(историко-правовые аспекты проблемы).
реклама
О.В. Богунова Депортация крестьян в Сибирь период массовой коллективизции правовые аспекты проблемы) в (историко- Принудительные миграции – это перемещения значительных масс людей, предпринятые государством по отношению к своим или чужим гражданам путем принуждения. Говоря о перемещениях путем прямого принуждения, мы имеем дело с депортациями (от лат. «deportatio» - изгнание, ссылка), подразумевающими откровенно репрессивный (карательный) характер воздействия государства на гражданина. Депортации – это одна из специфических форм или разновидностей политических репрессий. Они являются и своеобразной формой учета и принуждения государством его не индивидуальных, а групповых политических противников (не столь важно, подлинных или мнимых). Определяющими особенностями депортаций как репрессий являются их административный (внесудебный) характер и списочность, т.е. направленность не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечающую заданным сверху критериям. Решения о депортациях принимались, как правило, руководителями партии и правительства, по инициативе органов ОГПУ – НКВД – МВД. Это ставит депортации вне компетенции и правового поля советского судопроизводства и существенно отличает систему спецпоселений от системы исправительно-трудовых лагерей и колоний. СССР – страна традиционно высокой мобильности населения. Однако в ее основе – не простой и свободный выбор гражданами своего местожительства, обусловленный их индивидуальными предпочтениями и особенностями факторов рынков труда и жилья, но совершенно иной тип мобильности, носящий плановый, массовый и приказной – одним словом, принудительный – характер. Кульминацией такого рода «мобильности» и являлись депортации населения, по праву ставшие одной из главных составных частей сталинских репрессий. Отдельные и, на первый взгляд, локальные операции по принудительному переселению тех или иных групп населения начались в СССР сразу после гражданской войны. В 1930-е годы была осуществлена крупнейшая операция по депортации советских крестьян, объявленных «кулаками». На сотнях тысяч крестьян были опробованы репрессивные механизмы, которые в дальнейшем успешно применялись при депортациях различных социальных групп и народов СССР. 1 февраля 1930 года вышло в свет постановление ЦИК и СНК СССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского © О.В. Богунова, 2004. хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством». В соответствии с ним краевым (областным) исполнительным комитетам и правительствам автономных республик предоставлялось право применять в этих районах все необходимые меры борьбы с «кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их за пределы отдельных районов и краев (областей)»1. Приказом ОГПУ №44/21 от 2 февраля 1930 года был определен механизм применения репрессивных мер к «раскулачиваемым». В приказе подчеркивалось, что Советская власть ставит перед органами ОГПУ задачу нанести сокрушительный удар «по кулаку, особенно его наиболее богатой и активной контрреволюционной части… Сопротивление кулака должно быть и будет решительно сломлено». Для осуществления этой задачи органам ОГПУ потребуется «исключительное напряжение сил, решительность и выдержка, исключительно строгая классовая линия, четкость и быстрота действий»2. Предполагалось развернуть мероприятия ОГПУ по двум основным линиям: 1. Немедленная ликвидация «контрреволюционной агентуры, особенно кадров действующих контрреволюционных и повстанческих организаций, группировок и наиболее злостных, махровых одиночек» (первая категория). 2. Массовое выселение (в первую очередь из районов сплошной коллективизации и пограничной полосы) наиболее «богатых кулаков и их семейств» в отдаленные северные районы СССР и конфискация их имущества (вторая категория). Далее ОГПУ устанавливало по районам число лиц, подлежащих аресту. Арестованные должны были концентрироваться в окружных и областных (краевых) отделах ОГПУ. Следствия по этим делам подлежали рассмотрению в срочном порядке тройками по внесудебному разбирательству, которые создавались из представителей крайкома (обкома) ВКП(б), ОГПУ и прокуратуры. Основное количество арестованных заключалось в концлагеря, а в отношении «наиболее злостного и махрового актива» применялась высшая мера наказания – расстрел. Семьи арестованных и расстрелянных «кулаков» подлежали ссылке в северные и отдаленные районы Советского Союза наряду с остальными «кулаками». Основными районами вселения депортированных были определены Северный край, Урал, Сибирь и Казахстан. Для активизации «операции по кулачеству» с начала 1930 года начинают производиться так называемые «оперативно-боевые» переброски войск ОГПУ. На выселение сибирских крестьян ПП ОГПУ направило «в командировку» 795 чел. Для их «усиления» были выделены военнослужащие РККА. Распоряжением Секретно-оперативного управления ОГПУ всем частям, участвующим в выселении крестьян, были выделены дополнительный конский состав, пулеметы «Максим», «Дягтерева» и «Льюис», новые винтовки, револьверы, шашки, ручные гранаты и даже три бронемашины3. Таким образом, карательное ведомство тщательно подготовилось к проведению переселенческих мероприятий. В Сибирь предполагалось переселить 18 000 семей (90 тыс. чел.) с Нижней Волги, 14 000 (70 тыс. чел.) из Средне-Волжского края и 12 000 (60 тыс. чел.) из Белоруссии4. В Сибири также активно осуществлялась политика «ликвидации кулачества как класса». Уже упоминалось, что в рамках этой политики не все репрессированные крестьяне становились спецпереселенцами. По отношению к части зажиточного крестьянства, отнесенного к «кулакам первой категории», применялись различные «меры соцзащиты». Представление об этих мерах дает анализ работы органов юстиции ВосточноСибирского края за 1930 год. Так, только за несколько месяцев (с начала кампании хлебозаготовок и до середины декабря) в целом по краю 439 крестьян были признаны «кулаками первой категории» и осуждены по различным статьям. К «высшей мере соцзащиты» – расстрелу – были приговорены 12 человек. Значительное количество осужденных по суду крестьян получили различные сроки лишения свободы: до одного года – 149 чел., свыше одного года – 59 чел., на «долгие сроки» (вероятно, свыше пяти лет) – 3 чел. По отношению к остальным применили более «мягкие» приговоры – 146 чел. направили на принудительные работы и 70 чел. выслали на спецпоселение5. Наряду со вселением в Сибирский край «кулаков» из других регионов, производилось внутрикраевое переселение крестьянских хозяйств, причисленных к «кулакам второй и третьей категорий». Еще в начале февраля 1930 года центр определил контрольные цифры по выселению «кулацких хозяйств второй категории» для Сибкрая в 25 000 хозяйств. По инициативе краевых организаций этот показатель был увеличен до 30 000 хозяйств6. Срок высылки был определен точным календарным планом. Внутрикраевые переселения, как правило, проводились бессистемно – каждый край (область) применял свой способ расселения. В Сибкрае производилось перемещение «кулаков второй категории» из одного округа края в другой. В течение 1930-1931 годов в Красноярский округ были доставлены репрессированные крестьянские хозяйства из Омского, Томского, Иркутского, Бийского, Новосибирского и других округов Сибирского края. Происходило активное межокружное перемещение «раскулаченных». Кроме того, в ряде случаев ссыльные из округов Сибкрая расселялись в этих же округах, направляясь из южных районов в более северные. Представление о механизме ссылки крестьян в Сибирь, а также о внутрикраевых высылках дает пакет инструкций и указаний по выселению «кулацких семей первой и второй категорий» в северные и отдаленные районы страны, приложенный к приказу ОГПУ от 2 февраля 1930 года. Как и во многих других регионах СССР, в Сибири ОГПУ через полномочные представительства на местах устанавливало численность и занималось ссылкой «кулаков первой категории». Оно же давало распоряжения местным органам Советов о высылке и распределении по округам «раскулаченных» по второй категории. Отведенная на край цифра подлежащих высылке хозяйств затем распределялась по районам и сельсоветам. Списки хозяйств данной категории составлялись райисполкомами на основании постановлений батрацко-бедняцких собраний или собраний колхозников и окончательно утверждались окрисполкомами. «Кулаками третьей категории» занимались непосредственно местные власти – окрисполкомы. Собрания, на которых решался вопрос об экспроприации и высылке, проводились колхозными активистами практически на всей территории края. Анализ постановлений подобных собраний показывает, что мотивом для «раскулачивания» с последующим спецпереселением служило не только наличие зажиточного хозяйства, использовавшего наемный труд или имевшего сельскохозяйственные машины. Вопрос о принадлежности к «кулачеству» в процессе его практического решения стал трактоваться очень широко. Еще в середине 1920-х годов теоретики и практики большевизма решали вопрос: кого считать «кулаком», кого – тружеником. По произвольно выбранным критериям доля «кулачества» определялась по-разному: от полного отрицания его наличия до 6–7 % и даже 10–12 %. На основе статистико-экономических исследований, проведенных в 1926–1929 годах, к «кулацким» было отнесено 3,9 % крестьянских хозяйств в 1927 годы и 2,5– 3,0 % в 1929 году (резкое сокращение численности и удельного веса «кулацких» хозяйств обусловливалось чрезвычайными методами хлебозаготовок, введением индивидуального обложения сельхозналогом и другими мерами сталинского «наступления на кулачество»)7. Долгое время и закон не пытался определить критерии для выделения «кулацких» хозяйств – до тех пор, пока сталинская теория «обострения классовой борьбы» не стала руководством к действию. 21 мая 1929 года СНК СССР принял постановление «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс законов о труде». Согласно этому постановлению, к «кулацким» относились все крестьянские хозяйства, имевшие один из следующих признаков: а) «систематически применяет наемный труд»; б) имеет мельницу, маслобойню, крупорушку, шерстобитку или иное подобное «промышленное предприятие» с механическим двигателем, водяную или ветряную мельницу с двумя или более поставами; в) «систематически сдает внаем сложные с/х машины с механическим двигателем»; г) «сдает внаем постоянно или на сезон отдельные оборудованные помещения под жилье или предприятие»; д) «члены хозяйства занимаются торговлей, ростовщичеством, коммерческим посредничеством или имеют другие нетрудовые доходы (в том числе служители культа)»8. Перечень этих признаков оказался столь широким и неточным, что к числу «кулацких» могли быть отнесены абсолютно разные хозяйства. Принятие закона о признаках «кулацких хозяйств» с неизбежностью вело фактически к немедленному «раскулачиванию» или «самораскулачиванию». Именно официально объявленные кулацкими хозяйства становились главным объектом разорительного индивидуального обложения налогом. Им в первую очередь вручались «твердые задания» по хлебозаготовкам урожая 1929 года, невыполнение которых грозило увеличением этих заданий в пятикратном размере (так называемое кратирование) и тем самым полной ликвидацией хозяйства. После осени 1929 года не осталось хозяйств, имевших «кулацкие» признаки. В результате этого, по мнению ряда исследователей, фактическое «раскулачивание» уже состоялось9. Сибирские органы власти получили следующие задания по выявлению «кулаков»: контингент «явно кулацких» хозяйств должен был составить 4 % от общего числа крестьянских дворов10. Однако такого количества «кулаков» в сибирской деревне не было даже по данным официальной статистики. В материалах весенней гнездовой динамической переписи 1929 года к категории «мелкокапиталистических производителей» («кулаков») было отнесено всего 1,8 % сельских дворов Сибирского края11. Следовательно, официальная кампания по «раскулачиванию», развернувшаяся на основании постановления ЦК от 30 января 1930 года, была нацелена на ликвидацию не действительных, а бывших «кулацких» хозяйств. В результате большая по объему разнарядка на выселение и почти полное отсутствие значительного количества действительно зажиточных хозяйств, а также неопределенное толкование признаков «кулацкого» хозяйства привели к тому, что «раскулачивание» с легкостью распространилось и на хозяйства, никогда не бывшие «кулацкими». Поиск «кулаков» привел к произволу и насилию по отношению не только к действительно зажиточным хозяйствам, но и по отношению к значительному количеству остальных хозяйств. Определенную роль в насильственной экспроприации и ссылке хозяйств играл и субъективный фактор: зависть бедноты по отношению к крепким хозяйствам, желание в ходе конфискации и распродажи «по дешевке» получить имущество «кулака». Почти все имущество репрессированных крестьян подлежало конфискации. В соответствии с постановлением Сибкрайисполкома от 12 февраля 1930 года «О мерах по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» имущество и земли, изымаемые у «кулаков», должны были зачисляться в неделимый фонд колхозов, но с «предварительным погашением за счет конфискованного имущества причитающихся с кулацких хозяйств обязательств государственным и кооперативным органам»12. Жилые помещения ссыльных предназначались на общественные нужды: в них располагались сельсоветы, магазины, школы и т.д. Часть построек передавалась тем членам колхозов, которые не имели собственного жилья. Подлежащим депортации крестьянам замораживалась выдача денег, хранящихся на их лицевых счетах в сберкассах. Все они исключались из любых коопераций, членами которых являлись, без выдачи принадлежавших им вкладов и паев. Последние передавались в фонд коллективизации бедноты и батрачества. Средства производства и имущество «кулаков» могли поступать также в распоряжение колхозов в качестве вступительного взноса бедняков и батраков. При этом категорически запрещалась их передача в единоличные хозяйства, покупка коммунистами и комсомольцами13. В свою очередь, ОГПУ приняло ряд инструкций, касающихся переселения крестьян. В документе об «Организационном построении операции» указывалось, что «выселение кулаков проводится силами партийно-комсомольского, советского и бедняцко-батрацкого актива». Они же обеспечивали доставку «кулаков» на сборные пункты вместе с личными карточками (2 экземпляра)14. Сведения, содержащиеся в личной карточке, должны были дать репрессивным органам наиболее полное представление о жизни, хозяйственной деятельности и политическом настроении крестьянина, отправляемого на спецпоселение. Поэтому не случайно, что второе неофициальное название личных карточек, фигурирующее в документах, – «полит-экономическая характеристика трудпоселенца». При сборных пунктах находилась учетно-следственная группа, которую возглавлял работник ОГПУ. В ее задачи входила проверка крестьян с целью выявления разыскиваемых лиц, а также тех, кто представляет «особый интерес для ОГПУ» и кого необходимо подвергнуть более тщательной следственной проверке в окружном отделе ОГПУ. Для ведения информационно-агентурной работы учетно-следственная группа вербовала из среды «кулаков» осведомителя из расчета один на 30–50 взрослых, который затем передавался начальнику эшелона. Также существовала специальная инструкция для органов транспортного отдела ОГПУ по перевозкам «кулаков». В ней подчеркивалось, что эшелон должен состоять из 44 вагонов для «раскулаченных» (теплушек), 8 товарных – для груза (домашнего скарба) и 1 – для команды конвоирования. В каждый вагон помещалось 40 человек. Все эшелоны сопровождал комендант. В его распоряжении находилось 13 человек охраны ОГПУ. Каждая высылаемая семья могла взять с собой до 30 пудов имущества. Двери вагона полагалось держать закрытыми, и только во время движения эшелона разрешалось открывать их на несколько сантиметров для притока воздуха. При подходе к станции двери закрывали наглухо. Комендант мог производить обыски в теплушках для обнаружения «предметов для физического сопротивления», алкоголя и др. В случае побега – охрана обязана была стрелять без предупреждения. На время операции по депортации «кулацких» семей устанавливалась 5-дневная система телеграфных донесений в ОГПУ (5, 10, 15 дней и т.д.), в которых должны были найти отражение следующие вопросы: число депортированных семей и людей в них, в том числе взрослых (от 18 лет), количество ликвидированных «контрреволюционных организаций». Помимо этого по почте посылались оперативные сводки о политическом настроении, о ходе операции по высылке и эксцессах в связи с этим, о работе троек ОГПУ и о приговорах, которые были вынесены ими. И конечно, сводки о движении эшелонов с крестьянами15. Все было предусмотрено и детально расписано. Однако на практике при депортации крестьянских семей наблюдались серьезные нарушения инструкций по высылке крестьян. В отношении ссыльных наблюдались оскорбления и избиения. В закрытых вагонах люди несколько дней ожидали отправления. От ужасных запахов, отсутствия свежего воздуха, тесноты, голода многие впадали в долгие обмороки. Случалось и так, что эшелоны со спецпереселенцами прибывали туда, где их никто не ждал. Основную массу крестьян забирали из дома внезапно, часто ночью. Поэтому многие из них не могли взять с собой в дорогу даже небольшое количество вещей. Это являлось серьезным нарушением официальных решений. Во многих центральных и местных документах предписывалось сохранить «кулакам» минимум имущества и продовольствия. Так, например, в постановлении Бюро Сибирского крайкома ВКП(б) «О мерах к выполнению решения ЦК ВКП(б) о темпах коллективизации и ликвидации кулака как класса» говорилось, что «расселяемым кулакам» при конфискации у них имущества должны быть оставлены «самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов. Денежные средства выселяемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака, некоторой минимальной суммы (до 500 рублей на семью), необходимой для проезда и устройства на месте»16. Реально это и другие подобные постановления во многих случаях не выполнялись. Документы свидетельствуют о массовом мародерстве как представителей властей – уполномоченных, милиции, так и сельских активистов, привлекающих к грабежам часть бедняков и батраков. На сборных пунктах «кулачество» нередко «доэкспроприировалось». Нарушение законности в отношении «кулачества» становилось делом обыденным и привычным. Еще одна проблема, как уже отмечалось, заключалась в том, что во многих местах ссыльные не были обеспечены необходимым запасом продовольствия и так называемыми натуральными фондами. В циркулярном письме Сибкрайисполкома от 15 февраля 1930 года «О порядке обеспечения выселяемых хозяйств продовольствием» окрисполкомам вменялось предупредить все хозяйства, что никакого государственного снабжения их не будет производиться ни в пути следования, ни на местах поселения17. Учитывая, что в тех районах (преимущественно северных), куда направлялись крестьянские хозяйства, не представлялось возможным обеспечить их продовольствием, устанавливался следующий порядок: 1) на время пути следования как по железной дороге, так и при следовании обозами высылаемые обязывались иметь двухмесячный запас продовольствия; 2) каждому «кулацкому» хозяйству надлежало обеспечить себя хлебом, семенами и фуражом для лошадей на время до нового урожая, ориентировочно 1,5 центнера хлеба и семян на хозяйство и 4,5 центнера овса; 3) в целях избежания перевозок хлеба по железной дороге хлеб и фураж сдавались на местах (на станции погрузки) Союзхлебу. Взамен принятого на станции отправления Союзхлеб обязывался выдать такое же количество хлеба и фуража полномочным представителям (ПП) ОГПУ на станции, которая являлась пунктом выгрузки эшелона со спецпереселенцами. Поскольку к апрелю 1930 года государство так и не выделило никаких ассигнований на проведение переселенческих мероприятий, по инициативе ПП ОГПУ Сибкрайисполкомом было издано секретное постановление, предлагающее округам, высылающим «кулаков», взыскивать с каждой переселенческой семьи по 25 рублей деньгами с переводом таковых крайфинотделу на расходы по переселению. Кроме того, имея в виду, что крестьян, подлежащих переселению на север, предполагалось водворить в совершенно необжитые или малообжитые районы, президиум Сибкрайисполкома счел необходимым составить из конфискованного «кулацкого» имущества специальный натуральный фонд, поступающий вместе с семьями ссыльных на железнодорожные станции отправки в распоряжение коменданта сборного пункта. Натуральный фонд, полагающийся одному хозяйству, включал лошадь, сани, различные сельскохозяйственные орудия и должен был облегчить крестьянам устройство и жизнь на новых местах. Но, несмотря на указания местам со стороны краевых организаций, документы почти всех отделов ОГПУ фиксировали не только крайне медленный сбор местами (районными исполнительными комитетами и сельсоветами) натуральных фондов, но и стремление руководства округов под различными предлогами избежать выделения этих фондов или намеренно выделить самое худшее. Из-за отсутствия четкой организации переселений и нормального продовольственного снабжения ссыльные становились настоящим бедствием для тех населенных пунктов, через которые двигались их обозы от железнодорожных станций к местам расселения. Жители города Енисейска в письме на имя М.И. Калинина сообщали: «В г. Енисейск наслали тысячи семейных крестьян, набили ими дома, дают в сутки 300 грамм хлеба взрослым и 200 грамм детям и больше ничего. Даже кипятку не дают. Дети мрут, старички тоже. Крестьяне осаждают жителей города и деревни имуществом и надрывают всем сердца словами и горем своим. Начались болезни среди них от голода и скученности, вот-вот вспыхнет эпидемия тифа»18. Приведенные данные свидетельствуют, что механизм реализации политики насильственного переселения части крестьянства не был отлажен, высылки носили зачастую спонтанный, непродуманный характер. Партийные и государственные органы приняли ряд инструкций и указаний, касающихся переселения крестьян. Основная их масса была направлена на организацию скорейшего изъятия «кулаков» из деревни и доставку их в места поселения. При этом центр требовал от регионов точного и своевременного соблюдения всех распоряжений «сверху». Те же документы, в которых регламентировался порядок обеспечения спецпереселенцев натурфондами, организации питания и медицинского обслуживания последних и т.п., фактически носили декларативный характер. В заключение следует отметить, что, приступая к массовой депортационной кампании, государство не разработало ее четкой правовой базы, логично определявшей порядок высылки крестьян. Механизм реализации решений, связанных со спецпереселением, продемонстрировал неспособность режима предусмотреть все вытекающие из них последствия. По данным официальной историографии, «на переселение, хозяйственное устройство и обслуживание бывших кулаков в 1930–1932 гг. советское государство отпустило около 250 млн руб., т.е. около 1 тыс. руб. на одно хозяйство, а стоимость конфискованного имущества к лету 1930 года в расчете на одно кулацкое хозяйство составляла всего лишь 564,2 руб.»19. То, что затраты на спецпереселенцев превосходили стоимость конфискованного у них имущества, историки традиционно квалифицировали как свидетельство «глубоко гуманной политики советского государства». Мы же сегодня усматриваем в этом экономическую бессмысленность депортации крестьян. Кроме того, чтобы технически организовать принудительное переселение в необжитые районы Сибири, власти на местах были вынуждены привлечь немалую часть из без того незначительных ресурсов, обеспечить высылаемых продовольствием, фуражом для скота, мобилизовать тысячи подвод и столько же извозчиков, организовать охрану и т.д. Сосредоточив основное внимание на выполнении разнарядок по высылке «раскулаченных», партийные и государственные органы обращали мало внимания на нарушения, допускаемые при депортации «кулаков», произвол в отношении ссыльных. Негативные последствия этого не заставили себя ждать. От голода и болезней спецпереселенцы стали умирать еще в пути следования к местам ссылки. На местах спецпоселений, из-за отсутствия необходимых натурфондов, было крайне затруднено хозяйственное обустройство прибывших. Тем не менее, несмотря на очевидную слабость подготовки переселенческих мероприятий и на отсутствие на местах условий для принятия огромной крестьянской массы, власти не только не ограничили поток высылаемых, но, наоборот, увеличивали его. В результате более одного миллиона крестьян с семьями были переселены с прежних мест проживания. Около трети из них оказались на территории Сибири. На основании всего перечисленного можно констатировать, что в истории Советского государства депортация крестьян стала первым опытом выселения такой огромной массы людей. Лишь ценой большого напряжения сил как центра, так и местных партийных и государственных органов власти смогли овладеть ситуацией, сделать процесс изъятия и высылки «кулаков» более или менее организованным, придать ему планомерный характер. Способы выселения, сбора крестьянских семей, доставки их в спецпоселки постепенно, по мере того, как спецпереселение набирало обороты, были отработаны до автоматизма. Репрессивная практика совершенствовалась, ее издержки постепенно свелись к минимуму. Таким образом, механизм спецпереселения был апробирован и в дальнейшем не раз использован – при этнических депортациях конца 1930 – 1940-х годов. Библиографические ссылки и примечания 1. Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930 – весна 1931 гг. / Отв. ред. В.П. Данилов, С.А. Красильников. Новосибирск, 1992. С. 20-21. 2. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 19271939. Т. 2. Ноябрь 1929 – декабрь 1930. М., 2000. С. 163, 163. 3. Там же. С. 407. 4. Полян П. Не по своей воле… История и география принудительных миграций в СССР. М.: ОГИ – Мемориал, 2002. С 64. 5. Центр хранения документов новейшей истории Иркутской области, ф. 123, оп. 1, д. 24, л. 267. 6. Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930 – весна 1931г. С. 89. 7. Там же. С. 7. 8. Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг. / Под ред. В.П. Данилова. М., 1989. С. 221222. 9. Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930-весна 1931. С.9; 10. Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып.1: Этапы и методы ликвидации крестьянского хозяйства. 1930-1940 гг. Новосибирск, 2000. С. 11. 11. Там же. 12. См.: Советская Сибирь. 1930. 13 февр.; Власть Советов. 1930. 4 февр. 13. См., например: Государственный архив Красноярского края, ф. 1781, оп. 1, д. 3. 14. В личной карточке указывалась следующая информация: фамилия, имя, отчество «кулака»; год и место его рождения; состав семьи (фамилия, имя, отчество и возраст родственников, степень их родства по отношению к главе семьи, количество трудоспособных в семье); национальность и бывшая сословная принадлежность; социальное положение – лишен ли избирательных прав, когда и за что; привлекался ли судом (в том числе и по статьям 61 или 107 УК), если да, то когда и какое понес наказание и какое было отчуждено имущество; размер сельскохозяйственного налога, выплачиваемого в прошлом, – в 1928-1929 гг., в 1929-1930 гг., в 1930-1931 гг.; социально-имущественное положение – до 1917 года, в период гражданской войны (до 1922 года), с 1922 по 1929 гг. и с 1929 по 1931 гг. (указывалось недвижимое имущество, размер посевной площади, занятие торговлей, наем батраков, а также имущество, оставленное крестьянину после «раскулачивания»); служба в царской, белой и других контрреволюционных армиях, бандах (время, чин); служба в жандармерии и полиции; служба «кулака» или членов его семьи в Красной гвардии, Красной Армии и партизанских отрядах; политическая характеристика (постановление бедняцко-батрацкого актива в отношении данного лица, общая характеристика и др.). 15. Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х гг.). М., 1994. С. 123. 16. Центр хранения и изучений документов новейшей истории Красноярского края, ф. 55, оп. 2, д. 15, л. 142,144. 17. Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930 – весна 1931. С. 95. 18. Гущин Н.Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928-1933 гг.). Новосибирск, 1996. С. 104. 19. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е – середина 1930-х гг. Новосибирск, 1987. С. 272
