Встречайте, скалистые горы - murman

Скотт Марк. Встречайте, скалистые горы.
Встречайте, скалистые горы: Свидетельства ветеранов Второй
мировой войны – участников Северных конвоев 1941-1945 гг. – СПб.:
Издательство "Русско-Балтийский информационной центр "БЛИЦ", 2009.
Редактор-составитель - Марк Скотт Перевод с английского - И.В. Козырь
Содержание
Слово российских ветеранов
Вирджил Шарп. Унесенные взрывом торпеды
Дональд Марфи. PQ-15.
Зловещий зеленоватый свет
Контр-адмирал Сэмюель Б. Фрэнкел.
Воспоминания о военном времени, проведенном в Мурманске, ч.1
Контр-адмирал Сэмюель Б. Фрэнкел. Воспоминания о военном
времени, проведенном в Мурманске, ч.2
Эрл Картер. Необычная красотка
Слово российских ветеранов
Вместо предисловия к книге воспоминаний американских моряков
торгового флота – участников Северных конвоев 1941-1945 гг.
"Встречайте, скалистые горы"
Мы думаем, что эту книгу будут читать с интересом и ветераны, которым
она напомнит о друзьях, обретенных в годы войны на Севере; и молодые
люди, знакомящиеся с хроникой событий Второй мировой войны; и ученые
исследователи, занимающиеся изучением истории Северных конвоев 19411945 гг. Впервые через 65 лет после окончания войны читатель из первых
рук узнает о том, что происходило на борту американских судов торгового
флота, направлявшихся в порты Северной России с грузами ленд-лиза;
ознакомится с их впечатлениями о встрече с нашей страной.
Американские моряки торгового флота - ветераны Второй Мировой
войны
Нам, членам Санкт-Петербургской общественной организации
"Полярный конвой", давно уже хотелось предоставить своим американским
друзьям возможность поделиться своими воспоминаниями на страницах,
выпускаемых нами сборников. Появление книги Марка Скотта помогло
осуществиться нашему желанию.
Мы глубоко признательны госпоже Шейле Гуолтни, Генеральному
консулу США в Санкт-Петербурге, Консулу по вопросам прессы и культуры
господину Эрику Джонсону и директору Информационного центра
консульства Елене Смирновой, а также руководству издательства "БЛИЦ",
поддержавшим нашу инициативу и приложившим немало усилий для того,
чтобы книга "Встречайте, скалистые горы" увидела свет. Знаменательно,
что ее выход совпал с 65-летием освобождения Заполярья от фашистских
захватчиков и 200-летием установления дипломатических связей между
Россией и США. И хотя эти два события разделяет полтора столетия, в этом
угадывается особая логика и связь, благодаря которым Россия и Америка
неизменно становились союзниками в решающие мгновения истории. И мы
убеждены в том, что дружба и сотрудничество наших стран в годы Второй
мировой войны не могут быть преданы забвению и останутся надежным
фундаментом отношений между народами России и Соединенных Штатов
Америки.
Президент Санкт-Петербургской региональной общественной организации
"Полярный конвой" капитан 1 ранга в отставке Ю.Е. Александров
Вирджил Шарп. Унесенные взрывом торпеды
День 7 декабря 1941 года застал американское судно "Поль
Лакенбах" стоящим у причала в Кейптауне, в Южной Африке, во время
погрузки на борт свежих запасов воды и продовольствия. Через три часа
"Поль" должен был выйти в море, но тут с мостика в кают-компанию
экипажа спустился человек, чтобы сообщить боцману и мне – судовому
плотнику, что "кэп" хочет срочно видеть нас на мостике.
Капитаном судна был Фрэнк Сноу, один из лучших моряков, с
которыми мне выпала честь когда-либо плавать. Он был невысокого роста,
чуть выше пяти футов (около 160 сантиметров), и это был человек,
который никогда не терял контроль над командой. Все, что ему нужно
было сделать, это открыть рот и произнести несколько нужных слов. После
этого всем было ясно, кто и за что отвечает. Капитан сообщил нам, что
только что узнал о том, что японцы бомбили Пирл-Харбор. С этого момента
наша страна находилась в состоянии войны со странами Оси. Теперь нам
надо было предпринять необходимые меры предосторожности, чтобы
благополучно вернуться в Штаты.
Капитан приказал нам смешать ламповую сажу с льняным маслом и
этой черной смесью закрасить все иллюминаторы внутри и снаружи. Затем
он приказал передать всем членам экипажа, чтобы они ни при каких
обстоятельствах не открывали иллюминаторы в ночное время. Он попросил
также воздержаться от курения на палубе ночью и от попыток открыть в
это время двери. Нарушение этих правил могло бы помочь германским
подлодкам определить местоположение нашего судна.
Накануне Рождества 1941 года "Поль" прибыл в Порт-оф-Спэйн на
острове Тринидад. Здесь мы встали на бункеровку и погрузку очень
специфического груза – тропических фруктов: бананов, лаймов, ананасов
и т. п. От Тринидада мы направились в Нью-Йорк, держась подальше на
восток от Гольфстрима: капитану было известно, что немцы поджидают
здесь суда союзных держав, решивших воспользоваться попутным 5узловым течением, чтобы добраться до Нью-Йорка побыстрее.
После прибытия в Нью-Йорк, где-то 2 января 1942 года, мы
выгрузили индийский джут, а сами перешли в Балтимор, в беспорядочную
сутолоку верфи Спарроус-Пойнт. Эта верфь, как и все остальные,
напоминала настоящий сумасшедший дом: повсюду пыль и грязь, а над
палубами судов множество кабелей электросварочных аппаратов.
На верфи Спарроус-Пойнт на нашем судне поставили станины для
орудий, а затем и сами орудия, после чего на борт прибыла военная
команда для их обслуживания. Все это были молодые, здоровые ребята.
Перед тем как они оказались в учебном лагере Литтл-Крик, штат Виргиния,
многие из них играли в футбольных командах различных колледжей
Западной Виргинии. На самом деле присутствие вооруженных команд на
борту судна было не настолько необходимым, как это могло показаться
морякам торгового флота. Их присутствие больше успокаивало нервы
оставшихся на берегу, полагавших, что мы теперь находимся в гораздо
большей безопасности под защитой их пушек. Но если задуматься, что на
самом деле может сделать расчет орудия, если речь идет о субмарине в
подводном положении? Эти ребята могли быть полезными только в случае
нападения с воздуха. Если же нашим противником окажется боевой
корабль противника, то торговое судно можно считать просто безоружным.
По счастью, немцы могли отправить всего лишь несколько рейдеров, чтобы
помешать движению союзных конвоев. Что нас на самом деле беспокоило,
так это подводные лодки, но вооруженные команды для них не
представляли никакой опасности! Правительство могло бы проявить
большую мудрость, если бы направило артиллеристов из состава
вооруженных команд на боевые корабли, где от них было бы намного
больше пользы.
В начале февраля "Поль" пришел на армейскую базу в Бостоне, где
мы погрузили на борт военное снаряжение: 155-мм снаряды, мешки с
порохом и немного тринитротолуола. Единственным палубным грузом
оказались 55-галлоновые стальные бочки с высокооктановым бензином,
принайтованные к комингсам палубных люков. Во время предыдущего
рейса в Египет судовые трюмы отделали специальным чистым
амортизационным покрытием, закрепленным медными гвоздями, для
предупреждения случайных искр, любая из которых могла отправить нас
на тот свет.
После пяти дней пребывания на армейской базе мы, наконец,
полностью загрузились и отправились в Новую Шотландию, на остров
Галифакс. Мы были еще настолько наивными, что могли поверить, будто в
военное время все торговые суда плавают под защитой военных кораблей.
Но это был не тот случай. Официальная установка командования ВМС США
заключалась в том, чтобы не заниматься эскортированием торговых судов.
Военным морякам приходилась больше по душе романтика обычных
боевых действий на море и сопутствующая им возможность получения
орденов, медалей и поощрений в приказе, а не однообразие конвойной
службы. Так что в Галифакс мы отправились самостоятельно.
Хорошо помню, как выглядели сотни судов в этой бухте, когда "Поль"
подходил к Галифаксу. В этом канадском порту пересекались маршруты
многих трансатлантических конвоев. Вот почему здесь было так много
судов. Некоторые из них казались пустыми, другие по-прежнему
оставались загруженными.
"Поль Лакенбах" простоял в Галифаксе неделю, тем не менее сход на
берег экипажу запретили. Честно скажу, не знаю по какой причине. Может
быть, капитан боялся, что мы ввяжемся в какую-нибудь пьяную драку,
перевернем бар вверх дном и все это закончится судебным иском,
выставленным против пароходной кампании.
Наконец завыли сирены на кораблях британского королевского
флота, и мы присоединились к остальным судам конвоя под охраной
нескольких эсминцев – одних из пятидесяти переданных Франклином
Делано Рузвельтом Великобритании по ленд-лизу, в обмен на британские
базы в западном полушарии. Так начался наш переход через Атлантику.
Никто на борту "Поля Лакенбаха" не знал, куда мы направляемся.
Атлантика известна своими мартовскими штормами. Мы попали в
один из них. Казалось, что этот шторм никогда не стихнет. Температура
воздуха была довольно низкой, но судно не страдало от обледенения. Тем
не менее, время от времени налетал шквалистый ветер. Судно буквально
стояло дыбом, также как и остальные суда конвоя. Эскортировавшие нас
эсминцы оказались "мокрого" типа: их верхнюю палубу заливали волны и
они гораздо чаще оказывались под водой, чем в надводном положении.
Нам оставалось только пожалеть тех британских моряков, которым
пришлось плавать на этих небольших, "мокрых" кораблях. Для того чтобы
пробраться из носа в корму или наоборот, им приходилось держаться за
специальные леера, протянутые по всей длине корабля, но даже в этом
случае они рисковали оказаться в бушующем море, смытые за борт
шальной волной.
Спустя некоторое время, показавшееся нам вечностью, мы увидели в
восточной части горизонта очертания земли, а затем встали на якорь у
берегов Шотландии, в устье реки Клайд, недалеко от маленького городка с
названием Гурок. И снова мне довелось увидеть, как выглядят сотни
кораблей, собравшихся в одном месте. Все они спокойно разместились в
этой огромной бухте в ожидании приказания на отправку.
Морякам разрешили сойти на берег в Гуроке, где мы могли
компенсировать все то, чего были лишены во время стоянки в Галифаксе.
Помню небольшой бакалейно-гастрономический магазин в Гуроке, где
продавалось шотландское виски в разлив. Каждый из нас купил по
четверти галлона (чуть больше литра) этого спиртного. Продавец наполнял
бутылки прямо из большого бочонка, стоявшего в углу магазина. Несмотря
на свою дешевизну, виски было отличного качества.
Как нам сказали, до Глазго было около сотни миль, и мы съездили
туда на поезде. Шотландцы были рады появлению у себя американцев.
Они замечательно к нам относились. Возможностей у них было немного, но
они старались изо всех сил, чтобы мы чувствовали себя здесь как можно
лучше. Я остановился в одном новом отеле в Глазго. Виски там текло рекой
и все за счет хозяев, которые не позволяли мне потратить на это ни цента.
Шотландцы были одними из тех, кто сообщил, что нам предстоит
отправиться в Мурманск. Они говорили об этом с каким-то благоговейным
страхом. Мы не могли понять такого отношения: слово "Мурманск" не
вызывало у нас тогда никаких ассоциаций. Все это пришло позднее.
Вернувшись на "Поль Лакенбах", я получил задание помочь
портовому
плотнику
в
изготовлении
и
размещении
нескольких
светозащитных щитов, которые должны были быть установлены побортно
на дверях надстройки в средней части судна. Поскольку на нашем судне не
было необходимой для сварки аппаратуры, эта работа затянулась на
четыре дня, но шотландский рабочий справился с ней очень хорошо. Я
отправился к капитану и сказал: "Капитан Сноу, мне бы хотелось как-то
отблагодарить этого шотландского плотника, который помог нам с
установкой щитов".
– Что ты имеешь в виду? – спросил капитан.
– Мне хотелось бы дать ему немного сигарет и продуктов – бананов,
апельсинов, яблок или что-то вроде этого, чего не хватает на берегу.
Я думал взять коробку из-под яблок, наполнить ее фруктами и отдать
шотландцу. Капитан согласился и приказал мне собрать для него коробку с
продуктами. Ко всему этому стюард добавил от себя немного масла и мяса.
Мы вручили эту коробку плотнику и он сошел на берег. На прощание я
сказал ему: "Возьми это домой. Это все для тебя".
Глаза шотландца наполнились слезами и он произнес: "Знаете ли вы,
что у меня дома маленькая девочка семи лет? Она еще никогда в жизни не
видела бананов и апельсинов!"
Все жители Гурока, как и этот шотландец, страдали от недостатка
продуктов питания. Вот почему мы не задерживались подолгу на берегу.
Нам не хотелось есть и пить на глазах у этих людей, опустошая и без того
скромные запасы шотландцев. Не было никакого резона заставлять их
страдать еще сильнее.
7 апреля мы получили приказ начать движение. Вместе с посудинами
британского королевского флота в качестве эскорта наши суда образовали
внушительный конвой. В это время никто из нас не знал, что нам
предстоит отплыть в Исландию.
В Исландии сход на берег разрешили только офицерам. Мы слышали,
что правительство Исландии столкнулось с большими проблемами,
связанными с появлением здесь иностранных моряков: пьяные драки,
сломанная мебель и покушения на частную собственность. По этой
причине в целях защиты местного населения было принято решение
запретить морякам увольнение на берег. Матросы могли сходить на берег
только в сопровождении "ответственной личности", то есть офицера. Нам
доводилось видеть своих начальников, возвращавшихся на судно вдрызг
пьяными, но сойти на берег самостоятельно мы не могли.
Среди нас был один матрос 1-го класса по имени Элмер, убежденный
атеист. Веры в душе у него совсем не было, и он без уважения относился к
тем, кто верил в Бога или любое другое Высшее Существо. Зимой Элмер
плавал на торговых судах исключительно потому, что заниматься в это
время своим любимым делом – торговать с лотка – в родном Огайо он уже
не мог. Обычно он набирал немного разных дешевых товаров, вроде ножей
для чистки картофеля, шейных платков или точильных брусков – всего
того, что пользовалось спросом, и смеялся как полоумный над простаками,
которые это у него покупали.
Пока "Поль Лакенбах" стоял на якоре в Рейкьявике, и мне, и Элмеру
довелось услышать множество слухов о том, какие нас ожидают боевые
схватки на море. Элмер был ветераном Первой мировой войны, которому
довелось служить как в армии США, так и в канадской армии. Он
настолько убедил меня в том, что рано или поздно меня подстрелят, что я
уже перестал обращать на это внимание. Может быть все это и было
правдой, но не имело ко мне ровно никакого отношения! Всякий раз,
дожидаясь выстрела, я кричал: "Этот сукин сын хочет меня убить!" Тем не
менее я старался защитить себя, насколько это возможно, не испытывая от
этого никакого удовольствия.
"Поль Лакенбах" покинул берега Исландии вместе с конвоем PQ-15
утром 26 апреля. На протяжении всего перехода от Рейкьявика до
Мурманска поверхность моря была гладкой, как стекло. Разве что время от
времени появлялась легкая рябь. Зато небо было сплошь затянуто
облаками, опускавшимися до высоты около 500 футов (чуть выше 150
метров) над уровнем моря. Такая плохая видимость давала нам основания
надеяться, что с конвоем ничего не случится на пути в Россию, хотя немцы
имели возможность бросить против нас свои субмарины, торпедоносцы и
надводные корабли, укрывавшиеся в норвежских фьордах. В свою
очередь, опасаясь британских кораблей эскорта – крейсера "Найджерия" и
дюжины эсминцев, немцы предпочли использовать против нас подводные
лодки и авиацию. Правда, они не могли применить свои пикирующие
бомбардировщики, поскольку могли заметить нас на слишком малой
высоте, на которой уже не могли сбросить свои бомбы. Не располагая этим
видом боевых самолетов, немцам оставалось воспользоваться только
торпедоносцами He-111 ("Хейнкель") и подводными лодками, что они и
сделали, бросив их на наш конвой PQ-15. Мне не довелось увидеть ни
одного "Мессершмитта", атакующего конвой, поскольку они не могли нести
торпеды.
Мы хорошо слышали гул двигателей "Хейнкелей", пролетавших над
конвоем из конца в конец, в поисках окна в сплошной облачности. Время
от времени группа самолетов спускалась ниже облачной кромки,
высматривая конвой, и тогда со всех судов конвоя открывалась бешеная
пальба по ним. На британском судне "Эмпайр Ховард", где находился
коммодор конвоя и которое являлось нашим флагманом, имелась
катапульта с самолетом, готовым немедленно подняться в воздух. Для
пилота "Харрикейна" без шасси и с ограниченным запасом топлива это был
полет с билетом в один конец. Летчик мог рассчитывать только на то,
чтобы посадить свою машину на льдину, поскольку больше сесть ему было
просто не на что.
Пилотом "Харрикейна" был крупный мужчина по прозвищу Крошка.
Не решаясь самостоятельно принять решение, коммодор обратился за
советом к капитанам судов конвоя, стоит ли поднимать Крошку в воздух.
Ответ был положительным. К тому времени мы могли постоянно наблюдать
немецкие бомбардировщики в течение нескольких дней. Нас очень
беспокоила перспектива получить от них удар сверху, и мы полагали, что у
нас будет больше шансов остаться в живых, если этот "Харрикейн" взлетит
и собьет несколько самолетов люфтваффе.
Мы видели, как Крошка вышел на палубу и забрался в свой
"Харрикейн". Вскоре из его двигателя потянулся дымок выхлопных газов,
истребитель взлетел и летчик вышел в атаку, пытаясь отогнать вражеские
самолеты, угрожавшие конвою. Ему удалось сесть на хвост огромному
четырехмоторному бомбардировщику и выпустить по нему несколько сотен
снарядов. Но тот оставался в воздухе. Крошка сблизился с ним вплотную,
настолько что нам показалось, что хотя бы нескольким членам экипажа
немецкого самолета придется поменять свои штанишки этой ночью. Затем
Крошка погнался за немецкими торпедоносцами, обстрелял их, но опять не
смог ни одного из них подбить. Нам был слышен шум двигателя его
"Харрикейна", время от времени пропадавший где-то за облаками. Спустя
какое-то время он вывалился из-за облаков, высматривая конвой. Но
Крошке пришлось ждать слишком долго. У него не было возможности
своевременно раскрыть парашют, и он вместе с самолетом врезался в
море. Позже мы узнали, что пилот убит, и что он погиб, пытаясь отвести
свой "Харрикейн" подальше от судов конвоя, чтобы не врезаться в один из
них. Он умер, пытаясь спасти нас, и мы чувствовали себя отвратительно.
Из-за постоянной угрозы нападения самолетов и кораблей
противника мы находились в таком состоянии, что были готовы вскочить
на ноги в любой момент, и уже не могли дождаться, когда же противник
нападет на нас. Постоянно объявлялись ложные боевые тревоги. Теперь
мы спали, не раздеваясь, стараясь сберечь драгоценное время отдыха.
Если судно получит попадание во время атаки противника, то остаются
считанные мгновения, чтобы его покинуть. Каждая секунда будет на счету,
если придется спускать на воду спасательную шлюпку или плот. Нельзя
позволить себе задержаться на пять минут, натягивая тяжелую одежду,
предназначенную для защиты моряков от сурового арктического климата.
Вот почему все мы на борту судна "Поль Лакенбах" спали, не раздеваясь и
не снимая ботинок, готовые к тому, что может произойти в любую минуту.
То здесь, то там можно было услышать неожиданную стрельбу. Любое
судно конвоя могло открыть огонь самостоятельно. Разбуженный мог
выбежать на палубу, чтобы занять свое место по боевой тревоге и узнать,
что это эсминцы открыли огонь по немецкому самолету, вывалившемуся
из-за туч, чтобы осмотреться вокруг, и случайно оказавшемуся прямо над
одним из эсминцев. Однажды я услышал такую стрельбу и выбежал на
палубу. Один из артиллеристов сказал мне, что русский ледокол,
находившийся на траверзе нашего правого борта, "залихорадило" и он
пальнул раз пять из своей 20-мм пушки в сторону "Поля Лакенбаха", при
этом снаряды чуть не попали в наших моряков. Наши артиллеристы тут же
дали несколько залпов в сторону ледокола из своего 50-мм орудия, целя
над его палубой, чтобы напомнить русским о том, что так себя вести
"нельзя". Как выяснилось, русские обнаружили на большой дистанции
немецкий самолет, далеко за пределами радиуса стрельбы, запаниковали и
открыли по нему огонь.
Одна из моих обязанностей судового плотника заключалась в
регулярном осмотре судна утром и вечером с целью выявления течи в
корпусе судна. После такого осмотра я поднимался на мостик и делал
соответствующую запись в вахтенном журнале. Как-то в полдень, когда я
делал запись в журнале, третий помощник капитана взял меня за руку и
спросил:
– Видишь, вон там на севере белую полоску на горизонте?
– Да, – ответил я, – а что это?
– Шапка полярных льдов, – ответил тот.
Эти слова произвели на меня сильное впечатление. Это же надо, как
мы далеко забрались. Но севернее подняться конвой PQ-15 уже не мог.
Шапка полярных льдов простиралась вокруг северного полюса вплоть до
Тихого океана. Помощник капитана сказал мне также, что температура
забортной воды ниже точки замерзания обычной пресной воды. Еще он
мне сообщил, что человек, проведший в такой воде более тридцати минут,
может рассчитывать на то, что останется без конечностей!
Многие моряки были спасены от смертельных обморожений
маленькими траулерами, следовавшими цепочкой за конвоем и
занимавшимися спасением оказавшихся в воде людей после гибели их
судов. По счастью, добычей немцев стали всего три судна из состава PQ15. Два из них затонули. Одно взлетело на воздух. Тем не менее, на душе
было спокойнее от того, что эти небольшие суденышки идут за нами.
Чем ближе мы подходили к Мурманску, тем чаще объявлялась боевая
тревога, и тем чаще можно было услышать стрельбу. Последние два дня
перед приходом в Россию стрельба велась уже почти без перерыва.
Сигнальщики докладывали об обнаружении несуществующих перископов
несуществующих вражеских субмарин. Время от времени открывали огонь
эскортные корабли и тогда все замирали, ожидая, что за этим последует.
Обстановка была нервозной, понятно, что пребывание в таком
напряженном состоянии расшатает нервы у кого угодно.
Потом мы услышали какой-то новый, не знакомый нам звук: он был
громче и ниже. К югу от нас, на горизонте, можно было увидеть разрывы
снарядов, но нельзя было понять, по какой цели ведет огонь британский
крейсер "Найджерия". Скоро мы увидели маленькие точки, напоминавшие
мелких мошек на оконном стекле. "Найджерия" пытался остановить
вражеские самолеты, ведя по ним заградительный огонь из своих орудий
разрывными снарядами. Это была пустая затея, поскольку любому дураку
понятно, что легче вытянуть счастливый билет в лотерее, чем сбить
торпедоносец подобным образом. Крейсеру не удалось подбить ни одной
машины.
Вслед за ним по черным точкам открыли стрельбу из своих
пятидюймовок эсминцы. Разрывы постепенно приближались к нам. Теперь
мы видели, что огонь ведется по самолетам, заходящим прямо на нас.
Каждый из них нес по две торпеды, подвешенные под крыльями между
фюзеляжем и гондолой двигателя. Они летели так низко, что их
пропеллеры вздымали брызги с морской поверхности.
По мере приближения к конвою, они поднялись на высоту наших
мачт, а затем резко снизились, не обращая ни малейшего внимания на
корабли эскорта. Их главной целью были суда, нагруженные военным
снаряжением, предназначенным для их врага – советской России. Как
только торпедоносцы преодолели линию заграждения эсминцев, они стали
сбрасывать свои торпеды по выбранным заранее судам. Казалось, что им
хорошо известно, какое из них везет наиболее ценный груз.
Два самолета направились прямо к группе британских транспортов и
потопили их. Одно судно погрузилось на дно с дифферентом на нос, у
второго под воду ушла сначала корма. Было заметно, что вражеские
самолеты потеряли управление вследствие повреждений, полученных от
нашего заградительного огня. Одна машина пролетела над двумя нашими
судами, а затем врезалась в воду, подняв огромный столб воды. Но другой
самолет сбросил две свои торпеды, одна из которых устремилась прямо к
"Полю Лакенбаху". Поскольку море было на редкость спокойным, хорошо
был виден след приближающейся к нам торпеды. Она должна была
врезаться где-то в районе пятого отсека. Это было именно там, где я тогда
стоял. На стальной палубе невозможно отыскать лисью нору и зарыться
поглубже, отсюда некуда бежать. Так что мы стояли беспомощно и считали
секунды, оставшиеся до того мгновения, когда взлетим на воздух и
отправимся на тот свет.
Когда торпеда оказалась от нас на расстоянии около 200 ярдов (чуть
меньше 200 метров), она вдруг неожиданно повернула влево. Изменив
свой курс примерно на 45 градусов, она помчалась в сторону кормы и
прошла в нескольких дюймах от руля. Ребята из расчета кормового орудия
рассказывали, что они даже не заметили, когда пришли в себя, наблюдая
за тем, как торпеда проходит прямо под тем местом, где стояла их пушка –
настолько это было близко.
Канадскому судну "Кэйп Корсо", находившемуся на траверзе нашего
правого борта, не так повезло. Торпеда угодила в его среднюю часть, но
какое-то мгновение казалось, что судно не получило повреждений. Затем
стало видно, как языки синего пламени занялись над палубой и стальными
бочками с бензином. На борьбу с огнем бросилась аварийная партия, но в
следующее мгновение бочки взлетели на воздух. Обломки механизмов,
котлы, надстройка, металлические плиты корпуса судна – все это взрывом
подняло вверх под облака. Никто из тех, кому довелось видеть это, не
помнит, чтобы обломки судна посыпались вниз. Несколько секунд на
поверхности моря еще держалась нижняя часть корпусного набора
"Корсо", а затем и она исчезла под водой.
Это было ужасное зрелище! Около 60 человек экипажа "Корсо"
просто испарились. Схватка продолжалась не более пяти минут. Никто из
нас не сомневался в том, что от тех, кто находился на борту "Корсо", не
осталось и клочка. Тем не менее, несколько дней спустя мы узнали, что
пять человек из экипажа судна живы. С одним из них удалось поговорить
нашим ребятам, когда мы уже были в Мурманске. Хотя он был немного не в
себе, но сумел достаточно подробно рассказать о том, что там
происходило. Он сказал, что взрывной волной его отбросило на приличное
расстояние, но не мог сказать точно, насколько далеко.
В конечном итоге кораблям и судам конвоя удалось сбить пять
самолетов противника. Экипаж самолета состоял из трех человек, это
значит, что в тот день в воздухе погибли вместе со своими машинами
пятнадцать человек. Мы не испытывали ненависти к немцам тогда, не
испытываем ее и сейчас. Мы ясно понимали, что это были молодые люди,
выполнявшие то, что им приказала делать их страна. Это были понастоящему мужественные люди! У меня всегда будут вызывать
восхищение люди, сидящие за штурвалом торпедоносцев.
После окончания боя я спрыгнул вниз с люка над пятым отсеком и
прошел в нос, держась правого борта, к центральной части надстройки
судна и увидел там на палубе стоящего на коленях Элмера. Руки у него
были сложены для молитвы, а голова опущена в поклоне. Я его спросил:
– Элмер, что ты там делаешь, черт тебя побери?
– Молюсь! – услышал я в ответ.
– Но Элмер, – сказал я, – ты же у нас атеист.
– Был атеистом, – ответил тот.
Потом он мне сказал, что за эти пять минут увидел в небе столько
"дерьма", сколько ему не довелось увидеть за четыре года, проведенных
на Первой мировой войне.
Несколько дней спустя после того как "Кэйп Корсо" растаял в облаке
взрыва, мне довелось услышать и о других событиях этого дня,
происходивших во время атаки самолетов. По словам очевидца, одному из
эскортных кораблей удалось заставить своими глубинными бомбами
всплыть на поверхность немецкую подлодку. На палубе субмарины
показалась команда с поднятыми руками, но британский корабль дал ход и
потопил ее вместе со всем экипажем. Я этого не видел, но другие говорят,
что так оно и было на самом деле.
Дональд Марфи. PQ-15. Зловещий зеленоватый свет
Я расскажу вам о совершенно невероятных событиях, происходивших
на борту нашего судна, выполнявшего рейс в Мурманск. Как ни старайся,
это невозможно забыть. Даже сейчас все это предстает перед глазами как
наяву. Если ты в молодости прошел через Вторую мировую войну и остался
цел, то у тебя непременно возникает желание обзавестись семьей и
забыть, все что связано с военным прошлым. Но когда ты становишься
старше, таким как я в свои 77 лет, то эти воспоминания опять оживают в
памяти.
Я начал выходить в море в конце 1937 года, когда мне было уже 26
лет. Начало 1941 года застало меня на судне, принадлежавшем компании
"Грейс Лайн", где-то в районе Гуайакиля, Эквадор, где мы загружались
бананами и бальсовым деревом. В то время, когда мы потихоньку
спускались вниз по реке Пуна, имея ход около 6 узлов, по правому борту
нас догнало какое-то японское судно и помчалось дальше на бешеной
скорости: ход у него был по крайней мере узлов 20. Наш капитан сказал:
"Боже мой! Да это какой-то сумасшедший!" Вскоре после того как японское
судно пропало из виду, в рубке появился взволнованный, обливающийся
потом радист и сообщил: "Капитан, они только что бомбили Пирл-Харбор!"
Теперь нам стало понятно, почему японец мчался на такой скорости.
После этого мы вернулись в Нью-Йорк. А 28 февраля 1942 года я в
холле здания национального профсоюза моряков подписал контракт и стал
членом экипажа американского судна под названием "Экспозитор",
принадлежавшего компании "Америкэн Экспорт Лайн". Это было судно,
построенное еще во время Первой мировой войны, типа "Хог Айленд". В то
время пароходные компании любым путем пытались укомплектовать
экипажи своих судов, многим из которых предстояло отправиться в
Россию.
К 4 марта удалось набрать экипаж "Экспозитора", и мы вышли в
море. На следующий день после подписания контракта я уже таскал на
себе 120-фунтовые (около 40 килограмм) мешки с углем в кочегарку. Эта
работа входила в мои новые обязанности. А после выхода в море пришлось
заниматься самыми разными делами. С восьми до двенадцати я стоял на
вахте впередсмотрящим. В свободное от вахты время мог дежурить на
боевом посту. В другое время можно было оказаться вообще не у дел и
оставалось только болтаться в кают-компании.
Из Нью-Йорка наше судно направилось в Хобокен, где мы взяли
часть груза, а затем поднялись по реке Делавэр в Филадельфию. Здесь мы
погрузили большое количество боеприпасов: 5 тысяч комплектов 75-мм
снарядов, 5 тысяч коробок с тринитротолуолом, а также сколько-то
детонаторов и кордита. 4 марта в 9 часов утра мы отошли от причала № 98
в Филадельфии и спустились вниз по реке к мысу Кейп-Мэй в заливе
Делавэр. Вечером, когда мы только что вышли из устья реки, наш Старик,
так мы звали своего капитана Юлиуса Кристофа Клеппера, объявил
общесудовую тревогу. Радист сообщил ему, что только что, буквально за
три минуты до нашего появления в этом районе, у мыса Кейп-Мэй был
торпедирован американский эсминец. Германская субмарина атаковала его
в тот момент, когда он только что вышел из залива Делавэр, направляясь в
Атлантику. Старик приказал всем членам экипажа вести наблюдение на
палубе и орать изо всех сил, если кто-нибудь что-то заметит.
Предоставленные самим себе, без какого-либо охранения, мы
направились в Новую Шотландию. Нам не довелось столкнуться на своем
пути с подводными лодками, но мы видели спасательную шлюпку,
покинутую
экипажем
какого-то
американского
судна,
снятого
подошедшими спасателями. Это судно торпедировала германская
субмарина. Дальше от берега нам попалась еще одна пустая спасательная
шлюпка. Еще одно потопленное судно! Наконец мы пришли в порт СентДжонс на Ньюфаундленде. Здесь мне пришлось увидеть самое интересное
из того, что я когда-либо видел. Мы сошли на берег и оказались в
огромном
ночном
клубе,
битком
набитом
множеством
моряков,
дожидавшихся отправки своих конвоев. Здесь можно было увидеть даже
мусульман-индусов с огромными золотыми серьгами в ушах. Казалось, что
моряки со всего мира собрались в этом чертовом клубе. Это было прямо
как в кино.
Мы вышли из Сент-Джонса ярким солнечным днем. В нашем конвое
было около тридцати судов, плюс корабли охранения – несколько
эсминцев и эскортных кораблей. Когда мы покидали Сент-Джонс, все
казалось прекрасным. Но стоило выйти из гавани, как мы оказались в
окружении волчьей стаи германских подлодок. Они торчали здесь,
дожидаясь нашего появления. Самих лодок мы не видели, и они не
выпустили по нам ни одной торпеды. Но мы знали, что они окружают нас,
потому что несколько наших эскортных эсминцев тотчас же стали
сбрасывать глубинные бомбы. А они это делают только в том случае, если
рядом обнаружены вражеские подлодки.
Ранним утром 27 марта, в половине третьего, мы встали на якорь в
бухте Клайд Анкоридж в заливе Лох-Лонг, недалеко от Гурока, Шотландия.
Мы ничего не выгружали, а просто ждали. Через четыре дня прибыли в
Гурок и снова снялись в море, на этот раз вместе с тремя американскими
торговыми судами – "Ланкастером", "Алкоа Рэмблером" и "Полем
Лакенбахом". Но в четыре часа пополудни было получено распоряжение
развернуться и возвратиться обратно в Гурок, что мы и сделали.
На следующий день, 2 апреля, "Экспозитор" получил дополнительное
вооружение – зенитные пушки типа "Эрликон" и спаренные пулеметные
установки типа "Хотчкис". Это новое артиллерийское вооружение должны
были обслуживать моряки торгового флота, поскольку вооруженные
команды ВМС США не могли с этим справиться самостоятельно.
7 апреля "Экспозитор" и остальные три судна вышли из Гурока и
направились в Линн-оф-Лорн, недалеко от острова Лисмор у берегов
Шотландии. Здесь мы присоединились к конвою в составе двадцати одного
судна, среди которых были американские, британские и русские суда, и
перешли в Рейкьявик, Исландия – место нашей последней стоянки на пути
в Россию. Все конвои начинали свой путь из Рейкьявика. Тот, к которому
мы присоединились, имел кодовое обозначение PQ-15, а пунктом его
назначения был Мурманск.
Когда мы были в Рейкьявике, я разговорился с одним парнем. Он
уставился на меня и сказал: "Американский моряк? Не хочу тебя огорчить,
но шансов вернуться у тебя чертовски мало". Он имел в виду судьбу двух
предыдущих конвоев. Германский тяжелый крейсер "Шарнхорст" выходил
на перехват всех проходящих мимо конвоев, разгонял корабли эскорта, а
затем подлодки топили всех подряд. Хотя к моменту выхода нашего конвоя
англичане смогли что-то провернуть и удержали этот корабль во фьордах.
Так что нас эта напасть миновала.
Защиту нашего конвоя взяли на себя англичане, поскольку мы
потеряли в Пирл-Харборе слишком много кораблей. Конвой PQ-15 шел под
охраной британского тяжелого крейсера "Эдинбург". Кроме него нас
защищали 7 эсминцев, целая куча эскортных кораблей и траулеров, а
также британская подводная лодка. На одном из судов была катапульта
для запуска самолета, по-моему это был "Спитфайер". Когда мы были еще
в Сент-Джонсе, мне довелось поболтать с пилотом этого самолета после
того как мы с ним хлебнули немного пивка. Он нам сказал: "Я поднимусь в
воздух, если вы попадете в настоящую переделку". Предполагалось, что он
должен взлететь и разогнать атакующие конвой самолеты противника. Я
его спросил: "А как ты будешь выкручиваться, когда все это кончится?" И
он ответил: "Я просто посажу свой самолет на воду, открою фонарь и буду
ждать, пока меня оттуда не вытащат!"
PQ-15 вышел из Рейкьявика утром 26 апреля. На исходе следующего
дня мы обнаружили плавающие мины, а на третий день началась
сумасшедшая снежная буря. Рано утром в этот же день мы заметили
германский разведывательный самолет – "Фокке-Вульф", который стал
кружить вокруг нас день и ночь. Он сообщал своему штабу сведения о
нашем курсе и местоположении. Когда у него кончалось горючее, его место
занимал другой самолет, и они торчали над нами постоянно.
Мы подошли к Лофотенским островам недалеко от берегов Норвегии.
Это примерно на половине пути между Мурманском и Рейкьявиком. К этому
времени такелаж у нас покрылся льдом, а на палубе было полно снега.
Снежные заряды постоянно доставляли нам множество проблем. Было уже
начало мая, и наступил полный полярный день. Солнечный свет имел
здесь какой-то зловещий зеленоватый оттенок. Все его так и описывают в
своих воспоминаниях – "зловещий зеленоватый свет". Это одна из самых
удивительных картин, какие мне только довелось видеть, как будто вы уже
на том свете. Это очень плохо действует на нервы. Захотелось вам,
скажем, встать и выпить кружку кофе. Проснешься в три часа ночи и – о
Боже! – не поймешь: то ли это девять часов утра, то ли девять часов
вечера.
Когда мы уже уходили от Лофотенских островов, коммодор конвоя
получил доклад, что по данным радиолокационного наблюдения к нам
направляются вражеские самолеты. Он приказал поднять желто-красный
сигнальный флаг "Z". Этот сигнал означал: "Приближаются неопознанные
самолеты". Обычно самолеты появлялись минут через пять-шесть после
подъема этого флага. Этими самолетами оказались "Мессершмитты-102".
Первый из них буквально вывалился из-за туч, но тотчас же взмыл вверх и
исчез за облаками, а затем стал заходить прямо на нас.
Всякий раз, когда вражеский самолет подлетал достаточно близко,
можно было увидеть, как все корабли и суда конвоя открывают по нему
огонь и следы трассирующих пуль. Когда мы еще были в Нью-Йорке, мне
казалось, что самолеты противника должны заходить на бомбежку конвоя
на высоте около 10-11 тысяч футов (более 3 тысяч метров), сбрасывать
свои бомбы и лететь дальше своей дорогой. Представлялось, что при таком
раскладе у них не так уж много шансов попасть в судно. В жизни все
оказалось по-другому. Фрицы не забирались так высоко. Их самолеты
подлетали на высоте около 2 тысяч футов (около 600 метров) и выходили
прямо на цель – то есть на нас.
Коком на "Экспозиторе" был один еврей, родом из Германии. Когда с
неба стали сыпаться бомбы, он бросил свой камбуз, поднялся на палубу и
забрался в шлюпку в спасательном жилете, повторяя: "Это Гитлер меня
преследует!" Так он здесь и просидел до конца плавания в Россию.
Матросы на корабле подняли страшный шум, требуя, чтобы он хоть что-то
приготовил. Но тот заявил, не покидая спасательной шлюпки: "Дуйте
вперед! Готовьте жратву сами!" Наш машинист ответил: "Ну ладно, черт
тебя подери!" Он достал несколько больших кастрюль, наварил ветчины и
индеек, выставил это все вместе с несколькими тарелками на стол в каюткомпании и объявил: "Вот вам, дьявол вас забодай! Угощайтесь!" Камбуз
пошел побоку! Если одолевал голод, можно было просто прийти в каюткомпанию и отрезать себе кусок ветчины или индейки. Никаких
формальностей! Тут уж не приходилось сидеть и дожидаться какого-то
паршивого блюда. Можете не сомневаться!
Помню, мне довелось как-то увидеть одного фрица-пилота. Его
самолет пролетел буквально над моей головой. Я видел его лицо ясно, как
Божий день. Что-то попало в его самолет, не знаю уж что. Он резко взмыл
вверх, сделал полубочку и рухнул вниз. Бац! И фриц врезался в воду на
расстоянии городского квартала прямо перед нами. Можно было
разглядеть самолет под водой. Неожиданно его резиновые колеса
отделились и всплыли на поверхность. Если бы у меня был под рукой
крюк, то я смог бы их вытащить, так они были близко от нас.
После получения сигнала об отбое воздушной тревоги мы всей
компанией отправились в кают-компанию. Там у нас завязался разговор о
фрицах. Один из наших ребят сказал: "Если бы фриц выбросился с
парашютом, то я бы этого сукина сына расстрелял из пулемета прямо в
воздухе!" Мнения разделились, и мы устроили что-то вроде голосования,
при этом большинство поддержало предложение: "Нет, не стоит его
убивать!" Мы решили, что это было бы неправильно.
Капитан тоже спустился вниз в кают-компанию и присоединился к
нам. У него было полно спиртного, которое он раздобыл на каком-то
пассажирском судне. Он дал каждому по бутылке виски, и мы выпили все
до дна, а пустые бутылки выбросили за борт. Капитан сказал: "К чертовой
матери этих фрицев! Чтоб их разорвало!"
Вот тут-то все и началось.
Я в это время стоял на руле. Из-за облаков показалось четыре или
пять "Мессершмиттов", они летели сквозь огонь наших зениток прямо на
нас. Один из фрицев сбросил торпеду, которая помчалась точно в нашу
сторону. У меня перехватило дыхание, но торпеда прошла мимо, буквально
в нескольких футах от нас, и попала в другое судно. Тринитротолуол не
взорвался, но вспыхнул ярко, как целлулоид. Огонь тотчас же охватил это
треклятое судно. Я видел ребят, выбегавших на палубу из надстройки в
центральной части судна, некоторые пытались надевать на бегу
спасательные жилеты, а затем все начали прыгать за борт. Неожиданно
люди стали исчезать, как будто они таяли или испарялись. Я видел, как
исчезли подобным образом пять или шесть человек. Это до них добрался
страшный жар и поглотил их. Все судно было объято пламенем.
Немцы поразили еще одно судно и – бум! – в воздух взлетела его
дымовая труба. Затем еще одно. Нос судна задрался вверх, и люди
посыпались как блохи из собачьей шерсти. "Ботавон" получил попадание и
пошел на дно с дифферентом на нос. "Кэйп Корсо" исчез в столбе пламени.
Одна из торпед угодила в "Ютланд". Из вентиляционных шахт валил пар, а
экипаж бросился занимать места в спасательных шлюпках. В воде было
полно людей. Люди были везде, куда ни глянь. Боже мой! Казалось, что
перед нами разверзлась бездна ада.
Нам довелось услышать историю о двух ребятах, оказавшихся в воде.
К ним подошло спасательное судно и оттуда спросили их: "С какого вы
судна?" Они им ответили, и тут выяснилось, что это судно осталось
невредимым. На самом деле кто-то швырнул за борт глубинную бомбу, а
другой тут же заорал: "Торпеда!" Эти двое сиганули за борт, не дожидаясь
случая полюбоваться тем, как будет тонуть их судно. В конце концов
спасатель доставил эту парочку обратно на их долбаное судно.
Конвой PQ-15 пытался уклониться от падающих с неба бомб,
непрерывно меняя курс. Каждые три минуты или что-то около этого, все
суда конвоя ложились на новый курс. В конечном итоге фрицы
разобрались, чем мы тут занимаемся, и стали лупить наугад. Когда мы
выполняли очередной зигзаг, я вышел на палубу, направляясь в сторону
кормы. По пути я приметил поднимающийся из воды перископ подводной
лодки. Германские подлодки находились посреди конвоя, а об этом никто и
не догадывался! Тут они потопили еще одно судно, и его экипаж бросился
к спасательным шлюпкам. Я взглянул на другое судно – оно тоже тонуло, и
люди занимали места в шлюпках.
Дело оборачивалось совсем плохо. С транспорта, оборудованного
катапультой, взлетел "Спитфайер" и ввязался в воздушный бой с
несколькими немецкими самолетами. Им удалось подбить его, самолет упал
вниз и врезался в воду. Спасатели вытащили пилота из кабины, но он был
мертв.
В носовой части "Экспозитора" у нас стояла пятидюймовая пушка с
картузным зарядом. Такие орудия находились на вооружении в годы
Первой мировой войны. У них пороховой заряд находится не в
металлической гильзе, а в специальном мешке – картузе. Нужно вставить
этот картуз, а потом уже снаряд. Когда я оказался рядом с этой пушкой, ко
мне подошел наш стюард, бывший морской пехотинец, и говорит: "Марфи,
пожми-ка мне руку на прощанье. Определенно нам крышка!" Я обернулся
вокруг и увидел одного парнишку, он был настолько перепуган, что лицо у
него от страха стало не просто бледным, а землисто-серым.
Я зажег сигарету, перегнулся через леер, бросил взгляд на море и
увидел, как рядом с нашим судном из воды показалась боевая рубка
германской субмарины. Я крикнул: "Боже мой! Смотрите сюда!" – и
швырнул свою сигарету в сторону рубки. Думаю, мне тогда пришло в
голову, что немцы от этой сигареты обалдеют. Я был как сумасшедший
тогда!
Тут мы со стюардом увидели шестнадцатилетнего парнишку,
стоявшего на коленях на палубе. Я его спросил:
– Чем ты, черт тебя побери, занимаешься?
– Я молюсь, – ответил тот (он был католиком).
– Помолись за меня и за Марфи тоже, – сказал стюард. – Не забудь
нас помянуть!
– Конечно, – отозвался парнишка.
Честное слово, я не вру. Мы были смертельно напуганы.
Один парень, служивший когда-то на флоте, сказал: "Я знаю, что
делать. Надо наклонить ствол этой пушки пониже, так, чтобы мы могли
попасть в рубку подлодки".
И мы попытались это сделать. Парень сказал, чтобы один из нас
поднялся на мостик и доложил капитану, что мы тут затеяли, и чтобы он по
нашему сигналу повернул круто на левый борт. Благодаря такому маневру
мы бы отошли подальше от лодки и смогли без помех выстрелить по ней.
Бывший военный моряк приговаривал: "Я ему врежу этому сукину сыну!"
Вот такой был у нас план.
Тут появился лейтенант ВМС, который увидел, чем мы тут
занимаемся, приказал нам отойти от орудия и поставил к нему своих
людей. Наше судно резко повернуло влево. Бац! Грохнул выстрел. Когда
это случилось, рядом стоял мальчишка, работавший у нас на камбузе.
Ударной волной с него сорвало штаны вместе с носками. Парень осел на
палубу, уставился на нас и сказал: "Скажите моей матери, что я умер как
герой. Я сделал все, что мог".
Я посмотрел на него сверху вниз и крикнул: "Эй! Подымайся!"
И услышал в ответ: "Боже, да я себя прекрасно чувствую!"
Ударная волна не причинила ему никакого вреда, разве что немного
опалила волосы. Но парень думал, что получил на всю катушку.
После войны я встретил одного немца и рассказал ему о том, как мы
пытались расстрелять подлодку из своего орудия. Он мне в свою очередь
сказал: "Вам, ребята, не сподобилось попасть в эту долбанную лодку. Но
вашим снарядом оторвало верхнюю часть ее боевой рубки. Подводникам
пришлось закрыть нижний рубочный люк и убираться восвояси! Но утопить
ее вам не удалось!"
Когда мы подошли ближе к Мурманску, тяжелый крейсер "Эдинбург"
развернулся и покинул нас. Но он оставался где-то там, за горизонтом в
ожидании возможной атаки "Шарнхорста". Затем он появился вновь, чтобы
разобраться с каким-то германским кораблем. Но "Шарнхорст" так и не
объявился.
Накануне нашего прихода в Мурманск я нес вахту у руля
"Экспозитора", когда мы оказались в окружении айсбергов. Один из наших
эсминцев занял место в голове конвоя, а остальные, выстроившись за ним
в кильватерную колонну, форсировали район скопления айсбергов. Стоя у
руля, я обратился к третьему помощнику капитана: "Ну, теперь-то нам не о
чем беспокоиться здесь среди этих айсбергов".
"Ты так думаешь! – ответил тот. – Лодки прячутся под айсбергами
или скрываются за ними! Здесь они, здесь! Можешь не волноваться!"
В конце концов, мы выбрались из этих чертовых айсбергов и 6 мая
прибыли в мурманский порт. Все время пока я находился на "Экспозиторе"
на мне был пробковый спасательный жилет. Я его никогда не снимал с
себя. А в течение пяти дней перехода от Лофотенских островов к месту
назначения ни разу не сомкнул глаз.
Контр-адмирал Сэмюель Б. Фрэнкел. Воспоминания о военном
времени, проведенном в Мурманске, ч.1
Многие умерли с тех пор, как закончилась Вторая мировая война и
ушли в прошлое события, связанные с историей Полярных конвоев. Мне
довелось служить в Мурманске с 1941 по 1944 год в качестве помощника
военно-морского атташе и официального представителя Управления
морских перевозок военного времени. Мне приходилось иметь дело с
самыми разнообразными людьми, начиная от магнатов-судовладельцев и
включая
агентов,
консулов,
врачей,
священников,
кредиторов,
представителей морской администрации, служащих среднего звена и
руководителей различных советских учреждений. И меня никогда не
покидало ощущение, что все эти события происходили совсем недавно,
будто вчера.
Я родился в городе Цинцинати, штат Огайо, 14 июля 1905 года, но
провел все свое детство на Стейтен Айленде. В 1925 году я поступил в
Военно-морскую академию и через четыре года закончил ее. Молодым
офицером начал службу на крейсере, на котором совершил поход в
Никарагуа в 1930 году для обеспечения проведения избирательной
кампании в этой стране. Никарагуанцы обратились тогда к нашему
правительству с просьбой принять участие в этом событии для
предупреждения возможных нарушений. Выборы прошли спокойно, и у нас
не было никаких особых претензий к местной администрации. Крейсер
"Трентон", на котором я служил, только что вернулся из Китая, где он
находился в качестве стационера. На этом корабле я провел около
полутора лет, все это время он нес службу у Восточного побережья США.
Затем меня направили в Пенсаколу для обучения пилотированию
самолетов, где я провел около шести месяцев. В конце концов мне
объявили, что хорошего пилота из меня не выйдет, наверное, потому что
мой инструктор разбился накануне того дня, когда я должен был сдать
экзамен по управлению самолетом, и я вел себя слишком нервно.
В 1931 году я отправился из Пенсаколы в Китай, где провел три года
на борту крейсера "Хьюстон" – флагманского корабля нашей эскадры в
этих водах. В то время, когда мы здесь находились, у нас было несколько
студентов, изучавших русский язык в Китае. Обычно наши суда весной и
летом крейсировали у побережья Китая, а зимой у берегов Манилы. Но мы
большую часть времени провели в плавании в районе Шанхая, Циндао и
Чифу. Здесь находился довольно многочисленный контингент наших войск.
В Шанхае несколько членов экипажа занимались изучением русского
языка, хотя это происходило довольно неформально. Занимались с ними в
основном русские белоэмигранты, вынужденные покинуть Харбин после
революции в России. Так получилось, что, будучи молодым лейтенантом, я
написал письмо в Министерство ВМС, высказываясь в том роде, что, по
моему мнению (как это было наивно с моей стороны!), нам следует в
ближайшее время признать СССР, а когда для этого наступит время, я с
удовольствием
займусь
изучением
русского
языка
в
Москве.
Примечательно, что Соединенные Штаты на самом деле признали СССР в
1934 году. Кто-то наверху вспомнил, что какой-то юнец обращался к ним с
письмом и ему был дан ход.
Сразу после установления дипломатических отношений с СССР нашим
военно-морским атташе в Москве был назначен Дэвид Ниммер, офицер
морской пехоты. В своем ответном письме он высказал мнение, что Москва
это не то место, где можно заниматься изучением русского языка,
поскольку русские не хотят разговаривать с иностранцами. Для этого
лучше подойдет что-то другое, например, Румыния или Таллинн в Эстонии,
или Рига в Латвии, куда англичане направляли для изучения русского
языка своих военнослужащих и чинов индийской полиции.
Согласно полученному распоряжению, я прикомандировывался к
нашему военно-морскому атташе в Берлине, поскольку он мог решить
вопрос о моем назначении в Ригу. Так оно и вышло. Меня и еще одного
студента отправили в Ригу сроком на два года, с тем чтобы мы вернулись
оттуда, овладев русским языком. Никаких других указаний и инструкций у
нас не было. С этим мы и отправились в Латвию. Проконсультировавшись с
англичанами, мы узнали, как у них поставлена учеба. Выяснилось – очень
неформально, без какого-либо специального обучения. Мы просто
перебрались на это время в русские семьи. Мой приятель устроился в
семье немцев из Поволжья, а я в настоящей русской семье. В это время,
конечно, Латвия все еще сохраняла свою независимость, но все, кому было
больше тридцати, свободно говорили на русском и немецком.
Я покинул Ригу и вернулся домой в 1938 году и получил назначение
на должность артиллерийского офицера на новом эсминце. Скоро я
совершенно забыл о том, что знаю русский язык. Но когда в 1941 году
началась война между гитлеровской Германией и сталинской Россией, в
управлении кадров ВМС заглянули в послужные списки и обнаружили, что
на флоте есть семь офицеров, владеющих русским языком, двое из них
оказались непригодными по своим психологическим качествам для
выполнения предстоящей миссии. Остальные же получили немедленное
назначение в Россию на различные должности. Вот так, благодаря
упомянутым выше обстоятельствам, я оказался в Мурманске.
В сентябре 1941 года я покинул США на борту судна с названием
"Виль д’Анвер", которое буквально за день до отплытия еще носило имя
"Америкен Банкер". Под этим новым именем оно было внесено в морской
регистр Бельгии. Многие суда, отправлявшиеся в Россию до официального
вступления США в войну, были американскими, но плавали под флагами
других стран. В частности, большая часть грузов из США в это время
отправлялась на судах под панамским флагом, следовавших из Нью-Йорка
в Архангельск.
"Виль д’Анвер" представлял собой грузовое судно водоизмещением
около 5 тысяч тонн. За исключением меня самого, старшего писаря и
лейтенанта армии США Джеймса Босвелла, на борту этого судна не было
ни
одного
американца.
Нас
перевозили
как
"представителей
фрахтовщика". В данном случае под таковыми подразумевались
пассажиры, не внесенные в судовую роль. Что касается основного груза,
то он представлял собой примерно 12 самолетов с запасными частями к
ним; около двух сотен грузовиков в разобранном виде и запасные части к
автомобилям; а также около четырех тысяч цилиндрических контейнеров с
толуолом (топливная присадка для повышения октанового числа бензина).
В довершение всего мы везли некоторое количество авиабомб: 100фунтовых, 500-фунтовых и 1000-фунтовых. Последние перевозились в
разоруженном состоянии, отдельно от детонаторов и взрывателей. Кроме
того, в трюмах находился смешанный груз, включая примерно 400 тонн
кожи, автомобильные камеры и покрышки, парафин, хлопок, алюминиевый
лом и немного авиационного бензина.
Куда направлялось судно не являлось секретом, за исключением
того, что название порта, где мы должны были встать под разгрузку, было
известно только тем, кто имел возможность ознакомиться с коносаментом,
на котором это место было ясно указано. Все контейнеры на борту, за
исключением
принадлежащих
лично
нам,
имели
маркировку,
указывающую на то, что они должны быть доставлены в Москву, СССР. Не
стоит сомневаться, что любой проявивший интерес к нашему судну или его
грузу мог узнать, что он из себя представляет и для кого предназначен.
"Виль д’Анвер" вышел из Нью-Йорка и направился в Рейкьявик,
чтобы присоединиться к остальным судам конвоя: один из первых конвоев
в Россию. Как я полагаю, это была вторая группа судов, отправленных по
такому маршруту. Они тогда даже не имели условного обозначения.
Переход прошел без каких-либо проблем: немцы еще не проявили
должной организованности. Из Рейкьявика конвой направился в
Архангельск. Конечно же, вход в Белое море был тогда открыт.
Поскольку существовала опасность захвата немцами Москвы, то все
посольства зарубежных стран перебрались в Куйбышев. Об этом мы узнали
только оказавшись в Архангельске, и потратили уйму времени на то, чтобы
добраться до американского посольства, совершив путешествие вниз по
Волге на битком набитом пароходе, тащившем за собой баржу.
В Куйбышеве я провел около месяца, прежде чем было принято
решение о нашем отъезде. Так получилось, что англичане пожаловались
на то, что у них нет надлежащего контроля над капитанами судов, а это
были в основном американские суда, плававшие под флагами разных
стран. Поэтому им хотелось, чтобы кто-то в Мурманске взял на себя
вопросы защиты интересов США в этом порту и помог им в создавшемся
затруднительном положении.
Мурманск представлял собой большой рыболовный порт. Здесь
имелась глубокая гавань, а по обоим берегам залива поднимались
скалистые сопки. Проникнуть сюда было довольно сложно. Немцам ни разу
не удалось добиться успеха во время своих попыток выйти на подступы к
Мурманску, окруженному болотами и сильно пересеченной местностью.
Высадка десанта в этих местах выглядела такой же сложной операцией,
как если бы они попытались провести ее где-нибудь в Финляндии. Один
советский морской офицер рассказал мне, что 4 июля 1942 года немцы
готовились к массированному наступлению на Мурманск с использованием
большого количества танков, но эта затея так и не была осуществлена.
В Мурманске шутят, что здесь девять месяцев зима, а остальное
время держится плохая погода. Из-за постоянных немецких бомбежек мы
считали отличной погодой те дни, когда солнце не появлялось из-за туч.
Но здесь никогда не было по-настоящему холодно. Все время, пока мне
пришлось находиться в этих краях, я даже не видел льда, за исключением
небольших льдин. Благодаря Гольфстриму залив никогда не замерзал. В
Архангельске условия были намного лучше, но зато здесь было намного
холоднее, чем в Мурманске. Архангельск был ближе к Москве и
источникам снабжения. К тому же он был гораздо больше. Иностранцы для
местных жителей считались привычным явлением, поскольку их суда часто
приходили сюда за лесоматериалами. Исторически Архангельск был куда
теснее связан с Западом, чем Мурманск.
В то время в Мурманске было очень много приезжих. Моим соседом
по дому был архитектор, занимавший здесь высокую партийную
должность. Больше всего на свете он хотел вернуться домой в Ленинград к
своим архитектурным проектам. Мы стали с ним хорошими друзьями. Жена
у него была родом из Карелии, а еще у него подрастала светловолосая
дочурка, в которой он души не чаял. Как-то он сильно простудился, и мне
удалось достать для него немного пенициллина на одном из наших
кораблей, после чего наша дружба стала еще крепче. В довершение всего
я привозил ему свежие номера американского "Архитектурного журнала".
Было очень интересно посетить его кабинет. От него можно было,
например, услышать: "Дайте ему две тонны". Это означало, что мне нужно
выдать две тонны сахара. Этот парень был очень влиятельной фигурой в
Мурманске.
Недалеко от города находились рудники, на которых добывали
главным образом апатиты и никель. Апатиты использовались для
производства удобрений. От Мурманска до рудников расстояние было
около ста миль или что-то около того. Транспортировка руды являлась для
русских большой проблемой, так как у них хватало других забот. Все
перевозки осуществлялись по железной дороге, проложенной в зоне
вечной мерзлоты. Во время путешествий на поезде в летнее время можно
было из окна последнего вагона видеть, как рельсы погружаются в трясину
и вновь появляются на поверхности.
Домов в Мурманске было немного и большинство из них деревянные.
Каменные дома в городе тоже были – в основном недавней постройки и,
как правило, многоквартирные. Несмотря на повреждения от бомбежек,
русские не утруждали себя ремонтом жилищ во время войны, принимая во
внимание
постоянные
немецкие
бомбежки,
которым
подвергался
Мурманск. Самолетам противника, базировавшимся на аэродромы в районе
финского города Петсамо, требовалось всего лишь десять минут полетного
времени, чтобы оказаться над Мурманском. Эти операции не представляли
собой чего-то сложного. В начальный период войны немцы бомбили город
обычно днем. Традиционно утром появлялся самолет, занимавшийся
фотосъемкой, а около полудня начиналась бомбежка. При этом немцы
редко высылали на эти операции больше 6–7 самолетов одновременно.
У противника было много самолетов Ju-87 "штукас". По-моему они
могли нести две бомбы, закрепленные под крыльями, а при заходе на цель
открывали огонь из пулеметов. Это были специально сконструированные
пикирующие бомбардировщики. Иногда они появлялись ночью или когда
стояла плохая погода. При этом держались, как правило, на большой
высоте, а бомбы сбрасывали куда попало. Может быть, просто для того,
чтобы от них избавиться. "Штукас" производили неприятное пугающее
впечатление. У них были специальные устройства на крыльях, издававшие
свист и другие отвратительные звуки; все это сливалось в дикий визг, как
будто на вас набрасывалась целая стая демонов. Иногда их удары были
довольно точными.
Интенсивность бомбежек возрастала с приходом конвоев в порт.
Немцы бомбили суда, стоящие у пирсов, или охотились за ними у входа в
Кольский залив. Позднее русские получили некоторое количество зениток
для усиления противовоздушной обороны Мурманска. Нельзя сказать, что
огонь зениток отличался высокой точностью. Орудийные расчеты
укомплектовывались в основном мужчинами. Кроме того, русские
использовали в целях ПВО аэростаты. В результате этих усилий немецкие
бомбежки стали менее точными, а пилоты люфтваффе старались выбирать
цели в городе, хотя они и не являлись для них основными объектами.
Вражеские бомбардировщики сбрасывали множество зажигательных
бомб, вызывавших большую тревогу у населения. Зажигательные бомбы
хранились в специальных капсулах, которые раскрывались при падении.
Можно было увидеть, как они сыплются вниз, прямо как конфетти. Бомбы
могли вызвать возгорание крыш, но на чердаках дежурили люди,
вооруженные корзинами с песком, в которых они тушили эти "зажигалки".
В конце концов немцы придумали снаряжать зажигательные бомбы
дополнительными взрывными устройствами, приводившимися в действие
спустя некоторое время после возгорания. Так что русским приходилось
проявлять особую осторожность в борьбе с зажигательными бомбами.
Конечно же, можно было укрыться в бомбоубежище, но они были не
очень хорошими. Я предпочитал им щели-укрытия. Ни одно из имевшихся
бомбоубежищ не могло спасти от прямого попадания бомбы. Жертвы среди
гражданского населения были главным образом среди тех, кто погиб в
бомбоубежищах. Толщина укрытия в скальном грунте в большинстве
случаев не превышала 5 футов (т. е. около полутора метров) или это были
подвалы обычных жилых зданий.
Время от времени, ребята, чьи родители были заняты на работе,
приходили к нам в "бомбоубежище", устроенное в подвале нашего дома. Я
старался заботиться о них и раздавал им конфеты.
18 июня 1942 года в Мурманске одиннадцать раз объявлялась
тревога, и пять раз город подвергался вражеским бомбежкам. На него
были сброшены тысячи зажигательных и фугасных бомб. В довершение
всего оказался выведенным из строя водопровод, и в результате пожаров
было уничтожено 35% городских зданий. На следующий день город и его
окрестности немцы бомбили дважды. Несмотря на то, что с пожарами,
возникшими накануне, удалось справиться, тысячи местных жителей –
около половины населения города – были эвакуированы в глубь России. С
24 по 26 июня немцы сделали шестнадцать авиационных налетов на город.
Немецкие самолеты легко преодолевали советскую противовоздушную
оборону, а затем бомбили, что хотели. Русские не могли поднять в воздух
достаточное количество истребителей днем и не располагали ночными
истребителями для предупреждения ночных налетов противника. Я тогда
думал, что все это дело времени и связано с тем, что покамест причалы
пустуют. Вражеские самолеты разбрасывали листовки, в которых немцы
обещали стереть Мурманск с лица земли к концу месяца. Но этого так и не
случилось. Тем не менее, к 4 июля от города осталась всего лишь треть
зданий. По иронии судьбы сами причалы практически не пострадали.
Наряду с проблемами, связанными с воздушными налетами на город,
большую часть моего времени отнимали трудности с организацией
разгрузки
наших
судов,
приходивших
в
составе
конвоев.
Бомбардировщики представляли для последних намного большую
опасность, чем подводные лодки. В начале войны действия германских
подводных лодок у нашего Восточного побережья имели ужасные
последствия. Но мы сумели вполне успешно справиться с этой угрозой,
благодаря
принятию
на
вооружение
более
совершенных
гидроакустических станций и глубинных бомб. Но больше всего мы
опасались торпедоносцев противника. На вооружении у немцев были
самолеты He-47 ("Хейнкель"), окрашенные в черный цвет с оранжевыми
полосками на кончиках крыльев. Они могли летать очень низко над водой
и довольно точно поражали выбранные ими цели. Промахи случались
редко. Как я думаю, все суда перевозили взрывчатку в носовых трюмах. И
если немцам удавалось добиться точного попадания, то судно взлетало на
воздух.
Самые большие потери связаны с конвоем PQ-17. Мы потеряли
двадцать три судна из тридцати одного. Это было на самом деле ужасно. Я
должен был позаботиться об оставшихся в живых, накормить их и устроить
на берегу. Некоторые из моряков остались в одном нижнем белье. Всех их
можно было считать героями.
Плохие погодные условия были на руку конвоям, но при этом лишали
их ряда преимуществ. Туман мог укрыть их от атак авиации и подводных
лодок. Обычно туман держался у поверхности воды. Большая опасность
возникала в связи с тем, что в условиях плохой видимости торговые
моряки не могли удержать свое место в походном ордере. Им было также
очень трудно быстро менять скорость хода. Впередсмотрящие мерзли,
укутывались потеплее и быстро уставали. Бдительность в течение первого
часа двухчасовой вахты была высокой, но затем также довольно быстро
падала. Торговые моряки боялись столкновений с другими судами, и на
самом деле несколько таких инцидентов имели место. В британском флоте
имелись
специальные
траулеры,
сопровождавшие
конвой
и
предназначенные для спасения людей, оказавшихся в воде и для оказания
им неотложной помощи. Много моряков с потопленных судов удалось
спасти именно таким образом.
Что касается ледовых условий, то наиболее опасным временем для
судов конвоев являлась весна, когда начиналась подвижка льда. Граница
сплошного ледяного покрова проходила, огибая нижнюю оконечность
острова Медвежий. Когда конвой PQ-17 получил приказание рассеяться (а
это случилось, когда англичане решили выследить германский линкор
"Тирпиц", предоставив конвой самому себе), капитаны некоторых судов
направились прямо на север и добрались до границы сплошного ледяного
поля. Они вошли прямо в лед и выкрасили борта, обращенные в сторону
моря, в белый цвет. У них было много муки и они решили воспользоваться
ею для маскировки. На других судах ставили на корме банку с соляром и
поджигали при появлении немецких бомбардировщиков. Густой черный
дым должен был убедить пилотов в том, что судно уже подбито.
Многие суда конвоя добрались до Новой Земли в районе пролива
Маточкин Шар. Этот пролив проходит между двумя островами и соединяет
Карское море с Баренцевым. В связи с этим вспоминается, в частности,
один эпизод. Судно с названием "Сити оф Уинстон Салем" село на мель в
местечке под названием Гусиный Нос. Русские сообщили англичанам, что
на этом судне находится особо ценный груз, американцы его трусливо
оставили, вооруженные команды вынули затворы из орудий и выбросили
их за борт. Теперь судно брошено на произвол судьбы и на растерзание
самолетам и подводным лодкам противника, преследующим конвой. Меня
попросили разобраться в этой ситуации.
Я вылетел туда на летающей лодке, принадлежавшей советскому
адмиралу Папанину. Самолет был нагружен до предела дополнительными
емкостями с топливом. Наконец мы добрались до места и приводнились
недалеко от судна. К этому времени русские уже успели подвести к нему
каботажный пароход под названием "Диксон", на который смогли
выгрузить часть палубного груза, для того чтобы уменьшить осадку судна.
Американцев взяли под свою опеку русские мальчишки, ежегодно
занимавшиеся здесь сбором гусиного пуха и яиц. Вот этими яйцами они и
кормили американских моряков.
По счастью, оказалось, что герметичность верхних трюмов не
нарушена, и я предложил, что если мы заведем якорь на глубину и
вымолим у Господа Бога благоприятный ветер и высокий прилив, то судно
сможет самостоятельно сойти с мели. Так оно и вышло. Дальше мы
проследовали своим ходом под защитой нескольких советских кораблей,
не встретив на своем пути никаких помех. Довольно быстро суда оказались
вблизи береговой черты и отправились в Молотовск. Когда до причала
оставалось каких-то три метра, лоцман посадил судно на мель и судну
опять пришлось дожидаться высокого прилива.
Большая часть грузов, доставленных судами конвоев в Мурманск,
немедленно пускалась в дело. Большая часть танков, находившихся на
вооружении Красной Армии, производилась России. Мы доставили русским
некоторое количество танков, но их было не очень много. Зато мы
привезли много локомотивов, железнодорожных рельсов и других
подобных грузов. Нам пришлось переоборудовать свои локомотивы, чтобы
они могли использоваться на советских магистралях, имевших другую
ширину колеи. Локомотивы строились с расчетом на другие параметры
колеи или таким образом, чтобы их можно было легко переоборудовать
для использования на российских железных дорогах.
Поначалу доставка локомотивов в Мурманск проходила с трудом,
поскольку у русских не было подъемных кранов необходимой мощности,
чтобы выгрузить их на причал. Крановщиками у русских работали
женщины, отлично справлявшимися с таким ответственным делом. Так вот,
эти женщины придумали так называемые "весы", в качестве плеча
которого использовалась балка, позволяющая использовать одновременно
два крана. Осторожно, шаг за шагом, они переносили таким образом
локомотивы на причал. Для предупреждения рывков к локомотиву
прикреплялся стальной трос, второй конец которого заводился за мачту.
На одном из судов русские мачту все-таки сломали. В конечном итоге
англичане построили специальное судно для выгрузки локомотивов. Его
привели в Мурманск, и проблема была решена.
Как я говорил, первоначально меня прислали в Мурманск главным
образом потому, что у англичан возникли трудности в работе с судами,
плававшими под чужим для них флагом. Капитаны игнорировали
совещания с ними, предпочитая договариваться непосредственно с
русскими и действуя в таком же духе во всем остальном. Американские
моряки по разным причинам иногда попадали в затруднительное
положение. Если говорить в целом, то они и сами неплохо справлялись с
такими проблемами. Местное население в Мурманске очень хорошо
относилось к американцам. Англичан же русские недолюбливали, главным
образом потому, что чувствовали высокомерное отношение с их стороны.
Среди британских переводчиков было много детей белоэмигрантов,
которые, как казалось русским, тоже относились к ним пренебрежительно.
Но русские хорошо понимали, что все материалы, приходящие к ним,
доставляются из Соединенных Штатов и, в частности, высоко ценили то,
что американские моряки рискуют из-за этих материалов своими жизнями,
и многие из них уже погибли.
Рейсы в Мурманск были опасным занятием, и моряки получали
повышенное жалование. Этот вопрос специально обсуждался с
профсоюзом торговых моряков. И всякий раз, когда они подвергались
воздушному нападению, то получали дополнительную компенсацию.
Русские тоже хотели поощрить моряков, участвовавших в конвоях.
Поскольку рубли почти что ничего не стоили, я смог убедить русских
выплачивать премии в долларах, что они и делали в течение некоторого
времени. Офицеры из состава вооруженных команд не получали ничего, а
ведь они рисковали не меньше остальных. Время от времени моряки
торгового флота по своей инициативе собирали деньги вскладчину для
личного состава вооруженных команд. На самом деле, среди моряков
торгового флота большинство были замечательными людьми, щедрыми и
отважными. Многие из них отдавали весь свой заработок друзьям из
вооруженных команд, ведь сражались они не ради денег. У всех было одно
желание – победить в этой войне.
Я предоставил морякам торгового флота привилегии, которые они не
могли бы получить на своей службе. Некоторые из них пытались
установить тесные отношения с русскими девушками с самыми серьезными
намерениями. Мне приходилось рассказывать им о тех проблемах, которые
повлечет за собой подобное решение. Кроме того, пришлось навести
справки об этих девушках для выяснения – все ли в порядке в этом
вопросе. Никто из моряков так и не женился на русской. Только одна
девушка вышла замуж и уехала в Соединенные Штаты, а ее мужем стал
офицер, служивший под моим началом. Девушка была на редкость
замечательной личностью. По профессии она была врачом и занималась
лечением моряков, плававших в конвоях. Должен отметить, что в моей
группе не было проблем, связанных с появлением детей вне брака.
Конечно же, не обошлось без ложки дегтя в бочке меда. В самом
начале конвойных операций среди радистов на судах конвоев
обнаружилось значительное число обладателей партийных билетов членов
коммунистической партии. Речь идет о членах Коммунистической партии
США – американских коммунистах. На первых порах это была добрая
половина специалистов данной категории личного состава. Скорее всего,
они оказались в центре особого внимания агентов советской разведки,
поскольку имели доступ к средствам связи. Они полагали, что их сразу
отправят в Москву, где Сталин дожидается их как дорогих гостей, или чтото в этом роде. "Вот он – американский коммунист! Настал его звездный
час!" – думали они. Но русские совершенно не обращали на них внимания,
особенно девушки. Не вызывает сомнения, что русские смотрели на них
как на изменников. Кончилось тем, что практически все радисты с досады
разорвали свои партийные билеты в клочья. У них не было никаких
преимуществ по сравнению с остальными. Фактически они пользовались
даже меньшими льготами.
От моряков, не проявивших себя с лучшей стороны, мы избавлялись
практически сразу. В частности, на одном судне служили вместе два брата,
считавших себя крутыми парнями. Они пытались запугать остальных
членов экипажа, включая капитана, угрожая им ножами и пользуясь
другими подобными приемами. Они устроили настоящий притон на борту
судна, и их товарищи обратились ко мне с жалобой на них. Я разобрался в
этом деле и убедился, какие это отвратительные субъекты. В конечном
итоге они были отправлены в наручниках в Исландию. Эти действия по
существу не были законными, но я чувствовал, что иначе поступить
нельзя, поскольку их поведение создает крайне нездоровую обстановку на
борту судна. Когда их вернули, они написали на меня жалобу, а заодно
попытались запугать меня обещанием: "Долго ли коротко, но мы еще с
тобой встретимся и прикончим!" Я, правда, не знаю, чем все это
закончилось для них самих.
Контр-адмирал Сэмюель Б. Фрэнкел. Воспоминания о военном
времени, проведенном в Мурманске, ч.2
Были и другие им подобные, но не настолько отвратительные, вроде
тех, что украли неприкосновенные запасы из спасательных шлюпок –
продукты вроде шоколада (который нечем было заменить), и попытались
их продать. Продукты и сигареты были выгодным предметом торговли. На
черном рынке доллары можно было обменять по курсу пять рублей за
доллар. Наряду с этим существовал обменный курс для представителей
дипломатического корпуса, здесь доллар стоил около двенадцати рублей.
Реальная покупательная способность рубля была настолько низкой, что
пачку сигарет, например, можно было продать за сто рублей. Мужчины
обычно хотели купить для своих девушек шубки из меха, чтобы выглядеть
в их глазах настоящими героями. Но это было совершенно невозможно
сделать. Что больше всего не нравилось русским в американцах, так это их
буйное поведение на берегу – "хулиганство". Под этим могло
подразумеваться все, что угодно: от пьянства до непристойного поведения.
Как в Мурманске, так и в Архангельске, русские устроили так называемый
Интернациональный клуб. Здесь можно было выпить немного водки и
послушать эстрадную музыку, давно уже вышедшую из моды. Здесь
появлялись русские девушки и устраивались танцы с моряками,
пришедшими вместе с конвоями. Трудно было назвать подобные
развлечения захватывающими. Проституток в Мурманске не существовало,
хотя трепа по этому поводу было хоть отбавляй. Время от времени здесь
же в клубе выступал хор бойцов Красной Армии. Так что морякам не
оставалось ничего другого, кроме как зайти в Интернациональный клуб и
напиться там в хлам. И ничего более.
Однажды русские арестовали несколько американцев, и мне
пришлось отправиться к ним на выручку. Инцидент удалось устранить с
помощью волшебных слов: "Индеец по происхождению". Если у вас был
черный цвет кожи, то русские почти не обращали на вас внимания.
Другими словами, они старались не трогать представителей национальных
меньшинств. Среди арестованных оказался один из таковых, и когда до
него дошло дело, я рассказал русским, что он вырос в бедной, но честной
семье, а его дедушка коренной американский индеец. Моряку кажется, что
его обижают именно по этой причине. И русские тут же его отпустили.
Судебное разбирательство у русских выглядит очень интересно. Суд
представлен тремя судьями, но присяжные отсутствуют. Как правило,
судьи производят впечатление малообразованных людей. Обычно
подсудимый отправляется в тюрьму, а освобождение наступает тогда,
когда приходит время возвращаться на судно.
Среди наших моряков оказалось несколько человек, покончивших
жизнь самоубийством, включая одного офицера из состава вооруженных
команд. Конечно, были и убитые. Поначалу с организацией похорон не
возникало никаких сложностей. На первых порах всем этим занимался я
сам и мой писарь Джон МакГиннис. В это время погибших было больше
всего. У меня не хватало времени и сил на организацию погребения, этим
следовало заняться русским. Я отправился на прием к одному из
высокопоставленных лиц и сказал: "Мне нужна ваша помощь". В конце
концов, русские согласились на это. Зимой, для того чтобы вырыть могилы,
им приходилось пользоваться взрывчаткой. Тела умерших вывозили на
грузовиках и предавали земле, как я полагаю, где-то на склонах сопок.
Когда я опять приехал в Мурманск в 1975 году, то посетил некоторые из
этих кладбищ и увидел, что они приведены в надлежащий порядок.
Участок, где погребены американцы, находился на территории русского
кладбища. Можно было увидеть, что на каждой могиле установлен
небольшой надгробный камень. Крестами отмечены погребения христиан,
звездами Давида – евреев…
Помню, как проходили похороны индусов. На одном нашем судне
плавали несколько мусульман-индусов из Малайзии. Это судно затонуло
после прямого попадания бомбой, когда стояло в гавани. При этом погибло
около двенадцати мусульман-индусов. Конечно же, индусами занимался не
я, а англичане: все-таки они плавали главным образом на британских
судах. Тем не менее, они обратились ко мне. Причина заключалась не в
том, что русские похоронили моряков в общей могиле, а в том, что
положение их тел было неправильным. Их головы должны были быть
обращены в сторону Мекки. Так что мне пришлось идти к представителям
советской власти и разъяснить сложившуюся ситуацию. Последние
проявили понимание в данном вопросе, и состоялось перезахоронение по
всем правилам.
Наряду с постоянными взаимоотношениями с моряками конвоев, мне
приходилось
поддерживать
регулярные
контакты
с
различными
официальными лицами, как с русскими, так и с британцами. У англичан в
Мурманске находился свой представитель Управления морских перевозок
военного времени, которому были предоставлены все права в отношении
британских судов: он занимался обеспечением судов и погрузкой
балласта, разрешал проблемы, возникавшие в отношениях с русскими,
организацией совещаний и все в таком же духе. У англичан часто
возникали проблемы с получением балласта. Отправлять обратно пустое
судно очень опасно. Возникает желание загрузить его чем-то полезным, а
не просто засыпать в трюм песок. Но достать в Архангельске
лесоматериалы оказалось трудной задачей, поскольку это была одна из
важнейших статей советского экспорта. Лесоматериалы использовались
для производства целлюлозы и рудничных стоек, стандартной длины около
5 футов (примерно 1,5 метра). Последние предназначались для
укрепления сводов шахт в рудниках.
Британского представителя звали Джо МакКлэй. Родом он был из
Шотландии. Позже его преемником стал парень по имени Дэлглейш.
Англичане, имевшие большой опыт в международных морских перевозках,
хорошо знали все законы и правила, в отличие от русских. Мне
приходилось работать совместно с русским и британским адмиралами.
Когда началась война, я был лейтенантом. К описываемому времени все,
конечно же, отлично знали, что я был полномочным представителем
интересов США на территории Мурманской области, поэтому я направил
запрос в Министерство ВМС с просьбой разрешить мне носить знаки
различия коммандера, принимая во внимание, что англичане, в частности,
очень щепетильны в вопросах чинопочитания. Они даже пытались мною
командовать, но это им не очень-то удалось. Когда я оказался в этих
местах, пост американского посла в Москве занимал Лоуренс Стейнхардт,
преемником которого стал адмирал Уильям Стэндли. Стэндли, будучи
морским офицером, постоянно повторял: "Фрэнкел отвечает за все". Итак,
я попросил разрешение носить форму коммандера и получил повышение –
первое в этой войне – стал кэптеном. Это было намного раньше
установленного времени. Мне было всего тридцать пять лет, и я стал
самым молодым кэптеном ВМС США.
Одним из советских адмиралов, с которыми мне приходилось
постоянно иметь дело, был Иван Дмитриевич Папанин. Папанин был
известен
как
выдающийся
полярный
исследователь,
счастливо
избежавший гибели во время подвижки льдов. Кроме того, он носил звание
Героя Советского Союза. Позже ему присвоили звание контр-адмирала
советского Военно-морского флота и поручили следить за работой
Мурманского и Архангельского портов. Он также отвечал за организацию
судоходства на трассе Северного морского пути между Мурманском и
Владивостоком. Это была его настоящая вотчина.
Папанин очень хорошо относился ко мне, и мы с ним прекрасно
уживались. Своей организацией он руководил как барин поместьем.
Примерно раз в неделю Папанин принимал целую толпу просителей с
различными жалобами: одни просили денег или иных щедрот, другие
просили разобраться в их отношениях с женами. Пробыв в Мурманске
какое-то время, я воспользовался его услугами для получения квартиры:
вначале мы жили в гостинице, которую немцы тотчас же разбомбили. В
квартире было несколько комнат, ванная и кухня, хотя не все из этого
находилось в полном порядке.
Хочу вспомнить одну историю, связанную с адмиралом Папаниным.
Спустя некоторое время после прибытия в Мурманск, я решил, что надо
устроить какое-то светское мероприятие. Сами русские очень редко
устраивают домашние приемы. Для этого у них обычно используется Дом
культуры. Итак, мне пришло в голову, что настало время устроить у себя
прием, и я разослал приглашения. Приглашения были отправлены самым
разным людям, включая бригадиров портовых грузчиков и русских
девушек, занимавшихся переводами коносаментов. Эти девушки могли
читать на английском, и я не мог их не пригласить. А потом я пригласил,
естественно, Папанина и несколько его помощников, а также адмирала
Головко, командующего Северным флотом и его начальника штаба. Текст
моего приглашения гласил: "… к 5 часам вечера на угощение для мужчин и
лучших людей города". Конечно же, русские не могли знать, что это
означает.
Мой писарь Джон МакГиннис обошел наши суда и собрал все, чем
можно было на них разжиться: бутылки кока-колы, апельсины и все такое
прочее. В пять часов появились русские девушки, мы их угостили
конфетами, кока-колой, и они ушли. Затем пришла следующая группа.
Наконец я получил известие о том, что Папанину нездоровится, и он не
может прийти. Я тотчас же понял, что его недомогание имеет политический
характер. Потом прибыл начальник штаба Северного флота и сообщил, что
адмирал Головко просит прощения, но не может прийти, поскольку очень
занят. Последнее можно было понять и принять.
То, что Папанин не пришел, мне не понравилось, и на следующий
день, нагруженный небольшой сеткой с апельсинами и бутылками кокаколы, я отправился его навестить. Ему было известно о моем визите, и он
быстро юркнул в постель. В то время мы обращались друг к другу по имени
и отчеству: "Сэмюель Иванович и Иван Дмитриевич". Я обратился к нему со
словами: "Жаль, что вы себя неважно чувствуете, но, быть может, вам
придется по вкусу что-нибудь из этих вещей. Знаю, что вам их здесь
трудно достать".
Он поблагодарил меня и сказал: "Садитесь, я хочу с вами
поговорить".
Я уселся.
Папанин сказал: "Я слышал, что вы вчера устроили прием. Немногие
из гостей смогут помочь вам в вашей работе. И было очень много людей,
которых вам вообще не следовало приглашать, таких, как эти девушки,
грузчики и им подобные. Если бы вы ко мне обратились, то я бы составил
список немногих высокопоставленных лиц, которые рвали бы на себе
волосы от удовольствия, получив приглашение, и тогда мог бы получиться
отличный прием, а эти гости смогли оказаться для вас полезными в
будущем. Ваша беда заключается в том, что вы чертовски демократичны!"
Пока я находился в Мурманске, то пользовался полной поддержкой
со стороны адмирала Арсения Григорьевича Головко, командующего
Северным флотом. Головко был замечательным человеком. Может быть,
причина хороших с ним отношений заключалась в том, что я никогда не
просил его о том, что было бы сопряжено для него с какими-то
трудностями. Следовало отдавать отчет в том, что советские руководители
не располагают собой. Они вынуждены заниматься тем, что сулит им
поощрение, или под угрозой наказания.
Адмирал Головко постоянно пребывал в Полярном, где также
находилась большая группа британских офицеров. Это был крупный
кряжистый человек с медвежьей повадкой, отличный подводник и
настоящий морской офицер. Он принимал активное участие в Гражданской
войне в Испании. Как-то раз я зашел его навестить. Головко произнес:
"Вначале мы попьем чайку", – и устроил мне настоящий банкет. Затем
адмирал предложил: "Пойдемте, поплаваем". У него был закрытый бассейн
с подогревом воды прямо здесь, в Полярном. Надо сказать, что он был
отличным пловцом, а я неважным. Он плыл, рассекая воду, а я пыхтел изо
всех сил вслед за ним.
В разговоре со мной Головко не прибегал к услугам переводчика.
Русским я владел неважно, но для нас этого было вполне достаточно.
Однажды я шутливо заметил:
– Знаете, адмирал Головко, а ведь я могу принести вам большие
проблемы.
– И каким же образом? – отозвался он.
– Ну, я могу сказать, что адмирал Головко сообщил мне много
известной ему секретной информации, что он принимал от меня подарки,
которые ему не следовало бы от меня брать. И у вас могут возникнуть
проблемы.
Он засмеялся и ответил:
– Не беспокойтесь. Я хороший коммунист. Кроме того, я могу сказать,
что Фрэнкел настолько плохо владеет русским, что просто не смог меня
понять.
Летом 1943 года я заехал его навестить в Полярном. Он прислал за
мной свою яхту, только что доставленную из Италии. Я сообщил ему, что
получил новое назначение, собираюсь домой и хочу с ним проститься. В
ответ я услышал:
– Вы сюда вернетесь.
– Адмирал, – спросил я его, – может быть вам известно то, чего я еще
не знаю?
– Неважно, но вы сюда вернетесь.
Ему захотелось сделать мне подарок на прощание. У русских было
обыкновение дарить британским адмиралам северных оленей. Что можно
делать с северным оленем, настоящим живым северным оленем? Англичане
не могли отказаться от таких подарков, а полученных оленей отправляли в
Архангельск, где их можно было кормить и содержать. Поэтому Головко
сказал мне:
– Знаете, у нас есть такой обычай – дарить северных оленей.
– Знаете, адмирал, – произнес я, – это замечательная идея. С вашего
разрешения я выберу себе оленя из стада, вы его мне вручите, а я верну
его обратно в стадо. Вы будете счастливы от того, что сделали мне такой
подарок, я буду счастлив его получить, а больше всего будет счастлив сам
олень.
Тогда он спросил:
– Чего же вы хотите на самом деле?
Я ответил, что мне хотелось бы получить от него аэрофотоснимок
Мурманска. Адмирал посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– У меня нет ни одного такого снимка.
Я заметил:
– Знаете, странно, что у вас нет ни одной фотографии. Ведь
немецкие самолеты летают над вами каждый день и каждый день делают
снимки города. Должны же вы были сбить хотя бы один самолет с
фотоаппаратом.
Но он ответил:
– На сегодняшний день у нас нет ни одного снимка.
– Большое спасибо, – произнес я. И он подарил мне огромную шубу с
кожаным верхом и подкладкой из овечьей шерсти.
Я вернулся в Соединенные Штаты, и выяснилось, что мне предстоит
вернуться обратно в Мурманск. Все это давно было известно Головко. К
тому времени в наших руках оказалось несколько снимков Мурманска,
найденных у немцев. Когда дела в Италии пошли скверно, немцы
перебросили в южную часть этой страны свои самолеты, действовавшие
раньше в районе Мурманска и базировавшиеся на Петсамо.
Нам удалось захватить целую папку с такими снимками здесь, в
Италии.
Я сделал для себя две увеличенные копии и поместил их в рамки.
Вернувшись в Россию, я снова встретился с адмиралом Головко и
произнес:
– Адмирал, я вернулся. Вы знали то, что мне было неизвестно. – А
потом добавил: Знаете, все это время вдали от вас я думал о том, что у
бедного адмирала Головко нет ни одного снимка Мурманска! – и подарил
ему эти фотографии.
Он улыбнулся и произнес:
– Ах ты, сволочь разэтакая!
У него было хорошее чувство юмора.
У адмирала Головко был один тип – заместитель по политической
части. Сам Головко не мог найти этим ребятам из политуправления
никакого применения, обладавшим, как предполагалось, равной с
командирами властью. Во время очередной из своих поездок, возвращаясь
назад в Мурманск, я оказался рядом с одним из них. Он сказал:
– Есть ли у вас в Штатах, что-то похожее на наших политработников?
– Нет, пожалуй, – ответил я. – У нас есть капелланы.
– А чем они занимаются?
Я рассказал ему, что капелланы заботятся о разрешении различных
религиозных аспектов службы и оказывают помощь в решении личных
проблем личного состава.
Мой сосед заметил:
– Я этим тоже занимаюсь.
– А что вы еще делаете? – заинтересовался я.
– Я учу людей, как они должны думать.
– Что вы под этим подразумеваете – "учу правильно думать"?
– Ну, я учу их законам коммунизма, разъясняю им их обязанности,
раскрываю
суть
наших
идеалов.
– А вы им рассказываете что-нибудь об идеологии капиталистического или
монархического
общества?
– Нет.
– Как же они тогда могут узнать, что из этого является верным?
Он мне ответил со всей серьезностью:
– Они поймут, что является верным, когда я им это разъясню.
На самом деле это было далеко не так. Однажды контр-адмирал
Дубровин пригласил меня на прием. Здесь же оказался советский оратор,
пытавшийся своей речью зажечь энтузиазм у своей аудитории: лучше
делать свою работу, перевыполнить план и все в том же духе. Так
оказалось, что мы тоже присутствовали на этом собрании. Оратор
действительно был замечательным. Благодаря ему, я чуть не стал
коммунистом. "Мы все делаем во имя нашей Родины и только ради нее!" –
провозглашал он. В это же время здесь же находился мой друг адмирал и
читал газету. Тогда мы уже достаточно хорошо знали друг друга. Я
оглянулся вокруг и увидел, что и остальные занимаются, кто чем может:
болтают друг с другом и читают газеты. И тогда я задал вопрос адмиралу:
"Как вы можете сидеть и спокойно читать газету, когда этот парень
старается изо всех сил, произнося свою замечательную речь?"
Он мне ответил:
– Я уже слышал всю эту чушь. Зачем попусту тратить свое время?
В Мурманске у нас возникли некоторые проблемы в отношениях с
русскими. Во время стоянки судов было много случаев воровства, особенно
продуктов питания. Было не по себе видеть, как рабочие, пользуясь
возможностью, делают дырки в мешках и пригоршнями наполняют мукой
свои калоши. Однажды я получил жалобу от делегации, направленной
экипажем одного из наших судов, в которой говорилось, что русские
наказали своих рабочих, уличенных в воровстве капусты, заставив их
сидеть со спущенными штанами на льду. Естественно, многие из них
умерли в результате такого эксперимента. Я рассказал об этом русским и
вот что услышал: "Хорошо, мы справимся с этой проблемой по-другому".
Они просто схватили преступников и чуть позже их расстреляли.
Другая проблема, с которой мне пришлось столкнуться, заключалась
в недостаточных глубинах у причальной стенки. Мне нужно было как-то
справиться с этим затруднением. Однажды в Мурманск пришло судно, на
борту которого находился инженер, офицер армии США. Он был отправлен
сюда с целью проведения гидрографической съемки в районе порта.
Естественно, русские не позволили ему даже сойти на берег. У него не
было уважительной причины для появления здесь. В конце концов, мне
удалось получить для него разрешение покинуть судно и сойти на берег.
Пришлось объяснить ему, что все необходимые материалы я уже отправил,
а если он попытается сделать что-нибудь самостоятельно, то его, скорее
всего, просто пристрелят, завидев с лотлинем в руках.
Нам нужно было также удостовериться в том, что русские не
воспользуются нашими судами, как им вздумается. Например, в начальный
период нашего сотрудничества я обнаружил, что если русские выходят к
нам с каким-либо предложением, то это значит, что оно было ими
рассмотрено во всех его возможных аспектах: правовых, военных,
экономических и тому подобное. Так что, если они предложили вам нечто
кажущееся весьма привлекательным и достойным внимания, то вскоре
может обнаружиться какой-нибудь подвох. Например, в Мурманске стояли
наши суда, а русские заявили, что у них есть груз для доставки в обратную
сторону, но он находится в Архангельске. В то время, а дело происходило
весной, Белое море открыто для судоходства и практически свободно ото
льда.
Суть предложения заключалась в том, чтобы отправить туда
поочередно два наших и два советских судна. Русским хотелось приступить
к операции уже на следующий день. Тогда я задал вопрос:
– Очищены ли подходы к Белому морю от мин?
– Ну да, – прозвучал ответ.
– Это хорошо, – заметил я, – но поскольку советские моряки лучше
знакомы с местными водами, как вы отнесетесь к тому, чтобы их суда
возглавили переход?
– Думается, что это звучит вполне справедливо, – ответили нам.
Выход в море задержался. Три недели спустя я получил сообщение:
"Готовы выйти в море". В течение этого периода они успели завершить
траление мин в данном районе, не проведенное раньше. Просто русские
решили воспользоваться представившейся им возможностью, то есть
рискнуть американскими судами.
Тем не менее, в общем и целом мои отношения с русскими были
очень хорошими, по крайней мере до тех пор, пока НКВД не стало
посылать своих штатных сотрудников в Мурманск. Один из них появился в
Мурманске в конце 1943 года. До появления этого парня по фамилии
Тимошенко русские не боялись получить наказание, общаясь с
иностранцами. Но теперь все иностранцы могли общаться с русскими,
только обратившись перед этим к нему. Вмешательство Тимошенко
простиралось настолько далеко, что капитан порта, по фамилии
Новосадов, попросил меня: "Если Тимошенко спросит, как вы уживаетесь
со мной, скажите, что с трудом".
Я сказал: "Полагаю, мне понятно, что вы имеете в виду".
Так что, когда Тимошенко задал мне этот вопрос, я ответил: "Это
очень тяжелый в общении человек. Было бы лучше на благо Советского
Союза, чтобы он ушел. Если же этого не произойдет, то у вас могут
возникнуть настоящие трудности".
С появлением Тимошенко я уже не мог разъезжать так свободно, как
это делал совсем недавно. Но потом мне в помощники назначили
советского офицера, звали его Саша Панкратов, это был невысокий
парень, родом из Сибири. Саша неплохо говорил по-английски и ему очень
нравился американский сленг. Для этого у него была маленькая записная
книжка, куда он записывал заинтересовавшие его слова и выражения. В
моем распоряжении был джип, на котором я мог ездить в самые разные
места. В его же обязанности входило сопровождать меня, куда бы я ни
направлялся. Я мог сказать ему: "Саша, давай покатаемся на машине!" И
он отправлялся со мной и помогал проехать через все посты.
Однажды, когда мы катались с ним вдвоем, он неожиданно
рассмеялся. Я его спросил:
– Саша, что тебя так рассмешило?
– Знаешь, – ответил он, – здесь сижу я, лейтенант советского флота,
а здесь ты – офицер огромного американского флота. И ты сейчас вроде
как мой водитель. Ха-ха!
Я ему сказал:
– Это очень смешно, Саша, но это не имеет для меня никакого
значения. Я отношусь к тебе как к моему другу, а не как к лейтенанту
советского флота.
Он опять рассмеялся и произнес:
– Мы не можем быть друзьями.
– Отчего? – задал я ему вопрос.
– Потому, – ответил Саша, – что вы кэптен, а я лейтенант!
Но в целом, на самом деле, мои отношения с русскими в Мурманске
были очень сердечными и дружескими. Я никогда их не забуду. Все они
знали, что где бы я ни появился на своем джипе, если им была нужна
машина, то они могли рассчитывать на мою помощь. И они всегда
приглашали меня на свои вечеринки.
Эрл Картер. Необычная красотка
Русские старались как черти, стремясь как можно быстрее закончить
разгрузку судна "Фрэнсис Харрингтон", ошвартовавшегося в порту города
Молотовск в январе 1945 года. Несомненно, что им были нужны все
материалы, доставленные этим транспортом. Вследствие сложного
характера нашего палубного груза (это были два локомотива, вагоны с
огромными электрогенераторами и другие вещи), бригадам грузчиков
потребовалось несколько дней, чтобы справиться с такой работой. Это
была та еще работенка! Во-первых, локомотивы были закреплены на
палубе с помощью мощных тросов. Если бы в конце рейса оказалось, что
такой груз не удалось сохранить, то считай весь труд пошел насмарку.
Локомотивы удерживались не только мощными тросами, но были к тому же
приварены к палубе. Советским рабочим нужно было вначале подняться на
борт и освободить локомотивы от сварки, а затем расстропить тросы. После
чего надо было подвести к судну гигантские краны и снять локомотивы.
Как я уже говорил, у русских имелась также огромная баржа с
мощнейшим краном. Стрела этого крана была такой здоровой, что могла
накрыть все судно, поднять локомотив в воздух и перенести его на причал.
Некоторые локомотивы грузились на баржи, уводившиеся потом
буксирами. Можете себе представить, насколько это была сложная
операция, а погодные условия – лед и снег – делали ее еще труднее.
Вскоре после прибытия судна в Молотовск представители советской
портовой администрации собрали нас в офицерской кают-компании и
выдали всем премиальные в рублях. Капитан получил 1000 рублей,
офицеры по 500, а остальные торговые моряки по 100 рублей каждый.
Одним из наиболее интересных аспектов этого события являлось то, что
когда конвои только начинали приходить в Россию, личный состав
вооруженных команд, состоявших на службе в ВМС США, получал такие же
суммы, как и остальные моряки. Командование ВМС заявило решительный
протест относительно подобной практики и вынудило русских прекратить
эти выплаты. Почему? Официально было заявлено, что получение
денежных средств личным составом военно-морских сил из какого-либо
другого источника, за исключением сумм, отчисляемых правительством
США, является неприемлемым для флота. На самом деле, по моему
мнению, командование военно-морских сил просто не хотело, чтобы их
люди устанавливали и расширяли свои дружеские отношения с советскими
людьми. Кроме того, ограниченные финансовые возможности моряков
считались лучшим средством профилактики пьянства, самовольных
отлучек и прочих нарушений.
Несмотря на это, вошло в обычай: торговые моряки сбрасывались по
кругу, собирая часть премиальных для передачи своим товарищам из
вооруженных команд. Среди них было много замечательных ребят. На
нашем собственном судне мы даже офицерам предложили сброситься по
десять–пятнадцать рублей для военных моряков. Таким образом нам
удалось собрать для них приличную сумму.
Хотя тратить деньги в Молотовске было, собственно говоря, не на
что. В то время это был маленький, ничем не примечательный город.
Вскоре после нашего прибытия мы отправились в местный клуб и уселись
там, распивая водку. Не помню, был ли этот продукт нормированным, или
нет. Но факт остается фактом, водку подавали на стол в большом графине.
Крепость спиртных напитков русские оценивают не в пруфах, а в градусах.
Так что, когда к нам подошла официантка и я попросил принести водки,
она сказала, что это напиток крепостью 60°. Остальные не могли понять,
что это значит. Тут я сказал: "Спокойно, ребята! Погодите минутку!
Шестьдесят процентов – это сто двадцать пруфов! Это почти что чистый
спирт!"
Русская водка может оказаться в буквальном смысле слова
смертельным напитком. У нас были случаи, когда наши ребята, опрокинув
несколько рюмок, выходили на улицу, где их настигал мороз, и ложились в
снежные сугробы поспать "в тепле и уюте". Помню несколько случаев,
когда мы буквально силой вытаскивали из сугробов своих приятелей и
тащили их на судно. Чтобы разбудить ребят, нам приходилось тормошить и
даже бить их. Мы слишком хорошо знали, что если дать им заснуть, то они
замерзнут до смерти.
Поскольку в Архангельске было намного больше вещей, на которые
можно было потратить свои деньги, то я старался выбраться туда при
любой возможности. Здесь можно было купить книги или еще что-нибудь.
Хотя русские платили за проезд несколько монет, нас зачастую
освобождали и от этого. Стоило им узнать, что вы американский или
британский моряк, доставивший в Советский Союз столь необходимый
груз, как они начинали вам улыбаться, жать руки и хлопать вас по плечу.
Стоило возникнуть вопросу о плате за проезд, как они тотчас начинали
махать руками, как будто старались показать, что об этом совершенно не
стоит беспокоиться. Так что мы обычно ездили на трамвае бесплатно.
Однажды я пытался отыскать дорогу куда-то и вышел на уличный
перекресток. Здесь я заметил людей, стоявших в очереди и дожидавшихся
появления трамвая. Честно говоря, я успел заблудиться. Я подошел к
одному человеку в очереди и обратился к нему, стараясь как можно лучше
говорить по-русски: "По-жа-луй-ста, то-ва-рищ…" Он повернулся ко мне, и
я спросил его: "Где, вы…" Я, понимаете ли, хотел сказать: "Как мне
добраться до…?"
Он внимательно меня выслушал, а затем на прекрасном,
"оксфордском" английском произнес: "Могу ли я вам как-то помочь?"
Это был русский. Не знаю, где он учился английскому языку, но он
знал его лучше, чем я. Но, скорее всего, я нарвался на самого лучшего
знатока английского языка во всем Архангельске.
В Архангельске была очень симпатичная гостиница "Интурист". Мне
там приходилось останавливаться. Цены здесь были низкими. Четверо
ребят могли взять номер на выходные, и это обходилось в полтора-два
рубля с каждого. Кофе здесь не было. Я нигде его не видел, но зато здесь
можно было выпить чая, поесть горячего густого овощного борща и
отведать мяса неопределенного происхождения. Не могу с уверенностью
сказать, что это было за мясо, но это было именно оно. Черный хлеб
несомненно был хорош. Здесь также подавали масло.
За время пребывания в Архангельске со мной случилось несколько
занятных происшествий. Я встречался с одним русским, бригадиром
грузчиков, разгружавших наше судно в порту. Он учил английский и
обычно носил с собой англо-русский словарь. Каждый раз при встрече мы
начинали с ним обсуждать вопрос о том, какая сейчас температура
воздуха. Дело в том, что русские пользуются шкалой Цельсия, а мы
Фаренгейта. И мы пришли с ним к удивительному выводу, что температура
в сорок градусов ниже нуля имеет один и тот же смысл для обеих шкал.
Так что это был один из тех случаев, когда американцы и русские
полностью сошлись во мнениях.
По моим наблюдениям представители советской власти, исходя из
практических соображений и во избежание неприятных инцидентов,
закрывали глаза на случаи проституции. Они знали девушек, продающих
свои ласки, но старались не обращать на это внимания. В связи с этим
припоминается одна история, приключившаяся со мной как-то вечером. Я
тогда вырвался в Архангельск с одним парнем из вооруженной команды.
Ему повстречалась девушка, с которой он был уже знаком. Мы взяли
спиртного и немного выпили, а потом он сказал: "Пойдем-ка мы к ней".
"Отлично", – отозвался я на это предложение. Мы оказались у этой
девушки, и мой приятель бросил: "Извини!" – и куда-то вышел, а затем
вернулся с еще одной девушкой. Как вам это?
Мы вчетвером зашли в комнату девушки и завели разговор. Девушки
достали бутылку какого-то вина. Неожиданно у входной двери поднялась
страшная суматоха. Крики, вопли и тому подобный шум. Затем в нашу
комнату вломилась женщина постарше, лет сорока, и начался оживленный
разговор между этой женщиной и нашими хозяйками. Наконец она
вцепилась в девушку, которая должна была стать моей партнершей, и
потащила за собой в коридор. Я выглянул за дверь и увидел там
совершенно пьяного майора морской пехоты США, не перестававшего
орать и ругаться. Девушку подтолкнули прямо к нему в руки, и они вышли,
а затем забрались в его джип. Не сомневаюсь, что это был офицер
находившейся здесь американской миссии.
Незадолго до нашего отхода из Архангельска и отправки домой
обнаружилось, что у меня накопилась целая пачка рублей. Я учился
музыке и подумал про себя: "Что может быть лучше, чем купить здесь
немного нот?" Я поддерживал дружеские отношения с одной русской
девушкой и поделился с ней своими намерениями. Зимой в Архангельске
все окна в магазинах закрывались фанерными щитами, чтобы защитить
оконное стекло от снега и льда. Если вы не были знакомы с городом, то
невозможно было догадаться, что продается в том или ином магазине.
Вот русская девушка мне и говорит: "Здесь музыкальный магазин".
Мы зашли внутрь. Действительно, это оказался музыкальный магазин, в
котором продавались музыкальные инструменты и ноты. Оглядевшись
вокруг, я обнаружил красивое, только что отпечатанное, художественно
оформленное издание "Седьмой симфонии" Шостаковича в тисненом
переплете. Это было первое издание "Седьмой". Я подумал: "Какое это,
наверное, сокровище!" – и купил эти ноты.
Вечером я вернулся на корабль и уже подходил к трапу. Русские
выставили у каждого судна часовых, чтобы они не пропускали и не
выпускали с него посторонних и не допускали других подобных
нарушений. Портовые власти выдавали нам небольшие бумажные
карточки-пропуска, которые мы предъявляли часовым, возвращаясь на
судно или покидая его.
Когда я оказался внизу у трапа, в руках у меня был пакет с
партитурой, полученный мной в музыкальном магазине. Часовой бросил на
меня взгляд. Мы хорошо знали друг друга, поскольку он не раз встречал
меня возвращающимся на судно. Часовой спросил:
– Кстати, что там в этом свертке?
– Ноты, – ответил я.
– Ноты? – изумился он, и глаза у него стали огромными, как плошки.
- Не двигаться, – скомандовал часовой. – Стоять на месте.
Он забегал у трапа взад и вперед. Началась какая-то суета. Про себя
я подумал:
– Чего это им так не понравилась музыка?
Часовой предъявил мой сверток советскому офицеру.
– Что это? – спросил офицер.
– Ноты! – доложил часовой.
– Ноты?! – отозвался пораженный офицер.
Офицер отвел меня в караульное помещение и задал вопрос:
– Не могли бы вы немного подождать?
Конечно же, я мог. Что мне еще оставалось делать?
Итак, охрана, оказав возможное гостеприимство, усадила меня в
караулке и принялась потчевать чаем и развлекать различными историями
и отменными шуточками, следя за тем, чтобы ожидание не было
утомительным. Так продолжалось около часа. Наконец вернулся офицер со
свертком.
– Спасибо большое, – произнес он и вернул мне ноты.
На следующий день я спросил кого-то:
– Что это была за суета вокруг моих нот?
– Шифр, - последовал ответ, - самый лучший способ тайно вывезти
военные секреты за границу. Шифры в виде нот.
Как выяснилось, русским удалось схватить несколько человек,
пытавшихся тайком провезти шифры, спрятанные в нотах, которыми
пользовались военные.
Офицеру пришлось отнести мои ноты профессиональному музыканту
и попросить его проверить их.
– Да, – последовало заключение, – это действительно "Седьмая
симфония" Шостаковича. Именно так.
Офицер взял также мой чек и убедился, что я на самом деле купил
свои ноты в магазине.
– Да, – подтвердил продавец, – он купил ноты здесь.
Так что все оказалось в порядке.
В другом случае меня взяли на экскурсию по Архангельску в
компании с несколькими офицерами ВМС США. Нас сопровождала юная
леди, говорившая на превосходном английском языке и показывавшая нам
различные достопримечательности. Это была обычная мирная экскурсия:
"Это здание оперы, а это наша библиотека…", – и все в таком же роде.
Когда мы шли по улице, можно было увидеть огромное сооружение
на противоположной стороне Двины. Один из морских офицеров спросил:
– А это что?
– Это завод, – объяснила девушка. Конечно же, всем было понятно,
что это завод.
– А что на нем производится? – попытался уточнить офицер.
– Различная продукция.
– Какого рода?
– Разные нужные вещи.
Вот и все, что она могла нам сказать. Не сомневаюсь, что это был
какой-то военный завод, но она не хотела раскрыть перед нами его
назначение.
Доводилось ли вам слышать о том, что русские забирали у нас
оставшиеся рубли? Когда русские выдавали нам деньги в рублях, то
предупреждали: "Вот вам деньги. Можете тратить их, как вам
заблагорассудится. Но вывозить их за пределы страны не разрешается".
Что ж, это было довольно честно по отношению к нам.
Ночью, накануне нашего отхода из Архангельска, на борт судна
поднялись русские солдаты и прошлись по рундукам всего экипажа. Если
им попадались бумажники с советскими купюрами, то они их просто
изымали, ничего больше. Забирали рубли и оставляли бумажники их
владельцам. Но это было далеко не все из того, что они нашли.
Перед тем как "Харрингтон" покинул Соединенные Штаты, нам
передали кипы журналов и самого разного чтива. Можно было заполучить
все, что хотелось. Однако после прихода в Россию моряки в целом
старались не брать с собой на берег полученные печатные издания. Мне
рассказывали, что когда только началось движение конвоев в Россию,
американские троцкисты стали брать собственные пропагандистские
материалы, отпечатанные на русском языке.
Не помню, доводилось ли мне видеть троцкистскую литературу, зато
иногда попадались по-настоящему замечательные вещи, а время от
времени просто смешные книжки. Однажды я читал журнал "Форчун". В
этом номере оказалась
статья, посвященная первым
советским
руководителям – их фотографии и тому подобное. Здесь также оказалась
великолепная фотография Надежды Крупской – жены Ленина. Смеха ради,
я вырезал эту картинку и повесил на переборке рядом со своей койкой.
Когда у нас появились два русских солдата и занялись досмотром
наших пожитков, один из них взглянул на переборку и увидел портрет
Крупской. Это обоих неимоверно рассмешило. Они стояли и любовались,
разинув рот, на Крупскую в окружении других едва одетых красоток,
вроде Бетти Грэйбл. "Как она здесь оказалась, черт подери?" – обратился
один солдат к другому. Потребовалось минут десять, чтобы они пришли в
себя от изумления.