Самохвалов Алексей Николаевич

Самохвалов
Алексей Николаевич
Личные воспоминания из
«Выпускник школы №13»
книги
Алексей
Николаевич,
заслуженный артист России, родился
в Тюмени 27 марта 1922 года. Его
семья перебралась в Барнаул, когда
Алексею было 11 лет. В 1936 году
Алексей Самохвалов закончил 7 класс
семилетней школы № 13. «По тем
временам
это
было
неплохое
образование, - пишет в своей книге
«Исповедь провинциального актёра»
Алексей Николаевич, - тогда с этим
образованием можно было поступить
в техникум. Но была какая-то
растерянность – куда пойти, куда
податься? И решил продолжить
обучение в 42-ой барнаульской
средней школе».
Первая встреча с театром
состоялась в самом начале 8-го класса
– школьников повели на утренний
спектакль в драматический театр.
Осенью 1936 года в выпускном классе
школы появился художественный
руководитель
Барнаульского
драматического театра В.В.Полянский. Для массовых сцен в новую
постановку театра – спектакль «Алькасар» – режиссёр подбирал молодых,
рослых, красивых ребят. Алексей Самохвалов оказался первым из
приглашённых в спектакль и единственным из однокашников, кто навсегда
связал свою судьбу с театральной сценой.
22 августа 1941 года Алексей Николаевич получил повестку и был
переправлен в Забайкальский военный округ.
Из воспоминаний Алексея Николаевича Самохвалова
Музы не молчали…
22 августа 1941 года я получил повестку. Всё произошло мгновенно,
никаких сборов-соборов не было, в один день в Центральном райвоенкомате
была сформирована команда из 41 человека – набрали нас специально для
Иркутского авиационного училища. Мы должны были учиться на стрелков –
радистов или механиков – две специальности набирали. Погрузили нас в
эшелон и отправили. Ехали мы очень бурно, весело, с молодецким задором.
Ни о какой войне мы не думали и не мечтали, шутили, что пока выучимся, и
война закончится. В глубине души у каждого, конечно, была тревога – никто
не ожидал такого страшного прорыва, такого яростного наступления врага,
но друг перед другом мы, молодые парни, хорохорились. Как всегда,
надежда, особенно в русском народе, на «авось» – вот где-то товарищ Сталин
придумал засаду, вот-вот остановят фашистов, ловушку устроят – всякие
домыслы были. Никто не думал, что так трудно всё обернётся, что такая
затяжная война будет – никто, ни один человек. Особенно мы, молодые
ребята.
По дороге истратили все копейки, что с собой брали, даже вещи
распродали с себя все, что только можно было, и всё пустили на водку. Я
«горячительным» особо не увлекался, никогда – ни в молодости, ни сейчас,
но товарищей тогда, как мог, поддерживал. Приехали мы в Иркутск в самом
неприглядном виде. Я остался в лыжных брюках, майке и тапочках на босу
ногу. А ещё у меня были кудрявые, длинные волосы. Когда нас построили в
авиашколе на плацу, вышел старшина, посмотрел на меня и сказал: «А это
что за чучело привезли?». Все новобранцы были острижены, один я был с
копной кудрявых волос. Ребята все знали, что я из Театрального училища
призван, закричали – он артист! «Ну, я покажу ему артиста!» – пригрозил
старшина и велел немедленно обрить наголо. Парикмахеры, правда,
пожалели, оставили чуть-чуть кудряшек.
Перед поступлением в авиашколу была очень строгая проверка, по
всем медицинским показателям. И у меня выявили два недостатка. Первое –
что-то с сердцем у меня уже было. Когда меня на вертушке прокрутили,
врачи стали шушукаться, головами покачивать что-то не то, я понял. А
второе – высокий рост. Стрелок – радист помещался в хвосте самолёта –
бомбардировщика и должен был быть небольшого роста, меня туда не
затолкаешь. И механиков в экипаж самолётов тоже подбирали посубтильней,
чтобы все поместились. А я со своим богатырским ростом слишком много
места занимал.
Короче, меня в авиашколу не приняли. Переправили в Забайкальский
венный округ, под Читу. Потом он стал называться Забайкальским фронтом.
Определили меня на станцию «Карымская» – это узловая станция
Транссибирской магистрали, имеющая очень большое стратегическое
значение. Одна из железнодорожных веток этой станции уходила в
Маньчжурию. При случае, если Япония вступила бы в это время в войну, то в
самое первое, что они начали бы бомбить – это станция «Карымская». На
станции базировался 107-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион, в
который я был зачислен разведчиком зенитной артиллерии. Три батареи,
расположенные на расстоянии 3-5 километров вокруг станции, четыре
прожекторные точки и пулемётные гнёзда из строенных пулемётов, которые
монтировались на автомашинах, охраняли воздушное пространство. Почти в
середине станции была высокая сопка, на ней располагался штаб дивизиона,
все узлы связи и дивизионная разведка. Вскоре меня назначили командиром
отделения разведки. Воздушная разведка, опознавание самолетов,
определение координат – сложная комбинация, но образование у меня по тем
временам было неплохое, неполное среднее образование уже ценилось, так
что я пригодился.
Служба была нелегкой, в чем-то даже пострашнее фронта. Все это
было, во-первых, наспех сляпано. Артиллерийский зенитный дивизион был
плохо укомплектован, орудия старенькие, маломощные, размещались на
сопках, в небольших земляных ровиках, которые мы сами выкапывали,
замаскировывали. А зимой наверху, на сопках – не мене 50 градусов мороза,
и всем ветрам открыты были мы. Эти морозы запомнились мне на всю жизнь
как самое страшное испытание. На посту возле пушки мы стояли сперва по
три часа, потом по два часа, потом по часу, потому что больше никто не
выдерживал. Кормежка была слабенькая, одежда б/у – старенькие шинели,
форменки заношенные, сапоги и валенки тоже третьего сорта… Все лучшее
ведь на фронт отправляли. В морозы на пост снаряжали часового «всем
миром» - одевали, как капусту: поверх обмундирования – телогрейка, ватные
штаны, шинель, на шинель – тулуп. Стоял такой «кочан» и двинуться не мог,
ткни его пальцем, он и свалится.
Единственное преимущество нашей службы – шанс остаться в живых,
на линии фронта такого шанса ни у кого не было.
Первый год я там прослужил, пообвык, трудности не пугали –
молодой, выносливый. Служба была нескучной, всяких событий хватало.
Были перелеты японских самолетов, были настоящие боевые тревоги, и
бомбили нас, и самолеты вражеские мы сбивали.
Со второго года я стал «старослужащим». Тогда приехал один
лейтенант, Чемизов, большой любитель художественной самодеятельности –
он и пел хорошо, и плясал, и стихи читал. Узнал, что я в театральном учился,
вызвал меня на беседу. Заводной был лейтенант, сразу «быка за рога» подавай ему художественную самодеятельность в части! К нам
присоединился еще комсорг дивизиона Чернышов, впоследствии он в Бийске
занимал ответственную должность по культуре, занимался кинематографией.
Втроем мы начали организовывать художественную самодеятельность.
Организовали драмкружок, струнный оркестр, дуэт баянистов. Комиссар
дивизиона Аллилуев (родственник жены Сталина) был очень культурный
человек, во всем нам помогал. Репетировать и выступать было негде, кроме
как в солдатской столовой. Мы загорелись мечтой построить клуб. Аллилуев
нас поддержал, всем дивизионом клуб построили и развернули в нем работу.
Систематически, чуть ли ни каждый месяц я подавал рапорт с просьбой
отправить меня на фронт. И каждый раз получал отказ. «Ты здесь нужен» говорили мне командиры. А с развитием нашей художественной
самодеятельности и вовсе отказывались мои рапорты принимать. Энергии во
мне было, хоть отбавляй, за любое дело брался. И баянист, и ведущий
концертов, и актер, и режиссер – не хотели в дивизионе терять такой кадр.
От службы меня, конечно, никто не освобождал, служил, как
положено, а все свободное время отдавал работе в клубе.
К концу второго года службы пришел приказ о замене личного состава
Забайкальского фронта. Молодежи у нас значительно поубавилось.
Боеспособных солдат переводили в действующую армию, во фронтовые
части, а на замену им присылали людей постарше – кому за 50. Самое
сногсшибательное событие – когда к нам прибыла команда человек в 60
девушек. Молоденькие девчата 17-18 лет, все они были добровольцами,
стремились, конечно, на фронт попасть, но под пули посылать девчонок
грешно было, вот и определяли их в тыл, в такие части, как наша. Здесь им
тоже нелегко приходилось. Представьте себе ораву солдат, «голодных» до
полусмерти, и женский батальон! Но дисциплина была железной. Девчат
распределили по батареям, и ко мне в отделение разведки тоже попали три
девушки. Я их обучал. Воздушная разведка велась прибором ПЗО-2 – это
такой планшет огромный, полукруглый с бинокулярной системой. В бинокль
надо было поймать летящий вражеский самолет, определить координаты и
так точно навести цель, чтобы входило острие иголки, и тогда срабатывала
система, и непосредственно с пушки шел выстрел. Острота зрения тут
должна быть безупречной. Меня считали одним из самых зорких, и первым в
дивизионе отметили наградой – я получил значок «Отличный разведчик».
Девчата со службой справлялись и постепенно заменили всех
приборщиков-разведчиков, всех радистов. Также стояли на посту в страшные
морозы, несли все тяготы военной службы.