Пьеса, ни в коем случае не предназначенная для постановки

Автор - Наталья Мелёхина, Вологда
+7 (921) 234-35-98
natmell@yandex.ru
Год создания - 2014 год
Оборотни
Действующие лица
Василий Федорович - Верховный канцлер России
Иванищенко - старший следователь Тайной Канцелярии
Максим Никифоров – деревенский парень
Вера Кузнецова – деревенская девушка
Секретарь
Палач Кукуев
Жандармы
Рыжий командир повстанцев
Молодой боец
Седой боец
Действие первое
Кабинет Верховного канцлера с большим, абсолютно пустым блестящим письменным
столом. На стене старинный отрывной календарь. Канцлер, недовольно кряхтя,
поднимается с места, отрывает страницу, комкает, бросает в мусорное ведро. Теперь
календарь показывает сегодняшнее число – 14 мая две тысячи N-цатого года.
В кабинет не то в полупоклоне, не то в полуприсяде входит Секретарь. Он несет поднос,
на котором тонкий стакан из Гуся Хрустального в подстаканнике из устюжской северной
черни. В стакане чай, в сахарнице ослепительно-белые кусочки рафинада. Канцлер смачно
отпивает чай, приглаживает на висках редкие волосы.
Канцлер: Вводи!
Секретарь выходит. Дверь открывается, входят старший следователь Тайной Канцелярии
Иванищенко, холеный, с ровным загаром из солярия, в дорогом костюме модной
европейской марки. За ним шествует палач Кукуев, кряжистый крепыш в форме Тайной
канцелярии. Следом жандармы, которые ведут арестанта - молодого мужчину, почти
юношу, с сияющим ореолом вокруг головы. Последним входит секретарь.
Следователь и палач садятся за стол для совещаний. Парня жандармы пристегивают
наручниками к подлокотникам арестантского кресла, а сами занимают пост по обеим
сторонам. Арестант садится свободно и прямо, будто в гостях. Он невысок ростом, зато
строен и красив лицом: голубые глаза, темно-русые кудри, высокий лоб, точеный
профиль. Одет странно: на ногах - кожаная явно самодельная обувь, напоминающая не то
сапоги, не то высокие ботинки, штаны и куртка защитного цвета, какие носят охотники, а
под курткой домотканая рубаха из льна с искусной вышивкой вокруг ворота. Секретарь
садится за ноутбук и готовится писать протокол.
Канцлер (отхлебывая еще чаю): Ну-с, начнем... Как тебя зовут, обвиняемый?
Арестант (приятным бархатным голосом): Максим Николаевич Никифоров.
Секретарь: Обвиняемый, нужно добавлять «господин канцлер».
Канцлер (следователю, подмигивая): Не врет?
Иванищенко (пожимает плечами): Кто ж знает, господин канцлер... Документов-то у него
нет. А в той деревне, где его взяли, через человека раньше Никифоровы жили. Так, по
крайней мере, в архивах значится.
Канцлер (хмурясь): Что ж свидетелей не нашли?
Иванищенко (вздыхает): Какие свидетели, Василий Федорович? Деревня Дикая
Межуреченского района Вологодской области. Вымерший район. Ни одной живой души.
Канцлер (кивая на арестанта): Ну, вот нашлась же одна. (Никифорову) Что же ты, в этой
деревне затворничал?
Максим: Можно и так сказать. Мои родители погибли от голода, когда я был еще
маленьким. Меня воспитывал дедушка - Максим Максимович Никифоров. Но он тоже
умер три года назад.
Секретарь (арестанту): Добавляй «господин канцлер».
Палач встает, направляется к Максиму, чтобы наказать за непочтение к чину, но Канцлер,
посмотрев почему-то на число в календаре и на странное свечение вокруг головы
арестанта, окликает Палача.
Канцлер (резко осаживая): Ну-ка, Кукуев, сидеть! Куда побежал. Устройте мне тут еще
«булгаковщину» - Иешуа у Пилата.
Палач (садясь на место, шепотом – Иванищенко): Что такое «булгаковщина»?
Иванищенко (пожимая плечами): Должно быть, болезнь такая, навроде тифа. Сам же
слышал — вши да палата.
Палач (тихо, с опаской косясь на арестанта): Вот, блин, больной, видно, а я перчатки в
пыточной забыл!
Канцлер (Максиму): А ты отвечай. И добавляй «господин канцлер». (с показным
добродушием) Или хоть по имени-отчеству ко мне обращайся. Все же я постарше тебя
буду. Так отчего, ты говорил, дед-то помер?
Максим (покладисто): Прошу прощения, Василий Федорович. Дед не от голода, он от
старости умер. Когда в стране интеллигентов выселили в деревни, он попал по
распределению вместе с родителями в Дикую. Мама и папа были историки (рассказывает
охотно, без видимого страха). Они умерли очень скоро, а вот у деда крепкое здоровье
оказалось. Он научился охотиться, рыбачить, овощи выращивать. Почти не болел. Дед
рассказывал, что однажды в районной больнице месяц лежал после тифа, но даже там
выжил.
Жандармы удивленно выпучивают глаза.
Канцлер: Ну, верно, раз за месяц в «районке» не умер — крепкое, значит. Так чем ты там
занимался в этой своей Дикой?
Максим: Охотился, рыбачил, огородом занимался, как дедушка научил. Дичь и рыбу
менял в ближайшем городе, в Грязовце, на крупу, муку, одежду.
Канцлер: А книжки когда строчить начал?
Максим: Еще в детстве, господин канцлер. Дедушка научил меня читать и писать. И
сначала я стал сочинять стихи и сказки, а потом уже прозу. В общем-то, это случилось
недавно.
Канцлер (недобро прищурившись): Ты что ЕГЭ сдавал по русскому и литературе?
Максим: Я вообще не сдавал никаких ЕГЭ. Я не учился в школе. У нас там... У нас не то
что школы, у нас там ничего, совсем ничего нет. Мне кажется, мы были единственные
люди во всем Междуречье, только я и дед выжили там после переселения интеллигентов.
Канцлер вопросительно смотрит на следователя.
Иванищенко: Никаких данных. Видимо, и, правда, не учился.
Канцлер (повышает голос): Как такое может быть?! Куда ж местный Рособрнадзор
смотрел? Вот с этим товарищем разберемся, и взыскать с них по полной программе. Все
деревни обыскать даже в Междуречье, и если есть где детишки у «выселенцев» - в школу
немедленно! Отнимайте и распределяйте в интернаты! Лучше в физкультурные. Ты
понял, Иванищенко?
Иванищенко: Понял, господин канцлер.
Канлер (арестанту): А, кстати, откуда ты в своем медвежьем углу книжки брал?
(подмигивает арестанту) Или в Междуречье указ «О лицензировании литературы» уже
отменили?
Максим: Что-то осталось в заброшенных крестьянских избах, что-то - в сельских школах...
К нам же туда не суется никто. Район-то вымерший. Дед все эти книги собирал. У него
получилась приличная библиотека.
Канцлер: Ну и откуда ты, обвиняемый, узнал о том, что в стране будет введен закон «Об
охоте на оборотней»?
Максим (пожимает плечами): Ниоткуда.
Канцлер: Ух ты! Вот так дела! (смеется) Куковал в своей Дикой и вдруг гостайну вызнал!
Белка что ли на хвосте принесла?! Или сорока какая?! Ты рассказ «Оборотни» выпустил в
США? Под твоим именем он издан?!
Максим (спокойно): Я от авторства не отказываюсь. Но гостайны я не знал. Это обычная
логика, господин канцлер. Я подумал: оппозицию - расстреляли, геев — загнали в лагеря
и психушки, евреев отправили в Израиль, а в стране опять неурожай и голод. Бензин
стоит дороже автомобилей. Соцпайка на электричество людям хватает на три-четыре часа
в день (пока он рассказывает, присутствующие внимательно слушают, не пытаясь
перебить). Власти необходимо найти виноватых. Но формула «во всем виновны геи да
евреи» уже не подействует. Надо дать народу козлов отпущения. А как? Проще всего
сыграть на невежестве. Половина страны неграмотная. Стоит лишь пустить слухи о том,
что процветанию России вредят ведьмы, русалки, ну или ... оборотни, и все испугаются,
начнут доносить друг на друга. Нужна страшилка по средневековой методике. В общем, я
случайно угадал. Я не знал, что депутаты, действительно, собрались принять такой закон.
События в рассказе полностью вымышленные. Я сам их придумал. Этот рассказ написан
абсолютно в фантастическом ключе.
Канцлер: Вот как... Сам придумал.... И канцлер, который в этом твоем рассказе, ведет
допрос писателя в присутствии палача и следователя, - это все тоже твоя выдумка?
Максим: Да, моя выдумка, Василий Федорович.
Канцлер: И революция, которой этот твой рассказ заканчивается — тоже выдумка?
Максим: Именно так, господин канцлер. Фантазия автора.
Канцлер: И ты никогда не слышал новостей по телеку? Например, о том, что оборотни
совершили нападение на детсад или загрызли гимнастов на летней Олимпиаде в
Новосибирске? Не знал, что мы готовим новый закон? И не пытался сорвать его
принятие? Дискредитировать нашу Госдуму на международной арене?
Максим: У меня нет телевизора. И радио. Да и электричества нет. Междуречье давно
отрезано от электролиний. Но, я понимаю, что вы были просто вынуждены выдумать эти
инциденты, чтобы подготовить народ к необходимости такого закона, и, возможно, даже
инсценировали эти...хм...новости (с любопытством оборачивается на палача). А что,
Олимпиада в Новосибирске уже прошла? А какое место мы заняли?
Палач (не без гордости): Первое.
Иванищенко: Электричества там нет - это правда, господин канцлер.
Канцлер: Как же ты из своей глухомани отправил рассказ в иностранный журнал? А адрес
редакции в США откуда узнал?
Максим (все так же ровно, спокойно и бесстрашно): Я привез рукопись в райцентр,
господин канцлер, и отправил по обычной почте. Не по электронной. Ею сейчас почти
никто не пользуется, и, очевидно, поэтому ее почти не проверяет ваша «охранка».
Особенно в таких медвежьих углах, как наш Грязовец. Адрес нашел в записной книжке у
деда, когда разбирал его бумаги. Мой дед был ученый - литературовед. Он дружил с
главным редактором этого журнала. И я отправил текст не в редакцию. На домашний
адрес дедушкиного друга. Он, наверное, тоже уже умер. Они с дедом ровесники были. Но,
очевидно, мой рассказ получила семья бывшего редактора. И текст кому-то из этой семьи
понравился. Я так предполагаю, во всяком случае.
Иванищенко: У нас есть свидетель, Василий Федорович. Вернее, свидетельница.
Канцлер: Зовите.
В кабинет вводят девушку лет семнадцати. Голова ее туго завязана темно-синим плотным
платком, даже лицо платок почти скрывает, но из-под края ткани надо лбом блестят карие
смышленые глаза. Длинная юбка волочится по полу. Кофта подчеркивает высокую грудь
и наглухо застегивается на шее. Девушку ставят посреди кабинета.
Канцлер: Иванищенко, начинай (с громким хрустом разгрызает кусок сахара).
Иванищенко: Вера Ивановна Кузнецова?
Вера (тихо, не поднимая глаз от пола): Да это я.
Иванищенко: Громче отвечай. Знакома с Никифоровым?
Вера (коротким влюбленным взглядом смотрит на Максима и снова опускает глаза): Да,
знакома.
Иванищенко: При каких обстоятельствах познакомились?
Вера: Он продавал рыбу и дичь в лавку моего батюшки. А я принимала. Чистила и
ощипывала.
Иванищенко: Он просил отправить тебя письмо по почте?
Вера: Нет, он не просил ничего отправлять. Я по своей воле отправила. Украла у него из
сумы и отправила.
Максим (громко): Это неправда. Господин канцлер, не слушайте. Дурёха влюблена в меня
по уши. Разве вы не видите? Да она и читать-то не умеет. Как бы она адрес написала?
Канцлер (рассасывая сахар): Читать умеешь, девица?
Вера (нехотя, краснея): Н-н-нет. Я ЕГЭ только по домоводству сдавала. Отпустите его,
барин. Он блаженненький. Нельзя его казнить.
Канцлер (хохочет, вместе с ним – следователь с палачом): Какой еще блаженненький?
Вера (быстро тараторит, пока не прошел приступ смелости): А такой! В пУстыни живет,
бедненький! Звери ему пищу приносят! Про все знает, где, что и когда случится! Да и над
головой у него...нимб, как на иконе! Вы же сами видите - вон светится!
Все, кто в кабинете, не мигая, смотрят на светящийся ореол вокруг головы арестанта.
Максим (поеживаясь, начинает нервничать): Дурёха приняла меня за святого, господин
канцлер. Понимаете, моя ручная куница, действительно, приносила мне хлеб на
постоялом дворе. Я своего куна Яшку так выдрессировал. Я как-то выпустил Яшку из-под
куртки, специально фокус показал, чтобы Веру рассмешить, чтоб она чуть-чуть
отдохнула... Девчонка трудится с утра до ночи: то в лавке, то прислуживает посетителям.
Отец у нее лавочник и постоялый двор держит. А Вера решила после этого фокуса, что я
святой. Что с нее взять? ЕГЭ по домоводству (ласково усмехается). Спасти она меня
хочет, вот и берет вину на себя. Такое и раньше бывало в истории русского общества:
народ - ошибочно, конечно! - принимал писателей за святых. Естественно, я самый
обычный человек, далеко не без греха.
Канцлер (тыкает пальцем в сторону ореола): А это… Что это ты светишься? Что это у тебя
над башкой искрится?
Максим: Где? (запрокидывает голову, пытаясь разглядеть то же, что и все) Где светится,
Василий Федорович? Я ничего не вижу. Люди уже не в первый раз говорят про какой-то
свет, но, может, это просто солнце из окна так падает? Обман зрения? Я не силен в
физике.
Канцлер (мрачно): Девчонку уведите. Вы что эту дуру от самой Вологодчины до Москвы
тащили, чтобы она тут сопли на глюкозе разводила? Тоже мне свидетель...
Иванищенко (поспешно, скороговоркой): Понимаете, Василий Федорович, мы сначала
вообще слегка перепутали. Там в накладных расходах это тоже отражено.... Мы сначала в
Волгоградскую область вместо Вологодской полетели, понимаете этих Диких деревень
пропасть какая-то в России оказалась. А потом уже оттуда из Вологоградской области в
Вологодскую полетели. В Междуречье это треклятое. За МКАДом, господин канцлер,
черт знает, где и что находится. А я ЕГЭ по географии не сдавал...
Канцлер: Заткнись. (Иванищенко) А ты, писака, кончай дурака валять. Кукуев, знаешь ли,
и не таким языки развязывал. (разозлившись, швыряет на стол чайную ложку, рявкает на
арестанта) Говори: имеешь ли связь с Гейаполисом?!
Максим (вздрагивает): С чем?
Канцлер: Ты что никогда не слышал про Гейаполис?! Не дури нам голову! Кукуева сейчас
спущу!
Максим: Нет, господин канцлер, не слышал. Я редко бываю в Грязовце. Раз в год зимой,
когда лед на реке встанет.... Но я могу предположить, что это такое. Очевидно, часть геев
во время Великой Зачистки Нации объединилась и вступила в борьбу с правительством.
Скорее всего, им удалось создать нечто вроде города-государства. И думаю, он населен не
только и не столько геями. К ним наверняка присоединились женщины, восставшие
против Домостроя, их семьи, а также выжившие оппозиционеры и самая передовая часть
выселенной интеллигенции. Наверное, Гейаполис назвали так чисто формально, но с
агитационным расчетом.
Канцлер кивает, насупившись. Не перебивает, но видно, что подозрения его усиливаются.
Жандармы слушают, открыв рот. Максим делает паузу, не решаясь продолжить дальше.
Канцлер: Что молчишь? Давай-давай, не стесняйся, продолжай!
Максим (осторожно): Извините, Василий Федорович, за прямоту, но, думаю, город
получил такое имя только для того, чтобы посильнее разозлить правящую партию. Но
если Гейаполис, раз уж вы в этом так уверены, действительно, существует на самом деле,
должно быть, он доставляет вам много хлопот. А из геев, как я могу предположить, там
создали армию, и, скорее всего, получилось несокрушимое войско, как у Македонского.
Еще древние греки говорили, что нет армии крепче, чем та, что состоит из любовников.
Рискну заметить, что на воинскую службу там, по всей видимости, принимают только тех,
кто способен обходиться без женщин и постоянного дома всю свою жизнь. Отчаянных
бесшабашных скитальцев. Тамошние правители создали армию по аналогии с отрядом
трехсот спартанцев или по примеру элитарных воинских подразделений майя. Идея-то не
нова, конечно. Геи - это же лучшие воины, музыканты и... кстати... да. И физики. (лицо
внезапно озаряется улыбкой, как у всякого человека, которого осенила неожиданная
догадка) Так это же в Гейаполисе придумали звуковое оружие, господин канцлер! Теперь
я понял, откуда оно появилось и почему продается только контрабандой! Очень удобная
штука на охоте - пушнину добывать. «Тинькнешь» зверек падает к ногам убитый, а
внешних повреждений никаких. Шкурка не портится. Такую пушнину скупщики дорого
берут.
Канцлер (устало): Слушай. А ты сам-то часом не гей?
Максим (равнодушно): Не знаю, честно говоря. Я же один живу в Междуречье. Не имел
возможности проверить.
Канцлер (раздражаясь): А я вот после твоих логических выкладок не верю, что ты не
связан с врагами нации! Понимаешь, щенок! Не верю я в твою догадливость! Ты либо
сейчас же начнешь говорить, либо я дам приказ Кукуеву. Где находится Гейаполис?!
Отвечай!
Максим (вжимаясь в кресло): Я не знаю, Василий Федорович. Но рискну предположить,
что где-то в черте аномальной зоны вокруг Плесецка. Дедушка мне рассказывал, что когда
Плесецк взорвался после неудачного запуска ракеты, там же Зона образовалась, как у
Стругацких. Это же лучшее место для города-крепости. Вряд ли кто-то, не знающий
местности, без проводника-сталкера рискнет ввести туда войска, да и просто пойти на
разведку. Кроме того, как мне кажется, для производства звукового оружия нужен
артефакт «синичка», а его можно найти только там.
Иванищенко (хохочет): «Синичка»? Да пургу он гонит, Василий Федорович. «Синичками»
ребятишки у крестьян играют. Погремушка для мелких холопов! Полно их сталкеры
везут из Плесецка и по ярмаркам продают в дырищах типа этого Грязовца.
Канцлер (хмурится).
Максим: Да, Василий Федорович. В это, конечно, трудно поверить, я понимаю. Но, знаете,
артефакт «синичка» издает такой птичий звук «тинь-тинь». Верно, их обычно на рынке
продают для детишек, чтобы игрались. Так вот звуковое оружие тоже ведь «тинькает»
именно поэтому, наверное. Я так предполагаю во всяком случае. Вот только как именно
они этот артефакт использовали, какие свойства в нем открыли, вам лучше у физиков
спросить.
Канцлер (шепчет обессилено): Иванищенко... Иванищенко... Скажи-ка, мне, дорогой друг,
почему твои идиоты, которых ты называешь аналитиками, не могли прийти к тому же
выводу?!!! (срывается на крик) Почему этот юродивый догадался, а вы нет?!!!
Иванищенко (лепечет): Так мы же это... Господин канцлер, мы …. мы же ЕГЭ по физике
не сдавали.
Секретарь (хлюпает носом).
Канцлер (секретарю): У тебя что насморк?!
Секретарь: Да, господин канцлер. Аллергический. Сильно пахнет сосной... и самогоном. А
у меня на хвою аллергия.
Канцлер (жандармам, которые дружно краснеют): Что краснеете, добры молодцы?
Бухнули, небось, вместе с арестантом?
Жандармы (хором): Так точно, господин канцлер.
Канцлер: А кто разрешал?
Жандармы: Никто, господин канцлер. В баню блаженненький попросился перед тем, как
мы из Дикой его увезли. Вы ж его, господин канцлер, все равно казните. А отказывать
юродивому в последнем перед смертью желании - грех великий. Мы и сами с ним
попарились во очищение души. В баньке темновато, но под его-то нимбушком светло, да
тепло стало, как под солнушком. С сосновым веничком попарились, потом с березовым,
ну, и с дубовым. Ну а потом и по ковшичку бражки опрокинули - ему за упокой, а вам во
здравие.
Канцлер: А ну как я вас за пособничество врагу вместе с ним казню?! Может, вы и вирши
его почитываете?
Жандармы: Никак нет, господин канцлер. Мы читать не умеем. ЕГЭ только по
физкультуре сдавали.
За окном кабинета раздается громкий взрыв, потом еще и еще один. Звонко дрожат
стекла. Отдаленный рев толпы приближается, набирает силу и становится все громче и
ощутимее. Звучат выстрелы, напоминающие тиньканье синиц: «Тиньк-тиньк!»
Канцлер (секретарю): Что это?! Узнать!
Секретарь на полусогнутых выходит. Василий Федорович, бледнея, достает из кармана на
кителе мобильник с государственным гербом на корпусе. Смотрит на телефон, будто
ожидая какого-то совета. Палач и следователь замирают. Канцлер тычет пальцем в кнопки
телефона – безрезультатно.
Максим (тихо, размеренно): Я так полагаю, Василий Федорович, это бесполезно. Кремль,
должно быть, уже взят, а сотовая связь блокирована тоже с помощью особых свойств все
той же «синички». В деревнях даже ребятишки знают, что «мобильники» рядом с
«синичкой» не ловят сеть.... Это революция. Часть просвещенной общественности
поддержала повстанцев из Гейаполиса, и у вас тут в столице только что случился
военный переворот. Скорее всего, историки назовут его «Майским переворотом». На
вашем месте я бы приготовился сражаться, потому что иначе...
Канцлер (шепотом): Иначе - финал твоего рассказа...
За дверью слышатся быстрые и уверенные шаги, звуки короткой драки. Василий
Федорович достает из стола табельное оружие. Ровно в тот момент, когда повстанцы
выбивают дверь в его кабинет, он пускает пулю себе в висок, и глухо падает лицом вниз
на широкий блестящий как айсберг стол.
Ворвавшиеся в кабинет воины держат в руках оружие, напоминавшее нечто среднее
между тромбоном и пастушеской дудкой. Лица бойцов скрывают маски. Каждый из них
высок и плечист, подобно античным олимпийцам. На рукавах стильной камуфляжной
формы сияет эмблема армии Гейаполиса - алый петух, устремленный вверх в яростном
полете, силуэт петуха напоминает космическую ракету, а ярко-красный хвост - ее
огненный след . «Тиньк-тиньк!» - и оба жандарма с неживыми, будто пластмассовыми,
лицами падают на пол замертво. Перед смертью их явно разбил паралич. При этом ни
одного внешнего повреждения на телах не остается. «Тиньк-тиньк» - падают замертво
следователь и палач.
Старший из бойцов, молодой мужчина громадного роста, подходит к канцлеру и
проверяет на шее биение артерии.
Старший: Всё (стягивает с головы маску, рыжие локоны рассыпаются по плечам. Это воин
громадного роста. Он красив, с гордым профилем и сверкающими как у кошки зелеными
глазами)
Другой воин: Командир, а с этим что делать? Странный какой-то. Башка у него светится.
«Тинькнуть»? (кивает на Максима)
Командир (смеясь, подходит к пленнику, вцепившемуся в подлокотники кресла): Так это
же тот писатель. Тот, который в США рассказ издал. Сорвал голосование за закон «Об
охоте на оборотней». Гляньте-ка, пацан еще совсем. Симпатичный! Больно молод ты для
такого шедевра. Точно сам писал? Тебя не по ошибке загребли?
Максим: Н-н-нет. Н-не по ошибке.
Командир (наклоняется, чтобы посмотреть ему в лицо): Что, пытали тебя?
Максим (нервно): Н-н-не успели.
Командир (запускает руку в волосы Максима): Мужики, у него волосы - шелк! Сам ты —
шедевр, писатель.
Другой воин: А сиянье?
Командир: Физики разберутся, что за сиянье. Обман зрения какой-нибудь. У нас в
Плесецке и не то еще увидишь. Отцепите его. С собой забираем. Для родного космодрома
возьми что-нибудь из каждого дома (смеется).
Командир набирает номер на необычном переговорном устройстве, напоминающем
рацию. Кнопки с цифрами весело тинькают под его пальцами. Отчитывается об успешном
результате операции по захвату Тайной Канцелярии...
Действие второе
Повстанцы в большом палаточном городе прямо на Красной площади. Столица пала под
их натиском, последние перестрелки давно смолкли, правительство повстанцев только что
начало свое первое заседание в Кремле. Те бойцы, кто не стоял на посту и не отправился в
ночной патруль, отдыхают под тентом. Солдаты и офицеры дремлют плечом к плечу. Ктото - чистит музыкальное оружие, кто-то — вполголоса разговаривает. Некоторые
ужинают. Максим не может заснуть, у него за спиной связаны руки.
Командир: Что не спишь? Тебя, наверное, покормить забыли.
Максим: Руки очень болят. И ел позавчера в последний раз.
Командир (к юному воину): Савельев! Слетай до костра метеорчиком, принеси две
тарелки каши (бесцеремонно гладит писателя по волосам, несмотря на то, что Максим
пытается уклониться). Ты — Макс, как я помню. Я твой рассказ читал. А меня Александр
зовут. В честь Македонского. Так в интернате назвали. Мои родители были интеллигенты.
Их выселили в деревню не так далеко от Плесецка. Там они умерли от радиации, когда я
был ребенком. Я тогда даже имени с фамилией своих не знал еще. Меня подобрал патруль
из Гейаполиса. Я воспитанник военного интерната «Комета». Ну а ты?
Максим: А я из деревни Дикой Междуреченский район Вологодской области. Та же
история: родители — выселенцы, умерли от голода.
Командир (достает из своего вещмешка термос и пачку галет, наливает чаю): Если драться
и убегать не будешь, развяжу руки. Накормлю, и чаю попьешь.
Максим: Не буду. Да и куда я побегу?
Молодой боец Савельев приносит тарелки с кашей и передает командиру. Максим,
морщась от боли в запястьях, неловко принимает ложку и пластиковую миску из рук
Александра.
Савельев: Слышь, командир. А на фига нам этот писатель? Он вообще-то за нас или за
них? (смотрит на Максима с нескрываемой ревностью, а на своего офицера — с затаенной
любовью).
Командир (усмехается): Ну, сам ответь, прозаик.
Максим (с набитым ртом): Я за Россию. (смотрит в лицо командира) И, знаете, Александр,
я бы хотел вас предостеречь. Вы обладаете таким смертоносным оружием, которого мир
не знал еще. Вы создали технику нового поколения. Но, понимаете, история нашей
страны так устроена, что те, кто совершает революцию, потом становятся такими же
диктаторами, как и прежние власти. Кто убивает дракона, тот рискует занять его место.
Как в старой детской сказке. Вот они настоящие оборотни: только что были
освободителями, и тут же сами становятся тиранами. Были люди, стали звери. Бацилла
агрессии передается через укус каждой революции, каждого переворота. Понимаете?
Савельев (презрительно фыркает): Не-а. Чушь какая-то... Какие драконы? Какие еще...
оборотни? Мы солдаты, а не детишки.
Максим (командиру, строго): Александр, зачем, к примеру, вы убили Николая и Петра?
Командир: Какого еще Николая и Петра?
Максим: Жандармов.
Командир: А что я должен был с ними сделать? (смеется) Вместе с тобой в плен взять?
Так они не в моем вкусе.
Максим (терпеливо): Понимаете, Александр, в сущности они были неплохие люди.
Просто так обстоятельства сложились, что они оказались на службе в Тайной канцелярии.
Командир: Так война, Максим, вся состоит из обстоятельств. На ней не бывает
«неплохих» людей. Есть только враги и наши. Это были враги. И, поверь, эти твои
«неплохие» Николай и Петр смирно следили бы за тем, как палач режет тебя на маленькие
совсем не эстетичные кусочки. Если хочешь, они тоже оборотни. К тебе поначалу, может,
и хорошо относились, но пригрози им Канцлер, к примеру, ссылкой в Междуречье, они
мигом обернулись бы настоящими зверюгами.С той самой бациллой агрессии.
Максим (с жаром): Но сейчас - понимаешь! - именно сейчас! В вашей власти и врагов
превратить в «наших». Отказаться от насилия. Прервать цепочку убийств. Создать
государство, основанное на милосердии, а не на мести.
Дремавший неподалеку седой воин поднимает голову. Его загорелое до черноты лицо
рассечено напополам старым багровым рубцом.
Командир: Он, Матвеич, бубнит, что «мир не страшен» и он «зари грядущей князь». Спи.
Он просто мой трофей.
Седой воин: Громкость пусть убавит. И накрыл бы ты своего «князя» чем-нибудь,
командир. А то сиянье от его башки заснуть мешает.
Командир: Ты ешь, Максим, ешь... (натягивает на голову писателя свою черную шапку с
профилем Македонского вместо кокарды. Пленник не сопротивляется. Свет от головы
Максима упрямо пробивается сквозь грубую вязаную ткань).