Вариант от 15 ноября 2014 г.
advertisement
1 Вариант от 15 ноября 2014 г. Г Л А В А О Т З Е Л Е Н О Й VI Б Р А М Ы Д О В Л А Д И М И Р А - В ОЛ Ы Н С К О Г О Колонна советских военнопленных проходит через украинское село. Снимок сделан в августе 1941 г. в районе Умани. «Путь на Голгофу». По немецким оценкам, в «Уманском котле» оказалось в общей сложности около 130 тысяч советских солдат и офицеров, входивших в состав трех армий прикрытия госграницы - 6-й, 12-й, а также бывшей 26-й, которые были развернуты в районе «Львовского выступа». Из этого общего числа окруженных на восток, к своим, смогли пробиться примерно 10 - 11 тысяч человек. На полях вокруг сел Подвысокое, Копенковатое, Терновка, Перегоновка, а также в самом лесном массиве Зеленая брама полегло, опять же, по немецким данным, примерно 18,5 тысяч. Еще несколько тысяч окруженцев погибли в водах рек Синюха и Ятрань в ходе безуспешных попыток пробиться через речные переправы у сел Терновка и Покотилово. Для оставшихся в живых 103 тыс. солдат, офицеров, генералов была уготована участь немецкого плена. С немецкой стороны основную роль в Уманском сражении сыграли 17-я полевая армия К. Штюльпнагеля и 1-я танковая группа Э. фон Клейста. Соответственно, они и осуществляли прием и первичную регистрацию военнопленных: по состоянию на 8 августа 52 800 человек были зарегистрированы как взятые в плен 17-й полевой армией, 45 500 человек - 1-й танковой группой Э. фон Клейста. ( 1 ) Определенное участие в боях вокруг Зеленой брамы приняли также итальянцы, румыны, венгры. Однако всех 2 взятых в плен в Уманском сражении немцам. эти союзники Германии сразу же передавали Снимок, сделанный одним из немецких военнослужащих в первой половине августа 1941 г. в окрестностях Зеленой брамы. Колонна советских солдат и офицеров, плененных в Уманском котле, следует от к сборно - пересыльному лагерю, развернутому в г. Умань. Уже первые недели войны показали, как мало значили для немцев жизни советских военнопленных. Солдаты вермахта проявляли по отношению к захваченным в плен советским солдатам и офицерам удивительную жестокость. По малейшему поводу их расстреливали, закалывали штыками, давили для развлечения гусеницами танков, морили голодом, сжигали заживо, травили собаками. Некоторых сдавшихся в плен расстреливали на месте. В «Уманском котле» именно так поступили с командирами 16-й танковой дивизии - ее комдивом, полковником Михаилом Ивановичем Мындро, майором Минасяном Мануком Арутюновичем, начальником оперативного отдела штаба дивизии, подполковником Окропидзе Иваном Константиновичем, командиром 16-го танкового полка дивизии. Они были взяты в плен в первых числах августа в районе сел Легедзино и Павловка – I и расстреляны. ( 2 ) Дороги, по которым проходили колонны военнопленных от мест боев до фронтовых лагерей и далее от одного пересыльного лагеря к другому, были усеяны телами застреленных или заколотыми штыками голодных, обессиленных людей, которые не могли выдержать ежедневные сорокакилометровые марши. Применительно к плененным в «Уманском котле» общая длина маршрута, по которому перегоняли пленных, составляла более 200 километров. Несколькими неделями позднее, после разгрома группы советских армий в «Киевском котле», пленных перегоняли уже на расстояние 400 км, причем в сентябре - октябре, в период начавшихся осенних дождей и холодов. Сколько человек из тех колонн погибло, не дойдя до пунктов назначения? В немецкой историографии тему обращения с советскими военнопленными в основном освещают в приглушенных тонах, либо делают акцент на том, что в трагедии виноваты 3 власти Советского Союза, не присоединившиеся в свое время к Женевской конвенции об обращении с военнопленными. Еще одна немецкая версия - вермахт - де не был готов принять и обеспечить надлежащим питанием то число солдат и офицеров Красной армии, которое было пленено в первые же месяцы войны. Эти объяснения не стыкуются с реальными фактами. Для подавляющего большинства немцев советские военнопленные были «представителями расы, искоренение которой служит прогрессу». ( 3 ) Соответственно, немецкие солдаты как во время боя, так и после него, руководствовались логикой, что чем больше будет уничтожено таких представителей расы, подлежащей «искоренению», тем большими будут заслуги вермахта в деле «обеспечения прогресса». Именно поэтому конвоиры гнали советских солдат и офицеров десятки километров под палящим августовским солнцем Украины, сознательно не позволяя им напиться даже из попадавшихся по дороге речек или водоемов. Именно поэтому немецкие конвойные специально стреляли в местных жителей, которые по пути следования колонн пытались передать пленным хоть какую - то еду. Именно поэтому частям вермахта и тыловым службам было строго запрещено выделять что - либо с армейских складов, даже трофейных, для обеспечения питанием советских военнопленных. Более того, из реквизируемых на оккупированных территориях продовольственных товаров на обеспечение питанием пленных разрешалось использовать только пшено, горох, чечевицу, картофель, капусту, брюкву, а из мяса - только конину «второй степени свежести». При этом дневной рацион питания пленных был рассчитан так, что заведомо не обеспечивал количество калорий, необходимое для простого физического выживания ( … ) Какова была судьба попавших в плен в «Уманском котле? Тех, кого немцы не расстреляли на месте? Кого не добили после тяжелых ранений на поле боя? Или тех, кто просто обессилел, упал на дорогу в процессе конвоирования в прифронтовые сборно - пересыльные лагеря и был застрелен или заколот штыками? Совсем небольшое число «уманских окруженцев», можно сказать - единицы, смогло бежать по пути следования колонн или из промежуточных лагерей. Часть была освобождена немцами после первых устных допросов: летом 41 –го немцы пытались разыграть карту национальной розни и после первичной проверки отпускали на свободу украинцев, особенно уроженцев западных областей. Тем не менее подавляющее большинство бойцов и офицеров армий, плененных в «Уманском котле», было отправлено в лагеря военнопленных - «офлаги» (лагеря для офицерского состава) и «шталаги (лагеря для рядовых). Там, в этих лагерях, почти всем уманским окруженцам будет суждено погибнуть от голода, холода, сыпного тифа и пуль немецких расстрельных команд в страшную зиму 1941 - 1942 гг. К весне 1942 г. из взятых в плен под Уманью в живых останется лишь один из четырех или пяти… Сразу же по завершении боев под Уманью танковые дивизии Клейста развернули свои боевые порядки на восток и продолжили движение к Днепру. Поэтому взятыми в плен уманскими окруженцами на первом этапе занимались службы обеспечения тыла и специальные охранные батальоны 17-й армии. Еще до завершения боев у Зеленой брамы, то есть в самых первых числах августа 1941 г., командованием 17-й армии было принято решение развернуть сборно пересыльный лагерь в г. Умань, в который по мере сдачи в плен бойцов окруженной у с. Подвысокое группировки советских войск направлялись под конвоем большие, до двух с половиной тысяч человек, колонны плененных воинов Красной Армии. На основании воспоминаний, которые оставили некоторые из тех, кто сражался в «Уманском котле» и затем выжил в немецких лагерях военнопленных, можно с большой долей достоверности не только восстановить, но и рассчитать по дням и датам путь, по которому в августе 1941 г. немцы гнали колонны военнопленных по этапам от Зеленой брамы до Умани и далее - до Гайсина, Винницы, потом - в лагеря постоянного содержания. 4 Первый этап - дивизионный пункт сбора «Перегоновка». Пунктом сбора солдат и офицеров, взятых в плен в «Уманском котле», то есть в с. Подвысокое и окрестных селах, стала территория и производственные постройки бывшего сахарного завода в селе Перегоновка, расположенном в нескольких километрах к юго - западу от Зеленой брамы, на берегу реки Ятрань. Название села символичное: там находились речные броды, через которые крымские татары столетиями «перегоняли» захваченных во время набегов на Украину пленников… В Перегоновке, на обнесенной капитальным забором территории в течение дня происходило накопление пленных, на следующее утро их группировали в колонны до 2,5 тысяч человек - предел, установленный соответствующими инструкциями вермахта, и гнали пешком в течение всего светового дня за сорок километров до Умани. С учетом числа пленных, взятых у Зеленой брамы - 103 тыс. человек, таких колонн из Перегоновки в Умань должно быть много, и эти колонны изможденных людей бесконечной чередой тянулись под жарким украинским солнцем целых сорок километров. Колонны разделялись интервалами в полтора - два километра (дистанция, определенная все тем же инструкциям вермахта по части обращения с военнопленными). Первая половина августа 1941 г. Колонна советских военнопленных во время марша от Перегоновки к Умани). (предположительно Вспоминает Митрофан Иванович Танченко (в августе 1941 г - капитан, и.о. командира 88-го лап 80-й сд 37-го ск 6-й армии, пленен 6 августа 1941 г. в с. Копенковатое): «На сборном пункте нас держали недолго. Все это время подвозили выловленных людей, приносили раненых, а по селу еще раздавались отдельные выстрелы, крики «хальт!», плач женщин и детей, стоны стариков и раненых. Раненым никакой помощи не оказывалось со стороны немцев, хотя их санитар находился здесь же. Только мы сами перевязали товарищам раны остатками индивидуальных пакетов, а когда их не хватало, то изорванным бельем. Рядом причитала женщина, плакали маленькие дети над колхозником, которого немцы убили только за то, что он не хотел идти в колонну пленных, доказывая, что это его дом и семья. Но гитлеровцы не стали разбираться, а выстрелом тут же, на пороге дома, на 5 глазах у жены, старушки матери и маленьких детей, убили невинного безоружного человека. На сборном пункте нас немцы не трогали, ничего не отбирали, кроме оружия, и проверяли патронташи, нет ли патрон и гранат. Не запрещалось оказывать необходимую помощь раненым, но отлучаться с места сбора не разрешали, даже за водой для раненых. Когда было собрано около 70 человек, военных и гражданских, нас построили в колонну по два человека, окружили конвоирами и повели по балкам из села в сторону Умани. Мы покидали место боя во второй половине дня 6 августа 1941 года, но покидали его уже не как победители, а как побежденные, под усиленным конвоем. При отправке нас из Копенковатого немцы не разрешили взять с собой раненых, которые не могли самостоятельно двигаться, хотя мы просили, что будем по очереди нести их на руках. Однако немецкого лейтенанта, который был ранен в этом бою в ногу, заставили нести на руках в тыл. Что сталось в дальнейшем с ранеными, нам неизвестно, но мы их больше не видели. Вышли на высотку, откуда открывался вид на с. Копенковатое и лес, в котором мы вели бои несколько дней. Я оглянулся, внимательно окинул взором весь район. Ярко светило солнце, вдали слышалась артиллерийская канонада. Полевая дорога вела среди копен скошенного и сложенного в копны хлеба, а почти за каждой копной располагались орудия и минометы противника, бронемашины и танки, артиллерийские наблюдательные пункты, а несколько дальше ближайшие тылы противника. Вся эта смертоносная машина была нацелена в сторону, откуда доносилась артиллерийская канонада, и на село, в котором официальный бой уже закончился, но фашисты продолжали вылавливать спрятавшихся людей, грабить и расправляться с мирным населением. Перед самым закатом солнца нас привели во двор сахарного завода в селе Перегоновка. Здесь располагался штаб крупного соединения, который занимал помещения бывшего заводоуправления. Мы только успели остановиться и сесть прямо на дороге после изнурительного пути, как нам, здесь уже через переводчика, велели строиться в одну длинную шеренгу. После построения нас оцепили и начали обрабатывать. Группа эсэсовцев самым тщательным образом выворачивали наши карманы, дорожные мешки и сумки, у кого они сохранились, забрали все до последнего клочка бумаги и огрызка карандаша. Во время осмотра мы, т.е. я, Полежай и Бабин стояли вместе. К нам подошел офицер, свободно говоривший по-русски, назвавшись русским офицером, служащим в немецкой армии, долго выпытывал у Полежая, не офицер ли он. Его выдавал внешний вид. Большая шевелюра, без голоного убора, офицерского покроя летний костюм и явно заметные следы знаков различия. Я же и Бабин не вызывали подозрения. Мы оба были стриженые под машинку, в красноармейских летних костюмах, пилотках. Я был с бородой и носил ватную телогрейку, которую захватил в Копенковатом ночью, ибо ночи уже были прохладными. Полежай отделался от офицера тем, что назвался старшим сержантом сверхсрочной службы. Ясно было, что офицер не был согласен с доводами Полежая, но, удостоверившись, что он больше ничего не добьется, отошел. Но перед уходом он все-таки иронически спросил: «Ну, куда дальше, до Москвы или до Берлина?», Кто-то из наших на эту иронию бросил реплику: «Дальше драпать придется». Он, как будто не слышал реплики, сказал «у нас вам хорошо будет» и удалился. Это «хорошо» уже чувствовалось сейчас. После осмотра и обыска нам даже не дали возможности напиться, хотя осмотр производили на берегу пруда и мы просили пить. Завели в какое-то помещение для скота, заперли за нами дверь и поставили часовых. Несмотря 6 на голод и жажду, духоту и смрад в помещении, мы под свежими впечатлениями прошедшей ночи, утреннего боя, тяжелого изнурительного пути, сильно устали и безо всяких происшествий быстро уснули.» ( … ) Август 1941 г. Колонна советских военнопленных на марше. Точно такую же историю о своем пленении рассказал Виктор Иосифович Бойко, командир взвода 12-го отдельного батальона связи 44-й гсд 13-го ск 12-й армии: «В этом бою я был ранен, контужен, попал в плен. Это было в селе Перегоновка 6 августа 1941 года. Когда я пришел в себя, то увидел немецкого солдата. Он говорил на украинском языке. Тут же стояла группа в 10 - 12 человек наших солдат и командиров. К этой группе пристроили и меня. Два немца - конвоира повели нас к сахарному заводу, на котором виднелся немецкий флаг со свастикой и по которому мы стреляли из пушки. По дороге мы узнали, что один из конвоиров бывший советский подданный, немецкий колонист из Одесской области. По договору он был отправлен в Германию, Он сказал, что его сын не захотел уехать в Германию и сейчас служит в Красной Армии. Около сахарного завода стояла группа военнопленных. В основном все были ранены. Недалеко стояли подводы с тяжелоранеными. С Перегоновки нас повели в Умань. Не давали ни есть, ни пить. Кто по дороге прикладывался к луже, чтобы испить грязной, вонючей мути, сразу же следовала автоматная очередь и человек оставался в этой грязи. Кто из раненых выбивался из сил, отставал, того тоже, здесь же на дороге пристреливали. В Умани попали в карьер, который Е.А. Долматовский в своей книге «Было» назвал «Уманской ямой». Яма была забита военнопленными. В луже грязная, цвета глины, гнилая вода, но и к ней доступиться было нельзя. Нестерпимый зной». ( … ) Свидетельство о том, в каких условиях колонны военнопленных преодолевали 40 километров от Перегоновки до сборно - пересыльного лагеря - «дулага» в Умани, оставил в своих воспоминаниях Николай Петрович Ткаченко, 1932 г.р., уроженец одного из сел между Уманью и Зеленой брамой : «В 10-ти километрах от моей деревни в урочище «Зеленая брама» в ходе Битвы под Уманью попали в окружение 6-я и 12-я армии Южного фронта… 7 Я видел, как вели немцы колонны больных, грязных, умирающих от голода, ран и жажды пленных красноармейцев. На берегу речушки со стороны нашей деревни сидел немецкий автоматчик. Как только кто - нибудь из пленных, не выдержав жажды, бросался к реке напиться, фашист его расстреливал. В конце каждой колонны гнали военнопленных - евреев группами по 5 – 8 человек. Немцы - конвоиры в черных мундирах поочередно избивали их палками, резиновыми шлангами, и всем, что попадало под руку. Уставал бить один, подключался другой охранник. Наши пленные старались помогать отстающим, выбившимся из сил солдатам. Пытались их поддержать, подставить свое плечо. Немцам это не нравилось. Они выхватывали из колонны ослабевших и тут же их пристреливали. Кто их хоронил, я не знаю, но помню лужи крови на дороге и лежащие рядом пилотки наших бойцов. Таких мест на расстоянии немногим более километра было несколько…» ( … ) Второй этап - лагерь «Уманская яма». Однодневный сорокакилометровый переход из Перегоновки заканчивался на юго - западной окраине Умани, на территории бывшей птицефермы и расположенного рядом карьера кирпичного завода глубиной в 6 - 10 метров. Соответствующие службы 17-й полевой армии наспех преобразовали их в сборно - пересылочный лагерь, «дулаг», ставший одним из наиболее зловещих из числа 180 лагерей военнопленных, развернутых немцами на территории Украины. В литературе, посвященной темам войны и плена он известен под названием «Уманская яма». Условия содержания советских военнопленных в этом лагере были таковы, что даже немецкие историки признают, что шансов на выживание у доставленных в этот лагерь советских военнопленных, особенно в начале августа, было немного. Офицеров размещали в помещениях бывшей птицефабрики и давали воду и хоть какую - то баланду. Рядовых же немцы сгоняли в глиняный карьер, обрекая людей на многодневные страдания от жажды и голода. Ниже приводится написанный сухим, бесстрастным языком отрывок из книги профессора Гейдельбергского университета Кристиана Штрайта «Вермахт и советские военнопленные», посвященный уманскому лагерю: «Другой пример из зоны ответственности группы армий «Юг» показывает, как вследствие организационных ошибок и без того сложная ситуация с пленными могла обостриться ещё больше. В ходе боёв на окружение в районе Умани (начало августа 1941 г.) 17-я армия оборудовала два армейских пункта сбора военнопленных, создав ограниченные запасы продуктов «за счёт сбора трофейных запасов и выдачи малоценного продовольствия с армейских складов». 1-я танковая группа и дивизии направляли теперь без предварительного уведомления большую массу пленных в Умань на 16-й пункт сбора, где к 10 августа 1941 г. скопилось 50 000, а к 12 августа - 60000 - 70000 пленных. И, хотя продовольствие на пункте имелось, пищу готовить не могли из-за отсутствия полевых кухонь; воды также не было. Поскольку материалы следовало экономить, был отдан общий приказ, чтобы армейские пункты сбора пленных и пересыльные лагеря работали только с трофейными кухнями; здесь, как и в большинстве других случаев, пленные «прибыли в лагерь не то что без полевой кухни, но и почти исключительно без какой-либо посуды». Соответствующие приказы войскам направлять пленных обязательно с этими предметами «войска опять-таки оставляли без внимания». 13 августа пленные впервые получили питание, после того как был подавлен бунт путём расстрела «зачинщиков». (…) Это - констатация фактов со стороны немецкого ученого - историка, который спустя десятилетия предпринял попытку составить более или менее объективное представление об обращении вермахта с советскими военнопленными. И тем не менее рассказ ученого - исследователя не передает ужаса того, что творилось в «Уманской яме». Вот, к примеру, свидетельство Василия Михайлович а Мищенко, в 1941 г. командира хозяйственного взвода, лейтенанта: «Раненым и контуженным я попал в плен. В числе первых оказался в Уманской яме. Сверху я хорошо видел эту яму еще 8 пустой. Там были лужи с водой, но особенно мне запомнились две лошади, которые были привязаны к столбам. От этих лошадей через пять минут ничего не осталось…» ( … ) В последующие дни проблема обеспечения военнопленных едой решалась примерно так же - к десятиметровому обрыву подводили трофейных увечных лошадей, добивали их выстрелом в голову, а потом сталкивали туши вниз. И только примерно с середины августа (если верить К. Штрайту - после 13 августа) к лагерю подвезли захваченные под Уманью советские полевые кухни, в которых из неочищенной картошки, рубленой капусты, буряка, может быть, с добавлением кусков конины, варили нечто вроде баланды. Но и ее хватало только тем, кто смог пробиться к пункту раздачи. Раненым, больным, выбившимся из сил, не доставалось и этого. Чтобы подавить муки голода многие из них ели карьерную глину, которая, попав в желудок, разбухала, и человек умирал в страшных муках от заворота кишок. Жители Умани из сострадания начали приносить к «Яме» в больших количествах домашнюю еду в надежде хоть как - то облегчить страдания узников лагеря. Немцы против этого не возражали: на дне ямы был сколочен чан, сверху к нему был протянут дощатый желоб, и жители Умани, приносившие еду, выливали в этот желоб содержимое своих кастрюль и котелков , а внизу все это жадно подхватывалось изголодавшимися пленными красноармейцами… Лагерь военнопленных в Умани, в бывшем карьере кирпичного завода ( так наз. «Уманская яма»). Снимок сделан кем - то из немцев в самом начале заполнения лагеря, то есть в первой декаде августа 1941 г. Эти отдельные штрихи дают примерное представление об условиях содержания в Уманском лагере военнопленных из числа рядового состава. Описание офицерского отделения и порядков в нем содержится в воспоминаниях уже цитировавшегося М.И. Танченко: «Подняли нас на рассвете следующего дня (то есть, 7 августа - примеч. В.К.). День выдался пасмурный, брызгал дождь, нас наскоро построили, оцепили конвоирами с овчарками, в голове колонны стал на мотоцикле полевой жандарм, с большим железным орлом на груди. Путь был длинным и тяжелым. Уже вторые сутки без пищи и воды чувствительно отражались на состоянии каждого. Но люди шли, подгоняемые конвоем. 9 Отстать или сесть было нельзя, ибо каждого, кто выбился из сил, фашисты пристреливали или прикалывали штыком. Навстречу нам почти на всем пути двигались пешие, конные и на машинах гитлеровские войска. Солдаты гитлеровских войск врывались в колонну пленных, избивали безоружных людей, грабили последние вещи. Особенно охотились за сапогами, поясными ремнями, плащ-палатками и исправными вещевыми мешками. Чтобы сберечь сапоги каждый из нас порезал голенища сапог. Таких порезанных сапог фашисты не брали, зато озлобленные били людей за порчу сапог. В дальнейшем, по порезам голенищ легко было определить, что человек был в лагере пленных. При встрече с немецкими частями колонну сводили с дороги в поле, и это несколько облегчало наше положение. Сойдя с дороги, мы могли поднять несколько колосков хлеба, вытирая зерно из которых, жевали и этим несколько утоляли голод. Пищей служило все, что попадалось по пути: стручки гороха, початки кукурузы, сахарная свекла, капуста, картофель, а кому попадалась морковь или тыква, так это уже был деликатес. Проходя через села, колхозники выносили продукты, но конвой поднимал такую стрельбу, что все разбегались, а несколько человек из нашей колонны остались лежать на дороге. Несколько способствовала нам и погода. Всю дорогу мочил дождь. Хотя было и тяжело под ногами, зато ободряла прохлада и люди, даже выбивавшиеся из сил, продолжали идти, поддерживаемые товарищами. Каждый следил друг за другом и если кто начинал отставать, его всеми силами поддерживали, ибо отстать – это означало быть расстрелянным. Уже приближаясь к Умани, измученные люди без пищи и воды переставали реагировать на стрельбу конвоя и, пренебрегая смертью, бегали за пищей и водой, которые выносили жители сел и города. По прибытии в лагерь, мы многих товарищей не досчитались. Они погибли в пути только за то, что их мучили голод и жажда или они выбились из сил и не смогли двигаться дальше… К исходу дня 7 августа 1941 г. нас привели в Уманский лагерь военнопленных. Процесс водворения нас в лагерь был очень простым. Открыли ворота, впустили в загородку и не преминули возможностью подтолкнуть задних тумаками, резиновыми шлангами и прикладами. Наше знакомство с лагерем началось с расспросов - дают ли хоть чегонибудь поесть? Это сейчас было самым важным, ибо мы уже вторые сутки ничего не ели, если не считать того, что погрызли в дороге сухого зерна или сахарной свеклы. Нам показали костры у ворот этой загородки, на которых варилась пища в двух небольших котлах. А в лагере людей было уже много и рассчитывать получить хотя бы немножко пищи было трудно. Однако, мы думали, что в лагере существует хоть какой-нибудь порядок и сначала покормят прибывших с длительного перехода и голодных. Под лагерь был использован птичник, в котором до войны содержалась птица. Двор птичника был обнесен и внутри на отделения разбит металлической сеткой (речь идет об отделении для офицеров, рядовых же сгоняли в бывший карьер, из которого до войны добывали глину для расположенного рядом кирпичного завода. Этот карьер, собственно, и дал название всему лагерю - «Уманская яма» - примеч. В.К.) Имевшиеся помещения также представляли собой строения для содержания птицы. Немцы только дополнили его колючей проволокой извне, украсив по углам сторожевыми вышками, на которых установили пулеметы, и около вышек противотанковые пушки и минометы. Вначале лагерь охранялся только извне, по отсекам можно было передвигаться свободно. В помещениях люди не помещались и круглые сутки находились под открытым небом - и под палящими лучами августовского солнца, и в дождь, и в холодные ночи. А основная масса людей была раздета. Кто даже захватил с собой шинель или плащ-палатку, то еще в начале пути был освобожден от них немецкими солдатами. Вскоре после нашего прибытия начали выдавать пищу. Чтобы получить консервную баночку чечевицы или гороха, нужно было построиться в очередь по два человека. Но проголодавшиеся и измученные люди не хотели понимать никакой дисциплины, становились в несколько очередей и толпились к воротам, за которыми готовилась пища. Все это приводило 10 к тому, что охрана разгоняла толпу палками, резиновыми шлангами, прикладами и даже штыками. Отогнав толпу в противоположный конец двора, а оттуда все снова бросались бегом в очередь, и так повторялась картина до тех пор, пока из котла не выдавалось все варево. Попытавшись стать раза два в очередь, мы поняли, что добиться пищи мы не сможем, начали искать место для ночлега, ибо уже спускались сумерки. В нашем дворе было только одно небольшое помещение и туда набилось полно людей. Мои товарищи, Полежай и Бабин также полезли в помещение, чтобы немного обогреться, так как еще с дороги были мокрые и сейчас сильно озябли. Я, имея телогрейку, пристроился к куче людей под помещением. Кое-как продрожав на холоде ночь, я поднялся очень рано. К котлам уже стояла порядочная очередь и если бы она так продолжалась, я смог бы получить баночку варева. Однако, по мере готовности пищи повторялась вчерашняя картина, а именно, бегание из угла в угол, как стадо скота под палками охраны. Побегав несколько раз, пища кончалась, нужно было ждать другого котла. Времени выдачи пищи установлено не было, т. к. ее не хватало, а выдавалась по мере готовности котла. Котлов уже было установлено несколько и еще продолжали устанавливать, это давало хоть малейшую надежду на получение в будущем пищи. Следующий день (то есть , 8 августа - примеч. В.К.) выдался теплым, солнечным, мы высушились и обогрелись. Но это мало радовало, становилось жарко, и к голоду добавилась жажда. Людей все прибавлялось. Надежды на получение пищи и воды было мало, оставалось ожидать голодной смерти. Молодых, здоровых бойцов немцы брали в город и в поле на работы, откуда они приносили куски хлеба, огурцы, сахарную свеклу, тыкву, картофель и др. Этими продуктами они делились с ослабевшими товарищами, но были и такие, что начали продавать и менять на вещи продукты. Таких эгоистов было немного, но они были и они же, сговорившись, группой устраивали толпу у котлов, часто подставляя спину под удары, по несколько раз в день получали пищу, в то время как их товарищи умирали с голоду у них на глазах. Они позже были приведены в соответствующий порядок и многие из них лишились жизни, как предатели, но до этого погибло голодной смертью много хороших людей. На второй день мне также не удалось достать ни одной крошки пищи. К исходу дня кудато пропали мои товарищи, и я остался один, хотя кругом и было много людей, но они пока были чужие, незнакомые. Панорамный снимок Уманского сборно - пересыльного лагеря. На заднем плане просматриваются контуры птицефабрики ( ? ), в сооружениях которой содержался офицерский состав. Предположительно снимки были сделаны во второй половине августа 1941 г, то есть когда в карьер было согнано до 70 тысяч военнопленных. На третий день (то есть, 9 августа - примеч. В.К. ) я стоял в очереди за получением пищи. Надежды на получение пищи было мало, повторялась та же картина, что и в предыдущий день. В очереди начали разговаривать о том, что в соседнем дворе отбирают стариков для освобождения из лагеря, и такие случаи уже имели место. Имея мало шансов на получение пищи, я оставил очередь и перебрался в соседний двор. Будучи сильно заросшим, грязным и истощенным голодом, я имел вид глубокого старика и мог 11 надеяться на официальное освобождение из лагеря. Во дворе, куда я перебрался, к выходным воротам строились большие очереди, которые по мере их накопления палками отгонялись в противоположную сторону двора, и так повторялось. Я пробежался несколько раз в очередь и обратно, понял, что это пустая затея, вышел из этой игры в очередь. Забравшись на задний план двора, я наблюдал за происходящим, правда, мало сознательно. Голод уже настолько морил, что у меня кружилась голова, и я едва поднимался на ноги. К счастью, здесь меня нашли сержант Баранов и один красноармеец (фамилию которого не помню) из нашего полка. У них было в запасе немного пищи, и они поделились со мной. Немного подкрепившись, я начал приглядываться, где и что делается. День был жаркий, сильно мучила жажда, еще хуже, чем голод. Правда, автоцистерна подвозила воду, но это была капля в море на такую массу людей. Снова очереди за водой, снова палки, приклады, бегание из одного угла двора во второй под палками охраны. Так проходило время первых дней пребывания в лагере. Видя невыносимое состояние людей, заканчивавшееся многочисленными смертельными случаями от голода и жажды, немцы во второй половине дня начали строить людей в колонны. Колонны направлялись на керамический завод, находившийся рядом, где каждый брал себе посуду из глины – горшок, кувшин или миску, оттуда вели к пруду, где каждый пил воду, набирал в посуду и нес в лагерь. Я пристроился к одной из колонн, чтобы пойти за водой. Здесь, когда колонна еще строилась во дворе, меня нашли Полежай и Бабин. Он также рассказал, что комиссар 88 ап батальонный комиссар Федирко тоже попал в плен, но в лагере его никто не встречал. Или он сбежал по пути в лагерь, или погиб в пути, этого никто не знал. Подозрительное, недружелюбное отношение друг к другу, после выяснения многих обстоятельств, становилось товарищеским, и люди начали строить планы дальнейшей жизни. Меня не покидала мысль освободиться из лагеря любыми средствами.» ( … ) Наверное, надо пояснить, что по прибытии колонн военнопленных в Умань среди доставленных производилась первичная сортировка: путем устного опроса и визуального осмотра офицеров отделяли от рядовых и направляли в превращенные в лагерь строения бывшего птицекомбината. Для рядовых и сержантов путь лежал в ту самую «Уманскую яму». Из отобранных в офицерское отделение немцы выдергивали старших офицеров, лиц со споротыми знаками политработников, офицеров с неславянской внешностью. Здесь, в лагере, начинался зловещий процесс фильтрации пленных и физического уничтожения политработников и евреев. Из показаний бежавшего из плена и перешедшего 12 октября 1941 г. линию фронта Андрея Семеновича Рассыхина, рядового пулеметного взвода 21 кавалерийского полка НКВД: «Первые несколько дней немцы пленных совершенно не кормили, в результате чего люди пухли от голода и ежедневно умирали 20 – 30 человек. После немцы начали давать пищу «просо» совершенно в недостаточном количестве, голод и случай смерти продолжали оставаться в таком же размере. В один день немцы из любопытства привели к яме лошадь, бросили ее в «яму», люди набросились на лошадь и начали живьем резать ее на куски с целью утоления голода, немцы же наблюдая эту кошмарную сцену злорадно смеялись, при этом производили фотосъемку. В «яме» находилось кроме красноармейцев около 500 - 600 человек командиров РККА, разной категории, которые были организованы в отдельные сотни. (Они) ежедневно вызывались на допросы, откуда возвращались все избитые немцами. Политсостава в «яме» не держали, увозили их на машинах в неизвестном направлении, и, как было установлено, всех лиц политсостава немцы расстреливают. В плен было взято несколько медицинских сестер, которых по одиночке немецкие офицеры и солдаты увозили с собой, принуждая к половой связи, и после того, как им это удавалось, немцы медицинских сестер отпускали домой. Лиц, которые сопротивлялись, немцы расстреливали…» ( … ) 12 О побегах из Уманского лагеря на данный момент известно очень мало. Но можно уверенно говорить, что такие побеги имели место. В ЦА МО есть, по крайней мере, два документа - о командире 21-го кавалерийского полка НКВД подполковнике Поддубном Иване Яковлевиче и командире 194-го горнострелкового полка 60-й горнострелковой дивизии подполковнике Подвиге Трофиме Михайловиче, которые содержались в Уманском лагере и «бежать отказались». Из самого факта наличия таких записей ясно, что побеги были, что бежали или пытались бежать группами и что кому - то все таки удавалось успешно добираться до районов расположения частей Красной Армии. Третий этап - фильтрационно - пересыльный лагерь в Гайсине. После непродолжительной передышки в Уманском лагере и, очевидно, формальной передачи партий военнопленных от служб 17-й армии в распоряжение соответствующей структуры при командовании группы армий «Юг» комендатура «Уманской ямы» заново формировала из лагерного контингента колонны, которые с наступлением утра начинали движение в сторону г. Гайсина, в 65 км от Умани. Преодолеть это расстояние в один день невозможно физически, поэтому для колонн военнопленных устраивалась промежуточная ночевка в селе Ивангород на половине дистанции между Уманью и Гайсиным. Подробно о мытарствах на этом этапе повествует М.И. Танченко: «18 августа 1941 г нас подняли на рассвете, выдали по баночке варева из чечевицы и приказали, забрав все свои пожитки, строиться. Построивши поротно, нас вывели за территорию лагеря на площадь. Здесь все наше организованное деление поломалось. Немцы штабных офицеров, т.е. старший командный состав, от майора и выше, вывели в отдельную колонну, а всех остальных разбили на большие группы, человек по четыреста. По окончании разбивки нам прочитали напутственные правила, состоящие из многих пунктов, и каждый пункт оканчивался одним и тем же: «будет расстрелян». Выдали на восемь человек одну буханку хлеба, около одного килограмма весом, и отправили по дороге Умань – Винница, в сторону Ивангорода. Путь был длительным и тяжелым. Колонны вели примерно в полукилометре одна от другой. Первой повели колонну старшего командного состава. Истощенные систематическим голоданием люди шли тяжело. Ни пищи, ни воды в дороге не давали. Правда, в дороге делая небольшие привалы, не столько для нас, сколько для отдыха конвоя, нас сводили с дороги в поле, где мы запасались питанием. Сухими стручками гороха, сахарной свеклой, кукурузой и тем питались всю дорогу. Многие люди не выдерживали и падали от истощения и переутомления. Немецкий конвой точно придерживался правил и всякого, кто отставал, пристреливали или прикалывали штыком. Поэтому вся дорога была усеяна трупами, от Умани до Винницы. Я, старшие лейтенанты Полежай, Бабин и Афанасьев все время держались вместе, следили и помогали друг другу. К исходу первого дня нас привели в Ивангород. В Ивангороде был устроен большой лагерь, обнесенный высоким забором из колючей проволоки, с соответствующими вышками. Под лагерем конвой нас предупредил, чтобы мы выбросили приобретенные в поле продукты, так как на воротах будут обыскивать, а в лагере нас будут кормить. Мы поверили, ибо через проволоку было видно, что первые колонны проводят прямо около дымившихся котлов и выдают по баночке варева, мы выбросили все запасы. Когда подошла наша очередь мы получили по баночке варева и оно оказалось обыкновенным просом в кипяченой воде, которое способны есть только птицы. Похлебав немного жидкости, мы выбросили просо и устроились на ночлег посреди двора. На следующее утро нас построили очень рано и повели, подгоняя плетками и прикладами к пруду, где, загнав в воду, дали напиться воды, кое-кто всполоснул лицо. На обратном пути выдали на четырех человек одну буханочку хлеба и отправили на Гайсин. До Гайсина я настолько выбился из сил, что самостоятельно дойти не мог, меня довели под руки мои товарищи. Однако, несмотря на сильную усталость, я уговаривал товарищей бежать, так как здесь были наиболее удобные места, частые леса, овраги и невдалеке населенные пункты. Но, 13 из моих товарищей частично согласился только Афанасьев, а остальные категорически отказались. Вероятно, они были правы. Нас, кроме непосредственного конвоя у колонн, сопровождал отряд велосипедистов, вооруженных автоматами и пулеметами. Велосипедисты все время обгоняли нас, делая скрытые засады в местах, удобных для побега. Гайсин нас встретил еще хуже, чем Ивангород. Нас просто, как скот загнали во двор бывших кавалерийских конюшен и предоставили самим себе. Но, помня Ивангород, мы запаслись в дороге зерном гороха и другими продуктами, подобрали ведро и, раздобыв с большим трудом ведро воды, почти до полуночи на костре варили себе питание. Наевшись почти досыта, оставив запас на завтрак, мы устроились отдыхать среди коновязей. На следующий день нам в Гайсине устроили дневку. После отдыха я с утра на следующий день ходил по лагерю, искал товарищей. Здесь я встретил бывшего начальника политотдела дивизии, а затем начальника политотдела корпуса старшего батальонного комиссара Бромберга. При встрече со мной он почему-то испугался и просил меня никому не говорить о его звании и фамилии. Бромберг просил называть его интендантом 3-го ранга Яковлевым Иваном Ивановичем. Я пообещал Бромбергу, что его просьбу выполню, и при встрече товарищей, знающих его, предупредил. Однако я указал Бромбергу, что я не злопамятный, вспоминать прошлое не люблю и считаю за низость сводить личные счеты. Он напомнил мне случай, который произошел в Проскурове. Когда меня принимали в ряды партии, он присутствовал как представитель парткомиссии дивизии и резко выступил по моему адресу. Мне пришлось долго уверять его, что это дело прошлое и все давно забыто, о чем не следует вспоминать. Как мне показалось, он несколько успокоился и мы расстались. Больше я его не встречал. Здесь же в Гайсине к нам привели старшего лейтенанта Товкайло, переодетого в гражданскую форму. Он оказался в Гайсинском районе. Его поймали местные полицаи и передали в лагерь военнопленных. После этой встречи я его больше не видел. Это дало козыри в руки моим товарищам, которые убеждали меня, что бежать бесполезно, все равно поймают полицаи и в лучшем случае передадут в лагерь, а может быть и хуже.» ( … ) «Паралеллельные» воспоминания бывшего командира взвода конных разведчиков 983-го сп 253-й сд Юрия Богумиловича Соколовского, плененного под 14 августа 1941 г. под г. Кривой Рог: «3-го сентября нас погнали через Кировоград - Виску - Хмелевое Ново-Архангельск. Совершенно голодные мы проходили в день по 40 - 45 километров. Кто в изнеможении отставал, того пристреливали. Когда я отставал, меня тащили два товарища. Есть давали только вечером на месте стоянки. В Большой или Малой Виске нас загнали в помещение Райисполкома, в Хмелевом - в клуб, а в НовоАрхангельске - в свинюшник, причем, он был очень маленький, нас было человек 250 и там нельзя было ни стоять ни сидеть. Последним 20 – 30 человекам некуда было войти, так как все помещение свинюшника было не более 60-ти метров, их немцы притиснули прикладами. 14 Осень 1941 г. Типичная сцена в колоннах советских военнопленных. На последнем этапе в километрах 15-ти от Умани произошел такой эпизод. Впереди, шагов 100 - 200 м нас гнали группу евреев. Был спровоцирован побег, и на том основании, что якобы 10 евреев хотели бежать, их тут же на дороге расстреляли. Это были такие душераздирающие крики, что их до сих пор невозможно забыть. Когда мы вошли в Умань и проходили мимо вокзала, второй раз немецкая охрана спровоцировала побег одного еврея, когда он хотел бежать, по нему открыли огонь. Это было дикое, неописуемо варварское зрелище. Это было между железнодорожной станцией и птицекомбинатом в Умани. В Умани начали впервые организованно получать пищу. Один раз в сутки выдавали по поллитра горячей воды, которая называлась гороховым супом, но это была сплошная вода, и один раз выдавали хлеб грамм по двести. Это было 7 – 10 сентября 1941 года, лагерь помещался в Птицекомбинате города Умани, комсостав жил в индюшатнике, причем он был очень низкий и ходить по нему нужно было ползком. Пробыли мы там сутки или двое и начали нас гнать на Ивангород - Гайсин, из Гайсина дальше на Винницу. За Гайсиным охрану приняли мадьяры. Нас заставляли вести их велосипеды, груженные своими лопатками или другим каким либо вьюком. Впереди шли немцы, они призывали мадьяров закурить, и те для услаждения избивали наших офицеров палками по голове, спине, за что получали, виде поощрения, сигарету. Это было по дороге от Гайсина до Вороновиц Винницкой области.» (примечание: в цитируемом тексте сохранена орфография оригинала ) ( … ) По прибытии пленных развернутый в Гайсине Дулаг 152 советские военнопленные проходили первую за время плена серьезную проверку, «фильтрацию», контингента. Здесь немцы всерьез начинали заниматься выявлением национальности военнопленных, их партийности, их воинских званий, занимавшихся ими армейских должностей. По результатам фильтрации тут же, на месте, предпринимались и соответствующие 15 «оргвыводы». То есть, все опознанные евреи и «комиссары», другими словами - все политработники подлежали «спецобращению» (эвфемизм, которым в документах германского Рейха шифровали понятие расстрела). Одновременно в Гайсинском лагере по определенным критериям выявлялись «фольксдейчи» , представители наций союзников Германии и народов, потенциально настроенных против советской власти, которые подлежали немедленному освобождению. Хотя, как показывают факты, это правило соблюдалось не всегда и не во всех конкретных случаях. Тем не менее, надо признать, что именно в Гайсинском лагере имело место освобождение большого числа украинцев, а заодно и белорусов из плена в расчете на то, что этот жест будет положительно воспринят населением оккупированных территорий и облегчит ожидаемую победу Германии над СССР. Август 1941 г. Пост охраны в лагере «Уманская яма». Гайсинский лагерь военнопленных, как и «Уманская яма», получил известность за особую, садистскую свирепость обращения с советскими военнопленными. Именно здесь, в Гайсинском лагере, в ночь с 27 на 28 августа 1941 г. имел место беспрецедентный расстрел 8 – тысячной толпы советских военнопленных охраной лагеря огнем из установленных по периметру зенитных установок. Произошедшее в ту ночь свидетель из числа самих немцев обер - фельфебель 101-го пехотного полка Лео Мелларт описывает так: Проснувшись от криков и стрельбы, «я вышел наружу и увидел, как стоящие недалеко две или три зенитные батареи ведут огонь прямой наводкой по находившимся в накопителе пленным. Ответственность за эту подлость, как мне тогда сказали, несет комендант города Гайсин. Как я узнал позднее от караульных, в результате было убито или тяжело ранено около 1000 - 1500 человек.» ( … ) Четвертый этап - лагерь в Виннице. От Гайсина пленных гнали далее на Винницу. На этом отрезке пути длиной в 95 км колонны останавливались на две промежуточные ночевки - в окрестностях городков Брацлав и Вороновица. Вот что по этому поводу вспоминает В.И. Бойко: «С Гайсина колонну пленных погнали на Винницу. По дороге около какого - то села остановились опять на ночлег. Расположили нас на какой - то лужайке. Ночью прошел сильный дождь. Лужайка сразу наполнилась водой. Мы все были, как в озере. Подняться или хотя бы сесть не разрешалось. Кто пытался это сделать - следовала автоматная очередь, и несколько человек оставалось лежать здесь навечно.» Вновь цитирую М.И. Танченко: «На следующий после дневки день нас построили очень рано и уже с восходом солнца мы были за Гайсином. Нас вели на Брацлав. Уже за Гайсином нас догнала машина, выдали по одной буханочке хлеба на четыре человека, и мы продолжали наш марш. Где-то на половине пути для нас местным населением было организовано питание. Среди поля, около 50 м от дороги колхозники вынесли продукты питания и разложили их в длинную шеренгу. Наша колонна, поравнявшись с колхозниками, разбежалась и все кинулись на продукты. Изголодавшиеся люди пренебрегали криками конвоя, поднявшейся стрельбой, 16 продолжали налетать на продукты и хватали, что кому попалось в руки. Мне досталась большая 3-х литровая бутылка молока. Мои товарищи также запаслись кое-какими продуктами, и мы были обеспечены до вечера и на следующее утро. Это обеспечение досталось нам дорогой ценой. На месте, где доставали эти продукты, осталось лежать несколько человек, убитых конвоем. Питались мы прямо на ходу, ибо немцы делали привалы очень мало. Они, видимо, выполняли график движения, и нам до захода солнца необходимо было пройти расстояние в 30км до Брацлава. А вести уставших и голодных достаточно сложно. Люди, несмотря на крики конвоя, избиения и даже стрельбу, двигались медленно. К стрельбе в пути уже так привыкли, что на выстрелы никто не обращал внимания. К закату солнца мы подошли к Брацлаву. В Брацлав нас не пустили и отаборили на лугу под Брацлавом, оцепив часовыми и пулеметами. Даже по естественным надобностям не пускали отойти от табора. Кое-как переспав, утром мы двинулись на Немиров. Дорога после Брацлава стала еще тяжелее. Люди, будучи голодными, после молока и жирных продуктов поболели животом, а в пути из колонны не выпускались. Начались избиения отстававших людей, участилась стрельба, и на дороге оставалось больше трупов убитых конвоем. Во второй половине дня мы подошли к Немирову. Под Немировом, на большой площадке было также колхозниками организовано питание, но было организовано несколько лучше. Здесь были установлены полевые кухни, из принесенных продуктов изготовили суп. В сыром виде выдавали только фрукты и овощи. Получив по баночке супа и небольшому кусочку хлеба, мы наскоро поели и двинулись дальше в путь. К ночлегу в Вороновицу мы прибыли поздно ночью. Это была последняя ночевка перед Винницей. К исходу дня 23 августа 1941г нас привели в Винницу и расположили в военном городке, превращенном в лагерь военнопленных. Итак, за 5 дней пути мы прошли 170 км от Умани до Винницы, ежедневно в среднем по 34 км. Нас, то есть командный состав, разместили в большую 3-х этажную казарму. Ночь была тяжелой. Поболевшие животом люди просились во двор по естественным надобностям, но выпускали и водили в отхожие места местные полицейские по десять человек. Создалась большая очередь у дверей, полицаи разгоняли очередь, «угощая» многих резиновыми плетками.» По прибытии в винницкий лагерь военнопленные вновь проходили фильтрацию, но на этот раз в гораздо более жестком режиме, нежели в гайсинском лагере, поскольку она проводилась сотрудниками СС и айнзацкомандами СД. Вновь шло выявление военнослужащих - евреев и сменивших форму или споровших знаки различия политработников, коммунистов. Все они, согласно действовавшим в германской армии приказам, подлежали уничтожению. 17 Фотография лета - осени 1941 г. Процедура фильтрации в лагере военнопленных: доносчик указывает на предположительно бывшего политработника. В.И. Бойко в своих воспоминаниях по поводу этого этапа писал: «В Виннице мы на практике увидели, что такое национал - социализм, что такое чистота арийской расы, что такое новый порядок, который принесли фашисты на нашу землю. Евреев выводили из строя и сразу же расстреливали или сначала помещали в клетку. В такой клетке я узнал своего товарища, с которым служил срочную службу - Яшу Гофельда из Киева. Он был избит. Одежда на нем была изорвана. Я крикнул конвоиру, что это мой товарищ с моего села, что он украинец. Но в ответ получил прикладом в спину. Больше Яшу Гофельда я не видел.» Рассказ В.И. Бойко дополняет М.И. Танченко: «Пребывая целый день на улице, хотя и в отдельной клетке, я несколько рассмотрел лагерь. Вся территория военного городка была разбита на большое количество отдельных, отгороженных колючей проволокой клеток. У ворот каждой клетки стояли местные полицаи, с желто-голубой с большим орлом повязкой на рукаве, с плетками из проволоки или кусками резиновых шлангов, которыми стегали пленных, хуже немцев. В каждой клетке была отдельная группа людей, значение которых установить не удалось. В одной соседней с нами клетке находились матросы с закованными в цепи руками, которым не давали возможности даже присесть, а все время издевались над ними, придумывая самые нечеловеческие пытки. Здесь среди нас и других групп уже ходили предатели, выпытывая людей еврейского происхождения и политработников. Выявленных людей уводили, и больше они не возвращались. А среди нас были такие люди, почему-то озлобленные, и озлобленные не на врага, а на своих, в угоду немцам выдавали своих людей. Правда, их было немного, и они выживали только до первой ночи. Одного из 18 таких, оказавшегося в нашей группе, оставили трупом на ночлеге под Брацлавом. Так же разделывались с ними и в Виннице.» Среди других в винницком лагеря, очевидно, после процедуры опознания, была расстреляна попавшая в плен в «Уманском котле» военврач Тойберман , занимавшая должность начальника военно - полевого госпиталя 6-й армии. ( … ) В то же время складывается впечатление, что и в винницком лагере процедура фильтрации пленных по понятным причинам была не очень тщательной, и многие старшие командиры и политработники, скрывшие свои подлинные имена и звания и выдававшие себя за украинцев, были отпущены по домам. Вот краткий перечень таких конкретных случаев: - Куркин Николай Петрович, военврач 2-го ранга, начальник медико - санитарного отдела управления 6-й армии, пленен в августе 1941 г. будучи раненым в руку, в плену назвался украинцем по фамилии Бородюк, был отпущен как украинец и из Винницы ушел к линии фронта. ( … ) - Ермаков, старший батальонный комиссар, секретарь партийной комиссииштаба 6-й армии, пленен в августе 1941 г., выдал себя за украинца, был отпущен и из Винницы ушел к линии фронта. ( …. ) - Шатерник Григорий, батальонный комиссар, редактор печатного органа 6-1 армии «Звезда Советов», пленен в августе 1941 г., выдал себя за украинца, был отпущен и из Винницы ушел к линии фронта. ( … ) - Зверев Григорий Александрович, полковник, командир 190-й стрелковой дивизии, пленен 11.08. 1941 г. у с. Доброводы, выдал себя за украинца, был отпущен, линию фронта перешел 06.09. 1941 г. у ст. Верховье под г. Орел. ( … ) Лагерь в Виннице на первом этапе, то есть, условно говоря - до завершения боев на Украине в 1941 г., играл роль транзитного. Пятый этап - лагерь в Ровно (или Новоград - Волынске). После Винницы этапирование пленных происходило по железной дороге. Изнурительные многокилометровые пешие переходы позади, вроде пленные должны чувствовать облегчение. Однако абсолютно все выжившие в плену описывают транспортировку в железнодорожных вагонах как долгую и мучительную пытку: по четыре - пять суток в неимоверной тесноте, духоте, без пищи и воды, без возможности выйти и оправиться. Очень часто к моменту прибытия эшелона к пункту назначения значительная часть пленных просто - напросто умирала. Вспоминает В.И. Бойко: «С Винницы в закрытых вагонах дальше повезли нас в неизвестном направлении. На какой - то станции перегрузили в открытые вагоны полувагоны. В вагоне пленные стояли как в бочонке селедка. Несколько суток не ели. Не давали также воды. У нас созрел план побега. Два человека скрещивали руки, один становился на это сплетение, и его выбрасывали за борт. Но вероятность остаться в живых была небольшая. Конвоиры, которые стояли на мостиках, прикрепленных на сцепках вагонов, стреляли с автоматов по прыгающему. Тогда мы оставили это занятие на ночь. Ночью выбросили меня. Переждав, пока пройдет эшелон, я мокрым лугом или болотом пошел дальше от железной дороги. На рассвете зашел в какую - то избу. Хозяйка дала мне хлеба и молока. Я попросил что - нибудь переодеться. В это время зашли немцы. Меня отконвоировали в Новоград - Волынский лагерь (оттуда В.И. Бойко был переведен в офицерский лагерь во Владимир - Волынском - примеч. В.К.). 19 Эшелон с советскими военнопленными на одном из железнодорожных узлов. А вот как описывает перевозку партии пленных из винницкого лагеря к следующему этапу, а также свой побег М.И. Танченко: «Во второй половине дня 26 августа 1941 г нас начали строить в колонны по такому же принципу, как строили в Умани, то есть отдельно старший командный состав. Перед построением мои вещи находились в казарме, на 3-м этаже. Пока я забрал вещи и вернулся к строящейся колонне, мои товарищи Афанасьев, Бабин и Полежай уже стояли в колонне далеко впереди. Попытка пристроиться к ним не удалась. Таким образом, я потерял товарищей и остался сам среди незнакомых мне людей. Построив колонну, нас оцепили конвоем и, ничего не сказав, повели на станцию Винница. Всю дорогу от лагеря до станции нас продолжал мочить моросящий дождь, мы промокли до костей, и задувающий холодный ветер приводил людей к окоченению. Мое решение бежать усилилось. На первой остановке я попросился у старого немца, который оказался сговорчивым, по естественным надобностям. Вылез из вагона через верх и осмотрел кругом возможность побега ночью. Вернувшись в вагон, я поговорил с оказавшимися в этом вагоне капитаном Мироненко, старшим лейтенантом Ляшенко и другими командирами нашего полка и дивизии. Будучи голодным, ибо нас в этот день не кормили, а запасы, приобретенные в пути, мы за двое суток почти все израсходовали. Если и осталось немного пищи, так она была унесена моими товарищами, которые попали в другой вагон. Дождь и пронизывающий ветер не утихали. Раздетые люди жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Донимал и голод. Кое-как сев и прижавшись к группе людей, я вскоре уснул. Сколько я спал, не знаю. Проснувшись, я увидел, что продолжает моросить дождь, дует сильный ветер и сильно темно. Послушав и убедившись, что разговора в тормозной будке не слышно, где сидели два немца, конвоировавшие нас. Я разбудил товарищей из нашего полка, которые были рядом со мной. Проснувшись, каждый кинулся в противоположную сторону 20 вагона, так как мы находились под тормозной будкой вагона. Пробираться пришлось прямо по людям, ибо стать в такой массе народа, да еще в спешке и темноте негде было. Некоторые начинали ругаться, однако основная масса людей прикрикнула на них: «Молчи, пусть идут». Добравшись до конца вагона, я перелез на сцепку и оказался самым крайним слева по ходу поезда. Люди прыгали друг за другом, безо всяких правил, на полном ходу поезда. Мне пришлось прыгать последнему. Только я приготовился прыгать, вагон вошел под мост. Я почувствовал, что близко станция и начал спешить. Как только вагон вышел из-под моста, я прыгнул. В сильной темноте и при спешке я не заметил рычага стрелочного перевода с гирей и попал обеими ногами на него. Удар был очень сильным. Я ничего не помнил, однако, прийдя в сознание, я видел, что надо мной проносятся вагоны, я лежу параллельно рельсам, и сильно пекут ноги. Как только прошел последний вагон, я поднял голову и увидел красный сигнал конца поезда.» Фотография, сделанная в августе - сентябре 1941 г. Немецкие охранники конвоируют очередную партию советских военнопленных в Шталаг № 360, г. Ровно. О лагере военнопленных в городе Ровно тоже сохранились красноречивые свидетельства. Вот что рассказал венгерский офицер - танкист английскому журналисту о ровенском Шталаге 360: «Мы стояли в Ровно. Однажды утром, проснувшись, я услышал, как тысячи собак воют где - то вдалеке… Я позвал ординарца и спросил: «Шандор, что это за стоны и за вой?» Он ответил: «Неподалеку находится огромная масса русских военнопленных, которых содержат под открытым небом. Их должно быть 80 тысяч. Они стонут, потому что умирают от голода.» Я пошел посмотреть. За колючей проволокой находились десятки тысяч русских военнопленных. Многие были при последнем издыхании. Мало кто из них мог держаться на ногах. Лица их высохли, глаза глубоко запали. Каждый день умирали сотни, и те, у кого еще оставались силы, сваливали их в огромную яму.» ( … ) Из воспоминаний бывшего командира 33-го гаубично - артиллерийского полка 72-й сд Александра Петровича Буданова: «Там, в Ровно, лагерь тоже был из сплошных кошар, причем кошары были изолированы друг от друга. В каждой кошаре пленные размещались по национальностям, а командиры - по званиям. Евреи были в подвалах (землянки), командиров, начиная от «капитана», держали отдельно. Здесь уже питание было нам дано: готовили юшку из буряка и капусты. Давали хлеб - одну буханку на 12 человек. Никакой посуды не было. Тем, кто не 21 имел котелков, юшку наливали в пилотки. Спали под открытым небом, не считаясь с погодой. Ночью было холодно, но днем, когда появлялось солнышко, все обогревались солнышком. Несмотря на то, что условия были нечеловеческие, особенно для тех, кто был ранен, мало кто роптал на это, так как на пленных Красной Армии, как нам объявили, правила содержания пленных не распространялись. Много было разговоров на эту тему. Говорили, что нас на родине считают врагами и, что если кто возвратится, его ждет трибунал. Дней через пятнадцать мы заметили, что из кошары для военнопленных украинцев каждый день выпускали на волю…» (А.П. Буданов решил воспользоваться этим обстоятельством, выдал себя за украинца, жителя г. Житомир и был действительно освобожден - примеч. В.К.) Финальный этап - офицерский лагерь в г. Владимир - Волынский. И ровенский, и новоград – волынский лагеря для взятых в плен офицеров Красной Армии по - прежнему были лишь транзитными. После довольно непродолжительного пребывания в этих лагерях и очередной процедуры фильтрации пленных вновь грузили в железнодорожные вагоны и везли во Владимир - Волынский - небольшое местечко в 13 км от западной границы СССР. Здесь в казармах двух бывших военных городков немцы развернули большой лагерь для советских военнопленных из отделения - для офицеров - офлаг, и для рядового состава - шталаг. Именно здесь «уманским окруженцам» предстояло провести долгие девять месяцев, до июня 1942 г., когда выживших после страшной зимы 1941 – 42 г. вывезли на работы в Германию и оккупированные ею страны… Эшелон с советскими военнопленными на одной из небольших железнодорожных станций. . В целом, на основе воспоминаний выживших в плену ветеранов Уманского сражения уверенно выстраивается весь скорбный путь попавших в плен в Уманском котле - от Зеленой брамы до Владимира - Волынского. У М.И. Танченко он, этот путь, выглядит следующим образом: 22 - 6 августа: плен в с. Копенковатое, далее сборный пункт в с. Перегоновка, - 7 августа: переход от с. Перегоновка до Умани. - 7 - 18 августа: пребывание в пересыльном лагере в Умани (бывшая птицефабрика). - 18 августа: переход от Умани до Ивангорода. - 19 августа: переход от Ивангорода до Гайсина. - 20 – 21 августа: пребывание в пересыльном лагере в Гайсине. - 21 августа: переход от Гайсина до Брацлава. - 22 августа: переход от Брацлава до с. Вороновица. - 23 августа: переход от с. Вороновица до Винницы. - 24 – 26 августа: пребывание в пересыльно - фильтрационном лагере в Виннице. - 26 августа: отправка железнодорожным эшелоном из Винницы в Ровно или Новоград - Волынский. Всего - 20 дней. К ним следует прибавить пять дней транспортировки по железной дороге до г. Ровно или до г. Новоград - Волынского. То есть, если бы не попытка побега в пути, то в ровенский лагерь военнопленных Танченко был бы доставлен 1 сентября 41-го. Очевидно, точно таким же был маршрут следования и «временной график» младшего лейтенанта Алексея Митрюшина с недельным смещением по датам, поскольку он был пленен 13 августа, на неделю позже пленения М.И. Танченко. В таком случае в Ровно Алексей Митрюшин был доставлен 13 - 14 сентября 41 – го. Две недели спустя, 28 сентября, его в составе в составе огромного этапа военнопленных - свыше 1000 человек, вновь погрузили в железнодорожный состав. Сутки спустя этап выгрузили на вокзале города Владимир - Волынский… Небольшой дополняющий штрих о том, как держались и пытались выжить наши люди в плену: «Очень скоро я понял, что в одиночку в лагерно - этапном плену долго не продержаться, не прожить. Нужно объединяться в небольшие группки помогающих друг другу людей. Опытные пленные называли эти группки колхозами. Самый удобный колхоз - три человека. Два - маловато, потому что одному тащить обессиленного товарища очень трудно, а подчас и невозможно, вчетвером такая проблема решается проще всего, но такая группа уже менее мобильна, кроме того, может возникнуть четыре разных или по два одинаковых мнения, трудно приводимых к общему знаменателю.» Данный отрывок взят из книги Юрия Аппеля «Доходяга. Воспоминания бывшего пехотинца и военнопленного» и содержит наблюдение, очень важное для понимания общей атмосферы и скрытой от глаз подоплеки некоторых событий, имевших место в офицерском лагере военнопленных во Владимире Волынском. Применительно к судьбе моего тестя можно с большой долей уверенности предполагать, что такими товарищами Алексея Митрюшина по «колхозу» были Михаил Федорович Иваненко, лейтенант, командир взвода или роты 378-го сп 173-й сд, и Петерсон Борис Александрович, военинженер «братской» 72-й гсд. Они попали в плен в один и тот же день - 13 августа и практически вместе поступили во владимир волынский лагерь через транзитный лагерь в Ровно. Б.А. Петерсон - эшелоном 24 сентября, А.Я. Митрюшин и М.Ф. Иваненко - эшелоном 29 сентября 1941 г. Очевидно, и в лагере они держались вместе. Ни один из них не пережил лето 1942 г.: Б.А. Петерсон умер 30 января 1942 г. от истощения и туберкулеза, А.Я. Митрюшин умер 15 марта 1942 г. от сыпного тифа, М.Ф. Иваненко 18 июня 1942 г. был передан СД и расстрелян. Ссылки и пояснения 1. 2. 23
