Региональные конфликты в современном мире
реклама
Федеральное агентство по образованию Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Томский политехнический университет» ___________________________________________________________ М. А. Штанько РЕГИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ Учебное пособие Издательство ТПУ Томск 2006 Ш87 УДК 327. 56: 316.485 (075.8) ББК Ф 4 (0) 38 я 73 Ш87 Штанько М.А. Региональные конфликты в современном мире: учебное пособие / М.А. Штанько. – Томск: Изд-во ТПУ, 2006. – 93 с. Учебное пособие представляет собой систематическое исследование конфликта. Сформулированы методология и главные утверждения единой теории конфликта. Представлены специальные методы анализа конфликтных ситуаций. Основные теоретические утверждения и техника анализа иллюстрируются примерами. Пособие подготовлено на кафедре истории и регионоведения и предназначено для студентов специальности «Регионоведение», а также для всех, кто хочет самостоятельно научиться анализировать региональные конфликты. УДК 327. 56: 316.485 (075.8) ББК Ф4 (О)38 я 73 Рекомендовано к печати Редакционно-издательским советом Томского политехнического университета Рецензенты К.и.н., доцент кафедры истории и социальной работы ТУСУРа А.А. Захаров К.и.н., доцент кафедры политологии ТГУ С.А. Шпагин © Томский политехнический университет, 2006 © Оформление. Издательство ТПУ, 2006 © Штанько М.А, 2006 2 ОГЛАВЛЕНИЕ 1. ATP в XXI веке: общая характеристика ракурса регионального конфликта ………………………………………. 4 2. Теории конфликтов и мира: концепции, подходы и методы ……………………………………………………………10 2.1. Теории конфликтов и мира: общие моменты, проблемы и императивы ………………………………………..................................10 2.2. Концепция конфликта: от конфликта к миру ……………………..14 2.3. Подходы: от моно- к дополняющей мультикаузальности ……....23 2.4. Исследования о конфликтах и мире …………………………………..29 3. Специфика вооруженных конфликтов ………………………. 31 3.1 Эволюция взглядов на источники вооруженных конфликтов …. 31 3.2. Внутренние вооруженные конфликты и международный терроризм. Взаимосвязь и методы борьбы ……………………….. 35 4. Специфика этнических конфликтов …………………………..45 4.1. Основные черты современных межэтнических конфликтов……45 4.2. Конструирование этнических конфликтов ……………………….. 50 5. Структура системы и динамика конфликтов ……………….. 63 5.1. Структурные теории системы конфликта ………………………. 61 5.2. Динамика конфликтов ………………………………………………… 68 6. Насилие и согласие в конфликте: проблема соотношения … 72 7. Методология и методика анализа региональных конфликтов ………………………………………………………. 79 7.1. Методологические основы регионального анализа ………………. 79 7.2. Проблемы методологии анализа и прогноза в изучении конфликта…………………………………………………………………. 84 7.3. Методы исследования конфликтов ………………………………….88 Список литературы… … … … … … … … … … … … … … … … .90 3 1. ATP В XXI ВЕКЕ: ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАКУРСА РЕГИОНАЛЬНОГО КОНФЛИКТА В течение 500 лет центр силы и мировой экономики был на Западе. В свое время этот центр переместился из Средиземноморья в Северную Европу, а затем пересек океан и оказался в Америке. XX век стал веком Атлантического океана. XXI век будет веком Тихого океана. Мы продвигаемся к азианизации мира. Мировая ось передвигается с Запада на Восток. В XXI веке экономическим локомотивом для всего мира, вполне вероятно, может стать Азия. В мире нет ничего важнее того, что сейчас происходит в Азии, где живут 3 млрд людей и половине из них еще нет 25 лет. Они сформируют потребительский слой, который составит 500 млн человек, т.е. больше, чем в Америке и Европе, вместе взятых. ATP – наиболее динамично развивающийся регион мира, в котором успешно реализуется новая модель разделения труда между промышленно развитыми и развивающимися государствами с так называемой вертикальной иерархией наукоемких и трудоемких производств в соответствии c теорией «стаи летящих гусей». Эра Японии приходит к концу. В дальнейшем главную роль здесь будет играть система Китай – хуацяо. В то же время США будут пытаться с помощью АТЭС и других организаций вскрыть рынки в Азии. Характернейшая черта современных международных отношений – их нестабильное состояние. После окончания «холодной войны» мир не стал безопаснее. Исчез большой страх перед глобальным ядерным конфликтом. Но на смену ему пришло множество локальных конфликтов, большая часть которых в Азии. Это объясняется тем, что в новых условиях перестали работать действовавшие ранее «регуляторы» мирового порядка. Теперь же многие региональные «центры силы» почувствовали себя хозяевами положения и склонны прибегать к силовым методам для удовлетворения своих гегемонистских амбиций. Нестабильность характерна для международной ситуации и в АТР, и особенно для Северо-Восточной Азии. Но при этом следует отметить, что это единственный регион, в котором окончание «холодной войны» и развал соцсистемы не оказали пока существенного воздействия на структуру международных отношений. Здесь сохранилась региональная социалистическая подсистема КНР – КНДР. Следы «холодной войны» видны в АТР, как в никаком другом регионе, в политико-идеологической и прочей конфликтности (Россия – Япония, КНДР – РК, КНР – Тайвань, конфликт вокруг Спратли и т.п.), а 4 также в нерешенности проблем разделенных народов. В неизменном виде остается американо-японский договор о безопасности, порожденный «холодной войной», сохраняется американское военное присутствие в Южной Корее. По-видимому, стержневым направлением всей политики США в АТР в начале XXI века будет курс на противодействие усилиям России включиться в систему экономических и политических отношений в АТР в качестве равноправного партнера. Вполне вероятно, что деловые круги США будут вкладывать свои капиталы в некоторые горные и промышленные предприятия по переработке сырьевых ресурсов Дальнего Востока и Сибири, однако, нет оснований ожидать, что такие капиталовложения приобретут значительные масштабы и сыграют серьезную роль в социально-экономическом подъеме этих районов. Наследие прошлого вряд ли позволит быстро изменить ситуацию в плане укрепления безопасности в АТР, так как в этом районе непосредственно соседствуют два бывших главных противника в «холодной войне» – США и Россия, три члена ядерного клуба, около полутора десятков пороговых стран, где сосредоточено примерно две трети мирового арсенала обычных вооружений. В социально-политическом отношении АТР, образно говоря, представляет собой «лоскутное одеяло», которое каждая из великих держав – США, Россия, Китай, Япония – пытается тянуть на себя, преследуя свои национальные интересы, – обеспечение выживаемости, безопасности и развития, не считаясь при этом с интересами других государств. В АТР наблюдается бурный процесс интеграции на экономической основе. АТЭС – это обширная экономическая система, включившая в себя большинство стран АТР. Страны, принадлежащие к Южно-Тихоокеанской зоне и Восточной Азии, установили между собой прочные связи, прежде всего по экономическим причинам. АСЕАН находится в процессе восстановления своей роли, включив в себя бывшие коммунистические страны в Индокитае и направив их в русло капиталистического экономического порядка. Многое в АТР будет зависеть от того, какую роль в этом регионе будет играть быстро усиливающийся Китай. Существуют две диаметрально противоположные точки зрения по этому вопросу. Первая их них сводится к тому, что более сильный Китай обеспечит мир и стабильность в регионе. Вторая точка зрения состоит в том, что более сильный Китай способен скорее увеличить политическую напряженность в АТР, чем уменьшить ее. 5 Можно привести достаточно веские аргументы в пользу и той и другой точки зрения. Более сильный Китай может разрушить стабильность в АТР по крайней мере по двум причинам: Китай сам склонен проводить гегемонистскую внешнюю политику, и возрастающее влияние Китая может спровоцировать наращивание военной мощи со стороны Японии, которое может, в свою очередь, вызвать новый кризис безопасности в регионе. Поскольку военная мощь происходит от экономической, экономический рост расширит возможности Китая в плане применения силы. С этими новыми возможностями Китай сможет выбирать одну или несколько из широкого круга политических целей, соответствующих его гегемонистским амбициям, включая захват потенциально богатых природными ресурсами территорий, право собственности, на которые оспаривается, таких как острова Спратли; контроль над главными морскими путями с возможностью наложения эмбарго в отношении определенных государств; военное запугивание других государств региона с целью заставить их проводить прокитайскую политику: присоединение желаемой территории, такой как Тайвань; устранение региональных конкурентов, таких как Вьетнам. Само по себе обладание этими возможностями еще, конечно, не означает, что Китай обязательно воспользуется ими во вред другим государствам региона. Однако более экономически сильный Китай (особенно когда он превратится в так называемый «Большой Китай») столкнется с возрастающим давлением изнутри и извне, которое будет побуждать его действовать более агрессивно. «Одним из этих влияний, – справедливо отмечает индийский исследователь Дени Рой, – является историческое бремя. Китай приобретает навыки региональной гегемонии. Как показывает опыт внешней политики Англии во времена Пакс Британика, Японии в начале XX столетия, США и СССР во время «холодной войны», нормой в истории является то, что, когда какие-либо страны становятся достаточно сильными, они подавляют попытки других стран сделать то же самое, если они полагают, что это повысит их безопасность. Китай – это большая и быстро усиливающая свое могущество страна в регионе, в основном заполненном более слабыми и маленькими государствами. Это обстоятельство часто толкает большие страны на военную агрессию, как это было в случае с нацистской Германией, милитаристской Японией и Советским Союзом». Другим внешним фактором, побуждающим Китай к гегемонистской внешней политике, может быть «вакуум власти и силы», образовавшийся в Восточной Азии. Так, вывод войск США и 6 СССР из региона открыл большие возможности для Китая и Японии в АТР. После распада СССР, который был самым опасным потенциальным противником Китая в послевоенный период, российская угроза стала самой слабой с тех пор, как пекинский режим взял под контроль Китай в 1949 г. Пока Китай решает вопросы о территориальной границе с новыми независимыми государствами Центральной Азии, вмешательство России в ближайшем будущем выглядит маловероятным, что обнадеживает пекинских руководителей. Что касается вопроса о лидерстве в АТР, китайцы полагают, что США – это нация, находящаяся в упадке, чья возможность сохранить лидерство в АТР быстро ослабевает. Как известно, Пекин модернизирует и усиливает свою военную мощь со скоростью, которую многие называют тревожной. Официальный оборонный бюджет заметно вырос в течение последних трех лет, по приблизительным подсчетам на 40 %, и это не считая миллиардов долларов дополнительного дохода, собранного военнопромышленным комплексом с помощью экспорта оружия и продаж потребительских товаров, произведенных частными военными предприятиями. Новые военные инвестиции расширят возможности КНР в использовании своей силы на большом расстоянии от своей границы: быстрое развертывание сил, топливное оборудование для новых китайских истребителей СУ-27, военно-морские системы массового уничтожения, такие как ракеты класса «земля-земля», электронная технология ведения войны и современное оборудование управления ракетами. Соглашение Китая с Украиной о закупке 67 000-тонного авианосца «Варяг» вызвало болезненную реакцию в регионе и, видимо, отражает амбиции Китая стать великой морской державой в западной части Тихого океана. Другой способ, которым экономически сильный Китай может подорвать стабильность в АТР, – это способствовать усилению японских вооруженных сил. Пока японское перевооружение носит умеренный характер. Японское правительство даже недавно объявило, что планирует небольшое сокращение сил самообороны. Более мощный Китай может, однако, подтолкнуть Японию стать снова великой военной державой, развитие которой вызвало бы наращивание военных сил и в других странах региона. При этом страны другого побережья Тихого океана почувствуют себя в меньшей безопасности. В XX веке мир может стать свидетелем конфронтации двух гигантов – США и Китая. В настоящее время внешнеполитические 7 амбиции Китая носят региональный характер. Однако нельзя исключать, что в будущем у него могут появиться и глобальные притязания. Но и региональные амбиции КНР могут стать препятствием на пути реализации притязаний США на мировую гегемонию. Уже сейчас Вашингтон и Пекин с крайней опаской и настороженностью следят за действиями друг друга. Каждый подозревает другого в скрытых намерениях. Оба, вероятно, имеют достаточные основании для беспокойства, можно привести множество примеров, свидетельствующих об этом взаимном недоверии, в том числе различные позиции по вопросу о правах человека, по торговле, по Тайваню, интересы в области безопасности и т.д. Нет ничего удивительного в том, что растущая напряженность породила компенсаторские усилия, направленные на уменьшение разногласий и трений и укрепление взаимного доверия. Эти процессы составляют две стороны одной медали и образуют общую парадигму, в которую вписываются корейский и ряд других международных конфликтов. По сравнению с возможным вызовом, который может бросить более сильный Китай безопасности в АТР и миру и стабильности во всем мире, распавшийся на части Китай представлял бы гораздо большую опасность. В этом случае ядерный потенциал Китая может выйти из-под контроля. В соседние страны из Китая с его полутора миллионным населением могут хлынуть огромные миграционные потоки, Китай будет не в состоянии больше играть роль противовеса и балансира при влиянии других региональных и глобальных центров силы в АТР. Для того чтобы избежать этого наихудшего сценария, Китаю необходима политическая демократизация и социальная либерализация и, как условие и часть этого процесса, стабильное экономическое развитие. Этот процесс может также создать условия для Китая действовать с большей политической ответственностью в АТР и во всем мире. Короче говоря, политика других государств АТР должна быть направлена не на блокирование развития Китая, а, напротив, на содействие его мирной эволюции и стабильному развитию. Мир сейчас больше всего нуждается в осознании взаимозависимости, адекватном все более взаимозависимому миру. Каждая страна, требуя от других признания и уважения своих законных прав, сама должна также признавать и уважать законные права других, и самое важное из них – право на развитие. В практической международной политике это трудная и даже, вероятно, утопическая цель. Но это серьезный вызов здравому смыслу и 8 мудрости политиков и экспертов по международным отношениям в эпоху после «холодной войны». Если мы не сможем ответить на этот вызов, человечество ждет мрачное будущее. Посмотрим, какие перспективы вырисовываются в российскокитайских отношениях в начале XXI в. Россию и Китай сближают три общих интереса: стремление урегулировать пограничную проблему; стремление противостоять гегемонии США; стремление противодействовать активности мусульманских сил на своих окраинах. Кроме того, надо иметь в виду, что КНР и РФ связывает одна из самых протяженных в мире общих границ, поддержание нормального режима на которой может быть наилучшим образом обеспечено миром и взаимовыгодным сотрудничеством. Региональные интересы РФ и КНР в среднесрочной перспективе будут совпадать, экономическая взаимодополняемость КНР и РФ будет способствовать развитию торгово-экономических и научно-технических связей. КНР уже вышла на второе место после ФРГ как торговый партнер РФ. При проведении Москвой прагматической политики в отношении Пекина России в ближайшие десятилетия не грозит никакая военная опасность со стороны Китая. Более того, КНР может стать конструктивным партнером РФ. Пекин объективно заинтересован в сильной, единой и процветающей России. Интересам быстроразвивающегося Китая противоречит перспектива оказаться в АТР один на один с экономической и военно-политической мощью Японии и США. Поэтому КНР будет содействовать укреплению российских позиций в АТР. По моему убеждению, досужие спекуляции о стремлении Китая отторгнуть российские территории севернее р. Амур и восточнее р. Уссури не имеют серьезных оснований. Во-первых, отсутствуют экономические факторы для китайской экспансии на север. Расчеты показывают, что затраты ресурсов, которые потребуются на освоение 1 га земли в этих районах, в несколько раз превышают те, которые необходимы для распахивания целины во внутренних районах Китая. Во-вторых, территориально-пограничный спор между нашими странами уже урегулирован, о чем неоднократно заявляла китайская сторона. Вопросы и задания 1. Способствует ли азианизация мира усилению конфликтности в мире?Ответ объясните. 2. Каковы последствия конфликта «холодная война» в АТР? 3. Является ли Китай фактором динамики конфликтогенности в АТР? Ответ объясните. 9 4. Какова вероятность конфликта между США и Китаем? 2. ТЕОРИИ КОНФЛИКТОВ И МИРА: КОНЦЕПЦИИ, ПОДХОДЫ И МЕТОДЫ 2.1. Теории конфликтов и мира: общие моменты, проблемы и императивы Теории конфликтов, как и исследования о мире и войне, имеют давнюю традицию в политической мысли. Их анализ восходит к раннегреческим историкам, например Фукидиду, и включает выдающиеся работы, подобные сочинению Цезаря «О галльской войне». Вокруг теорий шли интенсивные теологические и политические дебаты в средние века, и они представляют собой часть Просвещения, о чем свидетельствует работа И. Канта «О вечном мире». Как важная часть политической философии, они отражают и вносят свой вклад в поиски идеального счастья, как и реального благосостояния; таким образом, в них намечается грань между поисками вечного мира и реальной безопасностью, как личности, так и общества. Уже к 30-м годам XX в. с появлением политологии как науки sui generis возникают эмпирические исследования о войнах, подобные работе К. Райта, многочисленные историко-политические анализы причин обеих мировых войн. Со времени 60-х годов появляются самостоятельные субдисциплины, такие, как изучение конфликтов и исследование путей достижения мира, со своими журналами, институтами, научными организациями и специфическими задачами. В то время как теория конфликтов определяет себя как традиционно беспристрастная наука, исследования о мире, которые начали развиваться в Скандинавских странах в 60-е и распространились на другие европейские страны в 70-е годы, четко ориентировались на ценности, прогресс и выдвижение политических инициатив, часто апеллировали к теологической и философской традиции Европы и воспринимали себя как вклад в дело мира. Теории конфликтов и мира часто конкурировали и продолжают конкурировать друг с другом, искали и продолжают искать свое лицо в академическом изоляционизме, а порой даже пытались создавать академическую монополию. Так, существовала тенденция не придавать значения их фундаментальной нормативной, а также эмпирической взаимосвязи и, более того, степени переплетения их проблематики. Таким образом, объективно – равно как и политически – необходимое сотрудничество между ними, а также с другими дисциплинами было редким явлением и часто налаживалось слишком поздно, чтобы 10 воздействовать на политику или содействовать миротворчеству. К тому же существующие требования к междисциплинарному подходу часто сводятся к кумулятивному би- либо мультидисциплинарному подходу или просто игнорируются. А связанный с политикой подход часто сводится к академическому критическому фундаментализму, низводящему все конкретные исследования и предложения к политическому алиби для статус-кво или к апологетическому разъяснению задним числом необходимости той или иной политики. Вообще говоря, сталкиваясь с такими позициями, европейская политика и политические элиты часто не видели ни причины, ни какой-либо необходимости вступать в диалог или принимать советы от них. Хотя в 70-е годы политика разрядки и исследования о мире были «объективными союзниками», они все же не проявляли желания сотрудничать. И в то время как основное направление европейских исследований о мире не смогло наладить сотрудничества с правительствами, парламентами и партиями, ему также не удалось сделаться союзником или, по крайней мере, установить взаимодействие с движениями за мир, противостоявшими традиционной политике в конце 70-х и в начале 80-х годов. Раздираемые разногласиями изнутри, оттесненные на обочину в прошлом и все более испытывающие потерю к себе политического интереса, исследования о мире совершили крутой поворот. Покончив как с теоретическими, так и с нормативными дискуссиями о характере мира и безопасности, их авторы вновь открыли для себя эмпирический прагматизм и сосредоточились на конкретике, например на разоружении, контроле над вооружениями и мерах по укреплению доверия, давая таким образом сообществу тех, кто занимается вопросами безопасности, ценные данные и содействие взамен своей прежней политической направленности. В наши дни, после того как признанная наука о конфликтах и мире сосредоточилась в основном на проблемах Востока и Запада, а также Севера и Юга, составляющих совершенно отдельную сферу, – и в особенности на ядерном вопросе в период конфликта ВостокЗапад, эти дисциплины столкнулись с внезапным отсутствием политического лица, а также тем, что впервые в исследованиях о мире со времени 70-х годов привело к творческому кризису. Исследования о мире в настоящее время находятся в процессе переосмысления, ищут новые темы, заново определяют научно-исследовательскую проблематику и добиваются новой легитимации. Даже критически важная, но забытая дискуссия о том, может ли – и если да, то в какой степени – мир быть установлен военными средствами (т.е. вся дискуссия о поддержании мира и миротворчестве применительно к реалиям второй войны в Персидском 11 заливе, войны в Югославии и событиях в Сомали), вновь оживилась и может положить начало новым теоретическим, равно как и нормативным, открытиям. Для понимания сущности исследований о конфликтах и мире, следует сделать четыре общих замечания. Во-первых, нынешние исследования, или исследования нынешних конфликтов, должны обогатиться, с одной стороны, историческими данными о конфликтах, как в Европе, так и за ее пределами, а с другой – идеями и результатами изучения прошлого, включая те, что порой рассматриваются как донаучные. Сочинения древнегреческих и древнеримских авторов, а также трактаты о богословских спорах в средние века могли бы расширить аналитический фокус и помочь преодолению традиционной фиксации на нации-государстве, если бы мы на опыте Римской империи, Священной Римской империи, Габсбургской монархии учились тому, как подходить к разрешению конфликтов внутри обществ и между ними. Такая переоценка истории и уроков прошлого помогает избегать скрытой тенденциозности в современной науке о конфликтах (конфликтологии), или, по крайней мере, стимулирует размышления об этом. Тенденциозность проявляется, например, в рассуждениях о том, что общества должны быть организованы в национальные государства, определяемые по территориальному признаку, или в более расхожих тезисах о том, что после окончания конфликта Восток – Запад национальные государства в Восточной Европе должны быть сохранены, чтобы обеспечить большую стабильность Запада. Во-вторых, и это становится очевидным при практическом применении вышеназванных идей, исследования о конфликтах и мире в особенности отражают две фундаментальные социофилософские традиции – реалистическую и идеалистическую – в европейском мышлении, которые соперничали друг с другом, накладывались друг на друга и взаимно друг друга подкрепляли. С одной стороны, реалистический взгляд стремился понять властный аспект конфликтов, а также порядки и структуры, их сдерживающие; с другой стороны, идеалистический взгляд сосредоточивался на ценностном аспекте конфликтов и постепенных изменениях. Рассматривая эти две линии мышления как бы в диалектическом переплетении, следует установить взаимосвязь между идеями Макиавелли о способе управления государством и утопической моделью идеала Кампанеллы. Это, например, означает, что политически эффективный современный европейский порядок должен не только признавать принцип существования конфликтов, но и сочетать это с потребностями мира и безопасности. 12 В-третьих, развитие этих дисциплин является не только ориентированным вовнутрь, т.е. руководствуется научноакадемическими критериями или образцами, но связано с общественной дискуссией, политическими заботами общества и процессами обучения масс и элит. Эта связь между исследованиями конфликтов и мира и политическими событиями во «внешнем» мире становится очевидной, если посмотреть на развитие исследований о мире в 60-е и 70-е годы. Удалось ли исследованиям о мире воздействовать на политику или нет – объективно они составляли определенное дополнение к политическим мероприятиям. Их авторы не только касались цены и риска военного конфликта Восток – Запад, но и хотели использовать разрядку для того, чтобы решить эти проблемы, или, по крайней мере, лучше контролировать их. Нынешний кризис идентичности и легитимности признанных исследований о мире точно отражает проблемы нынешних политических элит в Европе и перестройки их мышления после окончания конфликта между Востоком и Западом. В-четвертых, исследования о конфликтах и мире должны быть четко увязаны с общей идеей общественного развития. Опять же реалисты часто рассматривают конфликты, применение военной силы и доминирующую роль нации-государства как «естественные», т.е., в сущности, незыблемые. Сторонники крайних взглядов определяют роль конфликтов и войны в дарвиновском духе, т.е. как здоровое очистительное средство, законное средство перемен, необходимое для исторического развития. Идеалисты, однако, исходят из того, что общества, в принципе, способны учиться, и в качестве одного из важных шагов в таком историческом процессе обучения они используют ненасильственные механизмы как средство замены войн и других типов военных конфликтов. И вновь такая апелляция к глубинному постижению общества важна как для анализа, так и для политических шагов. Введение моделей интеграции ЕС в целях изменения меж- и внутригосударственных политических структур и моделей конфликтов на пути к общеевропейскому порядку основано как раз на данном понятии: о том, что даже в ныне ренационализирующейся Восточной Европе интеграция, и в то же самое время в результате этого и умиротворение, в принципе, достижимы. Один из процессов интеллектуального обучения ядерного века и особенно политики разрядки заключается в том, что мир не только продукт нормативного мышления или благое пожелание, но состояние, соответствующее коренным интересам, как отдельных обществ, так и мирового сообщества. Эта взаимосвязь между моралью и интересами не 13 изменилась после окончания ядерной конфронтации между Востоком и Западом. Очевидно – даже в отношении политической нестабильности в бывшем Советском Союзе, – что после окончания конфликта Восток – Запад опасность преднамеренного, как и случайного обмена, ядерными ударами значительно снизилась, однако она продолжает существовать, и если вспомнить о худших сценариях распространения ядерного оружия, то она может стать даже большей, чем в период ядерной гегемонии США и СССР. И вновь: являемся ли мы сторонниками подхода Руссо или Гоббса, т.е. вопрос не в том, желателен ли мир или возможен ли он, но в том, как его достичь. 2.2. Концепция конфликта: от конфликта к миру Хотя исследования о конфликтах и мире рассматривают одни и те же проблемы, их специальные и разные подходы привели к различным, но взаимодополняющим результатам по вопросу об основополагающем определении конфликта и мира. Таким образом, нижеследующая дискуссия по поводу концепции конфликта может в основном пользоваться исследованиями о конфликтах, в то время как концепцию мира можно объяснять со ссылками на исследования о мире. Однако в соответствии с гипотезой о том, что нужен более обобщающий подход для достижения новой новаторской динамики в исследованиях о конфликтах и мире и что в рамках этого обобщения необходимо разработать более всесторонний взгляд, т.е. связать друг с другом как подходы дисциплины о мире, так и подходы конфликтологии, – следует коснуться также и трех других взаимосвязей, которые часто не замечались в прошлом. Во-первых, и конфликты и мир как состояния взаимосвязи между политическими единицами, например национальными государствами, могут быть объяснены и разрешены только в том случае, если традиционное разделение на внутреннюю и внешнюю политику будет заменено концепцией, в которой также будут взаимосвязаны различные уровни анализа, включая различные секторы общества. Это особенно верно в отношении растущей международной взаимозависимости, регионализации и глобализации вкупе с также растущей «медиазацией» – расширением и углублением роли средств массовой информации (СМИ) в динамике конфликтов. Во-вторых, столь же опасно отделение друг от друга внешней экономической и военной политики. Конфликты «чисто» политического, экономического, военного или иного характера встречаются редко; в большинстве случаев мы находим смешение причин. Идея о том, что мир и безопасность имеют политическое, 14 экономическое, военное, социокультурное и т.п. «измерение», должна вдохновить аналитика на поиски взаимосвязей между этими измерениями. В особенности если обратиться к анализу динамики конфликтов, как в плане их эскалации, так и в плане их разрешения, часто можно обнаружить характерный эффект подпитки между, например, экономическим и военным измерениями: войны не только характеризуются боевыми действиями, но и имеют огромные политические и экономические последствия, как ожидаемые, так и непредвиденные. В-третьих, в реальной политике очень редко проявляется, как это часто себе представляют, антагонизм между конфликтами и сотрудничеством в отношениях между обществами или внутри одного общества. В большинстве случаев – и даже в конфликтах с высокой степенью эскалации – налицо и конфликт и сотрудничество; в некоторых случаях конфликты рождают консенсус, каким бы ограниченным он ни был. Это значит, что при анализе конфликтов должна изучаться взаимосвязь между сотрудничеством и конфликтами, а также что урегулирование конфликтов и миротворчество должны пользоваться существующим открытым или молчаливым консенсусом между конфликтующими сторонами. Окончание конфликта между Востоком и Западом представляет собой пример того, как действуют эти три императива. Во-первых, разрядка, равно как и политика ОБСЕ, четко увязывали внешнюю политику и внутренние изменения, стремясь к снижению угрозы извне и поощрению внутренних реформ. Во-вторых, концепция и реальность политики разрядки и политики ОБСЕ были основаны на стратегии широкого размаха, устанавливавшей связь между безопасностью и политическим и экономическим сотрудничеством. Именно новое открытие политических и экономических средств осуществления целей безопасности сделало разрядку столь успешной и явилось первым шагом в процессе урегулирования конфликта Восток – Запад. И втретьих, свойственное разрядке сочетание инициатив и санкций – от сооружения газопроводов до решения НАТО об «улице с двусторонним движением», а также специфическое разделение труда между США и западноевропейцами в деле разрядки стимулировали процесс обучения советских элит. Хотя исследования о конфликтах и мире требуют признания их своеобразия, основанного на различных подходах и ценностных установках, они все же взаимосвязаны не только в общем, как подчеркивалось выше, но и в специфике, если определять мир как состояние либо порядок (внутри общества и/или между обществами, 15 организованными ныне как национальные государства), который на деле исключает войну, и если определять войну как вид конфликтного поведения. Теперь, чтобы суммировать развитие теории конфликтов, можно вкратце изложить концепцию конфликтов с помощью следующей аргументации из четырех пунктов. Во-первых, конфликт большей частью – и справедливо – определяется как результат несовместимых интересов заинтересованных акторов. Его особенности с точки зрения характера спорных вопросов, интенсивности конфликтного поведения и экстенсивности его размаха зависят от степени несовместимости или исключительности интересов, а также политической релевантности последних. Существуют интересы не только вещественного (substantial) свойства – территориальные приобретения, экономические преимущества или военно-стратегические выгоды, – но и позиционного характера. Позиция связана со структурой власти и местом отдельного актора в рамках такой структуры. Будучи как субъектом, так и объектом властных структур или порядков, позиционные приобретения или потери могут быть важными интересами как таковые или в сочетании с интересами вещественного характера. Хотя существует разница в целях и средствах между позиционными и вещественными интересами, они, тем не менее, взаимосвязаны. И эта взаимосвязь позволяет получить прямой аналитический доступ к властным структурам через исследования стремлений к удовлетворению вещественных интересов, привнося, таким образом, реалистические подходы в анализ. Такой градуированный и взаимодополняющий подход не только дает возможность лучшего «измерения» интересов, равно как и их «иерархизации» и «инструментализации», но и открывает пути к стратегиям разрешения конфликтов, основанным на сбалансированных пакетных сделках, компенсации асимметричных интересов и постепенном нахождении компромисса, включая разработку формул общих интересов. В дополнение к этому он вводит идею властных структур и окон возможностей в эмпирический анализ конкретных интересов, т.е. дает возможность систематического обобщения и введения более высоких уровней анализа. Таким образом, он представляет ценность как для детального эмпирического и систематического анализа, так и для политических рецептов. Во-вторых, конфликт рассматривается в объективных и субъективных терминах. Структурные конфликты или конфликтные потенциалы являются результатом отмеченной выше разницы интересов, они существуют объективно – даже если задействованные акторы об этом не подозревают. Если и когда акторы осознают такие 16 объективные конфликтные потенциалы – а это политический процесс, т.е. зависимый от конкретных политических приоритетов, политических интересов и политической динамики, – и решают определить их как политические проблемы либо активно, либо более реактивно, объективный потенциал ведет – или, скорее, может вести – к конфликтным политическим шагам. Субъективное восприятие тем самым преображает объективный конфликт в манифестный, актуальный или «открытый» конфликт, определяемый конкретными мерами, такими, как военные, политические или экономические действия, в поддержку собственных интересов в противовес интересам другого актора. В итоге конфликт есть результат потенциала и его политической актуализации, иными словами, конфликт окончательно оформляется как манифестным конфликтным поведением, так и конфликтным потенциалом. Проведение такого разграничения между потенциальным и манифестным конфликтами опять же имеет как аналитическую, так и политическую релевантность. Оно дает возможность поиска возможных конфликтов задолго до их возникновения, т.е. придает анализу конфликтов роль политического раннего предупреждения, оно подчеркивает релевантность субъективного фактора (который, по определению, открыт для влияния), сдержанности и функциональной эквивалентности и дает ясно понять, что отсутствие конфликтного поведения или прекращение открытого конфликта не обязательно означает разрешение самого конфликта, подвергая, таким образом, сомнению традиционные политические мероприятия по контролю над конфликтными ситуациями. В-третьих, конфликт – это еще и вопрос конфликтного поведения. Введение поведенческих аспектов (как отдельных и с логической точки зрения «равных» категории интереса) не только обосновывается тем фактом, что конфликтные проявления, по определению, выражаются в поведенческих категориях, но также и тем, что, несмотря на приведенный выше логический аргумент, политическая реальность показывает, что манифестный конфликт возникает даже без значительных конфликтных потенциалов, т.е. без конфликтующих интересов. Назвав это «метаконфликтом», конфликтология должна была или признать свои методологические границы при определении этих созвездий интересов, которые составляют конфликтный потенциал, или искать другие объяснения. Следовательно, несовместимые интересы рассматриваются теперь не как «единственная», но как лишь «одна» из причин конфликтного поведения. Другой причиной является поведенческая динамика, т.е. конфликтная динамика, основанная на цепочках взаимодействия (interaction chains), петлях обратной связи 17 (feed-back loops) и процессах эскалации, в которой поведенческая динамика доминирует над моделью конфликта, в то время как лежащие в основе интересы или вещественные цели конфликта играют подчиненную роль или маргинализуются в конфликтной динамике. Действительно ли и в какой степени конфликт является конфликтом и/или метаконфликтом, зависит от конкретного случая. Первая мировая война, например, рассматривается как классическая (конфликт по поводу положения в созвездии европейских держав со всеми экономическими, политическими и военно-стратегическими последствиями, которые подразумеваются, и несет в себе типические характеристики метаконфликта, если объяснить ее возникновение (более или менее нечаянное соскальзывание на путь войны вследствие существующей модели взаимодействия, ведущей к политической неконтролируемой эскалации). И вновь: привнесение поведенческого аспекта дает возможность дальнейшей классификации, дифференциации политических мер контроля. Таким образом, выявление объема и глубины ущерба, а также соотношения затрат, риска и выигрыша от применения различных инструментов конфликтного поведения – в международном конфликте перечень инструментов варьируется от дипломатических, экономических до военных средств или их комбинации (в случае военных средств – от простой угрозы обычными вооружениями до угрозы нанесения ядерного удара) и становится дополнительным шагом при анализе конфликтов. Наконец, в-четвертых, ориентация данной аргументации на актора должна быть дополнена анализом системы. Как упоминалось ранее, акторы являются не только субъектами международной политики, включая конфликты, но также и объектами. Это означает не только то, что актор А является объектом потому, что актор Б начинает конфликтовать с ним, но и то, что основная модель конфликтного поведения, определения интересов и стремлений к их удовлетворению, а также формирования политики обоих акторов в большой степени детерминирована или находится под влиянием системы, частью которой (вольно или невольно) является данный актор. Следовательно, некоторые системы – региональные, секторальные, сферы спорных вопросов и т.д. – являются более конфликтогенными по сравнению с другими благодаря своим специфическим структурам и поведенческим моделям акторов, которые, в свою очередь, и отражают, и формируют эти структуры. Учет этих структур, моделей и динамики системы существенно важен для понимания и разрешения конфликтов. Сам этот анализ взаимосвязи между актором и системой привел к идее дилеммы 18 безопасности актора – национального государства в сегодняшнем международном порядке – и далее к идее структурного принуждения даже явно несогласных акторов к принятию системной динамики и, наконец, к идее интеграции, федерализации и объединения (например, в Европе), с тем чтобы наметить лучшие пути контроля и управления конфликтом. В итоге этот аналитический подход означает, что, когда анализ конфликта сосредоточивается сначала на интересах, восприятиях, выборе вариантов инструментария и поведении акторов, а затем на системе, в которой действуют акторы конфликта, разрешение конфликтов должно обязательно являться процессом, направленным на выработку или функционирование в рамках существующей большой стратегии, постепенно охватывающей все эти четыре фактора поведения заинтересованных акторов в дополнение к системе или подсистеме, в которой фактически происходит конфликт. С точки зрения практической политики это дает своего рода справочный перечень факторов, на которые нужно обращать внимание, стремясь найти адекватное решение проблемы. Что касается исследований о мире, то подобная аргументация неудовлетворительна. В ней отсутствует прогрессивная перспектива, необходимая в условиях, которые исследователи мира рассматривали как ситуацию «последней минуты», порой эксплуатируя затаенные страхи перед катастрофическими событиями: от ядерной войны и массовой иммиграции иностранцев до экологического краха. В дебатах о мире и конфликтах специфический вклад исследований о мире заключается в развитии концепции насилия, а также идеи и определения мира. Введение концепции насилия в качестве составной части при анализе конфликтов сначала наталкивает на мысль сфокусировать анализ конфликтного поведения на насилии. Поиски насилия или прямого ограничения или нарушения воли, благосостояния или общей идентичности индивида, группы и/или национального государства позволили аналитикам упорядочить разное конфликтное поведение и применение различных инструментов или вариантов в виде четкой иерархии. Это было правомерно и имело смысл в ситуации, когда ядерная катастрофа как предельная форма насилия казалась сильнейшей угрозой, которой поэтому следовало избегать любой ценой. Иерархизация насилия дала возможность не только установить порядок различных форм, путей, степеней интенсивности и размаха насилия, но и сравнить различные виды конфликтного поведения, т.е. используемые при этом инструменты и варианты, например политику военного 19 вмешательства или экономических стимулов, важных для развития и легитимации политики разрядки в противовес традиционной политике конфронтации и сдерживания. Затем был сделан второй шаг – обращение к аспектам интересов и системы. Исследования о мире – и особенно «критические» – внесли разграничение между фактическим (actual) и структурным насилием. В то время как манифестное конфликтное поведение может представлять собой фактическое насилие, структурное насилие обнаруживается в структурах, которые несправедливы или дискриминируют некоторых акторов. Другими словами, утверждалось, что такие структуры порождают насилие ввиду присущего им распределения власти или связанной с ним реализации интересов. В соответствии с традиционной «левой» политической платформой это привело к тому, что традиционно повышенное внимание конфликтологии к проблемам противостояния Востока и Запада дополнилось таким же вниманием к вопросам антагонизма между Севером и Югом. Исследователи мира полагали, что этот антагонизм является самым ярким примером структурного насилия. Третьим результатом фокусировки анализа конфликтов на насилии были сознательные поиски ненасильственных реакций на применение насилия в манифестных конфликтах. В то время как концепции общественной защиты и гражданского неповиновения, как и обращение к ненасильственным стратегиям Ганди, играли лишь маргинальную роль, идея выработки непровоцирующих ответов, мер по деэскалации и снижению напряженности в конфликтах, а также по предотвращению конфликтов оказали значительное влияние на разрядку, контроль над вооружениями и политику разоружения. Аналитическую ценность открытия категории насилия не следует расценивать как бесполезную на том основании, что в этой дискуссии в общественных кругах доминируют упрощенные баталии между фундаменталистами (или пацифистами) и реалистами (или людьми, считающими законным применение насилия для поддержания порядка). Таков был в последнее время фон дискуссии о поддержании мира силами ООН. Как только дебаты перемещаются от общего к конкретному, т.е. отдельным случаям, насилие (и стратегии по его преодолению) становится более сложной и динамичной проблемой, при которой вопрос «насилие: да или нет?» сменяется вопросом «что, в какой степени, когда и какое насилие имеет место?», а также «какое встречное насилие эффективно или как оно может быть легитимировано?». 20 Хотя использование категории насилия ведет серьезного аналитика, и особенно того, кто разрабатывает политические решения, к более дифференцированному пониманию проблемы, принятие концепции мира имеет более общий эффект. Оно вновь открывает путь к обобщению или обретению заново «большой» идеи, которая часто теряется из виду в эмпирической или казусно ориентированной конфликтологии. По сравнению с концепцией конфликта идея мира ориентирована на ценности и цели. Она воспринимает реальность как в целом поддающуюся и подлежащую улучшению, а мир – как необходимое и легитимное состояние общества, которого нужно достичь, и как ясную обязанность науки и политики продвигать вперед дело мира. Как таковая концепция мира способствовала не только распределению по категориям тех или иных порядков и/или политики акторов, включая сравнение различных порядков и моделей, но и созданию нравственного императива для общества. В этом мировоззрении три аспекта имеют особое значение. Вопервых, исследования о мире – подобно конфликтологии – воспринимают мир как технократическую необходимость, так как рентабельность мирного урегулирования конфликтов, измеряемая в совокупных политических, экономических и военных затратах, «дешевле» немирных решений. Во-вторых, и в дополнение к этой «технократической» рациональности, исследования о мире – в данном случае в противоречии с конфликтологией – рассматривают немирные решения как нелегитимные или направленные против основных человеческих ценностей. И в-третьих, исследования о мире подразумевают, что мир не только абстрактная или утопическая идея, но может быть претворен в жизнь благодаря операциональному понятию миротворчества. И вновь: постепенность, реформизм и вера в исторический прогресс или политическое обучение являются важнейшими элементами такого понимания мира. При такой открытой мирной ориентации исследования о мире должны операционализировать идею мира. В этом плане разработана концепция негативного и позитивного мира, что опять же не только дало возможность проведения более совершенного анализа, но имело и значительную предписывающую функцию. Негативный мир – это подход, направленный на минимизацию, сокращение, преодоление и т.д. как способности, так и желания применять насилие в конфликтах. Если применить концепцию иерархии насилия, это значит, что следует избегать непосредственного применения вначале обычных, а затем ядерных вооружений и других видов оружия массового поражения; в духе имплицитного градуализма исследований о мире это означало 21 вначале установление контроля за ядерным потенциалом, а затем его сокращение и т.п. В то время как в рамках исследований о мире в период европейских выступлений в защиту мира, например в середине 50-х, 60-х и 70-х годов и особенно в 1979–83 гг., сторонники фундаменталистских взглядов требовали одностороннего разоружения, революционных решений и политики неподчинения согласованным решениям НАТО, реалистичный градуализм контроля над вооружениями, возобладавший в Европе в конце 70-х годов, как выяснилось, способствовал достижению большего успеха в выдвижении конкретных и приемлемых идей для политических решений. Позитивный мир должен восприниматься как необходимое дополнение к негативному миру. Там, где негативный мир стремится ликвидировать все инструменты и варианты насилия, позитивный мир стремится создать такую политику, механизмы и структуры, которые не только на деле исключают способность и волю к применению насилия, но и создают такие сочетания интересов или такие процессы гармонизации интересов, при которых конфликты либо не возникают, либо разрешаются на самой ранней стадии. Интеграция Западной Европы после 1945 г., политика разрядки в 60-е и 70-е годы и процесс СБСЕ с момента своего начала в 70-е гг. – все это примеры политики, основанной на идее позитивного мира. И не случайно, что урегулирование ближневосточного конфликта рассматривается не только как прекращение насилия, но и как установление «позитивных» моделей, т.е. ориентированных на консенсус и вырабатывающих консенсус, опирающихся на общие интересы и формирование наднациональных структур. Сходным образом многие модели компромиссов для снятия конфронтации Севера и Юга основаны на идее о том, что создание справедливых экономических и политических условий, в том числе Нового мирового порядка, при котором такая договоренность о глобальном равенстве шансов будет действительно соблюдаться, не только способствует политической деэскалации и новой стабилизации всемирной системы, но и является условием процессов всеобщего разоружения. Несмотря на тупиковые подходы фундаменталистского эскапизма и революционного романтизма в исследованиях о мире, последние внесли значительный вклад не только в дело лучшего анализа, но и в лучшее разрешение конфликтов. Они принесли с собой четкий фокус, базирующуюся на ценностях иерархию политических инструментов и вариантов действия, более широкое и более политическое понимание военного конфликтного поведения. Они выработали новые идеи, 22 например идею позитивного мира, и поставили на повестку дня исследований и политики конфликты между Севером и Югом. Вопреки кардинальным расхождениям с конфликтологией по поводу роли ценностей в науке и роли науки в своих обществах исследования о мире, тем не менее, доказали, что являются существенным дополнением к конфликтологии, не только вдохнув новую жизнь в изучение конфликтов, но и обогатив арсенал политики. 2.3. Подходы: от моно- к дополняющей мультикаузальности Родившись в тени признанной политической науки, теории конфликтов и мира не только извлекли пользу из теоретических, концептуальных и методологических успехов, уже достигнутых во все более совершенствующейся дисциплине международных отношений, но также еще раз подтвердили и уточнили уже существующие знания. Хотя конфликтные исследования – и особенно американских ученых – претендовали на то, что они составляют нечто совершенно новое и неизвестное и поэтому нередко игнорировали уже существующую концептуализацию или пренебрегали ею, а исследователи о мире – и особенно их критическая составляющая – сами пытались порвать с традиционной политологией, обе эти дисциплины имплицитно использовали или эксплицитно заново изобретали подходы, хорошо известные и в европейских, и в американских общественных науках. Как с точки зрения исторического развития, так и с точки зрения аналитической ценности можно выделить четыре аналитически и политически релевантных подхода: структурный, функциональный, поведенческий и подход к процессу принятия решений. Обсуждение их ниже в отдельности не дело принципа; мы поступаем так лишь для ясности изложения. Из вышеприведенных определений конфликта и мира следует, что каждый из этих подходов позволяет нам сосредоточиться на отдельном аспекте, элементе и измерении отдельного конфликта или класса конфликтов, но составляет лишь одно, но не единственное концептуальное условие. Другими словами, анализ конфликтов понимается – как и в общественных науках вообще – как поиск более чем одной причины. Лишь мультикаузальное объяснение дает достаточное разнообразие объяснений, и вдобавок к этому оно должно быть всесторонним, т.е. должно выявить, взвесить и связать друг с другом различные отдельные причины. Это, однако, можно сделать лишь тогда, когда используется более чем один подход. Структурный подход предполагает, что политика и политические решения являются результатом влияния структур, 23 детерминирующих сущность, качество и диапазон действия или бездействия. Структуры рассматриваются как сравнительно независимые от политического времени, режима или актора. Однако они не являются вечными, естественными или трансцендентально данными, но представляют собой результат конкретных политических действий своих или внешних акторов во временном цикле, будучи, таким образом, открытыми для перемен, обычно перемен относительных (перемены могут считаться результатом как кумулятивных, неуклонных или взаимодополняющих действий, так и внезапных срывов, когда либо превышены способности к адаптации, либо уровень давления стал выше способности системы адекватно отреагировать на изменения, эти проблемы порождающие). Политические структуры являются как продуктом, так и причиной интересов. По традиции структурный подход фокусируется в первую очередь на интересах, а затем конструирует системы или структуры интересов. Поэтому он особенно привлекателен для анализа конфликтов. Во-первых, его особое внимание к интересам делает структурный анализ особенно плодотворным для понимания конфликтов, коль скоро они вызваны негативным вмешательством в сферу чьих-либо интересов. Во-вторых, особый фокус структурного анализа на взаимосвязи между вещественными интересами и властными структурами позволяет в полной мере использовать как концепцию насилия, так и концепцию мира, т.е. разработать структуру с минимумом насильственной власти как в ее реальной (actual) форме, так и в структуре как таковой. В-третьих, присущий ему поиск основополагающих структур (basic frameworks) – как синхронически, так и диахронически обобщающих – особенно применим к тем из них, чьи интересы заключаются в усвоении уроков и в определении специфического и общего аспекта конкретных казусов конфликта. Поэтому неудивительно, что структурные подходы нашли применение в исследованиях и о конфликтах, и о мире, способствуя не только широкому распространению взглядов о структурной релевантности конфликта между Востоком и Западом, но и общих идей о роли конфликтов в формировании как международных, так и внутринациональных структур и политических порядков. Идея дилеммы безопасности, а также характеристика международного порядка как системы организованного отсутствия мира (non-peace) являются важными результатами структурного анализа. Хотя различные идейные школы предлагали разные модели структур – например, в спорах о том, являлись ли модели конфликтов в Советском Союзе в большей степени результатом идеологических или властных интересов, 24 – они все же были едины в том, что лежащие в основе структуры существуют, определяют или, по крайней мере, сильно влияют на проводимую политику, а искусство или наука политологии состоит именно в том, чтобы обнаружить эти структуры и показать, как и в какой степени они работают. Несмотря на все аналитические заслуги структурного подхода, наука о международных отношениях в целом и анализ конфликтов в частности нередко сталкивались с двумя ограничениями, присущими структурному анализу. Во-первых, во многих анализах, в которых применялся этот подход, появлялась скрытая тенденция к гармонии; поиски совершенной структуры обесценивали идею перемен. Для анализа конфликтов это означало, что будет недооценена конфликтная динамика; для исследований о мире это означало, что не будет введено понятие прогресса. Не случайно, например, структуралисты определяли такие национальные государства, как ГДР и Советский Союз, как стабильные, со всеми вытекавшими из этого их политическими рекомендациями по отношению к этим странам, ибо они считали хорошо организованные и эффективно управляемые политические системы этих стран незыблемыми. События показали, что структурная стабильность была сильно переоценена, а внутренние – и структурные – противоречия недооценены. С точки зрения дефиниции конфликта структурный анализ в своих поисках «совершенной» структуры упустил из виду воздействие конфликтных потенциалов. Второй недостаток структурного анализа особенно проявился в анализе конфликтов и мира, когда стало ясно, что контроль над вооружениями не смог заполнить брешь между структурной необходимостью или требованием контроля над вооружениями и разоружения, с одной стороны, и политической неспособностью следовать такой объективной необходимости – с другой (хотя политические элиты – по крайней мере, с 70-х годов – субъективно осознавали ее). Таким образом, структурный анализ сумел определить рамки конкретных политических действий, но не смог объяснить поведение конкретных акторов или политические модели. В то время как ограниченная объяснительная вариантность структурного анализа казалась терпимой при анализе «обычных» вопросов, она считалась неудовлетворительной в случаях, подобных конфликту Восток – Запад, с его потенциальным вариантом ядерной войны и всемирного самоубийства. Наконец, политические события 80-х годов возбудили дополнительные сомнения относительно действенности структурного подхода. Переломные политические события, например двойное 25 нулевое решение в переговорах по ракетам средней дальности, мирная революция в ГДР и объединение Германии и, наконец, распад Советского Союза, казалось, демонстрировали, что в критических случаях структуры ломались намного легче и быстрее, чем предполагалось. Функциональный подход как будто бы преодолел концептуальные недостатки, оставшиеся от структурного анализа. Свойственные ему искания взаимосвязей различных факторов – и компонентов структур, – а также моделей взаимодействия на различных уровнях обобщения позволили сфокусировать внимание на динамике, диалектике преемственности и перемен, равно как и на прогрессе или регрессе, если ввести идею исторической зрелости. Вследствие этого функциональный анализ, во-первых, подчеркивал функциональную взаимосвязь политики как деятельности (politics) и как отдельных мероприятий (policies), а также политических порядков. Для конфликтологии это означало введение анализа целей и средств, расчетов затрат, риска и выигрыша и применение концепций функциональной рациональности. Для исследований о мире это открыло дорогу для поисков функциональных эквивалентов насильственным конфликтным решениям и для идей позитивного мира, общей безопасности и динамики снижения напряженности. Во-вторых, функциональный анализ сосредоточился на проблеме той вариантности политического действия, которую не мог объяснить структурный анализ, т.е. каждодневной конкретной политической деятельности. Давая функционалистские объяснения проблемам, начиная от гонки вооружений до амбиций сверхбезопасности и советских ракет средней дальности, функциональный анализ обогатил и расширил структурный подход и оказался особенно ценным в деле объяснения и прогнозирования политических перемен. Таким образом, особенно в европейских исследованиях о конфликтах и мире, структурно-функционалистский подход был разработан именно для преодоления ограничений структурного и функционального анализа путем их сочетания. И вновь концепция интересов показала свою ценность; она явилась недостающим звеном между структурами и акторами и дополнила анализ конфликтов подходом к взаимосвязанным потенциальному и манифестному конфликтам. В рамках «брачного» союза между структуралистами и функционалистами анализ принятия решений приобрел значимость для исследований о конфликтах и мире, особенно когда аналитики искали генезис конфликтов и вырабатывали их решения. Как 26 упоминалось выше, потенциальный конфликт становится манифестным, когда акторы осознают несовместимость интересов. Этот процесс осознания, определения проблемы, выбора вариантов и осуществления курса является в первую очередь делом политических элит, владеющих полномочиями на принятие таких решений. Как концептуальная разновидность функционализма, подход к процессу принятия решений требует микроанализа ключевого шага в возникновении конфликта. Его релевантность становится очевидной не только при анализе представлений и заблуждений, включая лежащие в его основе исторические и функциональные модели, но и при изучении переговоров, столь важных для управления конфликтом и его урегулирования. Хотя исследования процесса принятия решений часто характеризуются тенденцией, связанной с вышеотмеченной проблемой уровня анализа – они недооценивают интерактивный характер конфликта и динамики разрешения конфликта и переоценивают компетентность, легитимность и свободу действия национального руководства, – подход к процессу принятия решений все же расширил структурно-функциональный анализ двояким образом: он определил принятие решений как процесс, в котором национальные интересы (следует напомнить читателю, что национальное государство все еще является доминирующим актором в международных отношениях и что правительствам национальных государств – если они хотят оставаться у власти – в первую очередь приходится искать внутреннюю, а не международную поддержку) операционализируются в политические действия в соответствии с некоторыми моделями, условиями и механизмами. Данный подход открыл пути для международного взаимодействия и особенно анализа переговоров. Во многих исследованиях по контролю над вооружениями особенно подчеркивались преимущества этого подхода в объяснительном плане; аналитикам конфликтов он показал генезис конкретных политических мероприятий, как, например, вооружение вообще и ядерное вооружение или разоружение в частности; исследователям мира он позволил воспользоваться идеей о рациональности-иррациональности при принятии решений, о различии между ценностно ориентированной политикой и политикой, ориентированной на интересы, и о развитии идей обучения миру в целях изменения моделей и структур конкретного процесса принятия решений. В то время как подход к процессу принятия решений имплицитно основан как на функциональном, так и на структурном подходе, поведенческий подход определенно является подвидом функционализма. Разработанный и почитаемый главным образом в 27 США, он фокусировался на интерактивном аспекте формирования международных и внутристрановых конфликтов. Отражая долгую и своеобразную традицию, для которой характерна безотчетная неприязнь к критической теории и ценностно ориентированному анализу вообще, и определяя себя как альтернативу структуралистскому взгляду, поведенческий подход был отмечен тремя достижениями. Во-первых, он обратил особое внимание на специфическую разновидность манифестного конфликта: конфликт без причин или конфликты, в которых различия интересов являются или становятся второстепенными, тогда как эскалация, интенсификация, расширение и дальнейшее пренебрежение нормами, т.е. конфликтное поведение, становятся доминирующими источниками их динамики. Когда структуралисты характеризуют подобный акцент как неспособность или нежелание бихевиористов выявлять скрытые интересы, им, тем не менее, приходится признать, что поведенческая динамика играет важную роль (во многих конфликтах) и обогащает как функциональный анализ, так и анализ, основанный на процессе принятия решений. И вновь югославский кризис служит примером того, как легко и быстро поведенческая динамика может возобладать над давно утвердившимися моделями и даже структурами. Во-вторых, теории – или, вернее, теоремы – стимула и ответа, игры и системной динамики вызвали появление ряда интересных эмпирических исследований, таких, как систематический анализ событий и ядерного сдерживания, а также подвели к началу моделирования. То, что в большинстве случаев в этих анализах недоставало необходимых теоретических пре- и пострефлексий, а результаты часто бывали наивными или тривиальными, не означает, что они не имели даже для структурно-функционального подхода некоторых полезных и стимулирующих функций. В-третьих, эти бихевиористы благодаря своему увлечению манифестными действиями и потребностям моделирования собрали многочисленные данные, и это опять же не следует недооценивать в плане анализа конфликтов. Синхронические или диахронические, межнациональные или внутринациональные, специализирующиеся на видах деятельности или характеристиках, бихевиористы (в основном американские) выпускали справочники и сборники данных, включавшие предложения по их организации или классификации по измерениям и т.п., которые полезны даже для структуралистов. Они полезны не с точки зрения своих антитеоретических подходов или своей переоценки квантификации, но с точки зрения практического использования огромной базы данных. Однако тот факт, что все эти 28 исследования и модели описывали, а не объясняли конфликты, что большая часть собранных данных и обобщений оказалась или теоретически, или эмпирически необоснованной и что даже методики причинного и имитационного моделирования не стали адекватными инструментами для серьезного политического консультирования, является не только следствием имплицитных ограничений бихевиоризма. Если и конфликтолог, и исследователь мира погрузятся в детали этих работ, они внезапно столкнутся с фундаментальным отсутствием точных, надежных, правдивых и сравнимых данных и со столь же фундаментальным отсутствием точных понятий, а также с крайним недостатком методов для измерения, оценки и нахождения взаимосвязи между различными факторами, причинами, структурами или функциями, относящимися как к конфликту, так и к миру. 2.4. Исследования о конфликтах и мире Таким образом, хотя исследования о конфликтах и о мире представляют серию общих идей по поводу определения и ряд общих подходов к изучению конфликтов, на более операциональном уровне они все еще находятся на младенческой стадии. Насилие не может быть адекватно измерено, а различные его формы не удается сопоставить друг с другом. Даже такие известные взгляды, насчет которых достигнут полный консенсус, как взаимосвязь между конфликтом и сотрудничеством, между экономикой и политикой или между экономическими и военными опорами власти, становятся сомнительными, когда мы хотим использовать их в эмпирических исследованиях. Еще более тревожит то, что увяла общетеоретическая дискуссия, шедшая в 70-е годы. Восьмидесятые годы принесли с собой множество казусных исследований, но не продолжение базисных теоретических или обобщающих работ. Исчезли даже горячие методологические дебаты 70-х годов между поборниками количественного и качественного анализа, вследствие чего вновь создалось гетто для первых из них, намеревавшихся перенести научные открытия, подобные тем, которые И. Ньютон и другие перенесли в механику, в общественные науки. В общем и целом исследования о конфликтах и о мире не только делают первые шаги, но и могут быть сравнимы с космической физикой: много накопленных знаний, но нет систематического ответа на вопросы. Хуже того, их изоляция друг от друга и интеллектуальный апартеид представляют собой плюрализм без последствий, но остается лишь то утешение, что никто не мешает спокойствию друг друга и все считают, что только они владеют истиной, хотя недовольны, что их не слушают другие. 29 Такая критическая оценка более чем двух десятилетий исследований о конфликтах и о мире не должна упускать из виду как позитивные явления в прошлом, так и окно возможностей, создаваемое их нынешним интеллектуальным, а также политическим кризисом. В отдельных областях, большей частью не замеченных аналитиками основного течения, исследования о конфликтах и о мире принесли интересные и многообещающие результаты. В сфере контроля над вооружениями – несмотря на все теоретические и политические ограничения – можно отметить множество концепций, подходов, эмпирических результатов и ценных политических рекомендаций, которые имеют значение не только для продолжения контроля над вооружениями, разоружения и мер укрепления военного доверия между Востоком и Западом, но и во многих других регионах, например на Ближнем Востоке, в Центральной Америке и на Дальнем Востоке, где операциональные концепции демилитаризации редки, хотя политическая воля к продвижению мирного процесса уже наметилась. В области исследований разрядки реполитизация международных отношений не только привела к появлению важных и всесторонних анализов и политических «больших стратегий», но часто способствовала политическому прогрессу. Это опять же имело значение не только для европейского мирного строительства, но и стало важным ориентиром для неевропейской регионализации. Кроме того, и, несмотря на многие свои проблемы, исследования Север – Юг способствовали определению стратегий позитивного мира в том, что касается современной концепции интегрированного развития. И вновь это имеет ограниченное общее, но большое частное значение. Таким образом, существует ряд областей, вопросов и тем, в которых исследования о конфликтах и о мире накопили элементы, на базе которых можно ожидать оживления всестороннего или «большого» анализа. В связи с нынешними терзаниями исследователей конфликтов и мира по поводу проблем Югославии, Сомали, бывшего Советского Союза и других текущих милитаризованных конфликтов, существующий в наши дни кризис легитимности и компетентности исследований о конфликтах и мире, их способности внести лепту в политическое решение подобных проблем можно рассматривать как окно возможностей для переоценки прошлых и нынешних концепций, методов и результатов, чтобы вновь оживить и новаторски реорганизовать эту особую дисциплину. Обращение к прошлому, к взаимосвязи между реализмом и идеализмом и к роли политической науки для общества и в обществе, покой которого все еще тревожит 30 объективно ненужное насилие и в котором можно было бы достигнуть гораздо более высокого уровня негативного и позитивного мира в придачу к большей и «более дешевой» безопасности, может способствовать подобному новаторству. Однако такой аналитический и политический прогресс требует не только самокритичной оценки дисциплины в целом и ее организации, но и возврата к более общему, всестороннему и целостному теоретическому подходу. Старые и новые требования к политологии, и особенно к сегодняшним исследованиям о конфликтах и о мире, состоят не столько в накоплении данных, подробном изучении отдельных стран, намеренном или нечаянном академическом изоляционизме и т.п., сколько в нахождении всестороннего ответа, интегрирующего реализм и идеализм, прошлые и будущие результаты в различных областях и дисциплинах и политический анализ со здравыми, законосообразными и рациональными предложениями о более оптимальных политических шагах и действиях. Вопросы и задания Каковы причины конкуренции теории конфликтов и мира? В чем сущность исследований о конфликте и мире? Охарактеризуйте итоги конфликта между Востоком и 1. 2. 3. Западом. 4. Каково значение концепции негативного и позитивного мира при анализе современных конфликтов? 5. В чем заключаются преимущества мультикаузального объяснения конфликта? 6. Охарактеризуйте достоинства и недостатки основных подходов к исследованию современных конфликтов. 3. СПЕЦИФИКА ВООРУЖЕННЫХ КОНФЛИКТОВ 3.1. Эволюция взглядов на источники вооруженных конфликтов От произошедших в последние годы событий мир, хотя и изменил свое лицо, отнюдь не стал более безопасным и менее противоречивым. Скорее наоборот, он стал непредсказуемым в своем развитии и все больше разделяется по региональным, национальным, религиозным, этническим и другим признакам. Война «стара» как мир. И едва ли не столь же старо стремление людей осмыслить, понять ее природу, сущность, содержание. По некоторым подсчетам, войн на Земле произошло около 15 тысяч. Только за последние полвека прополыхало около 100 войн и крупных 31 вооруженных конфликтов. Да и в настоящее время планета отнюдь не умиротворена. Первым возможным сценарием возникновения большой войны является разрастание и эскалация локальных конфликтов, в которых так или иначе затрагиваются интересы крупных держав. Например, вполне можно предположить такое развитие Югославского конфликта. Аналогичным образом может развиваться ситуация в Таджикистане, ибо вряд ли Россия, имеющая неоспоримые интересы в этом регионе, может остаться в стороне от событий, если в конфликт, помимо Афганистана, включатся Турция и Иран. А если учесть, что Китай также считает Центральную Азию зоной своих интересов, то нельзя исключить возможность и его участия в событиях. Другая опасность развязывания крупномасштабной войны в мире связана с ядерным оружием. Его распространение создает реальные предпосылки для применения, в результате стихийной эскалации региональных вооруженных конфликтов доступа к нему реакционных политических режимов, организаций экстремистского толка. Ракетные удары, нанесенные Ираком во время войны в Персидском заливе по некоторым соседним странам, наряду с его попытками создать собственное производство компонентов ядерного оружия, заставляет думать, что возможность большой войны, спровоцированной применением в вооруженных конфликтах малой интенсивности ядерного оружия, является не такой уж далекой перспективой. Хочется обратить внимание на решающий в этом отношении фактор, а именно, по-видимому, неизбежное в будущем столкновение интересов России и ведущих западных государств, и прежде всего Соединенных Штатов Америки, а может быть и Германии. Дело в том, что главная цель американской политики остается неизменной вот уже около ста лет. Она заключается в установлении мирового господства. С 1898 года, после войны с Испанией, США начали осуществлять этот свой замысел. Руководствуясь доктриной Монро, Вильсона, Трумэна и их последователей, они настойчиво распространяли свое влияние на страны и народы. О сущности политики Соединенных Штатов красноречиво свидетельствует принятый в 1950 году американским конгрессом меморандум NSC-68, считавшийся до 1975 года секретным, и содержавший разработанную известными специалистами в области геополитики внешнеполитическую доктрину для послевоенной Америки. В этом документе, который необходимо знать всем, кто хочет понять американское политическое мышление, указывается, что в соответствии с геополитическими теориями Х. Макиндера и 32 Н. Спикмена, конечная цель политики США – установление господства над Евразией, посредством контроля над поясом морских государств этого континента, который Макиндер называл Римлендом. Как говорил Макиндер, «тот, кто господствует над Римлендом, тот владеет Евразией – держит в своих руках стержень мировой истории, а значит, владеет миром». С тех пор Америка добросовестно следует положениям этой стратегии. С неприкрытым цинизмом главный теоретик американской геополитики Н. Спикмен пишет в своей книге «Американская стратегия в мировой политике»: «Все формы насилия, включая разрушительные войны, допустимы в международном сообществе. Сила означает способность выживать, способность навязывать свою волю другим, способность диктовать тем, кто не имеет силы, и возможность вырывать уступки у тех, у кого меньше силы». Как видим, в сегодняшних своих отношениях с Россией США четко руководствуются теми же установками. После 1991 года, когда распался Советский Союз, и исчезла исходящая от него угроза для Запада, ни один из американских политиков не сделал заявление, что Соединенные Штаты собираются уменьшать свою военную силу. Напротив, представляя в 1994 году конгрессу ежегодный доклад о стратегии национальной безопасности, президент Б. Клинтон заявил: «Наша военная мощь не имеет себе равных в мире». «Никогда еще лидирующая роль Америки не была столь необходима для преодоления новых опасностей, угрожающих миру, и использования возникающих в нем благоприятных возможностей. Потенциал Америки уникален. Мы можем и должны своим участием оказывать влияние на мировые процессы, но степень нашей вовлеченности в них следует тщательно регулировать, с тем чтобы она отвечала нашим интересам и приоритетам... Сегодня наши вооруженные силы лучше всех в мире оснащены и обучены, и я твердо намерен сделать все, чтобы так было и впредь... Мы являемся величайшей державой мира, у которой есть глобальные интересы и на которой лежит глобальная ответственность… Вооруженные силы США играют ключевую роль для достижения успеха в осуществлении нашей политики. Наша страна не имеет себе равных по военным возможностям: Соединенные Штаты – единственное государство, способное проводить широкомасштабные операции вдали от своих границ». Комментарии здесь излишни. Поэтому, если Россия предполагает в дальнейшем быть мощной державой и иметь свои национальные интересы, она должна быть готова противопоставить западной силовой политике свою собственную силу, в том числе и военную. 33 Во всех регионах постоянно ощущается присутствие, давление, контроль, усиливающее влияние США. Эта стратегия будет, повидимому, активно наращиваться в ближайшем и обозримом будущем. Однако из этого вовсе не следует, что мы можем сегодня позволить себе не замечать новых, но не менее масштабных и не менее опасных источников военной угрозы. Давайте взглянем на юг России. Именно у южных рубежей нашей страны сегодня стремительно нарастает военно-политическая напряженность, именно здесь происходят наиболее кровавые и беспощадные столкновения. При этом следует иметь в виду, что любой конфликт в этом регионе (между Арменией и Азербайджаном, Грузией и Абхазией, события в Таджикистане или в Чечне) больно затрагивает интересы Российской Федерации. С одной стороны, южные границы у нас протянулись на многие тысячи километров, с другой стороны, на территории воюющих ныне государств проживает огромное количество русских людей, терпящих бедствия и притеснения (только на территории Казахстана и бывших республик Средней Азии проживает более 9,3 млн русских). И, наконец, именно с Юга исходит опасность распространения исламского воинствующего фундаментализма. Причины и характер современных военных конфликтов настолько разнообразны, что большинство специалистов считают, что постичь до конца их природу, разработать приемлемую их концепцию и классификацию чрезвычайно сложно. Вместе с тем с большой долей уверенности сегодня можно утверждать, что основными причинами растущей конфликтности в мире являются национально-этнические, межконфессиональные, территориальные, демографические противоречия, но чаще всего их сложное сочетание. Наиболее часто приходится сталкиваться с противоречиями на этнической и межконфессиональной почве. Немало исследователей сходится во мнении относительно того, что одной из наиболее важных причин, лежащих в основе конфликтов на межэтнической почве, является незаконченность формирования многих относительно молодых национальных (этнических) групп. Считается, что процесс формирования наций в молодых независимых государствах происходит на фоне растущего отчуждения от всего инородного, этнически и духовно чуждого. Этот процесс сопровождается, во-первых, борьбой за влияние между старой и новой политическими элитами, а во-вторых, острым соперничеством между различными кланами и группировками, что характерно практически для всех современных конфликтов в Закавказье и Средней Азии. Детонатором конфликта, его непосредственным поводом может стать любое необдуманное или заведомо 34 провокационное заявление политиков, национальных лидеров, представителей духовенства, происшествия, даже слухи и т.д. В большинстве случаев межэтнический или межконфессиональный конфликт приобретает характер вооруженного противоборства – сначала стихийного, а затем организованного вплоть до полномасштабных боевых действий. По оценке иностранных исследователей, на территории России и стран «ближнего» зарубежья вооруженные конфликты уже унесли более 100 тысяч жизней. Здесь имеется свыше 180 зон потенциальной или проявляющейся этнополитической напряженности, 80 из которых связаны с неурегулированностью территориальных, межэтнических и межгосударственных отношений. По их прогнозам, на территории бывшего СССР в обозримой перспективе может возникнуть 80–85 вооруженных конфликтов. В качестве наиболее вероятных столкновений, которые могут произойти в ближайшие годы, называются кризисы: российско-эстонский, российско-польский, российско-украинских отношений в связи с проблемой государственной принадлежности и статуса Крыма, азербайджано-иранский, азербайджано-лезгинно-русский, армяно-грузинский, узбеко-таджикский и вообще кавказский, ряд других. По некоторым подсчетам в этих столкновениях погибнут тысячи военнослужащих, 8,8 млн мирного населения станут жертвами боевых действий, сопутствующих голода и болезней. Однако, в современном мире таких полиэтнических государств подавляющее большинство. Из примерно 180 стран, существующих сегодня, только 20 можно считать этнически однородными, остальные в той или иной степени обладают значительным потенциалом религиозной конфликтности. 3.2. Внутренние вооруженные конфликты и международный терроризм. Взаимосвязь и методы борьбы Такая проблема, как внутренние вооруженные конфликты, причины их возникновения и влияние их на военно-политическую обстановку в отдельных странах, регионах и мире, судя по многим признакам, еще не нашли своего места в теории и потребуют для своего изучения и осмысления как с научной, так и с практической стороны еще многих усилий и внимания. Это тем более важно, что в современных условиях именно внутренние вооруженные конфликты все чаще становятся детонаторами серьезных и опасных геополитических взрывов. Существенно и то, что внутренние вооруженные конфликты очень часто соприкасаются, а то и сливаются с таким явлением как 35 терроризм, представляющим на данном этапе определенную угрозу международному миру и безопасности. Должно быть понятно, что внутренние вооруженные конфликты по причинам их возникновения, по своей сути и содержанию могут довольно существенно отличаться друг от друга. Наверное, все они посвоему уникальны и поэтому их осмысление и изучение каждый раз требует своего подхода, отдельного конкретного рассмотрения. Очевидно, что один и тот же внутренний конфликт может оцениваться по-разному, зачастую с полярных позиций: для одних это, допустим, освободительная война или что-то похожее на нее, для других – вооруженный мятеж и т.д. Поэтому, повторяю, подходить к разным внутренним конфликтам с одинаковыми мерками нельзя. И это очень важно, так как от того, насколько точно будет дана оценка тому или иному конфликту, вскрыты его причины и внутренние пружины, зависит точность политических и военных решений военнополитического руководства страны и их последствия. Хотя, по правде говоря, у нас – что раньше в Советском Союзе, что сегодня в России – сначала принимаются решения, а уже потом, когда их реализация сталкивается с трудностями и неожиданными препятствиями, начинают спрашивать специалистов, что можно было бы предпринять для исправления положения. Рассматривая проблему внутренних вооруженных конфликтов в их связи с международным терроризмом, следует подумать над тем, для всех ли внутренних конфликтов это характерно. По-видимому, далеко не для всех, и понятно, почему: это зависит от природы возникшего конфликта, его движущих сил и тех целей, которые ставят перед собой его инициаторы и руководители. К тому же, как известно, и понятие «терроризм» зачастую трактуется по-разному. Сегодня на постсоветском пространстве особой активностью отличаются террористические структуры, в идеологии которых сильно влияние практики исламского экстремизма. И именно на эту особенность нам необходимо обратить особое внимание. Какими бы многочисленными и непримиримыми ни были различные экстремистские группировки и движения, сами по себе они сегодня не в состоянии самостоятельно решить поставленные перед собой задачи. Для этого они должны обладать мощной и гармонично развитой экономической и научно-технической базой, производимыми в высокоразвитых государствах современными средствами вооруженной борьбы, материально-технического обеспечения и ведения пропагандистской работы, возможностями привлечения в свои ряды наемников и военных специалистов, иметь координирующие органы и 36 своих сторонников в различных государствах и общественнополитических структурах мирового сообщества и другие возможности. То есть, без определенной поддержки своих действий на государственном и международном уровнях их предприятие, как правило, обречено на неудачу. Вывод из этого может быть только один и достаточно определенный: на современном этапе экстремизм, в том числе исламский, может существовать и выполнять свою «работу» относительно долго только в качестве разрушительного оружия, контролируемого более организованными и могущественными силами. Что это за силы, долго объяснять нет необходимости. Для этого достаточно посмотреть, кто сегодня стоит за афганскими талибами, а раньше поддерживал афганских моджахедов, кто оказывает финансовую и иную поддержку антиправительственным исламским группировкам в странах Центральной Азии, кто отдал югославское Косово в фактически безраздельное владение мусульманам-албанцам, кто регулярно и настойчиво выдвигает ультиматумы перед Россией, требуя от нее прекращения антитеррористической операции против международных банд террористов в Чечне и т.д. То есть, анализируя роль и место исламского экстремизма в формировании внутренних и внешних угроз национальной безопасности и территориальной целостности России, мы не должны ограничиваться рассмотрением только лишь его религиозно-идеологической и эмоциональноразрушительной составляющих, но смотреть гораздо шире и по существу, в саму жизнь и условия, в которых эта жизнь имеет место быть. Только при таком подходе можно будет понять, почему, скажем, английские лорды из Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) так недовольны действиями России в отношении террористов на своей территории, почему блок НАТО был так настойчив в реализации своего косовского сценария и так далее. Терроризм в любых формах своего проявления превратился в одну из опасных по своим масштабам, непредсказуемости и последствиям общественно-политических и моральных проблем, с которыми человечество входит в XXI столетие. Терроризм и экстремизм в любых их проявлениях все больше угрожают безопасности многих стран и их граждан, влекут за собой огромные политические, экономические и моральные потери, оказывают сильное психологическое давление на большие массы людей, чем дальше, тем больше уносят жизней ни в чем не повинных людей. Конфликтогенный потенциал терроризма особенно вырос с 60-х годов ХХ века, когда целые регионы мира были покрыты зонами и 37 очагами активности различных по своей ориентации террористических организаций и групп. Сегодня в мире насчитывается около 500 нелегальных террористических организаций. С 1968 по 1980 гг. ими было совершено около 6700 террористических актов, в результате которых погибло 3668 и ранено 7474 человека. В современных условиях наблюдается эскалация террористической деятельности экстремистски настроенных лиц, групп и организаций, усложняется ее характер, возрастают изощренность и античеловечность террористических актов. Согласно исследованиям ряда российских ученых и данным зарубежных исследовательских центров, совокупный бюджет в сфере террора составляет ежегодно от 5 до 20 млрд долларов. Терроризм уже приобрел международный, глобальный характер. Еще сравнительно недавно о терроризме можно было говорить как о локальном явлении. В 80–90 гг. ХХ столетия он уже стал универсальным феноменом. Глобализация и все более широкая интернационализация терроризма – это неоспоримый факт, перед которым сегодня оказалось человечество. Этот феномен обусловлен расширением и глобализацией международных связей и взаимодействия в различных областях. Особенно как бы беспроблемно эти процессы происходят на поле маргинального экстремизма и терроризма как крайней формы проявления первого. Наряду с большим числом террористических организаций и групп имеется не меньшее число поддерживающих их различных структур, вплоть до целых государств-спонсоров терроризма. Сам по себе интересен и знаменателен тот факт, что сегодня основная материальная поддержка террористических организаций поступает из арабских нефтедобывающих и развитых западных государств. У первых, насколько можно понять, имеются лишние деньги, вскормленные на долларовом навозе амбиции, и разумное понимание того, что лучше энергию своих экстремистов направлять куда-нибудь подальше – в Россию там, в Афганистан или Косово. На территории развитых государств присутствуют многочисленные религиозно-этнические общины или диаспоры, неудовлетворенность которых своим положением в чуждой для них социально-культурной атмосфере также выливается в различные формы поддержки своих «братьев» в других странах мира. Так формируется финансовая база международного терроризма. Озабоченность мирового сообщества ростом террористической активности обусловлена как многочисленностью жертв террористов и огромным материальным ущербом, наносимым террором, так и тем, что благодаря развитию новейших технологий, имеющих двойное 38 назначение, деятельности средств массовой информации и глобальных компьютерных сетей, крайней коммерциализации в сфере т.н. массовой культуры, где культивируются насилие и жестокость, у все большего числа людей появляется возможность получить, а затем и использовать информацию о создании самых изощренных средств уничтожения и способах их применения. Не застрахованы от вспышек терроризма ни высокоразвитые, ни отстающие в экономическом и социальном развитии страны с различными политическими режимами и государственным устройством. Только за последнее время людские и материальные потери в связи с террористическими актами зафиксированы в Северной Ирландии, США, России, Кении, Танзании, Японии, Аргентине, Индии, Пакистане, Алжире, Израиле, Египте, Турции, Албании, Югославии, Колумбии, Иране и в ряде других стран. Интернациональный характер жизни людей, новые средства связи и информации, новые виды вооружений резко снижают значимость государственных границ и иных средств защиты от терроризма. Возрастает многообразие террористической деятельности, которая все больше увязывается с национальными, религиозными, этническими конфликтами, сепаратистскими и освободительными движениями. Эпицентр террористической активности в течение ряда лет смещался от стран Латинской Америки к Японии, ФРГ, Турции, Испании, Италии. Одновременно с разной степенью интенсивности осуществлялись террористические акции таких организаций, как ИРА в Англии и Северной Ирландии, ЭТА в Испании. Активизировались палестинские и израильские террористы, террористические организации в ряде стран Африки и Азии, а также в США. В последние годы на Ближнем Востоке большую активность развили исламские военизированные террористические группы ориентации «Хамас» и «Хезболлах», сикхские террористические движения и группы в Индии, алжирские и другие террористы. Активно действует, широко используя террористические методы, наркомафия, отвоевывая у официальной власти все новые позиции. Появилось немало новых регионов, где террористическая угроза стала особенно масштабной и опасной. На территории бывшего СССР в условиях обострения социальных, политических, межнациональных и религиозных противоречий и конфликтов, разгула преступности и коррупции, внешнего вмешательства в дела большинства стран СНГ пышным цветов расцвел постсоветский терроризм. Террористическая деятельность в современных условиях характеризуется широким размахом, отсутствием явно выраженных 39 государственных границ, наличием связи и взаимодействием с международными террористическими центрами и организациями; жесткой организационной структурой, состоящей из руководящего и оперативного звена, подразделений разведки и контрразведки, материально-технического обеспечения, боевых групп и прикрытия; жесткой конспирацией и тщательным отбором кадров; наличием агентуры в правоохранительных и государственных органах; хорошим техническим оснащением, конкурирующим, а то и превосходящим оснащение подразделений правительственных войск; наличием разветвленной сети конспиративных укрытий, учебных баз и полигонов. Характерно, что, получая в свои руки современные средства ведения информационной войны, международный терроризм навязывает народам свои идеи и свои оценки ситуации, широко и небезуспешно решает мобилизационные задачи по привлечению в свои ряды молодежи, не говоря уже о профессиональных наемниках. Террористические организации наладили между собой тесные связи на общей идеолого-конфессиональной, военной, коммерческой и другой основе. Террористические группировки, особенно их руководители, во многих случаях тесно взаимодействуют в вопросах приобретения вооружений, прикрытия друг друга, разделения функций и задач при проведении ими масштабных операций (как, например, в Афганистане или Ливане). Можно отметить, что международное террористическое сообщество научилось маневрировать силами и средствами, перебрасывать нелегальными каналами большие массы оружия и боевиков. Иначе как появились бы на территории той же Чечни, в Дагестане или в российском Поволжье эмиссары международных террористических организаций, инструкторы, проповедники и боевики из Афганистана, Пакистана, Саудовской Аравии, Турции, Албании и других стран? На сегодня терроризм – это уже не только и не столько диверсанты-одиночки, угонщики самолетов и убийцы-камикадзе. Современный терроризм – это мощные структуры с соответствующим их масштабам оснащением. Примеры Афганистана, Таджикистана, Косова, Чечни и стоящих за ними мощных покровителей и доноров показывают, что современный терроризм способен вести диверсионнотеррористические войны, участвовать в масштабных вооруженных конфликтах. Терроризм превратился в весьма прибыльный бизнес глобального масштаба с развитым «рынком труда» (наемники и прочие) и приложения капитала (поставки оружия, наркоторговля и др.). Например, в ходе войн на территории бывшей СФРЮ ежегодно хорватским, мусульманским и албанским силам поставлялось оружия и 40 военной техники на сумму более 2 млрд долл. И потом, сегодня уже доказано, что именно через зоны активной деятельности террористических группировок на мировые рынки идет основной поток наркотиков и наркосодержащего сырья, а это – многие миллиарды долларов. Более десятой части всего мирового экспорта вооружений приходится на «серую» и «черную» зоны этой сферы. Нет необходимости разъяснять, куда попадает это оружие, в чьи руки и для каких целей. Важной особенностью современного терроризма является его хорошо структурированный и организованный характер. Террористические организации создают единые руководящие органы, систему управления, планирующие подразделения. Отмечены совещания и встречи руководителей наиболее крупных группировок, координация деятельности организаций различной национальной принадлежности. Для создания большего морально-психологического эффекта и общественного резонанса налажено информационнопропагандистское обеспечение. Ведется работа по отбору и подготовке сторонников, активных функционеров и боевиков в целях их целенаправленного использования в кризисных районах, где одной из конфликтующих сторон являются радикальные мусульманские организации. Террористические методы стали их наиболее излюбленным оружием. Вообще, как нам представляется, вопрос о том, почему именно мир ислама является на сегодня одним из основных генераторов идей террора как средства и инструмента политической борьбы и мощной базой терроризма, до сих пор остается до конца не изученным. Это отдельная важная тема для глубокого исследования и последующего использования результатов этого исследования в интересах как взаимопонимания с миром ислама, так и обуздания терроризма, в чем также заинтересовано большинство мусульманских государств. Но многие причины этого явления давно очевидны. Современная глобальная человеческая ситуация на нашей планете усугубляется ростом в мире социально-экономических и межцивилизационных противоречий, противостоянием между развитым Севером и отстающим в развитии Югом. Эти противоречия и это противостояние не в состоянии смягчить, тем более – полностью нивелировать и уравновесить ни достижения научно-технической революции, ни процессы глобализации экономики или глобальный характер информационно-пропагандистской сферы. Как ни стараются страны «золотого миллиарда» навязать свои взгляды остальной части мирового сообщества и заставить ее последовать своему примеру, эффект 41 зачастую получается прямо противоположный желаемому. Размежевание, пропасть между богатыми и бедными странами, слоями населения, народами растёт. Мы наблюдаем маргинализацию мира, и неизбежным ответом на все это является усиление маргинального экстремизма и международного терроризма, борьба с «неверными» и т.д. Кстати, эти процессы происходят и на территории стран «золотого миллиарда», так сказать, «в логове» западной демократии, в доме тех, кто учит других, как надо жить! Зачастую именно на территории западных стран (США, Великобритания, Франция, Германия и др.) находятся порой наиболее радикальные с точки зрения их идеологии, глобальных замыслов и возможностей экстремистские и террористические организации и группировки, в том числе и мусульманские. Корреспондентов российского телевидения недавно избили мусульманские экстремисты не в Афганистане, не на юге Ливана и уж тем более не в Иране, а именно в Лондоне! Но не нужно далеко ходить, чтобы понаблюдать и даже изучить эти явления. Достаточно осмотреться вокруг у нас, в России, в Москве, во многих других городах и населенных пунктах России, чтобы воочию убедиться в том, что наши доморощенные «золотые миллиардеры» достигли выдающихся результатов в маргинализации российского общества и подготовили исключительно благоприятную, плодородную почву для проявления экстремизма и его крайней формы – терроризма. До сих пор простые обездоленные люди чаще находят выход из того положения, в котором они оказались, в добровольном уходе из жизни или опускании на самое грязное дно общества, нежели в борьбе за свое право на достойную жизнь. Но дальнейшее обострение общей ситуации в стране может и их заставить подумать о переходе к другим способам и средствам борьбы за выживание. Можно увидеть, что сегодня силы, не способные на конкуренцию, в том числе и особенно в военно-силовой сфере, с развитыми странами и их союзниками и партнерами, стремятся компенсировать свои слабости доступными им средствами, т.е. методами террора, причем террора международного. «Террористы всех стран, объединяйтесь!» – не станет ли этот аналог известного лозунга так же популярным? Может стать и уже, наверное, становится, так как именно к этому двигают, подталкивают ситуацию ведущие мировые державы, проводя жесткую силовую политику в отношении тех стран и народов, которые существенно слабее их в экономике, финансах, в военной сфере, но не желающие поддаваться диктату со стороны. Многолетние и безнаказанные силовые действия США и их союзников против Ирака, целая эпоха в ирано-американском противостоянии, агрессия НАТО на 42 Балканах, Ближний Восток с его незатухающими очагами напряженности – это далеко не все и не последние примеры такого диктата. Такая политика, якобы направленная против международного и национального терроризма, по существу, сама может быть квалифицирована как международный терроризм! Нельзя не согласиться с точкой зрения ряда российских ученых, считающих, что всплеску терроризма в мире, особенно в его нестабильных регионах, способствует миропорядок переходного периода, предоставляющий дополнительные возможности самореализации для международного терроризма и стоящих за ним сил. Разрушение старых глобальных и региональных структур международной безопасности, присущих прежней схеме биполярного мира, во многих случаях сопровождается расшатыванием и развалом государственных образований. Мир вошел во временной этап крайней нестабильности, неопределенности и пониженной безопасности. Механизмы государственного, регионального и международного контроля за происходящими в мире процессами все чаще дают сбои. Их место пытаются занять силы, которые хотели бы использовать фактор нестабильности и частичной утраты контроля для ускоренного решения своих собственных задач, как правило деструктивных. Подобных геополитических пустот и зазоров, особенно в силовой сфере, в мире появляется все больше. Зоны, где они появляются, и темные социальные закоулки в них становятся объектами пристального внимания и приложения политики международного терроризма. Из сказанного выше ясно, почему внутренние вооруженные конфликты все чаще и все более масштабно оказываются во взаимосвязи с международным терроризмом. Международный терроризм сегодня обладает такими ресурсами, которых может не быть у тех сил, которые пошли на вооруженный конфликт с властью в своей стране. Новейший опыт Чечни и некоторых центрально-азиатских государств подтверждает это. Можно привести довольно много примеров такой смычки и по Чечне, и по Узбекистану, и по Киргизии, и по другим странам. И они очень скоро станут известны довольно широко. Например, сегодня одной из важных баз международного терроризма является Афганистан. На территории этой страны функционируют, по меньшей мере, десять специальных учебных центров, осуществляющих подготовку боевиков для бандформирований, действующих на территории Чечни. Большинство из них контролируются известным организатором и спонсором международного терроризма Усамой бен Ладеном. 43 Для реализации своих замыслов международными террористическими организациями, осуществляющими свою деятельность под идеологическим прикрытием экстремистских мусульманских организаций, организована широкая сеть банков, финансовых компаний и фондов. Эти финансовые структуры выявлены в Саудовской Аравии, Великобритании, Объединенных Арабских Эмиратах, Германии, США, Иордании, Египте, Турции, Пакистане, Швейцарии, на Кипре и на Багамских островах и в ряде других стран. О задачах и методах борьбы с проникновением международного терроризма в зоны внутренних вооруженных конфликтов. Сегодня только для самых недобросовестных и совершенно определенным образом ориентированных общественных деятелей, политиков и государственных деятелей как бы не существует взаимосвязи и жесткой привязки внутренних вооруженных конфликтов к международным центрам терроризма. И до тех пор, пока в оценке этого явления будут существовать двойные стандарты, т.е. по конъюнктуре, борьбу с терроризмом будет вести крайне сложно, и понятно почему. Мы в этом убеждаемся на своем, российском примере и на примерах, взятых из реальной ситуации в других странах СНГ. На сегодня в системе ООН существует 11 международных документов и 4 региональных в области борьбы с терроризмом. С января 2000 г. открыта для подписания Международная Конвенция о борьбе с актами ядерного терроризма. Не умаляя значения этих документов, все же следует отметить недостаточно высокую эффективность их выполнения государствами, присоединившимися к этим международно-правовым актам. К тому же ряд государств не являются официальными их участниками и не взяли на себя соответствующих обязательств. Недостаточная эффективность международно-правовой деятельности в сфере борьбы с терроризмом в целом обусловлена недостаточной разработанностью механизмов практической реализации принятых документов и договоренностей. Россия и другие страны СНГ, ставшие в последнее время едва ли не главными объектами международного терроризма, сегодня, возможно, больше других понимают важность задачи организации коллективных усилий по пресечению дальнейшего расползания зоны активного террора на своих территориях. По развитию этого понимания странами СНГ предпринимаются конкретные меры по организации взаимодействия в отражении атак внутреннего и внешнего террора против основ государственности и общественно-политической 44 стабильности. С этой целью разработана и принята программа по борьбе с международным терроризмом и иными проявлениями экстремизма, также учрежден специальный антитеррористический центр СНГ. Представляется, что эти инициативы и усилия предпринимаемые на постсоветском пространстве в целях защиты национальной безопасности и суверенитета наших государств, должны с пониманием встречаться мировым сообществом, что бы там ни говорили о несоразмерном использовании Россией силы в отношении чеченских сепаратистов и т.п. Внутренние вооруженные конфликты перестанут быть опасными для стран и народов только тогда, когда будет покончено с практикой использования этих конфликтов третьими странами для решения своих крупных геополитических и иных задач. Вопросы и задания 1. Каковы причины интенсификации изучения вооруженных конфликтов в современном мире? 2. Назовите причины растущей конфликтности в современном мире. 3. Охарактеризуйте специфику внутреннего вооруженного конфликта. 4. «Терроризм – чума XXI века!». Согласны ли вы с этим утверждением? Ответ поясните. 5. Каков конфликтогенный потенциал терроризма? 4. СПЕЦИФИКА ЭТНИЧЕСКИХ КОНФЛИКТОВ 4.1. Основные черты современных межэтнических конфликтов 1) Способность к чрезвычайно быстрому («взрывному») зарождению и развитию. 2) Конфликты отличаются очень решительной эскалацией, неограниченным применением наличных сил и средств сторон, крайней ожесточенностью вооруженной борьбы, с использованием запрещенных в международной практике приемов и способов, включая насилие против мирного населения, вплоть до геноцида (создание концлагерей, проведение «этнических чисток», применение тактики «выжженной земли», захват заложников, массовое мародерство, негуманное отношение к пленным и т.д.). В ходе конфликта широко применяются методы психологической воины и, как правило, создается 45 этнократическое государство, укрепляется его репрессивно карательный аппарат. 3) Опыт столкновений последних десятилетий на межэтнической и межконфессионной почве свидетельствует о том, что достижение противоборствующими сторонами поставленных целей и окончательное разрешение конфликта только силовыми, военными средствами принципиально невозможно. 4) Участники кризисной ситуации активно стараются привлечь на свою сторону этнически родственную диаспору из других стран, и таким образом происходит интернационализация конфликта. Это еще больше затрудняет достижение политически взвешенного разрешения последнего. 5) Наконец, практически общим для всех происходящих конфликтов являются их разрушительные последствия и остающееся историческое недоверие и неприязнь между народами (исторический пример Чечни). Таковы наиболее характерные черты современных межэтнических конфликтов, которые достаточно ярко проявляются во всех известных нам столкновениях. Не только национальные, но и религиозные разногласия сегодня выступают мощным фактором накопления потенциала конфликтности в мире, и прогнозы показывают, что роль этого фактора в будущем будет возрастать. Об этом свидетельствует значительный рост религиозности населения во всех без исключения регионах. Учеными подсчитано, что в 1900 году приверженцы только мировых религий составляли 814 млн человек, в 1988 году их уже насчитывалось более 2.645 млн, а к 2000 году по прогнозам будет свыше 4-х млрд человек. И несмотря на то, что практически все наиболее распространенные, в том числе и мировые религии, призывают к веротерпимости по отношению к представителям других религиозных взглядов, в течение многих веков мы наблюдаем периоды резкого обострения межконфессиональных противоречий, вплоть до крупномасштабных и длительных вооруженных столкновений. Исторический опыт развития наиболее известных религий свидетельствует о том, что между некоторыми из них сложилось своеобразное «поле напряженности» или повышенной конфликтности. Это относится к взаимоотношениям христиан и мусульман с иудеями, мусульман с христианами, индуистов с мусульманами, мусульман с буддистами. Зарубежные аналитики отмечают также и известную враждебность между различными течениями одного и того же вероучения. Таковы, например, острые взаимные противоречия между 46 православными, католиками и протестантами в христианстве, шиитами и суннитами в исламе. Анализ показывает, что разделение мира по религиозному признаку в ближайшие десятилетия не только сохранится, но и значительно усилится, что равносильно усилению угрозы возникновения новых широкомасштабных конфликтов на религиозной почве. Если оценить неурегулированность пограничных споров России с соседями, то станет ясным наличие еще одной мощном потенциальной угрозы зарождения острых противоречий и конфликтов, к которым должна быть готова страна и ее Вооруженные силы. Мы имеем международное юридическое закрепление границ только с 5-ю государствами, но это 10 % от общей протяженности границ России. На сегодня территориальные претензии к Российской Федерации предъявляют или могут предъявить Япония, Китай, Казахстан, Украина, Молдавия, Эстония, Польша, Финляндия и некоторые другие государства. А если к этому прибавить абсолютную неурегулированность границ внутри страны между субъектами федерации, то картина становится вовсе удручающей. А разве можно сбрасывать со счетов нарастающую в мире, в том числе в пограничных с Россией странах, демографическую напряженность? Демографы утверждают, что оптимальная «емкость» Земли, как среды обитания для человека, составляет 0,5–1 млрд человек. Такая численность была достигнута человечеством к 1800 году. Сегодня на Земле проживает 5,7 млрд. жителей, а к 2050 году прогнозируется рост населения до 20 млрд Это, так сказать, глобальная проблема всего человечества. Но ряд конкретных государств уже сегодня реально столкнулись с проблемой перенаселения, например наш ближайший сосед – Китай, насчитывающий сегодня более 1,2 млрд жителей. При средней плотности населения на земле 37,5 чел./км этот показатель в Китае, исключая район Тибета, составляет более 250 чел./кв. км, а в некоторых провинциях, например в Шанхае, достигает 2000 чел./кв. км (в России 8,6 чел./кв. км). Скорее всего, в ближайшие годы Китаю не удастся с помощью государственной программы мер по регулированию рождаемости добиться коренного перелома в динамике обострения демографической ситуации. В этом случае для китайцев крайне остро станет проблема поиска нового жизненного пространства, и их взоры неизбежно обратятся на пространства российских Сибири и Дальнего Востока, Казахстана и других пограничных государств. А это – неизбежные конфликты. 47 Таким образом, для России уже сегодня ясно вырисовываются контуры существующих и потенциальных военных угроз, которые будут действовать сегодня, завтра и в ближайшей перспективе. Поэтому успокаивать российский народ и армию, что у нас нет противников, а все друзья, мягко говоря, необоснованно, недальновидно и негосударственно. А если заглянуть в более отдаленное будущее? Такие попытки нынче предпринимаются наиболее дальновидными учеными и политиками, и это очень важно для определения приоритетов международной политики, военной политики, военного строительства любого государства и в первую очередь для России, оказавшейся на сложном историческом перекрестке. Почему же, как считают некоторые исследователи, неизбежно столкновение цивилизаций? Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны. Они – наиболее существенны. Эти различия складывались тысячелетиями, и они не исчезнут в обозримом будущем, они более фундаментальны, чем противоречия между политическими идеологиями и политическими режимами. В мировой истории именно цивилизационные различия порождали наиболее затяжные и кровопролитные конфликты. Во-вторых, мир становится все более тесным. Взаимодействие между народами разных цивилизаций все более усиливается. Это ведет к росту цивилизационного сознания и углублению понимания различий и противоречий между цивилизациями и общности внутри них. Рост же цивилизационного самосознания приводит к обострению уходящих вглубь истории разногласий и враждебности. В-третьих, наблюдается настоящий ренессанс религии, часто в ее фундаменталистском виде. А религия выступает одним из главных цивилизационных признаков и любые столкновения между конфессиями так или иначе обостряют отношения между цивилизациями. В-четвертых, мы наблюдаем заметное снижение ценностей западного образа жизни в ряде государств незападной цивилизации и возврат этих стран к собственным культурным корням. Наконец, в-пятых, существует весьма жесткая привязанность людей именно к своей цивилизации. В классовых и идеологических конфликтах основным был вопрос «На чьей ты стороне?». И человек мог выбирать, с кем он и против кого. Мы отчетливо видим, что коммунист может стать демократом, социалист – фашистом, бедный – богатым. Но русские при всем желании не смогут стать американцами, арабами или японцы – африканцами. И главным вопросом сегодня 48 становится не «На чьей ты стороне?», а «Кто ты такой?». И мы знаем из опыта Боснии, Кавказа, Судана, что, дав неподходящий ответ на этот вопрос, можно немедленно получить пулю в лоб. На основе религиозно-культурной общности в последнее время активно идет процесс регионализации. Европейское сообщество покоится на общих основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех «североамериканской зоны свободной торговли» зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, США и Канады. Общность культуры способствует стремительному росту экономических связей между Китаем, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в других странах Азии – с другой. Региональные организации, созданные по цивилизационному признаку, существуют в арабском мире, Центральной и Латинской Америке, африканском континенте. Сегодня вполне реальной выглядит возможность возникновения крупных конфликтов между консолидирующимися цивилизациями, чьи интересы могут столкнутся по разным причинам: религиозным, этническим, демографическим, геополитическим и другим. Более того, свидетельства этих конфликтов уже давно существуют в мире. Уже 15 веков тянется конфликт вдоль линии разлома между западной и исламской цивилизациями. Его проявления мы находим и в войне в Персидском заливе, и в конфликте на территории бывшей Югославии, и в потрясающих мир своей жестокостью акциях международного терроризма. На северных рубежах исламского региона конфликт разворачивается главным образом между православным и мусульманским населением. Здесь следует упомянуть резню в Боснии и Сараево, незатухающую борьбу между сербами и албанцами, между основным населением и турецким меньшинством в Болгарии, кровопролитные столкновения между осетинами и ингушами, Арменией и Азербайджаном, конфликты между русскими и мусульманами в Средней Азии. Все это не что иное, как проявления нарастающего конфликта между мировыми цивилизациями. Мировое сообщество а Россию в еще большей степени ожидает нелегкое будущее. На фоне продолжающегося традиционного геополитического противостояния Востока и Запада, которое по мере укрепления России может обостриться, следует быть готовыми к защите национальных интересов в многочисленных локальных и региональных конфликтах, об источниках которых было оказано ранее. Вместе с тем в международных отношениях возможно возникновение совершенно новых противоречий и, соответственно, новой системы военных угроз, 49 в том числе и религиозных, противодействие которым необходимо просчитывать и планировать уже сейчас. У государства не может быть ни вечных противников, ни вечных союзников. Только вечны его национальные интересы, в зависимости от которых меняются и союзники и противники (не следует забывать предостережения Макиавелли). Исходя из этого Россия и должна определить ключевые позиции своего военного строительства и магистральные направления развития российской военной науки. Какими быть Вооруженным Силам – вот сегодня основной вопрос военной теории и практики. Исходя из изложенного, их состав, организация, вооружение и характер действий должны обеспечивать паритет силового противостояния с крупнейшими в военном отношении державами, быть способными в кратчайшие сроки локализовать и решить в свою пользу локальный или региональный конфликт любой природы, если в нем возникает угроза национальным интересам России, а также осуществлять военно-силовое обеспечение всей российской внешней политики. 4.2. Конструирование этнических конфликтов Социальный, в том числе этнический, конфликт, как составная часть социальной реальности, может и должен рассматриваться как процесс и продукт социального конструирования. Проявления, определяемые как «конфликт», неотделимы от категорий, в которых их воспринимают и описывают; социальное конструирование реальности может быть определено как взаимосвязанные процессы, с одной стороны, институционализации субъективных значений и их включения в социальные структуры, с другой – включения социальных структур в систему субъективных значений. Окружающая действительность упорядочивается в головах людей на основе представлений о конфликте и соответствующих понятий; связанные с «конфликтом» представления и понятия, в свою очередь, организуют и легитимизируют действия людей. Нет «чистого» конфликта, который был бы чем-то внешним и объективно данным для людей, которые в нем участвуют или которые его наблюдают. Сами по себе «реальные» и «объективные» в физическом смысле проявления действия или акты речи существуют не как таковые, а в смыслах и интерпретациях, которые приписывают им совершающие их или окружающее общество; в свою очередь субъективные смыслы и интерпретации организуют «реальную» деятельность людей. В конструировании конфликта участвуют разные социальные агенты, и не только те, которые могут быть определены как 50 непосредственные участники противодействия. В данном случае важно отметить, что в нашей стране, как будет показано ниже, официальные структуры, академические эксперты и средства массовой информации пользуются одним языком и следуют примерно одинаковым представлениям о «межэтнических отношениях» и «этническом конфликте». Нельзя отрицать эвристической ценности понятия «конфликт» и концепций конфликта. Можно выделить и обозначить категорию социальных конфликтов, характеризующихся тем, что их участники приписывают конфликтному взаимодействию этнический смысл, то есть организуют и легитимируют его как интеракцию этнических коллективов или по поводу групповых интересов, конструируемых и определяемых как этнические. Речь идет не о достоинствах и недостатках отдельных теоретических конструктов, а о том, какую роль они играют, превращаясь в социальные конструкты, каковы последствия перерастания представлений о конфликте в идеологию и что означает использование понятия конфликта в качестве универсального объяснения. Необходимо учитывать, что одна объяснительная модель используется неограниченно широко, безальтернативно и приобретает черты идеологии. Концептуализация этнического конфликта и его субъектов. Конфликт – понятие, широко используемое разными дисциплинами. Не имеет определенной дисциплинарной принадлежности и термин «этнический конфликт». «Различное понимание обществоведами феномена этничности, с одной стороны, и их дисциплинарная специфика – с другой, обуславливает весьма широкий спектр интерпретации этнических конфликтов. При всем безусловном разнообразии подходов к описанию и объяснению феноменов, определяемых как этнические конфликты, нужно акцентировать внимание на своеобразном массовом редукционизме. Упрощенно говоря, люди следуют, в сущности, бытовым представлениям о конфликте как о столкновении двух определенных и четко структурированных субъектов или, выражаясь метафорически, коллективных личностей. Едва ли кто-либо из основных авторов, пишущих о конфликтах, станет спорить с тем, что конфликт должен рассматриваться как сложная система диспозиций, а не просто противостояние двух монолитных «сторон», и что определение «этнический» является предикативным, а не атрибутивным, означает смысл, который приписывают определенной интеракции ее участники, а не сущность этой интеракции. 51 Однако, на деле эти авторы ведут себя не всегда последовательно. «Под этническим конфликтом понимается любая форма гражданского противостояния на внутригосударственном и интрагосударственном уровнях, при котором по крайней мере одна из сторон организуется по этническому принципу или действует от имени этнической группы». Вполне корректное в силу своей широты определение, которое, однако, может быть прочитано и интерпретировано по-разному. Сам же автор сразу же за определением ставит в текст фразы, которые резко сужают свободу истолкования и явно подводят читателя к прочтению в духе соперничества «коллективных индивидов». Продолжение цитаты: «Обычно это конфликты между меньшинством и доминирующей этнической группой, контролирующей власть и ресурсы в государстве. И поэтому столь же обычно меньшинство ставит под вопрос сложившуюся государственность и существующие политические структуры». Небезобидны и распространенные рассуждения о «некоторых» этнических конфликтах как о «закамуфлированных», «ложных», «замещенных» или превращенных формах «обычных» социальных или политических противостояний. При этом по умолчанию подразумевается (а порой и прямо утверждается) существование «настоящих» этнических конфликтов, отражающих «собственно» межэтнические противоречия. В итоге, упрощенный взгляд на конфликты и соответствующую фразеологию вольно или невольно предлагают наиболее значимые теоретики; таким языком изъясняются авторы многочисленных академических работ по частным проблемам и тем более околонаучной публицистики. Если же взять официальные тексты и средства массовой информации, то представления о борьбе «коллективных личностей» господствуют там безраздельно. Необходимо принимать в расчет давление сложившегося языка, который не всегда адекватен требованиям теории. Можно сказать, что, переходя от теоретических высот к составлению частных моделей или к описанию конкретных ситуаций, все мы становимся заложниками доступных коммуникативных возможностей. Большинство наиболее распространенных и, если угодно, хрестоматийных определений конфликта выводятся из понятия «интерес». Тем самым подразумевается наличие определенного носителя интереса, способного этот интерес осознавать и активно защищать. В общем смысле «конфликт» описывается как ситуация столкновения различных субъектов по поводу несовпадения или противоположности их интересов. Подобное, далеко не всегда проговариваемое допущение формирует определенный язык и поощряет следование упрощенным 52 описательным и объяснительным моделям. «Конфликт: процессситуация, в которой два (или более) индивида или две (или более) группы активно стремятся расстроить намерения друг друга, предотвратить удовлетворение интересов друг друга вплоть до нанесения повреждений другой стороне или ее уничтожения... Под конфликтом мы имеем в виду преследование разными группами несовместимых целей. …Конфликтологическая парадигма восстанавливает субъектность социальных противоречий, позволяет изучать и осмысливать их как реальную борьбу реальных социальных субъектов, относительно самостоятельных и независимых в своих устремлениях и самоопределении, интересах и целях, направленных на удовлетворение имеющихся потребностей, определяемых особенностями их жизнедеятельности, их наличного социального бытия». Если понимать подобные определения широко, то любое агрессивное поведение, в том числе речевое, можно интерпретировать как конфликт, поскольку интересы того, кто совершает агрессивный акт, и того, на кого этот акт направлен, явно не совпадают. Например, если формально подходить к преследованиям месхетинских турок в Краснодаре, то в принципе можно заключить, что имеет место конфликт: одна сторона – власти и военизированные группировки, именующие себя «казачьими» – хотят выгнать турок из края, а другая – условная совокупность лиц, идентифицируемых как «турки» – хочет, чтобы ее оставили в покое. Расширительные определения «этнического конфликта» как любого, в том числе одностороннего, акта агрессии или доминирования, достаточно распространены. Для А.Н. Ямскова к этническим конфликтам относятся ситуации неприятия сложившегося статус-кво представителями определенной группы и соответствующие, в том числе односторонние, действия; «этническим» конфликт делает то, что «в восприятии хотя бы одной из сторон определяющей характеристикой противостоящей стороны служит этничность». В.А. Тишков относит к этническим конфликтам те ситуации, в которых хотя бы одна сторона определяет себя по этническому признаку. Однако подобные расширительные толкования конфликта вызывают вопросы и создают определенные трудности. Одна из них (я бы ее считал основной) – названный выше массовый редукционистский подход к пониманию конфликта: чтобы ни хотели сказать теоретики, публика по инерции или осознанно связывает со словом «конфликт» взаимодействие двух или более в равной степени активных субъектов. Наиболее распространенный и типовой для нашей страны «конфликтный» подход является позитивистским и 53 материалистическим. «Межэтнические отношения» и «межэтнический конфликт» описываются как явления, производные от «объективных» экономических отношений, «объективных» культурных различий или в крайнем случае навязанных участникам идеологических рамок. Разумеется, прямолинейные социально-структурные интерпретации, выводящие конфликт непосредственно из конкурентных социальных и экономических отношений между группами как таковыми, встречаются уже сравнительно редко. Чаще речь ведется о борьбе за статусные позиции, доступ к власти и ресурсам и о мобилизации людей. Однако применяемый язык, в сущности, мало отличается от того, который обслуживает социально-структурные подходы. Приходится иметь дело просто с разными вариантами взгляда на конфликт как на «форму противостояния между целостными социальными системами (группами)». Конфликт рассматривается как данность, он якобы возникает и развивается по своим устойчивым закономерностям, которые могут быть познаны и описаны. Примечательно, что в российских «конфликтологических» работах, претендующих на теоретизирование, едва ли не основное внимание уделяется выявлению «сущности» этничности, а следовательно – «истинной» основы конфликтов. Теоретическое и социальное конструирование этнического конфликта имеет те же черты, что конструирование этничности вообще, и может рассматриваться как область такого конструирования. В частном случае конструирования конфликта, как и в общем случае конструирования этничности, имеет место аскрипция двух видов. Вопервых, коллективным образованиям, в том числе условным множествам, приписывают свойства социального субъекта, в частности субъекта конфликта. «Сам термин «этнополитика» предполагает, что в качестве главного действующего лица здесь выступает этническая общность (этническая группа), преследующая определенные политические цели». Стороны конфликта (по крайней мере, одна из «сторон») воспринимаются как «этносы», в крайнем случае – части «этносов», имеющие свои интересы и действующие как единое целое. Во-вторых, действиям разных агентов, их мотивации, спонтанным социальным процессам произвольно приписывается «этнический» смысл – смысл «свойства этноса», фактора или детерминанты «этнических процессов», объекта «этнических интересов», ресурса или продукта «этнического развития» и пр., перечень штампов может быть достаточно длинным. Нужно сделать ударение на двух понятиях – воображаемая релевантность и произвольность. «Этнические» смыслы чаще всего внедряются косвенным путем, тем, что вещи, лица и явления 54 помещаются в контекст этнических отношений или этнического конфликта. Тем самым различные вещи по умолчанию рассматриваются как релевантные этнической конфликтности, а этничность в самых разных значениях – релевантной широкому спектру социальных отношений. Подобный перевод в этническую плоскость делается обычно произвольно, по усмотрению автора или идеолога. Выражаясь коротко, в действие вступает такая малопонятная и никем не объясненная, но часто поминаемая сущность, как «этнический фактор». «Если, скажем, случилась стычка между двумя соседями по поводу чистоты мусоропровода, и если один из них – русский, а другой – азербайджанец, то, будучи пропущена сквозь призму этноцентристского мышления, эта стычка будет выглядеть не иначе как проявление межэтнической розни». Таким образом, в публичном дискурсе феномен, определяемый как «этнический» или «межэтнический» конфликт, отличается от «просто» социального конфликта двумя обстоятельствами. С одной стороны, тем, что участники конфликта подвергнуты этнической категоризации или, наоборот, категории населения, выделяемой по этническому признаку, приписаны свойства консолидированного социального субъекта, образующего сторону этнического конфликта. С другой, факторам и элементам ситуации, определяемой как конфликт, – внешним обстоятельствам, мотивам участников и прочему – придан «этнический» смысл. Эти операции могут проделать те элитные группы и агенты, которые по своему положению «имеют право называть», в том числе и сами участники конфликта. Чаще всего в такой роли приходится наблюдать официальных лиц, средства массовой информации и представителей научного сообщества. Понятие «конфликта» предлагает простые и легкие для понимания картины так называемых «межэтнических отношений» и возможной роли государства. «Межэтническое» или «межобщинное» противостояние якобы вызывается «объективной» логикой и «объективными» факторами. У «этносов» есть объективно данные интересы, касающиеся распределения власти и ресурсов, включая символический капитал. Если эти интересы не совпадают, начинается противоборство и происходит этническая мобилизация, создающая основу для внешних проявлений конфликта. Масштаб и формы этой мобилизации не имеют значения – все равно сутью конфликта является противодействие этнических интересов, а следовательно этнических групп. Этническая конфликтность, вызываемая столкновением «этнических интересов» и внешними манипуляциями, предстает как 55 квазиприродная стихия и с этой точки зрения – как «естественное» или объективно данное состояние этнических отношений. В этом смысле власть, в принципе, не несет ответственности за возникновение конфликтов. Поскольку этнические конфликты угрожают безопасности общества и государства, последнее обязано принять вызов и заняться укрощением стихии. Более того, предотвращение и урегулирование конфликтов как угрозы рассматривается властью в качестве приоритетной задачи. В частности, власть может развернуть кампанию против неугодной этнической группы, описывая ее не прямо как «враждебную», «нелояльную» или «неприемлемую», а как источник нестабильности. Идея конфликта оправдывает бездействие власти, поскольку предусмотренные законом действия (восстановление нарушенных прав граждан, пресечение деятельности экстремистских организаций) могут интерпретироваться как фактор возможной дестабилизации. Как вариант – власть изображает себя заложником «воли населения», вовлеченного в конфликт и совершающего противоправные, но, в принципе, объяснимые и оправданные действия. Поскольку мир и стабильность описываются как приоритетные ценности, это позволяет оправдывать дискриминационные действия или бездействие как вынужденные, используя конструкцию, аналогичную крайней необходимости. Тем самым идеологема «предотвращения конфликта» также активно поощряет дискриминационные практики. Конфликтный контекст в целом, вне каких-либо конкретных инцидентов позволяет уклоняться от позитивных действий, направленных на предотвращение дискриминации или защиту меньшинств под предлогом «сохранения баланса». Важно не забыть еще одну «мелочь»: рассмотрение этнических отношений преимущественно в конфликтном контексте приучает людей относиться к мигрантам и к меньшинствам не как к равноправным членам общества, иногда нуждающимся в защите, а исключительно как к источнику проблем. Упоминание угрозы конфликта может использоваться и как средство шантажа по отношению к высшим эшелонам власти или избирателям («если не будет сделано то-то и то-то, то произойдет конфликт»). Но было бы ошибочным сводить применение официозом «конфликтного» языка только к пропагандистским манипуляциям, оправдывающим расистские практики. «Конфликтный» подход стал универсальным и стереотипным и встречается там, где власти, в общем, не в чем оправдываться. Практически любая региональная концепция 56 или программа «национальной политики» именуется как план «гармонизации» или «стабилизации» «межнациональных отношений», а в качестве главной цели устанавливает не предотвращение дискриминации и этнического насилия и не защиту меньшинств, а борьбу с этническими конфликтами, в том числе и в практически моноэтничных регионах. Официальные и академические объяснения и интерпретации становятся частью конструирования конфликта также и в повседневности так называемых «простых» людей. Например, бытовые конфликты или акции экстремистов интерпретируются практически всеми причастными к этим ситуациям не как односторонняя агрессия, а как объективно предопределенное противостояние этнических коллективов. Эти представления предлагают модель поведения для «просто» граждан, правоохранительных органов, местных властей, лидеров меньшинств, СМИ в аналогичных ситуациях. Бытовой конфликт или подозрение в том, что лицо, относящееся к меньшинству, совершило правонарушение, становятся для «просто» граждан поводом жаловаться казачьим группировкам или властям на девиантное или агрессивное поведение меньшинства как такового («наглость», «засилье», «экспансию»). Насильственная акция или угрозы насилия со стороны военизированных группировок воспринимаются как основание не для пресечения правонарушения, а для «переговорного процесса» с участием «национальных общин» и «казачества». Было бы, однако, ошибочным видеть за всеми подобными представлениями только интересы групп и институтов, доминирующих в системе распределения власти и ресурсов и потому прямо или косвенно заинтересованных в дискриминационных и репрессивных практиках. Можно предположить, что лица и институты, осуществляющие подавление, будут использовать «конфликтный» подход, а подавляемые и жертвы будут апеллировать к правовым категориям. В наших реалиях за редкими исключениями этого не наблюдается, и конфликтный язык практически одинаково принимается всеми. При всех различиях между конкретными случаями применения «конфликтного» подхода к интерпретации реальности, можно говорить о том, что этот подход имеет вполне определенный идеологический смысл, а не является просто риторической оболочкой, в случае необходимости заполняемой любым содержимым. Следует отметить, что, как и другие идеологемы, порожденные советским/постсоветским обществом, «предотвращение конфликтов» или понятия из того же ряда не несут свое содержание в явном виде, а служат знаками, 57 прочитываемыми адресатом в определенном контексте. «Предотвращение конфликтов» или «регулирование межнациональных отношений» означает, что государство присваивает себе полномочия «управлять процессами» в некоей не вполне определенной области общественной жизни по своему усмотрению, руководствуясь самостоятельно и для себя устанавливаемыми соображениями целесообразности. Вопрос об идеологической альтернативе представляется даже более сложным, чем об альтернативе научной. Конфликтный подход вызывает, поощряет и оправдывает расистский дискурс и репрессивные практики, а потому вызывает понятную озабоченность с правозащитной точки зрения. Есть сильные подозрения, что в настоящее время описанные концепции конфликта и связанный с ними механизм фабрикации и презентации «научного знания» не имеют конкурентоспособной альтернативы. Конфликтный подход устраивает всех, кроме, вероятно, части жертв и правозащитников. Предлагаемая объяснительная модель проста, понятна и удобна для власти, поскольку предлагает большую свободу усмотрения при реагировании на разные ситуации и позволяет снимать с себя ответственность за многое из происходящего. Метафоры «предотвращения» и «раннего предупреждения» такой угрозы, как «конфликты», служат эффективным приемом оправдания широкого спектра действий. Простота, понятность, соответствие представлениям так называемого здравого смысла делают конфликтный подход привлекательным для средств массовой информации и широкой публики. Вероятно, следует учесть и психологическую комфортность конфликтного подхода для большинства в ситуации систематической дискриминации или преследований определенных групп – ответственность за происходящее, по крайней мере, частично может быть возложена на жертв и снята с самого большинства. Для конфликтологического сообщества принятые правила игры удобны тем, что «научная работа» оказывается востребована рынком без необходимости проводить собственно исследования и при минимальных методологических и этических требованиях. Общественная «значимость» и социальная приемлемость «знания» искупает его недостоверный или вероятностный характер. «Востребованность» в данном случае следует понимать широко, как общественное признание, а не в том смысле, что конфликтологи подкуплены начальством, политиками или СМИ. 58 Наконец, фразеология «гармонизации межнациональных отношений» устраивает и этнических активистов своей гибкостью. Она придает этническим активистам символический вес как лидерам «общин», привлекаемым для «межнационального диалога», позволяет оправдывать апелляции к правительству о прямой поддержке и позволяет в случае необходимости демонстрировать власти лояльность. Поскольку «конфликтный» подход не просто означает поддержку расизма и дискриминации, но и сам зачастую становится формой расизма, он не может не представлять интерес для практиков, занимающихся антидискриминационной деятельностью. Спустившись на землю, неизбежно приходится думать о приемлемой, в смысле не приводящей к описанным последствиям, замене, которую способны воспринять группы населения, чье мнение влияет на общую ситуацию (политики, чиновники, сотрудники СМИ, некоммерческий сектор). Самый простой путь – разоблачение манипуляций с эмпирическими материалами и отрицание, по существу, расистских построений в силу отсутствия или недостоверности фактических обстоятельств, к которым апеллируют их сторонники. Несложно показать, что «этноконфликтологи» живут в мире сплетен, которые легко разоблачаются, что нет «наплыва» мигрантов, что не меняется этнический состав населения, что радикальные националистические группировки преследуют свои собственные интересы, что криминальная статистика не выдерживает критики и ни о чем не говорит и т.д. Эта стратегия выглядит приемлемой, но, в принципе, слабой. Такая позиция слаба, во-первых, потому что не является возражением по существу, а во-вторых, не всегда предлагает альтернативное знание. В этом же смысле слабы с точки зрения возможного потребителя работы, основанные на критике стандартных «конфликтологических» языка и методологии. Они интересны для узкого круга исследователей, но для людей, чье мнение важно для ситуации в обществе, «наличное» знание в любых обстоятельствах лучше никакого. Наконец, весьма сомнительной альтернативой выступает также критика с моральных или идеологических позиций. Следование «конфликтному» языку и стандартным объяснениям происходящего означает оправдание и стимулирование расизма. Критика этих подходов со «слабых» позиций в конечном счете означает то же самое. При отсутствии быстрого, общего и фундаментального решения приходится искать долгосрочные и частные подходы. Развитие непозитивистских исследований в социологии, этнологии и других дисциплинах может оказать позитивный эффект на экспертное сообщество в стране. Весьма желательно, чтобы само экспертное 59 сообщество, его отношения с властью и роль в конструировании конфликта стали предметом научного изучения. Немалую пользу может принести более широкое распространение, в том числе и в таком контексте, методик деконструкции. Разумеется, можно и нужно указывать на манипуляции, в том числе пропагандистские, с информацией и умозаключениями. Для гражданских, особенно правозащитных организаций на первом месте должна стоять, очевидно, пропаганда правового подхода. Перед правозащитниками при этом стоит весьма серьезная проблема. Те формы расизма и дискриминации, с которыми приходится чаще всего сталкиваться, идеологически основаны на выведении социальных характеристик лиц и групп из их этнической принадлежности. Протестуя против такой операции и привлекая внимание к ее последствиям, важно самим не поддаваться соблазну делать то же самое. Дело не в том, чтобы исключить из языка этнические обозначения, а в том, чтобы не приписывать этнических смыслов социальным институтам, процессам и явлениям. Это, к сожалению, не всегда получается. В нынешней ситуации это, может быть, и не имеет большого значения. Например, правозащитники привлекают внимание к тому, что милиция задерживает или избивает людей, которые относятся к меньшинствам, и обозначают этих людей как «таджиков», «чеченцев» или «цыган». Обычно имеется совокупность признаков, позволяющих более или менее определенно судить о том, что действия милиции носят избирательный по этническому или физико-антропологическому признаку характер. Иногда такие признаки не очевидны, и действиям милиции или других структур приписывается дискриминационный, то есть «этнический» смысл просто по аналогии, то есть произвольно. По своей направленности это не то же самое, что приписывание этнических черт, например, преступности. Суждения об «этнической преступности» логически ведут к оправданию и поощрению репрессивной практики, а «этническая» интерпретация действий милиции правозащитниками означает, так или иначе, протест против таковой. Тем не менее даже такая, вызванная самыми благими намерениями, «этнизация» происходящего должна, на мой взгляд, встречать возражения, а не одобрение. Однако в перспективе широкое использование «этнического» языка российскими правозащитниками означает, что они имеют высокие шансы пойти той же дорогой, что и западное антирасистское движение. Последнее основано на представлениях о том, что любое социальное неравенство между этническими или расовыми группами, 60 независимо от того, чем оно вызвано, должно интерпретироваться как «институциональная дискриминация» или «институциональный расизм». Иными словами, социальные отношения переосмысливаются как отношения межгрупповые в этническом или расовом смысле. Для нашей общественности очень велико искушение таким же образом обращаться к наблюдаемым или надуманным этническим диспропорциям в некоторых республиках внутри РФ. Диспропорции эти, скорее всего, вызваны спонтанными процессами, к которым не применим правовой инструментарий. Попытки его «усовершенствовать» и истолковать наблюдаемое в терминах дискриминации могут еще более закрепить и разнообразить в общественном сознании риторику «межнациональных отношений» и «межнациональных конфликтов», которая, как я пытался показать, является в сущности расистской. Вопросы и задания 1. В чем заключается специфика этнического конфликта в современном мире? 2. Какова роль национального фактора в накоплении потенциала конфликтности в современном мире? 3. Насколько, на ваш взгляд, неизбежно столкновение цивилизаций? Ответ объясните. 4. Назовите этапы конструирования этнического конфликта. 5. Каковы механизмы конструирования этнического конфликта? 5. СТРУКТУРА СИСТЕМЫ И ДИНАМИКА КОНФЛИКТОВ 5.1. Структурные теории системы конфликта В эпоху «холодной войны» представлялось очевидным рассматривать локальные и региональные конфликты в контексте биполярной структуры более широкой международной системы. В нынешней ситуации характеристика международной системы уже с трудом укладывается в рамки простой теоретической модели. Тем не менее, невозможно заниматься проблемой региональных конфликтов без оглядки на структуру международной системы. Здесь мы берем во внимание общую структуру системы. Революции в странах Центральной и Восточной Еврoпы и дезинтеграция Советского Союза 61 дали толчок выдвижению множества гипотез по этому поводу. Рассмотрим четыре из них: гипотезу «однополярности»; тезис многополярности, т.е. нового баланса сил; тенденцию к формам мирового правления или росту значения международных организаций; «столкновение цивилизаций». Однополярность. Тезис об однополярности находит наиболее яркое подтверждение в подавляющем военном превосходстве США над всеми другими государствами или возможными коалициями государств, а также в размерах и степени независимости их национальной экономики: ближайшие конкуренты, такие, как Япония и Германия, находятся в сильной зависимости от внешних энергетических ресурсов. Оба эти фактора могли бы вывести США в фактические лидеры новой международной системы. По мнению Ч. Краутхаммера, сложность нынешней международной системы и очевидная неоднородность ее участников с точки зрения ценностей, стандартов поведения и целей оставляют нам только две возможности – однополярность или хаос. Сторонники и критики глобальной гегемонии США полагали, что война в Персидском заливе предоставила неопровержимые доказательства их точки зрения. Казалось, что лидерство США, проявленное в период этого кризиса и военных действий, станет моделью нового управления мировой системой. Этот анализ совершенно не учитывал хитросплетение региональных и глобальных интересов, которое и сделало возможным интервенцию и войну против Ирака. Более того, казалось, что настал момент для претворения в жизнь предложения президента Джорджа Буша о «новом мировом порядке», который следовало построить на гегемонии США и в институциональных рамках ООН. Следующий шаг в этом направлении, как представлялось, был воплощен в планах Пентагона по выработке военной стратегии США после окончания «холодной войны», стратегии, нацеленной на то, чтобы не допустить возникновения какойлибо новой военной державы, способной оспаривать первенство США. Реальность международной политики сегодня доказала необоснованность этих предположений. Политика США в югославском кризисе с достаточной очевидностью продемонстрировала, что реальная роль лидера в мировых делах им не по плечу: США осуществили открытое военное вмешательство на Балканах только тогда, когда проблемы, которые могли бы быть связаны с войной на суше, были в основном сняты хорватско-боснийским наступлением летом 1995 г. (проведенным при поддержке США) и когда военная интервенция сил 62 США и НАТО могла в сравнительно короткие сроки придать ситуации некоторую определенность с хорошими перспективами дипломатического разрешения конфликта. В общем, представляется, что США не имеют ни желания, ни реальных сил, чтобы эффективно справляться с управлением международной системой и решать ее самые горячие вопросы. Это связано с уменьшающейся относительной ролью США, и тот факт, что они являются наиболее мощной военной державой и единственной мировой сверхдержавой, не подразумевает автоматически их способности и готовности править международной системой. Баланс сил. Этот неореалистический прогноз эволюции международной системы предполагает возрождение национальных государств, невзирая на все пророчества об их упадке. В своей экстремальной версии он рассматривает возрождение старой модели силовой политики в Европе и мире. Более поздние (и менее жесткие) аналитические прогнозы, используя исторические аналогии и неореалистические теории, предполагают выдвижение Японии (и возможно, Германии) в качестве мировых держав. Это изменение расстановки сил в международной системе повлечет за собой создание многополярной структуры военного баланса сил. В таком мире нельзя не принимать во внимание возможность войн, даже если кажется вероятным, что «конфликт между великими державами разыграется скорее на экономическом, а не на военном поле действий». Многополярная структура в прямом смысле этого слова, т.е. многополярный баланс сил, вряд ли адекватно отражает существующую ныне международную систему. Семь основных экономических держав решают – или пытаются решать – свои проблемы на саммитах Большой семерки. Этот факт, однако, не означает, что существует «мировое правление», так как по многим общим вопросам и по вопросам региональных конфликтов державы, во-первых, не приходят к согласию, а во-вторых, не способны претворять в жизнь решения на любом уровне. Тем не менее, глобального геополитического соперничества в настоящее время, видимо, не намечается. Так, представляется маловероятным, что произойдет процесс эскалации, аналогичный тому, который привел к Первой мировой войне. Институциональная гипотеза. Согласно данному прогнозу, международные организации в будущем будут иметь все большее значение, и это воспрепятствует возрождению силового соперничества, способному дать толчок новому витку гонки вооружений и глобальным конфликтам. Здесь принимались во внимание различные гипотезы. Например, Р. Роузкранс предложил «новое Согласие» держав (Concert 63 of Powers), т.е. коалицию крупнейших экономических и военных держав с широкими договоренностями по идеологическим и политическим принципам; участники коалиции будут стараться привлечь на свою сторону более мелкие страны, не могущие в комплексе уравновесить собой эту группу. Те ученые, которые сосредоточивают свое внимание на повышении роли международных организаций, скорее высказывают свои надежды и предложения, чем дают убедительный анализ сложившейся международной системы. Тем не менее, имеющаяся сеть международных организаций делает неразумным для государств возвращение к чистой политике силы, как предполагают теоретикиреалисты. Такой подход, хотя он и не пренебрегает возможными негативными последствиями изменений в международной системе, делает акцент на важную роль международных организаций в уменьшении неопределенности на мировой арене путем стабилизации ожиданий сторон и, таким образом, укрепления сотрудничества между ними. Другими словами, основная роль организаций – это смягчение логики «дилеммы безопасности», которая, по мнению реалистов, пронизывает собой международные отношения. Столкновение цивилизаций. Эту гипотезу выдвинул С. Хантингтон, и она скорее применима к конфликтам в международной системе, чем к ее структуре. Согласно этой гипотезе, в ближайшие годы основным источником конфликтов будет столкновение культур. Это исходное предположение не означает, что родство цивилизаций целиком заменит другие «родственные связи» или что цивилизации станут единственными действующими силами на международной арене. Тем не менее, по Хантингтону, два фактора здесь наиболее существенны. Во-первых, представители разных цивилизаций имеют различные воззрения на базовые связи и отношения (Бог – личность, личность – общество и т.д.), и эти различия не исчезнут легко и быстро. Во-вторых, растущие взаимосвязи, значительно облегчившиеся в современном мире, усиливают осознание собственной цивилизации и ее отличие от других. Благодаря этим двум факторам установки, способные разжечь конфликт, разрастаются быстрее, чем могут быть созданы механизмы регулирования и разрешения конфликтов, нацеленные на их сдерживание, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Слабая сторона этой гипотезы, хотя и побуждающая к размышлению, – это чрезмерная сплоченность, которую она, по всей видимости, приписывает цивилизациям. Например, критики отмечают большое количество внутренних делений в исламе. Более того, идея 64 глобальной конфронтации между (гипотетическим) конфуцианскоисламским блоком и Западом имеет серьезный недостаток не только потому, что с трудом можно рассматривать эти цивилизации как интегрирующие – каковыми были идеологии в течение нынешнего столетия, – но и по двум другим причинам. Во-первых, «доказательства», которые приводит Хантингтон (военное сотрудничество, общие позиции в международных организациях и форумах), можно использовать для подтверждения массы различных гипотетических союзов в международной системе. Во-вторых, выбор конфронтационной установки, подсказанный подобными идеями, может стать самоосуществляющимся, так как может противопоставить даже не желающих того «конфуцианских» и «исламских» деятелей в Европе и США. Условные гипотезы, типологии и конструкции будущей идеальной международной системы должны быть сопоставлены с определенными характеристиками существующего мира, которые не были должным образом учтены авторами классических трудов по международным отношениям. В настоящее время нам необходимо более тщательно учесть различные формы сил и осложняющие факторы. Различные формы сил и их неравномерное распределение. Случаи, когда экономически сильная держава обладала незначительной военной силой, в истории весьма редки. Даже Венецианская республика и Соединенные провинции Нидерландов были вынуждены так или иначе создавать и поддерживать необходимую армию для защиты своих экономических интересов. Напротив, случаи, когда великая военная держава имела сравнительно слабую экономическую базу, встречались чаще. Когда война считалась нормальным (и часто наиболее эффективным) средством разрешения межгосударственных противоречий и споров, считалось также логичным «приспосабливать» военную мощь таким образом, чтобы дать политическим и экономическим устремлениям надлежащие средства их осуществления. Оценить перспективы основных держав (кроме США) трудно. В то время как в прошлые века укрепление военной машины считалось одной из обычных прерогатив держав, в настоящее время легитимность подобных средств подвергается почти повсеместному сомнению. Много говорилось и о восстановлении законности военных действий как средства разрешения международных споров (война в Персидском заливе и в бывшей Югославии). Я, скорее, склонен считать, что для западных держав война приемлема только в том случае, если фактически боевые действия не ведутся, и это доказывает тот факт, что даже крупный контингент сил ООН, находившийся в Боснии65 Герцеговине, не вмешался в события, что общества с развитой демократией и высоким уровнем жизни не допускают возможности больших потерь в личном составе. Таким образом, в настоящий момент процесс широкомасштабной гонки вооружений воспринимается как несущий гораздо большую угрозу и приносящий гораздо меньше плодов, чем в прошлом. Вывод: представляется, что ведущие экономические державы гораздо меньше заинтересованы в том, чтобы тратить соответствующую часть своего бюджета на создание значительных вооруженных сил, чем то было раньше. Поэтому трудно говорить о соответствующем «балансе сил». Напротив, представляется вполне вероятным, что различные формы сил и в дальнейшем будут распределяться неравномерно. Сложность и неоднородность международной системы. Если мы хотим использовать модель баланса сил, то следующая трудность, с которой мы столкнемся, – это растущая неоднородность международной системы. Во-первых, нельзя пройти мимо самого факта увеличения числа ее участников. В международной системе золотого века баланса сил было примерно пять держав и небольшое число второстепенных участников. Сейчас число основных участников около десяти. Более того, необходимо принимать во внимание и их культурную неоднородность. В век исторических балансов сил (Италия XV в. или крупные европейские державы в период от подписания Вестфальского мира до Первой мировой войны) действующие лица на мировой арене отличались высокой степенью однородности культуры. Этот аспект был четко выделен классическими мыслителямиреалистами, такими как Р. Арон и Г. Дж. Моргентау. В настоящее время, несмотря на риторику о «мировой деревне» и нивелирующую силу международных средств массовой информации, весьма сомнительно, что крупные и средние державы разделяют общие ценности и цели. Этот важный момент был отмечен в статье Хантингтона, несмотря на его чрезмерный детерминизм при определении линий раздела между цивилизациями и конфликтных тенденций в мировой политике. Следующий аспект сложности нынешней мировой системы – это возможные претенденты на роль ниспровергателей мирового порядка. В XIX и XX вв. они всегда были из европейских стран. Несмотря на этот факт, попытка националсоциалистической Германии навязать миру новый порядок, нарушающий общепринятые принципы мировой политики, вызвала всеобщую войну, после того как межвоенная дипломатия и попытки мирного урегулирования оказались несостоятельными. 66 В нынешней ситуации сторона, оспаривающая фактическую расстановку экономических и военных сил, может использовать стратегию Хомейни или Саддама, т.е. либо отстаивать свою абсолютную «инакость» с точки зрения культуры и норм межгосударственного поведения, как Хомейни, либо пытаться бросить вызов военно-политической гегемонии крупнейших держав в стратегически жизненно важных регионах, как С. Хусейн. Еще одна угроза, обусловленная различием культур, связана с массовой миграцией населения стран «третьего мира» в развитые страны. В то время как второй фактор можно рассматривать с точки зрения реалистической традиции, «хомейнистский» и иммиграционный сценарии не вписываются в рамки традиционных теорий международных отношений, вращающихся вокруг государственного суверенитета. Еще одна характерная черта современной международной системы, обусловливающая ее сложность, – это так называемая регионализация системы. Это, прежде всего, означает дробление глобальных структур безопасности, характерных для эпохи «холодной войны». Согласно этой гипотезе, мы имеем «центральную коалицию» государств, которые не чувствуют угрозы со стороны других государств. В эту коалицию входят страны Атлантического сообщества (НАТО) и Япония, не испытывающие реальной угрозы со стороны других государств, даже тех, которые не входят в коалицию. Региональные подсистемы, такие, как Ближний Восток или СНГ, лишь частично связаны с этим центральным регионом: в отличие от периода «холодной войны» представления о безопасности основных участников международной системы не оказывают непосредственного воздействия на модели безопасности и конфликтов в периферийных подсистемах. Подводя итог вышесказанному, можно констатировать, что транснациональная взаимозависимость, различные виды сил и сложность международной системы делают определение сил и интересов, равно как и вытекающие из этого прогнозы, гораздо менее надежными, чем в прошлом. Государствам – участникам международной системы становится все труднее четко отграничить свои собственные интересы от интересов других участников (как государств, так и негосударств). Например, судьбы Германии и Франции внутри ЕС настолько сильно взаимосвязаны, что Бундесбанк защищает французский франк так, как если бы это была германская денежная единица. Это вовсе не означает, что так называемая франкогерманская ось останется стабильной, несмотря на любые пертурбации, но пересмотр германской или французской внешней политики с точки 67 зрения чисто национальных интересов, вероятно, стоил бы очень дорого. Более того, приведенные выше факторы делают невозможным возврат в мир абсолютных суверенитетов. Даже если такой мир когдато и существовал, представляется маловероятным вновь вернуться в него. Если посмотреть на ситуацию более реалистично, то можно ожидать сочетания роста значения международных организаций и взаимодействия балансов различных типов сил. В этом мире дифференцированных сил порождающий конфликты разнобой ценностей делает прогнозы и оценки кризисов и конфликтов все более трудным и тонким делом. 5.2. Динамика конфликтов Утверждение, что развал коммунизма и перемены в международной системе открыли новую фазу конфликтов, ожесточенность и длительность которых не смогло предвидеть большинство ученых и политиков, стало почти трюизмом. Динамика конфликтов в бывших коммунистических странах вскрывает характерный механизм позитивной обратной связи между локальными причинами и изменениями в международной системе. Выше мы уже в общих чертах показали, как социальные и политические структуры явились причиной этнических конфликтов в странах Восточной Европы и бывшем Советском Союзе. Даже если эти конфликты и не были инициирующим фактором окончательного кризиса коммунизма, после них этот кризис приобрел уже необратимый характер. В свою очередь, ослабление советского контроля в Восточной Европе, распад самого Советского Союза и последующее падение биполярной системы уничтожили те факторы, которые сдерживали конфликтное поведение. В бывшем советском блоке таким фактором был фактический и прямой контроль, в то время как в Югославии мы столкнулись с последствиями как идеологического крушения коммунизма, так и исчезновения внешней угрозы – советской военной мощи, которая в большой степени предопределяла югославскую внешнюю политику и политику безопасности после Второй мировой войны и, возможно, была одной из причин сохранения национального единства. Все еще неопределенная структура международной системы, вкратце описанная в предыдущем параграфе, стала еще одним фактором, способствующим неразберихе. Если рассмотреть идеальные типы международной системы, кратко описанные выше, нетрудно понять, что осознание возможности преобладания во внешней политике 68 главных участников международной системы неопределенности и/или ренационализации внешней политики толкает остальных участников к более рискованному поведению. Когда С. Хусейн решил оккупировать Кувейт, он рассчитывал на то, что США, крупнейшие европейские державы и его противники в арабском мире не создадут в коалицию против него. В данном случае он недооценил гегемонию США и осознание угрозы, вызванное его политикой. Возможно, на то же рассчитывала националистическая (бывшая коммунистическая) верхушка в Белграде. Во втором случае прогноз оказался ближе к действительности еще и из-за серьезного несовпадения интересов и традиционных установок внутри союза западных стран, а также особой и более активной роли России. В любом случае различные представления о структуре международной системы способствовали возникновению конфликта, а возможно, и его эскалации. Если сравнить представления сербской элиты с представлениями элит Словении, Хорватии или мусульманской общины БоснииГерцеговины, можно сделать вывод, что в Белграде международную систему рассматривали с точки зрения «структурной анархии», в то время как вышедшие из союза республики, может быть, переоценили либо однополярную, либо институциональную тенденции. Неопределенность анализа структуры международной системы затрудняет также оценку конкретных рисков горизонтальной эскалации, т.е. распространения локального конфликта на участников, не вовлеченных в него в настоящий момент. Некоторые аналитики выражают серьезные сомнения в вероятности эскалации конфликта изза отсутствия «эффекта стервятника». Это означает, что ни одно государство не заинтересовано либо не имеет возможности достичь преимущества от вмешательства в эти конфликты, а основные державы не имеют на Балканах жизненно важных интересов. В этом заключается существенное отличие от периода, предшествовавшего Первой мировой войне, которое делает краткосрочный риск эскалации конфликта менее вероятным, чем в 1914 г., и этим объясняется тот факт, что проводить параллели между Сараево 1914 г. и Сараево 1992 г. вряд ли уместно. Если более пристально всмотреться в структуру конфликтов, причина этого отличия станет очевидной. Чтобы прояснить свою точку зрения, можно рассмотреть «концентрические круги» участников нынешнего конфликта на Балканах. Внутренний круг участников состоит из государств, попавших в ловушку разногласий и конфликтов, истоки которых лежат в распаде бывшей Югославии (Албания, БоснияГерцеговина, Болгария, Хорватия, бывшая югославская республика Македония, Греция и новая Югославия). Во второй круг участников 69 входят те государства, которые имеют какие-то важные интересы (проблемы национальных меньшинств, споры о границах, проблемы беженцев и т.д.) во внутреннем регионе (Австрия, Венгрия, Италия, Молдова, Румыния, Словения). Наконец, внешний круг участников состоит из государств, которые либо преследуют в регионе собственные интересы (дипломатические, политические, военные, экономические), либо способны сыграть там существенную роль (Франция, ФРГ, Великобритания, Российская Федерация, США). Если мы рассмотрим диаду Австро-Венгрия – Сербия, давшую начало конфликта в июле 1914 г., структурное отличие от нынешней ситуации станет очевидным: великая держава, находящаяся в стадии упадка (Австро-Венгрия), в союзе с растущей державой, претендующей на изменение мирового порядка (Германия), была непосредственно вовлечена в конфликт; с другой стороны, Сербия была связана с Россией, а через нее с Францией и Великобританией, гегемония которой была близка к закату. Не так было в случае конфликта, происшедшего вследствие распада Югославии, даже если бы можно было усмотреть здесь четкие коалиционные модели. Более того, вряд ли возможно увидеть модель образца 1914 г. и в других конфликтах в Центральной и Восточной Европе, как на Балканах, так и в СНГ. Так, горизонтальная эскалация конфликтов в этих регионах расценивается как маловероятная, по крайней мере в кратко- и среднесрочной перспективе. Тем не менее, было бы заблуждением заключать из этого, что эти проблемы носят только локальный характер и что они не представляют угрозы общеевропейской безопасности. Напротив, необходимо учитывать следующие факторы: а) экономические и социальные проблемы; б) распространение «локальных» конфликтов; в) беженцы; г) угроза подрыва доверия к европейским институтам, а следовательно, и стабильности существующей институциональной и структурной конфигурации европейской безопасности. В начале 90-х годов ХХ в. можно было думать, что все перечисленные факторы могут оказаться смертельно переплетенными в кошмарном сценарии примерно следующего содержания. Экономические и социальные проблемы, а также свобода эмиграции, с одной стороны, войны и даже страх перед возникновением новых силовых конфликтов, с другой, вызывают рост эмиграционного потока на Запад из стран Центральной и Восточной Европы и СНГ. Нельзя забывать, что иммиграция из Магриба, Египта и Сахельской Африки не 70 уменьшается. Это внешнее давление вкупе с экономическим кризисом в Западной Европе (никоим образом не облегченным процессом объединения Германии) вызывает к жизни протекционистскую и ограничительную иммиграционную политику, имеющую обратную связь с экономическими и социальными условиями в странах Центральной и Восточной Европы и СНГ. В то же время серьезные проблемы, с которыми сталкиваются международные организации в своем стремлении эффективно влиять на возникающие конфликты, приводят к обострению кризиса этих институтов. В частности, процесс политической интеграции в Европе из-за перечисленных трудностей зашел в тупик и, кажется, застопорился. Более того, так называемый процесс ренационализации западноевропейской внешней политики, т.е. попытка пересмотреть свою внешнюю политику и вести ее с позиции чисто национальных интересов, подпитывается двумя вышеуказанными процессами (миграциями и тупиком европейской политической интеграции). Нетрудно увидеть, что для Германии нестабильность в странах Центральной и Восточной Европы и европейской части СНГ представляет гораздо более непосредственную угрозу. Таким образом, активная экономическая роль Германии в бывших коммунистических странах соответствует интересам безопасности Германии даже в краткосрочном плане (ослабление миграционного давления и понижение вероятности конфликтов), в то же время эта роль может вызвать подозрения в том, что Германия вновь собирается играть первую скрипку в европейской политике (динамика дилеммы безопасности). Подозрения и расхождения ближайших интересов могут усилить тенденции к ренационализации внешней политики и политики безопасности и, соответственно, стагнацию или даже откат назад процесса европейской интеграции. При худшем – или, по крайней мере, неблагоприятном – развитии событий мы можем столкнуться с двумя последствиями: а) станет почти невозможно остановить или даже контролировать горизонтальную эскалацию насилия; б) мало-помалу политика силы и идеи о международных отношениях, как играх с нулевым знаменателем, могут усилиться с соответствующим ослаблением роли посредничества или сотрудничества в международных институтах. Тем не менее, не далее чем в 1996 г. война в Боснии-Герцеговине, хотя и чрезвычайно кровопролитная, была впервые ограничена в масштабах, а затем, по крайней мере временно, остановлена. Более того, другие возможные насильственные конфликты не разразились. 71 Несомненно, важным фактором здесь был негативный пример войны во всей бывшей Югославии. Ни отделение, ни крайний национализм, казалось, не сулили заманчивых альтернатив. Окончательная победа Хорватии была достигнута весьма высокой ценой, а сербская элита не смогла достигнуть своих главных целей. К тому же все вовлеченные в войну стороны оказались – по крайней мере, формально – в международной изоляции. Наряду с воздействием этого предостерегающего примера экономическая ситуация (относительно более благоприятная, чем мог предсказать наиболее пессимистично настроенный ум) и политическая стабилизация способствовали тому, что динамика, как возникновения, так и эскалации конфликтов, пошла на спад. Связи с Западом и его институтами, Европейским союзом и, в ряде случаев, с НАТО теперь привлекают восточноевропейские и Балканские страны гораздо сильнее, чем национализм. Это также вызвано устойчивостью международных, и в особенности европейских, институтов. Эволюция этих институтов шла не по оптимальному пути, но они не утратили своего значения, как это предсказывали иные реалисты. Это не означает, что существующая международная система – и европейская подсистема в особенности – является абсолютно стабильной и что сценарий эскалации полностью исключен. Тем не менее, перспективы после происшедших в международной системе перемен кажутся не такими мрачными, какими они были пару лет назад. Вопросы и задания 1. Объясните систему взаимосвязи между дифференцированием силы, разрушением аксиологического пространства и уровнем конфликтности в современном мире? 2. Как структура международной системы влияет на конфликтность в современном мире? 3. Назовите основные факторы динамики конфликта. 4. Какова роль институционального элемента в динамике конфликта? 6. НАСИЛИЕ И СОГЛАСИЕ В КОНФЛИКТЕ: ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ Современный мир существенно изменился. А это значит, что многие существующие концепции, парадигмы общественного развития нуждаются в переосмыслении и критической оценке, поиске новых 72 путей и способов разрешения возникающих проблем. Основные изменения касаются, прежде всего, процессов, происходящих в природе, различных сферах жизни и деятельности человечества. Наиболее важные из них следующие: бурное развитие производительных сил, технологическое и энергетическое могущество, интенсификация информационных процессов способствуют не только всестороннему развитию общества, но и возникновению разнообразных и сложных проблем: воспроизводства жизненных ресурсов, обеспечения жизненного пространства, возникновения экологического кризиса, роста народонаселения. Демографическое пространство насыщено весьма плотно. Через тридцать лет человечество приблизится к рубежу в 9 млрд человек. Отсюда – возникновение проблемы выживания, угрозы нищеты и голода, и как следствие необходимость обеспечения жизненного пространства, сохранения и воспроизводства ресурсов; народы, населяющие планету, должны понять, что надвигающийся глобальный экологический кризис неминуем. Состояние экологического пространства достигло опасной черты. И только активные, энергичные действия человечества могут если не предотвратить, то смягчить его последствия. Особая роль в этом процессе принадлежит коллективным интеллекту и воле, которые могут и должны быть сконцентрированы на проблеме предотвращения возможных разрушительных последствий экологического кризиса. Если к этому добавить наличие мощных арсеналов водородного и химического оружия и опасность его использования, то вопрос о сохранении среды обитания и самой жизни на земле становится острейшей первостепенной проблемой; интенсивно нарастающее могущество цивилизации, её воздействие на формирование коллективного планетарного интеллекта (как совокупности взаимосвязанных индивидуальных интеллектов). В результате – грандиозный общечеловеческий организм обретает как бы единый мозг. В связи с этим четко обнаруживается двоякая возможность человека: с одной стороны, возрастает его воздействие (позитивное и негативное) на окружающую среду и природу, а с другой стороны, открываются необычайно широкие перспективы его развития как биологического вида, как составляющей Универсума; расширяется научное пространство, возникают новые отрасли знания, назревает потребность нового осмысления взаимодействия материального и духовного мира, превращения идей в материальную силу. Ощущается острая необходимость в разработке новых технологий не только в технике, но и в интеллектуальной, политической жизни 73 общества. С помощью техники, технологий и информатики модифицируются способы мышления, политического управления и функционирования общественного мнения; распад СССР нарушил сложившееся равновесие в мире: переход от биполярного состояния к монопольному положению США сопровождается множеством сложных проблем. В наши дни мировое, а тем более российское пространство активно американизируется: интенсивно внедряются американский образ жизни, культура, знания. Востоку и Югу навязываются американская модель общественного развития, заметно расширяется сфера и пространство «жизненно важных экономических и политических интересов» США. Важнейшие общечеловеческие проблемы не в состоянии решить самостоятельно ни одна нация, ни одна страна. Для этого необходимы объединенные целенаправленные и созидательные усилия всего человечества, людей всей Земли, концентрация их желания, разума и воли. Последнее необходимо также и для того, чтобы избежать насилия в разрешении глобальных международных проблем. Именно здесь, как ни в какой другой сфере, открываются широкие возможности для исключения подавления и насилия. Становится все более очевидным, что разрешение крупных геополитических конфликтов в современных условиях немыслимо путем применения силы. Об этом свидетельствует не только политическая наука, но и синергетика. Современная наука включает в орбиту человеческой деятельности новые типы объектов саморазвивающихся систем, обладающих синергетическими качествами. Их развитие протекает через особые состояния неустойчивости системы (точки бифуркации). Простое силовое давление на них «сбивается к прежним структурам». Для того чтобы получить нечто новое, необходим небольшой энергетический «укол» в точки бифуркации. В результате этого система перестраивается и возникает новый уровень организации. Следовательно, преобразование, изменение саморазвивающейся системы «не может осуществляться только за счет увеличения энергетического и силового воздействия на них». Человек, будучи включенным в систему, взаимодействует с совокупностью возможностей, обеспечивающих непрерывный процесс постоянного выбора путей эволюционного развития. А это значит, что человек должен уметь выбирать из «созвездия возможностей» такую, которая обеспечила бы стратегию выживания и развития. Этот процесс называют возникновением порядка из хаоса. При разрешении сложных международных проблем созвездие таких возможностей должно быть значительно шире, а ответственность 74 сторон при выборе средств и методов еще более высокой. В противном случае последствия могут быть непредсказуемыми как для конфликтующих сторон, так и для других стран и народов. Необходимость взаимопонимания и согласия обусловливается также острейшей экологической обстановкой, предполагающей объединение и взаимодействие малых и больших государств. По этому вопросу принято огромное количество международных деклараций, нормативных документов. Существуют политические партии («зеленых»), различные экологические движения в каждой стране. А сколько издано различных циркуляров, приказов? Но от этого экологическая ситуация в мире существенно не изменилась. Она, пожалуй, стала даже значительно хуже, чем тогда, когда появились первые предупреждения ученых, когда возникли различные экологические движения. Угроза экологической катастрофы понятна если не каждому, то подавляющему большинству человечества, особенно тем, от кого зависит принятие управленческих решений. К сожалению, многие из них действуют, исходя из реальных возможностей, а порой и «сиюминутных» интересов. Не вызывает сомнения тот факт, что, согласие и взаимопонимание пробивают себе дорогу. Для этого открываются широкие возможности объективного характера, и не только в процессе разрешения глобальных международных проблем, но и в разрешении внутренних противоречий тех или иных стран. Наиболее благоприятные условия для развития этой тенденции имеются на Западе, в высокоразвитых странах, которые существенно продвинулись на пути строительства правового государства. Как правило, носителем таких идей является сложившийся там средний класс, обеспечивающий устойчивое развитие общества. При этом речь идет о важных, новых перспективах развития всего общества. Наблюдается процесс усиления этой тенденции и в России: подавляющее большинство политических партий исповедуют центристские и левоцентристские ценности, и прежде всего решительный отказ от жестких методов борьбы за власть. Практически все политические силы признают необходимость реформирования российского общества. Однако в условиях поляризации и маргинализации последнего, тенденция взаимопонимания и социального партнерства уступает место отчуждению власти от народа, возникновению различного рода конфликтов. Некоторые из них удается разрешить ненасильственными методами, но, к сожалению, далеко не все. 75 Надо отметить, что в последние годы многие заговорили о согласии, компромиссе, социальном партнерстве. Эти понятия стали модными. Многочисленные статьи и речи, касающиеся происходящих в стране политических процессов, как правило, не обходятся без них. Более того, эти слова стали спутниками других понятий: если говорят о демократии, то все чаще обращают внимание на то, что это демократия согласования; если речь идет о принципах, то непременно подчеркивается их консенсусное содержание; если обсуждается политическое решение, то оно обязательно должно быть компромиссным и т.д. Видимо, многие «забыли», а кое-кто просто «стесняется» обнаружить свои познания о том, что политическая история, любой страны изобилует насилием, а политическое согласие чаще всего достигается не путем компромисса, а с помощью силы и принуждения. Происходящие существенные изменения в современном мире обусловили, с одной стороны, необходимость критического переосмысления многих положений, ранее считавшихся незыблемыми и ортодоксальными, а с другой стороны, способствовали становлению иного видения системного, целостного мира; разработке иных концепций и парадигм; поиску новых подходов и возможностей разрешения возникающих проблем общественной жизни. Нет нужды доказывать, что суть, характер и методы разрешения конфликтов существенно меняются в зависимости от конкретных исторических условий. Методы разрешения политических конфликтов XIX века существенно отличаются от методов разрешения конфликтов в конце XX века. В связи с этим представляются некорректными упреки некоторых современных авторов, критикующих своих предшественников за те или иные формы разрешения конфликта, применяемые ими в иных исторических условиях. Опираясь на анализ различных этапов общественного развития, авторы монографии «Философия политики» В.В. Ильин и А.С. Панарин пришли к выводу о том, что смена классического, доглобального неклассическим, глобальным этапами развития цивилизации сопровождается существенными изменениями: в познании – переходом от жесткого соперничества и односторонних исследовательских программ – к интертеории; в историческом творчестве воплощается тенденция развала блокового дипольного мира и замена его глобальным; цивилизация приобретает очертания региональноплюралистической организации; 76 в результате произошел поворот от диалектики к аналектике. Судя по утверждению авторов, этот поворот носит отнюдь не постепенный и плавный, а скачкообразный характер. Процесс перехода общества из одного состояния в другое, будь-то путем реформ, коренной ломки или трансформации сложившихся отношений, сталкивается с множеством сложных проблем, противоречий, конфликтов, особенностей и традиций, которые не учитывать нельзя. Это неизбежно негативно скажется не только на содержании исследования, но и на его результатах. Конечно же, о консенсусе и гармонии в общественной жизни, политическом процессе можно и нужно говорить, но конкретно-исторически не абсолютизируя эти явления и не противопоставляя их борьбе и насилию. Об исключении любой формы политического насилия можно говорить лишь тогда, когда конфликтующие стороны равноправны, равноценны, равномощны; когда каждая из сторон располагает совокупностью средств, позволяющих противостоять силовому давлению другой стороны; когда стороны прекрасно понимают, что они располагают такими материальными и техническими возможностями, которые позволяют им взаимно уничтожить друг друга. Это обязывает конфликтующие стороны быть внимательными при диалоге и осторожными при выборе средств и методов для разрешения возникающих конфликтов. При отсутствии такого паритета политическое и военное насилие может быть односторонним и «горячим». Тем более что даже при наличии равенства сторон, как известно, часто возникает немало «горячих» точек локального характера. О невозможности применения военной силы как способа разрешения спорных вопросов в известном смысле можно было бы говорить раньше, в биполярном мире, при наличии паритетов между СССР и США, между социалистическим и капиталистическим лагерями, которые оказывали существенное влияние и воздействие на развитие региональных и локальных конфликтов. Существенное нарушение паритета между СССР (Россией) и США сказалось на изменении международного климата, расстановке сил, возникновении многочисленных «горячих точек» в мире и на территории бывшего СССР, часто подогреваемых извне, в угоду все тем же гегемонистическим интересам. В наши дни, после распада СССР, при отсутствии паритета и биполярности мира, мы являемся свидетелями того, что при разрешении международных и внутренних споров часто используется сила оружия, подавления и насилия, и в формах, диктуемых заинтересованной 77 стороной. Более того, можно вспомнить, что даже при наличии паритета и биполярности мира в разрешении международных локальных конфликтов не исключались ни борьба, ни насилие. Нельзя отрицать и того, что в жизни общества иногда возникают ситуации, при которых применение насилия становится неизбежным, если не единственно возможным способом разрешения конфликта. В других условиях оно может быть исключением. Поэтому не следует превращать его в норму и фронтальную неизбежность. В любом обществе разрешается масса конфликтов без подавления и насилия. В подобных случаях вступают в силу иные принципы отношений и способы разрешения противоречий путем компромисса и диалога. Но их нельзя абсолютизировать, тем более противопоставлять борьбе и насилию, не раскрывая при этом характера этой борьбы и насилия. Консенсусные возможности разрешения противоречий обусловливаются тем, что конфликт, как отношение и определенный тип социальной связи, фиксирует не только различие, несовместимость и противостояние, но и показывает взаимную обусловленность сторон, между которыми есть нечто общее, что делает возможным их взаимодействие. Без чего нет и быть не может ни борьбы, ни согласия, ни единства. Конечно же, большинство населения планеты всегда отдавало предпочтение ненасилию, диалогу и консенсусу. Многие западные и российские ученые подчеркивали, что не борьба, а взаимопомощь движет общественное развитие. Но главное, что надо помнить, это то, что согласие и партнерство возможны лишь тогда, когда партнеры равноценны. (Социальное партнерство возникло в процессе становления массового профсоюзного движения и укрепления социал-демократии). Если на одной стороне присутствуют интеллект, организация, материальная и духовная сила, а на другой стороне немощь и жалкое существование, проявляющие некое подобие противоборства, подлинного партнерства не получится. Это будет всего лишь имитация партнерства и согласия. Подобные отношения скорее будут похожи на диктат одной стороны. Ведь согласие не исключает борьбы и насилия, без которого нельзя обойтись. Другое дело, что характер насилия должен быть иным. Вопросы и задания 1. Каково значение концепции насилия при анализе региональногоконфликта? 2. Почему применение силы нерационально для разрешения современных региональных конфликтов? 78 3. Назовите причины усиления тенденции ненасилия для разрешениясовременных региональных конфликтов. 4. В чем заключается смысл социального партнерства? 7. МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА АНАЛИЗА РЕГИОНАЛЬНЫХ КОНФЛИКТОВ 7.1. Методологические основы регионального анализа Конфликтология как комплексная теоретико-прикладная дисциплина завоевывает достойное место в отечественном обществоведении. Конфликт – многоплановый феномен, его акторы многообразны: от личностей до блоков государств, он проявляется в различных сферах общественной жизни, на самых различных уровнях1. Конфликтами занимаются политологи, социологи, юристы, экономисты, стоящие на различных мировоззренческих и методологических позициях. Они применяют свои методы анализа конфликтных ситуаций, создались школы конфликтологов, утверждающих свои подходы. В отечественной конфликтологии господствует мировоззренческий плюрализм. В целом это положительное явление породило в ряде случаев систему, вносящую скорее путаницу, нежели помогающую поиску объективных экспертных оценок, что начинает волновать общественность2. Выбор методологии, единая методика анализа конфликтной и любой другой ситуации – залог и важнейший элемент объективности экспертных оценок. «Кризис экспертного сообщества» заключается, помимо всего прочего, в отсутствии четких методологических подходов у экспертов, большим влиянием эмоциональных, субъективных оценок, методологической всеядностью, неряшливостью. Не следует, конечно, ранжировать всех исследователей, экспертов, навязывать им одну методологию, как это уже было, но можно в научном плане подвергать сомнению объективность и адекватность оценок, базирующихся на несовместимых, взаимоисключающих понятиях и категориях, методологиях. Так, вряд ли можно в одной работе утверждать, что конфликт означает проявление «диалектических противоречий» и одновременно «столкновение интересов», «базисных человеческих потребностей», «ответом на вызовы и угрозы» и т.д. В подобных трудах в одну кучу свалена материалистическая диалектика К. Маркса, прагматизм школы 1 2 М.С. Вершинин, Конфликтология. С.-Пб., 2000. С. 5. См. Независимая газета, май 17, 2000 г. 79 «политического реализма» Г. Моргентау, социально-психологические подходы К. Дойча и Дж. Бертона, бихевиоризм К. Боулдинга. Видимо, в отечественной конфликтологии отражается незавершенность процессов структуризации общественного сознания. Но в сфере научного поиска, исследователь должен определить свои методологические позиции, что зафиксировано в соответствующих инструкциях ВАК относительно диссертаций. Перед исследователем стоит проблема выбора, который не должен походить на выбор жениха гоголевской невестой. Известна приверженность отечественных исследователей к универсальным теориям, что нам досталось от недавнего прошлого. Подобную тенденцию можно отметить в последних работах российских конфликтологов. Так, в интересной монографии Института социологии и Центра конфликтологии Российской академии наук, посвященной преимущественно социальным конфликтам, подчеркивается позитивный процесс движения науки от конфликтного функционализма к общей теории конфликтов. Концепции Дж. Бертона, его общая теория урегулирования и разрешения конфликтов расценивается как универсальная ведущая к «созданию поливариантных моделей», применимых «на всех уровнях взаимодействия в силу «универсальной природы человеческих потребностей3». Но конфликт, его природа, отражает не только «столкновение базисных человеческих потребностей», а также личностных, групповых и культурно-цивилизационных ценностей, что бывает выше потребностей в иерархии конфликтного поведения. Борьба за идеалы поражает жертвенность, что редко можно встретить в прагматической борьбе за интересы, выражающие потребности тех или иных групп, объединений и государств. Следовательно, универсальная теория конфликтов должна иметь универсальную природу, но найти такое общее основание для общей теории довольно трудно, поэтому конфликтологи, отечественные и зарубежные, пишут о конфликтах интересов и ценностей, рассматривая их во взаимосвязи. Поскольку конфликтология носит прикладной характер, то социальный заказчик требует не общей теории, а разработки и решения конкретных конфликтов: межличностных, групповых, международных, которые различаются как по акторам, так и по функциональным, целевым задачам. Многие авторы признают, что каждый конфликт даже в одной «конфликтно-системной совокупности», будь то семья, коллектив, государство, группа государств, индивидуален и неповторим, как отдельная личность. В научной литературе уже 3 Конфликты в современной России. Проблемы анализа и регулирования М., 1999 г. С. 30. 80 происходит дифференциация конфликтов, их объединение по группам, обладающим сходными признаками, акторами и сферами проявления в определенных системах отношений и права. Такая постановка вопроса позволяет говорить о самостоятельной дисциплине – международной конфликтологии, которая имеет право на существование, как комплексная междисциплинарная специальность. Представляется, что утвержденная ОМО специализация «Современные конфликты и проблемы их урегулирования» носит слишком общий «универсальный» характер, тогда как практика затребывает более узких специалистов. Международная конфликтология как дисциплина и узкая специализация должна обрести свой предмет и метод. Представляется, что предметом международной конфликтологии является изучение возникновения, развития урегулирования и разрешения претензий субъектов взаимодействия (акторов международных отношений), возникающих на основе столкновения интересов и ценностей. Если признать, что в основу внешней политики России теперь положены национальный интерес и традиционные ценности, то внешнеполитическая доктрина России вполне вписывается в господствующие в современных международных отношениях императивы, формирующие мировое сообщество. Защита национальных интересов и ценностей с неизбежностью будет порождать конфликты в сфере как международных отношений, так и внутри государств. Здесь мы подходим к различиям в российской официальной и западной интерпретациях конфликтов. Официальная евроатлантическая, «натовская» концепция не делает серьезных различий между внутренними и международными конфликтами, опять же исходя из «общей теории конфликтов» и «универсального подхода». Политические последствия такого подхода известны на примерах Косово и Ирака. Аналогичные рассуждения и оценки слышатся с Запада и в отношении Чечни. Российская официальная доктрина исходит из четкого и жесткого разграничения между внутренними и международными конфликтами. Международные конфликты, по российской версии, это конфликты между субъектами международного права, двумя или несколькими государствами, и регулируются они нормами международного права. Внутренние конфликты, происходящие в пределах территории одного государства, регулируются нормами национального права. Подобная позиция нашла отражение в официальных документах. В российской военной доктрине дана классификация конфликтов по масштабам, которые подразделяются на локальные, региональные и крупномасштабные, а также по характеру – на международные и 81 немеждународные, внутренние4. Официальная позиция России в контактах, на переговорах с другими акторами международных отношений тоже основывается на этих принципах. Россия, да и не только Россия, но и многие другие члены международного сообщества отделяют международные конфликты от внутренних. Особенно это касается сохранения целостности государств, ибо иная позиция ведет к анархии в системе международных отношений, взрыву сепаратизма и неуправляемым процессам в мире. Вместе с тем во внутреннем конфликте есть международный аспект, который заключается в факте взаимодействия внутреннего и международного права. В конституции России (ст. 150) подчеркивается приоритет международного права в случае коллизии, его столкновения с внутренним правом. Общепринятые принципы и нормы международного права в соответствии с п. 4 ст. 15 Конституции и международные договоры России «являются частью ее правовой системы». Если международным договором установлены иные правила, чем предусмотренные внутренним законом, «то применяются правила международного договора»5. Приоритет международного договора, в том числе многостороннего, в рамках ОБСЕ, СНГ, налагает на Россию определенные обязательства и в «локальных» внутренних конфликтах, например в Чечне, что имеет место на практике. Вместе с тем в мире, особенно на европейском пространстве, наблюдается «экспансия» либеральных ценностей, в ущерб традиционным. Морально-этические ценности одной культуры становятся нормами международного права («гуманитарное право») в региональных конфликтах. Зачастую трудно определить грань между защитой прав нацменьшинств и посягательством на государственный суверенитет, что отмечалось в Косово, да и во всей бывшей Югославии. Налицо столкновение «европейского» права с национальным и правом других пространств. Возникает вопрос о том, что наряду с «обычными» англосаксонским правом, кодифицированным французским, сформировалось с помощью ПACE общее «европейское право», которое не во всем согласуется с евразийским (пример – критика со стороны ПАСЕ Украины и России), не говоря уже об исламинизированном праве новых государств в Центральной Азии. Следовательно, наряду с универсальными нормами международного права (общепризнанными), Независимая газета, 24 апреля 2000 г. Конституция Российской Федерации. Принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 г. М., 1999. С. 7—8. 82 4 5 нарождаются и региональные нормы права, защищающие их институты, которые тоже имеют основания для применения. Регионализация всей системы международных отношений (наряду с глобализацией) ведет к формированию региональных правовых пространств. Вопрос заключается в том, чтобы признать законность их существования и выстроить приемлемую иерархию правовых норм от универсальных (общепризнанных) через региональные к национальным. Признание ценностей универсальных, ставших нормами международного права не должно исключать традиционные ценности региональных культур, также ставшими нормами права, действующими в определенных «полях» и на соответствующих «правовых пространствах». Для международного сообщества в годы коренной перестройки и формирования новой системы отношений государств крайне важно определить «зоны общих интересов», т. е. готовность учитывать интересы и ценности друг друга и встать на трудный путь поиска «совпадающих интересов» в функциональных сферах жизнедеятельности государств. Но для этого необходимо отказаться от силовой политики, от попыток навязывания отдельных культурноцивилизационных и ценностных установок и признать за всеми государствами, большими и малыми, одинаковые права, достичь согласия по базовым категориям на основе консенсуса, создания климата доверия, что становится нормой международных отношений, особенно удачно реализуемых в Восточной Азии. Помочь в создании такой модели международных отношений и разрешении региональных конфликтов может структурно-системный подход в соответствии с которым любой конфликт рассматривается в системе экономических, политических, идеологических, военностратегических, геополитических, этно-национальных и других прямых и обратных связей государств и в структуре глобальных региональных, двусторонних и национальных уровней взаимоотношений. В итоге конфликтная ситуация вписывается в функциональную систему и иерархическую структуру международных и внутригосударственных отношений. В структурном плане выявляется уровень угроз безопасности рассматриваемой конфликтной ситуации; глобальной (ядерная опасность), региональный (распространение конфликта на соседей), национальный (дестабилизация государства). Изучение адекватной реакции на угрозы крайне важно, пример Чечни в этом отношении показателен. Не менее важно выстроить систему приоритетов в отношении интересов государств от жизненно важных до нулевых в конфликтной ситуации. 83 Рассмотрение регионального конфликта «по вертикали», в иерархической структуре глобальных, региональных и национальных взаимоотношений акторов и «по горизонтали», с определением функциональных приоритетных потребностей – интересов государств, позволит выстроить четкую модель, адекватно отражающую объективные реальности. Причем для каждого конфликта показатели функциональных интересов (потребностей) будут различны, что позволяет искать «баланс интересов». Поэтому моделирование конфликтов в структурно-системных параметрах оправданно, ибо дает объективные характеристики для адекватного принятия политических решений. Но структурно-системная модель применима к категориям материального мира потребностей, которые можно «взвесить» и просчитать. Сложнее обстоит дело с конфликтом ценностей, где социопсихологические императивы свобода, независимость, достоинство и т. д. нельзя оценить в математических параметрах. Здесь необходим иной инструментарий, свойственный социологическим исследованиям: опросы, рейтинги и т.п. Субъективный фактор, особенности восприятия конфликта, когда в общественном сознании может доминировать не рациональный, а эмоциональный либо когнитивный аспекты, вносит серьезные коррективы в принятие политических решений. Сведение до минимума субъективного фактора как в процессе выработки, так и принятии политических решений в конфликтных ситуациях, в дипломатии вообще – насущное требование современности. Неоднократные встречи в верхах, особенно Стамбульский саммит ОБСЕ 18–19 ноября 1999 г, наглядно показали, особенно для России, что личная дипломатия должна уступить место дипломатии профессионалов и профессиональным, выверенным решениям. 7.2. Проблемы методологии анализа и прогноза в изучении конфликта Можно выделить ряд методологических подходов к анализу конфликта. Условно разделим их на пять групп. 1) Конфликт – это противостояние цивилизаций. Такой подход базируется на работах С. Хантингтон и Ф. Фукуямы и предполагает, что основной причиной конфликта стали противоречия между ориентацией на западную цивилизацию и ориентацией на Восток, точнее, на мир ислама. 2) Методологический подход, при котором основой анализа является проблема недостатка ресурсов. Этот подход хорошо представлен в работах авторов, которые следуют марксистской 84 методологии и теориям социального конфликта Р. Дарендорфа и П. Сорокина. 3) Третий подход можно назвать геополитическим. Согласно ему, страна (государство), в которой разыгрывается конфликт, является ареной геополитической схватки третьих стран. Одной из модификаций этого подхода можно считать мнение о том, что деятельность международной наркомафии явилась основной причиной конфликта. 4) Особенности социальной структуры, национальной психологии и традиций привлекли внимание тех аналитиков, которые считают, что понять конфликт и найти пути его урегулирования можно лишь обратившись к социокультурным факторам развития общества. Согласно этому подходу, основной причиной конфликта являются этнонациональные особенности – клановая и региональная борьба. 5) Пятый подход можно назвать идеологическим. Согласно ему, конфликт представляет собой борьбу идеологий. Наиболее последовательно названную точку зрения отстаивают коммунисты. Все вышеперечисленные подходы пригодны для объяснения тех или иных сторон конфликта. Однако, для практических нужд изучения конфликта и поисков путей его разрешения они мало пригодны, поскольку анализу подвергается одна или несколько граней конфликта, и этот материал выступает как иллюстрация того или иного теоретического тезиса, подтверждение типологической схемы, объединяющей целый ряд конфликтов. Односторонность анализа, непринятие во внимание некоторых аспектов конфликта приводит многих аналитиков к убеждению, что разрешить конфликт, т.е. снять его структурные причины, невозможно, а можно либо подавить его отдельные проявления, либо попытаться управлять им. Однако, представляется, что на сегодняшний день накоплено достаточно много данных, освещающих самые различные аспекты проблемы, чтобы попробовать произвести комплексный анализ конфликта, с тем чтобы найти адекватные методы его разрешения. Безусловно, для такого исследования необходим соответствующий инструментарий, т.е. методология анализа, так как при наличии общих закономерностей всякий конфликт сугубо специфичен, и если в общетеоретических изысканиях достаточно выделить и проанализировать наиболее важные и типологически значимые элементы конфликта, то для практических нужд, особенно в деле миротворчества, необходимо учитывать всякий, даже малозначительный на первый взгляд, нюанс. Именно поэтому разработка специальной методологии изучения, анализа и выработки прогноза конфликтов представляется крайне важным делом. 85 Как известно, в конфликтологии наибольшее признание получили ресурсные и ценностные теории конфликта. В основу ресурсной теории анализа легли экономические объяснения и главным мотивом конфликта считается необходимость удовлетворения базовых потребностей человека. Основателями ресурсного подхода являются классики марксизма-ленинизма и теоретик социального конфликта П. Сорокин. В настоящее время это направление разрабатывается Дж. Бэртоном, Ч. Митчелом, О. Надлером, Р. Фишером и другими исследователями. Ценностный подход основывается на работах Э. Дюркгейма и Т. Парсонса, а также хорошо представлен в исследованиях таких современных теоретиков, как Л. Крисберг и многих других. На первый план здесь выступают системы верований и убеждений, несовместимые принципы организации общественного устройства, взаимоисключающие культурные стереотипы. Существуют исследования, в которых авторы пытаются объединить ресурсный и ценностный подходы, показать, с одной стороны, различия в обосновании социального поведения в том и в другом случаях и, с другой стороны, раскрыть способы их взаимодействия между собой. Думается, что для подробного анализа конфликта более приемлемой является методология, совмещающая ресурсный и ценностный подходы. Такого рода методология легла в основу предлагаемой схемы анализа конфликта. Первым этапом анализа конфликта должно быть определение субъектов конфликтного действия. Вместе с тем необходимо помнить, что любое социальное напряжение может превратиться в социальный конфликт при соответствующих условиях. Однако, ход этого превращения, способ его осмысления и отражения в сознании субъектов конфликта будут развиваться по определенным правилам. При этом обычно сохраняется определенная последовательность в аргументации, выдвижении и обосновании своих требований. В любом конфликте стороны выдвигают четыре основные линии аргументации, которые можно обозначить как апелляцию к потребностям, интересам, ценностям и нормам. Разграничение между этими четырьмя моментами и составляет первую линию аналитического расчленения конфликта. Вторая линия анализа связана с тем, в какой из сфер жизнедеятельности общества развертывается данный конфликт. Обычно рассматриваются три сферы: экономическая, в которой конфликт развертывается из-за ресурсов социального действия; политическая, где главным предметом конфликта является власть; и культурная, т.е. конфликт между интерпретациями культурных норм и 86 целевых установок общества, как некоего социального целого. Можно добавить еще одну сферу – социальную, исходя из того обстоятельства, что общество находится в периоде трансформации от коллективистского к индивидуалистскому, поэтому конфликты могут развертываться вокруг социальной организации и способов социального действия. Сопоставляя между собой линии анализа, мы получаем схему, которая позволяет выявить наиболее существенные причины глубинных конфликтов между субъектами разного уровня. Применив данную схему к анализу конфликта, мы можем вычленить, во-первых, наиболее важные причины конфликта, т.е. те точки противоречий, вокруг которых развернулась наиболее острая борьба, во-вторых, проследить последовательность выдвижения противоборствующими сторонами требований друг к другу, в-третьих, найти те точки, где противоборствующие силы имеют общие интересы, взгляды, ценности, нормы, что очень важно для консенсуса хотя бы по некоторым позициям, что открывает перспективы для урегулирования конфликта, для нахождения общего подхода к конфликту. Предложенная схема может служить важным средством исследования реальных конфликтных ситуаций. В ней содержится минимальный набор предъявляемых требований и притязаний. Чаще всего характер притязаний является асимметричным, что позволяет более тщательно отнестись к проблематике обмена уступками, подводя на практике дело к взаимоприемлемому соглашению. Предлагаемая схема может быть пригодна в качестве инструментария для анализа любых конфликтных ситуаций. Но, безусловно, конфликты бесконечно разнообразны по характеру, мотивам, средствам, субъектам действия, поэтому в каждом конкретном случае конфигурация главных узлов конфликта будет особой, своеобразной. Вместе с тем хотелось бы отметить, что при анализе конфликтности с помощью указанной схемы достаточно отчетливо выделяются четыре главных момента, которые определяют характер, течение и перспективы конфликта. 1. Конфликтность, вызванная модернизацией. 2. Конфликтность, связанная с распадом (возникновением) государства. 3. Конфликтность, связанная с суверенизацией, т.е. со становлением государственности. Здесь, прежде всего, следует выделить проблему регионализма и взаимоотношений регионов между собой и с центральной властью, проблему становления национальной 87 элиты, проблему легитимизации власти, проблему вхождения в мировое сообщество и др. 4. Конфликтность перехода от одной экономической системы к другой. Наиболее острой и важной, как правило, является проблема раздела государственной собственности и конвертации служебных возможностей в ресурсы политического влияния или прямо в собственность. Предлагаемая методология анализа может дать инструмент не только для анализа конфликта, но и для прогноза конфликтов, возможно, уже существующих в латентной форме. Представляется, что данная методология может быть полезной и в поисках путей урегулирования и разрешения конфликтов, поскольку, выявляя интересы, потребности, ценности и нормы конфликтующих сторон, она помогает найти точки гармонизации противоречий, способствует поиску общих подходов, которые могли бы удовлетворить все конфликтующие стороны, выявляет те общие основания, которые могли бы служить основой, опираясь на которую люди различных цивилизационных ориентаций, различной региональной и этнической принадлежности, различных взглядов и убеждений могли бы объединиться в интересах установления мира и согласия. 7.3. Методы исследования конфликтов Исследования о конфликтах и о мире не только отражают общее развитие методологии в изучении международных отношений, но и рассматриваются как научные сферы, в которых подверглись дальнейшему развитию специфические методы. В соответствии с традиционным делением на качественный и количественный анализ исследования о конфликтах и о мире пошли в разных направлениях. В 60-е и 70-е годы исследователи конфликтов часто стремились к применению и совершенствованию количественных методов, надеясь добиться фундаментального прорыва в анализах, ориентированных на точность, и рекомендациях рационального политического выбора. Увлеченные потенциалом новых методов обработки данных и апеллируя к бихевиористским традициям и открытию усовершенствованной методологии в общественных науках США, исследования о конфликтах стали одной из субдисциплин, в которой сгруппировались сторонники количественных методов. В этом отношении выдвинулось три количественных подхода. Для изучения ядерного сдерживания и тактики переговоров актора с актором 88 применялась систематическая теория игр. Она пыталась объяснить важные аспекты конфликта Восток – Запад и заявляла о том, что предлагает рационализированные модели политической деятельности. Но, будучи глубоко укорененной, в бихевиористской психологии, теория игр так и не избавилась от своего коренного методологического недостатка, который заключался в том, что теория игр не смогла совместить свои редукционистские рабочие методики с намного более сложной и динамичной политической реальностью. Компьютеризованный факторный анализ (как cинхронический, так и диахронический) впервые позволил вести обработку данных в широких масштабах и создал ряд агрегаций данных всемирных конфликтов, определяющих «измерения» конфликтов. Описательное и причинное моделирование, основанное на различных статистических приемах, позволило (также благодаря применению компьютеров) проводить сложную и динамическую имитацию, которая была опять же призвана обеспечить не только политическое прогнозирование, но и детальные расчеты политической эффективности на единицу затрат и выбор вариантов. В принципе, такое моделирование и имитация казались перспективными: если бы можно было разработать обсчитанную модель национального государства, региона или комплекса взаимодействия и сымитировать различные гипотетические входные данные в модель, то стало бы возможным оптимизировать как образцы моделей, так и поведение акторов. Тем самым рационализация политики и разработка оптимального решения конфликта казались возможными. Но в действительности как надежность, так и правдивость моделей – от тех, что были использованы в исследованиях Римского клуба до более сложных, например GLOBUS, – страдали от значительных недочетов: пришлось ввести слишком много эмпирических, но недоказанных гипотез и допустить слишком много систематических погрешностей. Как и в экономике, моделирование и имитация конфликтов в большей мере превратились в академическое приключение, чем в применимую науку. Непредвзятые читатели таких анализов после изучения их результатов чувствовали себя столь же запутавшимися, как и раньше, – только на более высоком уровне изощренности. В итоге количественный анализ не дал больше, чем его входные данные; и до тех пор, пока эти входные данные вводились при большей частью бихевиористском понимании процессов и пока количественные аналитики сбрасывали со счетов подробные теоретические размышления как академическую лирику, эти методы не могли оправдать завышенных ожиданий тех, кто их применял. 89 Однако качественные исследования как о конфликтах, так и о мире превратились либо в высокоабстрактное теоретизирование о глобальном порядке, взаимосвязи между миром и войной и общем насильственном характере власти, либо в детальные исследования на конкретных примерах об отдельных аспектах конфликтов, например между Востоком и Западом или Севером и Югом, или об отдельных исторических и нынешних конфликтах. Авторов этих исследований не привлекала задача нахождения отсутствующего звена, т.е. обобщение эмпирических исследований отдельных казусов или поиски систематических аспектов некоторых видов конфликта, некоторых групп акторов или некоторых порядков. Сторонники критической теории мира либо шли по стопам европейских традиций критической теории, мало интересуясь эмпирической проверкой, либо как одержимые погружались в детали конкретного «несправедливого» случая, в котором надо было занять позицию одной из сторон. По понятным причинам поглощенные проблемами милитаризированного конфликта Восток – Запад, авторы, работавшие в области как конфликтологии, так и «реалистических» исследований о мире, сосредоточили внимание на вопросах гонки вооружений, распространении вооружений и сдерживании, пренебрегая конфликтами ниже этого порога, такими, как конфликты внутри и между обществами, ныне бушующие в Восточной Европе. Вопросы и задания 1. Охарактеризуйте основные методы международной конфликтологии. 2. Назовите преимущества моделирования конфликта в структурно- системных параметрах. 3. Какие существуют методологические подходы к анализу региональных конфликтов в современном мире? 4. Охарактеризуйте основные этапы анализа регионального конфликта. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика просвещения. М., 1999. 2. Антропология насилия. СПб., 2001. 3. Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс, двусмысленные идентичности. М., 2004. 4. Барт Р. Мифологии. М., 1996. 90 Введение в гендерные исследования. СПб., 2001, Ч.1, 2. Волков В.В. Силовое предпринимательство СПб., 2002. Гирц К. Интерпретация культуры. М., 2004. Гребенщиков Э. АТР – контуры российского подхода (резервы и возможности для России в некитайской части региона). М., 2000. 9. Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: введение в социологию литературы. М.: РГГУ, 1998. 10. Гудков Л.Д. Негативная идентичность. М., 2004. 11. Гушер А.И. Внутренние вооруженные конфликты и международный терроризм. Взаимосвязь и методы борьбы. Национальная электронная библиотека. 12. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. М., 2002. 13. Делез Ж. Переговоры. 1972–1990. СПб., 2004. 14. Доронина Н.И. Международный конфликт. – М.: Международные отношения, 1981. 15. Золотарев О.В. Эволюция взглядов на источники вооруженных конфликтов и новые проблемы теории и практики. Национальная электронная библиотека, 1997. 16. Зайдельман Р. Теории конфликтов и мира: концепции, подходы и методы. Национальная электронная библиотека, 1997. 17. Кадымов Г.Г. О методологии и методике анализа региональных конфликтов. Национальная электронная библиотека. 18. Козер Л. Функции социального конфликта М., 2000. 19. Конфликты в современной России (проблемы анализа и регулирования). М., 1999. 20.Конфликты: теория и практика разрешения. Опыт зарубежных исследований. В 3 т. Алматы, 2002. 21. Кулинченко В. А. О соотношении насилия и согласия в теории и на практике. Национальная электронная библиотека. 22. Лысенко В.Н. Региональные конфликты в странах СНГ: опыт урегулирования / Полис. 1998. № 2. С. 147–157. 23. Олимов М.А. Проблемы методологии анализа и прогноза в изучении межтаджикского конфликта. Национальная электронная библиотека. 24. Постсоветское мусульманское пространство: религия, политика, идеология. М., 1994. 25.Раджоньери Р. Структура системы и динамика конфликтов. Национальная электронная библиотека, 1997. 26.Розов. Н.С. Конфликты в геополитике и ценностный подход к переговорам // Международная жизнь, 1993, № 9. 5. 6. 7. 8. 91 27. Современный ислам: культура и политика. Отв. ред. Наумкин В.В. Институт востоковедения РАН, Российский центр стратегических и международных исследований. М., 1994. 28.Социальный конфликт: современные исследования М., 1991. 29.Тлостанова М. Проблема мультикультурализма и литература США конца XX в. М., 2000. 30. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. 31. Хазанов А.М. АТР в XXI веке: перспективы и трудности развития. Национальная электронная библиотека. 32. Экономика и социология доверия СПб., 2004. 33. Barker C. Cultural studies: theory and practice. L., 1996. 34. Kaplan M. System and Process in International Politics. New York: Wiley, 1958. P. 21–53. 92 Марина Александровна Штанько РЕГИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ Учебное пособие Научный редактор Доктор исторических наук, профессор кафедры истории и регионоведения ТПУ Шерстова Л.И. Редактор Свинцова О.Н. Подписано к печати 23.06.06. Формат 60х84/16. Бумага офсетная. Печать RISO. Усл. печ. л. 5,4. Уч.- изд. л.4,89. Тираж 100 экз. Заказ….. Цена свободная. ИздательствоТПУ. 634050, Томск, пр. Ленина, 30. 93