М.Г. Покидченко Исторический подход в оценке экономических
advertisement
М.Г. Покидченко Исторический подход в оценке экономических теорий То, что для характеристики экономических теорий необходим исторический подход, является одним из основополагающих принципов в российской экономической науке. К сожалению, этот принцип последнее время постепенно размывается. В результате сокращается число часов в учебном курсе «История экономических учений» даже в таком ведущем ВУЗе нашей страны как МГУ имени М.В. Ломоносова. Причин для этого две. Одной из них становится все более утилитарный, практический подход к целям экономической науки. Предполагается, что выпускники экономических факультетов и ВУЗов идут исключительно в сферу частного предпринимательства. Следовательно, делается вывод что при подготовке экономистов надо уделять основное внимание и время прикладным экономическим дисциплинам, меньше времени надо уделять экономической теории, а историко-экономические дисциплины вообще не нужны, как не имеющие практического значения. В результате за бортом остается подготовка экономистов для сферы государственного управления, государственного регулирования экономики, не говоря уже о специалистах, развивающих и преподающих экономическую науку. Именно в последнем случае необходима история экономических учений, стимулирующая значение и творческий поиск разнообразных подходов к изучению экономики. Ориентация системы образования на достижение «практических» результатов, характерная для капитализма, отмечалась еще Т. Вебленом в начале 20 века. В своей работе «Теория делового предприятия» он писал о «низведении программы обучения до такого уровня, когда ученикам предлагаются готовые сведения в ущерб систематической организации процесса обретения знаний. Первичным тестом служит практическая возможность извлекать доход. Вторичным тестом – возможность использовать полученные сведения та, где цениться широта взглядов и внешняя «культурность»… . Многое из современной полемики по поводу присутствия того или иного предмета в текущем учебном плане… можно свести к той или иной из этих двух целей… отсюда возникает рутина с ее механическими тестами… . Тем самым снижается ценность обучения, призванного развивать интеллектуальную инициативу, и осмысленное понимание предмета. Прививаемый тип эрудиции скорее мешает, чем помогает, развитию навыков мышления» [Веблен Т. (2007). С. 274-275]. Другой причиной является «равнение на Запад». К Западу же у нас до последнего времени было отношение почтительное, как ученика к учителю. В Америке есть пословица: «Если ты такой умный, почему ты не богатый?». Переворачивая эту пословицу, делается вывод – если ты не богатый, значит не умный. И вот уже у нас начали делать дальнейший вывод – чтобы Россия стала богатой, как США, надо скопировать в России систему американского образования, стать умными «по-американски», забывая русскую пословицу: «Не все то золото, что блестит». На Западе же курс истории экономических учений в системе образования экономистов представляет последние десятилетия большую редкость. По моему личному опыту я знаю, что, например, в Германии этот предмет преподается на экономических факультетах лишь двух-трех университетов. Еще хуже положение в англоязычных странах. Например, в Лондонской школе экономики и политических наук, воспринимаемой во многом как эталон, история экономических учений перестала являться обязательной для изучения студентамиэкономистами уже в первой половине 1960-х годов. (Подробно о положении истории экономических учений в западной науке и образовании можно будет прочитать в статье А.А. Мальцева в одном из ближайших номеров «Вопросов экономики»). Такое отношение к истории экономических учений в западном образовании связано с некоторыми методологическими особенностями «мейнстрима» западной экономической науки, который отрицает исторический подход. Напомню, что «мейнстрим» начал формироваться после завершения маржиналистской революции в экономической науке последней трети 19 века. Последнюю точку в маржиналистской революции поставил А. Маршалл, один из родоначальников неоклассической школы маржиналистского направления в экономической науке, бывшей лидером в рамках этого направления до кейнсианской революции. Он в 1902 г. впервые стал читать Кембриджском университете курс «экономикс» вместо курса классической политэкономии. Приемником Маршалла в Кембридже был А. Пигу, который, как всякий неофит, свято верил в новую и «единственно правильную» теорию «экономикс». «Пигу… не читал ничего по истории экономической мысли и даже хвастался этим. Как-то «Economic Journal» прислал ему книгу по истории теории ценности, а он ответил, что так занят тем, чтобы не отстать от современной экономической теории, что не хочет ничего знать о теориях мертвых авторов» [Роббинс Л. (2013). С. 395]. Такая идея доминирует и до сих пор в современном «мейнстриме». Здесь можно выделить две причины такого подхода. Во-первых, само маржиналистское направление в экономической науке (в лице неоклассической, кейнсианской и других школ) отрицает исторический подход при изучении экономики. (Так же как до него классическая политэкономия подходила к экономике с точки зрения «естественного», т.е. вечного и неизменного порядка.). П. Самуэльсон писал в свое время во введении к своему знаменитому учебнику, что экономическая наука (имея в виду исключительно маржиналистскую теорию) изучает вечные проблемы, которые присутствуют во все периоды развития человеческого общества – от первобытного до современного, и которые есть даже у пчел и муравьев. Центральной из них является проблема оптимального использования ограниченных ресурсов. Следовательно, исторические отличия разных этапов развития экономики для экономической науки интереса не представляют. Что же касается других направлений экономической науки, которые изучают социально-экономические изменения, как например, институционалистское направление, то им «мейнстрим» в «научности» отказывает. Даже такой известный историк экономической мысли как М. Блауг, отстаивая свои маржиналистские позиции, писал, что «в области анализа «институционалистам» не удалось выполнить свое обещание и создать жизнеспособную альтернативу неоклассической теории. Именно по этой причине это течение постепенно потеряло свое влияние» [Блауг. М. (1994). С. 659]. Естественно, сами институционалисты с этим не согласны. Во-вторых, в современном «мейнстриме» присутствует методология позитивизма, в связи с чем он уподобляет экономическую теорию естественным наукам, дистанцируясь от таких гуманитарных наук как история и философия, и, что более важно, разделяет веру в кумулятивный характер науке, в линейный и прогрессирующий характер ее развития. В таком случае действительно имеет смысл изучать только самые современные экономические теории «мейнстрима», а предшествующие им теории и тем более боковые ветви экономической науки игнорировать. На таких позициях стоит основная масса представителей экономического «мейнстрима». Правда, можно сослаться на более объективную позицию М. Блауга, которая очевидно связана с тем, что, хотя он и является представителем «мейнстрима», но все-таки он историк экономических учений. Блауг писал: «Итак, все-таки есть ли прогресс в экономической науке? Ясно, что ответом будет «да» - аналитический инструментарий постоянно совершенствовался и наращивался; эмпирические данные все в большей и большей степени упорядочивались и выстраивались для выверки экономических гипотез… . И все-таки релятивисты в чем-то правы. Развитие экономической мысли не происходило в виде однозначно линейного движения к нынешним истинам. В процессе этого развития было много окольных движений и отклонений, навязанных запросами времени и места» [Блауг М. (1994). С. 6]. Последнее положение очень важно. Экономическая наука развивается, совершенствуется не в неком абстрактном, чисто логическом пространстве, а во многом подчиняясь «запросам времени и места». Без учета исторической среды понимание причин возникновения новых экономических теорий будет необъективным, а отсюда некорректным, а зачастую и неправильным будет их применение. Еще одной актуальной темой исследования истории экономических учений является адаптация определенных экономических теорий в других странах, имеющих исторические и национальные отличия от страны, где эта экономическая теория возникла на определенном этапе развития конкретной страны. Здесь можно вспомнить Ф. Листа, который утверждал, что классическая политэкономия не является универсальной экономической теорией, а отражает реальности английской экономики рубежа 18 – 19 веков и, следовательно, не применима в Германии, находившейся на более низкой ступени экономического развития. И действительно, распространение классической политэкономии в Германии первой половины 19 в. происходило в адаптированной к германским реалиям форме. Отсюда можно сделать вывод, что не существует абсолютных истин и универсальных теорий в социальной сфере. Появление и применение социальных теорий всегда исторически конкретно. Дело в том, что мировая экономичсекая наука не развивается одновременно во всех странах. Хотя она составляет сумму местных экономических наук, среди них на каждом этапе развития мировой экономической науки есть страны – лидеры и страны – аутсайдеры. Лидеры создают оригинальные экономические теории, а аутсайдеры их воспринимают, и адаптируют к своим национальным и историческим условиям. В адаптации нет ничего зазорного, это не ошибка, и не искажение правильной теории, а объективная форма развития экономической науки в данной стране. Так, при создании классической политэкономии лидерами были Англия и Франция, а все остальные страны Европы и США были аутсайдерами, в создании исторической школы лидером была Германия, в маржиналистской революции кроме Англии и Франции участвовали Австрия, Италия и США, а при формировании институционалистского направления – в первую очередь США и Германия, а также отдельные представители Англии, Франции и России. В истории экономической мысли России подавляющее место занимает изучение адаптации иностранных экономических теорий и их влияния на развитие российской экономики. В число лидеров мировой экономической науки Россия вошла только на рубеже 19 – 20 вв., но затем с 30-х годов 20 века, когда в Советской России с приходом к власти Сталина осталась только социалистическая экономическая наука, базирующаяся на теории Маркса, она снова стала аутсайдером и остается им до настоящего времени. Степень адаптации зависит от величины разрыва между уровнем социального развития страны – лидера и страны – аутсайдера. Так, в 16 веке разрыв между Россией и Западной Европой был настолько велик, что идеи меркантилизма в России просто не воспринимались, так как они выражали интересы торговой буржуазии, а в России 16 века, хотя, также как на Западе, уже существовало централизованной государство, но возникло оно не благодаря социально-экономическим, а военным причинам, но в то же время такие феодальные сословия как дворянство и крепостные еще только зарождались. Поэтому Иван Грозный в своей переписке с английской королевой Елизаветой упрекал ее в том, что она главное внимание в их общении уделяет торговым, а не «государственным» делам и даже язвил, что видно у нее всем владеют «не только люди, а мужики торговые», которых Иван Грозный за людей не считал. Таким образом, переписывались, хотя и современники, но люди разных эпох. Отсюда можно сделать вывод, что буквальное копирование зарубежного опыта возможно лишь тогда, когда страны находятся на одинаковой ступени исторического развития. Что же касается меркантилизма, то он смог прижиться в России только спустя 100 лет (Новоторговый устав 1667 г.). Классическая политэкономия, в лице теории физиократов, пришла в Россию во второй половине 18 в. (в 1765 г. в Петербурге было создано Вольное экономическое общество). Однако идеи физиократов пришлось адаптировать к социально-экономическим отношениям России, где крепостное право в это время достигло своего апогея, почти сравнявшись с рабством, в то время как во Франции крепостное право уже отошло в прошлое, и центральной фигурой теории Кенэ был свободный крестьянин-арендатор. Поэтому идея Кенэ о том, что человек (крестьянин) должен работать на земле, трансформировалась у членов Вольного экономического общества в положение о том, что человек (дворянин) должен работать на земле, т.е. лично управлять своим поместьем, для чего ему и нужны советы Вольного экономического общества. Мужики же, как во времена Ивана Грозного, так и во времена Екатерины II, людьми еще не считались. Тем не менее, если посмотреть с другой стороны, Вольное экономическое общество сыграло свою положительную роль в истории России. Конечно его члены не создали оригинальных экономических теорий, но они проводили исследования российской экономики, включая анкетирование помещиков и чиновников в губерниях, и разрабатывали практические рекомендации. Публикации Вольного экономического общества, как разовые, так и периодические, имели свой круг читателей. Так, секретарь Вольного экономического общества В. Левшин опубликовал первую в России экономическую энциклопедию «Коммерческий словарь», а А. Болотов издавал журналы «Сельский житель» и «Экономический магазин». Следующий этап классической политэкономии, в лице теорий Смита, Сэя, Мальтуса и Рикардо, также не воспринимался в России первой половины 19 века буквально, так как в России в это время основной отраслью было сельское хозяйство, преобладал ручной труд крепостных, а общество было разделено сословными правами и привилегиями. Поэтому теории Смита и Сэя воспринимались несколько абстрактно, как некая философия, а работы российских экономистов по проблемам отечественного хозяйства поднимали вопросы не эпохи промышленного капитализма, а эпохи первоначального накопления капитала, т.е. проблемы денежного обращения, кредита, финансов, внешней торговли и государственного регулирования экономики, хотя зачастую использовали общие лозунги классической политэкономии. Примером адаптации могут служить взгляды Н. Мордвинова, который выступал за политику протекционизма. Когда же ему указывали, что он идет против последнего слова науки, против свободы конкуренции, либерализма и фритредерства, он отвечал, что «соревнование может существовать между россиянином и россиянином, но не может существовать между россиянином и англичанином» и пояснял, что «никакое правило отвлеченное не может служить верным и неизменным руководством» без учета уровня развития каждой страны [Цит. по: Покидченко М.Г., Сперанская Л.Н., Дробышевская Т.А. (2005). С. 37-38]. Идеи следующей за классической политэкономией исторической школы Германии адаптировать не пришлось, так как сама историческая школа утверждала, что каждая страна должна иметь отдельную экономическую науку с учетом своей национальной и исторической специфики. Но последующая за исторической школой теория Маркса, претендовавшая на универсальность, сначала подверглась адаптации российскими народниками. Многие из них искренне считали себя марксистами, лично контактировали с Марксом и Энгельсом, но в тоже время, игнорируя теорию формаций Маркса, утверждали, что Россия может перейти от феодализма к социализму, минуя капитализм, а также отрицали идею классовой борьбы как движущей силы общественного развития. Народников сменили социал-демократы, которые были ближе к теории Маркса, но чем теснее они подходили к практическим действиям, тем больше им приходилось адаптировать марксистскую теорию к российским реалиям. В первую очередь это касалось деятельности большевистского крыла РСДРП (например, в трактовке мировой революции) и особенно, когда они после революции стали строить социализм в России. Я лично слышал от одного германского марксиста, что в Советском Союзе был построен «неправильный», не марксистский социализм и это было связанно с ошибками конкретных руководителей СССР. В действительности социализм в СССР был абсолютно правильным, т.е. соответствующим историческим и национальным общественным отношениям России. И все варианты реального социализма, от шведского до камбоджийского, были такими потому, что идеи социализма были адаптированы к местным особенностям. Но вернемся в Россию рубежа 19 – 20 веков. В это время Россия переживала небывалый культурный подъем, во время которого было сделано огромное количество достижений мирового уровня в различных направлениях науки и искусства. (В то же время Россия еще была далека от мирового лидерства в экономике и политике. Объяснить этот феномен я пока не берусь). Экономическая российская наука тоже заняла место в группе мировых лидеров, выдвигая оригинальные теории, которые получали всемирное признание либо сразу же, либо через какое-то время. К числу оригинальных российских теоретиков дореволюционного периода относились: в области теорий экономического цикла М. Туган-Барановский и М. Бунятян, в маржиналистской теории В. Дмитриев и Е. Слуцкий, в институционалистской теории П. Струве, С. Булгаков и снова М. ТуганБарановский. После революции творческий подъем продолжался уже в Советской России, но лишь до прихода к власти Сталина в 1929 г. В это время среди российских экономистов, выдвигавших оригинальные теории, можно назвать Н. Кондратьева, А. Чаянова, В. Базарова, Г. Фельдмана, А. Богданова, начинавшего в Советской России и продолжившего в эмиграции В. Леонтьева и, наконец, уже в сталинский период счастливо избежавшего репрессий Л. Канторовича. Далее, как уже было сказано, российская экономическая наука вернулась в число аутсайдеров. Обратимся теперь к дню сегодняшнему. Российская экономическая наука остается пока в числе аутсайдеров. Поэтому существует проблема восприятия и адаптации западных экономических теорий в нашей стране в области науки, образования и практического применения. К сожалению, пока наблюдаются в большей степени две крайности – либо преклонение перед Западом и попытка буквального восприятия и применения современных западных экономических теорий, либо стремление отвергать все с порога, мотивируя это российской «самобытностью». Гораздо сложнее, но правильней и актуальней попытаться проанализировать исторические и национальные особенности российской экономики, понять, и сформулировать ее отличия от других стран и осуществить «точную настройку» мировой экономической науки на реальную социальную основу народного хозяйства России. Например, в области экономической политики в нашей стране, на мой взгляд, довольно бессистемно применяются меры как из арсенала неолиберализма, так и из арсенала кейнсианства. Мне же кажется, что в России еще не сформировалась развитая рыночная экономика. Переход от плановой директивной экономики к рынку путем «шоковой терапии», оказался, во-первых, слишком резким и, во-вторых, не достигшим своей цели. На смену плановой экономике пришла не «экономика совершенной конкуренции», а монополистическая экономика. Монополии же, как известно, являются тормозом экономического развития. Поэтому было бы разумным, совершенствуя постепенно рыночные отношения, использовать пока для развития российской экономики систематизированное, сбалансированное, долгосрочное индикативное планирование, которое, как мне кажется, больше соответствует уровню исторического развития современной России. Напомню, что индикативное планирование успешно применялось в период НЭПа в Советской России и в послевоенной Франции, сочетая разработку народнохозяйственного плана и достижение его целей рыночными методами государственного регулирования – налогами, кредитами, льготами, субсидиями, квотами и государственными заказами. Литература: 1. Блауг М. (1994). Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело ЛТД. 2. Веблен Т. (2007). Теория делового предприятия. М.: Дело. 3. Покидченко М.Г., Сперанская Л.Н., Дробышевская Т.А. (2005). Пути развития экономики России: теория и практика. М.: ИНФРА-М. 4. Роббинс Л. (2013). История экономической мысли. М.: Издательство института Гайдара.
