследовательского
процессов.
Вопросы,
решаемые
омбудсменом,
касаются
преимущественно околонаучных проблем, таких, как сексуальные
домогательства (к слову, благодатный сюжет для исследования в
постсоветских условиях). Возможно, нежелание ученых полностью
войти в "правовое поле", невзирая на связанные с этим
потенциальные выгоды от лучшей спецификации прав собственности
на интеллектуальные продукты, имеет исторические корни традиции автономных и независимых от государства университетов.
Хотя, опять же, некоторые постсоветские ученые были бы рады
получить чин и поступить на службу государству в науке. Как бы то
ни было, тезис о высокой степени неформальности взаимодействий в
научной среде представляется эмпирически неопровержимым. По
крайней мере, автор будет благодарен тем, кто сможет предоставить
факты, свидетельствующие об обратном.
Какие стимулы обусловливает институциональная среда,
сконструированная
преимущественно
из
неформальных
ограничений? Неформальные нормы, по определению, носят
локальный характер, ибо выполнение их предписаний основано на
социальных санкциях, таких, как личная репутация. Не случайно
столь большое внимание уделяется деятелями науки "созданию себе
имени". Отсюда утверждение, что универсальные, общепринятые
нормы в научной среде практически отсутствуют: все зависит от
того, где, с кем и когда проводится иссле-дование или же кем, где и
когда был прочитан даже так называемый "стандартный" курс.
Парадокс заключается в том, что в основе этимологии слова
"университет" лежит понятие "универсальный полис" (university,
universite) - сообщество людей, живущих по универсальным
законам - прямо противоположна констатируемым тенденциям к
локализации. Выходит, что университету сегодня не хватает именно
универсализма. Есть ли повод печалиться об этом, оставляя в стороне
сожаления об оставшихся в далеком прошлом красивых аллегориях?
Институциональная
среда,
состоящая
из
неформальных
ограничений, способствует становлению особых управленческих
структур - сетей. Напомним, что с институциональной точки зрения
управленческие структуры - государство, рынок, фирма,
"отношенческая контрактация" (relational contrcting) - производны от
институциональной среды. Так, институциональная среда с низким
уровнем институционального доверия (его измеряют на основе
ответов на вопрос о доверии государству и другим формальным
структурам), но с высоким межличностным персонифицированным
доверием благоприятна для развития различных "гибридных"
структур, в том числе и сетей. Уже упоминалось, что в
университетах повсюду были сильны традиции автономии по
отношению к государству. В постсоветском же контексте уровень
институционального доверия особенно низок8. Университеты и их
подразделения, являющиеся условным аналогом фирм, равно как и
ученые, ведущие самостоятельные исследования - условный аналог
рынка, - оказываются менее приспособленными к специфике
рассматриваемой институциональной среды. Наиболее значимые
решения принимаются на уровне групп лично знакомых ученых, а
также круга людей, к ним тяготеющих. Жизнь этих групп становится
более важной для понимания научных процессов, чем официальная
повестка дня университета, структура кафедр, лабораторий.
Основные научные дискуссии происходят, если они происходят
вообще, на уровне этих "фрагментов", "осколков" единого научного
пространства, в условиях личного знакомства и личной зависимости
между участниками взаимодействий. Таким образом, наблюдается
параллельное снижение роли как отдельной личности, Ученого с
большой
буквы9,
так
и
университета
как
сообщества
единомышленников,
создающего
для
облегчения
своего
существования рациональную бюрократию.
Отдельная личность, включаясь в сеть, получает доступ к
разнообразным ресурсам, значимым в научном мире, но в обмен
соглашается с приоритетом интересов сети в целом над ее частными
интересами, в первую очередь научными. Становится не важным,
веришь ли ты сам в то, что преподаешь и о чем пишешь, - важно, чтобы
это отвечало ожиданиям остальных членов сети. "Сетевой" ученый
из ауктора (auctor) - источника совершенствования знаний и
использования полученной информации в последующих открытиях,
превращается в лектора (lector) - простого комментатора текстов10.
Научные дискуссии трансформируются в ритуал, пустую
формальность - ведь всем известна правильная точка зрения: та, что
соответствует неформальным правилам, принятым в сети. А контакты
и, следовательно, дискуссии между сетями редки и малопродуктивны
ввиду отсутствия общего языка, который мог бы структурировать
дебаты и сделать их плодотворными. Одно время была популярной
шутка, представляющая ученых как людей, разговаривающих между
собой на "птичьем", непонятном для остальных языке. Проблема
лежит значительно глубже - следует поставить под вопрос сам факт
существования общенаучного языка, причем даже в пределах одной и
той же дисциплины. Скорее, участники различных сетей
разговаривают между собой на арго, особом сленге, понятном только
им. Отсюда закономерное снижение роли университета - эта
управленческая структура, по существу, превращается в простой
механизм распределения финансирования, особенно скудного на
постсоветском пространстве. Все основные вопросы, связанные с
научной деятельностью, в том числе и с целевым финансированием
исследований, постепенно выходят из сферы компетенции этой
централизованной "научной фирмы". Возможно, желание некоторых
администраторов от науки получить государственный чин объяснимо
не в последнюю очередь указанными тенденциями.
Локализация научной жизни в рамках сетей и усиление
тенденций к конформизму снижают стимулы собственно к новациям
и открытиям. Открытия всегда происходят на "стыке" различных
парадигм и наук, следовательно, "фрагментация" научного
пространства прежде всего приводит к дефициту новаций. На первый
взгляд ситуация, сложившаяся в 1990-е годы в постсоветской
экономической науке, была максимально благоприятной для
появления новых подходов, ведь прежняя доминирующая парадигма ортодоксальный марксизм - была помимо воли своих сторонников
поставлена перед необходимостью отражения экспансии новой
доминирующей парадигмы - неоклассической экономической теории.
Какая иная ситуация более выигрышна с точки зрения взаимной
критики и нахождения с ее помощью истины? Однако результаты
битвы "двух титанов" оказались разочаровывающими: все свелось к
образованию (точнее, реструктурированию, - термин Дэвида Старка
кажется более уместным11) двух типов сетей: с одной стороны,
ориентированных на прежние подходы, а с другой - и
провозглашающих себя адептами новой теории. Собственно битвы и
не получилось, все ограничилось локальными столкновениями между
сетями даже не за принципы, а за материальные и административные
ресурсы. В этих столкновениях, как правило, победу одерживали сети
последнего типа, ибо они имели возможность обращаться к
зарубежным
источникам
финансирования.
В
отсутствие
широкомасштабных дискуссий один вариант научного конформизма
просто сменился другим, а постсоветская экономическая наука
осталась на периферии экономической теории в целом12.
Пусть, скажут некоторые, современная наука далека от античного
идеала "республики писем" (republic of letters), полноправными
гражданами которой мыслились все ученые, вне зависимости от их
национальности или групповой принадлежности. Однако, продолжат
апологеты существующего положения вещей, ничто не мешает
сравнивать "сетевую науку" с городами-республиками средневековья,
которые вполне процветали и без вхождения в единое правовое и
нормативное пространство. Действительно, благополучие, прежде
всего материальное, отдельных сетей позволяет думать о реальности
построения лучшего научного сообщества в рамках отдельно взятой
кафедры,
центра,
университета
(не
обязательно
оно
распространяется на всех их членов, скорее, оно гарантировано лишь
членам сетей внутри кафедр, центров, университетов). Например,
уровень оплаты труда профессора в двух соседних постсоветских
университетах может отличаться в десятки раз (если один участвует в
"традиционной" сети, а второй - в "новой", то есть ориентированной в
интеллектуальном и материальном плане на Запад). Более того,
подобные отличия в ставках возможны и внутри одной и той же
кафедры, если речь идет о принадлежащих к разным "сетям"
преподавателях. В качестве гипотезы можно предположить, что
индекс Джини, рассчитанный для научной среды, будет как минимум
не меньше того, что получают для постсоветского общества в целом.
Однако так ли демократичны даже самые благополучные сети, так ли
комфортна повседневная жизнь их участников? Данный вопрос тем
более актуален, поскольку представители социальных наук
фактически монополизировали дискурс о демократии, о принципах
либерализма и т.д. Перефразируя процитированные выше слова Р.
Коуза, можно сказать, что преподавание демократии ведется от лица
того, кто, как условно полагается, знает о ней все. Поэтому особенно
интересно посмотреть, какими носители этого знания об
"общественном договоре" оказываются на практике, в повседневной
жизни своих сетей.
Невозможность апеллирования к универсальным нормам
научной жизни делает членов научных сетей чрезвычайно
зависимыми друг от друга. Все гарантии соблюдения взаимных прав
и обязанностей имеют ярко выраженную личностную окраску. Ученый
свободен в той мере, в какой он предан людям, входящим в его сеть.
Отсюда - прямая дорога к "неограниченности коллективных прав над
судьбой человека"13. Вместо образа города-республики для описания
сетевого мира более уместным кажется другой - коллективного
деспотизма. Деспоты, вещающие с кафедры о добродетелях
демократии и экономического либерализма, - можно ли придумать
более гротескный образ? Причем психологически комфортно
чувствуют себя в сетевом мире лишь люди, чьи индивидуальные
интересы в науке полностью совпадают с теми, что значимы для сети
в целом. Малейшее расхождение чревато серьезным кризисом, ибо
инакомыслие в сети всегда связано с подозрениями в неполной к ней
лояльности. Отсутствие диалога, способного развеять сомнения,
приводит к росту психологических издержек тех членов сети, которые
вынуждены прибегать к двоемыслию и прятать свои сомнения в
глубине души. Саморазрушение "внутренних диссидентов" - лишь
одна из форм насилия генерируемого сетью. Другая форма касается
взаимоотношений между членами разных сетей, между "своими" и
"чужими". Отсутствие универсальных норм означает, что по
отношению к "чужому" позволено все, ведь личностные гарантии
соблюдения прав в случае с "чужаком" не действуют. Лишь со
стороны может показаться, что в научной среде исключено насилие.
"Избыток насилия объясняет стремление избавиться в полемике,
наполненной академической ненавистью, от любого внешнего
проявления насилия (курсив мой - А. О.)"14. Символическое,
наиболее изысканное насилие доставляет особое удовольствие : для
истинных ценителей жестокости: человек, побывавший в тюрьме,
знает, что "убить словом" гораздо сложнее, но эффективнее, чем
унизить человека физически15. Сказанное не исключает возможности
периодического превращения символического насилия в физическое.
Так, в период с 1978 по 1995 г. правоохранительные органы
США безуспешно пытались вычислить так называемого
Унабомбера (Unabomber), отправителя в общей сложности 16
начиненных взрывчаткой посылок, от взрывов которых погибли
трое и получили ранения 23 человека. Террорист был найден лишь
с помощью анализа стиля его манифеста, содержащего критику
науки, технологии и прогресса в целом с анархических позиций:
им оказался Теодор Кащин-ски (Theodore John Kaczynski), бывший
профессор математики Калифорнийского университета в Беркли16.
Чрезвычайно показателен и пример с человеком, совершившим в
августе 1992 г. самое массовое в истории Канады убийство, эмигрантом из СССР физиком Валерием Фабрикантом. Его
жертвами стали коллеги по кафедре, профессора Университета
Конкордиа в Монреале. Отказ коллег признать его "своим"
спровоцировал с его стороны переход к насилию в максимально
жестокой форме17. Этот список далеко не исчерпывающий:
подозреваемый в рассылке писем со спорами сибирской язвы после
террористических актов 11 сентября 2001 г. в США работал в
одной
из
научно-исследовательских
бактериологических
лабораторий, а убитый весной 2002 г. лидер ультраправых в
Нидерландах до прихода в политику преподавал социологию в
университете.
Если в нынешней форме академическая среда не только не
способна справиться с возложенными на нее задачами, но и
представляет определенную угрозу для общества в целом, какие
варианты реформирования сетевой науки представляются
желательными? Автор не является сторонником "юридического
детерминизма", согласно которому новые законы, регламентирующие
научную деятельность, видятся самодостаточными. Безусловно, новые
законы нужны, особенно для повышения шансов "предпринимателей
от науки" в их противостоянии с сетями18. В первую очередь
перспективы ученых, выбирающих самостоятельность, зависят от
возможности реализовать право не только на авторский гонорар, но и
на часть доходов, проистекающих из практического применения
своих идей.
Впрочем, важны не сами по себе законы, а их влияние на
эволюцию сетевой науки. Современная наука вообще и особенно в
своей постсоветской версии имеет сетевую природу. Косвенно этот
вывод, вытекающий из нашего анализа, подтверждает и тот факт, что
основные "игроки" в постсоветском научном пространстве (с точки
зрения располагаемых ими ресурсов) - Российский фонд
фундаментальных исследований и Московский общественный
научный фонд - решили сделать ставку именно на поддержку уже
сложившихся сетей, или, как их называют по-другому, научных
школ. В последнее время даже наблюдается тенденция к
институционализации сложившися локальных сетей в форме
сосуществования различных академических объединений. Среди
них, например, классическая Российская академия наук и
альтернативные Российская академия естественных наук и Академия
экономических наук и предпринимательской деятельности. В этой
связи заметим, что подобные усилия, предпринятые во Франции после
событий 1968 г. по созданию альтернативы традиционным
университетам без изменения общих "правил игры", привели лишь к
появлению новых учебных заведений, в конце концов повторивших
печальный опыт своих визави (показательна эволюция Высшей
школы социальных наук, основанной людьми, которых отторгла
традиционная академическая и университетская среда: она также не
сумела избежать превращения в локальную сеть).
Изменения в законодательстве важны не сами по себе, а в
качестве фактора, влияющего на эволюцию институциональной среды
науки. Было бы желательно не столько создавать преимущества для
ученых-одиночек или для университетов, сколько способствовать
большей открытости сетей тому научному миру, который остается за
их пределами18. К слову, опыт функционирования временных
творческих коллективов может оказаться весьма кстати, ведь эти
структуры объединяли и объединяют ученых, имеющих разную
институциональную принадлежность. Иными словами, речь идет не о
борьбе с сетями административными методами, а об универсализации
и демократизации сетевого научного мира. Первым шагом в этом
направлении могло бы стать закрепление в законе или в "уставе
науки" основных прав ученого и любого человека, так или иначе с
наукой соприкасающегося, в том числе и студента. Одна их глав
подобного документа должна быть посвящена урегулированию
имущественных прав на использование научных открытий в
практических целях. Однако еще более важными представляются
нематериальные права и обязанности ученых по отношению друг к
другу, своего рода аналог универсальной декларации прав человека в
научной среде. Только на основе признания существования наряду с
локальными универсальных прав появляется шанс стимулировать
преобразование сетей в более открытые и, следовательно, более
эффективные в осуществлении инноваций структуры.
По мнению Р. Бреннера, "достаточно изобретательный и терпеливый для
обработки массивов региональной и национальной статистики исследователь,
заботящийся лишь о статистической достоверности, а не о смысле и значении
данных, достоверности их происхождения, будет способен получить практически
любой желаемый результат" (Brenner R. Labyrinths of Prosperity. Economics Follies,
Democratic Remedies. Ann Arbor, The University of Michigan Press, 1994, p. 75).
2.
North D. Structure and Change in Economic History, N. Y.: Norton, 1981, р. 159.
3.
Альфред Чандлер, к примеру, видит в организационных инновациях залог
успеха фирмы на рынке (Chandler A. Organizational Capabilities and the Economic History of
Industrial Enterprise.- Journal of Economic Perspectives, 1992, vol. 6, No 3, p. 79-100).
4
Норт Д. Институциональные изменения: рамки анализа. - Вопросы
экономики, 1997, № 3, с. 7.
5
Как замечает, к примеру, Рональд Коуз, "преподавание экономической теории
ведется от лица того, кто, как условно полагается, обладает полнотой экономической
информации" (Капелюшников Р. Р. Коуз, или сотворение рынков. - США:
экономика, политика, идеология, 1993, N91, с. 23).
1
6
Burt R. The Social Structure of Competition. In: Nohria N., Eccles R. (eds.).
Networks and Organizations: Structure, Form, and Action. Boston, MA, Harvard
Business School Press, 1992, p. 63.
7
Dasgupta P., David P. Toward a New Economics of Science.- Research Policy,
1994, VOL 23, р. 487-499.
8.
См. данные об уровне доверия к государству в студенческой и других средах
в: Олейник А. Дефицит Права (к критике политической экономии частной
защиты) -Вопросы экономики, 2002, № 4, с. 38,
9.
В сегодняшнем контексте статус ученого как частного лица вряд ли
вообще возможен. Хотя в период становления науки и искусства как отдельных
сфер человеческой деятельности от ученого требовалось прежде всего быть
Личностью (ср.опыт Петрарки как первого писателя, имеющего статус частного
лица: Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. М.: МОНФ,
2000, с. 63).
10
Bourdieu P. Qu est-ce gue faire parler un auteur? In: Societes et representations,
1996, vol. 3, numero special: Michel Foucault Surveiller et Punir – la prison vingt ans apres, p.
14.
11
Старк Д. Рекомбинированная собственность и рождение восточноевропейского
капитализма. - Вопросы экономики, 1996, М, № 6.
12
В немалой степени это было обусловлено отсутствием точек
соприкосновения традиционной академической науки и новой, по выражению Р.
Нуреева и Ю. Латова, российской экономической науки. Некоторые представители
традиционной пауки даже именовали себя диссидентами в противовес сторонникам
"мэйнстрима", в одночасье ставшего официальной экономической идеологией
(Олейник А. Российская экономическая наука; история значима (об учебнике
"Экономика" под ред. А. Архипова, А. Нестеренко, А. Большакова). - Вопросы
экономики, 1999, № 1; Нуреев Р., Латов Ю. "Плоды просвещения" (новая
российская экономическая наука па пороге III тысячелетия). - Вопросы
экономики, 2001, № 1).
13.
Хлопин А. Гражданское общество или социум клик: российская дилемма. Политик. Вестник Фонда "Российский общественно-политический центр", 1997,
№ 1 (3), с. 12; см. также: Барсукова С. Вынужденное доверие сетевого мира. Политические исследования, 2001, № 2, с. 58.
14.
Bourdieu P. Homo Academicus. Paris, Ed. De Minuit, 1984, р. 39.
15.
См.: Олейник А. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни
до государственной власти. М.: Инфра-М, 2001. Сравнение организации универси
тетской среды с тюремной является аллегорией, но оно тем не менее отражает наличие
общих черт в любом варианте "малого" локального обществ;1.. См. также материал,
опубликованный
в
одной
из
канадских
университетских
газет,
Forum:http://www.iforum.umontreal.ca/Forum/ArchivesForum/20012002/011001/514.htm.
16.
См. подборку материалов о нем в интернет-энциклопедии "Энкарта":
http://encarta.msn.com. Анархическая критика науки значительно раньше и лучше
знакома русскому читателю по работам Михаила Бакунина. Он, в частности,
утверждал, что "самый крупный научный гений с того момента, как он становится
academicien, официальным патентованным ученым, неизбежно регрессирует и
засыхает" (Бакунин М. Кнуто-германская империя и социальная революция. В кн.:
Бакунин М. Избранные произведения. М, 1919, т. 2, с, 168).
17.
См.: Beauregard M. La folie de Valery Fabrikant. Une analyse sociologique. Paris,
Montreal, L. Harmattan, 1999.
18.
Под "предпринимателем от науки" имеется в виду ученый, ориентированный
на получение нового знания с помощью комбинирования уже существующего в
различных областях науки. Ср.: Шумпетер И. Теория экономического развития
(исследование предпринимательской прибыли, капитала, кредита, процента и цикла
конъюнктуры). М.: Прогресс, 1982, с. 170-173
Функционирование открытых сетей описано, например, в: Boltanski L., Chiapello E.
Le nouvel esprit du capitalisme. Paris, Gallimard, 1999
18