ЛЕКЦИЯ № 5x
реклама
ЛЕКЦИЯ № 5 Философия науки а). Проблема истинности научного знания (логический позитивизм) Казалось бы, все ясно и убедительно: относительные истины в «сумме» могут дать и дают истину абсолютную, а наши знания все полнее и точнее отражают объективную действительность. Теперь давайте, применим все это к конкретной научной теории, например, к термодинамике или к классической механике. Мы заметим, что основные положения этих наук касаются каких-то странных объектов: «абсолютно черных тел», «материальных точек», «идеальных газов» и т.п. То есть, они описывают свойства и отношения не между реальными объектами, телами, явлениями, а между идеализированными. Возникает вопрос: отражают ли эти описания объективный мир? соответствуют ли они ему? истинны ли они? Интуиция подсказывает, что, наверное, эти конструкции имеют какое-то отношение к действительности, но не прямое; непосредственно с действительностью их сопоставить нельзя, а выводы, следствия из них можно. Но отсюда еще не следует истинность или ложность теории в целом. Кроме того, как мы уже отмечали, успешное применение на практике каких-либо технических приложений теории вовсе не есть гарантия ее истинности. Приведем один любопытный пример. Когда-то венерические болезни лечили ртутными мазями. Почему именно ртутными? Потому, что богине любви Венере противостоит Меркурий, который связан со знаком ртути! Логика тоже предостерегает нас от подобных ошибок, указывая, что нельзя утверждать от следствия к основанию. Как все же установить истинность научных теорий, истинность утверждений, предложений теории? Есть ли у нас для этого подходящий критерий? Как происходит развитие науки? На подобного рода вопросы попыталась ответить аналитическая философия и первым логический позитивизм, который возник в 20-тых годах прошлого века в Венском университете, главой которого был М. Шлик (1882-1936). Логические позитивисты считали, что истинность или ложность любого утверждения науки можно установить с помощью наблюдения и непосредственного опыта субъекта. Всю науку в целом они понимали как систему истинных эмпирических суждений (предложений), верифицированных (подтвержденных) непосредственным чувственным опытом. Это – синтетические предложения. «В случае аналитических предложений хорошо известно, писал Шлик, - что вопрос об их правильности не составляет проблемы. Они таковы a priori: нельзя, не следует и пытаться искать опытных данных для доказательства их правильности, ибо они ничего не говорят об объектах опыта. Поэтому они обладают лишь “формальной истинностью”, т.е. “истинны” не потому что правильно выражают какой-то факт, а потому, что правильно построены, т.е. согласуются с нашими произвольно установленными определениями»1. К аналитическим предложениям сторонники этой точки зрения относили предложения логики и математики. Разделяя этот взгляд, Б. Рассел указывал, что «вся чистая математика следует из чисто логических предпосылок и пользуется только теми Шлик М. О фундаменте познания //Аналитическая философия: Избранные тексты. МГУ. 1993. - С. 47. 1 понятиями, которые определимы в логических терминах. Это было, разумеется, антитезой учению Канта...»2. Справедливости ради заметим, что логицизм есть лишь одно из направлений в обосновании математики, поэтому не следует его выводы считать абсолютными. Итак, разделив все осмысленные предложения науки на синтетические и аналитические, логический позитивизм не нашел среди них места философским (метафизическим) предложениям, поскольку их истинность нельзя установить эмпирически (т.е. они не являются синтетическими). С другой стороны, философские суждения не могут быть и аналитическими, так как они претендуют на некие высказывания и оценки «реального положения дел». Получается, что все предложения философии в этой жесткой дихотомии, есть бессмысленные предложения, что собственно и постулирует логический позитивизм: «Таким образом, метафизика гибнет не потому, что человеческий разум не в состоянии разрешить ее задач (как, к примеру, думал Кант), но потому, что таких задач не существует. С обнаружением ошибочных формулировок этой проблемы объясняется также и история метафизических споров»3, - заявлял Шлик . Но тогда под «гильотину» верификации попадает также: а) предложения (суждения) науки относящиеся к идеализированным объектам (материальным точкам, абсолютно черным телам и т.п.), т.е. к таким сущностям, которые не даны непосредственно в чувственном опыте субъекта, в наблюдении; б) универсальные суждения и законы, истинность которых нельзя установить индуктивным путем в силу бесконечно большого класса входящих в них предложений. То есть, в разряд ненаучных, а, следовательно, бессмысленных попадают как раз самые основные, фундаментальные термины и предложения науки. Заметим, что в таком случае в разряд бессмысленных попадают и суждения религии. Конечно, последние нельзя считать научными, но сомнительно относить их к бессмысленным. Для того чтобы избежать подобных нелепостей, логические позитивисты вынуждены были заменить «полную» верифицируемость на частичную (подтверждаемость). Это означает то, что если следствия из какого-либо закона можно проверить в опыте, эксперименте, то сам закон следует признать частично верифицированным. Но и это «послабление» не спасает положение. Возникает вопрос: «Как верифицировать суждения, говорящие о прошлых или будущих событиях?». Например, возьмем суждение «Завтра я поеду в университет на лекцию по философии». Как свести его к непосредственному опыту и таким образом установить его истинность? Этого события еще нет, поэтому приходится признать наше суждение бессмысленным, что также бессмысленно! Бессмысленными будут и суждения о фактах, которые мы пока еще не можем установить, например: «Во вселенной, кроме людей, существуют и другие разумные существа». Наконец, бессмысленным следует признать и само утверждение, говорящее о том, что научным может быть только верифицированное суждение. Существуют и логические трудности верификации. Предположим, у нас имеется некоторое суждение X, которое является осмысленным и верифицированным, и предположим, Y таковым не является. Но в таком случае положение дел, верифицирующее X, будет верифицировать также дизъюнкцию X v Y, которая, следовательно, будет осмысленной. А если дизъюнкция осмысленна, то должны быть осмысленны оба ее члена, в том числе и Y, что противоречит исходному тезису. 2 Рассел Б. «PRINCIPIA MATHEMATICA»: Философские аспекты // Там же. - С. 20. Шлик М. Поворот в философии // Аналитическая философия: Избранные тексты. МГУ. 1993. - С. 31-32. 3 Одним словом, никакими ухищрениями логическим позитивистам не удалось «спасти» принцип верификации, то есть не удалось с его помощью разграничить научные и ненаучные предложения. Потерпела неудачу и попытка найти прочный эмпирический базис науки, который логические позитивисты поначалу усматривали в так называемых протокольных предложениях, которые представляют собой, например, «какие-то символические комплексы из звуков или типографской краски» и «будучи переведены с обычных сокращений на полноценную речь, означает нечто вроде: “М-р N. N. в такое-то и такое-то время наблюдал то-то и то-то в таком-то и таком-то месте”»4. Протокольные предложения, по мнению логических позитивистов, изначально истинны, поэтому их истинностью, как линейкой, они надеялись «измерить» истинность всех других предложений науки. Но ведь эти «протокольные записи», сделанные разными людьми, могут существенно отличаться друг от друга. К тому же людям свойственно ошибаться. Понимая шаткость своей позиции, сторонники этой точки зрения, как и в случае с верификацией, постепенно меняли терминологию: от протокольных предложений к «базисным», «предложениям наблюдения», к «языку наблюдения». Однако все это не смогло спасти их от субъективизма: то, что может видеть, наблюдать один человек, может не видеть другой. При наблюдении мы часто пользуемся различного рода приборами, многие из которых созданы на основе соответствующих теорий, а это означает, что язык наблюдения зависит от теоретических построений. То есть, никакого чисто эмпирического уровня в науке нет. Заявление Шлика о том, что логический позитивизм «есть новейшая форма, в которую философия, или скорее решительный эмпирицизм наших дней, облекает поиски последнего основания познания»5, осталось лишь благим пожеланием. «Решительный» эмпиризм оказался вовсе не решительным, точнее говоря, попросту невозможным. А поиски «последнего основания познания» на этом пути оказались тщетными. Логическим позитивистам не удалось выразить теорию, теоретические понятия и термины в понятиях языка наблюдения, то есть в эмпирических понятиях и терминах. Или, как чаще всего говорят, им не удалось редуцировать (свести) теорию к эмпирии. А.Л. Никифоров в связи с этим пишет: «Редукционная программа логического позитивизма потерпела крушение, ибо опиралась на ошибочное убеждение в том, что теоретические термины и предложения сами по себе не обладают познавательным значением и ничего не говорят о мире. Однако неудача редукции как раз и показала, что содержание научных теорий, теоретических терминов и предложений вовсе не исчерпывается эмпирическим или инструментальным содержанием. Они говорят о мире нечто большее, чем содержится в протоколах наблюдения и эксперимента»6. Теоретические понятия не просто устанавливают связи между наблюдаемыми объектами, как думали сторонники критикуемых взглядов, не есть они также нечто вроде инструментов, средств познания, которые можно выбросить, когда цель достигнута. В таком случае нелепо по отношению к «инструментам» задавать вопрос об их истинности или ложности, что мы с необходимостью делаем по отношению к научным теориям. По всей вероятности, теоретические понятия в какой-то степени действительно служат и для установления связей между наблюдаемыми явлениями, и играют роль инструментов или средств познания. Наверное, они также могут «экономить наше мышление» (Э. Мах) и даже быть некоторого рода конвенциями (соглашениями) между учеными (А. Пуанкаре). Но главная их роль в познании, как говорилось выше, состоит в том, что они дают нам Шлик М. О фундаменте познания // Аналитическая философия: Избранные тексты. МГУ. 1993. - С. 35. 5 Там же. – С. 34. 6 Никифоров А.Л. Философия науки: История и методология.- М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. - С. 42. 4 новое знание о действительности, знание опосредованное, абстрактное, получаемое с помощью идеализированных объектов, а потому знание всеобщее и необходимое. б). Рост научного знания. Научные революции Одними из первых к анализу этих проблем обратились представители постпозитивизма, аналитической философии. У истоков постпозитивизма стоял английский философ К. Поппер (1902-1994), который, меж тем, свою концепцию называл критическим рационализмом. Всё знание, утверждал Поппер, является пробным, проблематичным или правдоподобным. Понятие «правдоподобие» философ даже считал более важным, чем понятие «истина». Правдоподобие – это степень приближения к истине. Истину, по его мнению, мы получить не можем, но можем приблизиться к истине, увеличить степень правдоподобности теорий, отбрасывая ложные знания. Поппер считал, что критерия истинности знания (гипотез, теорий) не существует, но есть критерий их ложности, а именно несоответствие теории фактам. Если согласиться с Поппером и признать, что у нас нет критерия истинности теорий, что все теории лишь претендуют на истинность и что со временем они будут отброшены как ложные, то тогда непонятно, почему одну теорию мы должны предпочесть другой. Очевидно, что в таком случае нам трудно обойтись без понятия истины и ее критериев. Может сложиться впечатление, что англ. философ стоит на позиции накопления истинностного содержания теорий по мере их роста и смены. Но это не так! С его точки зрения прогресс науки заключается лишь в возрастании глубины и сложности решаемых наукой проблем. Чем же определяется глубина и сложность проблем? Ответ Поппера гласит: глубина и сложность проблем определяется глубиной и сложностью теорий, которые эти проблемы решают. Возражая Попперу, можно заметить, что глубокие и сложные проблемы были всегда. Растет лишь глубина и сложность теорий, отображающих эти проблемы и больше всего по той причине, что новые теории «стоят на плечах» старых теорий. Если же допустить, как это делает Поппер, что происходит рост сложности и глубины проблем, то любой нынешний неизвестный ученый оказывается выше по своему научному потенциалу, чем, например, Галилей или Дарвин! Поппер выступил против верификационизма и индуктивизма логических позитивистов. Философ счел верификацию недостаточной для придания теории научного статуса. Поппер утверждал, что верифицировать можно практически все: астрологию, магию и т.п. Любую сказку, фантазию можно выразить, представить непротиворечивым образом (это отмечали и логические позитивисты). Научной, согласно Попперу, является не та теория, которую можно подтвердить (верифицировать), а которую можно опровергнуть (фальсифицировать). Проверить теорию - это значит попытаться ее фальсифицировать. Итак, из двух конкурирующих теорий более правдоподобной будет, по мнению философа, та, которая ближе к истине или лучше соответствует фактам. Победившая теория должна делать «более точные утверждения», которые выдерживают более точные проверки, учитывать и объяснять большее количество фактов, причем делать это более подробно, чем ее соперница. Более правдоподобная теория обязана выдерживать те проверки, которых не выдержала конкурирующая, предлагать новые экспериментальные проверки, которые не предполагались до ее появления и выдерживать их. Она должна связывать между собой различные проблемы, которые не связывались до ее возникновения7. Из двух конкурирующих теорий лучшей является та, которая налагает больше запретов на появление определенных событий. Поппер не отвергал случаев «спасения» теорий от опровержения при помощи вспомогательных допущений, но считал, что это ведёт к уменьшению их научного статуса. Однако при всей важности этих критериев при выборе и сравнении конкурирующих теорий, они не являются строгими и четкими и могут быть по-разному истолкованы. К тому же, одна из теорий может быть более точной, но проигрывать в плодотворности, что имело место в истории науки. Если у логических позитивистов фундаментальными концептуальными принципами науки были протокольные предложения, то у Поппера - пробные гипотезы. Логические позитивисты, как отмечалось, считали, что к новым теориям мы приходим с помощью индукции. Согласно Попперу, этот процесс осуществляется с помощью смелых «догадок» с их последующей критикой, то есть в результате проб и ошибок. Поппер считал, что любой тип научного знания начинается с проблем, требующих решения, а не с наблюдений, собирания фактов и т.п. Для решения научных проблем ученый предлагает «пробные решения», выдвигает «предположения или озарения», которые должны подвергаться критике, опровержению. Если предположения выдерживают проверку критикой, то их временно можно принять для дальнейшего обсуждения и критики. Следовательно, согласно Попперу, научный метод есть по сути метод «проб и ошибок». Этот метод используется как естественными, так и социально-гуманитарными науками и в таком случае между ними нет принципиальной разницы, полагает философ. В познании как и в живой природе осуществляется своеобразный «отбор», в результате которого выживают «сильнейшие», то есть прошедшие проверку критикой гипотезы и устраняются ошибочные. Таким путем, полагает Поппер, происходит рост знания и ошибки в нем неизбежны. Следовательно, научные революции (в том числе и в гуманитарных науках) имеют, по мнению английского философа, тот же самый «механизм» проб и ошибок, состоящий только из дедуктивных рассуждений. Поппер был яростным противником индуктивизма. Однако реальная практика науки показывает, что индуктивный метод широко используется в ней. Выдвигая ту или иную гипотезу, ученый не действует чисто случайно, а опирается на предыдущий опыт (в том числе и ошибочный). То есть, индукция вполне способна направлять выдвижение гипотез. Следовательно, метод проб и ошибок не есть единственный метод науки, а тем более универсальный. Американский философ Н. Решер, возражая Попперу, пишет следующее: «Модель научного исследования, предложенная Поппером, основана на сочетании трех основных утверждений: 1. По каждому конкретному научному вопросу в принципе возможно бесконечное число гипотез. 2. Наука развивается путем исключения гипотез методом проб и ошибок. 3. Этот процесс исключения индуктивно слеп: человек не обладает индуктивной способностью отличать хорошие гипотезы от плохих – отличать многообещающие гипотезы от малообещающих, внутренне более правдоподобные от внутренне менее правдоподобных – и нет никаких причин считать, что предлагаемые или рассматриваемые гипотезы, в чем-то превосходят те гипотезы, которые не рассматривались. На каждом этапе мы вынуждены вслепую, наугад, наощупь выбирать… среди возможных вариантов. Однако тут, - продолжает Решер, - возникают нежелательные последствия. Как только мы соединим вместе эти предпосылки, мы уничтожим всякую надежду понять успехи познавательных усилий человека. Все достижения человеческой науки, ее См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. Избранные работы. - М.: Прогресс, 1983. - С. 351. 7 исторически доказанная способность успешно выполнять свою работу и получать если не истинные, то в каком-то смысле близкие к истине результаты становятся совершенно необъяснимыми»8. В самом деле. Можно исключать много ложных гипотез, но это не приблизит нас к истине, ибо останется еще много других гипотез, которые мы даже не можем себе представить в данный момент. Ошибка Поппера состоит в том, что все изначально выдвигаемые гипотезы он считал равнозначащими, а выбор между ними - случайным, неосмысленным. В итоге Поппер признал, что идея случайных проб ошибочна, что лучше говорить о слепых пробах, которые учитывают прошлый опыт, меняющуюся проблемную ситуацию. «Что касается роста научного знания, то Поппер является решительным противником точки зрения, что развитие науки связано лишь с простым накоплением обоснованных теорий. Рост научного знания связан с возникновением новых проблем. Для объяснения определенной проблемной ситуации выдвигаются гипотезы и теории, которые подвергаются фальсификации с помощью эмпирического базиса. По мере опровержения теорий они отбрасываются, стимулируя выдвижение новых проблем. За счет расширения и усложнения научной проблематики, с точки зрения Поппера, и происходит рост научного знания»9. Итак, по мнению Поппера, развитие науки есть, так сказать, процесс «перманентной революции», где движущей силой выступает рациональная критика, то есть опровержение выдвигаемых теорий, гипотез фактами. Поппер по сути закрыл старую проблему существования достоверного источника познания. Таковых попросту нет, поскольку не существует «чистых» эмпирических фактов. Они всегда теоретически нагружены. Кроме того, Поппер разделил «контекст обоснования» и «контекст открытия». Если открытие может быть случайным, нелогичным, то обоснование, по Попперу, поддается рациональной реконструкции. В целом мы согласны с авторами, которые заслугу английского философа усматривают «в детальной разработке фальсифицируемости, скорее не как критерия научности, а как одного из симптомов научности теории наряду с такими известными, как: системность и доказательность, внутренняя логика и непротиворечивость, интерсубъективная проверяемость и внеличностный характер научного знания, эмпирическая проверяемость и практическая подтверждаемость, способность теории к эффективному выполнению объяснительной и предсказательной функций, генетическая связь с предшествующими теориями, согласованность с общенаучными принципами данной области исследования. Обнаружение всех этих симптомов в совокупности позволяет предварительно приписывать теории статус научной и использовать ее как основу практической деятельности, в ходе которой окончательно решается вопрос о ее научном статусе»10. Концепция Поппера внесла сильную волну релятивизма в философию науки, поскольку научные теории оказывались научными в силу их опровержимости, фильсифицируемости. Решер Н. Пирс, Поппер и методологический поворот // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. - М.: Эдиториал УРСС, 2000. - С. 211-212. 8 Философия. / Под ред. А.Ф. Зотова, В.В. Миронова, А.В. Разина. - М.: Академический Проект, 2003. – С. 610-611. 10 Философия в системе культуры: Учеб. пособие. - Ч.2: Современная научнофилософская картина мира. - М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2001. - С. 167. 9 Обращение Поппера к истории науки породило многочисленные трактовки ее роста и развития (60 - 80-е гг. ХХ в.). Широкую известность получила концепция Т. Куна (1922-1996), где основным понятием является «парадигма» (от греч. рaradigma – образец, пример). Парадигма у Куна не имеет четкого определения, что признавал позже и сам философ (1991 г.)11. Кун даже заменил термин «парадигма» на более широкое понятие «дисциплинарной матрицы». Под термином «парадигма» мы будем понимать совокупность теорий, принципов, основных идей, образцов научного объяснения, способов постановки и решения проблем, интерпретации фактов и т.п., которые принимаются данным научным сообществом в качестве эталона познания. Парадигма есть своеобразное мировоззрение данного научного сообщества, заставляющая ученых видеть мир (в том числе и факты) таким, а не иным образом: «Работая в различных мирах, - писал Кун, - две группы ученых видят вещи по-разному, хотя и наблюдают за ними с одной позиции и смотрят в одном и том же направлении»12. Например, феномены тяготения сторонники ньютоновской парадигмы «видят» как проявление сил гравитации, а сторонники эйнштейновской - как бессиловое движение по геодезическим линиям физического пространства. Наука, согласно Куну, развивается прерывистым образом, скачками, а не кумулятивно. Научная революция как бы отбрасывает все то, что было накоплено до нее. И новая парадигма начинает работать почти на пустом месте, строить мир науки заново. Работая в рамках данной парадигмы, занимаясь, говоря словами Куна, «нормальной наукой», ученые решают нечто вроде «головоломок». Парадигма гарантирует их решение, дает способы, методы, ведущие к успеху. И если ученый ошибается, то это его ошибка, а не «ошибка парадигмы». Если Поппер, как мы говорили, считал первейшей задачей ученого поиск опровержений существующих теорий, их критику, то Кун исходил из того, что сторонники данной парадигмы даже не ставят этих вопросов. Они верят в парадигмальные теории и защищают их от нападок оппонентов. Однако в развитии «нормальной» науки наступает момент, когда она уже не может решить часть проблем-головоломок, например, предсказания теории будут постоянно расходиться с данными эксперимента. Накопление такого рода аномалий, как их называет Кун, приводит к кризису. Только в этот период ученые ставят эксперименты, делают проверку конкурирующих теорий, и когда одна из них обнаруживает возможность справиться с существующими трудностями, то она становится новой парадигмой. Смена парадигм названа Куном научной революцией. Научная революция приводит к смене мировоззрений, теорий, методологий, школ, авторитетов и т.д. В отличие от Поппера Кун понимает научные революции как нечто экстраординарное, редкое событие и в некотором смысле даже выходящее за рамки науки. В этом контексте показательно название одной из статей Куна, в которой он сравнивает свою позицию с попперовской - «Логика открытия или психология исследования?». По мнению Куна, научные революции не могут быть объяснены логически: нет никакой логики открытия, а есть только психология этого процесса. Американский философ констатирует, что мы многого еще не понимаем в том, как развивается наука, но он убежден, что объяснение этого процесса «в конечном счете может быть психологическим или социологическим. То есть оно может быть описанием системы ценностей, идеологии, вместе с анализом институтов, через которые эта система передается и укореняется. Зная, что представляет для ученых ценность, мы можем надеяться понять, какими проблемами См.: Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века науки. СПб.: Амфора, 2001. - С. 76. 12 Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977. - С. 198. 11 они станут заниматься и какой выбор они сделают в конкретных условиях конфликта. Я сомневаюсь, - подчеркивает Кун, - что надо искать ответ другого типа»13. Кун даже говорит, что требуется вера в новую парадигму, личные и «нечеткие эстетические соображения» в правильности избранного пути исследования. «Отдельные ученые, - пишет он, - принимают новую парадигму по самым разным соображениям и обычно сразу по нескольким различным мотивам. Некоторые из этих мотивов – например, культ солнца, который помогал Кеплеру стать коперниканцем, - лежат полностью вне сферы науки. Другие основания должны зависеть от особенностей личности и ее биографии. Даже национальность или прежняя репутация новатора и его учителей иногда может играть значительную роль. Следовательно, в конце концов, мы должны научиться отвечать на этот вопрос дифференцированно. Для нас будут представлять интерес не те аргументы, которые убеждают или переубеждают того или иного индивидуума, а тот тип сообщества, который рано или поздно переориентируется как единая группа»14. Получается, по Куну, что критерием успеха теории является не ее истинность, а признание данным научным сообществом. Кун приходит к выводу, что выбор между теориями не определяется только логико-методологическими стандартами, но гораздо более широким контекстом, вплоть до индивидуальных особенностей того или иного исследователя. Сторонники конкурирующих парадигм, как было сказано, видят мир по-разному и в этом смысле как бы живут и работают в разных мирах. Это происходит, во-первых, потому, что «защитники конкурирующих парадигм часто не соглашаются с перечнем проблем, которые должны быть разрешены с помощью каждого кандидата в парадигмы. Их стандарты или определения науки не одинаковы. Должна ли теория движения объяснить причину возникновения сил притяжения между частицами материи или она может просто констатировать существование таких сил? Ньютоновская динамика встречала широкое сопротивление, поскольку в отличие и от аристотелевской, и от декартовской теорий она подразумевала последний ответ по данному вопросу. Когда теория Ньютона была принята, вопрос о причине притяжения был снят с повестки дня»15. Во-вторых, несоизмеримость парадигм задается тем, что старые понятия, термины (например, пространство, время и т.п.) в новой парадигме приобретают иное содержание, имеют другие значения. Кроме того, утверждает Кун, старая парадигма будет соответствовать большему количеству фактов, которые она «накопила» за время своего существования. Нельзя также, сравнивать парадигмы и по количеству решаемых ими проблем, поскольку они зачастую разные. Позиция Куна о несоизмеримости теорий не согласуется с мнением Поппера, который, как мы говорили выше, был уверен, что можно выбрать из двух конкурирующих теорий более правдоподобную. Представление о несоизмеримости теорий казалось бы противоречит принципу соответствия, который был сформулирован еще Н. Бором. Суть его в том, что новая теория сохраняет в себе старую как частный, предельный случай. Например, если в законах теории относительности скорость движения систем значительно меньше скорости света, то ее формулы переходят в формулы классической механики Ньютона. Кун считает, что скорости здесь определяются на основе понятий пространства и времени, а последние различны в теории Ньютона и теории Эйнштейна. Иначе говоря, когда мы производим подобного рода преобразования, мы все равно остаемся, утверждает Кун, в рамках Кун Т. Логика открытия или психология исследования? // Кун Т. Структура научных революций. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – С. 556. 13 14 15 Кун Т. Структура научных революций. - С. - 198-199. Там же. – С. 193. эйнштейновской теории: «Физическое содержание ньютоновских понятий никоим образом не тождественно со значением эйнштейновских понятий. Ньютоновская масса сохраняется, эйнштейновская может превращаться в энергию. Только при низких относительных скоростях обе величины могут быть изменены одним и тем же способом, но даже тогда они не могут быть представлены одинаково. Если мы не изменим определения переменных в NI (в законах Ньютона), то предположения, которые мы ввели, не являются ньютоновскими. Если мы изменим их, то мы не сможем, строго говоря, сказать, что вывели законы Ньютона, по крайней мере, в любом общепринятом в настоящее время смысле понятия выведения... При переходе к пределу изменяются не только формы законов. Одновременно мы должны изменить фундаментальные структурные элементы, из которых состоит универсум и которые к нему применяются»16. Точка зрения Куна об изменении значений теоретических терминов означает, что эти значения зависят от всех принципов теории, поэтому какое-либо ее изменение, выдвижение новой теории, частично относящейся к тому же классу явлений, что и предшествующая теория, требует изменения значения всех теоретических терминов. Опираясь на такие представления об изменении значения теоретических терминов, Кун приходит к заключению, что задача выбора теории в принципе не может быть решена путем логического или математического доказательства, когда предпосылки и правила вывода строго фиксированы с самого начала, а требует обращения к такого рода основаниям, как простота, точность, результативность, к социокультурному контексту вообще. Конечно, определенная доля «несоизмеримости» присутствует в результате научных революций. Мы даже полагаем что эта «доля» значительно больше при революциях в гуманитарных науках, чем это имеет место в науках о природе. Но «абсолютной» несоизмеримости нет даже в последних. Можно полагать, что в научные теории вполне могут сопоставляться хотя бы по отношению к некоторой совокупности предпосылочного знания, состоящего из уже достаточно апробированных научных теорий, на основе которых конструируется проверочная экспериментальная техника. Мы думаем, что Кун слишком резко подчеркивает несоизмеримость теорий, разрывая их между собой, отделяя их непроходимой пропастью. Выходит, что новые теории не являются гносеологически более точными, более истинными, чем старые, что они якобы дают лишь лучшие инструменты для решения проблем-головоломок. В таком случае наука вообще не прогрессирует. Она есть нечто вроде интеллектуальной игры, подобной игре в шахматы. К концепции Куна близка так называемая методология исследовательских программ И.Лакатоса (1922-1974), согласно которой конкурируют между собой не теории, а исследовательские программы. Если теорию можно образно сравнить с домом, то программа будет своеобразной крепостью, окруженной высокой стеной, рвом, тем, что Лакатос называет защитным поясом вспомогательных гипотез. Научные революции понимаются здесь как рационально реконструируемый прогресс знания. Причем «рациональное» не есть просто «разумное» или логически обоснованное, а есть то, что соответствует некоторым методологическим нормам, принципам, предписаниям. Нарушая эти нормы, ученый поступает «иррационально» с точки зрения конкурирующей методологической программы, поскольку только программы задают критерии рациональности. Прогрессивная смена исследовательских программ есть научная революция, согласно Лакатосу. Прогрессивной будет та программа, которая может предсказывать новые факты (но не окольным путем, а благодаря «позитивной эвристике»). Если программа дает запоздалые объяснения 16 Кун Т. Структура научных революций. - М., 1975. - С.140-141. случайных открытий или фактов уже открытых конкурирующей программой, то первая называется Лакатосом регрессирующей программой. «Позитивная эвристика» определяет круг проблем для исследования, выделяет «защитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры - все это в соответствии с заранее разработанным планом»17. «Отрицательная эвристика» формулирует правила, указывающие, каких путей следует избегать при исследовании, «гасящие» негативные последствия возможных эмпирических опровержений, отводя их от «жесткого ядра» программы и переводя на «защитный пояс вспомогательных гипотез» с целью его возможной модификации и адаптации к аномалиям. «Жесткое ядро» исследовательской программы считается ее сторонниками неопровержимым и принимается конвенционально. Классическим примером такой программы Лакатос считает теорию тяготения Ньютона, где ядром являются три закона динамики и закон всемирного тяготения. Таким образом, сложное строение исследовательских программ, взаимосвязь и «взаимопомощь» ее структурных элементов («жесткого ядра», позитивной и негативной эвристик, «пояса» вспомогательных гипотез) приводят к их большой устойчивости по отношению к критике, к видимому несоответствию с эмпирическими данными. Последнее обстоятельство вовсе не ведет к отказу от господствующей теории, как думал Поппер. Ее всегда можно «защитить» в рамках соответствующей исследовательской программы, справедливо полагал Лакатос. В рамках исследовательской программы, подчеркивает он, «некоторая теория может быть устранена только лучшей теорией, то есть такой теорией которая обладает большим эмпирическим содержанием, чем ее предшественница и часть этого содержания впоследствии подтверждается. Для такого замещения одной теории лучшей первая теория не обязательно должна быть «фальсифицирована» в попперовском смысле этого термина… научный прогресс выражается скорее в осуществлении верификации дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров. Эмпирическая «фальсификация» и реальный «отказ» от теории становятся независимыми событиями. До модификации теории мы никогда не знаем, как бы она могла быть «опровергнута» и некоторые из наиболее интересных модификаций обусловлены «позитивной эвристикой» исследовательской программы, а не аномалиями»18. В истории науки были примеры, когда ученые могли работать в рамках сразу двух конкурирующих исследовательских программ. Развивая одну из них и показывая ее слабость, они тем самым доказывали преимущества ее соперницы. Например, Ньютон разрабатывал теорию вихрей Декарта, чтобы показать ее несовместимость с законами Кеплера. По мнению Лакатоса, подобные случаи говорят против тезиса Куна о «психологической несоизмеримости» конкурирующих парадигм. Лакатос прав, утверждая, что расхождение теории с фактами, противоречия внутри теорий и т.п. вовсе не толкает ученых к отказу от теорий, к их критике и опровержению, как утверждал Поппер. В реальной практике науки ученые могут объяснить расхождение теории с фактами 1) неточностями эксперимента, 2) ввести дополнительные гипотезы, которые задним числом объяснят возникшие расхождения и 3) могут вообще не обращать на эти аномалии никакого внимания. Например, Дарвин не мог объяснить так называемый «кошмар Дженкинса». Известно, что дарвинизм базируется на трех «китах»: изменчивости, наследственности и естественном отборе. Ненаправленная изменчивость может быть Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – С. 471. 17 Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. - С. 474. 18 благоприятной для организма только в редких случаях, повышая приспособленность организма к среде существования. Эволюционное значение имеет только наследуемая изменчивость. Дарвин думал, что наследственность осуществляется непрерывным образом. Например, если белый человек в Африке женится на негритянке, то, согласно Дарвину, у их детей будет половина «белой» крови. В свою очередь, вступая в брак, эти дети потеряют еще половину «белой» крови и т.д. Наконец, доля «белизны» крови у их потомков исчезнет совсем и эволюционного значения этот признак иметь не будет, утверждал Дженкинс. Дарвин не мог решить данную проблему. И лишь генетика дала возможность выйти из трудностей, показав дискретность наследования признаков. Из истории физики известно, что Ньютон не мог на основании механики объяснить стабильность Солнечной системы и утверждал, что Бог исправляет отклонения в движении планет. Когда ученые на основе законов классической механики рассчитали движение планет вокруг Солнца, то эти расчеты расходились с наблюдаемым движением некоторых из них. Разумеется, им и в голову не приходило отказаться от теории, объявив ее ложной. Они просто предложили наличие еще одной невидимой пока планеты, которая возмущает поведение известной планеты. Так была открыта планета Нептун. Логическим завершением постпозитивистской (аналитической) философии в какой-то степени можно считать представления о науке П. Фейерабенда (1924-1994), получившие в литературе название «эпистемологический анархизм». Фейерабенд во многом опирался на идеи Лакатоса и Куна. У Фейерабенда сопоставляется с фактами уже совокупность теорий, которые он именует «альтернативными». Чем больше альтернативных теорий, утверждал он, тем лучше, так как избавляет науку от застоя и догматизма. Фейерабенд в явном виде сформулировал концепцию «недетерминируемости» теории эмпирическими данными. На одних и тех же данных могут основываться несколько даже несовместимых друг с другом теорий. Другая основная идея, из которой исходил философ - идея теоретической «нагруженности» эмпирических данных. Если строго придерживаться этой идеи, то следует признать, что эмпирическая реальность, «природа» не может служить объективным критерием истинности научных теорий, поскольку наши восприятия реальности предопределены нашими теориями. Согласно Фейерабенду, значение понятий, терминов теории определяются всем контекстом данной теории, ее основными постулатами. А если эти постулаты, основоположения двух теорий различны, то и значения одних и тех же терминов, входящих в них, тоже будут различны. Далее Фейерабенд от идеи несовместимости теорий переходит к утверждению об их «несоизмеримости»: «Переход от утверждения о несовместимости альтернативных теорий к утверждению об их несоизмеримости опирается, - считает А.Л. Никифоров, - по крайней мере, на три допущения: 1) Допущение о том, что контекст теории или ее основоположения детерминируют значения всех дескриптивных терминов теории. Отсюда вытекает, что термины разных теорий имеют различное содержание… 2) Допущение о том, что каждая теория формирует свой собственный язык для описания наблюдаемых ситуаций. Отсюда вытекает, что нет общего для разных теорий языка наблюдения. 3) И, наконец, к этому можно присоединить еще одно, куновское допущение о том, что теория детерминирует не только значение своих терминов, но и совокупность и смысл решаемых проблем, методы решения, эмпирические процедуры и даже факты. Приняв эти допущения, мы сразу получаем вывод о том, что альтернативные теории несравнимы и несоизмеримы, т.е. у нас нет никакого способа сравнить их, чтобы оценить их достоинства и недостатки»19. Пусть, например, два ученых рассуждают о человеке. Один их них генетик, а другой врач-терапевт. Генетик будет говорить «языком» генов, хромосом и т.п., а врач Никифоров А.Л. Философия науки: История и методология.- М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. - С. 110-111. 19 понятиями температуры, давления, частоты пульса и т.д. Оба говорят об одном и том же «предмете» - о конкретном человеке, но на разных языках, которые, как и их концепции, будут несоизмеримы. В этом случае обе теории могут существовать совместно, никак не «ссорясь» между собой. Но почему все же одна теория побеждает другую, альтернативную ей? Фейерабенд считает, что это происходит не из рациональных, не из логико-методологических соображений, не из-за каких-то универсальных правил и норм научной рациональности. Таковых, согласно Фейерабенду, попросту нет. Обращаясь к истории науки, философ показывает, что все великие ее творцы так или иначе порывали с господствующими в их времена методологическими правилами и нормами, с устоявшимися представлениями и принципами. Все дозволено – вот единственный принцип, заявляет Фейерабенд, поэтому надо стараться создавать как можно больше альтернативных теорий и гипотез, несовместимых с господствующей в данный момент. Это, поможет избавиться науке от застоя и догматизма. Но тогда, пишет Фейерабенд, «познание не представляет собой ряда совместимых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции: оно не является постепенным приближением к истине. Познание скорее представляет собой возрастающий океан взаимно несовместимых (и, может быть, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, каждая волшебная сказка, каждый миф являются частями одной совокупности, взаимно усиливают, дополняют друг друга и благодаря конкуренции вносят свой вклад в развитие нашего сознания. Ничто не является вечным и ни одно мнение не может быть опущено в этом всеобъемлющем процессе… Эксперты и простые люди, профессионалы и любители, поборники истины и лжецы - все они участвуют в соревновании и вносят свой вклад в обогащение нашей культуры»20. Таким образом, по Фейерабенду выходит, что любой человек может и даже желательно чтобы мог, изобрести свою собственную концепцию, свой взгляд на мир, со «своими» фактами, правилами, принципами и даже возможно со «своей» логикой. Разумеется, все это касается и научных теорий. Такой подход с полным правом называют методологическим или эпистемологическим анархизмом. Итак, если нет никаких правил научной рациональности, если наука в своем развитии постоянно их нарушает, рассуждает Фейерабенд, то чем тогда она отличается от мифа или от религии. По существу, ничем. Та же «парадигмальная» наука и ее представители столь же нетерпимы к критике своих концепций, также фанатично им преданы, как и верующие определенной конфессии. Не удивительно, что науку Фейерабенд называл одной из форм идеологии и полагал, что ее следует отделить от государства, как религию. Конечно, наука дала нам много различного рода изобретений, сделавших жизнь современного человека комфортней. Но сделала ли она его более свободным, счастливым? Фейерабенд ставит это под сомнение. Он призывает к полной свободе выбора. Пусть в школе обучают не только науке, навязывая детям ее современные догмы, обучение должно быть и религии и мифологии и т.п. Это поможет наиболее полно раскрыть способности человека, а потом он сам выбирает свой дальнейший путь. Каков же итог развития постпозитивизма (аналитической философии)? Мы видим, что оно привело к постепенному отказу от понятия истины. Уже Поппер, как мы говорили, усомнился в существовании критерия истины. «А без такого критерия само понятие истины становится пустым и бесполезным. Оно оказывается бесплотной химерой, психологическим вспомогательным средством поисков ученого. Без этого психологического стимула можно и обойтись. Поэтому у последователей Поппера понятие истины вообще исчезает. Парадигма Куна - не описание реальности, а средство решения головоломок, понятия истины нет в его концепции. Фейерабенд объявляет истину зловредным монстром и призывает освободиться от него как от одного из средств 20 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986. - С. 162. порабощения человека», утверждая, что наука ничем не отличается от религии, мифологии, колдовства и т.п.21. Однако, практика науки, на которую так любят ссылаться западные философы науки, недвусмысленно свидетельствуют, что ученые видят в своих теориях отображение реальности, объективного мира, то есть они уверены, что их построения дают истинное представление о ней, истину как таковую. Если же отказаться от понятия истины, не отличать истину от заблуждения, то лишаются смысла многие другие понятия и принципы, играющие существенную роль в науке, например, доказательство, опровержение. Станут бессмысленными научные споры и дискуссии. О чем в таком случае спорить, если нет и не может быть истинного мнения, истинной теории или гипотезы?! Более того, при таком условии допустимы даже противоречия. Без понятия истины в науке обойтись нельзя, иначе само познание теряет всякий смысл. Следовательно, надо вернуть этому понятию соответствующий статус в философии науки XXI века. В отечественной философии науки под научными революциями чаще всего понимают этапы в развитии научного знания, которые связаны с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки. К основаниям науки относят идеалы и нормы исследования, научную картину мира и философские основания науки. В системе познавательных идеалов науки «можно выделить следующие основные формы: 1) идеалы и нормы объяснения и описания, 2) доказательности и обоснованности знания, 3) построения и организации знаний. В совокупности они образуют схему метода исследовательской деятельности, обеспечивающую освоение объектов определенного типа»22. Идеалы и нормы науки зависят от культуры эпохи, от мировоззренческих установок и ценностей определенного этапа человеческой истории. Весь вопрос – в степени такой зависимости. Например, средневековая наука за природными, естественными свойствами вещей и явлений искала их знаково-символический, божественный смысл, что являлось тогда идеалом описания и понимания мира. Развитие науки приводит к трансформации идеалов и норм исследования, к смене типов научной рациональности. Избитым примером является квантовая физика по сравнению с классической. Нам важно заметить, что смена идеалов и норм научного познания может происходить и происходит при обращении науки к новому типу объектов, а, следовательно, к сознанию новых типов теорий, отличных, к примеру, от естественнонаучных. К основаниям науки, как сказано выше, относится и научная картина мира, некий обобщенный образ предмета исследования той или иной научной дисциплины (физическая картина мира, биологическая и т.п.). «Обобщенная характеристика предмета исследования, - пишет В.С. Степин, - вводится в картине реальности посредством представлений 1) о фундаментальных объектах, из которых полагаются построенными все другие объекты, изучаемые соответствующей наукой, 2) о типологии изучаемых объектов, 3) об общих закономерностях их взаимодействия, 4) о пространственно-временной структуре реальности»23. Можно сказать, что картина мира представляет собой онтологию См.: Никифоров А.Л. Указ. соч. - С. 127-128. Стёпин В.С. Философская антропология и философия науки. – М.: Высш. шк., 1992. - С. 121. 21 22 23 Там же. - С. 126. данной науки. Например, в электродинамике фундаментальным объектом является электромагнитное поле, а не корпускула, как в механической картине мира. Наконец, основаниями науки являются также философские идеи и принципы, поскольку любые научные теории и вся наука в целом есть способ существования (вернее, один из способов) человека в культуре. В естествознании научные революции могут приводить к изменению онтологической (специальной) картины мира (электродинамика), не затрагивая норм и идеалов исследования и философских оснований науки, а могут вести к трансформации всех ее оснований. В последнем случае иногда говорят о глобальных научных революциях, которые часто преобразуют тип научной рациональности (пример квантовая физика). в). Исторические типы рациональности В нашей литературе обычно выделяют три типа научной рациональности и, соответственно, три научных революции (хотя, например, В.С. Степин последних насчитывает четыре). Классический тип рациональности (XVII – начало XX века) сформировался в результате первой научной революции, приведшей к появлению так называемого классического естествознания, классической науки. Философская и научная рациональность здесь, по сути, тождественны, поскольку все значимые философы этого периода в решении философских проблем опираются на конкретные науки (прежде всего, механику), причем не только на их результаты, но и на общие представления о мире и методологии его познания. Достаточно вспомнить индукцию Бэкона или дедуктивный метод Декарта. С другой стороны, многие философы, будучи одновременно учеными, решали конкретно-научные проблемы с помощью философии (отсюда дуализм физики и метафизики, материальной и духовной субстанции у Декарта, например). Таким образом, классическое естествознание и философия образовали некий симбиоз с единым типом рациональности, характерным в основном для классической физики. Классическая философия XVII – XIX вв. «глубоко и целостно выразила, проанатомировала и всесторонне провела позицию индивида, самосознательно ориентирующегося в мире или, еще точнее, утвердила автономную индивидуальную человеческую сознательность (рациональность, целесообразность) в качестве непременного атрибутивного прообраза, модели организации как индивидуального процесса жизни, так и общественного устройства и миропорядка»24. Иначе говоря, с этой точки зрения, мир устроен просто, он упорядочен и рационален, поэтому «связь вещей совпадает со связью идей». Отсюда метафора ума как зеркала, отражающего действительность, понимание познания сквозь призму субъектобъектных отношений, где субъект противостоит объекту в виде разума, - очищенного от «идолов» (Бэкон), от предрассудков и заблуждений. Субъект познания здесь гносеологическая абстракция, временная, внеисторическая сущность, лишенная всех индивидуальных (и коллективных) свойств, целей и ценностей. Субъект внеположен объекту познания (внешнему миру), находится как бы вне его, наблюдает и Мамардашвили М.К., Соловьев Э.Ю., Швырев В.С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии // Философия в современном мире. Философия и наука. - М., 1972. - С. 36. 24 экспериментирует над ним, так сказать, со стороны и поэтому, мол, способен получать объективно-истинное знание. «Понимание рациональности, - замечает В.Н. Порус, - всегда было связано с тем или иным решением проблемы объекта познания и объективности знания. Классическая традиция европейской гносеологии, идущая от Аристотеля и Декарта, полагает объективность идеалом знания. Этот идеал имеет два взаимосвязанных, но различных смысла. Во-первых, объективно знание, которое «совпадает» со своим объектом… Вовторых, объективным считается знание, из которого устранено все, что в процессе его получения связано с субъектом и средствами его познавательной деятельности»25. Но возможно ли отделить знание от процесса его получения, от процедур познавательной деятельности, от конкретного, исторического субъекта, наконец? Конечно, нет! Ведь все наше знание есть в конечном счете человеческое знание, некий артефакт, который не может существовать независимо от человека, хотя бы по форме выражения. Сама по себе природа, реальность ничего «не говорит». Она «говорит» тому, кто ее спрашивает и сообразно с тем как спрашивает, на каком «языке», исходя из каких целей, желаний и установок. Можно сказать, что внешний мир «говорит» с нами на нашем языке, а не на «своем собственном». На этой точке зрения стоят многие отечественные философы, исходя из верной посылки, что человек смотрит на мир через призму своих целей и ценностей, что в картине мира он не есть нечто вроде вещи. Человек здесь – фокус, ось координат, «мера всех вещей», согласно Протагору. Классическое естествознание, следовательно, отождествляло объективность и объектность. Задача состоит в том, чтобы преодолеть иллюзию объектного мышления и показать, что объективность познания вовсе не должна исключать субъективных характеристик познающего индивида. «Теория рациональности (научной рациональности), - отмечает Порус, - должна включить в свое рассмотрение единство (не декларируемое, а реальное) субъективности и объективности, должна поставить во главу угла смысловую сопряженность этих понятий. Это должно затронуть такие понятия, как “истинность”, “факт”, “теория”, “метод”, “адекватность целей и средств познания” и многие другие»26. В таком случае гносеологические понятия и категории должны быть наполнены социальными смыслами. По нашему мнению, речь, конечно, не должна идти о полном отказе от субъектобъектной гносеологии в ее классическом варианте, поскольку она продемонстрировала (и продолжает демонстрировать) свою высокую эффективность на протяжении веков (особенно в естествознании). Дело даже не в эффективности такого подхода, а в его недостаточности, узости не только для философской рефлексии, но и для целого ряда социально-гуманитарных наук, что было осознано мировой философской мыслью еще в рамках самой классической философии. Кроме того, в эту эпоху были философы, которые явно не вписывались в стиль мышления классики. Достаточно упомянуть представителей философии жизни. Мы не ошибемся, если скажем, что в недрах самой классической философии зарождалась иная «духовная формация», другая парадигма мировой философии, плоды и значение которой стали созревать и должным образом оцениваться только во второй половине XX века. И в этом смысле мы считаем, что можно говорить о революции в философии, которая продолжается и в настоящее время. В силу определенного «родства» философии и социально-гуманитарных наук, революция в философском мышлении не может не инициировать (прямо или косвенно) Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. - 1997. - № 2. - С. 95. 26 Там же. – С. 101. 25 соответствующие коренные трансформации социально-гуманитарных парадигм. С другой стороны, само социально-гуманитарное знание также может быть источником, «резервуаром» новых философских идей, понятий, познавательных подходов и принципов, не говоря уже о естествознании в эпоху его революционных преобразований, следующий этап которых датируется концом XIX сер. – XX века (вторая глобальная научная революция). Итак, вторая глобальная научная революция связана со становлением неклассического естествознания и соответствующего типа рациональности. В интересующем нас аспекте здесь происходит отказ от объективизма, от описания и объяснения реальности «самой по себе» без ссылок на средства и операции познающего субъекта. Следовательно, признается принципиальная относительность наших знаний, что «разрушает классическую идею зеркально однозначного соответствия мысли о реальности безотносительно к способам ее (реальности) освоения» и «предполагает неустранимую множественность взглядов на одну и ту же реальность»27. Одним словом, добываемые нами научные истины зависят не только от того, что нам говорит природа, но и от исторического развития средств и методов, с помощью которых мы заставляем ее «говорить», о чем упоминалось выше. Отмеченные обстоятельства должны вести к существенному пересмотру содержания таких понятий, как истина, объективность, объяснение, к увеличению «удельного веса» понимания, как категории связанной с интерпретирующей деятельностью субъекта познания. Однако, по мнению В.В. Ильина, парадигма неклассической науки, преодолевая догмы классической, все же не порывает с ней окончательно, поскольку «явная связь между ними просматривается в части толкования предназначения знания. И классика и неклассика, - подчеркивает Ильин, - сходятся в одном: задача науки – раскрытие природы бытия, постижение истины. Замыкаясь на натуралистическом отношении “познание – мир”, “знание - описание реальности”, они одинаково отстраняются от аксиологических отношений “познание – ценность”, “знание - предписание реальности”. Обоснованием выделения и обособления неоклассического этапа выступает, следовательно, фактор ценности: сосредоточение на вопросе понимания не того, “что есть” (истина о мире), а того, что должно быть (потребный проект мира)»28. Таким образом, в настоящий момент мы переживаем третью глобальную научную революцию с неоклассическим (постнеклассическим) типом рациональности, которая стала явно просматриваться со второй половины XX века. Предметом анализа здесь становятся сложные саморазвивающиеся системы, которые исследуются целым комплексом научных дисциплин. В эти сложные, исторически развивающиеся объекты, обладающие свойствами открытости и необратимости, человек входит необходимым звеном, он как бы очеловечивает их, делает «человекоразмерными», «примеряет их на себя», познавая и часто задавая возможные пути их развития в свете своих целей и ценностей. К такого рода системам относятся биологические объекты, объекты современных биотехнологий (главным образом связанные с генной инженерией), сложные компьютерные сети, где осуществляется диалог человек-компьютер, интернет, все социальные объекты взятые в их становлении и развитии и т.п. Степин обращает внимание на коррелятивную связь между типом системных объектов и соответствующими характеристиками познающего субъекта, который может осваивать объект: «При описании познавательных ситуаций постнеклассической науки, пишет он, - требуется значительно расширить набор признаков, существенно характеризующих познающий субъект. Он должен не только иметь профессиональные Философия в системе культуры. Ч.2: Современная научно-философская картина мира. М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2001. - С. 146-147. 27 28 Ильин В.В. Философия. - М.: Академический проект, 1999. – С. 472. знания, усвоить этос науки (установку на поиск истины и установку на рост истинного знания), не только ориентироваться на неклассические идеалы объяснения и описания, обоснования и доказательности знания (относительность объекта к средствам и операциям деятельности), но и осуществлять рефлексию над ценностными основаниями научной деятельности, выраженными на научном этосе. Такого рода рефлексия предполагает соотнесение принципов научного этоса с социальными ценностями, представленными гуманистическими идеалами, и затем введение дополнительных этических обязательств при исследовании и технологическом освоении сложных человекоразмерных систем»29. Поэтому для каждого типа рациональности, по справедливому замечанию Степина, требуется вводить особую идеализацию познающего субъекта. Но это всегда будет не какой-то «реальный эмпирический субъект» или субъект «возникающий в сложном потоке коммуникаций», а та или иная абстракция, конструкт субъекта познания, дополненные различного рода конкретизациями, поскольку учесть все особенности «живого» субъекта познания теория не может и не должна. Постнеклассический тип рациональности, как уже было сказано, сопрягает знание с целями и ценностями познающего субъекта, причем не только с внутринаучными, но и вненаучными (социальными, духовными, экономическими и т. п.) целями и ценностями. В этом случае наука должна пониматься как одна из видов деятельности человека, форма его осмысленного бытия, как «человекосообразная» наука, а не просто как отстраненнообъективированный поиск истины. Следовательно, рациональным должно быть признано то, что ведет к гуманизации жизни людей, способствует их выживанию. Такую постнеклассическую рациональность иногда называют гуманитарным антропоморфизмом. «На смену традиционному принципу классики и неклассики «знание – это высшая цель познания» приходит антропный принцип постнеклассики «знание - это средство присвоения и конструирования действительности»30, - справедливо замечают отечественные философы. В связи со сказанным выше, Ильин считает оправданной позицию об «антропоморфной определенности мира, целесообразно-смыслового начала, пронизывающего и пропитывающего мир. Подходящим ресурсом тематизации этого начала, аппаратом, приспособленным к рефлексии новых реалий, оказывается аппарат герменевтики. Отныне познать мир, возникший как материализация человеческих целей, означает раскрыть предназначение, побуждение человека»31. Следует отметить, что типы научной рациональности существуют параллельно и исторически последующий вовсе не отменяет предыдущий, а только задает пределы его применимости в некоторых новых сферах познания. Итак, как было показано, революции в естественных науках инициировали соответствующие трансформации философских воззрений. Достаточно вспомнить о механистическом мировоззрении, напрямую связанным с успехами классической механики, когда некоторые философские понятия и категории свое содержание заимствовали из этой теории («материя», понимаемая как масса, «движение», толкуемое как механическое перемещение тел и т.д.). Конечно, было и обратное влияние философии на развитие естественных наук (особенно в XVII-XIX вв.), хотя бы потому, что многие Стёпин В.С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. - 2003. - № 8. - С.15. 29 Философия в системе культуры. Ч.2: Современная научно-философская картина мира. М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2001. - С. 149. 30 31 Ильин В.В. Философия науки. - М.: Изд-во МГУ, 2003. – С. 308. ученые были одновременно и философами. Однако доминирующее влияние было все же на стороне научных (прежде всего физических) теорий. Но уже в первой половине XIX века положение стало меняться, что было связано со становлением некоторых гуманитарных и социальных наук (социологии, языкознания), в которых философские концепции играли существенную роль. Кроме того, в самой философии существовали системы и школы, которые ориентировались не на науку и тем более не на физику. Например, религиозная философская традиция изначально понимала мир вовсе не в физических терминах, выявляя в нем духовный, божественный смысл.