Елена Пономарева

Елена Пономарева
Государство в условиях глобализации: acta est fabula?
В научной литературе существует множество трактовок глобализации,
определены фундаментальные подходы к этому явлению, отражающие
разные ракурсы видения проблемы. Для нас важно, что многие зарубежные
исследователи воспринимают глобализацию как противоречивый процесс
(что уже хорошо), как не превращающуюся во всеобщее всеобщность,
которая интенсифицирует бинарные отношения между своими частями – в
основном нациями, но также регионами и группами, которые продолжают
самоопределяться на основе модели «национальной идентичности» (а не в
понятиях социальных классов, например). Особенно ярко это проявляется в
ареале постсоветского влияния.
Большинство же американских коллег рассматривают глобализацию через
взаимоотношения между ведущими и ведомыми нациями, государствами;
позитивно оценивают
называемое
транснациональное доминирование США и так
освобождение
локальной
культуры
от
национально-
государственной ограниченности. Причем создается впечатление, что
заокеанские ученые вполне искренне считают, что глобализация, выступая в
форме снятия противоречия между американизацией и стандартизацией
производства
и
потребления,
с
одной
стороны,
и
национальными
экономическими особенностями, с другой, является исключительным
благом. А значит, не следует чураться руссоистского принципа подчинения
силой тех, кто сопротивляется «общей (читай, американской) воле».
В
частности,
уважаемый
публицист
Томас
Фридман
однозначно
утверждает, что глобализация заставит правительства, частные компании и
людей во всех странах мира вести себя в соответствии с принципами
свободного рынка или погибнуть в изоляции. «Дарвинистская борьба за
лидерство в процессе глобализации создает в мире жесткую иерархическую
1
структуру, в основу которой положен принцип: кто проводит лучшую
политику в контексте глобализации».
Реализуемая неолиберальная модель глобализации, по сути, есть процесс
производства и обмена, в котором, как пишет Андрей Фурсов, благодаря
господству информационных факторов над вещественными, капитал,
превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободным от всех
ограничений локального и государственного уровней (пространственных,
материальных, социальных и даже политических). В связи с формированием
глобальных денежных рынков возможности государства контролировать
финансово-экономические потоки постоянно сокращаются. Например, в
середине 90-х гг. ХХ в. объем чисто спекулятивных межвалютных
финансовых трансакций достиг триллиона трехсот миллиардов долларов в
день. Это в пять раз больше, чем объем мировых торговых обменов, и чуть
меньше, чем суммарные резервы всех национальных банков мира на тот
момент (один триллион пятьсот миллиардов). Глобализация в корне
изменила соотношение уровней
эпохи
модерна:
государственный и
локальный уровни отошли на второй план, уступив место глобальному и
региональному.
Анализ развития мировой экономики с конца 90-х гг. ХХ в. позволяет
вдумчивому
исследователю
увидеть
сущность
глобализации
-
регионализацию мира. Причем этот процесс имеет как минимум два вектора.
Первый - формирование наднациональных экономических и политических
структур типа Евросоюза или Североамериканской зоны свободной торговли
(НАФТА). Второй - появление «регион-государства».
По мнению известного японского топ-менеджера и публициста Кенити
Омаэ, именно регион-государство (РГ) является
естественной деловой
единицей глобальной информационной экономики. Регион-государство
решает региональные проблемы путем использования глобальных ресурсов и
в большей степени связан с другими РГ, чем со своей страной.
Функционирование
РГ
определяется
сугубо
экономическими,
а
не
2
политическими, тем более, социальными или историко-культурными
императивами. РГ – это единица спроса и потребления, и не более того.
Поэтому и численность населения должна быть соответствующей: не более
20 миллионов, иначе не будет обеспечено единство граждан как
потребителей, но и не менее пяти миллионов, чтобы обеспечить экономию за
счет услуг, особенно тех, которые важны для эффективного участия в
глобальном управлении.
Итак, все упрощено до предела – «только бизнес и ничего личного». В
реальности глобальная экономика представляет собой не единую ткань, не
«всеобщее», а сеть из ста-двухсот точек-узлов. Эта сеть как бы парит над
остальным миром с его суверенными государствами. По сути, регионгосударство представляет собой десоциализацию, денационализацию, а
значит и десуверенизацию государства. Кроме того, «оффшорной элите»
(Владислав Сурков), управляющей регион-государством суверенитет вообще
не к чему – мороки с ним много.
Эти процессы чутко уловил американский исследователь Филипп Боббит.
По его мнению, национальные государства реально не справляются с
решением раздирающих мир проблем и противоречий. На смену им пришел
новый порядок рынков-государств, где основная часть функций отдана в
управление частному сектору. Участник все меньше полагается на
регулирование и больше – на рыночные механизмы и стимулы. Если регионгосударство пока еще сохраняет черты nation state, а вместе с ним и в
определенной степени суверенные характеристики, то рынок-государство эти
характеристики утрачивает окончательно. Основным участникам мира эпохи
глобализации они не нужны, они им только мешают.
Таким
образом,
действительно
регион-государство
глобальной
структуре:
–
это
переходная
рынку-государству.
форма
к
Поскольку
последнее есть суть процесса глобализации, то правильнее говорить в
современном контексте не о суверенной, а о рыночной государственности.
Андрей Фурсов, например, считает, что конкретной исторической формой,
3
адекватной глобальному рынку и рыночной государственности, скорее всего,
будет «корпорация-государство» (corporation – state).
Выявление
причин
и
последствий
национального государства и
старения
и
даже
«стирания»
суверенитета из исторического времени
невозможно без понимания оснований выбора именно неолиберальной
модели глобализации. Такой выбор был сделан, конечно же, не потому, что
неолиберализм предложил какие-то оригинальные или общеприемлемые
позитивные решения, а из узко прагматичных соображений.
Во-первых,
многих
западных
политиков
соблазнила
возможность
переложить ответственность на рынок за возникающие трудности и
проблемы. Во-вторых, крупнейшие корпорации видели в неолиберальной
глобализации не только удобный способ освободиться от государственного
регулирования, налогового гнета и контроля национальных демократических
институтов, но и возможность устранения - путем селективного применения
принципов либерализации – неугодных элементов прошлого (например,
социальных программ). В-третьих, перед крупными корпорациями открылась
перспектива, опираясь на свои уже накопленные преимущества и мощь при
слабости национального государства, особенно периферии, создавать новые
центры власти, формировать особые правила рыночной игры в мировых
масштабах.
Причем, если в развитых странах неолиберальная модель глобализации
проводилась осторожно и селективно, то в отношении периферийных
пространств требования неолибералов «навязывались наотмашь, огульно и с
большой жестокостью» (Владимир Коллонтай). Детали этих требований
уточнялись в каждом конкретном случае, но их суть неизменно сводилась к
либерализации торговли и цен, дерегулированию предпринимательской
деятельности, всемерному сокращению хозяйственных функций государства,
строгой фискальной политике.
Множество не всегда даже совместимых
требований (молниеносная приватизация, обуздание инфляции, обеспечение
платежеспособности по долгам, форсирование экспорта, стабилизация
4
финансовой
системы)
давало
развитым
странам
и
международным
экономическим организациям большую свободу не только в оценке
состояния экономики периферийных стран, но и открывало возможности для
прямого политического, экономического и даже военного давления на них.
Выборочно прибегая к неолиберальным принципам, ведущие мировые
игроки добились проведения, в частности, в периферийных странах Европы и
постсоветского пространства либерализации торговли товарами и услугами,
дерегулирования
инвестиционной
деятельности,
приватизации
государственных предприятий, сокращения государственного вмешательства
в экономику и сокращения социальных гарантий. Важнейшие последствия
этих «преобразований» широко документированы и доступны.
В итоге неолиберального блицкрига за 10-15 лет в капиталистическое
товарно-денежное обращение были втянуты огромные новые регионы и
сферы человеческой деятельности. Только для Европы это 18 новых
государств зоны бывшего советского влияния. Сложились новые пропорции
и расстановка сил между хозяйственными и политическими субъектами,
между государством и корпорациями, между производством и финансами.
Экономика
многих
экспортноориентированной,
стран
стала
исторически
импортозависимой
обусловленная
и
конкурентная
борьба между странами обострилась, появилось так же противостояние
между государством и ТНК.
Реализация неолиберальной модели глобализации наиболее болезненно
проходит в так называемых транзитных странах. С одной стороны, она
форсирует анклавную модернизацию и вестернизацию отдельных слоев
населения, прежде всего, политической элиты и жителей крупных
промышленных городов. С другой - стратифицирует общество в целом и
маргинализирует значительную часть населения. Согласно документации
ООН в транзитных странах с 1990 г. массовая пауперизация увеличилась с 14
млн чел. до 168 млн чел., что не имело аналогов в истории. В докладе ООН
«Глобализация благоприятствует богатым нациям» (12 июля 1999 г.)
5
отмечалось, что в 85 странах их 174 обследованных люди по показателям
«индекса человеческого развития» стали жить хуже, чем они жили 10 лет
назад, тогда как пятерка ведущих стран – Канада, Норвегия, США, Япония,
Бельгия – улучшила свои показатели.
Глобализация усугубляет, а не выравнивает главные диспропорции в
социально-экономическом развитии. По данным авторитетного издания The
Economist на начало ХХI в. 20 % людей, живущих в богатых странах,
контролирует 82 % мирового экспорта, 68 % прямых инвестиций, 70 %
телефонных линий. 200 наиболее богатых людей мира в 1994 – 1998 гг.
удвоили свое богатство, доведя его до 1 трлн долл. США (2,5 % мирового
ВВП). 86 % мирового рынка телекоммуникаций объемом около 300 млрд
долл. контролируется десятью крупнейшими мировыми монополиями.
Список можно продолжить.
В условиях глобализации политико-территориальный идеал суверенитета
тускнеет, национальное государство перестает выступать в качестве
единственного субъекта, монопольно интегрирующего интересы крупных
социальных и экономических общностей и представляющего их на мировой
арене. Транснациональные участники играют все возрастающую роль в
мировом
политическом
и
экономическом
процессе.
Формирование
мегаобщества, образование взаимосвязанного и взаимозависимого мира
ставят перед человечеством задачу управления глобальным развитием:
вширь - на всем пространстве планеты, вглубь - на всех уровнях
организации: от локального до всемирного.
Архитекторы глобального корпоративного управления настаивают на том,
что элементарная неэффективность государства заставляет сокращать его
полномочия,
ограничивать
суверенитет.
Среди
главных
причин
«недееспособности» nation state ученые выделяют: наличие внешних
факторов воздействия, неподвластных государственному контролю; дефицит
ресурсов;
нежелание/незаинтересованность
в
выполнении
своих
обязанностей или непонимание существующих проблем. Все больше
6
исследователей сходятся в том, что национальное государство со всеми его
атрибутами просто неадекватно миру неолиберальной глобализации. Оно не
только иррационально с его точки зрения, но и слабоконкурентно, поскольку
перегружено
социальными
обязательствами
по
отношению
к
массе
населения.
Ученые и эксперты активны в своих версиях по поводу того, что придет
на смену национальному государству, кто станет наследником части его
суверенитета.
Одни
полагают
–
мировое
правительство,
другие
–
цивилизации, третьи – регион-государства, четвертые – корпорациягосударство. Моделей много, очевидно одно – существование и развитие
современного национального государства, мутация категории суверенитет
напрямую связаны с глобализацией.
Глобализация не только меняет социоэкономическую и политическую
картину мира, но и трансформирует внутреннюю сущность суверенитета,
изымая у государства функции организации и управления физическим
пространством. Речь идет о формировании новых подходов и центров
управления, о возникновении новых средоточий экономической власти и
могущества, о легитимной глобальной интервенции.
В новой структуре, которая приходит на смену оркестру национальных
государств, в структуре глобального управления апологеты неолиберальной
модели глобализации, в частности Дэвид Хелд, Энтони Макгру, Майкл
Коуниг-Арчибуги, рассматривают три основных измерения: 1) форма
организации, в смысле степени участия государства (publicness); 2)
делегирование полномочий (delegation); 3) включенность в процесс принятия
решений (inclusiveness).
Первое измерение касается природы основных участников глобального
управления: являются ли участники управления правительствами или
частными единицами; как и по каким вопросам они взаимодействуют.
Второе -
предполагает анализ функций, делегируемых институтам
глобального
управления
(правотворчество
–
законодательная
власть,
7
проведение политики – исполнительная власть, разрешение конфликтов –
судебная власть), и степень независимости, т.е. насколько автономны
и
свободны в своих действиях институты государства и глобального
управления. Третье измерение показывает количество и роль участников
принятия решений.
Такой подход позволяет выявить восемь типов глобального управления:
глобальное межправительственное управление, глобальное наднациональное
управление, прямая гегемония,1 непрямая гегемония, прямой глобальный
транснационализм, делегированный глобальный транснационализм, прямая
монополия и. наконец, непрямая монополия.
Сделаем некоторые пояснения. Типичный пример первого
Всемирный
почтовый
союз,
в
котором
все
решения
типа –
принимаются
государствами-членами (189) и степень делегирования низкая. Классический
пример второго типа – Генеральное соглашение по тарифам и торговле
(ГАТТ), преобразованное в 1995 г. во Всемирную торговую организацию. По
состоянию на январь 2007 г. членами ВТО являются 150 стран, которые в
равной степени могут влиять на принятие решений. Причем бедные страны
могут образовывать в ВТО коалиции и пытаться блокировать решения,
навязываемые экономически развитыми странами.
К «прямой гегемонии» относится «G 8». Большинство аналитиков
сходится в том, что тесное взаимодействие ведущих мировых стран по
координации политики является самой эффективной формой глобального
управления. «Непрямая гегемония» - деятельность МВФ. Его характеризует
низкая степень участия, так как влияние каждого из 183 государств на
принятие решений зависит от величины финансового вклада в Фонд. Так,
США и страны ЕС обладают более чем половиной голосов в МВФ, притом,
что общая численность населения этих стран не превышает 10 % от
населения земли.
Гегемония в данном контексте понимается как управление, осуществляемое
одним государством.
1
8
В качестве примера для пятого и шестого типов, которые представляют
форму управления частных акторов, можно привести Общество всемирных
межбанковских финансовых телекоммуникаций (SWIFT), управляемое 2 500
банками
посредством
всемирной
компьютерной
сети,
а
также
Международную торговую палату, которая посредством Международного
арбитражного суда предоставляет услуги международному бизнесу.
В
седьмом и восьмом случае понимается управление одним частным
участником. Например, «Де Бирс» - «прямая монополия»
и «Internet
Corporation for Assigned Names and Numbers» - «непрямая монополия».
Все восемь форм взаимодействий образуют сложную, конфликтную и
далеко не совершенную систему глобального управления. Тем не менее,
тенденции развития в ближайшее время очевидны – крупные корпорации и
государства-начальники определяют и будут определять правила. Важно
понимать, что период стихийной глобализации завершен. Сегодня этот
процесс институционально оформлен, значит, сознательно направляется и
управляется. И если ранее глобализация во многом инициировалась и даже
подталкивалась
державами-гегемонами
и
отдельными
наиболее
экспансионистскими компаниями, то теперь этот процесс приобрел мощные
собственные движущие силы с новой системой мотиваций – государстварынки, корпорации-государства. Для понимания происходящего приведем
лишь несколько цифр. По данным, опубликованным в журналах Foreign
Affairs и Euro money, около половины всей капитализации фондовых рынков
мира приходится на долю 25 крупных городов. Более половины всех
операций валютных рынков сосредоточены в Лондоне, Нью-Йорке и Токио.
Три американских конгломерата – Морган-Стэнли-Дин-Уоттер, Мерл-Линч и
Голдман-Сакс – участвуют в 4/5 всех крупных мировых финансовых
операций по слиянию и поглощению.
Если на начальном этапе глобализация означала макроэкономическую
реструктуризацию,
промышленной
которая
революции
в
на
мировом
масштабе
национальном
отражала
уровне,
то
опыт
теперь
9
специализация и экономическая оптимальность заставляют переносить
производство туда, где интенсивное использование труда позволяет получать
наибольшую
прибыль,
туда,
где
имеется
относительно
дешевая
квалифицированная рабочая сила или значительные запасы природных
ресурсов. Теперь зависимость национальных экономик от деятельности
глобализационного ядра развивается в геометрической прогрессии.
Собственно ядро включает в себя финансовые рынки, международную
торговлю, транснациональное производство, в определенной степени науку и
технологию, и соответствующие виды труда. В целом глобальную экономику
словами Мануэля Кастельса можно определить как «экономику, чьи
основные компоненты обладают институциональной, организационной и
технологической способностью действовать в качестве целостности в
реальном времени или в избранном времени в планетарном масштабе».
Транснациональные корпорации и банки являются самыми активными
проводниками
глобализации.
Все
более
широкий
круг
составляют
корпорации глобального транснационального «гражданства». Глобализация
финансовой сферы означает резкое возрастание роли финансовых рынков и
их централизацию путем интеграции денежных потоков. Ежедневный (!)
объем
трансакций
составляет
около
триллиона
долларов.
Для
профессионального финансиста глобализация означает «конец географии»
(Ричард О'Брайен).
Благодаря неолиберальной глобализации, ТНК получили широкие
возможности: по уходу от государственного контроля и регулирования; по
концентрации в одних руках значительных средств, в несколько раз
превышающих ресурсы даже крупных государств; по столкновению
государств на уровне политических решений; по обретению значительной
самостоятельности.
Одновременно
с
созреванием
частных
транснациональных корпораций шел процесс превращения международных
экономических организаций в мощные центры принятия все чаще
обязательных для государств текущих решений, более того в центры по
10
формированию
институционально-правового
каркаса
неолиберального
экономического порядка. Деятельность новых мирхозяйственных участников
все более взаимоувязывается и все более корпоративизирует государство.
Мне представляется, что корпорации-государства в ближайшем будущем
станут главными центрами управления процессами мирового развития. КР –
это особая система отношений между людьми, функционирование которой
носит
исключительно
экономический
характер
и
направлено
на
минимизацию издержек «по содержанию территории прописки - от сведения
к минимуму социальных обязательств, характерных для государства, до
избавления от экономически лишнего, нерентабельного с экономической
(корпоративно-государственной) точки зрения населения» (Андрей Фурсов).
Очевидно, что провозглашение государством главной ценностью и целью
экономическую конкурентность в глобальном масштабе означает отказ от
социальной и национальной составляющей. В таком случае государство
начинает вести себя как корпорация, в которой все определяется
экономической
эффективностью:
выживает
сильнейший,
а
«цель
оправдывает средства».
Корпорация-государство - совершенно новый для мира modernity
административно-экономический комплекс. Его структуры ставят политикоэкономические
экономических
национальные
интересы
аппаратно-ведомственных
страны
в
зависимость
(корпоративных)
от
или
рассматривают первые сквозь призму вторых; приватизируют в своих
интересах характерные для государства как национального института
властные функции (прежде всего, принуждения и насилия); но отказываются
от выполнения общей части характерных для государства обязательств и
функций или резко сокращают их. Внутренняя сущность КР – клан, а не
физический индивид, как в государстве-нации. Кланы и корпорациигосударства, а также сформированные ими структуры - главные претенденты
на замещение роли nation state в глобальном управлении. Однако не все
11
участники мировой политики безоговорочно готовы согласиться с такой
перспективой, но об этом в дискуссии.
12