1. - Socionics.org

Признание
1.
Я весь день ходила сама не своя в предчувствии праздника. Я была уверена на сто
процентов, что будут танцы: Алеша еще в прошлом году сильно сокрушался, что я
его сама пригласила на танец, и в этот раз был настроен по-боевому. А если еще
учесть, что он не самый раскованный из наших парней, то получалось, что без танцев
мы не останемся. Это мне грело душу всю неделю. Я уже по ночам представляла, как
меня пригласит Тоша… Он мне даже несколько раз снился в разных позах.
Тем не менее, кроме предстоящего празднования нового года, никаких других причин для радости у меня не было: Алеша с середины декабря с головой ушел в работу
– на меня ему вообще не оставалось времени. Меня это сначала взбесило, но он реагировал слишком холодно. Я чувствовала полнейшее разочарование и опустошение:
мне было непонятно, почему он вдруг стал таким закрытым и холодным. Мне расхотелось ему вообще хоть что-нибудь рассказывать: ну и действительно, кому захочется
делиться своими делами с бесчувственным бревном! Я вправду решила от него постепенно отдалиться, чего бы мне это ни стоило: раз уж я ему надоела со своими
«чувствованиями», так пусть и катится ко всем чертям!
Так как последнее время я близко ни с кем, кроме Алеши не общалась, мне пришлось очень туго: мало того, что я решила ему «назло» ничего не рассказывать, но
еще не выражать никаких эмоций, – так и получилось, что все мои переживания оставались внутри, у меня даже желудок заболел. Больше ни с кем делиться я не имела
возможности: с Катей после летней истории я так и не могла сблизиться, Даша над
моими чувствами смеялась хуже Алеши, Ванечка бы не вынес такого напора – ему
это в принципе непонятно, Тоша бы вынес, но я бы не пережила, если б он это все
узнал.
А эмоций у меня было предостаточно: во-первых, предстоящее олимпиадное сочинение – мне его ужасно не хотелось писать, но сознаться в этом литератору было выше моих сил. Во-вторых, конец четверти, это всегда определенный накал. В-третьих,
конечно, праздник… Я находилась в жутком возбуждении при полнейшем внешнем
безразличии.
Хуже всего мне приходилось по пятницам, когда мы с Тошей ходили во Дворец
пионеров на Малый медицинский факультет. Он был так близко, ему нужна была моя
помощь, и я ему помогала, даже не осознавая до конца, что никому другому, кроме
него, я не стала бы указывать на ошибку, за которую мне уже успели снизить оценку.
Но он, как всегда, был совершенно недосягаем, а я пропускала важную информацию,
засматриваясь на его аппетитные губы и вечно печальные блестящие глаза. Я просто
хотела, чтобы он был мой, но для этого он был слишком бесплотен, я не могла его
безнаказанно даже потрогать, а наказанием был его странный и неприятный взгляд
«печоринских глаз».
В ночь на субботу мне снилось, как я с ним танцую; я ему сказала, что уже не девочка и предложила себя. Мы нашли пустую аудиторию и там… – мой обычный сон
за последний месяц.
2.
Наш спектакль прошел на ура: мне стало даже немного обидно, что я в нем не
участвовала. И Алеша испытывал похожие чувства. Что уж говорить: Катя-лук, Маша-картошка, Аня-шампанское и Тоша-морковка в юбке – это было что-то невыразимое! Я уж не говорю об остальных и литераторе, пожирающем всю эту вкуснятину!
После общего праздника мы пошли к себе. У меня было отличное настроение: нас
ожидали конкурсы, еда и, конечно, танцы. Мы фотографировали наших актеров, потом наблюдали, как они разоблачались. Через несколько минут после того, как мы се1
ли за стол, начались полуэротические конкурсы. Я с энтузиазмом передавала Найдену
апельсин подбородком, а потом он искал на мне прищепки; правда наша команда все
равно не была первой по времени – но всем все равно было хорошо. Потом была еще
пара конкурсов, в которых я не участвовала.
Ну и наконец включили музыку. Праздник начал медленно набирать обороты.
Правда, в первом выходе участвовало не больше трех пар, но лиха беда начала; я не
думала застаиваться у стенки. И действительно – на следующий танец я была приглашена Сё. Совершенно невзрачная личность, либо ничего собой не представляющая, либо упорно закапывающая свои таланты в землю. Как только закончилась мелодия, я направилась в угол, где стояли Тоша, Кыря, Витасик и еще кто-то играл в
шахматы. Я заискивающе глядела на Тошу, но Антон стоял в своем углу и с мрачным
выражением лица перекидывался репликами с Кырей, делая вид, что не замечает диссонанса своей мрачности с моим весельем.
Из угла меня извлек Алеша. Я уже начинала чувствовать легкое раздражение: вопервых, мне не хотелось бы дефилировать перед всеми в паре с Добриком, ну, а вовторых, мне еще больше захотелось танцевать с Тошей и Найденым. Найден, правда,
постоянно кем-то занят, но Тоша-то – свободен!
С прошлого года с Алешей произошло некое изменение: он стал немного смелее
держаться. Но тут подкачала я: когда в класс заглянул физик, я почти оставила его –
видимо, мне было совсем неудобно за свою пару – и мы оба подошли к Дим Диму.
Минуту спустя я уже сожалела о содеянном, и мы продолжили наш танец.
10 "о" продолжал отрываться: пошли быстрые танцы, которые, в общем-то, и танцами-то назвать сложно. Тем не менее, энергию они сбрасывают даже лучше.
Я продолжала ошиваться в том самом углу. Я упорно напрашивалась на приглашение – дескать, нечего вам тут стоять, настроение всем портить. Тоша с вежливой
улыбкой уходил в беседу с Машей, Кыря – просто отвернулся, но со словами: «Да бог
с ним, пусть он тут и стоит, пошли лучше…» – меня пригласил Витасик. Не могу сказать, чтобы он мне очень нравился, но он мне совершенно не противен, хоть он и не
слишком уверен в себе. К тому же он мой хороший друг и отличный преферансист
(пожалуй, он и ввел моду на преферанс в нашем классе). Мне он интересен как хороший бытовой психолог, нашедший отличный механизм управления своим лучшим
другом Тошей.
До конца расслабиться и получить удовольствие от его рук у меня не получилось: я
все думала о Тоше и рушащихся планах. Я снова стала приближаться к заветному углу, только уверенности у меня становилось все меньше и меньше. Я уже боялась заговаривать с Антоном – такое от него исходило раздражение. К нам подошла Маруся
и тоже начала зазывать всю компанию влиться в общее веселье. Маша стала защищать свое и Тошино нежелание – дескать, ну, не хочется человеку, он что – виноват?
– и хватит вообще приставать.
Минут через пять я заметила, как они оба выскользнули под шумок из класса.
Настроение у меня было явно испорчено: я не люблю, когда не сбывается то, что я
планировала и очень хотела. Я почувствовала надвигающиеся слезы и быстро убежала в туалет. Не понимаю почему, но мне было очень больно, даже появилось желание
вообще покинуть праздник.
Когда я вернулась, от прежнего, пробирающего до мозга костей веселья, не осталось и следа – только внешняя улыбка во весь рот, а на душе было очень муторно. Я
пропустила несколько танцев, беседуя с сидящими у стенок, и в итог добилась того,
что двое из них – Дениска и Саша меня пригласили. Оба они ниже меня, так что особого удовольствия я не получила, хотя, конечно, я немного рассеялась, чему еще помогли несколько общих танцев.
2
После этого меня вновь пригласил Сё, от чего я себя почувствовала второсортным
материалом, – но не отказывать же!
И тут пришел Олег Иваныч сказать, что наша контора прикрывается, праздник
дольше затягиваться не может, хотя было еще только 5 часов вечера. Кто-то выговорил у него еще минут пятнадцать, не считая уборки.
После сорокаминутного гуляния вернулись Тоша и Маша. Я б их, пожалуй, и не
заметила, если б Зинка не устроила переполох вокруг Тоши, впихивая ему Катю в пару. Я почувствовала щелчок по самолюбию: как же, с Катей он танцует, а со мной отказывается! И теперь я решила, что имею право добиваться его.
3.
Объявили белый танец. Тоши я не видела и оглядывалась по сторонам, кого бы мне
повкусней пригласить. И наткнулась глазами на Найдена: он, оказывается, весь вечер
всех лапал, и поэтому его никто их девчонок не хотел приглашать. Но я этого не знала, а он входил в мои планы, поэтому я, конечно, не без некоторого сомнения, протянула ему руку. Он жестом показал «о чем разговор, конечно» - и мы пошли. Мне он
всегда немного нравился, в моей голове, кто бы ни был первый, он стабильно занимал
второе место. Леша прижался совсем близко, постепенно наши щеки коснулись друг
друга, а его руки ехали все ниже и ниже. Потом между нами вообще не осталось пространства, а я стала легонько массировать возбуждающие точки и закрыла глаза; нам
обоим было очень хорошо… Как вдруг, уже под конец песни, Маруся прокомментировала: «Вы только посмотрите на эту блаженную морду! Кайф ловишь, да?» - мне от
этого стало не по себе, и упоение друг другом было нарушено завистливой фразой.
Разомлевшая от Леши Найдена, я стала искать глазами Тошу. Как я и думала, оказался он в очередном углу. Произошел заискивающий диалог:
– Ну, ты ведь станцуешь со мной, правда?
– Нет, нет, ну не надо, пожалуйста…
– Ну, Тоша, ну, как ты можешь отказывать? – мне! Я весь вечер хотела с тобой
потанцевать, – я пошла ва-банк
– Ну, ладно, ладно, если ты так настаиваешь. Как я могу отказывать даме…
И он согласился! Я была абсолютно счастлива.
Естественно, Тоша – это не Найден, и я это ощутила буквально сразу. Он держал
меня аккуратно и даже чуть отстраненно. Из-за его роста мне пришлось вторую руку
положить ему на талию. Я думала о том, как приятно держать в руках его сильное тело и о том, что он наконец-то мой! Мы молчали: у меня не было особого желания говорить, а он… Впрочем, Тоша завел разговор о какой-то чепухе. Мне это не понравилось, и я решила перевести беседу в более личное и настоящее русло:
– Ты меня извини, пожалуйста, что я сегодня себя так вела, но я действительно
очень хотела с тобой потанцевать…
– Да ладно, ничего страшного. То, что было долго запретно, становится очень желанным.
Пауза. Я опустила глаза вниз.
– Я бы, наверно, не стала бы так настаивать, если бы ни одно обстоятельство…
Пауза. Зависшее удивление.
– Просто эта вся ситуация мне вчера снилась: как я тебя приглашаю, как мы танцуем…
– Да? Интересно…
– Можешь это воспринимать как комплимент.
– Даже удивительно.
– Ничего удивительного. Я ведь тебя до сих пор люблю…
3
Я не знаю, как я это выговорила. Я уткнулась лицом в его грудь и почувствовала,
как у меня потекли слезы. Я только крепче его стиснула в объятьях и уже просто стояла на месте, даже не двигаясь в ритм музыки. Мои всхлипывания тонули в общем
шуме, и их, естественно, никто не замечал.
Антон молча крепко держал меня за спину.
– Понимаешь, мне ведь ничего не…не нужно?!
– Конечно, понимаю…понимаю. Ты же знаешь, как важно понимание…
– Да, да, конечно…
– Если бы ты знала, как я тебя хорошо понимаю!
Я постепенно сползала ниже, будто у меня подкашивались ноги. Песня давно уже
кончилась, но я боялась его отпустить, потому что знала, что он опять сразу же исчезнет, хотя он меня и не отталкивал. Наконец я решилась его выпустить; он крепко
сжал мою руку, почти умоляюще меня разглядывая. Я опустилась на стул, продолжая
плакать. Вдруг это заметила Кристина и подошла ко мне:
– Это ты так от танца с Тошей? Он тебе что-то сказал?
– Нет, это я ему. Я сказала, что люблю его.
– Правда?! И давно?
– Уже четыре с половиной года.
– А он?
– А что он? Он сказал, что по-понимает…
Я пулей выбежала из класса смывать слезы.
4.
Когда я пришла, свет уже был зажжен и все начали убираться. Я взяла швабру и
тупо стояла посреди класса, высматривая Антона. Он молча и с удрученным выражением лица собирал мусор, смотря в пол. Меня кто-то толкнул задом, кто-то на меня
закричал. Я мало что соображала и была как во сне. Казалось бы, мне должно было
быть плохо, но мне было странно легко, внутренне мне было даже хорошо, но сил не
было даже на то, чтобы растянуть губы в нормальную улыбку и получалась гримаса.
Наша компания решила продолжить вечер и пойти гулять на Невский. Я подумала,
что еще развеюсь и не буду давать подозрений, что мне может быть плохо. Тем более,
что я надеялась, что с нами пойдет и Антон. Но он куда-то исчез и попался на глаза
только в метро: они с Машей попрощались с нами и прошли мимо.
Мы доехали до Гостинки и пошли в направлении Дворцовой. Шутили, смеялись,
орали песни; я – громче всех… Тем не менее, Маруся спросила, что со мной случилось, что я такая опущенная, я ей лишь рассмеялась в лицо.
Мы пошли через мост до Горьковской, по дороге валяли друг друга в снегу, играли
в снежки и катались с горки паровозиком. Было так весело, и даже мне хотелось смеяться, хотя я и чувствовала некоторую натужность собственного веселья.
В метро основная масса разъехалась по домам, но я боялась остаться наедине с собой и, как и Найден, откликнулась на предложение Даши поехать к ней домой поиграть в преферанс…
У нее к нашей тройке присоединилась Дашина сестра, и мы играли в вист, но не
долго, так как мне уже надо было ехать домой. Я, под предлогом того, что не найду
остановки, попросила Найдена меня проводить до маршрутки. Мы благополучно дошли, пока ждали, он меня смешил рассказами о своих братцах. Наконец пришла
маршрутка, мы пожали друг другу руки, и я рассталась и с ним.
5.
Как только я оплатила проезд, уселась поудобнее, я почувствовала, что плачу; я
даже не морщилась, чтобы остановить слезы, и они совершенно беспрепятственно
стекали по каменному лицу. Я смотрела вперед на убегающую дорогу и ни о чем не
4
думала. Телу было тепло и удобно, а в душе кровоточила рваная рана. Мне хотелось
вынести эту боль из души наружу, хотелось орать, рвать и метать, но я сидела неподвижно и беззвучно плакала.
Я доехала до Черной Речки минут за десять, в метро я уже не плакала, а по дороге
домой ночной мороз окончательно высушил мое лицо. Я пришла домой спокойная, с
мыслью, что вечер удался: я со многими потанцевала, я держала Его в руках, я сказала ему то, что давно хотела сказать; на душе было легко и почти хорошо, хоть и жутко больно. Плюс ко всему, я ужасно устала.
Я опоздала домой почти на полчаса, но у меня был такой утомленный вид, что ругать меня не стали, тем более, что мать еще сама не пришла.
Я пошла мыться, и, пока отмывала лицо от слез, почувствовала, что опять плачу. Я,
как могла, срочно успокоилась.
Есть мне совершенно не хотелось (хоть я на вечере почти ничего не ела и у Даши
от чая тоже отказалась), но чтоб не вызывать подозрений, я решила поесть щей. Я
уставилась в тарелку, а когда бабушка стала расспрашивать о вечере, я, отвечая, что
все было прекрасно: еще бы, наши мальчики наконец-то стали сами нас приглашать!
– поняла, что в тарелку капают слезы. Она это заметила, спросила, и я, не зная, что
ответить, просто-напросто вконец разрыдалась. Это впрочем, для меня не явилось
неожиданностью: мой организм обладает неприятной особенностью – если я хоть однажды заплакала за день, то я и дальше буду плакать и плакать, пока не усну.
Я не хотела говорить неправду, но и рассказать всего я ей не могла: я знала ее отрицательное отношение к Тоше и к подростковым влюбленностям вообще; но я еще
точно знала, что сейчас это Любовь, чистая и прекрасная, не замутненная ревностью и
самолюбием, и не хотела, чтоб она ее опошлила.
– Пожалуйста, не осуждай меня…
– Да я и не собираюсь, расскажи – легче станет.
– Вряд ли. Я почти успокоилась, и мне почти хорошо. Я не хочу бередить боль.
– Ну, что случилось? Может, дедушке расскажешь? Он все поймет. Вот когда
Наташе было так же плохо, она рассказывала ему, а он…
– Нет. Я не хочу, – я знала, что он все передаст бабушке.
– Ты что, кого-нибудь поцеловала, а он тебя отверг?
– Нет. Я призналась в любви.
– Кому??
– Тоше. Не осуждай меня. Я знаю сама, что это глупо.
– Да нет, я и не собираюсь… А ты уверена, что он стоит этого?!
– Да. Я не хочу об этом разговаривать.
– Да что ты так убиваешься? Все это пройдет, сама не заметишь…
– Знаю. Но не надо сейчас этого говорить. Давай не будем…
Послышался звук открываемой ключом двери: пришла мама.
– Не рассказывай ей. Что ее огорчать? – мне тихо сказала бабушка. В другой момент я бы это восприняла в штыки, но мне и самой не хотелось. Я пошла мыться. В
ванной я продолжала плакать, а когда желала маме спокойной ночи, сказала, что на
вечере все было хорошо, меня многие приглашали, что я даже с Тошей и Найденым
танцевала…
В постели я еще долго не могла успокоиться, на спине еще ощущалось прикосновение его руки, а щекой я чувствовала вместо подушки его мягкий свитер. Холодные
слезы противно затекали в уши. В конце концов, я забылась тяжелым душным сном.
6.
Вставать надо было относительно рано: мы с вечера договорились, что по заданию
Ник Сана ввосьмером пойдем с утра в Эрмитаж. Мы шли там же, где накануне играли
5
в снежки и кидали друг друга в снег: впечатление от разницы дня и ночи было странное. Меня потихоньку душили мысли, но я не подавала виду.
После Эрмитажа мы решили пойти к Кристине посмотреть фильм. Честно говоря,
мне не очень этого хотелось: мое горе было еще очень болезненно, но я твердо решила, что буду пытаться развеяться всеми силами, не стану хоронить себя дома и отрываться от компании. Прикрывая кислую задумчивую физиономию натяжной улыбкой,
я пошла со всеми.
Из приятных людей там был только Найден, и мне даже не приходилось строить
иллюзий по поводу того, что он будет моей парой.
Фильм был такой дурацкий, что я сразу оккупировала диван, чтобы доспать то, что
не удалось ночью. Но поспать, несмотря на все уверения хозяйки, мне не удалось: на
диван улегся Найден, а вскоре к нему стали приставать Кристина с Марусей. Они его
щекотали, щипали, кидали за шиворот ледышки, а кончилось все тем, что возбужденный Леша схватил Кристинку и где-то с полчаса на ней сидел. Она возмущалась,
называла его извращенцем, слабо пыталась отбиваться, но было видно, что именно
этого она и добивалась. А когда я это ей сказала, она обиделась.
Даша и Маношей оккупировали кресло и спокойно разговаривали, поглядывая на
экран. Остальные парни индифферентно делали вид, что смотрят фильм, а сами шутили, что здесь порнуха еще почище, чем в фильме. Мне происходящее было неприятно по нескольким причинам: во-первых, мне не дали спать и отвлекали от моих
мыслей, во-вторых, я чувствовала свою неполноценность, что я не могу выделывать
то же, хотя, наверное, хотела бы, и, наконец, я ревновала Найдена. В конце концов, я
не выдержала и ушла на кухню, где понуро просидела еще полчаса за бортом этого
праздника жизни. Мне было горько и противно.
Когда они оба устали от схватки, до конца фильма они лежали рядышком в обнимку, а потом Кристина убрала диван и включила музыку. Естественно, Найден пригласил ее, Маноша – Дашу, Марусю – Хрюк; мне остался Маркелыч. Я с ним никогда
толком не общалась, он мне не был особо приятен, тем более теперь, когда по большому счету никто кроме Тоши мне не был нужен. Мы с ним протанцевали один танец
– молча и на пионерском расстоянии, по обоюдному желанию, и разбежались по углам.
Я сидела в кресле и с болью наблюдала, как всем вокруг хорошо. У меня опять потекли слезы. Это заметила Даша, и, вспомнив, что когда-то мы были лучшими подругами, мы протанцевали следующий танец, против моего принципа не танцевать с девушками, но сейчас мне было все равно. Я ей сказала, что люблю, и не своего парня.
Она ответила, что меня понимает, хорошо понимает и жалеет.
Да, все меня понимают, но мне почему-то от этого не легче.
Больше я не танцевала, я сидела в углу и, полностью закутавшись в черное платье,
делала вид, что меня нет.
7.
Я опять поздно пришла домой. Я хотела еще накануне позвонить Тоше и извиниться за жуткую сцену в классе, но и вчера, и сегодня было звонить поздно. Я чувствовала себя еще более несчастной и всеми забытой. И опять плакала в ванной. На сей раз
меня отловила мать и стала расспрашивать, как прошел вечер. Я вновь отвечала, что
все нормально. Тогда она, прознав это, стала рассказывать, как ее затирают на работе,
какая у нее попалась тупая пациентка и какая она от этого всего несчастная.
Мне это все слышать было больно, но душевных сил, чтобы ее утешать у меня тоже не было. И я не нашла ничего лучше, чем сказать «и я тоже»…
Я все рассказала. Я опять плакала. Она меня утешала, и я ее утешала, и мы друг
друга поняли, но не могли помочь: я не хотела, чтоб она мне помогала, а помочь ей не
6
могла физически. Она, правда, меня упрекнула во вранье накануне, но я ей сказала,
что она ничего не поняла: мне действительно было хорошо, весь праздник, и после
праздника, и я не жалею, что я сказала то, что сказала, только не могу перестать плакать.
Мы закончили наш традиционный ночной разговор примерно часа в два: ей пришлось еще успокаивать меня от истерики и давать какую-то гомеопатию от стресса.
После этого я не могла не заснуть.
8.
Проснулась поздно, как и все нормальные люди на каникулах: я наконец-то вспомнила, что пришло время отдыха.
Но отдохнуть и побыть дома мне не дали: позвонила Еленка и сказала, чтобы я заехала к ней и забрала кое-какие бумажки. Сначала я не обрадовалась, а потом наоборот: я вспомнила, что мне нужно отдать Алеше кассету и что он тоже живет в районе
Приморской. Я ему позвонила, напросилась в гости, чему он был радостно удивлен
(если он, конечно, умеет удивляться и радоваться), потому что мы наконец-то могли
вдоволь наговориться, чего уже с полмесяца не удавалось.
Проискав где-то с полчаса дом нашей классной (я совершенно не ориентируюсь в
новостроечных катакомбах), я потеряла бумажку с адресом, но память меня не подвела, и я благополучно все забрала.
Потом настал черед искать дом Алеши (странно, но я еще никогда у него не была).
Но с этим было проще, тем более, что мне помогло несколько прохожих. Но я всетаки опоздала на полчаса, но это для меня почти нормально.
Комната Алеши меня поразила своей неуютностью: там хоть было и пространство,
и сносный порядок, но она заволакивала зрение какой-то серой массой неустроенности.
Кровать «trop petit pour lui», застеленная ветхим продранным посередине пледом,
продавленные стулья, грустный залапанный монитор, мышка без коврика, древний
монофонический магнитофон и крохотный неработающий телевизор. Завершали картину лежащий на полу за кроватью свернутый матрас, подаренный его матери два года назад, но до сих пор нераспечатанный фотоальбом с уже прорванной кое-где оболочкой, запыленная коллекция ракушек, занимающая целых полполки книжного
шкафа, и портрет Блока над кроватью.
Мне стало грустно, и было жалко Алешу, который не замечал всего этого.
Мы обсуждали его олимпиадное сочинение, соционику, его будущую поездку в
Москву, его родителей и бабушку и, конечно, праздник. На сей раз Алеша пригласил
всех девочек (его заставила мать), кроме двух: Маруся отказалась («Он меня изнасилует!!!»), а еще одну он просто не успел.
Я рассказала ему про Тошу: что мы танцевали, и я ему призналась, и что именно он
ответил.
– И ведь я его совсем не ревную, нет! Мне бы даже хватило кусочка его. Не знаю
даже, люблю ли я его? Я не понимаю, я же собственница. Мне это очень странно.
– По-моему, это очень сильная любовь, если ты так говоришь.
– Правда?! – и я опять почувствовала, что по щеке стекает слеза. Одна. Вторая. Я
их опять не останавливала, я только откинулась головой к стене… и почувствовала,
какие у них тонкие стенки!
– А вдруг кто-нибудь войдет? Перестань?
– Да, действительно, – я собралась и перестала.
Больше мы к этому разговору не возвращались: я чувствовала, что ему неприятно
слушать о моей любви, он смущался моими слезами и не умел успокаивать.
7
Я пробыла у него часов до восьми, случайно поприсутствовала на семейном скандале: его бабушка возмущалась, что Алеша разговаривает со мной и не делает уроков.
Хоть его и поддерживала мать, мне стало еще грустнее за него.
Он меня проводил до метро, и мы расстались. Я ехала домой в глубоком раздумье:
я поняла наконец, почему Алеша – Добрик, я поняла происхождение его свитера, который он носил шесть лет и не сменил, пока я его окончательно не достала, поняла,
почему ему вечно не хватает на меня и на себя времени – все поняла, когда увидела
эту комнату, потрогала жирные с обратной стороны тарелки и стала свидетелем дурацкого скандала выжившей из ума старой преподавательницы.
Еще я сравнивала Тошу и Алешу, думала о своем чувстве: теперь я совсем уже не
знала, что это такое.
9.
Придя домой и поев, я решила уже не откладывать звонок к Тоше.
Мне это было так же страшно, как и много лет назад, хотя неделю назад я ему звонила, и это было так же просто, как звонок к Алеше.
Я, чтобы было не так страшно, накропала на листике примерную схему беседы и
набрала выученный наизусть еще в шестом классе номер.
– Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Антона.
– Я слушаю.
– Ой, я опять тебя не узнала! Привет, это я.
– Здравствуй, Полина.
– Ты знаешь, я бы хотела бы извиниться за вчерашнее…за мою истерику… я сама
от себя не ожидала…
– Да ничего страшного, я совсем не обижаюсь.
– Я не знаю, что на меня нашло, так странно… Понимаешь, ты для меня в первую
очередь все равно друг; я бы не хотела терять твою дружбу. Это важнее, чем мои глупые чувства.
– Конечно. Да… Знаешь, я ведь совершенно такой же, я тебя очень хорошо понимаю. Вот так получается, что и все люди такие одинаковые…
– Ты ведь не будешь меня избегать от этого, пожалуйста! Я тогда стану совсем
несчастной… Знаешь, какая это эмоциональная подпитка!
– Знаю, – он усмехнулся с горечью. – Да, конечно.
Слыша его спокойный завораживающий голос, я опять почувствовала знакомый
ком в горле. И хоть я и не хотела опять сваливать на дорогого мне человека, я не
смогла сдержаться и опять начала плакать
– Ну, не надо, хватит
– Знаешь, слыша твой голос, мне сложно не плакать…
– Но я попыталась успокоиться и собраться: мне самой было стыдно перед ним за
свои слезы.
– Ты ведь понимаешь, что я не буду тебе мешать, и я не ревную, я ничего от тебя
не хочу… Это все не как тогда, в шестом классе…
– Да тогда мы вообще все были глупые
– Да, глупая история, особенно с Алей…
– Да хватит это все вспоминать, – ему правда было неприятно
– Да, действительно… Боже, как это странно!.. Знаешь…я бы хотела у тебя попросить…кусочек тебя? Иногда…
– Нет, я думаю, не стоит, тебе будет сложнее…
– Да, да, конечно…Но можно, я иногда буду так тебе звонить?
– Конечно.
Раздался какой-то электронный сигнал.
8
– Слушай, знаешь, тут у отца поставлен таймер на семь минут – чтобы больше не
разговаривали, и он скоро автоматически разъединит. Честное слово, это не я так решил!
– Ну, хорошо. Кстати, с новым годом тебя!
– Да, тебя тоже. Ну, пока.
– До свиданья.
И нас разъединили. Я с немым криком сползла на пол с дивана. Я обессиленно
пролежала минут пять, содрогаясь в истерических конвульсиях. «Надежда была и
осталась напрасной, она капает на пол липкой жидкостью красной» – мне вспомнились садистские строчки из Дельфина. Я была убита и нравственно сломлена. Я билась головой об пол, чтобы боль стала физической, но она продолжала раздирать меня изнутри.
Странное состояние! Чувство острейшей любви, отрывающей от меня куски мяса и
сдирающей кожу, боли, неимоверной, жуткой, такой, что хочется разорвать себе криком рот, жалости к себе, к нему, сексуального желания и одновременно глубокого
удовлетворения. Мне ничего о нем не напоминало, все было настолько живо.
Жуткие фантазии! Его голос, глаза, руки, тело…
Естественно, я сейчас не поехала бы на Озерки, как четыре года назад, и не стану
стоять под его окнами…Мне был нужен он, а не суррогат! Пусть даже он, который не
любит меня. Как хорошо, что я это сказала!
10.
Я писала дневник, я играла в дурацкие компьютерные игрушки, не в силах пошевелить мозгами. Я не могла делать ничего осмысленного, домашнее задание пошло по
боку. Каникулы проходили абсолютно бездарно. Я читала Толкиена и чувствовала,
что постепенно забываюсь от жизни.
Но спокойно забыться мне не дали.
В новый год мне позвонил Андрей и предложил пойти с ним гулять на Невский:
там были устроены какие-то дискотеки, играла громкая музыка, люди пускали фейерверки и петарды и все веселились.
Сначала я хотела отказаться и просто напиться дома, но потом вспомнила, что я
решила не хоронить себя, и пошла с ним, благо родители не сопротивлялись.
Общее веселье мне передавалось слабо. Я, конечно, улыбалась, смеялась, танцевала (чтобы не замерзнуть), рассказывала анекдоты, но на душе было погано, и еще я
постоянно сравнивала своего спутника с тем, с кем я действительно хотела бы встречать этот новый год. Тот – с прямой осанкой, стройный, с красивым голосом и светлыми глазами; этот – сутуловатый, косноязычный и немного гнусавит. Не бог весть
какие недостатки, он все-таки добр и любит меня, но мне сейчас он был глубоко противен.
Он обнимал меня за талию, кормил мандаринами и пытался понять, что со мной не
так. Но я, так же, как и с мамой, отнекивалась и отделывалась широкой улыбкой. Я не
хотела портить ему праздник, не хотела заставлять его ревновать, я знала, как это
больно – любить без взаимности, и я не была такой сильной и такой жесткой, как Тоша, чтобы прямо это сказать.
Мы дошли до Дворцовой, но там ничего интересного не было, и маленькими улочками пошли назад. Хорошая погода, приятный спутник, танцы и небольшая доза алкоголя в крови наконец сделали свое дело, и мне стало почти хорошо.
Часов в пять утра он меня проводил до дому, и мы еще долго целовались перед
тем, как я открыла дверь и скрылась за ней.
Я тихо прошла на кухню: дома уже все давно спали. Я выпила стакан воды (есть
мне опять не хотелось) и долго там просидела. Я не знаю, о чем я думала, наверное,
9
ни о чем, я только чувствовала, что у меня ужасно устали ноги и челюсть. Потом я
пошла в ванную, пытаясь согреться и смыть эту усталость, но у меня ничего не вышло. Я опять чуть не заплакала, но сумела остановиться на двух слезинках, а потом
без чувств и без сил свалилась в постель.
11.
Я не могла заниматься никакой умственной деятельностью. Я только тупо сидела
за столом или компьютером, пытаясь собрать мысли в кучку. И отовсюду, как тараканы, торчал Тоша: то со страниц Тургенева, которого он любил и на героев которого
чем-то был похож, то из моего дневника многолетней давности, то на меня просто
смотрела его мертвенные глаза. Он мне снился. И я постоянно о нем думала. Единственное, что меня успокаивало, – это была книжка Толкиена, которую мне дал Кирилл в предпоследний день учебы. Правда, она навевала другие, гораздо более ранние
воспоминания: о Ксене, моей первой настоящей подруге, которую я в свое время любила не меньше, чем Тошу. Они даже были чем-то похожи внешне и по характеру.
Жаль, что мы так давно не виделись, и у меня даже куда-то пропал ее телефон; точнее, не пропал, я его сама выбросила года три назад, когда в очередной раз выбрасывала все, что было связано с Тошей, а заодно и все остальные личные записи.
Третьего числа мне позвонил Андрей и предложил пойти к нему посмотреть какойто фильм. Я не стала отказываться: на меня ужасно давили четыре стены моей комнаты.
Он меня как всегда встретил у Владимирской с улыбкой и какой-то милой безделушкой. Фильм был какой-то дурацкий, про любовь, и я опять погрузилась в свои
мысли. Он поил меня джин-тоником, кормил печеньем и мандаринами, я ела, не чувствуя толком вкуса поедаемых продуктов и пытаясь смотреть фильм.
Когда он кончился, Андрей, пытаясь хоть как-то привести меня в чувство, поставил
Rammstein, но я лишь слабо улыбнулась. Тогда он предложил потанцевать, и от этого
я отказаться не могла, но, наверное, висела, как тряпка. Я чувствовала, как его руки
лезут под одежду, но не сопротивлялась. Мне это было даже приятно, потому что я
закрывала глаза и чувствовала Тошу. Я полностью отрешилась от реальности и поцеловала его так, как никогда раньше не целовала.
Танец постепенно переместился на кровать…
Где-то через час, лежа у него на руке, я сообразила, что это был не Антон, что это
только моя фантазия, и ужаснулась. Мне вдруг стало так противно, опять к горлу
подбирался предательский комок слез. Я держалась из последних сил. Рядом со мной
лежало счастливое и довольное существо с блаженной улыбкой на расслабленных губах. Мне захотелось его ударить, укусить, оцарапать, чтобы хоть как-нибудь разрушить его счастье, но, похоже, я никак это бы не смогла сделать.
Андрей заметил мою зверскую физиономию и спросил, что со мной.
– Я уже давно замечаю, что что-то не так. Тебя что-то не устраивает?
– Нет, все хорошо, не обращай внимания. Я просто, оказывается, большая сволочь.
– Не надо на себя наговаривать.
– Нет, это правда.
– Ну, что такое?
– Я не могу это сказать, ты обидишься.
– Ты же знаешь, я не обижаюсь.
– Вечно ты заставляешь меня тебе говорить гадости…
– А что, нельзя?
– Ну, нехорошо это, это не в моих принципах.
– Да ладно, говори.
10
– Нет, не надо, мне больно…
Я уткнулась в его грудь и опять стала плакать. Я плакала долго и не могла никак
успокоиться. Он меня гладил по волосам, шептал, какая я хорошая, что мне не надо
так мучить себя, что все хорошо… От этого мне стало еще горше.
– Как бы я хотела, чтобы это говорил другой человек! – я произнесла это почти
неслышно, но такие слова обычно раздаются в ушах средневековым набатом. Он не
откинул меня от себя, не стал холоднее, просто я почувствовала, как его рука замерла,
и весь он как-то сжался, весь напрягся и стал как маленький ребенок, которого мать
несправедливо поставила в угол. Мне его стало ужасно жалко, я только крепче к нему
прижалась. – Боже, что я сказала! Самой плохо, да еще и на других навешиваю…Господи, прости меня, пожалуйста! Я не хочу, чтобы тебе было больно, не
надо! Не знаю, что на меня нашло…
– Ладно, все в порядке. Ты сказала, что хотела.
– Не обижайся на меня.
– А что я?
– Понимаешь… На меня нашло умственное помрачение. Я вспомнила свою
первую любовь. Ну, знаешь, из серии «дурацких желаний»? Мне показалось, что я его
все еще люблю, я себя опять накрутила…
– Можешь не объяснять, глупо это.
– Да, действительно. Не знаю, что на меня нашло…Я уже неделю хожу как чумная, себя не узнаю, плачу, всем жалуюсь…Тебе вот тоже…Тебя-то я тоже люблю.
Странно, да?
– Наверно. Может, тебе тогда успокоительного попить?!
– Не знаю. Ну, ты не обиделся, да?
– Не знаю. Я знал, что ты со странностями… – он уже начал отходить.
Я это почувствовала, и поцеловала, чтобы окончательно развеять все сомнения. Я
чувствовала себя в долгу.
– Можно мне позвонить? Просто, возможно, завтра мне придется дежурить на елке во Дворце, а во сколько – я не помню, а когда я вернусь домой, звонить будет
поздно?
– Да, конечно.
Я набрала Тошин номер: мы с ним единственные из класса туда ходили. Я внешне
абсолютно спокойно с ним поговорила, как и раньше. Он туда идти не собирался, а
значит, и мне там было делать нечего.
Посидев еще немного и забрав почитать книжку «Русская эпиграмма», я стала собираться домой. Он меня проводил, мы шутили и смеялись, как всегда, оба делая вид,
что ничего не произошло, а если что и произошло, что все уже забыто.
12.
Придя домой, я пошла прямо к себе в комнату, на ходу ответив на вопрос, что все
хорошо. Я села на диван и…нет, не заплакала, слез уже не было, а голова раскалывалась. Уроки все равно делать не хотелось.
Сейчас я успокоилась, и даже не очень понимала, что это было: осталась лишь небольшая часть желания и все. И какая-то дружба, уважение. Будто все остальное я
придумала. Ни тебе боли, ни великой любви. Даже обидно как-то…
Дома был какой-то очередной скандал.
Алеша благополучно отбыл в Москву. Жаль, потому что мне теперь не с кем нормально поговорить.
Я целые каникулы просидела как в коконе, не могла ничего толком делать, эмоциональный уровень – на нуле. Дочитала Толкиена и Тургенева. Как во сне ходила на
11
свидания. Убралась в комнате. Вот, пожалуй, и все, что я сделала за эти дурацкие каникулы. Борясь в головной болью, я даже не отдохнула.
Было ужасно пусто в душе и я никому не могла пожаловаться. Было так, что даже
дневник не спасал, я не могла справиться с нахлынувшим на меня холодом.
Мне было горько до боли, но слез уже не осталось, я спокойно смеялась любой
шутке, а после становилось так пусто, что хотелось выть, но и это не помогало. Никакие раздумья и логические доводы не могли это уничтожить.
Через неделю каникулы кончились.
Первое, что я заметила, когда вошла в класс, это была Тошина физиономия. Он сидел с безучастным мертвенным выражением лица и смотрел в пол. Он как будто медленно угасал из жизни. Было такое впечатление, что он совсем один в этом мире. У
меня сжималось сердце, но помогать я не решилась.
***
Мама подарила на день рождения бабушке кипарис в горшке. Но он не прижился и
постепенно засыхает.
Этот умирающий кипарис на кухне мне напоминает Тошу: стройный, высокий,
красивый, темно-зеленый и такой же печальный, смертельно раненый.
Мне он так нравился: я люблю такие деревца – и он умирает. Везде смерть… Сухое
дыхание, расслабленные плети растения…мертвенно-печальные глаза… рассеянный
тихий взгляд.
Ощущения, как от раненого полубога, гордого, благородного, внутренне сильного
и одинокого до холода в костях, обжигающе холодного…
Я не знаю, почему я так зациклилась, может, это прощание с детством, а может,
мне не хватало любви. Я не знаю, люблю ли я его сейчас. Мне его жалко больше, чем
когда-либо прежде, меня это чувство разрывает хуже, чем любовь. Мне страшно, и за
себя в том числе.
У меня опять неоправданно трагическое настроение, хоть и не все так плохо. А
ведь будет, если я не напишу сочинение!
12