Лингвистика текста – направление лингвистики, в рамках

Лингвистика текста – направление лингвистики, в рамках которой
формулируются и решаются проблемы текста (см. текст).
"Лингвистика текста – направление лингвистических исследований, объектом которых
являются правила построения связного текста и его смысловые категории, выражаемые по
этим правилам" (ЛЭС). Л. т. как наука формирует новые онтологические основания для
анализа взаимоотношения языка и речи, позволяет наблюдать данную связь
опосредованно, через текст. Наиболее естественным кажется определение Л. т. в рамках
общей лингвистики, основывающееся на соотнесенности языка и речи: "язык становится
видимым в форме текста" (П. Хартман).
Истоками Л. т. можно считать античную риторику, поэтику, изучавшие тексты, фигуры
речи, герменевтику, семиотику, психологию и др. Однако текст в данных науках
рассматривался лишь как объект исследования, в качестве одного из "побочных
продуктов" коммуникации, представляющегося в виде статической структуры элементов
и типов их связей.
Формирование и развитие Л. т. в 1970-е гг. совпадает с возникновением нового
направления – лингвистического функционализма, ориентированного на изучение
дискурса, более широкого понятия, чем текст (У. Чейф – квант дискурса, Т. Гивон –
дискурсивный синтаксис, С. Томпсон – теория риторической структуры, П. Хоппер –
эмержентная грамматика и др.). Дискурсом считается функционирование языка в
реальном времени. У. Чейф "декларирует право исследователя опираться на
интроспекцию как на законченный источник информации о когнитивных процессах"
(А.А. Кибрик, В.А. Плунгян). Исследуя структуру дискурса, У. Чейф выделяет
интонационную единицу, квант дискурса, соответствующий одному фокусу сознания. Т.
Гивон основывает дискурсивное направление в синтаксисе, использующее новые
теоретические и методологические принципы (когнитивность, коммуникативность,
иконичность) для анализа таких традиционных грамматических категорий, как порядок
слов, референция, топикализация и др. С. Томпсон и У. Манн изучают риторические
отношения между единицами дискурса, иерархически организующие уровни дискурса,
составляют инвентарь риторических отношений дискурсивных единиц и выявляют классы
риторических отношений.
Л. т. и теория дискурса имеют "точку пересечения". Работа с текстом в рамках Л. т. не
сводится к простому оперированию чистыми объектами, заданными вне знания,
особенностей языковой личности, ситуации, а всегда опирается на результаты понимания
смысла речевого сообщения, подразумевающего более широкий контекст деятельности.
Выявление содержания текста на основе анализа его компонентов соотносимо с
интерпретацией текста, целью которой является преобразование исходного текста в
другой тип. В этом смысле Л. т. и теория дискурса выступают как взаимно
ассимилирующие направления.
Работа Г.О. Винокура "Горе от ума" как памятник русской художественной речи" (1948 г.)
считается первой отечественной работой по Л. т. (Г.Я. Солганик). Зарождение Л. т. часто
связывают со стремлением ученых изучать грамматику языка в рамках единиц более
сложных, чем предложение. Так, исследователи приходят к выводу о значительной
обусловленности порядка слов в предложении его связями с соседними предложениями.
"Исследование тесно связанных между собой групп самостоятельных предложений
значительно обогащает наши представления о синтаксической роли союзов и союзных
слов, функции которых в качестве связующих средств между законченными
предложениями сложнее и разнообразнее, чем при связи слов в простом предложении и
частей сложного предложения" (Г.Я. Солганик). В качестве предпосылок зарождения Л. т.
в России рассматривают учение М.В. Ломоносова о "союзе периодов", понятие
"отрывистой речи" А.Х. Востокова, понятие "органисма языка" Ф.И. Буслаева, понятие
речи А.А. Потебни, определение синтаксической единицы более крупной, чем сложное
целое, А.М. Пешковского, понятие "сложного синтаксического целого" Н.С. Поспелова,
типы связи между законченными предложениями И.А. Фигуровского, понятие
"сверхфразного единства" Л.А. Булаховского. Л. т., возникшая первоначально как раздел
синтаксиса, развивающаяся затем как самостоятельная, но достаточно обособленная от
других наук область лингвистики, "оказывается втянутой в общий круг лингвистических и
нелингвистических наук, изучающих текст". "Сам же текст становится объектом изучения
всех этих дисциплин. Именно связь лингвистики текста с данным кругом наук и
превращение текста в интрадисциплинарный объект изучения определяет новое
понимание текста и новый подход к тексту" (Русский язык. Функционирование
грамматических категорий. Текст и контекст. – М., 1984). Т. о., Л. т. признала право
говорящей и понимающей личности выносить свои суждения о тексте, позволила ей быть
экспертом текста.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ
К. А. Филиппов
ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
Курс лекций
Издательство С.-Петербургского университета
2003
Введение
Объектом изучения Л. т. является текст, рассматриваемый на фоне единства его
противоречивых свойств. М.М. Бахтин – один из первых исследователей текста – отмечал
противоречивую природу текста, выражающуюся в том, что, с одной стороны, за каждым
текстом стоит система языка, т.е. нечто повторяемое, воспроизводимое, а с другой –
индивидуальное, неповторимое (1976). В Л. т. 1970-х гг. текст рассматривался не только
как результат речевой деятельности, но и как процесс, как язык в действии. Объект
лингвистики текста изначально носит интегрированный характер, поскольку входит в
объекты изучения разных наук – философии, логики, социологии, психологии, и др.
Предмет Л. т. во многом определяется интрадисциплинарным характером объекта, т.е.
при всей его широте и определенности остается открытым. Определение предмета Л. т.
шло во многих аспектах: лингвоцентрическом, стилистическом, текстоцентрическом,
философском, семиотическом, культурологическом, литературоведческом и др. В рамках
Л. т. формирование предмета изучения происходило в двух направлениях: 1) текст
определялся как некая знаковая форма, созданная в ходе соотнесения с определенной
ситуацией, т.е. как частная структура акта коммуникации; 2) текст трактовался как
процесс актуализации смысла в знаковой форме. Существование этих направлений во
многом обусловлено сопряженностью процесса формирования предмета лингвистики
текста с эволюцией взглядов на текст: от структуралистского понимания текста как
готового, подлежащего таксономическому описанию продукта, фено-текста (Ю.
Кристева), к постструктуралистской трактовке текста как постоянно конструируемого
объекта, гено-текста. В предмете Л. т. учитывается дифференциация понятий
произведение и текст. Произведения, по Р. Барту, должна изучать критика, т.е.
интерпретирующее литературоведение. Ю.М. Лотман предлагал рассматривать текст
только как момент его актуализации.
Л. т. как наука включает теорию текста и прикладные направления. "Если бы мы были
неравнодушными к неологизмам, то могли бы определить теорию текста как гифологию
(гифос означает "ткань" и "паутина") (Р. Барт). В области теории текста Л. т. видит свои
задачи в нахождении и построении системы категорий текста, в области прикладных
направлений – изучить условия правильной человеческой коммуникации (Т.М.
Николаева). Большую роль в развитии теории текста сыграли концепции и теории
европейских лингвистов, представителей Пражского лингвистического кружка (К.
Гаузенблад, П. Сгалл, Х. Изенберг и др.), французской лингвистической школы (Ш.
Балли, Э. Бенвенист, Р. Барт, Ю. Кристева, П. Серио, М. Пешё и др.), немецкой
лингвистической школы (Э. Косериу, Х. Вайнрих, П. Хартман, И. Беллерт, Р. Харвег, В.
Дресслер и др.), российских лингвистических школ и направлений (В.В. Виноградов, Л.В.
Щерба, И.И. Мещанинов, В.М. Жирмунский, М.М. Бахтин, С.Д. Кацнельсон, Ю.М.
Лотман, О.И. Москальская, И.Р. Гальперин, М.Н. Кожина, В.В Одинцов, Г.Я. Солганик,
З.Я. Тураева, Т.М. Николаева, Л.А. Новиков, Т.М. Дридзе, Н.Д. Зарубина, В.Я. Шабес,
Г.И. Богин, А.А. Залевская и др.).
2. Предмет лингвистики текста
В самом наименовании «лингвистика текста», на первый взгляд, содержится ответ на
вопрос о предмете данного научного направления — это текст. Однако простота этого
ответа
обманчива.
М. М. Бахтин, определяя место текста в гуманитарных науках, прозорливо писал:
«Мы не намерены углубляться в историю гуманитарных наук, и в частности филологии и
лингвистики, — нас интересует специфика гуманитарной мысли, направленной на чужие
мысли, смыслы, значения и т. п., реализованные и данные исследователю только в виде
текста. Каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть только
текст»
(Бахтин 19866: 474). И далее: «Текст — первичная данность (реальность) и исходная
точка
всякой гуманитарной дисциплины» (там же: 484). Такая глобальная оценка роли текста в
гуманитарных дисциплинах несомненно лежит в основе переосмысления предмета самого
языковедения на современном этапе. Конечно, М. М. Бахтин, говоря о фундаментальной
роли текста для всего гуманитарно-филологического мышления, вряд ли имел в виду
необходимость выделения специального направления в лингвистике, непосредственно
занимающегося анализом больших речевых произведений.
Одной из наиболее удачных квалификаций лингвистики текста признается ее
определение как науки, изучающей «язык в действии» (Николаева 1978: 9). М. А. К.
Хэллидей вообще утверждает, что «текст — это язык в действии» (Хэллидей 1978: 142).
По
его мнению, само владение языком предполагает, что говорящий знает разницу между
текстом и нетекстом — списками слов или любыми наборами предложений. Такое
допущение является для говорящего нормой, оно функционально, потому что опирается
не столько на узнавание слов и структур, сколько на понимание той роли, которую играет
язык в подобной ситуации. При этом за языком признается какая-то роль только в том
случае, если он приемлем как текст (там же). При таком глобальном понимании текста
языковедение вообще мыслится как «лингвистика текста».
В момент зарождения «лингвистики текста» ученые, вероятно, не ставили перёд собой
глобальной цели переориентации традиционного языковедения. Они видели перед собой
простое расширение рамок научного описания языковых явлений. После десятилетий
увлеченного изучения хорошо известных структурных единиц языка они неожиданно
оказались перед совершенно новой областью научного интереса. Они заглянули за
границы
отдельного предложения и увидели новый, яркий мир содержательных взаимосвязей и
структурных сплетений целого речевого произведения.
3. Определение лингвистики текста
В современной лингвистической литературе можно встретить различные определения
лингвистики текста. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» лингвистика
текста трактуется как «направление лингвистических исследований, объектом которых
являются правила построения связного текста и его смысловые категории, выражаемые по
этим правилам» (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 267). Интересно, что
автор данного определения Т. М. Николаева ранее давала несколько иную трактовку
этому понятию: «Лингвистика текста — научная дисциплина, цель которой — найти и
построить систему категорий текста со специфическими для нее содержательными и
формальными единицами, а также описать условия "правильной" человеческой
коммуникации» (Краткий
словарь... 1978: 469).
Два приведенных выше определения разделяет промежуток времени в двенадцать лет.
Несомненно, определение, датируемое 1990 г., компактнее и точнее отражает суть
лингвистического анализа текста. В определении 1978 г. отчетливо видны надежды
исследователей в большей степени на возможности нового лингвистического
направления,
чем на имеющиеся результаты, хотя лингвистика текста квалифицируется в нем как
«научная
дисциплина».
В зарубежной научной литературе лингвистика текста дефинируется похожим
образом. Ср., например, определение в словаре лингвистических терминов X. Бусманн:
«Лингвистика текста — языковедческая дисциплина, занимающаяся анализом языковых
закономерностей, которые выходят за рамки одного предложения, она имеет своей целью
определить конститутивные признаки текста как единицы языка и тем самым заложить
основы теории текста» (Bufimanr 1990: 779). Или в словаре Метцлера она определяется
как
«языковедческая дисциплина, которая исследует структурные свойства текстов, условия
их
производства и взаимосвязанности, их языковой вариативности и обработки» (Metzlei
Lexikon Sprache 1993: 637).
Суть всех приведенных выше определений лингвистик текста сводится к выделению
внутри лингвистики (языковедения, языкознания) отдельного направления —
исследования
целых речевых произведений и их фрагментов (частей отрезков, единиц). Вопрос о том,
являются ли целые речевые произведения такими же полноценными языковыми знака Ми,
как фонемы, морфемы, слова и предложения, решаете; в каждом конкретном случае поразному в зависимости о научной позиции исследователя.
4. Место лингвистики текста среди других научных дисциплин
Справедливости ради следует сказать, что с момента зарождения лингвистики текста
не прекращаются научные споры по поводу статуса этой лингвистической дисциплины,
по
поводу ее места среди других научных дисциплин, В лингвистической литературе можно
встретить самые разные трактовки сущности данного направления научного поиска. В
них,
как в капле воды, отражаются различные точки зрения исследователей на природу текста,
а
также различные подходы к его описанию.
Автором одной из существующих точек зрения на место лингвистического анализа
текста среди других научных дисциплин является голландский ученый Тойн ван Дейк, отдающий предпочтение названию «наука о текстах» (Textwis-senschaft), но не избегающий
также наименования «лингвистика текста» (Дейк 1989: 111-160). По мнению Т. ван Дейка,
«наука о текстах» — это междисциплинарная наука, интегрирующая отдельные
самостоятельные научные направления, такие как теология, история, юриспруденция и
др.,
также занимающиеся текстом. Он предлагает следующую схему такой
междисциплинарной
науки (Dijk 1980: 1-13).
Естественно, во всех этих научных дисциплинах текст рассматривается под разными
углами зрения и с разной целевой установкой:
— в исторической науке речь идет прежде всего о социальных, политических и
культурных обстоятельствах возникновения текстов и их вариантов;
— в теологии — об интерпретации преимущественно религиозных текстов;
— в юриспруденции — о толковании юридических текстов и их применении в
разрешении различных конфликтных ситуаций;
— в социальной психологии исследователь имеет дело с отношениями между
определенными текстовыми структурами и их воздействием на знания, мнения, позиции и
действия отдельных индивидов, групп людей или каких-либо сообществ;
— в когнитивной психологии кроме всего прочего изучаются процессы,
происходящие при производстве и восприятии определенных речевых форм;
— в литературоведении объектом внимания ученых являются прежде всего
художественные тексты;
— в лингвистике выделяются три направления анализа текста: синтаксис, семантика и
прагматика (здесь очевиден семиотический подход Т. ван Дейка к описанию текста,
предполагающий выделение именно этих трех разделов семиотики) (подробнее см.
(Семиотика 1983)).
Как видно из схемы на рис. 1, лингвистика текста в понимании Т. ван Дейка
представляет собой всего лишь часть более общей «науки о текстах» (Textwissenschaft).
Позднее Т. ван Дейк предпочитает вообще говорить не об анализе текста, а об анализе
дискурса как понятия, включающего в себя также текст. Ср.: «Изучение дискурса не
ограничивается эксплицитным описанием структур самих по себе. Результаты
исследований
дискурса в области таких различных дисциплин, как теория речевой коммуникации,
когнитивная психология, социальная психология, микросоциология и этнография,
показали,
что дискурс не является лишь изолированной текстовой или диалогической структурой.
Скорее, это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный
контекст, дающий представление как об участниках коммуникации (и их
характеристиках),
так и о процессах производства и восприятия сообщения» (Дейк 1989: 112-113). Или еще
более очевидное: «...дискурс, нарушая интуитивные или лингвистические подходы к его
определению, не ограничивается рамками конкретного языкового высказывания, т. е.
рамками текста или самого диалога» (там же: 122).
Несколько иное видение места лингвистики текста в «науке о тексте» предлагает
Генрих Плетт. Как следует из схемы на рис. 2, его «наука о текстах» (Textwissenschaft)
включает в себя три большие области, а именно: теорию текста, прикладную науку о
текстах
и анализ текста. Каждая из названных выше областей предполагает дальнейшее членение
причем эти подразделения могут пересекаться, взаимно дополнять и проникать друг в
друга.
Так, теорию текста составляют теоретическая лингвистика, теория литературы и теория о
стилях; в прикладной науке о текстах отдельно выделяются прикладная лингвистика,
методология и стилистика; анализ текста предполагает разграничение таких направлений,
как лингвистика текста, интерпретация литературы и анализ стиля. Внутри каждого из
этих
разделов выделяются свои более мелкие участки. Так, в собственно лингвистике текста
выделены такие участки анализа, как делимитация (членение), распространение и
связность
текста, его микро-, медио- и макроструктура, референция, региональные особенности и
стадии текста (Plett 1975: 22).
Выше уже указывалось, что в современной лингвистике существуют разные
наименования того направления научного поиска, которое обращено к изучению текста
(см.
Введение). Особенности каждого из них будут даны далее, потому что различия в
подходах к
анализу и описанию текстов, как правило, находят свое выражение также в
терминологической сфере. Только одно обстоятельство представляется несомненным: современная
лингвистика текста, в которой целое речевое произведение рассматривается под самыми
разными углами зрения, носит явно выраженный междисциплинарный характер. В
современном
лингвистическом анализе текста, как в кипящем котле, из разных составных частей
образуются новые комбинации научных вкусов и пристрастий, рождаются и развиваются
новые концепции описания целых речевых произведений. По мнению видного немецкого
языковеда К. Вринкера, в настоящее время лингвистика текста занимает центральное
место в
лингвистике, 'как в теоретическом, так и практическом плане (Blinker 1993: Vorwort).
Глава 2
СОВРЕМЕННЫЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА И АНТИЧНАЯ РИТОРИКА
Rem dicendo subjiciet oculus Cicero
Речью поставить дело перед глазами Из «Оратора» Цицерона
1. Истоки современного анализа текста
Новые научные теории редко возникают на пустом месте. Как правило,
возникновению новых научных направлений предшествуют многолетние разрозненные
попытки отдельных ученых осмыслить и описать те или иные феномены, выходящие за
рамки привычных знаний о природе вещей. Иногда, для того чтобы оценить масштаб
научных достижений в той или иной области, необходимо заглянуть далеко в глубь веков
и
сопоставить давние представления с новейшими открытиями. Все эта справедливо и по
отношению к лингвистическому анализу текста.
Современные теоретики лингвистики текста единодушно сходятся в том, что первые
попытки научного подхода к анализу текста были предприняты античными риторами (см.,
напр. (Kalverkamper 1981: 5)). Именно поэтому знакомство с историей и идеями
классической риторики позволяет проследить истоки многих нынешних достижений
лингвистики текста.
В современном языковедении риторика трактуется как «филологическая дисциплина,
изучающая способы построения художественно выразительной речи, прежде всего прозаической и устной» (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 416). В
человеческом обиходе под риторикой (от греч. rhetorike" 'ораторское искусство')
понимается,
во-первых, теория и искусство красноречия, а во-вторых, напыщенная, красивая, но
малосодержательная речь (Словарь иностранных слов 1989: 446). Несомненно, данное
понимание сложилось под влиянием целого ряда моментов, отражающих прежде всего
последний этап развития риторики, однако у нас особый интерес вызывают те аспекты
классической риторики, которые получили последующее научное осмысление в
современном анализе текста. А для знакомства с этими аспектами нам необходимо глубже
заглянуть в историю «искусства красноречия».
В науке родоначальниками риторики признаются софисты (от греч. sophistes
'искусник, мудрец'). Так называли риторов — платных учителей, которые не только
обучали
красноречию, но и составляли речи для нужд граждан (Кохтев 1994: 6). Свою задачу
софисты видели в том, чтобы научить граждан «хорошо и убедительно говорить о политических и нравственных вопросах» (Тройский 1983: 174). При этом самым важным для
оратора было не достижение истины, а убедительность. По мнению одного из самых
известных софистов Горгия, убеждать может только искусно составленная речь, причем
совершенно не важно, соответствует она истине или нет (цит. по (Кохтев 1994: 7)). Он
говорил также: «Слово есть великий властелин, который, обладая весьма малым и
совершенно незаметным телом, совершает чудеснейшие дела. Ибо оно может и страх
нагнать и печаль уничтожить, и радость вселить и сострадание пробудить» (цит. по
(Кохтев
1992: 5)). Во времена Горгия риторика признавалась «царицей всех наук», а обучение
красноречию было высшей степенью античного образования.
В более чем 2500-летней истории риторики выделяются несколько этапов, во время
которых заметен различный подход к пониманию самого предмета риторики.
Первый этап связан с расцветом греческой цивилизации. Основой риторики данного
периода является концепт убеждения. Аристотель определяет риторику как «искусство находить возможные способы убеждения относительно любого предмета» (Аристотель
2000:
8).
Второй этап в большей мере характерен для римской цивилизации. В этот период
происходит переоценка концепта убеждения как основной цели оратора. Знаменитый
римский ритор Квинтилиан, автор «Риторических наставлений» в двенадцати книгах,
полемизируя с Аристотелем, предлагает иное определение риторики — ars bene dicendi —
«искусство говорить хорошо» (см. (Безменова 1991: 14; Кохтев 1992: 26)).
Третий этап в развитии риторики, расцвет которого приходится на средние века и
начало эпохи Возрождения, характеризуется еще большим отходом от первоначального
содержания. Для этого периода свойственна трактовка риторики как «искусства
украшения
речи» (ars ornandi). Непосредственным предметом ведения риторики оказываются преимущественно письменные тексты. Такое понимание сохранилось вплоть до наших дней и
нашло свое отражение в словарных дефинициях многих справочников; ср., например,
определение риторики в «Словаре иностранных слов» (1989: 446).
В настоящее время наблюдается новый этап развития риторики как филологической
дисциплины. Становление риторики нового типа (ее иногда называют «неориторикой»
или
«неориторической теорией аргументации» или просто «теорией аргументации») связано
прежде всего с работами X. Перельмана, обратившегося в 50-60-х годах к изучению
логики
ценностных суждений в юриспруденции. Он решил возвратить риторике ее
первоначальный
смысл — быть искусством убеждения. Тем самым он открыл для себя риторику как
«логику
неформального суждения». Новая риторика, в основе которой лежит аристотелевский
канон,
должна заняться, по мнению X. Перельмана, изучением правил аргументации, во всех
типах
высказываний, при любом типе аудитории, для того чтобы убедить последнюю принять
сторону оратора (цит. по (Безменова 1991: 15)).
Итак, в многовековой истории риторики сплелись воедино разные подходы к
трактовке ее сути. Греческое «искусство убеждать» сменилось римским «искусством
говорить хорошо», которое, в свою очередь, уступило место «искусству украшения речи».
И
вот на новом витке истории первоначальные идеи античной риторики обретают силу на
более высокой ступени развития.
В самом общем виде риторику можно определить как искусство (прежде всего
словом) убедить собеседника (или собеседников) в собственной правоте. Другими
словами,
это искусство воздействовать на мысли, знания, позицию и действия собеседника
определенным образом. В этом античная риторика (а вместе с ней и теория аргументации)
причудливо перекликается с современной лингвистической прагматикой, отводящей
целевой
установке, интенции говорящего фундаментальную роль в объяснении механизма
функционирования языка, а также с теорией речевых актов, занимающейся созданием
универсальной классификации речевых действий.
2. Содержание античной риторики
Согласно античному канону риторика включает в себя пять частей, соответствующих
пяти необходимым (и обязательным) этапам работы оратора над речью: 1) нахождение
темы
(inventio), 2) расположение материала (dispositio), 3) словесное выражение (elocutio), 4)
запоминание (memoria), 5) произнесение (vox) (Лингвистический энциклопедический
словарь 1990: 417; Coseriu 1981: 165). Другими словами, классическая схема риторики
состоит в следующем: 1) найти, что сказать, 2) найденное расположить по порядку, 3)
придать ему словесную форму, 4) утвердить все это в памяти, б) произнести (Кохтев 1994:
13). Таким образом, риторический процесс охватывает весь путь от замысла оратора к
звучащему слову.
Инвенция (inventio; invenire quid dicas букв, 'изобрести, что сказать')- Перед оратором
прежде всего стоит выбор темы и цели выступления. Он должен отчетливо представлять
себе, о чем и для чего он будет говорить. Важно также, чтобы он помнил об этом в
каждый
момент речи.
Схема инвенции традиционно включает в себя три части: «нравы», «аргументы» и
«страсти».
Под понятием «нравы» в риторике подразумеваются те качества, которые позволяют
оратору установить контакт с аудиторией и утвердить свой авторитет. Аристотель
называет
три причины, вызывающие безоговорочное доверие к говорящему, — это
рассудительность,
добродетельность и доброжелательность. Если слушателям кажется, что оратор обладает
всеми этими качествами, они непременно чувствуют к нему доверие (Аристотель 2000:
59).
Главная задача оратора — представить аудитории убедительные «аргументы» в
доказательство своей правоты. Изучение различных способов доказательств включаете
себя
описание собственно аргументов и так называемых общих мест. Аргументом в риторике
называется форма рассуждения, имеющая целью из известных положений вывести новое.
Основные виды аргументов следующие.1
Силлогизм (две посылки, один вывод). Более всего этот вид аргумента свойствен
научному доказательству, принятому в логике. Например: (1) Следует любить то, что
облагораживает. Изящные искусства облагораживают. Следовательно, надо любить изящные
искусства?
Энтимема — один из видов силлогизма, в котором одна из посылок остается неявной
(«в уме») и аргумент сводится к двум положениям (антецеденту и следствию). Этот вид
силлогизма более подходит для использования в речи, где многие моменты остаются
невыраженными. Приведенный выше пример собственно силлогизма в этом случае
приобретает вид: (2) Следует любить то, что облагораживает. Значит, надо любить изящные
искусства. Ср. пример энтимемы из «Риторики» Аристотеля: (3) Благоразумным кто
рожден,
тому не следует / Детей чрезмерно мудрыми воспитывать. I Таким присуща праздность,
кроме этого / Сограждан зависть возбуждают лютую (Аристотель 2000: 93).
1 Подробное описание видов аргументов см. (Безменова 1991: 24—29). Примеры взяты у
Н.
А. Безменовой (там же).
Эпихерема — развернутый силлогизм. Так, приведенный выше собственно силлогизм
можно развернуть в следующую цепочку умозаключений: (4) Кто может не любить
изящные
искусства? Они обогащают наш ум, смягчают наши нравы; именно они совершенствуют
род
человеческий. Самолюбия и здравого смысла достаточно, чтобы понять их неоценимую
пользу и необходимость развития.
Дилемма — разновидность сложного силлогизма (две противоположные посылки и
одно умозаключение). В качестве примера можно привести реакцию римского сената на
уговоры Тарквиниев возвратить им имущество, блага и права: (5) Не вернуть им их —
дать
предлог к войне; вернуть — представить им оружие и средства нападения.
Сорит — цепочка взаимосвязанных положений. Например: (6) Верующий человек
почитает бога; тот, кто чтит бога, чтит его заветы;, один из заветов — милосердие к
ближнему; милосердие предупреждает преступление, облегчая страдания и нищету;
предупреждение преступлений служит интересам государства.
Кроме аргументов, различающихся по форме рассуждения, в риторике
рассматривались также аргументы, учитывающие источник, происхождение. Таковыми
признавались: пример — силлогизм, одной из посылок которого является исторический
факт
или интересное событие; индукция — общий вывод, проистекающий из различных
частных
примеров; «личный» аргумент — вывод, проистекающий из посылок, действий или слов
оппонента, противопоставленных оратором своим собственным посылкам, действиям или
словам.
Среди общих способов убеждения Аристотель уделяет основное внимание примеру и
энтимеме. При этом предпочтение он оказывает энтимеме как собственно риторическому
средству: «Примерами следует пользоваться в том случае, когда для доказательства нет
энтимем, ибо убеждают с их помощью, когда же энтимемы есть, то примерами следует
пользоваться как свидетельствами после энтимем в виде эпилога, тогда как в начале они
похожи на индукцию, а ораторским речам индукция не свойственна, за исключением
немногих случаев, когда же они помещены в конце, то похожи на свидетельства, а
свидетель
всегда вызывает доверие. Поэтому если поместить их в начале, необходимо говорить
много,
а в конце — достаточно одного примера, ибо свидетель, заслуживающий веры, полезен
даже
один» (Аристотель 2000: 93).
Правила применения аргументов: 1) доказательства — основа ораторской речи; 2)
доказательства следует не столько умножать, сколько взвешивать; 3) отбрасывать аргументы, которые могут быть отвергнуты.
В основе классического учения о «страстях» лежит представление о двух главных
человеческих страстях — Любви и Ненависти. Именно они формируют все другие,
второстепенные чувства. По определению Аристотеля, «страсти — это все то, под влиянием чего
изменяется состояние людей и принимаются различные решения, а также то, с чем
связано
огорчение или удовольствие: например, гнев, сострадание, страх и всем им подобные и
противоположные им чувства» (там же: 60). Аристотель дает подробную характеристику
чувству гнева, пренебрежения, милости, любви, страха, стыда и другим человеческим
свойствам, используемым оратором в «искусстве убеждать» аудиторию. Он описывает
также
возможное воздействие речи на людей различных возрастных и социальных групп (там
же:
60-88).
Соотношение между «нравами», «аргументами» и «страстями», т. е. тремя основными
разделами инвенции, можно выразить следующей формулой поведения оратора: привлечь
нравом, убедить аргументом, тронуть чувством.
Общие правила инвенции, обязательные для любого оратора:
1) «нравы», «аргументы» и «страсти» должны взаимодействовать для достижения
единой цели — убеждения;
2) один из трех подходов должен быть выбран в качестве доминирующего;
3) «нравы» и «страсти» более всего подходят для сочинений, адресованных «слабым,
чувственным людям и молодежи»;
4) аргументы должны преобладать в речи, обращенной
к людям степенным и разумным;
5) злоупотребление нравами и страстями легко высмеивается;
6) использование опыта предшествующих поколений ора
торов (Безменова 1991: 26-27).
Кроме собственно доказательств к инвенции относятся также «общие места»
аргументов. Античные риторы подчеркивали, что все сюжеты, темы, объекты ораторского
выступления имеют определенное сходство и могут рассматриваться под общим углом
зрения. Такое сходство может быть внутренним, исходящим из самого предмета —
внутренние общие места (определение, или дефиниция, перечисление частей, сравнение,
обстоятельство) и внешним, представляющим собой дополнительную аргументацию не
обязательно логического характера — внешние общие места (постановления, законы,
свидетельские показания и т. п.) (там же: 27-28).
Таким образом, инвенцию можно назвать этапом упорядочивания мысли о предмете
речи. Она предполагает выбор определенной стратегии аргументации. Эта стратегия
может
быть обусловлена тем образом, который оратор предполагает создать у аудитории
(«нравы»),
либо той реакцией слушателей, на которую рассчитывает оратор («страсти»), либо потенциальной возможностью раскрытия темы сообщения («аргументы»).
Классическая инвенция обращена к анализу трех сторон акта коммуникации, которые
ныне принято называть: отправитель речи (говорящий) — получатель речи (слушатель) —
сама речь (текст). В современной лингвистической теории этим составляющим акта
коммуникации уделяется значительное место (в том числе и в лингвистике текста).
Диспозиция (dispositio; inventa disponere букв, расположить изобретенное). Основное
назначение диспозиции — членение тематического материала, полученного в результате
инвенции, и определение порядка следования частей.
Огромное внимание, с которым античные ораторы относились к данному этапу работы
над
речью, нагляднее всего демонстрируют следующие слова Платона: «Всякая речь должна
быть составлена, словно живое существо, — у нее должно быть тело с головой и ногами,
причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать
целому»
(Платон 1970: 203) — цит. по (Кохтев 1992: 8). Оратор должен ясно представлять себе
общий
принцип и частные задачи речи и в соответствии с этим строить свою аргументацию.
Согласно античному канону2 речь делится на шесть частей: введение, предложение,
повествование, подтверждение, опровержение и заключение. Для менее значительных тем
диспозиция может быть ограничена тремя основными частями: вступлением,
подтверждением и заключением. (Нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве
современных общественно-политических и научных текстов наличествуют только три
упомянутые выше части.)
Главным общим правилом диспозиции является следующее: оратор должен помнить о
цельности сочинения и с этой целью кратко, в одной фразе, резюмировать и держать в уме
свое мнение по поводу излагаемого сюжета. Я думаю, что это правило могло бы
сослужить
добрую службу многим современным публичным сочинителям.
Введение. Главная цель введения — расположить в свою пользу аудиторию. Для
достижения этой цели применяются три типа введения: простое (введение в предмет
согласно заявленной теме), косвенное (используется в сложных случаях, когда оратор
сталкивается с явно враждебной аудиторией) и внезапное (ex abrupto 'сразу, внезапно') —
резко эмоциональное начало, применяемое в редких случаях. Классическим примером
внезапного начала может служить одна из знаменитых речей Цицерона Катилине:
"Quousque
2 Общую характеристику диспозиции см. (Безменова 1991: 29-34)
tandem abutere, Catilina, patieniia nostra? Quam diu etiam furor iste tuus nos eludet? Quern ad
finem sese effrenata jactabit auda-cia?" «Доколе же, наконец, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением? До каких пор твое бешенство будет ускользать от нас? Где
предел твоей необузданной дерзости?» (Бабичев, Боровский 1982: 676).
Античные риторы придавали вступлению исключительно важное значение.
Аристотель учил: «Итак, вступление есть начало речи, то же, что в поэтическом
произведении — пролог, а в игре на флейте — прелюдия. Все эти части — начало, они как
бы прокладывают путь для последующего» (Аристотель 2000: 136).
Правила работы над введением:
1) обратить особое внимание на введение, от которого в
значительной мере зависит успех всего сочинения в целом;
2) во введении использовать «нравы»;
3) сочинять введение, исходя из существа рассматриваемой темы, не допуская
«забегания» вперед;
4) писать введение последним (по совету Цицерона);
5) избегать как банального, так и излишне экстравагантного введения;
6) стиль введения прежде всего должен быть доступным.
Предложение (теорема) — этап, в некотором смысле дублирующий инвенцию.
Предложение состоит из разложения темы на составные части и представления ее в
резюмированном виде. Необходимость включения этого этапа в общий цикл
обусловливается сложным и неочевидным характером темы.
Повествование (наррация) включает в себя прежде всего изложение основных фактов,
составляющих композицию темы: описание предметов, мест, лиц.
Правила наррации:
1) повествование должно затрагивать только основные
факты, имеющие непосредственное отношение к теме;
2) факты должны находиться в соответствии с действующими лицами, т. е. должны
быть правдоподобными;
3) повествование должно быть кратким и четким;
4) интерес ко всей речи в значительной мере зависит от
эффекта, вызванного изложением фактов;
5) наррация должна сопровождаться описанием, оживляющим сухие факты;
6) для описания следует выбрать наиболее выгодную точку зрения;
7) при описании следует избегать расплывчатости и излишних деталей;
8) место описания — в начале повествования.
Подтверждение (конфирмация) — основной этап диспозиции. Именно на этом этапе
оратору предстоит развернуть аргументацию, от которой зависит успех речи. Основная
задача подтверждения — доказательство истинности посылок, выдвинутых в
предложении.
Правила конфирмации:
1) в подтверждении должны быть собраны воедино все замечания касательно
применения необходимых доказательств;
2) с этой целью необходимо осуществить ревизию всех «общих мест», рассмотренных
в инвенции;
3) при выборе аргументов менее заботиться об их количестве, нежели их качестве;
4) наилучшим признается так называемый Гомеров по рядок следования аргументов:
вначале сильные аргументы, затем несколько доказательств средней силы, в конце —
один наиболее мощный аргумент;
5) тщательно избегать нисходящего порядка аргументов;
6) сильные аргументы следует изолировать и преподносить в самой простой форме,
слабые — группировать по нескольку, для того чтобы они поддерживали друг друга.
Заключение — последний этап диспозиции. По Аристотелю, «заключение преследует
четыре цели: расположить слушателя доброжелательно к себе и недоброжелательно к
противнику; усилить или умалить значение дела; разжечь страсти у слушателя;
напомнить, о
чем шла речь» (Аристотель 2000: 147).
Правила работы над заключением:
1) заключение должно содержать резюме аргументации, развернутой в
подтверждении, и вызывать эмоции публики;
2) заключение требует точности изложения и разнообразия в стиле;
3) из подтверждения отбираются наиболее сильные места;
4) при использовании «страстей» следует помнить об умеренности;
5) стиль заключения должен быть живым и эмоционально насыщенным.
Диспозиция является следующим (за инвенцией) этапом работы автора над речью,
этапом, предшествующим непосредственной вербализации замысла. Необходимость этого
этапа диктуется двумя фундаментальными свойствами речи — линейностью и
дискретностью (членимостью). В результате инвенции тема оказывается расчлененной на
несколько частей (субконцептов), позволяющих наглядно представить себе («в уме»)
содержание речи. Таким образом, если инвенция является этапом конкретизации и
упорядочивания мысли, то основное содержание диспозиции сводится к
синтагматической
аранжировке темы. Но тема как набор субконцептов не имеет линейной конфигурации,
она
не может быть сразу, единовременно обрушена на аудиторию. Дело в том, что если при
зрительном восприятии пейзажа или картины, как отмечает Батте, «мысли входят в наше
сознание толпой» ((Batteux 1793: 264) — цит. по (Безменова 1991: 33)), то при восприятии
речи «мысли, привязанные к ... словам, появляются друг за дружкой, достигая, таким
образом, сознания слушающего» (там же).
Таким образом, с одной стороны, линейность речи диктует необходимость линейного
представления субконцептов, составляющих тему. С другой стороны, дискретность речи,
возможность вычленения отдельных фрагментов сообщения облегчает автору
концептуальное построение речи в соответствии со своими коммуникативными
намерениями.
Античные авторы обращали внимание на многие особенности речи, которые в
современной науке являются предметом специального изучения. Вспомним, например,
известный в психологии «закон первого и последнего места» (или «эффект края»),
согласно
которому при прочих равных условиях лучше запоминается та информация, которая
расположена в начале и конце сообщения (Зимняя 1990: 168). Этот закон прекрасно согласуется
с
античным правилом расположения аргументов в речи, когда наилучшим признается так
называемый гомеров порядок. Располагая наиболее важные элементы доказательства в
начале и конце речи, античные авторы добивались высшей убедительности своих
выступлений.
Элокуция (elocutio; ornare verbis букв, 'украсить словами') — это словесное выражение
того, что уже содержательно определено и расчленено (на этапе инвенции), а также
расположено в определенном порядке (на этапе диспозиции).
Именно на этом этапе замысел автора получает свою конкретную словесную форму
(Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 493).3 Элокуция как центральная
часть
риторики, как учение о словесном выражении в дальнейшем стала основой для выделения
стилистики в качестве самостоятельной лингвистической дисциплины (там же).
Содержание элокуции составляют общие наблюдения над различными
грамматическими формами и конструкциями (предложение, фраза, период), описание и
3 Общее описание элокуции дается по (Безменова 1991: 34-43).
классификация риторических фигур, учение о стиле и его разновидностях, учение о
«формах» стиля и «формах» речи.
Еще Аристотелем были выделены три вида конструкций: предложение, или
выражение простого суждения, фраза, или связка суждений, образующая умозаключение;
период, или связка умозаключений, служащая полному раскрытию развернутой
концепции.
По мнению Н. А. Безменовой, именно в риторике (Batteux 1793) была выдвинута гипотеза
об
уровневой организации текста: «Если природа создала определенные законы для
взаимной
аранжировки слов (в предложении), то они должны сохраняться и для частей в периоде, и
для периодов в целой речи» (Безменова 1991: 35). Идея аналогии, касающаяся взаимного
расположения и отношений между мелкими и крупными языковыми единицами, была, как
известно, популярна в античные времена; популярна она и в наши дни (см., напр. (Лайонз
1978: 25-28)).
Предметом особой заботы риторов было описание различных фигур речи. Согласно
традиции, идущей от Цицерона, фигуры делятся на два больших класса: фигуры мысли
(figurae sententiarum schemata) и словесные фигуры (figurae verborum). Основное различие
между этими двумя большими классами состоит в том, что фигуры мысли зависят
исключительно от воображения или изменения мысли: фигура остается одной и той же,
даже
если в ней заменить все слова. Словесные фигуры зависят от выбора слова, они могут
исчезнуть при замене слов. Например, при замене в фигуре «сто парусов» слова «парус»
на
«парусник» (сто парусников), мысль сохранится, но фигура исчезнет (Безменова 1991: 37).
Предметом риторики являются прежде всего словесные фигуры. Фигуры дикции
затрагивают звуковой состав слов: например, синкопа — это выпадение одного или
нескольких звуков в середине слова (ср.: лат. disciplina — discipulina). Фигуры
конструкции
представляют собой структуры, выражение смысла которых происходит за счет
грамматической конструкции: например, силлепс — это объединение в синтаксическом
построении двух или более однородных членов, так или иначе различающихся в
грамматическом отношении (большинство людей говорят вместо большинство людей
говорит). Выделяются также фигуры, в рамках которых слова сохраняют свое прямое
значение (например, при повторах), и фигуры с переносным значением слов — тропы.
Особое место в риторике отводится изучению фигур с переносным значением —
тропов. Переносный смысл, создающий троп (от греч. tpoTCOi; 'вертеть, поворачивать'),
возникает в результате определенной модификации прямого смысла. Квинтилиан дает
следующее определение этому понятию: «Троп есть выразительная перемена или
искусный
перенос слова или речи от собственного значения на другое» (Квинтилиан 1834) — цит.
по
(Кохтев 1992: 28). Основными тропами в риторике признаются метафора, метонимия, синекдоха, эпитет, антономаза, катахреза, ономатопея, перифраза, аллегория, ирония,
гипербола. Самым красивым и наиболее употребительным тропом с давних пор считается
метафора. По словам Квинтилиана, она «дарована нам самой природой» (Античные
теории
языка и стиля 1996: 232).
Античные авторы обращали внимание на то, что от выбора того или иного слова, того
или иного образного выражения может зависеть весь смысл фразы. Аристотель,
полемизируя
с софистами, писал: «Неверно утверждение Брисона, что сквернословия нет, поскольку
одно
слово можно сказать вместо другого, если они значат одно и то же. Это ошибка, ибо одно
слово более употребительно, более пригодно, чем другое, чтобы представить дело
наглядно.
Кроме того, разные слова представляют предмет не в одном и том же свете, так что и с
этой
стороны следует предположить, что одно слово прекраснее или безобразнее другого»
(Аристотель 2000: 117). Далее: «То же и в области эпитетов, можно образовывать их от худшего
или постыдного, например эпитет "матереубийца", но можно и от лучшего, например
"мститель за отца". Точно так же и Симонид, когда победитель состязания в беге на
колесницах, запряженных мулами, предложил ему незначительную плату, отказался
написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать "полуослов";
когда же получил достаточное вознаграждение, написал: Привет вам, вихреногих кобылиц
дщери, хотя эти мулы были по-прежнему дочерьми ослов» (там же).
Традиция уважительного отношения точному словесному воплощению авторского
замысла передавалась античными риторами из поколения в поколение. Цицерон
усматривал
в выборе «точных и прекрасных слов» главную заботу всех ораторов и сочинителей,
считая,
что он «придает речи, как прекраснейшим статуям, величие и вместе с тем красоту,
патину
старины, значительность, силу и мощь и прочие качества, какие только возможны. Он как
бы
вкладывает в предмет некую говорящую душу» (Античные теории языка и стиля 1996:
223).
Завершающий этап элокуции — учение о стиле и о жанрах речи. По мнению
Аристотеля, «недостаточно знать, что следует говорить, но нужно также знать, как
следует
говорить» (Аристотель 2000: 113). По Аристотелю, «речи написанные воздействуют более
благодаря своему стилю, чем содержанию» (там же: 114). Основное достоинство стиля
заключается в его ясности, потому что только ясная речь достигает своей цели. Кроме
того,
стиль должен соответствовать предмету речи (там же: 114-115). Уже более 2000 лет назад
Аристотель говорил о различном впечатлении, оказываемом на аудиторию письменными
и
устными текстами, т. е. затрагивал вопросы, по сей день составляющие предмет
острейших
дискуссий в науке (подробнее см. главу 6). Он объяснял, почему «речи письменного стиля
представляются сухими, а речи ораторов, даже произнесенные с успехом, —
неискусными,
когда их берут в руки для чтения» (там же: 134).
Таким образом, триада «инвенция — диспозиция — элокуция» оказывается
взаимосвязанной риторической схемой, охватывающей подготовку и собственно процесс
текстообразования. Каждая из этих частей имеет смысл только в качестве составной части
единого речетворческого процесса, начиная от зарождения авторского замысла вплоть до
его
реализации в речи.
Запоминание (memoria) — совокупность мнемотехнических приемов, используемых
для облегчения запоминания текста.
Многие античные авторы достигли известности, кроме всего прочего, также
благодаря своей удивительной способности к запоминанию. Квинтилиан упоминает,
например, о римлянине Гортезии, который однажды после завершения аукциона,
длившегося
целый день, сумел без ошибок и в правильной последовательности перечислить все
выставленные на продажу предметы, их цены и покупателей (Мпе-motechniken... 1989:
14).
В древней Греции обязательным атрибутом любого судебного заседания были
водяные часы. С последней каплей воды в часах заканчивалось выступление оратора.
Часы
ставили оратора в жесткие временные рамки, заставляли его заранее планировать
содержание и произнесение своей речи. Вся эта подготовительная работа производилась
на
этапе запоминания речи.
В основе античной мнемотехники (от греч. \ш\[щ 'па-мять'+ т&ууг\ 'искусство, см. стр.
32 мастерство') лежит убежденность в том, что из всех органов чувств человека наиболее
сильным и развитым является зрение. Поэтому искусство запоминания должно опираться
на
зрительную память. Аристотель полагал даже, что мышление невозможно без конкретных
(образных) представлений, а сама память состоит из запечатленных образов (Ibid.).
Один из конкретных приемов, используемых при запоминании речи, опирается на так
называемый принцип ассоциации. Он состоит в установлении связи между
воспринимаемым
сообщением и другой информацией, прочно утвердившейся в памяти на основе прошлого
опыта. Эффективные ассоциативные связи между известной и неизвестной информацией
оставляют в памяти человека более заметные следы, нежели изолированное заучивание
новой информации. Именно на этом принципе основано искусство запоминания от
античного времени до наших дней.
Знаменитые античные ораторы с успехом пользовались ассоциативным методом,
соотнося отдельные части (положения) своих речей с известным зданием (например,
своим
домом) или известным предметом (например, кораблем). Речи Цицерона основывались,
видимо, на мысленной прогулке по своему дому. Так, вступление он связывал с входной
дверью, первый тезис — с прихожей, дальнейшие части — с другими комнатами дома.
Более
мелкие положения могли ассоциироваться с различными предметами мебели и т. п. Во
время
выступлений он никогда не испытывал затруднений с воспроизведением речи, потому что
«прогулка по дому» позволяла ему заглянуть во все укромные уголки и тем самым
последовательно коснуться всех необходимых разделов речи.4 После V в. н. э. античная
мнемотехника одновременно с падением Римской империи почти полностью попадает в
забвение.
Произнесение (vox, pronunciatio) — искусство произнесения речи.5 Успехи в
красноречии, как полагали античные авторы, во многом связаны с огромной работой над
техникой речи. Знаменитые ораторы древности работу над исполнением речи считали
само
собой разумеющимся делом. Ср. следующую мысль Цицерона: «Нужно ли мне еще
распространяться о самом исполнении, которое требует следить и за телодвижениями, и за
жестикуляцией, и за выражением лица, и за звуками и оттенками голоса?..» (Цицерон
1972:
80).
В произнесении речи основное внимание ораторы уделяли голосу, мимике и жесту.
Аристотель называет три фактора, определяющих искусство владения голосом:
«Декламационное искусство предполагает в основном использование голоса: как его
следует
применять для выражения той или иной страсти, например, когда нужно говорить
громким
голосом, когда тихим, когда средним, и как выбирать интонации, например
пронзительную,
глухую и среднюю, и какие ритмы употреблять для каждого данного случая. Ибо есть три
вещи, на которые обращают внимание: сила, гармония и ритм» (Аристотель 2000: 113). По
словам Цицерона, существуют «два элемента, украшающие прозаическую речь:
приятность
слова и приятность размеров. В словах заключается как бы некий материал, а в ритме —
его
отделка» (Античные теории языка и стиля 1996: 264).
Древние ораторы овладели искусством фиксации голосовых тонов, своего рода
нотной записи декламации с помощью диакритических знаков, служащих для отметки
просодии. В те времена существовала мелопея, или искусство создания определенных
модуляций голоса. Так, например, Исократ советовал не допускать столкновения гласных,
а
также повторения одинаковых слогов на стыке слов (Античные теории языка и стиля
1996:
181). Квинтилиан предупреждал о том, что согласные так же, как и гласные, могут
«враждовать» между собой, например, если на стыке слов встречаются конечный s и
начальный х, еще худшая картина наблюдается при столкновении двух s, в результате
чего,
по его словам, получается «шипение» (там же: 253).
В античной риторике важное место отводилось мимике и жестикуляции. Изучение
правил владения мимикой и жестом, по методу Демосфена, должно было сопровождаться
комплексом упражнений перед зеркалом. Риторы полагали, что жест должен
сопровождать
мысль и голос шаг за шагом, не обгоняя их и не задерживаясь перед ними. По их мнению,
жесты должны иметь между собой определенную связь: как не всякая мысль может
находиться в непосредственной близости с другой, так и не всякий жест приличествует
другому.
Существовало несколько общих положений о жестикуляции, например: жест правой
руки должен идти с левой стороны и заканчиваться на правой; левая рука сопровождает
правую; если левая рука идет одна, это означает, вместе с поворотом головы направо,
4 Более подробно об античном искусстве запоминания см. (Mnemotechni-kon... 1989: 1424).
5 При описании данной части риторического канона использовалась, кроме всего прочего,
краткая хрестоматия по истории французской риторики XVII-XIX вв.; см. (Безменова
1991:
146-207).
презрение или отказ; кисти рук не поднимаются выше линии плеч, или, в крайнем случае,
глаз, а также не опускаются ниже пояса даже в том случае, когда оратор говорит стоя и т.
п.
В завершение краткого обзора античной риторики обратим внимание читателя на
взаимосвязанность и взаимообусловленность всех пяти этапов работы ораторов древности
над речью. В классическом, каноне каждый из рассмотренных выше этапов признается
обязательной и необходимой составной частью работы любого оратора (и сочинителя) над
речью. В ходе исторического развития эти пять операций значительно видоизменились.
Так,
учение об элокуции стало основой современной стилистики, учение о запоминании пребывало в забвении несколько веков и по-настоящему возрождается только в современную
эпоху.
Диалогический характер античного выступления. Исключительным предметом
риторики был монологический текст. Однако из этого наблюдения не следует, что
античные
ораторы преуменьшали значение диалога с аудиторией. Они прекрасно умели
устанавливать
и поддерживать тесный контакт со слушателями. Многие выступления знаменитых
ораторов
представляли собой «свернутый» диалог, в рамках которого можно было реализовать
интеллектуальное и эмоциональное воздействие на публику. Рассмотрим, например (вслед
за
Н. А. Безменовой (1991: 19-21)), одну из речей Цицерона. Цицерон, давно уже не
державший
речей в сенате, берет слово, чтобы поблагодарить Цезаря за прощение оклеветанного и
впавшего в немилость Марцеллия. Оратор прекрасно осведомлен о крайнем недоумении,
царившем среди сенаторов из-за его длительного молчания. Ср.: (7) Долго я хранил
молчание. Но не из-за страха. Мешала боль за друга. Пока существует сострадание, нет
места
клевете. Истина всегда торжествует.
Этот лаконичный текст вызвал овацию римских сенаторов. Однако он оказывается
почти непонятным читателю, если не восстановить внутренний диалог, который Цицерон
ведет с аудиторией.
«Долго я хранил молчание». Эта фраза звучит как вызов на диалог для объяснения
своего молчания, которое молва приписывала опасению Цицерона оказаться неугодным
Цезарю. Эта фраза с неизбежностью провоцирует молчаливый вопрос аудитории:
«Почему?» В самом деле, почему оратор хранил столь долгое молчание?
Ответ Цицерона скор и лаконичен:
«Но не из-за страха». Оратор отвергает оскорбительное предположение публики о его
страхе перед гневом Цезаря. Этот краткий ответ провоцирует новый, уточняющий вопрос
аудитории:
«Почему же тогда?» Следующая фраза Цицерона ставит все на свои места:
«Мешала боль за друга». Это уже почти вызов Цезарю, личным врагом которого был
Марцеллий. Предположительно, следующий вопрос аудитории мог быть таким:
«Почему же сегодня заговорил?» Цицерон отвечает на это:
«Пока существует сострадание, нет места клевете». Сильное слово клевета,
брошенное как обвинение Цезарю, снимает неоднозначность трактовки этой фразы: о
чьем
сострадании идет речь — Цезаря, которого призван публично поблагодарить Цицерон,
или
самого Цицерона, страдавшего вместе с другом. Ответ прост: сострадание жертве
собственного злодеяния не может быть заслугой тирана.
«Истина всегда торжествует». Заключительная фраза говорит о том, что не сенат, не
Цезарь, а высшая справедливость является подлинным мерилом человеческих поступков.
3. Риторика в России
Идеи риторики проникли в Россию в XVII в. и нашли здесь достаточный отклик.
Самая ранняя из дошедших до нас отечественных риторик — это «Риторика»
вологодского
епископа Макария, написанная предположительно в 1617-1619 гг. В основу первой
русской
«Риторики» был положен учебник немецкого гуманиста Филиппа Меланхтона,
написанный
на латинском языке и изданный в 1577 г. во Франкфурте. При переводе на русский язык
были сделаны некоторые отступления от оригинала: снята фамилия автора, опущены
некоторые примеры, латинские имена заменены русскими, в отдельных случаях введены
новые примеры. Это рукописный учебник, до наших дней дошло 34 рукописи.
«Риторика» Макария состоит из двух частей. В первой части излагаются основы пяти
основных этапов классического риторического канона. Риторика именуется в ней
«краснословием или сладкогласием», а ее части соответственно называются: «изобретение
дела» (инвенция), «чиновное различие» (диспозиция), «соединение слов с пригодными
словы» (элокуция), «память» (запоминание), «гласомерное и вежливое слово»
(произнесение).
Во второй части «Риторики» Макарий выделяет три стиля, три «рода глаголания»: 1)
«смиренный», относящийся к обиходной речи и не поднимающийся «над обычаем повседневного общения»; 2) «высокий», представляющий собой образную речь; 3)
«мерный»,
характерный для письменной и деловой речи, — соединение «смиренного» и «высокого»
стилей.
«Риторика» Макария переписывалась и изучалась в течение всего XVII в. До
петровского времени она являлась основным учебником риторики в России (Кохтев 1992:
32).
Другими памятниками раннего периода развития риторики в России являются
«Поэтика» и «Риторика» Феофана Прокоповича, написанные на латинском языке. В
основе
этих наставлений лежат курсы по риторике, которые Феофан Прокопович читал в КиевоМогилянской академии в 1705 и 1706-1707 гг. (там же).
Знаменательным этапом развития риторической науки в России было учение М. В.
Ломоносова. Учебник риторики М. В. Ломоносова был напечатан в 1748 г. под названием
«Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика,
показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в
пользу любящих словесные науки». Однако это был уже второй вариант учебника, а
первый
вариант риторики (менее пространный) под названием «Краткое руководство к риторике
на
пользу любителей сладкорочия» был написан в 1744 г. и остался в рукописи. «Краткое
руководство к красноречию» М. В. Ломоносова только при жизни ученого переиздавалось
трижды: в 1748, 1759 и 1765 гг. (там же).
М. В. Ломоносов дает следующее определение риторики: «Риторика есть наука о
всякой предложенной материи красно говорить и писать, то есть оную избранный речьми
представлять и пристойными словами изображать на тот конец, чтобы слушателей и
читателей о справедливости ее удовлетворить. Кто в сей науке искусен, называется ритор»
(Ломоносов 1953: 23).
Уже в самом названии учебника М. В. Ломоносов разграничивает собственно
риторику, т. е. учение о красноречии вообще, касающееся прозы и стихов; ораторию, т. е.
наставление к сочинению речей в прозе; поэзию, т. е. наставление к сочинению
поэтических
произведений.
Риторика М. В. Ломоносова состоит из трех частей: «О изобретении», «О украшении»
и «О расположении». В § 2 книги первой «Краткого руководства к красноречию» он
пишет:
«В сей науке предлагаются правила трех родов. Первые показывают, как изобретать оное,
что о предложенной материи говорить должно; другие учат, как изобретенное украшать;
третьи наставляют, как оное располагать надлежит, и посему разделяется Риторика на три
части — на изобретение, украшение и расположение» (там же: 99). Очевидно, что эти три
раздела соответствуют трем частям классического риторического канона (с перестановкой
двух последних компонентов), затрагивающих непосредственную работу по подготовке и
формированию текста: инвенции, элокуции и диспозиции. Правда, в первом (рукописном)
варианте «Руководства» М. В. Ломоносов упоминает также четвертую часть риторики —
произношение и дает ей краткую характеристику (там же: 78-79), однако в окончательный
(напечатанный) вариант книги этот раздел не включает.
Идеи М. В. Ломоносова на многие годы определили развитие риторики как науки в
России. По мнению специалистов, все последующие русские риторики основывались на
творчестве этого великого мыслителя (Кохтев 1992: 36; 1994: 28).
В начале XIX в. в России происходит разграничение понятий «общей риторики» и
«частной риторики». Автором двух наставлений под названием «Частная реторика» (1832)
и
«Общая реторика» (1854)6 был преподаватель русской и латинской словесности в
Царскосельском лицее доктор философии Н. Ф. Кошанский. Каждая из этих риторик
имеет
свою цель, свой предмет и свои границы. Общая риторика содержит главные, общие
правила
всех прозаических произведений. Частная риторика обращается к конкретному прозаическому произведению, к его основным достоинствам и недостаткам (Кохтев 1994: 32).
Похожие взгляды высказывает А. И. Галич в своей «Теории красноречия для всех
родов прозаических произведений», изданной в 1830 г. «Теория красноречия» А. И.
Галича
состоит из «Части общей, или чистой» и «Части особенной, или прикладной». Он
выделяет
четыре главных момента, лежащих в основе искусства красноречия: счастливое
изобретение
мыслей, приличных предмету; благоразумное расположение мыслей и умение
воздействовать на слушателей так, чтобы они могли легко воспринимать идею в целом и
по
частям; изложение или выражение мыслей словами; провозглашение, т. е. произнесение,
ораторской речи (Кохтев 1992: 49-51; 1994: 31-32).
В этой связи интересно отметить, что аналогичный подход, только уже по отношению
к определению направлений современной лингвистики текста, демонстрирует Т. М. Николаева, выделяющая два возможных способа описания текстов — с акцентом на общие /
более частные моменты текстовой организации (подробнее см. гл. 5).
При характеристике риторического наследия XIX в. нельзя обойти своим вниманием
также книгу М. М. Сперанского «Правила высшего красноречия» (1844), отражающую
философское направление в риторике. М. М. Сперанский был преподавателем
словесности в
Санкт-Петербургской духовной академии и читал в ней курс риторики. Книга написана
ярко
и образно. Она обращена не только к разуму, но и к эмоциям читателя. Ср., например,
правила расположения мыслей в интерпретации М. М. Сперанского:
«1. Все мысли в слове должны быть связаны между собой так, чтоб одна мысль
содержала в себе, так сказать, семя другой.
Есть понятия, по естеству, своему тесно связанные между собой, но сия связь не для
всех и не всегда бывает, приметна — надобно открыть, надобно указать путь вниманию,
проводить его, иначе оно может заблудиться или прерваться. В жару сочинения все
кажется,
связано между собой; воображение все слепляет в одно. Приходит здравый холодный
разум
— и связь сия исчезает, все нити ее рвутся, сочинение распадается на части, и на месте
стройного целого видна безобразная смесь красот разительных.
2. Второе правило в расположении мыслей состоит в том, чтоб все они подчинены
были одной главной.
Во всяком сочинении есть известная царствующая мысль, к сей-то мысли должно всё
относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к самому концу,
иначе они будут введены без причины, а все излишнее несносно» (Сперанский 1844) —
цит.
по (Кохтев 1994: 33-34).
Книга М. М. Сперанского, несомненно, признается одной из самых ярких риторик в
России XIX в.
Мы рассмотрели лишь несколько образцов риторической мысли в России XVII-XIX
вв. За рамками нашего рассказа остались другие опыты теоретического осмысления
6 В XIX в. встречаются два варианта написания - риторика и реторика; в последнем случае
русское написание почти полностью повторяет греческое rhetorike".
античной риторики. Кроме того, в истории России можно встретить настоящие шедевры
практического применения искусства красноречия: замечательные образцы
академического
красноречия демонстрировали историки Т. Н. Грановский, В. О. Ключевский, филолог Ф.
И.
Буслаев, физиолог И, М. Сеченов, химик Д. И. Менделеев; блестящими судебными
ораторами были В. Д. Спасович, Ф. Н. Плевако, А. Ф. Кони и др.; замечательных высот в
духовном красноречии достигли митрополиты московские Платон и Филарет и многие
другие (подробнее см. (там же)).
В настоящее время во всем мире наблюдается значительный рост научного интереса к
риторическому наследию. Многие положения античной и более поздней риторики нашли
свое отражение в работах современных авторов, разрабатывающих актуальные вопросы
построения текстов. Современное направление риторики получило название неориторики
или неориторической теории аргументации (или просто теории аргументации). Подробнее
о
современной теории аргументации см. гл. 16.
Глава 3
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА
Предложение — это максимальная единица
грамматического описания
Джон Лайонз
1. Основные лингвистические тенденции
начала XX века и анализ текста
Начало XX в. ознаменовалось крупными открытиями в лингвистике. Прежде всего,
это относится к выходу на передний план изучения структуры языка и стремления к его
строгому формальному описанию. Это направление получило название структурной
лингвистики, и у его истоков стояли выдающиеся лингвисты И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф.
Ф.
Фортунатов, О. Есперсен, Э. Сепир, Л. Блумфилд и особенно Ф. де Соссюр
(Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 496). В 1916 г. вышел главный труд
Ф.
де Соссюра «Курс общей лингвистики», составленный Ш. Балли и А. Сеше по записям
студентов, трижды слушавших этот курс. В нем швейцарский ученый впервые в
языкознании противопоставил язык как систему знаков, как социальное и психическое
явление, усваиваемое говорящим, и речь как индивидуальное и психофизиологическое
явление, как активное использование кода языка в соответствии с мыслью говорящего.
Согласно структурному подходу высшим уровнем анализа является предложение.
Один из видных представителей структурной лингвистики Э. Бенвенист писал: «...нужно
признать, что категорематический уровень включает только одну форму языковых единиц
—
предложение. Оно не составляет класса различимых единиц, а поэтому не может входить
составной частью в единицу более высокого уровня. Предложение может только
предшествовать какому-нибудь другому предложению или следовать за ним, находясь с
ними в отношении последовательности. Группа предложений не образует единицы
высшего
уровня по отношению к предложению. Языкового уровня, расположенного выше
категорематического уровня, не существует» (Бенвенист 1974: 139).
Новые тенденции лингвистического анализа оказались очень привлекательными для
исследователей, и центр научного интереса надолго переместился в область изучения
составных элементов языковой системы — фонем, морфем, слов и предложений. Тем не
менее даже признанные корифеи структурализма прекрасно представляли себе условность
границы предложения как высшей единицы синтаксиса. Один из основоположников
структурного синтаксиса Л. Теньер писал по поводу ограничения своего анализа рамками
предложения: «Однако в действительности речь не представляет собой
последовательность
изолированных фраз. Напротив, нормальной чаще всего является такая
последовательность
предложений, которая выражает ряд взаимосвязанных мыслей, образующих
упорядоченное
целое; такая последовательность служит для выражения, будь то устно или письменно,
более
или менее сложной мысли» (Теньер 1988: 609-610). Но такие мысли, как правило, не
получали своего дальнейшего развития, и дело ограничивалось всего лишь констатацией
этого очевидного факта.
Несмотря на общую увлеченность ученых изучением структурных единиц языка,
первые попытки теоретического осмысления языковых явлений, выходящих за рамки
предложения, датируются самым началом XX в. В этой связи исследователи обращают
внимание
на американскую диссертацию И. Най (I. Nye) «Сочинительные связи предложений (на
примере текстов Ливия)», увидевшую свет в 1912 г.7 В своей работе И. Най предвосхитила
некоторые, ставшие ныне классическими положения современной лингвистики текста и
прежде всего обратила внимание на два основных структурных признака текста:
повторяемость и незавершенность его элементов. Задолго до 3. Харриса (Harris 1952) и В.
Коха (Koch 1969) она сформулировала принцип повтора, который ныне является одним из
основных положений многих современных концепций текста. Выдвинутый ею принцип
незавершенности обращен к тому факту, что отдельные предложения сами по себе не
являются законченными и независимыми единицами речевого произведения; а ведь
именно
это утверждение стало одним из главных аргументов в пользу выделения лингвистики
текста
в самостоятельную лингвистическую дисциплину. С позиции современной теории текста
наблюдения И. Най представляют несомненный интерес, тем не менее этот труд не оказал
сколько-нибудь заметного воздействия на развитие лингвистической мысли XX в. и
остался
практически незамеченным.
2. Структурализм В. Я. Проппа
Другой работой, оказавшей впоследствии заметное влияние на развитие семиотики,
была книга известного русского исследователя фольклора Владимира Яковлевича Проппа
«Морфология сказки», опубликованная в 1928 г. Первоначально книга называлась
«Морфология волшебной сказки». Название было изменено русским издательством,
выпустившим книгу. Как отмечал впоследствии сам В. Я. Пропп, «чтобы придать книге
больший интерес, редактор вычеркнул слово "волшебной" и тем самым ввел читателей... в
заблуждение, будто здесь рассматриваются закономерности сказки как жанра вообще»
(Пропп 1983: 569).
В своей книге ученый обратился к анализу волшебных сказок из сборника А. Н.
Афанасьева. Весь анализ В. Я. Проппа исходил из того наблюдения, что в волшебных
сказках разные люди совершают одни и те же поступки, или (что одно и то же)
одинаковые
действия могут совершаться очень по-разному. Волшебные сказки одинаковы, потому что
одинаковы поступки действующих лиц. Поступки действующих лиц, их действия В. Я.
Пропп назвал функциями. Обнаружилось, что многие сюжеты основаны на повторяемости
функций и что в конечном итоге все сюжеты волшебной сказки основаны на одинаковых
функциях, что все волшебные сказки однотипны по своему строению.
Схема волшебной сказки в самом общем виде выглядит следующим образом:
Происходит какая-то беда. К герою взывают о помощи. Он отправляется на поиски.
По дороге встречает кого-либо, кто подвергает его испытанию и награждает волшебным
средством. При помощи этого волшебного средства он находит объект своих поисков.
Герой
возвращается, и его награждают.
Полученная схема — это единая композиционная схема, лежащая в основе волшебной
сказки. Она представляет собой «скелет», «остов» сказок, на котором располагаются
различные сюжетные линии. Таким образом, композиция, по В. Я. Проппу, — это фактор
стабильный, а сюжет — переменный.
Метод изучения повествовательных жанров по функциям действующих лиц оказался
продуктивным не только в применении к волшебным сказкам, но и к другим видам сказок.
Он используется также в исследовании повествовательных произведений мировой
литературы (там же: 566-584).
7 Мне удалось познакомиться с фрагментами этой работы в немецком переводе; см. (Nye
1978: 16-23).
3. Сложное целое А. М. Пешковского
Еще одним русским ученым, обратившимся к анализу языковых явлений, выходящих
за рамки отдельного предложения, был Александр Матвеевич Пешковский (1878—1933).
Его
главный труд «Русский синтаксис в научном освещении», первое издание которого вышло
в
1914 г., переиздавался несколько раз.
Наблюдения А. М. Пешковского расширили круг фактов, относимых к грамматике.
Так, он первым показал, что интонация может быть грамматическим средством. С его
именем связывают широко известный «принцип замены», сформулированный им в статье
«Интонация и грамматика»: «Чем яснее выражено какое-либо синтаксическое значение
чисто грамматическими средствами, тем слабее может быть его интонационное
выражение
(вплоть до полного исчезновения), и наоборот, чем сильнее интонационное выражение,
тем
слабее может быть грамматическое (тоже до полного исчезновения)» (Пешковский 1988:
373). И хотя в дальнейшем этот принцип не получил полного экспериментального
подтверждения, он оказал заметное влияние на развитие интонологии.
А. М. Пешковский ввел в лингвистический обиход понятие сложного целого. По его
словам, чем сложнее та синтаксическая единица, на которую наслаивается интонация и
ритм,
тем больше их роль в языке (Пешковский 1938: 407). Под сложным целым А. М.
Пешковский понимал «сочетание предложений, соединенных союзами, союзными
словами
или союзными синтаксическими паузами и не разъединенных разделительными
синтаксическими паузами» (там же: 410). Кроме пауз, находящихся внутри сложных
целых,
существуют также паузы, находящиеся между отдельными сложными целыми (там же:
408).
По А. М. Пешковскому, речь состоит из совершенно беспорядочной смены одиночных
предложений и сложных целых. Основной интонационной единицей оказывается не
предложение и не сложное целое, а некая величина, в грамматическом отношении то
сложная, то простая. Это происходит потому, что те предложения, которые входят в
состав
сложных целых, интонационно не самостоятельны и могут даже в известных случаях
интонационно сливаться с соседними частями своих сложных целых. Кроме того,
отдельное
предложение может иметь интонационную законченность. А. М. Пешковский предлагал
назвать эту величину «интонационным единством», или, проще, «фразой». Под «фразой»
он
понимал, таким образом, «всякий отрезок речи от одной разделительной паузы до другой,
независимо от того, из скольких предложений состоит он» (там же: 410).
Традиционное понятие предложения и понятие фразы в трактовке А. М. Пешковского
находятся в сложных и причудливых отношениях: 1) фраза есть всегда или предложение
или
комплекс предложений; 2) предложение есть в огромном большинстве случаев фраза
(простая, сложная или частичная) и лишь в ничтожном меньшинстве случаев не образует
никакого интонационного единства; 3) комплекс предложений («сложное целое») есть
всегда
фраза (сложная или, в редких случаях, простая); 4)частичная фраза есть всегда или
предложение внутри сложного целого, или синтаксически объединенная группа членов
внутри одиночного предложения (там же).
Таким образом, А. М. Пешковский вплотную подошел к проблеме систематического
изучения конститутивных признаков текста. Его рассуждения о сложном целом основаны
на
пока еще интуитивном понимании того, что речь как линейно организованная
последовательность языковых единиц построена по определенным законам,
действительным
не только в пределах отдельного предложения, но и рамках больших отрезков речи.
В дальнейшем идеи А. М. Пешковского о необходимости вычленения и описания
языковых единств, больших, чем предложение, были подхвачены А. И. Беличем, Н. С. Поспеловым, И. А. Фигуровским и др. (см., напр. (Белич 1947: 15-22; Поспелов 1948: 31-41;
Фигуровский 1948: 21-31)). Нагляднее всего развитие идей А. М. Пешковского иллюстрирует следующая цитата из работы Н. С. Поспелова: «При изучении синтаксического
строя связной речи следует исходить не непосредственно из предложения, а из сложного
синтаксического целого, как синтаксической единицы, более независимой от
окружающего
контекста связной речи» (Поспелов 1948: 41).
4. «Анализ дискурса» 3. Харриса
Наш краткий экскурс в историю лингвистики первой половины XX в. завершает
известная работа 3. Харриса «Анализ дискурса», увидевшая свет в 1952 г. Формально это
уже вторая половина XX в., но обойти своим вниманием этот труд невозможно, потому
что
именно с него, собственно говоря, началась современная лингвистика текста. По
признанию
многих лингвистов, он стал программным документом для зарождающейся научной
дисциплины. Некоторые высказывания 3. Харриса с годами приобрели статус крылатых
фраз. Их можно встретить во многих работах по лингвистике текста. Ср., например:
«Язык
выступает не в виде несвязных слов или предложений, а в виде связного текста, от
высказываний, состоящих из одного слова до десятитомного труда, от монолога до
дискуссии на Юнион Сквейр» (см., напр. (Москальская 1978: 12; Heinemann, Viehweger
1991:
24)).
Заслугой 3. Харриса является то, что он применил к анализу дискурса (читай «текста».
— К. Ф.) некоторые методические приемы, прекрасно зарекомендовавшие себя при
изучении
языковых единиц низшего уровня (такие, как сегментация, классификация, дистрибуция).
Тем самым 3. Харрис показал один из возможных путей анализа текстовой структуры и
выявления роли отдельного элемента в этой структуре. Сначала производится выборка
элементов (или групп элементов), встречающихся в идентичном или эквивалентном
окружении, и они причисляются к одному классу эквивалентности. Последовательное
соединение классов эквивалентности образует интервалы, из которых, в свою очередь,
состоит весь текст. Таким образом, текст состоит из последовательного соединения
классов
эквивалентности (Harris 1978: 77-78).
Метод 3. Харриса основан на чисто формальных процедурах выявления структурных
особенностей текста, без учета семантики составляющих его элементов.8 Дальнейшие
изыскания 3. Харриса, по свидетельству В. Дресслера, оказались не столь продуктивными,
как «Анализ дискурса», и остались практически незамеченными (Dressier 1978: 4), однако
основная заслуга ученого состоит в том, что он сломал рамки грамматики предложения и
вывел ее на уровень текста.
8 Критику его взглядов в этом вопросе см. (Bierwisoh 1963: 61-73).
Глава 4
РАЗЛИЧНЫЕ ПОДХОДЫ К ОПИСАНИЮ ТЕКСТА
За каждым текстом стоит система языка
Михаил Михайлович Бахтин
1. Схема описания текстов В. Хайнеманна
В последние три десятилетия XX в. проблемы лингвистического анализа текста
занимают большое место в научных интересах ученых всего мира. Сегодня достаточно
четко
обозначились направления, по которым идет развитие лингвистики текста. Эти
направления
отличаются друг от друга (иногда весьма значительно) точкой зрения на проблему текста,
подходом к его описанию и конкретной методикой анализа.
В непродолжительной истории современной лингвистики текста известный немецкий
ученый В. Хайнеманн выделяет три различных подхода к рассмотрению центрального
понятия текста.9
Наиболее распространенными по сей день остаются попытки строго синтаксического
подхода к описанию текста, когда методы «грамматики предложения» (Satzgrammatik) в
том
или ином виде переносятся на анализ текста. В результате создается новая «грамматика
текста» (Textgrammatik), использующая тот же понятийный аппарат и те же методы
анализа,
что и «грамматика предложения». В рамках этой новой грамматики рассмотрению
подвергаются прежде всего правила сцепления предложений, что проливает свет на
некоторые важные структурные свойства текста. Например, в первом предложении
приведенного ниже отрывка текста неопределенный артикль обозначает какой-то
неопределенный предмет и одновременно сигнализирует о наличии в тексте
«постинформации», т. е. информации, скрытой в последующем контексте. Появление
определенного артикля перед тем же самым словом свидетельствует об определенности
предмета и одновременно сигнализирует о существовании «прединформации», т. е.
информации, заложенной в предшествующем контексте. Замена лексемы Kunst на местоимение sie указывает на соотнесенность этого элемента с ранее определенным предметом.
(8)
Richtiges Schreiben ist eine Kunst. Die Kunst des Schreibens ist schwierig. Sie erfordert hohes
Кдппеп 'Правильное письмо — это искусство. Искусство письма является трудным делом.
Оно требует большого умения'.
При другом подходе к лингвистическому описанию текста исследователь не
ограничивается рассмотрением поверхностной структуры, а пытается определить
закономерности «глубинных», содержательных отношений в тексте. Общая теория такой
«семантики текста» (Textsemantik) еще не разработана. Следующий пример наглядно
свидетельствует о том, что не каждый повтор слова на «поверхности» текста или замена
слова на местоимение дают возможность судить о некоей последовательности
предложений
как о тексте с общим значением. (9) Die Kunstler haben besondere АтЫ-tionen. Kunstler ist
ein
Familienname. Alle bewundern ihre Kunst. Sie ist ein einsilbiges Wort. Das Programm ist
htinstlerisch
gestaltet. Die Kunstlerin heifit Katrin 'У людей искусства особые амбиции. Искусник —
это фамилия. Все восхищаются ее искусством. Это трехсложное слово. Программа
отличается искусным оформлением. Искусницу зовут Катрин'.
9 Подробно о трех подходах к описанию текста см. (Heinemann 1982: 210-221); примеры,
иллюстрирующие положения В. Хайнеманна, взяты из: (Kleines Lexikon... 1986: 10).
При третьем, коммуникативном (или коммуникативно-прагматическом) подходе к
лингвистическому описанию текста отправной точкой анализа служит не синтаксическая
или
семантическая структура текста, а практическая деятельность, лежащая в его основе.
При таком подходе текст рассматривается как элемент коммуникации, как особая
коммуникативная единица. Языковые структуры интересуют исследователя прежде всего
как
инструмент осуществления конкретных интенций (намерений) говорящего. Так, те же
языковые средства, которые в примере (9) не позволяли нам говорить о рассматриваемой
последовательности предложений как о тексте, в примере (10), будучи представлены в той
же самой последовательности, образуют текст с общим значением, потому что здесь
реализуются определенные интенции говорящего. (10) Kunstler zu Gast. Wahrend einer
Gastspielreise
Dresdner Kunstler wurde uns die antike Kunst naher-gebracht. Sie wurde in einer
hiinstlerischen Bearbeitung vor-gestellt. Besonderen Beifall gab es fur die Hauptdarstellerin,
eine
Kunstlerin mit grofier Ausstrahlung 'Деятели искусства в гостях. Во время гастролей
артистов
из Дрездена мы ближе познакомились с античным искусством. Оно было представлено
нам в
искусной обработке. Особый успех выпал на долю исполнительницы главной роли,
артистки
большого художественного дарования'.
Все три приведенных выше подхода к лингвистическому описанию текста ни в коей
мере не исключают друг друга, речь идет просто об исследовании различных аспектов
одного и того же предмета — текста. Прагматика текста, не учитывающая особенностей
синтаксической и семантической организации текста, была бы всего лишь пустой научной
схемой, точно так же, как не может быть объективного описания семантической и
синтаксической структуры текста без учета прагматического аспекта в акте
коммуникации.
2. Подходы Я. Петефи и К. Бринкера
Несколько по-иному оценивают современный уровень исследований текста другие
авторитетные ученые, специализирующиеся в этой области. Я. Петефи, например, говорит
о
существовании двух противоположных направлений в научном изучении текста:
представители одного направления подходят к тексту как единице, идентичной
предложению, только несколько большего объема, а сторонники другого направления
отдают предпочтение коммуникативно-прагматической трактовке этого понятия, согласно
которой текст рассматривается как единица, удовлетворяющая определенным ожиданиям
партнера (Petofi 1987: 3). Рассматривая перспективы лингвистики, Я. Петефи указывает на
насущную потребность замены предложения как центрального понятия синтаксиса на
текст,
а также настаивает на дополнении традиционного синтаксического описания языковых явлений также семантическим и прагматическим анализом (Ibid.: 50).
Два основных направления лингвистического анализа текста выделяет также К.
Бринкер (Brinker 1992: 12-15). Первое направление (его можно назвать системно-ориентированным) исходит из недр структурной лингвистики и генеративной трансформационной
грамматики. Как известно, в рамках данных дисциплин высшей лингвистической
единицей
является предложение. Структурная лингвистика почти исключительно концентрируется
на
сегментации и классификации языковых элементов в рамках предложения. Генеративная
трансформационная грамматика определяет свой предмет — языковую компетенцию —
как
способность носителя языка образовывать и понимать сколь угодно большое количество
предложений, при этом она имеет вид системы правил, лежащей в основе порождения
бесконечного множества предложений. С развитием лингвистики текста начинается
фундаментальная переоценка некоторых положений традиционной теории, текст
признается
высшей и наиболее независимой единицей языка, «первичным языковым знаком»
(Hartmann
1971: 10). Таким образом, иерархия традиционных языковых единиц (фонема — морфема
—
слово — предложение) расширяется еще на одну величину. Иначе говоря, языковая
система
регулирует не только процессы образования слов и предложений, но и формирования
текста.
Однако простое количественное расширение традиционной цепочки языковых единиц не
влечет за собой качественного изменения методики исследования. Новая «лингвистика
текста» (Textlinguistik) точно так же, как и традиционная «лингвистика предложения»
(Satzlinguistik), имеет в своей основе явно выраженную ориентацию на анализ языковой
системы. Особенно отчетливо данная тенденция проявляется в некоторых концепциях,
авторы которых важнейшим признаком текста признают «линейную последовательность
предложений» (lineare Abfolge von Satzen) (Isenberg 1974: 10), связанных когерентными
отношениями (Koharenz innerhalb von Satzfolgen) (Ibid.)- Из всего сказанного с
необходимостью следует, что предложение остается основным понятием лингвистики
текста, а когерентность интерпретируется как чисто грамматическое явление.
Второе направление (К. Бринкер называет его «коммуникативно-ориентированной
лингвистикой текста») зародилось в начале 70-х годов. Представители этого направления
обращают внимание на недостаточность описания текста как изолированного статичного
объекта. По их мнению, тексты являются неотъемлемой частью коммуникативной
ситуации,
они всегда включены в конкретный коммуникативный процесс, в котором говорящий и
слушающий (соответственно автор и читатель) вкупе со своими социальными и ситуативными характеристиками представляют собой важнейшие факторы. Данное
направление
лингвистики текста вышло из недр прагматики. Текст понимается не просто как грамматически взаимосвязанная последовательность предложений, а как комплексное речевое
действие, при помощи которого говорящий / пишущий пытается установить
определенные
коммуникативные связи со слушающим / читателем. Характер действия тексту придает
коммуникативная функция, поэтому лингвистика текста прежде всего должна заниматься
изучением функциональной направленности текста.
Нетрудно убедиться в том, что три приведенных выше концепции (В. Хайнеманна, Я.
Петефи и К. Бринкера) объединяет одна черта: все они исходят из того, что на передний
план
современных лингвистических исследований выдвигается прагматический аспект,
лингвистика становится все более «прагматически ориентированной». Именно поэтому в
качестве одного из актуальных они выделяют коммуникативно-прагматический подход к
описанию текста.
В своих рассуждениях некоторые авторы идут еще дальше и полагают даже, что
развитие лингвистики текста способствовало выделению прагматики в отдельное
направление лингвистического поиска — прагмалингвистику (Kalverkamper 1981: 92). По
выразительным словам Г. В. Колшанского, «прагматический фактор пронизывает всю
речевую деятельность человека» (Колшанский 1990: 100), и лингвисты не могут не
замечать
этого обстоятельства.
3. Концепция Е. Косериу
В современной лингвистической литературе можно встретить также иные подходы к
рассмотрению текста. Е. Косериу, например, полагает, что существуют лишь две возможности анализа текстов и соответственно только два вида лингвистики текста (Coseriu 1981:
25-26). Объектом исследования лингвистики текста первого рода (или, как он ее называет,
«собственно лингвистики текста» — die "eigen-tliche" Textlinguistik, «лингвистики
смысла»
— Linguistik des Sinns) являются тексты на «автономном уровне языковых явлений вне
любого различения отдельных языков». Объект исследования лингвистики текста второго
рода составляют тексты, структурированные на отдельных языках. Второй вид
лингвистики
текста Е. Косериу в целях терминологической ясности называет «грамматикой текста»
(Textgram-matik), или «сверхфразовой грамматикой» (transphrastische Grammatik), потому
что
она имеет своей целью анализ специфических явлений в рамках отдельных языков.
Подход Е. Косериу имеет под собой фундаментальную общетеоретическую основу. В.
Гумбольдт, говоря о двух разделах сравнительного языкознания, утверждал: «Изучение
организма языка требует, насколько это возможно, широких сопоставлений, а
проникновение в ход развития культуры — сосредоточения на одном языке, изучения его
самых тонких своеобразий — отсюда и широта охвата и глубина исследований.
Следовательно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов
языкознания, должен, занимаясь очень многими, различными, а по возможности и всеми
языками, всегда исходить из точного знания одного-единственного или немногих языков»
(Гумбольдт 1984: 311). Таким образом, два вида лингвистики текста, по Е. Косериу,
обеспечивают, если воспользоваться словами Гумбольдта, «широту охвата и глубину
исследований» текста.
4. Два направления лингвистики текста в трактовке Т. М. Николаевой
Общие тенденции развития теории текста занимают также отечественных ученых. Т.
М. Николаева, оценивая современное состояние лингвистики текста, говорит об ее расслоении, точнее, выделении в ней двух направлений. При этом она особо подчеркивает то
обстоятельство, что оба направления объединяются общими законами связности и общей
установкой на цельность текста (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 267).
Первое направление, по словам Т. М. Николаевой, характеризуется
исследовательским интересом к выявлению содержательных компонентов, связанных с
обеспечением правильной коммуникации и тем самым — правильного построения текста
вообще. Это более общая ветвь лингвистики текста. Здесь изучаются смысловые различия
в
употреблении компонентов высказывания, используемых для обеспечения успешной
коммуникации — артиклей, притяжательных и указательных местоимений, модальнокоммуникативных частиц, оценочных прилагательных, видов глагола, акцентных
подчеркиваний и т. п.
Второе направление лингвистики текста (оно носит более частный характер)
занимается выявлением глубинных смыслов, содержащихся в одном каком-либо
замкнутом
тексте, Это направление сближается с герменевтикой как толкованием неявного, скрытого
смысла. Однако в обоих случаях лингвистика текста в собственном смысле слова изучает
содержательную направленность выбора какой-либо формы: из двух равновозможных в
тексте (там же: 267-268).
Для иллюстрации последнего положения Т. М. Николаевой рассмотрим следующий
пример из немецкого и русского языков. Сравним два предложения, отличающихся друг
от
друга только одной грамматической формой — формой артикля (неопределенного или
определенного), расположенного перед существительным — субъектом предложения.10
(11а) Die Tur offnete sich, und ein Greis trot ins Zimmer.
(11b) Die Tur offnete sich, und der Greis trot ins Zimmer. . Соответственно русский
перевод этих предложений будет различным:
(12а) Дверь открылась, и в комнату вошел старик.
(126) Дверь открылась, и старик вошел в комнату.
Выбор соответствующей формы артикля целиком зависит от логики развертывания
текста: неопределенный артикль сигнализирует о том, что существительное Greis является
элементом ремы, а определенный артикль позволяет соотнести это слово с темой (в
русском
варианте функцию показателя ремы берет на себя порядок слов).
Внимательное изучение представленных выше концепций позволяет выделить две
тенденции лингвистического описания текстов. Первая тенденция имеет «семиотические»
корни, в ее основе лежит известное положение Ч. Морриса о выделении трех разделов
семиотики: синтактики, семантики и прагматики (Моррис 1983: 42). Этой тенденции
полностью отвечает концепция В. Хайнеманна, частично — концепции Я. Петефи и К.
10 Этот пример взят из (Маслов 1987: 185).
Вринкера. В них особый упор делается на одном из разделов семиотики — прагматике,
что,
как было показано выше, составляет примечательную черту современных исследований в
лингвистике. Вторая тенденция основана на традиционном выделении в науке о языке
общего и частного языкознания. Именно поиски универсальных черт текстов
безотносительно к какому-либо конкретному языку составляет предмет «лингвистики
смысла» Е. Косериу; ср. с фундаментальной установкой общего языкознания на изучение
языка вообще, его природы и сущности (Головин 1983: 5). Соответственно частными
задачами лингвистики текста являются либо изучение особенностей построения текстов
на
каком-либо конкретном языке («грамматика текста» Е. Косериу), либо выявление
скрытых
смысловых отношений содержащихся в каком-либо одном замкнутом тексте (точка
зрения Т.
М. Николаевой). А именно целевая установка на описание одного конкретного языка (в
том
числе и текстов на данном языке) составляет предмет частного языковедения Интересно,
что
примерно такое обоснование для противопоставления общей и частной лингвистики
текста
выдвигают авторы коллективной монографии «Аспекты общей и частной
лингвистической
теории текста» (1982). В своем подходе они апеллируют к опыту формирования
грамматики
как первичной основы развития лингвистических знаний: любая общая теория развивается
на основе фактов, поставляемых частными исследованиями. При этом они подчеркивают,
что выделение общетеоретических проблем осуществляется лишь при наличии
достаточного
количества сведений, поступивших из частной теории. Такой подход применим, по их
мнению, и к теории текста (Аспекты... 1982: 8).
5. Насущные задачи современной лингвистики текста
Автор одной из первых отечественных монографий по лингвистике текста 3. Я.
Тураева называет несколько направлений современного лингвистического анализа текста.
В
принципе, это не направления, а частные задачи, которые стояли перед учеными с
момента
зарождения лингвистики текста и которые требуют своего решения в наши дни (Тураева
1986: 7-11).
1. Изучение текста как системы высшего ранга, основными признаками которой
являются целостность и связность. Решение этой задачи предполагает признание того
принципиального положения, что текст является неким сложным речевым единством,
структурно-семантическим образованием, отличным от простой последовательности
предложений. Это единство, объединенное коммуникативной целостностью, смысловой
завершенностью, логической, грамматической и семантической связями. Наиболее
перспективным направлением научного поиска в этой области признается изучение
взаимоотношений между поверхностной и глубинной структурами текста.
2. Построение типологии текстов по коммуникативным параметрам и соотнесенным с
ними лингвистическим признакам. Типологическое исследование текста сопряжено
с большими трудностями в связи с бесконечной вариативностью самого объекта анализа.
Тем не менее изучение коммуникативных, структурных и семантических особенностей
текстов позволяет определить некоторые классификационные параметры, отделяющие
одну
группу текстов от другой.
3. Изучение единиц, составляющих текст. Характеристика единиц членения текста
имеет смысл только в том случае, если эти единицы различаются не только объемом,
но и особыми свойствами, не сводимыми к простой сумме входящих в них элементов.
Такими единицами в лингвистике текста выступают сложное синтаксическое целое или
сверхфразовое единство. Тем самым расширяются рамки синтаксической теории, потому
что в нее вводится единица, превосходящая по своим параметрам предложение.
4. Выявление особых текстовых категорий. Определение круга специальных
текстовых понятий, особых текстовых категорий составляет предмет новейшей
лингвистики
текста. И. Р. Гальперин относит, например, к текстовым категориям проспекцию и
ретроспекцию в тексте. Однако среди исследователей нет единства мнений ни по поводу
существа текстовой категории, ни по поводу их классификации. Открытым остается также
вопрос о средствах выражения той или иной категории.
5. Определение качественного своеобразия функционирования языковых единиц
различных уровней под влиянием текста в результате их интеграции текстом.
Одной из особенностей текста как структурно-семантического единства признается
способность оказывать влияние на языковые единицы, входящие в его состав. Под воздействием текста в составляющих его элементах реализуются новые, дополнительные
значения.
Эти (потенциальные) значения были присущи данному элементу как единице языковой
системы и актуализировались под влиянием текста, т. е. перешли из скрытого, латентного
состояния в открытое состояние. Возможно, эти новые значения появились впервые в
результате взаимодействия данной единицы с контекстом. 6. Изучение межфразовых
связей
и отношений. Рассмотрение структурных, семантических и иных средств связи между
компонентами текста способствует разработке синтаксиса сложных речевых структур.
Нередко актуализация связей между сложными цельными предложениями скрыта от
непосредственного наблюдения, и для их выявления требуется глубокое проникновение в
глубь текста.
Глава 5
ПОНЯТИЕ ТЕКСТА
ТЕКСТЪ — подлинникъ, подлинныя, буквальныя
речи писателя
Владимир Даль
1. Традиционная интерпретация понятия «текст»
В современной лингвистике трудно найти другой термин, который был бы столь же
употребителен, но и столь же неоднозначен, как термин «текст». Аналогично тому, как
наличие нескольких сотен определений предложения не исчерпывает его сущности и
всего
лишь свидетельствует о сложности дефинируемого объекта, отражая к тому же разные
подходы к его описанию, точно так же огромное число разнообразных определений
текста,
претендующих на полноту и объективность, не может охватить всех сторон данного
явления.
В этих дефинициях, как в капле воды, отражаются различные авторские подходы к
природе,
свойствам и анализу текста.
Сложность однозначной интерпретации понятия «текст» обусловливается рядом
причин. Рассмотрим некоторые из них.
Современные справочники приводят несколько значений слова «текст». Ср.,
например: «ТЕКСТ [lat. textum 'связь, соединение'] — 1) авторское сочинение или
документ,
воспроизведенные на письме или в печати; 2) основная часть печатного набора — без
рисунков, чертежей, подстрочных примечаний и т. п.; 3) слова к музыкальному
сочинению
(опере, романсу и т. п.); нотный текст — музыкальный материал произведения в нотной
записи; 4) типографский шрифт, кегль (размер) которого равен 20 пунктам (7,52 мм); 5) в
семиотике и лингвистике — последовательность знаков (языка или другой системы
знаков),
образующая единое целое и составляющая предмет особой науки — лингвистики текста»
(Словарь иностранных слов 1989: 500). Добавим к пяти названным выше значениям еще
два:
текст как подлинник (Даль 1991: 396) и текст как канонический текст священного писания
(в
теологии). Таким образом, неоднозначность слова «текст» подтверждается
лексикографическими источниками.
Из множества существующих лингвистических определений текста выберем одно
весьма показательное. В «Кратком словаре лингвистических терминов» под текстом понимается «осмысленная последовательность словесных знаков, обладающая свойствами
связности и цельности, а также свойством невыводимости общего смысла из простой
суммы
значений составляющих» (Васильева, Виноградов, Шахнарович 1995: 127). В
общесемиотическом плане под текстом понимается любая организованная совокупность
знаков, развертывающаяся во времени и в пространстве, например, обряд как текст, культура
как текст, танец как текст (там же).
Вообще одновременное функционирование слова «текст» в качестве единицы
общенародного языка и научного термина не способствует его однозначной трактовке. К.
Элих видит в этом опасность для науки, «потому что вовлечение термина в обиходный
язык
редко совершается без ущерба для семантической точности, которая обязательна для специальной терминологии» (Ehlich 1981: 25).
Оставим за рамками нашего рассмотрения узко специальные трактовки текста в
печатном деле, музыке, теологии и обратимся к двум значениям, касающимся обиходного
употребления этого слова, а также его использования в лингвистической практике.
Традиционно под текстом в человеческом обиходе понимается «всякое написанное
произведение, а также часть, отрывок его» (Ожегов 1953: 732). Я намеренно делаю здесь
ссылку на одно из ранних изданий словаря С. И. Ожегова, чтобы лишний раз подчеркнуть
сложившую традицию в понимании этого слова. Эта традиция сохранилась до наших
дней. В
более позднем издании словаря С. И. Ожегова (1989: 789) под текстом точно так же
понимается «всякая записанная речь (литературное.«произведение, сочинение, документ,
а
также часть, отрывок из них)». Эта дефиниция дословно воспроизводится в 4-м издании
«Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (1999: 791). Кроме
того, в нем дается также строгое современное лингвистическое определение, согласно
которому текст трактуется как «внутренне организованная последовательность отрезков
письменного произведения или записанной либо звучащей речи, относительно
законченной
по своему содержанию и строению» (там же). Однако в обыденном человеческом
сознании
текст предстает прежде всего как речевое произведение, зафиксированное в письменной
форме.
В этом плане обиходное понимание текста созвучно его традиционной научной
(точнее, традиционной филологической) интерпретации. Филология, представляющая
собой
содружество гуманитарных дисциплин — языкознания, литературоведения, текстологии,
источниковедения и др., изучает духовную культуру человека через языковой и
стилистический анализ письменных текстов (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 544).
Фактически вся история современного языкознания связана как раз с изучением
письменных
текстов. И здесь мы сталкиваемся с неизбежным противоречием. С одной стороны, и в
массовом обыденном сознании, и в традиционных научных представлениях слово «текст»
ассоциируется с письменной формой коммуникации, а с другой стороны, основную долю
речевой деятельности любого человека составляет, без сомнения, коммуникация не
подготовленной по форме, свободно и сиюминутно порождаемой устной речи (Фонетика
спонтанной речи 1988: 5). Таким образом, несмотря на то, что весь понятийный и
методологический аппарат современного языкознания формировался применительно к анализу
письменных речевых форм, в наши дни исследователю приходится считаться также с
огромной массой устных речевых произведений, подлежащих лингвистическому
описанию.
2. Текст в широком и узком понимании
Затруднительным оказывается также решение вопроса о границах и объеме текста.
Как было указано выше, в человеческом обиходе под текстом может пониматься целое речевое произведение, часть произведения или его отрывок. Обиходная трактовка объема
текста находит свое отражение (точнее, имеет свои аналоги) в некоторых теоретических
концепциях. О. И. Москальская, например, различает два основных объекта лингвистики
текста, часто неоправданно именуемых одним и тем же словом «текст»: 1) целое речевое
произведение, т. е. текст в широком смысле слова, или макротекст, и 2) сверхфразовое
единство (сложное синтаксическое целое) — текст в узком смысле слова, или микротекст.
При этом, по ее словам, возможно совпадение границ сверхфразового единства и целого
речевого произведения (Москальская 1978: 13).
По словам О. И. Москальской, сверхфразовое единство и целое речевое произведение
— единицы принципиально разного порядка. Сверхфразовое единство — понятие
синтаксическое. Это единица синтаксиса, образующая особый уровень по отношению к
предложению. Целое речевое произведение — социально-речевая единица. В рамках
лингвистики текста сверхфразовое единство является преимущественно объектом
грамматики текста, хотя грамматические характеристики присущи и целому речевому
произведению. Тем не менее в своей «Грамматике текста» О. И. Москальская (1981),
анализируя микротексты, т. е. сверхфразовые единства, постоянно использует термин
«текст».
О широком и узком понимании текста говорит также В. В. Касевич: «Текст в
широком смысле — это то же самое, что речь, продукт производства, говорения (для
звукового языка). Текст в узком смысле — это единица речи (т. е. текста в широком
смысле),
которая характеризуется цельностью и внутренней связностью и как таковая может быть
вычленена, отграничена от предыдущего и последующего текстов (если текст не
изолирован). Текст в узком смысле — максимальная конструктивная единица, хотя, как
уже
говорилось, в принципе текст может сводиться и к одному высказыванию, как, впрочем, и
высказывание может реализоваться в виде единственного слова, а материально — и
единственного слова» (Касевич 1988: 50-51).
Несколько иной смысл в широкую и узкую трактовку текста вкладывает 3. Я. Тураева.
Вслед за И. Р. Гальпериным она предпочитает узкое определение текста, согласно
которому
текст — это фиксированное на письме речетворческое произведение (Тураева 1986: 11).
Таким образом, она исключает из рассмотрения устные тексты, что вряд ли отвечает
насущным потребностям лингвистического поиска.
В зарубежных определениях также можно встретить широкую и узкую трактовки
текста. В них, как правило, отражаются авторские взгляды на текст как центральное
понятие
лингвистики, а также выделяются различные аспекты его рассмотрения. При акценте на
внутритекстовые критерии (textinterne Kriterien), т. е. грамматические, структурные, текст
предстает как когерентная последовательность предложений, связанная в единое целое
благодаря грамматическим (преимущественно прономинальным) соединительным
средствам
и обладающая относительной тематической завершенностью. При акценте на
экстратекстовые критерии (textexterne Kriterien) текст рассматривается как продукт
речевой
деятельности человека, обладающий отчетливой коммуникативной функцией (Metzler
Lexikon Sprache 1993: 636).
Авторы новейших зарубежных подходов к описанию текста связывают воедино
внутренние и внешние текстовые признаки. Термином «текст» они называют когнитивно,
грамматически, иллокутивно и при необходимости просодически структурированный
результат какого-либо (устного или письменного) действия продуцента, в котором
представлена контекстная и адресатная соотнесенность и который представляет собой
основу для когнитивно и интенционально структурированных действий реципиента
(Ibid.).
Таким образом, широкое и узкое понимание текста предполагает вовлечение / исключение
из
рассмотрения других семиотических систем, которые наряду с языковой знаковой
системой
имеются в текстовых структурах, например жестикуляция и мимика, или символы,
формулы
и изображения.
Такой разброс мнений по поводу существа текста явно не способствует его
однозначной интерпретации, хотя и свидетельствует о многогранности и сложности
объекта
рассмотрения. Разные критерии, положенные в основу широкой и узкой трактовок текста
(см. выше, с. 64-66), предполагают разные подходы к его анализу и т. п. В дальнейшем
при
описании различных авторских теорий мы еще раз вернемся к этому вопросу и более
подробно обсудим возникающие проблемы.
3. Проблема знакового статуса текста
Одним из первых встает вопрос о знаковом характере текста. Иными словами, это
вопрос о том, является ли текст языковым знаком? И в этом вопросе решающая роль отводится лингвистической позиции ученого.
Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, вспомним все основные свойства
языкового знака и попытаемся определить, характерны ли они для текста.
В современной лингвистике под языковым знаком понимается материально-идеальное
образование (двусторонняя единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, отношение действительности; в своей совокупности языковые знаки образуют особого рода
знаковую систему — язык. Знак языка представляет собой единство определенного
мыслительного содержания (означаемого) и цепочки фонематически расчлененных знаков
(означающего). Две стороны языкового знака, будучи поставлены в отношение
постоянной
опосредованной сознанием связи, составляют устойчивое единство, которое посредством
чувственно воспринимаемой формы знака, т. е. его материального носителя,
репрезентирует
социально приданное ему значение. Только в единстве и взаимосвязи двух сторон
языкового
знака сознанием «схватывается, а знаком обозначается и выражается определенный
«кусочек
действительности», вычлененные факты и события (Лингвистический энциклопедический
словарь 1990: 167).
Итак, свойствами языковых знаков можно признать их билатеральность
(двусторонность), причем связь, между материальной формой (экспонентом) и
содержанием
знака является устойчивой. Устойчивость этой связи проистекает из постоянной
воспроизводимости (повторяемости) языковых знаков в бесчисленном множестве актов
коммуникации. Кроме того, как показывает Ю. С. Маслов, «установленная для каждого
данного знака связь между его экспонентом и содержанием является условной,
основанной
на социальной договоренности» (Маслов 1987: 26). Что касается содержания знака, то его
связь с обозначаемой знаком действительностью носит, по выражению Ю. С. Маслова,
принципиально иной характер. Содержание знака является обобщенным и схематичным
отражением в сознании людей, использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций
действительности (там же).
Согласно концепции Ю. С. Маслова, приведенным выше критериям языкового знака
удовлетворяют только две языковые единицы — слово и морфема. Фонемы, будучи единицами односторонними, не являются знаками, но служат превосходным «строительным
материалом» для знаков. Потенциальная связь фонемы со смыслом реализуется в случаях,
когда экспонент морфемы или даже слова состоит всего из одной фонемы. Таковы
окончания -а, -у, -ы в разных формах слова ворон или предлоги к, у, с, союзы и, с и т. д.
Но
это случаи не стирают принципиального различия между фонемой и знаковыми
(двусторонними) единицами языка. Точно так же предложение как высшая языковая
единица
чаще всего есть некая комбинация языковых знаков, создаваемая по определенной модели
в
процессе порождения высказывания. Случаи однословных (или даже одноморфемных)
предложений не стирают принципиального различия между предложением и словом
(морфемой) (там же: 28).
Для последователей классической теории языкового знака (см. выше концепцию Ю.
С. Маслова) ответ на вопрос о знаковом характере текста очевиден. Текст не может иметь
статус языкового знака. Текст несомненно обладает как планом выражения, так и планом
содержания. Однако он не принадлежит к так называемым инвентарным единицам языка.
В.
Б. Касевич, как указывалось выше, называет текст «конструктивной» единицей и его
особый
статус видит в том, что именно в тексте реализуются такие свойства речевой организации,
как цельность и связность. Формально текст имеет начало и конец, а также, возможно,
другие признаки, указывающие на развертывание текста во времени (если текст
звучащий)
(Касевич 1988: 50).
Совсем по-иному подходят к решению вопроса о знаковом статусе текста другие
лингвисты. Так, в лингвистическом словаре Метцлера под языковым знаком понимается
вычленяемый элемент языковой системы (isolierbares Element des Sprachsystems).
Соответственно данному подходу языковые знаки подразделяются на дистинктивные
(фонемы, графемы) и сигнификативные. Далее на сигнификативном уровне языковые
знаки
представляют собой конвенциональное соединение выражения (звуковая или письменная
форма, означаемое) с содержанием (значением, обозначаемым), как это имеет место у
морфем, композитов и фразеологизмов. Кроме того, в эту группу включаются также
предложения и тексты (Metzler Lexikon Sprache 1993: 591).
Истоки такого понимания знакового статуса текста скрываются в особом подходе
ученых к интерпретации языкового знака. В лингвистике языковой знак иногда понимают
как одностороннюю сущность. Так, в работах Р. Карнапа понятие «знак» было
трансформировано и приспособлено к конкретным нуждам специальной области знаний,
главным образом математики и физики. Если традиционно знак трактуется как
двусторонняя
сущность, сформированная отношением формы знака и его значения, то в теории Р.
Карнапа
он был приравнен к «языковому выражению» и тем самым сведен к форме знака, к
односторонней сущности. Характерной чертой знака в интерпретации Р. Карнапа стало не
свойство «замещать что-либо», а «принадлежать к системе, быть членом строго
формализованной системы исчисления» (Лингвистический энциклопедический словарь
1990:168). Соответственно данному подходу текст также можно считать языковой
единицей,
обладающей статусом языкового знака.
Возможно также иное, расширительное понимание языкового знака. В этом случае
ученые исходят из того, что не только слова и морфемы, но и речевые высказывания представляют собой единицы, имеющие две стороны — план выражения и план содержания.
При
этом опускаются другие отличительные признаки языкового знака (см. выше). В данном
случае становится возможным распространить понятие языкового знака на предложение и
текст (Kleine Enzy-klopadie Deutsche Sprache 1983: 86). Похожая точка зрения
представлена,
как известно, в работах Л. Ельмслева и его последователей (см., напр. (Лингвистический
энциклопедический словарь 1990: 107-108; Helbig 1986: 60-72)).
Глава 6
ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ТЕКСТА
Языковые знаки — это всегда звуки
Вильгельм фон Гумбольдт
1. Соотношение устной и письменной речи (постановка вопроса в языкознании)
Вопрос о соотношении устной и письменной речи (соответственно устных и
письменных текстов) является фундаментальным в языкознании. Традиционно признается
первичность устной формы и вторичность письменной формы речи. Этот вывод был для
подавляющего большинства языковедов настолько очевидным, что их высказывания по
этому поводу давно стали афоризмами.
Великий В. Гумбольдт, разбирая особенности восприятия устной речи глухонемыми,
заключает: «Их пример показывает также, насколько глубока и неразрывна связь между
языком и письмом, даже если она не поддерживается звуком» (Гумбольдт 1984: 85). Для
него
вывод о первичности устной формы речи очевиден, потому что «языковые знаки — это
всегда звуки» (там же: 302).
Другой знаменитый немецкий ученый Г. Пауль так говорит о соотношении устной и
письменной речи: «Языковед никогда не должен забывать о том, что любой письменный
памятник еще не есть сам язык, что, прежде чем оперировать тем или иным материалом,
его
сначала надо подвергнуть обратному преобразованию» (Пауль 1960: 441). И далее:
«Письмо
относится к языку примерно так, как черновой набросок к тщательно выписанной картине
в
красках» (там же: 445).
Эту проблему не обошел своим вниманием и Ф. де Соссюр: «Язык и письмо суть две
различные системы знаков; единственный смысл второй из них — служить для
изображения
первой; предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графическое в их
совокупности, а исключительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно
переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно является, что оно в конце
концов присваивает себе главенствующую роль; в результате изображению звучащего
знака
приписывается столько же или даже больше значения, нежели самому этому знаку. Это
все
равно, как если бы утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его
фотографию, нежели его лицо» (Соссюр 1977: 62-63).
Приведенные выше колоритные высказывания классиков мирового языкознания как
нельзя лучше иллюстрируют основную тенденцию в решении фундаментального вопроса
о
соотношении устной и письменной форм речи. Эту традицию продолжают видные
представители новейшей лингвистики. Так, Л. Р. Зиндер говорит по этому поводу
следующее: «...чисто письменная форма речи — это фикция. Пока речь зафиксирована в
оптических знаках и не воспринимается человеком, она остается мертвой материей.
Подлинной речью она становится лишь тогда, когда имеет место акт коммуникации, когда
текст читается, т. е. когда он хотя бы мысленно озвучивается» (Зиндер 1982: 21). Ю. В.
Рождественский считает, что «источником и началом языка являются звуки»
(Рождественский 1990: 145).
Вместе с тем ученые не могут игнорировать исключительную роль письма в истории
и культуре человеческого сообщества. К тому же они отмечают постоянно растущую роль
письменного языка в современной жизни. При этом обращает на себя внимание такое
парадоксальное явление: письмо и письменная коммуникация, играя важную роль во всех
сферах повседневной жизни нашего общества, приобретают центральное значение для
всех
научных дисциплин в силу своей способности непосредственно передавать, хранить и
накапливать научную информацию. Но именно в языковедении, т. е. науке (!) о языке,
письменная форма речи однозначно признается вторичной формой коммуникации. Тем
самым важность письма и письменной коммуникации как бы отодвигается на задний
план.
Справедливости ради необходимо заметить, что история лингвистики дает немало
свидетельств тому, насколько по-разному оценивалось соотношение между устной и
письменной формами речи в различные эпохи, притом иногда с прямо противоположных
позиций. И если в наши дни вряд ли кто-либо возьмется оспаривать факт генетической
первичности устной формы речи по сравнению с письменной речью, то ранее в науке не
было такого единодушия в данном вопросе.
В Александрийский период (III-II вв. до н. э.) учение греков о языке опиралось
главным образом на письменные тексты. Соответственно устная речь считалась
зависимой и
производной формой от речи письменной (Лайонз 1978: 28). Это убеждение еще более
укрепилось в средние века, когда на главенствующие позиции в области образования,
науки
и культуры выдвинулась латынь, являвшаяся, прежде всего языком письменности. Что же
касается устной латыни, то в разных странах были приняты разные способы
произношения.
Этот факт казался подтверждением традиционных воззрений, согласно которым
письменный
язык главенствует над устным (там же: 32-33).
В эпоху Возрождения образцом латыни ученые считали язык Цицерона, а литературу
классической древности принимали за источник всех культурных ценностей цивилизации.
Всю энергию они обратили на собирание и публикацию текстов классических авторов (в
особенности после изобретения в конце XV в. книгопечатания). Подлинным языком попрежнему считался литературный язык (литературный язык буквально означает
письменный
язык от лат. littera 'буква, письмо'; мн.ч. litterae 'буквы, письменность'), а за настоящую
литературу, изучавшуюся в школах и университетах, принимались лишь те произведения,
которые продолжали классическую традицию (там же: 35). В эпоху романтизма,
отвергавшего классические каноны античности, а также в бурные времена массовых
национальных движений (например, в Германии) традиционные взгляды на сущность и
соотношение устной и письменной форм речи нередко менялись на прямо
противоположные: устная «речь народа» (die gesprochene "Sprache des Volkes")
признавалась
образцом первородного, прекрасного и полного сил народного духа, а письменная речь
рассматривалась как нечто слабое, блеклое и чуждое (Kleine Enzyklopadie Deutsche
Sprache
1983: 371).
Научные споры о сущности и соотношении устной и письменной форм речи
приобретают в настоящее время особый интерес в связи со стремительным развитием
средств массовой информации и компьютерной техники, сдвигающих привычные рамки
представлений о возможностях использования той и другой формы коммуникации. Как
показывают социолингвистические исследования, «язык массовой коммуникации» — это
образец «синкретического по соотношению элементов устной и письменной речи
единства
литературного языка» (Трескова 1989: 142). При этом особо подчеркивается, что «роль
устных средств массовой коммуникации в современном обществе еще недостаточно
осмыслена и использована в плане сохранения, распространения и развития
национальных
языков и культур» (там же: 141).
2. Проблема разграничения устных и письменных текстов
На первый взгляд, решение вопроса о разграничении устных и письменных текстов не
составляет особого труда. Если исходить из материальной формы знака, то устная речь
всегда легко отграничивается от письменной: устная речь реализуется в форме звуковой
материи и воспринимается акустически, а письменная речь реализуется в форме
графической
материи и воспринимается визуально. Однако, как заявляет Г. Бертхольд, «не все, что мы
слышим, может считаться устной речью (зачитывание резолюции), не все, что мы читаем,
может рассматриваться в качестве письменной речи (чтение записанных на магнитную
ленту
свидетельских показаний)» (Berthold 1984: 8).
В специальной литературе ученые снова и снова возвращаются к вопросу о различиях
в устной и письменной формах речи, подчеркивая при этом естественный характер устной
речи и вторичную, искусственную природу письменной речи. Одним из аргументов в
пользу
признания кардинальной разницы между этими речевыми формами является
невозможность
полноценного перекодирования текста из одной формы в другую и наоборот.
Характерными
чертами устного общения признаются сиюминутность, эфемерность сказанного, важная
роль
просодии, мимики и жестикуляции, а также значение ситуативного контекста для
понимания
высказывания. Напротив, письменный текст сохраняется значительно дольше, чем
устный,
графические средства и разметка текста берут на себя функцию просодии; в письменном
тексте содержится больше чисто языковой информации, потому что роль
экстралингвистического контекста в данном случае сведена к минимуму.
Кроме всего прочего, устная форма речи отличается большим количеством
грамматических ошибок, обрывов и повторного начала высказывания, запинок, пауз на
обдумывание и т. п. Наконец, в устной и письменной речи используется разная лексика,
длина предложений в письменной речи превышает длину в устной речи, очень часто
предло-
жения в письменной речи построены по правилам, которые неприемлемы в устной речи.
При
такой оппозиции обычно имеется в виду, что устная речь представляет собой спонтанную
речь в прямой коммуникации, а письменная речь соответствует формально выверенной
книжной речи (Sol-mecke 1993: 9-10).
Интересный эксперимент, затрагивающий специфику письменных текстов, был
проведен Е. Р. Ватсон. Она поставила своей целью сопоставить авторское и неавторское
исполнение художественных произведений. В работе использовались сделанные при жизни
записи отрывков из произведений Дж. Джойса и У. Фолкнера. С ними сравнивались
записи
тех же самых отрывков в исполнении других чтецов, имевших высшее лингвистическое
образование и знакомых с творчеством этих писателей. При этом авторское чтение
рассматривалось как модель наиболее полного раскрытия произведения (Ватсон 1998: 9).
В результате комплексного аудиторского анализа материала выяснилось, что при
устном воспроизведении письменного художественного текста на его интонационную интерпретацию оказывают влияние три основных параметра: содержательный компонент
(реализация ключевой фразы и фразовых информационных центров), форма (наличие или
отсутствие многоголосия) и динамика развития текста (темп, ритм и интенсивность). При
этом каждый из перечисленных факторов по-разному отражается в интонационной
реализации текста.
Оказалось, что традиционные художественные тексты в наибольшей степени
подвержены правильной интонационной реконструкции. Наибольшие трудности связаны
с
исполнением произведений так называемого потока сознания. Эти трудности
выражаются,
например, в том, что автор выделяет один информационный центр, а чтецы — другой, или
в
том, что автор делит сплошной текст на отдельные реплики и придает им различные
интонационные рисунки, что отсутствует в неавторском исполнении. Самым трудным для
неавторского воспроизведения оказалось передать авторское понимание динамики текста.
Если на уровне фразы или фонетического абзаца читающие более или менее точно
отражали
изменения в громкости, темпе и ритме, соответствующие содержанию и смыслу эпизода,
то
на уровне текста этого не было достигнуто (там же: 9-14). Все эти факты говорят о том,
что
письменные тексты изначально предполагают различное прочтение, в то время как устные
тексты обычно представлены «в единственном и неповторимом варианте».
С момента зарождения научной теории текста ученые стремились обнаружить,
критерий, который, по словам К. Гаузенблаза, «точно отражал бы наиболее существенные
различия в структурах речевых произведений с учетом современных потребностей
практики
общения, включая различия на всех уровнях структуры речевого произведения, от самых
маргинальных (звукового и графического) до центральных уровней, относящихся к
структуре содержания» (Гаузенблаз 1978: 64). Поиски такого критерия в значительной
мере
осложнились тем, что лингвистика текста, пытаясь охватить самые разнообразные
направления изучения текстов, одно время стала превращаться в аморфную,
расплывчатую и
неопределенную науку и создала тем самым предпосылки для размывания очертаний
лингвистики вообще (Кривоносов 1986: 30; Слюсарева 1987: 127; Petofi 1987: 5; Филиппов
1989: 8).
На этом фоне бесспорным представляется вывод К. Гаузенблаза о том, что «при очень
общем анализе самыми важными являются различия между устной и письменной
манифестациями речевой деятельности» (Гаузенблаз 1978: 65). Известный немецкий
ученый
Г. Глинц подчеркивает, что при исследовании текстов, процессов их порождения и
восприятия, нужно всегда себе ясно представлять, какие речевые произведения служат
объектом анализа: устные тексты, т. е. речевые произведения, записанные сначала на магнитную ленту, а затем преобразованные в графическую запись, или же письменные
тексты, т.
е. речевые произведения, которые с самого начала зарождались и производились в
качестве
письменных текстов (Glinz 1986: 163-164).
Эти выводы подкрепляются мнением других лингвистов, убежденных в том, что
устная и письменная формы коммуникации обладают глубокими структурными и
содержательными различиями, позволяющими говорить об их автономии. Широко
известно,
например, категоричное утверждение И. Р. Гальперина о том, что «все характеристики
устной речи противопоставлены характеристикам текста» (Гальперин 1981: 19), и
считающего, что «текст представляет собой некое образование, возникшее, существующее
и
развивающееся в письменном варианте литературного языка» (там же: 15).
Столь же категорична Т. А. Амирова: «Письменный язык должен рассматриваться как
исторически новая по сравнению со звуковым языком, общественно отработанная
система,
соответствующая новому виду коммуникативной деятельности. Письменный язык
появляется вследствие осознанной необходимости социального развертывания и
совершенствования форм и способов словесной деятельности; он возникает не только как
средство оптимизации коммуникативной деятельности общества, но и как новая форма
конструирования коммуникации. С развитием и совершенствованием систем письма, с
закреплением письменной коммуникации как самостоятельной разновидности социальной
деятельности звуковая коммуникация не только воспроизводится в письменной
коммуникации, но во все большей мере дополняется и замещается письменной
коммуникацией, и письменный язык начинает нередко выступать сам как
"непосредственная
действительность мысли", тем самым конституируя в глобальном процессе языкового
общения отдельный вид коммуникации» (Амирова 1985: 44).
Многочисленные публикации в отечественных и зарубежных научных изданиях, а
также материалы научных форумов показывают, что многие ученые стремятся изменить
традиционные представления и по-новому подойти к проблеме разграничения устных и
письменных текстов. Оживленную (если не сказать ожесточенную) полемику по поводу
соотношения «звуков» и «букв» развернули на страницах одного из научных изданий
Мюнхенского университета, например, X. Гюнтер и Э. Шерер (Gtlnther 1981a: 53-58;
1981Ь:
103-118; Scheerer 1981a: 69-102; 1981Ь: 119-132). Тема устной и письменной форм
коммуникации была затронута также на международном симпозиуме памяти Теодора
Фрингса в Лейпциге (Heinemarm M., Mackeldey 1987: 83-94). Этот список можно
продолжить. Однако, отмечая правомерность попыток нового осмысления этого
соотношения, надо сказать, что жизнеспособность той или иной научной теории
основывается не на декларативной отмене традиционных взглядов на природу какоголибо
лингвистического феномена, а на последовательном наблюдении и вдумчивом обобщении
фактов реальной действительности.
Новейшие экспериментальные исследования показывают, что способность человека в
реальном времени воспринимать письменные и звучащие тексты, из которых удалены, например, заударные части, основывается на способности индивида восстанавливать
ритмическую структуру слова (т.е. переводить письменный текст в устную форму). Это
свидетельствует о том, что механизмы восприятия устных и письменных текстов
относительно едины. Главное, чтобы письменный текст стал звучащим (Богомазов 2001:
2729).
3. Соотношение между функциями устной и письменной речи в трактовке О.
Людвига
Взаимную обусловленность устной и письменной форм речи можно
продемонстрировать на примере рассмотрения функций письма О. Людвигом (Ludwig
1980:
74-92). Связующим звеном между этими двумя формами, согласно авторской концепции,
выступает внутренняя речь. Письмо в повседневной жизни может использоваться в
качестве
средства, обеспечивающего следующие потребности автора:
1) психологическую разрядку, «выход» внутреннему напряжению (аш sich heraus
Schreiben); иллюстрацией такого письма является непроизвольное написание междометий
индивидом при восприятии высказывания;
2) осознание пишущим индивидом своего внутреннего состояния или своей позиции
относительно какой-либо проблемы (bewusstmachendes Schreiben);
3) оперативный поиск средств и методики решения возникшей проблемы (operatives
Schreiben);
4) общение с самими собой, например, посредством ведения дневника
(selbstvermittelndes Schreiben);
5) облечение мысли в словесную форму (Schreiben als Formulierungshilfe);
немаловажным фактором при реализации этой функции является отсутствие «временного
давления» (Zeitdruck), обусловленного возможностью вмешательства партнера во время
прямого общения, а также возможностью исправления текста в ходе работы над ним;
6) формирование концептуального плана речи (konzipierendes Schreiben), т. е.
письменная фиксация порядка следования отдельных частей текста (например, в виде
программы, набора ключевых слов и т. п.);
7) консервацию знания (konservierendes Schreiben) в целях а) запоминания какихлибо событий или обстоятельств для их дальнейшего использования (записи в
еженедельнике, на клочках бумаги и т. п.), б) оформления договоров и
соглашений, чтобы иметь возможность в любой момент сослаться на любой пункт
данного
договора или соглашения;
8) передачу знания другим лицам (transferierendes Schreiben); в отличие от
предшествующей функции, предусматривающей использование письма для собственных
нужд, данная функция обеспечивает передачу знания лицам, этим
знанием не обладающим, но желающим их усвоить;
9) воздействие на образ мыслей, позицию или поведение людей, читающих
данный текст (kommunikatives Schreiben); эту функцию, называемую также
стратегической,
нелегко отграничить от предшествующей, она сродни перлокутивным актам в трактовке
Дж.
Остина (1986: 97).
На основе анализа функций письменной речи О. Людвиг приходит к выводу, что в
большинстве случаев письмо нельзя рассматривать как специфическую форму
коммуникации, письменная форма речи функционально взаимосвязана с устной и
внутренней речью. Порядок следования представленных выше функций обнаруживает
наличие двух полюсов письменной коммуникации: с одной стороны, это письмо, не
предполагающее возможного читателя (т. е. письмо «для себя»), а с другой стороны,
письмо,
в большой степени ориентированное на возможного читателя. Между этими полюсами
располагаются письменные формы, в разной степени учитывающие «фактор адресата»
(Ludwig 1980: 90-91).
В настоящее время особенности влияния внутренней речи на порождение и
восприятие высказывания (текста) подвергаются также экспериментальному изучению.
Внутренний диалог может рассматриваться как средство структурирования цельности /
замысла вне зависимости от устной или письменной формы предъявления текста (Волкова
1995: 20).
4. «Промежуточные» формы коммуникации
Внимательное изучение всего многообразия устных и письменных текстов приводит к
мысли, что в целом ряде случаев трудно определить «природу», действительное существо
текста. Нередко материальная манифестация скрывает истинное лицо текста. Ведь
необходимо признать, что в реальной коммуникации человек сталкивается с множеством
форм, носящих черты как устной, так и письменной коммуникации. Это обстоятельство,
конечно, не прошло мимо внимания лингвистов.
Результаты одного любопытного эксперимента по восприятию устных и письменных
текстов приводит И. Донат. Группе испытуемых студентов и слушателей курсов
повышения
квалификации были предложены для оценки два специальных текста, написанных на одну
и
ту же тему. Испытуемые должны были определить, какой из текстов полнее раскрывает
тему
сообщения. Эксперимент проходил в два этапа: сначала испытуемые прослушали оба
текста
в произнесении диктора, а затем самостоятельно прочитали те же самые тексты «про
себя».
После каждого этапа тексты оценивались. Результаты эксперимента оказались весьма
примечательными: после прослушивания текстов три четверти участников отдали
предпочтение первому тексту, однако после основательного самостоятельного чтения тех
же
самых текстов мнение испытуемых изменилось на противоположное, т. е. в пользу
второго
текста. Это противоречие И. Донат объясняет тем, что в устной и письменной
коммуникации
по-разному сочетаются логический, семантический и прагматический аспекты текста
(Donath
1985: 6-7).
Для решения проблемы разграничения устных и письменных текстов исследователи
прибегают к различным ухищрениям. Одни лингвисты предлагают различать «письмо» и
«запись», положив в основу такого разграничения критерий отношения говорящего к
содержанию высказывания: в первом случае говорящий одновременно является автором
содержания, во втором он выступает простым посредником между собственно автором и
аудиторией (Rahnenfuhrer 1986: 65-67). Другие ученые разграничивают «устные формы
письменной коммуникации» и «письменные формы устной коммуникации» (Bonczyk 1982:
776),
понимая под ними специфические формы, функционирующие в обеих ипостасях.
Г. Гейснер считает необходимым различать два .вида таких промежуточных речевых
форм. Первый вид представляет собой речевые произведения, по сути своей являющиеся
простой письменной фиксацией изначально устного словесного творчества (nriindlich
gepragte Schriftlichkeit); это протоколы, разнообразные записи речи, стенограммы, письма,
диалоги в сказках, радиопьесах, фильмах и т. п. Ко второму виду принадлежат речевые
произведения, в устной форме воспроизводящие результаты изначально письменного
словесного творчества (schriftlich gepragte Mundlichkeit); это лекции, публичные выступления,
диктанты, судебные решения (приговоры), т. е. все то, что подлежит оглашению (GeiBner
1988: 25).
Большую помощь в решении проблемы разграничения устных и письменных текстов
может оказать, по мнению И. Раненфюрер, «теория центра и периферии» (Rahnenfiihrer
1984:
28-29; 1986: 67). Можно сказать, что в данном случае речь идет о построении двух полей,
охватывающих соответственно формы устной и письменной коммуникации. В центре
поля
устной коммуникации располагаются коммуникативные формы, обнаруживающие все
признаки устной коммуникации (например, спонтанный диалог), а на периферии
находятся
формы, тяготеющие к письменной коммуникации (например, зачитывание резолюции). В
центре поля письменных коммуникативных форм располагаются научные публикации,
обнаруживающие признаки письменной коммуникации на всех уровнях. На периферии
поля
письменной коммуникации находятся другие формы, обнаруживающие меньшее число
признаков устной коммуникации (например, неброски научных докладов, протоколы
заседаний и т. п.). Тем самым, по мнению II. Раненфюрер, появляется возможность
набежать
излишне категоричного разграничения устных и письменных речевых форм.
5. Теория Г. Глинца о когнитивных процессах при чтении и письме
В своем подходе к соотношению устной и письменной форм речи Г, Глинц исходит из
того, что «тексты пишут для того, чтобы иметь возможность зафиксировать и в случае
необходимости передать другим какую-либо информацию, не прибегая к аудитивному
контакту и сохраняя при этом любую временную дистанцию между производством и восприятием речи» (Glinz 1986: 160). В дальнейшем он пытается отойти от традиционных
взглядов на характер взаимоотношений между устной и письменной формами речи и
выстраивает собственную модель такого соотношения (Ibid.: 160-182).
Для иллюстрации сложного характера знаковой системы, именуемой «язык,
обладающий графической системой письма» (Sprache mit Schrift), Г. Глинц выделяет в ней
три уровня: I — значения слов (die Bedeutungsseiten der Worter); II — звуковые словесные
образы (die phonischen Wortgestal-ten); III — графические словесные образы (die
graphischen
Wortgestalten).
Единицы III уровня, т. е. графические словесные образы, существуют одновременно в
материализованной (в виде реально написанных или напечатанных слов) и в нематериализованной форме (в виде образцов, хранящихся в памяти носителей языка, умеющих
правильно писать). В качестве одной из форм материальной реализации графических словесных образов Г. Глинц рассматривает их нормативное описание в орфографических
справочниках.
Единицы II уровня, т. е. звуковые словесные образы, акустически реализуются в
процессе говорения / слушания и в качестве акустико-артикуляторных образцов
представлены в памяти каждого носителя языка. Примерами материальной манифестации особого
вида
могут служить, по мнению Г. Глинца, записи устной речи на магнитную ленту или
транскрипционные записи.
Главной особенностью единиц I уровня, т. е. значений слов (к значениям слов Г.
Глинц причисляет не только собственно лексические значения, но и различные
семантикограмматические показатели в составе слов, влияющие на общее значение языковой
единицы), является то, что они представляют собой мыслительные образы (gedankliche
Gestalten),
хранящиеся в памяти носителей языка. В качестве одной из форм материальной
реализации единиц этого уровня Г. Глинц рассматривает описание значений слов / грамматических показателей в словарях и грамматиках.
В традиционной лингвистике письменная форма признается вторичной по отношению
к устной речи. Однако, по мнению Г. Глинца, говорить о письме (Schrift) как о «вторичной
системе отображения» (sekundares Darstellungssystem) можно только в двух случаях: а)
имея
в виду первую стадию развития письменности в истории языка и культуры и б) имея в
виду
первую стадию процесса овладения письмом любым отдельно взятым индивидом. Только
в
этих двух случаях реализуется традиционная модель соотношения устной и письменной
речи. Именно здесь обнаруживается тесное взаимодействие единиц I и II уровней. Когда
человек слышит звуковой образ слова, то в его языковой памяти автоматически
вызывается
соответствующее значение (или значения) слова. Графические словесные образы связаны
со
значениями слов «не прямо» (nicht direkt), а опосредованно — через звуковые словесные
образы. Поэтому при чтении сначала происходит реконструкция звуковых образов,
лежащих
в основе графических, а уже затем через звуковой словесный образ происходит
«вызывание»
(Aufrufen) его значения.
Исходя из анализа современной ситуации в обществе, Г. Глинц считает, что
традиционная трактовка «письма» в качестве «вторичной системы отображения»
нуждается
в значительной корректировке, частично даже в полной замене отдельных положений.
Дело
в том, что у любого индивида, который много времени проводит за чтением и письмом,
графические словесные образы, хранящиеся в его памяти, все более объединяются со
значениями слов, аналогично тому, как звуковыо словесные образы объединялись со значениями слов до его интенсивных занятий чтением и письмом. В этих условиях
графические
словесные образы перестают быть чем – то вторичным, подчиненным по отношению к
звуковым образам, и связываются со значениями слов точно так же, как и звуковые
образы.
Изменение первоначального соотношения единиц трех уровней может идти, по
мнению Г. Глинца, еще дальше: графические словесные образы могут выступать в
первичной функции по отношению к звуковым образам. В этом случае уже графический
образ слова прямо связан с его значением, а путь от звукового образа к значению слова
проходит через «вызывание» правильного графического образа. Так, если человек,
изучающий английский язык как иностранный, больше читает письменные источники,
чем
слушает живую английскую речь, то при восприятии устной речи он только тогда сможет
понять содержание текста, когда преобразует звуковые словесные образы в графические.
Последняя модель соотношения единиц трех уровней особенно актуальна, по словам
Г. Глинца, для немецкого языка. Немецкий язык с самого начала был скорее «языком
чтения
и письма» (Lese- und Schriftsprache), чем языком «говорения» (Sprechsprache). Его
развитие
происходило не последовательно из одного культурного и политического центра, как,
например, это было с французским языком, развивавшимся из Парижа. В течение целых
десятилетий в языковой политике Германии на ведущие роли выдвигались то одна, то
другая
земли, и примечательно, что длительное время немецкий литературный язык назывался
«письменным языком» (Schriftsprache). Письменная традиция в немецком языке была
достаточно единообразна, чего нельзя сказать о произносительной традиции. Особенности
произношения слов, представленных в письменных источниках, сильно варьировали в
зависимости от региональных особенностей говорящих. Частично это противоречие было
устранено в результате унификаций немецкого произношения и выхода в свет
справочника
немецкого сценического произношения Т. Зибса в 1898 г. Устранению противоречия
способствовало также возросшее влияние на общественную жизнь Германии школьного
обучения и усилившаяся миграция населения. Однако еще и сегодня можно встретить
различное произношение некоторых слов в разных регионах, несмотря на идентичное их
написание. Именно поэтому, по мнению Г. Глинца, для немецкого языка справедливо
положение, согласно которому графические словесные образы могут рассматриваться в
качестве репрезентантов значений слов, а звуковые словесные образы — в качестве
вариантов их произношения.
Многие положения Г. Глинца вызывают вполне понятные сомнения.'Так, например, Г.
Глинц рассматривает каждую из трех описанных моделей изолированно друг от друга, он
всего лишь допускает возможность их реализации у одного и того же носителя языка. В
результате упускается из виду то, что первая модель, в основе которой лежит
традиционное
признание письма в качестве «вторичной системы отображения», реализуется у всех без
исключения носителей языка, способных производить и воспринимать устную речь.
Причем
это не только происходит в период развития их речевых навыков, но и сохраняется на
протяжении всей жизни. В то же время реализация второй и — особенно — третьей
моделей
затрагивает только определенные группы людей, находящихся к тому же в специфических
условиях коммуникации.
Неправомерно сводить воедино две качественно различающиеся коммуникативные
ситуации: ситуацию «совершенно бессознательного», выражаясь словами Л. В. Щербы,
владения родным языком (реализация первой модели) и ситуацию сознательного
овладения
иностранным языком (реализация третьей модели). Современные исследования
человеческой памяти обнаружили существование теснейшей связи между слуховым и
вербально-языковым аспектами памяти, в то время как говорить о наличии устойчивой
связи
между визуальным и вербально-языковым аспектами пока еще нет достаточных
оснований.
Один из крупнейших американских ученых Р. Аткинсон, в частности, пишет: «Интересно,
что информация переносится, судя по всему, от зрительного образа в С-В-Я (слуховое
вербально-языковое. — К. Ф.) кратковременное хранилище, а не в зрительное кратковременное хранилище. Отит факт, возможно, следует объяснять тем, что в зрительном
кратковременном хранилище отсутствует способность к повторению» (Аткинсон 1980:
61).
Трудно себе также представить, что при восприятии малознакомой (или незнакомой)
диалектной речи носителем литературного языка «вызывание» значения (или значений)
слова происходит через «правильный графический словесный образ», а не через
имеющийся
в его языковой памяти произносительный вариант. Логичнее предположить, что в этом
случае носитель литературного языка соотносит услышанный диалектный словесный
образ с
тем произносительным вариантом, который имеется в его языковой памяти. Если
полезные
признаки звукового облика слова позволяют опознать его (чему не в последнюю очередь
способствуют речевой контекст и речевая ситуация), то человек понимает услышанное
сообщение; если же полезных признаков слова недостаточно для его идентификации, то
человек попросту не понимает сказанного, и акт коммуникации не совершается. То же
самое
происходит и при восприятии устной английской речи человеком, изучающим
иностранный
язык по письменным источникам (см. пример Г. Глинца).
Подобные сомнения, видимо, возникали у самого автора, потому что в дальнейшем он
внес некоторые изменения в свою концепцию (Glinz 1994: 818-822). Авторские изменения
наглядно демонстрируют творческий характер научного процесса, в результате которого
теоретическая концепция приобретает более логичный вид.
Прежде всего авторский подход к проблеме стал менее категоричным — в новой
редакции Г. Глинц говорит лишь о своих предположениях по поводу нового соотношения
единиц трех рассматриваемых уровней. Затем он закономерно различает: а) случаи
усвоения
индивидом родного языка и б) случаи освоения иностранного языка в школе. Разница
между
этими ситуациями, как было показано выше, весьма существенная. В первом случае
индивид
с самого начала и нередко длительное время овладевает языком благодаря своему
непосредственному участию в устном общении и только затем учится читать и писать. Во
втором случае индивид, уже владея навыками чтения и письма на родном языке,
знакомится
с иностранными словами одновременно в звуковом и графическом воплощении, т. е. учит
иностранный язык одновременно в устной и письменной форме.
При реализации первой модели, по мнению Г. Глинца, налицо прямые связи между
значением слова и его звучанием, звуковым словесным образом. Эти связи
устанавливались
длительное время, тогда как становление другой сигнализации — посредством
графических
словесных образов — должно произойти благодаря ее многократному применению в
актах
общения.
Однако как только процессы чтения приобретают устойчивость в языковой
способности человека, как только индивиду становится все легче (пусть даже сначала
через
посредство соответствующего звукового словесного образа) проходить путь от
идентифицированного графического образа к его значению, возникают предпосылки для
установления прямой связи между графическими словесными образами и значениями
слов.
Иными словами, наряду с прямой связью между звучанием и значением слова возникает
точно такая же, легко устанавливаемая прямая связь между графическим обликом слова и
его значением.
Теперь Г. Глинц признает, что замена первой модели на вторую вряд ли возможна в
ситуации усвоения родного языка (и если возможна, то только по отношению к наиболее
употребительным словам). В то же самое время такая замена, вероятно, правомерна в
ситуации овладения иностранным языком, предусматривающей одновременное
предъявление слов (естественно, в текстах и в соответствующих обстоятельствах
общения) в
устной и письменной форме.
Возможна также третья модель соотношения единиц трех уровней, а именно
примарная связь между значением слова и графическим словесным образом. В этом
случае
звуковой словесный образ как «произношение слова, выученного первоначально в
письменной форме» (die "Aussprache" des primar geschrieben gelernten Wortes), выполняет
секундарную функцию по отношению к графическому словесному образу.
Третья модель может реализоваться по различным причинам: как модификация двух
первых моделей или установиться с самого начала. Изначально такое соотношение правомерно по отношению к следующим случаям:
— когда индивид занимается, прежде всего, чтением и лишь нередко имеет
возможность общаться на иностранном языке, развивая навыки говорения и восприятия
устной речи на слух;
— когда у индивида не было возможности развить навыки слухового восприятия
иноязычной речи благодаря пребыванию в соответствующей языковой области;
— когда звуковые словесные образы в соответствующем
языке имеют очень близкое звучание, так что необходимо учитывать мельчайшие
различия в
произношении, чтобы правильно понимать сказанное.
Для иллюстрации последнего случая Г. Глинц прибегает к конкретному примеру. Во
время научного доклада, сделанного на американском варианте английского языка, один
немецкий участник только через некоторое время понял, что речь идет о «знаковом
языке»
(signs language), а не о «научном языке» (science language).
Однако последняя модель может быть применима и для родного языка в том случае,
если при восприятии звукового словесного образа не ясно, какое значение слова имеется в
виду. В то же самое время графический словесный образ совершенно четко указывает на
нужное значение и снимает все преграды для правильного понимания.
Третий вид соотношения характерен также тогда, когда в разных регионах одно и то
же слово принято произносить по-разному. Это возможно как в родном, так и в
иностранном
языке. В данном случае путь через графический словесный образ является единственным
способом правильного понимания слова. Примерами такого положения вещей будет произнесение не только некоторых немецких слов в разных областях Германии, а также слов
других языков, например английского слова ask, которое в британском английском языке
произносится с долгим [а:], а в США и Канаде с [ее]. Благодаря подобным явлениям, по
мнению Г. Глинца, значительно укрепляется престиж письменного языка по сравнению с
устным языком. Поэтому все сильнее становится осознание того, что именно письменная
форма представляет собой собственно язык.
5. Концепция текста И. Р. Гальперина
Среди теорий, особенным образом трактующих онтологический статус текста,
выделяется концепция И. Р. Гальперина, имеющая как своих сторонников, так и
противников. Отличительная черта его подхода к тексту — это исключительная
ориентация
на письменную форму речи. И. Р. Гальперин полагает, что «текст представляет собой
некое
образование, возникшее, существующее и развивающееся в письменном варианте
литературного языка. Только в этом варианте расчлененность текста, эксплицитно
выраженная графически, выявляется как результат сознательной обработки языкового
выражения» (Гальперин 1981: 15).
Свою аргументацию И. Р. Гальперин строит следующим образом. В характеристике
текста существен параметр объема. Текст может увеличиваться до значительных
размеров,
но все же по самой своей природе он обозрим, поскольку конечен. Текст — это некий
снятый
момент процесса, в котором все дистинктивные признаки объекта обозначаются с
большей
или меньшей степенью отчетливости.
По мнению И. Р. Гальперина, к тексту могут быть применены методы и приемы
грамматических исследований. Грамматика любого языка — результат наблюдений над
функционированием этого языка в различных областях человеческой деятельности. Цель
этих наблюдений — сведение кажущегося хаотического употребления к каким-то закономерностям, без которых невозможно постижение природы данного явления. Стремление
выделить «островки» организованности в окружающей нас действительности предопределено самой сущностью человека как «организованного» факта, смоделированного
природой
и доступного нашему наблюдению.
Язык как продукт человеческого сознания, предназначенный для целей
коммуникации, естественно, тоже организован. Однако характер этой организованности
полностью еще не выяснен. Язык стремится преодолеть некоторую беспорядочность
мысли,
которая, будучи отражением объективной действительности, обнаруживает свойственную
этой действительности неупорядоченность, скачкообразность отдельных процессов.
Человеческий мозг ищет закономерности в явлениях объективной действительности и
если
их не находит, то гипотетически приписывает ей какие-то закономерности.
В своих рассуждениях И. Р. Гальперин обращается к известному положению
теоретической кибернетики о том, что энтропия стремится к возрастанию, т. е. что объем
и
количество неизвестного, а значит, непознанного будет увеличиваться с поступательным
движением познания. Поэтому естественно предположить, что наше сознание будет
искать
«островки организованности», которые наука открывает в познании мира. Именно
поэтому
И. Р. Гальперин и текст называет своеобразным «островком организованности», который
стремится к снятию энтропии, порождаемой отдельными предложениями. В связи с этим
текст необходимо рассматривать как упорядоченную форму коммуникации, лишенную
спонтанности.
В своем подходе И. Р. Гальперин отталкивается от мыслей Л. В. Щербы о сущности
грамматики: «...подлинной основой грамматических и лексических правил всякого живого
языка является ... неписанный, неупорядоченный лингвистический опыт данного
коллектива» (Щерба 1947: 73-74). В языке, как и в самой объективной действительности,
существуют, по мнению И. Р. Гальперина, как организованное, упорядоченное, так и
хаотическое, неупорядоченное. Язык стремится преодолеть неупорядоченность в своей
системе, ищет пути осознания этой неорганизованности и тем самым снимает некоторую
долю
энтропии.
Соответственным образом свое видение проблемы И. Р. Гальперин закладывает в
следующее определение текста: «Текст — это произведение речетворческого процесса
обладающее завершенностью, объективированное в виде письменного документа,
литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, произведение,
состоящее из на звания (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств),
объединенных разными типами лексической, грамматической, логической,
стилистической
связи, имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку»
(Гальперин 1981: 18).
Таким образом, И. Р. Гальперин понимает под текстом не фиксированную на бумаге
устную речь, всегда спонтанную, неорганизованную, непоследовательную, а особую разновидность речетворчества, имеющую свои параметры, отличные от параметров устной
речи. Устная речь — это движение, процесс. Поступательное движение устной речи
придает
ей признак нестабильности. Зафиксированная на бумаге или на магнитофонной ленте, она
представляет собой лишь снятый момент, во время которого с большей или меньшей
отчетливостью проявляются отдельные части высказывания. Дискретность устной речи
наблюдается лишь в фиксированном виде. Однако, будучи в какой-то степени
объективированной, фиксация устной речи все же не становится текстом в том
понимании,
которое дано в определении. По И. Р. Гальперину, все характеристики устной речи противопоставлены характеристикам текста. Текст — не спонтанная речь, он лишь
имплицитно
рассчитан на слуховое восприятие; он не только линеен, он не только движение, процесс
—
он также стабилен.
И. Р. Гальперин считает, что текст обладает двойственной природой — состоянием
покоя и движения. Представленный в последовательности дискретных единиц, текст находится в состоянии покоя, и признаки движения выступают в нем имплицитно. Но когда
текст воспроизводится (читается), он находится в состоянии движения, и тогда признаки
покоя проявляются в нем имплицитно. При чтении текста происходит перекодирование
сообщения. Сигналы кода, рассчитанные на зрительное восприятие, трансформируются в
слуховые сигналы, не полностью утрачивая характеристики первого кода.
В основе описанного выше подхода лежит признание И. Р. Гальпериным того, что «в
результате длительного процесса формирования письменный язык выработал
особенности,
которые постепенно приобрели статус системности» (там же: 15). Правда, автор
концепции
не решается говорить о полной автономии двух форм речи, однако все его рассуждения
(см.,
например, представленное выше положение о том, что «все характеристики устной речи
противопоставлены характеристикам текста») свидетельствуют именно об этом.
Одним из видных последователей И. Р. Гальперина можно назвать 3. Я. Тураеву,
которая в своей книге «Лингвистика текста» также предпочитает пользоваться узким
опре-
делением текста, полностью исключив из рассмотрения устную речь (Тураева 1986: 11).
По
ее мнению, если устную речь отличает линейность, то текст характеризует
многомерность.
Текст многомерен, так как возможно многократное возвращение к любому его участку.
Устная речь необратима, ее существование ограничено временем звучания.
Существование
текста практически ничем не ограничено (там же: 12).
Однако радикальность подхода в определении онтологического статуса текста
встречает также категорические возражения со стороны многих лингвистов. В качестве
одного из примеров возможной аргументации оппонентов И. Р. Гальперина можно
привести
доводы Г. В. Колшанского, опровергающие его позицию о письменной природе текстов:
«Несмотря на укоренившиеся ассоциации, связанные с категорией текста как речевого
продукта письменного характера, необходимо тем не менее вернуться к начальному
понятию
языка как устной формы общения человека, а следовательно, и к понятию такой
дискретности языка, которая свойственна устному языку в процессе его реального
использования в коммуникации. Любая часть, отрывок, сегмент общения, обладающий
информационной полноценностью, а следовательно, и структурно маркированный,
представляет собой такую единицу языка, прежде всего устного, которая содержит в себе
все
признаки оформленности, завершенности и цельности. ...Вряд ли есть основания полагать,
что письменная фиксация устного языка (возникшая исторически довольно поздно)
создала
такие новые структурные свойства языка, присущие именно письменной форме, которые
позволили бы считать текст единицей только письменного языка. Естественно, детальная
обработка письменной формы языка (включая и стилистическую характеристику) создает
более наглядное представление об упорядоченности письменного текста по сравнению с
его
устной формой. Однако это по существу только поверхностная картина — более строгая
стилистическая и логическая корректность текста не затрагивает его основных свойств,
проявляющихся в первичной — устной — сущности языка, и не дает оснований относить
текст как категорию языка только к письму. Иллюзия самостоятельности письменного
языка
порождена частично техническими обстоятельствами материальной зримости текста, а не
его
сущностью» (Колшанский 1984: 91-92). И далее: «Спонтанность возникновения текста как
единицы определенного коммуникативного акта лишь иллюзорна, поскольку внутренняя
логика развития той или иной ситуации, уходящая в глубь опыта вообще,
индивидуального
или коллективного, диктует определенную закономерность порождения текста с его
конкретной смысловой организацией» (там же: 114).
7. Текст как воспроизводимое высказывание в трактовке В. Г. Адмони
В концепции текста В. Г. Адмони можно уловить много схожих (с И. Р. Гальпериным)
идей относительно онтологического статуса текста. Правда, его аргументация
основывается
на других свойствах речевых произведений.
С точки зрения аспекта назначения речевой коммуникации, по словам В. Г. Адмони,
высказывания делятся на разовые и воспроизводимые (Адмони 1994); концепцию текста
см.
(Адмони 1985; 1988; 1994).
Разовые (или спонтанные) высказывания складываются в момент речевой
коммуникации, они произносятся с установкой на выполнение сиюминутной
коммуникативной задачи, на достижение непосредственной коммуникативной цели в
реальной коммуникативной ситуации. Другое дело, что абсолютно одинаковые
высказывания возникают в спонтанной речи бессчетное число раз. Таковы, например,
стереотипные разговорные формулы «Добрый день/», «Всего хорошего!», «Как жизнь?» и
т. д. Однако эти фразы, в основе которых лежат шаблонные лексико-грамматические
структуры конкретного языка, каждый раз возникают заново, а не приводятся в качестве
повторения другого высказывания, специально предназначенного для воспроизведения.
Каждое такое высказывание не повторяет какое-либо другое конкретное высказывание, а
просто является одним из случаев массового использования формализованных,
стереотипных компонентов языка.
Согласно В. Г. Адмони, основной сферой применения разового высказывания
является устная речь, чаще всего в диалогической (и полилогической) форме. Однако он
признает также возможность появления монологических разовых высказываний, правда,
обычно лишь внутри диалога.
Воспроизводимые высказывания (в противоположность разовым) повторяются как
воспроизведения какого-либо уже состоявшегося высказывания, независимо от того,
известен ли автор этого высказывания по имени или нет. Воспроизводимые высказывания
могут быть короткими (афоризмы, краткие лирические стихотворения), но чаще всего
являются более значительными по объему, а нередко выступают как весьма обширные
художественные, научные и иные произведения.
В. Г. Адмони сам отмечает, что границы между разовыми и воспроизводимыми
высказываниями весьма зыбкие. Так, бытовое письмо, направленное к определенному
адресату, может читаться и другими людьми (например, членами семьи или друзьями
адресата). А удачные разовые высказывания (рассказы, шутки и т. п.) подчас делаются
воспроизводимыми. Однако высказывания, изначально рассчитанные на
воспроизводимость
(например, рукописи художественных произведений, рукописи статей и т. д.), могут не
стать
воспроизводимыми, поскольку не будут напечатаны и никого не заинтересуют как
рукописи.
Таким образом, соотношение разовых и воспроизводимых высказываний весьма
сложно. Однако само по себе это различие в высшей степени существенно. Развитие
воспроизводимых высказываний, первоначально зафиксированных в достаточно четко
обрисованной устной форме, а затем в письменной форме, непосредственно выявляет
развитие языковой структуры — правда, преимущественно в его письменном
воплощении.
Чтобы подчеркнуть такую значимость воспроизводимых высказываний, В. Г. Адмони
считает целесообразным присвоить им наименование «текстов». Итак, текст, согласно В.
Г.
Адмони, есть особый вид высказывания, он обладает статусом воспроизводимости.
Текст организуется как построение устойчивое, нацеленное на более или менее
длительное существование. Строение текста определяется задачей выразить
концептуальнотематическое содержание. Структурирование здесь идет как бы сверху. Так, сначала
определяется разбиение текста (например, научного или художественного) на тома или
книги, затем на части, главы и разделы, далее — на сверхфразовые синтаксические целые
и/
или абзацы и, наконец, на предложения.
Конечно, В. Г. Адмони признает, что процесс создания текста (особенно
художественного) может быть совсем иным. Исходным пунктом может послужить
отдельная
сцена, единичный эпизод, первоначально оформленный в отдельном сверхфразовом
единстве. Но для текста как такового в его существовании как цельности это значения не
имеет. Он существует как иерархическое единство, разбивающееся на все более дробные
составные части.
Тексты воспринимаются читателем (или слушателем) не мгновенно, единовременно, а
постепенно, обычно по мере движения текста от его начала к его концу. Но подлинное,
адекватное восприятие текста становится возможным лишь после завершения процесса
ознакомления с текстом, когда выявляется вся система отношений, организующих текст,
во
всей их полноте.
При анализе текста исследователем неизбежно предварительное изучение его
составных частей, в том числе его лексической и грамматической природы. Однако это
лишь
предварительный этап исследования. Подлинный анализ текста возможен лишь в
ориентации на его цельность, которая является не простой суммой частностей, а чем-то
качественно иным — тем, что позволяет установить истинное текстовое значение,
функцию
отдельных компонентов текста. Это относится в основном к художественным текстам,
потому что в текстах научных или технических часто вообще не обязательно знакомство
со
всем целым. Подводя итог, В. Г. Адмони афористически замечает: «Истина текста в его
целостности» (Адмони 1988: 208).
Напротив, разовое высказывание строится как бы «снизу» — с момента его зачина и в
процессе постепенного (или убыстренного, даже лихорадочно-убыстренного) развития,
часто с неожиданными отклонениями и структурными сдвигами. Разовое высказывание
получает свое подлинное оформление в процессе его создания. Здесь, вероятно, уместно
привести точку зрения Т. А. Ладыженской, которая в качестве одного из четырех
различий
устной и письменной речи упоминает то, что «говорящий говорит набело, исправляя по
ходу
изложения лишь то, что сумеет заметить в процессе речи. — Пишущий может
возвратиться к
написанному, совершенствовать его многократно» (Ладыженская 1975: 12).
Таким образом, согласно концепции В. Г. Адмони, «текст — это в высшей степени
многообразная, закрепленная в целях своего воспроизведения, исторически и
функционально
изменчивая единица социальной коммуникативно-когнитивной практики. Текст строится
на
речевом материале, но как целое в своем построении обладает собственными
закономерностями. Поэтому его анализ не может быть проведен чисто языковедческими
средствами, а должен строиться на особой методике, которая, естественно, должна учитывать и закономерности языковой материи, используемой текстами» (Адмони 1988: 214215).
Интересен также подход В. Г. Адмони к определению статуса науки, занимающейся
исследованием текстов. Он признает самостоятельность данного направления филологической науки, однако считает, что термин «лингвистика текста» правомерен лишь в той
части, в какой им фиксируется сам факт существования текста как одной из
разновидностей
высказывания. Но этот термин не применим как название науки, изучающей
специфическое
построение данной разновидности высказывания, потому что здесь исключительно
сильны
факторы, выходящие за пределы лингвистики. В. Г. Адмони сожалеет, что слово
«текстология», наиболее подходящее для наименования такой науки, оказалось занятым к
тому времени, когда развитие филологии привело к необходимости создания науки о
текстах. Условный вариант названия, предложенный самим В. Г. Адмони, —
«текстоведение», вряд ли может устроить специалистов ввиду своей близости к термину
текстология.
Концепция текста В. Г. Адмони имеет много общего с рассмотренными выше
взглядами И. Р. Гальперина. С одной стороны, построение текста как устойчивого
образования, нацеленного на более или менее длительное существование, на чем
настаивает
автор, с неизбежностью приводит к мысли о том, что единственной возможностью
обеспечения такой устойчивости выступает письменная фиксация вербального
содержания.
С другой стороны, исключительной сферой разовых (спонтанных) высказываний является
устная речь, в которой признак неподготовленности порождения высказывания,
очевидная
ориентация на выполнение сиюминутных коммуникативных задач составляет самую
существенную черту. Таким образом, оппозиция «воспроизводимость — спонтанность» у
В.
Г. Адмони точно соответствует категоричному тезису И. Р. Гальперина о том, что «все
характеристики текста противопоставлены устной речи» (см. выше), и такому пониманию
сущности текста нисколько не противоречат авторские замечания о множестве
переходных
форм между воспроизводимыми и разовыми высказываниями.
При всей значительности представленных выше точек зрения трудно согласиться с
исключительной ориентацией авторов на письменную форму речи. По мнению Е. Ф. Тарасова, «письменный текст есть превращенная форма речемыслительной деятельности по
формированию и формулированию мысли и речевого сообщения, общения и
деятельности,
фрагмента реальной действительности, отображенного в речевом сообщении, восприятие
письменного текста — не столько восприятие собственно текста, сколько способ опосредованного (текстом) восприятия всех этих процессов и явлений, стоящих за текстом»
(Тарасов 1987: 146). Кроме того, современные экспериментальные данные показывают,
что
по основным признакам (цельности, связности, отдельности) спонтанные диалоги ничем
не
отличаются от редактированных текстов (Мурзин, Штерн 1991: 122). Таким образом,
между
спонтанными и редактированными текстами не отмечено той существенной разницы, на
чем
основываются представленные выше концепции И. Р. Гальперина и В. Г. Адмони.
Глава 7
ФОНЕТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТЕКСТА
Лингвистика текста не может обойтись
без анализа фонетико-фонологических средств
организации сложных речевых произведений
Лев Рафаилович Зиндер
1. Лингвистика текста и фонология
Название данного раздела полностью воспроизводит тему доклада выдающегося
российского языковеда Л. Р. Зиндера на конференции, посвященной просодии текста. В
своем выступлении петербургский ученый сумел определить узловые моменты
лингвистического анализа текста с фонологических (фонетических) позиций (Зиндер
1982:
19-22).
Главной чертой современной лингвистики текста, как и старого синтаксиса
предложения, Л. Р. Зиндер считает почти исключительную ориентацию на изучение
письменных текстов. Отдавая должное широкому распространению в современном
обществе
и кажущейся независимости письменной речи от устной формы, Л. Р. Зиндер тем не менее
утверждает, что письменная речь не обладает достаточными средствами для передачи
внутренней структуры сообщения, всех нюансов его значения, коннотативных и
прагматических аспектов сообщения. Этого не может сделать даже фонетическая
транскрипция, так как отразить на письме (хотя бы и фонетическом) все богатство
звуковой
речи почти невозможно (там же: 20-21). По словам петербургского ученого,
«автономность
письменного языка в целом проявляется прежде всего в синтаксисе, в сложной структуре
высказывания, складывающегося подчас из ряда переплетенных между собой простых
предложений. Такого синтаксиса требует высокая ступень развития, отличающая
современную науку» (Зиндер 1997: 28).
По мнению Л. Р. Зиндера, анализ фонетико-фонологических свойств устного текста
— предмет особого раздела суперсегментной фонологии (или интонологии), в задачу которого входит выявление противопоставленных в данном языке форм, релевантных для
выражения тех или иных отношений в соответствующих речевых единицах (фразовых
единствах, абзацах и т. д.). Одной из задач нового раздела интонологии должно быть
установление тех интонационных средств, которые, во-первых, обеспечивают в данном
языке целостность единицы текста, во-вторых, выполняют функцию связи элементов
соответствующих единиц (Зиндер 1982: 21-22).
Л. Р. Зиндер высказал предположение, что созданию целостной текстовой единицы
служит в первую очередь единство стиля произношения, включающего в себя такие чисто
фонетические компоненты, как темп произнесения, тембр и др. Создание теории стилей
произношения в указанном понимании этого термина — первоочередная задача общей
фонетики (там же: 22).
Для обеспечения смысловой связи различных отрезков текста между собой
используются все компоненты интонации, которые не только берут на себя функцию
средства связи одного отрезка с другим, но и в известной степени прогнозируют
семантическую структуру последующих частей текста. Это положение Л. Р. Зиндера
нашло
свое подтверждение во многих экспериментально-фонетических исследованиях (см., напр.
(Филиппов 1982)).
Создание полноценной «Фонологии текста» в значительной мере осложняется тем,
что, по мнению X. Кальферкемпера, традиционная фонология оказывает явное
предпочтение
структурным, основанным на парадигматических отношениях методам анализа звуковых
единиц (Kalverkamper 1981: 66). В этом мнении немало справедливого. Так, автор одной
из
современных книг по фонологии Е. Тернес тремя необходимыми фазами подлинно
научного
анализа звукового материала считает сегментацию, описание и классификацию (Ternes
1987:
28), т. е. классические операции анализа языкового материала, применяемые в
структурной
лингвистике. Соответственно дальше, констатации факта, что «язык состоит из единиц
различной величины» (Ibid.: 9) и что «несколько предложений образуют текст» (Ibid.),
дело
не идет, и автор остается в границах традиционной структурной фонетики (фонологии).
Однако не следует умалять вклад ученых-фонетистов в формирование современной
теории текста. В свое время Т. М. Николаева совершенно справедливо указывала на то,
что
формирование грамматики линейных отношений (т. е. грамматики текста) начиналось с
изучения фразово-просоди-ческих структур, потому что именно в устном высказывании
оказалось возможным установить набор единиц минимальной протяженности (синтагм),
из
которых состоит устный текст. А ключом к текстовой грамматике является сама идея соположения этих единиц. Таким образом, идея введения в синтаксис новых единиц и
соответственно новых отношений намного опередили свое время (Николаева 1978: 13-15).
Вообще, основная трудность исследования текстов, согласно известному тезису Р.
Харвега, объясняется тем, что «возможность подвергать языковые единства формальному
анализу убывает по мере повышения его иерархического уровня и возрастания его
объема»
(Harweg 1968: 9). Поэтому большинство наблюдений над фонетической организацией
текста
затрагивает структуру микротекстов — сверхфразовых единств (сложных синтаксических
целых). Научный интерес к анализу целых текстов значительно возрастает в связи с
насущной потребностью сопоставления классических фонологических постулатов с
фактами
речевой деятельности, управляемой фонологией носителей языка (Фонология речевой
деятельности 2000: 4-5).
Выше уже говорилось о том, что важную роль в выявлении фонетических
характеристик текста может сыграть интонология. Исключительная роль интонации в
организации устного текста определяется ее тремя главными функциями: членения,
оформления и выделения (там же 2000: 103-106). Именно поэтому не иссякает интерес
ученых к исследованию паузы как основного средства членения текста, мелодики,
объединяющей высказывание в единое целое, и ударения как способа выделения
отдельных
компонентов высказывания. Все компоненты интонации способствуют формированию
целостного облика текста.
Одним из плодотворных направлений анализа звуковых характеристик текста
остается изучение связи актуального членения предложения с текстовой организацией.
Деление предложения на тему и рему, интонационное выделение ремы и другие
фонетические особенности высказывания находятся в тесной связи со строением всего
текста и ожиданиями его продолжения слушателем. Особенно ярко это проявляется в
тексте,
представляющем собой диалогическое единство (Николаева 1978: 27-28; Златоустова,
Потапова, Трунин-Донской 1986: 9); см. также гл. 9.
2. «Интонационное единство» А. М. Пешковского
Отдельные попытки изучения фонетических свойств речевых отрезков, больших, чем
предложение, предпринимались уже давно, в первой половине XX в. Ранее (см. гл. 3) уже
давалась краткая характеристика достижений А. М. Пешковского в области
лингвистического анализа больших фрагментов речевой цепи. Именно благодаря его
наблюдениям в лингвистический обиход были введены понятия сложного целого и
интонационного единства. Необходимость требует полнее представить эти данные.
Взгляды А. М. Пешковского на особенности синтактико-фонетической организации
сложного целого отличаются свежестью и оригинальностью. По его словам, сложное
целое,
как и другие синтаксические единицы, имеет свою интонацию и свой ритм. Вообще, чем
сложнее та синтаксическая единица, на которую наслаиваются интонация и ритм, тем
большую роль они играют в языке (Пешковский 1938: 407).
А. М. Пешковский проводил различие между паузами, находящимися внутри
сложных целых, и паузами, находящимися между отдельными сложными целыми.
Разница
между этими двумя типами заключается в том, что в первом случае пауза может заменять
союз и используется для связи предложений; во втором случае пауза не может быть
заменена
союзом, и она служит не для соединения, а для разъединения предложений. Там, где есть
такая пауза, мы осознаем какой-то раздел, какую-то границу, отделяющую одну группу
предложений от другой (там же: 408). Таким образом, А. М. Пешковский уже тогда
обратил
внимание на паузу как одно из фонетических средств, позволяющих отграничить друг от
друга отрезки речевой цепи, большие, чем предложение.
В принципе, после паузы, находящейся между отдельными сложными целыми, может
быть и союз, но он уже не будет иметь той же соединительной силы, как и внутри
сложного
целого, ибо, по меткому выражению А. М. Пеш-ковского, «РАЗЪЕДИНИТЕЛЬНАЯ
СИЛА
ПАУЗЫ ПОБЕЖДАЕТ СОЕДИНИТЕЛЬНУЮ СИЛУ СОЮЗА» (там же).
По А. М. Пешковскому, соединительные и разделительные синтаксические паузы
неразрывно связаны со своими специфическими и очень разнообразными интонациями,
которые являются к тому же более обычным средством «дробления» речи, чем паузы. В то
время как соединительной паузе всегда предшествует или повышение голоса, или
частичное
понижение разных типов, разделительной паузе всегда предшествует или законченного
типа
понижение голоса, или вопросительная, или восклицательная интонация. Автор прямо
говорит о том, что в каждом отрывке осознается столько сложных целых, сколько в нем
таких интонаций, независимо от количества пауз и от их длительности. Таким образом,
для
А. М. Пешковского понятие синтаксической паузы включает в себя также интонацию,
которая всегда сопровождает и часто заменяет паузу (там же: 409-410).
Итогом размышлений А. М. Пешковского является вывод о том, что основной
интонационной единицей речи является не предложение и не сложное целое, а некая
величина, в грамматическом отношении то сложная, то простая, обладающая одной из
трех
законченных интонации: законченно-повествовательной, вопросительной или
восклицательной. Эта величина не может быть предложением, потому что те
предложения,
которые входят в состав сложных целых, интонационно не самостоятельны и могут даже в
известных случаях сливаться с соседними частями своих сложных целых. Эта величина не
может соответствовать также сложному целому, потому что и отдельное предложение
может
иметь интонационную законченность. А. М. Пешковский предложил назвать эту величину
интонационным единством или проще — фразой. Под фразой он понимал всякий отрезок
речи от одной разделительной паузы до другой, независимо от того, из скольких
предложений он состоит. Фраза, в свою очередь, может быть простой и сложной, но
главное
состоит в том, что это деление не совпадает с грамматическим делением фраз на
одиночные
предложения и сложные целые (там же: 410).
3. Интонационная структура монологического текста в трактовке Б. С.
Кандинского
В. С. Кандинский одним из первых в России предпринял попытку рассмотреть
особенности влияния контекстного окружения на интонационную структуру
предложения. В
своем подходе он руководствовался следующими теоретическими положениями:
— законченным речевым произведением является текст, который распадается на
более мелкие отрезки речи, называемые «синтаксическими компонентами» («сложными
синтаксическими целыми»);
— предложение в условиях контекстного окружения характеризуется неполным
падением тона, что является признаком влияния контекста на интонацию предложения
(гипотеза о неполной завершенности);
— пауза выступает как средство связи и раздела предложений в тексте, причем ее
длительность влияет на восприятие текста как монолитного или, напротив, как расчлененного (гипотеза о паузальном членении текста);
— «напряженность» (термин К. Бооста. — К. Ф.) как фактор, организующий текст,
может выражаться также интонационными средствами;
— одним из организующих признаков текста служит эмоциональная окраска
входящих в него предложений (Кандинский 1968: 4-5).
Материалом исследования служили помимо записи естественных текстов также
контрольная запись в изолированной позиции всех предложений, входящих в тексты. Весь
материал сначала был записан на магнитную ленту, а затем подвергнут аудитивному и
инструментальному анализу.
В результате эксперимента не получила своего подтверждения гипотеза о неполной
завершенности предложения. Анализ показал, что как в контексте, так и в изолированной
позиции падение тона в предложении может иметь самый разнообразный характер.
Интервал
падения тона зависит не от роли, выполняемой предложением в контексте, а от причин
общефонетического и стилистического порядка (степени распространенности
предложения,
ситуации общения и т. п.) (там же: 7). Точно так же данные аудитивного анализа не
выявили
существенной роли эмоциональности в организации текста: эмоциональная окраска не
является необходимым признаком для опознания предложения, изъятого из контекста,
или
предложения, прочитанного изолированно (там же: 11).
Наиболее важным итогом экспериментального исследования Б. С. Кандинского
можно считать признание того, что фонетическое выражение завершенности /
незавершенности высказывания не следует идентифицировать с его смысловой
завершенностью, поскольку выражение последней достигается не только
интонационными,
но и другими языковыми средствами.
Автор ввел в лингвистический обиход понятие фонетического абзаца, не получившее,
правда, в дальнейшем, широкого распространения. Этим термином автор назвал относительно завершенные в контексте отрезки речи. При этом границы фонетического абзаца
Б.
С. Кандинского оказались близки границам мелкого синтаксического компонента
(сложного
синтаксического целого) (там же: 8-9). Однако между понятиями фонетического абзаца и
сложного синтаксического целого есть существенная разница. Фонетический абзац
является
продуктом фонетического членения текста, которое производится на основании
конкретных
данных, полученных у информантов, в то время как сложное синтаксическое целое
выделяется чисто интуитивно. Он является не единством предложений как сложное
синтаксическое целое, а продуктом членения целого текста (там же: 15).
Интересные результаты дала экспериментальная проверка гипотезы о паузальном
членении текста. Выяснилось, что существуют различные типы пауз, по-разному
членящих
'текст. Так, пауза длительностью в 100-200 миллисекунд (мс) воспринимается как
соединительная, даже в случае сопротивления других фонетических факторов. Даже
предложения, интонационно никак не связанные друг с другом, характеризовались
информантами в таких случаях как «соположенные». В то же время паузы длительностью
1100 мс и более выполняют, как правило, разделительную функцию в тексте (там же: 9).
Однако этот вывод затрагивает, на мой взгляд, только экстремальные случаи. В общем,
длительность паузы сама по себе еще не дает оснований судить о ее функции в тексте. Это
становится возможным только при учете других интонационных средств.
4. Интонация диалогического текста
На интонацию диалогического (полилогического) текста, являющегося продуктом
речевой деятельности двух или нескольких собеседников, большое влияние оказывает
своеобразие структурно-синтаксического построения диалогической речи. Реплики
диалога
взаимосвязаны и взаимообусловлены. Единство темы, являющееся отличительным
признаком любого сверхфразового единства (Москальская 1978: 14), играет известную
роль
и в диалоге, где оно объединяет его участников. Именно поэтому характер интонации
предшествующей реплики может повлиять на формирование интонационного рисунка
последующей реплики.
В диалогическом тексте интонация «цементирует» дополняющие друг друга
смысловые структуры. Однако между интонационными рисунками соседних реплик не
существует жесткой зависимости: характер интонации последующей реплики может быть
подсказан, но не навязан характером интонационного рисунка предшествующей реплики
(Филиппов 1982: 6).
Данные лингвистической литературы дают основание говорить о том, что те или иные
компоненты интонации играют определенную роль в создании единого диалогического
целого — диалогического единства. Под диалогическим единством в теории диалога
понимается единица, аналогичная сверхфразовому единству или сложному
синтаксическому
целому, вычленяемым в монологическом тексте.
Мелодика. Согласно мнению Т. М. Николаевой, универсальным средством мелодики
— важнейшего компонента интонации — является свойство показывать связность или несвязность компонентов высказывания (Николаева 1979: 220). Участие мелодики в
организации единой интонационной структуры диалогического текста подтверждают
данные
экспериментально-фонетических исследований вопросно-ответных единств на материале
разных языков. В частности, взаимозависимость мелодических характеристик
компонентов
диалога может проявляться в совпадении значений частоты основного тона на стыках
реплик
(Торсуева 1979: 76). Вместе с тем некоторые авторы сомневаются в существовании
единого
мелодического контура таких структурных единиц диалога, как диалогическое единство
(Фирсанова 1972: 18). Эксперименты на материале английского языка, в частности,
показали,
что в языковом сознании носителей языка отсутствует жесткая закрепленность
определенного мелодического контура за определенным коммуникативным типом высказывания. Формирование целостного интонационного рисунка высказывания происходит
под
влиянием целого комплекса языковых и ситуативных параметров (Фонетика спонтанной
речи 1988: 193).
Интенсивность. Из всех фонетических компонентов интонации интенсивность
сложнее всего поддается анализу на предмет определения ее роли в качестве связующего
фонетического средства в диалоге. Это объясняется не в последнюю очередь теми
трудностями, с которыми вообще сталкиваются ученые при выяснении отношений между
акцентной структурой фразы, с одной стороны, и явлениями словесной и фразовой
просодики — с другой (Светозарова 1980: 129). Во фразе правила ударения языковых
единиц
подвергаются влиянию многих мощных лингвистических и экстралингвистических
факторов
(логического, субъективно-прагматического, психологического, эмоционального и др.).
Особое место среди собственно языковых факторов, определяющих акцентную структуру
высказывания (текста), занимает семантический фактор, охватывающий такие признаки,
как
семантический вес слова в данном тексте, степень его информативности и
предсказуемости,
наличие в его значении определенных эмоционально-оценочных коннотаций, узуальность
/
окказиональность, прямое или метафорическое употребление и т. д. (Павлова,
Светозарова
1986: 15-17). Тем не менее, несмотря на все перечисленные выше трудности, есть
основания
считать динамический компонент одним из индикаторов межфразовых связей,
маркирующих
позицию предложения в тексте (Рыжов 1977: 23). Связь реплик диалогического единства
может осуществляться за счет близости значений интенсивности на стыках реплик
(аналогично мелодике) (Торсуева 1979: 76).
Темп. Экспериментальные исследования темпа речи позволяют говорить о том, что в
качестве одного из критериев интонационной связности реплик диалога выступает
стабильный темп произнесения. Об этом свидетельствуют, например, данные авторов,
установивших, что дикторы под влиянием ускорения или замедления темпа
предшествующего участника диалога, в свою очередь, ускоряют или замедляют темп речи
(т.
е. стремятся сохранить стабильность темпа произнесения на протяжении беседы)
(Бружайте
1972: 27). В пользу этого вывода говорят также результаты анализа темпа произнесения
сверхфразовых единств на материале монологической речи, показавшие, что на уровне
сверхфразового единства темп произнесения остается стабильным (Эрдели 1979: 85).
Замедление темпа отмечается в конце фразы, причем степень замедления тем больше, чем
больше степень самостоятельности и завершенности интонационной единицы (Фонология
речевой деятельности 2000: 112). Правда, некоторые исследования вообще не выявили
признаков, которые свидетельствовали бы о фонологической значимости темпа речи при
дифференциации реплик диалога, например вопроса и ответа (Китайгородская 1969: 29).
Анализ темповой организации трехчленного диалогического единства в произнесении
двух и трех дикторов выявил явно выраженную тенденцию к выравниванию темпа произнесения единства. Это выражалось по-разному: в корректировке темпа речи в сторону
ускорения / замедления в зависимости от темпа партнера (при двух участниках) или в
стабильности / выравнивании темпа произнесения (в диалогах с тремя участниками). В
любом случае ведущей тенденцией темповой организации трехчленного диалогического
единства является интуитивное стремление участников коммуникации к той или иной
форме
стабильности темпа произнесения единства (Филиппов 1982: 10-11).
Пауза. Из лингвистической литературы известно, что в монологической речи степень
связанности двух синтагм зависит от наличия и величины паузы между ними (Бондарко
1977: 168-169), поэтому вполне естественно предположить, что и в диалогической речи по
мере уменьшения длительности паузы вплоть до ее исчезновения связанность
компонентов
диалогического текста будет увеличиваться (что, впрочем, не бесспорно). Данные
экспериментально-фонетических исследований диалога на материале английского языка
подтверждают (по крайней мере, частично) распространенную точку зрения, согласно
которой чем выше уровень синтаксических единиц, тем большие по длительности паузы
могут их разделять. Эти данные, например, показывают тенденцию к увеличению
длительности пауз в цепочке: паузы хезитации — межсинтагменные паузы — паузы
между
высказываниями (Фонетика спонтанной речи 1988: 189).
Тембр. В фонетике признается, что тембр служит только для выражения
эмоционального аспекта интонации. Акустическим выражением тембра является
спектральная характеристика звуков (Зиндер 1979: 278). Тембр голоса характеризуется
соотношением в его спектре высокочастотных и низкочастотных составляющих.
Эксперименты Э. А. Нушикян показывают, что в тембральных характеристиках звуков
эмоционально окрашенного и нейтрального высказываний имеются значительные
различия,
что подтверждает квалификацию тембра как одного из показателей эмоционального
состояния говорящего (Нушикян 1987: 25). При этом общая тембральная окраска отличает
не
отдельные звуки, а достаточно протяженные отрезки — фразы или даже тексты
(Фонология
речевой деятельности 2000: 114).
Вообще, в речи (как монологической, так и диалогической) все компоненты
интонации взаимодействуют друг с другом при аранжировке высказывания. Одним из
типичных моментов такого взаимодействия, привлекших внимание современных
исследователей, является, например, синхронизация мелодического контура со звуковой
последовательностью (timing) в процессе порождения речи. Актуальность изучения этого
явления диктуется, в частности, необходимостью решения проблем, связанных с синтезом
текста (Светозарова 1997: 30; Фонология речевой деятельности 2000: 119-124).
Просодические характеристики речи (текста) могут быть индикаторами уровня
речевой культуры говорящего. Как известно, любой текст, в особенности
художественный,
наполнен личностными смыслами. В нем представлено индивидуальное видение какихлибо
проблем и явлений действительности отдельным носителем языка. Соответственно
культура
речи не сводится к владению лексикой и грамматикой определенного языка. Она
соотносится также с понятиями нормы и функциональных стилей речи (Головин 1988: 1522). А это все явления, приложимые к целым речевым произведениям (текстам).
Эксперименты показывают, что коррелятами уровня речевой культуры носителей языка
выступают такие просодические характеристики, как мелодическое движение во фразе,
темп
произнесения, частота его изменения, характер динамического и темпорального контуров,
тембр голоса и паузация. При этом на оценку уровня речевой культуры говорящих прежде
всего влияют изменения темпа речи, тембровой окраски голоса и величины мелодических
интервалов во фразе (Скрелин 1997: 52-60). Кроме того, на основании интонационного
рисунка высказывания можно восстановить коммуникативную ситуацию и дать «речевой»
портрет говорящего (Светозарова 2001: 154).
5. Сегментные единицы в устном тексте
При анализе фонетических характеристик звучащего текста в первую очередь
обращает на себя внимание вопрос о влиянии контекста на индивидуальные параметры
отдельных звуков. Сюда же относятся проблемы, связанные с выяснением того, в какой
мере
жанровая принадлежность текстов отражается на единицах сегментного уровня. Эти
вопросы
с необходимостью возвращают нас к проблеме полного и неполного типов произнесения,
поднятой в свое время еще Л. В. Щербой.
В самом общем виде разница между двумя типами заключается в возможности или
невозможности однозначной фонемной интерпретации звуковых элементов
произнесенных
отрезков речи. Полный тип предполагает такую интерпретацию, при неполном типе она
невозможна (Зиндер 1979: 68). При этом если Л. В. Щерба говорил о типе произнесения
слова в целом, то в дальнейшем понятие типа произнесения последователи знаменитого
петербургского (ленинградского) ученого стали относить не к слову, а к фонеме. Они
имели
в виду исходную цель Л. В. Щербы — определение фонемного статуса соответствующей
звуковой единицы и идентификацию с ее помощью самой фонемы (Зиндер 1997: 42).
По словам Л. Р. Зиндера, «в спонтанной речи происходит разнообразная редукция
отдельных частей слова, которая ведет если не к полной утрате отдельных фонем, то к так
называемой фонетической неопределенности, т. е. к возможности различной фонемной
трактовки редуцированного сегмента» (Зиндер 1996: 17-18). Далее он говорит: «Для того
чтобы слово было опознано, какая-то часть его, т. е. часть фонем, составляющих его
облик,
должна быть произнесена в полном типе. Тогда в силу избыточности языкового кода,
обусловленной действием контекста, остальные фонемы, произнесенные в неполном типе,
будут «реконструированы». В этом и состоит механизм опознания единиц спонтанной
речи»
(там же: 18).
Естественно, для решения вопросов, связанных с идентификацией фонем в речевой
цепи, чаще всего производится сопоставление звуковых сегментов, взятых из текстов,
которые отличаются друг от друга условиями производства (например, связный текст и
изолированные слова, спонтанные и подготовленные тексты, спонтанная речь — чтение,
чтение — пересказ и т. п.). Современные технические средства позволяют произвести точный
и
объективный анализ фонетических характеристик сегментов звуковой цепи и выявить
влияние на них контекста. Ниже приводятся некоторые результаты, полученные в ходе
анализа немецкого и русского речевого материала.
Экспериментальные данные Е. И. Стериополо показывают, что степень вариативности
немецких гласных достаточно четко коррелирует с жанром целого речевого произведения:
чем проще композиция текста и беднее его эмоциональное содержание, тем ближе к
своим
аллофонам немецкие монофтонги. Чем сложнее текст по своей семантической нагрузке и
более разнообразен по модальным характеристикам, тем сильнее вариативность гласных
(Стериополо 1997: 159). В то же самое время чтение как более автоматизированный
процесс
приводит к большему размаху варьирования гласных, чем пересказ. Для пересказа
характерно дробное членение текста, связанное с умением формулировать мысль и
способностью запоминать прочитанное. Поэтому в нем чаще наблюдается выделение слов
ударением, а также неизбежное замедление темпа произнесения, что способствует, как
правило, нормативной реализации фонем или их незначительному отклонению от нормы (там
же: 162).
Проведенный С. И. Гусевой анализ немецких звуков в спонтанной монологической
речи свидетельствует о том, что фонетические характеристики сегментов на
информативно
важных участках высказывания отличаются более ярким просодическим рисунком и
четкостью реализации по сравнению с аналогичными параметрами малоинформативных
участков. Тем самым можно говорить об определенной зависимости фонетической
реализации мельчайших сегментов речи от коммуникативной стратегии Высказывания
(Гусева 2001: 33-34).
Изучение объективных характеристик звуков на материале русского языка дает
основание В. И. Кузнецову говорить о том, что количественная и качественная редукция
гласных в связном тексте распространяется не только на безударные (как, например, в
изолированных словах), но и на ударные слоги. При этом варьирование может достигать
такого уровня, что гласный может принимать акустический облик другой фонемы
(Кузнецов
1997: 210). Лингвистическое объяснение этому феномену можно дать, только
предположив,
что при порождении / восприятии связной речи и изолированных слов человек пользуется
разными речевыми механизмами. Таким образом, вопрос о различительной функции
гласных
может рассматриваться не с позиции фонетики изолированного слова, а применительно к
условиям связной речи (там же: 232-234).
Л. В. Бондарко дает такое объяснение данному феномену: «Противоречия между
фонологией слова и фонологией связной речи определяются не тем, что различны
выборки
для наблюдений, а тем, что первая отражает логику исследователя, более или менее
независимую от речевой деятельности говорящих на данном языке, а вторая как раз
должна
объяснять эту речевую деятельность» (Бондарко 1997: 14). Логика исследователя не
предполагает ситуации, когда различение звуковых оболочек значимых единиц по какимлибо причинам не осуществляется, хотя процесс коммуникации при этом не нарушен.
Именно так обстоит дело в связной речи — единственно, по словам Л. В. Бондарко,
абсолютно естественным продуктом и для говорящего, и для слушающего (там же: 14). В
ряде случаев человек использует для облегчения идентификации синтагму, фразу или
даже
целый текст, например, когда звуковые облики двух разных слов полностью совпадают в
одной и той же фразовой позиции или одно слово имеет фонетический облик другого
(Кузнецов 1997: 238).
В связи с развитием компьютерной техники и программных средств одной из
актуальных задач современной фонетики становится автоматическая обработка больших
массивов звукового материала. Данная операция становится возможной только с
использованием новейших средств анализа речевого сигнала, среди которых
автоматическая
сегментация занимает одно из ведущих мест. Решение этой проблемы с необходимостью
предполагает заполнение лакун в наших знаниях о действительных акустических
коррелятах
единиц разных уровней (подробнее см. (Скрелин 1999)).
Глава 8
ОСНОВНЫЕ СВОЙСТВА ТЕКСТА
Какими свойствами должно обладать языковое
образование, чтобы вообще считаться текстом?
— Этот вопрос ставит во главу угла ... закономерности,
действительные для всех текстов
Клаус Бринкер
1. Основополагающие признаки текста в трактовке авторов «Краткой
энциклопедии. Немецкий язык»
При решении вопроса об основных свойствах текста необходимо прежде всего
уяснить себе, что речь здесь идет о тех признаках, которые позволяют отличить текст от
случайного соположения предложений (или других единиц) в том или ином акте
коммуникации. Другими словами, в данном случае необходимо ответить на вопрос (в духе
Р.-А. Богранда и В. Дресслера): какие свойства (признаки, параметры) делают текст
текстом?
Разные ученые по-разному отвечают на этот вопрос.
В гл. б мы уже подробно останавливались на характеристике самого понятия «текст»
и увидели, что некоторые определения текста прямо основываются на перечислении тех
признаков, которые характеризуют это речевое образование. Некоторые авторы, напротив,
только после рассмотрения основных параметров текста переходят к его определению.
Именно так поступают авторы «Краткой энциклопедии. Немецкий язык».
В своем подходе к установлению основных признаков текста (Kleine Enzyklopadie
Deutsche Sprache 1983: 216-220) немецкие авторы исходят из рассмотрения нескольких современных текстовых концепций. Они обращают внимание на тот факт, что в
большинстве
современных концепций тексты определяются как речевые образования, состоящие из
любого количества (но не менее двух) предложений или других текстовых единиц
(текстом,
речевых действий). Таким образом, тексты представляют собой цепочки предложений
(или
других единиц), связанных между собой при помощи специальных средств. Именно этот
(количественный) признак лежит в основе большинства современных концепций текста.
Однако немецкие ученые совершенно справедливо сомневаются в исключительности
данного параметра текста. Исходя только из количественного критерия, очень трудно
провести границу между предложением и текстом. Это положение они демонстрируют на
следующих примерах. (13а) Gestern kam ein Freund zu mir. Er fragte mich, ob ich ihm Geld
borgen konne. Er muchte sich ein Motorrad kaufen 'Вчера ко мне пришел мой друг. Он
спросил,
не могу ли я одолжить ему денег. Ему хочется купить новый мотоцикл'. (13Ь) Gestern kam
ein
Freund zu mir und fragte mich, ob ich ihm Geld borgen konne, damit er sich ein neues Motorrad
kaufen konne 'Вчера ко мне пришел мой друг и спросил меня, не могу ли я одолжить ему
денег на покупку нового мотоцикла'.
Согласно количественному признаку первый пример представляет собой текст, а
второй пример — сложное предложение. Таким образом, одна и та же информация, выраженная одними и теми же словами и облеченная в аналогичную синтаксическую форму,
может трактоваться двояким образом. Такое положение дел нельзя считать оправданным.
К
тому же остается открытым вопрос о верхней границе текста.
Недостаточность количественного параметра для определения сущности текста
авторы «Краткой энциклопедии» обосновывают следующими примерами. (14) Lastzug
rammte Straвenbahn. Zu einem Zusammenstoв zwischen einem Lastzug und einer
Straвenbahn
der Linie 63 kam es gestern gegen 16 Uhr an der Kreuzung Leninallee / Oderbruchstrqfle. Der
Fahrer des Lastzuges hatte die Vorfahrt der Strafienbahn nicht be-aehtet. Der Strafienbahnfahrer
und ein Fahrgast wurden leicht verletzt. Ihnen wurde sofort arztliche Hilfe zuteil. Der Sachschaden
betragt etwa 10000 Mark. Der Verkehrsunfall hatte Storungen auf den Straj3enbahnlinien 15, 17,
18, 19 und 63 zur Folge. Busse wurden als Schienenersatzverhehr eingesetzt. Ab 17.30
verkehrten
die Strafteribahnen wieder normal (Presse-meldung) 'Товарный поезд врезался в трамвай.
Вчера
в 16 часов на перекрестке Лениналлее и Одербрухштрассе произошло столкновение
между
товарным поездом и трамваем 63-го маршрута. Машинист товарного поезда игнорировал
преимущественное право проезда трамвая. Водитель трамвая и один пассажир получили
легкие повреждения. Им была сразу оказана медицинская помощь. Ущерб составляет
около
10 000 марок. Авария привела к нарушению движения трамваев маршрутов 15, 17, 18, 19 и
63. В качестве замены трамвайного сообщения были пущены автобусы. Начиная с 17.30,
трамвайное движение было возобновлено (Из сообщения прессы) '. (15) Weimar ist jedes
Jahr
Treffpunkt der Musikfreunde aus aller Welt. Morgen fahrt Renate an die Ostsee. Mochten Sie
noeh
ein Bier? Bis nachste Woche 'Каждый год Веймар становится местом встречи любителей
музыки со всего мира. Утром Рената едет к Балтийскому морю. Вы не хотите еще пива?
До
следующей недели'.
Согласно количественному критерию примеры (14) и (15) следует считать текстами,
хотя в последнем случае (15) речь идет о случайном соположении предложений, ибо в
данной последовательности они не дают общего смысла. Это могут быть обрывки
разговора
разных людей, записанные, например, у стойки бара, на почте и т. п. Напротив, в примере
(14) отдельные предложения соотносятся друг с другом при помощи разнообразных
средств.
Такие последовательности предложений называются семантически когерентными (т. е.
взаимосвязанными). Тем самым наряду с количественным признаком немецкие ученые
вводят еще один параметр текста — когерентность. Соответственно речевые образования,
у
которых это свойство отсутствует, исключаются из сферы рассмотрения.
Примеры (14) и (15) отличает еще один признак. В примере 14 предложения не только
связаны друг с другом при помощи разнообразных средств, они вместе представляют
собой
также законченное целое. Вместе с заголовком в тексте задается начальное положение
дел,
далее вводятся его объекты, приводятся причины аварии, наконец, указывается на
восстановление первоначального положения дел. Во многих типах текста имеются
специальные сигналы начала и конца текста, эксплицитно выражающие законченность его
содержания. Примеру (15) такая законченность смысла не свойственна.
Все рассмотренные выше критерии авторы «Краткой энциклопедии» кладут в основу
своего определения текста: текст, по их мнению, является комплексной, когерентной,
относительно законченной последовательностью предложений, организованной по
грамматическим, коммуникативно-прагматическим и текстово-композиционным
правилам
(Ibid.: 218).
В дальнейшем приведенное выше определение текста дополняется еще одним
признаком. Любой текст, исходящий от говорящего и направленный слушателю, всегда
соотносится с определенным отрезком действительности, реальным или мнимым,
совершающимся в настоящем, прошлом или будущем. В каждом языке имеются
специальные средства соотнесения речевого произведения с действительностью. Они
называются референциальными средствами.
Свои коммуникативные намерения говорящий субъект реализует неразрывно от
конкретных условий акта коммуникации. К комплексной структуре необходимых условий
успешной коммуникации наряду с интенцией относятся также предположения, которые
делает говорящий относительно фонда знаний реципиента. Предположения, на основании
которых говорящий предугадывает, является ли предмет или обстоятельства общения
известными слушателю, будут ли они необходимыми предпосылками для понимания
высказывания, называются прагматическими пресуппозициями текста. Подробнее о
пресуппозициях см. в гл. 15.
2. Семь критериев текстуальности Р.-А. де Богранда и В. Дресслера
Количество параметров (признаков, свойств) может быть различным у разных
авторов. Одной из наиболее известных зарубежных теорий, посвященных описанию
общих
свойств текста, является концепция Р.-А. де Богранда и В. Дресслера о семи так
называемых
критериях текстуальности (Textuali-tat).11 Под текстуальностью в данном случае
понимается
совокупность тех свойств (признаков, параметров), которые присущи тексту. Такими
свойствами признаются: 1) когезия (Kohasion), 2) когерентность (KohSrenz), 3)
интенциональность (Intentionalitat), 4) воспринимаемость (Akzeptabilitat), 5)
информативность (Informativitat), 6) ситуативность (Situationalitat), 7) интертекстуальность
(Intertextualitat).
Именно эти свойства Р.-А. де Богранд и В. Дресслер кладут в основу своего
определения текста. По их мнению, текст — это коммуникативное событие (erne
kommunikative Okkurrenz), удовлетворяющее семи критериям текстуальности (Beaugrande,
Dressier 1981: 3). Согласно их теории, только при выполнении всех семи критериев некая
последовательность предложений (языковых единиц) может считаться текстом. Если хотя
бы
один из критериев не выполнен, то текст не может быть признан коммуникативным и его
следует рассматривать как «не-текст» (Nicht-Text) (Ibid.).
Рассмотрим каждый из критериев более подробно.
Когезия. Данный критерий затрагивает способ образования поверхностной структуры
текста. Иными словами, это ответ на вопрос, каким образом соотносятся друг с другом
компоненты текста, т. е. те слова, которые мы реально слышим (при восприятии устного
текста) или видим (при восприятии письменного текста). По словам авторов теории,
компоненты поверхностной структуры текста соединяются друг с другом посредством
грамматических форм и грамматических отношений. Таким образом, в основе когезии
лежат
грамматические зависимости.
Стандартным примером когезивных отношений признаются отношения между
местоимением и его антецедентом: (16) Paul hat angerufen. Er kommt morgen 'Позвонил
Пауль. Он придет завтра'. (17) Paul hat angerufen. Er sagt, er kommt morgen 'Позвонил
Пауль.
Он говорит, что он придет завтра'. Пример (16) представляет простейший случай
когезивных
отношений, выраженных при помощи прономинализации. При этом местоимение ег
соотносится (но не обязательно) с именем Paul. В примере (17) возможность
неоднозначной
интерпретации увеличивается, потому что второе местоимение ег может сопрягаться не
только с именем Paul, но и с другим антецедентом в тексте (например, с именем Karl, если
предположить, что оба собеседника только что говорили о человеке по имени Карл).
Проблему для правильной идентификации антецедента может создать не только
многократное использование одного и того же местоимения, но его простое однократное
употребление. Ср.: (18) Paul hat mit Fritz gesprochen. Er kommt morgen 'Пауль поговорил с
Фрицем. Он придет завтра'. (19) Paul hat einen neuen Roman geschrieben. Er ist wirklich
spannend 'Пауль написал новый роман. Он действительно увлекательный'. (20) Paul ist mit
Flocki zum Tierarzt gegan-gen. Er hat ihm eine Spritze gegeben 'Пауль с Флоки пошел к
ветеринару. Он сделал ему укол'. Пример (18) может быть понят однозначно только с
учетом
общих знаний коммуникантов о предмете речи. С интерпретацией примера (19) особых
трудностей не возникает, потому что предикат spannend (увлекательный) семантически
сочетается со словом Roman (роман). В примере (20) каждое из местоимений допускает по
три возможные интерпретации, однако наше знание о мире подсказывает нам, что только
человек может сделать инъекцию. Кроме того, трудно предположить, что хозяин собаки
пойдет к ветеринару, чтобы там самому сделать укол, это он мог бы сделать и дома. Таким
образом, остается единственная возможность соотнесения местоимений и
предшествующих
имен.
11 Полное
описание теории текста, основанной на соблюдении семи критериев текстуальности см.
(Beaugrande,
Dressier 1981). При объяснении этих понятий мы использовали также другие источники (Vater 1992: 31-ТЗ).
Примеры (16)-(32) также заимствованы из последнего источника.
Итак, за простыми грамматическими зависимостями скрываются сложные
референциальные отношения, т. е. соотнесенность языковых выражений с объектами
действительности, а это относится уже к сфере семантики и прагматики, иными словами,
к
когерентности текста. По сути дела субституция представляет собой особый вид
содержательных отношений в тексте — отношений кореференции, т. е. соотнесенности
языковых выражений с одним и тем же объектом действительности. Именно поэтому
многие
лингвисты не разделяют между собой понятия когезии и когерентности, видя в них единое
целое (подробнее см. (Vater 1992: 41-42)).
Следующим когезивным средством, воплощающим отношения кореференции,
является полная или частичная рекурренция (повтор): (21) Paul hat angerufen. Paul war sehr
aufgeregt 'Пауль позвонил. Пауль был очень взволнован'. (22) Die Katze hier gefallt mir
besser
als die Katze da 'Эта кошка мне нравится больше, чем та кошка'. (23) — Ich komme vom
Norden her. — Und ich vom Suden. — Und ich vom Meer (Th. Fontane. Die Brucke am Toy).
—Я
прибыл с севера. — А я с юга. — А я с моря (Т. Фонтане. Мост через реку Тай).
Содержательная интерпретация примера (21) однозначна, потому что здесь налицо
кореференция между субъектами (хотя нельзя исключить и возможность соотнесения
имени
Пауль с разными лицами). Что же касается примеров (22) и (23), то здесь нет
кореференции,
несмотря на повтор лексем (пример (22)) или местоимений (пример (23)).
В основе эллипсиса, такого же когезивного средства, как субституция и рекурренция,
также лежат (ко)референциальные отношения. Ср.: (24) — Ich Hebe dich! — Ich dich auch!
'Я люблю тебя! — Я тебя тоже!' (25) Asbest in Zollstocker Gesamtschule gefunden (Kolner
Stadtanzeiger) 'В средней школе г. Цолльштока найден асбест (Кёльнский городской
вестник)'. (26) Franz bestellte zwei und der Kellner brachte vier Bier 'Франц заказал два, а
официант принес четыре пива'.
Пропущенные части структуры высказывания легко восполняются из фонда знаний
собеседников: в примере (24) отсутствует основной глагол, в примере (25) опущен
вспомогательный глагол, в примере (26) — один из объектов. Восполнение
элинированных
компонентов производится на основе содержательного единства описываемой ситуации.
Простое соположение предложений сразу побуждает слушателя к установлению
содержательных связей между ними: (27) Es regnet. Gib mir den Hund! 'Пошел дождь. Дай
мне собаку!' Данную последовательность предложений можно интерпретировать двояким
образом: 1) говорящий хочет с помощью собаки укрыться от дождя и 2) говорящий хочет
укрыть собаку от дождя. Несомненно, первый вариант содержательной трактовки данной
последовательности едва ли возможен ввиду абсурдности возникающей ситуации, о чем
говорят наши знания об устройстве мира и отношениях в обществе. Поэтому реальным
выбором может быть только второй вариант. (За рамками рассмотрения остаются другие
возможные интерпретации этой речевой последовательности.)
В качестве когезивных средств Р.-А. де Богранд и В. Дресслер называют также
порядок слов, сочинительные средства связи, а также временные формы глагола.
Когерентность. Этот критерий охватывает чисто содержательные (точнее,
когнитивные) взаимосвязи в тексте. Производитель текста и реципиент пытаются
установить
взаимосвязи между отдельными компонентами текста даже в том случае, когда связь не
маркирована обычными (когезивными) средствами (см. пример (27)). При этом
когнитивно
обусловленным является процесс не только восприятия, но и производства текста.
В основе текста лежит общая комбинация признаков, составляющая так называемый
мир текста (Textwelt). «Мир текста», в свою очередь, определяется «смысловой непрерывностью» (Sinnkontinuitat) текста. Именно непрерывность смысла является, по замыслу
авторов, основой когерентности текста.
Итак, когерентность текста основывается на смысловой непрерывности «мира
текста». Смысл текста заключается в актуализированных текстовых взаимосвязях, он
составляет действительное значение языкового высказывания. «Мир текста» — это
совокупность смысловых отношений, лежащих в основе текста. «Мир текста» не
обязательно
должен соответствовать реальному миру: речь идет о мире, заложенном в основу текста
говорящим, его знанием и его интенциями. «Мир текста» состоит из концептов и
отношений
между концептами. Концепты — это применяемые в когнитивной психологии единицы
нашего знания, образованные на основе нашего восприятия и опыта. Кстати сказать, они
не
всегда верно отражают реальный мир. Если возникает расхождение между
представленной в
«мире текста» комбинацией концептов и нашим знанием о мире, т. е. тем, как соответствующие концепты связаны между собой в нашем сознании, тогда мы не можем
обнаружить
непрерывность смысла, и данный текст оказывается для нас бессмысленным. Такое
заключение справедливо, например, в отношении примера (9) в гл. 4. Рассмотрим его
подробнее: Die-Kunstler haben besondere Ambitionen. Kunstler ist ein Familienname. Alle
bewund&
rn ihre Kunst. Sie ist ein einsilbiges Wort. Das Programm ist kunstlerisch gestaltet. Die
Ktinstlerin heifit Katrin 'У людей искусства особые амбиции. Искусник — это фамилия. Все
восхищаются ее искусством. Это трехсложное слово. Программа отличается искусным
оформлением. Искусницу зовут Катрин'.
В этом примере каждое предложение фрагмента содержит средства связи с другим
предложением или другими предложениями. К ним относятся лексемы с общими
корневыми
морфемами (Kunstler, Kunst, ktinstlerisch, Kunstlerin), a также местоимение sie. Тем не
менее
трудно усмотреть наличие общего смысла у этого фрагмента, потому что в нашем
сознании
отсутствует слепок подобных взаимосвязей в действительности. А раз смысловая
непрерывность «мира текста» нарушена, то нарушена и когерентность данного фрагмента.
Когезия и когерентность являются критериями, в центре внимания которых
располагается текст, его поверхностная и глубинная структуры (text-zenrtiert). Напротив,
два
других критерия соотносятся с участниками акта общения (verwen-der-zenrtiert), они
служат
для характеристики других обстоятельств коммуникации.
Интенционалъностъ. Под этим признаком понимается намерение производителя
текста построить связный и содержательный текст (einen kohasiven und koharenten Text).
Этот
текст служит определенной цели (например, сообщить кому-либо знание или достичь
какойлибо конкретной цели).
X. Фатер сомневается в необходимости применения данного критерия к определению
сущности текста. Интенциональность является, по его мнению, предпосылкой любого
вида
(речевой и неречевой) коммуникации, в ней нет ничего специфически текстового.
Неоправданной является также апелляция авторов теории к позиции производителя
текста,
«который хочет построить когезивный и когерентный текст» (der einen kohasiven und
koharenten Text bilden will) (Be-augrande, Dressier 1981: 8). Когезия и когерентность
являются
самостоятельными критериями, которые не должны применяться для характеристики
других
независимых критериев в рамках одной и той же классификации (Vater 1992: 51).
Кроме того, в повседневном общении людей и в художественном творчестве
встречаются случаи, когда автор намеренно редуцирует воздействие того или иного
критерия. С детства я помню две строчки из забавной дворовой баллады: «Подводная
лодка в
степях Украины геройски погибла в воздушном бою...» С точки зрения теории БограндаДресслера этот текст является некогерентным и, следовательно, некоммуникативным.
Однако в литературе существует немало примеров таких семантических несуразностей.
(28) Dunkel war's, der Mond schien helle,'
Schneebedeckt die griine Flur,
Ms ein Wagen blitzeschnelle
Langsam um die Eche fuhr.
Drinnen soften stehend Leute
Schweigend ins Gesprach vertieft,
Wahrend ein geschossner Hase
Auf der Wiese Schlittsehuh lief.
Und auf einer roten Bank,
Die blau angeetriehen war,
Safl ein blondgelockter Jungling
Mit kohlrabenschwarzem Haar,
Neben ihm 'ne alte Schachtel,
Zahlte kaum erst sechzehn Jahr.
Und sie aft ein Butterbrot,
Das, mit Schmalz bestrichen war.
Droben auf dem Apfelbaume,
Der sehr sujSe Birnen trug,
Hing des Fruhlungs letzte Pflaume
Hing des Fruhlungs letzte Pflaume
Und an Nussen noch genug.
(Nach H. Ките)
'Было темно, луна светила ярко,
Снегом покрыт зеленый луг,
Когда быстрая, как молния, повозка
Медленно выехала из-за угла.
В ней, стоя, сидели люди,
Молча углубленные в беседу,
В то время как подстреленный заяц
Катался на лугу на лыжах.
А на красной скамье,
Окрашенной в голубой цвет,
Сидел юный завитой блондин
С волосами цвета вороньего крыла.
Рядом с ним сидела старая калоша,
Ей едва исполнилось 16 лет.
И она уплетала бутерброд,
На который был намазан смалец.
Наверху на яблоне,
Несущей сладкие груши,
Висела последняя весенняя слива
И еще порядочно орехов.'
Это стихотворение основано на использовании взаимоисключающих понятий
(предметов, действий, признаков, свойств и т. п.). Если подходить к его интерпретации в
смысле рассмотренных выше критериев Богранда-Дресслера, то в нем наличествует
только
когезия. Что же касается его когерентности, т. е. соответствия возникающего «мира
текста»
взаимосвязям реальной действительности, отображенным в нашем сознании, то такого
соответствия обнаружить невозможно. Ибо мира, в котором подстреленные зайцы
катаются
на лыжах, юные блондины одновременно являются жгучими брюнетами, а на яблонях
растут
груши, сливы и т. п., нет в реальной действительности, этот мир может быть рожден
только
буйной человеческой фантазией. Однако перестает ли текст из-за этого быть текстом? На
мой взгляд, не перестает, потому что замыслом автора может служить как раз намеренное
искажение определенных фактов, явлений, ситуаций.
Воспринимаемость. Данный термин (как и интенциональность) пришел из теории
речевых актов. В узком смысле слова под воспринимаемостью Р.-А. Богранд и В.
Дресслер
понимают ожидание реципиента получить связный и содержательный текст (einen
kohasiven
und koharenten Text), который является для него нужным или значимым (Beau-grande,
Dressier 1981: 9). Эти ожидания реципиента основываются на знакомстве с типами текста,
социальным и культурным контекстом, избирательностью целей (Wunsch-barkeit von
Zielen).
В данном случае подчеркивается активная роль реципиента, поскольку он сам управляет
процессом восприятия материала и при необходимости устраняет возникающие помехи.
Воспринимаемость, кроме всего прочего, подразумевает также уместность в той или
иной коммуникативной ситуации применяемых языковых средств. Ниже приводятся два
текста, изложенные двумя различными способами и по-разному отвечающие
соответствующей ситуации общения. (29) Негг President, meine verehrten Damen und
Herren!
Unser Staat braucht die zupackende Mitarbeit der jungen Generation. In diesem Jahr werden alle
Jugendlichen, die ausbttdungsivillig und ausbildungsfahig sind, eine Lehrstelle erhalten konnen.
Allerdings wird nicht jeder — das sage ich schon seit Mo-naten — seinen Wunschberuf erlernen
und nicht jeder dort in die Lehre gehen konnen, wo er mochte, wo er wohnt. Ein
hochentwichelndes
Industrieland wie die BED mufi es moglich machen, die.se. schwierige Aufgabe zu Ib'sen (Kohls
Regierungs-erkla"rung im Originalton, Kolner Stadtanzeiger) 'Господин президент,
глубокоуважаемые дамы и господа! Наше государство нуждается в энергичной поддержке
молодого поколения. В этом году все молодые люди, которые хотят учиться и способны
учиться, смогут получить место для подготовки. Впрочем, не каждый сможет — я говорю
об
этом уже несколько месяцев — получить подготовку по желаемой профессии и не каждый
может пойти на учебу туда, куда он хочет, где он живет. Такая высокоразвитая
индустриальная страна, как ФРГ, должна обеспечить возможности для решения этой
трудной задачи (Правительственное заявление Коля в оригинале, Кёльнский городской
вестник).' (30) Verehrte Schnorrer; Muslistampfer, Willis und Schnepfenf Das Antornen von
Teenies ist fur unser Land eine echt coole Sache. Auch wird jeder ne geile Azubistelle raffen
konnen, nur nicht immer dort, wo seine Alien rumhdngen. Ein so aufgemotztes und
aufgepowertes
Land mufl es schechen, diesen Brassel zu schnallen (Kohls Regierungserklarung, von Bonner
Schulern in die Jugendsprache tibersetzt, Kolner Stadtanzeiger).
Пример (29) представляет собой официальное правительственное заявление канцлера
Коля по вопросу профессионального обучения немецкой молодежи. Пример (30) является
переводом этой же самой речи на молодежный сленг. (К сожалению, я не настолько
владею
современным молодежным жаргоном, чтобы адекватно оригиналу перевести этот текст на
русский язык.) Несомненно, текст примера (30) не является для большинства людей ни
нужным, ни значимым. Да и его авторы («переводчики») не ставили перед собой никакой
иной цели, как просто позабавить публику, дать выход своему словесному творчеству.
Выше
(см. пример (28)) мы уже показали, что смыслом текста может быть даже явная
референциальная бессмыслица.
Тем не менее к достоинству приведенной выше трактовки интенциональности и
воспринимаемости текста можно отнести уравнивание ролей двух участников акта
коммуникации — говорящего лица и реципиента: и тот и другой являются активными
партнерами по общению, в своем речевом поведении они учитывают индивидуальные
особенности друг друга.
Информативность. Под этим термином Р.-А. де Богранд и В. Дресслер понимают
степень новизны или неожиданности для реципиента представленных текстовых
элементов
(das AusmaB, bis zu dem erne Darbietung fur den Rezipienten neu oder unerwartet 1st) (Ibid.:
145).
Свои выводы они основывают на примере предостережения телефонной компании,
предназначенного своим клиентам. (31а) Rufen Sie uns an, bevor sie graben. Spater kommen Sie
vielleicht nicht mehr dazu 'Позвоните нам, прежде чем копать. Может быть, потом Вам
будет
совсем не до этого'. (31b) Rufen Sie uns an, bevor sie graben. Bei Ihnen konnte ein
Untergrundkabel lie-gen. W&nn Sie das Kabel durchreifien, haben Sie keinen An-schlufl mehr
und
Sie konnten sogar einen heftigen Elektro-schock erleiden. Dann waren Sie nicht mehr in der
Lage,
uns anzurufen 'Позвоните нам, прежде чем копать. У Вас может проходить подземный
кабель.
Если Вы повредите кабель, то у Вас не будет света и к тому же Вас может сильно ударить
током. Тогда Вы будете вообще не в состоянии позвонить нам'.
Текст примера (31а) по степени «неожиданности» (пусть даже в ироническом плане)
заметно превосходит текст примера (31b), в котором то же самое сообщение представлено
в
развернутом виде. По мнению авторов, более информативные тексты являются
одновременно более эффективными. Очевидно, люди более склонны к восприятию новой
и
неожиданной информации, чем уже известной или само собой разумеющейся.
X. Фатер сомневается в действенности авторской трактовки данного критерия. Свои
рассуждения он строит следующим образом. Если текст, содержащий только известную
информацию, не информативен, то логично предположить, что текст, содержащий только
неизвестную информацию, будет в высшей степени информативным. В качестве примера
такого якобы чрезвычайно информативного текста он называет стихотворение К.
Моргенштерна "Das grofle Lalula" («Большое лалула»). Ниже приводится только одна
строфа
из этого произведения, две другие представляют собой такое же бессмысленное
нагромождение звуков. (32) Kroklokwafzi? Semememi! \ Seiokrontro — prafriplo: \ Bifzi,
bafzi;
hulalemi: \ quasti basti bo... \ Lalu lalu lalu lalu la!
По мнению X. Фатера, чтобы критерий информативности сделать применимым, его
необходимо ограничить, заменив требование «ожидаемости / неожиданности
представленных текстовых элементов» на «ожидаемость / неожиданность знаков из
известного реципиенту инвентаря знаков» (Vater 1992: 56). Кроме того, информативность
текста можно трактовать как способность текста иметь тему (подробнее см. (Agricola
1979:
40; Mackeldey 1987: 39)).
Ситуативностъ. Этим термином Р.-А. Богранд и В. Дресслер обозначают «факторы,
которые делают текст релевантным для актуальной или реконструируемой
коммуникативной
ситуации» (Faktoren, welche einen Text fur erne aktuelle oder rekonstruierbare
Kommunikationssituation relevant machen) (Beaugrande, Dressier 1981: 169). Так,
высказывание
LANGSAM SPIELENDE KINDER (ОСТОРОЖНО ИГРАЮЩИЕ ДЕТИ) может быть
правильно понято только в определенных ситуативных условиях — если оно имеет вид
дорожного знака, установленного на обочине дороги.
Текст всегда несет в себе отпечаток той ситуации, в которой он возникает и
используется. Особенности ситуации диктуют определенные нормы коммуникативного
поведения партнеров, например, при приветствиях, напоминаниях, при отдаче приказа и т.
п.
Говорящий должен правильно оценить ту или иную ситуацию, чтобы затем адекватно
представить ее в тексте. В этом плане ситуативность заключается также в том, что
студенты,
пришедшие на лекцию по общему языкознанию, вряд ли ожидают, что лектор будет
знакомить их с основами квантовой механики. Точно так же бессмысленно рассказывать
на
утреннике в детском саду об особенностях склонения существительных в
древневерхненемецком языке.
Интертекстуалъностъ. Данный критерий можно трактовать двояко: во-первых, как
соотнесенность конкретного экземпляра текста (Textexemplar) с определенным типом
текста
(Textsorte) и, во-вторых, как его соотнесенность с другим текстом / другими текстами.
Первый вариант трактовки данного признака в своей основе опирается на различные
активно развиваемые ныне текстовые классификации, т. е. на выделение неких классов
текстов, обладающих определенным (типичным) набором содержательных и / или
формальных признаков (например, интервью, доклад, конспект и т. п.).12 Второй вариант
трактовки, а именно соотнесенность с другими текстами, долгое время находился в тени
первой, хотя с лингвистической (шире — филологической) точки зрения он не менее интересен, чем первый.
Когда говорят об интертекстуальности как соотнесенности с другими текстами, то
прежде всего имеют в виду такие специфические речевые жанры, как критику и пародии,
весь смысл которых заключается в постоянном соотнесении одного речевого
произведения с
12 Более
подробно проблема типологии текстов рассматривается в гл. 12.
другим. Однако данная проблема, конечно, не исчерпывается изучением только
критических
и пародийных произведений. «Интертекстуализмы» — так некоторые лингвисты
называют
сигналы-отсылки от одного текста к другому — начинают выдвигаться на передний план
лингвистического интереса.13
В человеческой коммуникации встречаются другие формы (наряду с критикой и
пародиями), в которых интертекстуализмы выступают в качестве главного компонента
сообщения. Многим германистам известна книга Торстена Капелле "Rettet dem Dativ!"
(«Спасите
дательному падежу!»), представляющая собой сборник надписей немецких студентов на
столах и стенах аудиторий в университетах (Capelle 1983). Нередко эти надписи являются
перифразами известных немецких пословиц и крылатых слов, например: (33) Morgenstund
ist
ungesund (Capelle, 37) -» Morgenstund hat Gold im Mund 'Утренняя роса печалит глаза. -»
Утренняя роса — золотая краса.' (34) Wer einmal liebt,' dem glaubt man nicht (Capelle, 62) ->
Wer einmal lugt, dem glaubt man nicht, und wenn er auch die Wahrheit spricht (Gefltigelte
Worte,
78) 'Единожды любив, кто же тебе поверит -» Единожды солгав, кто же тебе поверит.' (35)
Wer Gewalt saht, muss sich nicht wundern, wenn er bei der Ernte eins auf die Schnauze
bekommt
(Capelle, 91) -> Wer Wind sat, wird Sturm ernten (Geflugelte Worte, 126) —» Denn was der
Mensch sat, das wird er ernten (Bibel, Neues Testament, 236) 'Кто посеет насилие, тот не
должен
удивляться, если при сборе урожая он получит разок по морде. —> Кто сеет ветер, пожнет
бурю. —» Ибо они сеют ветер и пожнут бурю'.
Для того чтобы по достоинству оценить остроумие немецких студентов, нужно знать
не только лексику и грамматику немецкого языка, но и идиоматическое наследие
немецкого
народа. Любое иносказание экспрессивно. Творчески перерабатывая хорошо известное
выражение, говорящий приспосабливает его к конкретным ситуативным условиям. При
этом
прагматический эффект высказывания обусловливается не только буквально понятым
смыслом вербального сообщения, но и его ситуативным подтекстом. В данном случае
происходит наложение разных когнитивных пластов и в результате иллокутивная сила
высказывания значительно возрастает.
Другим примером текстов, в которых важную роль играют межтекстовые связи,
являются анекдоты. Важно подчеркнуть, что анекдоты представляют собой одну из
весьма
распространенных и популярных народных речевых форм. «Соль» анекдота может
скрываться в самых разных нюансах его формы и / или содержания. И нередко основой
комического эффекта становятся связи одного текста с другими: (36) Ernes Tages besuchte
Wilhelm Grimm in Heidelberg den romantischen Dichter Clemens Brentano. Bei Brentano war
eine
Dame zu Besuch, die in ihrer uberreifen Schonheit weder jugendlich noch Mug war. Nachdem
sie
sich verabschiedet hatte, rief Brentano: "Ich werde ein Gedicht auf sie machen. 1st sie nicht
schon,
wie ein Marchen?" "Nun ja", entgegnete Grimm zogernd. "Es war einmal..." (Sprachscherze,
113)
'Однажды Вильгельм Гримм навестил в Гейдельберге поэта-романтика Клеменса
Брентано.
У Брентано с визитом была одна дама, которая, несмотря на свою былую красоту, не
отличалась ни моложавостью, ни умом. После того как она попрощалась, Брентано
воскликнул: «Я напишу для нее стихи. Разве она не красива, как сказка?» «Ну да»,
помедлив,
ответил Гримм. «Давным-давно...».'
В приведенном анекдоте остроумно обыгрывается зачин немецких народных сказок:
"Es war einraal...", с которым знаком любой носитель немецкого языка (ср. русское выражение «Жила-была...» или «Давным-давно...»). В сравнении красоты женщины со сказкой
нет ничего необычного («Она сказочно красива»), это сравнение стереотипно, оно
является
избитым и тривиальным комплиментом. В то же самое время тонкий иносказательный
намек
Вильгельма Гримма на то, что сказочная красота женщины уже в прошлом, подчеркивает
13 См,,
например, цитируемую выше книгу X. Фатера (Vater 1992) или статью Г. Хенне (Неnne 1995: 37-46),
посвященную современным тенденциям в немецком языке. Изучению проблем формирования поэтического
образа в интертексте посвящена третья глава докторской диссертации И. В. Толочина (1997). Общие
проблемы
межтекстовых связей изучает Н. А. Химунина (1998).
необъективный характер предшествующей восторженной оценки, высказанной
Клеменсом
Брентано.
«Интертекстуализмы» могут соотноситься не только с названием текста или его части,
они могут отсылать также ко всему речевому произведению или даже нескольким произведениям. Такие случаи обнаруживаются, например, среди немецких загадок, ответить
на
которые может только человек, знакомый с немецкими народными сказками и
сказочными
персонажами. (37) Hans und Gretel tief im Wald kommen an ein Knusperhaus, ahnen nichts
von
der Gefahr. Wer kommt aus dem Haus heraus? (Die Hexe). Русским аналогом данной загадки
может служить следующий текст: «Сестрица Аленушка и братец Иванушка повстречали в
глухом лесу избушку на курьих ножках. Без опаски они постучали в дверь. Кто вышел им
навстречу?». Для русских детей (и взрослых) ответ очевиден: «Баба-яга» — непременный
персонаж многих любимых народных сказок. Но этот простой ответ может, поставить в
тупик любого иностранца, для которого в подобных условиях возможно появление другой
сказочной фигуры.
3. Смысловая, коммуникативная и структурная целостность текста
в концепции О. И. Москальской
По мнению О. И. Москальской, единицами лингвистики текста и объектами ее
изучения являются: 1) сверхфразовое единство (микротекст) и 2) целое речевое
произведение
(макротекст).14 Все наблюдения О. И. Москальской по поводу основных свойств текста
относятся к сверхфразовому единству, т. е. микротексту. Что касается целого речевого
произведения, т. е. макротекста, то оно, по словам О. И. Москальской, по самой своей
природе
не поддается определению в понятиях грамматики, хотя грамматические признаки и
входят в
структурирование его именно как целостного образования. При этом целостность текста,
органическое сцепление его частей, свойственны как сверхфразовому единству, так и
целому
речевому произведению.
Сверхфразовое единство (микротекст) — это специальным образом организованная
закрытая цепочка предложений, представляющая собой единое высказывание. Тесная
взаимосвязь составляющих частей текста (когерентность) проявляется одновременно в
виде
смысловой, коммуникативной и структурной целостности, которые соотносятся между
собой
как содержание, функция и форма.
Смысловая целостность текста заключается в единстве его темы. Под темой целого
текста или микротекста О. И. Москальская понимает смысловое ядро текста, его
конденсированное и обобщенное содержание. Сверхфразовое единство (микротекст)
монотематично. Объединение всех составляющих его предложений вокруг одной темы
есть
проявление его смысловой целостности. Переход от одной темы к другой есть
пограничный
сигнал, знамзнаменующий конец одного сверхфразового единства и начало другого.
Коммуникативная целостность текста проявляется в том, что каждое последующее
предложение в сверхфразовом единстве в коммуникативном плане опирается на
предшествующее, продвигая высказывание от данного, известного к новому, неизвестному. В
результате образуется тема-рематическая цепочка, имеющая конечный характер и
определяющая границы сверхфразового единства. Структура тема-рематической цепочки
поддается моделированию и может быть сведена к нескольким основным моделям.15
Структурная целостность заключается в наличии в тексте многочисленных внешних
сигналов связей между предложениями. Они указывают на то, что сверхфразовое
единство
является также структурным целым. Сигналами структурной связи между предложениями
14 Данная
концепция текста представлена в работах (Москальская 1978; 1981; Moskalskaja 1984).
15 Подробдее
о тема-рематичеокой организации текста ом. гл. 10.
служат местоимения и местоименные наречия, выбор формы артикля, употребление
времен
и многое другое. Они активно участвуют в установлении левосторонних (анафорических)
и
правосторонних (катафорических) связей между предложениями, составляющими
сверхфразовое единство. Тем самым они выполняют текстообразующую функцию.
Представленные выше свойства текста, выражающиеся в смысловой,
коммуникативной и структурной целостности, служат в своей совокупности также
критериями членения текста на сверхфразовые единства. К ним относятся смена
микротемы,
нарушение непрерывности тема-рематической цепочки, нарушение непрерывности
внешних
межфразовых связей.
4. Цельность и связность как главные свойства текста
В современной отечественной лингвистике текста внимание прежде всего
акцентируется на двух главных свойствах, составляющих существо текста, — на
цельности и
связности. Эти свойства предполагают связь, объединение текстовых элементов в одно
целое, затрагивая разные стороны организации речевого произведения. Цельность
предполагает внутреннюю законченность, смысловое единство текста. Связность
заключается в сцеплении элементов текста между собой, причем не только элементов,
следующих в тексте непосредственно друг за другом, но и на некоторой дистанции друг
от
друга.
Цельность и связность — это системные свойства речевых произведений, они лежат в
самой основе выделения лингвистики текста в самостоятельную научную дисциплину.
Это
обстоятельство хорошо осознают отечественные лингвисты. В. Б. Касевич говорит,
очерчивая круг проблем лингвистики текста: «Что же остается и остается ли что-либо на
долю лингвистики текста? По-видимому, лингвистика текста все же имеет свой
собственный
объект изучения: В пользу этого можно указать на два обстоятельства. Во-первых, коль
скоро текст объективно существует, то возможно описание и моделирование текста,
возможна типология текстов по их структуре, по распределению в их рамках тех или иных
единиц и т. п. Во-вторых, известны проблемы цельности и связности текста, которые
решаются именно лингвистикой текста. Правда, и здесь можно сказать, что средства,
обеспечивающие цельность и связность, принадлежат языковой системе, но с точки
зрения
последней они чаще всего не имеют какой-либо специфики, а приобретают ее в тексте
(иногда — в тексте определенного жанра или авторства)» (Касевич 1988: 50).
Эти два признака являются настолько важными, что их не могут обойти своим
вниманием ни ученые, дающие новейшие лингвистические определения текста, ни
авторы,
описывающие основные тенденции развития лингвистики текста. В гл. 5 уже говорилось
об
одном из последних определений, зафиксированном в «Кратком словаре лингвистических
терминов», где под текстом понимается «осмысленная последовательность, словесных
знаков, обладающая свойствами связности и цельности...» (разрядка моя. — К. Ф.)
(Васильева, Виноградов, Шахнарович 1995: 127). Точно так же при выделении двух
направлений в современной лингвистике текста Т. М. Николаева подчеркивает, что они
объединяются «общими законами связности текста и общей установкой на цельность
текста»
(Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 267).
С самого возникновения лингвистики текста основное внимание исследователей
текста занимали проблемы связности больших речевых отрезков. Причину такого
положения
дел можно усмотреть в несовершенстве методики лингвистического анализа целых
речевых
произведений и недостаточности понятийного аппарата, применявшегося в языковедении
при исследовании традиционных структурных языковых единиц — фонемы, морфемы,
слова
и предложения. В конце 70-х годов XX в. А. А. Леонтьев пессимистически заявлял, что
«аппарат современной лингвистики текста пригоден лишь для анализа связности»
(Леонтьев
1979: 18). Этот пессимизм относился, конечно, к перспективам анализа цельности текста.
Проблемы текста как единого целого стали выходить на передний план значительно
позже,
хотя взаимная обусловленность цельности и связности была очевидной для ученых с
самого
начала.
В зарубежной лингвистической литературе связность и цельность также признаются
основными признаками текста. Чаще всего ученые рассматривают их отдельно друг от
друга,
как, например, в концепции Р. Богранда и В. Дресслера, но иногда их объединяют под
одним
названием, например, «когерентность текста». Под этим термином понимается специфическая взаимосвязь конституентов текста, наблюдаемая на различных уровнях: а)
между предложениями на грамматическом уровне («грамматическая когерентность»), б)
между пропозициями на тематическом уровне («тематическая когерентность»), в) между
речевыми действиями (иллокуциями) на прагматическом уровне («прагматическая когерентность») (Brinker 1993: 2). Т. ван Дейк предпочитает говорить о двух видах
связности,
характеризующих разные уровни дискурса. Локальная связность определяется
отношениями
между соседними пропозициями. Глобальная связность имеет более общую природу и
характеризует весь дискурс в целом или его большие фрагменты (Дейк 1989: 41). Но в
принципе, здесь речь идет также о связности и цельности — центральных понятиях
современного лингвистического анализа текста.
5. Основные свойства текста в интерпретации Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн
В центре внимания исследователя текста стоят также, по мнению Л. Н. Мурзина и А.
С. Штерн, два основных свойства — связность и цельность. Эти параметры текста в чемто
противопоставлены, но вместе с тем и предполагают друг друга. Именно благодаря этим
свойствам текст становится принадлежностью системы языка (Мурзин, Штерн 1991: 11).
Связность Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн раскрывают следующим образом. Два
компонента текста связаны друг с другом, если они имеют некоторую общую часть. При
ближайшем рассмотрении оказывается, что в тексте' нет ни одного компонента, который
не
был бы связан хотя бы еще с одним компонентом. Эти связи могут быть самой различной
природы, однако следует помнить, что связность — это структурное свойство не только
текста, но и любой другой единицы языка. В предложении или словосочетании связь
между
компонентами достаточно очевидна и во многом аналогична связям внутри текста. Даже
слово (если оно не состоит из одной морфемы) характеризуется определенной связностью
своих компонентов. Так, соединительные гласные в сложных словах аналогичны
некоторым
средствам сцепления предложений в тексте. Очевидно, компоненты не только текста, но и
всех структурных единиц языка имеют как семантическую, так и формальную связь.
Связность компонентов текста является направленной. Вслед за И. Р. Гальпериным
эти авторы имеют в виду ретроспекцию и проспекцию текста (по другой терминологии —
анафорическую и катафорическую связь). В одних случаях последующие компоненты
связываются с предыдущими (ретроспекция, анафорическая связь). В других случаях,
наоборот, предыдущие компоненты связываются с последующими (проспекция,
катафорическая связь). Эти два вида связности неравноположены. Ретроспективная связь
явно преобладает, она составляет некоторую текстовую норму. Напротив, проспективная
связь
встречается реже, поэтому применяется в специальных случаях. Функция этого приема
сводится к предупреждению адресата о том, что далее последует важный по содержанию
или
как-то ожидаемый текст. Поэтому проспективное построение текста требует, чтобы
предыдущий компонент содержал специальные средства предупреждения типа
следующий,
вот что, вот о чем и т. п. Говорящий как бы берет на себя обязательство воспроизвести
известный ему текст, который, как он предполагает, неизвестен слушающему: «Я
расскажу
вам одну историю» (там же: 11-12).
Цельность представляет собой иную сторону текста, поэтому связность всех
компонентов текста автоматически не приводит к цельности, хотя, вероятно, и
способствует
ее становлению. Для объяснения природы цельности Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн
прибегают
к понятию гештальта (нем. Gestalt 'образ'), применяемому в психологии для обозначения
случаев, когда наблюдаемый объект воспринимается в целом — без учета тех или иных
деталей. Текст не является исключением, он воспринимается носителями языка как целое.
Если он воспринимается иначе, он разрушается, перестает быть самим собой.
В основе цельности текста лежит ситуативность, соотнесенность с ситуацией —
конкретной или абстрактной, реальной или воображаемой. Когда мы воспринимаем текст
на
малознакомом языке, наше сознание схватывает отдельные слова или даже предложения,
мы
слышим поток звуков, его мелодию, ритм, выделяем в нем знакомые места — отдельные
сочетания звуков, однако не можем все это осмыслить как нечто целостное — как текст.
Это
происходит как раз потому, что за разрозненными частями текста не выстраивается то, что
называется внеязыковой действительностью или — более конкретно — ситуацией. Мы
только тогда овладеваем языком, когда за текстом начинаем видеть ситуацию.
Ситуативность проливает свет на природу текстовой цельности. Цельность есть категория
содержательная (в отличие от формальной природы связности), она ориентирована на
содержание текста, на смысл, который приобретает текст, поставленный в соответствии с
ситуацией (там же: 12-13).
Цельность текста опирается одновременно на два логически исключающих друг друга
основания — непрерывность и дискретность. Признание цельности текста влечет за собой
признание его непрерывности. Выше уже было показано, что если текст целен, то его
детали
и части сливаются в непрерывное целое. Но вместе с тем текст — структурное, т. е.
расчлененное, целое. Это противоречие в лингвистике истолковывается по-разному. Л. Н.
Мурзин и А. С. Штерн отдают предпочтение гипотезе Ю. М. Лотмана о наличии двух
типов
генераторов текста, соответствующих двум типам сознания. Одно сознание оперирует
дискретными величинами, ведает соединением отдельных сегментов в цепочки текста.
Другое сознание опирается на континуальность текста (Лотман 1981: 9) — цит. по
(Мурзин,
Штерн 1991: 14). Эта гипотеза убедительно коррелирует с данными физиологии, согласно
которым дискретностью текста управляет левое полушарие, а непрерывностью текста —
правое полушарие головного мозга человека (Лотман 1983) — цит. по (Мурзин, Штерн
1991:
14). Участники общения по-разному пользуются этими генераторами: кодирующий
отталкивается от континуальности текста с тем, чтобы его расчленить, а декодирующий,
напротив, воспринимая отдельные компоненты текста, стремится представить его как
нерасчлененное континуальное целое. Очевидно, механизм расчленения стыкуется с механизмом развертывания, а механизм континуализации текста — с механизмом его
свертывания (там же).
Каков может быть практический вывод из рассуждений Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн
о цельности текста? Понятие ситуации, как отмечают сами авторы, является слишком
широким, чтобы представить цельность текста. Соответственно его необходимо каким-то
образом ограничить. В ситуацию входит описываемый объект. Если признать, что текст и
есть описание объекта, то можно утверждать, что цельность текста обеспечивается прежде
всего единством описываемого объекта (вне зависимости от того, какова природа этого
объекта) (там же: 15).
Следующее свойство — отдельность текста — опирается на его денотативное
единство. В данном случае имеется в виду возможность отграничения одного текста от
другого. До тех пор пока описывается один и тот же объект, мы имеем дело с одним и тем
же
текстом, В связи с тем, что границы между объектами в действительности являются
весьма
нечеткими и размытыми, нельзя требовать, чтобы границы между текстами были
абсолютными. Относительность границ между текстами (хотя проблема отдельности
текста
не исчерпывается установлением таких границ) Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн (1991: 15-16)
наглядно показывают на примере трех анекдотов Юрия Никулина: (38а) Можно ли в три
приема поместить бегемота в холодильник? — Можно: открываем дверцу холодильника
—
первый прием; закладываем бегемота, — второй прием; закрываем дверцу — третий. (386)
Можно ли в четыре приема поместить в холодильник жирафа? — Можно: открываем
дверцу
— первый прием; вытаскиваем бегемота — второй; и т. д. (38в) Может ли жираф догнать
бегемота? — Нет, потому что он в холодильнике.
Суть эффекта, который производят эти анекдоты, заключается в том, что слушателями
они воспринимаются как отдельные тексты, тогда как автор (рассказчик) их связывает в
одно
целое. Очевидно, «цельность» всех этих текстов обеспечивается их референтным
единством,
единством описываемого объекта. Соответственно Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн
формулируют некоторое общее правило, которым интуитивно руководствуется человек,
решая на практике проблему отдельности текста: если денотат (референт) по ходу
речевого
общения остается в представлении коммуникантов тем же самым, то речь идет об одном,
отдельном тексте, в противном случае — о разных. Следовательно, границы между текстами
определяются исходя из того, что участники общения считают объектом описания, темой
коммуникации, какие признаки существенными и т. п.
Трудности разграничения отдельных текстов заключаются не только в том, что тексты
не изолированы друг от друга или тысячами нитей связаны между собой, но и в том, что
они
намеренно вставляются один в другой. Отдельный текст может выполнять функцию
компонента другого текста, а тот, в свою очередь, — функцию компонента третьего и т. д.
Текст, соединяющий в себе ряд текстов, можно считать отдельным текстом, если найдется
соответствующий ему достаточно абстрактный общий объект. Сложными отдельными
текстами являются, например, научные монографии или художественные произведения
таких жанров, как повесть, пьеса, роман. Однако не всякое объединение текстов есть
отдельный текст. Например, сборник тренировочных упражнений представляет собой не
отдельный текст, а конгломерат текстов, объединенных общей целью, которую поставил
перед собой составитель. Диалог, по мнению авторов, только тогда отдельный текст,
когда
все его реплики описывают один и тот же объект (там же: 15-16). С отдельностью текста
Л.
Н. Мурзин и А. С. Штерн связывают следующую антиномию — завершенность / незавершенность текста. При решении этой проблемы, по их мнению, наблюдаются два
подхода.
Одни лингвисты утверждают, что текст, как и всякая единица языка, не может быть
незавершенным. Его незавершенность носит случайный характер, она связана с
нелингвистическими факторами. Другие лингвисты, напротив, полагают, что текст
вообще
не может быть завершен, потому что описываемый текстом объект бесконечен,
неисчерпаем
для познания. Однако, как полагают авторы, потенциальная неисчерпаемость объекта не
означает актуальной неисчерпаемости. В каждом конкретном случае описание объекта
может считаться исчерпывающим с точки зрения тех целей и задач, которые ставят перед
собой данные коммуниканты, их уровня познания данного объекта. Следовательно,
актуально текст может быть завершен. Такая актуальная завершенность имеет
формальное
выражение в речи благодаря множеству приемов, которыми располагает говорящий
(кодирующий), чтобы закончить начатый текст. Самым простым приемом является
латинское слово dixi («я сказал», т. е. я высказался, я сказал все, я кончил) (Бабичев,
Боровский 1982: 199), которое было непременным атрибутом судебного выступления. В
наши дни также можно встретить сигналы актуальной завершенности текста (может быть,
не
такие откровенные, как dixi или *конец*), о чем свидетельствуют вводные обобщающие
слова: «таким образом», «итак» или обороты типа: «подводя итоги», «в заключение
подчеркнем» и т. п (Мурзин, Штерн 1991: 16-17).
Глава 9
ФУНКЦИИ ТЕКСТА
Сущность языка нагляднее всего обнаруживается
в его функционировании
Гали Николаевна Эйхбаум
(из неопубликованных лекций).
1. Функция текста и иллокуция предложения
Как известно, общее значение языковых единиц слагается не только из их формы и
содержания, но и из их коммуникативной направленности (функции). Это положение
является одним из основополагающих принципов лингвистической прагматики. «Здесь
дует!» — в определенных условиях эта фраза может означать вовсе не констатацию факта
(наличие сквозняка), а пожелание (просьбу, мольбу, приказ и т. п.) закрыть окно.
Соответственно в современной лингвистике текст понимается как комплексная,
специально
организованная, взаимосвязанная единица речевой коммуникации, с помощью которой
говорящий совершает конкретное речевое действие с явно (или неявно) выраженным
коммуникативным смыслом.
Перед тем как перейти к непосредственному рассмотрению текстовых функций,
необходимо выяснить некоторые терминологические вопросы. В современной
лингвистической теории при определении функциональной направленности речевых
актов
принято использовать понятие иллокуции.16
В нашем случае, видимо, целесообразно вслед за некоторыми авторами отнести
понятие иллокуции к уровню предложения, закрепив понятие текстовой функции за
уровнем
целого речевого произведения (Linke, Nussbaumer, Portmann 1994: 245). При этом
необходимо заметить, что в некоторых источниках эти понятия используются как
синонимичные, т. е. функция текста = иллокуции текста (BuBmann 1990: 777). Однако в
любом случае речь идет об интенциональном аспекте речевого высказывания.
Насколько неверно является предположение о том, что общее значение текста
складывается из простой суммы значений отдельных предложений, настолько неверен
вывод
о том, что текстовую функцию можно представить в виде суммы отдельных иллокуций. И
уж если мы хотим связать функцию текста с иллокутивной силой отдельных
предложений,
то нам необходимо предположить наличие системы иллокутивных иерархий, в которой
главной функции текста соответствовали бы подчиненные функции (иллокуции) на
уровне
предложения. Однако намного целесообразнее связать целевую установку текста с
функционированием текста как целого и исходить из того, что отдельные текстовые
элементы (слова, предложения или даже фрагменты), хотя и способствуют воплощению
этой
функции, однако сами по себе, в отдельности, ее не реализуют.
Таким образом, чем меньше при определении функции текста мы опираемся на
внутритекстовые элементы, тем важнее оказываются экстратекстовые факторы, как
адресат,
ситуация, отношения между партнерами по коммуникации, общий фонд знаний
собеседников и т. п. Вместе с тем рассмотрение предложений в аспекте их
функционирования способствует выявлению особенностей функционирования текста как
целого речевого произведения. Что же касается определения реестра текстовых функций,
то
в этом вопросе у языковедов нет единой точки зрения. Однако нетрудно заметить, что
отправной точкой большинства новейших зарубежных классификаций текстовых
функций
является так называемая «модель органона» Карла Бюлера.
2. «Модель органона» К. Бюлера
При знакомстве с концепцией К. Бюлера следует помнить, что в данном случае речь
идет о семиотической модели функционирования языка (а не о текстовой модели),
согласно
которой описание функционирования языковых знаков производится с учетом
конкретных
коммуникативных взаимосвязей.
16 См.,
например, работы Дж. Остина и Дж. Серля в сборнике «Новое в зарубежной лингвистике» (1986).
При построении модели функционирования языка К. Бюлер отталкивается от мысли
Платона, высказанной в диалоге «Кратил»: «Язык есть organura, служащий для того,
чтобы
один человек мог сообщить другому нечто о вещи» (Бюлер 1993: 30). В этом
перечислении
«один человек — другому человеку — о вещи» представлены три необходимые
реляционные
компоненты акта коммуникации.
Для большей наглядности К. Бюлер рисует следующую схему (рис. 3):
При толковании данной схемы в первую очередь приходит в голову прямой
каузальный подход. «Один человек» производит звук, который действует на «другого
человека» как раздражитель. Таким образом, здесь имеются и субъект, и объект
воздействия.
Смысл отношения между звуком и предметом состоит в каузировании связей между
событиями, сопровождающими звук: слуховое восприятие звукового феномена
стимулирует
слушающего обратить внимание на этот самый предмет. Вот пример К. Бюлера: «Два
человека находятся в комнате. Один слышит шорох, смотрит в окно и говорит: "Идет
дождь", тогда и другой смотрит туда, понуждаемый услышанными словами или взглядом
говорящего». По мнению К. Бюлера, так все происходит, и при этом круг замыкается
наилучшим образом. Однако психофизические системы говорящего и слушающего
действуют различно. В простейшем случае получение раздражения эквивалентно настоящему сообщению, а его отправление — действию.
Рассуждая таким образом, К. Бюлер приходит к новой схеме (рис. 4)
Объяснения К. Бюлера точны и лаконичны. Круг в середине символизирует
конкретное языковое явление. Три переменных фактора призваны поднять его тремя
различными способами до ранга знака. Три стороны начерченного треугольника
символизируют эти три фактора. Треугольник включает в себя несколько меньше, чем
круг.
Вместе с тем он выходит за границы круга, указывая, что чувственно данное всегда
дополняется апперцепцией.2 Множество линий символизирует семантические функции
(сложного) языкового знака. Это символ в силу своей соотнесенности с предметами и
положением дел; это симптом (примета, индекс) в силу своей зависимости от отправителя,
внутреннее состояние которого он выражает, и сигнал в силу своего обращения к
слушателю, чьим внешним поведением или внутренним состоянием он управляет так же,
как
и другие коммуникативные знаки (Бюлер 1993: 34).
Соответственно указанной схеме К. Бюлер выделяет три функции языковых знаков:
1) репрезентативную, т. е. функцию представления предметов, положений дел и
событий (Darstellung);
2) экспрессивную, т. е. функцию выражения внутреннего состояния, эмоций и
позиций отправителя (Ausdruck);
3) апеллятивную, т. е. функцию, с помощью которой отправитель обращается к
реципиенту и хочет побудить его к определенным реакциям (Appell).
Доминирующую роль в этом единстве играет репрезентативная функция. Однако, не
оспаривая ее главенствующей роли, К. Бюлер говорит также о возможности
доминирования
каждой из представленных выше функций. К тому же любое из трех рассмотренных
отношений, любая из трех смысловых функций языкового знака открывает и очерчивает
свою область лингвистических феноменов и фактов (там же: 36-38). В лингвистической
2 Апперцепция
— от лат. ad 'при, к' 4- peroeptio 'восприятие' —. зависимость
восприятия от прошлого опыта, от запаса знаний и общего содержания
духовной жизни человека, а также от психического состояния человека в момент
восприятия; см.: Словарь иностранных слов (1989: 50).
литературе существует также мнение о том, что коммуникативная направленность
(целевая
установка) текста, как правило, воплощается в одной доминирующей функции, и именно
ее
следует называть текстовой функцией (Brinker 1993: 82).
Некоторые зарубежные лингвисты, строящие свои научные концепции на примате
коммуникативного подхода к тексту, заимствуют схему К. Бюлера целиком и переносят ее
на
уровень текста, считая основными функциями текста репрезентативную, экспрессивную и
апеллятивную (Gtilich, Raible 1977: 151-154). Такой выбор становится понятным, если
учесть, что эти ученые считают текст «комплексным языковым знаком, образованным по
правилам языковой системы» (Ibid.: 47); иными словами, они признают за текстом (по
крайней мере частично) статус языкового знака. А уж если текст, по их мнению, является
языковым знаком, то и выводы К. Бюлера о функциях языкового знака, естественно,
распространяются также на текст.
Модель К. Бюлера получила свое дальнейшее развитие в трудах других выдающихся
лингвистов. Ян Мукаржовский обратил внимание еще на один компонент речевого акта
—
на сам знак. С ним он связывает четвертую функцию — поэтическую или эстетическую.
Эта
функция заключается в способности знака сосредоточивать внимание на самом себе, а не
на
сообщаемом. По его мнению, поэтическая или эстетическая функция противопоставлена
трем «практическим» функциям, выделяемым К.Бюлером. Иными словами, именно
направленность поэтической речи на самого себя, а не на означаемое отличает ее от
практического использования языка (Mukafovsky 1977: 65-85) — цит. по (Чаковская 1986:
6).
3. Иллокутивные классы Дж. Сердя
Другой основой для многих зарубежных классификаций текстовых функций являются
иллокутивные классы Дж. Серля (1986: 170-194). Как известно, он выделяет:
1) репрезентативы, функция которых состоит в представлении какого-либо
(истинного или неверного, правильного или неправильного) положения дел (диагноз,
констатация, описание, предсказание, сообщение, утверждение);
2) директивы — речевые акты, побуждающие реципиента к какому-либо действию
(приказ, просьба, распоряжение, рекомендация, совет, указание и т. п.);
3) комиссией — речевые акты, в которых говорящий обязуется предпринять
какое-либо действие в будущем, соблюдать определенные рамки поведения (гарантийное
письмо, договор, клятва, обещание, пари и т. д.);
4) экспрессией, предназначенные для выражения психического отношения
говорящего к предметам и ситуациям (благодарность, извинение, поздравление,
приветствие,
соболезнование и т. п.);
5) декларативы — речевые акты, успешное осуществление которых влечет за собой
изменение в статусе или в положении того предмета (предметов), о котором (которых)
идет речь (например: «Я объявляю вас мужем и женой» или
«Я назначаю Вас ...»).
Нетрудно заметить, что три иллокутивных класса Дж. Серля из пяти в том или ином
виде повторяют функции языкового знака в модели К. Бюлера: репрезентативы = функция
представления, экспрессивы = функция выражения, директивы = апеллятивная функция. К
тому же следует добавить, что перечень возможных целевых установок речевых актов не
исчерпывается классификацией Дж. Серля. Одна из развернутых концепций,
посвященных
прагматическому аспекту высказывания, и в частности видам речевых актов, представлена
в
работе В. В. Богданова (1990). Его строгая дихотомичная схема включает в себя девять
конечных классов, причем каждый из этих классов проиллюстрирован необходимым
количеством примеров на разных языках: декларативы, комиссивы, интеррогативы,
инъюнктивы, реквестивы, адвисивы, экспрессивы, констативы, аффирма-тивы.3
3 Эти
наименования приведены в порядке, предложенном В. В. Богдановым (1990: 63-58).
4. Классификация текстовых функций К. Бринкера
В своем подходе К. Бринкер опирается на представленную в п. 3 классификацию Дж.
Серля и выделяет следующие основные функции текста: 1) информативную (Informations
funktiori), 2) апеллятивную (Appellfunktion), 3) функцию возложения (принятия на себя)
обязанностей (Obligationsfunktion), 4) контактную (Kontaktfunktiori), 5) декларативную
(Deklarationsfunktion). Нетрудно заметить, что К. Бринкер, сохраняя принципиальный
подход
Дж. Серля, отказывается от названия репрезентативы и экспрессивы, предпочитая им
более
однородные наименования (соответственно информативная и контактная функции). По
его
словам, это сделано для того, чтобы подчеркнуть особенности коммуникативного
контакта
между автором текста и реципиентом, находящие свое выражение в тексте (Brinker 1993:
104). Рассмотрим эти функции подробнее.
Информативная функция: отправитель дает понять реципиенту, что хочет сообщить
(передать) ему новое знание, проинформировать его о чем-либо. Перформативные
глаголы
informieren (информировать), mitteilen (сообщать), benach-richtigen (уведомить) и т. п.
прямо
передают содержание данной функции. Основной смысл информативной функции заключается в следующей формуле: Ich (der Emittent) infor-miere dich (den Rezipienten) fiber
den
Sachverhalt X (Text-inhalt) — «Я (отправитель) информирую тебя (реципиента) о
положении
дел X (содержание текста)». Степень уверенности автора в истинности информации
передается при помощи модальных глаголов, модальных слов или других языковых
средств.
Наиболее явно информативная функция представлена в газетных, радио- и телевизионных
новостях, различного рода описаниях, медицинских заключениях и т. п.
Апеллятивная функция: отправитель дает понять реципиенту, что он хочет
побудить его занять определенную позицию по отношению к предмету (воздействие на
мнение) и / или совершить определенное действие (воздействие на поведение). К
перформативным глаголам, прямо называющим виды словесного воздействия на
реципиента,
относятся следующие глаголы: auffordern (побуждать), befehlen (приказывать), raten
(советовать), empfehlen (рекомендовать) и др. Главное содержание апеллятивной функции
передает формула Ich (der Emittent) fordere dich (den Rezipienten) auf, die Einstellung
(Meinung) X zu iibernehmen / die Hand-lung X zu vollziehen — «Я (отправитель) призываю
тебя (реципиента) занять позицию (принять точку зрения) X / совершить действие X».
Апеллятивная функция характерна для рекламных текстов, политических комментариев,
инструкций, рецептов и т. п.
Функция возложения (принятия на себя) обязанностей: отправитель дает понять
реципиенту, что обязуется совершить по отношению к нему определенное действие. Эту
функцию передают такие перформативные глаголы, как verspreehen (обещать), sich
verpfliehten (обязаться), schworen (клясться), garantieren (гарантировать) и др. Основное
содержание функции возложения обязанностей заключено в формуле: Ich (der Emittent)
verpflichte mich (dem Re.zipie.nten gegenuber), die Handlung X zu tun — «Я (отправитель)
обязуюсь (по отношению к реципиенту) выполнить действие X». Данная функция находит
свое воплощение в договорах, (письменных) соглашениях, гарантийных письмах, клятвах
и
т. п.
Контактная функция: отправитель дает понять реципиенту, что в данном случае
речь идет о личных отношениях (в особенности об установлении и поддержании личных
контактов). Функцию человеческого контакта передают следующие перформативные
глаголы: danken (благодарить), um Entschuldigung bitten (просить извинения), gratulieren
(поздравлять), bedauern (сожалеть) и т. п. Примером текста с явно выраженной контактной
функцией может быть открытка следующего содержания: Uber die Gltickwunsche und
Aufmerksamkeiten
zu unserer Verlobung haben wir uns sehr gefreut und danken Ihnen herzlich dafttr
'Мы очень рады Вашему вниманию и сердечно благодарим Вас за поздравления по
случаю
нашей помолвки'. Контактная функция находит свое выражение в поздравительных
открытках, соболезнованиях и т. п.
Декларативная функция: отправитель дает понять реципиенту, что данный текст
создает новую реальность, что (успешное) произнесение текста означает установление
определенного положения дел. Декларативная функция почти всегда находит свое прямое
выражение в тексте: Ich seize meinen Bruder Franz S. zu meinem alleinigen Erben ein (aus
einem
Testament) 'Я назначаю своим единственным наследником моего брата Франца 3.' (из
завещания). Общей формулой таких текстов могут служить слова: Ich (der Emit-tent)
bewirke
damit, dass X als Y gilt 'Я (отправитель) обусловливаю настоящим-, что X считается Y'.
Декларативная функция характерна для завещаний, обвинительных заключений,
назначений,
передачи полномочий и т. п. Сюда же относятся записи в студенческой зачетной книжке
(Ibid.: 104-120).
5. Текстовые функции в концепции В. Хайнеманна и Д. Фивегера
Некоторые авторы предпочитают рассматривать функции текста применительно к
проблеме типологии текстов. В этой связи обращает на себя внимание концепция В.
Хайнеманна и Д. Фивегера, в которой текстовые функции оказываются первым звеном в
многоуровневой системе знаний коммуникантов о характерных чертах отдельных типов
текстов (Text-musterwissen): I — Funktionstyp&n (функциональные типы), II —
Situationstypen (типы ситуаций), III — Verfahrenstypen (типы коммуникативных
стратегий),
IV — Text-Strukturie-rungstypen (типы структурирования текстов), V — prototy-pische
Formulierungstypen (стереотипичные формулировки) (Heinemaim, Viehweger 1991: 147).
При определении перечня текстовых функций решающим обстоятельством для
немецких авторов оказывается ответ на вопрос, какие последствия может повлечь за собой
применение того или иного текста в акте коммуникации (интеракции). С их помощью
автор
текста может:
— психически "разгрузить себя (функция самовыражения, "sich ausdrucken");
— установить или поддержать контакт с партнерами (контактная функция,
"kontaktieren");
— получить от партнеров или сообщить им какую-либо информацию (функция
информирования, "informieren");
— побудить партнеров что-либо сделать (функция управления, регуляции, "steuern").
Эти четыре первичные функции обеспечения коммуникации находятся в тесной
взаимосвязи друг с другом: регулирующие тексты одновременно могут передавать
информацию, информирующие тексты предполагают наличие контакта между партнерами, а для
установления или поддержания контакта необходима как минимум способность
партнеров
по коммуникации к самовыражению.
С помощью текстов может достигаться также эстетическое воздействие на партнеров.
Эту функцию В. Хайнеманн и Д. Фивегер называют эстетической и ее особое положение
видят в том, что автор текста, обладающего эстетической функцией, создает с его
помощью
«мнимую реальность» (eine fiktive Realitat). Таким образом, если четыре первых функции
обращены к реальному миру, то последняя, пятая, функция обслуживает мнимый мир.
6. Соотношение между формой, содержанием и функцией текста
Для ответа на вопрос о соотношении между формой, содержанием и функцией текста,
кажется, не требуется долгих размышлений. В данном случае проще всего
воспользоваться
одним из наиболее авторитетных лингвистических словарей и в определении каждого из
этих трех понятий будет присутствовать соотнесенность, по меньшей мере, с одним из
двух
других понятий. Возьмем, например, «Словарь лингвистических терминов» О. С.
Ахмановой. Одним из значений термина «форма» выступает «своеобразная внутренняя
организация языка, определяющая присущую ему специфику связи данного содержания с
данным выражением» (Ахманова 1969: 500). Аналогично этому слово «содержание»
трактуется как «внутренняя (смысловая, понятийная) сторона языковых единиц, по
отношению к которой внешняя (звуковая, графическая и т. п.) их сторона приобретает
свойства выражения» (там же: 438). Соответственно под «функцией» в самом общем
плане
понимается «назначение, роль, выполняемая единицей (элементом) языка при его
воспроизведении в речи» (там же: 506).
Таким образом, текст имеет две взаимосвязанные стороны — форму и содержание, к
тому же он предназначен для выполнения определенной функции. В принципе, мы уже
сталкивались с подобным соотношением, правда, применительно к тем подходам, которые
используются при описании текстов. Как указывалось выше, В. Хайнеманн выделяет три
подхода к описанию текста: 1) строго синтаксический, 2) семантический и 3)
коммуникативно-прагматический. Такое разграничение соответствует не только
выделению
в семиотике трёх разделов — синтактики, семантики и прагматики, но фактически также и
ориентации исследователя на формальные, содержательные или функциональные
особенности текста.
Конечно, в современной лингвистике текста можно встретить и иную трактовку
данного соотношения. О. И. Москальская, например, давая характеристику
сверхфразовому
единству (или микротексту), говорит о том, что это понятие является одновременно
синтагматическим и функциональным (Москальская 1978: 14). Для нее сверхфразовое
единство — это «специальным образом организованная, закрытая цепочка предложений,
представляющая собой единое высказывание» (там же).
Отличительной чертой любого сверхфразового единства (как и целого речевого
произведения) является целостность, т. е. органическое сцепление его частей. Целостность
текста проявляется одновременно в виде структурной, смысловой и коммуникативной
целостности, которые соотносятся между собой как форма, содержание и функция.
Наиболее
наглядно все три вида целостности проявляются в сверхфразовом единстве (там же).
Структурная целостность сверхфразового единства проявляется в многочисленных
внешних сигналах связи между предложениями, которые показывают, что сверхфразовое
единство — это, помимо всего прочего, также структурное целое. Смысловая целостность
текста заключается, по мнению О. И. Москальской, в единстве его темы. Под темой
целого
текста (точнее, микротекста) она понимает смысловое ядро текста, его конденсированное
и
обобщенное содержание. И, наконец, коммуникативная целостность сверхфразового
единства проявляется в том, что каждое последующее предложение опирается в
коммуникативном плане на предшествующее, и тем самым высказывание «продвигается»
вперед, от данного к новому. Вследствие этого образуется тема-рематическая цепочка,
имеющая конечный характер и определяющая границы сверхфразового единства (там же:
1416).
Таким образом, взаимная обусловленность формы, содержания и функции текста в
трактовке О. И. Москальской отличается от привычной картины соотношения этих
понятий
применительно к другим лингвистическим единицам (морфеме, слову, предложению).
Нередко все три названных параметра включаются автором в определение текста. Ср.,
например, определение текста К. Бринкера: «Термином "текст" обозначается некоторая
ограниченная последовательность языковых знаков, когерентная сама по себе и обладающая
как единое целое отчетливой коммуникативной функцией» (Brinker 1992: 17). Тем самым
подчеркивается органическая связь между формой (текст как ограниченная,
взаимосвязанная
последовательность языковых знаков), содержанием (текст как единое целое) и функцией
(текст как цельное образование, обладающее отчетливой коммуникативной функцией). В
таком определении текста все три признака выступают как обязательные компоненты.
Глава 10
КОММУНИКАТИВНАЯ СТРУКТУРА ТЕКСТА
За исходную точку исследования всегда будут
приниматься коммуникативные потребности
говорящего
Вилем Матезиус
1. Коммуникативное направление в лингвистике
Изучение коммуникативной структуры высказывания нельзя назвать чем-то новым и
необычным для лингвистики. Из недр традиционного синтаксиса вышла особая область
лингвистических исследований, именуемая коммуникативным синтаксисом. Предметом
данного направления синтаксических исследований явилась организация высказывания
говорящим субъектом в соответствии с его коммуникативным намерением. Однако
некоторые авторы, в частности Н. А. Слюсарева, считают более правомерным закрепить
за
этим лингвистическим направлением название «актуальный синтаксис», продолжив
пражскую традицию изучения синтаксического строя языка (Слюсарева 1986: 4).
Такой подход имеет под собой реальную почву в том плане, что основоположником
теории актуального членения предложения является известный чешский лингвист Вилем
Матезиус. Правда, существует мнение, что он просто систематизировал взгляды
известного
французского филолога XIX в. Анри Вейля; см. (Реферовская 1989: 5-8). Широко
известны
также идеи немецкого ученого Германа Пауля о «психологическом субъекте» и
«психологическом предикате», обращенные к похожим проблемам. В. Б. Касевич считает,
что тема-рематическое членение высказывания вообще восходит к двучленной структуре
пропозиции «субъект-предикат» Аристотеля (Касевич 1996: 244-245). Нисколько не
умаляя
достоинств Аристотеля, его последователей А. Вейля, Г. Пауля и других ученых,
занимавшихся проблемами организации связной речи, подчеркнем еще раз роль
представителей Пражской лингвистической школы В. Матезиуса и Ф. Данеша в
разработке
идеи актуального членения применительно к анализу предложения и текста. Концепции
этих
двух замечательных чешских лингвистов взаимосвязаны, тематические прогрессии Ф.
Данеша являются логическим продолжением взглядов В. Матезиуса на вычленение в
предложении темы и ремы.
Несомненно, такие категории актуального членения предложения, как тема и рема, в
большей степени, чем другие единицы синтаксиса, связаны с построением текста, потому
что в них учитывается коммуникативная перспектива предложения в рамках
развертывающегося сообщения. Автор не может передать всю информацию сразу,
единовременно. Линейность речи обусловливает определенный порядок следования
элементов сообщения. Если учесть к тому же, что различные элементы сообщения имеют
разную коммуникативную значимость, то выбор порядка следования элементов
сообщения
играет немаловажную роль в коммуникации. Таким образом, тематические и
рематические
отношения являются отражением коммуникативной стратегии говорящего, который
стремится передать информацию, ориентируясь на наличные условия коммуникации и
пытаясь при этом добиться определенной коммуникативной цели. Соответственно своему
коммуникативному намерению он выстраивает текст, в котором каждый элемент
выполняет
определенную функцию и одновременно служит развертыванию сообщения.
2. Актуальное членение предложения и анализ текста
По мнению В. Матезиуса, актуальное членение предложения следует
противопоставить его формальному членению. Если формальное членение разлагает
состав
предложения на его грамматические элементы, то актуальное членение выясняет способ
включения предложения в предметный контекст. Соответственно если основными
элементами формального членения предложения являются грамматический субъект и
грамматический предикат, то основными элементами актуального членения предложения
будут: а) исходный пункт (или основа) высказывания, т. е. то, что в данной ситуации
известно (или, по крайней мере, может быть легко понято) и из чего исходит говорящий, и
б)
ядро высказывания, т. е. то, что говорящий сообщает об исходной точке высказывания
(Матезиус 1967: 239).
В каждом высказывании устной и письменной речи, как правило, отражено движение
мысли от уже известного, от того, что названо говорящим или что находится перед
глазами
собеседников, к тому, что еще не известно слушающим или читателям. При
формировании
высказывания говорящий учитывает фонд знаний адресата о предмете речи и в
зависимости
от этого делает известную часть высказывания исходным пунктом, отправной точкой
высказывания, а в другой части сообщает то, что он хочет сказать о первой части. Именно
поэтому такое членение высказывания на две части — тему (данное, известное) и рему
(новое, неизвестное) — называется актуальным членением. Это членение отражает
актуальную позицию говорящего в данном конкретном случае по отношению к
содержанию
высказывания и по отношению к тем, кому это высказывание предназначено.
Членение высказывания на тему и рему находится в прямой зависимости от реального
контекста и конкретной ситуации речи. Ср.: (39а) Er bekam das Buck von einem Kollegen
'Он
получил книгу от коллеги'. (39b) Er bekam von dem Kollegen ein Buck Юн получил от
коллеги
книгу'. Эти предложения, передавая одну и ту же вещественную информацию,
различаются
по содержащейся в них актуальной информации. Цель, которую ставит перед собой
говорящий, каждый раз другая: в первом случае он либо хочет сообщить о факте в целом,
не
выделяя особо отдельных моментов, либо, при более сильном ударении на слове Kollegen
(коллеги), подчеркнуть, что он получил книгу именно от коллеги по работе (а не от
приятеля
и т. п.). Во втором случае выделяется другой момент сообщения: что от коллеги по работе
получена именно книга, а не что-либо другое. Таким образом, по словам Ю. С. Маслова,
«актуальная информация есть как бы тот угол зрения, под которым подается
вещественная
информация, то, без чего сама вещественная информация теряет свою
целенаправленность.»
(Маслов 1987: 182-183).
Иногда высказывание невозможно расчленить на тему и рему, потому что оно
содержит только новую, неизвестную для собеседника информацию. Это характерно,
например, для начала речи, когда говорящий хочет ввести собеседника в суть
происходящего: «Жили-были старик со старухой» или «Es war einmal ein Konig». Нередко
рема содержит уже известные элементы, и новизна заключается только в их соотнесении с
темой, когда говорящий хочет проинформировать о какой-то стороне факта, уже
известного
собеседнику.
Важнейшими средствами актуального членения предложения являются порядок слов
и интонация. Как говорит Ю. С. Маслов, «актуальная информация передается линейнодинамической организацией предложения, т. е. последовательностью его элементов и
местом
логического ударения, а также использованием некоторых других грамматических и
лексических средств, обслуживающих членение предложения на две взаимно
соотнесенные
части» (там же: 183).
Как правило, в предложении тема предшествует реме. Такой порядок следования
темы и ремы В. Матезиус называл «объективным порядком», при котором движение происходит от известного к неизвестному, что облегчает слушателю понимание
высказывания.
Последовательность, при которой рема предшествует теме, он называл «субъективным
порядком»; в этом случае рема выдвигается в начало предложения, что придает ей особую
значимость (Матезиус 1967: 244). Выдвижение ремы на первое место сопровождается ее
особым интонационным выделением, а само высказывание приобретает повышенную
эмоционально-экспрессивную окраску.
Помимо порядка слов и интонации в языке имеются другие средства передачи
актуальной информации: усилительно-выделительные частицы, специальные синтаксические конструкции, артикли, залоговые трансформации (например, замена актива пассивом
и
наоборот) и т. д. (Маслов 1987: 184). При этом в разных языках эти средства могут поразному сочетаться друг с другом.
Выше (см. примеры (11) и (12) в гл. 4) мы уже рассматривали два немецких
предложения: Die Tur offnete sich, und ein Greis trot ins Zimmer и Die Tur offnete sich, und
der
Greis trat ins Zimmer. Оба предложения имеют идентичную синтаксическую структуру и
почти идентичный лексический состав: различие заключается всего лишь в форме
артикля.
Но эта разница определяет различную функциональную перспективу предложений. В
первом
случае неопределенный артикль является сигналом новой информации, а во втором
случае
определенный артикль сигнализирует об известности того предмета, о котором идет речь.
В
русском языке отсутствует такая морфологическая форма, как артикль, и функцию
выделения актуальной информации берут на себя другие средства, в данном случае
порядок
слов. Соответственно разница в инвентаре средств актуального членения в русском и
немецком языках отражается в переводе указанных выше предложений: Дверь открылась,
ив
комнату вошел старик и Дверь открылась, и старик вошел в комнату.
Особыми маркерами обладает также тема высказывания. В. Б. Касевич называет, по
крайней мере, четыре способа маркирования темы: 1) позиционный, согласно которому в
типичном случае тема тяготеет к инициальной позиции; 2) грамматический,
предусматривающий использование специальных словоформ, служебных слов и
синтаксических конструкций; 3) лексический, заключающийся в употреблении оборотов
типа рус. что касается; 4) фонетический (при помощи пауз и мелодики) (Касевич 1988:
258259).
Наряду с членением высказывания на тему (исходный пункт, отправную точку
высказывания) и рему (то, что сообщается о теме), некоторые авторы выделяют также
данное (т. е. то знание, которое, по предположению говорящего, находится в сознании
слушателя в момент высказывания) и новое (т. е. то знание, которое вводится в сознание
слушателя высказыванием). Членение высказывания на тему / рему, с одной стороны, и на
данное / новое, с другой стороны, затрагивает разные коммуникативные оси
высказывания,
что наглядно иллюстрирует следующий пример: (40) В английском языке падежи
сохранились только в системе местоимений. Во французском языке (тема, новое)
наблюдается такая же картина (рема, данное). Тема второго предложения — это
одновременно новое, потому что французский язык впервые вводится в рассмотрение.
Рема
второго предложения — это одновременно данное, потому что выражение такая же
картина
представляет собой анафорическую отсылку к старому, т. е. уже введенному знанию о
сохранении падежей в системе местоимений. Ср. другой вариант второго предложения:
Такая же картина (тема, данное) наблюдается (и) во французском языке. Здесь имеет
место
прямое распределение (тема = данное, рема = новое) (Апресян 1988: 11-12).
3. Тематические прогрессии Ф. Данеша
С точки зрения информативной ценности рема играет в высказывании более важную
роль, чем тема, потому что именно с ней связано поступление (относительно) новой
информации. Однако во внутреннем строении текста свою релевантность начинает
проявлять тема. Низкая информативная нагруженность тематических элементов позволяет
использовать их в качестве прекрасного строительного материала.
По мнению некоторых авторов, любой текст (фрагмент текста) может быть
представлен в виде последовательности тем. Тематическая структура текста
характеризуется
своеобразным сцеплением тем, их связями с отдельными частями текста и текстом в
целом.
Автором одной из подобных теорий является Ф. Данеш, который весь комплекс
тематических отношений в тексте назвал «тематической прогрессией» и выделил пять
основных типов тематической прогрессии в тексте (DaneS 1978: 185-192).
«Тематические прогрессии» Ф. Данеша представляют собой абстрактные модели,
лежащие в основе построения текстов. В конкретных текстах пять типов тематической
прогрессии, описанных Ф. Данешем, редко встречаются в чистом виде. Чаще всего в текстах
можно встретить различные комбинации этих типов.
1. Простая линейная прогрессия (или прогрессия с последовательной тематизацией).
Этот тип тематической прогрессии, по мнению автора, является наиболее
распространенным
в тексте. Для него характерно последовательное развертывание информации, когда рема
предшествующего предложения становится темой последующего предложения.
Посмотрим,
например, как происходит последовательная тематизация рематических элементов в
текстовом фрагменте, описывающем способ изготовления гобеленов в средневековой
Германии: (41) Im mittelalterlichen Europa iiberwog bei der Herstellung von Bildteppichen das
Wirkverfahren. Technisch ist es sowohl dem Weben wie dem Flechten verwandt. Wie auf einem
Webstuhl werden waagerecht oder senkrecht die Kettfdden gespannt, zwischen die man die
farbigen Schuftfa-den einflicht. Der Schufifaden wird jedoch nicht mit einem Schiffchen durch
die
gespreisten Fdden der gesamten Kettenbreite hindurch-geschoben, sondern mit einer Nadel oder
einer Spule so weit eingeflochten, wie die Farbflache des Fadens reicht. Die nachste Farbfluche
wird mit einem neuen Faden gewirkt (Nickel, 39-40) 'В средневековой Европе при
изготовлении
гобеленов преобладал способ вязания. В техническом плане он родствен как тканию, так и
плетению. Как и на ткацком станке, в горизонтальном и вертикальном направлении
натягиваются непрерывные нити, между которыми вплетаются цветные уточные нити.
Однако уточную нить не просто протаскивают с помощью челнока между отдельно
расположенными нитями на всю ширину полотнища, а ее вплетают с помощью иглы или
шпульки так далеко, насколько простирается цветной участок нити. Следующий цветной
участок вяжут новой нитью'.
В коммуникативном плане каждое последующее предложение этого фрагмента
опирается на предшествующее. Тем самым развертывание текста происходит от данного
(темы) к новому (реме), которое, в свою очередь, становится темой нового предложения.
Схематически этот тип тематической прогрессии можно изобразить следующим образом:
2. Прогрессия со сквозной темой. Характерной особенностью данного типа
тематической прогрессии является наличие одной темы, повторяющейся в каждом
предложении (высказывании) текста. Тем самым одна и та же тема, пронизывая весь текст
(фрагмент текста), связывает его воедино. Так, темой следующего текстового фрагмента,
взятого из романа И. Бехера «Прощание», служит тема отца. Это тема, повторяясь несколько
раз, выступает исходным пунктом рассуждений говорящего, а добавляющиеся
рематические
элементы конкретизируют образ отца: (42) Der Voter wusste alles. Er kannte sogar den
Namen
jeder einzelnen Bergspitze. Er war nicht me.hr der Stadtvater. Er lie.fi sich wieder gerne darar
erinnern, dass er einmal ein Bauernbub gewesen war, er gab es zu, seine Vergangenhe.it machte
ihm Freude, wahrend er in der letzten Ze.it, in der Stadt, nicht allzugern dorthin zurucKblichte
(Becher, 116) 'Отец знал всё. Он знал даже название каждой отдельной горной вершины.
Он
больше не был городским отцом. Он снова охотно вспоминал о том, что он когда-то был
деревенским мальчиком, он признавал это, его прошлое доставляло ему радость, в то
время
как в последнее время в городе он не слишком охотно вспоминал об этом'.
Ниже представлена модель тематической прогрессии со сквозной темой. Как видно из
схемы, первое звено тематической цепочки может быть факультативным (на схеме оно
взято
в скобки). Именно так построен приведенный выше фрагмент текста.
3. Прогрессия с производными темами. Данным типом тематической прогрессии
охватываются такие случаи текстовой организации, при которых каждое предложение
(высказывание) текста, не имея в своем составе элементов последовательной тематизации
(1й тип) или сквозной тематизации (2-й тип), служит для выражения общей тематической
направленности текста (фрагмента текста). Основная тема текста (фрагмента текста) или,
как ее
называет Ф. Данеш, «гипертема», может быть эксплицитно названа говорящим, но также
может быть сформулирована на основе частных описаний. Так, если в каком-либо
текстовом
фрагменте речь идет о карнавале, то для его описания могут служить элементы, так или
иначе связанные с этим массовым народным гулянием (маски, переодевания, танцы,
шутки и
т. п.). В этом случае основная идея текста будет выводиться из описания отдельных
моментов народного праздника.
Рассмотрим, например, фрагмент, в котором следует описание типичных для сентября
явлений природы. (43) Fauna und Flora bereiten sich auf den nahenden Winter vor. Viele
Samen
und Fruchte reifen. Das Laub von Bitumen und Strau-chern zeigen viele Fraflspuren und vergilbt
bereits bei einigen Arten. Die Tage werden merklich "kurzer, die. Nachte longer (Trettin, 105)
'Фауна и флора готовятся к приближающейся зиме. Созревают многие семена и плоды. На
листве деревьев и кустов видны следы зубов, некоторые виды уже пожелтели. Дни
становятся заметно короче, ночи длиннее'. Наглядными примерами такой тематической
организации текста являются также многие стихотворные тексты, например: Травка зеленеет, солнышко блестит. / Ласточка с весною в сени к нам летит.
Схематически прогрессия с производными темами может иметь следующий вид.
4. Прогрессия с расщепленной темой. Основу этого типа тематической прогрессии
составляет двойная рема, компоненты которой при тематизации образуют исходные точки
для развития отдельных тематических прогрессий. Самостоятельные тематические
прогрессии могут представлять различные названные выше типы и развиваться
поочередно.
Рассмотрим, например, как развиваются самостоятельные тематические прогрессии в
текстовом фрагменте из романа А. Зегерс «Седьмой крест»: (44) Aus dem Haus kamen zwei
Frauen, eine alte und erne jttngere, mit einem Waschhorb. Die alte sah stramm und hart aus, die
jttngere ging vornuberge-beugt mit mudem Gesicht. ... Die beiden Frauen befuhlten die Wasche.
Die alte sagte: "Sie ist zu nass. Wart mit dem Bu-geln". Die jttngere sagte: "Sie ist bttgelrecht".
Sie
begann die Wasche in den Korb zu legen. Die alte sagte: "Sie ist viel zu nass". Die jttngere sagte:
"Sie ist bttgelrecht". — "Zu nass", sagte die alte. Die jttngere sagte: "Jeder nach seiner Art. Du
bttgelst gern trochen, ich bttgle gern nass" (Seghers, 42) 'Из дома вышли две женщины, старая
и
помоложе, с корзиной для белья. Старая была с виду прямой и жесткой, молодая шла, наклонившись вперед, с усталым лицом. ... Обе женщины пощупали белье. Старая сказала:
«Слишком влажное. Подожди гладить». Молодая сказала: «Как раз для глажения».
Она начала складывать белье в корзину. Старуха сказала: «Оно еще совсем мокрое».
Молодая сказала: «Как раз гладить». — «Слишком мокрое», — сказала старая. Молодая
сказала: «Кому как нравится. Тебе нравится гладить сухое белье, мне влажное»'.
Модель прогрессии с растепленной темой может быть представлена в виде
следующей схемы:
5. Прогрессия с тематическим прыжком. Этот вид прогрессии предполагает наличие
разрыва в тема-рематической цепочке, который, впрочем, легко восстанавливается из контекста. Такой разрыв чаще всего наблюдается в прогрессии с последовательной
тематизацией, хотя может встретиться и в других типах. Схематично этот тип можно
представить следующим образом.
Рассмотрим один из вариантов «тематического прыжка» на примере фрагмента,
взятого из романа В. Штейнберга «Когда остановились часы». (45) Joachim Brandenburg
sagte: "Vorhin, als ich hierherkam, da traf ich mitten auf der Strafle ein Pferd. Das hatte am
Oberschenkel eine lange blutende Wunde. Es hatte den linhen Vorderfufi leicht gehoben. In
seinen
Augen zuckte das trttbe Rot der Flammen, die aus den Hdusern schlugen. Mit zuruckgelegtem
Schadel wieherte das Pferd. Das schallte laut durch die Nacht. Niemand hummerte sich darum"
(Steinberg, 144). 'Иоахим Бранденбург сказал: «Перед тем, как прийти сюда, я встретил
посреди дороги лошадь. На верхней части бедра у нее была длинная кровоточащая рана.
Она
слегка подняла левую переднюю ногу. В ее глазах вздрагивал мрачно-красный отблеск
огня,
рвавшегося из домов. С запрокинутой головой лошадь ржала. Это громко разносилось в
ночи. Никто не заботился об этом»'.
В большей части фрагмента происходит сквозное развертывание темы лошади (Pferd).
Об этом свидетельствуют тематические элементы das, es, in seinen Augen, занимающие
начальную позицию в трех соседних предложениях фрагмента и соотносимые с данной
темой. Предложение Mit zurttck-gelegtem Schadel wieherte das Pferd обнаруживает двоякую
интерпретацию. С одной стороны, словосочетание Mit zuriick-gelegtem Schadel можно
считать темой на том основании, что слова Schadel и Pferd соотносятся друг с другом как
часть и целое. С другой стороны, данный случай можно интерпретировать как некий
разрыв
в тематической прогрессии, который легко восполняется из контекста, например: Es hat
den
Schadel zuriickgelegt. И далее текст разворачивается обычным образом: Mit zuruckgelegtem
Schadel wieherte das Pferd.
В реальных текстах наблюдается сложное переплетение различных тематических
линий, отражающее речевую стратегию говорящего при воплощении своего
коммуникативного замысла. Тематические прогрессии Ф. Данеша, являющиеся
абстрактными моделями, не могут охватить все стороны содержательной организации
текста, однако их можно использовать, например, в наблюдениях за движением
фактуальной
информации в тексте (Лингвистический анализ высказывания и текста 1989: 31).
4. Опыт анализа коммуникативной структуры текстового фрагмента (О. И.
Москальская)
Одним из примеров того, как выглядит коммуникативная структура текста, может
служить анализ одного из фрагментов рассказа А. Зегерс «Место встречи», проведенный
О.
И. Москальской (Moskalskaja 1984: 25-27): (46) (l)Klaus hatte sich im vorletzten Schuljahr
eng
befreundet mit einem Jungen namens Erwin Wagner. (2) "Erwi" wurde er gerufen. (3) Er hinkte
ein
wenig, dadurch war er behindert in Turnunterricht und bei Schulausflugen. (4) Er war ein stiller
Junge, der bis auf die Freundschaft mit Klaus, die beide plotzlich, ohneer-sichtlichen Anlafi
geradezu gepacht hatte, wenig Umgang hatte, hauptsachlich infolge seiner korperlichen
Behinderung. (5) Er las gern, und er spielte Gitarre. (6) Klaus war davon angetan, denn bei ihm
daheim gab es heinerlei Tatigheit ohne sichtbaren Nutzen, und er las die Bucher, die Erwin ihm
lieh. '(1) В предпоследний учебный год Клаус крепко подружился с мальчиком по имени
Эрвин Вагнер. (2) «Эрви» звали его. (3) Он немного хромал, из-за этого у него были
проблемы с занятиями гимнастикой и школьными экскурсиями. (4) Он был тихим
мальчиком, вследствие своего физического недостатка мало общавшимся с другими
детьми
до дружбы с Клаусом, которая внезапно, без видимой причины, прямо-таки захватила их
обоих. (5) Он любил читать и играл на гитаре. (6) Клаусу это очень нравилось, потому что
у
него дома не было места для деятельности без видимой пользы, и он читал книги, которые
ему давал Эрвин'.
О. И. Москальская предлагает следующую схему тема-рематических отношений в
данном фрагменте (см. рис. 5 на с. 168) — текстовый фрагмент и его тематическая организация даются в сокращенном варианте.
В данной схеме можно обнаружить сложную иерархию тем и рем. Однако при всей
своей сложности схема делает явственной картину коммуникативной непрерывности
(kommunikative
Kontmuitat) текстового фрагмента, потому что в ней представлены только главные
моменты коммуникативной взаимосвязанности текста. Наряду с основными линиями в
каждом предложении имеются также многочисленные отсылки к элементам,
содержащимся
в предшествующем контексте, что, в свою очередь, способствует укреплению коммуникативной целостности текста (Ibid.: 27).
5. Экспериментальное изучение
коммуникативного членения текста
Новейшие исследования дают много пищи для размышлений о коммуникативной
природе текста. Одним из примеров экспериментальной проверки идей, связанных, в
частности, с работами Ф. Данеша, можно считать исследование смысловой структуры
текстов, построенных на основе двух типовых структур, — цепной и кустовой. Это
исследование проводилось в Санкт-Петербургском государственном университете (Штерн
1992: 65-67).
В тексте цепной структуры развитие мысли идет последовательно от высказывания к
высказыванию. Этот тип соответствует простой линейной прогрессии Ф. Данеша: рема
первого высказывания тематизируется и выступает темой второго высказывания, затем
тематизируется рема второго высказывания и т. п. Другими словами, это текст с последовательно меняющимися субъектами.
В тексте кустовой структуры тема первого высказывания связана дистантными
отношениями со всеми другими высказываниями, ее характеризующими подробнее. Этот
тип соответствует прогрессии со сквозной темой Ф. Данеша. Текст кустовой структуры —
это текст с единым субъектом. Элементы смысловой структуры первого высказывания
связаны ассоциативными связями с элементами других высказываний, подробнее
раскрывающими признаки исходного объекта.
В качестве экспериментального материала были исследованы два небольших текста
(около 80 словоупотреблений), различающихся по структурам, но максимально близких
лексически. Тексты были сконструированы таким образом, чтобы их структуры были
предельно просты. Ср. два фрагмента: (47а) Текст цепной структуры: «В Туле была
принята
в эксплуатацию первая очередь вычислительного центра. Центр организован на базе
института государственной статистики. Институт государственной статистики оборудовал
центр электронно-вычислительными машинами третьего поколения...» и (476) Текст
кустовой структуры: «Первая очередь вычислительного центра была принята в
эксплуатацию в Туле. Центр организован на базе института государственной статистики.
Центр оснащен электронно-вычислительными машинами третьего поколения...»
Тексты были записаны на магнитную ленту в чтении опытного диктора. Затем на
записи был наложен так называемый белый шум. Экспериментальный материал был
прослушай двумя группами по 6 испытуемых одинаковой квалификации. Они записывали
тексты на бланки при многократном прослушивании. Восприятие текста оценивалось посредством такого параметра, как средняя словесная разборчивость.
Результаты эксперимента оказались следующими: средняя словесная разборчивость
текста кустовой структуры составила 81%, а текста цепной структуры — 52%. Таким
образом, фактор коммуникативной структуры текста оказался значимым при восприятии
слова в тексте.
В другом эксперименте были рассмотрены закономерности восприятия предложений
в текстах кустовой и цепной структуры. Двум группам аудиторов были предложены для
опознания два целых текста разной структуры и изолированные предложения из них,
переписанные в случайном порядке и с паузами между ними. Оказалось, что текст цепной
структуры дал среднее опознание 36%, а предложения в разбивку — 44%. В то же время
кустовой текст дал среднее опознание 56%, а предложения из него — 49%. Как видно,
роль
контекста оказалась неодинаковой: кустовая структура улучшила, а цепная ухудшила
среднее восприятие. Таким образом, кустовая структура не только легче для восприятия
текста, но и создает «положительный контекст», повышая вероятность правильного
опознания (там же: 77-78).
Эти выводы получили неожиданное подтверждение в наблюдениях над речью
говорящих разных возрастных групп. Как известно, в онтогенезе происходит
перераспределение языковых средств, составляющих языковую способность человека и
используемых при построении высказывания (подробнее см. (Филиппов 1993а,б)).
Перераспределение языковых средств, образующих речевой механизм говорящего, может
осуществляться в различных направлениях: употребительность одних строевых элементов
языка может возрастать, а употребительность других элементов падать по мере
взросления
индивида. В этой динамике находит свое отражение перераспределение функционального
веса отдельных строевых элементов языка на разных этапах жизни человека в
зависимости
от развития его интеллекта и уровня коммуникативной способности.
Одним из примеров языковых средств, употребительность которых падает по мере
взросления индивида, являются так называемые пролептические конструкции, наиболее
характерные для речи говорящих младших возрастных групп. Эти конструкции
представляют собой один из видов обособления, при котором отдельные компоненты
предложения выносятся в его начало и предваряют один из последующих членов
предложения. Особенно часто такие конструкции встречаются в устной речи, причем это
характерно не только для русского языка. Ср.: (48) Und der Busfahrer, der hat die Fahrkarte
mir
dann wiedergegeben... 'А водитель автобуса, он потом вернул мне билет...' (49) Also, auf'm
Gymnasium, da wird das alles viel ernster genommen... 'Итак, в гимназии, там все обстоит
намного серьезнее...'
Высокая употребительность этих конструкций в детской речи объясняется тем, что
они в известной мере облегчают процесс формирования связного высказывания. Наиболее
наглядно эта функция пролептических конструкций проявляется в использовании
оборотов с
обстоятельством времени в качестве обособленного компонента. Говорящий, вынося обстоятельственный признак в обособленную позицию, использует его в качестве исходного
пункта для развертывания не одного, а двух предложений, соотнесенных с обособленным
обстоятельством при помощи анафорического наречия. Причем говорящие используют
этот
прием не только в процессе формирования высказывания по ходу формулирования мысли,
т.
е. в процессе «саморедактирования», но и просто при необходимости добавления новых
порций информации, когда форма складывающегося высказывания удовлетворяет говорящего. Ср.: (50) Jedes Jahr oder jedes Halbjahr, da werden immer einige Madchen, also aus
den
hoheren Klassen schon, da wird eine Schulsprecherin gewdhlt, eine Unterstufenspre-cherin und
eine
Oberstufensprecherin 'Каждый год или каждые полгода, тогда некоторых девочек всегда,
значит, уже из старших классов, тогда выбирают ответственную за связь с руководством
школы, ответственную за младшие классы и ответственную за старшие классы'. (51) Und
manchmal, da gehen mir die Ideen aus, da weifl ich nicht mehr wetter 'A иногда, тогда у меня
нет
никаких идей, тогда я не знаю, что делать дальше.' (52) Und dann am anderen Мог gen, da
bin
ich noch'mal zu dem Bus hingegangen, also der fuhr am ndchsten Tag wieder, und da war die
Fahrkarte гит, Glilck noch dringewesen 'А потом на следующее утро, тогда я снова пошел к
автобусу, значит, он снова ездил на следующий день, и тогда билет к счастью был еще
там'.
Пролептические конструкции, наряду с выполнением важных коммуникативных
функций, направленных на достижение определенной цели по отношению к партнеру по
коммуникации (например, выделение какого-либо элемента сообщения с целью его
подчеркивания), служат одновременно важным структурно-коммуникативным средством,
облегчающим говорящему порождение связного текста в условиях неподготовленного
общения. При этом обособленный компонент конструкции, содержащий обычно прямое
название темы высказывания, наименование главного действующего лица или основного
обстоятельственного признака действия, выполняет, если прибегнуть к образному
сравнению, роль своеобразного «спасательного плотика», от которого ненадолго
удаляется
говорящий в потоке речи. Однако при необходимости говорящий всегда может вернуться
к
нему, чтобы почерпнуть силы для «нового заплыва», т. е. для порождения нового
фрагмента
сообщения. Видимо, именно по этой причине такие конструкции преобладают в детской и
подростковой речи.
Нетрудно заметить, что примеры (48)-(52) построения высказываний, содержащих
пролептические конструкции, представляют собой уменьшенную копию прогрессии со
сквозной темой Ф. Данеша или текста кустовой структуры в эксперименте петербургских
ученых. Итак, абстрактные модели чешского ученого обнаружили свою действенность как
в
условиях эксперимента на восприятие, так и при анализе онтогенетических особенностей
порождения спонтанного высказывания (текста). Все это говорит о настоятельной
необходимости дальнейшего изучения коммуникативной структуры текста.
ТИПОЛОГИЯ ТЕКСТОВ
Типологические исследования принадлежат
к наиболее обобщенному уровню описания языка
Вернар Потъе
1. Традиционные классификации речевых произведений
Проблема классификации речевых произведений издавна занимала значительное
место в научных интересах лингвистов. Классификация как одна из применяемых
научных
операций предполагает выявление системы соподчиненных понятий (классов, объектов,
явлений) в какой-либо отрасли знания, составленная на основе учета общих признаков и
закономерных связей между ними. Классификация позволяет ориентироваться в
многообразии объектов и является источником знаний о них (Словарь иностранных слов
1989: 235).
В филологии наиболее известными являются традиционные литературоведческая
типология художественных жанров, а также лингвистическая классификация текстов согласно выделяемым функциональным стилям.
В литературоведении издавна принято выделять три художественных жанра, а именно
лирику, эпос и драму. Соответственно к лирическим произведениям относят
стихотворение,
оду, балладу, сонет и т. п., к эпическим принадлежат рассказ, повесть, роман и т. п., а к
драматическим произведениям — комедия, трагедия, шутка и т. п.
В основе классификации функциональных стилей языка лежат прежде всего
экстралингвистические факторы, рассматриваемые в единстве с собственно
лингвистическими принципами. На первый взгляд проще всего исходить из функций
языка.
Однако, как показывают исследования, опора на выделяемые в языкознании различные
функции языка ни к чему не приводит. По мнению М. Н. Кожиной, невозможность
четкого
определения стилей на основе функций языка связана с тем, что все они присутствуют в
каждом речевом акте. В данном случае необходимо опираться на такой фактор, как сфера
общения (Кожина 1983: 67). Кстати сказать, именно этот фактор лежит в основе
современных дефиниций функционального стиля. Согласно этим определениям, под
функциональным стилем понимается «разновидность литературного языка, в которой
язык
выступает в той или иной социально значимой сфере общественно-речевой практики
людей
и особенности которой обусловлены особенностями общения в данной сфере»
(Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 567); см. также похожее определение
в
словаре (Васильева, Виноградов, Шахнарович 1995: 140).
В стилистике принято различать несколько функциональных стилей, которые, в свою
очередь, подразделяются на ряд функциональных разновидностей. Так, научный стиль
подразделяется на подстили: собственно научный и научно-технический, представляющие
собой как бы варианты научного стиля. Официально-деловой стиль распадается на законодательный и канцелярский подстили, иногда выделяют еще и третий —
дипломатический.
Основными разновидностями публицистического стиля являются политико-агитационный
(воззвания, призывы, прокламации), официальный политико-идеологический (партийные
документы), собственно публицистический (памфлеты, очерки и т. п.) и газетный
подстили.
Общее стилевое расслоение художественной речи происходит в соответствии с тремя
родами
литературы: лирикой, эпосом, драмой. Общие стилевые различия обнаруживаются в
зависимости от принадлежности к тому или иному жанру, методу изображения
(романтизм,
реализм), литературной школе, способу изложения (повествование, описание) и др.
Разговорно-бытовая сфера общения также характеризуется достаточно четкими
стилистическими особенностями. Прежде всего выделяются разновидности устной и
письменной (главным образом эпистолярной) речи. Кроме того, различаются собственно
диалогическая форма речи, беседы нескольких лиц на разные темы и монологическая речь
(Кожина 1983: 71-74).
2. Типология текстов В. Г. Адмони
Классификация речевых произведений В. Г. Адмони в значительной мере
основывается на вычленении различных аспектов речевой коммуникации. Всего автор
называет восемь аспектов, каждый из которых предполагает наличие ряда типов
высказывания, обладающих специфическими чертами. Однако, как уже было показано
выше
(см. гл. 7), В. Г. Адмони под текстами понимает только воспроизводимые высказывания,
рассчитанные на более или менее длительное существование, в противоположность
разовым
высказываниям, произносимым с установкой на достижение непосредственной
коммуникативной цели в данной коммуникативной ситуации (аспект назначения речевой
коммуникации). Соответственно своему подходу он выделяет следующие типы разовых и
воспроизводимых высказываний.
Основной сферой применения разового высказывания является устная речь,
протекающая чаще всего в диалогической (или полилогической) форме. Диалогическая
речь,
по мнению В. Г. Адмони, выступает в следующих видах: 1) бытовой диалог, 2)
производственный диалог, 3) научный и учебный диалог, 4) «парламентский» и
«митинговый» диалог, 5) судебный и административный диалог, 6) военный диалог.
Каждый
из представленных выше видов диалогического общения предполагает наличие огромного
количества разновидностей в зависимости от характера и целевого назначения
коммуникации (Адмони 1994: 71-72).
Среди воспроизводимых высказываний (текстов) В. Г. Адмони различает сакральные,
утилитарные и художественные тексты, а также тексты в звуковой массовой
коммуникации.
Сакральные тексты (магические, мифологемные, религиозные) принадлежат, по
словам В. Г. Адмони, к древнейшим видам текстов. Само коммуникативное назначение
магических формул предполагало их лексико-семантическую фиксацию, сохранение
которой
являлось необходимым условием для их действенности. Первичные мифологические
представления закреплялись, вероятно, в лексической форме, но затем по мере обрастания
различными семантическими связями они стали превращаться в более или менее
устойчивые
повествования, выступавшие в разных формах у разных народов. В отличие от мифа
религии
стремятся к точной фиксации своего учения, перерабатывая и контаминируя те мифы и
магические представления, которые послужили для них исходным материалом. Статус
религии сам по себе предполагает канонический священный текст, сводящий воедино
систему онтолого-зтнических представлений и возникающий иногда как единовременный
акт создания одним человеком — например, «Коран». Важным признаком священного
текста
является особая доля сакральности, известной дистанции от утилитарного языка.
Показательно, что многочисленные попытки создать новый перевод библии на немецкий
язык, лишенный намеренной сакральности, не нашли отклика у верующих (там же: 94102).
Утилитарные тексты включают в себя, по мнению В. Г. Адмони, все то необозримое
количество разнообразнейших видов текстов, которые любым образом служат
осуществлению какой-либо практической потребности человека в социуме любого вида.
За
пределами практических потребностей остаются те потребности, которые рождаются у
человека в сфере его чисто духовных (эмоционально-духовных) и душевных (душевноэмоциональных) потребностей, т. е. в сфере сакральной и сфере художественной.
К основным видам утилитарных текстов В. Г. Адмони относит следующие:
1. Научные тексты, в которых представлены знания человечества о природе и
обществе; эти сведения приводятся в различных видах научных текстов с разной степенью
углубления в науку. Для научных текстов характерно использование четко отработанных
кодов, которыми оперирует соответствующая наука.
2. Производственные тексты создаются, как правило, параллельно с научными
текстами. Их отличие от научных текстов состоит в том, что они призваны
инструктировать
читателя в сфере определенной деятельности, эксплицитно
привлекая научное обоснование лишь в отдельных необходимых случаях. Особыми
видами
производственных текстов являются патенты и инструкции по употреблению товаров.
3. Основным видом административно-правовых текстов являются законы. Но законы
составляют лишь часть правовых текстов, и они могут выступать в обобщенном или
измененном виде, с разными наименованиями: конституции, декреты, указы и т. д. Ряд
правовых текстов предполагает и судебный процесс: следственные акты, прокурорские
заключения, адвокатские выступления, свидетельские показания, судебные приговоры,
кассационные жалобы и т. п. К административным текстам относятся всевозможные
ведомственные распоряжения и ответы на них, отчеты властей разного
уровня, административные протоколы по поводу самых раз личных событий, вообще все
то
несметное количество бумаг, которые составляются бюрократами всех рангов и всех
ведомств.
4. Для публицистических текстов характерна значительная дробность сортов текста.
В наибольшей мере это относится к газете. В газете можно встретить и передовую,
и проблемную политическую статью, и политические новости, и статьи на различные
другие
темы (экономические, литературные и т. ,д.). В ней может присутствовать информация
разного вида — телеграммы, сообщения собственных корреспондентов или перепечатки
из
других источников (газет, журналов), фотографии с подписями, спортивные материалы
различного вида, коммерческие материалы, городская
и светская хроника, сводки погоды, рецензии на спектакли, концерты, фильмы и многое
другое.
5. Рекламные тексты являются новейшим из тематических типов. В своей развитой
форме реклама обусловлена появлением массового фабричного производства товаров,
нуждающегося в максимально широком сбыте. XX век стал в подлинном смысле этого
слова
веком рекламы. В газетах появились объявления, занимающие страницу или даже
газетный
разворот. Огромное место отводится простым газетным объявлениям частного характера.
Все больше времени в нашей жизни отнимает радиореклама и особенно реклама по
телевидению. При этом языковые формы рекламы весьма разнообразны. В частности,
значительное место в рекламном тексте отводится рисунку или кадрам фильма. Но и в
чисто
языковом плане реклама колеблется между обстоятельной фразой и сверхкраткими
формулами частных газетных объявлений. Строятся такие рекламы по ограниченному
числу
формул (там же: 103-115).
Художественные тексты направлены, по словам В.Г.Адмони, на непосредственное
чувственно-предметное и понятийно-наглядное постижение действительности и на
раскрытие душевной жизни человека вплоть до ее самых глубинных черт.
Художественный
текст — это возникающее из специфического (эгоцентрического) внутреннего состояния
художника душевное чувственно-понятийное постижение мира в форме речевого
высказывания. По самой своей природе художественное высказывание имеет тенденцию к
определенным формальным чертам. С одной стороны, в силу эгоцентрических корней
художественного высказывания оно несет в себе субъективные формальные особенности,
психологически свойственные автору высказывания. С другой стороны, стремление к
воспроизводимости, с большей или меньшей степенью осознанности заложенное в
огромное
большинство подобных высказываний, ведет к созданию системы такого оформления
текста,
которое было бы максимально благоприятным для его воспроизведения (там же: 116-120).
Тексты в средствах звуковой массовой информации занимают особое место в
типологии В. Г. Адмони. Именно в звуковой форме, как правило, живут религиозные
тексты.
Среди художественных текстов именно на звуковое восприятие рассчитаны произведения
драматургии. Огромное значение звуковая форма имеет для лирики. На звуковое воплощение рассчитаны многообразные тексты, чаще всего стихотворные, сопровождающие
музыку, — религиозные песнопения, народная песня, романс, опера. Новые формы
звуковой
записи позволяют донести до людей содержание таких текстов в полноценной звуковой
реализации. Эти тексты предназначены только для слушателя. Письменная форма речи
используется здесь лишь для того, чтобы указать на соответствующей пластинке,
магнитофонной ленте и т. д. название текста, имя его автора, исполнителя и т. п. При этом
фронтальное развитие звуковых форм выражения текста следует рассматривать, по
выражению В. Г. Адмони, не как признак начинающегося вытеснения письменных форм
текста, а как общее обогащение средств выражения речевой коммуникации (там же: 141146).
Представленная выше типология речевых высказываний (текстов) В. Г. Адмони
основывается, как видно, на традиционном выделении различных функциональных сфер
—
науки, производства, средств массовой коммуникации, разговорной и художественной
речи.
Это характерно как для его типологии воспроизводимых речевых высказываний (текстов),
так и разовых высказываний.
3. Понятия типа текста и экземпляра текста
Коммуникативно-речевая деятельность совершается в определенных
коммуникативных условиях, характеризующихся определенным набором ситуативных
признаков. Некоторые специфические формы организации речевой деятельности,
повторявшиеся в однотипных ситуациях, со временем стали устойчивыми и приобрели
характер ритуала. Точно так же в ходе исторического развития и осуществления
человеческой коммуникации общество выработало определенные нормы вербального
выражения передаваемого содержания.
В современной лингвистике для характеристики устойчивых текстовых форм и
конкретной реализации данной формы в речи применяют термины «тип текста»
(Textsorte) и
«экземпляр текста» (Textexemplar). Под типом текста при этом понимается форма текста,
в
которой реализуется коммуникативное намерение говорящего и которая строится по
определенным правилам и нормам. Таким образом, каждый конкретный текст
(Textexemplar)
наряду с грамматическими, лексическими, фонетическими и иными особенностями своей
структуры обладает также специфическими для данного типа речевых произведений
текстовыми признаками (Textsorte).
По мнению некоторых авторов, тип текста — это феномен, интуитивно знакомый
носителям определенного языка. Они в состоянии идентифицировать различные типы
текста,
а также выявлять и применять на практике правила, лежащие в основе типологии текстов.
Итак, задачей лингвиста в данном случае является всего лишь эксплицировать
интуитивное
понимание каждым индивидом типа текста. X. Вайнрих считает, что наряду с
традиционным
литературоведением этой проблемой должна заниматься новая научная дисциплина —
«лингвистика типов текста» (Textsorten-Linguistik), способная применить языковедческую
теорию к анализу разнообразных форм ежедневного общения людей (Weinrich 1972: 161).
В настоящее время можно выделить несколько похожих определений типа текста
(Textsorte). В самом общем плане под различными типами текстов понимаются классы
текстов, характеризующихся определенным набором лингвистических и
экстралингвистических признаков (Bufimann 1990: 781; Metzler Lexikon Sprache 1993:
638).
К. Эрмерт подчеркивает абстрактный характер этого понятия: «Тип текста формально
можно
определить как класс или совокупность виртуальных текстов, имеющих одну или
несколько
общих черт» (Ermert 1979: 50). У. Энгель считает, что тексты характеризуются
определенными, повторяющимися признаками, и это позволяет соотносить отдельные
экземпляры текста с определенными типами текста. При этом предполагается, что
некоторые
«внешние», неязыковые особенности ситуации, в которой возникают тексты, находят свое
отражение в речевой структуре текста (Engel 1994: 262).
Для Ф. Зиммлера тип текста — это сложное целостное образование, законченное в
соответствии с волей участников коммуникативного акта и характеризующееся
ограниченным набором языковых средств, их особой комбинаторикой и регулярным
проявлением экстра- и интралингвистических текстовых признаков, которые в их
конституирующей, идентифицирующей и дифференцирующей смысловых функциях
сливаются, образуя новый специфический пучок признаков (Зиммлер 1991: 93; Simmler
1984:
37).
Иногда (при узком понимании текста) для характеристики соотношения между типом
текста и экземпляром текста целесообразно использовать также понятие «комбинации речевых признаков» (Redekonstellation), активно применяемое ныне в зарубежной
лингвистике.
Так, в свое время для классификации диалогических текстов германисты университета г.
Фрейбурга предложили типологию «речевых констелляций», составленную на основе
учета
экстралингвистических факторов, присущих социальной ситуации, в которой происходит
речевой акт (Jager 1976: 16). Под «речевой констелляцией» (или комбинацией речевых
признаков) они понимают «проявляющуюся в определенном коммуникативном акте
комбинацию конкретных реализаций признаков» (Steger, Deutrich, Schank, Schtitz 1974:
86),
характеризующих определенные типы речевых ситуаций. Такими признаками они
считают,
например, количество участников, временную соотнесенность, степень публичности и
подготовленности коммуникативного акта, предварительную фиксацию темы и т. п.
(Schank,
Schwitalla 1980: 317).
В своей работе фрейбургские германисты исходили из гипотезы, что у специфических
типов «речевых констелляций», с помощью которых описываются конкретные условия
коммуникативной ситуации, есть как качественные, так и частотные (qualitative wie
frequentielle) языковые соответствия, т. е. в каждом конкретном случае им соответствует
однозначно определяемый тип текста (Schroder 1973: 13). Каждый тип «речевой
констелляции» ковариирует с определенным «экземпляром текста» (Textexemplar),
который,
в свою очередь, относится к какому-либо «типу текста», объединяющему экземпляры
текста
с общими языковыми чертами. В качестве примеров таких типов текста, отвечающих
шести
обнаруженным типам «речевых констелляций», можно назвать доклад, сообщениерассказ,
репортаж, публичную дискуссию, свободную беседу и интервью (Steger, Deutrich, Schank,
Schiitz 1974: 95).
4. Типология утилитарных текстов Б. Зандиг
Одной из наиболее разработанных зарубежных типологий текстов, относящихся к
сфере потребления, является типологическая матрица Барбары Зандиг (Sandig 1972: 113124), охватывающая 20 признаков (параметров). Эти параметры включают в себя
оппозиции
признаков, позволяющие отграничить один тип текстов от другого. Данные параметры
охватывают самые разнообразные лингвистические и экстралингвистические
характеристики
текстов. К ним относятся: материальная манифестация текста, подготовленность акта
коммуникации, количество участников коммуникации (монолог / диалог), вид контакта,
характерные черты начала, середины и конца текста, предварительная фиксация темы,
наличие личных местоимений, императивных и темпоральных глагольных форм,
использование средств языковой экономии и языковой избыточности, присутствие
неречевых средств, а также отношения между партнерами по коммуникации (см. таблицу
на
с. 193).
Типологическая характеристика того или иного класса текстов заключается в
различных комбинациях признаков, представленных в таблице. Всего в типологии Б.
Зандиг
учитываются 18 классов текстов, характеризующихся разными наборами признаков и
получающих в результате статус различных «типов текста». К ним относятся интервью,
(частное) письмо, телефонный разговор, текст закона, медицинский рецепт, кулинарный
рецепт, прогноз погоды, некролог, лекция, конспект лекции, рекламный текст, объявление
о
найме, радионовости, газетное сообщение, телеграмма, инструкция по применению,
дискуссия, непринужденная беседа (цит. по (Kleine Enzyklopadie Deutsche Sprache 1983:
236)).
Самыми важными в типологии Б. Зандиг являются три первых признака,
учитывающих: а) материальную манифестацию текста (gesprochen), б) способ порождения
высказывания (spontan) и в) структуру акта коммуникации (monolo-gisch). Если поставить
во
главу угла только эти признаки, то возникает следующая классификация текстов,
основанная
на различных комбинациях перечисленных выше параметров:
1. [+gesp, +spon, +mono] — вслух произнесенная «внутренняя речь»;
2. [+gesp, -spon, +mono]—лекция, публичная речь, (радио) новости, молитва;
3. [+gesp, +spon, -mono] — приватная беседа, телефонный разговор, разговор
случайных прохожих на улице;
4. [+gesp, -spon, -mono] —научная дискуссия, политический диспут;
5. [-gesp, +spon, +mono] — личное письмо, дневниковые записи;
6. [-gesp, -spon, +mono] —официальное письмо, научный текст, поваренный
рецепт;
7. [-gesp, +spon, -mono] —личная переписка, стенография дискуссии;
8. [-gesp, -spon, -mono] —обработанная запись дискуссии, официальная переписка
(Sandig 1972: 115-116).
В концепции Б. Зандиг обращает на себя внимание разнородность критериев,
применяемых для типологической характеристики текстов. Стремление к
всеобъемлемости
описания приводит к стиранию граней между признаками. Несомненно, такие признаки,
как
материальная форма текста и использование императивных форм имеет разную функциональную значимость, которая в рамках матрицы полностью нивелируется. На эти
неточности в концепции Б. Зандиг указывает, например, видный немецкий лингвист Е.
Косериу, считающий, что дифференциация различных типов текста возможна только на
основе соотнесения типа текста с выполняемой им функцией (Textsorten 1972: 139).
5. Функционально-текстовая классификация Э. Гроссе
В лингвистической литературе известны попытки вычленения различных классов
текстов на основе текстовых функций. 9. Гроссе предлагает выделять восемь классов
письменных текстов в зависимости от выполняемой ими функции (цит по: (Heinemann,
Viehweger 1991: 138-139)).
1. Нормативные тексты (normative Texte) выполняют функцию регламентации,
установления нормы в определенной сфере жизнедеятельности. Примерами таких текстов
выступают законы, уставы, договоры, свидетельства (о рождении, о заключении брака) и
т.п.
2. Функция контактных текстов (Kontakttexte) заключается в установлении и
поддержании контакта между людьми. Сюда относятся поздравительные открытки,
благодарственные письма, выражение соболезнования и др.
3. Групповые тексты (gruppenindentifizierende Texte) предназначены для
идентификации определенных групп людей. Такую роль выполняют песни,
символизирующие конкретную партийную принадлежность, например «Марсельеза».
4. Функция поэтических текстов (poetische Texte) заключается в выражении
художественной позиции автора. Основное содержание таких текстов воплощено в
различных художественных произведениях (стихотворении, романе, комедии и т. п.).
5. Тексты с доминантой самовыражения (dominant selbstdarstellende Texte) служат
средством углубленного авторского анализа своего собственного жизненного опыта,
описания фактов собственной биографии. Стремление выразить самого
себя явно прослеживается в личных дневниковых записях, автобиографиях, собственных
литературных жизнеописаниях и т. п.
6. Тексты с доминантой побуждения (dominant auffordernde Texte) обладают явно
выраженной функцией побуждения. Такую целевую направленность имеют рекламные
тексты, программные документы различных партий, газетный комментарий и др.
7. Особый, переходный класс (tfbergangsklasse) составляют тексты, в которых
доминируют одновременно две функции. Это могут быть тексты, выполняющие функцию
побуждения и передачи информации (например, информационно-рекламные объявления).
8. Тексты с доминантой специальной информации (dominant sachinformierende Texte)
служат средством обмена информацией между людьми. Такую функцию выполняют, на
пример, научные тексты, новости в средствах массовой коммуникации, прогноз погоды и
т.п.
Нельзя сказать, что такой подход является чем-то новым и единственным в своем
роде. Функциональному подходу отвечает, например, схема описания типов текста,
предложенная Ульрихом Энгелем (Engel 1994: 263-264). Среди «глобальных целей»,
выступающих
основанием для вычленения разных групп текстов, он называет: информирование
(Informieren), побуждение (Veranlassen), убеждение (Ober-zeugen), поучение (Belehren),
поддержание контакта (Коп-taktpflege) и эмфазу (Emphase-Abbau).
При типологическом описании текстов, согласно подходу У. Энгеля, необходимо
сначала указывать «глобальную цель», затем способ передачи и, наконец, перечень
экстралингвистических признаков, присущих ситуации общения. Ниже приводится пример
подобного описания одного из типов текста:
Globalziel:
Medium:
Zur Redekonstellation:
Information (информация)
schriftlich (письменная форма)
monologischer Text mit unterprivilegiertem,
vollig passivem Rezipienten (монологический
текст с подчиненным, полностью пассивным
реципиентом)
Bericht tlber vergangenes oder (selte-ner)
zuktinftiges Geschehen (сообщение о
прошедшем или (реже) будущем событии)
deskriptive Themenbehandlung (дескриптивная
обработка темы) 5ffentlicher Text (публичный
текст).
Такое описание соответствует, например, многочисленным сообщениям агентств в
прессе: (53) Ermittlungen gegen Soldaten eingestellt. Bonn (dpa). Zwei Monate nach einer
Strafanzeige
gegen Bundeswehrsoldaten wegen Volksverhetzung und Korperverletzung hat die
Staatsanwaltschaft die Ermittlungen eingestellt. Fahrgaste eines Busses in Siegburg hatten die
Anzeige
erstattet. Sie gdben an, mehrere Soldaten hatten antisemi-tische und Ausldnderfeindliche
Parolen gegrolt. Auch sei ein Passagier verprugelt warden. Bei Vernehmungen, so die Banner
Staatsanwaltschaft, habe keiner der Fargdste die Parolen einem der Soldaten zuordnen konnen.
Auch habe der verprugelte Fahr-gast auf eine Anzeige verzichtet 'Следствие против солдат
прекращено. Бонн (ДНА). Через два месяца после обвинения солдат бундесвера в травле и
нанесении телесных повреждений прокуратура прекратила следствие. Пассажиры
автобуса в
Зигбурге выдвинули обвинение. Они утверждали, что многие солдаты выкрикивали
антисемитские и враждебные по отношению к иностранцам лозунги. Якобы был также
избит
один из пассажиров. Во время допросов, как сообщила в пятницу Боннская прокуратура,
ни
один из пассажиров не мог указать, кто из солдат выкрикивал эти слова. Избитый
пассажир
также отказался от обвинения'.
6. Классификация речевых произведений К. Гаузенблаза
Особенностью классификации Карела Гаузенблаза является то, что он применяет
ограниченное количество факторов, релевантных для той или иной текстовой структуры
(Гау-зенблаз 1978: 57-78). При этом он обращается к параметрам, ранее не
принимавшимся
во внимание составителями различных текстовых типологий.
Простота / сложность структуры текста целого речевого произведения
1. Речевое произведение содержит один-единственный текст с одним-единственным
смыслом. Таковы самые разные речевые произведения: деловые письма, заявления,
сообщения о происшествиях и т. д. Но нельзя исключить вероятность того, что в
определенных обстоятельствах даже такие речевые произведения могут приобрести иной
смысл.
2. Речевое произведение содержит один-единственный смысл, имеющий, однако,
двоякий (неоднозначный) смысл. Этот тип встречается не только в поэзии или
художественной прозе, но и во многих других случаях: шутках, высказываниях, в которых
«между строк» читается оценка, отличная от высказанной номинально, т, е. в иронии,
аллегории и т. п.
3. Речевое произведение состоит из одного текста, в который, однако, вставлен
отрывок из другого речевого произведения (или даже целое речевое произведение),
становящийся, таким образом, частью текста целого речевого произведения, но
продолжающий выделяться из него. Таковы цитаты из других речевых произведений, если
они отмечены как инородные элементы. Прямая речь также приравнивается к цитате.
Вставленная часть текста может даже превалировать над основной частью: основное
речевое
произведение может составлять лишь формальное обрамление.
4. Текст повествования, и в особенности текст художественной прозы с прямой
речью, с неотмеченной прямой речью и с несобственное прямой речью, приобретает,
однако,
другой характер, если сигналы, указывающие на принадлежность отдельных частей текста
разным субъектам, становятся неясными или двусмысленными. Такое речевое
произведение
приближается к однородному речевому произведению.
5. Диалогическое произведение речи также считается состоящим из одного текста,
хотя, конечно, неоднородным и разделенным на чередующиеся речевые произведения
двух
или более активных участников диалога. Диалог развертывается как единый текст (при
нормальных условиях почти невозможно исключить произнесения одного из участников,
поскольку сумма произнесений одного участника не образует непрерывной
последовательности и потому не имеет законченного смысла).
6. Имеются, однако, и другие речевые произведения со сложной текстовой
структурой. Например, газетную статью можно прочитать двумя способами: либо
полностью, либо —более бегло и быстро — только шапки, заголовки, подзаголовки или
абзацы, напечатанные жирным шрифтом. Это случай единого текста, который, однако,
допускает (или даже сигнализирует) конденсацию в более короткий текст. Ср.: тексты на
афишах, где полный текст предназначен для чтения с короткого расстояния, более сжатый
—
для чтения издали. Сжатый текст должен привлечь внимание адресата, а полный раскрыть
ему содержание объявления. Аналогичным образом подается материал в некоторых
учебниках.
7. Речевое произведение, содержащее два (или более) текста, с соотношением:
основной текст / вспомогательный текст; явный текст / скрытый текст. Примерами таких
речевых произведений могут служить технические статьи, в которых вспомогательный
текст
с примечаниями, расположенный в виде сносок внизу страницы или в конце
статьи, присоединяется к основному тексту, напечатанному в верхней части страницы.
8. Речевые произведения, в которых два (или более) текста как бы переплетаются: а)
письменные тексты, «работающие» в двух направлениях, например, анаграмма в
афишах, составляющая независимый текст, или зашифрованные тексты, например, в
секретных военных сообщениях, а также интимные дневниковые записи, кроссворды и т.
п.;
б) в устной манифестации возможны случаи одновременной реализации многопланового
основного текста, например, при многоголосовом пении, мелодекламации и т. п.
Свободные и зависимые речевые произведения
Сама зависимость в принципе бывает двух родов: зависимость от факторов, не
являющихся частью сообщения, и зависимость от экстралингвистических компонентов
сообщения.
1. Речевые произведения (относительно) независимые, «самодостаточные»:
— среди устных речевых произведений сюда относятся такие, в которых не
участвуют ни мимика, ни жесты, ни какие-либо звуковые средства (кроме языковых):
радиопередачи, телефонные разговоры и т. п.;
— среди письменных речевых произведений сюда можно включить те из них, в
которых содержание сообщения не выражено графическими неязыковыми средствами
(рисунками, иллюстрациями, фотографиями).
Полностью независимые автономные речевые произведения встречаются очень редко.
2. Речевые произведения, (относительно) независимые от ситуации, но включающие
как лингвистические средства, так и нелингвистические.
В. Речевые произведения, тесно связанные с ситуацией. С формальной точки зрения
зависимость от ситуации выражается в лексико-грамматической неполноте реплик и в
использовании единиц, семантически обусловленных ситуа-ци- ей: личных, указательных,
относительных и притяжательных местоимений, темпоральных и пространственных
наречий
и др. Наблюдается переход от спорадического эллипсиса к обусловленному, при котором
факт опущения структурного элемента уже отчетливо не ощущается.
Непрерывные и прерывные речевые произведения
Существенным свойством речевого призведения является порядок следования его
составных частей. Многие речевые произведения — и только такие обычно
рассматриваются
в лингвистических исследованиях — являются плавными и непрерывными. Однако
некоторые речевые произведения могут быть прерывными.
Прерывность может быть нескольких типов.
1. Некоторые устные манифестации образованы из не вполне связных (или даже
несвязных) элементов; это отмечается, когда адресант не в состоянии фиксировать
изменение в ситуации (например, при радиорепортаже о спортивных состязаниях, в
момент
опасности и т. д.), из-за сильного возбуждения и т. д.
2. Из письменных манифестаций в качестве прерывных можно выделить заметки,
черновые наброски, записанные тезисно, сведения, предназначенные, как правило, только
для использования самим автором.
3. Сюда относятся все виды списков, в том числе словари или манифестации, не
предназначенные для чтения in соntinio (т. е. так называемого сплошного чтения. — К. Ф.)
и
потому включающие в себя независимые компоненты, например, многие практические
учебники словарного типа.
4. Самостоятельный тип, получивший широкое распространение в наше время,
составляют речевые произведения, возникшие в результате заполнения анкет и бланков,
раз
графленных на ряды и столбцы: графическое упорядочение данных заменяет
идентификацию и соединение слов, причем степень словесного выражения сведена к
минимуму. Заполнение бланков является самым типичным видом официаль
ных письменных контактов в наши дни.
5. Прерывность может возникнуть даже в речевом произведении, обладающем
свойствами непрерывного, из-за внешних или случайных причин. Устная манифестация
может быть прервана по причинам, обусловленным ситуацией, указаниями адресанта и т.
п.
Особый случай прерывности —публикация художественных произведений отдельными
вы
пусками.
7. Типология художественных текстов В. П. Белянина
Некоторые текстовые классификация носят нетрадиционный характер. Примером
одной из таких типологий с полным правом можно назвать концепцию В. П. Белянина
(1988:
43-88). Как было показано в п. 1, многие лингвисты при классификации художественных
текстов пользуются традиционным разделением литературы на три жанра — лирику, эпос
и
драму, каждый из которых предполагает выделение разновидностей того или иного
жанра. В.
П. Белянин пытается ввести в классификацию художественных текстов новые критерии,
основанные на достижениях психолингвистики.
По мнению В. П. Белянина, каждому типу текста соответствует определенный
тематический набор объектов описания (тем) и определенные сюжетные построения. В
рамках каждого типа текста можно выделить довольно ограниченный (с семантической
точки зрения) список предикатов, которым характеризуются выбранные объекты
материального и социального мира. В свою очередь, этим предикатам соответствуют
наборы
лексических элементов, которые встречаются довольно часто в текстах определенного
типа,
а тексты другого типа, входя в другие семантические пространства, имеют иные смыслы.
В. П. Белянин предлагает различать следующие типы текста.
1. Светлые тексты. Основное идейное содержание светлых текстов составляет
понимание того, что все живое уникально и неповторимо. Главный герой (автор)
понимает
всю самоценность всего живого и несет свое светлое понимание жизни другим людям. В
основе светлых текстов лежит описание мира личности или того мира (в том числе и
природного), который окружает эту личность. «Я», выступающему как субъект
жизнедеятельности, приписываются в светлом тексте предикаты с общим значением
честный, чистый, уникальный. Примерами таких текстов могут служить образцы
японской
поэзии хокку, танку, многие рассказы А. Гайдара, а также другие тексты (Р. Бах «Чайка
по имени Джонатан Ливингстон»).
2. Активные тексты. Содержание активных текстов определяется
противопоставлением главного героя действиям других персонажей, которые пытаются
помешать ему. По ходу сюжета герой, обладающий рядом достоинств, пытается
реализовать свои идеи, представляющиеся ему чрезвычайно ценными и важными для всех
членов общества. Он организовывает вокруг себя единомышленников, друзей, помощни
ков, которые верят в его идею и в его бескорыстие и честность. Враги же — это злые,
подлые, коварные люди, которые борются против него, пользуясь его наивностью,
доверчивостью и неосведомленностью во многих темных и грязных делах. Завершается,
как
правило, такой текст «победой добра над злом» и развенчанием врагов и предате
лей. Основной характеристикой активных текстов является их динамичность. Примером
такого текста является роман П. Вежинова «Барьер».
3. Простые (или жестокие) тексты. Семантика простых текстов определяется
наличием оппозиции «я» — «враг». Положительный герой характеризуется как человек
простой, обычный, а враг — знающий, наблюдающий и чужой. Предикат «простой»
получает следующее толкование: естественный, нормальный, делающий свое дело. «Про-
стой» — это тот, кто звезд с неба не хватает, академий не кончал, но и не глупый: когда
надо,
он может понять, а самое главное — сделать. Многие простые и жестокие тексты
существуют в виде сказок или рассказов о животных. Примерами таких текстов является
хорошо известная сказка о Красной Шапочке, повесть Р. Киплинга «Маугли», рассказы Э.
Сетона-Томпсона («Лобо») и др.
4. Веселые тексты. Веселые тексты написаны легко и свободно. Они насыщены
описанием большого количества событий, героев и их поступков. Встреча с опасностями
каждый раз завершается для героя веселого текста их удачным преодолением и победой.
В
финале, как правило, говорится о том, что герой устремляется к новым приключени
ям. Веселые тексты описывают поведение людей, характеризующихся богатством идей,
предприимчивостью, ловкостью, изворотливостью и всегда веселым настроением. Герой
веселого текста готов покорить весь мир: с легкостью обманывают всех Хлестаков
(«Ревизор» Н. В. Гоголя) и барон Мюнхгаузен («Приключения барона Мюнхгаузена» Э.
Распе), никогда не унывает Великий комбинатор Остап Бендер («Двенадцать стульев» и
«Золотой теленок» И. Ильфа и В. Петрова), преодолевают все преграды друзьямушкетеры
(«Три мушкетера» А. Дюма).
5. Красивые тексты. Для красивых текстов характерно описание большого количества
нереальных и / или трагических ситуаций, происходящих с героями («Всадник без
головы» М. Рида). От веселых текстов они отличаются меньшим количеством
действующих
лиц и большим пристрастием к красочным описаниям необычных событий,
происходящих
с героем. Стиль их приподнятый и нарочито красивый, изящный.
6. Усталые тексты. Такие тексты достаточно разнообразны в содержательном плане,
но их идейная направленность сводится к одной мысли: слабого надо пожалеть, ему надо
помочь. Это тексты о жизненных трудностях, о горестях поражений, о болезнях и
разочарованиях в жизни. Главным героям усталых текстов приписывается, как правило,
предикат «робкий». Одной из особенностей таких текстов является отсутствие предикатов
с
яркой эмоционально-положительной окраской. В общем объеме литературы число
усталых
текстов невелико: «Станционный смотритель» А. С. Пушкина, «Шинель» Н. В. Гоголя,
«Палата № 6» А. П. Чехова и др.
7. Печальные тексты. В таких текстах автор нередко возвращается в места
юности и / или описывает картины счастливого детства. Семантический компонент таких
тек
стов — «сожаление» и «завершение». Все завершается, кончается, уходит, прекращается.
Будущее в таких текстах практически отсутствует. Стиль печальных текстов лиричен,
нередко они существуют в поэтической форме (например, многие «Стихотворения в
прозе»
И. С. Тургенева). Герой печального текста — личность, которая вызывает жалость,
но не унижающую, а добрую. Таков, например, немой Герасим из рассказа «Муму» И. С.
Тургенева. По психологической доминанте к печальным текстам можно отнести многие
произведения Леонида Андреева.
8. Сложные тексты. В семантике сложных (точнее говоря, усложненных) текстов
ведущим является стремление понять необычное, трудное, не известное «среднему»
человеку. Это сопровождается построением гипотез в форме умозрительных схем и моделей,
авторы которых стремятся к логической непротиворечивости, но не к описанию реального
состояния дел. Такого рода особенности порождающего текст мышления вызывают
путаную,
многоплановую, со многими отступлениями и ассоциациями структуру текста. Разные
семантические компоненты сложных текстов связаны между собой очень слабо, они
находятся словно на границе ассоциативного мышления. Таковы, например, произведения
«Игра в бисер» Г. Гессе, «Улисс» Д. Джойса, (частично) «Алиса в стране чудес» и «Алиса
в
Зазеркалье» Л. Кэрролла, многие фантастические романы («Солярис» С. Лема, «Пикник
на
обочине» братьев Стругацких и т. п.).
9. Смешанные тексты. В художественной литературе существует большое
количество текстов, которые не выделяются своей языковой и содержательной
отмеченностью. Многие тексты, если не большинство, могут заключать в себе описание
нескольких типов сознания, многих состояний и типов поведений людей. Тексты, в
которых
можно увидеть как минимум описание двух типов сознания, называются смешанными.
Для
них характерно определенное сочетание лексических единиц психологически
разнородной
семантики, пересечение семантических полей и диффузность структурных моделей,
которые
существуют в «чистом виде» в текстах, представляющих один тип сознания. В самом
простом случае в смешанном тексте имеется только два типа сознания, находящихся в
отношении подчинения одного другому либо в отношении сосуществования (ср.,
например,
стрекозу и муравья из басни «Стрекоза и Муравей» И. А. Крылова). Здесь нет конфликта,
подобного конфликту жестоких текстов, здесь имеется всего лишь противопоставление
двух
типов отношения к миру, а не их противоборство. В таких текстах отсутствует
усложненность на уровне поверхностного синтаксиса, но она появляется на уровне
макроструктуры, а весь текст, не являясь понятным в отдельных фрагментах, не всегда
понятен в его целостности («Процесс» и «Превращение» Ф. Кафки, «Женщина в песках»
К.
Абэ и др.).
Глава 13
ДИАЛОГ КАК ОСОБЫЙ ТИП ТЕКСТА
Особым видом текста является диалог, который
членится на высказывания его участников
Вольфганг Дресслер
1. Традиции изучения диалога в отечественной лингвистике
В отечественном языковедении проблемами диалога занимались такие выдающиеся
лингвисты, как Л. В. Щерба и Л. П. Якубинский. В их работах прослеживается четкое
разграничение монологической и диалогической форм речи при явном предпочтении
диалогической формы общения.
Классическая фраза Л. В. Щербы «Подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в
диалоге» (Щерба 1915: 4) является непременным атрибутом многих работ по диалогу. Л.
В.
Щерба предостерегал от смешения понятий литературного языка и разговорной речи: «...в
основе литературного языка лежит монолог, рассказ, противополагаемый диалогу —
разговорной речи. Эта последняя состоит из взаимных реакций двух общающихся между
собой индивидов, реакций нормально спонтанных, определяемых ситуацией или высказываниями собеседников. Диалог — это, в сущности, цепь реплик. Монолог — это уже
организованная система облеченных в словесную форму мыслей, отнюдь не являющаяся
репликой, а преднамеренным воздействием на окружающих.
Всякий монолог есть литературное произведение в зачатке» (Щерба 1957: 115).
Л. П. Якубинский разделял тезис Л. В. Щербы о естественности диалога и
искусственности монолога. Он писал: «В сущности, всякое взаимодействие людей есть
именно взаимо-действие; оно по существу стремится избежать односторонности, хочет
быть
двусторонним, "диалогичным" и бежит "монолога"» (Якубинский 1923: 133). При этом он
отмечал условность применения терминов естественный / искусственный по отношению к
диалогу и монологу. Естественность, по его мнению, присуща диалогу в том смысле, что
диалог в большей степени, чем монолог, «соответствует, как смена акций и реакций,
социальным фактам взаимодействия людей, в которых социальное ближе всего подходит
к
биологическому (психо-физиологическому)» (там же: 139). В этом плане диалог, который
так же, как и монолог, представляет собой явление культуры, в большей мере
олицетворяет
собой явление «природы», чем монолог (там же).
Л. В. Щерба и Л. П. Якубинский обратили внимание на многие существенные черты
диалогической речи. Из приведенной выше цитаты Л. В. Щербы следует, что к
характерным
особенностям диалогической речи относится реп-лицирование, спонтанность речевых
реакций собеседников, зависимость реплики как от ситуации общения, так и от
высказываний партнера по коммуникации. Л. П. Якубинский обращает также внимание на
такие свойства диалогической речи, как непосредственный характер общения, краткость
реплик, отсутствие особой заданности компонентов и предумышленной связанности в
построении реплик (там же: 118). Многие положения отечественных классиков получили
дальнейшее развитие в современной (прежде всего отечественной) теории диалога.