Я любые беды осилю с теми, кто мне по духу родня…
реклама
Чепурных Н. «Я любые беды осилю с теми, кто мне по духу родня… » Виктор СМИРНОВ: «Я любые беды осилю с теми, кто мне по духу родня… » К 65-летию поэта - Виктор Петрович, мне, выпускнику Львовского высшего военнополитического ордена Красной Звезды училища, было приятно узнать, что вы также учились в этом знаменитом в свое время учебном заведении. Учились, но… - Да, учился. И, между прочим, был одним из лучших курсантов факультета журналистики. По всем предметам – отличные и хорошие оценки, ни одного серьезного нарушения дисциплины. Но… Однажды мудрый начальник кафедры журналистики полковник Свинаренко сказал мне: «Виктор, когда ты на наших творческих вечерах читаешь свои хорошие стихи, то я вижу на тебе не грубую солдатскую гимнастерку, не тяжелые армейские сапоги, а русскую рубашку «в петухах», подпоясанную красным кушаком, и – легкие, форсистые сапожки»… И я понял: не в свои сани сел. В общем, уволился из Вооруженных Сил… Какое-то время работал в колхозе на своей родине – деревне Киселевке. Затем «рванул» в Москву, где в журнале «Новый мир» показал стихи его главному редактору А.Т.Твардовскому. Они ему понравились. И он тут же, при мне, продиктовал машинистке рекомендательное письмо в Литературный институт им. А.М.Горького. Драгоценное письмо это заканчивалось очень лестными для меня, 23-летнего деревенского парня, словами: «Стихи его, на мой взгляд, свидетельствуют о несомненной одаренности». Думаю, что Советская Армия немного потеряла, когда я из рядового курсанта стал не последним студентом единственного в мире Литинститута. Мне здорово повезло: руководителем творческого семинара был замечательный поэт и человек Сергей Наровчатов. Кстати, мне довелось учиться на одном курсе и семинаре с Юрием Кузнецовым… - И будучи курсантом, вам удалось напечататься в солидном издании – журнале «Советский воин»… - Да, именно так. А случилось это очень радостное для меня событие, когда я был еще стройным и довольно-таки симпатичным юным курсантом. Помог мне «пробиться» в журнал «Советский воин» другой мой знаменитый на Смоленщине, да и в России, земляк – Николай Иванович Рыленков. Я набрался храбрости и на летних каникулах нагрянул к нему прямо на квартиру в Смоленске. Он, Царство ему небесное, очень высоко, даже вдохновенно отозвался о моих юношеских виршах. И устроил самую первую публикацию в Москве, в журнале «Советский воин». Там появилось всего лишь одно стихотворение, которое заканчивалось, помню, так: Ко мне плывет через реку Березовый рассвет. А я рассветы берегу – И выше счастья нет! Вот, какие «шедевры лирики» выпархивали из-под моего юного пера. Курсанты училища горячо поздравляли меня. И первый вкус славы обжег мое сердце, которое и теперь не чуждается добрых слов. - Когда-то вы написали строки об юрком паучке, который, попав на тетрадный лист, очень испугался. И лишь когда упал в траву, на листья, Вновь осмелел, былинкам всем родня. Как видно, страх перед бумагой чистой Бросает в дрожь не одного меня… Я потому обратил внимание на эти строки, что и сам испытываю некоторый страх перед «бумагой чистой». Страх, вызываемый сомнением (вещь, в определенном смысле полезная, хотя, может быть, не очень приятная): а то ли я сочинил (помня тютчевское: «Мысль изреченная есть ложь»)… Ну, а ваш страх – он какого рода? - Страх перед чистой бумагой испытывают не только начинающие, но и опытные мастера. И это понятно. Ведь очень часто случается и такое: пишешь, казалось бы, всей душой, а строки не взлетают с листа, а, наоборот, убого хромают, спотыкаются. Нет у них сил воспарить в заветные небеса. Выходит, что вдохновение было не настоящим, надуманным, что ли. Известно, что даже именитые поэты мучились, дрожали от суеверного страха, прежде чем одарить чистый лист плодами вдохновения. Вот, например, признание знаменитого в свое время Ярослава Смелякова, которое он выразил в стихах, родившихся после ухода от него начинающего автора: Он ушел, а мне не стало лучше. На столе – раскрытая тетрадь. Кто придет и кто меня научит: Как мне жить и как стихи писать? - Какие еще чувства испытываете вы в момент, когда вершится великое действо, о котором, М.Ю.Лермонтов сказал так: «И счастье я могу постигнуть на земле // И в небесах я вижу бога». То есть в момент, когда в душе рождается поэзия… - Вообще говоря, поэзия – дело опасное. Александр Твардовский даже так выразился однажды: «Огнеопасное»! Я это понимаю так: вот, горишь ты над вымыслом, а вместо священного пламени – в глаза художника слова ветер бросает пустую золу. Что же касается лично моих ощущений, то их можно грубо назвать именно горением. В душе, перед наплывом чего-то небесного, порой ликует такая пустота, что – мороз по коже. Потому, не выдержав пытки, и спивается иногда наш брат, художник слова. А то и с ума сходит. Ведь по сути, творчество – это стремление одолеть земное притяжение, погостить у далеких звезд, вдохнуть воздух иных миров, поймать свет неведомых галактик. Ты, Николай, приводишь строки гениального Лермонтова. Но ведь он, по-моему, одной своей строкой окунает читателя в такой жуткий Космос, что кровь в жилах леденеет. Строка эта хорошо известна. Вот она: «Выхожу один я на дорогу…» Будучи в давней молодости литстудийским вожаком в Смоленске, я нередко говорил своим подопечным: ежели кто из вас начнет свое стихотворение строкой, какая однажды родилась в одинокой и бездонной душе Лермонтова, то я сразу же уступлю ему или ей свое место руководителя. Но таких не нашлось не только в моей литстудии, но и, может быть, во всем Божьем мире… - В одном из стихотворений вы сравниваете себя с собакой, которая «на звезды воет от неволи», в то время как вы «ревете» «от воли по ночам» Я плачу потому лишь, что – отшельник. И, чтобы место снова знал свое, Мир надевает на меня ошейник, Который сняли на заре с нее… Почему от воли следует реветь? Ведь воля, свобода – это благо для человека. И что означает этот ошейник? - А тебе, Николай, ни разу не приходилось ощущать в ночной воле некий ужас, какой-то беспросветный страх, какое-то безумное чувство своего исчезновения, поглощения клубящейся тьмой? - Ночью, Виктор Петрович, ко мне порой приходят такие мрачные мысли, что лучше от них держаться подальше… - Ну, вот, видишь… Я, например, даже в светлой Луне вижу нечто загадочное, бросающее меня в холодный пот! Эти, вот, странные ощущения и заставляют душу как-то откликаться на зов Вечности. Разве днем, в тупой, суетной толпе, могут приходить в гости золотые, пугливые лучи творчества? Хотя, конечно, случаются и в городской, особенно московской, толкотне вспышки чего-то высшего, тайного, вещего… Ну, а ошейник, снятый с ночной собаки, мир в самом деле надевает на каждого из нас. Потому что грубо заставляет подчиняться ему, лишая душу страшной и одновременно сладкой ночной свободы… - В свое время меня поразило ваше стихотворение «Взлетая вслед за колокольным звоном…», особенно последняя строфа: В свою подушку плачу втихомолку Я, в мире этом нежеланный гость. О, слава Богу, что жена веревку С иконой рядом вешает на гвоздь! Что может привести поэта, да, наверное, и любого человека к подобным мыслям – не дай Бог, к действиям? И что может его остановить, не позволить свершиться тяжкому греху, удержать на поверхности жизни? - Поэзия, вообще, всякое творчество – это ведь исключение из правил. Основная людская масса живет ведь, извиняюсь, на животном уровне. Так создан наш несовершенный мир – и ничего тут не поделаешь. Многие, очень многие великие таланты не смогли «справиться» со своей трагической исключительностью. Спивались, вешались, сходили с ума. А толпа ведь ненавидит гениев. Об этом говорил даже великий Паганини: «Таланты не любят, гениев – ненавидят». Убили Пушкина, Лермонтова, Есенина, Рубцова… Закончил свою жизнь в петле наш современник, потрясающий воронежский поэт Алексей Прасолов, которого высоко ценил весьма строгий в оценках собратьев по перу Твардовский, напечатавший в «Новом мире» аж десять его стихотворений… Вообще, как мне кажется, каждый настоящий художник ходит по лезвию ножа. И бездна его притягивает, как магнит. Спасение – в незыблемой вере. В бессонном творчестве. В тихой молитве. Над нами всеми – отеческое Господнее око. И – добрая Божья длань. Кстати, одну из статей обо мне наш смоленский замечательный поэт и критик Олег Дорогань озаглавил совершенно потрясающе: «Жизнь на земле и есть разлука с Богом». Не правда ли – жуткое и такое великое прозрение посетило нашего с тобой, Николай, собрата по перу? Даже зависть берет! - Честно говоря, не думал, что вас чем-то еще можно удивить – помня, к примеру, такое ваше откровение: Постиг я тьму, проник я в тайны солнца, Сам небосвод мне бьет поклон порой… Чему же можно удивиться, более того, позавидовать – после таких строк? Да еще и признаться в этом. - Но зависть-то эта – не черная, а белая, светлая! Хотя мой сокурсник по Литинституту Юрий Кузнецов и утверждал в разговоре со мной, что зависть бывает только черной. Однако, наше счастье в том, что мы – люди, повидавшие многое, – можем искренне удивляться удачам своих однополчан по литературному цеху. А потом – ведь кто-то из мудрецов сказал примерно так: талант – это всегда новость… - Среди многих остро-социальных тем вашего творчества особой темой звучит умирающая российская деревня – «Деревня стала меньше, чем кладбище…», «Родная хата насмерть заколочена…», «Уходят в землю наши мысли, силы…» и другие. Хочется привести одно из таких стихотворений. Чуть свет я выйду на крыльцо, желая Мысль озарить сиянием травы. Труба моей избы еще живая – Соседние давно уже мертвы. И, ярко на заре синея летней, Неся сквозь рань дыхание свое, Дым из моей трубы плывет к соседней – И вьется, вьется около нее. И вижу я, убитый утром дивным, Его пахучей, росной тишиной, Как хочет поделиться теплым дымом Труба живая – с мертвою трубой… Ведь что странно и – страшно? То, что уже как бы не – живые люди говорят об умерщвлении деревни, а – неживая материя – избы, печные трубы… Говорят своим немым, понятным, наверное, лишь им языком. Выживет ли все-таки наша деревня, наша страдалица, великомученица? - Что поделаешь, дорогой мой друг. Над нашей с тобой кормилицей – деревней – острый, безумный топор занесен не сегодня. Уничтожение главной духовной силы России началось давно. Русские люди ведь цеплялись за подол землиматери с давних пор. Но вороги России хорошо понимали: выруби корни – и дерево рухнет. Разве так называемое раскулачивание не нанесло страшный урон деревенской родине нашей? Ведь кого казнили присланные из города негодяи? У кого отбирали землю и хлеб? У самых крепких, мудрых, трудолюбивых крестьян, свирепо обозвав их кулаками. А это были, на самом деле, истинные труженики. Я очень долго и душевно дружил с большой семьей Твардовских. Особенно свято и вдохновенно сблизились мы с Иваном Трифоновичем. Будучи молодым и легким на ногу, по его зову, я, оседлав впервые в жизни огромный, как вся моя бывшая Киселевка, самолет, добрался до моего старшего друга аж в далекой Сибири. Жил он в поселке Танзыбей, у самых Саянских гор. Пройдя немецкие лагеря и советские тюрьмы, Иван Трифонович мудро перенес наши с ним «опасные» разговоры в ночь – на копну сена. И, вот, забыв об ознобе, которым дышало сибирское звездное небо, слушал я жуткую исповедь моего старшего друга… Обо всем этом я как-нибудь напишу подробнее и основательнее. А сейчас – что касается нашей больной темы. Так, вот, в далеком тридцать первом году, ни с того ни с сего, в хутор Загорье, где жила и денно и нощно трудилась большая семья Твардовских, нагрянули вооруженные до зубов люди. Они грубо потребовали собираться в дорогу. Их, в том числе и малых детей, швырнули в сани (дело было зимой) – и укатили туда, где Макар телят не пас – в Зауралье. Миновала эта скорбная участь лишь будущего великого поэта – его, по счастью, не было тогда в родном Загорье. И только спустя энное количество лет, прославленный на всю страну поэт, вызволил семью из тяжкой, невыносимой ссылки… Деревня долго сражалась со своими недругами. Но – плетью обуха не перешибешь. И, вот, она – умирает. В Киселевке моей родной, той, что в Починковском районе, из 120 хат остались единицы. В том числе – и моя хилая, горькая хатенка, где летом живет старшая сестра Тамара Петровна. Тема деревни нашей горемычной – она у меня комом в горле. Ведь я чуть ли не единственный из студентов Литературного института, после его успешного окончания, по совету, кстати, А.Т.Твардовского, вернулся в свою милую Киселевку. Построил новую хату, женился, завел семью, играл на гармошке на свадьбах. И обо мне стали поговаривать, будто я – больной. Мол, вся молодежь хлынула в города, один Витька Смирнов «быкам хвосты крутит». Видно, свихнулся парень, читая книжки. И мать моя, Александра Михайловна, Царство ей небесное, уговорила меня уехать из Киселевки: бабы, дескать, покоя не дают. Так я стал жителем древнего Смоленска. Но душа-то моя там, где я на свет Божий народился. И вся моя поэзия – оттуда, где моя пуповина зарыта. И большое кладбище на бугре возле деревни, где покоятся мои родители, – самое для меня святое место на земле. Там, когда пробьет мой час, среди односельчан, возле отца и матери обрету вечность и я, грешный… - В 2004 – 2005 годах в издательстве Академии поэзии – «Московский писатель» у вас вышло два тома стихотворений – «В гостях у жизни» и «Ветка вьюги». Насколько трудное это дело – для «некоммерческого» поэта (хотя бы и руководителя писательской организации) издать подобные вещи? Расскажите о работе над книгами, их содержанием. - Стихи я пишу с раннего детства. Сидя морозной зимой на теплой печи, еще не зная азбуки, уже что-то сочинял в рифму. Более или менее внятно пишу с пятого-шестого класса. Первое же стихотворение появилось аж на первой странице самой главной тогда на Смоленщине областной газеты «Рабочий путь», когда мне, литсотруднику райгазеты «стукнуло», кажется, семнадцать лет. Что греха таить: тихо, а иногда и громко ругал я в молодости советскую власть, которая якобы «зажимала» нас, поэтов. Парторг Литинститута даже грозился изгнать меня ко всем чертям. И, наверное, был бы прав. Дело в том, что я ни в одной из 15 изданных при советской власти книг не обмолвился добрым словом о Коммунистической партии, хотя был ее случайным членом. И только тогда, когда к власти пришли «демократы», я, как и многие литераторы, спохватился, да поздно. Так называемый коммунистический режим знал цену таланту, лелеял его, всемерно поддерживал. Сейчас это трудно представить, но я с семьей жил на гонорары. Выходит, скажем, двадцатитысячным тиражом моя книжка лирических стихов «Трава под снегом» в издательстве «Молодая гвардия», я получаю огромный по тем временам гонорар: пять с половиной тысяч рублей! «Волга» меньше стоила. А теперь? На-ка, вот, выкуси! И все-таки мне повезло. Нашелся в Москве человек, который, оказывается, следил за моими публикациями в журнале «Огонек». Мои смоленские вирши нравились ему. Тем более, подкупало и то, что под стихами значилось: «дер. Киселевка, Смоленская область». Это обстоятельство как-то особенно его трогало. И счастливая судьба однажды свела нас в Москве: уже в «демократические», чтоб их черт побрал, времена. И мой добрый друг предложил нищему, буквально без рубля в кармане, поэту финансирование моих книг. И я поверил: все-таки чудеса в сем беспощадном мире случаются! Да еще какие!.. - Откровенно говоря, мне жаль, что в эти тома не вошли ваши воспоминания об известнейших писателях и поэтах, с которыми вас сводила жизнь… - В Москве, в издательстве Академия поэзии, где президентом является мой большой и давний друг, замечательный, эпохальный поэт Валентин Устинов, вышли уже три тома моих виршей. Причем, ни одного стихотворения из прежних книг в них нет. Только – новые. Четвертый том будет весь из воспоминаний. В какой-то мере я, несмотря ни на что, человек везучий. В семнадцать лет я, представь себе, написал в своем дневнике такие, вот, высокие слова: «Когда же я встречу человека мудрей меня?» Судьба – как бы в ответ на мой юношеский вопрос – послала мне навстречу таких великих, добрых, душевных людей, что я просто-напросто благодарю Бога за это пронзительное счастье! Вот, далеко не полный их список: Рыленков, Твардовский, Наровчатов, Софронов, Астафьев… А, вот, дорогие моему сердцу имена ныне здравствующих: Ганичев, Распутин, Куняев, Лихоносов, Переверзин… А с какими яркими людьми свели меня исторические стены Литинститута: Рубцов, Примеров, Кузнецов, Чухин, Шишаев… И я молю Бога, чтобы он продлил мою жизнь – не для каких-то земных наслаждений, нет! Я должен, я обязан написать о тех, кто подставил мне в моем нелегком пути не коварную ножку, но – крыло дружеское, или отеческое! Кое-что у меня уже написано и напечатано. Например, о Рыленкове, Твардовском. Впереди – новые имена. Не дать им уйти в небытие – это долг моей совести! Она не даст мне покоя, пока я не поставлю точку в моих мемуарах! - Виктор Петрович, уже 12 лет вы возглавляете Смоленскую областную писательскую организацию, являетесь секретарем Союза писателей России. Часто бываете в различных регионах страны. Как бы вы определили место, статус нашей организации среди подобных творческих союзов России? - Первый мой «заход» в так называемую писательскую власть случился еще в советские славные времена. Инициатива эта странная исходила от нашей замечательной женщины, талантливейшего драматурга и прозаика Нины Артемовны Семеновой, Царство ей небесное! Кстати сказать, ее потрясающей художественной и гражданской силы пьеса «Печка на колесе» была поставлена не только во многих театрах СССР, но и в 15 зарубежных странах, в том числе Японии. А по ее чудесной пьесе знаменитый актер Георгий Бурков поставил великолепный кинофильм «Байка», который до сих пор показывают по центральному телевидению… Однако, «царствовать» на писательском троне мне пришлось недолго. Дело в том, что в молодости я был весьма шумным поэтом. Состоял в членах почти всех патриотических партий. Орал на митингах зажигательные речи, крыл чуть ли не матом коммунистов, которые охотятся с вертолета на обитателей смоленских лесов. Молод был… Ведь сейчас, в наши «демократические» дни, «стреляют» уже по русскому народу, вымирающему со страшной скоростью. Захапали несметные богатства святой Руси, а нам, смертным, показывают, отдыхая от трудов праведных на всяких, там, Канарах – свой олигархический кукиш. Но вернемся все-таки в советский режим. Так вот, в какой-то начальственной городской конторе выдавали по спискам курево. Когда дошла очередь до представителя писательской организации, ему (ныне здравствующему) было сказано: «А вы курево не получите до тех пор, пока не снимете Смирнова». Пришел сей мой посланец, кстати, весьма одаренный поэт, ко мне в «контору» и взмолился: «Витя, уйди ты, ради Бога! С тобой, братец, даже покурить не дают!» И я ушел. Разумеется, не без помощи собратьев по перу. Однако, пришли другие времена – и меня опять избрали литературным вождем. И, вот, уже двенадцать лет тяну эту весьма тяжелую лямку. Ведь народ-то творческий – ой, какой непростой! Всякое бывает в нашей гениальной когорте. Однако, при тайном голосовании я почему-то набираю необходимое количество голосов для продолжения этой непростой службы. С радостью могу сказать: Смоленская областная писательская организация СП России – не только одна из крупнейших в стране (на сегодняшний день у нас 65 штыков!), но и чертовски талантливая. Имена многих моих соратников по перу известны далеко за пределами отчего края. Перечислять всех выдающихся поэтов и прозаиков – бумаги не хватит. Однако, самых-самых назову. Евгений Алфимов, Юрий Пашков, Анатолий Александров, Алексей Мишин, Владимир Новиков, Нина Жигарева, Тамара Лосева, Николай Бондарев, Виктория Ионова, Валерий Рудницкий, Михаил Евдокимов, Александр Бугаев… У остальных прошу прощения – похвалю в другой раз… Повторяю: писатели Смоленщины – на виду у всей России! Видимо, именно поэтому в последнее время их командующего, то бишь меня, грешного, все чаще и чаще включают во всякие творческие бригады, в том числе и за границу. Побывал я с собратьями по перу не так давно в Харькове и даже далеком Пекине. Везде читаю патриотические стихи, славлю родную Смоленщину и Россию! - А как случилась ваша поездка в Чеченскую Республику? - Это было зимой 2000 года. Представители русской интеллигенции летели в Чечню, чтобы поддержать боевой дух наших солдат. Мне пришлось лететь в боевом вертолете над ночной, плюющейся огненными вспышками, республикой. Рядом со мной стоял и бесстрашно улыбался известный на всю страну писатель и главный редактор знаменитой патриотической газеты «Завтра» Александр Проханов. Он побывал уже во многих «горячих точках». И дружески посмеивался, потому как я никак не мог привыкнуть к рвущему ушные перепонки гулу нашей небесной машины, которую в любой момент мог сбить любой вражеский гранатомет. Нас, представителей русской культуры, насчитывалось 60 штыков. Возглавлял сию бесстрашную творческую бригаду сам Валерий Николаевич Ганичев. Под его знаменем оказались такие, вот, славные, известные в народе бойцы: Валентин Распутин, Василий Белов, Василий Лановой… Кто-то, в том числе Распутин и Белов, облаченные в белые маскировочные халаты, вместе с нашими разведчиками скрылись в тревожных, вспыхивающих от разрывов, чеченских сумерках… Мне довелось читать стихи раненным нашим солдатам… Когда мы вернулись в Моздок, в присутствии нескольких генералов состоялось как бы подведение итогов нашей поездки в Чечню. Помню, как всех удивил всемирно известный писатель Валентин Распутин, который сказал: «Если бы я был помоложе, я пошел бы с нашими солдатами в бой»… В Москве меня, как и многих других коллег-смельчаков, наградили боевой медалью. У меня, если честно, очень много всяких премий и наград, но эта, за Чечню, – самая дорогая, самая строгая, самая главная! - Развивается ли сегодня Смоленское отделение СП России и если да, за счет каких ресурсов? Ведь некоторые региональные писательские союзы, по своей бедности, прекратили существование… - Слава, как говорится, Богу: наше областное начальство, в отличие от некоторых регионов, хорошо понимает, что без культуры, в частности, литературы жить нельзя. Ведь Смоленщина – родина выдающихся творцов стихов, музыки, скульптуры. Имена их известны во всем мире: Глинка, Коненков, Твардовский, Исаковский… Это нас и спасает. Нынешнее руководство области, несмотря на известные трудности нашего сегодняшнего непростого дня, уделяет серьезное внимание культуре, в том числе и литературе. У нас, опять-таки, в отличие от некоторых регионов, не отняли замечательное помещение, где испокон веков находилась областная писательская организация. Нам отчисляют пусть небольшие, но все-таки не позволяющие умереть с голоду, финансы. Я, как руководитель, состою членом многих общественных организаций, в том числе в совете по культуре при губернаторе. При всей своей огромной занятости, наш областной вожак Виктор Николаевич Маслов находит время собрать всех представителей культуры Смоленщины, внимательно выслушать и. по возможности, оказать необходимую помощь. Такое, вот, доброе внимание к нам – оно и впрямь дорогого стоит. Ну, а к «министру культуры», то бишь начальнику соответствующего департамента Ольге Николаевне Черновой – мы, руководители творческих союзов, вхожи в любое время и в любой день. И не было еще случая, чтобы она отправила посетителя ни с чем. Обязательно выслушает и поможет. Беда лишь вот в чем: в стране до сих пор нет закона о культуре. Кому-то, наверное, это выгодно. Потому как фальшивую, не русскую «культуру» нам день и ночь преподносит «ящик». А там вся «культура» сводится к примитивным песенкам и к голым попкам разудалых, бесстыдных девиц… Ничего, придет и наше, русское, народное время. И культура наша великая вернется на круги своя! Уверен в этом! - Кроме отделения Союза писателей России, в Смоленске есть отделение Союза российских писателей, которое возглавляет поэт Владимир Макаренков. В чем корень разногласий? Возможно ли в принципе объединение двух организаций в одну? Ведь страна у нас одна. И те, и другие должны радеть о благе человека, Отечества, выполнять высокое предназначение – «глаголом жечь сердца людей»…
