Ставрополье в период оккупации
реклама
Ставрополье в период оккупации При подготовке нападения на СССР, гитлеровское руководство рассчитывало провести молниеносную войну, закончив ее в течение нескольких месяцев. Поэтому детально разработанного плана преобразования сельского хозяйства на территории Советского Союза на время ведения военных действий оно не имело. Задача была в другом: «захватить на оккупированной территории как можно больше продовольственных и сырьевых ресурсов»(1), при этом судьба местного населения в расчет не бралась. Гитлер цинично заявлял: «Необходимо напасть на Россию, захватить ее ресурсы, не считаясь с возможностью смерти миллионов людей в этой стране. Нам надо взять у России все, что нам нужно, пусть гибнут миллионы»(2). Следовательно, экономическая причина, т.е. необходимость захвата богатых продовольственных ресурсов была для нацистов первостепенной, главной в развязывании войны против СССР, только при решении этой проблемы можно было говорить об установлении мирового господства Германии. В одном из основополагающих документов гитлеровского руководства от 2 мая 1941 г., который подготовил А.Розенберг, прямо отмечалось: «Война может продолжаться в том случае, если все вооруженные силы на третьем году войны будут снабжаться продовольствием из России»(3). Предельно откровенно и ясно главные цели «третьего рейха» в войне против Советского Союза в меморандуме от 5 октября 1942 г. изложил Бройтигау, один из заместителей А.Розенберга. он писал: «На Востоке Германия ведет трехстороннюю войну: за уничтожение большевизма, войну за уничтожение великорусской империи и, наконец, войну за приобретение колониальных территорий»(4). Под впечатлением первых громких побед вермахта над Красной Армией летом 1941 г. Гитлер торопился подвести итоги войны. Он подчеркивал: «Основная задача заключается в том, чтобы аккуратно расчленить огромный пирог для того, чтобы мы смогли, во-первых, овладеет им, во-вторых, управлять им и, в-третьих, эксплуатировать его»(5). Радужным рисовал Гитлер будущее своим подчиненным. «Немецкие колонисты, заявил он, - должны жить на красивых, обширных фермах. Немецкие учреждения будут размещаться в великолепных зданиях, губернаторы – во дворцах. Вокруг городов мы создадим пояса красивых деревень, соединенных прекрасными дорогами. За пределами этого пространства будет другой мир, в котором русские будут жить как хотят, надо только управлять ими… чем Индия была для англичан, тем пространства России станут для нас»(6). Эти представления оказывали решающее влияние на внутреннюю и внешнюю политику Германии в период войны. Но реалии жизни после провала плана «блицкрига» были таковы, что производство сельхозпродуктов в Германии не покрывало спрос немецкого населения на продовольствие. «К концу 1941/42 хозяйственного года запасы зерна и жиров сократились до минимума. С этого времени население Германии, и ее вооруженные силы стали, что называется перебиваться с хлеба на воду, то есть с трудом дотягивать от одного урожая до другого»(7). «По подсчетам независимого источника – швейцарского журнала «Вельтвохе» в 1942 г. в Германии не хватало 5 млн. т зерна и 7 млн. т фуража»(8), поэтому выбор руководством Германии летом 1942 г. именно южного направления для наступления немецкой армии представляется вполне понятным и обоснованным. За счет продовольственных ресурсов Северного Кавказа оно собиралось быстро исправить положение. 17 июля 1941 года, Гитлер подписал широко известный судьбоносный указ: «О гражданском управлении в оккупированных восточных областях», в нем, захватываемая русская территория делилась на две наиболее обозначенные зоны. Первая – сугубо военно-тылового управления, это прифронтовая область, начинающаяся от самой передовой и заканчивающаяся за сотни километров в глубину дальними тылами групп армий. Номинально здесь хозяйничал Геринг, изложивший план захвата Востока известный как «Зеленая папка», в сущности представляющий собой план обыкновенного колониального грабежа. Вторая зона – гражданского подчинения, это уже вотчина самого Розенберга. Сюда входила вся периферическая часть центральной России. Именно она-то и подпадала под управление имперского министерства по делам Востока. Эта территория делилась на рейхскомиссариаты, а те в свою очередь – на генеральные округа, районы составляли просто округа, иногда несколько районов образовывали главный округ. План всех мероприятий в этой зоне имели отражение в своде документов, получивший название «Коричневая папка Розенберга», подборка подробнейших планов, мудреных программ, долгосрочных директив и высокоумных концепций. К осени 1942 года «в зоне действия оккупационных директив «Зеленой папки» Геринга проживало свыше 30 млн. человек, а во второй зоне претворяло в жизнь «эпохальные решения» из «Коричневой папки» рейхсминистра по делам Востока – 50 млн. русских людей. Совокупно – 40 процентов населения всей России»(9). Особенно преуспел в создании планов экономического переворота Русланда и в претворении их в жизнь Розенберг. К тому же претворял он их не только в своих рейхскомиссариатах, но и с разрешения Гитлера в прифронтовой зоне – прежде всего на Юге России - на Северном Кавказе, на Ставрополье и Кубани. Именно здесь, как нигде больше в оккупированной России, сошлись в своих усилиях обе папки немецко-нацистских планов по преобразованию захваченных территорий – и высокоумная «Коричневая» и колониальнограбительская «Зеленая», обе одинаково безжалостные, одинаково нацеленные против русских и сложившегося русского уклада жизни. Следует отметить, что определение основ аграрного строя, соответствующих нацистскому «новому порядку» произошло не сразу. Нацистский эксперт профессор Шиллер призывал к сохранению колхозной системы, т.к. «сельским хозяйством, объединенным в телегу крупных предприятий, значительно легче управлять и контролировать, чем мелкими крестьянскими хозяйствами»(10). А в свою очередь Розенберг твердил «что всякое достижение народного хозяйства создается только при широкой личной ответственности людей на основе частной собственности»(11). В октябре 1941 г. фашистское руководство приняло компромиссное решение: колхозы и совхозы временно сохранить, но поставить их под контроль германских оккупационных властей. В «комиссариаты» полетела телефонограмма: «Поскольку сельское население в оккупированных восточных областях трудоспособно, роспуск колхозов не желателен. Однако необходимо создать впечатление, что большевистский аграрный строй уничтожен в интересах поднятия сельскохозяйственного производства»(12). 15 февраля 1942 года имперский министр по делам Востока Альфред Розенберг, наконец, подписал большой закон для своей новой России: «О новом аграрном порядке». По сути он был основным законом немцев для России, потому что только удачное, правильное его решение давало ключ к овладению восточным колоссом. К началу прорыва немцев на Кавказ с июля 1942 года, новый аграрный закон был уже готов к всесторонней пробации. Согласно ему прежние колхозы отменялись и преобразовывались в общинные хозяйства, которые в основном являлись « переходной формой к различным вариантам единоличного владения землей»(13). Обработка земли в общине оставалась коллективная, приусадебные участки объявлялись частной собственностью и освобождались от налогов, они могли увеличиваться в зависимости от определенных заслуг, разведение подворного скота не ограничивалось. Совхозы переименовываются в государственные имения, МТС – в пункты технической помощи сельскому хозяйству. Переход к индивидуальному землепользованию осуществлялся только после разрешения сельхозуправления тем общинам, которые исправно выполняли условия поставок и держали хорошую производительность труда. Самовольщики, захватившие землю, лишались ее и теряли право на владение ею. «Общепринятой формой раздела земли для индивидуального землепользования является разделение на полосы, которые делятся соответственно севообороту на несколько частей. Если в общинном хозяйстве допускается чересполосица, то каждый крестьянский двор получает надел на каждой полосе земли для постоянной обработки и пользования. В целях обеспечения равномерного распределения земли следует принимать во внимание по возможности также и качество почвы, и расстояние земельных участков от дворов»(14). Получившие надел, объединялись в ТОЗы (товарищества по обработке земли), для которых оставались, строго обязательны рациональные севообороты, обработка полей «по единому способу, общий план возделывания культур»(15). Скот, мелкие инвентарь и техника в случае достаточности их наличия распределялись «на каждого или на группу по принципу хозяйственной целесообразности»(16). Крупная техника, тяжелый инвентарь, машины также оставались в общем, владении. Но и то, что поступило каждому крестьянину в личное пользование он обязан был использовать для совместных работ под угрозой лишения права на полученное. В самом ТОЗе «индивидуальная обработка полей может быть допустима только лишь тогда, если крестьянские дворы имеют в достаточной мере инвентарь и тягловую силу и если работа выполняется правильно»(17), животноводство допускалось в индивидуальном порядке. «Натуральная повинность взимается со всего товарищества по обработке земли и затем раскладывается на членов товарищества. Члены товарищества, не имеющие возможность выплачивать натуральную повинность, лишаются своего надела, который передается другим членам товарищества»(18). Окончательный раздел земли происходил со временем, только когда появится в наличии необходимое количество оборудования, техники и придут на землю грамотные, крепкие хозяева, способные управляться с этой техникой и оборудованием. Сейчас же земля, безусловно, может выделяться «только лишь особенно способным и дельным крестьянам»(19). В то же время и для уже отделившихся крестьян-единоличников столь же обязательны принятые правила и нормы обработки земли, выдерживание посевного плана и правил агротехники, и, разумеется, - выполнение натуральной повинности. Кто плохо обрабатывал землю или не выполнял поставки – лишался наделов и имущества, которые передавались другим крестьянам. План сходу начал осуществляться непосредственно в полосе действий немецкого фронта на Северном Кавказе, население которого было немедленно объявлено командующим группы армий «А» фельдмаршалом Листом ближайшими союзниками немцев. В преамбуле свежеиспеченного великого аграрного закона, принесенного немецкими нацистами в дар ставропольцам и кубанцам делался основной удар на обличение «крепостнического колхозного строя»(20), на необходимость отмены всех без исключения аграрных законов и постановлений большевиков, в первую очередь, конечно же, всего Устава советской сельскохозяйственной артели. Пропагандистское толкование такого шага по нацистскому обыкновению проводилось чрезвычайно пафосно. Предрекалась окончательная гибель большевистского колхозного строя и всех его приобретений и достижений. По инструкциям Розенберга эта пропаганда должна выглядеть так (как именно следовало растолковывать русским о перспективах их дальнейшей жизни в условиях колхозного строя): «Там царит всеобщая принудительная сдача сельскохозяйственных продуктов. Большая часть сельского населения, если окончательно не погибнет от голода, то будет голодать. Россия, экспортировавшая прежде миллионы тонн сельскохозяйственных продуктов, должна теперь при Сталине нищенски выпрашивать хлеб у Англии и Америки»(21). В этом своде разъяснений, воззваний, прокламаций под названием «Пропагандистское толкование аграрного порядка», сразу же по издании закона, выпущенном министерством по делам Востока, уточнялись этапы постепенной отмены этого ужасного большевистского строя. Особо выделялись четыре основных этапа деколективизации русской деревни: колхоз – община – ТОЗ – единоличное хозяйство (хутор). Объяснялись и обосновывались немцами все они, особенно слишком наглядно совпадающие с прежними, большевистскими формами. «Товарищество по обработке земли не является первой ступенью к единоличному хозяйству, а скорее является объединением единоличных хозяйств, связанных одним обязательным сроком посева и уборки урожая наряду с единоличными хозяйствами, обычно называемыми хуторами. Разница между двумя видами единоличных хозяйств состоит в том, что первые обрабатывают свои земельные полосы, придерживаясь, правил севооборота и должны соблюдать обязательные сроки для посева и жатвы, вторые же обрабатывают обособленный участок земли»(22). Политика ликвидации колхозов стала планомерно осуществляться немецкими властями в западных районах Украины и Белоруссии, а также в республиках Прибалтики уже с лета 1941г. Эти территории вошли в состав СССР соответственно в 1939г. и 1940г. За короткое время до начала войны коллективистские принципы здесь утвердиться не успели, дух индивидуализма и частной собственности еще господствовал в сознании местного сельского населения. К 1943г. колхозы в этих районах нацистами были полностью ликвидированы и два миллиона крестьян стали единоличными хозяевами. Однако на других оккупированных советских территориях гитлеровцы не торопились проводить работу по разрушению колхозной системы. Советские историки объясняли это обстоятельство опасениями оккупантов, что их антиколхозная политика не встретит поддержки крестьянства. Так, М.И.Семиряга считает, что эта «тактика оккупантов успеха не имела»(23). По его мнению, экономические планы фашистов в деревне «были сведены на нет твердой решимостью советского народа отстоять свою свободу и независимость»(24). Бесспорно, крестьянство в большинстве своем видело в немцах врага, с которым надо бороться и которого следует изгнать со своей советской земли. Историк Линец С.И. причину видит другом: колхозная система, как это ни странно на первый взгляд, в экономическом плане устраивала оккупантов. Своей структурой и жесткой дисциплиной она помогала немцам выкачивать продовольственные ресурсы из нашего сельского хозяйства. Поэтому неудивительно, что оккупационная немецкая власть летом 1941г. распространяла среди колхозного крестьянства приказы в защиту колхозного строя. Фашистам «незачем было разрушать столь удобный для них инструмент получения максимума сельскохозяйственной продукции, поэтому они и старались сохранить его до тех пор, пока имели военные успехи на фронте»(25). Трудно не согласиться с этим мнением, но надо принять во внимание тот факт, что фашисты прекрасно понимали, что при резкой перестройке механизма сельхозпроизводства естественными будут издержки, а это было нежелательным явлением в такой ответственный для фашистов период, когда велись боевые действия на фронте. В августе-сентябре 1942г. немецко-фашистские войска заняли большую часть Северного Кавказа. Чувствуя себя полноправными хозяевами, морально подготовленные к выполнению великой миссии оккупационные власти незамедлительно с немецкой точностью приступили к практической реализации основных положений своей аграрной политики с учетом специфики местных условий. В двенадцати заповедях статс-секретаря Министерства сельского хозяйства и продовольствия Германии Г.Рикке о поведении немцев на Востоке в их обращении с русскими, рекомендовалось понять немецкому солдату, что являясь представителем великой Германии с сознанием своего достоинства он должен проводить «самые жестокие и самые беспощадные мероприятия, которые потребует от них государство. Не разговаривайте, а действуйте. Русскому импонирует только действие, он по своей натуре женственен и сентиментален. Не спрашивайте: какую пользу извлечет из этого крестьянство, а спрашивайте только: насколько это полезно для Германии»(26). Но прежде пришлось осуществить ряд мер, не предусмотренных никакими документами. И первой акцией стало пресечение грабежей колхозной и государственной собственности местным населением. Начинались они сразу же после ухода партийных и советских руководителей и отступления Красной Армии. Трудно однозначно оценить это явление. По-видимому, здесь было все: элементарное мародерство; патриотическое желание навредить оккупантам – ведь теперь колхозное имущество достанется им; стремление взять часть того, во что раньше в течение ряда лет был вложен тяжелый труд каждого колхозника. Несколько дней оккупанты делали вид, что не замечают происходящего. Но, убедившись в том, что грабежи продолжаются, немцы стали принимать жесткие меры для их скорейшего пресечения. Так, 15 августа 1942 г. был издан и доведен до сведения населения приказ немецкого военного коменданта Пятигорска. В нем говорилось: «По колхозам и совхозам Пятигорского района продолжается расхищение зерновых и плодовоовощных культур в зрелом и незрелом виде, а также лошадей, волов, коров, овец, свиней, кур и другого молодняка крупного и мелкого рогатого скота. Приказываю: немедленно прекратить расхищение государственного и колхозного имущества, а похищенное возвратить в колхозы и совхозы, сдав старостам и управляющим совхозами в течение 24 часов. Неисполнение настоящего приказа грозит расстрелом»(27). Следующим шагом немецких властей стал призыв к колхозникам возобновить работы по уборке урожая, дружно выйти на поля. Для усиления эффекта такой агитации приводился убедительный аргумент – собранный урожай будет надежной гарантией от голодного существования до следующего года. В «Воззвании Главнокомандующего германской армии к населению Кавказа», подписанном в начале августа 1942 г., подчеркивалось: «Уборка урожая и обработка полей должны продолжаться, чтобы обеспечить население питанием»(28). Не забыто было при этом и обещание в скором будущем передать землю крестьянству. В передовой статье газеты «Пятигорское эхо» отмечалось: «Земля будет возвращена крестьянину. Но пока что главнейшей и существеннейшей нашей задачей должна быть уборка урожая, независимо от того, кем он был посеян»(29). Понимая, что призывы собирать урожаи – это слабый аргумент, гитлеровцы часть собранного урожая разрешили населению, в том числе городскому, оставить себе. С немецкой педантичностью были высчитаны конкретные пропорции по каждому виду собранной сельскохозяйственной продукции. Работавшим в поле колхозникам выдавалось натуральной оплатой: пшеницы – «1/5 часть от собранной, кукурузы – 1/8, подсолнечника, фасоли, гороха – 1/6, картофеля – 1/6, помидоров – 1/12, арбузов, дынь, тыквы – 1/12 часть и т.д.»(30). Распределение собранного урожая производилось после завершения уборочных работ. Делали это специальные комиссии, назначенные немецкими властями и состоявшие из местных колхозных руководителей. Самым добросовестным колхозникам разрешалось выдавать причитающуюся им долю даже авансом, не дожидаясь конца уборки. Как указывала газета «Пятигорское эхо»: «При распределении будут учитываться выход семьи на уборку хлеба, труд, затраченный в колхозе, количество едоков в семье, чтобы многодетные семьи, отцы которых погибли на фронте, не остались без хлеба»(31). Столь трогательную заботу оккупантов о детях и семьях погибших фронтовиковкрасноармейцев, воевавших с вермахтом и погибших в боях, трудно понять и оценить однозначно. Историк Линец С.И. расценивает ее как уверенность немцев в своих силах и, как «следствие этого, снисходительное отношение к тем, кто против них сражался и потерпел неудачу. Что касается самих семей, потерявших кормильцев и получивших теперь материальную помощь, то это было большое подспорье для их дальнейшего существования в военное время»(32). Но нельзя сбрасывать со счета тот факт, что прагматичных фашистов могла волновать проблема сохранения и воспроизводства рабочей силы. Они прекрасно понимали, что молодое население, голодая, никогда не станет полноценными работниками в будущем, а такой рабочий может быть лишь обузой, которую надо или истребить или обречь на вымирание. На тот момент Гитлер был заинтересован иметь на Кавказе армию здоровых тружеников, которые оценив заботу фюрера станут верными его союзниками. Из всего собранного урожая от 40 до 50%, колхоз оставлял на свои нужды, в том числе на выдачу колхозникам и другим гражданам, работавшим на уборке урожая. Остальная продукция колхозами бесплатно сдавалась на снабжение городского населения. Именно так об этом говорилось официально, в оккупационных газетах. На самом деле, «большая часть этого урожая переходила в руки немецкого командования и направлялась на снабжение гитлеровской армии»(33). Информация о ходе уборки урожая регулярно публиковалась на страницах местных газет, контролируемых немецкими властями. Причем подача материала напоминала традиции советской периодической печати. Отмечались лучшие колхозы, с которых следовало брать пример. Критиковались руководители отстающих хозяйств, неэффективными и ошибочными объявлялись методы их работы. Вероятно, оккупанты оценили такие методы подачи материала как вполне для них приемлемые, а для колхозников – привычные, не требующие введения каких-либо новшеств. Для уборки урожая зерновых культур и овощей в окрестностях Ставрополя городская управа объявила набор мужчин и женщин в возрасте от 16 до 55 лет. Им гарантировалась денежная оплата – 1 рубль за час работы и бесплатное питание в течение всего дня. Выезд на сельскохозяйственные работы осуществлялся сроком на один месяц. По окончанию уборки урожая каждый человек получал бесплатно 5% от собранной продукции»(34). Очевидцы этой уборочной кампании вспоминали, что население охотно и в большом количестве выходило на поля. На рынках краевого центра в августе-сентябре 1942 г. шла бойкая торговля собранной продукцией, осуществлялся ее обмен на другие виды продовольствия и промышленные изделия. «В воскресные дни базары были забиты крестьянскими подводами с мукой, зерном и прочей снедью. Привозили птицу, мясо, сало, масло…,» - свидетельствует Г. Беликов, живший в те месяцы в Ставрополе(35). Во всех этих действиях немецкой оккупационной власти, только укреплявшейся тогда в крае, видится заранее продуманная акция с далеко идущими политическими целями. Гитлеровцы таким путем быстро завоевывали лояльность по отношению к своей власти у большей части местного населения, у городских и особенно у сельских жителей возрождался подзабытый уже дух частной инициативы и заинтересованность в результатах труда, наконец, население запаслось сельскохозяйственной продукцией и, следовательно, у оккупантов в будущем было меньше проблем с его обеспечением продовольствием. Нельзя забывать и о том, что часть собранной на полях продукции советские граждане позже вернули в счет погашения обязательных натуральных поставок, введенных фашистами. Новая власть собирались быстро убедить местное население в своих мирных и дружественных по отношению к нему намерениях. И, надо это признать, во многом преуспела в решении данной задачи. В целом же, такая «аграрная политика была составной частью нацистского эксперимента по превращению Северного Кавказа в особый регион на оккупированных советских землях»(36). Дисциплина труда в колхозах оставалась столь же строгой, как при советской власти. Если раньше за выход на работу колхозников отвечал председатель колхоза, то теперь это делал староста колхоза. На свой пост он назначался немецкими властями по их усмотрению или же с учетом мнения колхозников. Выборы старосты колхозниками, как правило, не практиковались и оккупантами не поощрялись. Разумеется, не всегда и не везде в оккупированных районах Северного Кавказа колхозники работали с энтузиазмом. В таких случаях немецкие власти отказывались от «пряника» и прибегали к помощи «кнута». Повсюду была введена круговая порука, при которой при необнаружении виновника жестоко наказывались все граждане одной улицы, общины. Повсеместно вводилось наказание розгами за невыход или опоздание на работу, за ослушание. В Труновском районе избиение плетьми было массовым явлением в период оккупации. В «колхозе им. Литвинова 50% колхозники в возрасте от 50 – 60 лет были избиты за опоздание на работу на 10 минут. В с. Надежда Старомаривского района 100 плетей за несвоевременный выход на работу получил Егор Черкашин. В совхозах Новоалександровского района был объявлен приказ, по которомурабочие за невыход на работу первый раз наказывались плетьми, второй раз – подвешиванием за ноги и третий раз – расстрелом»(37). Наказания за нарушения установленного порядка были строги до жестокости, «воровство каралось смертью, появившиеся после 7 часов вечера на улице подвергались обстрелу»(38). Неявка в указанный срок на прописку в комендатуру влекла за собой «штраф до 100руб. неисполнение приказа по затемнению окон в вечернее время карается конфискацией лампы… В хут. Арарат Курского района житель зарезал своего барана без разрешения новой власти, его подвергли штрафу на 400руб., а мясо комендант конфисковал»(39). Гитлеровцы оккупировали Северный Кавказ в самое благоприятное для них время, когда на полях находился богатый урожай. Надо было только мобилизовать на его сбор местное население, и эту задачу фашистам удалось решить довольно успешно. Подготовка же условий для получения урожая в будущем 1943 г. включала в себя длинный перечень трудоемких и разнообразных сельскохозяйственных работ и агротехнических мероприятий. Одной из самых серьезных проблем была острая нехватка всех видов сельскохозяйственной техники. Большая ее часть, имевшаяся в регионе до оккупации, была эвакуирована или приведена в негодность отступавшими советскими властями. Поэтому приходилось восстанавливать ранее списанные тракторы, комбайны, плуги, сеялки, тщательно обслуживать оставшиеся машины и механизмы. Аналогичные трудности испытывали девять колхозов и пять госхозов соседнего с Пятигорском Ессентукского земельного отдела. Его главный агроном Н. Морозов сетовал на коварство бежавших большевиков, которые угнали трактора, лошадей, скот, сожгли запасы горючего. Из-за этого в Ессентукском районе к концу сентября 1942 г. «не были убраны зерновые культуры на 1470 га, а это почти 42% от всей посевной площади. Еще меньше было обмолочено – лишь 22,9% убранного зерна»(40). В Пятигорском районе уборка завершилась только к середине ноября 1942 г. «Из 7329 га было убрано 7323 или 99,1%. Несмотря на нехватку горюче-смазочных материалов, более 81% всех посевов зерновых было убрано с помощью комбайнов и жаток. И только 19% вручную – косами и серпами»(42). Горечь и сожаление высказывала оккупационная власть относительно разрушений и потерь, которые остались после отступления советских войск в колхозах и совхозах в районе Пятигорска. Тем самым местному и городскому, и сельскому населению внушалась мысль о первоисточнике всех тех трудностей, с которыми оно столкнулось при «новой власти». К примеру, «в совхозе № 25, который считался одним из богатейших сельскохозяйственных предприятий региона Кавказских Минеральных Вод, до оккупации насчитывалось около 400 голов крупного рогатого скота. В ходе эвакуации практически весь скот был отправлен в Дагестан, и в совхозе осталось не более 30 коров и быков. До лета 1942 года совхоз № 25 располагал 1500 ульями, из которых более 500 были разграблены и уничтожены отступавшими частями Красной Армии и расхищены своими же рабочими совхоза в короткие дни безвластия»(41). Аналогичная ситуация складывалась и с наличием сельскохозяйственной техники. Большая часть тракторов и комбайнов была либо отправлена в глубокий тыл, либо выведена из строя во время эвакуационного процесса, проходившего в начале августа 1942 года. К примеру, в Пятигорский МТС, которая обслуживала 18 пригородных колхозов и совхозов, в результате эвакуации практически не осталось исправных тракторов и других сельскохозяйственных машин. В то же время на нефтебазе каким-то чудом осталось несколько десятков тонн керосина и лигроина высокого качества. Заведующий нефтебазой и два других работника МТС после поспешного ухода последних отступавших частей Красной Армии взяли под охрану все оставшиеся материальные ценности. Уже на второй день после прихода немцев в Пятигорск оставшиеся в МТС три трактора были отремонтированы и затем приняли участие в проведении уборочных работ. Незначительным оказалось количество сельскохозяйственной техники и во всех 18 колхозах Пятигорского района. К началу сентября 1942 года по данным Городской Управы в наличии «было 49 тракторов, из них 46 являлись полностью пригодными к работе. Комбайнов было 20, и только один нуждался в серьезном ремонте. Подготовлено к работе было также 7 молотилок»(42). Однако такого количества техники для уборки богатого урожая на площади более 8760 гектаров было, конечно, недостаточно. Поэтому работы по ремонту сельскохозяйственной техники в колхозах района продолжались ускоренными темпами, и Городская Управа надеялась на увеличение количества тракторов, комбайнов и молотилок в ближайшие дни. Одновременно оккупационные власти настойчиво призывали председателей всех колхозов Пятигорского района серьезно отнестись к наращиванию уборки урожая ручным трудом. Между тем, к началу сентября 1942 года в решении этого вопроса ситуация выглядела удручающе. По всем 18 колхозам косами «было скошено зерна на площади только 245 гектаров, а серпами еще меньше – всего 45 гектаров»(43). Лучше других ручной труд использовался в двух хозяйствах района. В колхозе «Политотделец» к 11 сентября «зерновые были уже скошены на 325 гектарах при плане в 382 гектара. В этом хозяйстве ежедневно выходили в поле 55 косарей. Колхоз «Пролетарская воля» при плане 277 гектаров убрал хлеба на площади в 211 гектаров. Здесь активно работали на косовице зерновых культур 50 косарей»(44). Не внушала оптимизма картина, которая складывалась на обмолоте убранного урожая. В скирдах хлеб находился на «792 гектарах, в копнах – на 1092 гектарах, обмолочено же было только 293,5 гектара»(45). Городская Управа сетовала, что ни в одном хозяйстве района на обмолоте не применялись катки и цепа, с помощью которых можно было бы ускорить темпы уборочных работ на колхозных полях. В целом же к концу уборочной страды, т.е. к последним числам октября 1942 года по всем 18-ти колхозам Пятигорского района было скошено «7283 гектара зерновых культур или 98,5%, однако обмолот хлеба отставал. Обмолочено было 4202 га, что составило только 57,7% от намеченного конечного результата»(46). Лучше других ситуация выглядела в колхозе «Боец», где жатва и обмолот зерновых культур были полностью завершены, напротив, в колхозе «Скотовод» к обмолоту в конце октября еще даже не приступали. В циркулярном письме от 3 декабря 1942 г. за подписью капитана Вокка сельскохозяйственный отдел немецкой армии на Северном Кавказе предписывал всем управляющим госхозами: «Иметь в виду, что весной нельзя рассчитывать на тракторные работы, а нужно готовить в достаточном количестве рабочую силу. Для дополнительного количества рабочих сейчас следует заготовить пропашники, маленькие плуги, которые тянутся людьми. Во исполнение этого предписания в совхозе № 20 Апанасенковского района кузнечные мастерские уже подготовили плуги для людей, аллюрные мастерские изготовили специальные лямки-хомуты для рабочих, на которых фашисты собирались проводить пахоту»(47). За месяц существования оккупационной власти Пятигорская городская Управа получила немало заявлений от граждан, требовавших вернуть им усадьбы и земельные участки, конфискованные ранее советской властью. В ряде случаев бывшие владельцы, не ожидая решения данного вопроса в централизованном порядке, самовольно стали захватывать свои бывшие земельные угодья и сады, не допуская в них граждан, направленных Городской Управой на уборку урожая, поэтому оккупационная власть через средства массовой информации и объявления разъясняла гражданам недопустимость подобного рода самоуправства. Для обсуждения этой проблемы в Пятигорске при сельскохозяйственном отделе Управы в начале сентября 1942 года было организовано совещание управляющих сельхозов, сельских и колхозных старост, агрономов и других работников сельского хозяйства. Его участники приняли решение создать специальную комиссию для разбора всех заявлений о возвращении земельной собственности прежним владельцам. Однако в последующие месяцы существования оккупационного режима эта комиссия к практической реализации данного проекта так и не приступила. Для того чтобы население было легче склонить к сотрудничеству усиленно распускались слухи «о разногласиях внутри русского правительства, через печать сообщали населению о том, что союзник СССР – Англия имеет с ним много противоречий и помощи от нее не дождаться, и об открытии второго фронта можно не мечтать, что ряд членов его сбежали в Америку»(48). Гитлеровцы выпускали много плакатов - «Гитлеросвободитель», «Мне немцы дают землю», «Каждому трудоспособному крестьянину – своя земля». «Абсолютное большинство населения этим плакатам не верит, отмечен ряд случаев, когда на плакатах «Мне немцы дают землю» учинена надпись: «В полтора аршина», на плакате «Гитлер-освободитель» дописывают: «От хлеба, сала, молока и свободы»(49) – констатирует в докладе начальник управления НКВД Орджоникидзевского края. В воззвании фашистов к населению в с. Величаевское с требованием выдачи партизан в сентябре 1942 г. пояснялась, что «твоя собственная выгода, если ты доносишь за высокую награду деньгами или землей»(50). Так фашисты, играя на самых низменных чувствах крестьян хотели найти себе союзников среди населения Ставрополья. Большие надежды они возлагали на крестьян, пострадавших во время сплошной коллективизации. В Буденовском районе «для семей переселенцев местные власти привозили несколько газет «Прикумский вестник», а затем устраивали коллективное их чтение, в с. Новопавловка (спецпоселок) была привезенная немцами брошюра «Под знаменем славы»(51). Этот факт говорит о том, что обиженные советской властью крестьяне, потерявшие в тридцатые годы практически все, что имели с интересом изучали периодическую печать с тем, чтобы определить основные направления политики Гитлера, но как известно, лишь небольшая часть раскулаченных крестьян пошла на сотрудничество с новой властью, надо признать, что многие были разочарованы фашистской политикой, т.к. реальной пользы даже для них она не несла. Для большинства колхозников, оказавшихся в оккупации, осенние дни 1942 г. стали временем мучительных раздумий. Они стояли перед выбором: если саботировать приказ немецких властей и проводить сев озимых некачественно, то это, несомненно, будет выглядеть как патриотическое поведение, как скрытая борьба с оккупантами. Но тогда семьи самих колхозников рисковали в будущем году остаться без хлеба. Если работать добросовестно и качественно, как того требовали гитлеровцы, то это означало помогать врагу. Был риск, что вернувшаяся советская власть могла расценить такую работу как пособничество фашистам, хотя альтернативой могло стать получение хорошего урожая уже в освобожденных районах. Как известно, на Северном Кавказе оккупанты вели себя сдержаннее, проводили более взвешенную политику по отношению к сельскому населению, и, как следствие этого, часть местного населения не только согласилась с новыми порядками, но даже торопила немецкие власти с проведением аграрных преобразований. Отдельные граждане выдвигали различные проекты будущих реформ, предлагали конкретные меры по их скорейшему осуществлению. Скажем, в Пятигорске в конце сентября 1942 г. была создана инициативная группа, в которую вошли высококвалифицированные специалисты всех отраслей сельского хозяйства. Они обратились к бургомистру города Орлову с ходатайством «о выдаче разрешения на право организации акционерного общества»(52). Инициативная группа просила выделить ей земельный участок, который мог бы «служить примером ведения сельского хозяйства на основе науки и передовой практики»(53). В ряде случаев новой власти даже приходилось сдерживать нетерпение некоторых бывших владельцев собственности, жаждавших немедленного возвращения своего прежнего богатства. Им напоминали, что «никакие самовольные вступления во владение бывшей собственностью не допускаются. Всякий захват усадеб, находящихся пока в составе тех или иных совхозных или колхозных хозяйств, будет строго караться законом»(54). В многочисленных планах по переустройству Кавказа германскими властями немало места было отведено и вопросу о перераспределении бывших общественных земель. Главный подход к решению этой проблемы состоял в том, что «…каждый получает под немецким наблюдением через выборных старост свою частную собственность, которую он имел до большевизации и которую он в состоянии использовать, способствуя тем самым общественному благу»(55). Составной частью аграрной политики оккупантов были реквизиции. У колхозников изымался фактически весь перечень сельскохозяйственной продукции. Хотя надо отметить, ее количество варьировалось в различных районах оккупированной территории. Сельскохозяйственный комендант села Медвежьего (ныне село Красногвардейское) 3 сентября 1942 г. предписывал местному населению: «…граждане, имеющие дойных коров, обязаны ежедневно сдавать на маслозавод по одному литру молока от каждой коровы. Граждане, имеющие кур, должны сдавать с каждой курицы по одному яйцу в неделю»(56). Не столь уж и много. Правда, в других районах Северного Кавказа нормы обязательной сдачи сельскохозяйственной продукции в количественном отношении были значительно большими. Так, в станице Нововеличковской Краснодарского края в сентябре 1942 г. немцы брали с каждого двора колхозников по 2 л молока в день и по 5 яиц в неделю с каждой курицы(57). Сохранившиеся документы периода оккупации передают атмосферу, в которой напрочь отсутствует возможность неподчинения новой власти. В записке старосты с. Труновского жительнице Ереминой А.Г. категорически предписывалось «по распоряжению германского командования 6.01.43г. отвести в заготскот корову, за невыполнение будут приняты меры»(58). В станице Ново-Павловской каждого жителя, «имеющего корову, обязали сдавать 2 л молока в день. Без всякого предлога с каждого трудоспособного жителя собрали по 50руб. Во многих селах немцы установили для населения такие налоги: каждый трудоспособный обязан платить 30руб в месяц, с коровы – 350 л молока, с одной курицы – 10 шт яиц в месяц, за содержание собаки 150руб. в год»(59). Вся пшеница, скот и птица немцами взяты на учет, резать ее по всем районам запретили, за нарушение в приказах указан штраф и угроза расстрелом. По распоряжению немецких комендатур каждому колхозу был доведен план озимого сева, за его невыполнение угрожали расстрелом, «лиц, не выходящих на работу в колхоз, подвергали штрафу от 300 до 800 рублей. При вторичном невыходе устраивали публичную порку плетьми и в третий раз – расстрел»(60). Ужесточение политики реквизиций очень наглядно прослеживается в подходе к заготовке шерсти. С наступлением холодов немецкие власти все больше внимания стали уделять именно этому вопросу. 21 ноября 1942 г. полевой военный комендант Прикумского района генерал Браумюллер в своем воззвании предложил населению сдавать шерсть на заготовительные пункты. Причем не бесплатно, а «в обмен на мясо»(61). Очевидно, колхозники проигнорировали предложение коменданта, ибо через две недели районная управа установила обязательные нормы поставок шерсти: «более 1 кг с овцы»(62). Причем сдать надо было шерсть в течение всего пяти дней. В этом документе имеется любопытное пояснение: «шерсть, сданная в 1942 году, хотя бы при советской власти, будет засчитываться в выполнение плана, если сдатчики предъявят соответствующие документы»(63). Этот действительно странный факт можно объяснить попыткой оккупантов сохранить в глазах населения какую-то законность, придать своей политике цивилизованные формы. Думается, что свою роль сыграло здесь и то удручающее впечатление, которое сложилось у гитлеровцев после ознакомления с условиями и уровнем жизни наших колхозников при вступлении на захваченные территории СССР. «Германские воины и их командиры встретили в России, известной им как богатая страна, жуткую нищету и бесправие, о которых они, немцы, не имели ни малейшего представления», - заявил 26 ноября 1942 г. в Прикумске на инструктивном совещании с местными работниками сельского хозяйства областной сельскохозяйственный комендант доктор Шаде(64). Все еще надеясь удержаться на Северном Кавказе и, собираясь долгие годы использовать его продовольственные ресурсы, оккупанты не стремились пока подрывать здесь материально-техническую базу и производительные силы сельского хозяйства. Более жесткими, чем к индивидуальным владельцам, были требования немцев к руководителям общественных хозяйств. Оккупационные власти были заинтересованы в том, чтобы заготовки мясомолочной продукции осуществлялись планомерно и на постоянной основе. Поэтому в колхозах необходимо было строго следить за сохранностью поголовья крупного рогатого скота и птицы в разумных пределах. Пускать их на мясо следовало только по специальному распоряжению местной немецкой администрации. Так, старосте бывшего колхоза «Красное знамя» Ставропольского края в середине сентября 1942 г. предписывалось донести до населения, что: «…категорически запрещается убой обобществленного скота колхоза (крупного рогатого, лошадей, овец, свиней и птицы) как для общественного питания, так и на продажу. В исключительных случаях разрешается только вынужденный прирез и только с разрешения ветеринарного персонала(65). Еще одной формой «узаконенных» оккупационными властями реквизиций были сборы подарков для немецкой армии. Такие мероприятия проводились при подготовке к различным праздникам и торжествам, как немецким, так и местным. Но и в том, и в другом случае подарки следовало собирать для передачи оккупационным властям. По своему перечню и объему часто они были весьма обременительными для населения, вызывая у него озлобленность и негативное отношение к новой власти. Ведь, по сути, это был настоящий грабеж, замаскированный под какое-либо торжественное событие. Так в ноябре 1942 г. в предписании сельхозкоменданта г. Пятигорска старосте колхоза № 6 об организации заготовки гусей для германской армии к рождественским праздникам предписывалось «всем владельцам гусей сдать 25% от имеющегося поголовья не позднее 10 декабря 1942 г., все сдаваемы гуси должны быть весом не менее 3,5 кг после 5% скидки на содержание пищеварительного тракта, здоровыми, нормальной упитанности и желательно с серым оперением. За принятых гусей контора «Птицепрома» оплачивает по 2 руб. 80 коп. за 1 кг живого веса»(66). В Суворовском районе оккупационными властями вывешен приказ, где категорически запрещалась продажа, обмен и убой крупного рогатого скота, свиней и домашней птицы, предлагалось «сдать 50% птицы на нужды германской армии, остальную птицу рекомендовалось продавать только немецким заготовительным организациям. За проданную птицу можно приобрести дефицитную соль, за одного гуся – 500 г соли»(67). Помол чистой пшеницы запрещен, разрешено молоть только пополам с ячменем или кукурузой, за помол взыскивается «гарнцевый сбор – 10% от веса помола и только пшеницей. В районах, где не установлена норма помола гарнцевый сбор взимается 50% от веса помола»(68). В служебном указании советника военного управления районным начальникам от 19 сентября 1942 г. для восстановления в кратчайшее время тишины, порядка и положения мирного времени указывалось довести до сведения всех жителей «что с 19 до 4 часов утра пребывание на улицах запрещается, законным денежным обращением является как и раньше русский рубль и червонец, с ними наравне имеют хождение германские рейхсмарки»(69). Для поддержки работающей части населения должны быть открыты необходимые детские сады. Каждый должен вернуться на свое старое место работы и незамедлительно приняться за таковую, безработные регистрируются в комендатуре. В целях снабжения германской армии и города молоком старостам колхозов в приказе Пятигорского бургомистра от 4 сентября 1942 г. предписывалось «весь удой молока, за исключением расхода на выпойку телят сдавать гормолзаводу или на его сливные пункты»(70). Владельцам коров Горячеводского района предписывалось зарегистрировать своих коров в двухнедельный срок у сельских старост с указанием возраста и времени отела животных, а так же «ежедневно сдавать в ближайший сливочный пункт гормолзавода. Лица, уклонившиеся от вышеперечисленных мер подвергались штрафу до 300 руб.»(71). На рынке Пятигорска немцами установлены цены на продукты питания: «литр молока продавали по 50 коп., мед – 4-5 руб. за 1 кг, за пуд муки – 50 руб. В результате этого продукты с базара исчезли»(72). Для экономического и политического закрепощения народов Северного Кавказа немецко-фашистские захватчики использовали в качестве идеологического оружия школу. Немецкий комендант в Солдато-Александровском и Шпаковском районах демонстрировал в отчете принудительное привлечение русских детей к школе и их нежелание учиться, а только работать. Прежде всего комендант приказал пороть детей, которые не ходят на работу. В классах школы приказал повесить плеть; по его приказу было введено преподавание немецкого языка с 1 класса. Цель воспитания сводилась к «формированию послушного ученика, готового своим трудом отблагодарить фюрера»(73). По данным 34 районов края «начальных школ было 192, неполных средних школ – 13»(74). Ставрополье находилось под фашистской оккупацией пять с лишним месяцев. Чувствуя непрочность своего положения в занятом крае, боясь сопротивления населения и непрочности тыла при дальнейшем продвижении в глубь Кавказа, немцы всеми силами старались в пропаганде доказать свое миролюбивое отношение, доброжелательность к русскому народу, а также к народам Северного Кавказа. С первых дней оккупации была развернута агитация, посредством которой фашисты различными методами старались внушить населению, что Гитлер и его армия пришли «освободить» народы Кавказа от большевизма. В этих целях они широко использовали сеть культурных учреждений края. Немцы проводили политику заигрывания с казаками, применяли в широких масштабах нацистскую демагогию, обещали привилегии горским народам, играли на их национальных чувствах. На территорию Ставропольского края оккупанты завезли большое количество портретов и плакатов, показывающих Гитлера в кругу населения «свободной» Украины, среди детей и молодежи. Действовали по принципу Геббельса: «Пропаганда вовсе не должна быть мудрой, ее задача – обеспечить успех»(75). Немцы старались показать себя в глазах населения гуманными и культурными людьми, которые пришли на Северный Кавказ, чтобы «освободить» население, обеспечить ему своим «новым порядком» хорошую жизнь. На самом деле нацисты хотели иметь на захваченной советской территории послушных рабов «примитивного полуевропейского типа», расово неполноценных, тупых людей, которые не доставят «много забот для германского руководства»(76). Надо признать, что гитлеровцам удалось завербовать к себе на службу часть интеллигенции, а часть ее сделать пассивной по отношению к мероприятиям, проводимым оккупантами в борьбе против Красной Армии. В городах, селах, станицах сразу же были вывешены заранее заготовленные лозунги, плакаты, витрины на всех языках. Они в большинстве своем были обращены к молодежи и отражали зажиточную, счастливую жизнь молодежи и детей в Германии. В них восхвалялся Гитлер и фашистский «новый порядок», подвергалось критике все советское. В газетах, листовках, по радио беспрерывно твердилось, что население находится в совершенной безопасности, что те, кто будет работать, помогать командованию восстанавливать порядок, могут рассчитывать на благосклонность немецких властей и материальную помощь. Большое внимание немцам уделялось наглядной агитации. Во многих населенных пунктах края были организованы фотовыставки, на которых изображалась, якобы, существовавшая в Германии сытая, привольная жизнь, удобные квартиры для рабочих, богатые дома для крестьян. Немцы смело критиковали , высмеивали советское руководство СССР в своих листовках Сталин чешет на гармошке, Клим танцует гопака. Потеряли пол-России Два советских дурака. В августе 1942 г. по примеру других оккупированных зон немецкое командование решило наладить на Кавказе выпуск гражданской газеты. Специально по этому вопросу в Ставрополь прибыл бывший пресс-атташе Германии в СССР Теодор Шюле. Он обосновался в большом 2-х этажном здании на Главном проспекте, где до этого находилась редакция советской краевой газеты «Оржоникидзевская правда», часть здания занимали немецкие журналисты. Практически все 5,5 месяцев оккупации выходили гражданские газеты: первоначально именовавшаяся как «Русская правда», затем «Ставропольское слово» и, наконец, «Утро Кавказа»; в Пятигорске – «Пятигорское эхо». Это были газеты с «ярко выраженной антисоветской и антисемитской направленностью. В них в официальной части публиковались приказы и распоряжения гитлеровского командования и местных органов власти, сводки военных действий на фронтах, впрочем, мало соответствующие действительному положению вещей»(77). В неофициальной части печатался самый разнообразный материал по «новому порядку» и геноциду большевизма против своего народа, а также статьи по русской дореволюционной культуре. Например, в газете «Пятигорское эхо» был помещен целый цикл публикаций, посвященных жизни и творчеству русских композиторов, писателей, актеров. По приказу высшего военного командования на предмет выявления материалов, имеющих ценность для Германии, и обеспечения их изъятия через гестапо, предписывалось производить на оккупированных территориях обыски в религиозных обществах, частных библиотеках и архивах. Затем последовал приказ: «вывозить в Германию и обеспечивать сохранность всех, достойных внимания, культурных ценностей»(78). Для этого в ведомстве Розенберга был создан специальный отдел – «зондерштаб по изобразительному искусству»(79). Все еще недостаточно исследованной проблемой является жизнь миллионов простых советских людей в условиях оккупации. Требуют дальнейшей разработки мотивы их поведения, анализ поступков, психология мышления в период существования фашистского «нового порядка». Значительная часть населения на оккупированных территориях стояла на позициях неприятия «нового порядка», но должна была, в лучшем случае, ограничиться только пассивным сопротивлением. Эта категория граждан на своих рабочих местах занималась экономическим саботажем, т.е.работала не в полную силу. Если представлялась возможность, то такие люди выводили из строя оборудование, повреждали инструменты, выпускали некачественную продукцию. Однако большая часть населения на занятых оккупантами землях, а это десятки миллионов людей, руководствовалась в своей жизни достаточно простой прагматической идеей – «приспособиться к новому режиму и выжить»(80). Страх за свою жизнь и жизнь своих детей, стремление сберечь семейное имущество и хозяйство стали ключевыми мотивами для миллионов людей в их повседневной жизни в условиях оккупации. Детали они это поразному, в зависимости от многих условий и обстоятельств, которые требовали предпринять конкретные шаги в той или иной обстановке. Среди них следует вначале выделить особую категорию граждан, которые первыми по времени продемонстрировали свою лояльность «новому порядку». Более того, их действия можно даже охарактеризовать как акты активной помощи оккупантам. На захваченных немецкими войсками землях Северного Кавказа различные по характеру и направленности мотивы поведения местного населения по отношению к оккупационному режиму проявлялись более широко, чем на других территориях Советского Союза, находившихся под управлением германских властей. Данному обстоятельству способствовали такие особенности Северо-Кавказского региона как многонациональный состав населения, существование на Кавказе несколько конфессий с их различными мировоззренческими установками, значительное количество недовольных советской властью социальных групп населения. Активное сотрудничество населения Северного Кавказа с оккупантами проявлялось, прежде всего, в готовности служить в полицейских формированиях и других охранительно-карательных подразделениях. Другой осознанной и добровольной формой активного коллаборационизма была работа части местных жителей в городских и сельских административных органах управления оккупационного режима. Мотивы, по которым указанные категории граждан шли служить к оккупантам, следует классифицировать «как идейно-политические и материальные. Это было осознанное предательство»(81). По отношению к оккупационной власти основная масса населения Северного Кавказа занимала выжидательную позицию. В данном случае можно говорить о том, что такое положение устраивало обе стороны. Фашисты были заинтересованы пусть и не в лояльном, но, хотя бы в нейтральном отношении советских граждан к своему режиму. Вместе с тем, под давлением оккупантов, которое часто сопровождалось угрозой расстрела за неповиновение, значительная часть населения Северо-Кавказского региона должно было работать на немецкую власть. Такого рода вынужденное сотрудничество можно назвать «пассивным коллаборационизмом или, что, на наш взгляд, более точно передает суть этого явления – коллаборационизмом по принуждению»(82). Именно принуждение, насилие оккупационной власти по отношению к большинству населения свидетельствовало о том, что гитлеровцам так и не удалось добиться своей конечной цели на Северном Кавказе – заручиться надежной поддержкой всего местного населения. В этом и видится главная причина краха оккупационного режима. В экстремальных условиях войны меняется психология людей. Постоянное нервное напряжение формирует особый тип человеческого сознания. Для фронтовиков – это постоянные мысли об опасности, о возможной скорой гибели. Для работников тыла – каждодневное ожидание вестей с фронта от родных и близких. В ситуации, когда человек переживает глубокую душевную тревогу и стрессы, резко усиливается влияние религии на его поведение. В обращении к богу многие люди, особенно женщины, находили путь к облегчению своих страданий, видели надежду на спасение от тягот войны. Нельзя забывать и о том, что по официальным данным, полученным в ходе всесоюзной переписи населения 1937 г., «верующих людей в Советском Союзе было менее 55% от всего количества граждан»(83). За годы советской власти существенно сократилось в стране и количество священнослужителей. Если в 1917 г. их общее число превышало 50 тыс. человек, то к началу Великой Отечественной войны численность священников снизилась до 6370 человек. С началом войны посещаемость действовавших еще в СССР церквей, мечетей и молельных домов значительно возросло. К религии стали приобщаться даже те люди, которые в мирное время стояли на позициях атеизма. Этому процессу способствовала также твердая и решительная патриотическая политика руководителей русской православной церкви. Они осудили вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз, призвали всех верующих, весь народ встать на защиту Родины. Однако в первые два года войны советское правительство практически не изменило своего негативного отношения к церкви. По-прежнему оно препятствовало всем религиозным конфессиям в расширении их деятельности среди населения даже в тех случаях, когда инициативы служителей церкви имели ярко выраженную патриотическую направленность. К примеру, взносы Русской православной церкви в фонд обороны составили годы войны более «20 млн. рублей»(84). Гитлеровское руководство в своих интересах использовало гонения на церковь в Советском Союзе, причем не без успеха. Начиная войну, нацисты вначале не придавали серьезного значения религиозному вопросу. Так, в документе «12 заповедей поведения немцев на Востоке и их обращения с русскими» подчеркивалось: «Мы не несем русским никакой новой религии. По своей натуре русский религиозен и суеверен, с этим вы должны считаться, однако разрешение религиозных вопросов не входит в круг ваших задач»(85). Затем, уже в ходе войны, гитлеровцы изменили свое отношение к религии на оккупированных территориях. Они увидели в ней выгодные для своего режима политические дивиденды. В апреле 1942 г. Гитлер в кругу своих соратников по нацистскому руководству цинично заявил: «…В наших интересах, чтобы в каждой деревне была своя секта… Даже если в тех или иных деревнях возникнет культ колдовства, как у негров или индейцев, мы будем это только приветствовать. Это усилит разъединение в русском пространстве»(86). Воинствующему атеизму большевиков оккупанты противопоставили свободу вероисповедания. Хотя эта свобода, как оказалось на практике, была далеко не полной и не для всех граждан. 13 мая 1942 г. министр по делам оккупированных восточных территорий А. Розенберг указывал рейхскомиссарам «Остланда» и «Украины» на необходимость принять срочные и весьма решительные меры для ограничения деятельности возникающих религиозных организаций. В его письме, в частности, содержались четыре основополагающих пункта по отношению к религии: 1. Религиозным группам категорически запрещается заниматься политикой; 2. Религиозные группы должны быть разделены по признакам национальным и территориальным; 3. Религиозные общества не должны мешать деятельности оккупационных властей; 4. Особая предосторожность рекомендовалась в отношении Русской Православной Церкви, как носительницы враждебной Германии русской национальной идеи. Последний пункт совпадал с точкой зрения Гиммлера, указывавшего на опасность, исходившую от православной церкви, которая, по его мнению, сплачивает русских «национально». Он полагал, что именно поэтому «ее необходимо дезорганизовать, а возможно и вообще ликвидировать»(87). Однако на Северном Кавказе гитлеровцы стали проводить своеобразную религиозную политику, отличавшуюся от той, которая планировалась и разрабатывалась ранее. Так, в указаниях уполномоченному имперского министра по оккупированным областям Востока при Верховном командовании армейской группировки «А», действовавшей против советских войск на Северном Кавказе, подчеркивалось: «В области религии: полнейшая терпимость, не отдавать предпочтения ни одной из религий. Все же необходимо учитывать особое значение ритуалов ислама. Церковные здания вернуть в распоряжение населения»(88). 27 июля 1942 г. А. Розенберг заручился поддержкой Гитлера по проведению в жизнь своей программы «О преобразовании Кавказа». Как и в других документах нацистского руководства, относящихся к Северному Кавказу, в ней также обращалось внимание на важность религиозного вопроса, в том числе, и в международном аспекте. В программе, в частности, отмечалось, что «…Кавказ является конечным углом Европы, завоевание немцами доверия малых магометанских народов означает приобретение самых лучших возможностей влияния на магометан за границей»(89). При осуществлении своей религиозной политики оккупанты добивались достижения двух взаимосвязанных целей. Во-первых, противопоставляли религию коммунистической идеологии, которую большевики насаждали в народе ровно четверть века. Во-вторых, возвращали населению религиозные традиции, все еще жившие в сознании и в душах многих людей, особенно тех, кому было за 30 лет. Уже в первых документах, доведенных до сведения жителей Северного Кавказа немецкими властями летом 1942 г., религиозный вопрос выступал одним из главных. Так, в «Объявлении Главнокомандующего германскими войсками для населения оккупированных областей» содержался призыв: «Открывайте церкви и мечети!»(90). Следовательно, действительно немцы объявили о свободе вероисповедания. Религия стала активно входить в повседневную жизнь местного населения. Религиозная тематика широко была представлена на страницах оккупационных газет. В них публиковались острые материалы на самые различные по своей направленности и содержанию темы. В первые дни и недели существования оккупационного режима главной мыслью этих публикаций было выражение благодарности германской армии и Гитлеру за освобождение населения от власти большевиков-безбожников, за возможность снова свободно приобщиться к религиозной вере. В газетных материалах приводились конкретные факты и цифры о последствиях гонения советской власти на Русскую православную церковь, на другие конфессии, ранее широко распространенные на Северном Кавказе. Во многих городах и станицах Северного Кавказа началось возрождение закрытых ранее большевиками храмов, церквей и сборов, строительство новых. Так, до прихода немцев на территории Ставропольского края церкви действовали всего в 10-ти городских и районных центрах. За короткий срок после начала оккупации церкви и молитвенные дома были открыты «в станицах Темнолесской, Темижбекской, Рождественской, Баклановской, Григорополисской, а также в селе Донская Балка»(91). Таким образом, оценивая аграрную программу Германии на оккупированной территории можно сделать вывод, что она учитывает особенности аграрного вопроса в России, в ней учтена была психология крестьянства, веками мечтавшего о своем наделе земли, и его негативное в большинстве своем отношение к колхозному строю. Аграрная политика немецких оккупантов, осуществлявшаяся на большей части Северного Кавказа в течение почти шести месяцев, имела свои особенности. В их основе лежало стремление нацистской оккупационной власти мягкими, щадящими мерами в области сельского хозяйства привлечь на свою сторону население региона. В этих целях германское военное командование в августе-сентябре 1942 г. разрешило сельским жителям пополнить их личные запасы продовольствия за счет отчисления части собранного с колхозных полей урожая. Следует также признать, что часть сельского населения Северного Кавказа пошла на сотрудничество с оккупантами, приняв участие в практической реализации аграрных преобразований, проводившихся германскими властями. Одной из главных причин такого их сотрудничества с нацистами было недовольство аграрной политикой советской власти с ее раскулачиванием и «голодомором» 1932-1933 гг., с насильственной коллективизаций. Этот фактор и использовали в своих интересах оккупанты. Вместе с тем, при практическом проведении своей аграрной политики гитлеровцы не избежали серьезных отклонений и корректировок первоначального курса. В частности, они неоднократно откладывали сроки начала ликвидации колхозного строя, стараясь использовать в своих интересах его сильные стороны. Прежде всего, возможность изъять из колхозов и у колхозников максимум сельскохозяйственной продукции. В конце концов, в намерениях и планах германских оккупационных властей разочаровались даже те, кто первоначально их поддерживал. С декабря 1942 г. стало очевидным негативное отношение подавляющего большинства сельских жителей Северного Кавказа к аграрной политике немецких оккупантов, которая все больше становилась грабительской и, следовательно, разорительной для населения региона, что и предопределило ее окончательный крах. Религия стала важным духовным инструментом в политике немецких властей на временно оккупированных территориях. Используя жесткую, репрессивную более чем 20летнюю антирелигиозную политику советской власти, фашисты на этой почве сумели извлечь существенную выгоду для укрепления своего оккупационного режима. Религия в короткий период существования оккупационной немецкой власти на Северном Кавказе вновь вошла не только в духовную жизнь значительной части населения региона, но и в его повседневную жизнь и быт. Гражданские акты, такие, как бракосочетание, крещение, отпевание и другие стали снова обыденностью. Оккупанты демонстрировали веротерпимость, всячески стараясь не ущемлять чувства верующих всех религий и религиозных течений, существовавших тогда на Северном Кавказе, уважительно относясь ко всем конфессиям. Для укрепления оккупационного режима это был самый идеальный вариант проведения религиозной политики. Всплеск религиозных чувств населения в военное время, в том числе и на оккупированных территориях, сыграл важную роль в изменении позиций советского правительства и лично Сталина к вопросам религии, в отношении к Русской православной церкви. Начиная с осени 1943 г., сталинское руководство пошло на диалог с высшими иерархами церкви во имя достижения общей цели – разгрома врага и достижения победы над фашизмом.
