архив номера

№ 31 август 2006
Сетевое издание
НАШИ ИСТОКИ
Лев Николаевич ТОЛСТОЙ ВОЙНА И МИР (продолжение)
ПОЭЗИЯ
БАДЖО Божественным мужчинам
Михаил ГУНДАРИН Пейзаж и вокруг
Кристина ЗИМИРЕВА Распоротое сердце
Наталья НИКОЛЕНКОВА Ты найдешь меня только во сне
ПРОЗА
Ольга ИЛЬИНА Марка
Евгений ЕВТУШЕВСКИЙ Записки частного охранника
КРИТИКА
Вячеслав ДЕСЯТОВ кОКОн: "Фамильная" мифология В.В.Набокова
Вячеслав ДЕСЯТОВ ЧисЛО
Владимир СОКОЛОВ Л.Квин. Чужие звезды родной стороны
КМ-Отдел
Владимир ТОКМАКОВ Русский самогон
Ихтиандр ОБМОКНИ Рейтинги литературных и кинематографических произведений
ГВОЗДЬ НОМЕРА
Александр САЛЬНИКОВ
Двойник Робо
НАШИ ГОСТИ
Людмила ВЕРТОГРАДСКАЯ Белая ворона
А
НАШИ АВТОРЫ
Наши авторы
2
НАШИ ИСТОКИ
Лев Николаевич ТОЛСТОЙ
ВОЙНА И МИР
1
XXVII
назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка,
княжна Марья, m-lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по
своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь,
твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок,
доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже
нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно-высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая
беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на
огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую
напротив такой же громадной рамы с дурно-сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских.
Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят
на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом
возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule!
2
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались
из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из-под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой
княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то
чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и
потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь
спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleuré les larmes de ses yeux, 3 – говорила она, всё
более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте-то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так
называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком
считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная,
что из этого выйдет.
3
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь,
казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже
не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая-то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою
радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую
ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!... Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов... Моро! Моро был бы в плену, коли бы
у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете,
эти хофс-кригс-вурст-раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок,
– продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не
познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый-Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он,
намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!... Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам
Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!...
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять,
как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё-таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев
только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою
славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в
государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало
способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи
не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой-то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M-lle Bourienne, voilà encore un admirateur de votre goujat d'empereur! 4 –
закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. 5
– "Dieu sait quand reviendra"... 6 – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из-за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из-за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
–Сomme c'est un homme d'esprit votre père, – сказала она, – c'est à cause de cela peut- être qu'il me fait peur. 7
– Ax, он так добр! – сказала княжна.
Продолжение следует
Продолжение, начало в печатном "Ликбезе" № 4-7, 10-14 и в электронном "Ликбезе" № 4-30.
[поддаваться этой мелочности!]
3 [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,]
4
вот еще поклонник вашего холопского императора...
5 Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.
6 [Бог знает, вернется когда!]
7 Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого-то я и боюсь его.
1
2
4
ПОЭЗИЯ
БАДЖО
БОЖЕСТВЕННЫМ МУЖЧИНАМ
(подборка стихов)
Посвящается Вячеславу Корневу, Михаилу Гундарину, Владимиру Токмакову,
Андрею Коробейщикову, а также доктору К., чье имя оставлю в секрете.
***
Подскажи мне, мой друг, почему мое Солнце погасло?
Почему моя жизнь так настойчиво душит меня?
Кто подлил в мой душевный огонь ядовитое масло?
Почему приключения больше меня не манят?
Мне б отдать свою молодость песням, веселью и страсти,
Только радости мне в этой жизни уже не видать.
Я состарилась в двадцать, и сердце распалось на части.
Боже мой! Я почти разучилась мечтать!..
Да, я знаю, талант не пропьешь и не спрячешь под землю.
Но зачем он мне нужен, когда на душе тяжело?
Изливать свои муки в стихах, ждать, что им кто-то внемлет?
Или, может, писать про любовь – просто так, всем назло?
Не проси, ангел мой, я писать про любовь не желаю!
Я забыла о ней, так зачем сочинять ерунду?
Укажи лучше мне покороче дорогу до рая,
А то вдруг заблужусь ненароком и в ад попаду.
Но я знаю, ты мне ничего не ответишь, - и ладно!
Улыбнешься, как всем (что ж, спасибо тебе и на том!).
Ну и пусть в моей жизни пропащей не все шоколадно,
Это только сейчас. Мы посмотрим, что будет потом.
2005
***
Неизреченный, дай мне крылья!
Я так устала быть земной.
Мои ступни покрыты пылью,
Хочу я улететь домой.
Хочу домой, туда, где ветер
Играет в волосах моих,
Где, если встанешь на рассвете,
Увидишь сотни золотых
Забавных рыбок, что искрятся,
Плескаясь в солнечных струях.
И только там, на небе, снятся
Мне сны о радужных дворцах.
Прости меня! Да, ты мне дорог,
Но дай мне крылья, я прошу!
А там посмотрим, может, скоро
Тебя к себе я приглашу.
2006
5
***
Хочу сказать я (Господи, спаси
От пагубных последствий откровения)
Гундарину отдельное «мерси»
За то, что гений вдохновляет гения.
2006
***
Поцелуй меня, пожалуйста, при встрече,
Но не как всегда, не машинально.
Поцелуй как в самый первый вечер –
Крепко, страстно и чуть-чуть нахально.
2006
***
Я знаю, что так не бывает,
Но хочется верить и ждать:
Вдруг лед в его сердце растает,
И счастье вернется опять.
Таро, бесполезные карты,
Не могут судьбу изменить.
Ворона, ты можешь не каркать.
Кукушка, молчи, мне не жить.
Я знаю, мы вместе не будем,
Но я не могу без него.
Вот так и ломаются судьбы.
И это обидней всего!
2006
***
В твоих глазах безбрежность океана.
В твоих глазах холодный блеск звезды.
Всю жизнь мечтала я о дальних странах,
Не зная то, что где-то рядом ты.
Ты волк степной, ты одинок и мрачен.
А я безумству отдаюсь сполна.
Быть может, ты судьбой мне предназначен?
А если нет, останусь я одна.
Ведь и в моих глазах бушуют волны.
Ведь и в моих глазах сиянье звезд.
Мне надоело быть как ветер вольной.
Я знаю, что наш мир не так уж прост.
Ведь и мои глаза полны печали,
Но ты заполнил сердца пустоту.
Я очень сильно по тебе скучаю.
Я на край света за тобой пойду.
2006
6
***
Я божественность Вашу любовью своей заземлю.
Да, Вы – ангел, и мне Вы почти недоступны.
Но что делать, коль я Вас так сильно люблю?
Лично мне это чувство не кажется чем-то преступным.
Я не требую жертв, и взаимности я не ищу.
Но (не стану скрывать) я мечтаю, ведь это не вредно.
Я последнюю птицу надежды на волю пущу
И останусь ни с чем, одинокой, печальной и бедной.
2006
***
Пусть не мне ты подарен судьбой,
А какой-то чужой и далекой,
Я хочу быть навеки с тобой…
И таинственной ночью глубокой
Я тебе посылаю свой сон:
Мы гуляем по дивному саду,
Слышим неба божественный звон
И любуемся алым закатом.
В этом мире с тобой мы одни,
Здесь есть все, что душа пожелает:
Дивный сад и заката огни…
Я тебе этот сон посылаю.
Может, встретив меня в этом сне,
На мгновенье счастливей ты станешь,
И, проснувшись потом рядом с ней,
Ты любить меня не перестанешь.
2006
***
Моя юность в венчике из роз,
Моя нежность, миллион терзаний…
Я переплывала море слез,
Чтоб постигнуть тайны мирозданий.
Я жила и в сказках, и в мечтах,
И в забытых всеми древних книгах.
Я искала, преодолевая страх,
Вечность, обернувшуюся мигом.
2006
7
Михаил ГУНДАРИН
ПЕЙЗАЖ И ВОКРУГ
(подборка стихов)
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД
Паулю Госсену
I
Над твоим теремком разноцветный дым.
В сенках шею сломаешь, да словишь кайф.
Ключевая фраза здесь: молодым
Молодое. Для рифмы добавим rifle.
Все одеты в ружья, любой - патрон.
Тот, кто в облаке, вправе спустить курок.
Невозможное брызжет со всех сторон,
Невозможнее – между строк.
Нынче вспомнить об этом – как будто тень
Свою сдать в химчистку. Ей страшно там,
Износившейся, как ремень
Упомянутых джинсов, что тоже – хлам.
II
Если вправду над нами пустой эфир,
Сохраняющий все ледяной архив,
Не портвейн он по плотности, но кефир,
И попавший в него поневоле жив.
Хочешь встретиться с телом, погрязшим здесь –
Спиритический, что ли, купи трельяж.
Перед тем, как увидеть, используй смесь Обнаружишь одну из своих пропаж
Похудевшей на дюжину килограмм.
Имена не важны, ибо случай прост Ты выходишь из рамок, а он - из рам,
Беспокойный юноша в полный рост.
III
«Каково во льдах?» «Да пошел ты на х.,
Провисевший жизнь чебурашкин мех».
Этот правильный голос в любых мирах
Вразумляет заблудших всех,
Возвращает сюда, где накрытый стол
И компания за столом
Будет петь о том, кто себя нашел
И не думает о другом.
Но я вновь о времени главных книг,
Повидавших все небольших квартир.
Где герои прикусывали язык,
Мы - ловили в сеть, рифмовали мир
8
IV
В полутемных подъездах. Ты помнишь, нет,
Говоривших «да» в неурочный час?
Милицейский патруль или прошлых лет
Саблезубая сволочь настигла нас.
Я об этом писал много раз подряд,
Снегом слов набивая привычный рот.
А сегодня, оглядываясь назад,
Говорю, что пора вперед.
Только новое вправе так тратить речь
И выплескивать лишнюю кровь из ран.
На халяву данного - не беречь,
Под любую ночь подставлять стакан
V
Было музыкой, музыкой, стало тьмой,
Золотого похмелья четвертым днем.
Так давай еще по одной,
Отправляясь своим путем.
Расходясь по своим путям,
Уточнишь ты – и вправду так.
Возвращайся к своим гостям,
Объясняй им и этот знак.
Он в последнем автобусе, носом в снег,
В новогоднем безумии городском,
Где случайный старится человек
В вечность, думал, в ночь, оказалось - в дом.
ПУТЕШЕСТВИЕ (ПЕЙЗАЖ И ВОКРУГ)
Дм.Золотареву
Громоздкая письменность с ревом идет на слом,
Никому не давая себя прочесть…
И.Б.
1.
Морского пейзажа тревожная нота
В дешевой гостинице с видом на площадь.
Дешевле телевизионной остроты
На площади всадник и лошадь,
Недвижней процентов в соседнем банке…
Конечно, бывало, любой подскочит,
Когда под окном прогрохочут танки.
Но больше – не прогрохочут.
И только пейзаж на старинной стенке
Всем несознательным постояльцам
Напоминает: большие деньги
Косить эффективней серпом по яйцам.
2.
9
Так вот, о пейзаже. Заложник темы Слепой рассвет над девятым валом.
И больше ни танкера, ни триремы
Хотя воды (каламбур) навалом.
И это по-своему очень мудро –
Все силища прет на тебя, как по нотам.
И я просыпаюсь каждое утро
От страха быть съеденным кашалотом.
Сей живописец - знаток Жюль Верна,
Жителям сухопутнейшей из Галактик,
Должен казаться - как я, наверное, Суффиксом из чужих грамматик!
3.
Опять нас язык доведет до ручки А сам остался неубиваем.
Чуть что расползаются закорючки,
Чудные, как помесь червя с трамваем!
Здесь тоже командует ими кто-то –
Выводит шеренгой на спины улиц.
Но это каторжные работы,
Бег без шнурков и пуговиц.
Смотрю из окна на чужую победу,
Себя ощущая военнопленным,
Если и странствующим по свету,
То вирусом по бесконечным венам.
4.
Вот если бы кто нас махнул местами
С прилежным сапожником (будка рядом),
Его безъязычьем, его чертами,
Схожими с плавленым шоколадом....
Я правда не против! Однако - дудки.
Двенадцать веков им чертили график
А мы в этом мире вторые сутки,
И не устаем посылать все нафиг.
Другой вариант – утонуть в пейзаже,
Изобразив своей майкой парус
Или шезлонг на пустынном пляже…
Не это ли лучшее, что осталось?
5.
Когда среди ночи захочешь побриться,
Свой возраст не штука узнать и наощупь…
Пора, брат, пора, невеликая птица,
Себя ощущать попадающей в ощип!
Беспечная младость, пакуй чемоданы!
Мы были на бале – прощаемся с балом.
Успей рассовать по карманам стаканы
С гостиничным вензелем яблочно-алым.
Берите меня, влажногласые волны,
Блуждать по неведомым миру пучинам
Восторженной тварью неясной породы,
Смешавшей моржиное с голубиным!
10
Кристина ЗИМИРЕВА
РАСПОРОТОЕ СЕРДЦЕ
(подборка стихов)
О КВАРТИРНОМ ВОПРОСЕ
(навеяно стихами И.А.БРОДСКОГО)
Пространство не отличается альтруизмом:
Двери, которые разрушают миры,
Блики, которые стерты за миг,
Стены, которые отдают снобизмом.
Все кончается потолком - пределом,
Обманывает только время,
Одаряя морщинами и некоторых бредом.
Сделай точкой отсчета собственное тело.
Начиная с себя, то есть с нуля,
В бесконечность упри свою твердую поступь.
Предпочитаю искать ту оступь,
Где занозы оставила чья-то земля.
Не бросаясь в бессмысленный сговор с вещами,
Отучу свою мысль падать в дороге,
Спотыкаться навьюченной о чьи-то пороги.
Я возьму только с о л ь для совмещения вкусами.
Знаю, что искать опоры в этом мире,
Что пытаться опрокинуть тени, разрушая дома и квартиры,
А потому заручаюсь, что не толкаться
Можно разве в уборной или в ванной, умываясь.
Потому уверяюсь, что потолок как граница завоеваний,
Есть секрет долголетия, укрытия от страшных поветрий,
Есть предел мечтаний, от слабости нашей данный,
Есть степень надежд и мера закланий.
11
БЕЗДОРОЖЬЕ
Оптом и в розницу! Лето в подарок!
В предновогодие к звездам огарок!
В пост-абстиненцию ужин под градусом,
И лихолетия отповедь с клятвами.
Лик Богородицы на портсигаре,
Странный концерт - нетипичные пары.
Ветер натужно пороги обслуживал,
Снег мимоходом плел свое кружево.
Голос радийный мозг окучивал,
Солнце до немоты скручивало,
Сердце упало, разбившись о лед,
Екнули стрелки о времени ход.
Мертвенно-бледный спич о развитии Телеэкран, как обычно, витийствовал.
Эсхатологии предсмертный гимн,
Боже, вовеки "пиар" храни!
Меряю дни от будней восстания,
Кровь запеклась после взрыва отчаяния.
Ночь-самосуд в духе противоречия,
И диалектика канула в вечность.
Скорбное "суть" так и метит в "Аншлаг."
Одурь вселенская - смеха кошмар.
Медленно водит бессмыслия круг,
Сны лишь дают мне просторы для мук.
Утлым прибежищем говор реки
Выточит в памяти взлеты руки.
Так ли все было?.. и эпилог.
Впрочем, все смоет Предвечный поток.
***
Там, где идет, остывая, печаль
Узкими тропами календаря,
Там, где молчание - выше небес Требует время поставить на вес,
Тянешься к солнцу, не видя ни зги,
Ловишь отчаяние в всхлипах пурги,
И, оступаясь, не ищешь опор,
Сходу выносишь себе приговор.
Мерзлым хватком цепенеющим рук
Вырвешь из чрева прошлого суть.
В землю уходит родное тепло,
Кроны столетия шепчут одно.
Клонится к стенам озябшая тень,
А в высоте проклинают людей.
Стынет в молчании хрупкая мгла,
Тянется к свету немая рука.
12
***
Распоротое сердце затоплено снегами,
Заснеженным молчанием занесены кварталы,
Затолканное небо, дыша, застынет в стеклах
И выдавит в просветах для всех чужое солнце.
Иди туда, где тлеют засиженные души,
Не выдадут, редея, заслоны тусклых улиц,
Трепать в глухих потоках на отзыв злые мысли,
Чадить огнями в пробках без цели и без смысла.
Растрескается воздух, рассыплется в осколках,
И засияют снеги, заблещут бестолково.
Сердца залиты в бронзу, столбы уперты в небо,
..Раскаченные звезды сливают свет ущербно,
Висят над головами, едва от стужи дышат.
Подстерегает холод, крадется еле слышно
На каждом переходе и в каждой тени мысли!
Чадят огнями пробки без цели и без смысла
***
Застывают не в печали,
Лгут не потому, что лгали Мы уже не помним истин,
Мы уходим слишком быстро.
Род лукавый, род глухой,
Мы идем одной тропой,
Мы еще оставим след
После множества побед.
Мы ответим - будет суд За нетронутый сосуд,
За разбитые сердца,
И за Сына и Отца.
И я, раненой душой,
Я пойду вслед за тобой,
Я сама вбивала гвоздь,
Разбивая руки в кровь.
Sic! Ни слова - тишина.
Это вечности строка.
Чей-то самый тяжкий вздох,
Чей-то самый легкий взлет.
Чья-то первая слеза,
Чья-то кровь у пустыря,
Чей-то палец на курке,
Чья-то вена на игле.
Я боюсь за этот мир,
Я скучаю по другим.
***
Последний луч моей любви упал несмело,
Он не успел согреть тебя... Я не успела.
Разлуки гром отнял мои, все мои силы,
Я не просила ни о чем, я не просила.
Ждала предвестников весны - снега белели,
Горело сердце без огня - мели метели.
А на заснеженный порог врывалась только вьюга.
Метут метели без конца и края им не будет...
13
Наталья НИКОЛЕНКОВА
ТЫ НАЙДЕШЬ МЕНЯ ТОЛЬКО ВО СНЕ
(подборка стихов)
***
Капля разлетелась в пыль,
Небо расступилось.
Скрежетнул автомобиль,
Что-нибудь случилось.
Мы читаем по следам:
Заяц и собаки.
Знаешь, слово "никогда" Вымысел и враки.
***
Все проходит. Пройдет и это,
Как Антильские острова.
Я не знаю, какого цвета
Твои ласковые слова.
Память топчется бестолково
В закоулках ночных миров.
Слишком многое значит слово,
Чтобы выпало на zero.
Слишком сильно и слишком поздно,
Чтобы верить и повторять.
Я люблю тебя. Это серьезно.
То есть - зря.
***
Когда закончатся слова,
Придет опять черед Виана.
Когда утихнет голова,
Я выпью кофе из-под крана.
Когда наступит новый год Затменье, вымысел, киношка, Пойдут часы наоборот,
И затвердеют все обложки.
***
Я найду тебя в зарослях дрока,
Ты найдешь меня только во сне.
Почему говорят, что жестока
Эта жизнь со звездой на спине?
Протяженные гласные звуки
Протянулись в такие края,
Где смешны и слова, и разлуки,
И твоя нелюбовь, и моя.
14
***
Прощай, моя чайка,
Летящая над головой!
Мы выпили чаю,
И я собираюсь домой.
Мне выпили сердце,
Заполнив пустоты тоской,
И я возвращаюсь.
В мир прежний. Не тот. Не такой.
***
Это ничья квартира.
Это ничьи полмира.
Это не мой мужчина.
Тундра и чертовщина.
Это октябрь нежнейший.
Это движенье женщин
Из никуда - к победе,
Черным по белому.
Подъезжала электричка.
Я дрожала, словно спичка,
Обгорелая, как точка
В завершающей строке.
Кто собачку утешает,
Тот и живота лишает,
Смотрит - и не понимает,
Видя бритвочку в руке.
Это стихи на случай.
Это трава в падучей Маленькая, живая,
Для виноделов края.
Это молчанье страха.
Это ничья рубаха.
Пошевели рукав:
Выпадет мертвый птах.
***
Перголези ты мой, Вивальди,
Золотые следы на асфальте,
Голубые глаза принцесс
И фантазии зимний лес.
Ваши отповеди по теме.
Мой бессмысленный взгляд осенний.
Научите меня молчать,
Головой уткнувшись в колени.
***
…И в конце нелепого романа
Ставить многоточие смешно.
Видишь ли, я так непостоянна,
Что роман не значит ничего.
15
Перетерлись тонкие желанья,
Перегрелись головы. Good-bye!
Что-то там с системой зажиганья,
И вообще, еще не месяц май.
ДВОЕ
Ангел волосы не моет,
Ангел песен не поет.
(То, как выпь, она завоет,
То хохочет, как койот.)
Ангел молча существует
Между небом и землей.
(А она-то знай танцует
Между смертью и игрой.)
Ангел книжку почитает
И под музыку заснет.
(Снегом душу заметает,
Снегом душу заметет.)
***
Запрокинем головы
И увидим птиц.
Глупые и голые,
Даже без ресниц,
Злые и веселые,
Губы в табаке Мы пройдем по лезвию,
Словно по реке.
Мы соврем прохожему,
Мы убьем жука.
Мы - неосторожные,
Потому что - как
Спрятаться от коршуна,
Кожу поменять
И заснуть в горошине
Пепла и огня?
16
ПРОЗА
Ольга ИЛЬИНА
МАРКА
огда она была маленькой, все собирали марки, значки, самолетики и мечтали стать космонавтами. Не
мечтала она стать космонавткой, только летчицей. На качелях летала, вестибулярный аппарат развивала. А иногда
вставала на ножки на бренную землю и приговаривала:
- Тили-тили тесто, жених и невеста.
Или:
- Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Или:
- Дождик - дождик, пуще, будет травка гуще.
Короче, собирала абракадабру всякую. И марки. Из любви к искусству. Однажды бродила по Эрмитажу и на
выставку развратных скульптур попала. Роденовские модели изгибали тела в страстной муке, и Дашка полюбила святое искусство. Эрмитажа всегда под ногами не было - пришлось собирать марки. Смотрела на них - Рубенсовских
матрон, изысканных крестьянок Венецианова, загадочную Лопухину - и от загадок таяла. Но однажды испугалась. Понастоящему.
Книжка была старая, с оторванной обложкой, безымянная, но с библиотечным штампом на драном запястье.
Дашка не прочитала ее. Она уткнулась курносым носом в семнадцатую страницу и испугалась: между страниц прилипла, тихо щурясь, щербатая монгольская маска. Боевой раскрас ее был чуден, нелеп и страшен, страшен и чуден
опять. И смеялся. Марка смеялась своим щербатым ртом и выглядела очень дорого, прямо скажем. Дашка опять обрадовалась и опять испугалась.
Бабочка порхала вопреки турбулентности. При просмотре кадр не сфокусировал турбулентность. Плохо выглядела бабочка. А марка встала перед глазами, как живая. Да вот он, монгол, собственной персоной: нос приплюснут,
глаза с прищуром навыкате, рот в щербинку. Надоело кульбиты выделывать, огни зажигать и народ пугать оголтелый
- и спокойно щурится, над бабочкой потешаясь.
- Ты ешь бутерброды - очень вкусные.
- Ты же знаешь, я не люблю жир!
- Где жир, какой жир? Посмотри, я ведь все убрала!
- Хорошо, я съем.
Не ест.
Ссоримся.
Он должен полюбить мои бутерброды. Я не должна лезть в его дела. Баш на баш. Мы квиты. Махнем не глядя! Полюбить или умереть? Вот в чем вопрос. Промедление смерти подобно!
- Ну ты факир.
Дашка пришла к подружке вымыть голову (обычная история - в половине города нет воды летом, вот здесь
есть, а через дорогу - уже нет), моментально помыла и одномоментно высохла, вот Лилька и смеется:
- Ну ты факир.
Факир явится в полночь.
Распахнуть окно в дождь. Поскорее, пошире; шире, шире, к озону поближе! Словно душу - хрясть - распахнуло молнией! Вот и солнце провисло из тучи. И гроза отлетела. И сердце. Дом раскрыл свои веки-ставни. Ладный сайдинг совсем просиял. Кудрявится листва яблонь, а лук изготовил к борьбе пики. На колышке в левом рядке помидоров
17
одиноко поник колпак: шутовская кисточка слиплась, как хвост мокрой кошки (хорошо хоть, не как голый - крысиный).
- Ой, девочки, красота-то какая! - Заринка прошлась между грядками, лукаво улыбаясь и поглаживая некоторую зелень так, будто сия красота принадлежит исключительно ей, и - смотри, не смотри, - все равно, не поймешь ты
"мою" красоту. И зачем приглашала взглянуть? Да больше никто и не торопился смотреть, гладить, владеть. Камин
жужжал так уютненько, взрывы грома забылись, и никак не хотелось себя отнимать от царского дивана и огня. Боря
все шевелил угольки, искры сыпались с новой силой, и отсветы пламени делали его некрасивое лицо в очках похожим
на шлем с закрытым забралом.
- Рыцарь! Ну принесите мне что-нибудь тепленькое! - голос Зарины капризно мягчел, кокетничал и раздражал. Колпак был виден с террасы. И жалок по-настоящему. Дождь опять припустил, Заринка втиснулась между Ирками на царский диван и завела:
- Ой, мороз, Моро-оз.
Нету мороза. Но как дружненько подхватили! Ох и славно отрываться в незамысловатости! Слаженно, вдохновенно, с душо-ой! Как-то незаметно от совсем русского перешли к восточной экзотике: спели, а потом и сплясали
hava nagila . Исаак Ханааныч остался доволен. Дашке и весело было, и скребливо: где-то сейчас ее милый?
Дорога успокаивает и тревожит одновременно: вьется незамысловато, все пряменько, пару часов можно ни о
чем не думать, а потом - Зачем мне ее друзья? Ее компания? Училки занудные, какие-то мужики? Баня. Да на черта
мне баня не моя? Вылезу из нее, весь в пятнах, распаренный, страшный. Смотрите, подруженьки, оценивайте. Зачем
еду? Ну, посижу, посмотрю, на луну повою, раз ей хочется волка воспитать.
Сияла ночь. Луной был полон сад. Когда звезды погасли, луна воссияла на небосводе. Огромная лампада не
чадила, не отбрасывала теней, но и не лишала покровов предметы. Дом, еще недавно сверкавший промытым цветом
беж, исчез, растворился в темноте. Сад шумел, изредка напоминая о себе. Да что вообще есть на свете? Тихий шум и
полная луна. В открытом окне изредка - всхрап Зарины: наша восточная красавица мигом уходит в отруб и никогда не
смущается своего мужественного храпа. После баньки она блаженно спит на втором этаже, сообщая окрестностям,
что они не одни. А банька! Чудо чудное - диво дивное! Светлое дерево дышит лесом, нездешним морем и чистотой.
Простору - на десятерых! Жару - каждому свой утолить!
На террасе чуть теплится неспешный разговор: байки, анекдоты, любимая работа, "за жизнь" - все в полусне,
но смачный смех впрыскивается, как снег среди лета.
- Я с ним в лифт-то села, - Иринка вспоминает студенческую юность, - и тут только сообразила, что с негром
осталась один на один в маленькой комнатке. А ну как он сейчас "стоп" нажмет и - Партия не простит! И тут вспомнила: мы в студенческой столовой все время посуду тибрили, я в тот раз вилку алюминиевую скоммуниздила. Негр
такой здоровый попался, улыбается огромными губищами, а зубы белые-белые:
- What is your name? - говорит.
А я ему:
- Вилка! - и вилку нацеливаю. Вот так и удалось сохранить идеологическую невинность.
- Еще случай про невинность, - вторая Иринка вступает. - Помните, как в хрущобах разные вещи приходилось
пристраивать, чтобы пространство сэкономить? Так вот, у нас складной стол жил под диваном, и, чтобы его достать,
под диван не просто надо было залезть, а еще и ножки ему немного раздвинуть, а то стол не вылезет из-под дивана-то.
Пришли как-то к нам друзья, Димыч с женой, я Димыча прошу:
- Достань нам, пожалуйста, стол из-под дивана.
А Димыч мужик крепкий, каждая нога - по бревну; наклонился он, раскорячил слоновьи конечности, но стол
не может вытащить. Я увидела и говорю: - Ты раздвинь ножки-то!
Димыч медленно поворачивается ко мне, не разгибаясь.
- Я говорю, ты ножки-то раздвинь!
Димыч каменеет. Пока он поднимается, я понимаю: ща-ас он мне за ножки как влепит.
- Я говорю, ты ножки-то у дивана раздвинь!
Димыч просиял и достал-таки столик.
18
Рассказ давно уже тонет в бешеном хохоте. Колоритного Димыча нисколько не жаль. Все торопятся нахохотаться про запас, на последующую суровую жизнь. Только Павел Петрович несколько угрюм, да женушка его боится
потревожить свою отреставрированную недавно пластикой мордашку. Да что с них возьмешь - чужаки, не нашего
поля ягоды. Один из главных торгашей города - и простой учитель: разве сытый голодного уразумеет? Хорошо, что
мало вспоминается работа. Соловьи, луна выключили школьное сознание. И полотенца. (Ненадолго). Полотенца лежат у всех на виду аккуратной стопочкой роскоши на столике у дивана.
- Ну что, девчонки, а в баню-то с нами - слабо? Все боитесь потерять невинность? - проснулся Павел Петрович. Жена и бровью не шевельнула - опять жаль пластику?
- Девочки - Иришка, мать-командирша, ласково щурясь на Павла Петровича, делает едва заметное движение
плечиком, и девочки мигом ее понимают, - покажем, на что способны? Подскочили - отпустил царский диван, почуяв
нешуточность намерений, - расхватали полотенца, и стайкой - в предбанник, показывать некоторым, почем нынче
невинность. Мужики за столом запереглядывались. Притихли. А девушки уже - вот они: ляжки и бедрышки открыли,
плечики обнажили, ну, полотенцами пока кое-что скрыли.
- Павел Петрович, вы с нами? - и полотенчиками призывно елозят.
- Что? Без меня? - в директоре ретивое взыграло. - Я тоже проверю, на что вы способны! А Павел Петрович, и
рад-радешенек, ретировался по-быстрому, домой спать отчалил.
Девчонки вошли с директором в предбанник и преспокойно откинули полотешки. Разулыбался голубчик, на
все те же ляжки и купальники любуясь:
- Ну, девчонки, ну, вы даете, а я уж совсем было собрался честь потерять.
- Ничего, Владимир Геннадьевич, мы вам ее пока сохраним!
И ведь ни одной бретельки не вылезло из-под полотешек невовремя! Или с пьяных глаз не заметили? Филигранно умеют все же работать учительницы.
Славно в баньке, с лесом рядом, в ожидании любимого. Преешь на полке, забот никаких, кроме истинных:
прогреться, разомлеть, оттаять. От работы одни казусы оставить. Такие вот:
Иркин палец демонстрировал один джоуль в единицу времени. Средний палец, гордо задранный вверх.
Остальные пальцы просто сжимали - мизинец и безымянный - ручку, а указательный и большой - мел. Среднему досталось гордо торчать, а Иринка им яростно потрясала, втолковывая непутевым деткам сложное физическое понятие.
Детки почему-то валились на парты и под парты, и Иринка опять и опять пускала в действие палец. Пока не посмотрела на него со стороны. Тогда свернула объяснение.
- А я однажды, представляете, - Дашка вернулась к школьной тематике, когда уже испариной по пятому разу
покрываться стала, - на уроке пишу следом за детьми на доске обобщение по теме "Евгений Онегин" как энциклопедия русской жизни". Ну там, что сумел рассказать поэт про современников: как жили, в альбомы писали, учились.
Записываю кратко: "Учеба". И благополучно пропускаю на доске вторую букву. Молчание. Языковое чутье у всех
разное. Требуется время, чтобы вообразить "учебу" без второй буквы. Вообразили. Прыснули, испарина разлетелась
по углам просторной баньки. И от души опять затянули "Ой, мороз - Моро-оз". Оговорки по Фрейду. Песни порусски.
Когда из баньки выплыли, во дворе играл с огнем факир. Факир явился в полночь, как и следовало ожидать.
Ноль-ноль, ноль-ноль - начался отсчет новой эры на электронных часах.
Черный плащ сиял пожаром. Уголья таяли на лету. Плащ взлетал и реял на высоте, будто его вздули для
съемки вентилятором. Что там, под плащом? Кто: палач? спаситель? Полюбить или умереть?
Если она меня сейчас не встретит? Куда я еду, идиот? Ага, надо думать, вон огнями светится то, что нужно.
Домик новешенький, шикарный, все, как она описывала. Гребаный шик.
Угольки летели из мангала - Исаак Ханааныч торопился попотчевать милых девушек шашлыками. Пряный
запах слился с одуряющим ароматом цветов табака. Соловьи торопили утро, заставляя бледнеть луну. Иришка любовалась на нее и жалела о потерянной яркости. А Дашка ненавидела полную красавицу и подпела соловьям.
- Дашка, ну хватит пищать!
- А поквакать можно?
- Давай, поквакай. Мы тебя сейчас в бочку посадим, поближе к лягушкам.
- Засмолите и в море синее скинете?
19
- Законопатим точно, чтоб не пищала.
- У любви, как у пташки, крылья,
Ее нельзя никак поймать - заголосила поперек Дашка. И стало ей легче.
- Вот скажите: почему мне девушки пятнадцатилетние нравятся, а не взрослые женщины?
- Милый мой, в твоем возрасте взрослые женщины должны казаться просто старухами. Слава богу, что тебе
нравятся ровесницы, а не старухи.
- А если меня мужчины интересуют, ну, парни там?
- Подростку в твоем возрасте естественно засматриваться на весь мир, сравнивать, оценивать (чуть не сказала
"идентифицировать себя"), определять свое место. Так что смотри, не бойся! Из-за плеча Кирилла, бледного, словно
раненного, мальчика, выглянул Пьеро. Грустно наклонил голову. Колпак поник. Кисточка смялась, как отравленная.
Глаза от влаги потемнели:
- Утешай, утешай, а мальчик-то все равно болен - шепчут.
Много больных мальчиков и девочек в летнем социальном лагере: Димка дыру вертит, акробатически выделываясь, а его даже массажем мять нельзя - проблемы с позвонками; Кирилл не может идентифицировать себя, а ему
пятнадцать; Леночка - даунятка, добрая и милая, а братья-близнецы Крюковы, дожив до четырнадцати лет, как она,
раскрывают туповато рот и издеваются над ней. У них ЗПР и агрессивность, которая никого не тревожит, но они любят детсадовские песни. А интеллектуальный Кирилл твердит о своей агрессивности: его достал абсолютно молчащий
Леша, маленький тихий мальчик, написавший для Дашки крупно свое имя и номер телефона. Еще здесь есть Денис,
первоклассник. У него восточно-азиатская внешность, он все время рисует взрывы домов и нефтепроводов и мечтает
взорвать больницу, которая его лечит.
Вчера Дашку порадовала родная школа. В ней был выпускной. Мишка Ларин наконец побрил и помыл шею и
вполне соответствовал своему белому костюму. Его мама кормила всех шикарным салатом из экзотики морепродуктов. Отец Ивана для любимых учителей ковшами разливал шикарный же армянский коньяк. Ольга и Лизка, две любимых стервочки-выпускницы, любовались собой в бальных нарядах и забыли посмотреть косо на Дашку. Короче,
благостное настроение совсем было ее посетило. Лучше б она не входила в учительскую! Темнота разбилась на пороге, и... Хозяевами здесь были тараканы. Они посыпались сверху, когда Дашка врубила свет, но не исчезли. Пока она
давила тех, что были на полу, сверху падали новые. А целые полки непоколебимо прилипли к стене. Даже свет их не
напугал - братство, что ли, помогало и ощущение родного плеча, количества плеч? Нам бы их стойкость - подумала
бы Дашка, если б не визжала. Тараканы перебили тяжелый взгляд Пьеро.
Полюбить или умереть?
Я выбираю жизнь! Любимый мой! Я жду тебя! Ты попаришься в чудной баньке, посмотришь на моих подруг,
позавидуешь юбиляру.
Однажды, в день седьмой творенья,
В июне, как стихотворенье,
Родился он на божий свет,
Чтоб теплый передать привет
Нам от великого поэта,
Который за денек до этоГо дня и век назад родился
И так же жизнию гордился.
Тот чувства добрые лишь лирой пробуждал,
Владимир же историю познал
И детям увлеченно рассказал.
С тех пор, от Ромула до наших дней,
Нет в мире баек Палыча чудней,
И нет честней и тверже человека Не родился` еще такой от века!
Его мы славим дружно, гордо, смело Хорошее у нас сегодня дело!
И рядом с ним, как искренняя муза, Всегда поддержит дорогого мужа Соратница, подруга и жена,
Другой на свете нет, она одна,
20
Едина в лицах трех, незаменима,
Прекрасная, любимая Галина.
За их тандем всегда мы выпить рады,
Ведь мы без них - как чертики без ада,
Как ангелы без своего, блин, рая.
Короче, выпьем за семью. Кончаю.
Как ладно живут Владимир Палыч и Галина Ивановна! Два учителя. У обоих за плечами - целая жизнь в школе, много лет административной работы, много - совсем черновой, учительской. Уже уставать стали: сердце тревожит,
давление мучит. А вместе - без сучка и задоринки. Муж да жена - одна сатана - это про них. Будет ли про нас?
Как они неслись! Лихо пролетали мимо других - ветер свистел, обтекая машину, смывая шелуху дня. Шоссе
блестело. Промытое недавним дождем и непросохшее, ослепляло, сияя солнцем. И грянули они песню. Два дурачка:
весело, бодливо - кто ярче? - затянули мотив, один за другим. Дрожь голоса на кочках - естественный аккомпанемент.
Никакого безумия. Нелепость? Как всегда. Споемся, друзья?
Шоссе блестело. Промытое недавним дождем и непросохшее, ослепляло, сияя солнцем. Два солнца - это не
весело, а страшно. Скорее бы ночь! Но там луна.
Теплая, тяжелая и ласковая ладонь легла между ног, и душа встрепенулась. Судьба моя, ты между ног! Ехала
Дашка рядом со своим милым вдоль обочины, напрямик к его сердцу, с его коленом рядом. Мое тело принадлежит
тебе, твое тело принадлежит мне. А душа уже взлетела вроде.
Огни трейлера налетели на слепящем под утро шоссе, слились с солнцем, влепились наотмашь. Руль вильнул.
Факир лежал. Затылком кровь текла горбато. Плащ потускнел. Угли в пыли погасли. Марка сгорела. Бабочка
сфокусировалась. И улетела.
21
Евгений ЕВТУШЕВСКИЙ
ЗАПИСКИ ЧАСТНОГО ОХРАННИКА
КОЛДОВСКОЙ ЧАЙ
у, чем заниматься несчастному сотруднику охраны продуктового супермаркета, скучающему у
«окошка» монитора, занудно транслирующего торговый зал во всех его слюновызывающих проекциях? Естественно, наблюдением за многочисленными покупателями, часто тырящими разные мелкие вкусности в бездны
карманов и пазух, а то и во внаглую пронесенные сумки, и прочую ручную кладь. Работа у монитора стала для нас
своеобразной видеоигрой: наблюдаешь, вычисляешь и сообщаешь по рации напарнику в зале, и тот тормозит жуликов с поличным. Потом, меняемся местами: он – в «видеосалон» дежурки, я – в «поле» торгового зала.
Как-то, смотрю и вижу в пределах чайного ряда высокого худощавого мужичка, стильно упакованного
темной джинсой, и с повышенной волосатостью прически, стянутой в хвостик. Тонкие пальцы пушистого «чайника» в купированных перчатках, смело тасуют «революционный» порядок четкого строя пачек и ценников, раскидывая их по разным полкам – какую куда.
Семафорю в рацию:
– Андрюха, смотри, на двенадцатой камере – в чайном, волосатик шалит, клад ищет, наверное.
В поле зрения двенадцатой, неспешно вплывает полнеющий силуэт коллеги и напарника и моментально
исчезает – откуда пришел.
– Что ты, Женька, это же колдун. Да, ну его, нафиг! Пусть банкует, продавцы починят – видишь, вон – как
мыши попрятались. Нет уж, если хочешь, разбирайся сам, коли мне не веришь!
Я верю. В бога, да и в себя тоже, но не в доморощенных «шаманов». Поэтому, встаю, закрываю на
«клюшку» дежурку, и не спеша, направляюсь в мир деликатесной торговли, до мозга копченых костей пропитанный благоуханием сырной плесени, колбаски да разной прочей съедобности.
Вхожу и вижу финал «чайной церемонии»: пачки кучами по полкам, а торжествующий «чаеман» с видом
знатока обнюхивает и ощупывает мини-кубик чего-то индийского грузинской фасовки с китайскими иероглифами.
Говорю:
– Послушайте, молодой человек, ведь можно было выбрать чуточку поаккуратней. А, теперь бригаде продавцов вместо обеда целый час восстанавливать вашу разруху.
Ответом был пристальный взгляд Вольфа Мессинга. И – тишина. Повторяю пройденное, и слышу:
– А, кто вы такой, если не секрет?
–Я, – отвечаю, – сотрудник охраны этого магазина.
– А, вы знаете, кто я? – Глаза чаевника, сойдясь на переносице, усиливают давление на подопытного меня.
– Понятия не имею, а что, необходимо?
– Начальство, молодой человек, надо знать в лицо! Я – учредитель вашего охранного предприятия и плачу
тебе зарплату, – суровеет «волшебник», – так что не мешай мне делать покупки так, как я того желаю!
– Мое начальство, господин покупатель, выглядит несколько иначе, – отвечаю, – чем вы.
Зрачки собеседника сужаются, отцентровав глаза (особенно левый), и тонкие губы приказывают:
– Отойдем, поговорим!
Вот это – по-нашему, – радуюсь, – ситуация проясняется. На агрессию у меня есть стандартный и адекватный ответ и, если честно – то любимый.
Отойдя, шагов на пять, он резко всем телом оборачивается ко мне, вперившись трассирующим бронебойным взглядом:
22
– Так, ты не понял, кто я? Повторяю: я – твой непосредственный босс и, посему, выношу тебе благодарность за бдительность и премирую. – Протягивает мятый червонец.
– Взятки при исполнении – статья. Не пойдет. Я эти деньги не заработал, они – не мои. – Пытаюсь обогнуть говорящего, но он становится «необходимым», заступая дорогу.
– Возьми. Будет карьера, слава, деньги. Удача будет!
Развернувшись, обхожу стойку с товаром с обратной стороны, а он вот – как чертик из табакерки –
навстречу.
– Возьми, – говорит, – не пожалеешь. Это – твой шанс!
– Свои шансы, – возражаю, чувствуя зарождение ярости, – обеспечиваю сам, а чужие – не мои.
Колдун швыряет бумажку на пол, а пачку – на прилавок и, не оборачиваясь, удаляется к выходу. Я – следом. Финита ля комедия.
– Да ты, новенький, в своем ли уме? – Кассирша Настя тормозит меня за плечо и разворачивает к себе, –
ты знаешь, кто это? Колдун! У него весь магазин лечится, он нам товар завораживает от краж. Он ведь тебя заживо
сгноит. Дай то бог, Женька, завтра тебя увидеть!
– Не знаю, – отвечаю, – от чего там у него весь магазин лечится, но товар у вас – я вижу, – жулики прут
килограммами. Не помогает, значит, магия шаманская! Кстати, а чего он чай-то лопатил – разборчивый такой?
– Не понять тебе этого, Женька, простой ты дюже. Он ведь – экстрасенс! Что попало – не пьет. Он чувствует чай душою. Смотрит на пачку – и видит, с каким настроением человек в далекой Индии срывал чайные листики. Они ведь, все помнят – и хорошее, и плохое! И, выбирает чай, пропитанный положительными эмоциями.
Они ему силу дают! Ну, Женька… смотри!
Вновь столкнулся с гипнотизером я лишь спустя пару – тройку недель. Он просто подошел ко мне и поздоровался приветливо. На этом наше колдовское противостояние и закончилось. Навсегда.
УКОЛ ЗОНТИКОМ
а страже покоя супермаркета приходится, иногда, сталкиваться в противостоянии с самыми разными,
порой чрезвычайно занимательными и колоритными «кадрами». Об остальных впрочем, речи нет – они не стоят профессионального интереса.
Как-то, в истекающий июльским потом день, посещает нас сладкая парочка. Он – богато «прикинутый» парень, самоуверенный и решительный, вооруженный не по погоде зонтиком – тросточкой. И, она – наивная вислоухая
симпатяга, раззявив рот, глотающая его «лапшу». Молодой человек павлинит пальцы свободной руки, а зонтик его: то
– с хрустальным звоном пересчитывает дорогущую «стеклотару» ликерки, то – сминает упаковки штучных фасовок.
На меня же, хранителя данной роскоши – ноль внимания, как на не самую нужную часть интерьера. Девчушка же
плывет и тает под могучим трепом распальцованного приятеля. Глядя на интенсивную работу «указки», предполагаю:
возможно – пединститут закончил, и эти движения – наиболее усвоенный навык. Либо фехтованием с детства заигрался и из роли мушкетёра не вышел.
Подгребаю.
– Молодой человек, не соблаговолите ли прекратить протыкание товара зонтом. Здесь все дорогое, а расчет за
испорченное будет довольно обременителен и не совсем приятен.
С удивлением, обнаружив вдруг, откуда ни возьмись – досадную помеху в моем лице, посетитель с учительствующим видом (кажись – угадал!), словно разжевывая азбучные истины, снисходит до пояснения.
– Слушай, охранник, я могу здесь делать все, что захочу.
– Если покажете, где это написано.
– А, это на мне написано, разве не видно? Я могу купить весь ваш долбаный магазин с полками и продавцами.
– Без меня, естественно.
23
– Неважно. – Бросает он, подчеркивая тем мою для него незначительность. – Я даже, прямо сейчас и не сходя
с места, могу снять штаны и нагадить тут, и ничего мне за то не будет.
– Дерзайте, посмотрим, – соглашаюсь, – но отвечать за гадость вам, тем не менее, придется.
Улыбаюсь, представляя процесс глобального облегчения с точек зрения трех видеокамер слежения – и на
страницах Интернета. Бомба! Круче трех центнеров тротила!
– А, ваши деньги, – подношу ко рту раскрытую ладошку и дую на неё, – тьфу! Ветер.
Парень секунду думает, опершись на зонт, затем, прихватив под мышку симпатичную ротозейку, большими
шагами покидает магазин.
РАССЛАБЛЯЮЩИЙ КОФЕ
алява – вещь заразительная и чрезвычайно увлекательная. Она толкает порой, людей на великие
жертвы ради, например, того же сладкого уксуса. И ценой, иногда – горького поноса. А, бывает ещё хуже, но
немножечко реже. Поговорим о легкой форме.
Став новоявленным охранником старейшего в городе Барнеаполе торгового центра с «колоритным» названием, я в первую очередь, естественно, познакомился с коллективом коллег. Нормальные ребята. Василий – старший по магазину, правильный конкретный парень с задатками жесткого лидера. Творящий порядок на объекте по
своим принципам, уникально сочетающим «понятия» чисто воровские с пунктами профессиональных инструкций.
То бишь – совмещающий несовместимое по сути и, на первый взгляд – удачно. Жорик – полнеющий лопоухий увалень с приклеенной улыбочкой и хронической манией величия в скрытой форме. То есть, пацан безобидный для тех,
кто повыше рангом или посильнее мышцой. А, для зависимых от него сограждан – просто «вешалка» ходячая. Ну, и
еще несколько интересных для других сюжетов ребят, практически выпадающих из нынешнего повествования.
Короче однажды, открыв свою, не запирающуюся на ключ, кабинку в раздевалке и, глотая слюни в предвкушении чашечки кофе, я не обнаружил там оного. Сахар также ополовинился до безобразия. Пришлось обходиться сухомяткой, никак не способствующей здоровому пищеварению. Так было раз, да еще раз, да еще несколько разков. Попытки закрывать кабинку, прятать «сухпай» в сумку и в карманы куртки не спасли, принося облегчение
лишь запасам. Обиды не было, я не обидчивый человек «по жизни» – как это сейчас говорится, однако и – не безобидный.
Когда попробовал закинуть удочки коллегам по наболевшей теме, Жорж ответил:
– Ну ты, Жека, в натуре, на меня только не думай. Я чисто правильный пацан и, зуб даю, у кореша без
спроса ничего не возьму ни в жизнь, ни за что, никогда! Это другой кто-то.
Василий в ответ божился:
– Да я ни в жисть, Жека, твое не трону! Без балды! Ты его только вычисли, гада, мы его по «понятиям» построим, беспредельщика, чтобы, крыса, у своих не «тарил». Да, – это толстый Жорка, наверное…
Аптекарша была немало удивлена, когда я покинул ее контору с несколькими коробками как кофейнокоричневого, так и сахарно-белого слабительного, весящего в общей сумме, граммов – сто пятьдесят. Весь оставшийся вечер я давил таблетки ложками в предвкушении злорадном и разбавлял ими сахар и кофе сообразно цвету,
в перерасчете от одного к трем, что вовсе не отразилось, как потом выяснилось – ни на запахе, ни на вкусе и, что
самое главное – ни на качестве лекарства от жадности.
Следующим днем, стоя на боевом своем посте (пардон – посту), я обратил внимание на наличие отсутствия
в поле моего зрение Джорджа. И, выспрашивая по рации коллег, просветился, что наш «телепузик» – как его кличут
в народе, медленно, но верно утекает в канализацию. Увидев вскоре Жоржика с обвисшей мотней пуза, я впал в малопонятную окружающим истерику, давясь смехом до икоты (хоть ни до поноса – упаси, Господи!). Ну, а когда
Жор, оповестив всех о надвигающемся порыве «облегчения», тряся выпуклостями, умчался в сортир, я глубоко и
надолго выпал в «осадок».
Назавтра я работал с Василием. Вообще-то он весьма занимательный и колоритный тип. Эдакий, приблатненный местами «секъюрити», с острыми приступами «распальцовки» и чрезвычайно эмоциональным «базаром»
недоделанного уголовника. Он из тех таскателей златых вериг, кто, размахивая крыльями и кивая клювами, подобно
долбящим дятлам, пугают феней мобильные телефоны, косея от своей крутости. Телефоны, часто выключенные в
24
целях экономии.
В четверть одиннадцатого, закончив очередной сеанс одновременной связи между мобильником, ушами и
рацией, старшой оповестил нас, шевеля «щупальцами»:
– А, пойду-ка я, мужики, в натуре, кофейка дерябну после ночных трудов праведных.
Больше его до самого вечера никто не видел, видели только запертую изнутри дверь туалета, надсадно матерящуюся, по видимому – то в рацию, то в телефон. Обитатели магазина выкручивались – кто как мог.
Всю неделю парни мужественно боролись с чрезвычайно жидким стулом, катастрофически худея и обезвоживаясь до мумификации. Бедолаги тут же восстанавливали водный баланс моим кофе, не замечая, что сам пью
напиток исключительно из разовых пакетиков. Устав смеяться, я с хмурым неодобрением выслушивал ежечасные
жалобы халявщиков на диарею и метеоризм. Даже жалко их стало. Но, всему приходит конец, – скончался с «божьей» помощью и мой аптечный кофе. Я не возобновил запас, полностью перейдя на пакетики, пока еще неприкасаемые для чужих…
Коллеги же, заметно повеселели, округлились выпуклостями и расслабились. Правда, теперь душевно – а не
кишечно, сетуя лишь на отсутствие халявы. Вот уж, воистину: жадность людская к бесплатному – неистребимое
состояние запущенной души!
ХОХЛОМСКАЯ ТЕЗКА
–
дравствуйте, Евгения Алексеевна!
– Да здоровей видали! – И надутая, резко благоухающая «четком» туалетной воды девица, не удостоив меня
взглядом, вразвалочку шлепает к своему отделу. Хохломской отдел, осчастливленный ее явлением, щетинится расписными дровами: ложками, плошками, матрешками… Куба два – не меньше, в пересчете на пиломатериал. Тезка,
отчаянно пыхтя, надолго уединяется под прилавком, и чем-то там форсированно занимается. Спустя минут пятнадцать, оттуда – аки из-за горизонта, солнышком встает багровый лик продавщицы, разрисованный косметикой не хуже той самой хохломской Матрены, одаряя мир пучеглазым самовлюблённым взглядом. Что-что, а самооценка тезки –
куда выше крыши. Что ещё сказать об умственных способностях девицы, гордо величающей себя Звездочкой – как
моя теща корову.
– Ну, рассказывай, – снисходит наконец Евгения Алексеевна, – как до такой жизни докатился.
– Да, как Колобок, Женя – и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, катился, катился и докатился вот. – Грустно выдыхаю я. – Тебя теперь вот стерегу, чтоб не украли.
– Молодец! – Одобряет она. – Лучше стереги, а то уволят.
И картошка рыхлого носа самодовольно устремляется в потолок.
– Слушай, тезка, – говорю я, любуясь нечесаными мелированными космами соседки, – тебя кто за волосы
трепал? Торгуешь экологически чистыми расческами – и лохматая?
– Не нравится? Ну и подавись. А, по мне так, ничего!
И принимает пару живописнейших поз перед зеркальной витриной, скинув локтем расписное корыто, жалобно треснувшее. Женечка – по ходу, просто не захотела сокращать утренний здоровый сон наведением порядка в шевелюре, законсервировавшей пух линяющей подушки.
И, тут меня осеняет. Я представляю большеголовую пучеглазую прыщавую дивчину, со срезанным машинкой
скальпом прически, в общем-то – ей и не нужной. И, тихо схожу с ума от возможности улицезреть это.
– Слушай, Женечка, – осторожненько прощупываю я, – а чего ты не пострижешься? Забот меньше будет.
– Да, знаешь, Жека, некогда, да и некому потому что, – жеманно отвечает дива.
– Врешь, просто волос жалко! Да, и вообще ты машинки боишься!
– Это я-то боюсь? Это мне-то жалко? Да, я совсем ничего не боюсь. Я хоть сейчас постригусь, если потребуется!
25
– Даже налысо?
– Да, без базара! – Не подумав, ляпает тезка.
Коллеги мои, с интересом следящие общением, в предвкушении подтягиваются к прилавку.
– Вот это девушка! – Подыгрывает Влад. – Кремень! Сказала – сделала. Умница!
– Женя, а за свои слова отвечать надо, – радуюсь я, – видишь, как тебя уважают. Стригись!
– Но, нечем ведь. – Запоздало теряется тезка, заподозрив подвох.
– Мужики, скидываемся по сотке на машинку для Женьки, пострижем ее и увековечим фоткой, – говорю, – а
машинку подарим на память. Ну, что, тезка, согласна?
– По сотке с троих – мало, – считает девушка, – не пойдет.
– А по три, – отрывает Иван, – годится?
– За «штуку» – договоримся.
– Поехали.
На озабоченной маске раскрашенной под хохлому тезки читается напряженная работа мысли, скрипит ржавчина извилин: где-то подвох, но – где? И, выбравшись бочком из-за прилавка, мамзель ковыляет следом к отделу бытовой техники, где мы уже засвечиваем купюры.
– С вас еще парик! – Ставит вдруг Жека невыполнимое условие. – Натуральный, и по самую талию.
– Да, ты нас так разоришь! – Возмущается Влад. – А мы то тебе и поверили. Думали, что ты хозяйка своего
слова. А, хитришь, чтоб не стричься. Больше нет тебе веры!
– Я согласна, но только с париком.
– Когда ты соглашалась в первый раз, о парике и речи не было. Вот так и наживаются на доверчивых охранниках. А я-то поверил! – Сокрушаюсь я.
– Все, Жека, мы на тебя в обиде и больше к тебе не подходим, – изрекает Иван, и чапает восвояси, – занимайся
самосохранением!
И, всю оставшуюся смену, я наблюдаю «эти глаза напротив», в толпе матрешек, за вывеской которых (глаз,
естественно) усиленно шевелит двумя извилинами единственная мыслишка: «Может, продешевила?» Да, давлюсь
смехом, представляя тезкину «хохлому» без парика.
НЕУДАЧНЫЙ «ВИЗИТ»
у, до чего же везёт мне на происшествия, случающиеся на рабочем месте! Местная милиция уже матерится, когда к ним поступает очередной вызов из «Лэтуаля». Опять – скандальчик с потасовочкой.
Стою, значит, на посту своём и никого не трогаю. Улыбаюсь – при этом. Слышу вдруг, звук падающего ВиниПуха. Направляюсь, не спеша на стук. Не спеша – потому что не в моём он отделе и отношения ко мне не имеет. Пока
не имеет. Вижу, что два парнишки лет двадцати уронили у соседки по магазину Юляшки пару коробок со стеллажа,
но активно их поднимают. С комментариями. По поводу коробок и соседки. Подошёл, дабы подсобить, если что – в
пределах профессиональных полномочий. Естественно – не пацанам. Обошлось, сообща ребятишки победили коробки, потратив пяток минут времени и не менее словаря ненормативной лексики в придачу. Меня, впрочем – не заметили.
Далее, один ниспровергатель тары, с банкой пива наперевес, направился мимо меня сквозь турникет в «Лэтуаль», понюхать заморских одеколонов. Однако, неудачно.
– Молодой человек, к нам с напитками не заходят!
– Извини, командир, базара нету!
26
Зато второй – почти копия первого, с такой же мордой-тяпкой – только без пива, прошуршал мимо меня в облако элитной парфюмерии. Немного отвлёкшись разговором с симпатичненькой продавщицей – был такой грех, слышу вдруг сигнал турникета, реагирующего на вынос нашего товара. Исчезающий гость, рывок-спринт и – финиш:
– Молодой человек, на вас сработала сигнализация, попрошу вернуться!
– Чего, нафиг, я тут ни при чём!
– А, вернуться придётся! – И, паренёк без видимого удовольствия за шкирку, с моей активной помощью, тащится обратно, в обобранный им отдел. Где, сигнализация реагирует повторно.
Словно, не поверив ушам, «гость» вдруг забрыкался, но был силой сопровождён к месту администратора и,
после недолгих препираний, толчком на него усажен. Кореш же задержанного, куда-то исчез.
Не буду пересказывать наш диалог, переполненный глупыми возмущениями «невинно задержанного». Скажу
лишь, что он всё отрицал и ничего умного не произнёс. Обычный трёп жулика – не более. Раз пять за разговор, я садил его толчком на стул, но вскочил он – шесть раз: метнулся на «рывок», намереваясь промчаться сквозь меня. И,
был встречен неласковым ударом колена в пузо. Перехватив согнувшегося бегуна за уши, я уже собрался добить повторным в голову, чтобы уговорить окончательно. Однако кто-то, успокаивающе бормоча что-то типа: «Не деритесь,
достаточно!», навязчиво потянул меня от «спринтёра». Подумав, что это свои, я отпустил недоделка и обернулся. За
спиной моей, вцепившись в пиджак, стоял исчезнувший его приятель и, улыбаясь, что-то успокаивающе бормотал.
Господи, как я мог забыть о тылах! Беглец ринулся к выходу. Зарычав, я отшвырнул тормозящего, и рванул следом.
Наперерез удирающему отчаянно кинулась Наташа. Умница – коня на скаку остановит… Остановила – ненадолго: он
оттолкнул её, ударив в грудь некстати подвернувшуюся покупательницу. И – тут снова подоспел я. Боковой удар ноги, остановленный в самом начале, ввиду наличия за мишенью тестер-стенда с дорогущей косметикой. Затем, вывод
из равновесия и бросок на пол с переходом на удушающий приём. Чёртов автоматизм, я снова забыл о приятеле! Рывок за пиджак уронил меня на спину, и вор вырвался сквозь турникет. Отшвырнув заступника, я низким стартом «выстрелил» за удирающим. Догнав в фойе ЦУМа его, уже начавшего разворачиваться навстречу, с ходу бью стопой в
подколенный сгиб, рванув на себя за воротник. Чуть придерживаю «бестолковку» падающего, дабы не разбить о бетон пола и, приседая, ударяю сверху в грудь коленом – в качестве успокоительного. Затем, схватив за глотку, замахиваюсь в голову. Но – торможу, ведь его ещё в милицию сдавать, где объяснять членовредительство придётся. Разжимаю, уже занесённый, кулак. Звяканье наручников. И – опять, только уже пристёгивающих к стулу. Водичка-то туалетная «Визит» называлась. Неудачный «визит» нынче у «гостя». Надолго ему запомнится: лет, думаю – на пять. Вызов милиции и доклад в офис – за «спасибу». О премии можно и не мечтать. В России награждают лишь посмертно,
как сказал когда-то незабвенный Семён Горбунков. Однако, другой товарищ – Глеб Жеглов, справедливо считал, что
«вор должен сидеть». И – вор сядет.
ЛАЗУТЧИЦА
тук из пустоты только что открытого чемодана шокировал бы много меньше, чем трёхкратный «тук»
в дверь с территории почти «ненаселённого» ночью завода. Почти – то есть: кроме нас – охранников. Гриня поперхнулся анекдотом, тогда – когда я уже приготовился смеяться. Но, смех наглухо застрял в зубах. Ногти автопилотом
царапнули ствол, а глаза вытаращено переглянулись.
– Ты что-нибудь слышал?
– Почудилось.
Стук повторился самым наглым образом. Собачий сын Портос Шерханович выполз из-под лавки, где предавался здоровому сну, удивлённо скособочил голову и вопросительно мотыльнул хвостом. Потом, вспомнив свои сторожевые обязанности, нерешительно мяукнул: «Гав», – чего сам испугался. И, поджав красу и гордость, юркнул на
неостывшее лежбище. Откуда неуверенно заворчал, сам себя подбадривая.
Весельчак Гриня, сбледнув с лица, на пуантах по стеночке приблизился к двери и тихо отодвинул шпингалет.
Приготовившись прыгнуть пяткой вперёд, я выдавил: «Войдите».
– Здорово, внучки! Не ждали! – На пороге, придавив клюшечку, улыбалась тремя зубами старушка – «божий
одуванчик».
– Я тут мимоходом, внучки. Шла, шла себе и заблудила чутка. Смотрю вдруг – такие ребятишки симпатичные
в окошке маячуть. Дай, кумекаю – спрошу, как до Власихи идтить ближе?
– Старая, – первым прочухался Гриня, – ты откуда?
27
– Да, уж не с того света! Человек живой я, чуешь – дышу!
Душок от пенсионерки чуялся тот ещё – похмеляться впору. Убойный – куда «Орбитам» рекламным!
– Бабуля, до Власихи вёрст двадцать, а на дворе – минус двадцать. Косточки инеем покроются. Ты лучше переночуй с нами, а когда автобусы проснутся, мы тебя выставим. – Нарушил я все мыслимые инструкции.
– Добрый ты, внучок. Да, спешу я, больно! И, погостила б чутка, да идтить надобно. – И поворотилась к выходу, вернее – обратно: ко входу на территорию.
– Бабушка, там закрыто, как выйдешь-то?
– Да, как вошла! – Донеслось уже с улицы.
Выскочившие следом, мы узрели шустро исчезающие под створками валенки. Один было – застрял, дёрнулся,
но – удачно.
Гриня, удивлённо фыркнув, помчался в КПП, откуда, спустя страницу непечатной лексики, приволок строительную рулетку. Замер «подворотни» потряс: двадцать пять сантиметров! Любая «Мисс…» удавится за такую талию,
да ещё под шубой!
Остаток ночи мы бдительно блюли ворота, а поутру штатный сварщик по «спецзаказу» законопатил щель металлическими пластинами.
Но пасаран!
ОХРАННИКИ СТАРОГО ДОМА
очь. Старый двухэтажный особняк городской окраины, некогда бывший офисом преуспевающей
компании, даже название которой кануло в бездонную Лету. Прогнившие дощатые щиты заколоченных дверей,
слепые провалы окон, в любое время суток налитые липкой густой чернотой, от взгляда которой стынет в жилах
самая горячая кровь. И, непослушные мурашки стаями щекочут спину, подгоняемые холодным потом зарождающегося ужаса. Ни пропитанный душем ливня бомж, ползущий навстречу стылому октябрьскому ветру, ни бродячая собака в дыханье крещенской стужи – не приютятся в пыльных чертогах умирающего здания. Но, оно ещё
живо. Оно помнит. Оно видит сны.
Пока пылились мощи стен
Над катакомбами подвала,
Оно жило и вспоминало –
Наполнив призраками тлен.
И, всякий раз, когда часы бьют полночь, дряхлеющая память особняка вздрагивает, стряхивает предсмертное оцепенение, грезя призраками далеких воспоминаний. В вековой её глубине, скрипя, открывается дверца, и продрогший до самых костей бродяга, вопреки ужасу местных легенд пригревшийся в развалинах, видит силуэт человека, неизвестно как различимый в черноте дома. Крепко сбитый коренастый боец в белом кимоно с
черным поясом отрабатывает летящие молниеносные движения. Кулаки и пятки со свистом рассекают промозглую пыль пустоты, и тихое шуршание присмиревших сквозняков взрывается мощным: «Ки – яяя!»
Присмотревшись повнимательней, бродяга замечает невесть откуда взявшуюся в сумраке развалин офисную мебель, компьютеризированные столы в струящемся из глубины стен сером призрачном свете. Вдруг, боец,
охраняющий офис, замечает незваного зрителя, и ярость, вспыхнувшая магнием в бездонных провалах глаз, выливается сокрушающим броском мозолистой пятки, выбивающей нечаянного наблюдателя из сознания в долгую
тишину нокаута. Снова – ночь…
Спустя сутки все повторяется, за исключением присутствия зрителя. Только боец другой – боксер, вытанцовывающий на цыпочках свое смертоносное соло. Потный жилистый торс неуловимыми глазу движениями выстреливает пулеметные серии ударов, качаясь, уклоняясь и ныряя под хуки воображаемого противника, разрывая
и сближая дистанцию – танец, несущий разрушение…
Следующей ночью работает очередная смена: мускулистый атлет вращает нунчаки – неразличимые свистящие молнии. Два стальных пропеллера разящими щитами окружают мастера со всех сторон одновременно,
поднимая в руинах испуганные смерчи разбегающейся пыли, рассекаемые бликами ног, наносящих комбинации
акцентированных ударов из сердца сверкающего вихря.
Дом словно молодеет, согреваясь сновиденьями. Охранники, тренировавшиеся в нем ночами, давно уже
нянчат внуков, оставшись при этом не менее грозными воинами, чем в сумрачных видениях дряхлеющего особняка.
28
КРИТИКА
Вячеслав ДЕСЯТОВ
КОКОН:
«ФАМИЛЬНАЯ» МИФОЛОГИЯ В.В. НАБОКОВА
этих заметках речь пойдет не о семейных преданиях рода Набоковых, а об анаграмматических, параграмматических, палиндромных и пр. преломлениях фамилии «Набоков» в сочинениях выдающегося прозаика.
«Фамильная» мифология – часть мифологии именной (в широком смысле). Существует ряд работ, посвященных
многочисленным значениям набоковского псевдонима «Сирин» (1). Фамилии писателя повезло меньше. Лишь в последние годы была замечена связь между словом «око», читающимся в фамилии «Набоков», и важнейшей для этого
автора темой абсолютного всевидения, чаще всего посмертного (2).
Бабочка у Набокова, символизирующая человеческую душу, обычно обладает «зрячими крыльями» (3, т. 4, с. 175).
Несчастье в набоковском мире, как правило, сопряжено со слепотой (в прямом или фигуральном смысле), счастье – с
совершенным зрением. Герой рассказа «Рождество» Слепцов собирается покончить с собой, ослепленный горем смертью своего маленького сына. В финале рассказа душа умершего мальчика перевоплощается в бабочку, появляющуюся из кокона (это и есть рождество), Слепцов видит ее зрячие крылья: «простертые крылья, загнутые на концах,
темно бархатные, с четырьмя слюдяными оконцами, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья» (3, т. 1, с. 168). На первой странице рассказа «Пильграм» упоминаются бабочки, у которых крылья «с
большими удивленными глазами» (3, т. 3, с. 531), а в финале главный герой, собиратель бабочек, умирает, но тем не
менее совершает путешествие, о котором всю жизнь мечтал: «Он, вероятно посетил и Гранаду, и Мурцию, и Альбарацин, - вероятно, увидел, как вокруг высоких, ослепительно белых фонарей на севильском бульваре кружатся бледные
ночные бабочки; вероятно, он попал и в Конго, и в Суринам, и увидел всех тех бабочек, которых мечтал увидеть
<…>» (3, т. 3, с. 544; курсив внесен). Согласно этой же метафизической модели заканчивается рассказ «Совершенство»: любознательный герой умирает и получает ответы на все свои вопросы, обретя совершенное зрение-знание –
став всевидящим и всеведущим.
Смерть, по Набокову, – это прозрение. Стихотворение «Око» начинается строфой:
К одному исполинскому оку –
без лица, без чела и без век,
без телесного марева сбоку –
наконец-то сведен человек
(3, т. 5, с. 439).
В последней строфе стихотворения появляется слово «вензель»:
Дело в том, что исчезла граница
между вечностью и веществом, и на что неземная зеница,
если вензеля нет ни на чем?
(3, т. 5, с. 439).
Обратим внимание на звуковое сближение слов ЗЕНИца и вЕНЗЕль. Неземная зеница нужна лишь тогда, когда есть
«вензель» - когда сохраняется личность человека, индивидуальный образ мира. Начало слова «вензель» – вензель семьи Набоковых, поскольку оно прячет инициалы писателя (ВН), а также инициалы его жены Веры Евсеевны Набоковой (ВЕН) и его матери Елены Набоковой (ЕН). Стихотворение датировано 1939-ым годом, то есть годом смерти матери писателя. Применительно к фамилии «НабОКОв(а)» «телесное марево сбоку», точнее, с обоих боков – это буквы
н, а, б, в, (а).
Интересно, как «переводит» Набоков на английский язык название своей повести «Соглядатай» - «The Eye». «Eye»
означает «глаз». Набоков как бы отсекает от слова «соглядатай» «телесное марево сбоку» (с левого бока), оставляя
лишь последний слог (ай). Английское «Eye» омонимично местоимению первого лица единственного числа - «I». «Я»
= «Глаз», «Набоков» = «Око». Око скрывается в кОКОне фамилии подобно тому, как зрячая бабочка-душа скрывается
в коконе человеческого тела. Кокон – частичная анаграмма фамилии писателя. По мысли Валерия Мароши, бабочка –
29
это также «элемент набоковской анаграммной маркировки» (4, с. 281), то есть и слово «бабочка» является параграммой (неполной анаграммой) фамилии «Набоков».
Один полюс художественного мира Набокова – кокон (тьма, слепота), другой полюс – радуга (цветовой спектр, то
есть рай, праздник для глаз). Радуга связана с оком еще и потому, что окружение зрачка (хрусталика) называется радужницей (радужкой, райком). Атмосферная радуга - эмблема счастья любимых героев Набокова: «Моросивший
дождь казался ослепительной росой, счастье стояло в горле, радужные ореолы дрожали вокруг фонарей <…>» (3, т. 4,
с. 391). Другой фрагмент того же романа (слово «дар», кстати, - полупалиндром слова «радуга»): «Еще летал дождь, а
уже появилась, с неуловимой внезапностью ангела, радуга <…> Милая моя! Образчик елизейских красок! Отец однажды, в Ордосе, поднимаясь после грозы на холм, ненароком вошел в основу радуги, - редчайший случай! - и очутился
в цветном воздухе, в играющем огне, будто в раю» (3, т. 4, с. 260, 261). В словаре Даля зафиксировано слово «райдуга» (5, с. 8). С радугой ассоциируется у Набокова его любимый поэт: «Пушкин – радуга по всей земле…» (3, т. 1, с.
449). Радуге уподобляет Набоков и собственное творчество:
Но воздушным мостом мое слово изогнуто
через мир, и чредой спицевидных теней
без конца по нему прохожу я инкогнито
в полыхающий сумрак отчизны моей
(3, т. 5, с. 420).
Главный герой романа «Bend Sinister» называет своего маленького сына «raduga moia» (6, p. 137). Небесная дуга
для Набокова – мост, по которому можно проникнуть (проехать на велосипеде) в Россию и в рай детства. Персонаж
рассказа «Занятой человек» Граф Ит – автопародия Набокова и комический вариант библейского Ноя (7) – видит, избегнув смертельной опасности, «маленькие радуги в плоских хозяйских рюмках» (3, т. 3, с. 563). Антипод автора романа «Отчаяние» Герман Карлович видит лишь «в гнусную радугу окрашенный автомобиль фабрики лаков» (3, т. 3, с.
399). Герман Карлович – двойник-антипод Набокова не только по сути (эстетические и этические взгляды), но и на
уровне номинации. Художник Ардалион называет Германа «кабаном» (3, т. 3, с. 524). Слово «кабан» созвучно фамилии Набокова в ее обратном прочтении.
Образ радуги корреспондирует с фамилией русско-американского прозаика благодаря общему для них значению
кривизны (дуга, набокий). Набокову нравились «нелинейные» решения: например, любимой шахматной фигурой писателя быль конь (по-английски «knight»), который ходит вбок. «Кон(ь) - вбок», - еще одна возможная параграмма
фамилии автора «The Real Life of Sebastian Knight».
ПРИМЕЧАНИЯ:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Останин Б. Равенство, зигзаг, трилистник, или О трех родах поэзии // Новое литературное обозрение. № 23 (1997). С. 298-302; Фомин А.
Сирин: двадцать два плюс один // Там же. С. 302-304; Останин Б. Сирин: 22 + 2 // Там же. С. 305; Шапиро Г. Поместив в своем тексте мириады собственных лиц. К вопросу об авторском присутствии в произведениях Набокова // Литературное обозрение. 1999. № 2. С. 32-34;
Двинятин Ф. Пять пейзажей с набоковской сиренью // В.В. Набоков: Pro et Contra. Т.2. СПб., 2001. С. 291-314.
См.: Давыдов С. Набоков: герой, автор, текст // В.В. Набоков: Pro et Contra. Т. 2. СПб., 2001. С. 323-324; Десятов В. Виктор Ерофеев и Владимир Набоков: три свидания // Пародия в русской литературе ХХ века. Сборник статей. Барнаул, 2002. С. 125.
Набоков В. (В. Сиринъ). Собрание сочинений русского периода. Т. 1, 2. СПб., 1999. Т. 3, 4, 5. СПб., 2000.
Мароши В.В. Имя автора. Историко-типологические аспекты экспрессивности. Новосибирск, 2000.
Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. М., 1982.
Nabokov V. Bend Sinister. Penguin books, London, 2001.
См. об этом: Десятов В. Занятой человек в футляре (Набоков и Чехов) // Десятов В., Куляпин А. Прозрачные вещи. Очерки по истории литературы и культуры ХХ века. Изд. 2-ое, исправл. и дополн. Барнаул, 2003. С. 102.
ЧИСЛО
Vladimir Nabokov, первая буква фамилии которого так напоминает знак №, был большим нумерологом, о чем
неоднократно писали (1). В романе «Лолита» главная героиня появляется в десятой главе. 10 апреля – по старому стилю день рождения Набокова. Гумберт Гумберт родился в 1910 году (2, с. 17), а встреча с Лолитой для Г. Г. стала своего рода вторым рождением. Но вряд ли явление Лолиты именно в десятой главе можно объяснить только этим.
Имя героини в тексте главы первоначально возникает в форме «Ло», которая трижды повторяется (2, с. 51, 51, 54).
Следствием чего становится превращение номера главы в ее название, поскольку цифры, входящие в состав числа
«10», можно воспринять и как английские печатные буквы. «10» = «lo». Замена большой «L» на малую соответствует
художественной логике романа, где весь образ Лолиты представляет собой литоту, параграммой которой имя героини
является (3, с. 263).
В набоковедении высказывалась мысль, что прототипом Лолиты была девочка, названная в «Других берегах» Поленькой (4). Не вызывает сомнений, что Поленька – прототип героини набоковского стихотворения «Лилит». Нагая
девочка Лилит «с речною лилией в кудрях» (5, с. 437) напоминает герою стихотворения «весну земного бытия, // когда из-за ольхи прибрежной // я близко, близко видеть мог, // как дочка мельника меньшая // шла из воды, вся золотая,
// с бородкой мокрой между ног» (5, с. 437). В «Других берегах» рассказывается, как будущий мемуарист стал случай-
30
ным свидетелем купания Поленьки, своей ровесницы, тринадцатилетней дочери кучера. В этом фрагменте мемуаров
упоминаются и ольхи, и водяные лилии, и «золотой» фон образа Поленьки (5, с. 281, 282). С другой стороны, набоковская Лилит – одна из явных русских пра-Лолит.
Еще один мифологический образ-медиатор между Поленькой и Лолитой – Афродита/Венера. Гумберт Гумберт
сравнивает Лолиту с героиней знаменитой картины С. Боттичелли «Рождение Венеры»: «мне стало ясно только теперь – в этот безнадежно поздний час жизненного дня – как она похожа – как всегда была похожа – на рыжеватую
Венеру Боттичелли – тот же мягкий нос, та же дымчатая прелесть» (2, с. 331). И далее Гумберт думает о муже Лолиты: «Он в ладони свои заключал ее флорентийские грудки» (2, с. 336). Поленька соотносима с новорожденной богиней любви в качестве первого серьезного эротического переживания Набокова. Афродита родилась из пены морской,
Поленька в памяти Набокова связана со стихией воды. Мужем Афродиты был кузнец Гефест, и Поленьку выдали замуж за кузнеца (5, с. 281). В третьем, окончательном варианте набоковских мемуаров «Speak, Memory» содержится
дополнительный мнемоснимок с Поленьки-купальщицы, отсутствовавший в «Других берегах»: «я смотрел, как чужая
Поленька дрожит, присев на досках полуразломанного причала, скрещенными руками прикрывая от восточного ветра
груди <…>» (6, с. 497-498). Этот образ мог напомнить Набокову «Рождение Венеры», где на богиню дуют зефиры, а
она прикрывает грудь рукой. Оредежь, название реки, в которой купалась Поленька, - параграмма слова «рождение».
Но Лолиту можно соотнести с Поленькой и непосредственно, без образов-медиаторов. В двух именах присутствует
звуковой комплекс «оли»/«оле». Один из вариантов именования Лолиты в русском тексте - «Долинька» - рифмуется с
«Поленька». Определяющая черта обоих образов – светоносность. Первые слова исповеди Гумберта: «Лолита, свет
моей жизни, огонь моих чресел» (2, с. 17). Поленька, - пишет Набоков, - «была первой, имевшей колдовскую способность накипанием света и сладости прожигать сон мой насквозь (а достигала она этого тем, что не давала погаснуть
улыбке) <…>» (5, с. 281). В «Speak, Memory» еще более определенно говорится о поллюциях. Следовательно, Поленька была первым в жизни Набокова «суккубом» (ср. «демонскую» (2, с. 26) природу нимфеток). У двух героинь
похожие улыбки. Стоявшая на пороге избы Поленька «следила за моим приближением издалека с удивительно приветливым сиянием на лице, но по мере того, как я подъезжал, это сияние сокращалось до полуулыбки <…>» (5, с.
280). У Лолиты было «мечтательное сияние всех черт лица, - улыбка, которая ничего, конечно, не значила, но которая
была так прекрасна, так самобытно нежна, что трудно ее объяснить атавизмом, магической геной, непроизвольно озаряющей лицо в знак древнего приветственного обряда (гостеприимной проституции, скажет читатель погрубее)» (2, с.
349).
Лолита лишилась невинности в лагере «Кувшинка», «играя» с подругой Варварой и тринадцатилетним Чарли
Хольмсом (2, с. 169-170). Голая Поленька «спасалась от бритоголовой, тугопузой девчонки и бесстыдно возбужденного мальчишки <…>, которые приставали к ней, хлеща и шлепая по воде вырванными стеблями водяных лилий» (5, с.
282). Таким образом, нимфетки в творчестве Набокова прочно ассоциируются с водяными лилиями, которые называют также кувшинками и нимфеями (7). Писалась «Лолита» одновременно с набоковской автобиографией.
К нумерации глав Набоков подходил как к одной из сторон реализации художественного замысла. (Примеров тому
множество, приведем здесь единственный: одиннадцатая глава в «Лолите» и одиннадцатая глава в романе «Отчаяние»
представляют собой дневниковые записи рассказчиков). Поэтому еще один веский аргумент в пользу сближения образов Поленьки и Лолиты – тот факт, что в «Других берегах» о Поленьке тоже рассказывается в десятой главе.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
См., напр.: Tammi P. Nabokov’s Poetics of Dates // Scando-Slavica. – 41 (1995). - P. 75-98; Старк В.П. Знаменательные даты в хронографии
Набокова // Набоковский вестник. Вып. 5. Юбилейный. - СПб., 2000. – С. 7-18.
Набоков В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. Т. 2. СПб., 1997.
Смиров И.П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.
Подробнее других об этом написала Е. Филаретова в статье «Неизвестная муза Владимира Набокова. Генезис «Лолиты»» (Нева. 2002.
№10. С. 221-227). Исследовательница сделала несколько ценных наблюдений, но произвольно отождествила имена «Поленька» и «Полина». «Поленька» - уменьшительная форма не только от «Полина», но и от «Пелагея». Кучер Захар, вероятно, скорее назвал бы свою дочь
Пелагеей, чем Полиной. Имя «Пелагея» встречается в ряду имен других девочек между Клод Депрэ (1909; «Колетт») и Валентиной Шульгиной (1915; «Тамара») в донжуанском списке Набокова. Брайан Бойд, приводящий этот список, выдвигает предположение, что Пелагея и
есть Поленька (Бойд Б. Владимир Набоков: Русские годы. М., 2001. С. 119). Имя «Пелагея» означает «морская», что соответствует «русалочному воплощению» Поленьки.
Набоков В. (В. Сирин). Собр. соч. русского периода: В 5 т. Т. 5. СПб., 2000.
Набоков В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. Т. 5. СПб., 1999.
Ср. наблюдение А.В. Леденева, который предлагает, «оттолкнувшись от признания Набокова в любви к «итальянской роскоши аллитераций», раскрыть соответствующий словарь и найти там «лилию» в иноязычной звуковой оболочке - nimfe, а потом перечитать «Лолиту»,
учитывая эту потустороннюю фонетику текста». «Нимфетка», по мысли исследователя, - это, «по сути, итальянизированная «лилечка»»
(Леденев А.В. Набоков и другие: Поэтика и стилистика Владимира Набокова в контексте художественных исканий первой половины ХХ века. М., Ярославль, 2004. С. 5).
Литература Алтая в кривом зеркале критики
Владимир СОКОЛОВ
31
Л. КВИН (1922-1996).
ЧУЖИЕ ЗВЕЗДЫ РОДНОЙ СТОРОНЫ
биозаметки
розаик и драматург Лев Квин был одним из самых интересных людей в нашей писательской организации за полвека ее существования. Его отличали богатая биография, большая эрудиция, знание четырех иностранных
языков.
Лев Квин родился 20 апреля 1922 года в городе Риге. Еще гимназистом участвовал в работе подпольного Союза Трудовой Молодежи Латвии. В 1940 году был арестован охранкой и освобожден нашей армией. Сразу же ушел на
фронт, участвовал в боях на Северо-Западном и 2-м Украинском фронтах. Участвовал в освобождении Венгрии. После войны работал в Советской военной администрации в Будапеште и в газете в Вене. И позже часто бывал в этих
городах.
После демобилизации, заинтересовавшись целинной эпопеей, приехал на Алтай. С 1953 года жил в Барнауле.
Здесь вышла его первая книга Экспресс следует в Будапешт. С тех пор - еще сорок семь отдельных изданий. Среди
них романы Город не спит, Звезды чужой стороны, Ржавый капкан на зеленой траве и другие. Книги Льва Квина
систематически издавались не только в Барнауле и Новосибирске, но в Москве и нередко за границей. Пьесы шли в
разных городах страны. Писатель много занимался переводами с латышского, немецкого, английского.
Квин был и остается одним из немногих, если вообще не единственным, алтайским писателем, который вызывает неподдельный читательский интерес за пределами нашего региона. По крайней мере, он единственный, чьи
произведения, приключенческо-детективные истории для детей, запущены в Интернет не мною и вообще за пределами Алтая, будучи включены Мошковым в его самую авторитетную в России электронную библиотеку.
В течение ряда лет Лев Израилевич был секретарем Алтайской писательской организации, членом редколлегии и редактором журнала "Алтай", членом редколлегии журнала "Барнаул". Избирался также членом правления Союза писателей РСФСР.
Награжден орденами Отечественной войны первой степени, Красной Звезды, Знак Почета, тремя орденами
Венгерской Народной Республики, многими медалями.
Умер в 1996 году.
Квин был не только одним из самых интересных, но и самых авторитетных и, если можно так сказать, порядочных наших писателей. Вспоминается случай, когда один из наших писателей - он еще и сейчас в расцвете сил,
только с отвращением покинул наш край и живет в России - попал в нехорошую историю. Об этом тогда много говорилось и много было кулуарного шума. Увы, "народная совесть" (а иначе, как совестью страны советские, да и нынешние российские литераторы себя не полагали) хранила трусливое молчание - это в лучшем случае, а в худшем с
опережением графика облаивала своего еще недавнего собрата и друга смердяковым за гнусную клевету на родной
край и отсутствие гражданской позиции (просто для справки молодым: гражданской позицией в Советском союзе
называлось высказывать свое одобрение на всякую инициативу партии, правительства и др. органов Советской власти).
Лев Израилевич был единственным, кто публично осудив собрата (иначе, увы было нельзя) сделал потом все
от него зависящее, чтобы выручить того из беды, и, наверное, если не целиком, то во многом именно его заступничеству тот обязан своим вызволением.
Квин был человеком неравнодушным к окружающей действительности. Многим он помогал, многим сочувствовал, еще большему количеству хоть чем-то пытался помочь. Особой зоной его внимания были ветераны Великой
отечественной войны. Помню он собирал деньги на помощь тем из них, чья малообеспеченность не делает честь
стране, числящей себя в победителях. Ведь насколько труднее помогать и уважать конкретных людей, чем раздувать
идеологическую истерию по поводу великой победы.
Обратился он и к нам. Я только пожал плечами: с какой стороны помогать безымянным ветеранам, когда у
меня дома еще живы два таких ветерана и получают неплохую, вполне достойную пенсию (в трудные начало 90-х
отец получал в 3 раза больше, чем я зарабатывал: с тех пенсии регулярно повышали и повышали, так что теперь уже
моя весьма хилая зарплата в 3 раза больше пенсии). Кроме того, как редактор, ответственный за мемуарную литературу, я постоянно общался с ветеранскими организациями и никаких добрых чувств эти говоруны и профессиональные
представители победившего поколения у меня не вызывали. Особую жалость вызывали всегда появлявшиеся в издательстве с грудью в орденах люди, по всей видимости действительно достойные, которые позволяли использовать
себя как ширму политическим тщеславию и корысти.
Однако, я недооценил Льва Израилевича. Собранные деньги он сам разнес по квартирам и самолично вручил
тем, кого он знал действительно в этом нуждались. По тому, как обиделись на него ветеранские организации, что он
не привлек их к этому делу, поступок писателя был в самом деле благородным и по замыслу, и по исполнению.
32
БОДАЛСЯ ТЕЛЕНОК С ДУБОМ
оследним увидевшим свет еще при жизни писателя произведением стала книга мемуаров "Повесть о
странностях времени" (или как она обозначена на титуле "Улица королевы Вильгельмины"). Обычно мемуары представляют собой простое перечисление дат и событий, снабженных прописной моралью. Когда на мемуары тянет ничем не примечательных, обычных людей или деятелей местного масштаба, даты, как правило, хрестоматийны, события подсмотрены с заднего двора и потому изложены невразумительно и ничего нового и неожиданного к сложившейся их трактовке не прибавляют. Сами же биографируемые тети Мани и дяди Вани никому неизвестны и еще менее
интересны; где они, с кем и почем. Остается прописная мораль, газетные декларации и напыщенное многозначительное пережевывание общеизвестного.
Отличительной чертой советской мемуаристики - а другой пока у нас нет - является фабрикация парадного
портрета, где все личное отметалось как недостойное. Современные мемуаристы, следуя духу времени, пытаются эту
тенденцию переломить, вводя эпизоды своей личной жизни, даже любви и дружбы, но делают это неуклюже, сусально, тягомотно. Увы, в этом плане квиновские мемуары полностью укладываются в прокрустово ложе наигранных вариантов. Его знакомство с женой на фоне армейского быта в полуразрушенной войной Венгрии, скитания молодой
офицерской семьи, возможно, интересны и поучительны для внуков и потомков, но отпечатанные многотысячным
тиражом все эти "сюси-пуси" не превосходят по качеству сериалы, уступая им в занимательности. Вообще, мне кажется, с любовью в современной литературе нужно кончать, не потому что она исчезла в жизни, а потому что в читательском (зрительском, пользовательском) восприятии ее полностью заменил секс, и любовные драмы, коллизии, лирики воспринимаются этаким анахронизмом.
Гораздо интереснее мемуары Квина, когда он переходит к своей профессиональной деятельности "бойца
идеологического фронта", существенной частью которой была его литературная работа. Чередой точных фактов, деталей, характеров писатель рисует обстановку в общественной жизни страны, вернее в том суррогате, слепленном из
деклараций, подобострастия, чинопочитания, доносов и подстав, который у нас именовался и именуется "общественной жизнью".
Особенно много места в книге занимают кувырканья писателя с советской "цензурой" - ЛИТО, организацией,
призванной следить, чтобы в печать не попадали сведения, которые могли бы нанести ущерб обороноспособности
нашей страны, но которая намного расширила свои полномочия, и вслед за писательскими организациями, редакциями, партийными комитетами разных уровней и вместе с ними в основном занималась тем, что отлавливала чуждую
советскому образу жизни идеологию, блюла чистоту коммунистических идеалов.
Вызывают, допустим, редактора в ЛИТО:
- "Вас что не предупреждали: в армейских газетах никаких 'полков', никаких 'батальонов',
никаких 'рот' нет и быть не может. Максимум 'отделение'. А у вас здесь что? 'Слово о полку Игореве'.
Вы что, очумели? 'Полк' в военной газете! - и дважды подчеркнул слово 'полк' красным карандашом..
- Так это ж не просто слово 'полк', а название древнего произведения!
- Сказано, либо снимайте совсем, либо слово 'полк', либо замените на 'подразделение'. 'Слово
о подразделении Игоревом'. Кому надо, поймут".
Или такой случай. Звонит зав ЛИТО:
- "Я вам газету не залитую, пока это безобразие не уберете из номера..
- Какое безобразие?
- Ответы на кроссворд из предыдущего номера.. Под номером восемнадцать у вас идет 'Зенит'. Вот этот 'Зенит' и убирайте.
- Почему? Читателям предлагается угадать советскую команду из 5 букв, обладателя Кубка
СССР 1944 года.
- А вы что не знаете, по какому ведомству проходит эта футбольная команда? - это же авиазаводы!.. Прочитает про 'Зенит' те, кому не положено, и смекнет сразу: ага, значит, у них на Алтае
авиазавод завелся. Так-с. Ставим галочку, посылаем шифровочку".
И все же при всем своем либерализме и, как он сам любит выражаться, "вольнодумстве", резко критикуя цензурные рогатки, набрасывая одну за другой живые сцены, не без юмора и комизма, писатель остается целиком и полностью в объятиях советских идеологических штампов. Порой поразительно, как он сам не замечает ненормальности
и противоестественности ситуации, когда вроде бы литературный журнал (наш "Алтай") пробивает статью о том, следует или не следует выращивать бобовые культуры (да с применением агрономических терминов, мнением специалистов, цифрами и фактами), и какие он, писатель, встречает на этом пути препоны и как все хорошо устраивается благодаря умному вмешательству первого секретаря крайкома.
33
Но так было: писатели рассуждали не о любви или природе, а о производственных проблемах, за счет чего и
каких удобрений повышать урожайность, лучше ли использовать прямоточные котлы или с естественной циркуляцией, стоить ли добавлять в сталь легированные присадки, если она идет на лопаты, или не стоит понапрасну использовать дороги металлы (вы смеетесь, а ведь на эти темы на Алтае не один роман, не то что очерк, был издан), а партийные бонзы, но отнюдь не инженеры или агрономы, учителя или экономисты решали, правильно ли рассуждают труженики пера или нет, актуально или неактуально, и не слишком ли мастера слова впадают в мелкотемье (там о любви
пишут или о семье), вместо того чтобы быть на передовых рубежах и стройках коммунизма.
Конечно, все это и те курьезные случаи, о которых пишет Квин, сегодня воспринимаются довольно комически, но тогда они не то что портили, а форменным образом не давали дышать творческому работнику.
Квин заметил интересную закономерность. Послевоенные "литовцы", как правило, были людьми дремучими,
малообразованными, "Слово о полку Игоревом" они не то что не читали, но и не слышали о таковом. Постепенно им
на смену пришло другое поколение, как раз которое и я застал в бытность свою редактором. Люди, как правило, не
просто грамотные, но с филологическим или историческим образованием. С ними можно было поговорить, пообсуждать новости науки и культуры.
Но "задача их оставалась прежней - не допускать в печать и тени вольнодумства", при этом они понимающе
кивали головами: вот мы вам предъявляем требования, глупость, конечно. А что мы можем поделать? Таковы правила
игры, и мы тут бессильны. Застойные времена, что бы сейчас ни говорили, было временем цинизма и лицемерия, когда в коммунистические идеалы не то что не верили, но относились к ним лениво, бездумно и бездушно. При этом
соблюдались все формальности и ритуалы: "если им так надо, что ж, мы будем делать вид". Хуже всего, что при этом
преследовалось всякое отклонение от ритуалов, шаг в сторону = побегу, преследовалось не какими-то там гэбовцами,
а этими "все понимающими", но ничего не могущими поделать. И если на заводе, в деревне этот камуфляж носил во
многом поверхностный характер - там в конце концов было дело, которым люди занимались независимо от идейных
установок, - то литературная, как и всякая среда, соприкасающаяся с идеологией, была насквозь гнилой, пропитанной
фальшью, лицемерием и подлостью. Это надо иметь в виду, когда мы говорим о советской литературе, в каких условиях приходилось жить и работать.
Конечно, люди искусства (науки, философии) как-то изворачивались, не только пописывая в стол, но и находя
способы донесения себя до публики.
"Реально обязанности цензоров в театрах выполняли приемные комиссии.. В эти комиссии
входили члены худсовета театра и так называемые представители общественности: учителя, работники культуры, иногда газетчики, очень редко писатели.
Но главную роль в этих ужасно демократических, на первый взгляд, комиссиях играли высокие представители партийных органов. Это и было здесь их основной задачей: решить, жить или не
жить подготовленному театром новому спектаклю. Остальные члены комиссии могли только разглагольствовать: нравится, не нравится, удался автору образ, не удался, на сцене темновато, следовало
бы прибавить света, особенно в таких-то эпизодах.. Но последний, решающий голос был, как уже
сказано, за представителями высокой инстанции."
Далее Квин описывает, как принимала комиссия его пьесу "Кругом шпионы!"
"По ходу действия на сцене появляется генерал войск СС Вандер-Вельде. Денщик ловко
снимает с него шинель с красными отворотами, и генерал предстает перед зрителями, в данном конкретном случае перед приемной комиссией, с фантастическим количеством орденов, которые спускаются по груди с плеч намного ниже пояса. Более того, опытный актер Валерий Николаевич Рюмин,
используя жанр пьесы, чтобы сделать свой выход еще смешнее, а может быть, и по другой более
утонченной, но не менее смешной причине (курсив мой - В. С.), поворачивается спиной к залу, и зрители со смеху буквально валятся с кресел: ордена рядами стекают и по спине, так как на груди для
них уже не хватает места. Для меня это тоже сюрприз - Рюмин придумал свой трюк буквально перед
сдачей спектакля. Я хохочу вместе с другими, успевая заметить, как заливается смехом и председатель приемной комиссии, милая, всегда очень любезная крайкомовская дама. И каково же было мое
удивление, когда ее резюмирующее выступление на разборе спектакля началось прямо с безапелляционных, обидных, прежде всего для артиста, слов:
- Ордена у генерала снять!..
- Помилуйте, но это же так смешно!
- Не над тем смеетесь.
- А по-моему, вы тоже смеялись...
- Я-то понимаю над чем смеялась! - не на шутку разозлилась крайкомовская дама. - Но другие могут не понять!"
"Народ не поймет" - этот довод и тогда и теперь у начальства в ходу: мы-то мол люди просвещенные, а вот
народ может все не так понять. Так и приняли спектакль без орденов, вернее оставив их 5-6 штук на груди. Однако
34
"артист Рюмин, сбросив по высокому приказу со своей груди, и особенно со спины, все лишние ордена, стал снова
награждать себя потихоньку, возвращая каждый очередной спектакль по одному-два ордена на прежние места".
Нужно добавить для полной ясности, что в 70- первая половина 80-х годов партийное руководство безудержно раздавало награды направо-налево, не забывая при этом и себя. Брежнев появлялся не иначе как в маршальском
мундире, четырежды Герой Советского союза, что до него удалось только Жукову + Герой Социалистического труда
и прочее и прочее, так что на груди у него действительно не хватало места для новых наград. Ходило много анекдотов
по этому поводу, и что ему-де собираются грудь надставлять, и изобретают якобы специальные ордена для ношения
на спине. Вот откуда такой безудержный смех в зале. Народ, действительно, все понимал как надо.
Так пытались более или менее успешно бороться с цензурными запретами. И все же успехи эти были спорадическими и носили локальный характер. Продолжая рассказ о приемной комиссии сам Квин пишет:
"Мой голос, голос автора пьесы, на этих комиссиях не солировал, а звучал тускло в общем хоре сопровождения. С моим мнением не очень-то считались, говорили, что я, как автор, свое дело уже сделал, написав пьесу. Ну а как
ее интерпретировать.. в этом драматург ничего не смыслит или, в лучшем случае, разбирается слабо.
Правда, в распоряжении автора оставалось еще одно мощное средство. В случае полного несогласия с увиденным, он мог вообще запретить постановку своей пьесы. Но до этого почти никогда не доходило. Тут играла роль и
материальная сторона дела (могли не только лишить авторского гонорара, но еще и взыскать постановочные расходы), и нежелание прослыть строптивым автором, с которым театры не решались бы впредь иметь дело, и много других факторов. Словом, голос единицы, в том числе и авторский, тоньше писка."
Другими словами, бодался теленок с дубом. Напрашивается, однако сделать одно существенное замечание.
Квин рассматривает ситуацию с точки зрения автора, и получается, что вот они, писатели, художники, драматурги,
что-то творили, создавали шедевры, выражали свои мысли, а против них стояла этакая чиновничья стена, то есть советская культура развивалась как противоборство творческой мысли с бездушной бюрократией, густо замешанной на
идеологии. Эта концепция стала ведущей, если не единственной, когда говорят о культуре и науке того времени.
А я могу сказать, что ничего подобного не было. Сам я работал редактором, то есть в какой-то мере был литературным чиновником и могу привести массу примеров, когда наказания за строптивость обрушивались именно на
чиновников, если те пытались не то что протестовать против существующей системы, а просто исполнять свой долг, в
рамках ценностей, прокламировавшихся той же самой системой. И частенько провокации, доносы и прочие прелести
борьбы с "вольнодумством" как раз исходили из писательской среды.
По сути была единая идеологическая машина, винтиками, колесиками, шестеренками, ременными, цепными и
фрикционными передачами, маховиками, втулками, собачками, подшипниками и так далее которой были все крутившиеся или передававшие движение ее элементы: чиновники, писатели и даже, как это ни покажется странным, партийные деятели (знаю примеры, когда и самое высокое идеологическое начальство отнюдь не было всевластно и точно так же вынуждено было играть по определенным правилам). Что же касается имевшей место борьбы, то это была
борьба за место под солнцем, борьба под ковром, борьба содержанием которой было отнюдь не идеологическое противоборство, а внутренние разборки, где сшибались ведомственные, местечковые, да и просто личные амбиции и интересы.
ИДЕОЛОГИЯ НА ВЫНОС И ДЛЯ ДОМАШНЕГО УПОТРЕБЛЕНИЯ
ервая часть квиновских мемуаров - "Улица королевы Вильгельмины" - представляет собой вполне
самостоятельную повесть. На этой улице в Будапеште после Великой Отечественной войны располагался Комитет по
работе с венгерским населением. Одним из сотрудников Комитета и был писатель, о чем он пишет в этой повести.
Чужая страна - а хотя она и принадлежала к социалистическому лагерю, Венгрия оставалась для нас чужой представлена Квином достаточно емко и зримо. Настолько зримо, что никаких сомнений, что эта страна для нас чужой была и осталась. Венгрия представлена через людей, их характеры, а не как предлог для социологических заключений или абстрактных обобщений, вроде Чехословакии из вторушинских записок.
"Говорят, в Венгрии дворян, пожалуй, больше, чем простолюдинов. Короли куда охотнее
одаривали угодивших им людей ни к чему не обязывающими титулами, чем землями или деньгами. В
селах было полным-полно дворян, которые внешне, да и по роду занятий, ничем не отличались от
своих соседей крестьян. Ну а в городах можно было встретить не одного и не двух бедняков, которые
гордо задирали носы, так как иначе ничем, даже ржавой шпагой, не могли подтвердить свое дворянское звание. В народе их насмешливо называли не иначе как дворяне в портянках.
И тем не менее одного у этих многочисленных дворян нельзя было отнять: чести. 'Дворянин
в портянках', городской или сельский, может заложить последнюю пару штанов, но явившегося к
нему в гости человека обязательно будет потчевать по-царски. 'Дворянин в портянках' не нарушит
35
данного им слова. А уж бесчестного, с его точки зрения, поступка истинный 'дворянин в портянках'
не совершит и подавно".
Да-а-а... переверни описание на 180 градусов (кроме, разве что первого пункта) и мы получим точный портрет
нашего партийного и комсомольского деятеля.
Одним из таких "дворян в портянках" был Андреас Троппауэр. Он был взят в плен в качестве ефрейтора венгерской королевской армии, служил при штабе одной из наших армий "подать-принести". Однажды из штаба фронта
должны были передать в эту армию какой-то важный приказ. Каково же было даже не удивление - ведь была же война, и воевали не с кем-нибудь, а с немцами, когда с того конца провода в трубке раздалось:
- Diensthabender Gefreiter am Apparat!
- А..а..а там немцы, - промямлил связист.
Вскоре однако выяснилось в чем дело: в конце концов в штабе фронта было достаточно людей, знающих
немецкий. Оказалось, показывал фильм "Два бойца", и почти весь штаб отправился его смотреть, оставшиеся дневальный и шофера уснули, и таким образом Андреас оказался единственным, кто мог подойти к аппарату. Однако он
не растерялся, растолкал дневального, одного из шоферов погнал на сеанс,
"а остальных под собственным руководством заставил расставить автомашины, свои и чужие
в обычном походном порядке, хотя по-русски не говорил, и мог объясняться только жестами.
Когда примчался взмыленный начальник штаба, которому уже мерещилось позорное снятие
погон перед строем с последующим зачислением в штрафную роту, машины стояли на линейке и на
одну из них был погружен небоевой комплект: походная кухня, обмундирование, оборудование мастерских... И когда через полтора часа из штаба фронта последовала команда начать движение к новому месту расположения, колонна не задержалась ни на минуту".
В благодарность за это командующий фронтом приказал не сдавать Троппауэра в лагерь для военнопленных,
а отпустить его на все четыре сторону, то есть в родной Будапешт к нелюбимой жене и сыну. Потом этот Троппауэр
работал в Комитете вместе с Квином и оказался незаменимым работником, расторопным, деловым, словом, работал
не за страх, а на совесть. Он, действительно, ненавидел фашистов, как и многие венгры не мог простить немцам того,
что те в конце войны оккупировали Венгрию, одного из их самых стойких и верных союзников, к русским же относился с искренней привязанностью.
Однако впоследствии оказалось... ("что это хорошо замаскированный враг - догадается читатель"). И будет
неправ, ибо как раз ничего такого и не оказалось. А оказалось, что Троппауэр мечтал открыть небольшую фабрику
стройматериалов (дверных ручек), и открыл ее, однако, поскольку в народной Венгрии более 5 наемных работников
иметь на частном предприятии не полагалось, он иммигрировал в Австрию, где развернулся до собственного производства и большого магазина. Случайная встреча писателя с ним в Вене обнаружила, что Андреас по-прежнему с искренней симпатией относился к нашей стране, но вот строить социализм - это отнюдь не вписывалось в его планы.
И, похоже, Троппауэр был не единственным, кого не вдохновляла перспектива построения светлого будущего
в Венгрии. Наверное, поэтому при первой же возможности страна сбежала из социалистического лагеря, хотя, как
шутили сами венгры: в этом лагере "наш барак самый веселый", а поскольку у них хватило ума не выкорчевывать
подчистую своих дворян и буржуев, Венгрия быстро и довольно безболезненно вписалась в современную цивилизацию. Пока мы все кувыркаемся то с "перестройкой", то с "социально ориентированной рыночной экономикой", то с
"суверенной демократией" и конца этим кувырканиям не видно. Да и как иначе, когда нет ни "дворян в портянках", ни
людей слова, ни людей чести и с чувством собственного достоинства, а есть бывшие партийные и комсомольские работники, теперь депутаты, олигархи и чиновники высокого ранга.
В "Улице" Квин продолжает, или учитывая, что повесть открывает сборник, начинает идеологическую тему.
На этот раз в ракурсе его внимания противостояние советской и буржуазной идеологических систем. И надо сказать, в
этом противоборстве советская идеология отнюдь не выглядела мальчиком для битья. Естественно, Квин, как и любой
человек пожилого возраста, засевший за мемуары, все больше хвастает своими подвигами - "эх! было время, ну и дела
мы же делали". Однако там и сям разбросанные факты и подробности дают представление о неплохой организации
работы в Комитете, да и всей советской оккупационной машины.
Хотя бы сама организация этого Комитета, "искавшего именитых венгров, не захотевших сотрудничать с фашистами и рассыпавшихся из Будапешта по укромным уголкам, от греха подальше". И были для этой цели набраны
отнюдь не идеологически твердолобые "верные сыны партии", а головастые молодые и не очень люди, набранные
везде, где можно было только взять. Среди них оказался и Квин со знанием венгерского языка ("а таких было, ей-богу
не вру, считанные единицы"), и некий очень талантливый физик, много гуманитариев. Руководил отделом, в котором
работал Квин специалист по истории Англии, с такой до боли знакомой нам жителям Алтая фамилией - Гуркин. ("Какая разница - Венгрия или Англия? Главное, научен человек видеть сквозь далекую прошлую перспективу близкое
светлое коммунистическое будущее любой страны - так или примерно таким образом, иронизирует Квин, рассуждали
его назначая его в самых верхах".)
И между прочим ирония здесь не совсем уместна: если у человека голова на плечах, не слишком набитая
формулами университета марксизма-ленинизма (были такие учреждения в каждом городе, где партийным активистам
36
преподавали политграмоту), он сумеет оценить обстановку и найти гибкие и правильные решения, там где партаппаратчик будет понапрасну стучать кулаком по столу. И, судя по квиновским запискам, Гуркин оказался нужным человеком на нужном месте.
Это был тот начальник, о котором, наверное, многие из нас, по крайней мере, те, кто неравнодушен к своей
работе и в ком хоть чуть трепыхается творческая жилка, могли бы только мечтать.
"'Меня привлекает в вас, старший лейтенант, с самого начала заявил Гуркин, одно качество:
умение быстро сходиться с людьми. Работаем так: я даю направление - и вы получаете полную свободу действий. Первый ваш промах я просто не замечаю. Второй - вызываю на ковер. Третий - пожмем друг другу руки и расходимся безо всякой обиды'. Скажу сразу: промахов было много. Но на
ковре не стоял ни разу.. Подполковник Гуркин никогда не вызывал меня к себе. Он просто не успевал
(в чем позволю себе усомниться - В. С.)"
Тем не менее очень редко, но Гуркин давал инструкции часто в виде просто дружеского совета:
"- На вашем месте я бы не слишком афишировал свой венгерский.. Ведь многие венгры так
уверены в непознаваемости своего языка, что нередко, общаясь с чужаками, кое-что да выбалтывают
в разговорах между собой".
И довольно-таки скоро выяснилось, какой отличным козырем в общении с местным населением было якобы
незнание туземного языка. У Квина возникла необходимость общаться с неким патером Керкаи, возглавлявшим молодежную организацию. Этот патер приветствовал советского лейтенанта "с такой порывистой радостью, что, казалось, встретились два брата после долгой-долгой разлуки". Однако, вот беда! патер не говорил ни по-русски, ни понемецки. Пришлось общаться через оказавшегося под рукой крепыша, который немного знал немецкий.
"Пошел у нас хороший разговор, такой нейтральный, об архитектурных памятниках, уничтоженных в боях, о тяжело восстанавливающейся из руин промышленности.. [При этом венгры]
улыбались и часто кланялись, как китайские болванчики.
- Офицер спрашивает, - разговор перешел на деловые темы, - работаем ли мы еще с кемнибудь, кроме учеников гимназии?
[Патер, все так же братски заглядывая в глаза, отвечает через переводчика]:
- Нет. Иногда только по вечерам в клуб заходят случайные люди. Просто с улицы. Мы даже
не знаем, кто такие.
- Может ему сказать о рабочих с Чепеля?
- Переводите только, что я говорю, - и ангельски улыбается".
Кстати, заняться патером и его католической организацией так же подсказал Квину ненароком все тот же
Гуркин.
" - Знаете что, оставьте на время ваших прогрессивных мальчиков и девочек [то есть венгерских комсомольцев] и займитесь одними только католическими организациями.. Браунинг у вас с собой?
Я гордо похлопал по заднему карману задних брюк.
- Пусть отдохнет у меня в сейфе."
Не без иронии относится писатель к себе, хотя бы и молодому.
Вроде и не командовал Гуркин, но каждый раз, судя по эпизодам, руководящий импульс того или иного
направления деятельности исходил именно от него. Согласитесь, что для идеологических работников, как советских,
так и настоящих (теперь они называются пресс-секретарями, психологами, но суть и методы те же - партаппаратные),
такой стиль не только не характерен, люди типа Гуркина просто не выживают в атмосфере аппаратных игр...
...Отдал в молодые годы писатель дань не только Бахусу, о чем естественно умалчивает, но и Венере, что
очень даже выпячивает. В Венгрии и с женой познакомился, а поскольку что больше все работа да работа, то единственным развлечением оставались кинотеатры. А там все зарубежные, да зарубежные фильмы. Об этом автор и рассказал за дружеской попойкой своему начальнику. А где же наши фильмы? "Гуркин озабоченно нахмурился "надо бы
разобраться с делами 'Совэкспортфильма'". Вот и обозначился очередной ориентир для работы. Оказалось, что среди
прочих причин такого положения было то, что этот 'Совэкспортфильм' все больше гонит фильмы до предела напичканные политикой, аж "самих от нее тошнит". Словно, дело шло о родной стороне и родном непритязательном зрители, который будет кушать то, что дают.
Удалось Комитету настоять, чтобы присылали "Веселых ребят", "Музыкальную историю", другие комедии,
исторические фильмы, даже шпионские типа "Ошибка инженера Кочкина", и дело сдвинулось с мертвой точки: пошел
венгерский зритель на наши фильмы.
37
Этот эпизод напоминает мне аналогичный случай. В Германии была возможность смотреть зарубежное телевидение: с сексом, погонями, и, естественно, наши офицеры, да и не только офицеры этой возможностью не пренебрегали. А поскольку их, да и других работников, тогда в ГДР было навалом, то поставить к каждому по соглядатаю не
представлялось никакой возможности. И тогда по телевидению на советскую зону в Германии стали крутить развлекательные программы, которых у нас в стране было невозможно увидеть. ("Почему, спрашивают у Леонтьева, вы все
время поете одни и те же песни?" - "Не знаю, почему телевидение так показывает. У меня их более 700"). Так вот в
Германии крутили и Леонтьева, и Пугачеву, и Хазанова и других неизвестных широким массам артистов. Офицеры
потом удивлялись, как много у нас, оказывается хороших артистов, и какой у них, оказывается, обширный репертуар.
Что и говорить, не так глупы были наши идеологические начальники, как это можно было бы судить по пропаганде. Только включался этот ум, когда приходилось сталкиваться с противником нос к носу, как в послевоенной
Венгрии или приграничной Германии, для внутреннего же рынка годилось побыдловатее, подебильнее: очевидно, так
уважался партией и правительством родной советский народ.
Один из знакомых рассказывает, как в той же Германии, когда он там служил в 60-е годы, им без конца показывали китайские фильмы, тогда наших лучших друзей. Ждешь-ждешь всю неделю - а за пределы военной части в
отличие от офицеров - солдатски-сержантский состав не выпускали, - вот наконец воскресенье, отдых, кинушку крутят, а тут тебе снова китайский фильм. Ну и народ возроптал: сколько можно. И тогда замполит собрал всех в красном
уголке и грозно проворковал: "Кому это здесь не нравятся китайские фильмы? Вы их будете смотреть до тех пор, пока
не полюбите". А буквально через несколько месяцев: в аккурат мой приятель дембельнулся братский Китай в одночасье - помню, как это ошарашило нас тогда всех - превратился во врага и полез на нас с оружием. "Хотел бы, говорил
приятель, посмотреть в глаза этому политработнику: ну что, ты все еще любишь китайские фильмы?"
...Тот самый патер Керкаи, глава католической молодежной организации, буквально через несколько недель
после описанной мною (совместно с Квином) встречи подкараулил будущего писателя возле его офиса.
"- О, какое счастье, - на чистейшем немецком заулыбался он, - что я вас встретил, господин
старший лейтенант, да благословит вас Всевышний!
- А вы я смотрю, очень быстро изучили немецкий.
Патер беспечно махнул крохотулей-ручкой, словно говоря: 'Немецкий - что! Такие времена,
чему только не научишься!'
Открыл портфель, не без труда вытащил увесистый том и, держа его на весу, сказал елейно:
- Сообщаю с радостью, что я только что из Ватикана, от самого папы, и представьте себе,
специально для вас выпросил там экземпляр Священного писания на русском языке.
Раскрыл крышку переплета и тут же прямо на улице нацарапал авторучкой на венгерском:
"Моему лучшему другу, старшему лейтенанту Лео Квину, на вечную память.
- Переводить я думаю не надо. Кто-то мне сказал, что за недели нашего знакомства вы блестяще выучили венгерский язык. Ах, какие способности!
...
Щедрый подарок патера Керкаи я, возвращаясь в Советский Союз, с собой не взял... Пограничники прямо зверствовали, придираясь к любой ввозимой в Союз печатной и не печатной бумажонке".
Все: зона свободной идеологии, подполковников Гуркиных, творческой работы с венгерским населением
кончилась, начиналась подловатая и дебиловатая советская идеологическая зона с ЛИТО, партаппаратчиками, Союзом писателей и все такое.
38
КМ-Отдел
Владимир ТОКМАКОВ
РУССКИЙ САМОГОН
(Фантазмы)
евесту изнасиловали в день похорон. Она смеялась до слез - и тогда я заплакал тоже.
Она позвонила мне через пять минут, как потеряла девственность.
- Так тебе и надо сволочь, - сказала она и начала хохотать как безумная.
Я не стал вешать трубку - трубка повесилась сама.
Но я все равно продолжал ее любить. Любовь – это утопия. Сколько людей в ней утопилось.
…Я был так зол, что когда мы стали трахаться и я почувствовал, что она сейчас кончит, я быстро вытащил свой
член и ушел в другую комнату.
- Иди пробздись, слышишь? – сказал я ей. – Давай, вставай и иди пробздись, точно тебе говорю, легче станет…
Она встала и, негодуя, пошла к двери.
- Я тебя за язык не тянула, - бросила она с презрением.
И тут я взбесился. Ударом в голову свалил ее на пол и стал тянуть ее за могучий и великий русский язык.
Однажды я попросил ее побрить мне лобок. Опасной бритвой. Мы были в страшной ссоре и это был рискованный поступок – она давно обещала отрезать мне яйца. Пену я завел сам. И бритву наточил тоже. Фрукты и вино. Мы
улыбались, обнимались, целовались, медленно раздевались. Она, дрожа от возбуждения, взяла бритву, – я лег на софу,
слегка раздвинув ноги.
Начиналась новая жизнь…
Следователь:
- Вы хотите сказать, что ваши сексуальные отношения носили извращенный характер?
Я:
- Все мы по краю своего горла ходим… И я, и вы… У вас есть машина? Тогда, садясь в нее, не забывайте
проверять тормоза…
Следователь:
- Заткнись! Меня не интересуют твои вымыслы и домыслы! Рассказывай по существу, что было дальше!..
Итак, вы готовы сделать признание?
Я:
- Признание? О, господи, признание чего? Ведь это сделал не я... это он.
Следователь:
- Кто он?
Я (как можно серьезней выпаливаю):
- Мой двойник, сбежавший из зеркала.
Следователь (еле сдерживаясь и сжимая кулаки):
- Черт…
Я (с напором и упором юродивого) :
- Да, да! Я видел это – зеркало утром было пустым. Мое отражение сбежало, понимаете? А оно – моя полная
противоположность, оно жестокое, злобное, циничное…
Следователь:
39
- Ну тогда я тоже сейчас стану жестоким, злобным и циничным… Еще раз повторяю: вы помните, что случилось в то утро?
Я (устало и обреченно, как голливудские преступники на допросе в полиции):
- Нет, офицер, я ничего не помню, поймите меня правильно, я ничего не помню…
…Утром я встал и закрыл простыней начавшее коченеть тело. Затем вышел из квартиры, ключ выбросил в мусоропровод, дошел до ближайшего телефонного автомата. Позвонил, мне ответили, я сказал - привет, и зашмыгал носом.
- Если ты долго живешь с одной женщиной, то рано или поздно тебе захочется ее убить, - сквозь треск и шум
отвратительной связи сказал его голос. - А если нет, значит, ты ее никогда не любил.
Тогда-то я понял, что после смерти начинается самое интересное – свобода, граничащая с беспределом - чуждый
чарам черный челн…
-…Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты,
парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
…В детстве я любил читать «Мурзилку» сидя на унитазе. Прошло 25 лет. Думаете, что-нибудь изменилось? Я
точно также сижу на унитазе, и листаю старые номера «Мурзилки».
Друзья богатели, работая в таинственных фирмах, которые занимались созданием корпоративных порталов,
XML хранилищ, ситуационных центров, систем моделирования и управления политическими, социальными и экономическими процессами, и прочей хренью. Небоскребы, заполненные офисами, офисы, забитые этими белыми воротничками, говорящими на своем языке и владеющими тайными кнопками и рычагами: создатели виртуальной реальности и виртуальных ценностей, которые подчинили себе реальную жизнь. Несколько месяцев я работал в такой фирме,
а потом напился в хлам и послал всех на фуй. Юродивый, видимо, подумали они и уволили, выплатив приличную
компенсацию. На пропой души и тела.
Есть ли у меня своя жизнь? Кто я? Еще один человек, который всегда падает маслом вниз?
- А ты не боишься, что однажды твое «я» выйдет из-под контроля и натворит бед? – спрашивала она, когда мы
сидели в кафе после моего увольнения и пропивали мое выходное пособие.
Тогда я не боялся, а потом было уже поздно, ибо выбор – это уже несвобода.
Я назвал свою теорию «теорией заскоков»: у каждого есть шанс «заскочить» в иную реальность, в параллельный
мир, иное измерение. Что для этого нужно? Не бояться общественного мнения и последовательно разрушать в себе то,
что мешает быть самим собой. Моим «заскоком» была любовь к ней, давно уже превратившаяся в безумство и навязчивую идею.
Когда я увидел ее, у меня захватило дух. Мой дух был захвачен. Она захватила мой дух - а потом и тело. «Почаще смотри в сторону, в которую не смотрит никто. То есть в мою», – написал я ей на своей визитке.
В понедельник утром ее изнасиловал скинхед. В подъезде, когда она шла на работу.
Больно не было, даже наоборот, ей понравилось. На работу она пришла вся такая загадочная.
- Что с вами, Ирочка? – удивлялись сослуживцы.
- Ничего, - задумчиво улыбалась она. – Весна, все распускается, и цветы, и нравы…
Ее контора - полное собрание дураков с прологом и эпилогом.
- А вот интересно, - говорит она и хихикает, - ветер в голове может быть попутным?
Золотая Рыбка и Верный Пес – вот, кто должен быть рядом. Любимая женщина и лучший друг. А у меня?..
- Дорогая, - говорю я ей, - ты моя самая дорогая.
Очень для меня дорогая. М-да, слишком дорогая. Но бывают ведь сезонные скидки, осенние распродажи, зимние
благотворительные вечера...
В пятницу зимним вечером…
В пятницу зимним вечером все уходят из газеты пораньше. Здание пустеет, я один в кабинете и на этаже. Дверь
открыта, мертвая тишина. Прислушиваюсь: не стучат ли ее каблучки, не шуршат ли ее колготки? Слышу – стучат,
чую – шуршат…
Распустившаяся с распущенными волосами…Я раздевал ее, укладывал на свой письменный стол и говорил, что
она моя любимая настольная книга. Потом мы перебирались на пол, и я говорил: а теперь ты – моя любимая напольная книга.
О, эти незаконнорожденные минуты счастья! Выблядки вечности, которые еще будут в будущем претендовать
на особое к себе отношение.
40
Я мнил себя толковым словарем, а на самом деле давно уже был сборником бородатых анекдотов. Всю жизнь
менял буковки на циферки, а циферки на денежки. Дерьмо на конфетки, мыло на шило, а шило в мешке ведь не утаишь. Юношеские мечты уходили хлопнув дверью. Я верил в судьбу, но продолжал ждать у моря погоды. Я ненавидел
себя, а значит перемены были уже близки. А пока…
- У голого короля должна быть своя голая королева, - говорил я, хлопая ее по голому заду.
Не человек, а гранит: в том месте, где я брызнул спермой, должен был вырасти сад камней. Любитель женских
прелестей и мужских гадостей.
Мальчики рождаются к войне, а девочки, стало быть, – к новой сексуальной революции.
- Красивые у тебя глаза, - сказал я. – Особенно в сочетании с бедрами.
- Бедра не мои, - ответила она.
- А чьи?!
- Мамины! - захохотала она.
Я прошептал, подожди, дай хоть презерватив надену. Она усмехнулась: не нужно, я стерильна, и никогда не залетаю. Это я потом узнал, что в студенческой общаге у нее была кликуха «Кончи-В-Меня». Это про нее сочинили
прикол: «Вчера познакомилась с интересным мужчиной, поехали к нему домой, утром встала со страшного перехуя».
Худющая – ни глазом, ни рукой не за что зацепиться. Но почему, почему, господи, именно я должен был влюбиться в
эту конченную (кто только в нее не кончал!) стерву?!
Она вила из меня веревки, на одной из которых я рано или поздно, по логике событий, должен был повеситься.
Она не любила кино или театр, кафе или рестораны. Она любила заниматься любовью. И не просто так, а чтобы с чавканьем – мясо в мясо.
- Здесь и сейчас? – спросил я.
- Сейчас, но не здесь, - ответила она.
В общем получается, что жену я себе нашел методом тыка.
Она везде носила с собой скрипку. Везде, хотя я точно знал, что она не умеет на ней играть. Тогда зачем она таскает скрипку с собой? Ищет того, кто на ней сыграет? То есть на ней, как на скрипке, и на скрипке, как на ней?
Перед нами лежала огромная лужа.
- Лужа – это труп дождя, - сказала она.
Вчера у меня был взрыв энергии, а сегодня на этом месте осталась фонящая радиацией воронка. Сижу в редакции, дурак-дураком, ковыряюсь в носу, пытаюсь сочинить информашку о «круглом столе» по вопросам местного самоуправления, а сам думаю о судьбах человечества. Ясно, что режим на Кубе скоро рухнет. Все выбросят на свалку. А
в России все еще может повториться. Такая страна, такой народ. Тогда, глядишь, и я пригожусь, «литературный террорист», поэт-подрывник, враг режима, друг экстремистов всех мастей, затаившийся до поры до времени в этом провинциальном болоте. Вот только когда придет эта пора, и это время?
Немногие знают, что ожидает их в будущем. Но еще меньше тех, кто знает, что произошло с ними в прошлом.
Когда-то я хотел так начать свой роман. Но жизнь меня опередила: она сократила мой роман до короткой повести.
Всем рано или поздно приходит в голову мысль: что я здесь делаю, и кто все эти люди, которые меня окружают?
А также на что я трачу свою драгоценную, единственную жизнь? А вот дальнейшие поступки и отличают орла от
крысы: один срывается с места на поиски чего-то большего, а другой навсегда остается в подвале питаться чужими
отбросами.
Итак, однажды я пришел с работы, поужинал остатками своего скудного завтрака, заперся в своей комнате, достал из стола пистолет, бритву, веревку и пузырек с таблетками мышьяка. «Ну-с, с чего начнем?» - в задумчивости я
почесал подбородок. Хватит, в конце-то концов, постоянно, как страус, прятать голову в асфальт...
Это как история с поэзией, она подтаскивает тебя к краю пропасти, и ты орешь:
- Там же пропасть!
А поэзия говорит:
- Нет, там – глубина.
Потом затаскивает тебя в горы. Ты орешь:
- Я задыхаюсь, здесь разряжен воздух, и нечем дышать!
Нет, говорит поэзия, это – высота.
- Я умираю! – кричишь ты.
- Ну и что? В поэзии все живут и умирают. Только глупость бессмертна.
Но, как вы поняли, я выбрал иной способ самоубийства. Более красивый и достойный. Я решил стать Богом. Мне
ведь обещали пятнадцать минут славы? Слышите, железную поступь? Это я за ними иду.
41
«Культура продвигается вперед, только если совершаешь над ней насилие. Художники должны насиловать
культуру…». Лев Толстой.
“Верю ли я в Бога? Да так, средне. Надеюсь”. Андрей Чекатило.
СПРАВКА:
Андрей Романович Чекатило (1936 г.р.). Родился в Сумской области, Украинской ССР. Национальность: украинец. Образование: филологический факультет Ростовского Государственного Университета. Профессия: школьный
учитель. Партийность: Член КПСС до 1984 года. Женат, отец двоих детей. Был ярым агитатором КПСС, публично
выступал за мораль. Количество жертв: 53 (официально). Клички: Лесополоса, «убийца века». Хобби: педофилия,
каннибализм, изнасилование, мужеложство, садизм – отрезал соски, вырезал яички, сердца и матки, выкалывал глаза,
наполнял пищевод и прямую кишку листвой и землей. В 1990 году расстрелян.
…Хорошо, хорошо, допустим, постмодернисты правы и литературы больше нет, но жизнь-то, жизнь-то осталась?!
Я автор неопубликованного поколенческого романа «Fuck you” и поэмы “Fuck me”, занимающих первые места в
рейтингах популярности на многих интернет-сайтах. Последнее, что я сочинил в своей жизни, было знаменитое
«Евангелие от Че». Я написал его в 1995 году, в 1998 выставил в Интернете на двух языках – русском и английском.
Сейчас его авторство приписывают себе десятки, если не сотни людей во всем мире. Один момент: вы думаете,
«Евангелие от Че» – это Евангелие от Че Гевары? Как бы не так! Вернее не только от Че Гевары. Мое «Евангелие от
Че» - это Евангелие от Чекатило, и просто – Евангелие от Человека.
«Вначале была бомба, – писал я в «Евангелие от Че». – И бомба была у Бога, и бомба была Бог. Че взял в руки
бомбу и стал Богом. Бог в руках Че - это бомба. Бомба в руках Че - это Бог. Многие бомбы, взрываясь, становятся Богом. Стань Че, - возьми в руки бомбу…». И т.д.
«…В-пятых, Лев Толстой писал книги. Их тоже пытались запретить и объявляли опасными. Писатель отвечал
на это: «Искусство не вправе задавать себе вопрос, опасно ли оно. Когда был опубликован «Вертер», две тысячи
молодых людей покончили с собой. Четыре евангелиста написали Новый Завет, и в результате погибли миллионы.
Евангелие - атомная бомба. Бог - главный серийный убийца. Сколько людей погибло из-за учения Будды? Я не более
опасен, чем Будда, Иисус Христос или Гете, потому что все опасно».
Следователь:
- Вы были знакомы с тем, кто присвоил себе псевдоним «Лев Толстой»?
Я:
- Да, и очень хорошо.
Следователь:
- Насколько хорошо?
Я:
- Он был моим духовным наставником, гуру, учителем жизни. А я был его эхом, ухом и хором одновременно.
Следователь:
- Это он посоветовал вам убить жену?
Я:
- Нет, мою жену никто не убивал.
(«Жена и другие предметы быта», было написано в милицейском протоколе.).
Следователь:
- То есть?
Я:
- Она всегда была мертвой…
(«Заглотив наживку – заглоти и девку», - говорит великий тувинский народ).
Следователь:
- Что вы этим хотите сказать? Что когда вы пришли домой, она уже была убита?
(«Женщины во мне не живут, - подумал я, - климат, видимо, не тот».)
Я:
- Не совсем…
Следователь:
- Подозреваемый, вы не можете объяснить это поконкретнее?
Я:
- Все люди рождаются и умирают, а некоторые не могут умереть, потому что они всю жизнь были мертвыми. А
как мертвец может умереть?
Следователь:
- Вы, милейший, или дурака валяете, или действительно сумасшедшей. Вот сейчас я вас, батенька, отпизжу как
следует, тогда и посмотрим, где у Льва Толстого сиськи растут!..
(«Сначала этому придурку изменил вкус, а потом жена», - с презрением думает следователь).
42
Я:
- Хорошо, буду откровенен: я действительно решил проделать в ней дырку, еще одну дырку…
Следователь:
- Зачем?
Я:
- Хотел заглянуть через эту дырку в иной мир, и увидеть ее настоящую…
Тут я запнулся, а затем продолжил, но уже скороговоркой, пытаясь высказать все, что у меня накопилось:
- Господин следователь! Она наказывала меня, ставила в пятый угол на горох колен, секла ремнем ремней, мазала лицо своим дерьмом, и я убегал от нее в поля и леса, моря и океаны, горы и равнины, и прятался там, с рыданиями
в высокой траве и тихой воде. Однажды (о, господи!) она застала меня за разглядывание журнала «Космополитен», и
тут же заставила снять обручальное кольцо и проглотить. Потом выблевать и опять проглотить. И так десять с половиной раз! Почему десять с половиной? Потому что кольцо так и осталось во мне, блуждает по космосу моего бедного
тела, не найдя себе достойного пристанища. Я любил ее боялся и ненавидел! Она была роковой женщиной, а это значит, рано или поздно она попыталась бы меня убить. Я должен был играть на опережение… О моя жестокосердная,
прекрасная своей холодной красотой, жена! Песнь песней, стон стонов, музыка музык! Пою тебя, как свою малую
родину, на которую меня постоянно и неудержимо врет, то есть рвет, то есть то…
…в такие минуты она звонила ему и просила приехать. Он вставал, одевался, выходил на улицу и вдруг вспоминал, что она уже семь месяцев как умерла.
…Сергей Иванович нашел ее волос у себя в тарелке, когда ел окрошку. Он не спеша намотал ее черную длинную
волосину на ложку, и только теперь совершенно ясно осознал, что не любит ее, и даже способен убить. Потому что
никогда не любил ее, а любил только ее длинные черные волосы. Но отдельно от ее глупой головы.
- Обладание порождает во мне зверя, - чавкая, говорил он, - а любовь порождает во мне Бога. Секс по определению должен быть грязным, а любовь, она, блин, очищает.
Женщины любят писать помадой на зеркалах,
В их длинных ногах больше правды, чем в головах…
У птичек есть крылья, а у свиней брылья. И те, и другие гордятся своими крыльями и брыльями, как знаком качества. И это правильно: миру нужны и крылья, и брылья, и птицы, и свиньи. А как же! Жареную свинину любите?
Любите и дерьмо за ними убирать.
К чему это я? Да к тому, что я себя отношу все-таки к породе свиней. Но с птичьими крыльями. Свинокрыл?
Птицесвин? Свиноптиц? Легендарное животное, наряду с Единорогом и Флагоухим Пунктиром занесено в Красную
книгу и все черные списки. Охраняется государством, разыскивается милицией. Рекомендуется не употреблять в пищу без водки.
Вот, говорят – материться плохо. А какать? Ведь вы какаете, господа эстеты?
Вот и я – поматерюсь, поматерюсь, и мне легче становится, будто душа покакала.
«Ну что я могу написать тебе, моя дорогая, о том городе, в котором
сейчас живу? Город скучный, как паутина, и пустой, как барабан? Или пожелать тем, кто вырос из него, как из тесного костюма, поскорее менять
портного? Город огнепоклонников,
огнестояльников и огнесидельников? Город, которого на самом деле нет и
никогда не было, потому что стоит отъехать от него за 100 км на поезде и
ты
уже не можешь вспомнить, какой он, что в нем оригинального и интересного,
выдающегося и отличительного? А был ли город? - с ужасом
думаешь ты, лихорадочно перебирая воспоминания. И - ничего, кроме общего
места – магазины, ДК, новостройки. Город ни то ни се - и не провинция, и не
центр, и не захолустье, город, навсегда застрявший где-то "между". Хвалить
навозную кучу лишь потому, что это твоя родина? Я может и подонок, но не
червяк...»
-…Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты,
парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
…Потом, если захочу, я расскажу вам обо всем. А пока я вам не доверяю, слишком мало вас знаю. Ей-богу, ангелы, дайте лучше закурить.
- Кто этот парень? – спрашивают многие.
- Не знаю, - искренне пожимает плечами директор нашего клуба.
- Но тогда откуда он взялся?
- Я нашел его на помойке.
И в этом он совершенно прав.
- Что ты умеешь делать? – спросил он меня, когда я пришел устраиваться на работу.
- Гнать телеги, - я усмехнулся, - без перерыва.
- О-кей, - хлопнул он меня по плечу. – Будешь нашим диджеем, если понравишься здешней безбашенной публике – приму тебя на постоянку.
43
Вот так я стал богом или, как теперь выражается молодежь – «культовой личностью». Хотя, если честно, в моем
случае – ни культа, ни личности.
- Всем привет, я - диджей Скальпель, обещаю вам вскрытие мозгов по полной программе, а программа у меня –
чумовая! Гасите свет – ПОГНА-А-А-ЛИ!!!
……………………………………………………………………………………………………
С тех пор так и пошло: днем на полставки я прозябал в городской «вечерке», а после шести вечера, три раза в неделю, надев очки в модной оправе, рыжий парик, приклеив козлиную бородку а-ля Гребенщиков, шел в клуб «Носки
Гогена», где изображал из себя диджея-максималиста. Естественно никто не знал о моей двойной жизни. Одно только
меня напрягало: тот, кто живет двойной жизнью, обычно умирает двойной смертью.
Наша справка: ночной клуб «Носки Гогена» – полный отстой, именно поэтому считается модным. Здесь тусуются те, кто выдает себя за богему, маргиналов и декадентов новой волны. Короче, богемная буржуазия, богатые сынки,
родители которых в 1990-е стали миллионерами, растащив по своим фирмам народное добро. Победители, которых я
люто ненавидел и желал им только одно – смерти пострашнее от рук таких же бандюганов-конкурентов.
Так почти год я успешно прятался от себя самого, пока не случилась эта неприятная история...
Хотите ее услышать? О-кей. Она короткая.
Я увидел их на танцполе. Попросил помощника последить за пультом, и пошел за ними.
- Я не могу покривить душой, понимаешь? – громко, чтобы перекричать музыку, сказала она.
- Ну тогда покриви телом! – ответил ей мой лучший друг.
И они пошли кривить. А я стоял и слушал, как они трахались в кабинке мужского туалета: моя любимая женщина и мой лучший друг. Они быстро кончили и, хихикая, опять ушли танцевать. А я все стоял в соседней кабинке и
больше не знал, как жить дальше. В центре вселенной, боясь пошевелиться, в полном одиночестве, теперь уже – в
полном одиночестве...
Следователь:
- Вы думаете, я поверю в эту мелодраматическую чушь? Хватит сочинять мыльную оперу, я еще раз вас спрашиваю, подозреваемый: где вы были в ночь с 13 на 14 августа?
Я:
- Мне нужен был постоянный доход… Сестренку-динамистку я сделал стритен герл… Я сломал ей нос однотомником Публия Овидия Назона… А потом зазвенел телефон… В темноте, в пустоте, на столе…И вот что я понял: у
моей жизни нет темы, главной темы. Есть энергия и жизненные силы, есть желание и способности. Но темы нет, а
потому все бессмысленно… Я искал зажигалку, а думал – смысл жизни…
Следователь:
- Не валяйте дурака, в этом театре нет зрителя… Итак, вы совершили одну колоссальную ошибку…
«…Я живу, чтобы сделать как можно больше ошибок, - писал я ей. – Ты найдешь меня по этим ошибкам, это
мой путь, пройди его быстрее и, по возможности, без потерь. Твоя дорога начнется там, где я остановился…В поисках себя я нашел тебя, а в поисках тебя окончательно потерял себя. Ты - моя единственная зацепка за этот
мир…» Да, эту чушь писал ей я. Ничего не поделаешь, в мутном рассудке черти водятся.
Я потерялся в пустых извилинах ее головного мозга: ни одного путеводителя, ни одного дельного проводника.
Красота – великая сила, но почему, почему она такая безмозглая?!
- Я всю жизнь мечтала отсосать у космонавта, - сказала она как-то в одном ток-шоу, куда ее пригласили из-за
смазливой внешности. – Правда-правда. Почему у космонавта? Ну, видимо, космонавт был для меня чем-то недосягаемым, короче, небожитель. Но чем я могла его удивить? И тогда я придумала минет. Да-да! Раньше это называлось –
«брать за щеку», «отсосать», «висячку хряпнуть», «взять на клык» и т. д. Я совершила революцию в оральном сексе, больше мы не сосем члены, мы делаем мужчинам минет. А потом, если не слышим слов благодарности, перерезаем
этим козлам горло! В конце концов мы заставим мужское сообщество уважать нас и наш труд! Мы не какие-нибудь
там секс-рабыни, отныне - мы свободные художницы секса!..
Подсознательная зависть женщин к пенису делает из них дур или толкает на дикие преступления. Этим же объясняется их мазохистская любовь-ненависть к своим любовникам-подонкам, извращенцам, которые бьют их почем
попадя, - подумал я тогда, сидя у телевизора и вяло онанируя. Так оно и вышло. Не имей сто друзей, а имей сто подруг.
Когда мы познакомились, я был старше ее на 20 лет. Это был леденящий кровь леденцовый период в ее жизни.
Она умела пользоваться косметикой со школы, в отличии от других сверстниц, которые осваивают возможности косметики только годам к тридцати, когда уже зазвенит первый звонок. 16-летняя мокрощелка, она измотала меня, доброго дяденьку, в хлам. Эта чертова кукла могла быть просто моей дочерью, а стала для меня всем. У нее к тому времени была уже жирная биография, страниц на девяносто.
- Ты меня пугаешь, - сказала она, - не мешай мне думать.
- Ты умеешь думать?! Это ты меня не пугай!
Лучше заткнись – и забудь обо всем,
44
Это такой стихотворный прием…
«Имеющий уши да не слушает радио, имеющий глаза, да не смотрит телевизор, имеющий разум да не читает газет, - писал я в «Евангелии от Че». – Благославляю вас на видеопиратство; стань бессмертным - придумай свой способ
не платить налоги; сопротивляйся глобализации – я оставлю тебе место на небесах…»
Бог, пойманный на слове, становится поэзией.
А Дьявол, пойманный на слове, становится прозой. Грешной прозой.
…Я превратился в комара, кровопийцу, который сел на руку Бога и сосет Его кровь. Бог это видит и чувствует,
но сам меня прихлопнуть не решается – принципы не позволяют. И тогда он звонит Дьяволу и просит о маленьком
одолжении – избавить Его Божественное Величие от несносного и надоедливого кровопийцы. Дьявол соглашается
(потому что потом тоже попросит у Бога о маленьком одолжении)…
Оставить бы тако-о-ой след на земле (где-нибудь в самом ее центре), чтобы уж никогда травой не зарос.
«Лучше пить пиво и водку, когда хочешь, чем копить деньги на машину, - писал я в «Евангелии от Че». – Лучше
курить сколько хочешь и что хочешь, чем заниматься спортом только потому, что это модно. Лучше каждый день
дрочить на новую модель в журнале, чем слушать нытье ставшей тебе ненавистной жены. Лучше собирать пустые
бутылки по помойкам, чем каждый день лизать зад начальству…»
В общем не надо забывать, что кроме двух сторон одной медали есть еще четыре стороны света, пятый угол, шестое чувство, седьмое чудо света – то есть мой главный редактор.
- Ты сделал то, что обещал? – спросил он меня.
- Нет.
- Почему?
- Да все руки не доходят.
- А ты не пробовал ногами дойти?
А через минуту уже орал на весь кабинет:
- Не сри, не сри в то корыто, из которого может быть, жрать придется! И помни, что настоящий журналист должен любить три вещи: сочных женщин, сочное мясо и сочное слово! И никаких мне больше, блин, зарисовок с выставки!..
«Мой принцип в журналистике, - говорил он, - берешь чужое, несешь как свое!..»
И вот по заданию редакции я поехал в деревню. «Мне нужен для этого дела романтик и циник одновременно, то
есть ты», - сказал мне главный редактор. Задание было такое: узнать рецепт уникальной самогонки, которую делал
один здешний старик. Вводя в курс дела, редактор поведал мне, что французские и американские эксперты, которым в
шутку привезли и дали попробовать этот народный продукт на какой-то международной алкогольной выставке, пришли в неописуемый восторг и вроде как захотели купить у деда патент на ее изготовление. Рецептуру дед держал в
тайне и грозился унести с собой в могилу, если колхоз не поможет ему с ремонтом дома. Колхоз помогать не торопился, дед стал готовиться к смерти, и меня отправили к этому чертовому дедушке выведывать, пока не поздно, его секреты.
Я хоть и отнесся скептически к этим россказням, но взял командировку на недельку, надеясь вернуться в город в
следующие выходные. Скажу честно, у меня был к этому делу свой интерес, но если ты знаешь о чем говорить, то
лучше помолчи, пусть говорят те, кому молчать не о чем.
Следователь (сняв очки и устало массируя переносицу):
- Хорошо, буду с вами откровенен, мне нечего вам предъявить, мы не нашли на месте преступления ваших отпечатков пальцев, мы вообще не нашли никаких человеческих отпечатков пальцев…
Я (театрально всплеснув руками, затем закрыв ладонью рот):
- Преступление совершили не-люди, сверхчеловеки?!
Следователь (вздохнув и поморщившись):
- Прекратите клоунаду, вы кого-нибудь подозреваете?
Я (секунду подумав):
- Вас.
…Весь день шел дождь, я промочил ноги, и мне срочно нужно было промочить горло.
Местную библиотекаршу звали Роза. Когда она напивалась и становилась похотливой, все говорили: вот Роза
распустилась и пахнет. В юности она была худенькая как струна, а сейчас стала фигуристая как виолончель.
Я прятался от нее в платяном шкафу в убогом номере единственной здешней гостиницы, больше похожей на сарай. Но она знала, где меня искать. Роза умела пролить свет на белые пятки истории. И я пригляделся. Подумаешь,
45
ноги волосатые и усы под носом. В общем-то, хорошие женские формы, которые стоит хотя бы раз до верху залить
своим внутренним мужским содержанием.
Я смирился.
- Приходи завтра в гости, - сказал я ей, встретив на улице. – На худой конец, чаю попьем.
- А на толстый конец можно прийти попить чаю? – с нетерпением в голосе уточнила Роза, и я, не зная броду, утонул в ней, как рыба в собственном молоке.
В той гостинице жил только я и тараканы. Тараканы были сказочными: нанюхавшись китайского дихлофоса, по
ночам горланили матерные частушки:
Обливалася слезами
Когда делала минет,
Потому что на сегодня
Это весь ее обед!..
Услышав такое, я краснел и уходил спать в платяной шкаф: изнутри он был обит звуконепроницаемым материалом, на ощупь до ужаса напоминающий человеческую кожу. Я старался не думать об этом. По дороге сюда я узнал,
что эта деревня полна вампиров и оборотней, но отступать мне было некуда: велика Россия да только стало мне в ней
тесно. Того и гляди, кто-нибудь наступит на горло моей лебединой песне…
- …Давно я не держал в руках женских коленных чашечек! – воскликнул я, гладя ее по стройной волосатой
ноге. Роза игриво хихикнула:
- А вы, похоже, хорошо разбираетесь в женщинах.
- Конечно, потому что я их постоянно разбираю и собираю, разбираю и собираю, - мрачно пошутил я, расстегивая ширинку.
Я с отвращением смотрел на ее огромные, дряблые и бесформенные груди, и изводил своим остроумием.
- Когда у тебя день рожденья? – спрашивала она.
- У меня нет дня рожденья.
- Наверно, это грустно?
- Почему, ведь дня смерти у меня тоже пока нет, - кривил я рот в усмешке.
Мужчина должен быть легким на подъем, а женщина – на отбой.
Или по другому: у мужчины всегда мало времени, но много пространства, у женщины – много времени, но мало
пространства. Точка, где они сходятся, называется любовь.
- Выбирайте, - сказал я директору местного Дома культуры. – Или пьяный поэт читает трезвые стихи, или трезвый поэт читает пьяные стихи.
- А нельзя – трезвый поэт читает трезвые стихи? – робко спросил директор.
- Торг здесь неуместен, - отрезал я, и вечер поэзии состоялся на моих условиях.
Зал был пуст. Я читал стихи, глядя на волосатые ноги Розы, одиноко сидевшей в первом ряду. А потом, в номере
гостиницы, набрался самогонкой под завязку, связал ее бельевой веревкой, и побрил-таки ее всю – сверху донизу.
Лысая библиотекарша Роза. Силы небесные, страх господень.
В ту ночь мне снилось, что я был кинотеатром, потом консервной банкой и, наконец, последней пулей, летящей
неведомо куда без всякой цели...
Что остается, если дождь уже прошел?
Пустые, как мои карманы, лужи.
- Чем занимаешься? – позвонила Роза мне наутро.
- Развожу племенных тараканов, 50 баксов – штука.
- Ну-ну…
Мы прожили с Розой целый месяц как у Антихриста за пазухой, то есть душа в душу, а иногда - тело в тело. А
потом в деревню на двух джипах приехали бандиты, - до них тоже дошла информация об уникальной самогонке, и
они решили любой ценой выбить из деда секрет ее изготовления. Да только опоздали: накануне в деревне произошел
несчастный случай…
Дед умирал один, в своей лачуге, наотрез отказавшись раскрывать тайну своей знаменитой самогонки. Вши ползали по его подушке, от постели воняло нечистотами. Я зажал нос, раскрыл блокнот и просто спросил:
- Номер.
Он разлепил глаза, хмыкнул и хотел было послать меня куда подальше, но я быстро достал из кармана и показал
ту удивительную вещь, которая для любого верующего была священна. А дед, хоть и был греховодником, но истово
верил и в ад и в Царствие Небесное. А без этой вещички ему путешествовать по загробному миру будет ой как нелегко.
- Настоящая? – усомнился было он.
46
Я дал ему подержать.
Дед взял это трясущимися руками, прижал к груди и заплакал. Потом положил в рот, разжевал и опять зарыдал,
но уже с нечеловеческой силой.
Перед поездкой в деревню через редактора я узнал от одного гэбиста-пенсионера, что в Великую Отечественную
войну дедушка служил у генерала Власова, затем в составе диверсионной группы был заброшен в тыл советских
войск. В 1950-х его все-таки вычислили, но так как он изъявил желание сотрудничества, оставили на свободе, сделав
двойным агентом.
А в диверсионном лагере СС над ними проводили опыты, пытаясь с помощью двух-трех уколов сотворить из них
сверхчеловеков. С тех пор дедушка не мог жить без свежей человеческой крови, ее-то (а также адреналиновую сыворотку) он и добавлял в самогонку, чтобы хотя бы на время заглушать свои вампирские желания.
Чушь скажете? Согласен. На самом деле ничего этого не было. Все было гораздо банальнее: в конце 1950-х дедушка (тогда еще 30-летний молодой человек) проходил свидетелем на первом в Советском Союзе масштабном процессе против гомосексуалистов (статья УК РФ «Мужеложство»). Ему пришлось изображать из себя невинную жертву.
(Ха, был невинным, а стал винным, то есть самогонным). Вот такая история. Застучал товарищей, потом уехал в деревню, стал пописывать идейно-сатирические статейки в журналы «Коммунист» и «Крокодил», и в это же время под
псевдонимом «Лев Толстой» он наводняет самиздат радикальными филосовско-публицистическими текстами, которые активно печатаются и издаются отдельными сборниками на Западе. С началом перестройки он не раскрывает свой
псевдоним и продолжает работать в самиздате. Постепенно его образ становится легендарным, авторитет незыблемым
для тысяч думающих людей. Я был в их числе. В его пастве. В его виртуальной свите. Зачем он решил рассекретиться
несколько лет назад и выйти на прямую на меня - я не знаю. Наверно предчувствовал смерть, может, видел во мне
продолжателя его дела.
В общем, не человек, а библиотека приключений.
Я знал все это с самого начала. Просто у меня была своя игра, а у нашего редактора своя. Теперь вы поняли, что
на самом деле называлось на нашем языке «само-гоном»? Его творчество было «само-гоном», все остальное придумано для отвода глаз. И теперь мне нужен был код, номер счета, те самые циферки, которые я мог бы поменять на буковки, а затем, на денежки.
- Номер, - повторил я.
- «Барабанные палочки», «очко», «туда-сюда», «дедушка», «бочка»…
- Золотая? – уточнил я.
- С дерьмом, - дед закашлялся, сплюнул мокроту в подушку. – А теперь пошел вон…
- Спасибо, - сказал я, вышел в маленькие сенцы, где случайно запнулся о канистру с керосином, которая была почему-то открыта. К несчастью, в этот момент я прикуривал и нечаянно бросил на пол зажженную спичку.
Тогда, в 1945-м, он попросил все сделать именно так.
Стрекотали кузнечики и летали стрекозы: это личная охрана лета. Пока они здесь, с летом ничего не случится.
Как же я буду с этим прощаться? Я уйду, а это все останется?
- Чего ты больше всего хочешь? – спросил я Розу, когда мы лежали на сеновале в центре вселенной, недалеко от
продторга.
- Заблудиться в облаках и навсегда потерять свою память.
Позже я узнал, что ей это удалось.
«Выключи телевизор, включи свои мозги! – писал я в «Евангелии от Че». – Терпение и труд всех перетрут.
Религия – опиум для народа, масскульт – героин для человечества. Че Гевара говорил: «Тем, кто слушает
попсу, я за шиворот нассу!..»
- Бери лопаты, - сказала Роза, разбудив меня среди ночи. – Едем на кладбище.
- А что там? – ужаснулся я. – Труп?!
- Дурак, - обиделась она. – Пошли, узнаешь.
Следователь (ходит по кабинету, заложив руки за спину):
- У меня нет выбора, вы знаете об этом? Что мне остается? Организовать вам в камере красивое самоубийство?
Я (возмущенно):
- Это же произвол!..
Следователь:
- А кому сейчас, сволочь, легко?
…Я стоял и мочился на солнце.
Солнце было в зените и отражалось в июльской луже. Оно меня слепило; я жмурился и мочился на его отражение.
- Поехали, - докурив, главный бросил окурок. – Перед смертью не нассышься…
Они затолкали меня в джип, и машина рванула с места в карьер.
- Не, ну ты кто вообще, по жизни? - спросил он, когда мы уже подъезжали к кладбищу.
- Поэт, - ответил я.
47
- Не, ну каждый из нас мог бы стать поэтом, - хмыкнул главный, повернувшись ко мне. – Но куда девать крылья,
когда садишься, например, в «мерседес», а?
И они заржали.
- Значит, живешь на птичьих правах и заячьих губах? – просмеявшись, продолжал допрос главный. – А знаешь,
какими последними словами были слова Пушкина? «Господи, я кажется обосрался…»
Они вновь заржали.
Здоровья вам и Царствия Небесного, Александр Сергеевич!..
«…Пора покончить с политическими революциями и перейти к поэтическим ре-эволюциям. Как образовалась
сеть террористов, так должны создать свою сеть и поэты. Дух поэзии - единственное, что может спасти сейчас мир…»
Лев Толстой.
Старый власовец именно Розе (которая была его соседкой) завещал зарыть рецепт и пятилитровую бутыль самогонки на кладбище, в своей могиле.
- Здесь, – показываю я пальцем.
Они роют яму. Когда вырыто уже метра три в глубину, по моей нагло улыбающейся физиономии они понимают,
что я их обманул. Их лица искажаются бешенством. Я как истинный джентельмен: обещал, но не сделал, сделал, но не
обещал.
«Партизаны и поэты не сдаются!..» - успеваю крикнуть я. Затем хлопок, яркая вспышка, потом
тьма и тишина.
Мертвая тишина. Эх, не нужно им было резать курицу с золотыми яйцами!
Что я успел подумать?
Один в поле не воин, тем более, если это поле - минное.
Хорошая жизнь наступит, сказал как-то журналист Микуров, наступит, раздавит и пойдет дальше.
- …Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты,
парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
«Пиво небесное, только для мертвых».
Меня зовут Бэтмен, доктор… Оставьте меня в покое, у меня невыносимо болит левая рука, левая нога, и левая
голова.
«Если на вас нападают бандиты, что вы делаете? Защищаетесь. Если на вас нападает государство, что вы делаете? - писал я в «Евангелии от Че». – Хлеб пахнет хлебом, яблоко пахнет яблоком, революция пахнет кровью. Революция как женщина: победителю она отдается, проигравшего утешает, предателя презирает. Убей предателя, спаси революцию!..»
…Седьмое небо, кучевые облака, полдень.
Господь-Бог:
- Ваша версия случившегося?
Я:
- Господин следователь! Тьфу ты, господи, господин Бог! Кроме этих, в общем-то, безобидных пассажей в духе
юношеского максимализма в «Евангелие от Че», в качестве приложения, были еще и страницы в духе старческого
минимализма: девяносто шесть способов кустарного изготовления авиабомб из подручных материалов, советы для
юных подрывников, а также как строить баррикады в центре Москвы, список российских олигархов с их адресами и
телефонами, номерами машин и банковских счетов, всемирная история покушений на президентов и премьерминистров, и многое другое. ФСБ и прокуратура заинтересовалась авторством, кто-то меня сдал и я попал в список
девяти наиболее вероятных создателей этого запрещенного труда. Круг сужался, я не выдержал – и ударился в бега,
уехав из столицы в свой родной провинциальный городишко, затерянный на берегах Оби. Они нашли меня и здесь.
Сами светиться не стали, а сделали всю грязную работу руками бандюганов, сочинив нелепую историю о легендарном
местном самогоне и международных интригах за обладание рецептурой его изготовления.
(Впрочем, вру. Самогон действительно был. Настоящий русский самогон, за который и умереть не страшно).
Господь-Бог:
- Чушь, ничего этого не было, ты все выдумал, версия отклоняется, вторая попытка.
Я (затравленно):
- Из любви… из любви к искусству?
Господь-Бог:
- Нет! Третья попытка, она же последняя…
Я (совсем растерявшись, шмыгая носом):
- Господи, я и сам понимаю, что все это чушь… Есть у меня время подумать?
48
Господь-Бог:
- Времени у тебя теперь целая вечность.
«Вчера уже было, - писал я в «Евангелии от Че». – Завтра не наступит никогда. Живи настоящим!..»
- …Здра-а-авствуйте, - я оглянулся на ласковый голосок. Какая-то старушка высунулась из квартиры напротив. –
Давненько вас не видно было! Опять у брата в Москве гостили?
- Угу, - буркнул я неопределенно, пытаясь открыть ключом дверь. Замок не поддавался, но я на него надавил,
провернул ключом его железные кишки, и у меня получилось. Однако прежде чем просочиться в квартиру я все же не
удержался и, изобразив на лице добродушную улыбку, просипел:
- А когда мы последний раз с вами виделись-то, а, бабушка?
- Вот это да! Бабушка! Да я ж тебе в отцы гожусь, милок! – засмеялась она. – Ишь ты, ба-а-бушка!
Я опешил, запунцовел, и превратился в пылающий куст.
- Да уж лет пятнадцать точно не встречались, дорогой ты мой человек! – с обидой в голосе сказала старушка и
громко захлопнула дверь.
Дом рухнул как картонный.
Осенний дождь смывает нарисованных мелом на асфальте человечков. Кончилось лето. Дети наигрались и разошлись по домам. Мы – нарисованные мелом человечки. Нами тоже наиграются - и смоют. Боги - они как дети.
«Многие простые смертные мечтают о непростой смерти, - писал я в «Евангелии от Че». – Если вы погибли по
геройски, я вам обещаю, на третий день ваша могила будет пуста. Не один неизвестный солдат не останется неизвестным, потому что в самом конце света будет остановка…».
Мои многочисленные женщины по-настоящему горячо любили меня, потому что я никогда не был у них первым.
- Ты разве не знаешь, что у безумцев есть свой бог? – насмешливо и развязно спросила она меня в ночь перед
казнью. Обритый налысо, я сидел на цементном полу, прикованный железной цепью к стене.
- Кто же он?
- Ты.
Она затянулась сигареткой с ментолом и растворилась в табачном дыме.
- Ага, конечно, - разозлился я, - Отец, Сын и Дух Святой – три сапога пара! Гайка ты, с коричневой резьбой!
– заорал я ей во след, то есть в небесную пустоту.
Некоторые любят сидеть в театре в первых рядах, чтобы видеть пот на лбу у актеров. А следователь еще пытал
меня, кто убил мою жену. Не поминай лихом, не становись прахом, а стань для меня пухом… Я буду любить ее пока
не умру, а когда умру – буду любить дальше.
Может этот мир потому такой хреновый, что его Господь-Бог за шесть дней сварганил?
Всем людям в жизни дается три шанса: первый шанс от Бога, второй от дьявола, за третий отвечаешь ты сам.
Надеюсь, вы уже поняли, кто был моим Иудой в юбке, кто продал свою тайну первой ночи за право ездить каждый
год в Сочи? Нет? Да? Затрудняетесь ответить? Тогда ищите женщину! А я свою уже нашел: распустившуюся, с распущенными волосами… и ржавой косой наперевес.
…и запишите, на всякий случай, код русского самогона: «барабанные палочки», «очко», «туда-сюда», «дедушка», «бочка золотая»… После изготовления – дайте отстояться словом. Пить залпом (и смотрите, не промахнитесь!).
Салют!..
Чем пахнет в аду, господи? Дерьмом, скажете вы. И не ошибетесь. Но чьим? Вот тут вы в замешательстве. А я
отвечу…
За все отвечу...
«Невесту изнасиловали в день похорон, - писал я в «Евангелии от Че». - Она смеялась до слез, и тогда я заплакал
тоже…»
49
Ихтиандр ОБМОКНИ
исправленная и обновленная редакция
ПРОЗАИЧЕСКИЙ РЕЙТИНГ ИХТИАНДРА:
РУСКАЯ ПРОЗА ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛВЕКА
1950-ые:
Владимир Набоков. Автобиография «Другие берега».
Андрей Синявский. Рассказ «Ты и я».
Нодар Думбадзе. Повесть «Я, бабушка, Илико и Илларион».*
Сергей Писарев. «Повесть о Манко-Смелом».
1960-ые:
Андрей Синявский. Повесть «Гололедица».
Владимир Набоков. Роман «Лолита».
Василий Шукшин. Рассказы «Степкина любовь», «Случай в ресторане», «Раскас», «Миль пардон, мадам!».
Василий Белов. Повесть «Привычное дело».
1970-ые:
Андрей Битов. Роман «Пушкинский дом».
Василий Шукшин. Рассказы «Верую!», «Срезал», «Сильные идут
дальше», «Сапожки», «Письмо», «Билетик на второй сеанс», «Дебил», «Мой зять украл машину дров!»,
«Забуксовал», «Страдания молодого Ваганова», «Упорный», «Алеша Бесконвойный», «Штрихи к портрету». Повесть-сказка «До третьих петухов».
Саша Соколов. «Школа для дураков», «Между собакой и волком».
Василий Аксенов. Роман «Остров Крым».
Геннадий Михасенко. Повесть «Милый Эп».
1980-ые:
Виктор Ерофеев. Рассказы «Жизнь с идиотом», «Попугайчик», «Персидская сирень». Роман «Русская
красавица»
Саша Соколов. «Палисандрия».
Татьяна Толстая. Рассказы «Соня», «Любишь – не любишь», «На золотом крыльце сидели…», «Милая
Шура», «Круг», «Ночь», «Самая любимая», «Петерс», «Поэт и муза», «Сюжет», «Сомнамбула в тумане».
Александр Жолковский. Рассказы «НРЗБ», «В сторону Пруста».
1990-ые:
Виктор Пелевин. Рассказы «Жизнь и приключения сарая Номер ХII», «Ухряб», «Миттельшпиль», «Зигмунд
в кафе», «Нижняя тундра», «Краткая история пэйнтбола в Москве». Повесть «Затворник и Шестипалый».
Роман «Чапаев и Пустота».
Борис Акунин. Романы «Азазель», «Смерть Ахиллеса», «Любовник Смерти». Повесть «Пиковый валет».
2000-ые:
Борис Акунин. Романы «Алтын-толобас», «Внеклассное чтение», «Алмазная колесница».
Виктор Пелевин. Роман «Священная книга оборотня». «Шлем ужаса».
_________________________________________
* Курсивом выделены произведения для детей.
50
СТРАШНЫЕ РЕЙТИНГИ ИХТИАНДРА:
1. РЕЙТИНГ САМЫХ СТРАШНЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
Маркиз де Сад. Жюстина. 120 дней содома.
Н. Гоголь. Вий.
Ф. Достоевский. Преступление и наказание.
Л. Андреев. Жизнь Василия Фивейского.
А. Платонов. Котлован.
В. Набоков. Защита Лужина. Под знаком незаконнорожденных. Лолита.
Дж. Оруэлл. 1984.
Дж. Фаулз. Коллекционер.
Вик. Ерофеев. Жизнь с идиотом. Попугайчик.
С. Кинг. Мизери.
2. РЕЙТИНГ САМЫХ СТРАШНЫХ ФИЛЬМОВ
П. Верхувен. Турецкий фрукт.
Д. Линч. Случай в Твин Пикс. Шоссе в никуда.
Р. Скотт. Чужой.
С. Кубрик. Сияние.
Н. Михалков. Утомленные солнцем.
К. Тарантино. Бешеные псы.
П. Пазолини. Сало: 120 дней содома.
Р. Полански. Неукротимый.
Л. фон Триер. Танцующая в темноте.
А. Паркер. Сердце ангела.
Р. Эммерих. Послезавтра.
W. Salles. Темная вода.
СМЕШНОЙ РЕЙТИНГ ИХТИАНДРА:
САМЫЕ СМЕШНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
А. Пушкин. Юмористические стихотворения и эпиграммы. Барышня-крестьянка.
Федот Кузьмич Прутков. Гисторические материалы.
Ф. Достоевский. Дядюшкин сон.
М. Зощенко. Аристократка.
Н. Эрдман. Самоубийца.
Д. Хармс. Исторический эпизод. Елизавета Бам.
В. Шукшин. «Раскас». Сильные идут дальше / Митька Ермаков. Письмо. Билетик на второй
сеанс. Дебил. Мой зять украл машину дров! Операция Ефима Пьяных. Штрихи к портрету.
До третьих петухов.
В. Набоков. Изобретение Вальса.
V. Nabokov. Look at the Harlequins!
Саша Соколов. Палисандрия.
Т. Толстая. Сюжет.
В. Пелевин. Зигмунд в кафе. Затворник и Шестипалый. Священная книга оборотня.
А. Жолковский. НРЗБ. Бранденбургский концерт №6. Эросипед и другие виньетки.
Т. Кибиров. Ветер перемен. Речь товарища К.У. Черненко… В рамках гласности - 1. Сереже
Гандлевскому. Сортиры. Игорю Померанцеву.
И. Обмокни. Полное собрание сочинений.
КРАСИВЫЙ РЕЙТИНГ ИХТИАНДРА:
САМЫЕ КРАСИВЫЕ ФИЛЬМЫ
Сергей Параджанов. Ашик-кериб.
Луис Бунюэль. Этот смутный объект желания.
Жан Люк Годар. Имя Кармен.
Федерико Феллини. Восемь с половиной.
Микеланджело Антониони. Ночь.
Пьер Паоло Пазолини. Евангелие от Матфея.
Лина Вертмюллер. В лунную ночь.
Лукино Висконти. Невинный.
Чжан Имоу. Герой. Дом летающих кинжалов.
Джон Ву. Наемный убийца. Миссия невыполнима–2.
Тим Бертон. Сонная лощина.
Филип Кауфман. Генри и Джун.
51
Андрон Кончаловский. Возлюбленные Марии.
Бахтиер Худойназаров. Лунный папа.
Брайан де Пальма. Роковая женщина.
Джим Джармуш. Мертвец.
Клод Лелюш. Баловень судьбы.
Мел Гибсон. Храброе сердце.
Серджо Леоне. За несколько лишних долларов.
Эмиль Лотяну. Табор уходит в небо.
Алексей Сахаров. Барышня-крестьянка.
Владимир Мотыль. Звезда пленительного счастья.
Жан Кокто. Орфей.
Джозеф Лоузи. Дон Жуан.
Роберт Родригес. Город грехов.
Ричард Раш. Цвет ночи.
Энди и Ларри Вачовски. Матрица.
Жан Беккер. Убийственное лето.
Джон Макнаутон. Дикость.
Марк Ди Сальи. Кикбоксер.
Харальд Райнл. Виннету – сын Инчучуна.
Майкл Манн. Последний из могикан.
Готтфрид Кольдитц. След Сокола.
Гор Вербински. Пираты Карибского моря: Проклятие черной жемчужины.
Кристоф Ганс. Братство волка.
Питер Джексон. Властелин колец – 1, 2, 3.
P. J. Pesce. От заката до рассвета – 3: Дочь палача.
Георгий Юнгвальд-Хилькевич. Д’Артаньян и три мушкетера.
Владимир Грамматиков. Звезда и смерть Хоакина Мурьеты.
КИНОМИЛЛЕНИУМ:
РЕЙТИНГ ФИЛЬМОВ ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
2001-й:
Дэвид Линч. Малхолланд драйв.
Брайан де Пальма. Роковая женщина.
Вуди Аллен. Проклятие нефритового скорпиона.
Питер Джексон. Властелин колец.
Кристоф Ган. Братство волка.
Жан-Пьер Жене. Амели.
Майкл Кристофер. Соблазн.
Бретт Раттнер. Час пик – 2.
2002-й:
Стивен Спилберг. Особое мнение.
Чжан Имоу. Герой.
Питер Джексон. Властелин колец – 2.
Джули Тэймор. Фрида.
Мигель Эрмосо. Божественный свет.
Кэмерон Кроу. Ванильное небо.
Рон Хауард. Игры разума.
Александр Пэйни. О Шмидте.
Барри Зонненфельд. Люди в черном – 2.
Джордж Лукас. Звездные войны: Атака клонов.
Эндрю Дэвис. Возмещение ущерба.
Пол Андерсон. Обитель зла.
2003-й:
Джоэл и Этан Коэны. Невыносимая жестокость.
Бернардо Бертолуччи. Мечтатели.
Гор Вербински. Пираты Карибского моря: Проклятие Черной жемчужины.
Питер Джексон. Властелин колец – 3.
Франсис Вебер. Невезучие / Молчи!
Ларс фон Триер. Догвиль.
Роланд Эммерих. Послезавтра.
Энг Ли. Халк.
Деннис Ганзель. Девочки сверху.
52
2004-й:
Эмир Кустурица. Жизнь как чудо.
Чжан Имоу. Дом летающих кинжалов.
М. Найт Шьямалан. Таинственный лес.
Вольфганг Петерсен. Троя.
2005-й:
Джим Джармуш. Сломанные цветы.
Джаник Файзиев. Турецкий гамбит.
Фрэнк Миллер, Роберт Родригес. Город грехов.
Сергей Лобан. Пыль.
Walter Salles. Темная вода.
РЕЙТИНГ РУССКОГО КИНО ЗА ПОСЛЕДНИЕ 20 ЛЕТ:
Роман Балаян. Храни меня, мой талисман (1986).
Сергей Параджанов. Ашик-кериб (1988).
Александр Сокуров. Дни затмения (1988).
Владимир Бортко. Собачье сердце (1988).
Василий Пичул. Маленькая Вера (1988).
Рашид Нугманов. Игла (1988).
Иван Дыховичный. Черный монах (1988).
Олег Тепцов. Господин оформитель (1988).
Сергей Соловьев. Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви (1989).
Юлиуш Махульский (Польша). Дежавю (1989).
Андрей Эшпай. Униженные и оскорбленные (1990).
Николай Стамбула. За последней чертой (1991).
Аркадий Тигай. Лох – победитель воды (1991).
Кира Муратова. Чувствительный милиционер (1992).
Сергей Дебижев. Два капитана – 2 (1992).
Никита Михалков. Утомленные солнцем (1994).
Алексей Сахаров. Барышня-крестьянка (1995).
Николай Стамбула. Волчья кровь (1995).
Вячеслав Криштофович. Приятель покойника (1997).
Алексей Балабанов. Про уродов и людей (1998).
Петр Луцик. Окраина (1998).
Бахтиер Худойназаров. Лунный папа (1999).
Александр Прошкин. Русский бунт (2000).
Михаил Пташук. В августе сорок четвертого (2000).
Роман Качанов. Даун Хаус (2001).
Александр Велединский. Русское (2004).
Джаник Файзиев. Турецкий гамбит (2005).
Сергей Лобан. Пыль (2005).
53
ГВОЗДЬ НОМЕРА
Александр САЛЬНИКОВ
ДВОЙНИК РОБО
(Историческая драма в двух частях)
Действующие лица:
- Наполеон
- маршал Массен
- маршал Даву
- маршал Ланн
- маршал Мортье
- другие маршалы
- генерал Друо
- генерал Бертран
- другие генералы
- офицеры
- придворные
- Талейран, министр иностранных дел
- Фуше, министр внутренних дел
- Лендрю, сыщик
- Жозефина, жена Наполеона
- граф Сегюра
- Яковлев
- человек в черном плаще
- неизвестный
- старый солдат
- молодой солдат
- отставной солдат
- другие солдаты
- раненый русский солдат
- Франсуа-Эжен Робо, двойник Наполеона
- сестра Робо
- мясник Батист
- старушка, мать убитого солдата
- первый крестьянин
- второй крестьянин
- другие сельчане и пришлые
- хозяин харчевни
Часть первая
1.
(1815 год. Франция. Улица в деревне Балейкур.)
Первый крестьянин:
Жить не дают проклятые Бурбоны!
Свои карманы золотом набили,
А нам, крестьянам, хоть живи, хоть сдохни!
Отставной солдат:
Да я б и сдох, но лишь на поле брани,
Чем жить вот так: чужим в своей стране.
Когда Буонапарт стоял у власти,
Французы были первыми из первых...
54
Второй крестьянин:
Потише, вы! Теперь такие речи
За сотни верст разносит сплетен ветер
И возвращается на круги с кандалами.
Первый крестьянин:
Он прав, солдат, поскольку император
Уже не император. Что хвалить
Вчерашний день? Он больше не вернется.
Всегда хвали сегодняшних владык
И будешь всем владыкам ты угоден.
Отставной солдат:
А сам-то ты Бурбонов как поносишь!
Первый крестьянин:
Дурак и я, поэтому - крестьянин,
А не придворный прихвостень какой.
(Смеются.)
Второй крестьянин:
А слышали, наш Франсуа-Эжен
Как будто бы служил у Бонапарта,
Был при дворе.
Отставной солдат:
Сестра его болтала,
Что он ей сам об этом написал,
Но строго наказал не разглашать.
Первый крестьянин:
Какая баба тайны не раскроет!
Мясник Батист мне даже говорил,
Что наш Робо работал двойником
Наполеона. Будто бы она
Сама ему об этом рассказала.
Второй крестьянин:
Батист болтун!
Отставной солдат:
Нет, нет, я тоже слышал.
А наш Робо действительно похож...
(Появляется мясник Батист. Второй крестьянин толкает бывшего солдата в плечо, указывая на мясника.)
Второй крестьянин:
А вот и сам он. Легок на помине.
Сейчас мы у него как раз и спросим.
Послушай-ка, Батист, неужто правда
Робо был двойником Наполеона?
Мясник Батист:
Что спрашивать меня, сегодня утром
Приехал сам Робо. Его спросите.
Отставной солдат:
Робо приехал?!
Мясник Батист:
Да.
Второй крестьянин:
Вот это новость.
Мясник Батист:
Сегодня всех на ужин он зовет.
Первый крестьянин:
Что ж, хорошо, его мы и расспросим.
2.
(Франция. Вечер того же дня. Дом Робо.)
Первый крестьянин:
Ну, с возвращением, Робо! Бери бокал,
Да выпьем за приезд!
Робо: (Поднимает бокал)
Как рад я видеть
Своих односельчан, свою родню.
Я слишком долго в Балейкуре не был,
Уж думал, все теперь тут по-другому,
А здесь все так же, как и до отъезда.
И ты все тот же, милый друг Батист.
Я пью за вас, друзья!
(Все пьют. Первый крестьянин толкает в бок второго и шепчет ему.)
Первый крестьянин:
Пора, спроси!
Второй крестьянин: (Шепчет в ответ.)
Еще не время. Пусть побольше выпьет.
Робо:
Вы что там шепчетесь? Не нравиться вино?
Первый крестьянин:
Вино прекрасное. Да нам вот интересен
Один вопрос.
(Второй крестьянин одергивает за рукав первого, но тот отстраняется.)
55
Робо:
Какой еще вопрос?
Первый крестьянин:
Мы слышали, как будто ты работал
У Бони двойником. Так это правда?
Робо:
Сестра, зачем ты разболтала тайну?!
Сестра:
А если тайна, так зачем писал
Об этом в письмах? Сам и виноват.
Отставной солдат:
Не ссорьтесь зря. Ты лучше расскажи
Своим друзьям, неужто это правда?
Робо:
Да, правда все как есть. Теперь уж можно,
Наверное, об этом рассказать.
Сначала я учился мастерству
Быть двойником. Искусство не из легких Стать точной копией. Движения, слова
И даже голос - все должно сходиться.
Потом, когда я стал успехи делать,
Буонапарт любил и пошутить.
Порою за себя меня пошлет
Отдать приказ слуге, иль Талейрану,
А сам смеется, глядя из укрытья.
Или гостей сводили мы с ума,
Когда одновременно появлялись
В различных залах, говоря о разном.
Однажды он пари держал, что раньше
Гостей прибудет в дальний угол замка,
И все пустились наперегонки,
А там уж я спешивших дожидался.
Тогда же кто-то слух распространил,
Что может Бони наш перемешаться,
Одновременно быть и тут, и там.
Первый крестьянин:
А не был ли ты часом с Жозефиной,
Когда наш император отлучался
Куда-нибудь из спальни по делам?
Робо:
Ты думаешь, что служба двойника
Настолько привлекательна? Поверьте,
Друзья мои, я был меж двух огней.
Хотя, сказать, платили мне не плохо.
Отставной солдат:
Брехать ты мастер, это все мы знаем.
(Смеются.)
Мясник Батист:
Постой, солдат. Мне все же интересно.
Скажи, Робо, а как тебя нашли?
Или ты сам на службу попросился?
Робо:
Какое сам! Не мог я и мечтать...
Все началось еще в восьмом году...
3.
(1808 год. Франция. Париж. Наполеон и Фуше во дворце Тюильри.)
Фуше:
Мой император, стало неспокойно...
Наполеон:
Фуше, мой друг, когда покой наступит,
Тогда я вряд ли буду нужен миру.
Ведь главная причина беспокойства
Я сам. Не я ли это все затеял?
Фуше:
Но ваша безопасность... Я обязан
Уменьшить риск от этих покушений.
Кругом враги. Уже четыре раза
Они на вашу личность покушались.
Наполеон:
Так что ж ты предлагаешь? A la guerre
Comme a la guerre. Война всегда кровава.
Не думаешь ли ты меня упрятать
Куда-нибудь на остров, чтобы там
Я в полной безопасности скончался?
(Смеется.)
Фуше:
Ни в коем случае, но все же безопасность
56
Не помешает. Нужен человек,
Который стал бы точной вашей тенью,
Который бы в собрания ходил,
Где вам бывать нужды особой нету,
А все-таки присутствие желанно.
Или перед бушующей толпой
Он вместо вас мог выйти на подмостки,
Или когда вам надо в десять мест,
Чтоб быть и тут и там одновременно,
Или...
Наполеон:
О ком ты это говоришь?
Фуше:
О двойнике.
Наполеон:
О двойнике? Занятно.
И кто же мне отыщет двойника?
Фуше:
Есть у меня надежный человек,
Найдет он и иголку в стоге сена.
Любую, даже грязную работу
Он выполнит за небольшую плату.
На все готов. Он предан мне как пес.
Наполеон:
Не все ли мы похожи на него?
Ты думаешь, плачу я очень много
За грязную работу генералов,
Что преданы, пока я на вершине?
Нет, - крохи, та же небольшая плата.
Но ровно столько все они и стоят.
Когда я оступлюсь...
Фуше:
Мой император,
Я буду с вами до последних дней.
Наполеон: (Смеется.)
Ах, милый мой Фуше, я разболтался.
Не придавай моим словам значения.
Тебя ценю я за твою работу...
(Как бы вдруг забывает о Фуше и задумывается.)
Фуше:
Так как же с двойником?
Наполеон: (Задумчиво.)
Сыщи, пожалуй...
4.
(Спустя неделю. Предместье Парижа. Фуше, Лендрю и человек в черном
плаще.)
Фуше:
Ну что, нашел того, кого просил?
Лендрю:
(Жестом подзывает человека в черном плаще.)
Вот этот человек - глаза и уши.
Он знает всех и сыщет без труда
Кого угодно.
Фуше:
Что ж, уже неплохо.
Он знает, кто нам нужен?
Лендрю:
Он уже
Нашел троих. Они весьма похожи.
Двоих я видел сам.
Фуше:
Так в чем же дело?
Давайте их ко мне! Чем больше будет
Штат двойников, тем лучше.
Лендрю:
Говорят,
Есть в армии один похожий парень.
Пусть он его найдет.
А эти трое:
Один – мулат, не знает языка,
В другом - немного сходство подкачало,
А третий ростом на голову выше.
Но все-таки похожи. Может спутать,
Кто императора не очень часто видел.
Фуше:
Ну что ж, похвально. Продолжайте поиск.
А этих трех - ко мне! Я должен видеть,
57
На что они годятся. Им ни слова!
Они и знать об этом не должны.
(Раскланиваются и расходятся.)
5.
(Спустя три дня. Третий полк вольтижеров. Робо и солдаты.)
Старый солдат:
Когда бы ты поменьше сквернословил
И чаще чистил грязный свой мундир,
Тебя бы без сомненья командиры
Могли за императора принять.
А ну, пройдись походкой генеральской!
(Робо в шутку изображает императора. Все смеются.)
Смотрите, братцы, чем не император?!
Молодой солдат:
А что, ребята, вот бы поменять
Наполеона с Франсуа-Эженом!
Робо отправить во дворец в Париж,
А Бони - к нам, крутить хвосты кобылам!
(Смеются.)
Старый солдат:
Уж верно бы Робо не подкачал.
Эй, Франсуа, скажи, чего б ты сделал
На месте Бонапарта?
Молодой солдат:
Уж наверно
Залез бы первым делом к Жозефине!
Старый солдат:
Она, слыхал, неплодна.
Молодой солдат:
Что с того!
Ему и лучше.
Робо:
Нет, ребята, я бы
Сначала прекратил бы воевать,
Да распустил бы всех вас по домам.
Старый солдат:
Вот это верно, парень. Молодец!
(Со стороны подходят офицер и человек в черном плаще. Человек показывает на Робо, говорит что-то офицеру и незамеченный уходит. Офицер
подходит к солдатам.)
Офицер:
Робо Эжен!
Робо: (Перестает изображать Наполеона.)
Простите, виноват.
Офицер:
Иди в казарму, собери вещички.
Потом придешь ко мне. Ты понял?
Робо:
Да.
Офицер:
И поспеши, ждет у ворот карета.
Ты больше здесь служить уже не будешь.
Робо:
Но, что я сделал?
Офицер:
Сверху был приказ.
А большего сказать я не могу.
(Офицер и Робо уходят.)
Старый солдат:
Знать, кто-то настучал, что наш Робо
Смешит солдат, изображая Бони.
Молодой солдат:
Ведь он шутил! Ведь он не виноват,
Что так похож лицом на Бонапарта.
Старый солдат:
За шутки тоже нужно отвечать.
6.
(Месяц спустя. Дворец в Париже. Наполеон с придворными, среди которых
и Фуше.)
Наполеон:
Ну, что в Испании? Какие там дела?
Один из генералов:
В Испании, увы, не все так гладко,
Как нам хотелось бы. Испанцы атакуют
При отступлении и не хотят сдаваться,
И, погибая, тащат за собой
Двух, трех французов...
58
Наполеон:
Не сдаются в плен
Какие-то испанцы! А французы...
Мои войска!.. Что ж, я уже готов
Услышать о Дюпоне. Кто доложит,
Верны ли сведенья о том, что он в плену?
Другой генерал:
Верны, мой император, к сожаленью.
Недалеко от Байлена он сдался
Испанцам вместе со своим отрядом.
Наполеон:
Дюпон, Дюпон! Безмозглый генерал!
Уж лучше бы погиб на поле боя,
Чем так позорить Франции войска.
Непобедимой Франции! О, боже,
Нам Андалузия подставила подножку!
А мне нужны победы! Боже мой,
Я окружен таким несносным сбродом!
Мне Эрфурт нужен! Нужен Александр!
Союз с Россией для острастки прочих!..
Теперь идите все. Я отдохну.
(Все уходят, Фуше остается.)
Фуше:
Мой император, я хотел сказать...
Наполеон:
Мне нужно отдохнуть.
Фуше:
...о двойниках.
Я их нашел. Порадуйтесь хоть этим.
Наполеон:
Ну, что там у тебя?
Фуше:
Есть кандидаты.
Четыре человека. Но один...
Как в зеркало в него смотреться можно:
Различия ни в чем вы не найдете,
Когда б его одели в ваше платье...
Наполеон:
Он здесь?
Фуше:
Ждет в тайной комнате.
Наполеон:
Зови.
(Фуше выходит за дверь и возвращается с Робо, причесанным, подстриженным и одетым как Наполеон. Император долго рассматривает его.)
А что, похож. Действительно похож.
Иди-ка к зеркалу.
(Смотрятся друг на друга в зеркало.)
В моих глазах двоится.
Одно лицо! (К Фуше.)
Ты где его добыл?
Фуше:
В полку служил он третьем, вольтижеров.
Наполеон:
Ну, что ж, хоть это радует меня.
Твои старанья выше всех похвал,
Поэтому хвалить тебя не стану.
Ведь ты всего лишь выполнил свой долг.
Фуше: (С поклоном.)
Служу для Франции, а не для похвалы.
Наполеон:
Вот именно. (К Робо.)
Теперь и ты ответь,
Готов ли ты пожертвовать собой
За императора?
Робо:
Готов я был и раньше,
Когда еще служил в своем полку,
И видел лишь солдат да офицеров.
Я и тогда готов был жизнь отдать
За вас, мой император, за страну,
Которой нет прекрасней на земле.
Наполеон:
Что ж, молодец! Фуше, зачислить в штат
И жалованье выделить. Посмотрим,
На что сгодится этот удалец.
Ну а теперь меня оставьте оба.
(Делает знак и оба уходят.)
7.
59
(Тот же день. Робо один в своих тайных покоях.)
Робо:
Мечтал я с детства сам себя прославить,
Но это ли не слава для меня,
Мальчишки из деревни Балейкур,
Стать тенью самого Буонапарта!
Быть двойником у Бони! О, предел
Мечтаний. Мог ли я когда-нибудь
Себе позволить этого желать?
Нет. Я мечтал быть просто моряком,
Ходить под парусом по голубым морям
И бороздить неведомые дали,
И открывать невиданные земли,
Как Христофор Колумб. И где-нибудь
На острове далеком кончить жизнь
Среди радушных и простых туземцев,
С тоской о Франции, о милой стороне...
Ах, юности мечты, еще вы в силах
Мне и сегодня потревожить сердце.
Но нет, могу ли большего желать,
Чем мне дала судьба? Наполеон!
Как часто я, тебя изображая
Перед солдатами, копируя твои
Движения, твои слова горланя,
Чтобы потешить записных вояк,
Мечтал служить в твоем полку гвардейском
И защитить тебя собой в сражении...
Наполеон! Весь мир тобою полон,
Все страны на тебя глядят с боязнью,
Повсюду ты, повсюду слышен шепот:
"Наполеон! Наполеон!" И я
Тобою призван быть твоею тенью!
Не счастье ли? Я первый стал вторым,
Стал двойником, живым твоим портретом!
За это я готов и жизнь отдать,
Ведь и за меньшее я мог ее лишиться.
8.
(Конец января 1809 года. Франция. Париж. Во дворце Наполеон и свита.)
Наполеон:
Неужто правду пишет маршал Ланн?
Маршал Массен:
Да, император, Сарагосса пала.
Наполеон:
Но как! Она Европу подняла!
Испанцы учат воевать французов!
В Германии и Австрии твердят,
Что солнцем им блеснула Сарагосса!
Победа эта доставляет грусть.
Нельзя на день оставить поля боя,
Как неприятель тут же обнаглел.
А здесь, в Париже, - хуже, чем в бою, Вокруг меня предатели и трусы!
Жалею я, что в Эрфурт Талейрана
Решился взять. Он за моей спиной
Шушукался о чем-то с Александром...
Где Талейран?!!
(Талейран выходит вперед и кланяется.)
Вы здесь?! Какая честь!
Мерзавец! Вор! Бесчестный и двуликий!
Готовы вы предать отца родного!
И почему я вас не приказал
На Карусельной площади повесить?!.
Но все еще не поздно это сделать.
Вы - грязь, что ходит в шелковых чулках!
Талейран:
Мой император, я не заслужил...
Наполеон:
Молчите! Заслужили вы и больше,
Да только мне, к несчастью, не до вас.
Австрийцы подлые решили бунтовать.
Австрийскому двору никак неймется.
В четвертый раз получат по зубам.
К войне Наполеон всегда готов!
9.
60
(Апрель 1809 года. Битва при Регенсбурге. Город осажден французскими
войсками. В разгаре боя Наполеон ранен в ногу. К нему подскакивает на
коне маршал Ланн.)
Маршал Ланн:
Вы ранены!?
Наполеон:
Пустяк. А что там Карл?
Маршал Ланн:
Эрцгерцог Карл отброшен за Дунай
С огромными потерями.
Наполеон:
Отлично!
Маршал Ланн:
Вы ранены...
Наполеон:
Оставьте! Пустяки!
Сейчас меня подлечит доктор Юван.
(Доктор с помощниками снял сапог с ноги Наполеона и делает наспех перевязку.)
Солдатам ничего не говорить!
Чтоб не смущать их дух! Вы город взяли?
Маршал Ланн:
Еще чуть-чуть и город будет взят.
Наполеон:
Отлично, маршал Ланн. Тогда - в атаку!
Немедленно коня!
Маршал Ланн:
Но, император!
Вы на ногах не держитесь!
Наполеон:
Молчите!
И делайте, что я вам говорю.
(Ему подводят коня.)
Эй, братцы, подсадите-ка меня.
(Ему помогают сесть на коня. Превозмогая боль Наполеон улыбается.)
Вперед, мой маршал! Нам нужна победа!
(Бой в разгаре. Маршал Ланн приступом берет город. Слышны победные
крики. Ланн подходит к Наполеону.)
Маршал Ланн:
Взят Регенсбург! Виват, мой император!
Наполеон:
Вот это бой! Прекрасная победа!
Теперь прошу вас выстроить полки,
Я должен поприветствовать героев
Во взятом городе.
Маршал Ланн:
Вам надо в лазарет!
Ведь вы едва уж держитесь в седле.
Наполеон:
Пустое, маршал Ланн. Такой победой
Обязан я солдатам и мой долг
Приветствовать полки. Всего в пять дней
Мы выиграли пять тяжелых битв.
Теперь австрийцы снова на коленях.
Я должен оказать моим солдатам
Положенную им по праву честь.
Я буду улыбаться и никто
Не должен знать, что император ранен.
10.
(1816 год. Франция. Деревня Балейкур. Дом Робо. Возле дома собрались
сельчане послушать рассказы Робо.)
Сестра:
Ты, братец, стал ужасно знаменит
Гляди-ка, даже из соседних сел
Пришли крестьяне, чтобы поглазеть
На псевдо-Бони, да послушать сказки...
Первый крестьянин:
Послушай, женщина, ты лучше не мешай!
Давай, Робо, рассказывай, мы ждем.
Все собравшиеся:
Рассказывай! Рассказывай! Мы ждем.
Отставной солдат:
Ты расскажи про Штапса!
Второй крестьянин:
Да, про Штапса!
Робо:
Все это было в восемьсот девятом.
Тогда мы одержали под Ваграмом
В решительном сражении победу
Над Австрией. Но славный маршал Ланн
61
Убит был чуть пораньше. Император
Ужасно за него переживал.
Отставной солдат:
Ты не тяни. Начни уж сразу с Вены.
Робо:
А ты не лезь!
(Собравшиеся зашикали на солдата и тот замолчал.)
Я должен рассказать
Немного предыстории, чтоб лучше
Вы поняли поступок Бонапарта.
Так вот, когда победу одержали,
То в Вене предстоял парад победы
И император должен был проехать
Торжественно пред строем и людьми,
Которых собиралось очень много.
Даву с Массеном стали говорить
Наполеону, что весьма опасно
Перед толпой открыто гарцевать.
"Пускай двойник прокатится за вас" Они ему сказали.
Человек из толпы:
Ну и ты,
Конечно же, поехал?
(На него зашикали собравшиеся и он заткнулся.)
Робо:
Для того
Я и служил у Бони двойником.
Но он сперва никак не соглашался,
Хотя и был уставшим, и скорбил
О Ланне, все же сам хотел принять
Парад победы. Вену он любил.
Да неотложная из Лондона депеша
К нему пришла и срочные дела
Решили за него вопрос парада.
Ну, в общем, должен был поехать я.
Шумела Вена толпами людскими,
Войска стояли, словно частокол.
И я со свитой, из которой лишь
Два или три особо приближенных, Не больше, - знали тайну двойника.
Все шло как надо. Ликовал народ,
Полки стояли гордо в стойке "смирно".
Тут из толпы какой-то молодец
Ко мне пробрался, ближе подошел,
Держа в руке какое-то прошенье.
И вдруг, другой рукой достал кинжал
И замахнулся. Слава богу, стража
Его успела вовремя схватить...
Вот так я и работал двойником.
Голос из толпы:
А кто он был? Зачем он нападал?
Другой голос:
И что же было дальше с тем нахалом?
Робо:
Он был студентом. И назвался Штапсом.
Его допрашивал Наполеон.
Тогда спросил он парня: "Если я
Тебя освобожу, ты снова будешь
Искать возможность, чтоб меня убить?"
Первый крестьянин:
И что ответил тот?
Робо:
Ответил: "Буду!"
Человек из толпы:
И что Наполеон тогда предпринял?
Робо:
К утру студента Штапса расстреляли.
Отставной солдат:
А как проверить, врешь ты или нет?
Робо:
Наверное, никак. Уж если хочешь,
То верь. А если нет - нет и суда.
Отставной солдат:
Вот ты сказал, что знали два, иль три
Из приближенных тайну двойника.
Но как же ты скрывал, что вы похожи?
Робо: (Смеется.)
Да очень просто! В этом нет труда.
Обычно я ходил под маской грима,
Чтоб сходство с императором сокрыть
Пока в нем не было нужды.
62
Отставной солдат: (Недоверчиво пожимает плечами.)
Ну что ж, возможно.
11.
(Осень 1809 года. Париж. Наполеон и Жозефина.)
Наполеон:
О, Жозефина! Я ли не любил!
Как нежный зверь у ног своей царицы...
Я завоевывал и земли, и столицы,
Но думал о тебе, тебе одной.
Лишь ты была звездою путеводной...
Нет, не была, а есть. Ты и теперь
Одна сияешь в темном небосводе,
Где равных нет по свету и теплу...
Но... я не волен. Больше рисковать
Я Францией и титулом не вправе.
В любом бою я голову свою
Могу сложить. И род мой прекратиться.
Я понял это в мае, над Дунаем,
Когда у деревушки небольшой
Во время боя вражеским ядром
Был сильно ранен в ноги маршал Ланн.
Ему почти их оторвало. Боже,
Он умер прямо на моих руках.
Я плакал, как мальчишка, по нему.
Но он был под Ваграмом отомщен,
Мой верный друг, мой смелый полководец.
Все меньше их. Еще Даву, Массен
Остались у меня... Но, может быть,
И мне судьба погибнуть на войне?..
Предатели Фуше и Талейран,
И те, кто с ними, этого и ждут.
Они готовы, коль в цене сойдутся,
Предать и Францию, не только Бонапарта...
Что ж ты молчишь?
Жозефина:
Ты прав, мой дорогой.
Наполеон:
Конечно, прав, любимая. Послушай,
Ведь ты не в силах сына мне родить.
А я не в силах Францию оставить
Каким-нибудь Бурбонам. Нужен мне
Наследник. Понимаешь?
Жозефина:
Понимаю.
Наполеон:
Должны мы развестись официально.
Жозефина:
Конечно, милый. Поступай, как знаешь.
Наполеон:
Ведь у политики - ни сердца, ни души,
Один лишь ум. А он мне говорит,
Что трону нужен сын. Мой сын! Наследник.
Ты понимаешь?
Жозефина:
Да, мой дорогой.
Наполеон:
О, женщина! Какая власть в тебе!
Ну почему ты не кричишь, не плачешь,
Не требуешь?..
Жозефина:
К чему? Ведь не изменит
Мой Бонапарт решение свое.
Наполеон:
О, Жозефина, может, ты уже
Меня не любишь?
Жозефина:
Господи! Мужчины!
Вы сердце разрываете на части
И в то же время просите любви!
Конечно, я люблю тебя, как прежде…
Наполеон:
О, Жозефина! Милая моя.
Я лишь с тобой одной был в жизни счастлив...
И мне так жаль, что в декабре должны мы
С тобою развестись официально.
Но я любить тебя не перестану.
Ты это помни. Ладно?
Жозефина:
Ладно, милый.
63
Наполеон:
Ну, мне пора. Но я вернусь к тебе.
Всегда к тебе я буду возвращаться.
Ну а пока, прощай!
Жозефина:
Прощай, мой милый.
(Наполеон уходит. Жозефина одна.)
Когда империя была еще мала
И не имела множество вассалов,
Наполеон был ближе и нежней.
Но вес любви несчастной Жозефины
Неизмерим в сравнении с любовью
Его к войне и власти. В нем война
Затмила все, не только Жозефину...
За Францией увидит ли меня?
Наследник! Что наследник, если всюду
Предательство и ложь... Он одинок
И сам того не видит, к сожаленью.
Предательство и ложь вокруг него.
Он держится лишь на авторитете
Былых побед. Но сколько это может
Продлиться при предательстве и лжи?
Наполеон! Несноснейший мальчишка,
Без устали играющий в войну,
Когда давно пора остановиться.
Ждет наказание такого шалуна.
Он всех замучил шалостью своей.
Наполеон. Всегда я буду рядом,
Душой и телом предана тебе.
12.
(Декабрь 1809 года. Франция. Во дворце Наполеон, маршал Даву и человек в
черном плаще.)
Наполеон:
Вы мне хотели что-то доложить?
Маршал Даву:
Да, император, тайное посланье
Вчера я от агента получил.
Наполеон: (Указывает на человека в черном плаще.)
От этого?
Маршал Даву:
Да. Нужный человек.
Он по своим каналам все отыщет,
Что требуется.
Наполеон:
Очень хорошо.
И в чем там дело?
Маршал Даву: (Делает знак, и человек в черном плаще уходит.)
Я начну с начала.
В России на далеких Соловках
Есть старец Авель, чудный предсказатель.
Он императорам предсказывал судьбу,
Но те его за это изгоняли.
Наполеон:
И что, сбывались предсказанья старца?
Маршал Даву:
Сбывались все. Он после первой книги
Был сослан на далекий Валаам,
Где написал вторую, лучше первой,
В ней предсказав судьбу-злодейку Павла.
Когда попала книга в Петербург, Конечно же, не без стараний наших
Агентов тайных, - много лет назад,
Разгневанный монарх велел монаха
Упрятать в Петропавловскую крепость.
Наполеон:
Н-да? Интересно. Что же было дальше?
Маршал Даву:
А дальше все сбылось по тайной книге
И Павел умер в тот же самый день,
Какой ему монах и обозначил.
А на престол уселся Александр.
Вот он-то и велел на всякий случай
Опального монаха удалить
На Соловки. Уж пусть-де, если хочет,
Пророчествует там, от Петербурга
Подалее, на севере суровом.
Наполеон:
64
И что с того? Какая нам в том польза?
Зачем вы тешите меня подобной байкой
О полоумном русском старике?
Мы с Александром заключили мир...
Маршал Даву:
Мир - вещь непрочная. И я не просто так
Вниманье ваше байкой отвлекаю,
Но для того, чтоб вы смогли увидеть,
Что некоторым старцам можно верить.
Наполеон:
И что с того?
Маршал Даву:
А то, что старец Авель
За год один на Соловках холодных
Сумел и третью книгу написать,
В которой указал, что на Россию
Придет война в двенадцатом году
И русская столица будет взята.
Наполеон:
Что?! Будет взята?! И в каком году
Писал то Авель?
Маршал Даву:
В первом иль втором,
Не помню точно. Александр велел
Тогда же в Соловецкую тюрьму
Монаха заточить. Он там и ныне.
Наполеон: (Задумчиво.)
В двенадцатом году падет Москва?..
Маршал Даву:
В двенадцатом. Уже не за горами
Назначенная дата, если верить
Пророчествам монаха. Но ведь он
Пока не ошибался.
Наполеон:
Это значит,
Что если я не захвачу Москвы,
Так кто-нибудь другой ее захватит?
Маршал Даву:
Вот именно. И пальму отберет.
Наполеон:
Москва. Москва. Как это было б кстати.
Как нужен мне реванш. Ах, Александр,
Мне твой пророк победу напророчил.
Москва уже взята, вот здесь, в душе.
Давно я думал обуздать Россию.
Тильзитский мир и Эрфурт - ненадежны,
Я вижу сам. Но нужен только повод.
Маршал Даву:
Женитьба может поводом служить.
Отверженный жених всегда опасен.
(Смеются.)
Наполеон:
А что, княгиня Анна хороша.
Ей, кажется, шестнадцать. Александра
Сестру взять в жены было бы не плохо.
Наследник нужен мне...
Маршал Даву:
А вдруг откажут?
Наполеон:
Вот тут-то мы и вцепимся им в глотку.
(Смеются.)
Ну, хорошо, ступайте, да скажите,
Чтоб пригласили мне сюда Робо:
Сегодня расположен поболтать
Я со своим портретом.
Маршал Даву:
Тень черна,
Ей доверять во всем - резона мало.
Наполеон:
Я - тень его. Он светел, черен - я.
И вот еще, о нашем разговоре
Никто не должен знать!
Маршал Даву:
Я нем, как рак.
(Делает знак, маршал Даву уходит. Наполеон один.)
Наполеон:
Москва, Москва, уже тобой я брежу.
Россия - хитроумная страна,
Но я сильней! И это докажу.
65
13.
(Начало 1810 года. Франция. Предместье Парижа. В одном из домов Фуше и
Лендрю.)
Фуше:
Промашка вышла с этим двойником.
Я полагал, что будет он работать
Как мой агент. А он так предан Бони...
Лендрю:
Не мало и желающих предать.
Фуше:
Что ж, говорят, чем хуже, тем и лучше.
Российский император дал отвод
И наш жених ужасно разозлился.
Дочь Австрии он взял себе в невесты.
В надежде стать папашей, наконец, Сменил союз российский на австрийский.
Лендрю:
Сегодня Штапсов больше развелось,
Чем в восемьсот девятом. Каждый хочет
Пустить в затылок Бони пару пуль.
Фуше:
Но он хитер. Приставил мне шпионов!
Я знаю, что меня он ненавидит,
Как Талейрана. Где твой человек
«Незаменимый», что стоял, как тень,
В своем плаще, когда мы говорили
О двойниках? Пусть сыщет заодно
И профессионального убийцу?
Лендрю:
Вы опоздали. Он теперь повышен.
Его недавно Бонапарт приблизил
И полномочиями наделил.
Возможно, он теперь как раз средь тех,
Кто к вам шпионов тайных подставляет.
Скорей для нас убийцу он найдет,
Чем для того, кто так его поднял.
Пронырливым, паршивец, оказался.
А я-то думал, что он предан мне.
Фуше:
Предать не могут только лишь враги,
Поэтому на друга не надейтесь.
Над каждым человеком, к сожалению,
Стоит еще и черный человек,
Укрыв лицо воротником плаща.
Лендрю:
Так что же мы предпримем?
Фуше:
Подождем.
Великие империи не могут
Держаться долго на одной лишь силе.
И слава богу. Талейран сказал,
Что эту сказку все трудней писать.
А Талейран в политике - акула.
Лендрю:
Однако же его Наполеон, я слышал,
Чуть не расстрелял недавно,
Узнав про закулисные дела...
Фуше:
Ну что ты! Он его лишь пожурил.
Наполеон не знал и третьей части
Всего, что было за его спиной.
Иначе б Талейран уже давно
Расстрелян был.
Лендрю:
Что ж, все идет к концу.
Так значит, подождем?
Фуше:
Да, подождем.
14.
(Начало 1811 года. Франция. Дворец Тюильри в Париже. Наполеон и свита.)
Наполеон:
Что там на улице? Какие настроения?
Фуше:
Народ волнуется. Рабочие шумят.
Наполеон:
Чего ж они хотят?
Фуше:
Чего? Известно,
Чего хотят: дать хлеба им и зрелищ;
66
Чтоб кризис процветанием сменился.
Наполеон:
О, их пугает кризис! Вот в чем дело?!
Вы думаете, кризис - это я?
Нет, это - вы! Безумцы плутократы,
Наевшие бока аристократы,
Временщики, ворующие все,
Что попадется под руку, покуда
Идет война! Вам Франция - ничто!
Вы не о ней печетесь - о себе!
Народ волнуется! Да как не волноваться?
Я вам поднес великую державу,
Здесь можно каждого озолотить.
Но, ваша жадность - вот откуда кризис.
Народ волнуется! Народ я укрощу.
К несчастью, в большинстве он, как и вы,
Пуглив и жаден. Дать ему лишь зрелищ,
И хлеба он просить уже не станет.
Рим пал, пытаясь дать и то, и это.
Маршал Массен:
Опять война?
Наполеон:
Война была бы кстати.
Маршал Массен:
Но с кем?
Наполеон:
Да с кем угодно! Хоть с Россией.
Маршал Массен:
У нас с Россией мир.
Наполеон:
Я знаю, знаю.
Но с некоторых пор нам Александр
Пытается вставлять в колеса палки.
Мы еле сводим здесь концы с концами,
А этот их таможенный тариф
Бьет по рукам, как плеть. Да и не только
Тариф виной тому, что мне Россия
Вдруг встала на пути. Нужна мне ссора,
Которая бы привела к победе.
Война с Россией выльется всего лишь
В большую "кабинетную войну".
Но я возьму реванш, и это важно.
Заплатит он за все: и за сестру,
Которую не дал в невесты мне,
И за таможню, и за русский гонор!
Часть вторая
1.
(1816 год. Франция. Деревня Балейкур. Дом Робо.)
Робо:
Еще пред тем, как Неман перейти,
К нам русский царь прислал посла, который
Предложил кончить миром, без войны.
Но отказал ему Наполеон.
Отставной солдат:
Я думаю, что тут он дал промашку:
Не надо было нам Россию трогать.
Всегда надежней миром завершить
Любой конфликт...
Первый крестьянин:
И что же было дальше?
Робо:
Мы стали наступать, чего ж еще.
Но, говорят, что русские солдаты
Так рвались в бой, что будто и приказы
Об отступлении порой не исполняли.
И приходилось даже под угрозой
Жестоких наказаний отводить
Солдат в тылы.
Отставной солдат:
А ты откуда знаешь?
Робо:
Разведка нам докладывала это.
Когда мы ночью подошли к Смоленску,
Обстреливать из пушек стали город...
Отставной солдат:
67
Да, да, я помню это хорошо.
Я был в пехоте. Видели мы только,
Как наш снаряд попал прямой наводкой
В пороховые погреба Смоленска.
И взрывы среди ночи, и пожары
Полнеба озарили на востоке.
Горел весь город.
Робо:
Так Наполеон
Велел сказать солдатам. Но не мы
Сожгли Смоленск. Пороховые склады
Взорвали русские и подожгли весь город.
Когда к утру Даву вошел без боя
В оставленный пылающий Смоленск,
По улицам валялись сотни трупов
И раненых, молящих их добить,
Оставленных на произвол судьбы...
Отставной солдат:
Все это верно, трупов было много.
Но почему ты знаешь, что не мы
Сожгли Смоленск?
Робо:
Так донесла разведка...
Отставной солдат:
Ты врешь, Робо! Тебе я не поверю!
Робо:
Ну что ж, не верь. И на сегодня хватит...
Первый крестьянин:
Нет, расскажи еще.
Робо:
Хозяйство ждет.
Пора теперь мне за работу взяться.
А то, что было много лет назад,
Все поросло быльем, да небылицей.
2.
(1812 год. Смоленск. Утро после пожара. Наполеон угрюмо едет со свитой
по улицам взятого города.)
Наполеон:
Убрать все трупы! Раненых убрать!
Да потушить пожары! Что за вонь!
Маршал Даву:
Уже приказано.
Наполеон:
Какой ужасный вид.
Осталось ли достаточно домов,
Чтоб разместить солдат?
Маршал Даву:
Пожары тушат.
Я думаю, что хватит нам домов.
А если нет, так у костров ночуют.
Наполеон:
Смердит, как в морге.
Маршал Даву:
Трупы кой-какие
Уж стали разлагаться.
Наполеон:
Боже мой.
(Проезжают мимо раненого солдата, который громко стонет и что-то
говорит, но Наполеон не может понять. Тогда он спрашивает одного из
генералов в свите, хорошо знающего русский язык.)
Что хочет этот раненый солдат?
(Генерал спрыгивает с коня, подбегает к солдату и нагибается, чтобы
понять его слова.)
Раненый русский солдат:
Мы... (Кашляет, изо рта идет кровь.)
Выжжем вас... (Снова кашляет.)
Как крыс!.. (Опять кашляет.)
Добей меня!..
Добей, прошу... иль я тебя убью!..
(Солдат опять кашляет и пытается взять ружье.)
Наполеон:
Что он сказал?
Генерал:
Он просит, чтобы я
Его добил.
Наполеон:
Так выполните просьбу.
А что еще?
Генерал:
Все, больше ничего.
68
Наполеон:
Ну, хорошо.
(Наполеон со свитой едет дальше. Генерал обнажает саблю, закалывает
солдата, обтирает о его мундир окровавленное оружие, вскакивает на коня и
догоняет свиту.)
Маршал Даву:
Там дом для вас готов,
Мой император. Нужно отдохнуть.
Наполеон:
Пожалуй. Я давно не уставал
Так, как сегодня.
(Входят в дом. Наполеон отстегивает саблю и бросает ее на стол.)
Должен я признаться,
Когда бы я не знал, когда б не верил,
Что в этом же году возьму Москву,
Сказал бы, что кампания с Россией
Уже окончена. Теперь подите все,
А вы, Даву, останьтесь.
Маршал Даву:
Хорошо,
Мой император.
(Все уходят, кроме маршала Даву.)
Наполеон:
Ах, Даву, мой друг.
Россия встретила меня огнем Какой красивый, сильный, страшный жест!
А помните, австрийский император,
Бежав из Вены, все же приказал
Властям беспрекословно исполнять
Французские приказы.
Маршал Даву:
Да, я помню.
Наполеон:
А Пруссии король, когда бежал
От наших войск он в страхе из Берлина,
То выражал в письме мне упование,
Что жить в Потсдаме буду я с удобством.
Маршал Даву:
Я помню, император.
Наполеон:
А Россия?
Что нам она готовит? Неужели,
Россия вся нам станет Сарагосой?..
Вы помните об Авеле?
Маршал Даву:
О старце?
Конечно же, мой император, помню.
Наполеон:
Лишь то, что вы тогда мне сообщили,
Еще крепит уверенность мою.
Но правду ли сказал мошенник старый?
3.
(1816 год. Франция. Дом Робо в деревне Балейкур. У крыльца собрался
народ. Робо сидит на крыльце на стуле в мундире и треуголке. К собравшимся подходит старушка с узелком через плечо.)
Старушка:
А нуко-ся, солдатик, потеснись.
Пусти-ка бабку подойти поближе.
Отставной солдат:
Чего тебе, старуха, тут смотреть?
Старушка:
Пришла я посмотреть Наполеона.
Я слышала, его тут представляет
Какой-то дурачок Робо Эжен.
(Солдат и люди смеются.)
Мне б глянуть, хоть глазком, какой он был,
Тот, за кого погиб мой бедный Жан,
Единственный мой сын, моя опора.
Отставной солдат:
Робо Эжен? Да вон он, на крыльце.
Иди, смотри, старуха. Уж не знаю,
Врет или правду говорит Робо,
Но сам он в точности Наполеон.
Старушка:
А ты, никак, милок, его видал,
Наполеона-то?
69
Отставной солдат:
Бывало, приходилось.
Старушка:
Так, говоришь, похожий?
Отставной солдат:
Как две капли.
Старушка:
А ну-ко, я поближе подойду.
Уж больно тесно здесь.
Отставной солдат:
Вставай повыше,
Вот, на скамейку.
(Помогает ей подняться на скамейку.)
Видно?
Старушка:
Видно, милый.
Кто-то из собравшихся:
Робо, ты обещал нам рассказать
О Бородинской битве!
Другой голос:
Это точно.
Робо:
Но ровно через час вы все уйдете!
Голоса:
Согласны! Начинай! Привстань повыше.
Робо: (Встает.)
Седьмого сентября, двенадцатого года,
Едва рассвет забрезжил на востоке,
Войска пошли на русские редуты.
Противник был достойным из достойных.
А канониры русские от пушек
Не отходили даже и тогда,
Когда кончались ядра. Погибали,
Не отходя с позиций ни на шаг.
Хотя была возможность отступить.
И корпуса Даву, Мюрата, Нея,
Атаковав Семеновские флеши,
Перекололи в рукопашной битве
Всех канониров. Там погиб и сам
Багратион. Его Наполеон
Считал великим русским генералом...
Голос из толпы:
А сам-то ты, что делал?
Робо:
Ничего.
Я только подменял Наполеона,
Когда тому была необходимость
Отвлечься в штаб, иль на другое место.
Для этого ведь я и призван был.
Во время боя на крутом холме
Я, то сидел на старом барабане,
Смотрел на бой в подзорную трубу,
То, руки заложив, как император,
Стоял я в полный рост. И, - видя то,
Что "император" не боится пуль,
Стоит, открыто грудь свою расправив, Солдаты дрались, словно сто чертей...
Немало полегло там наших братьев.
И сорок семь отважных генералов
Наш император потерял в тот день:
Кто был убит, кто ранен. Может быть,
Помедли чуть Кутузов с отступлением, Мы сами отступили бы. Но он
Отвел войска... Тут миссия моя
На этот раз закончилась.
Один крестьянин:
Однако.
Отставной солдат:
Выходит, что же, видел я тебя,
Не императора Наполеона,
Когда ходил на русские штыки?!
Робо:
Не каждый раз - меня, ведь мы менялись.
(В толпе слышатся смешки.)
Отставной солдат:
Ты, брат, заврался! Тут я не поверю
Ни одному из слов твоих фальшивых!
А все мои друзья, что там погибли:
Луи, Жерар, Поль Руш и Жан Вале Они кому молились перед смертью?!
Робо:
Прости, солдат, но в чем моя вина?
70
Я, как и ты, служил Наполеону...
Старушка: (Солдату.)
Что ты сказал, родимый? Или мне
Послышалась. Сказал ты - Жан Вале?
Отставной солдат:
Да, Жан Вале. Погибший мой товарищ.
Старушка:
Ах, господи! Солдатик дорогой,
Ведь это мой сынок! Мой бедный Жан!
Он так назад с войны и не вернулся.
Прошу, солдатик, расскажи о нем.
Как он погиб?
(Слезает со скамейки и подходит ближе к солдату. Все затихли. Солдат,
сконфузившись, неумело говорит.)
Отставной солдат:
Погиб? Обыкновенно,
Как гибнут все герои, как погибли
Десятки, сотни тысяч в той войне.
Твой Жан Вале в лихом бою от пули
Прикрыл собою молодого друга,
Который не служил еще и года.
Но следующей пулей друг его
Смертельно ранен был. И оба пали
Никчемной жертвой. Пали, как герои,
Которых никогда не наградят,
Но без которых нету и победы.
Гордись, старуха, сыном! Он - герой!
Старушка: (Утирает слезу.)
Мой Жан герой...
(Тяжело вздыхает.)
Но лучше б он вернулся.
(Уходит, плача.)
4
(1812 год. Москва. Кремль. Наполеон обходит комнаты Кремля, глядя в окна на пожары со всех сторон. Свита неотступно следует за ним.)
Наполеон:
Кругом огонь. Куда ни погляжу Кругом огонь. Мы в огненном кольце.
Ах, боже мой, они Москву сжигают!
Вы видите, граф Сегюра?
Граф Сегюра:
Конечно,
Мой император. Этот жест достоин
Лишь варваров.
Генерал из свиты:
Да, варвары и есть!
Поджечь свои дома, свою столицу!
Не варварство ли это!
Наполеон: (Восхищенно и со страхом.)
Это - скифы!
Какие люди! Поджигать столицу Вот жест, достойный скифов! Неужели,
Для них свобода выше красоты?
Неужто ради призрачной свободы,
Они спалить готовы все святыни?!
Кто-то из свиты: (Желая пошутить.)
Для них Свобода - главная святыня.
(Но никто не смеется, потому что Наполеон мрачен, ходит от окна к окну,
свита за ним.)
Наполеон:
Кругом огонь! Я вижу лишь пожары
Уже который день... Как это страшно,
И как жестоко... Но какая честь!!!
Как был я глуп! Я думал, это будет
Для войск моих, как... partie de plaisir.
Война должна кормить сама себя.
А здесь, в России, чем же ей питаться,
Когда вокруг лишь пепел да огонь?
И триста миллионов золотых
Из вековых подвалов Тюильри
Мне не помогут справиться с Россией.
Еще не так давно, сентябрьским утром
Смотрел я, как блистал на солнце город
И золотом церквей, и белым камнем.
С горы Поклонной выглядел он славно.
А что теперь? Один лишь дым и пепел...
У! Александр! Чего же он молчит?!
Мне нужен мир. Сейчас!..
(Входит маршал Мортье.)
Маршал Мортье:
71
Мой император,
Пришел тот самый Яковлев.
Наполеон:
Просите.
(Мортье делает знак слугам, чтобы пригласили Яковлева войти.)
Вы, господа, сейчас меня оставьте.
(Свита уходит.)
А вы, Мортье, останьтесь.
Маршал Мортье: (С легким поклоном.)
Хорошо.
Наполеон:
Так значит, с этим русским вы знакомы?
Маршал Мортье:
Да, раньше я в Париже с ним встречался.
Он - русский барин. Говорят, богат.
(Входит Яковлев. Кланяется Наполеону.)
Наполеон:
Мне доложили: вы хотели встречи?..
Яковлев: (Снова кланяется. Говорят по-французски.)
Хотел я свидеться, чтоб поскорей проститься.
Сатрапы ваши из Москвы меня
С семьей не выпускают.
Наполеон:
A la gerre
Comme a la gerre. Необходим порядок.
Я должен разрешить, чтоб пропустили.
Яковлев:
Так разрешите. Я ведь не военный.
Неужто и с гражданским населением
Воюет армия Наполеона?
Наполеон:
Конечно, нет. Но за услугу все же
Я попрошу услугу и от вас.
Пообещайте мне, что отвезете
Вот это вот посланье - Александру.
Яковлев:
Не знаю, право...
Наполеон:
А чего тут знать?
Я предлагаю мир. Мне надоела
Такая несуразная война.
А может, вы хотите продолжать
Весь этот ужас?
Яковлев:
Вас не приглашали...
Наполеон:
Я вам хотел культуру принести,
Цивилизацию! Не я ли караул
Поставил к Воспитательному дому
От мародеров? И к Успенскому собору,
Чтоб не разграбили! Всегда я чтил святое.
А вы готовы все спалить дотла!
Ваш Ростопчин в пожарах виноват!
Ведь это варварство - спалили полстолицы!
Скажите, лично вам не жаль Москвы?
Яковлев:
Какой Москвы? Москвы Наполеона,
Или Москвы Российской?
Наполеон:
Вы не глупы.
Что ж, спорить с вами больше я не стану.
Вот вам письмо. Свезите Александру.
Я думаю, что это вам зачтется.
Мортье вам пропуск даст для всей семьи.
(Мортье слегка кланяется.)
Желаю всяких благ... Вполне возможно,
Что я сегодня с вами выпускаю
Надежду всей России. Может статься,
Что ваш потомок, хоть бы даже сын,
Прославит Русь, и жизнь свою отдаст
За преобразование страны,
Где до сих пор народ в глубоком рабстве;
И колоколом может прозвучать
Его негромкий голос...
(Наполеон вдруг прерывает речь и отворачивается к окну, давая понять,
что разговор окончен. Маршал Мортье делает знак Яковлеву, что пора
уходить. Яковлев слегка кланяется Наполеону.)
Яковлев:
Что ж, прощайте.
Наполеон: (Не поворачиваясь.)
Прощайте.
(Яковлев и маршал Мортье уходят. Наполеон поворачивается, на его глазах
72
видны слезы.)
Непонятная страна...
Мне нужен этот мир, чтоб честь спасти!
(Из боковой комнаты выходит человек в черном плаще. Наполеон незаметно утирает слезы.)
Человек в черном плаще:
Мой государь, могу я предложить
Вам верное решение?
Наполеон:
Какое?
Человек в черном плаще:
Поднять рабов российских. Уж они
Сметут дворян и бар одним ударом.
Дворяне их боятся, как огня.
Теперь уже в России ходят слухи,
Что вы пришли свободу дать народу.
Здесь многие в вас видят Пугачева.
Наполеон:
Стать предводителем у черни?! Никогда!
(За парадными дверями послышались шаги и голоса возвращающейся свиты. Человек в черном плаще молча кланяется и исчезает за дверями боковой комнаты.)
5.
(1817 год. Франция. Дом Робо в деревне Балейкур.)
Сестра:
Робо, вставай! Уже пришли соседи,
Чтобы опять твои послушать байки
О том, как ты сменил Наполеона
И сам стал императором. Вставай же!
Робо:
Гони их прочь! Болтливые невежи.
Им только повод дай позубоскалить.
На всю округу сплетни распустили!
Того гляди, какой-нибудь бурбон
И донесет. Сейчас такое время.
Сестра:
Сам виноват. Зачем болтал не в меру
О том, что ты знаком с Наполеоном?..
Робо:
Но это правда!
Сестра:
Мне на то плевать.
Кому твои фантазии приятны?
Теперь вот сам иди и отпирайся,
Скажи, что болен, или много дел...
Робо:
(Ворча, встает.)
Кому приятны? Слушать все ходили.
(Входит мясник Батист, а следом за ним отставной солдат.)
Мясник Батист:
Эй, Франсуа! Ты все еще в постели?
Робо:
Уже встаю.
Мясник Батист:
Давно пора проснуться.
Смотри, какое утро на дворе!
В такое утро спать - гневить богов!
Отставной солдат: (Показывает бутыль вина.)
Пойдем-ка в сад. Тебя там люди ждут.
Робо:
Какие люди?
Отставной солдат:
Из соседних сел.
Вояки старые. У них там вышел спор...
Робо:
О, мама мия! Что еще случилось?
(Идут в сад за домом.)
Мясник Батист:
Заспорили, да чуть ли не до драки.
Одни твердят, что Бони сам ушел,
Москву оставив русским. А другие
Орут, что будто виноват Кутузов,
Что он прогнал войска Наполеона.
Робо:
А я при чем? Я что - третейский суд?
Отставной солдат:
Ты сам назвался двойником. Не так ли?
73
Noblesse oblige. Иди и объясняй
Народу, как там было в самом деле.
(В саду их встречают четверо человек. Сначала пришедшие недоуменно
смотрят на Робо в растерянности. Потом кладут перед ним на столик корзины
с продуктами и подставляют скамью. Робо садится на скамью.)
Первый из пришедших:
А ты действительно похож на Бони.
Второй из пришедших:
Как брат-близнец.
Третий из пришедших:
Ужаснейшее сходство.
Четвертый из пришедших:
Мы все участники двенадцатого года.
Но мы солдаты. Трудно разобраться
В политике военной.
Робо:
И не нужно.
К чему махать руками после драки?
Мы и своей души порой не знаем,
Зачем тогда нам лезть еще в чужую?
(Отставной солдат жестом показывает на бутыль с вином. Пришедшие
достают из корзин всем стаканы и раскладывают на столике закуску.
Солдат наливает вина.)
Я думаю, что виноватых нет.
Все вышло так, как бог велел. Чего же
Искать виновных после стольких лет?
Первый из пришедших:
И, правда, братцы, что ж мы по-пустому
Расспорились?
Робо: (Поднимает стакан.)
Так выпьем мировую!
Второй из пришедших:
Вот это верно.
(Выпивают.)
Третий из пришедших:
Слышал я, что Бони
Уж чуть было в Кремле-то не сгорел...
Робо:
Ну, не совсем уж так, но было жарко.
Когда мы выходили из Кремля,
Нам искры падали на головы. От дыма
Мы не могли дышать. Кругом пожары!
Мы шли по огненной земле; под небом,
Пылающим огнем и между стен
Бушующего пламени... Но Бони Поистине великий человек, Не прекращал работать и тогда,
Когда и думать было невозможно.
Он, находясь в пылающей Москве,
Работал день и ночь: указы, письма...
И до всего ему имелось дело.
В Москве о Франции он думал ежечасно.
"Французская комедия" свой статут
Приобрела тогда...
Четвертый из пришедших:
Ну, это ладно.
Но все-таки, чего ж мы отступили?
Робо:
Наполеон говаривал: "Война
Должна кормить сама себя". Понятно?
Третий из пришедших:
Да, голод был в России. И мороз.
Суровая страна. Мы голодали.
Отставной солдат: (Наливая еще вина.)
А помните, ребята, от Можайска
Все было, словно выжженная степь.
(Все кивают головой, чокаются, выпивают.)
Мясник Батист:
Да, жаль, что мне служить не довелось.
Робо:
Напрасно ты, Батист, о том жалеешь.
Первый из пришедших:
А помните Бородино, когда мы
Обратно шли?
Второй из пришедших:
Бр-р-р, даже дрожь по телу.
Живое кладбище. Все трупы - на земле
И разлагаются.
Третий из пришедших:
Никто не убирал
Погибших там солдат. Десятки тысяч
И русских, и французов. Все смердят.
74
Мясник Батист:
Не вспоминайте лучше за столом...
Отставной солдат:
Давайте-ка за павших, по одной...
(Наливает всем вина. Молча пьют за павших.)
Четвертый из пришедших:
А император все же был солдатом!
Я помню, шел он целыми часами
С солдатами. На палку опираясь,
Шел прямо по сугробам. Я шел рядом.
А он еще шутил, чтобы придать
Нам духу... Только мы валились с ног
И замерзали прямо на дороге,
Не в силах больше встать.
Второй из пришедших:
Да, от Смоленска
За нами оставались только трупы,
Как страшный след. Дорога вся была
В солдатских трупах.
Робо:
Падали и кони.
Тогда лишались целых эскадронов.
Гусары шли пешком и замерзали.
А помните, как Бони приказал
Сжечь все повозки, скарб и экипажи,
Чтоб лошади тащили только пушки...
Первый из пришедших:
Да, было очень тяжело и страшно.
Робо:
И после этого вы вздумали поспорить
О том, кто виноват? Чуть не подрались.
Не стыдно ли, солдаты?
Четвертый из пришедших:
Ты прости.
Мы глупо поступили.
Трое других:
Глупо. Глупо.
Отставной солдат: (Наливая вина.)
А помните Студянку? Вот где страх...
6.
(Ноябрь 1812 года. Россия. Отступление наполеоновских войск. Переправа
у реки Студянка. Наполеон следит за переправой с противоположного берега. Свита с ним.)
Наполеон:
Что там у переправы? Что за стадо?!
Офицер из свиты:
Отставшие солдаты.
Наполеон:
Черт возьми!
Они бегут к мостам! Да сколько их?!
Офицер из свиты:
Мне доложили, там их тысяч десять,
А может быть и больше. Не понять.
Их казаки преследуют.
Наполеон:
Вот черт!
Там паника! Проклятье! Не пускать!
Они всю переправу мне нарушат.
Быстрей скажите маршалу Виктору,
Чтоб частью корпуса отбросил паникеров.
(Офицер убегает. Наполеон с волнением следит за переправой. Свита делает вид, что занята тем же.)
Ужасный сброд! С кем я пошел на Русь?
Они бегут от мужика с дубиной...
Первый генерал из свиты:
Все это иноземные солдаты:
Вестфальцы, немцы, подлые австрийцы...
Они не любят вас сильней, чем русских.
Наполеон:
И поделом. Коль драться не умеют,
Пусть гибнут, как скоты!
Второй генерал из свиты:
Там есть и наши,
Французы.
Наполеон:
Помолчите, господа!
Мне не до сантиментов. На войне
Проигрывает тот, в ком бьется сердце...
Первый генерал из свиты:
75
Мой император, ваше сердце больше,
Чем сердце Александра.
Наполеон:
Помолчите...
Россия встретила меня огнем.
Огнем она меня и проводила.
Сожгли Смоленск, потом сожгли Москву.
Сжигали все: поля, деревни, села,
Свои дома, свои же города!
Как от чумы, огнем спастись пытаясь,
Мне оставляли только горький дым...
(Офицер возвращается.)
Офицер из свиты:
Теснят, мерзавцы, маршала Виктора
С его бойцами...
Наполеон:
Вижу, не слепой.
Офицер из свиты:
Они напуганы. Их режут казаки.
Они сдаются сотнями...
Наполеон:
Проклятье!
Бежать, как стадо, в панике! И даже
Не защищаться!.. Не пускать к мостам
Весь этот сброд! Пускай Виктор прикажет
Стрелять по налегающим! Скажите,
Чтобы ускорили гвардейцы переправу!
(Офицер убегает.)
Кампания проиграна... Аминь.
Какой позор: прийти домой без славы.
Что скажет Франция,.. Европа,.. мир?
Наполеон бежит, как зверь пугливый!
Бурбоны в радости!
Первый генерал из свиты:
Но вы, мой император,
Еще свое возьмете...
Наполеон:
Помолчите!
Мне тошно и без вас. Не утешения
Нужны мне, а победы! Может, зря
Я не послушал одного совета
И не решился новым Пугачевым
Предстать перед Россией?..
(Офицер возвращается.)
Офицер из свиты:
Император,
Все основные части перешли.
Осталось около десятка тысяч.
Наполеон:
Тех паникеров?
Офицер из свиты:
В основном.
Второй генерал из свиты:
У нас
Еще немного времени в запасе
Имеется. Пусть перейдет хоть часть
И тех, отставших.
Первый генерал из свиты:
Но за ними могут
И казаки свободно перейти.
Второй генерал из свиты:
Риск есть, но там ведь много и французов.
К тому же, можно небольшую часть
Оставить для прикрытия.
Первый генерал из свиты:
А если
Начнется паника? Тогда уж все пропало!
Наполеон:
Поджечь мосты!
Второй генерал из свиты:
О боже, император...
Наполеон:
Спалить дотла!!! Немедленно!
Первый генерал из свиты: (Офицеру из свиты.)
Скорей!
(Офицер убегает.)
Наполеон:
Пусть это будет всем суровым знаком.
76
7.
(Весна 1814 года. Франция. Париж. Фуше, Лендрю и Талейран.)
Фуше:
Ну, вот и мы дождались, наконец,
Приятных дней. Их принесла весна.
И к нам, во Францию, пусть через столько лет
Пришла весна! Политики цветение.
Лендрю:
Поистине прекрасная весна!
Талейран:
Жаль, политические весны быстро тают
И их сменяют не лета, а зимы.
Фуше:
Но, разве вы не рады?
Талейран:
Очень рад.
Наполеон отрекся. Это я
Давным-давно предвидел. Только думал,
Что все-таки покончит он с собой.
Конец империи его был очевиден.
А после поражения в войне
С Россией, он был, в общем, обречен.
И сам, конечно, это понимал,
Иначе бы не рисковал собой
Бессмысленно, как при Арси-сюр-Об.
Весь прошлый год он был уже не тот
Наполеон, которого мы знали.
Хотя еще куражился и рвался
Все время воевать. Но вот когда
Союзники, совместно с Александром,
Пришли в Париж, ему пришлось отречься.
Фуше:
Да, это так. И слышал я еще Мне тайно сообщили - в Фонтенбло,
Когда Наполеон уже отрекся
И собирался выехать на Эльбу,
Он принял яд. Тот самый яд, который
Еще в кампании двенадцатого года,
Под Малоярославцем доктор Юван
Ему подсунул по его же просьбе
На случай плена.
Талейран:
Все-таки, я прав!
Наполеон пытался отравиться!
Вот это новость! Я сморю, что вы
Прекрасно осведомлены.
Фуше:
Стараюсь.
Талейран:
И как же он остался жив?
Фуше:
Не знаю.
Возможно, Юван подложил свинью
Ему на случай плена. Вот потеха
Была бы, если б он попался в плен
И вздумал отравиться, и у ног
Солдат российских корчился от боли,
Но так бы и не умер.
Талейран: (Серьезно.)
Да, смешно.
Фуше:
А может, яд, за полтора-то года,
И выдохся.
Талейран:
Теперь уже не важно.
Лендрю:
Пускай теперь наш славный Бонапарт
На Эльбе проведет остатки дней.
(Смеется.)
Уж там-то он прекрасно отдохнет
От ратных дел. И нам даст отдохнуть.
Талейран:
Сказать по правде, я не ожидал,
Что приговор столь милостивым будет.
Фуше:
Да, Бони наш отделался легко.
Талейран:
Во многом Александр тому виной.
Хотя, Бурбонов удалось вернуть...
Лендрю:
77
Что ж, выпьем за Бурбонов?
(Наливает в бокалы вина.)
Талейран:
За Бурбонов?
(Берет бокал.)
Как говорят о быстрой смене власти:
Король плохой! Да здравствует другой
Король, который будет так же плох!
Фуше:
Они не симпатичны вам, я вижу?
Но вы ведь приложили столько сил,
Чтобы вернуть их к власти.
Талейран:
И, увы,
Весьма разочарован. Потому что
Они, хоть ничего и не забыли,
Но и не научились ничему.
Им Бони и сейчас бы фору дал,
Когда б имел хотя бы шанс один.
8.
(Остров Эльба. Комната во дворце. Генералы Друо и Бертран.)
Генерал Друо:
Ну, как он?
Генерал Бертран:
Все молчит.
Генерал Друо:
Который день
Угрюм и молчалив. Неужто, правда,
Что он так сильно был в нее влюблен?
Генерал Бертран:
Похоже, так. Я слышал, что она,
Не выдержав того, что он отрекся,
Вдруг заболела. А когда узнала,
Что ссылка предстоит ему на Эльбу
И что хотел покончить он с собой,
Совсем слегла.
Генерал Друо:
Я тоже это слышал.
Но мы должны жалеть не Жозефину,
А императора. Ей больше не поможешь.
Генерал Бертран:
Да, смерть ее была ему ударом!
Не многих женщин он любил так нежно.
Тс-с! Вот и он идет. О ней ни слова!
(Входит Наполеон. Генералы слегка кланяются.)
Наполеон:
Друо, Бертран, вы видели Робо?
Генерал Бертран:
Нет, император.
Наполеон:
Нет? Какая жалость.
Его ищу я вот уж полчаса.
Вы не поможете?
Генералы:
Конечно, император.
Как только встретим мы его, то тут же
Прикажем к вам немедленно спешить.
(С поклоном уходят.)
Наполеон:
Бертран!
(Генерал Бертран задерживается в дверях. Кланяется Наполеону в ожидании.)
Вы знаете о Жозефине?
Генерал Бертран:
Да, император. И поверьте, очень
Сочувствую...
Наполеон:
Ну, хорошо, идите.
(Генерал Бертран уходит. Наполеон один.)
О, Жозефина! Как же ты могла?..
(Из другой двери входит Робо. Кланяется.)
Робо:
Мой император, мне сказали слуги,
Что вы меня искали...
Наполеон:
Да, искал.
Присядь вот здесь, со мной. Сними-ка грим.
(Робо снимает наставные брови, усы, вытирает нарисованные родинки.)
Хочу поговорить я сам с собой...
Ты слышал,.. Жозефина умерла.
78
Робо:
Да, император, слышал.
Наполеон:
Но, как можно?!!
Как смел забрать ее к себе Всевышний,
Когда она моя! Моя! Моя!..
(Наполеон плачет. Робо не знает, что делать.)
Робо:
Мой император, горе нам дается,
Чтоб сердце мы очистили свое...
Наполеон: (Вытирая слезы.)
Как многих потерял я в этой жизни
Любимых мной людей. А сам не смог
Ни отравиться, ни в бою погибнуть...
Теперь я вижу: вся моя борьба
Не стоила и вздоха Жозефины...
Но я не мог иначе жить на свете,
Вот в чем беда. Теперь я понимаю...
Поверь, мой друг, что лучше на одном
Таком вот маленьком клочке земли
Построить рай без войн и без обмана,
Чем попытаться овладеть всем миром
Посредством крови, страха и меча.
Робо:
Но дрались мы за Францию?
Наполеон:
Конечно.
Иначе бы не стоило и драться.
Хотелось мне, чтоб Франция цвела...
Но, видимо, не так я это делал.
К тому же, понял я еще одну
Ужаснейшую истину. Поверь мне:
Беда вся в том, что люди не хотят,
Чтоб их сосед жил лучше их самих.
Отсюда беды, войны и убийства...
9.
(Лето 1818 года. Франция. Дом Робо в деревне Балейкур. Робо один. Снаружи слышен шум голосов. Входит мясник Батист.)
Робо:
Привет, Батист! Что там за шум снаружи?
Мясник Батист:
Пришли крестьяне из соседних сел,
Хотят послушать о Наполеоне
И посмотреть, как выглядел наш Бони.
Робо:
Я больше не могу. Гони их прочь!
Мясник Батист: (Выглядывая на улицу в окно.)
Робо сегодня нездоров. Идите.
Он завтра встретит вас.
(Закрывает окно.)
Робо:
Спасибо, братец.
Мясник Батист: (Глядит в окно.)
Они оставили тебе свои корзины
С подарками.
Робо:
Ну что тут будешь делать!?
Они меня обязывают этим...
Куда их деть?..
Сестра!
(Сестра выходит из кухни.)
Снеси на кухню
Корзины, что на улице у дома.
Сестра:
Сейчас!
(Снова уходит на кухню.)
Мясник Батист:
А может, мне одну отдашь?
Тебе и так хватает приношений.
Робо:
Возьми! Возьми, конечно.
Мясник Батист:
Вот спасибо!
(Бежит на улицу.)
Робо:
Как надоела слава трубадура.
(Мясник Батист возвращается с корзиной.)
Мясник Батист:
Робо, сегодня ты не в духе что-то?
Робо:
79
Мне грустно, друг Батист. Ведь вы никто
Не верите, что был я двойником
И за глаза смеетесь надо мной,
Как над шутом.
Мясник Батист:
Нет, нет, тебе я верю.
(Садится, достает из корзины яблоко, вытирает его об рукав и ест.)
Скажи, Робо, я слышал, после Эльбы
Наполеона на руках народ
Внес во дворец в Париже. Это правда?
Робо:
Да, правда.
Мясник Батист:
Одного я не пойму:
Как он сбежал? Ведь остров охранялся!
Робо:
Да, охранялся. Но не так уж сильно.
Сначала он не думал о побеге
И, как-то раз, признался мне, что он
Теперь уже мечтает не о войнах,
А о создании земли благодеяния
В честь Жозефины - острова любви,
Где все бы были счастливы... Не долго
Об этом думал он. В начале февраля
Уже затосковал о новых битвах.
Я помню, приезжал к нему поздней
Флери де Шабулон и говорил
О том, что Францию измучили Бурбоны.
Еще был неизвестный человек
Укрытый под плащом. Его не знал я.
Но слышал, что готовится побег.
И к марту были мы уже в Жуане,
На побережье Франции любимой.
Нас было тысяча вояк, готовых в бой.
От побережья мы пошли к Парижу.
Все улицы, мосты и переулки
Кипели, как живой цветной навар, Мужчины, женщины, и старики, и дети...
Они кидали шляпы к небесам,
Кричали: "Император! Император!!!"
Чистейшее безумие царило...
Сначала королевские войска
Нас встретили. Он вышел к ним один.
Сказал: "Ни я ли вас водил под пули?
Сегодня с миром я. И безоружен.
Стреляйте же, солдаты!" Но никто
Не выстрелил. Так он одним лишь словом
Обезоружил целый батальон,
Который с нами воссоединился.
Так шли победоносно мы вперед.
За девять дней дошли мы до Лиона,
Набрав уже пятнадцать тысяч войска!
К нам перешел и бравый маршал Ней.
За нами люди шли от побережья:
Сначала провансальцы, а потом
Дофинцы поменяли провансальцев,
А тех затем лионцы поменяли,
Потом бургунцы... И на всем пути
Встречали нас восторженные крики:
"Да здравствует великий император!"
Вот так Наполеон вошел в Париж.
Без выстрела единого, без крови.
Да, это был поистине триумф!
Мясник Батист:
Тогда-то и внесла его толпа,
Подняв на руки, в залы Тюильри?
Робо:
Да, именно тогда. Ну а потом
Была опять война со всей Европой.
Но он победы одержать не смог.
Я помню, как-то Бонапарт признался:
"Державы не со мной ведут войну,
А с революцией! Во мне они бояться
Того, кто революции приносит!"
Но все мы видели, что близится конец.
Мясник Батист:
А как же вы расстались?
Робо:
Очень просто.
Случилось это после Ватерлоо.
Когда его сослали на Елену,
Не захотел он взять меня с собой,
80
Дал мне расчет и отпустил домой.
Вот вся история.
Мясник Батист:
Да, странная судьба.
10.
(Лето 1818 года. Остров Св. Елены. Вилла Лонгвуд. Наполеон и человек в
черном плаще.)
Наполеон:
Как тяжело: держать в руках полмира
И в одночасье потерять весь мир,
Замкнуться на убогом островке
Под стражею недремлющей охраны...
Когда хотел покончить я с собой, Неоднократно: при Арси-сюр-Об,
Или же после гибели Дюрока, Ни ядра, ни картечь меня не брали,
Как будто рок мой был - узнать позор
Изгнания, забвенья, отреченья...
А знаешь, иногда я о России
Люблю поразмышлять. Что за страна?
Ведь знал я наперед, что овладею
Ее столицей. Было предсказанье.
И овладел. Но Русь не покорилась.
А что в ней есть? Ведь даже из поэтов
Нет стоящих в России. Говорят,
Что лишь сейчас зажглись в лицее царском
Две маленькие свечки русской лиры,
Два юноши... Не помню их фамилий...
Один, как будто, Иличевский, тот,
Что поталантливее. А другой... Не помню.
Я так отстал от жизни, боже мой!
Человек в черном плаще:
Вам надо бы бежать. Вы здесь - в тюрьме.
Наполеон:
Бежать? Куда и как? Я в мышеловке.
Человек в черном плаще:
Ведь мы сбежали с Эльбы. Отчего же
Нам не сбежать с Елены? Что охрана
Для проведения, когда способен рок
В огне хранить и защищать от пули.
А проведение на вашей стороне.
Наполеон:
Я стал не тот.
Человек в черном плаще:
Мы все давно не те,
Что были раньше. Но одно лишь имя
Наполеона может и сегодня
Поднять народ на новый смертный бой.
Наполеон:
Не хватит ли смертей?
Человек в черном плаще:
Неужто стали
Бояться смерти вы?
Наполеон:
Не смерть моя
Меня страшит... А впрочем, все не то.
Ты знаешь, иногда мне не хватает
Робо Эжена, копии своей,
С которой мог я поболтать немного
Как с зеркалом... И это все - не то.
Человек в черном плаще:
Нет, отчего, как раз он был бы кстати.
Его могу я без труда сыскать,
Чтобы сюда доставить, а потом
Оставить вместо вас.
Наполеон:
Я не готов.
81
Но... я подумаю. Теперь ступай,.. ступай.
(Человек в черном плаще уходит. Наполеон один.)
Я стал не тот. Мне не дают покоя
Воспоминания давно минувших дней.
Зачем все это было? Для чего?
И если уж Всевышний правит миром,
То должен же иметь какой-то смысл
Весь путь земной. Но смысла я не вижу.
Я только что смеялся над Россией,
Что нет у ней поэтов. Что с того,
Когда сам Гете перед силой гнулся.
Смешной старик, и жалкий, и великий.
Зачем ему я нужен был? К чему
Унизил он себя передо мною
И в Эрфурте просил его принять?
Хотел увидеть лик Наполеона?
Но для чего? Я не могу понять.
Возможно, он хотел увековечить
Меня в своих стихах? Как знать, как знать...
Мне у него особенно по сердцу
Та пара строк о темной силе ада,
Что вечно хочет зло творить на свете
И вечно совершает лишь добро.
Я даже посоветовал ему
Их применить в какой-нибудь поэме,
На что он только хитро усмехнулся.
А я лишь "Вертера" его слегка отметил.
Смешной старик. Зачем он приходил?..
Его слова о темной силе зла
Никак из головы не вылетают...
Ах, боже мой! Ведь это про меня!
Конечно, он меня имел в виду...
Но, хоть бы и меня. И что с того?
Неужто снова попытать мне счастье?
11.
(Осень 1818 года, Харчевня недалеко от деревни Балейкур.)
Человек в черном плаще:
Какая слякоть, боже! Эй, любезный,
Подай-ка мне быстрее кружку эля,
Да порцию лафита! Что за сырость!
Промок насквозь, лишь вышел из кареты.
Хозяин харчевни:
Сию минуту, господин хороший.
Пожалуйста. Закажете обедать?
Или изволите чего-нибудь еще?
Человек в черном плаще:
Не знаешь ли, мой друг, где проживает
Робо Эжен? Ну, Франсуа-Эжен,
Что родом с этих мест. Мне говорили,
Он будто бы отправился домой,
Когда отрекся наш великий Бони.
Хозяин харчевни:
Ну, как же! Франсуа-Эжен Робо!
Да кто ж его не знает! Этот парень,
С войны вернувшись, знаменитым стал
В своем краю. К нему порой приходят
Из дальних деревень, чтобы послушать
Его неимовернейшие байки
(Полушепотом.)
О том, как он дружил Наполеоном!
(Вслух.)
И надо же такое возомнить.
А главное - зачем? Корысть какая?
Человек в черном плаще:
И где же он сейчас? Где проживает?
Хозяин харчевни:
Известно где, в деревне Балейкур.
Он там теперь с сестрой разводит кур.
(Смеется.)
Они уже давно ведут хозяйство,
Ведь денег он немало сколотил.
Все говорит, что числился в придворных
И заработал. Только я не верю.
Ему здесь мало верят. На войне
Наверное, разжился он...
Человек в черном плаще:
Потише!
Ты языком особо не болтай.
Так значит, - в Балейкур?
82
Хозяин харчевни:
Да, в Балейкур.
12.
(Осень 1818 года. Дом Робо в деревне Балейкур.)
Сестра:
Ах, боже мой, какой ужасный дождь.
Он душу мне выматывает. Знаешь,
Какое-то предчувствие томит
Меня весь день. И этот сон под утро...
Робо:
Ну, что за сон?
Сестра:
Как будто ты уехал
И я тебя уж больше не увижу.
Робо:
Не обращай внимания на сны.
Порой во сне такую чушь увидишь,
Что наяву никак не подберешь,
Того, чего могло бы это стоить.
Сестра:
Но мне приснился этот самый дождь,
И, будто бы, такой же серый день.
Робо:
Так осень на дворе, чего ж ты хочешь?
Зажги-ка лучше свечи. Не пора ли
Нам ужинать?
Сестра:
И верно, Франсуа,
Давно пора.
Робо:
А было бы не плохо
Мне в странствия далекие пуститься
На корабле. Всю жизнь мечтал о море.
А вышло, что возился с лошадьми,
Был при дворе, да занят вот хозяйством.
И так всю жизнь. И так у всех людей.
О чем мечтаем мы, того не получаем.
Года идут, надежды угасают,
А вместе с ними гаснет и мечта.
Лишь избранные счастливо живут,
Те, кто сумел поймать мечту за хвост
И больше уж, не разжимая руки,
Ее не отпускали до конца.
Наполеон! Вот это человек!
Вот избранный богами и народом!
Ему служить я был готов всю жизнь.
(Слышен стук в дверь.)
Стучат. Открой.
Сестра:
Кто мог бы это быть
Так поздно? На дворе уже стемнело.
(Смотрит в окно.)
Какая-то карета у ворот.
(Открывает дверь. Входит неизвестный.)
Неизвестный:
Мне нужен Франсуа-Эжен Робо.
Робо:
Ну, я Робо.
Неизвестный:
Вы едете со мной.
Робо:
Какого дьявола!?
Сестра:
С какой бы это стати?!
Мне стоит только крикнуть, и соседей
Здесь будет полон дом.
Неизвестный:
Кричать не нужно.
Приказано мне взять его хоть силой.
Но, думаю, он будет сам не против
Пуститься в путешествие по морю.
Не так ли, господин Робо?
Робо:
По морю?
Куда же это?
Неизвестный:
На далекий остров.
Вы вновь нужны империи.
Сестра:
Я что-то
83
Не понимаю...
Робо:
Погоди, сестра.
Я, кажется, все понял. Неужели
Меня зовет к себе...
(Неизвестный прикладывает палец к губам. Робо шепчет.)
Наполеон?!
А есть у вас письмо, иль документ?
Я почерк императора узнаю
Из тысячи других.
Неизвестный:
(Достает письмо и дает Робо.)
Читайте. Только
Сейчас же по прочтении сожгите
При мне. Чтоб не оставить нам улик.
Робо:
(Читает письмо и говорит полушепотом.)
Да, это он! Рука Наполеона!
Сестра:
Так значит, ты не врал? Все это правда?!
Неизвестный:
(Подносит палец к губам.)
Т-с-с! Никому! Письмо скорей сожгите!
(Робо берет свечу и сжигает письмо.)
Да поспешите. Нас карета ждет.
Робо:
Сейчас оденусь.
Неизвестный:
Много не берите.
У нас готово все, что будет нужно
В дороге вам.
Сестра:
Уже сейчас? Так скоро?
Неизвестный: (Сестре.)
А вы пока владейте всем именьем,
Но никому об этой нашей встрече
Ни слова! Говорите только то,
Что брат ваш на корабль завербовался,
Чтоб юности мечту осуществить
И в странствие далекое пуститься.
Да обещал вернуться с кучей денег.
Понятно вам?
Сестра:
Понятно.
Неизвестный: (Робо.)
Ну, идемте!
(Уходят.)
13.
(Осенний вечер 1818 года. Задний дворик виллы Лонгвуд на острове Святой Елены. Наполеон и три человека из свиты, среди которых Бертран.
На столе почти пустая бутылка бургонского вина и фрукты. Подъезжает
карета. Из нее выходит Робо.)
Наполеон:
Ну, вот и он. Иди сюда, мой друг.
(Обнимаются.)
Тебе твою задачу объяснили?
Робо:
Да, император, я уже готов
И полон сил. И очень рад я встрече.
Наполеон:
Отлично, друг мой. Выпьем же за встречу
И за прощанье!
(Наливает вина в бокалы, чокаются, пьют.)
А теперь прощай!
(Жмет ему руку.)
Не терпит время. Должен я спешить.
Мы больше не увидимся. Но буду
Я помнить о тебе всегда, поверь.
Робо:
Я счастлив, государь, что в этой ссылке
Вас заменю. Готов служить отчизне
И здесь, на этом маленьком оплоте
Большой земли. Мне Франция и вы
Всего дороже в жизни. Присягаю,
Что и в изгнаньи вы - мой император,
И я вам верен так же, как солдат
Робо Эжен из третьего полка
Лихих вояк и славных вольтижеров.
Наполеон:
Ну что ж, Робо, похвально. Бог с тобой,
84
Пусть он тебя хранит...
(Направляется к карете, из которой вышел Робо.)
Робо: (Вслед.)
Храни вас бог!
И Францию!
Наполеон: (Садясь в карету.)
Когда бы все французы
Мне были так же преданы, как он,
Мои войска не знали
б поражений.
А этот малый,.. как мне жаль его.
Ни Франция ли будет
виновата
В том, что и он, посути, обречен?
(Наполеон и трое из
свиты исчезают в карете. Карета уезжает.
Робо один. Садится за стол, на котором стоит оставленная недопитая
бутылка с бургонским. Робо выливает остатки в бокал и выпивает. Сзади
к нему подходит человек в черном плаще с полной бутылкой вина в руках.)
Человек в черном плаще:
Ну, как, Робо, тебе на новом месте?
Робо:
Ты кто? Тебя я раньше где-то видел,
Мне кажется. Но вспомнить не могу.
Кто ты?
Человек в черном плаще:
Твоя судьба. Ты мне обязан
Всем тем, чего добился в этой жизни.
Кем был бы ты в своем полку коняжьем?
Крутил бы лошадям хвосты, и только.
Служил бы глупой шуткой для солдат,
Благодаря ужаснейшему сходству
С Наполеоном. Или, может быть, Вполне могло случиться, что в России,
Перед Москвою, под Бородино, Ты пал бы смертью храбрых при атаке.
Или снаряд тяжелой русской пушки
Тебя бы в клочья разметал по полю
И имя позабылось бы твое,
Как имена десятков сотен павших,
Гниющих на смердящем гиблом поле.
Кто знает, что еще могло бы быть,
Когда б не я. Я отыскал тебя
По указанью сыщика Лендрю.
Он приказал найти мне двойника
Для императора Буонапарта.
И на примете были у меня
Еще два-три похожих человека.
Но ты, хотя совсем не знал манер,
Мне показался лучшим вариантом.
Робо:
Да, много знаешь ты, я вижу.
Человек в черном плаще:
Больше,
Чем знаешь ты. Но я тебе скажу:
Напрасно люди доверяют счастью.
Бесплатный сыр найдешь лишь в мышеловке.
Давай-ка лучше, выпьем за знакомство.
(Откупоривает бутылку вина и наливает в бокалы. Они чокаются и пьют.)
А ты зачем теперь сюда приехал,
Когда наш Бони больше не в чести?
Робо:
Наполеон - великий человек.
И после смерти будет он великим.
Служить такому человеку - счастье.
Человек в черном плаще:
Служить, кому угодно, - унижает.
Но я еще могу понять всех тех,
Кто рядом с ним. Он их с собой введет
В историю. Но о тебе забудут.
Все двойники лежат в реке забвения.
Зачем же ты приехал?
(Наливает вина, оба пьют.)
Робо:
Может быть,
Смогу я объяснить. Однажды ночью,
Когда Наполеону не спалось,
Еще на Эльбе, мы с ним говорили
О смысле жизни. Как он говорил!
Я только одного не мог понять
Никак и никогда, сколь не пытался:
Чего хотел, в конце концов, достичь
Наполеон войною беспрестанной?
Да, он был гением политики военной.
Но жить войной всю жизнь - уже безумство!
85
И в десять раз безумней - полагать,
Что можно так завоевать весь мир
И им спокойно править. Неужели,
При всем своем недюжинном уме
Он был так глуп? Завоевать полмира
Еще возможно на короткий срок.
И некоторым это удавалось.
Но что с того? Кто счастлив этим был?
И сам завоеватель не был счастлив.
Поэтому почета в том не вижу,
Хотя Наполеону предан сердцем,
Как предан Франции.
Человек в черном плаще:
Да ты, смотрю, политик!
Но не могу понять, куда ты клонишь.
Чего ж ты хочешь?
Робо:
Я хочу сказать:
Создать империю на силе и на страхе
Не мудрено. Но ни один правитель
Еще не смог создать страну любви.
Счастливую страну, где каждый житель
Свободно мог пройти свой путь земной
В любви и радости. Пусть не на всей земле,
Пусть лишь на маленьком далеком островке
Создаст страну такую человек И это будет выше всех побед
И всех завоеваний. Вот идея!
Она меня пронзила, как кинжалом,
Пока сюда я плыл. Теперь я знаю,
Зачем мне предназначено судьбой
Стать двойником.
Человек в черном плаще:
Довольно интересно.
(Подливает еще вина, пьют.)
Робо:
И этот остров вовсе не случаен.
Еще на Эльбе сам Наполеон
Мне как-то проронил, что лучше, если
На маленьком клочке земли построить
Рай без войны, чем овладеть всем миром
Посредством крови.
Человек в черном плаще:
Что ж, идея-фикс
Довольно неплохая...
Робо:
Должен я
Для этого использовать похожесть
Мою с Наполеоном.
Человек в черном плаще:
Человек
Предполагает только, ну а бог
Уже располагает. Так что выпьем
И за твое здоровье, и за твой
Счастливый остров, за Наполеона,
За Францию... за что бы там еще?
(Наливает вина и незаметно подсыпает в бокал Робо яду. Робо поднимает
свой бокал.)
Робо:
За императора! За Францию! За жизнь!
Человек в черном плаще:
За жизнь! Вот это верно. Ну, до дна!
(Робо пьет вино с ядом и падает замертво.)
14.
(Тот же дворик некоторое время спустя. Возвращается карета. Из нее
выходит Наполеон, за ним трое из свиты. Дворик пуст, нет ни Робо, ни
человека в черном плаще.)
Бертран:
Мой император, страшная ошибка Сюда вернуться снова. В этот плен!
Наполеон:
Ошибкой было бы сюда мне не вернуться.
Бертран:
И все-таки, напрасно мы вернулись.
Наполеон:
Достаточно, Бертран! Вы всю дорогу
Мне не давали с мыслями собраться.
(Бертран молча кланяется.)
И почему никто нас не встречает?
86
(Из задних дверей во дворик выходит человек в черном плаще и приветственно кланяется.)
Где мой двойник? Где Франсуа-Эжен?!
Человек в черном плаще:
Скончался от спиртного. Много пил.
Наполеон: (Обескуражено молчит некоторое время.)
Как жаль. Я не успел. Робо, Робо...
(Поворачивается к человеку в черном плаще.)
Зачем ты с исполнением спешил?
(Человек в черном плаще молча кланяется.)
О, господи, как страшен может быть
Бездумный исполнитель! Как жесток...
(Человек в черном плаще снова кланяется.)
Ступай!
(Человек в черном плаще уходит.)
Разбилось зеркало мое.
Я слышал, будто этот знак - к несчастью.
Ступайте все. Хочу побыть один.
(Трое сопровождающих уходят. Наполеон остается один.)
Всю жизнь свою я только воевал,
Я делал зло перед людьми и богом.
Но, в бога я не верю. А в людей?
В них и подавно! Франсуа-Эжен...
Прости, мой друг. Ты был одним из лучших.
Я только раз решился на добро
И пожалел простого человека,
И все хотел вернуть. Но я не смог.
Я только зло могу творить на свете.
Неужто Гете прав был, говоря,
Что силы зла, желающие зла, Творят добро. Но если ты захочешь
Свершить добро - то выйдет только зло.
Не может быть, чтоб это было правдой!
Но больше мне уж зла не совершить.
Как и добра... Моя ли в том вина,
Что все так вышло? Может, это рок?
И, может быть, в какой-то тайной книге
Мне все уже предсказано давно?
Как Авель предсказал мне взять Москву...
Но не Россию! Боже мой, все верно!
Как страшно быть игрушкой у судьбы.
Робо, бедняга, был меня счастливей,
Ведь он погиб за Францию. А я?..
Конец
(ноябрь-декабрь 1999 года)
87
НАШИ ГОСТИ
Людмила ВЕРТОГРАДСКАЯ
БЕЛАЯ ВОРОНА
(беседа с В.Токмаковым)
Писателя Альфреда Хейдока похоронили вместе с серебряным перстнем, подаренным
ему Николаем Рерихом. Похоронили в 1990 году на кладбище под горой Караульной в
окрестностях Змеиногорска. Проводить в последний путь этого удивительного человека, прожившего почти сто трудных и интересных лет, пришла горстка людей, в основном местных жителей.
При жизни Альфреда Хейдока было издано несколько его книг, а тем не менее одна биография этого человека может составить целый художественный роман.
Альфред Хейдок родился в 1892 году, в семье латышского кузнеца. Жить на окраине империи он не захотел и, будучи смышленым малым, быстро выучил русский язык и перебрался к своему дяде в Тверскую губернию. Перед Первой мировой войной дослужился до
управляющего небольшого завода, однако был призван в армию, а после революции 1917го оказался на Дальнем Востоке, откуда вскоре перебрался в Китай. Чтобы как-то сводить концы с концами перепробовал множество профессий, был грузчиком, переводчиком,
преподавателем русского языка, наконец начал печататься.
В 1934 году произошло главное событие в жизни Хейдока. Он жил тогда в Харбине. В конце апреля в Харбин приехал известный философ и художник Николай Рерих, и прожил там
несколько месяцев. Вокруг Рериха быстро образовался небольшой кружок единомышленников, были встречи, беседы о Шамбале и Агни-йоге, было истинное единение духовно
близких людей. Здесь говорили о путях самосовершенствования, о поисках путей на
Шамбалу Духа. Однако обычным эпигоном, каковых в последующие годы у семьи Рерихов
появилось великое множество, Альфред Хейдок не стал - оттолкнувшись от твердой
почвы учения о живой этике он пошел своим путем. Во время последней встречи Рерих,
как одному из своих любимых учеников, подарил Хейдоку серебряный перстень с кораллом
и бирюзой.
Во время Второй мировой войны Хейдок занимался антифашистской деятельностью, и в
1946-м ему разрешили вернуться в Россию. На радостях Хейдок написал письмо индийским друзьям и был уличен в "шпионской" деятельности. Получил десять лет заполярных
лагерей, освободился в 1956-м. Работал на Урале, потом в Казахстане. Там он познакомился с Людмилой Вертоградской, ставшей его женой и которая была на 53 года моложе
его.
Этим летом мы с Евгением Налимовым и вдовой Альфреда Николаевича Людмилой Ивановной побывали на кладбище. После дождей могила заросла травой, а вездесущие муравьи построили на ней свой курган. На могильной плите выбито рериховское триединство - в большом круге три маленьких кружка. Даты жизни Хейдока: 1892 - 1990, жизненный путь почти в сто лет.
После смерти мужа Людмила Ивановна живет одна. Весь архив Альфреда Хейдока хранится в их небольшой квартирке. По словам Вертоградской, в архиве есть много интересных материалов, прозаические произведения, эссе, притчи, легенды. Все это надо бы
88
издавать и изучать, но творчество писателя оказалось никому не нужно, и за последние
годы о Хейдоке стали забывать.
- Людмила Ивановна, а сами вы не пытались выйти на какие-нибудь издания или издательства?
- Нужны деньги, чтобы вести переписку, ездить в города, договариваться, размножать тексты. А у меня
пенсия - 700 рублей, и даже телефона нет, чтобы созваниваться с издательствами. Для таких дел нужен
человек, который бы не обманул.
- В смысле?
- Чтобы помог издать, и гонорар бы не забыл прислать.
- А было что не присылали?
- Конечно, сколько раз. Пальцев на руках не хватит. В конце 80-х начале 90-х годах книги Хейдока выходили
во Владивостоке, Магнитогорске. В Новосибирске повесть "Грешница" издали отдельной книжкой, в Петербурге вышла книга "Радуга Чудес" тиражом 100 тысяч экземпляров. А вот про гонорар издатели почему-то
забыли. Помню, когда мы еще жили на Балхаше в Казахстане, с нами списался какой-то деятель из Запорожья, переслал нам по почте штатив, ванночки, фотоматериалы, потом приехал сам, ночами переснимал
книги Рериха, Блаватской, Хейдока. Тоже наверное потом где-нибудь издал.
В Змеиногорске мы поселились в 1981 году. Искали городок, где была бы редакция газеты - по основной
профессии я журналист, закончила казанский университет. Альфред Петрович знал четыре языка: латышский, русский, китайский, английский. Большие города ему надоели, немалую часть жизни он прожил в Харбине и Шанхае. Он рассказывал, что это города такой плотности населения, что когда у него сдохла кошка,
не было возможности найти свободного клочка земли, чтобы ее похоронить - все застроено клетушками и
кому-то принадлежит. Он хотел жить на Алтае и чтобы это был маленький город где-нибудь в предгорье.
Из местной змеиногорской многотиражки меня вскоре уволили - практически без объяснений, просто нашли
какой-то формальный повод. А потом к нам домой пришли люди в погонах и изъяли рукописи Альфреда
Петровича, книги, переписку. Архив у нас полностью изымали дважды, что смогли, восстанавливали по памяти.
Альфред Петрович был уже полуслепой, когда мы переехали в Змеиногорск. Слепым многое мне надиктовал, я записывала, правка текстам практически не требовалась, все у него было отредактировано в голове.
Как-то пришли к нам люди из горкома партии и говорят, а может вы сдадите своего мужа в дом престарелых, ему ведь уже 90 с лишним лет, а сами поезжайте в Барнаул, мы вас там как-нибудь устроим. Видимо,
тогда властям очень важно было нас разлучить, так они хотели заставить его замолчать. А в Змеиногорске
Альфред Петрович написал очень много, ему здесь нравилось жить и работать, в другом месте он бы
столько не создал.
Есть три письма от Николая Рериха к Альфреду Петровичу, в одном из них он называет Хейдока "Аввакум
на страже". Я думаю, он видел в нем духовного воина, который не отступится от своих идеалов не смотря
ни на какие трудности и лишения.
- Может быть предложить часть архива музеям, пусть что-то хранится у них, изучается?
- А никто из наших музеев ничего не просит, видимо им это не надо. Я предлагала одному краевому музею
размножить кое-что из архивных материалов, снять копии, но они так и не нашли времени это сделать. Мне
предлагали передать архив Хейдока в Латвию, где он родился, но я решила этого не делать. Нужно надеяться на лучшее, пока жива, буду его хранить.
Когда мы шли на встречу с Людмилой Ивановной в администрации Змеиногорска нас предупредили, что она в общении человек трудный и, возможно, не пойдет с нами на контакт. Действительно, поначалу разговор не получался, была со стороны Людмилы Ивановны какая-то болезненная настороженность и недоверие к нам. Ее можно понять,
жизнь была полна конфликтов с властью, оскорблений, обид, непонимания со стороны
окружающих. В такой ситуации трудно не озлобиться и навсегда уйти в свою скорлупу.
Нам всем иногда так не хватает терпимости, умения выслушать и понять другого,
оценить неповторимость каждой человеческой личности. Будем надеяться, что архив
писателя Альфреда Хейдока все-таки не окажется где-нибудь в Прибалтике, а его лучшие произведения найдут достойного издателя, возможно, даже на Алтае.
89
НАШИ АВТОРЫ
БАДЖО
Я родилась в Новосибирске, потом переехала в Барнаул.
Свои настоящие имя и фамилию считаю очень банальными, поэтому предпочитаю называться - Баджо. Учусь на филологическом факультете в АлтГУ. Вместе с Hozvo организовала
"Театр Глума" и "МыНеУмеемПеть production", которые прославились постановками псевдомюзиклов "Забор Парижской Богоматери" и "Ночной Забор". Помимо любви к театру питаю
страсть к книгам и иностранным языкам (изучаю итальянский и румынский языки). Люблю
Солнце и нарциссы.)
Михаил ГУНДАРИН
Родился в г.Дзержинске Горьковской обл. На Алтае живет с 6 лет. В 1991 г. закончил факультет журналистики МГУ. С этого же года по сей день - преподаватель АГУ (в настоящее время
на кафедре связей с общественностью). Кандидат философских наук. Преподавательскую
деятельность активно сочетает с работой в средствах массовой информации, в последние
годы занимая в оных руководящие посты. То же относится и к альманаху «Ликбез», членом
литбюро и постоянным автором которого М.В.Гундарин является длительное время.
Для характеристики творчества М.В.Гундарина процитируем абзац из спорной, впрочем, работы «Вулканизация. Пятнадцать литературных портретов», написанной давним соавтором
автора «Демократиады» Н.Недыбай-Дыбайлой: «Студенчество и юность творца «Календарных песен», пришедшиеся на крайне знаменательный период, ограниченный датами 19851991, во многом заложили основу художественного мировоззрения Гундарина, оставшегося
«восьмидесятником», со всеми вытекающими из этого последствиями и характерными чертами - вниманием к социальному бытию человека, умеренным оптимизмом, утопическим
стремлением к гармоническому сочетанию рационального и иррационального начал».
В «Ликбезе» опубликованы романы Гундарина «Физика Сизифа» (1993) и «В конечном счете» (1995-1997), «ЛМ» (2000, журнальный вариант), «Семь сторон света» (2002), фрагменты
романа «Говорит Галилей» (2003) а также стихи, критика, циклы стихотворений.
Вячеслав ДЕСЯТОВ
Доктор филологических наук, преподает в АГУ. Родился и живет в г.Барнауле. Область научных интересов - творчество Набокова, Горького, Гумилева, Блока, Замятина, Шукшина и др.
В 1988 г. вместе с М.Гундариным и И.Обмокни основал легендарную “ГРИАДКу”. Постоянный
автор “ЛИКБЕЗа”, начиная с 4-го номера.
Н.Недыбай-Дыбайло в своей "Вулканизации. Пятнадцать литературных портретов" дает такую характеристику литературному таланту В.Десятова: “Парадоксальный и язвительный
стиль Вячеслава (адекватно отражающий его способ мышления) имеет в своей основе гораздо больше галльских и британских корней нежели кажется на первый взгляд. Способен ли
Десятов на юмор? Безусловно, но это расчетливый юмор Бориса Виана, а не расхристанное
зубоскальство Венедикта Ерофеева. Надо отдать должное таланту и мужеству Десятова,
который никоим образом не пытается привить классическую розу к дичку. Ибо он твердо знает, что “роза пахнет розой, как ее не назови”. А это знание дается нелегко”.
Евгений ЕВТУШЕВСКИЙ
Родился в г. Барнауле на пос. Южном, где и проживает доныне. Студент кафедры "Психология и педагогика" Барнаульского педагогического университета. Работает сотрудником безопасности. Пишет стихи, прозу и исполняет собственные песни. Публиковался в барнаульских газетах и журналах. Увлекается восточными единоборствами. Автор книги по философии саморазвития "Путь ищущего", созданной на основе личного опыта.
90
Кристина ЗИМИРЕВА
В 2004 закончила филологический факультет Пермского госуниверситета и поступила в аспирантуру. Работаю над диссертацией по русской литературе периода "серебряного века". С
2003 занимаюсь журналистикой. Ныне корреспондент одного из краевых изданий.
Ольга ИЛЬИНА
Жила-была девочка. Выросла. Училась в АГУ. Полюбила "Алису в стране чудес". Не хотела
прощаться с детством. Пошла работать в школу. Наоралась, настрадалась, еще больше полюбила "Алису в стране чудес". Захотела придумать свое Зазеркалье. Подслушала парутройку разговоров, домыслила кое-что и записала. Получился "Дневник идиотки" (опубликован в 30-м номере).
Наталья НИКОЛЕНКОВА
Родилась в Барнауле, училась на филфаке АГУ. Поэт. По мнению многих критиков, достойна
звания "лучшая по профессии" в нашем регионе. Активно публиковалась в краевой периодике, а также за пределами края, в том числе в центральных изданиях. Имеет много разнообразных поэтических регалий (в том числе Демидовскую премию за 1997 год). Автор поэтических книжек "Чтобы встретиться" (1986), "Девятое марта" (1995), "Карманная психиатрия".
Вот что пишет о Николенковой Н.Недыбай-Дыбайло в своей работе "Вулканизация. Пятнадцать литературных портретов": "Ее умение смягчать, обволакивать, приближать к глазам
разные разности, недостойные этого, поистине впечатляет. Данный дар, может быть, главный в творчестве Николенковой, роднит ее с Николаем Некрасовым и Михаилом Кузминым.
Найдется ненемало тех, кто скажет, что Николенкова еще круче, - и я не найдусь, что возразить".
Александр САЛЬНИКОВ
Мне 40 лет. Имею высшее журналистское образование. Прошел Афганистан и Чечню. С 2002
года живу с семьей в Москве.
Пишу стихи, прозу. Но печатаюсь не часто. Просто не активен в этом вопросе. Ленюсь бегать
по редакциям. Хотя имею две изданные книжки. Одна из них - роман в стихах "Шарьинская
весна", который даже отмечен в 5 номере русской энциклопедии "Диво", как уникальный в
своем роде, а также как первый русский
роман в стихах нового века и тысячелетия. Он имеет много положительных отзывов литераторов, журналистов и просто читателей.
Любимое занятие - читать, думать и беседовать с друзьями.
Владимир СОКОЛОВ
Я учился сначала в школе, после того как окончил детский сад, а потом в Политехническом
институте. Там и начал писать под влиянием друзей и журнала "Крокодил" короткие юмористические рассказы. И не бросил этого дела, когда стал работать на котельном заводе. Собрав все что у меня было, послал это в Литературный институт и был принят (спасибо М.
Иляхину, начальнику участка -- "Производственник из тебя не выйдет, а может про нас напишешь" -- и М. Юдалевичу, которые помогли с необходимыми рекомендациями).
Учеба в Литературном институте дала очень много, и прежде всего понимание, что кроме
литературы соцреализма, которую все сплошь исповедовали на Алтае, существует и другая.
Тогда в Литинституте наряду с "правильными" были и интересные преподаватели. Например,
К. Кедров спрашивал: "Ну что хотите, на билет отвечать, или рассказать, что вас интересует?" Там же впервые опубликовал две рецензии в "Дружбе народов" и одну в каком-то журнале типа "Следопыт": опубликовал легко, играючи -- принес и напечатали.
Думал, что так же и в Барнауле: меня ждало глубокое разочарование. Потому после Литинститута 10 лет пропрозябал в Барнауле, где никто не хотел меня печатать. И даже Квин горячо одобривший мое совершенно невероятное (разумеется, по провинциальным литературным представлениями) эссе об инженерах, никак не помог пробить брешь круговой обороны
органов печати.
Тем не менее в 1985 году был принят в Алтайское книжное издательство на должность ре-
91
дактора отдела массово-политической литературы. И опять спасибо личным связям и знакомствам -- на этот раз Л. Ершову и В. Башунову. Редактором очень воевал с участниками
Великой Отечественной войны, ибо их мемуары были сброшены на меня. Однажды даже получил строгий выговор, когда посоветовал инициативной группе по изданию очередных воспоминаний, как они играючи стирали с лица нашей земли немцев (почему же несмотря на все
колоссальные и, я бы даже сказал немыслимые, подвиги война была такой трудной и тяжелой -- вопрос так и не получивший от моих подопечных вразумительного объяснения), катит
свою бумагу по асфальту в типографию. Шутки в сторону: к ветеранам я отношусь с уважением и жалостью, но ярко и выпукло переварить в литературный продукт компот своих жизненных впечатлений они, похоже, не в состоянии.
Во время работы в издательстве напечатал несколько полурецензий-полуобъявлений о выходящих из печати книгах, совершенно бессодержательных (я имею в виду, как рецензии, так
и книги). На Страшном суде, который, как я слышал, для пишущих состоится в час X на Парнасе, скажу в свое оправдание, что делал это во исполнение своих служебных обязанностей.
Последнее время меня прибило к университету, сначала редактором издательства, а потом
Интернет-центра. Создал несколько web-страниц, а также поместил в "За науку" несколько
статей, на которые редактор жаловался по поводу их непомерной длины, а я их безбожно
сокращал. Также поместил несколько рецензий и 2 большие статьи о соотношении книжной и
веб-культуры в "Алтае" и "Барнауле" при содействии Юдалевича и Башунова ("Старик, много
чепухи пишешь, но хоть кусаешься"). Больше этого, похоже, не повторится. Правда, есть
надежда, что нынешние редакторы нашей печати умрут раньше меня.
Ихтиандр ОБМОКНИ
всех жанров, мыслитель-интеллектуал. В быту - умеренный мегаломаньяк.
Новые, неизвестные страницы жизни И.Обмокни по непроверенным свидетельствам косвенных очевидцев:
Родился в семье алтайских гугенотов-фанатиков. До 12 лет издавал религиозную семейную
газету "Теократ". В 15 лет уходит скитаться по прибрежным городам и весям Горного Алтая.
В пос. Артыбаш в мае 1983 года испытал философский транс с участием ряда философов
экваториальной школы, и, как показывал затем на выездном заседании товарищеского суда:
"думал, что исполняю волю Амон-Ра, но, может быть, я ошибся". Позже стоял у истоков скандально известной антигуронской декларации (первого, несмягченного варианта). В 1992 г.
подписывает знаменитое открытое письмо рубцовских харизматиков к Джеймсу Кэмерону" с
призывом отказаться от всех своих настоящих и последующих Оскаров, чтобы "не позориться". В июле 1996 г. разработал оригинальную методику обнаружения аффективных маттоидов в барнаульском отделении Союза писателей. С 1997 по 1999 гг. по заказу правительства
Швеции работал над программой усиления системы дарвинского полового отбора среди норвежских гомункулусов.
Из личной жизни И.Обмокни, известной больше по разного рода сплетням и апокрифам, мы
отметим его платонический роман с Н.Николенковой.
"Знакомство моё с Ихтиандром было недолгим, но воспоминаний оставило много, и я могла
бы многое рассказать о нём, хотя видались мы всего какой-нибудь день или два. Я помню как
вошёл без доклада высокий, красивый, умный молодой человек в очках и без усов. Они с хозяином заведения поздоровались на ты, и хозяин представил меня гостю, который тоже подал мне руку, но сосредоточенное, грустное выражение лица его, резкий, как мне показалось
голос, смутили меня. "Читали ли вы мой роман "Нефтепродукты"? - сразу осведомился он. Я
буквально сделалась пунцовой от охватившего меня восхищения и неловкости, естественной
при созерцании такого человека. "Глубоко! Необычайно глубоко!" - только и смогла выпалить
я и смутилась ещё больше. Но Ихтиандр уже не слушал меня, а, оборотившись к метранпажу, что-то вполголоса ему объяснял и поучительно водил пальцем прямо перед его носом..."
(Из воспоминаний Ю.А.Постниковой-Постер "Незабываемые встречи")
"Мы условились разговаривать только на латинском языке. Серьезные, строгие, чистые, презрительно относясь к вульгарным развлечениям, тщеславясь своей ученостью, мы вдвоем
бродили по дорогам, среди скромных полевых работ, окруженные пламенной природой.
Помните, дитя мое, что ум без воли ничто, - сказал он, завязывая развязавшиеся банты на
штиблетах. - Вы, может быть, проживете достаточно для того, чтобы увидеть в этой стране
новые порядки. Эти большие перемены принесут большое зло. Не то что открытости - откры-
92
ток не будет...
Он умолк, рассеянно перебирая в руках берилловые четки. Уже много позже, в светлице,
оторвавшись на минуту от своего любимого вечернего чтения - "Almanach des honnetes gens",
он сумрачно добавил:
Omnia animal triste post coitum..."
(Из мемуаров Анатоля Францева)
Владимир ТОКМАКОВ
Автор поэтических сборников “Аромат девушки за каменной стеной” (1995), “Двойное дно”
(1997), “Гадание на веревке повешенного” (1997), “Боязнь темноты” (1999) и романов “Детдом
для престарелых убийц” (2001), "Настоящее длится девять секунд" (2005).
Участник всех ликбезовских представлений, оперных и театральных постановок. С февраля
2000 г. член Литбюро альманаха “Ликбез”, зав. Отделом поэзии.
Считается, что следует различать, как минимум, трех Токмаковых: журналиста Токмакова
(без "ъ" знака), Токмакова-поэта (с "ъ" знаком) и непосредственно Токмакова-человека. Каждый из них по-своему интересен, но когда они собираются в одно целое - обычно происходят
странные и невообразимые вещи. В своей творческой биографии В.Т. отмечает пока три этапа: первый - авангардистский, 1985 - 90 гг. (с перерывом на два армейских года); второй деформистский, 1990 - 92 гг.; третий этап - "жесткий реализм" - продолжается и сейчас.
Н.Недыбай-Дыбайло в работе "Вулканизация. Пятнадцать литературных портретов" пишет:
“Токмаковская методология, раздражающая многих, оказалась, тем не менее, наиболее
адекватной для литературной провинции конца века. Девиз Анаксогора “Ничто не слишком”,
под которым наверняка мог бы подписаться и Владимир, актуален для нас в следующем
прочтении: мы все, а тем более литераторы, столкнулись с грандиозным, величественным
Ничто, и теперь толком не знаем, что с ним делать. Токмаков же поступает максимально
правильно.”
Лев ТОЛСТОЙ
Граф. Великий русский писатель и философ. Большую часть жизни провел в своём поместье
Ясная Поляна. Учился в Казанском университете, служил в армии на Кавказе. В 1854-55 гг.
Участвовал в обороне Севастополя. В 1859 г. организовал собственную школу в Ясной поляне, издавал педагогический журнал. Написал 22 тома литературных, публицистических и
мемуарных произведений. Постоянный автор “ЛИКБЕЗа”, начиная с 4-го номера. Помимо
главного произведения русской и мировой литературы (см.: печатный “ЛИКБЕЗ”, № 4-7, 1014, электронный “Ликбез“ ; 4-17), здесь были опубликованы басни и рассказы (“ЛИКБЕЗ”, №
5), а также программная статья “Что такое искусство?” (в сокращении, см.: “ЛИКБЕЗ”, № 6).
Что касается романа “Война и мир”, то редакция нашего альманаха планирует закончить
публикацию первой части первого тома этого великого произведения к тысячелетию со дня
рождения автора - 28 августа 2828 года. Кстати, в редакционной папке нашего альманаха
находится еще одна литературная сенсация - полное собрание сочинений Ф.М.Достоевского,
к изданию которого мы намерены приступить сразу после полной публикации “Войны и мира”.