«СЛАВА БОГУ – ЛУЧШЕ ВСЕГО»

«СЛАВА БОГУ – ЛУЧШЕ ВСЕГО»
(Знак речевого этикета в системе языка, речевой ситуации и художественном
тексте. На материале романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»)
Впервые опубликовано в: Русская словесность. – 2002. – № 5.
1
В традициях русского общения на этикетные вопросы: Как поживаете? Как здоровье? Как дела? и т. п. не принято отвечать в слишком розовых
тонах, тем более эмоционально и самодовольно распространяться о своих
успехах и удачах. Не принято и плакаться всем знакомым о своих житейских
трудностях. Обычно отвечают: Ничего. Так себе. Да так, помаленьку. Нормально. По-всякому. Или ограничиваются стереотипной шуткой: Живём, хлеб
жуём. Дела, как сажа бела. Как в Польше… Жизнь – только держись. Лучше
всех, да никто не завидует и т. п. В народном речевом этикете, особенно
среди христиан, принято отвечать: Слава Богу.
Устойчивое сочетание Слава Богу восходит к словам Евангельских
текстов и многих молитв (Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех
благоволение. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и вовеки
веков. Аминь). По христианской этике человеку следует за всё и постоянно
благодарить Бога. С давних пор это выражение вошло в повседневный речевой обиход.
Слава Богу, – говорят, выражая радость, успокоение, удовлетворение
при миновании житейских трудностей, опасностей. Ночь была нехороша для
Базарова… Жестокий жар его мучил. К утру ему полегчало. Василий Иванович оживился немного. – Слава Богу! – твердил он. – Наступил кризис…
прошёл кризис. И. Тургенев. Отцы и дети. Наконец я увидел в боковом проходе тётю Дусю и Марью Николаевну. У них были белые лица, и я побежал к
ним… – Слава Богу, цел. Пошли домой. В. Драгунский. Денискины рассказы.
Слава Богу, – говорят по завершении важного, трудного (а верующие
люди – любого) дела: – Ну, слава Богу и спасибо нам всем – управились с сенокосом, – сказал Алексей Алексеевич, сматывая верёвку. В. Куропатов. Завтра в Чудиновом Бору.
Слава Богу в функции модального (вводного) сочетания употребляется
как своеобразный оберег при выражении удовлетворения благополучным состоянием, положением дел. “Вы, Пётр Михайлыч, в отставку вышли?” – говорили ему. “Да, сударь”, – отвечал он. “Что ж вам вздумалось?” – “А что
же? Будет с меня, послужил!” – “Да ведь вы бы двойной оклад получали?” –
“Зачем мне двойной оклад? У меня, слава Богу, кусок хлеба есть: проживу
как-нибудь”. А. Писемский. Тысяча душ. Мы все, слава Богу, живы-здоровы,
чего и вам от всей души желаем… (Из письма родственникам, 1996).
Слава Богу – обычный вежливый ответ на приветствие и вопросительные обращения при встрече: [Бородкин:] Наше вам почтенье, Авдотья Максимовна. [Авдотья Максимовна:] Здравствуйте, Иван Петрович. Здорова ли
ваша маменька? [Бородкин:] Слава Богу, покорно вас благодарю. Ваше как
здоровье-с? [Авдотья Максимовна:] Понемножку. Вы тятеньку дожидае-
тесь? А. Островский. Не в свои сани не садись. “А, старина, здравствуй!” –
воскликнул Базаров. “Здравствуйте, батюшка Евгений Васильевич”, – начал
старичок и радостно улыбнулся <…>. “Отец здоров?” – “Слава Богу-с”. –
“И мать?” – “И Арина Власьевна, слава тебе Господи”. И. Тургенев. Отцы и
дети. Подозвал его сосед как-то в праздник: “Здорово живёшь, Иван Алексеев!” – “Слава Богу”. М. Шолохов. Алёшкино сердце. Дед шёл к Чевелихину.
“Здорово ночевал”, – приветствовал он своего друга. “Слава Богу, ничего”.
В. Яковлев. Сивка.
Частое стереотипное употребление ответа Слава Богу приводило если
не к полной десемантизации, то к переосмыслению («хорошо, благополучно»), а это уже затеняло изначальный смысл и в некоторых ситуациях могло
граничить с суесловием. Возможно, поэтому в простонародном речевом обхождении появляется и закрепляется третий компонент диалогического
единства: этикетный отзыв на ответ Слава Богу – Слава Богу – всего лучше
(лучше всего), выражающий единодушие, согласие, одобрение именно такой
формы ответа. Базаров взял на руки ребёнка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши, не оказал никакого сопротивления и не испугался. “Вижу, вижу… Ничего, всё в порядке: зубастый будет. Если что случится, скажите
мне. А сами вы здоровы?” – “Здорова, слава Богу”. – “Слава Богу – лучше
всего. А вы?” – прибавил Базаров, обращаясь к Дуняше. И. Тургенев. Отцы и
дети.
2
Последний пример из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», на наш
взгляд, заслуживает того, чтобы на нём остановиться.
Почему архаично-патриархальное, диалектное выражение Слава Богу –
лучше всего 1, которое, казалось, уместнее было бы в устах сельского священника, крестьянина или крестьянки, Тургенев вложил в уста молодого нигилиста Базарова?
Первый ответ, который лежит на поверхности и напрашивается сам собой, – это одна из иллюстраций (речевых деталей) к эпизоду спора Базарова с
Павлом Петровичем Кирсановым о русском народе и о том, кто из них, аристократ, англоман Кирсанов или лекарский сын, нигилист Базаров лучше
знает свой народ.
– Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
– Мой дед землю пахал, – с надменною гордостию отвечал Базаров. –
Спросите любого из ваших же мужичков, в ком из нас – в вас или во мне – он
скорее признает соотечественника. В ы и г о в о р и т ь - т о с н и м н е
у м е е т е (выделено нами – А. Б.).
Доказательств тому, что среди крестьян Базаров более соотечественник, чем барин Павел Петрович Кирсанов, в романе немало. Тургенев даёт
1
В картотеке словаря русского речевого этикета XIX – XX вв. отмечено на сегодняшний день лишь два
примера: у В. И. Даля: Слава Богу, здоров! отв.: Слава Богу, всего лучше. Т. IV, с. 215; и настоящий пример
из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети».
читателю несколько поразительных по психологической точности картин, в
том числе – сцену знакомства Базарова с Фенечкой, в диалоге с которой и
употреблена заинтересовавшая нас этикетная реплика.
– Ага! – промолвил Базаров, – у твоего отца, видно, губа не дура. А он
мне нравится, твой отец, ей-ей! Он молодец. Однако надо познакомиться, –
прибавил он и отправился назад к беседке.
– Евгений! – с испугом крикнул ему вслед Аркадий, – осторожней, ради
бога.
– Не волнуйся, – проговорил Базаров, – народ мы тёртый, в городах
живали.
Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз.
– Позвольте представиться, – начал он с вежливым поклоном. – Аркадию Николаевичу приятель и человек смирный.
Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча.
– Какой ребёнок чудесный! – продолжал Базаров. – Не беспокойтесь, я
ещё никого не сглазил. Что это у него щёки такие красные? Зубки, что ли,
прорезаются?
– Да-с, – промолвила Фенечка, – четверо зубков у него уже прорезались, а теперь вот дёсны опять припухли.
– Покажите-ка… да вы не бойтесь, я доктор.
Базаров взял на руки ребёнка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши, не оказал никакого сопротивления и не испугался.
– Вижу, вижу… Ничего, всё в порядке: зубастый будет. Если что случится, скажите мне. А сами вы здоровы?
– Здорова, слава Богу.
– Слава Богу – лучше всего. А вы? – прибавил Базаров, обращаясь к Дуняше.
Дуняша, девушка очень строгая в хоромах и хохотунья за воротами,
только фыркнула ему в ответ.
– Ну и прекрасно. Вот вам ваш богатырь.
Фенечка приняла ребёнка к себе на руки
– Как он у вас тихо сидел, – промолвила она вполголоса.
– У меня все дети тихо сидят, – отвечал Базаров, – такую штуку
знаю.
– Дети чувствуют, кто их любит, – заметила Дуняша.
– Это точно, – подтвердила Фенечка. – Вот и Митя, к иному ни за
что на руки не пойдёт.
Как видим, Базаров не пытается к а з а т ь с я «своим». Он и есть свой. И
хотя незаметно для окружающих чуть волнуется, внешне ведёт себя естественно, непринужденно. Общение предваряет шуткой, адресованной Аркадию: народ мы тёртый, в городах живали. Эта шутливая похвальба, похоже,
взята из лексикона бывалого мужичка, который таким образом сам себя подбадривает перед рискованным предприятием.
В обращении к Фенечке у Базарова всё как положено. Он представляется вежливо, с мягкой шуткой (Аркадию Николаевичу приятель и человек
смирный), но не манерно и не развязно; уверенно, но не высокомерно. Его
уверенность основана на хорошем знании правил простонародного обхождения. Говорит Фенечке комплимент, лучший и желанный для молодой матери,
держащей на руках первенца: – Какой ребёнок чудесный! В то же время знает, что даже взгляд, тем более прямая похвала незнакомого, «чужого» в адрес
младенца всегда пугает мать (это опасно, могут сглазить), поэтому спешит
успокоить: Не беспокойтесь, я ещё никого не сглазил. И чтобы окончательно
успокоить и расположить её к себе, продолжает разговор как внимательный и
опытный доктор: Что это у него щёки такие красные? Зубки, что ли, прорезаются? Это вопрос «своего». Мать тоже никогда не скажет, что у малыша
«зубы режутся», а только – «зубки». – Да-с, – промолвила Фенечка, – четверо
зубков у него уже прорезались, а теперь вот дёсны опять припухли. – Вижу,
вижу… Ничего, всё в порядке: зубастый будет. Если что случится, скажите
мне. А сами вы здоровы? Это не дежурный вопрос при встрече, а знак внимания доктора к матери и младенцу. – Здорова, слава Богу. («слава Богу»,
непременное прибавление, оберег, чтобы не сглазить и чтобы не выглядеть
самонадеянной, самодовольной). – Слава Богу – лучше всего, – отзывается
Базаров. Обычный простонародный вежливый отзыв на вежливый ответ
«Слава Богу!» Для Фенечки и Дуняши, которая, кстати, тоже не обойдена
вниманием интересного собеседника, и этот знак «своего». И вновь комплимент: – Ну и прекрасно. Вот вам ваш богатырь.
Женщины выражают своё расположение так, как могут похвалить
только женщины: – Дети чувствуют, кто их любит… (кого любят дети, того
любят и женщины).
Удалившись, Базаров спросит Аркадия:
– Как, бишь, её зовут? <…>
– Фенечкой… Федосьей, – ответил Аркадий.
– А по батюшке? Это тоже нужно знать.
– Николаевной.
– B e n e . (Лат. «Хорошо»)…
«Это тоже нужно знать» – деталь, говорящая о коммуникативных
намерениях Базарова. Он-то знает, как нужно подойти к деревенской девушке, молодой женщине, чтобы оказать ей уважение, расположить к себе, возвысить в глазах окружающих. То, что Базаров на Фенечку глаз положил, это
понятно.
Не вполне понятно, почему из многообразных колоритных крестьянских слов и выражений Тургенев использует Слава Богу – лучше всего, только ли для того, чтобы показать знание Базаровым местного наречия и правил
простонародного обхождения? Только ли как одну из возможных простонародных фраз, пришедших к случаю?
Думаю, что не случайно.
У настоящего писателя, тем более у такого мастера, знатока и ценителя
русского языка, как Тургенев, найти случайные слова и сочетания слов весьма затруднительно, почти невозможно, ибо настоящий писатель стремится,
как говорил Л. Н. Толстой, к «единственно нужному расположению един-
ственно нужных слов».
Базаров ведь не карикатурная «эмансипе» Кукшина, которой всё равно
что сказать:
«…Ну, вот он взялся меня проводить. Слава богу, я свободна, у меня
нет детей… Что это я сказала: слава богу! Впрочем, это всё равно. – Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала её и закурила».
Эта «обмолвка» Кукшиной окончательно убеждает, что в романе нет
незначимых деталей и что ключи к более глубокому пониманию Базаровской
реплики следует искать в контексте всего романа, а не только в вышеприведённом фрагменте.
3
О романе Тургенева «Отцы и дети» написано и сказано за последние
полтора века так много, что едва ли можно добавить к сказанному чтонибудь новое. К тому же всякая попытка в очередной раз заняться толкованием слов и поступков Базарова неминуемо втянула бы в полемику с многочисленными критиками и исследователями романа и увела бы очень далеко
от возникшего весьма тонкого и деликатного вопроса: как относится Базаров
(и Тургенев) к бессмертию души, религии, Богу?
Сам Тургенев на этот счёт особо распространяться не любил, а на замечание А. А. Фета о параллелизме верующих и неверующих в романе не без
раздражения ответил: где эти пáры, верующие и неверующие? Павел Петрович – верит или не верит? Я этого не ведаю… (6 апр. 1862).
Исключительно по причине деликатности вопроса, не желая вольно
или невольно навязывать Базарову и Тургеневу 2 не свойственные им мысли
и чувства, далее постараемся чаще цитировать, чем комментировать, предоставив читателю самому делать выводы, памятуя о том, что Тургенев мастер
филигранной детали, истолковывать смысл которой он передоверяет читателю.
Евгений Базаров и Аркадий Кирсанов далеко не худшие дети своего
времени. «Если меня спросят: какая область знания наложила неизгладимую
печать на весь умственный облик XIX века? – я отвечу смело: естествознание» (К. А. Тимирязев. Предисловие ко 2-му изд. сочинений, 1895). «Чтобы
понять этот исключительный интерес к естествознанию, нужно вспомнить, что он связывался тогда и у нас, и в Западной Европе с поворотом философских направлений от метафизики, от идеалистической философии (в
частности, от Гегеля) к философии материалистической, основанной на
естествознании (Д. Н. Овсянико-Куликовский. История русской интеллигенции, 1910 – 1911).
Вот и ворчит уязвлённый и не на шутку встревоженный Павел Петрович (в образ которого, как известно, Тургенев вложил немало автобиографических черт): «Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмот2
В статье «По поводу “Отцов и детей”» И. С. Тургенев писал: «Личные мои наклонности тут ничего не
значат; но, вероятно, многие из моих читателей удивятся, если я скажу им, что, за исключением воззрений
Базарова на художества, - я разделяю почти все его убеждения. А меня уверяют, что я на стороне отцов…»
рим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве…».
Не все, конечно, молодые люди считали, что «сперва нужно место расчистить», и непременно до основанья, и уж конечно не все могли предвидеть,
что те, кто придёт им на смену, поставят вожделенной целью разрушение
именно оснований. Были и другие «дети науки», которые вслед за «отцами»
(например, вслед за поэтом и «порядочным химиком» М. В. Ломоносовым)
полагали, что изучение природы, естествознание способно избавить людей от
предрассудков, невежества и суеверий, но не может противоречить вере в
Единого Творца мироздания.
Евгений Базаров и Аркадий Кирсанов далеко не худшие дети далеко не
худших отцов своего времени.
Базаров, как естествоиспытатель, не может не понимать, что значит
род, порода, происхождение. Он часто думает о своей родословной, о тех сословных порогах и границах, которые ему предстоит преодолеть, и нередко,
опережая противника, прибегает к вызывающе-рискованному способу защиты – нападению («наполеоновское», суворовское ли правило).
«Мой дед землю пахал», – «с надменною гордостию» отвечает он аристократу Павлу Петровичу.
« … я, будущий лекарь, и лекарский сын, и дьячковский внук… Ведь ты
знаешь, что я внук дьячка?..» – признаётся Аркадию в гостиной Одинцовой,
в ожидании её выхода. «Как Сперанский, – прибавил Базаров после небольшого молчания и скривив губы…».
На вопрос Аркадия, гостившего в доме у Базаровых:
«Кто он был, твой дед?»
Базаров отвечает внешне пренебрежительно, но с плохо скрываемой
гордостью за своего предка.
«Чёрт его знает. Секунд-майор какой-то. При Суворове служил, и в с ё
р а с с к а з ы в а л о п е р е х о д е ч е р е з А л ь п ы . Врал, должно быть».
Так что едва ли можно безоговорочно отнести Базарова к тем «поповичам», о которых спустя 78 лет напомнит герой другого гениального русского
романа, сын священника-лишенца «мудрый отрок» Егор Лоскутов старшему
брату Вадиму: «Вспомни, как поповичи прошлого века всю жизнь старались
доказать, что в доску свои…, не задумывался ли, почему почти все перебежавшие из духовного звания просветители наши начинали себя заново с
усердного, словно в угоду кому-то нападения на русское православие?» 3
Никогда не имевший влиятельного покровителя, достигающий всё своим умом и трудом, не лишённый честолюбивых устремлений, Базаров в кругу «ex-львов» самолюбив, горд и язвителен. Драматизм его душевного состояния в том, что он не только умён, но и честен. Честен прежде всего перед
самим собой.
Его «лжеразвязный» тон, нежелание церемониться, соглашаться с собеседником или просто щадить чужое мнение из вежливости, его категорич3
Леонов Л. Пирамида. Роман-наваждение в трёх частях. – М.: «Голос», 1994. – Т. 2. – С. 58 – 59.
ные, максималистские суждения и постоянное опасение «рассыропиться»,
обнаружить свои искренние, нежные чувства на людях – все эти и подобные
черты свойственны многим молодым людям, вошедшим в пору взросления и
самоутверждения. Базаров часто вступает в спор, возражает, противоречит,
но ведь и его собеседники не менее охотно и азартно с ним спорят. Это, повидимому, вообще характерная черта русского общения. «В русском общении слишком много несогласия. Даже уверенное категорическое согласие
включает в себя нет. – Да нет, конечно! Опрос японских партнёров показал,
что они считают русских деловых людей слишком агрессивными в речи, несоглашающимися, спорящими, излишне требовательными. И всё о манере
речи!» 4
Однако Базаров больше, чем с кем-либо, спорит с собой. В нём идёт
постоянный бескомпромиссный внутренний диалог, он весь в напряжении,
которое всячески пытается скрыть за внешним равнодушием, ленивым позёвыванием, скептическими, граничащими с цинизмом фразами.
Одна Анна Сергеевна Одинцова, спросившая напрямую: «куда вы идёте, что у вас на душе?» (ср. Евангельский вопрос: к а м о и д е ш и ? [Иоан.
14,5; 16,6]), кажется, догадывается о том, «что происходит» в душе молодого
человека:
… – Происходит! – повторил Базаров, – точно я государство какое
или общество! Во всяком случае это вовсе не любопытно; и притом разве
человек всегда может громко сказать всё, что в нём «происходит»?
Конечно, в споре с самоуверенным «аристократишкой» Павлом Петровичем Кирсановым можно «с невыразимым спокойствием» заявить: всё:
– Мы действуем в силу того, что мы признаём полезным… В теперешнее время полезнее всего отрицание – мы отрицаем.
– Всё?
– Всё.
– Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
– Всё, – с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Но себя самого «с невыразимым спокойствием» в этом убедить намного труднее.
– Русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит
предания, он – патриархальный, он не может жить без веры…
– Я не стану против этого спорить, – перебил Базаров, – я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
Народ свой Базаров знает лучше Павла Петровича. Мать Базарова,
Арина Власьевна «была очень набожна и чувствительна» и в то же время, как
многие русские женщины, «верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны». Отец, Василий Иванович, хотя и стеснялся обнаруживать перед
сыном свои религиозные чувства, «набожен он был не менее своей жены».
Религиозность народа соседствовала (и соседствует), с одной стороны,
Ф о р м а н о в с к а я Н . И . Речевой этикет и вежливость // Русская словесность. – 2001. – № 3. – С. 67 –
72.
4
с предрассудками, невежеством и суевериями, а с другой – с маловерием, бытовым нигилизмом или с «просвещенным» атеизмом западного образца.
– Вы порицаете моё направление, а кто вам сказал, что оно во мне
случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого
вы так ратуете? <…>
…мы увидали, что умники наши, так называемые передовые люди и
обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и чёрт знает о чём, когда дело идёт о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно от того, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдёт нам
впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только
напиться дурману в кабаке.
Деревенскому мальчишке можно, конечно, популярно объяснить: «Мы
с тобой те же лягушки, только на ногах ходим», но себя самого заставить поверить в то, что всё кончится лишь лопухом на могиле, оказывается не так-то
просто.
Можно романтически-философскую фразу отца: «Лёжа на “земле”,
глядеть в “небо” смять ворчливым прозаизмом, адресованным, впрочем, более Аркадию, чем отцу: «Я гляжу в небо только тогда, когда хочу чихнуть»,
но заставить себя не думать о небе невозможно. Оказывается, небо и родная
земля, родной дом неотделимы.
– Поздравь меня, – воскликнул вдруг Базаров, – сегодня 22 июня, день
моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печётся. Сегодня меня дома
ждут, – прибавил он, понизив голос… – Ну, подождут, что за важность!
Эта деталь – одна из загадок романа. В православном церковном календаре 22 июня по старому стилю – день памяти священномученика Евсевия, епископа Самосатского (380 г.). Именины Евгения могут быть 21 января,
12, 19 февраля, 7 марта, 7 ноября, 13 декабря, но не 22 июня. Возможно, архаичное и редкое имя Евсевий (по-народному Евсей), данное Базарову при
крещении, и имя Евгений (греч. «благородный»), которым его называли в быту родители и знакомые, не совпадают? Такое случалось. Бабушка Аркадия
Кирсанова в девицах Agathe (по-народному Агафья) Колязина, в генеральшах
стала называться «по-благородному» Агафоклея Кузьминишна Кирсанова.
Заметим, между прочим, что и émancipée Авдотья Никитишна Кукшина зовётся Евдоксией («Eudoxie»).
Однако уже то, что Базаров помнит день своего ангела, для нас тоже
немаловажно.
Узнав, что отец ходил к заутрене, можно бросить небрежно: «Ну, это
дело девятое!» Однако из этого ещё не следует, что вера самых близких и дорогих ему людей действительно для Базарова «дело девятое».
«…что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит?
– Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним
разверзнуться может, а он ещё сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь».
Священник, отец Алексей, который «и в карточки не прочь поиграть, и
даже… но это между нами… трубочку курит», один из немногих не только
«не спасовал» перед Базаровым, но и тонко подметил его душевное состояние:
– Оченно они уж рискуют, – как бы с сожалением произнёс отец Алексей и погладил свою красивую бороду.
– Наполеоновское правило, батюшка, наполеоновское, – подхватил Василий Иванович и пошёл с туза.
– Оно же и довело его до острова святыя Елены, – промолвил отец
Алексей и покрыл его туза козырем.
Замечание это, по всей видимости, тоже не прошло бесследно для Базарова.
Вернувшись после объяснения с Одинцовой в родительский дом измученный внутренней борьбой, мысленными искушениями («точно бес его
дразнил»), он впал в тоскливую скуку и глухое беспокойство, временами
«бродил по огороду с Василием Ивановичем и курил с ним “в молчанку”;
осведомился однажды об отце Алексее».
«Господи, господи! – шептала старушка, – надела бы я ему ладанку на
шею, да ведь он не позволит».
Гордость не позволяет, не хочет (или боится?) впустить в себя Бога Евгений Базаров, упорно сопротивляется даже на смертном одре, хотя уже и
собственного самолюбия не щадит:
«… – Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а ещё топорщится. И ведь тоже думал: обломаю, дел много, не
умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта – как бы
умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Всё равно: вилять хвостом не стану», – говорит он Одинцовой.
С отцом более откровенен («Да, поди попробуй отрицать смерть. Она
тебя отрицает, и баста!»), но всё ещё упорствует, сомневается и… приглядывается как исследователь: помогает ли отцу христианство переносить скорбь.
«…– Вы оба с матерью должны теперь воспользоваться тем, что в
вас религия сильна; вот вам случай поставить её на пробу…
А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь. Ну, коли христианство не помогает, будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался,
что ты философ?»
Когда отец, опустившись на колени, стал умолять исполнить последний
долг христианина, «по лицу его сына, хотя он и продолжал лежать с закрытыми глазами, проползло что-то странное.
– Я не отказываюсь, если это может вас утешить, – промолвил он
наконец, – но мне кажется, спешить ещё не к чему. Ты сам говоришь, что
мне лучше.
– Лучше, Евгений, лучше; но кто знает, ведь это всё в Божьей воле, а
исполнивши долг…
– Нет, я подожду, – перебил Базаров. – Я согласен с тобою, что
наступил кризис. А если мы с тобой ошиблись, что ж! ведь и беспамятных
причащают.
– Помилуй, Евгений…
– Я подожду…».
Покаяния и примирения не произошло.
Когда совершалось соборование, Базаров уже был в беспамятстве.
«…Отец Алексей совершил над ним обряды религии. Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице.
Когда же, наконец, он испустил последний вздох и в доме поднялось
всеобщее стенание, Василием Ивановичем обуяло внезапное исступление. “Я
говорил, что я возропщу, – хрипло кричал он, с пылающим, перекошенным лицом, потрясая в воздухе кулаком, как бы грозя кому-то, – и возропщу, возропщу!” Но Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у него на шее, и оба вместе пали ниц. “Так, – рассказывала потом в людской Анфисушка, – рядышком и понурили свои головки, словно овечки в полдень”».
Тургенев отдал последнюю дань честного художника своему герою, к
которому, возможно, помимо воли успел привязаться. 5 Перед тайной смерти
писатель почтительно замолкает. Смерть юноши трагична, но в любом случае непостыдна.
После выхода романа критики и комментаторы по-разному пытались
объяснить смерть героя («хотя и случайное, но всё-таки самопожертвование», «естественная случайность», «время Базаровых ещё не пришло» и т. п.)
– много было сказано, и, наверное, ещё немало скажут. Мне вспоминаются –
уж не знаю, кстати или некстати – оброненные Базаровым слова: «…Каждый
человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может…» 6
И всё же надежда осталась… Когда-то в письме П. В. Анненкову (21
апр. 1853) И.С. Тургенев писал: «Я знаю, что в природе и в жизни всё так или
иначе примиряется – если жизнь не может, смерть примирит…» К этой мысли он не раз возвращался.
Ответ на несправедливый упрёк Каткова, что Тургенев спасовал перед
5
Сам Тургенев в письме Фету высказался неопределённо: «Хотел ли я обругать Базарова или превознести? Я этого сам не знаю, ибо я не знаю, люблю ли я его или ненавижу!» (6 апр. 1862). Ср. также его запись
в дневнике от 30 июля 1861 г.: «Не знаю, каков будет успех, “Современник”, вероятно, обольёт меня презрением за Базарова – и не поверит, что во всё время писания я чувствовал к нему невольное влечение…»
Цит. по: И.С. Тургенев. Полн. собр. сочинений и писем в 28 тт. Сочинения т. VIII. – М.-Л.: Наука, 1964. –
С. 571.
6
Множественность смысла художественного текста и неоднозначность его субъективного восприятия
читателями делает определение интенциональности слова лишь одним из возможных. «Каждое художественное слово, принадлежит ли оно Гёте или Федьке, тем-то и отличается от нехудожественного, что вызывает бесчисленное множество мыслей, представлений и объяснений». – Толстой Л. Н. Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят // Собр. соч. в 22 т. – М.: «Художественная литература», 1978–1985. – Т. 15. – С. 15.
растлевающим направлением атеистического естествознания, содержится в
последних словах романа.
«Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалёкой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка – муж с женою. Поддерживая
друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно
смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку ёлки поправят, и снова молятся,
и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до
воспоминаний о нём… Неужели их молитвы, их слёзы бесплодны? Неужели
любовь, святая преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное,
грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней,
безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном
спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии “равнодушной”
природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…»
Роман был написан за один год.
Когда делались последние авторские поправки, Тургенев получил
письмо от своей давней доброй знакомой графини Е. Е. Ламберт, сообщавшей о постигшем её горе – смерти мужа и сына.
В ответном письме Тургенев, обычно избегавший рассуждений о вере,
признаётся: …Жестокий этот год, в течение которого Вы испытали
столько горя, послужил и для меня доказательством тщеты всего житейского: да, земное всё прах и тлен – и блажен тот, кто бросил якорь не в эти
бездонные волны! Имеющий веру – имеет всё и ничего потерять не может,
– и это я чувствую тем глубже, что сам я принадлежу к неимущим! Но я
ещё не теряю надежды. 15 (27) нояб. 1861.
Не созвучно ли «Имеющий веру – имеет всё…» с народным «Слава Богу – лучше всего»?
Таким образом, с учётом общего контекста романа стереотипная ответная реплика Слава Богу – лучше всего, произнесённая Базаровым не иронически, не шутовски, а так же обыденно-одобрительно, как она могла быть
произнесена отцом, матерью, дедом и прадедом, свидетельствует не только о
знании молодым героем родного языка и правил народного речевого обхождения, но прежде всего – о глубинном родстве словарно-фразеологического
мышления отцов и детей, которое, несмотря на нигилистические выходки
молодости, связывает детей нерасторжимыми узами с отцами. Пока дети
помнят язык отцов, связь времён и поколений не прерывается.
Не случайно, заканчивая статью «По поводу “Отцов и детей”»,
И. С. Тургенев обратился к современникам с просьбой, воспринимаемой сегодня как завещание: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык,
этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками…
Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием: в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!»