Через фиорды. Сборник - murman

Коршунов Владимир Георгиевич. Через фиорды (Сборник).
Через фиорды. Воспоминания (Сборник. Изд. 2-е, исправленное и
дополненное. Составитель капитан 1 ранга В. Г. Коршунов). — М.:
Воениздат, 1969. — 240 с. с илл. (Военные мемуары). Тираж 65.000 экз.
Аннотация издательства: Очистив родную землю от немецкофашистских захватчиков и продолжая преследовать противника, советские
войска вступили на территорию Северной Норвегии. Местное население
радостно встретило своих освободителей, оказывало нашим бойцам и
командирам всяческое содействие. В книге собраны воспоминания
непосредственных участников борьбы с фашистским нашествием. В числе
авторов — Маршал Советского Союза К. А. Мерецков, бывший член
Военного Совета Карельского фронта генерал-полковник К. С. Грушевой,
прославленные моряки Герои Советского Союза вице-адмиралы Г. И.
Щедрин и В. Н. Алексеев, летчик Герой Советского Союза полковник С. Г.
Курзенков, разведчик дважды Герой Советского Союза В. Н. Леонов.
Первое издание этого сборника, осуществленное в 1964 году, было тепло
встречено читателями и прессой. Настоящее издание значительно
расширено, в него вошли материалы новых авторов.
Содержание
От издательства [3]
К. А. Мерецков. Войска переходят границу [5]
К. С. Грушевой. Коммунисты, вперед! [19]
В. И. Щербаков. Наступление [52]
X. А. Худалов. На главном направлении [66]
В. И. Платонов. Правофланговые [93]
Г. И. Щедрин. В перископе — корабли врага [111]
В. Н. Алексеев. Сквозь шторм и тьму [135]
В. Н. Леонов. Впередсмотрящие [157]
С. Г. Курзенков. В небе Заполярья [179]
В. А. Игнатьев. Добрые крылья [192]
Г. С. Фиш. На земле соседей [198]
Юст Липпе. Освобождение пришло с востока [220]
Примечания
От издательства
Вынашивая агрессивные планы, американская военщина усиленно
разрабатывает «полярную стратегию». В империалистических замыслах
НАТО заметная роль отводится Норвегии. На ее территории уже создана
сеть военных баз.
Гитлер тоже пытался использовать норвежскую землю в качестве
плацдарма для вторжения в нашу страну. Что из этого получилось —
хорошо известно.
За всю войну немецко-фашистским войскам с великими потугами
удалось пройти всего каких-нибудь четыре десятка километров, то есть
лишь половину пути от советской границы до Мурманска. Провал своих
захватнических планов в Заполярье битые фашистские генералы не раз
пытались оправдать суровыми природными условиями: непроходимостью
тундры, морозами, длительными полярными ночами. А ведь при тех же
самых условиях советские войска, перейдя в наступление, наголову
разгромили оккупантов меньше чем за месяц.
Сборник воспоминаний «Через фиорды» как раз и посвящен этому
заключительному этапу борьбы с немецко-фашистскими захватчиками в
Заполярье. В нем рассказывается о том, как войска Карельского фронта
совместно с Северным флотом взломали мощные укрепления врага и не
только вышибли гитлеровцев с советской земли, но и вступили на
территорию Норвегии. Вступили как добрые соседи, как искренние и
бескорыстные друзья, с единственной целью: добить противника и помочь
норвежскому народу поскорее избавиться от фашистского ига.
Авторы воспоминаний воспроизводят много ярких эпизодов,
свидетельствующих о большой признательности норвежцев Советскому
Союзу за оказанную помощь, об их дружеских чувствах и симпатиях к
русским людям.
После войны лидерам капиталистического мира удалось втянуть
Норвегию в агрессивный блок. В северных районах, граничащих с
Советским Союзом, беспрерывно проводятся провокационные маневры
НАТО. В них участвуют и норвежские военные [4] силы. Заправилы НАТО
делают все, чтобы испортить отношения между Норвегией и СССР. Но
широкие слои норвежской общественности, и особенно коммунистическая
и социалистическая народная партии, решительно выступают против
пронатовского курса нынешнего правительства Норвегии. В среде большей
части норвежцев крепнет убеждение, что подлинная безопасность их
страны может быть обеспечена не путем усиления НАТО, а путем разрядки
напряженности в Европе, создания коллективной безопасности. Народ
Норвегии, как и народы СССР, стремится жить в мире и дружбе. Наше
соседство должно оставаться добрым.
Издательство будет считать свою задачу выполненной, если эта книга
хоть в какой-то мере послужит интересам этой благородной цели. [5]
Маршал Советского Союза К. А. Мерецков.
Войска переходят границу
Родился в 1897 году. В мае 1917 года вступил в ряды КПСС.
В 1940–1941 годах — начальник Генерального штаба и заместитель
Наркома обороны СССР. В Великую Отечественную войну командовал
войсками Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов.
В последние годы жизни был генеральным инспектором Министерства
обороны СССР. Умер в 1968 году. Герой Советского Союза.
Эту директиву штаб Карельского фронта ждал давно. И вот она
наконец
пришла.
26
сентября
1944
года
Ставка
Верховного
Главнокомандования приказала подготовить удар по немецко-фашистским
войскам в Заполярье.
Устное распоряжение на разработку этой операции я получил еще в
середине февраля. В течение весны и лета велись работы по улучшению
дорог, прокладывались колонные пути, оборудовались запасные огневые
позиции и дополнительные наблюдательные пункты. На отдельных
направлениях войска провели частные боевые операции, чтобы обеспечить
себе более выгодное исходное положение, перегруппировывались. Для
действий на труднодоступной местности из морских и отдельных лыжных
бригад в начале марта были сформированы легкие стрелковые корпуса: в
районе Мурманска — 126-й, в Кандалакше — 127-й. [6]
В отличие от линейных эти корпуса не имели ни автомобильного, ни
гужевого транспорта. Артиллерия, минометы, средства связи, боеприпасы
перевозились на оленях и собаках.
Подразделения и части учились вести бой в горнолесистой местности,
совершать глубокие обходы по бездорожью. Штабы определяли маршруты
движения, продумывали до деталей построение походных колонн и боевых
порядков, изыскивали наиболее рациональную экипировку и способы
обеспечения войск.
Но операции этой в том виде, как она замышлялась, не суждено было
осуществиться. Финское правительство, с которым велись переговоры о
перемирии, отказалось выполнить требования Советского Союза о разрыве
с Германией и интернировании или изгнании немецко-фашистских войск
из Финляндии.
Это меняло обстановку. В июне 1944 года, когда перешли в
наступление
войска
Ленинградского
фронта,
нам
пришлось
взаимодействовать с ними, сосредоточив свои усилия на нашем южном
крыле.
Цель была достигнута. 25 августа финские власти запросили у СССР
мира. А 4 сентября из войск поступило донесение: финны перестали
стрелять. На ряде участков появились их парламентеры с белыми флагами
и радостными возгласами:
— Войне конец! [7]
И действительно, в 3 часа утра 5 сентября из Ставки пришел приказ о
прекращении военных действий против финских войск.
События в Южной Карелии почти на три месяца оторвали
командование и управление фронта от подготовки операции на северном
участке. Но с этим вполне можно было мириться. Общая обстановка резко
изменилась в нашу пользу. Выход Финляндии из войны развязывал нам
руки, а отвод их войск с нашей территории обнажил южный фланг
немецкой армии.
Что намеревалось предпринять немецкое командование, мы пока не
знали. Военный совет фронта потребовал от командующих тремя
северными армиями подготовиться к немедленному переходу в
наступление.
7 сентября командующий 26-й армией генерал-лейтенант Л. С.
Сквирский доложил:
— Из района Ухты под ударами войск армии начали отходить части
восемнадцатого горнострелкового корпуса противника.
— Немедленно организуйте преследование, — распорядился я.
Днем раньше был отдан приказ на выдвижение основных сил 19-й
армии в тыл 36-го немецкого армейского корпуса. 104-я, 341-я стрелковые
дивизии и 38-я гвардейская танковая бригада, совершив почти 100километровый марш, в ночь на 12 сентября вышли на дорогу в районе
Кайралы и оседлали ее. Другие соединения, действовавшие южнее и
севернее, также имели успех. Это угрожало противнику окружением. Со
второй половины дня 12 сентября его части стали поспешно покидать свои
позиции. Бросая технику и снаряжение, они устремились в сторону
Северной Финляндии.
Я доложил обстановку Генштабу. К аппарату подошел генерал армии
А. И. Антонов. Внимательно выслушав меня, он попросил кое-что уточнить,
а на прощание сказал:
— Ждите распоряжения.
Телеграфное распоряжение из Москвы поступило в тот же день. Нам
предписывалось ни в коем случае не ввязываться в тяжелые бои с
отходящим противником и не изнурять свои части глубокими обходами;
уничтожение [8] вражеского 36-го армейского корпуса вести только
огневыми средствами.
Для нас это явилось неожиданностью. Мы были настроены окружать
немцев. А тут — на тебе...
Я опять позвонил в Ставку и получил разъяснение:
— Главное сейчас — освобождение Заполярья. Крайний Север имеет
для Германии огромное значение. Там — никель, важные военно-морские и
авиационные базы. Немецкие подводные лодки и самолеты наносят оттуда
удары по нашим морским коммуникациям. Вот этот район и нужно очистить
прежде всего.
Пришлось снова перестраиваться.
К 17 сентября войска 26-й армии вышли на границу с Финляндией.
18-й и 36-й немецкие корпуса, понеся значительные потери, уходили в
Норвегию. Противник оставался лишь на Крайнем Севере. Там, укрывшись
за железобетонными и гранитными укреплениями, оборонялся 19-й
горнострелковый корпус 20-й Лапландской армии.
Около трех лет, начиная с осени 1941 года, гитлеровцы денно и
нощно возводили свой так называемый Лапландский вал. На 90
километров от полуострова Средний до реки Титовка протянулись
многочисленные железобетонные и одетые в броню огневые точки,
гранитные надолбы, противотанковые рвы. Густые минные поля и
проволочные заграждения перехватывали горные перевалы, лощины,
подступы к укреплениям и немногочисленные дороги. Господствующие
высоты, в том числе Малый и Большой Кариквайвишь, представляли собой
настоящие горные крепости.
В Печенге (Петсамо), Лиинахамари, Киркенесе и Нейдене имелись
мощные укрепления с сильной береговой и зенитной артиллерией. Они
прикрывали побережье с моря. Подступы к ним затрудняли бесчисленные
озера, реки, цени отвесных скал, болотные топи.
По всем приметам, немцы отсюда не думали уходить. Об этом
свидетельствовал попавший к нам в руки вражеский документ. О нем
доложил мне начальник разведотдела полковник Ищенко. Помню, как он
вошел и сказал:
— Вот, товарищ командующий, посмотрите...
— Что это? [9]
— Приказ командира второй горнострелковой дивизии генераллейтенанта Дегена.
— Как он у вас оказался?
— Разведчики четырнадцатой армии во время поиска нашли в
нолевой сумке убитого немецкого офицера.
Я посмотрел на дату. Приказ был подписан 12 сентября — совсем
свежий.
Пробежал глазами по строчкам. Мое внимание привлекло следующее
место:
«Русским мы предоставим возможность нахлынуть на наши сильно
укрепленные позиции, а затем уничтожим их мощным контрударом. Все
преимущества на нашей стороне...
Мы именно здесь должны показать русским, что еще существует
немецкая армия и держит фронт, который для них недостижим».
Из других источников нам было известно, что командование
противника в конце сентября стало подтягивать в районы Печенги и
Луостари новые части. В состав 19-го горнострелкового корпуса теперь
входили 2-я и 6-я горноегерские стрелковые дивизии, 388-я гренадерская
бригада, дивизионная группа «Норд» и самокатно-разведывательная
бригада «Норвегия». С воздуха корпус поддерживали до 160 боевых
самолетов 5-го воздушного флота, с моря — около 200 кораблей,
базировавшихся на порты Северной Норвегии.
К моменту получения директивы Ставки наша подготовка к
наступлению уже завершалась. 14-я армия, впитав в себя почти половину
всех сил и средств фронта, превратилась в мощную ударную силу. Она
насчитывала пять стрелковых корпусов, объединявших восемь дивизий и
шесть бригад (в том числе одну танковую). Кроме того, в состав армии
входил один укрепленный район, а с воздуха ее действия обеспечивались
всей мощью 7-й воздушной армии.
К разработке плана операции я привлек лишь начальника штаба
фронта генерал-лейтенанта А. Н. Крутикова и начальника оперативного
управления генерал-майора В. Я. Семенова. Перед отправкой его на
утверждение в Ставку мы собрались втроем.
Бритоголовый и немного мрачноватый В. Я. Семенов выглядел
усталым. Видно, накануне всю ночь трудился. [10] Этот хорошо
подготовленный в оперативном отношении человек (до войны он окончил
Академию Генштаба) обладал огромной работоспособностью. Когда надо,
мог неделями просиживать за рабочим столом.
Он молча положил передо мной безукоризненно оформленную
документацию. На вопросы отвечал кратко, но исчерпывающе.
Более подробные объяснения давал А. Н. Крутиков. По характеру он
резко отличался от Семенова — был очень общителен и энергичен.
Замысел операции сводился к следующему: нанести решительный
удар по противнику в районе озера Чапр, окружить и уничтожить
вражескую группировку в районе Печенги, затем полностью очистить
северное побережье. Главный удар предполагалось нанести 99-м и 131-м
стрелковыми корпусами вдоль дороги на Луостари.
С небольшими поправками план этот был утвержден Ставкой.
29 сентября на командный пункт фронта прибыли командующий
Северным флотом адмирал А. Г. Головко и член Военного совета вицеадмирал А. А. Николаев. Наш КП размещался тогда на окраине Мурманска.
Я пригласил прибывших к карте. Обсудили вопросы взаимодействия.
1 октября с группой офицеров выехал в штаб 14-й армии, а оттуда
вместе с генерал-лейтенантом В. И. Щербаковым — на передний край.
Проверили готовность подразделений к наступлению.
Несколькими днями позже с членом Военного совета фронта генералполковником Т. Ф. Штыковым побывали в 131-м стрелковом корпусе:
Штыков — в 14-й стрелковой дивизии, а я — в 10-й гвардейской. Командир
ее генерал-майор X. А. Худалов доложил о состоянии подразделений, о
настроении людей и предложил пройти в батальоны.
Солдаты и офицеры произвели на меня хорошее впечатление. В
большинстве своем это люди обстрелянные. Многие награждены орденами
и медалями. Я обратился к Худалову:
— А нельзя ли созвать награжденных?
— Отчего же?.. Можно. Не всех, конечно... [11]
Часа через полтора под гранитным выступом, нависшим над
небольшой площадкой, собралось человек сто. Без всяких предисловий я
обратился к ним:
— Солдаты, завтра утром наши войска начнут наступать. Задача
перед нами стоит ответственная — разгромить врага, освободить Советское
Заполярье. Вам, товарищи гвардейцы, Военный совет фронта доверяет
нанести удар на главном направлении. Все вы в минувших боях дрались
геройски, и все удостоены высоких правительственных наград. Надеюсь,
что и в предстоящих схватках каждый из вас покажет образцы мужества,
отваги, солдатской смекалки, будет достойным примером для других.
Бойцы горячо откликнулись на этот призыв. Заявили, что оправдают
доверие.
На фронтовой КП я вернулся затемно. Вызвал командующего
артиллерией Г. Е. Дегтярева и начальника инженерных войск А. Ф.
Хренова. Оба доложили, что у них все готово. Переговорил по телефону с
командармом В. И. Щербаковым. Он тоже заверил, что сделано все.
Ну что ж, теперь можно немного отдохнуть. Однако сон не шел. Я
напрягал память: «Все ли учел? Не забыл ли чего?» Состояние обычное
перед большой операцией. Волновали десятки вопросов: как поведет себя
противник? Знает ли он о наших намерениях? Если догадывается, то какой
«сюрприз» приготовил? Не разведал ли, что намереваемся пустить
тяжелые танки? В условиях Крайнего Севера они применялись впервые.
Мысль об их использовании возникла при тщательном изучении характера
вражеской обороны. Она была построена в расчете на отражение атак
лишь легких и средних танков. Почему? Возможно, потому, что гитлеровцы
считали местность неподходящей для тяжелых машин, а может быть, и
просто оттого, что их на нашем фронте не было.
Пришлось обратиться в Ставку. Моя просьба дать фронту полк
тяжелых танков вызвала там удивление. Сталин лично пытался разъяснить
мне, что Т-34 обладают более высокой маневренностью и проходимостью.
Однако я стоял на своем, и в конце концов мы получили то, что просили.
[12]
Утром 7 октября перед началом артиллерийской подготовки я выехал
на наблюдательный пункт командира 131-го стрелкового корпуса. Там
царило напряженное ожидание. Люди говорили мало, часто смотрели на
часы и в сторону противника. Я тоже взял бинокль и поднес к глазам.
Впереди лежала пустынная тундра. Накрапывал дождь. В серой мгле
вырисовывались вершины высот. Стояла обычная предутренняя тишина.
Противник ничем себя не обнаруживал.
Артподготовка началась в 8 часов утра. Мощный грохот покатился
над землей, как летняя гроза.
А погода все ухудшалась. Повалил густой мокрый снег. Это срывало
запланированный нами авиационный удар.
Командующий 7-й воздушной армией генерал-полковник авиации И.
М. Соколов заметно нервничал.
— Ну как, — обратился я к нему, — твои соколы смогут что-нибудь
сделать?
— Попробуем, — уклончиво ответил он...
В воздух было поднято лишь несколько наиболее подготовленных
экипажей. Летчики пытались бомбить оборону противника с малых высот.
Но облачность была настолько низкой, что от этой затеи пришлось
отказаться. Вся надежда оставалась теперь только на артиллерию.
Артиллеристы два с половиной часа вели огонь по переднему краю,
затем перенесли его в глубину. Пехота поднялась в атаку уже в половине
одиннадцатого.
***
Прорвав оборону противника южнее озера Чапр, 131-й стрелковый
корпус овладел опорным пунктом на горе Малый Кариквайвишь и в первый
же день достиг реки Титовка. Менее удачно развивалось наступление
левофлангового 99-го стрелкового корпуса. Ему не удалось сломить
сопротивление немцев. Огневые средства врага на горе Большой
Кариквайвишь и примыкающих к ней высотах оказались неподавленными.
Стрелковые подразделения первого эшелона вынуждены были залечь и
дожидаться темноты.
Ночной атаки враг не выдержал. К утру 8 октября он оставил свои
позиции и на этом направлении. [13]
Наступательный порыв наших войск был исключительно велик. Части
131-го и 99-го стрелковых корпусов с ходу форсировали бурную и местами
довольно широкую реку Титовка и по труднопроходимой местности
устремились на Луостари и Печенгу. Создалась выгодная обстановка для
окружения противника, продолжавшего обороняться на рубеже реки
Западная Лица.
Вечером 9 октября по прямому проводу я передал адмиралу А. Г.
Головко, что морской пехоте в самый раз сейчас наступать с полуострова
Средний. И в ту же ночь моряки высадили десант на южное побережье
фиорда Матти-вуоио. Во взаимодействии с бригадами Северного
оборонительного района десантники овладели важным узлом обороны
гитлеровцев — хребтом Муста-Тунтури, а 11 октября перехватили дорогу
на Печенгу и тем самым отрезали части противника, располагавшиеся
вдоль Западной Лицы.
Оказавшись в критическом положении, 6-я горно-егерская дивизия и
338-я гренадерская бригада противника стали поспешно отходить. Но в
них мертвой хваткой вцепилась группа генерала Пигаревича, включавшая
в себя 45-ю стрелковую дивизию, 3-ю морскую стрелковую бригаду и
части 2-го укрепрайона. Неотступно преследуя гитлеровцев, войска этой
группы к исходу 11 октября продвинулись на 20–25 километров.
Одновременно с этим еще два наших корпуса совершали глубокий
обход позиций немецко-фашистских войск с юго-запада.
126-й легкий стрелковый корпус под командованием полковника В.
Н. Соловьева пошел в неприятельский тыл. Двигался он по сплошному
бездорожью, преодолевая многочисленные нагромождения валунов и
болота. Часто трясины затягивали людей по грудь. А ведь солдаты несли
на себе все необходимые запасы. На каждого приходилось по 40–60
килограммов груза. Только артиллерия и минометы были навьючены на
лошадей и оленей.
На четвертый день этого изнурительного марша корпус достиг
наконец дороги Печенга — Салмиярви и в 9 километрах к западу от
Луостари перехватил ее. Противник попытался здесь отбросить наши
войска. [15]
Его контратаки поддерживали артиллерия и авиация. Из Северной
Финляндии срочно подтягивалась 163-я пехотная дивизия. Но корпус
прочно закрепился на достигнутом рубеже, и немцы вынуждены были
начать отход в двух направлениях: частью сил на Луостари, частью на
Никель.
Полковник Соловьев выделил одну бригаду для преследования, а
другую — 72-ю морскую стрелковую — бросил в обход Печенги с запада.
Совершив новый 15-километровый марш по бездорожью, это соединение к
утру 13 октября перерезало дорогу на Торнет в 10 километрах западнее
Печенги.
Печенгская
группировка
немцев
лишилась
последней
коммуникации.
А днем раньше другой наш легкий стрелковый корпус (127-й) под
командованием генерал-майора Г. А. Жукова вышел к луостарскому
аэродрому, в течение двух часов очистил его от противника и вместе со
114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса ворвался в Луостари.
К исходу 14 октября Печенга была полностью блокирована. 15 числа
мы овладели ею. Остатки разбитых вражеских частей потянулись в
Северную Норвегию. Отступая, они взрывали мосты, разрушали дорожное
полотно, минировали обочины, объезды, дефиле, устраивали завалы из
обломков подорванных скал и таким образом сумели оторваться от наших
войск. Им удалось частично восстановить свою боеспособность за счет
163-й пехотной дивизии и тыловых подразделений, переброшенных из-под
Рованиеми. Заняв заранее подготовленные позиции вдоль дорог Луостари
— Ахмалахти, Луостари — Никель, немцы оказали отчаянное
сопротивление. Сюда срочно прибыл командир 36-го армейского корпуса
генерал Фогель и лично возглавил оборону.
В числе первых, кто увидел норвежскую землю, были морские
пехотинцы. Ими командовал майор Панфилов. Они с боем вырвались на
каменистое
плато,
изрезанное
многочисленными
неглубокими
расселинами. Впереди, преграждая путь, вытянулась с севера на юг
длинная цепь озер. По ним и проходил рубеж, разделяющий СССР и
Норвегию. Там, среди болот и валунов, засели немцы.
Встал вопрос: как быть дальше? Ограничиться только изгнанием
противника со своей территории было явно неблагоразумно. Недобитый
враг мог залечить раны и [16] снова угрожать нам. Военный совет фронта
считал, что немецкие войска надо преследовать до окончательного
разгрома.
Я позвонил в Ставку, доложил о сложившейся ситуации. Разрешение
на переход норвежской границы было получено.
— Норвежцы за это в обиде не будут, — отметили нам из Москвы, —
ведь это и для них помощь.
К утру 22 октября 45-я и 14-я стрелковые дивизии вплотную подошли
к первому норвежскому городу — Торнету. Это был мощный узел
сопротивления на левом фланге Киркенесского укрепленного района.
Немцы занимали здесь выгодные позиции. Расположенные по высотам, они
прикрывали Торнет с юго-востока и запада, а северная окраина города
упиралась в залив Яр-фиорд.
Бой за Торнет длился почти весь день. Только к вечеру
сопротивление противника было сломлено и наши войска вступили в
город.
И сразу же развернулись бои за Киркенес. Единственная [17] дорога
к нему была настолько разрушена, завалена и заминирована, что
продвижение по ней оказалось почти невозможным.
Командир 45-й стрелковой дивизии принял решение форсировать
залив Яр-фиорд севернее Торнота и зайти противнику в тыл. Фиорд
преодолевали на автомобилях-амфибиях и рыбачьих лодках. В заливе
бушевали волны. Вражеские батареи вели огонь. Но операция эта все же
прошла успешно. Большую помощь нам оказали команды двух норвежских
мотоботов. Пренебрегая опасностью, они самоотверженно переправляли
одно подразделение за другим.
Следующим серьезным препятствием на пути 131-го стрелкового
корпуса был Эльвенес-фиорд. Немцы взорвали мост через него,
заминировали подходы к берегу. Передовые подразделения форсировали
фиорд на подручных средствах, а затем уж началось десантирование на
плотах. И здесь нашим войскам энергично помогали норвежцы.
К исходу 24 октября 10-я гвардейская стрелковая дивизия вышла на
ближние подступы к Киркенесу и своим правым флангом соединилась с 14й стрелковой дивизией. В течение всей ночи на 25 октября оба соединения
медленно, но верно продвигались вперед. Корабли Северного флота
блокировали вход в Киркенесский залив.
В 9 часов утра 25 октября в Киркенес ворвались передовые наши
части, начались ожесточенные уличные бои. Сначала на южной окраине, в
районе металлургического завода, а потом и в центре. Бойцы 10-й
гвардейской, 14-й и 45-й стрелковых дивизий, поддерживаемые 73-м
гвардейским танковым полком, отбивали квартал за кварталом, улицу за
улицей. К часу дня гарнизон Киркенеса, насчитывавший около 5 тысяч
человек, был уничтожен. Лишь немногим из гитлеровцев удалось на
лодках и катерах переправиться через Бек-фиорд.
Население Киркенеса восторженно встречало советские войска. Член
Военного совета генерал-полковник Т. Ф. Штыков, побывавший в
Киркенесе, рассказал, что многие молодые норвежцы настойчиво
добиваются зачисления их в наши части, просят продолжать наступление
до полного освобождения Норвегии от немецко-фашистских оккупантов. С
разрешения Ставки мы вооружили отряд норвежских патриотов
автоматами, пистолетами, [18] гранатами, и он принял участие в
преследовании отступающих гитлеровцев.
К вечеру 25 октября части 65-й стрелковой и 10-й гвардейской
стрелковой дивизий форсировали Ланг-фиорд и овладели военновоздушной базой Хебугтен. 26 октября 126-й стрелковый корпус и 28-й
гвардейский полк 10-й гвардейской стрелковой дивизии заняли
Мункельвен. А сутками позже 3-я морская стрелковая бригада, форсировав
реку Мункельвен, после тяжелого и продолжительного боя полностью
очистила от противника Нейден.
Дальнейшее преследование немецких егерей продолжалось в еще
более тяжелых условиях. На пути наших войск все чаще встречались горы,
широкие фиорды. Начавшиеся сильные снегопады заносили дороги.
Приближалась полярная ночь.
28 октября 1944 года собрался Военный совет. На нем были
подведены итоги операции. Войска Карельского фронта совместно с
Северным флотом свою задачу выполнили: они очистили от иноземных
захватчиков Советское Заполярье и северную часть Норвегии.
В ознаменование одержанных побед Президиум Верховного Совета
СССР учредил памятную медаль.
«Героическая защита Заполярья, — писала в декабре 1944 года
газета «Правда», — войдет в историю нашего народа как одна из самых
ярких, самых запоминающихся страниц. Здесь враг был остановлен осенью
1941 года. Здесь находится участок, где врагу в течение всей войны не
удалось перешагнуть линию нашей государственной границы».
Добрыми словами поминают нас и норвежцы. Они с благодарностью
говорят об освободительной миссии советских войск. Тогдашний премьерминистр Норвегии Иоган Нюгордсвольд в своем послании по случаю 27-й
годовщины Великого Октября заявил: «Роль, которую Советский Союз
играет в уничтожении нацизма, никогда не будет забыта в Норвегии!»
Нам, участникам тех событий, приятно читать эти строки. [19]
Генерал-полковник К. С. Грушевой. Коммунисты, вперед!
Родился в городе Смела. Член КПСС с 1927 года.
С октября 1941 года — член Военного совета армии, потом СевероКавказского, Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов.
После войны окончил Академию Генерального штаба.
В настоящее время — член Военного совета — начальник
политического управления ордена Ленина Московского военного округа.
1
В памятную ночь на седьмое октября 1944 года мало кто спал в
штабе фронта. Ежеминутно жужжали телефонные аппараты. Командиры и
политработники различных званий и должностей докладывали обстановку,
сообщали о готовности войск к наступлению.
Мне запомнился в ту ночь долгий разговор с членом Военного совета
14-й армии генерал-майором М. Я. Сергеевым и начальником политотдела
полковником Ф. Н. Григоровичем.
Александр Яковлевич рассказал мне, какой необыкновенный подъем
духа царил на партийных собраниях, говорил, что во всех подразделениях
армии есть коммунисты и комсомольцы. Ему довелось присутствовать на
встречах личного состава с орденоносцами, и он вынес самое хорошее
впечатление от этих встреч.
Я спросил, какие сведения поступают о противнике.
Сергеев сказал, что сегодня на одном из участков разведчиками
захвачен немецкий егерь. У пленного нашли неотправленное письмо. В нем
представляют интерес две строчки: «У нас все по-старому. Вчера выпал
снег. [20]
Все бело. Но будем надеяться, что эта зима не будет слишком
суровой».
— Судя по письму, — сказал Сергеев, — немцы не собираются
уходить из Заполярья сами.
Расстались мы с Сергеевым за полночь. Я решил немного отдохнуть и
прилег, не раздеваясь. Но уже через час надо мной стоял адъютант и
тормошил:
— Товарищ генерал, пора вставать.
Вдвоем мы вышли наружу. На дороге стоял, чуть вздрагивая от
работы мотора, виллис.
— С хорошей погодкой, Константин Степанович, — приветствовал
меня у машины секретарь Мурманского обкома партии и член Военного
совета 14-й армии Максим Иванович Старостин. При этом он указал на
хмурившееся небо.
— Не помешала бы нашей авиации... — опасливо сказал адъютант.
Старостин сел рядом с водителем, а мы с адъютантом Сергеем
Степановичем Еросковским — на задние сиденья.
И вот уже мчимся туда, где скоро будут сотрясаться от тысяч
артиллерийских снарядов и мин, от залпов гвардейских минометов
полярные скалы, озера и топкие болота. Три года ожидали этого часа наши
солдаты, слушая свист пронзительных северных ветров в неприютных
сопках.
Я разворачиваю свежий номер армейской газеты «Часовой
Заполярья». Она заполнена призывами к наступлению. Каждая
корреспонденция, каждая заметка зовет нещадно бить врага.
«Воин Севера! — говорится в передовой статье. — Родина требует
очистить от фашистской чумы всю русскую землю в Заполярье с древним
русским городом Печенгой. Родина требует, чтобы ни один фашистский
изверг, покушавшийся на эти земли, не ушел из Заполярья живым».
Воин Севера! Какие гордые, прекрасные слова.
Эти же слова мы прочитали на вершине скалы. Масляной краской на
плоском камне было написано: «Воин Севера, иди смелее вперед!»
Проехали еще немного — и снова надпись: «Воин Севера, ты сильнее
немца!»
Читая эти пламенные слова, невольно вспоминаю недавнее
совещание политработников. На нем шла речь [21] о формах партийнополитической работы в наступлении.
— Я предлагаю писать призывы на скалах, — сказал один из
начподивов.
Это предложение поддержали все. И вот теперь на всем пути
следования мы читаем лозунги, написанные красной, зеленой, синей,
белой красками.
Дорога то скрывается из виду, огибая сопки и скалы, то вдруг
появляется, спускаясь к долине по каменистой гальке. По мере нашего
приближения к району боевых действий ехать становится все труднее.
Движутся автомашины, нагруженные ящиками со снарядами, скрежещут
гусеницами тракторы, волоча за собой тяжелые короткоствольные
гаубицы, движутся санитарные летучки, бредут навьюченные олени и
лошади. Весь этот поток устремлен к фронту. Тесня всех и все, идут танки.
Но вот нам удалось миновать скопление транспорта, и мы вырвались
вперед. Через полчаса петляния по дорогам взбираемся на плоскогорье,
откуда хорошо видна вся местность. Останавливаемся и выходим из
машины. Старостин глядит на циферблат.
— Остается пять минут, — говорит он.
Мы смотрим в сторону противника. Там спокойно. Только время от
времени над сопками взвивается немецкая ракета и рассыпается желтыми
искрами. Иногда подает свой голос пулемет, чертя в небе золотые
пунктиры трассирующих пуль.
Опять садимся в машину и едем дальше. Взбираемся на другую
сопку, смотрим на часы и вновь останавливаемся:
— Началось!
Над передним краем вспыхнули сотни светляков и полетели в воздух.
От этих сверкающих блесток легкая завеса тумана кажется обсыпанной
золотом. Грохот орудий постепенно сливается в однообразный гул.
Перекрывая его, из глубины нашей обороны летят тяжелые снаряды
дальнобойной артиллерии. Их разрывы напоминают грохот поезда,
идущего по тоннелю. Время от времени слышится резкий свистящий вой
«катюш».
— Этот оркестр прекратится только через два с лишним часа, —
сказал Старостин. — Поедемте дальше.
По мере нашего приближения к передовой шум все усиливался, и
вдруг впереди совсем близко от нас раздался [22] оглушительный грохот,
словно с большой высоты упали листы кровельного железа. Наше ветровое
стекло разлетелось вдребезги. Машина остановилась.
Я взглянул на Старостина. Его побелевшее лицо было в красных
крапинах. Он провел по лицу ладонью, и оно стало кровавым.
— Хорошо, хоть глаза целы, — покачал головой Старостин...
Зашли в просторную палатку медсанбата, разбитую прямо у дороги.
Свет,
падающий
через
небольшие
слюдяные
оконца,
освещал
расставленные рядами койки с набитыми сеном матрацами. В середине
дышала жаром круглая металлическая печка. В углу — походный столик,
освещенный
яркой
электрической
лампочкой,
питающейся
от
аккумулятора. Молоденькая медсестра перетирала [23] сверкающие
никелированные инструменты. Санитары наполняли сумки медикаментами,
складывали у входа носилки.
— Да... разукрасило вас, — проговорил врач и принялся один за
другим извлекать у Старостина стеклянные осколки.
Я вышел из палатки. Погода совсем испортилась. Пошел дождь, а
затем снег. По дороге медленно, едва-едва продвигались грузовики с
боеприпасами. Тут же стояли автомашины с понтонами. Прямо перед
медсанбатом на скале виднелись слова, написанные красной краской:
«Родина ждет от тебя подвига».
Подвиг! О нем я услышал тут же в медсанбате, ожидая Старостина.
Младший лейтенант из дивизионной газеты беседовал с легкораненым
сержантом.
— Когда рота поднялась в атаку, — говорил сержант, — снаряды
нашей артиллерии рвались примерно в ста метрах от нас. Мы старались
поспевать за огневым валом...
Рассказчик на минуту смолк, как бы заново переживая все то, что
происходило на поле боя. Тому, кто не ходил в атаку за огневым валом, не
слыхал разрывов рядом с собой, когда в ушах стоит колокольный звон, а
мерзлая каменистая земля засыпает не только каску и шинель, но
забивается под воротник, в складки рубахи, обдавая тело колючим
холодом, — тому, видно, трудно представить, что значит «поспевать за
разрывами».
Стрелковая рота под командованием А. Чиркова наступала на сильно
укрепленный опорный пункт противника — гору Малый Кариквайвишь. От
овладения этим пунктом зависел успех наступления полка, а может быть, и
всей дивизии.
— Подошли мы к первой траншее противника, — продолжал раненый,
— и тут вдруг ожил у немцев один дзот. Хлестнул нам навстречу из
пулемета. Положение создалось аховое. Мы все перед тем дзотом как на
ладони. Заляжешь — погиб. Побежишь вперед — тоже: неизвестно, кому
доведется спрыгнуть в траншею живым. И тут, вижу, выскакивает откудато коммунист гвардии ефрейтор Михаил Ивченко. Прижался грудью к
каменистому грунту, пополз к дзоту. Потом приподнялся и навалился всем
телом на амбразуру. Пулеметной очередью его опрокинуло на камни. Но у
Ивченко хватило сил [24] приподняться вдругорядь. Вцепился руками в
стену дзота да так и замер, будто запечатал собой амбразуру. А мы тем
временем уже проникли в траншею, штыками и прикладами били там
егерей. Через тридцать минут все было кончено...
Рассказчик тот был из 10-й гвардейской дивизии. Об этом я узнал
несколько часов спустя. Начальник политотдела привел меня и Старостина
на гору к широкой квадратной глыбе, будто вросшей в скалу. На передней
стенке этой глыбы зияла зловещая черная амбразура. Под оползнями
просматривались четыре наката бревен. А поверх них торчали безлистные,
черные, похожие на проволоку ветки кустарника.
— К этим бревнам и прижимался в свои последние минуты Михаил
Ивченко, — сказал начальник политотдела. — Партийная организация роты
просит назвать эту гору именем героя. Политотдел поддерживает просьбу,
но как это оформить юридически, не знаю.
Мы тоже не знали, что практически требуется для этого. А вот
командир батальона Алексей Григорьевич Балуткин догадался. Он взял
телефонную трубку и приказал командирам рот:
— Отбитую нами высоту впредь именовать горой Ивченко. Так и
пометьте на своих картах.
И вот уже это название перекочевало в штабы, распространилось по
тыловым дорогам.
— Эй, браты, далеко еще до хозяйства Худалова? — спрашивает
шофер машины, груженной снарядами, у шагающей навстречу ему группы
раненых.
— Нет, недалеко. Проедешь километра три, будет гора Ивченко, а там
рукой подать, — раздается в ответ.
Машина трогается. Шофер читает указатели — фанерные дощечки,
вырезанные в виде стрелы. На них надписи: «До горы Ивченко... четыре...
три... два... километра». И наконец в отдалении высоко на красном камне
слова: «Гора Михаила Ивченко». А чуть ниже написано уже другим
почерком: «Героя Советского Союза». Видимо, кто-то из друзей погибшего
сделал это добавление...
В отбитом у противника блиндаже зуммерит телефон.
— Гора Героя Советского Союза Ивченко, — говорит связист в трубку.
[25]
— Почему Героя Советского Союза? — спрашивает чей-то голос. —
Ему никто этого звания не присваивал.
— Не присваивали, так присвоят, — отвечает спокойно связист.
Мы переглянулись.
— Видишь, — сказал я начальнику политотдела. — В официальных
бумагах Ивченко просто ефрейтор, а в войсках уже Герой Советского
Союза.
— Надо готовить документы на присвоение этого звания, —
спохватывается начальник политотдела...
А
наступление
продолжается.
Стрелковые
полки
штурмуют
укрепленные позиции противника, построив свои боевые порядки в два, а
то и в три эшелона.
Командный пункт батальона, составляющего второй эшелон,
разместился в углублении, выбитом в скале вешними водами. Едкий дым
заволакивает изморенных бессонницей людей.
Командир батальона, склонившись над импровизированным столом из
снарядных ящиков, пишет боевое донесение. Глаза его смыкаются, он
падает лицом на бумагу. Вскакивает, льет на ладонь ледяную воду из
котелка, плещет себе в лицо и, не вытираясь, вновь начинает писать. К
столику, чуть прихрамывая, подходит боец.
— Обидно, товарищ командир!
— Я же вам сказал, Никитин, отправляйтесь в медсанбат, — сердится
офицер.
— Обидно мне, — повторяет красноармеец, — Ивченко, с которым я
вместе три года воевал, погиб, другие мои товарищи пойдут сейчас в бой,
а я в тыл...
В этот момент в светлом полуовальном проеме пещеры возникает
силуэт старшины с термосами. Загремели котелки. В убежище сразу как-то
повеселело. И пока гвардейцы уплетали горячую кашу, тот же старшина,
что принес сюда термосы, читал им вслух последнюю сводку
Совинформбюро, только что принятую по радио...
Своим чередом идет жизнь и на НП дивизии. Генерал-майор X. А.
Худалов едва поспевает принимать из рук телефониста то одну, то другую
трубку.
Командир отдельного саперного батальона докладывает, что минные
поля обезврежены, в проволочных заграждениях проделаны проходы.
Из гаубичного дивизиона донесли, что на Безыменной высоте
обнаружены новые огневые точки. [26]
Худалов вызывает к аппарату командира стрелкового полка:
— Почему топчетесь на месте? Вводите в бой второй эшелон!
Потом оборачивается в мою сторону.
— Сейчас авиация нужна вот так, — и проводит по горлу
указательным пальцем.
Но авиация обречена на бездействие. Худшие наши опасения
сбылись: погода совсем испортилась. Низкая облачность и дождь не
позволяют самолетам подняться в воздух.
Заместитель Худалова по политической части полковник В. В.
Драгунов вызывает по очереди всех замполитов.
— Разъясните немедленно людям, штурмующим высоту, значение
этого опорного пункта в общем наступлении. Расскажите об успехах
дивизии и соседних соединений. А успехи такие...
Начинает диктовать. Перечисляет взятые высоты, количество
захваченных пленных, число трофейных пушек, минометов, пулеметов,
снарядов.
— Запишите фамилии бойцов и командиров, которые награждены за
последние бои. — И диктует фамилии... — Не забудьте сообщить
награжденным, что ордена и медали им будут вручены сразу же, как
только овладеем высотой, — туда выедут лично для вручения наград член
Военного совета армии и командир дивизии...
А на высоте той — еще ад кромешный. Взвод гвардии лейтенанта
Сергеева двигается первым в цепи наступающих. Но вот с двух сторон
ударили немецкие пулеметы. Взвод залег. В единоборство с пулеметами
вступила пушка, приданная взводу. Прямой наводкой она уничтожила
пулеметы. Сергеев на бегу развернул красный флаг и тут же споткнулся,
раненный в ногу осколком мины.
Превозмогая боль, лейтенант добрался до развалин дота и водрузил
на них флаг. Развеваясь на ветру, красное полотнище, видное издалека,
увлекало вперед бойцов. Немцы открыли по флагу бешеную стрельбу. Но
он оставался невредимым.
Командир и замполит батальона, наблюдавшие за действиями взвода,
решили поощрить отважного командира и послали ему записку:
«Товарищ Сергеев! Вы мужественно и отважно вели [27] себя в бою.
Поздравляем с победой, представляем Вас к правительственной награде».
Эту записку, переданную по цепи, прочитали в батальоне все. Но
сила ее воздействия на личный состав возросла во много раз, когда
командир взвода вернул ее обратно по цепи с припиской от себя:
«Товарищи бойцы! Похвала мне — это похвала вам. Мы вместе одержали
победу. Особенно отважно дрались рядовой Ниспай Ниязов и сержант
Воробьев. Берите с них пример!»
Вскоре высота была взята. Мы входили в просторную землянку.
Здесь, видимо, жил немецкий офицер. Над головой — три наката бревен. А
над ними — метровый слой камня, скрепленный цементом. Стены
завешаны коврами, на полу — оленьи шкуры. В тумбочке — бутылки с
ромом. На столике — неповрежденный радиоприемник, настроенный на
Берлин. Видимо, его выключили наши бойцы. Здесь же стоит пишущая
машинка.
— Не успели фрицы напечатать еще один приказ — о блицдрапе, — к
месту пошутил кто-то.
2
На следующий день нам с генералом Сергеевым удалось побывать в
дивизии, действовавшей южнее десятой гвардейской. Мне припомнилось
партийное собрание роты одного из полков этого соединения,
состоявшееся накануне наступления. Интересно было узнать о делах
людей, с которыми я познакомился на том собрании.
На повестке дня тогда было два вопроса: прием в члены партии и
распределение партийных поручений на время боя. Парторг младший
лейтенант Михалев первым зачитал заявление рядового Семенова:
«Прошу принять меня в члены Коммунистической партии. Хочу идти в
бой коммунистом».
Рекомендовал Семенова в партию командир роты. Он писал об этом
бойце: «Несу за него полную ответственность. Уверен, что оправдает
доверие».
— Кто хочет высказаться? — спросил парторг. — Поговорим,
товарищи.
— А чего говорить-то? Знаем Семенова.
— Не один день с ним солдатский хлеб едим.
— Помним, как он на плечах «языка» приволок. [28]
— Есть предложение принять.
— Пусть сам Семенов скажет.
Семенов, худощавый голубоглазый парень с выбивавшимися из-под
ушанки русыми кудрями, встал.
— Я не мастак говорить. Скажу коротко: спасибо, товарищи, за
доверие. Постараюсь оправдать его.
На этом же собрании были приняты в партию солдаты Колесников,
Самарин и Ваненин.
После этого Михалев приступил к распределению партийных
поручений.
— Перед нами поставлена боевая задача — овладеть высотой, —
сказал парторг. — Коммунисты должны показать пример выполнения
приказа, быть впереди. Кто пойдет в атаку в числе первых?
К этому были готовы все.
— Пишите в протокол, — обратился Михалев к секретарю собрания,
— Колесников, Самарин, Ваненин... А кто желает нести флаг и установить
его на высоте?
Парторг взял в руки древко с красным полотнищем и поднял его над
головой.
— Я! — откликнулся только что принятый в партию рядовой Семенов.
— Возражений не будет? — осведомился Михалев.
— Нет!
— Принято...
Кривошеину поручили выпустить «Боевой листок», а Лебедева
обязали знакомить бойцов со сводками Совинформбюро.
И вот мы вновь в том же полку. С высоким стройным заместителем
командира по политчасти беседуем о минувшем бое.
— Все коммунисты, — говорит он, — действовали достойно...
Представьте себе холодный промозглый рассвет. Бойцы лежат на исходном
для атаки рубеже, ждут сигнала. Впереди колючая проволока, обвешанная
всякими бренчалками. Немцы бьют из пулеметов. Простуженным голосом
старший сержант Колесников кричит: «За Родину!» — и бросается в
проход. Рядом с ним бежит красноармеец Семенов. Он достигает гребня
высоты, укрепляет на нем красный флаг и тут же падает, сраженный
пулей. Но флаг победно развевается на высоте, и это как бы прибавляет
людям сил и веры в успех атаки. Все [29] карабкаются на высотку, как
муравьи, и буквально сметают оттуда противника.
Спрашиваю замполита о других коммунистах. Называю, в частности,
фамилию Кривошеина.
— Что ж, и он партийное поручение выполнил, — слышу в ответ.
«Боевой листок», посвященный Колесникову и Семенову, пошел из
рук в руки, когда роты только что начали закрепляться на отбитой у
немцев высоте...
Подходим к немецкому бетонному укрытию, где разместился
полковой КП. Одного за другим сюда подводят пленных. Всего их
собралось более двадцати человек. На замызганных суконных шапках и
видавших виды фуражках — металлические цветки с поэтическим
названием эдельвейс. Эта эмблема свидетельствует о принадлежности
пленных
к
так
называемым
егерским
горнострелковым
частям,
завоевавшим Грецию, Францию, Норвегию.
— Становись! — резко кричит по-немецки переводчик.
Егеря быстро строятся, вытягиваясь в струнку, равняются.
Прошло уже несколько часов, как их обезоружили. Но они еще не
могут прийти в себя от нашей артиллерийской подготовки: пучат глаза,
крутят головами, показывают на уши. Лепечут, как попугаи, заученную
фразу: «Гитлер капут».
— Сейчас они смирные, как ягнята, — посмеивается конвоир с
забинтованной головой, — а что делали там...
Он показывает на высокого немца с рыжеи щетиной на лице:
— Вот этот, к примеру. Стрелял до последнего, пока я не оглушил его
прикладом.
— Им внушили, что мы не берем пленных, вот и сопротивляются, как
смертники, — поясняет замполит.
— На свой аршин нас меряют, гады! — отозвался сержант Иван
Михайлович Коновалов и рассказал о страшном преступлении гитлеровцев,
очевидцем которого был он сам.
В тяжелом бою многие бойцы из подразделения офицера Козлова
получили ранения и попали в плен. Егеря развели костер и бросили в него
двоих
истекающих
кровью
советских
солдат:
Иванова
Виктора
Николаевича и Исакова Ивана Ивановича. Третьего — Вишнякова Василия
Ивановича, лежавшего с забинтованной головой, они [30] облили
бензином и подожгли. Не пощадили и других. Рядовому Тарасенкову
Василию Игнатьевичу штыком выкололи глаз. Старшине Боярышникову
Михаилу Ивановичу в глазницу забили палку. Мучительна была смерть и
Кашникова Афанасия Ивановича. Немцы подтащили его к березам,
заложили между стволами ногу раненого и сломали ее в колене. А
рядовому Павлу Карпикову фашисты вывернули руки в плечах.
Замполит вызвался показать мне братскую могилу этих мучеников.
Она находилась совсем недалеко от КП. В изголовье стоял фанерный щит с
надписью:
«Товарищ!
Здесь пали смертью храбрых бойцы и сержанты старшего лейтенанта
Козлова, первыми вышедшие на эту дорогу. Среди трупов найдено 15
человек с выколотыми глазами и три человека сожженных.
Мсти гитлеровским разбойникам за их зверства!»
Стихийно у братской могилы возник митинг. Кто-то из выступивших
на нем бойцов зачитал документ, напечатанный в дивизионной газете. Он
сохранился у меня, и я приведу его полностью.
«Мы, нижеподписавшиеся, сержант Н. Шапоренко, старший сержант
В. Краев, старший лейтенант медицинской службы К. Крылов, составили
настоящий акт в том, что при исследовании трупов наших бойцов,
подобранных на поле боя, были обнаружены следы зверских
издевательств немцев над ранеными и над телами убитых красноармейцев
и сержантов. У раненого сержанта радистки Зины Малимоновой немцы
отрезали грудь, вспороли живот, выкололи один глаз и выжгли волосы. У
ефрейтора Н. Краснова отрезали оба уха, а у И. Грызенко гитлеровцы
выбили зубы, штыками искололи грудь и голову».
Во время нашего наступления был освобожден поселок Куолоярви. В
нем находился немецкий лагерь для военнопленных. Перед оставлением
поселка немцы заколотили наглухо двери и окна бараков, в которых
содержались пленные, облили помещения горючей жидкостью и подожгли.
Нашим передовым подразделениям удалось отстоять от огня только один
из лагерных бараков. В нем находилось двадцать изуродованных,
искалеченных умирающих советских людей. Одни были без ног, другие —
с перебитыми руками, переломанными ребрами... [31]
Мне довелось беседовать с одним из спасенных. Он назвался
Денисовым. Руки держал на перевязи, харкал кровью. На шапке, на груди,
спине и коленях у него четко выделялась написанная клеевой краской
цифра «415».
— А всего нас собралось здесь свыше тысячи, — рассказывал
Денисов. — В лагере существовал жестокий режим. За малейшую
провинность наказывали. Помню, в день Первого мая запели мы русские
песни. Охранники приказали замолчать, но пение продолжалось. Тогда
немцы Выволокли из барака несколько человек и бросили их в
специальные штрафные камеры, а всем остальным почти неделю не давали
пить. Изнуренные жаждой люди пытались напиться из зловонной лужи
посреди лагеря, но тут же падали замертво под пулеметными очередями.
Кто-то из работников политуправления фронта подробно записал
тогда весь рассказ Денисова. Запись эту я тоже сохранил. Вот она:
«Работали мы ежедневно с утра до ночи: пробивали тоннели в
скалах, прокладывали дороги, строили блиндажи, рыли окопы. Однажды
подняли даже ночью. Вывели за проволочную изгородь, выстроили в
колонну и погнали в темноту. По грунту загремели сотни деревянных
башмаков.
— Куда это нас? — спросил меня сосед.
— Не знаю, — ответил я.
Впереди мигнула ракета. «Наверное, будем строить доты», —
подумалось мне.
Догадка, что мы идем к линии фронта, окончательно подтвердилась,
когда миновали немецкие артиллерийские позиции. Раздалась команда:
«Стой!»
Нам приказали снять деревянные ботинки и выдали по две старые
суконки с бечевками. Обмотали ноги тряпками, двинулись мимо немецких
дотов.
За траншеями нас выстроили в одну шеренгу. Приказали взять друг
друга под руки и опять погнали в неизвестность.
— Куда это нас?.. — не унимался мой сосед.
— Наверно, умирать! — ответил ему кто-то за меня. А сзади окрики:
— Шнель! Шнель!
Мы ускоряем шаг. Слева раздается сильный взрыв. За ним следует
второй... третий... Вся долина наполняется [32] грохотом... Люди,
ослепленные огнем, оглушенные взрывами, раненные осколками, падают.
— Братцы, мины! — раздается возглас.
И тут мы поняли, что немцы погнали нас на минные поля, чтобы
самим не заниматься разминированием».
Денисов не знал, чем кончилась эта изуверская затея гитлеровцев.
Очнулся он уже в бараке среди стонущих и умирающих.
3
Бой ушел на несколько километров вперед.
Мы с Александром Яковлевичем Сергеевым сидели в отбитом
немецком блиндаже, рассматривали политдонесения.
На пороге блиндажа появился молодой солдат с обветренным лицом,
в каске и с автоматом.
— Товарищ генерал, — обратился он к Сергееву, — начальник
политотдела просит вас на митинг.
— Корпус полковника Соловьева уходит в рейд по тылам противника,
— объяснил мне Сергеев. — Надо проводить людей...
Я поехал вместе с Сергеевым. Собранные на митинг подразделения
расположились в долине, напоминающей по своей форме огромную чашу.
В предвечерних октябрьских сумерках сеял мелкий дождь, перемешанный
со снегом. На высокий камень, как на пьедестал, взобрался начальник
политотдела корпуса подполковник М. С. Буласов. Над долиной зазвучал
его голос:
— Товарищи бойцы и командиры! Сейчас вы отправитесь на трудное
задание. Вам предстоит тяжелый путь.
Политработник напомнил солдатам и офицерам цель их похода,
призвал действовать смело и решительно.
— От вас во многом будет зависеть общий успех наступления.
Коммунисты и комсомольцы, покажите пример выполнения воинского
долга!
После митинга бойцы и командиры еще раз проверили свою
готовность к походу. Артиллеристы ходили вокруг лошадей, навьюченных
орудиями. Минометчики пристраивали поудобней на плечах опорные
плиты. У каждого был восьмисуточпый запас продовольствия. В
вещмешках у автоматчиков лежало по две тысячи, а у стрелков — [33] по
пятьсот патронов. На себе предстояло нести и коробки с пулеметными
лентами, мины, снаряды, связанные по паре и перекинутые через плечо.
Груз достигал пятидесяти килограммов.
Мы с Сергеевым подошли к стоявшему неподалеку низкорослому
широкоплечему солдату. Полы шинели подоткнуты за пояс, туго набитый
вещевой мешок, фляга на ремне, винтовка за спиной и перекинутые через
плечо снаряды. В правой руке — длинная палка, чтобы ощупывать дорогу,
в левой — повод лошади.
— Выдержишь?
— Человек все выдержит, — весело отозвался он. — Лучше уж с
грузом по сопкам карабкаться, чем в обороне маяться. — И неожиданно
спросил: — А правда, товарищ генерал, что в нашей армии есть батальон
норвежцев? Я потому интересуюсь, что вчера промеж нами разговор такой
был. Кто-то сказал, что вроде имеется. Но будто в бой его не пускают,
ждут, когда перейдем границу.
Пришлось рассказать бойцу о нашей интернациональной политике,
отношении к народам скандинавских стран.
— Ясно теперь? — спросил я солдата.
— Понятно.
— Парторг у вас кто?
— А вон, с баяном...
На камнях в окружении стрелков сидел уже немолодой сержант и
играл на баяне. Под его аккомпанемент пели частушки:
В Заполярье есть гора
Очень знаменитая.
Под горою егеря,
Нами перебитые.
Мне хотелось познакомиться с парторгом, побеседовать с ним. Но в
это время раздалась команда на построение. Бойцы вскочили. Лица их
посуровели. Через несколько минут они уже двинулись в путь.
За рейдом 126-го легкого стрелкового корпуса, которым командовал
полковник В. Н. Соловьев, мы следили внимательно. В штаб армии, а
оттуда в штаб фронта связисты непрерывно передавали подробную
информацию. [34]
Войска шли по бездорожью. Шли днем и ночью. Шли спотыкаясь и
падая, проваливаясь в болота, пробираясь по узким каменистым тропам.
Встречались участки, где тяжело навьюченные лошади совсем выбивались
из сил. Тогда солдаты переносили орудия и другие тяжести на руках.
Время не позволяло останавливаться на продолжительный отдых. На
коротких остановках бойцы торопливо кормили вьючных животных, сами
наспех проглатывали консервы с сухарями, запивая озерной водой, и
вновь поднимались, чтоб двигаться дальше. Порой кто-нибудь, сломленный
бессонницей, изнемогая, валился на камни и мгновенно засыпал. Его
расталкивали, и он опять шагал вперед.
— Чтобы сохранить обходный маневр в тайне, появиться внезапно
там, где тебя не ждет враг, — рассказывал нам начальник политотдела
этого соединения, — нужна была железная дисциплина. И она
соблюдалась. В пути никто не разжигал костров. Курили под плащпалатками, разговаривали шепотом.
Ночью головное подразделение остановилось.
— В чем дело?
— Кажется, сбились с курса.
Ночь была туманная. Однообразие сопок затрудняло ориентировку.
Кликнули лучшего разведчика — ненца младшего сержанта Константина
Валеева.
Неслышно, словно тень, подошел он к командиру разведроты
старшему лейтенанту Боярышникову. Поколдовали над картой, сверились
по компасу.
— Правильно идем, — твердо сказал Валеев, и колонна двинулась
дальше.
Валеев в таких случаях — непререкаемый авторитет. На фронт он
прибыл из ловозерской тундры Кольского полуострова. Воевал уже
четвертый год. Много раз ходил в тыл противника и неизменно
возвращался с ценными сведениями, а порой и с плененными им
гитлеровцами.
У нас было немало таких отважных и умелых солдат-ненцев. Когда
началась война, многие из них пришли в армию со своими оленями,
которые так незаменимы в. условиях Заполярья. Для оленя нет
непроходимых мест. Он легко взбирается на скалы, преодолевает водные
преграды. Его не сдерживают ни осеннее ненастье, ни снежные [35]
заносы
зимой.
На
оленях
по
бездорожью
бойцы
доставляли
продовольствие и боеприпасы, перевозили легкую артиллерию и
минометы, эвакуировали раненых.
Валеева тоже повсюду сопровождал его верный друг Олешек. Вот и
теперь они были вместе.
Стало светать. Поредел ночной туман. В расщелине дозорные
заметили домик, обнесенный невысоким каменным заборчиком. Подали
сигнал. Колонна снова остановилась.
Таит ли в себе какую-нибудь опасность это маленькое строение?
Разведчики окружили домик. Из него вышел высокий сухощавый
старик в брезентовой куртке, потертой кепке и разбитых грубых ботинках.
С ведром в руках он медленно начал спускаться к реке. В зубах старика
торчала трубка.
— Доброе утро! — сказал ему по-фински сержант Инкуев, выходя изза валуна.
Старик вздрогнул, оглянулся и тоже поздоровался по-фински. Но
почему-то на вопросы отвечал неохотно, сбивчиво. Это настораживало.
Инкуев заметил, что трубка у старика пуста. Предложил:
— Угощайтесь русской махоркой.
И протянул пачку. Норвежец насыпал табаку в трубку, примял
пальцем, закурил и сразу как-то потеплел. Даже улыбнулся:
— А ты, оказывается, добрый. Зря, значит, немцы говорили, что
придут, мол, русские и уничтожат всех, кроме мужчин, способных
работать...
В домике, по утверждению старика, обитают двенадцать беженцевпогорельцев. Оккупанты лишили их крова, и они ушли вот сюда, в горы.
Живут впроголодь, одежда износилась. Несколько человек больны, а
лечить некому, да и лекарств достать негде.
Подошли другие наши бойцы. Попросили разрешения зайти в
избушку.
— Зайти можно, — ответил старик, — но я сначала скажу, чтобы не
пугались.
Он скрылся за дверью и несколько минут не появлялся. Разведчики
переглянулись: не допустили ли промашку? Но вот норвежец вышел и
жестом пригласил их в дом. Подоспел командир подразделения. Он вместе
с Инкуевым зашел в помещение. Там все были на ногах, кроме [37] двух
больных женщин и спящих ребятишек. Исхудавшие, бледные люди глядели
испуганно.
— Что вы будете с нами делать? — спросила пожилая женщина.
— Прежде всего кормить, — сказал Инкуев и обернулся к командиру.
— Правильно?
— Можно, — согласился тот.
Через несколько минут разведчики положили на стол консервы,
сахар, шпиг, сливочное масло, хлеб, сухари, концентраты. Отдельным
холмиком легли пачки махорки. А чуть позже около больных захлопотали
военфельдшер и девушка-санинструктор. Старшина разведывательной
роты принес теплые фуфайки и брюки. Было неясно, откуда он взял это
обмундирование, но выяснять никто и не подумал — на то он старшина.
Обитатели домика повеселели.
Старик что-то сказал по-норвежски, и люди начали рыться в
карманах, чемоданах. Каждый отдавал старику какие-то вещицы.
— Вот, возьмите, — сказал он командиру, протягивая бархатный
мешочек.
Командир высыпал на стол его содержимое — часы, кольца, серьги,
портсигар, перочинный ножик филигранной работы...
— Переведи им, — сказал он Инкуеву, — что мы очень тронуты
подарками, но эти вещи их хозяевам нужны больше, чем нам. Скажи, что в
Советской Армии есть закон: помогать населению освобожденной нами от
фашистов территории бескорыстно.
Норвежцы удивились, потом одобрительно загудели. Они старались
пожать разведчикам руки, высказать слова благодарности. А хозяин
рассказал все, что знал о противнике, о потайных тропах.
Когда бойцы двинулись в путь, провожать их высыпали все, кто был
способен двигаться.
Об этой встрече в горах политотдел корпуса выпустил тогда
листовку. Заканчивалась она словами:
«Воины Заполярья, на норвежской территории будьте чутки и
внимательны к местному населению!»
Истекали четвертые сутки похода. От усталости лица бойцов
посерели. Минометчик Лаврушкин, несший за плечами тяжелую плиту, на
секунду присел на кочку и тут же заснул. [38]
— Что, сморило? — наклонился над ним сержант Стрельченко.
Сам Стрельченко отличался незаурядной физической силой. Он уже
три года воевал в Заполярье, привык к суровым условиям. Накануне рейда
сержанта приняли кандидатом в члены партии. Тогда же парторг роты
сказал ему:
— Будешь агитатором.
Стрельченко словами агитировал мало. Все больше личным
примером. Вот и сейчас, увидя, что Лаврушкин выбился из сил, просто
сказал:
— Давай-ка твою плиту...
Тяжелую ношу Стрельченко взвалил на себя и нес, пока молодой
солдат не отдохнул.
После полудня повалил снег. Он таял на лицах, слепил глаза.
Намокли шинели, шапки, вещмешки. Идти стало тяжелее. А тут еще начали
попадаться горные речки.
Вязать плоты из плащ-палаток не позволяло время. Приходилось не
раздумывая лезть в ледяную воду. [39]
На другом берегу отжимались, переобувались и шли дальше. Иные
даже шутили:
— Гаврилов, ты, кажется, спать хотел! Сейчас как?
— Вася, на следующей переправе заодно шею вымой...
Сквозь
голубоватое
марево
предвечернего
тумана
впереди
показалось полотно шоссе. На нем виднелись темные силуэты движущихся
автомашин. Последовала команда:
— Приготовиться к бою!
Бой за шоссе, завязавшийся с вечера, продолжался и на следующий
день. Дело не ограничилось перестрелкой. Несколько раз стороны
сходились врукопашную.
К исходу пятого дня похода соединение выполнило поставленную
задачу: прочно оседлало важную коммуникацию противника.
4
Наступление наших войск в направлении Печенги развивалось по
плану. Были прорваны укрепления противника у озера Чапр. Войска 14-й
армии разгромили сильнейшие опорные пункты немцев на горе Малый
Кариквайвишь. Части 10-й гвардейской стрелковой дивизии при
поддержке 73-го тяжелого танкового и 338-го тяжелого танко-самоходного
полков, проложили путь на Луостари и обеспечили прорыв вражеской
обороны на всю тактическую глубину.
Появление советских танков в горной тундре было для гитлеровцев
полной неожиданностью. Машины «плыли» по торфяным болотам,
форсировали реки. Каждый метр пути являлся препятствием. Но танки
упорно шли... Под их защитой наши пехотинцы атаковали еще напористей.
А фашисты, завидя стальных великанов, в ужасе пятились.
Германские военные теоретики вообще исключали возможность
применения бронетанковых сил на Крайнем Севере. Советские танкисты
опрокинули эти утверждения.
Высоко в просторном небе играло, переливаясь, северное сияние.
Небольшое багровое облако отражало зарево — это за грядой гор горели
подожженные отступающими склады в Луостари.
Показались машины 7-й гвардейской Новгородской танковой бригады
под командованием подполковника [40] Н. Н. Юренкова и тяжелые
самоходки 339-го полка подполковника Торчилина. Сдвигая огромные
камни, танки и самоходки натужно гудят, скрежещут, преодолевая
перевалы и топкие места. По обочинам валяются вражеские трупы,
раздавленные
машины,
повозки,
брошенные
орудия,
ящики
с
боеприпасами. Это следы работы тяжелых танков и самоходок полковника
Аршиневского, прошедших здесь ранее.
На подходе к реке Петсамо-Йоки, у юго-восточных скатов горы с
отметкой «200», полковник Н. Н. Юренков остановил головные танки,
вызвал к себе командира 1-го танкового батальона подполковника С. А.
Панова. Туда же подошли начальник политотдела бригады подполковник
И. В. Жибрик и корреспондент «Правды» подполковник Геннадий Фиш.
— Ваша задача, — говорит Н. Н. Юренков, обращаясь к командиру
батальона С. А. Панову, — состоит в том, чтобы, не задерживаясь на
восточном берегу Петсамо-Йоки, форсировать реку и, не ввязываясь в бой
с неприятелем в Луостари, с ходу овладеть перекрестком дорог в 9
километрах севернее Луостари. В последующем на плечах отступающих
ворваться в Печенгу. Во взаимодействии с моряками Северного флота и
10-й гвардейской стрелковой дивизией уничтожить гарнизон, находящийся
в городе. В дальнейшем быть в готовности к преследованию фашистов на
киркенесском направлении.
Пока комбат уточнял задачу, начальник инженерной службы бригады
гвардии майор Громыко и разведчики гвардии старшина Гринь, гвардии
старший сержант Хмелев доложили о найденном броде через ПетсамоЙоки.
Звучит команда:
— По машинам!
Комбриг Н. Н. Юренков связывается по радио с артиллеристами,
просит их внимательно следить за сигналами вызова огня и надежно
обеспечить подавление противника на пути движения танкистов.
Напоминает, что артиллерийский офицер с кодированной картой находится
в танке командира батальона.
Наблюдая за действиями передового отряда, полковник Юренков
сказал И. В. Жибрику и Геннадию Фишу:
— Три года назад, когда я кончал академию, я бы ни за что не
поверил, что танки могут пройти по тундре...
1-й танковый батальон тем временем спускался по [41] крутому
уклону. Машины скатывались вниз с неподвижными гусеницами, как на
салазках. Механик-водитель старшина Сергей Дмитриевич Царев,
считавшийся в бригаде асом, оглянувшись на только что преодоленный
спуск, с изумлением воскликнул:
— Ух ты! Как же мне это удалось?
К утру 14 октября танки, форсировав Петсамо-Йоки и миновав
аэродром с догоравшими неприятельскими самолетами на нем, объятый
пламенем поселок Луостари, вырвались на шоссе. Автоматчики и саперы
гроздьями облепили броню. Дорогу окутали облака удушливого дыма, по
сторонам пылали подожженные немцами склады, цистерны с горючим,
штабеля прессованного сена.
Первой двигалась машина Ашота Асрияна.
У самого перекрестка из дощатого домика, стоявшего справа от
шоссе, по ней ударила пушка. Второй танк обстреляли гранатометчики.
Башня головного КВ тотчас развернулась в сторону неприятельского
расчета. С первого же снаряда строение вспыхнуло. Асриян рванулся
дальше и увидел впереди большую вражескую колонну пехоты, легковых
автомашин, тягачей с орудиями на прицепах.
— Жми! — скомандовал Асриян механику Поберезникову.
Через некоторое время последовал приказ наводчику Дириндееву:
— Огонь!
Грузовик с гитлеровцами превратился в щепки, под гусеницами
хрястнул мотоцикл. Затем танк навалился на коней, навьюченных
четырьмя минометами. После этого одно за другим в землю были вдавлены
шесть 45-миллиметровых орудий. Еще две пушки экипаж Асрияна
уничтожил огнем.
Но вот тяжелый КВ содрогнулся.
— Пробоина в левом борту, — доложил Поберезников.
— Ничего, давай вперед!
Не успел танк проскочить несколько десятков метров, как
фашистский снаряд угодил в правый борт. Радист-стрелок Севостьянов
вскрикнул. Ему оторвало руку.
КВ продолжал нестись по дороге, давя все, что попадало под траки.
Его обстреливали, забрасывали гранатами. [42]
— Разбило прицел, — сообщил Дириндеев.
В эту же минуту в машину попала бутылка с горючем жидкостью. За
башней вспыхнул брезент.
— Поберезников, разворачивай!.. — распорядился Асриян.
Горящий танк помчался обратно. Рядом с перекрестком фашисты
поставили 45-миллиметровое орудие. КВ раздавил его раньше, чем оно
успело выстрелить.
По обеим сторонам дороги тянулась топь. Раньше она была помехой,
теперь могла стать спасением.
— В болото! — скомандовал Асриян.
Когда машина оказалась в тине, Асриян и Дириндеев стали сбивать
огонь мокрым мхом. Потушили. Асриян вытащил на воздух Севостьянова,
перевязал его и снова устроил внутри танка.
В командирской машине слышали голос Асрияна. Он сообщил, что его
КВ горит. Потом рация замолчала. Все были убеждены, что Асриян погиб.
Какова же была радость, когда из люка показалось возбужденное, черное
от порохового дыма лицо Ашота.
— Жив, жив! — закричали его товарищи по подразделению.
— Мы в огне не горим и в воде не тонем! — возбужденно сказал Ашот
и, обращаясь к командиру, добавил: — Танк сможет вернуться в строй
после небольшого ремонта, а я хоть сейчас!
На другой день Ашот Асриян пришел на заседание партбюро. Перед
наступлением он подал заявление с просьбой о приеме в партию.
Поведение героя-танкиста в бою послужило ему лучшей рекомендацией...
Смело, самоотверженно бились с врагом и другие экипажи танкового
батальона.
Так, когда на танке гвардии лейтенанта А. Ф. Макеева вышли из
строя пулемет и пушка, он приказал давить гитлеровцев гусеницами.
Не покинула поле боя и машина гвардии старшего лейтенанта Г. Д.
Смолина, хотя механик-водитель получил ранения. Превозмогая боль, Б. Е.
Быстров не оставил рычагов управления. Истекая кровью, он направил КВ
на противотанковую пушку противника и уничтожил ее вместе с расчетом.
Всего на подступах к Печенге танкисты полностью [43] разгромили
два батальона пехоты, две артиллерийские и одну минометную батареи
неприятеля.
Еще более ожесточенные бои развернулись на ближних подступах к
Печенге. Фашисты располагали здесь прочными оборонительными
сооружениями и сопротивлялись яростно. Они продолжали удерживать в
своих руках город и порт. У них было много огневых средств, вплоть до
дальнобойных пушек береговой обороны.
Шаг за шагом войска 14-й армии совместно с морской пехотой
Северного флота вплотную подошли к Печенге. 14-я стрелковая дивизия
форсировала реку Петсамо-Йоки и ворвалась на восточную окраину
населенного пункта Кокура. 10-я гвардейская дивизия и 7-я гвардейская
танковая бригада достигли южной окраины города. В Печенге оказались
окруженными 2-й, 3-й батальоны 143-го и остатки 2-го батальона 137-го
горнострелковых полков, часть сил 338-й пехотной бригады, 118-й горный
артиллерийский полк, остатки 3-го батальона 193-го пехотного полка.
Всего около 3500 человек.
Бой за Печенгу длился три часа. Наконец командир головного
танкового батальона услышал в наушниках торжествующий голос гвардии
старшего лейтенанта Георгия Дмитриевича Смолина:
— Я с гвардейцами десятой в Петсамо!
Это было в 2 часа 15 октября.
С другой стороны в Печенгу ворвались части 14-й стрелковой
дивизии.
Печенга, родная сестра Мурманска, освобождена. Два часа ночи, а в
городе светло, как днем. Огромные факелы догорающих зданий освещают
улицы. Мы идем по хрустящим под ногами осколкам битого стекла. Здесь
все еще дышит боем. На полуразрушенной стене одного из домов в глаза
бросилась надпись, сделанная мелом: «Мы, разведчики 14-й стрелковой
дивизии, первыми ворвались в город. А теперь мы ранены и уходим
лечиться. Продолжайте наше дело, товарищи! Старшина Егоров,
красноармейцы Носов и Сметанин».
На улицах Печенги фашисты оставили более двух тысяч трупов.
Только небольшой части разбитого гарнизона удалось без оружия бежать
из города на северо-запад, в горную тундру.
В течение последующих двух суток части 131-го стрелкового корпуса
очищали от разрозненных вражеских [44] групп труднодоступный район
северо-западнее Печенги. 45-я стрелковая дивизия под командованием
генерал-майора И. В. Панина, совершив ночной марш, к утру 18 октября
достигла горы Якеля-Пяя. К полудню ее передовые подразделения
форсировали реку Ворьема и пересекли государственную границу с
Норвегией. Продвигаясь на Торнет, они встретили упорное сопротивление
гитлеровцев. Пришлось развернуться и завязать ожесточенный бой. Вскоре
подтянулись танки 7-й гвардейской Новгородской танковой бригады.
Командир ее, теперь уже полковник, Юренков встретился с командиром
45-й стрелковой дивизии Паниным. Накоротке они согласовали вопросы
взаимодействия.
Фашисты не выдержали натиска и начали отход. Еще до наступления
темноты танкисты вышли к Яр-фиорду. Экипаж Боярчикова завязал бой с
тремя вражескими катерами, на палубах которых было много горных
егерей. С кораблей отвечали орудийным и пулеметным огнем. Из
получасового боя танкисты вышли победителями. Они потопили два
катера. Третий удрал в открытое море.
В ночь на 22 октября пехотинцы Панина выбили неприятеля из
Стурбоктена и с высоты 154.0. С рассветом по этим районам открыли
интенсивный огонь береговые батареи фашистов, расположенные под
Киркенесом, и минометные батареи с юго-западного берега залива Ярфиорд. После продолжительной артиллерийской подготовки противник
перешел в контратаку. Однако успеха не добился. Под давлением 45-й
стрелковой дивизии, поддержанной танками 7-й гвардейской танковой
бригады, враг вынужден был оставить Торнет.
Наши войска устремились на Киркенес.
5
Войска движутся по землям Северной Норвегии.
Во всех подразделениях агитаторы провели беседы об этой стране.
Бойцы знают, что рыбаки-норвежцы издавна дружили с русскими
поморами, не раз приходили на своих суденышках в Мурманск, вместе
отправлялись в море на путину.
Отступая, немцы грабят население Норвегии, уничтожают имущество,
сжигают дома. Долг советского воина — всячески помочь людям,
оставшимся без крова. [45]
Командующий фронтом приказал усилить темп наступления.
— Темпы! Темпы! — несется по проводам.
«Выше темп!» — передает открытым текстом по радио командир
танкового подразделения.
— Давайте, хлопцы, в хорошем темпе действовать, — призывает
товарищей коммунист-агитатор и сам показывает пример...
Когда наше подразделение ворвалось в деревню Вестер Сайда,
немецкие факельщики еще бегали от дома к дому, обливая постройки
горючей жидкостью. Отделение сержанта Новикова автоматными
очередями перебило поджигателей и тут же принялось гасить пожары.
Новиков заметил возле себя худенькую старую женщину. Она стояла
на ветру с непокрытыми седыми волосами. По щекам ее текли слезы. Это
была хозяйка одного из спасенных домов семидесятилетняя Руинга. Она
жестами приглашала зайти к ней.
— У нас нет времени, бабушка! — объяснил сержант. Тогда женщина
вынесла на улицу кастрюлю с молоком. Бойцы переглянулись.
— Может быть, у нее больше ничего нет? — сказал кто-то.
— Не будем обижать хозяйку, — решил за всех Новиков и первым
отпил из кастрюли несколько глотков. Бойцы последовали его примеру,
поблагодарили старушку и бросились догонять подразделение.
За деревней протекала река. Через нее полным ходом шла
переправа. Вместе с нашими бойцами на берегу хлопотали и норвежцы. У
них нашлись лодки, весла, объявились добровольцы гребцы. Они были
очень довольны, что русские солдаты не дали гитлеровцам сжечь селение,
и теперь от всей души хотели хоть чем-то отблагодарить их.
Но не всегда наши подразделения заставали противника врасплох.
Помню, как один батальон 114-й дивизии на рассвете вошел в деревню
Карлботн. В темноте вырисовывались только силуэты печных труб да
груды щебня. Порывистый ветер гнал по улице облака золы и пепла.
Фашисты сожгли здесь все шестьдесят дворов, школу, дом инвалидов.
Более половины жителей угнали с собой.
— Немцы запугивали нас, — объяснил старик норвежец, знавший
немного по-русски. — Они говорили, что, если не уйдем, вы всех
перережете... [46]
Передовые части армии ведут бои на подступах к Киркенесу.
Стрелковые полки вплотную подошли к восточному берегу Бек-фиорда.
Железобетонный мост через бурную реку, впадающую в фиорд, взорван.
Каждый метр дороги, ведущей на Киркенес, простреливался гитлеровцами,
засевшими на западном берегу.
Решили форсировать фиорд. На широком полуторакилометровом
плесе появились плоты из подручных средств. Немцы заметили и начали
обстреливать переправу из пулеметов, минометов, пушек. Вода вокруг
кипела. Несколько плотов было разбито. Многие бойцы, отягощенные
оружием и боеприпасами, начали тонуть. Но тут появилась нежданная
помощь — два норвежских мотобота. Маневрируя между разрывами, они
сумели спасти жизнь десяткам советских людей.
Одним из мотоботов управлял высокий пожилой человек. Несмотря
на осеннюю холодную погоду, он был с непокрытой головой. Длинные
седые волосы развевались по ветру. Когда бот причалил к берегу, он
представился командиру полка, назвавшись Мортеном Хансеном.
— Чем я могу вас отблагодарить? — спросил его командир полка.
— Вы освободили нас от нацистов, — ответил Хансен, — теперь
добейте их.
— За этим дело не станет, — полковник от души, по-дружески обнял
старого рыбака.
Не менее волнующей была встреча наших бойцов и офицеров с
жителями Бьерневанда. Туда первым ворвался взвод лейтенанта Бахтеева.
Взводу удалось уничтожить до двухсот гитлеровцев и полностью очистить
железнодорожную станцию.
Когда бой утих, к командиру взвода подошел норвежец. Он что-то
говорил, показывая на штольню в скале.
Может быть, там засели фашисты?.. Вскинув автоматы, бойцы
двинулись к темному входному отверстию. Но что это? До их слуха
донеслась торжественная мелодия «Интернационала». Мелодия звучала
все громче. Пели не по-русски.
Из проема штольни показался юноша с велосипедом. За ним вышли
сразу несколько человек. Потом из штольни стали выходить все новые и
новые люди. Над их головами развевался национальный флаг — красное
полотнище [47] с синим крестом посередине. Более четырех лет прятали
его норвежцы.
— Пойте с нами, — сказал кто-то по-русски. Но разведчики уже и
сами подхватили мелодию. Непривычно было слышать в глубине карьера
хоровое исполнение на двух языках: норвежском и русском.
Закончив петь «Интернационал», норвежцы начали что-то другое,
совсем незнакомое. Разведчики обменялись вопросительными взглядами.
— Это национальный гимн Норвегии, — разъяснили им.
Лейтенант Бахтеев подал команду: «Смирно!»
Как только пение кончилось, посыпались вопросы:
— Можно уходить домой?
— Вернутся немцы?
— Когда кончится война?
Бахтеев старался ответить каждому. Завязалась дружеская беседа.
Норвежцы рассказали, что их здесь более двух тысяч. Сидели в сырой
штольне, мерзли, голодали и все ждали, что вот-вот придут немцы и угонят
в Германию...
Из всех городов Северной Норвегии, пострадавших при отступлении
гитлеровцев, особенно досталось Киркенесу. Мы с генерал-майором
Сергеевым въехали туда вслед за передовыми частями. Кругом бушевали
пожары.
Остановились у горящих складов каменного угля. К нам подошел
председатель местного муниципалитета — худощавый пожилой человек с
умными, проницательными глазами. В 1940 году, когда немцы
оккупировали Норвегию, он был отстранен от управления городом. Его
место занял квислинговец.
— Никак не можем потушить, — пожаловался норвежец. — Повидимому, недостаточен напор воды.
Возле угольных штабелей суетились пожарные и несколько жителей
города. Неподалеку натужно пыхтела их красная пожарная машина.
Я вспомнил свою производственную практику инженера-металлурга и
объяснил один из способов тушения горящего угля. А Сергеев отрядил на
это специальную команду.
Смеркалось. Синие полярные сумерки спускались на разоренный
город. [49]
— Как же вы будете жить здесь? — спросил один из наших офицеров
представителя власти.
— Город мы отстроим, — с достоинством ответил председатель
муниципалитета. — Наш народ трудолюбивый.
Некоторое время спустя мне довелось присутствовать на заседании
муниципалитета. Очень острые вопросы дебатировались там: как
разместить жителей города? Где взять продовольствие? Как ликвидировать
эпидемические заболевания? Откуда получить лекарства?
От имени нашего командования я выразил сочувствие по поводу
бедственного положения, в котором очутились жители Киркенеса, и
обещал помощь. Сообщил, что войска не займут ни одного здания,
принадлежащего норвежскому населению, и даже отказываются от
бараков, построенных немцами.
Я имел также полномочия сказать представителям местной власти,
что из наших складов для населения выделено [50] три вагона муки, вагон
рыбы, тридцать восемь тонн хлеба и сухарей, двадцать пять тонн овощей,
четыре с половиной тонны масла, одиннадцать тонн мяса и много других
продуктов. Помимо этого решено было передать норвежцам все
продовольственные немецкие склады, выделить медикаменты, оказывать
медицинскую помощь, предоставить в распоряжение муниципалитета
некоторое количество автомашин, помочь восстановить причалы и другие
портовые сооружения, разрушенные противником.
В заключение своего выступления я объявил, что в городе
открывается клуб советского гарнизона, где будут демонстрироваться
кинофильмы, проводиться вечера самодеятельности. Пригласил всех
желающих посещать этот клуб.
Такого они совсем не ожидали. В период оккупации в кинотеатры
допускались только немцы. Немало подивились и тому, что советское
командование никаких приказов для населения издавать не будет. Это
право
оставлялось
за
муниципалитетом
и
норвежской
военной
комендатурой.
Глава
военной
норвежской
миссии
полковник
А.
Даль
телеграфировал тогда в свое посольство в Москве: «Киркенес стерт с лица
земли, сожжен немцами. Завод и причалы разрушены... Нет сухопутного
транспорта, несколько мотоботов сохранилось в Бугинесе. Подтверждаем
известия о самых сердечных отношениях с норвежцами русских. При
освобождении Киркенеса исполнен национальный гимн «Да, мы любим».
Лживые утверждения Осло о положении Киркенеса после освобождения
смешат, озлобляют население. Утверждается, например, что Фюгле с женой
убиты русскими, но он живет вполне благополучно в Киркенесе, супруга
умерла несколько лет назад. Нацистский председатель муниципалитета
Рудольф Хэуч все еще в Яр-фиорде. Русские не обращают на него
внимания, предоставляя народным властям разделаться с ним внутренним
порядком».
А вот телеграмма Маршалу Советского Союза К. А. Мерецкову от
министра юстиции Норвегии Дерье Вольд, побывавшего в то время в
освобожденных районах Северной Норвегии. В ней говорилось: «Я, как
член норвежского правительства, испытываю желание, господин маршал,
Вам, как командующему этим фронтом, принести мою искреннюю
благодарность за исключительный вклад, который Вы внесли в дело
освобождения моего отечества. [51]
Сотрудничество между Советским и Норвежским правительствами в
борьбе против общего врага — нацистов, начатое столь счастливо, будет,
по моему твердому убеждению, развиваться наиболее удовлетворительным
образом.
Я позволю себе также просить, господин маршал, принять мою самую
искреннюю благодарность за внимание и понимание, которые Ваши
представители повсюду оказывали мне при организации моей поездки».
Хорошо сказано! К этому вряд ли надо что-либо добавлять. [52]
Генерал-лейтенант П. П. Щербаков. Наступление.
Родился в 1901 году. В ряды Красной Армии вступил добровольцем в
1919 году. Прошел путь от рядового бойца до командующего армией и
военным округом.
Участник гражданской и Великой Отечественной войн. С 1941 по
1942 год — командир корпуса, затем командующий армией на
Ленинградском фронте. В боях за освобождение Крайнего Севера
командовал 14-й армией. В настоящее время — в отставке.
В начале августа 1944 года я был вызван в штаб фронта. Находился
он тогда в небольшой деревушке недалеко от Петрозаводска. В просторном
доме меня принял генерал армии, ныне Маршал Советского Союза, К. А.
Мерецков. Выглядел он устало.
Кирилл Афанасьевич встретил меня приветливо. Мы знали друг друга
с 1939 года. Мерецков в то время командовал Ленинградским военным
округом, а я — 104-й стрелковой дивизией, дислоцировавшейся в
Мурманске. Кое о чем вспомнили, потом перешли к делу. Кирилл
Афанасьевич
сориентировал
в
общей
обстановке,
сказал
о
первоочередных задачах фронта, затем предложил в течение двух дней
продумать и нанести на карту замысел наступательной операции 14-й
армии. «Вот оно, наконец начинается главное», — подумал я. Давно и с
нетерпением все мы ожидали этого момента.
— На какие силы рассчитывать? — обратился я к Мерецкову.
Он ответил, что сил и средств для выполнения задачи в армии будет
достаточно. Немного помолчав, Кирилл Афанасьевич неожиданно спросил:
[53]
— Как считаете, можно на вашем участке применить танки?
— Думаю, что да.
— Хорошо. Идите работайте. Если понадобится в чем-либо помощь,
обратитесь к начальнику оперативного управления генерал-майору
Семенову.
Замысел операции у меня зрел еще с весны. Больше того, уже велись
некоторые подготовительные работы. В частности, 14-я стрелковая
дивизия была направлена на прокладку второй дороги, ведущей от
Большой Западной Лицы к будущему району сосредоточения войск. А
чтобы сбить противника с толку, дорожное строительство имитировалось и
в других местах. На просматриваемых со стороны врага участках
действующего пути устанавливались маскировочные сети, усиливались
мосты. 31-я легкая стрелковая бригада была подтянута ближе к переднему
краю.
Вместе с адъютантом мы расположились в отведенном для нас
небольшом домике, разостлали на столе карту, и я стал размышлять над
ней. В штабе фронта оказался и командир 126-го легкого стрелкового
корпуса нашей армии полковник В. Н. Соловьев — самобытный и
интересный человек. Он славился поразительным умением безошибочно
ориентироваться в полярной тундре. Войсками управлял уверенно. Какую
задачу ни поставь перед ним — выполнит. Я привлек его к разработке
замысла предстоящего наступления. Трудились почти без отдыха. Погода
стояла теплая, солнечная. Вокруг — сказочные карельские леса, не то что
наша угрюмая тундра. Однако любоваться чудесной природой не было
времени.
К концу второго дня замысел операции был нанесен на карту. Он
сводился к следующему. Главный удар намечалось нанести из района
южнее озера Чапр на Луостари и далее на Печенгу. Цель — разгромить 2-ю
горную дивизию противника и самокатно-разведывательную бригаду
«Норвегия». Кратчайшим путем выйти на главную коммуникацию
неприятеля Печенга — Ахмалахти, окружить и уничтожить 19-й горный
корпус
гитлеровцев,
обороняющийся
восточнее
Печенги.
Легким
стрелковым корпусом предполагалось обойти правый фланг врага и
перехватить путь, ведущий на юг от Печенги.
Вспомогательный удар намечался из района озера Чапр на север
вдоль реки Титовка с задачей перехватить дорогу [54] от Большой
Западной Лицы на Печенгу. На остальных участках фронта активной
обороной воспретить фашистам перебрасывать войска на другие
направления.
Генерал армии К. А. Мерецков утвердил замысел операции. Вскоре
начальник штаба фронта улетел с ним в Москву. Вернулся через два дня и
сообщил, что Ставка одобрила наш замысел. В тот же день командующий
фронтом приказал мне ехать в армию и приступить к разработке теперь
уже плана операции.
Готовясь к наступлению, мы понимали, какие трудности придется
преодолевать войскам. Три года гитлеровцы вгрызались в гранитные
скалы, усиливали свои позиции железобетонными сооружениями,
различного
рода
заграждениями.
К
осени
1944
года
они
усовершенствовали рубеж до типовой долговременной обороны.
Некоторый опыт активных действий на этом участке фронта у нас
уже был. То в одном, то в другом месте наши подразделения, а иногда и
части врывались на позиции врага, уничтожали его живую силу,
разрушали оборонительные сооружения, захватывали пленных.
Вспоминается и такой эпизод. На левом фланге 10-й гвардейской
стрелковой дивизии фашисты занимали высоту, с которой просматривали
глубину обороны соединения. Мы решили выбить их оттуда. Командование
армии знало, что у неприятеля поблизости имелся резерв. Чтобы
парировать возможные контратаки, мы ночью выдвинули 31-ю легкую
стрелковую бригаду ближе к опорному пункту противника, установили
несколько орудий на открытые и полузакрытые позиции, подготовили
батарею реактивной артиллерии. С рассветом артиллеристы открыли
огонь, после чего батальон пошел в атаку и захватил высоту. Как мы и
предполагали, немцы попытались отбить ее, введя в бой находившийся в
резерве разведывательный дивизион. Но как только он развернулся,
заходя батальону гвардейцев во фланг, на него обрушила удар 31-я легкая
стрелковая бригада, дала залп батарея «катюш». Понеся большие потери,
гитлеровцы отступили. Высота осталась за нами.
Части
и
подразделения
армии
систематически
совершали
изматывающие врага дерзкие вылазки и рейды по его тылам. Несколько
раз нападали даже на луостарский аэродром противника. [55]
В постоянном напряжении держали неприятеля и наши снайперы.
Добрым словом хочется вспомнить о боевых делах Мамеда Али
Абасова, уничтожившего 184 гитлеровца, Софьи Гусевой, Антонины
Новиковой, Антонины Кругляковой и других. В лютую стужу и непогоду
они, искусно замаскировавшись, по нескольку часов находились на
позициях, не позволяя фашистам безнаказанно высунуть из щели нос.
Весной 1944 года боевая активность войск 14-й армии еще более
повысилась.
А вот теперь настал и наш час громить врага. Срочно был созван
Военный совет армии. На него мы пригласили командующих родами войск
и
начальников служб.
Я
доложил
собравшимся
об
указаниях
командующего фронтом. Решили во всех деталях спланировать лишь
первый этап операции, рассчитанный на 7–8 дней. Суточный темп
продвижения предусматривался 4–5 километров. [56]
Штаб армии во главе с его начальником генерал-майором И. П.
Герасевым сразу же приступил к делу. Энергичный и опытный
руководитель, Иван Петрович умело организовал работу всех отделов,
нацелил их на выполнение первоочередных задач. Прежде всего надо
было обеспечить прием прибывающих войск. А их ожидалось около 70
тысяч. И все требовалось скрытно перебросить в районы сосредоточения
по единственной дороге, которая проходила по совершенно открытой
местности. Не терпела отлагательств и организация всех видов разведки,
которой к началу операции надлежало вскрыть группировку, силы
противника, его систему обороны. Все данные об этом обобщить и
своевременно передать в нижестоящие штабы.
Напряженно трудился и штаб командующего артиллерией армии,
который возглавлял генерал-майор Д. Ф. Паниткин. К нам стягивалось
много артиллерийских частей и минометных соединений. Для них
необходимо
было
выбрать
районы
огневых
позиций,
развить
топографическую опорную сеть, уточнить цели, произвести пристрелку.
Разработанный план артиллерийского наступления мы согласовали со
штабом 7-й воздушной армии. По инициативе генерал-майора Д. Ф.
Паниткина в расположение гитлеровцев мы заслали несколько групп
артиллерийских разведчиков с радиостанциями. Они сообщили много
важных сведений. Забегая вперед, скажу, что все эти меры позволили
артиллеристам 14-й армии в период артподготовки уничтожить и подавить
более 85 процентов вражеских батарей.
Сложные задачи решала и армейская инженерная служба. Ее
возглавлял генерал-майор Д. А. Лейчик. Специальные подразделения
должны были ликвидировать неприятельские заграждения, прокладывать
колонные пути, поддерживать в проезжем состоянии дороги в полосе
наступления, обеспечивать форсирование водных преград. Мы знали, что
справиться с этой задачей им будет очень трудно. Ведь армии доведется
идти по тундре, изрезанной ущельями, загроможденной валунами,
занесенной снегом. Причем пласты снега, плотно спрессованные
студеными ветрами, нужно было резать железными лопатами, а то даже и
пилить. Дорожных же механизмов у нас было мало. Поэтому
предусматривалось
усиление
инженерных
войск
стрелковыми
подразделениями. Правда, эта мера [57] тоже, как потом оказалось, не
решала проблемы полностью.
По предложению генерал-майора Д. А. Лейчика Военный совет армии
заранее послал во вражеский тыл два батальона. До начала наступления
они должны были вести разведку, а в ходе боевых действий содействовать
нашим соединениям в продвижении. Выбор пал на отдельный гвардейский
батальон минеров, которым командовал майор Попов, и на инженерносаперный батальон во главе с майором Градовым. Числа 18–20 сентября
минеры выступили. За семь суток они по тундре скрытно вышли к
норвежской границе северо-западнее Печенги. Инженерно-саперный
батальон двинулся в обход правого фланга обороны неприятеля и через
четверо суток был уже за его главной оборонительной полосой. И минеры,
и саперы со своими задачами справились отлично. Они снимали
заграждения противника, много уничтожили солдат и офицеров врага,
несколько десятков взяли в плен, подорвали более 20 километров
постоянной линии связи, взорвали более десятка мостов, наводили нашу
авиацию на скопления живой силы и техники фашистов. Сами же не
потеряли ни одного человека. Но это я уже забежал несколько вперед...
К середине сентября основные силы усиления армии находились в
районах сосредоточения. Штаб армии провел с командирами дивизий и
корпусов несколько занятий на картах и рельефных планах. На местности
отрабатывалось взаимодействие.
И вот рано утром 7 октября 1944 года на армейский наблюдательный
пункт приехал командующий фронтом К. А. Мерецков. Командиры
соединений доложили, что все готово. На переднем крае царила тишина.
Ровно в 8 часов началась артиллерийская подготовка. Поднялось
несколько самолетов 7-й воздушной армии. Однако погода быстро
ухудшалась, и авиация не могла выполнить поставленных перед нею
задач. При планировании артиллерийского наступления мы учли
особенности полярного климата. Это выручило нас. Мощные залпы орудий
и минометов дезорганизовали оборону противника, подавили его огневые
средства.
Части 131-го стрелкового корпуса, которым командовал генералмайор З. Н. Алексеев, пошли в атаку. При поддержке танков они прорвали
главную полосу неприятельской [58] обороны, форсировали реку Титовка
и захватили плацдармы на ее западном берегу.
По-иному сложилась обстановка на правом фланге 99-го стрелкового
корпуса генерал-майора С. П. Микульского. Некоторые его полки
поднялись с опозданием и оторвались от своего огневого вала. Этим
воспользовались гитлеровцы. Они прижали стрелков к земле. За целый
день части корпуса не смогли здесь продвинуться. Только к утру 8 октября
мощный узел обороны немцев на горе Большой Кариквайвишь был взят.
Ведя упорную борьбу с егерями, войска армии медленно пробивались
вперед. Особо тяжелые бои выпали на долю 10-й гвардейской стрелковой
дивизии. Ей пришлось отбивать сильные контратаки.
Образцы мужества показали солдаты и офицеры 126-го стрелкового
корпуса генерал-майора В. Н. Соловьева. Совершив трудный переход по
тундре, они обошли правый фланг врага и 9 октября вышли ему в тыл,
перехватив главную дорогу, идущую от Печенги на Никель. Фашисты
начали спешно перебрасывать в этот район резервы. Разгорались
ожесточенные схватки, доходившие до рукопашных. Некоторые высоты
переходили из рук в руки по нескольку раз. Израсходовав все боеприпасы,
наши бойцы собирали трофейное оружие, патроны и продолжали отбивать
атаки. Противник вынужден был перейти к обороне.
А в ночь на 13 октября одна из бригад корпуса генерал-майора В. Н.
Соловьева совершила 15-километровый марш и перехватила последний
путь, ведущий из Печенги в Северную Норвегию.
Это был большой успех частей 126-го легкого стрелкового корпуса.
Сопротивление противника сломила 14-я стрелковая дивизия. В этом
соединении особенно отличился 155-й стрелковый полк, которым
командовал подполковник Поваренков. Неприятель поспешно отошел в
Печенгу. В это время с севера на Печенгу начал наступать морской десант
Северного флота, высаженный в порту Лиинахамари. Вскоре гитлеровцы
были окружены.
Утром 15 октября 14-я стрелковая дивизия форсировала реку
Петсамо-Йоки и одновременно с частями 10-й гвардейской стрелковой
дивизии и 7-й танковой бригадой после ожесточенного боя овладели
Печенгой. За восемь дней [59] враг потерял только убитыми свыше 18
тысяч солдат и офицеров.
Войска 14-й армии вышли к норвежской границе.
16 октября в районе Луостарского аэродрома командующий фронтом
заслушал и утвердил мое решение на второй этап операции. Теперь нам
предстояло овладеть районом никелевого производства. На пути войск
было много высот, речек и озер с заболоченными берегами. Я обращаю на
это внимание потому, что тундра очень изнуряла силы солдат.
Карабкаются они, бывало, карабкаются на сопку, надеясь, что с вершины
легче будет спускаться, а на ней оказывается болото. И опять приходится
тратить силы, чтобы преодолеть и это препятствие.
Используя сложный рельеф местности, гитлеровцы создали на
подступах к никелевому производству ряд промежуточных рубежей. А
непосредственно вокруг никелевых разработок оборудовали батальонные
узлы обороны, намереваясь во что бы то ни стало удержать этот важный
район. Однако мы ломали планы фашистов. Наши соединения находили
слабые места в боевых порядках противника, смелыми охватами и
обходами его флангов прорывались в тыл и наносили сокрушительные
удары.
Остроумный маневр совершила одна из частей дивизии Г. Е.
Калиновского. Незаметно обойдя гитлеровцев с флангов, она внезапно и
стремительно атаковала их с тыла. Ошеломленный неприятель не
выдержал натиска и бежал, бросив 12 орудий.
А надо сказать, что артиллерийская группировка у немцев на этом
направлении была очень сильная. Я с благодарностью вспоминаю сейчас
наших героев-летчиков, которые помогли наземным войскам одолеть ее.
Только в течение одного дня капитаны Тимошенко, Боровков, Рубанов,
старший лейтенант Новиков своими штурмовиками подавили семь полевых
батарей и восемь зенитных.
22 октября 99-й и 31-й стрелковые корпуса овладели обширным
районом никелевого производства с населенными пунктами Ахмалахти,
Салмиярви, Никель, форсировали озеро Конти-Ярви и на территории
Норвегии освободили населенные пункты Фосгорд и Трансгунд.
Группировка немцев была разрезана на две части. Одна из них в
беспорядке отступала в Северную Норвегию на Киркенес, другая — на юг,
в сторону Наутси. [60]
Теперь 14-й армии предстояло наступать в двух противоположных
направлениях. Встал вопрос: против какой группировки противника
сосредоточить главные силы? Проанализировав обстановку, решили три
корпуса двинуть на север, добить противника в районах Торнет, Киркенес,
Нейден, затем помочь народу Северной Норвегии избавиться от
оккупантов.
Мы понимали, что задача эта нелегкая. Киркенес — сухопутноморская крепость, омываемая с трех сторон заливами, представляющими
серьезные преграды. Но боевой дух войск был так высок, что мы не
сомневались в успехе.
18 октября войска 14-й армии перешли норвежскую границу.
Первыми вступили на землю соседей части 45-й стрелковой дивизии,
которой командовал генерал-майор И. В. Панин.
Я знал его еще до войны как вдумчивого и энергичного человека с
хорошей военной подготовкой. Соединение сразу же завязало упорные
бои. Они длились три дня. Сопротивление врага возрастало. Пришлось
задействовать 14-ю стрелковую дивизию, а днем позже и 368-ю. В течение
21 и 22 октября дивизии отбили несколько контратак и, овладев
населенными пунктами Стурбукт, Торнет, Тофте, продолжали развивать
наступление. Много сил потребовало форсирование заливов Яр-фиорд и
Бек-фиорд. Фашисты оказывали упорное сопротивление. В отдельные дни
немцы выпускали по нашим войскам от 30 до 40 тысяч снарядов, главным
образом из мощных береговых орудий.
Путь к Киркенесу преодолевали в крайне тяжелых природных и
климатических условиях. Октябрь был на исходе. Дни стали намного
короче. Погода ухудшалась. В течение суток по нескольку раз дождь
сменялся снегом, а снег заморозками. Все жилые постройки норвежцев
гитлеровцы при отступлении сжигали. Промокшие до нитки, изнуренные
преодолением гор и болот, советские воины упорно шли вперед,
уничтожая захватчиков.
25 октября после короткой, но мощной артподготовки, укрепления
противника были прорваны в нескольких местах. Первым в город ворвался
325-й полк 14-й стрелковой дивизии. Им командовал полковник И. Т.
Чернецкий. Пятитысячный гарнизон Киркенеса почти полностью был
уничтожен.
27 октября 126-й легкий стрелковый корпус, совершив [61] марш по
тундре, форсировал реку Нейден-Эльв, овладел Нейденом.
31-й стрелковый и 127-й легкий стрелковый корпуса, преследуя
неприятеля в южном направлении, 28-го октября овладели населенным
пунктом Наутси и полностью очистили от фашистов Печенгскую область.
Все соединения и части армии в трудных боях показали хорошую
выучку и выносливость, преданность воинскому долгу.
Но наиболее успешно били фашистов ветераны Заполярья — 10-я
гвардейская стрелковая дивизия во главе с решительным и смелым
генерал-майором X. А. Худаловым, 14-я стрелковая дивизия, которой
долгое время командовал генерал-майор Ф. Ф. Коротков, 126-й легкий
стрелковый корпус генерал-майора В. Н. Соловьева, состоявший из двух
бригад, которыми командовали полковники С. П. Лысенко и И. П. Амросов.
Отличились и танкисты, впервые действовавшие в горной тундре.
Во всех частях и соединениях пример показывали воиныкоммунисты. Своим бесстрашием и выносливостью они вселяли дух
бодрости и отваги.
Так, коммунист Демченко из корпуса В. Н. Соловьева в критический
момент с развернутым знаменем рванулся вперед, увлек за собой всех, кто
мог двигаться и кто был поблизости. Гитлеровцы, находившиеся уже в 15–
20 метрах от огневых позиций орудий, были отброшены.
Герой Советского Союза Дмитрий Покрамович с небольшой группой
разведчиков проник в тыл врага, вырезал провод, проложенный немцами
для подрыва тоннеля рудника и тем спас тысячи жизней норвежцев,
которые там укрывались.
А был и такой случай: группе раненых бойцов 368-й стрелковой
дивизии
не
смогли
своевременно
оказать
квалифицированную
медицинскую помощь, потому что еще шли бои за овладение дорогой.
Некоторые пострадавшие начали высказывать недовольство. И в этом
случае коммунисты, сами находившиеся в тяжелом состоянии, сумели
убедить товарищей в том, что надо потерпеть: обстановка такая
сложилась.
— Как только наши освободят дорогу, нам немедленно окажут
помощь.
Подобных примеров можно привести немало. [62]
За несколько дней воины 14-й армии и моряки Северного флота
сделали то, чего не смогли сделать хваленые фашистские горные войска
более чем за три года.
С чувством законной гордости читали мы в те дни в «Правде» оценку
своего ратного труда. Победа в Заполярье рассматривалась как результат
глубокого замысла советского командования, высокого искусства наших
офицеров и беззаветной отваги рядовых воинов. В статье в наш адрес
были и такие слова: «Сочетая боевую мощь нашей техники с отлично
проведенным маневром, они постоянно ставили врага под угрозу
окружения, зажима в тиски, удара в тыл. Здесь, в тундре, при полном
отсутствии дорог, целые корпуса совершали марши, которым мало равных
в истории. Шесть дней наши бойцы стремительно [63] двигались через
тундру. Ни болота, ни реки, ни дождь не могли задержать их. Как снег на
голову, обрушивались они на врага с тыла и вынуждали его поспешно
отходить, бросая технику и вооружение. Много гитлеровцев осталось
навсегда лежать в земле, на которую они пришли как наглые завоеватели
три года тому назад. Поход через тундру — это сам по себе героический
подвиг, который под силу только советскому воину, беспредельно
преданному своему воинскому долгу, своей Родине».
Я с глубокой благодарностью вспоминаю тех, кто так много вложил
творческого труда и знаний, помогая Военному совету армии в подготовке
и проведении операции по освобождению Печенги и Киркенеса. Это, я бы
сказал, единственная операция отдельно действующей армии в условиях
Крайнего Севера, где впервые в истории войн были успешно применены
все рода войск и все виды вооружения.
На норвежской земле советские войска повсюду встречали радушное
отношение со стороны населения. Местные жители стремились помочь нам,
чем только могли. Рыбаки из поселка Банген, пренебрегая опасностью,
переправляли наших солдат и офицеров через залив Бек-фиорд. Парни и
девушки города Киркенес оказывали первую помощь нашим раненым
бойцам.
Фашистские захватчики при отступлении уничтожили все, что можно
было уничтожить. Они оставили население Финнмарка без крова и
продовольствия. Как мне стало известно позже, Гитлер в одном из своих
приказов требовал: «Финнмарк и Северный Тромс должны быть сожжены и
представлять мертвое пространство между немцами и русскими».
А наши воины в то трудное время оказывали норвежцам всяческую
помощь и поддержку. В Военный совет 14-й армии стали поступать
донесения о том, что солдаты и офицеры отдают часть своих пайков
голодающим норвежцам. Вскоре после этого населению освобожденных
районов Северной Норвегии было передано значительное количество
продовольствия.
Для восстановления и устройства жилищ Военный совет армии
выделил норвежцам много строительного леса. При штабе армии была
учреждена норвежская военная миссия. Она успешно сотрудничала с
командованием 14-й армии. [65]
Норвежский народ не забыл помощь, какую ему оказала Советская
Армия и советский народ. Припоминаю такой случай. Несколько лет тому
назад мы находились в Киркенесе в связи с празднованием Дня
освобождения Северной Норвегии от фашистских захватчиков. По
приглашению горожан посетили несколько частных домов. В одном из них
нас встретила женщина средних лет. Обращаясь ко мне, она сказала:
«Спасибо вам, господин генерал, за то, что в 1944 году ваши солдаты
спасли жизнь мне и двум моим дочерям. Нас немцы хотели уничтожить в
туннеле. Ваши солдаты предотвратили это. А когда я с дочками голодала,
вы нам дали продовольствие».
Тогда же на митинге у памятника советским воинам норвежский
представитель заявил: «Норвежский народ не забудет храбрых боев
советских войск, их дисциплину и смелость. Их вклад содействовал
укреплению хороших отношений между норвежским и советским народами.
В отношениях между СССР и Норвегией никогда не было военных
столкновений. Наше внутреннее желание, чтобы в будущем существовали
хорошие добрососедские отношения между нашими сторонами».
Пусть так и будет. [66]
Генерал-лейтенант X. А. Худалов. На главном направлении.
Родился в 1905 году в Северной Осетии. С 1926 по 1966 год
находился в рядах Советских Вооруженных Сил. В Великой Отечественной
войне участвовал с первого и до последнего дня. Начал командиром
разведывательного батальона в Заполярье, закончил командиром
гвардейской дивизии в Восточной Померании. Член КПСС с 1941 года.
12 октября 1944 года, поздно вечером, меня вызвали на командный
пункт 99-го стрелкового корпуса. Командир его генерал-майор Семен
Петрович Микульский, рассматривая карту, сказал:
— В течение ночи вашей дивизии предстоит очистить от противника
район севернее Луостари, а с утра перейти в наступление в направлении
на Печенгу и овладеть ею.
10-й гвардейской стрелковой дивизии, которой я в то время
командовал, для усиления придавались танки.
Генерал Микульский поставил в известность, что одна бригада
соседнего корпуса к исходу 13 октября должна выйти по тундре в район
озера Насюкка-Ярви и перехватить дорогу Печенга — Торнет. Справа от
нас в направлении на Печенгу будет наступать 131-й стрелковый корпус.
Но вернемся на несколько дней назад. Ранним туманным утром 7
октября над заснеженными сопками Заполярья вдруг разразилась
артиллерийско-минометная канонада. Это перешедшая в наступление 14-я
армия Карельского фронта и моряки Северного флота начали взламывать
долговременную оборону противника. Приморский плацдарм, занятый
гитлеровцами, с юга был прикрыт почти [67] непроходимой тундрой, с
востока и севера — укрепленной линией протяженностью около сорока
километров. Рубеж этот проходил по реке Западная Лица, губе Малая
Волоковая и далее по перешейку полуострова Средний. Сказать, что
наступать здесь было трудно, — ничего не сказать. Пути приходилось
прокладывать там, где не ступала нога человека. Люди шли по колено в
воде, ломая тонкую корку льда, преодолевая незамерзающие топи и
болота. Мы ждали этого дня три года, готовились к нему, не давали врагу
покоя, совершая дерзкие налеты на его гарнизоны, проводя частные
операции по улучшению своих позиций. Неприятель за это время лишился
нескольких десятков тысяч солдат и офицеров, недосчитался многих своих
кораблей, потопленных в море и в базах. Сотни, а может, и тысячи
фашистских самолетов были сбиты защитниками заполярного неба.
И вот теперь, сломив сопротивление 19-го горнострелкового корпуса
фашистов на главной полосе обороны, наши войска овладели аэродромом
под Луостари. Противник потерял и важный коммуникационный узел —
дорогу, соединяющую Печенгу и Салмиярви с Норвегией, где находились
оперативные резервы немцев.
12 октября 99-й стрелковый корпус в составе 65, 114 и 10-й
гвардейской стрелковых дивизий занял Луостари. Наши 24-й и 28-й полки
овладели северной окраиной города, а 35-й — во втором эшелоне на
восточном берегу Петсамо-Йоки прикрывал правый фланг дивизии.
Остатки 2-й горноегерской дивизии и других резервных частей
гитлеровцев, численностью до двух пехотных полков с артиллерией и
минометами, перешли к обороне у развилки дорог в двух километрах
севернее Луостари, непосредственно перед фронтом 10-й гвардейской
стрелковой дивизии. От них-то и предстояло нам очистить этот плацдарм в
течение ночи.
В первом эшелоне бои вели 24-й и 28-й полки, во втором — 35-й. В
течение ночи на 13 октября гвардейцы 24-го полка без особого
напряжения выполнили возложенную на них задачу. С рассветом дивизия
перешла в наступление. У развилки дорог неприятель нанес внезапный
фланговый удар с северо-запада. Мы отбили его натиск. Враг
контратаковал вторично. И опять безуспешно. Однако наши попытки
овладеть высотами в районе развилки дорог также потерпели неудачу. Я и
командиры полков [68] недоумевали: откуда у немцев взялись на этом
направлении свежие силы? Вскоре все прояснилось. Стремясь любой ценой
затормозить наше продвижение и дать возможность своей группировке,
находящейся восточнее Печенги, отойти на Торнет — Киркенес,
фашистское командование спешно перебросило из района западнее
Луостари части 163-й пехотной дивизии. Это позволило противнику
задержать нас на целые сутки.
В связи с изменением обстановки командир корпуса во второй
половине дня 13 октября скорректировал нашу задачу. Наступать на
Печенгу теперь предстояло нам не одним, а вместе с 65-й стрелковой
дивизией. Мы сорвали попытки гитлеровцев навязать нам затяжной бой.
Оттеснив их в западном направлении, с утра 14 октября совместно с
подошедшими танками возобновили продвижение на Печенгу.
Захваченные пленные из 2-й горной дивизии показали, что часть ее
сил должна была оторваться от нас и в районе перекрестка дорог на
подступах к Торнету организовать оборону. Остальным — не давать нам
продвигаться. И действительно, фашисты ожесточенно дрались за каждую
сопку, при всяком удобном случае пытались переходить в контратаки.
В 10–12 километрах от перекрестка к подразделениям 24-го
гвардейского стрелкового полка подошли пять танков из приданной нам
бригады полковника Н. Н. Юренкова. Ждать, пока подтянутся остальные
машины, мы не имели возможности — дорога была каждая минута. Я
приказал усилить взвод танков саперами, пехотой и направить его к
перекрестку с задачей захватить его и удержать до подхода стрелковых
подразделений.
Через несколько минут вновь созданный отряд во главе с
полковником Николаем Николаевичем Юренковым ушел вперед.
В это время в дивизию прибыл член Военного совета фронта генералполковник Т. Ф. Штыков. Поначалу это смутило меня. Но постепенно
чувство скованности прошло. Я начал было докладывать Терентию Фомичу
обстановку, но он знал ее лучше меня и подробно рассказал о действиях
соседа слева — 65-й стрелковой дивизии.
— Думаю до Печенги идти вместе с вами, — сказал генерал с
улыбкой, — надеюсь, не возражаете?
Признаться, мне не хотелось, чтобы член Военного совеха [69]
остался в войсках в этот напряженный момент. Всякое может случиться. Но
как сказать ему об этом? Подбирал слова, потом чистосердечно сказал:
— Намерен, товарищ генерал-полковник, возразить. Очень здесь
опасно. Не смогу я в вашем присутствии не отвлекаться от основных моих
дел, не беспокоиться...
Штыков не рассердился и не обиделся, только спросил:
— Скажите, товарищ Худалов, где ваш начальник политотдела?
— Полковник Драгунов с самого утра в частях. Сейчас в 28-м
гвардейском полку вместе с работниками политотдела.
— Так я и знал. Для Драгунова, оказывается, и опасности нет, и не
стесняет он командиров частей и подразделений...
Что на это ответить? Я только пожал плечами, а член Военного совета
продолжал:
— Наступает момент исключительно важный. Очевидно, еще до
рассвета войска овладеют Печенгой. А это не обыкновенный населенный
пункт. О Печенге весь мир знает. На протяжении столетий Печенга была
часовым северо-западных границ русского государства. Через этот старый
портовый город наша страна издревле вела торговлю с иноземцами. Здесь,
в Печенгской области, богатейшие залежи никеля. Не случайно сюда
многие рвались, в том числе вот и фашисты...
Штыков помолчал с минуту, потом добавил:
— Своими глазами хочу увидеть наши войска в Печенге и
порадоваться вместе с ними.
— Понимаю вас, товарищ генерал. Взять Печенгу — большая честь.
Мы этого ждали три года...
— И поймите, товарищ Худалов, — продолжал Терентий Фомич, — я
не храбрость свою приехал показывать. Находиться в войсках —
наипервейшая моя обязанность. Конечно, я в какой-то мере стесняю вас...
— Поэтому и прошу, — уцепился я за последнюю фразу, —
обстановка, сами видите, неблагоприятная. Противник, находящийся
восточнее дороги, обязательно попытается прорваться на запад. Не
исключен и удар с правого фланга дивизии и даже с тыла...
— Ладно, Худалов, считайте, что вы меня убедили, — согласился
наконец генерал. — В Печенгу приеду утром.
Я заверил его, что город и утру возьмем. [70]
— Что еще беспокоит вас, товарищ комдив?
— Трофейные склады.
В 6–8 километрах южнее перекрестка дорог мы обнаружили склады
противника с огромными запасами продовольствия и спиртных напитков.
Складов было довольно много. Отходящие егеря не успевали не только
эвакуировать их, но даже уничтожать. Разведчики 24-го гвардейского
стрелкового полка, выставленные временно охранять трофеи, умоляли
меня освободить их от этой обязанности. Они рвались в бой.
— Хорошо, утром будут здесь и работники тыла, и охрана. Самое
главное, — сказал Терентий Фомич, прощаясь, — побольше внимания
правому флангу. Держите его под строгим контролем.
Вскоре после отъезда Штыкова разведчики привели на командный
пункт пленного. Он сообщил, что их войска получили приказ эвакуировать
все запасы продовольствия и снаряжения в район Киркенеса. Но так как
автотранспорт с перевозками не справляется, частям строжайше
запрещено отходить...
Потому-то на нашем пути к Печенге фашисты так цепляются за
каждую сопку.
Упорно пробиваемся к перекрестку дорог. Беспокоюсь за совершенно
открытый с востока правый фланг дивизии. С наступлением темноты 35-й
гвардейский стрелковый полк, остававшийся на восточном берегу ПетсамоЙоки, по моему указанию начинает движение в походных колоннах.
Командир полка Василий Андреевич Кардаш докладывает мне о месте
нахождения головного батальона через каждые 30 минут.
В районе перекрестка дорог вспыхнула сильная перестрелка. Мне
доложили, что бой ведут наши танкисты и пехотинцы. Но с кем? Если это
подразделения 2-й горноегерской дивизии немцев, переброшенные сюда
из Луостари, мы сомнем их без труда. А если тут более крупные силы?.. Я
терялся в догадках и ругал в душе дивизионную разведку, сработавшую
сегодня так плохо. Вскоре выяснилось, что перед нами батальон горных
егерей, оборонявшихся ранее у Большой Западной Лицы.
Как потом удалось узнать, части неприятельской дивизии во время
отхода к перекрестку отклонились на запад, надеясь самостоятельно уйти
в направлении Торнет. [71]
Наши передовые подразделения не заметили этого маневра горных
егерей и потеряли их из виду.
Заняв оборону на прилегающих к перекрестку с юга небольших
возвышенностях, гитлеровцы пытались прикрыть дорогу, ведущую с
востока на запад. По ней они рассчитывали отвести с рубежа ПетсамоЙоки значительные силы. На что они надеялись? На союзницу-ночь?
Ночной прорыв — их последний шанс на спасение. Если они не успеют
уйти до утра, то останется одно: капитулировать или погибнуть...
Батальон горных егерей — это, конечно, не сила. Мы смяли их с ходу.
К 22.00 14 октября перекресток был в наших руках. Теперь предстояло
решить самую главную и трудную задачу: не дать врагу прорваться на
запад.
Оценив обстановку, я приказал командирам полков усилить
разведку, лично расположить батальоны, орудия прямой наводки и танки с
таким расчетом, чтобы встретить врага наиболее плотным огнем. Сам
поспешил в правофланговый 24-й гвардейский стрелковый полк. Вместе с
командиром этой части Василием Федоровичем Лазаревым мы вышли к
мосту на реке Петсамо-Йоки и определили направление, по которому
должны пойти фашисты. Подразделения в это время готовились к бою:
окапывались, расставляли орудия, пополнялись боеприпасами, тянули
связь. На месте мы составили план действий полка. Зная, что гитлеровцы
ночью обычно передвигаются кучно, с минимальными просветами между
колоннами, я приказал огонь, в том числе и артиллерийский, открывать
только с малых дистанций, в упор.
— Особо берегите мост, — еще раз напомнил я Лазареву. — Он нам
нужен больше, чем противнику.
— Товарищ генерал, — виновато проговорил командир полка, — один
пролет настила разрушен танкистами...
Меня это не на шутку встревожило. Не верилось, что единственный
мост на всем многокилометровом участке реки от Луостари до Петсамо
разрушили наши же воины, и в такое время, когда необходимости в этом
не
было
совершенно.
Решил
удостовериться
лично.
Поехал.
Действительно, одного пролета нет. Вызвал командира танковой бригады
полковника Юренкова. Оказывается, он полагал, что сделал доброе дело,
лишив фашистов переправы на западный берег. [72]
Возвращаюсь на наблюдательный пункт. Здесь тоже кипит работа. В
узкой траншее копошатся связисты, артиллерийские разведчики, слышны
голоса офицеров, руководящих подготовкой к бою. «Главный артиллерист»
дивизии полковник Анатолий Григорьевич Седышев доложил о готовности
артиллерии. Начальник оперативного отделения и начальник разведки
дивизии кратко сообщили необходимое по делам своих служб. О
готовности стрелковых частей донесли Лазарев, Пасько и Кардаш.
Позиции двух полков подковой, обращенной на северо-восток,
перехватили все дороги. Орудия прямой наводки и танки нацелились в
сторону, откуда ожидалось появление неприятеля. Местность, на которой
мы заняли оборону, была господствующей, а расположение войск больше
напоминало засаду, чем оборону в привычном для нас понятии. Ночь
способствовала маскировке.
Гитлеровцы почти одновременно появились на восточной и северной
дорогах. Их обнаружили разведчики 35-го гвардейского стрелкового полка
рядовые Жулега и Виноградов.
Немцы, конечно, знали, что батальон их горноегерской дивизии
разбит и уничтожен и что здесь находятся наши части. Тем не менее обе
колонны шли к перекрестку, растянувшись на многие километры. В голове
— самоходно-артиллерийские установки, за ними — бронетранспортеры.
Это была немалая сила. Они двигались организованно.
Мы не спешили открывать огонь, ждали, когда подойдут поближе.
Рассекая светом фар темноту, вражеские танки, бронетранспортеры и
автомашины шли на больших скоростях. Первой дала о себе знать
колонна, идущая по восточной дороге. При подходе к мосту ее головные
подразделения открыли огонь из самоходных орудий. Это было сигналом и
для нас. Наши орудия и танки били прямой наводкой, безошибочно
поражая цели. Вспыхнувшие автомобили и бронетранспортеры осветили
обе колонны. Минут через пять — десять на дорогах возникли сплошные
пожары.
По спешившейся пехоте гвардейцы стреляли из пулеметов и
автоматов, по дальним участкам колонны, с закрытых позиций, вела огонь
артиллерия. Бросив технику, фашистские захватчики в панике разбегались
в стороны от дорог. Были, правда, и организованные попытки прорваться.
Так, до трехсот егерей попытали счастье на фланге [73] дивизии. Но 35-й
гвардейский стрелковый полк полностью их уничтожил.
Я приказал командирам 24-го и 28-го полков наступать в северном
направлении, а 35-му полку вместе с танками сосредоточить усилия вдоль
реки Петсамо-Йоки. Под натиском 10-й гвардейской дивизии противник
начал отступать. Теперь нужен был рывок, мгновенный и сильный, чтобы
ворваться в Печенгу. Это мог бы сделать десант под руководством
опытного и волевого командира.
— Петр Васильевич, — обратился я к своему заместителю полковнику
Носову, — из 24-го полка берите батальон, сажайте его на танки и —
вперед, на Печенгу.
В 2 часа ночи 15 октября во главе танкового десанта полковник
Носов ворвался в город.
Бой у перекрестка закончился лишь к 5 часам утра. Люди неимоверно
устали, но на душе было радостно: гвардейцы одержали большую победу,
разгромив
в
общей
сложности
четыре
батальона
пехоты,
горноартиллерийский полк и пехотную бригаду фашистов.
Часть неприятельских войск под покровом темноты все же ушла на
запад, просочившись по кустарникам, болотам, горным тронам. Одиночки
еще долго блуждали по тундре, но в конце концов голодные,
изможденные, проклинающие судьбу и фюрера, попадались в руки наших
воинов.
Утром 15 октября у перекрестка дорог собрались участники только
что завершившихся боев и норвежские партизаны. Начались дружеские
объятия, воспоминания, обмен сувенирами. Счастьем светились лица,
погрубевшие от ветров и морозов. Радость излучали глаза, воспаленные от
бессонных ночей и дыма.
Глядя на ликование бойцов, я невольно вспомнил о подобном
подъеме, охватившем гвардейцев, когда накануне наступления перед ними
выступил командующий Карельским фронтом генерал армии К. А.
Мерецков.
Под крутыми склонами сопки тогда собрались солдаты и сержанты —
представители частей и подразделений дивизии. Снайперы, разведчики,
бронебойщики, артиллеристы. Опытные, бывалые воины, испытавшие в
полную меру тяготы и лишения фронтовой жизни на Севере, заслуженные
мастера своего дела, орденоносцы.
В тот хмурый октябрьский день со стороны Баренцева моря ветер
гнал низкую серую облачность. Господствующие [74] высоты вокруг озера
Чапр были окутаны серым туманом. Насыщенный влагой воздух тяжело
давил на землю. В такую погоду немецкая авиация не летала, и можно
было не опасаться, что место сбора такой большой группы людей может
быть обнаружено.
Кратко, просто, доходчиво командующий рассказал о положении на
фронтах Великой Отечественной войны, охарактеризовал военную
обстановку в Финляндии. Потом повел речь о предстоящих боевых делах.
Смысл его напутствия был такой: наступает долгожданный час и для 10-й
гвардейской дивизии. Не сегодня-завтра войска фронта перейдут в
наступление. Нам предстоит решить благороднейшую из задач: разгромить
и навсегда изгнать немецко-фашистских захватчиков из советского
Заполярья. В заключение Кирилл Афанасьевич сказал, что гвардейцам, не
пропустившим врага к Мурманску, Военный совет фронта доверяет нанести
завершающий удар и выражает надежду, что это доверие мы оправдаем с
честью.
— Оправдаем! — дружно ответили все, кто слушал командующего
фронтом.
Солдаты и сержанты обещали бить врага по-гвардейски, не жалеть
сил, крови и самой жизни для достижения победы.
Выступления перешли в непринужденную беседу. У каждого было
что-то свое, сокровенное и волнующее, и все-таки больше всего говорили
о предстоящих боях. Когда начнутся они, будет ли участвовать авиация,
много ли артиллерии и танков поддержат наступление, что считать
конечной задачей...
Кирилл Афанасьевич обстоятельно ответил на вопросы, спрашивал
сам, попутно давал советы.
Беседа длилась около часа. Прощаясь, Мерецков попросил
присутствовавших рассказать обо всем, что здесь говорилось, в своих
подразделениях, пожелал гвардейцам боевых успехов.
Тут к командующему протиснулись два бойца. Один из них сказал,
что вот он и его товарищ уже давно не были в бане.
— Товарищи, может быть, из вас еще кто-нибудь не был в бане? —
оглядывая присутствующих, спросил Мерецков.
Таких больше не было. Солдаты недавно помылись, получили новое
теплое белье. [75]
Я спросил:
— А вы из какого полка? Кто у вас командир?
— Мы, товарищ генерал, из 14-й дивизии.
Этот ответ вызвал у гвардейцев веселое оживление. В адрес
«пристроившихся» полетели шутки.
Мерецков сказал:
— Я когда-то командовал 14-й стрелковой дивизией. Хорошее
соединение. Передайте своим товарищам все, что здесь слышали, и
пожелание боевых успехов. Ну, а баньку, думаю, вам тут организуют...
Солдаты и сержанты разъезжались по своим частям с глубоким
пониманием боевых задач, преисполненные чувства ответственности
каждого за общее дело, уверенные в победе.
И вот теперь, спустя больше недели, я на дороге, идущей от
перекрестка к Печенге. Передо мной целое кладбище разбитых и
сожженных неприятельских машин. Мощным был наш удар.
Заместитель командующего фронтом генерал-полковник Фролов не то
в шутку, не то всерьез пожалел:
— Надо же, сожгли все машины... А ведь для нас они были бы не
лишними.
Появление норвежских партизан явилось для нас неожиданностью.
Они сожалели, что не пришлось по-настоящему схватиться с фашистами.
Что поделаешь, одной только ненависти еще недостаточно, нужно оружие.
Поэтому борьба сводилась к отдельным небольшим стычкам. «В самой
Норвегии, — говорили они, — групп движения Сопротивления много, но
они разбросаны по всей стране и большей частью находятся в районе
Нарвика и южнее. Рассчитывать на них пока не приходится».
Партизаны откровенно сказали нам, что норвежский народ ненавидит
своего
нового
правителя
Квислинга,
несостоятельную
фигуру,
предлагающую свои услуги кому угодно, в зависимости от обстановки и
времени. Сначала он подыгрывал англичанам, вошедшим в Норвегию,
теперь немцам. Да и немцы его не терпят, только Гитлер мирится с его
существованием, зная, что более продажной и более, чем он, ненавидящей
свой народ личности найти невозможно.
Одним словом, норвежцы ждали нас, Советскую Армию. На нас
возлагали надежды. [76]
— Когда вы придете в Норвегию? — спросили меня партизаны.
— Все будет зависеть от правительства и народа Норвегии, — ответил
я партизанам, — оказать помощь в борьбе с фашизмом —
интернациональный долг Советской Армии.
Мы снабдили партизан трофейным оружием, боеприпасами и
дружески с ними расстались.
В тот же день я получил приказ командира корпуса. Дивизия
выводилась во второй эшелон и к ночи 15 октября должна была
сосредоточиться в районе Луостари. Это означало не что иное, как
подготовку к новому наступлению в глубь Печенгской области, в
направлении границы Норвегии.
Небольшой перерыв в боевых делах был очень кстати. Предстояло
привести в порядок полки и подразделения, дать отдохнуть уставшим
бойцам, подготовиться к новым боям. На это отводилось несколько дней.
За девять суток 10-я гвардейская дивизия с боями преодолела около
50 километров, взломала позиции и опорные пункты на главном
направлении, которые фашисты строили и укрепляли целых три года.
Подводя итоги, мы твердо могли сказать, что надежды и доверие
Военного совета фронта оправдали.
Теперь можно было вспомнить и некоторые подробности.
7 октября батальон гвардии майора Алексея Балуткина овладел
высотой Малый Кариквайвишь. Вслед за стрелками туда переместился
командно-наблюдательный пункт дивизии.
На Малом Кариквайвише располагался узел обороны фашистов. Их
выбила отсюда штурмовая группа гвардии лейтенанта Жаровина из
батальона Балуткина. Расчет 45-мм пушки, в упор ударив по амбразуре
дзота, подавил стрелявший оттуда пулемет. Под прикрытием автоматчиков
саперы сделали проходы в минных полях, подобрались к укрепленной
огневой точке вплотную, забросали вход в нее гранатами. Затем ворвались
внутрь и в примыкавшие к дзоту траншеи, в несколько минут очистили их
от противника.
Землянки, в которых укрылись гитлеровцы, уничтожались так:
автоматчики держали под прицельным огнем вход в помещение, а саперы
гранатами через трубу и входной тамбур уничтожали там все живое. [77]
Всего в этой схватке штурмовая группа Жаровина уничтожила около
трех десятков фашистов.
Особенно смело и находчиво действовали автоматчики Москаленко,
Поляков, Шадрин, Хованский, снайперы Джалилов, Кочетов, Писарев.
Несколько позже мне пришлось побывать в захваченной ими
землянке. Прочная, с перекрытием в несколько накатов, она была
надежным укрытием даже от прямых попаданий снарядов. Но и это
убежище не спасло егерей. Гвардейцы выковыривали их из всех щелей.
При подходе к одной из высоток стрелковая рота Александра
Чиркова внезапно попала под пулеметный огонь из дзота. Командир роты
сосредоточил на амбразуре огонь пулеметов. Неприятель умолк, но стоило
пехотинцам подняться, как плотные очереди снова прижимали их к земле.
Так повторялось несколько раз.
В траншею, примыкавшую к дзоту, ворвался старший сержант
Донской. В это время из дзота один за другим выскочили восемь вражеских
солдат. Это не смутило гвардейца. В не успевших опомниться егерей
полетели гранаты. Потом последовали автоматные очереди. Они заставили
фашистов броситься на дно укрытия. Донской не давал им поднять головы.
Но пулемет врага продолжал изрыгать огонь. Что делать? Как
подавить его? Воины старались что-то придумать, чтобы уничтожить
пулемет.
Гвардии ефрейтор Михаил Ивченко, находившийся на правом фланге
роты, опередил всех. Он быстро пополз в направлении дзота. Товарищи
следили за ним, готовые в любую минуту прийти на помощь, поддержать
огнем, заменить, если товарищ будет ранен или убит. Ивченко оглянулся и
сделал знак рукой, чтобы никто пока не поднимался. Потом он пополз
снова. Когда до дзота осталось не более 12–15 метров, он метнул в
амбразуру гранату.
Пулемет на минуту умолк и... снова застрочил. Распластавшийся на
земле Ивченко сжался в комок, затем вскочил на ноги и бросился к
амбразуре. Кто-то крикнул:
— Стой, Ивченко, стой!
Но он не услышал. Ефрейтор был во власти порыва, когда человек не
может уже остановиться на полпути.
Последняя пулеметная очередь застряла в теле героя...
Так дрались гвардейцы батальона А. Г. Балуткина. На этой высоте мы
последний раз виделись с боевым комбатом, [78] воспитавшим таких
героев. Несколько часов спустя Алексей Григорьевич Балуткин был
смертельно ранен осколком разорвавшейся рядом мины.
Гвардии рядовой Михаил Квасников из батальона гвардии майора
Сергея Кузоваткина, преследуя противника в составе своего отделения,
неожиданно встретил группу отходивших прямо на него вражеских
автоматчиков. Квасников быстро залег за камень, открыл огонь. Откуда-то
появилась еще одна группа егерей. Не дав им опомниться, смелый и
смекалистый солдат метнул в них гранату. Затем вскочил и, ведя огонь на
ходу, принудил гитлеровцев сложить оружие. Восемнадцать здоровенных
пленников привел Квасников к своему командиру.
А двумя днями раньше Михаил Квасников спас от пожара склад
боеприпасов. От прямого попадания снаряда загорелась укупорка мин.
Квасников, находясь у склада, один, под разрывами снарядов раскидал
горевшие ящики и потушил пламя. Он отстоял от огня большое количество
мин, с таким трудом доставленных сюда солдатами на руках...
Через пять часов после начала наступления к нам перешел один из
важных укрепленных узлов обороны дивизии горных егерей — Малый
Кариквайвишь.
С таким же упорством, отвагой и верой в победу наши воины били
врага у реки Титовка, под Луостари, под Печенгой.
Дни подготовки к новому этапу операции пролетели быстро. 20
октября, совершив нелегкий переход по сильно пересеченной местности,
10-я гвардейская вслед за 65-й стрелковой дивизией вышла в район
Ахмалахти. Форсировав пролив Бурсунд, мы сразу вступили в бой. 65-я
дивизия, тесня противника, двинулась вначале на юго-запад, а 10-я,
развернувшись на север вдоль фиорда, с боями дошла до Сванвика.
Киркенес теперь был недалеко. Этот небольшой городок имел
исключительно важное значение для гитлеровцев. Незамерзающий порт с
хорошо защищенными входами — важнейший пункт коммуникаций на суше
для северной части Финляндии и Норвегии. Через него проходила так
называемая имперская дорога от Печенги до Нарвика и далее в глубь
Норвегии.
Из Киркенеса немцы пытались наносить удары по нашим морским
коммуникациям, отсюда летали бомбить [79] Мурманск. Через Киркенес
снабжали они свои войска. Прикрываемый с юга тремя фиордами, по
берегам которых проходят высокие скалистые горы, Киркенес представлял
собой узел сопротивления, созданный самой природой, а в сочетании с
опорными пунктами и береговой артиллерией был настоящей крепостью.
С утра 22 октября два полка, находившихся в первом эшелоне
дивизии, повели наступление в направлении на Киркенес. Они сбили
передовые неприятельские заслоны и завязали бои в районе Солли и
высоты 127.0. Однако их продвижение вскоре застопорилось. Фашисты
встретили гвардейцев сильным огнем. Особенно артиллерийским. Районы
возможного сосредоточения наших войск, узкие места дорог были
тщательно пристреляны, а наиболее трудные участки — минированы или
перекрыты завалами.
В общем, удар по Киркенесу с ходу не получился. Очевидно, мы
недооценили противника. Пришлось перегруппировать силы и средства,
подождать застрявшую на переправе артиллерию. На это ушли целые
сутки. Нам очень мешал старый, непроходимый лес. Он сковывал маневр,
ограничивал выбор огневых позиций, строительство дорог, съездов. Много
потеряли драгоценного времени, пока нашли подходящее место для
наблюдательного пункта.
Утром 23 октября дивизия возобновила наступление. Ближайшие
опорные пункты гитлеровцев захватили без особых усилий. Правда,
предварительно они были подавлены артиллерийским огнем. Но вдоль
дороги враг сопротивлялся ожесточенно. Большая часть трассы проходила
по восточному берегу фиорда и была пробита в скалах. Слева от нее —
обрывистый берег, справа — отвесная скала.
Невольно припомнилась дорога в Дигорском ущелье Северной
Осетии, в моих родных краях. Только там протекала река Урух, а здесь был
фиорд. Рассказывали, что в гражданскую войну, когда белогвардейские
отряды, прижатые частями 11-й армии к Кавказскому хребту, пытались
проникнуть по ущелью на юг, то местные жители, почти не имея оружия, а
только используя выгодные условия местности, не пропустили их.
Так же и здесь, по пути на Киркенес, противник держал нас даже
малыми силами у каждой высотки, у каждого поворота. [80]
Как только появлялась возможность, наша пехота обходила очаги
сопротивления, населенные пункты, наносила фланговые удары. Чем
ближе было к Киркенесу, тем злее становился неприятель. На подступах к
городу укреплений оказалось больше, чем мы ожидали. Немцы
использовали для обороны все, что только было можно.
Мы продвигались, постепенно наращивая силу удара. В бой уже
вступили подошедшие танки 73-го гвардейского танкового полка.
Артиллерия, ограниченная в маневре, поддерживала пехоту с прежних
позиций.
Погода улучшилась, и на горизонте показались наши штурмовики. В
эти дни они крепко поддержали «царицу полей» — пехоту. С предельно
малых
высот
бомбами,
«эрэсами»,
пушечно-пулеметным
огнем
бронированные Ил-2 выкуривали из укрытий и расщелин даже отдельных
автоматчиков и пулеметчиков. Офицер-авиатор, находившийся на
наблюдательном пункте дивизии, указывал им наиболее важные цели. В
боевые порядки мы послали разведчиков-наблюдателей. Как только
самолеты появлялись над полем боя, разведчики обозначали объект
трассирующими пулями и сигнальными ракетами. Летчики по команде
авиационного представителя немедленно устремлялись туда, а наши
артиллеристы и минометчики в это время переносили огонь на фланги и в
глубину вражеской обороны.
Отдельные танки с пехотой и саперами, выдвигаясь вперед по дороге
и прикрывая на поворотах друг друга, пробивали себе путь огнем из
орудий.
Под защитой авиации, артиллерии, минометов и танков гвардейцы
бросками переходили от рубежа к рубежу. Используя складки местности,
густые лесные заросли, наши стрелковые подразделения смело проникали
на фланги и в тыл противника, устраивали засады, наводя панику и нанося
внезапные удары.
Гвардии ефрейтор Лукин рассказал мне после о боевых делах взвода,
в составе которого он находился.
Отходя, большая группа егерей скатилась в широкую лощину и,
наткнувшись там на автоматчиков, круто повернула влево, к высоте. Но и
там их встретили автоматным огнем. Не разобравшись, что перед ними
всего только пять советских бойцов, группа шарахнулась вправо, к
ущелью, туда, где также находилась наша засада. Бой был коротким. На
снегу осталось 67 неприятельских трупов... [81]
Да, роли поменялись. В трудном для нас 1941 году я с завистью
смотрел, как наступали горные егеря, как действовали их артиллерия и
авиация. Теперь хозяевами положения стали мы. Наступаем. И как!
Слаженно, четко, организованно, единым порывом всех родов войск.
Гитлеровские войска — уже не преграда на нашем пути.
Бывший начальник штаба 20-й горной армии Герман Хелтер в своих
воспоминаниях о боях на подступах к Киркенесу писал: «...Теперь, когда
русские поняли, что не смогут овладеть Киркенесом фронтальным
штурмом, наступая только вдоль Торнетской дороги, они вернулись к своей
испытанной тактике нарастающих ударов. В этих боях противник
продемонстрировал почти всю свою технику, причем в таком количестве,
которое было новым для нас...»
Во второй половине дня 24 октября на наблюдательный пункт
дивизии, находившийся южнее Братли, прибыл командир стрелкового
корпуса генерал С. П. Микульский.
— Противник понимает, — сказал командир, — что остановить нас
уже невозможно. Судьба города предрешена. Поэтому торопится вывести
войска и отправить морские транспорты. Разведка установила, что
неприятель отходит по имперской дороге Киркенес — Нейден — Нарвик.
Паромная переправа через фиорд работает.
Микульский обвел взглядом присутствующих и неожиданно сделал
вывод:
— Надо ускорить штурм Киркенеса. Одновременно обходным
маневром закрыть ему выходы в юго-западном направлении.
Семен Петрович приказал послать в обход 28-й полк, который
находился во втором эшелоне дивизии, назначил время для выступления:
в ночь на 25 октября, без артиллерии, только с тяжелым стрелковым
оружием из района Лангфиордботн через высоту 250.0. К утру гвардейцы
должны были перерезать дорогу у Мункельвена.
Я немедленно отправил соответствующее боевое распоряжение
командиру 28-го полка. Начальнику разведки дивизии поручил собрать
данные о маршруте движения. Нам помог один из жителей Братли. Уже
немолодой норвежец охотно рассказал о местности, о дорогах, даже
попытался начертить подобие схемы и сам вызвался пойти проводником
вместе с полком до высоты 250.0. Сделав доброе [82] дело, норвежец
возвратился в сопровождении наших разведчиков.
Нелегкая задача выпала и на долю отдельного лыжного батальона:
ночью на 40 автомобилях-амфибиях «форд» совершить рейд по Лангфиорду, выйти западнее Киркенеса и, захватив паромную переправу,
отрезать пути отхода войск противника непосредственно из Киркенеса.
Основным силам дивизии совместно с 73-м гвардейским танковым
полком предстояло штурмом овладеть городом, наступая с юга.
Кажется, все было продумано, учтено, предусмотрено. Не зря всю
войну
провели
в
Заполярье,
многому
научились,
ко
многому
приспособились. Так думал я, довольный собой и своими помощниками,
отправляя в путь гвардейцев 28-го полка. И все-таки предусмотрели не все
— в последние минуты выяснилось отсутствие вьючного транспорта.
Расстояние 25–30 километров, которое предстояло пройти 28-му полку до
намеченной цели в условиях бездорожья с предельной нагрузкой,
неожиданно превратилось в проблему.
За части Лазарева и Кардаша я был спокоен. Они двигались вместе,
поддерживали друг с другом устойчивую связь. А вот об ушедших отдельно
28-м полку и лыжном батальоне душа болела.
К 24.00, когда 28-й гвардейский стрелковый полк перевалил высоту
250.0, связь с ним прекратилась. Вся надежда теперь была на командира
части подполковника Анатолия Романовича Пасько, на его зрелость и
мудрость.
В первом часу ночи прекратилась связь и с отдельным лыжным
батальоном, как только он вошел в глубокий фиорд. О том, как
действовали 28-й полк и отдельный лыжный батальон, нам стало известно
лишь на другой день. Преодолевая сопки, болота, речки, ведя разведку
впереди и на флангах, полк вышел в район 86-го километра имперской
дороги. Тут он внезапно столкнулся с противником. Завязался бой.
Гитлеровцы, отходящие из Киркенеса, очевидно, решили, что так далеко
за линию фронта мог проникнуть лишь небольшой разведывательный
отряд. Но когда батальон капитана Григория Горобца развернулся и с ходу
атаковал неприятельскую колонну, фашисты почувствовали серьезную
опасность и в панике отступили. [83]
В более сложном положении оказалась боковая походная застава под
командованием лейтенанта Осипова. Двадцать специально отобранных для
этой цели солдат и сержантов, совершая марш в стороне от главных сил
полка, вышли к полевой дороге в тылу гитлеровцев. В темноте было
трудно сориентироваться. Но дорога есть дорога. По ней обязательно
пойдут немецкие части из Киркенеса. Лейтенант собрал группу,
посоветовался. Старшие сержанты Кузьмин, Фирсов, Бехтин, Тимченко,
Соловьев, сержанты Цветков, Солощенко, Шкурай, Зайцев — бывалые
воины. С такими помощниками Осипову нетрудно было в короткое время
организовать оборону. Взвод занял небольшую высоту вблизи от дороги,
быстро окопался, стал поджидать врага.
С рассветом бойцы Осипова увидели недалеко от своих позиций
остановившуюся на привал пешую колонну егерей силой до двух рот.
Егеря тоже заметили гвардейцев и, развернувшись, устремились в атаку.
Они приближались с трех направлений. Двигались уверенно, во весь рост.
Подпустив атакующих на 40–50 метров, наши автоматчики открыли
губительный огонь. Понеся большие потери, фашисты откатились в
исходное положение и залегли.
Подошла еще одна вражеская колонна силой около роты.
Подразделения противника предприняли новое наступление. Им удалось
взять гвардейцев в кольцо. Но наши бойцы не дрогнули. Подпустив
гитлеровцев поближе, они ударили наверняка и заставили немцев опять
отойти. Перестрелка еще продолжалась, но соваться на позицию группы
Осипова неприятель больше не посмел. Он оставил на земле полторы
сотни убитых.
Кого из двадцати можно отметить особо? Каждого! Все сражались
геройски. Разве только перечислить имена еще не названных участников
этого необычного боя? Это сержанты Фомин и Садиков, младшие сержанты
Волков и Коротяев, ефрейтор Сиволоб, рядовые Петров и Честнейших,
Мухин и Сизиков.
На имперскую дорогу 28-й гвардейский стрелковый полк вышел в
районе Мункельвен к утру 26 октября. Оседлав ее, он перехватил
несколько неприятельских подразделений, отходивших из Киркенеса.
Потеряв до 200 человек убитыми, немцы свернули с дороги в направлении
побережья, где в скором времени были подобраны своими судами. [84]
Правда, рейд 28-го гвардейского стрелкового полка был несколько
запоздалым, но это ни в какой мере не умаляет его роли в завершении
операции. Мы убедились тогда, что подобные тактические приемы в
условиях труднопроходимой местности необходимы и очень эффективны.
Конечно, вертолетный десант сыграл бы еще большую роль, но
вертолетами в то время мы не располагали.
Отдельный лыжный батальон майора Ивана Коношенко, как только
сгустилась тьма, сел на плавающие автомобили и направился по фиорду,
прижимаясь к теневой стороне берега.
Врага встревожил шум моторов. Разрывы артиллерийских снарядов,
доносившиеся со всех сторон, создавали впечатление разрывов
авиационных бомб небольшого калибра. Видимо поэтому противник принял
гул наших автомобилей за рокот ночных бомбардировщиков и открыл
стрельбу из зенитных пулеметов и пушек. Лишь разобравшись, в чем дело,
он осветил прожекторами зеркало фиорда. Когда десант был обнаружен,
на него обрушился огонь пулеметов и зенитных орудий.
Майор Коношенко причалил к западному берегу фиорда и высадил
батальон на скалы. Карабкаясь по крутым склонам, бойцы с неимоверным
трудом преодолели скалистый берег фиорда. Батальон понес потери, но
большая часть его все же собралась в указанном районе. Некоторые
группы не смогли преодолеть крутизну скатов и остались на них до
рассвета. Амфибии, потерявшие управление, пристали к камням, а часть
их течением унесло в Баренцево море.
Несмотря на неудачную высадку, разведчики сумели занять дорогу,
параллельную основной, вступили в бой с егерями, преградив им путь
отхода на запад.
Старший лейтенант Андрей Фролов с небольшой группой, преодолев
крутые скаты Ланг-фиорда, оторвался от батальона. С наступлением
рассвета по компасу и шуму боя Фролов уточнил место своего нахождения
и вышел на дорогу, идущую от Киркенеса на юго-запад вдоль Нагорного
плато Ланг-фиорда. Оседлав ее, он занял оборону в 150 метрах от моста и
стал ожидать подхода гитлеровцев.
Прошло немного времени, и к месту засады подкатили три мотоцикла.
Вслед за ними появились солдаты на автомашинах. Не замечая ничего
подозрительного, фашисты [85] собрались вместе. Группа Фролова
открыла по ним автоматный огонь.
Неся потери, егеря ринулись в атаку. Тогда Фролов сам лег за
пулемет. Увидев, что на земле убитых и раненых больше, чем оставшихся в
строю, немцы начали отходить. В это время около машин появились два
офицера и начали разгонять шоферов, пытаясь рассредоточить транспорт.
Фролов повернул пулемет в их направлении и шестерых сразил. После
этого, оставив офицера Дмитрия Масленникова сдерживать у дороги
подходящие
колонны
врага,
Фролов
с
разведчиками
бросился
преследовать отступающих.
В этом бою старший лейтенант Андрей Дмитриевич Фролов лично
уничтожил около взвода неприятельских солдат и пленил двух офицеров.
А вся его группа истребила около 150 гитлеровцев, захватила одно орудие,
40 лошадей, 5 автомашин и 35 велосипедов.
В то время как 28-й гвардейский стрелковый полк и отдельный
лыжный батальон дрались с фашистами вдали от своих товарищей,
главные силы дивизии сражались на подступах к Киркенесу. Каждая из
частей стремилась первой ворваться в город.
В наиболее трудных условиях бился 24-й гвардейский стрелковый
полк на железнодорожной ветке, проходящей большей своей частью по
туннелям, забитым фашистами. Выкурить их оттуда было непросто. Они
отчаянно сопротивлялись, цепляясь за каждый выступ.
Около трех часов ночи начальник штаба 24-го полка подполковник
Ненахов и начальник штаба 35-го полка майор Шубаков одновременно
доложили, что их полки ворвались на южную окраину Киркенеса и ведут
бой в районе металлургического завода.
Оба начальника штаба — Сергей Васильевич Ненахов и Макар Фомич
Шубаков — ветераны дивизии. Начали службу в должностях командиров
взводов. Скромные и трудолюбивые, они уверенно теперь руководят
штабами, пользуются авторитетом. Ничуть не сомневаясь в достоверности
их сообщений, я тут же доложил командиру корпуса. Семен Петрович
сказал:
— Если все верно, отправьте в штаб корпуса письменное донесение.
Хитроватая улыбка комкора смутила меня. Не желая попасть впросак,
я решил проверить полученные сведения [86] через артиллеристов.
Поручил командиру 29-го гвардейского артполка Г. И. Дейчу уточнить
место пехоты через передовые наблюдательные пункты. Дейч подтвердил,
что оба полка действительно находятся на южной окраине Киркенеса.
Только после этого я подписал оперативный документ.
Неожиданно в районе НП появились двое сравнительно молодых
норвежцев. Их сопровождали разведчики. Переводчик объяснил, что
пришедшие просят оказать содействие в возвращении им легковой
машины.
Когда немцы начали в Киркенесе все предавать огню, молодые люди
вывели свой автомобиль за город и спрятали в складках местности.
Машину ночью нашли гвардейцы Лазарева. Норвежцы просили отдать
легковушку.
Этот маленький эпизод немного развлек нас, разрядил напряжение. Я
позвонил командиру полка и попросил его не чинить препятствий в
возвращении автомашины, не считать ее трофеем. Норвежцы были очень
довольны исходом встречи с русским командованием и в знак
благодарности сообщили нам некоторые сведения о противнике. Однако
ценности они для нас уже не представляли.
К рассвету части дивизии овладели районом металлургического
завода. К тому времени в город вступили и наши соседи, наступавшие на
Киркенес с востока. Почти весь день в жестоких уличных схватках
очищались квартал за кварталом. А к вечеру над разрушенным Киркенесом
был поднят национальный норвежский флаг.
Во второй половине дня 25 октября гвардейцы форсировали Лангфиорд, преследуя отходящего неприятеля по дороге на Нейден.
Поздно вечером 26 октября 24-й и 35-й полки с боем овладели
аэродромом Хебугтен — в 15 километрах западнее Киркенеса. Это был
вполне оснащенный по тому времени аэродром, с подземными пультами
управления, с бетонированной взлетно-посадочной полосой, пригодный
для базирования всех типов тяжелых бомбардировщиков. В тот же день
28-й гвардейский стрелковый полк, совершивший обходный маневр,
вышел в район населенного пункта Мункельвен, в коротком бою овладел
им и перешел к обороне. А несколько позже присоединился к дивизии.
Овладением аэродрома Хебугтен и населенного пункта Мункельвен
10-я гвардейская дивизия завершила наступательные бои, успешно
выполнив свою боевую задачу. Это [87] была большая победа. Действуя в
условиях начинающейся зимы на труднодоступной местности, преодолевая
топи, болота, скаты, воины соединения стойко перенесли трудности и
лишения, сохранив бодрость, проявив стойкость и героизм. Приказами
Верховного
Главнокомандующего
нам
были
объявлены
четыре
благодарности. Дважды — 15 и 26 октября — в честь нашей победы
салютовала столица Родины — Москва. Президиум Верховного Совета СССР
наградил 10-ю гвардейскую дивизию орденом Красного Знамени. Она
стала именоваться Печенгской, а 24-й и 28-й гвардейские стрелковые
полки — Киркенесскими.
1200 воинов дивизии, отличившихся за этот период в боях,
удостоились орденов и медалей СССР. Высокое звание Героя Советского
Союза было присвоено гвардейцам майору Ивану Петровичу Зимакову,
капитану
Алексею
Петровичу
Генералову,
ефрейтору
Михаилу
Лаврентьевичу Ивченко, рядовым Михаилу Савельевичу Квасникову и
Павлу Васильевичу Стрельцову.
К 1 ноября 1944 года, после глубокого преследования отходящих
войск противника в западном и южном направлениях, ПетсамоКиркенесская наступательная операция была завершена на всех участках
армии.
Объединенными усилиями наземных войск, авиации и Северного
флота 20-я горная армия немецко-фашистских войск была разгромлена,
полностью освобождены советское Заполярье, Печенгская область и
северная часть Норвегии.
Но это я несколько опередил события. Вернемся к боям за Киркенес.
Когда части дивизии ворвались в город, мы увидели жуткую картину.
Город был разрушен дотла. Дымились развалины бывших улиц. Голодные,
изможденные жители, выйдя наконец из укрытий, оплакивали потери
близких, гибель родных очагов. Тяжело видеть горе людей. Мне
подумалось: «А сколько наших, советских людей осталось без крова,
лишилось родных и близких! Извергам, разрушителям и убийцам,
причинившим столько страданий многим народам, нет прощенья».
Все мы потом читали признания начальника штаба 20-й горной армии
Германа Хелтера. Разрушить Киркенес и все, что находится севернее
Ланген-фиорда, гитлеровцы считали своей задачей.
24 октября они начали взрывать портовые сооружения, жилые дома,
общественные учреждения, склады. Мне доводилось [88] читать
воспоминания немецких генералов. Они жалеют норвежцев, уверяют, что
солдатам было тяжело разрушать построенное народом, лишать население
крова. Какое сочетание подлости и лицемерия!
Под Киркенесом к нам приехал член Военного совета фронта генерал
К. С. Грушевой.
Утром 25 октября части дивизии во взаимодействии с 14-й и 45-й
стрелковыми дивизиями ворвались в Киркенес. Более чем пятитысячный
вражеский гарнизон был полностью уничтожен.
Войдя в Киркенес, мы, советские воины, не заняли ни одного
уцелевшего здания как в самом городе, так и в его окрестностях. Мы даже
отказались от уцелевших немецких бараков, предоставив их оставшимся
без крова норвежцам. По распоряжению генерала К. С. Грушевого наши
войска передали местным жителям трофейные продовольственные склады,
снабдили медикаментами, помогли в перевозке имущества, в расселении
людей, в восстановлении причалов и других портовых сооружений.
Завершив боевые действия, дивизия приводила себя в порядок,
ремонтировала разбитые гитлеровцами дороги, [89] помогала норвежцам
восстанавливать
разрушенное
коммунальное
хозяйство.
Граждане
освобожденной Норвегии воспрянули духом. Почувствовав помощь друзей,
они прониклись симпатией к нашим воинам и стали относиться к ним с
необыкновенным радушием.
Однажды мне довелось беседовать с шестидесятилетним стариком.
Он сказал, что с самого начала войны его соотечественникам пришлось
работать на немцев. Все испытали: нечеловеческий труд, зверское
отношение. Не все выдерживали. Пожилые умирали, молодые бежали в
Англию. Кроме стариков и детей, почти никого не оставалось.
Отступая под натиском Советской Армии, фашисты, несмотря на
просьбы жителей сохранить им кров, без жалости разрушили город. Они не
только не открыли двери продовольственных складов для голодающих,
наоборот, предпочли уничтожить их. Даже зерно, хранившееся россыпью в
открытых бунтах как фураж, и то сожгли, предварительно облив бензином.
В Северной Норвегии и Финляндии немцы располагали и
продовольствием, и имуществом, и горючим.
Норвежцы встречали нас восторженно, помогали, если была
возможность. В одном из населенных пунктов совсем уже пожилая
женщина, не зная русского языка, долго объясняла нашим саперам о
заминированном немцами участке местности. Убедившись, что солдаты не
понимают ее, женщина сама повела их к минному полю. Конечно, рано или
поздно мы обнаружили бы его и сами, но трудно сказать, сколько могло
быть напрасных жертв до того, как к минному полю пришли бы саперы.
А можно ли забыть благородный поступок доктора Алла Пальмстрема
и его жены Свеа Пальмстрем, по своей инициативе устроивших небольшой
полевой лазарет для наших воинов. Им благодарны не только раненые, но
и наши врачи.
Еще факт. Его рассказал мне один из сержантов.
— Взвод наш, — говорил он, — совершал ночной марш по сильно
пересеченной местности. Темнота — хоть глаз коли. Сбившись с пути, мы
решили ждать до рассвета. А время дороже золота. Случайно наткнулись
на избушку в горах. Как ни странно, она была обитаемой. В ней ютились
двенадцать норвежцев. Их дома фашисты сожгли вместе со всем
имуществом. [90]
Узнав, кто мы такие, беженцы очень обрадовались. Сержант Инкуев,
знающий финский язык, разговорился с ними. Старик норвежец объяснил,
где мы находимся, с какой стороны надо опасаться немцев, показал дорогу
к намеченной цели и даже перевез нас через горную речку. Как могли, мы
поблагодарили добрых людей, на прощание поделились с ними продуктами
и махоркой.
О благородной миссии советских войск, вступивших в Северную
Норвегию, писала и иностранная пресса. Вот выдержка из шведской газеты
«Гетеберг Пост» от 6 декабря 1944 г.: «Норвежец, занимающий видное
место в движении Сопротивления и прибывший недавно в Швецию,
рассказывает, что русские относятся к населению Северной Норвегии
очень дружелюбно... Русские войска выдавали населению продовольствие
из своих запасов и вообще помогали, чем могли... Оставшиеся дома
русские предоставили и распоряжение населения. Сотрудничество между
русскими и норвежцами отличается особой сердечностью. [91] Русские
пришли как настоящие освободители, и их встречают с большим
воодушевлением...»
Мы встретили в Норвегии и наших, советских людей, вывезенных
немцами из Ленинградской, Новгородской и Калининской областей.
Никогда не забуду стариков и детей, измученных и истощенных до
невозможности. Женщины из Чудова и Тосно поведали нам о зверствах
фашистов в концлагере.
Позднее, уже в Германии, мне приходилось бывать во многих
гитлеровских концлагерях, где томились военнопленные, в том числе и
советские. Но то, что увидел здесь, поражало особенно. Лагерь находился
недалеко от аэродрома Хебугтен, на голом гранитном плато. Вблизи ни
единого кустика. За тройным рядом проволочных заграждений высотой
2,5–3 метра ютились неказистые обитые картоном бараки. Сверху
заграждений — крыша из металлической сетки. В ночное время к ней
подключался ток. Кругом по периметру — вышки для наблюдения,
прожекторы, будки с овчарками. Ужасающая бесчеловечность по
отношению к безвинным людям...
Один из военнопленных этого лагеря Багакирим Гусейналиев после
освобождения рассказал:
— Мы не получали никакой медицинской помощи. Изредка в барак
заглядывал обер-арц Ляйзен, врач, но больше для того, чтобы
поиздеваться над нами. В лазарете было хуже, чем в бараке. Унтер Штауб,
начальник лазарета, и обер-арц били больных почти на каждой проверке.
Утром отправляли их на работу вместе со всеми. Отставшего истязали
конвойные, упавшего тут же расстреливали. Перед отступлением
охранники запрягли вместо лошадей 132 больных, предназначенных для
расстрела...
Таковая
сущность
фашистов,
их
принципы,
их
человеконенавистнические идеи.
***
«Теперь это все позади», — думал я, радуясь вместе с
освобожденными. Отныне весь Крайний Север Европы снова дышит
воздухом свободы и мира. Но победа наша была нелегкой. Мы шли к ней
три долгих года, мы одержали ее в пламени ожесточенных боев и в борьбе
с суровой природой, мы достигли ее великим трудом и мужеством.
В 1941 году Гитлер «доверил» взять Мурманск одному из своих
любимцев герою Нарвика Эдуарду Дитлу, командовавшему [92] в то время
горнострелковым корпусом «Норвегия». Гитлер называл Дитла образцом
национал-социалистского командира. В награду за Мурманск этот
«образцовый» генерал обещал своим егерям по тысяче марок, месячный
отпуск и в качестве особой награды трехдневный грабеж города. Трижды
назначал нетерпеливый Дитл дату вступления в Мурманск и трижды его
надежды кончались полнейшим крахом. Постепенно планы по захвату
Мурманска все больше и больше расстраивались и наконец рухнули
окончательно. Причем это было в 1941-м, когда мы только оборонялись. 6
июля 19-й горнострелковый корпус гитлеровцев прорвал оборону в районе
61-го километра. В течение трех дней дивизии этого корпуса форсировали
Большую Западную Лицу и вышли к перевалу в районе командного пункта
52-й стрелковой дивизии. Но за эти три дня в результате активных
контратак воины 52-й дивизии, которой командовал генерал-майор Н. Н.
Никишин, обескровили и измотали фашистов и, собравшись с силами,
отбросили их на исходные позиции.
12 июля противник форсировал Большую Западную Лицу в районе
средних порогов и нанес нам удар с фланга, вдоль дороги на Ура-Губу и
далее на Мурманск.
С 15 по 17 июля 52-я стрелковая дивизия во встречном бою разбила
передовые части 2-й горнострелковой дивизии восточнее высоты 314.9,
затем оттеснила за реку.
В этих боях фашисты потеряли свыше 1500 своих солдат и офицеров.
С того времени перевал стал называться Чертовым, а долина реки Большой
Западной Лицы в районе средних порогов — Долиной смерти. Так
именуются они и на современных картах.
Тогда мы только оборонялись. Наступать не могли, не было сил. Мы
копили их, охраняя Мурманск. Прошло три года, и вот осенью 1944 года
мы окончательно разрушили арктическую затею врага, рассчитанную на
установление господства здесь, в Заполярье, на «крыше» Европы.
Оставшимся в живых фашистским захватчикам ничего не оставалось,
как отступать к западному побережью Норвегии, отступать поспешно, не
оглядываясь, молиться святому Петру, чтобы он ниспослал хорошую
погоду да лунное сияние. Полуночное солнце, светившее им в 1941 году,
закатилось. Закатилось окончательно и бесповоротно. [93]
Адмирал В. И. Платонов. Правофланговые.
Родился в 1903 году в городе Керчь. В 1922 году по первому
комсомольскому призыву пошел служить на Черноморский флот. Матросом
плавал на крейсере «Коминтерн». В 1928 году окончил ленинградское
Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе и получил назначение на
«Аврору».
Во время Великой Отечественной войны командовал дивизией
кораблей, затем стал начальником штаба Северного флота. После войны
был командующим Северного флота. В 1963 году ушел в отставку.
После успешных операций войск Карельского фронта, проведенных
летом 1944 года, у нас заговорили о скором выходе союзника немцев —
Финляндии из войны и о подготовке сухопутных сил и флота к
освобождению Печенги, носившей сейчас нерусское название Петсамо. В
том, что гитлеровцы не уйдут оттуда подобру, никто не сомневался.
Никелевые рудники, которые фашисты там эксплуатировали, слишком
много для них значили.
Мне, как начальнику штаба флота, было поручено, не дожидаясь
директивы из Москвы, готовиться к составлению плана наступательной
операции по освобождению Печенги.
Конечно, главной нашей задачей на море по-прежнему оставалась
борьба с неприятельскими конвоями и защита союзных и отечественных
транспортов. Но силы Северного флота настолько выросли, что появилась
возможность все время наращивать удары по вражеским морским
коммуникациям. Особую роль в этом играла морская авиация. Летом 1944
года летчики получили новейшие отечественные и зарубежные самолеты
всех классов и сумели на них завоевать прочное господство в воздухе. ВВС
флота вели [94] разведку моря и побережья Северной Норвегии, наносили
самостоятельные удары по фашистским кораблям, военно-морским базам и
аэродромам, взаимодействовали с подводными лодками и торпедными
катерами, ставили минные заграждения на фарватерах противника, несли
противовоздушную
и
противолодочную
оборону,
обеспечивали
безопасность переходов своих и союзных конвоев. Нередко в воздушных
операциях участвовало до 300 машин.
А вот подводных лодок у нас, к сожалению, не хватало. Поэтому об
их массированном использовании не могло быть и речи. Они в основном
действовали в одиночку. Вначале им указывали квадраты, где подводники,
выжидали, пока противник сам подойдет к ним на видимость. Потом
районы плавания стали постепенно расширять.
Такой способ управления подводными кораблями приводил к тому,
что удары их были разрозненными и потому слабыми. Чтобы увеличить
мощь торпедного огня в атаке, командир бригады подводного плавания
контр-адмирал Н. И. Виноградов предложил выходить на задания парами.
Он лично отправился в море вместе с опытным командиром дивизиона —
капитаном 1 ранга Виктором Николаевичем Котельниковым. Но опыт не
удался. Технические средства подводной внутриэскадренной связи в то
время были еще несовершенными, и корабли скоро потеряли друг друга.
Они перешли на привычное одиночное патрулирование.
В этом походе погиб мой старый товарищ Виктор Котельников. Он
прибыл на Северный флот с первыми кораблями в 1933 году, плавал
штурманом на подлодке «Декабрист». Виктор Николаевич потопил
несколько кораблей и судов. Он воспитал немало смелых, искусных
командиров. Подвиги этого скромного и храброго человека заслуживают,
чтобы добрая память о нем сохранилась навсегда.
Были и другие обстоятельства, мешавшие подводникам долго
преследовать немецкие конвои и повторять атаки. Одно из них —
противолодочные минные заграждения. Ими гитлеровцы прикрывались со
стороны моря. Это вынуждало нас проявлять осторожность, сознательно
ограничивать свободу плавания кораблей. Однако по мере накопления
опыта мы действовали все смелее и смелее. С лодками взаимодействовала
морская авиация. Крылатые [95] торпедоносцы стремились нанести удар
по неприятельскому конвою до того, как он войдет в соприкосновение с
подлодками. Когда же в бой вступали наши «щуки», самолеты во
избежание возможных попаданий в свои корабли улетали.
Наконец на лодках были установлены перископные антенны. Они
позволяли принимать по радио данные разведки и распоряжения
командования, когда корабли находились под водой. Это небольшое
техническое усовершенствование дало нам возможность, несмотря на
полярный день, использовать подлодки круглые сутки.
Летом 1944 года подводники перешли к групповым действиям.
Несколько кораблей обычно занимали позиции на пути следования
неприятеля. Получив данные о движении вражеского конвоя, они
выходили ему навстречу и один за другим атаковали цель. Удар получался
короче по времени, компактней по месту, более мощный по силе.
Слабым звеном у нас в это время по-прежнему была подводная связь
между кораблями. Это мешало успешно взаимодействовать.
Миноносцы выходили на коммуникации противника только ночами.
Обычно эти корабли ограничивались обстрелом занятых фашистами портов
и побережья. Только однажды наш лидер «Баку» и два эсминца
встретились с немецким конвоем. Обстреляв один другого из пушек и
выпустив торпеды, противники разошлись на контркурсах.
Торпедных катеров у нас была одна бригада. Правда, пока мы не
могли использовать их массированно, но охваты противника с двух и более
направлений применяли уже довольно часто. Свои командный и
наблюдательный пункты комбриг А. В. Кузьмин разместил на возвышенном
берегу полуострова Рыбачий. Отсюда на корабли передавались данные
разведки, по радио ударные группы наводились на вражеские конвои.
Истребительная и штурмовая авиация с катерами взаимодействовала
теснее, нежели с подводными лодками. За 30–40 минут до начала атаки
торпедных катеров самолеты обычно наносили удар по конвою, иногда
штурмовали противника непосредственно перед боем. Истребители
надежно прикрывали катера с воздуха. Особенно во время торпедных атак
и при отходе. [96]
Кораблями ударных групп можно было уверенно управлять, как
правило, только на этапе сближения, в начале боя да еще при отходе. В
разгар же схватки командиры катеров почти всегда действовали
самостоятельно, сообразуясь с обстановкой.
В первые годы войны торпедные катера выходили на морские
коммуникации фашистов лишь под покровом темноты. Теперь они
проводили операции днем и с гораздо большим эффектом. В светлое время
их с воздуха прикрывали истребители, находить врага в море им помогала
разведывательная авиация, штурмовики подавляли силы неприятельского
охранения.
Мне хорошо запомнился день 15 июля. Он выдался ограниченно
летным. Накануне авиаразведка обнаружила большой немецкий конвой на
подходах к мысу Норд-Кин и «вела» его, лишь время от времени теряя из
виду. Из пяти развернутых на позициях лодок в тот момент только две
могли выйти в атаку. В Пумманки, этой импровизированной маневренной
базе, было сосредоточено 9 торпедных катеров.
Командующий флотом Арсений Григорьевич Головко решил нанести
главный удар всем составом отряда, укрывшегося в Варангер-фиорде.
Адмирал находился на флагманском командном пункте, примерно в 100
милях от места боя. Он стоял у большой карты Варангер-фиорда, принимал
донесения, определял расстояния, высчитывал время и отдавал
распоряжения. Вот на давно вычерченном пути противника Арсений
Григорьевич красным карандашом поставил жирный крест и обвел его
кружком. Через несколько минут здесь произойдет морской бой. Головко
приказал державшему телефонную трубку оператору-направленцу:
— Передайте Кузьмину, что голова конвоя проходит Варде. Пора
давать сигнал катерникам...
Внешне командующий флотом был спокоен. Но его бледное лицо и
возбужденные глаза свидетельствовали о том, что он переживает трудные
минуты.
Внимательно выслушав доклад о появлении шестерки «Фокке-Вульф190», Арсений Григорьевич нанес данные на карту и, повернувшись уже к
другому оператору, распорядился:
— Авиации прикрыть катера от Пумманки. Первый [97] удар нанести
штурмовиками в четырнадцать двадцать две, второй — по сигналу с КП
Кузьмина.
Не прошло и получаса, как мы услышали из репродуктора
переговоры поднявшихся в воздух летчиков:
— Миронов, Миронов, держись от меня правее и выше! Четверка,
четверка, смотри, «мессер» в хвост заходит!
Потом в эфире зазвучал голос командира дивизиона катеров:
— Быкову начать постановку дымовой навесы!.. Общая атака!
Адмирал отошел от карты и тяжело погрузился в кожаное кресло.
Главную свою задачу он выполнил: определил и сопоставил силы
неприятеля, решил, где навязать ему бой, отдал общий приказ, навел на
врага корабли и авиацию, обеспечил прикрытие. Все остальное теперь
сделают исполнители.
Схватка с неприятелем длилась сравнительно недолго. Примерно
минут через сорок, будто после грозы, наступила тишина. Было слышно
лишь, как командир дивизиона собирает рассыпавшиеся по заливу
торпедные катера. Недосчитались корабля лейтенанта Юрченко. Мы
опустили головы.
За боем наблюдал специально выделенный для этого самолет. Летчик
донес, что катера потопили девять судов и кораблей охранения
противника. Два подбитых транспорта, чтобы не утонуть, выбросились на
берег.
Это была большая победа.
В августе Арсения Григорьевича Головко направили на лечение, и он
улетел на Кавказ. В то время первым заместителем командующего флотом
являлся начальник штаба. Мне пришлось работать за двоих.
А тут еще, как назло, установилась нелетная погода. Авиация и
лодки ничего не видели. Торпедные катера без прикрытия с воздуха
выпускать днем было рискованно. И вот я сижу на КП за письменным
столом, обняв руками отяжелевшую голову и думаю, как и чем нанести
удар.
Вечером зашел член Военного совета вице-адмирал А. А. Николаев,
сел, долго сочувственно смотрел на мои муки, потом спросил:
— Ну, что надумал, Василий Иванович?
— Попробуй тут придумай, — ответил я. — То нет погоды для
катеров, то плохая видимость для лодок и самолетов... [98] Теперь вот
загоняли авиацию на бомбардировки неприятельских аэродромов и
прикрытие союзных конвоев. Сейчас подошла пора сменять катера — люди
устали и торпеды давно не проверялись...
Александр Андреевич помолчал. Потом встал и направился к выходу.
— Лето уходит, — с сожалением обронил он.
Я остался коротать ночь на ФКП наедине с мрачными думами.
К середине августа в Пумманки скопилось до полутора десятков
торпедных катеров, а немецкие конвои все проходили невидимками в
туманах. Изредка нам удавалось пеленговать их краткие радиосигналы, но
ни подводные лодки, ни посланные на поиск катера не встречали
неприятеля. Авиация не летала.
18 августа юго-западный ветер начал рвать облака, разгонять туман,
и сразу же воздушные разведчики обнаружили большой вражеский
конвой, состоявший из 32 единиц. Темного времени в эту пору года в
Заполярье набирается не больше двух часов в сутки. По моим подсчетам,
противник должен был втянуться в Варангер-фиорд в утренних сумерках.
Я передал командиру разведывательного авиаполка, что от летчиков
зависит многое: уследят за конвоем — мы достигнем большого успеха,
потеряют его из виду — все наши старания пойдут прахом. Авиаторы
обещали «ползать на брюхе», но фашистов не упустить. И надо сказать,
несмотря на тяжелые метеорологические условия, разведчики буквально
«висели» над конвоем, и мы каждую минуту знали, где он находится.
Для удара по врагу было сосредоточено 14 катеров — рекордная
цифра за всю войну! Командовал ими хорошо знакомый мне по совместной
службе в ОВР пионер катерной специальности на Севере капитан 3 ранга
С. Г. Коршунович. Он отличался некоторой рассеянностью и в то же время
исключительным
бесстрашием.
В
молодости
Коршунович
слыл
бесшабашным человеком, носился на катерах по Кольскому заливу,
разводил такую волну, что раскачивались корабли, рвались швартовы,
ломались привальные брусья. За такое поведение он получил прозвище
Всадник без головы. Став командиром отряда, а затем дивизиона,
Коршунович остепенился, всякий свой шаг стал тщательнее обдумывать.
То, что отряд возглавлял он, меня и пугало и радовало: [99] дул
неблагоприятный для постановки дымовой завесы ветер. А маневр
требовал большого искусства и точных расчетов. Если неопытный
командир катера-дымзавесчика не учтет обстановки, пойдет по ветру —
завеса, вместо того чтобы строиться стеной, потащится следом за ним
клубком или поднимется столбом кверху. Надо учитывать и время начала
постановки дыма. Рано выпустишь, его нанесет на конвой, закроет
неприятеля, затруднит атаку или, наоборот, отнесет далеко от цели и
катерам придется сближаться с врагом под огнем его охранения. Поздно
поставишь — завеса не успеет ухватиться за воду и образовать сплошную,
непроницаемую стену. Если сегодня дымовое прикрытие будет поставлено
неудачно, то Коршунович ляжет костьми, но от удара ни за что не
откажется. Это — опасность. Утешительно же то, что он ни при каких
обстоятельствах не дрогнет.
Вскоре мне доложили, что в атаку вышла только одна лодка.
Маловато! Я стою, склонившись над большой картой Варангер-фиорда, и
вслух, чтобы меня могли проверять операторы, высчитываю место
нанесения удара. Определяю точку. Начальник оперативного управления
штаба флота капитан 1 ранга Георгий Семенович Иванов подсовывает мне
толстый красный карандаш. Я машинально наношу жирный крест и обвожу
его кружком. Через полчаса на этом месте катерники нанесут удар по
фашистам. Только бы гитлеровцы не перехитрили нас и не выскользнули.
Но нет, теперь уже не уйдут!
Когда часы показали назначенный срок, торпедные катера и
самолеты пошли навстречу неприятелю. Перед этим Коршунович разбил
свой отряд на три группы. В Большом зале ФКП наступила напряженная
тишина. Все находившиеся в нем застыли в ожидании, когда из
репродуктора донесутся звуки боя. Мне казалось, что окружающие
слышат, как в груди гулко стучит сердце. Почувствовал, как на спине
взмокла рубашка, с висков струйками побежал холодный пот. Я сел в
жесткое кожаное кресло, как это делал Головко, и зажал ладони в
коленях, чтобы внимательные глаза подчиненных не видели, как дрожат от
волнения мои руки.
Наконец в динамике затрещало, загрохотало, послышались команды,
отдельные выкрики.
Через некоторое время воздушный наблюдатель донес, что катерники
потопили 15 судов врага. Это половина [100] конвоя! Коршунович
доложил, что потерял один торпедный катер.
Большая
цифра
уничтоженных
неприятельских
кораблей
и
транспортов смущала всех нас. Мы послали в бригаду катеров целую
комиссию. Проверявшие подтвердили результат. Все же сообщать о такой
цифре в Москву долго не решались. В то время у нас на флоте
стажировался начальник кафедры общей тактики Военно-морской
академии Николай Брониславович Павлович, мой старый наставник и
воспитатель. Когда мы плавали в 1926 году слушателями первого курса
училища на линейном корабле «Парижская Коммуна», он служил там
старпомом и учил нас, как говорится, ходить по палубе. Затем Николай
Брониславович занимал должность начальника строевого отдела училища.
Павлович охотно согласился сходить к катерникам. Когда он вернулся, то
сказал:
— Знаешь, Василий Иванович, проверял на совесть. Все сходится. Да
и не мудрено. Ведь выпущено 28 торпед!
Вечером Совинформбюро сообщило о громком успехе на Северном
флоте. Ночью из Сочи позвонил Головко.
— Слушай, — сказал он, — ты хорошо там проконтролировал? Что-то
невероятно много набили!..
— Ну вот, — с обидой отвечал я Арсению Григорьевичу, — когда
девять катеров отсылают на дно девять судов, это считается нормальным,
а если четырнадцать катеров топят четырнадцать вражеских кораблей и
транспортов, то это почему-то оказывается невероятно много. Проверяли,
Арсений Григорьевич. Сам Павлович этим занимался. Ошибка исключается.
Будь спокоен, отдыхай, набирайся сил!..
4 сентября финны прекратили огонь и обещали разоружить всех
немцев, находившихся в их стране.
Преследуемые
нашими
войсками,
гитлеровцы
уходили
из
Кандалакши, Доухи и Кестеньги в Финляндию. На мурманском
направлении они продолжали удерживать занимаемые позиции и
совершенствовать оборонительные укрепления. Разведка доносила нам,
что по дороге в Северную Норвегию тянутся неприятельские части, а по
морю из Киркенеса эвакуируются тылы и вывозится никелевая руда. По
всему видно было, что противник не собирался оставлять Печенгу, а
использовал весь этот [101] район для прикрытия своих войск, отходящих
с других направлений.
14-я армия, которой командовал генерал-лейтенант В. И. Щербаков,
и Северный флот приступили к подготовке операции по разгрому 19-го
горноегерского стрелкового корпуса и полному изгнанию фашистов из
пределов советского Заполярья. По плану, разработанному штабом 14-й
армии, прорыв вражеской обороны намечался на нашем левом фланге
силами двух корпусов с частями усиления. Чтобы неприятель не смог
подтянуть резервы, два других легких стрелковых корпуса должны были
скрытно обойти немецкие позиции тундрой и перехватить дорогу, идущую
от Рованиеми к Печенге. В успехе этого смелого замысла никто не
сомневался. Если три года тому назад мы считали свои силы батальонами,
то теперь они измерялись корпусами!
Перед флотом ставилась новая большая задача. Нам надлежало
прервать всякое сообщение гитлеровцев с портами Варангер-фиорда,
наглухо закрыть его судам доступ туда. Осуществить это можно было лишь
при помощи высадки морского десанта в Варде и Вадсе. Эти порты
являлись входными воротами в этот фиорд, носивший когда-то русское
название Варяжского залива. Мы имели возможность, в случае успеха,
захватить все неприятельские плавающие средства, находящиеся в этом
обширном водном бассейне.
Однако, несмотря на такую заманчивую перспективу, высадку
десантов в Варде и Вадсе мы планировали лишь после овладения
Печенгой. Дело в том, что войскам Северного оборонительного района
(СОР), состоявшего к тому времени из двух бригад морской пехоты,
поручался прорыв фронта в районе хребта Муста-Тунтури с дальнейшим
выходом через поселок Пороваара.
Руководство этой операцией генерал армии Мерецков мог возложить
на командующего 14-й армией, но, поскольку нам очень уж хотелось
принять активное участие не только в обороне, но и в наступлении, он не
стал ломать просуществовавшую свыше трех лет организацию подчинения.
Так задача по содействию приморскому флангу фронта вылилась в
самостоятельную наступательную операцию моряков на суше.
Северный флот готовился к предстоявшим боям обстоятельно. Одна
из двух бригад морской пехоты была назначена [102] в десант. Высадкой
ее в неприятельский тыл мы надеялись облегчить и ускорить прорыв
укреплений врага. Конечно, надо было бы высадить войск побольше, но не
хватало десантных кораблей. Одну бригаду и ту отправляли налегке, почти
без артиллерии и тяжелых минометов. Высадочными средствами попрежнему служили хорошо зарекомендовавшие себя на этом малые
охотники. Им в помощь выделялись торпедные катера. В качестве
транспортов использовали большие охотники за подводными лодками (БО).
А тут еще трудность: от главной базы к местам, которые мы избрали
в Варангер-фиорде, отряду кораблей за одну ночь никак не пройти. По
этой причине решили сажать пехоту на суда в Пумманки. Это было близко
к линии фронта и потому опасно. Собранные под прикрытием темноты в
небольшой залив свыше 30 катеров вынуждены были находиться там в
ожидании десантников целый день. За это время воздушная разведка
противника могла их обнаружить. Чтобы этого не случилось, на Рыбачий
был направлен полк истребителей с задачей не подпустить к полуострову
фашистские самолеты. Летчики надежно прикрыли корабли.
Вторая бригада морской пехоты, усиленная артиллерией и
специальными подразделениями СОР, должна была прорывать оборону
немцев с фронта. День высадки и начала наступления частей флота на
высоту Муста-Тунтури намечался на тот момент, когда в действиях войск
14-й армии обозначится явный успех. Чтобы скрыть от гитлеровцев
истинное направление главного удара десанта, в Мотовском заливе
демонстрировалась
высадка
диверсионной
группы.
Эскадренным
миноносцам в ночь накануне операции предстояло обстрелять мосты и
переправы через реку Титовка. Одновременно с бригадой морской пехоты
в Маати-Вуоно направлялся большой разведывательный отряд. Он должен
был пройти по неприятельскому тылу на мыс Крестовый и захватить или
уничтожить там артиллерийскую батарею, закрывавшую вход в порт.
Печенга расположена при впадении реки Печенги в Печенгский
залив. Такая посадка древних славянских поселений характерна для всех
северных районов, жители которых занимались охотой, ловлей рыбы и
промыслом морского зверя. Но устья полярных рек мелководны,
порожисты и несудоходны. Истоки узких заливов от поступления [103] в
них пресной воды замерзают. Поэтому все последующие, более поздней
закладки порты Заполярья — Мурманск, Полярный, Североморск —
расположены уже ближе к выходу в море. Финны тоже построили себе
незамерзающий океанский порт в Печенгском заливе, избрав для него
глубоководную излучину, носившую название Девкина Заводь и
переименованную новыми хозяевами в Лиинахамари. Сюда протянули
автостраду, проходящую через Печенгу. Гитлеровцы превратили Девкину
Заводь в военно-морскую базу. По обоим берегам залива они поставили
укрытые в скалах крупнокалиберные артиллерийские батареи. Между
причалами соорудили каменно-бетонные доты, вооружив их пулеметами и
автоматическими пушками. В глубине гавани разместили орудия береговой
обороны, простреливавшие весь рейд. В одной из отвесных гранитных
глыб сделали выемку для торпедных аппаратов кинжального действия.
Правда, аппараты к началу операции смонтировать не успели.
Учитывая все это, мы не стремились брать порт Лиинахамари с моря.
Однако не исключали прорыв в гавань на катерах, если обстановка
сложится благоприятно. Внезапный захват Печенгской военно-морской
базы был соблазнительным по двум причинам. Во-первых, так можно было
спасти от разрушения отступающим противником ценные портовые
сооружения,
во-вторых,
только
отсюда
открывались
пути
для
развертывания наступления на город с севера.
Боевыми действиями моряков на суше управлял адмирал Головко. Его
походный штаб перебрался на КП командующего СОР на полуостров
Рыбачий. Прямой связи у командующего флотом с командармом и
командующим фронтом, к сожалению, не имелось. Они могли общаться
только через флагманский командный пункт в Полярном, где старшим
оставался я.
В отсутствие Головко морская часть операции возлагалась на меня.
Утром 7 октября генерал армии К. А. Мерецков пригласил Военный
совет флота на КП 14-й армии посмотреть артиллерийскую подготовку
прорыва фронта и начало общего наступления.
На КП армии распоряжался командующий фронтом. [104]
На нем была черная кавказская бурка и серая каракулевая папаха.
Командарм В. И. Щербаков тут же принимал меры к выполнению
приказаний К. А. Мерецкова. На КП присутствовали также: первый
заместитель командующего фронтом генерал-полковник В. А. Фролов,
первый секретарь Мурманского обкома партии М. И. Старостин, члены
Военных советов 14-й армии и Карельского фронта.
С наступлением рассвета артиллерия и гвардейские минометы
открыли огонь. Он длился два с половиной часа. В мелком кустарнике,
среди отлогих сопок, сдувая пожелтевшие листья с березок, вспыхивали
орудийные залпы, молниями сверкали трассы реактивных снарядов. В
расположении врага дым от разрывов поднимался шапками, летели вверх
и в стороны камни, казалось, что горит вся земля. От адской канонады
звенело в ушах.
Когда артиллерийская подготовка закончилась, войска пошли в
атаку. Вскоре стали поступать донесения о преодолении обороны
противника, о том, что отдельные доты остались в нашем тылу и
продолжают сопротивляться. Их уничтожали подразделения второго
эшелона.
На армейский КП доставили трех военнопленных. Они ошалело
озирались по сторонам, показывали на уши, что-то бормотали. Однако
путного добиться от них ничего не удалось.
Через некоторое время мы отправились в Полярный.
На третий день наступления передовые части 14-й армии вышли на
дорогу между Титовкой и Печенгой. Два легких корпуса, успешно
завершив обходный марш по тундре, достигли глубокого тыла противника.
Боясь окружения, гитлеровцы в ночь на 10 октября начали отход с позиций
на реке Западная Лица.
Теперь настало время действовать морякам Северного флота.
Высадка 63-й бригады морской пехоты не осталась незамеченной
противником. Корабли подверглись обстрелу. Но в быстроходные катера
попасть в ночной темноте, да еще в дымовых завесах, можно только
случайно, и поэтому десант понес ничтожные потери. Несмотря на
противодействие врага и ошибки в маневрировании отдельных кораблей,
десант был высажен точно в назначенном месте и в установленные сроки.
Командовал высадкой командир ОВР контр-адмирал Петр Павлович
Михайлов. [105]
Североморец он был молодой, но моряк опытный и смелый.
В четвертом часу ночи 10 октября наступление на Муста-Тунтури
повела 12-я бригада. Противник оказывал отчаянное сопротивление, но,
зажатый с тыла и фронта, находясь под непрерывными ударами морской
штурмовой авиации с воздуха, вынужден был оставить свои насиженные за
три с половиной года укрепления и отступить на дорогу, соединяющую
Титовку с Пороваара.
Преследование врага по высотам горного хребта морской пехотой
было затруднено. В ущельях скал и гранитных долинах гитлеровцы
минировали проходы, делали завалы, расчистка которых отнимала много
времени.
Пока А. Г. Головко находился на полуострове Рыбачий, начальник его
походного штаба контр-адмирал Николай Брониславович Павлович
исправно докладывал мне, что делают войска и где кто находится, а как
только командующий флотом пошел следом за наступающими бригадами,
связь с ним оборвалась. Когда неприятель увидел, что 14-я армия заняла
дорогу на Печенгу, он стал принимать меры, чтобы освободить пути
отхода. Часть гитлеровцев хлынула в направлении Пороваара, где оборону
заняли моряки.
Две наши бригады за двое суток наступления продвинулись всего на
6–7 километров. Соединились они поздно и дорогой овладели уже после
того, как основные силы неприятеля прошли на Пороваара.
12 октября части 14-й армии овладели поселком и передовым
аэродромом врага Дуостари. Высаженный вместе с десантом морской
разведывательный отряд под командой капитана Барченко двое суток
пробирался тылами к мысу Крестовый и достиг его ночью. Здесь он
вначале наткнулся на четырехорудийную 88-миллиметровую зенитную
батарею и, перебив всю ее прислугу, захватил пушки. Но в стоявшей
рядом 150-миллиметровой батарее береговой обороны — цели всей
вылазки отряда — поднялась тревога. Численный перевес в силах оказался
на стороне неприятеля. Разведчикам пришлось отойти, захватив с собой
замки немецких орудий. Моряки окопались на склоне высоты и стали
держать под ружейно-пулеметным огнем неприятельских артиллеристов.
Десантники по радио попросили поддержать их авиацией, доставить
боеприпасы и продовольствие. Летчики сбросили им на парашютах все
необходимое [106] и нанесли ряд штурмовых ударов по вражеской
батарее.
Смелая вылазка разведчиков дала нам возможность прорваться
катерами в Печенгскую морскую базу и овладеть ею. Самая опасная
батарея на мысе Крестовый находилась теперь в осаде, и ей было не до
отражения входящих кораблей. Вечером 11 октября в Полярный вернулся
с Рыбачьего член Военного совета флота Николаев, чтобы отобрать с
кораблей 500 моряков-добровольцев для высадки в Печенгу. Охотников
вызвалось столько, что мы отпустили с подводных лодок, катеров и
миноносцев только тех старшин и матросов, без которых можно было
выходить в море. Не удовлетворив и десятой доли желающих, штаб флота
посадил 660 человек на катера и в ту же ночь отправил в Пумманки. Там А.
Г. Головко разбил их на три отряда, назначил старших, приказал
прорваться через огневой заслон береговой обороны в порт Лиинахамаря и
овладеть им.
На максимальных скоростях, прикрываясь дымовыми завесами,
катера устремились в Печенгский залив. Первый отряд повел Герой
Советского Союза капитан 3 ранга А. О. Шабалин. Вторым командовал
капитан 3 ранга С. Г. Коршунович, а третьим — гвардии капитан 3 ранга С.
Д. Зюзин. Артиллерия противника открыла по нашим смельчакам
ураганный огонь, но береговая оборона с полуострова Рыбачий не дала
фашистам развить максимальную скорострельность.
Учитывая
опыт
Новороссийской
операции
1943
года,
мы
рекомендовали катерникам высаживать людей прямо на причалы. Однако,
как только корабли ворвались в гавань, причалы тотчас взлетели на
воздух. Пришлось подходить к скалистым берегам под перекрестным огнем
дотов. Правда, со страху гитлеровцы стреляли беспорядочно. При высадке
десантники потеряли всего несколько человек. Добровольцы дрались
храбро. Бой часто переходил в рукопашные схватки. Моряки с криками
«Смерть немецким оккупантам!» налетали на гитлеровцев, били их
прикладами, кололи штыками, пускали в ход ножи За ночь Лиинахамари
был полностью очищен от захватчиков. Попутно десантники заняли и
батареи на мысе Крестовый.
На следующий день обе бригады морской пехоты на кораблях мы
переправили с восточного берега Печенгского [107] залива в порт. Не
теряя времени, они начали развивать наступление на Печенгу с севера. В
это время войска 14-й армии обтекали город с юга. У неприятеля
оставалась единственная дорога — на Киркенес. Чтобы избежать
окружения, враг оставил Печенгу и стал поспешно отступать к норвежской
границе. А 15 октября мы уже слушали по радио приказ Верховного
Главнокомандующего, объявлявший благодарность войскам Карельского
фронта и морякам Северного флота за освобождение древнего русского
города Печенги.
Ночью А. Г. Головко возвратился в Полярный. Он уже знал, что 14-я
армия готовится преследовать фашистов. Не исключалось, что нашим
войскам доведется войти в Киркенес. Командование армии просило нас
содействовать в освобождении островов, полуостровов и перешейков,
труднодоступных с берега, а также в овладении морским портом. К. А.
Мерецков поддержал идею А. Г. Головко захватить порты Варде и Вадсе
при помощи десантов. Проведение этой операции было поручено мне.
На следующий день я уже был в Пумманки. Вместе с командиром
бригады торпедных катеров капитаном 1 ранга А. В. Кузьминым мы
определили корабли для перевозки и высадки войск. Командующий СОР
генерал-майор Е. Т. Дубовцев выделил людей. Окрыленные успехом во
время боев за Печенгу, бойцы рвались участвовать в десанте. Командир
дивизиона капитан 3 ранга В. Н. Алексеев на торпедном катере вызвался
произвести разведку Вадсе. Он проник незамеченным в самую глубину
гавани и обнаружил там большое скопление на рейде и у причалов
плавающих средств. Враг не проявлял никакой бдительности. Лучших
условий для захвата порта и города нечего было и желать. Мы посадили на
корабли десантников и доложили в Полярный о готовности к бою.
Ждать разрешения на выход в море пришлось долго. Наконец мне
позвонил командующий флотом и сказал, что подготовленная нами
высадка в Варде и Вадсе поддержки в Москве не нашла. Он велел мне
ехать в Печенгу и оттуда управлять всеми десантами на побережье
Варангер-фиорда, которые потребуются для содействия приморскому
флангу 14-й армии.
Мы ссадили на берег разочарованных бойцов, дали отбой катерам, а
сами на двух «виллисах» через Пороваара отправились в Печенгу. [108]
Ураган войны повсюду оставил следы разрушения и смерти. На
подходах к хребту Муста-Тунтури на дороге лежали две наши танкетки,
подорвавшиеся на минах. Полосы укреплений противника были буквально
перепаханы нашей артиллерией. Повсюду виднелись трупы врагов. За 11
лет пребывания на Севере я не видел там ни одного ворона. Теперь эти
незваные гости войны слетались сюда на свой пир целыми стаями. Вдоль
дороги на Пороваара валялись разбитые автомашины, пушки, повозки и
снова трупы. Это плоды работы нашей флотской штурмовой авиации.
Наступали ночные заморозки, лужи и болота покрывались ломким,
тонким льдом, темные низкие облака то и дело сеяли мелкую, колючую
«крупу», свежий ветер сметал ее с дороги. Все пути, ведущие от линии
фронта на запад, сбегались к одному деревянному мосту через реку у
города Печенги. Здесь накануне происходили самые ожесточенные бои.
Однако убитые горноегерские стрелки уже были убраны. Они остались
лишь на отмели, куда их прибило течением и теперь заносило илом.
На левом берегу реки одиноко стояла православная церковь
старинной русской постройки. Маковка ее купола прогнила и провалилась
от времени. Маленький деревянный город лежал в развалинах и пепле,
обгоревшие бревна еще продолжали куриться синим дымом, разнося
вокруг кислый запах угарного газа. Отсюда в порт вдоль берега реки, а
затем узкого бирюзового залива вела широкая шоссейная дорога. Морская
база с суши защищалась немцами массивной крепостной стеной, в которой
был проделан проезд, замыкавшийся бетонными противотанковыми
воротами. Из шести причалов порта сохранился лишь один каменный мол,
остальные были взорваны или преданы огню. Все устройства для
механической погрузки руды приведены в негодность. Емкости для
хранения жидкого топлива зияли дырами от наших снарядов и авиабомб. В
хорошем состоянии оказались только несколько казарм, жилых флигелей
да гостиница для туристов.
Наши силы новой Печенгской военно-морской базы состояли из
сторожевиков, тральщиков и кораблей противолодочной обороны. Под ее
штаб и органы тыла заняли туристскую гостиницу. В командование новым
соединением Северного флота вступил капитан 1 ранга М. С. Клевенский.
Для размещения моего КП и походного штаба [109] вызвали из Полярного
сторожевой корабль «Грозу». Штаб 14-й армии обосновался в Луостари.
Мы установили с ним надежную проводную и радиосвязь. Клевенский
засел за разработку планов строительства обороны базы. Он же отвечал за
сколачивание вверенных ему соединений и воинских частей, встречал
мурманские конвои с грузами для наземных войск и флота, отправлял
порожняк.
Для прикрытия с моря фланга наступающих сил 14-й армии вдоль
киркенесской дороги на южное побережье Варангер-фиорда решено было
высадить батальон морской пехоты. 18 октября на три катера МО и три БО
мы взяли 500 бойцов из состава 12-й бригады морской пехоты и ночью без
всяких помех со стороны противника высадили их в заливе Суоло-Вуоно.
Командовал отрядом мой однокашник по выпуску Военно-морского
училища капитан 2 ранга Борис Пермский — опытный моряк, умный и
смелый человек. Десант без особых задержек продвигался вдоль берега на
запад, истребляя по пути небольшие воинские группы гитлеровцев,
охранявшие маяки, сигнально-наблюдательные посты, опорные пункты и
другие средства береговой охраны. Ночью 23 октября из Печенги с катеров
МО, мотоботов и торпедных катеров мы высадили в заливе Коббхольмфиорд еще
600
человек, чтобы захватить находившуюся там
гидроэлектростанцию. Соединившись вместе, оба десанта выполнили
поставленную перед ними задачу, а затем, продвигаясь дальше,
освободили от оккупантов все побережье до самого Яр-фиорда.
Когда сухопутные войска подходили к стенам Киркенеса, мы взяли в
Пумманки на торпедные катера два батальона морской пехоты и доставили
их в Холменгро-фиорд. Этой операцией командовал капитан 1 ранга А. В.
Кузьмин. Десантники повели наступление на Киркенес с северо-востока и
25 октября вместе с частями 14-й армии ворвались в город и порт.
Вечером мы слушали по радио второй приказ Верховного
Главнокомандующего. От имени партии Родины и советского народа он
благодарил войска фронта и моряков флота, изгнавших немецких
захватчиков из Киркенеса и положивших тем самым начало освобождению
дружественной нам Норвегии от фашистского ига.
К 1 ноября все советское Заполярье уже было очищено от
неприятельских войск. По Баренцеву и Карскому морям фашисты еще
продолжали плавать. [110]
В период Печенгской операции, и особенно после ее успешного
завершения, участились переходы судов и кораблей врага между
фиордами и портами северо-восточного побережья Норвегии. Мы нацелили
против них лодки и всю свою минно-торпедную авиацию. Бомбили порты и
рейды с воздуха, но остановить перевозок не могли, так как массовые
переходы гитлеровцы совершали ночами и в нелетную погоду. Пришлось
поневоле расширить зону операций торпедным катерам, разрешив им
плавать на расстоянии свыше ста миль от базы, до самого Тана-фиорда.
Эта мера принесла некоторый успех. Один раз пробовали посылать вдоль
берега эскадренные миноносцы, но они никого не встретили и только на
обратном пути обстреляли порт Варде, забитый судами.
Партия и правительство высоко оценили боевые заслуги воинов
Северного флота в операции по освобождению Печенги. Сотни матросов,
старшин, офицеров и адмиралов заслужили ордена и медали. 27
катерников, летчиков, подводников и пехотинцев были удостоены высшей
награды Родины — звания Героя Советского Союза. 7 соединений флота
удостоились наименований «Печенгских» и «Киркенесских». Многие
корабли и части были награждены орденами Красного Знамени и Ушакова I
степени. Командиру отряда торпедных катеров Герою Советского Союза
капитану 3 ранга А. О. Шабалину вручили вторую медаль «Золотая
Звезда».
Так закончилась крупная операция в Заполярье, проведенная
совместно с войсками Карельского фронта. [111]
Герой Советского Союза вице-адмирал Г. И. Щедрин
В перископе — корабли врага
Родился в 1912 году в Туапсе. С ранних лет плавал матросом на
судах торгового флота. Окончил Херсонское мореходное училище.
С 1935 года — в Военно-Морском Флоте.
В боях за освобождение от гитлеровских захватчиков Крайнего
Севера командовал подводной лодкой.
После войны окончил Высшую военную академию и продолжает
служить в Военно-морских силах.
5 апреля 1943 года, определив свое место по мысам Хьельнес,
Сейбунес и маяку Маккаур, в 14 часов 30 минут подводная лодка «С-56»
легла на грунт в пяти милях от норвежского поселка Лёквик.
Ночью мы будем выполнять довольно сложное задание, а пока
команде предоставлен заслуженный отдых.
Нам надлежало высадить небольшую группу разведчиков на
оккупированный немцами полуостров Варангер и снять тех, кто уже
закончил работу в неприятельском тылу. Срок давался минимальный.
Видимо, учитывалось скорое наступление полярного дня. До выполнения
основной задачи атаковать вражеские корабли запрещалось.
Напутствуя нас, командир бригады Иван Александрович Колышкин
предупреждал:
— Вам придется иметь дело с норвежскими патриотами. Примите их,
как родных братьев. Они так же горячо любят свою родину, как мы свою.
С норвежцами, не покорившимися оккупантам, мне уже приходилось
общаться. Во время стоянки в северошотландской базе Розайт наша
команда крепко подружилась с моряками ремонтировавшегося там
норвежского сторожевого корабля. Особенно правился всем машинистбогатырь [112] Вальде. Обычно как только заканчивался вечер в
матросском клубе, куда ходили наши краснофлотцы, он первым запевал
«Интернационал». Беседуя с русскими моряками, Вальде часто повторял:
— Мы вместе освободим мою Норвегию и вашу Россию...
Стремясь помочь нам хотя бы советами, командир бригады подробно
рассказал, как производили высадку экипажи других лодок. Однако
рецептов не навязывал. Видимо, не хотел сковывать инициативу.
Обязательно для нас только место высадки. Оно определено приказом и
изменено быть не может. Туда должна выйти группа разведчиков. Связи с
ней нет, и перенацелить ее уже нельзя...
Вместе со старпомом и штурманом я внимательно изучил этот участок
местности. Рельеф был обычным для Северной Норвегии. Покрытые снегом
крутые гранитные горы, обрывистые скалы, расщелины и распадки, по
которым коротким летом пенятся водопады и журчат веселые ручьи. У
берега мелкие островки и отдельные торчащие из воды избитые волнами
камни.
Южнее места высадки — рыбачья деревушка Вейнес, давшая
название узкому саблевидному полуостровку, оканчивающемуся мысом
Вейнесудде. Вдоль этого естественного мола тянется удобный для стоянки
мелких судов рейд.
На безыменном мысу в трех километрах от Лёквика расположен
немецкий
сигнально-наблюдательный
пост.
Высадить
и
принять
разведчиков нужно умудриться под носом у наблюдателей. Дело
рискованное, особенно если учесть, что до фашистских батарей рукой
подать. Но ничего не поделаешь — на войне риск на каждом шагу...
Участок дна, на котором улеглась лодка, оказался ровным, как поле
стадиона. Глубиномеры всех отсеков показывали 52 метра.
Спустя полчаса после команды «От мест по постановке на грунт
отойти» в отсеках наступила тишина. Лишние механизмы выключены.
Большинство подводников, уставших от напряжения последних дней,
крепко спали. Вахтенные старались выполнять свои обязанности без шума.
Тишина стоит и в центральном посту. Нарушает ее только ротор
гирокомпаса, монотонно напевающий нескончаемую колыбельную песню.
Ее убаюкивание неотразимо. Бороться с дремотой трудно. [113]
Волны на глубину не проникают, дыхания моря не ощущается.
Придонного течения в фиорде, по-видимому, нет, лодку не разворачивает.
На румбе по-прежнему 180 градусов. Грунт под килем каменистый, без
ила. Опасность плотно к нему присосаться не грозит.
Воспользовавшись спокойной вахтой, наш штурман Юрий Васильевич
Иванов решил рассчитаться со старыми «писчими» долгами, а заодно
стряхнуть с себя непрошеный сон. Он сел за штурманский столик, поставил
перед собою чернильницу и достал вахтенный журнал. Заполненными там
оказались лишь первые листы. Ими пока и исчерпывалась боевая
биография подводной лодки. Ведь это наш первый поход к берегам,
занятым противником.
Записи скупые, лаконичные. Только «голые» факты, без лирики, без
эмоций. Но мы-то знаем, что за ними кроется.
Вот коротенькая запись, сделанная в последний день марта: «19.08
отошли от пирса». Сухо. Буднично. А между тем этот момент для каждого
из нас памятен. Не прошло и трех недель, как лодка прибыла на
действующий флот из-за девяти морей и двух океанов, с далекого
Владивостока. Команда еще не нюхала пороху. А задание — не легкое.
Значит, товарищи верят в нашу выучку и зрелость. Они пришли проводить,
пожелать удачи. Экипаж ушел в море с хорошим настроением.
На рассвете следующих суток подошли к границе минных
заграждений. Фашисты перекрыли ими подходы к берегу. Чтобы сделать
опасной большую толщу воды, к каждой мине прикрепили верхнюю и
нижнюю антенны. Стоит коснуться их бортом — взрыв.
Пытались уточнить свое место астрономическим или навигационным
способом для более уверенного форсирования опасного района, но из
этого ничего не получилось. Стояла пасмурная погода со снежными
зарядами и плохой видимостью. Пришлось ограничиться тем, что было.
Вместе с дивизионным штурманом Виктором Федоровичем Паластровым
тщательно проверили счисление. И все же волновались: точность была
сомнительной.
К 12.00 нырнули под минное поле и взяли курс на мыс Хьельнес. Все
встали по готовности номер один и вслушивались в забортные шумы.
Нервы и чувства обострены до предела. Стоило кому-либо сделать
неосторожный шаг, [114] громче обычного звякнуть настилом, как мелкая
противная дрожь пробегала по коже. Но нужно идти, и мы шли...
Все обошлось благополучно. Даже всплыли точно в заданном месте.
На картах аккуратной чертой помечен «фарватер», протраленный
собственными бортами. Будем им пользоваться и в дальнейшем.
Пока плавали в глубинах, на поверхности разыгралась буря. Крупная
волна не позволяла уверенно удерживаться под перископом, и мичману
Дорофееву стоило большого труда не показывать рубку. В такую погоду
высадка отпадала: слишком сильный накат — шлюпку непременно
разобьет.
Норвежские товарищи, находившиеся в лодке, помогли опознать
мысы и вершинки. Им с непривычки трудно было ориентироваться,
рассматривая берег в перископ, — слишком сужено поле зрения. Но в
конце концов освоились и с радостью узнавали знакомые места.
Природная сдержанность изменила им — то и дело возбужденно
восклицали:
— О, Хьельнес! Лёквик! Вейнесудде!
Мы хорошо понимали их состояние и предоставляли возможность
насмотреться вволю на родную землю.
После ознакомления с районом нырнули под минное поле и пошли
штормовать в море. Теперь отраженная от берега волна достигала нас и на
70-метровой глубине. Кренило по 5 градусов на борт. Такого на глубине
нам еще не приходилось испытывать.
Последняя пометка в журнале была сделана в 23.16 2 апреля, когда
лодка всплыла за минным полем, чтобы начать зарядку аккумуляторов.
Штормище бушевал такой, что о новых записях в вахтенный журнал не
могло быть и речи. Баренцево море разошлось во всю свою богатырскую
силу.
К концу зарядки выявилась неисправность, мешавшая погружению.
Двое суток лодка взлетала с волны на волну и проваливалась в бездну
между ними. Шла «нормальная» походная жизнь, к которой нас уже
приучила Северная Атлантика и от которой, не кривя душой, удовольствия
испытываешь мало. Будь с нами бравый солдат Швейк, он непременно
сказал бы:
— Осмелюсь доложить, подводная служба не мед!..
Об этом и писал теперь лейтенант Иванов, копаясь в черновиках,
разбирая карандашные каракули многих вахтенных [115] офицеров.
Практически всем сменам записывать приходилось одно и то же: об
одиннадцатибалльном ветре, волне, качке с креном до 40–50 градусов на
борт, о попадании воды в центральный пост через входной люк, а в пятый
отсек — по шахте подачи воздуха к дизелям...
В крохотной каюте, где едва умещаются два человека, я беседую со
старшим помощником лейтенантом В. Л. Гладковым. Владимир Львович —
высокий, подтянутый, рассудительный, слегка флегматичный; в недалеком
прошлом плавал матросом, затем штурманом в торговом флоте. Офицером
стал в начале войны.
Перед нами на коленях разостлана карта с «поднятыми» глубинами.
Обсуждаем детали предстоящей высадки. По докладу Гладкова, команда
расписана, проинструктирована и каждый твердо знает свои обязанности.
Главное — чтобы немецкий пост не обнаружил нас при подходе к
берегу. Луна нам мешает, а противнику помогает. Ее азимуты и высоту
штурман рассчитал на каждые тридцать минут, начиная с восхода. Выгодно
всплывать около полуночи, подходить поближе к берегу, маскируясь в
тени скал.
Связывал нас узкий сектор обзора местности, где ожидали увидеть
сигналы. Это ограничивало наше маневрирование.
И времени маловато, не более полутора-двух часов. Но должны
управиться. Лишь бы не встретились непредвиденные обстоятельства.
Уточняем, кому где находиться и что делать. Сам при высадке буду
на мостике.
— По мере выгрузки из отсеков имущества подправляйте с механиком
дифферентовку, — приказываю старпому.
— Понятно!
— Если со мною что случится, вступайте в командование кораблем
немедленно и выполняйте боевой приказ.
— Есть!
Старпом уходит по своим делам, а я хочу воспользоваться свободным
временем и ближе познакомиться с норвежцами. Иду в кормовой отсек, где
они расположились. Их трое, типичные жители Скандинавии. Очень
похожи на наших северных поморов — широкоплечие, коренастые,
сильные. Большие натруженные руки, открытые смелые лица, зоркие
голубые глаза. Наверное, такими же были их [116] далекие предки
норманнские викинги, по-русски — варяги.
Старшим над ними — самый молодой по возрасту, Франц. Не думаю,
что это его настоящее имя. Скорее, кличка — слишком по-немецки оно
звучит. Да и товарищи называют его по-другому: Рейнгольдом, кажется...
В нем чувствуется неистощимая энергия. Он сразу как-то располагает к
себе, и не удивительно, что уже успел стать любимцем всей нашей
команды...
Плохое знание языка затрудняло разговор, но не помешало мне
понять, что Франц смертельно ненавидит фашизм и фашистов, оккупантов
и квислинговцев. Последних даже больше. Мечтает поскорее увидеть
Норвегию свободной. Как и положено коммунисту, манны с неба не ждет, а
собирается добиваться этого «своею собственной рукой».
В борьбе он не новичок. Два года партизанит. Был ранен, вылечился
у нас. Теперь возвращается в провинцию Финнмарк устраивать врагу
«веселую жизнь».
— Спуску не дадим, — заверяет Франц. — Норвегия никогда не
покорится!
Эти слова были сказаны с убежденностью человека, выражающего
чаяния народа.
Как умею, передаю ему слышанное от советского генерального
консула в Сан-Франциско Якова Мироновича Ломакина.
Было это в 1941 году, вскоре после злодейского нападения Гитлера
на нашу страну. Симпатии большинства простых людей за границей
оказались на нашей стороне. Одни помогали советскому народу в его
беспримерной борьбе сердечным сочувствием, а иные и материально.
Среди сотен других в консульство пришел пожилой человек с
ибсеновскими бакенбардами на загорелом обветренном лице. Был это
безработный, пожелавший все свое «богатство» — двадцать долларов —
внести в фонд обороны СССР. Его уговаривали не делать этого. Советский
Союз не настолько беден, чтобы принимать последние гроши от бедняка.
Спасибо и на добром слове! Но безработный не сдавался:
— Возьмите деньги! Изготовьте на них хотя бы один снаряд, и пусть
красноармейцы ударят им по фашистам. Это поможет освобождению не
только вашей, но и моей родины — Норвегии...
На меня этот рассказ нашего консула произвел очень большое
впечатление. А вот мои теперешние собеседники [117] — норвежцы
отнеслись к нему как к явлению совершенно заурядному, само собою
разумеющемуся. Только Франц одобрительно наклонил голову. Потом
улыбнулся одними глазами и обронил всего одну фразу:
— С помощью русских фашисты скоро буль-буль.
А жестом пояснил, как им поддадут коленом, сбросят в море и они
пойдут на дно...
В Советский Союз норвежские патриоты попадали разными путями.
Один из спутников Франца вместе со многими рыбаками прибыл в
Кольский залив на мотоботе, когда немцы вслед за Осло и Нарвиком
начали оккупацию всей Норвегии. Другой плавал на пароходе, команда
которого не захотела возвращаться из Мурманска в занятый гитлеровцами
Хаммерфест. Оба они, как и их командир, считали своим долгом драться с
врагом за освобождение родной земли и с нетерпением ждали высадки.
Никто из этой тройки не сомневался в близкой победе, хотя каждый
понимал, что не всем суждено до нее дожить. Все очень искренне
выражали свою признательность экипажу за готовность идти на риск
вместе с ними. Многократно повторяли заученные по-русски слова:
«Дружба — хорошо!»
С такими людьми действительно хорошо дружить. И конечно, мы
сделаем все зависящее от нас, чтобы благополучно высадить их на берег,
в целости переправить им грузы.
Кок Василий Павлович Митрофанов превзошел самого себя. Изучив
вкусы гостей, он приготовил для них роскошный прощальный ужин. А
старпом разрешил выдать всей команде по стакану доброго вина.
Мы от души желали новым друзьям успехов и удач. Они высказали
лучшие пожелания нам и обещали при случае помогать, чем смогут.
Получилось нечто вроде вечера «смычки», которые так часто проводились
в тридцатых годах в наших интернациональных морских клубах. Только те
вечера проходили в уютных залах. А этот — в тесном отсеке, под водой и в
непосредственной близости от противника.
***
Акустик Константин Круглов доложил о шуме винтов малых кораблей.
Всплывать не стали, атаки все равно запрещены, да и рассмотреть в
перископ в сумерках ничего [118] не удастся. Шумы постепенно затихли,
удаляясь в сторону рейда Вейнес. Это, видимо, возвращались с промысла
рыбачьи мотоботы.
В 22.25 по боевой тревоге снялись с грунта и на глубине 30 метров
трехузловым ходом пошли к берегу. Через сорок минут всплыли в
позиционное положение и продолжали движение под электромоторами.
Дизели не пускали, чтобы не производить лишнего шума.
Вошли в северную часть Конгс-фиорда. Курс держим на бухточку
Лауквик, по берегу которой раскинулся поселок рыбаков Лёквик. Погода
лучше, чем ожидали. Немного мешает неулегшееся волнение моря, но
основной противник — луна спряталась в тучах, и с берега увидеть нас не
так-то просто.
Маяки и освещаемый знак на мысе Вейнесудде не горят. Они нам и
не особенно нужны. Место знаем точно, навигационные опасности
изучили. Каждый камень, риф и банка на подходах к берегу известны — не
заблудимся.
Прижимаемся вплотную к скалам. Личный состав без шума занимает
боевые посты. Артиллерийский расчет кормового орудия открыл
снарядный кранец. На мостике стоят самые меткие пулеметчики —
Корзинкин и Николаевский. Внизу все готово к подаче грузов и надуванию
резиновых понтонов.
В 23.52 получили условный сигнал с берега — разноцветное
поблескивание фонарем в определенном сочетании. Разворачиваю лодку
против волны кормой к берегу. Так легче будет в случае нужды отойти на
большие глубины. С опаской посматриваем на сигнально-наблюдательный
пост. Пока все тихо.
Отдаю приказание готовить к спуску понтон и тут же его отменяю. От
берега, преодолев полосу прибоя, приближается шлюпка с тремя
гребцами. Нервы у меня напряжены: рядом пост, недалеко батарея, под
килем всего три метра, а тут скрип уключин и кажущиеся чересчур
громкими шлепки весел о воду.
Неужели нельзя грести осторожнее! Да и друзья ли это? На всякий
случай держим их на прицеле. Младший лейтенант Андрей Яковлевич
Головин вполголоса окликнул шлюпку. Пароль назвали правильно — свои!
Немного отлегло от сердца.
А шлюпка уже у борта. Прибывшие на ней люди радостно
здороваются с командой. Сообщают, что ждали нас [119] несколько дней и
из-за шторма совсем было потеряли надежду. Просят ускорить выгрузку.
Кроме близкого рассвета их беспокоит и другое: шлюпку они достали с
помощью сложной комбинации у зажиточного хозяйчика — руководителя
районной национал-социалистической организации. Подходило время
возвращать посудину.
Вот так здорово! Местный фюрер помогает коммунистам... На его
плавсредствах с советской подводной лодки в логово гитлеровцев
высаживаются разведчики и норвежские партизаны. Прямо как в
приключенческом фильме!
Прощаемся с боевыми товарищами, уходящими на берег. С ними
перецеловались все, кто был на палубе. Старший группы Франц каждому
из нас крепко пожал руку и на ломаном русском языке пожелал:
— Благополучно обратно!
Мне невольно подумалось: доведется ли еще когда увидеться с этим
славным человеком?.. Счастья тебе и удачи, боец великой армии
антифашистов!
Людей и грузы быстро переправили на берег. Трех рейсов для этого
оказалось
достаточно.
Шлюпка
выручила
вместительностью,
устойчивостью и легкостью хода. На палубу поднялись те, кого сменил
Франц, а из распадка просигналили: «Все благополучно».
Один из прибывших прилично говорит по-русски и упорно называет
меня господином капитаном. Дожил! На двадцать шестом году революции в
господа зачислили. Понимаю, что это общепринятое за пределами нашей
страны обращение, но ловлю себя на том, что оно мне неприятно. Товарищ
— привычнее и лучше.
Отошли от района высадки так же осторожно, как подходили. Из-за
туч показалась луна, но теперь она не страшна. Освоились и осмелели
настолько, что решились заряжать аккумуляторную батарею. Остается не
менее часа сравнительно темного времени, и использовать его для
пополнения энергоресурсов вполне разумно.
Матросы перешучивались между собою: не пойти ли, мол, к пирсу,
чтобы подключиться для зарядки к береговой электростанции... Они уже
дознались, что в поселке есть пристань. Конечно, очень довольны
выполнением задания. Теперь уже как о само собою разумеющемся
говорили о том, что придут снимать Франца и его товарищей, когда те
выполнят свою задачу. [120]
— Пусть приезжают к нам отдыхать! Потребуется, опять высадим,
дорогу теперь знаем! — говорит старшина Костя Рыбаков, закуривая после
трудов праведных.
В 03.05 погрузились и до рассвета легли на грунт на глубине 46
метров. Первая часть задания выполнена. Теперь можно действовать на
коммуникациях противника.
Вспомнил, что сегодня, 6 апреля, сыну исполняется семь лет. Пусть
этот успех будет моим подарком ему. Только где он и что с ним? Война
застала семью в Туапсе. Первоначально письма от жены приходили
регулярно, а потом, когда немцы подошли вплотную к городу, переписка
вдруг оборвалась. Фашистам не удалось захватить порт, но бомбили они
его нещадно. Если сын и жена живы, то, наверное, и не предполагают, что
я сейчас на Севере, а не на Дальнем Востоке.
Океаны горя хлынули в нашу страну вслед за фашистскими ордами.
Не у меня одного — у сотен тысяч советских людей потерялись близкие. Я
еще счастливее других: могу надеяться на встречу с семьей. А у других нет
и этого — знают, что родные погибли. Оттого-то наши сердца и горят такой
ненавистью к фашистам. Потому так и ждем встречи с врагом...
За столом кают-компании семеро: командир дивизиона Александр
Владимирович Трипольский, младший лейтенант Головин, старший
политрук Дмитрий Тимофеевич Богачев, я и трое снятых с берега партизан.
Завтракаем, пьем горячий кофе и с интересом слушаем рассказы наших
новых норвежских друзей.
Они впервые попали на подводную лодку. Поражаются тесноте
отсеков, обилию техники и уверенности, с которой матросы управляют
механизмами. Не улеглось еще возбуждение от резкой перемены
обстановки. Контрасты и в самом деле велики: с отрогов хребта — на дно
фиорда, из чистого горного и морского воздуха — в духоту отсека.
Простота погружения лодки поразила норвежцев. Они ждали чего-то
особенного. А тут всего несколько звонков, щелчков, звук, напоминающий
выдох, едва ощутимый легкий толчок — и все.
Наши гости уже немолодые люди. Самый пожилой — Трюгве. Ему
пятьдесят пять лет. Среднего роста, коренастый, со светлыми, немного
рыжеватыми волосами и острой бородой клинышком. Сапоги высокие,
брюки из грубого сукна, шерстяной свитер, морская куртка, а поверх [121]
нее ватник военного образца. Знает русский язык. На груди орден Ленина
(этим он поразил нас больше всего!).
Второй, присев к столу, поставил рядом аккордеон в видавшем виды
непромокаемом чехле. Говорят, он с ним неразлучен. При случае любит
сыграть. Зовут его Оге. Возраст 45–48 лет. Типичный рыбак-северянин,
уроженец полуострова Варангер, от берегов которого мы не успели еще
отойти.
Третий — Улаф — высокий стройный моряк с пышными
бакенбардами. Ему нет сорока, а волосы на голове совершенно седые. В
противоположность Оге угрюм и молчалив. Отвечает только на заданные
вопросы. По внешнему виду можно было догадаться, что жизнь потрепала
его изрядно.
За всех говорит Трюгве. По его сведениям, Рис-фиорд, на дне
которого мы находимся, плотно заминирован. Основные минные
заграждения, прикрывающие немецкие коммуникации от проникновения
советских подводных лодок, якобы проходят по глубинам 75–100 метров.
У меня при его словах даже волосы зашевелились. Если это
соответствует действительности, то наше маневрирование оба раза было
более чем опасным. Осматривая район, лодка прокладывала свои курсы
именно по этим глубинам...
Остальное из услышанного от норвежцев было нам в той или иной
степени известно: побережье укреплено множеством артиллерийских
батарей; расставлена густая сеть наблюдательных постов; имеются
береговые гидроакустические станции; на прибрежных аэродромах
посажена противолодочная авиация, а многочисленные бухты в фиордах
используются для маневренного базирования сторожевых кораблей,
тральщиков и охотников за подводными лодками.
Нам можно гордиться таким к себе вниманием гитлеровцев. Если враг
поднял на борьбу с советскими подводниками столько сил, значит,
досадили ему как следует.
Из разговора понял, что принятая на борт нашей лодки группа
пробыла на оккупированной территории более полугода. Действовала на
дорогах, а скрывалась в горах. Население побережья настроено враждебно
к гитлеровцам.
Трюгве рассказал интересный случай. Однажды он попал в дом к
бедному рыбаку, который состоял в квислинговской [122] организации.
Конечно, никакой идейной общности у простого труженика с предателями
народа не было. Ларчик открывался просто: семерых детей кормить нечем,
а членство в партии коллаборационистов давало право на получение
продовольственного пайка. Но рыбак поклялся сделать все от него
зависящее, чтобы быстрее разгромить и своих и пришлых фашистов.
Кстати, в подыскании для партизан шлюпки его роль была не последней...
После завтрака гости пожелали вымыться. На камбузе вскипятили
для них два бачка воды, снабдили мылом, показали место, где можно
поплескаться.
Первым закончил водную процедуру Трюгве. Он облачился во все
«подводное». Поверх полосатой тельняшки натянул меховую канадку с
капюшоном, одолженную кем-то из матросов. Собрал в кулак бороду,
расправил усы, шутит:
— Похож на Нансена?
Он действительно имеет портретное сходство с этим рыцарем
северных широт, большим другом нашего народа. Как известно, в число
команды знаменитого «Фрама» по его личной рекомендации был включен
единственный иностранец — русский студент-океанограф Александр
Кучин. И это несмотря на то, что стортинг объявил экспедицию чисто
национальным норвежским предприятием. Позже Кучин стал капитаном
«Геркулеса» и погиб со всем экипажем в экспедиции Русанова при попытке
пройти от Шпицбергена до Владивостока Северным морским путем.
Мы с детства знали Нансена не только как ученого с мировым именем
и бесстрашного исследователя полярных стран. Миллионам советских
людей известно, что еще в 1905 году он возглавлял движение за отделение
Норвегии от Швеции, а в 1920 году представлял свое суверенное
государство в Лиге Наций.
Великий ученый был и великим гуманистом, боролся против войны. С
глубокой симпатией отнесся к русской революции. А когда в результате
засухи 1921 года в Поволжье начался страшный голод, он первым
откликнулся на призыв Максима Горького о помощи голодающим. Нансен
пытался склонить к этому Лигу Наций, но тщетно. На его страстную речь
Лига Наций ответила гробовым молчанием. А буржуазная западная печать
приклеила ему ярлык «скрытый агент Коминтерна». [123]
Однако ученый не сдался и продолжал свою неутомимую борьбу,
объезжая страны Европы и собирая частные пожертвования. Пусть
немногие пароходы с зерном, снаряженные на средства рабочих, крестьян,
всех честных людей, вопреки злой воле душителей революции, нашли путь
к нашим причалам. Для нас тогда дорог был каждый фунт хлеба, но еще
дороже мы ценили и ценим любовь таких людей, как Нансен.
Я как мог растолковал это своим собеседникам. А кстати заметил, что
советские люди долго помнят все хорошее и за добро платят добром.
***
Первый фашистский транспорт мы потопили через четверо суток
после высадки разведчиков. Конвой встретили вблизи мыса Слетнес.
Выпустили две торпеды, и один из кораблей, водоизмещением 8000 тонн,
навсегда скрылся под водой. Лейтенант Иванов сфотографировал момент
его погружения.
Вопреки ожиданию, нас почти не преследовали.
Радость первой победы разделили с экипажем и наши гости. Оге
сыграл на аккордеоне несколько национальных мотивов, а также русские
песни — о Стеньке Разине, «Эй, ухнем!». Сказал, что они очень популярны
в Норвегии...
Вторая встреча с противником произошла в Конгс-фиорде 14 апреля
после полудня. Вначале гидроакустики услышали шумы винтов, а через
несколько минут на горизонте показались дымы и мачты. В составе этого
конвоя я увидел три транспорта, шесть сторожевиков, несколько больших
охотников за подводными лодками.
Начали торпедную атаку.
Решил пройти между транспортами и охранением, затем развернуться
и по поверхности одновременно выпустить носовые торпеды в транспорт,
кормовые — в сторожевик. Но при выходе на боевой курс все мои расчеты
рухнули. То ли сверкнуло на солнце зеркальце верхней головки
перископа, то ли гидроакустики сторожевиков запеленговали шумы... В
общем, нас обнаружили. Два корабля охранения устремились на лодку.
Послышались тяжелые шлепки о воду.
Догадались: сбрасывают бомбы. И почти мгновенно грянули взрывы.
В отсеках гаснет свет, звенит битое [124] стекло. Но течи не слышно.
Значит, корпус лодки выдержал. Живем!..
Атакует новая пара. Восемь бомб ложатся рядом. Что же делать?
Быстро созревает решение: нырнуть под транспорт, укрыться под ним от
бомбежки, вынырнуть с противоположного борта и атаковать кормой.
Как жонглеры, работают на ходовых станциях электромоторов
старшина Боженко и матрос Макаров. В считанные секунды подняты
обороты, и лодка стремительно идет вперед. Боцман Дорофеев загоняет ее
на заданную глубину. Пока восстанавливают свет, он работает при
аварийном фонарике.
Противник не ожидал, что мы продолжим атаку. И маневр нам
удался. Немцы неистово глушат рыбу на том месте, где нас обнаружили.
Осторожно всплываем, нацеливаемся на новый транспорт. Дистанция до
него минимальная.
— Кормовые — пли!
Запели винты помчавшихся к цели торпед. Зашипел и ударил по
ушам воздух. Резкий раскатистый взрыв засвидетельствовал, что промаха
не было. На этот раз понаблюдать результаты своей работы не удалось.
Полным ходом к нам мчались сторожевики.
— Ныряй!
Новая серия бомб не заставила ждать себя. Одна из них взорвалась
точно над нами. Шум, грохот! Лодку бросает вниз. Сильный толчок о грунт
валит всех с ног, а сверху опять доносятся разрывы.
Несколько попыток оторваться от грунта заканчиваются неудачей.
Только всплывем на несколько метров, как очередная серия близких
взрывов вынуждает нас опять царапать килем донные камни. На плаву
оказываемся только благодаря замечательной работе инженер-механика
Шаповалова, старшин Дорофеева, Рыбакова, матросов Оборина. Федотова
и многих других.
Сносно себя чувствовать при бомбежке нам помогает занятость на
боевых
постах
и
командных
пунктах.
Внимание
поневоле
сосредоточивается на контроле за приборами и управлении механизмами.
В ином положении оказались норвежцы. Обязанностей у них никаких.
Первые взрывы гости восприняли спокойно: лежали и молча
наблюдали, как торпедисты приводили аппараты в исходное положение.
Затем начали обмениваться короткими [125] репликами на родном языке.
А когда нас прижало к грунту, заговорили с беспокойством. После каждой
серии Трюгве восклицал по-русски:
— Плохо! Очень плохо!
— Что плохо? — спросил Миша Новиков.
— Все очень плохо. Не видно, откуда стреляют!
В мужестве партизан мы не сомневались. Они не раз встречались
лицом к лицу со смертью. Привыкли видеть врага, сражаться в открытую и
отвечать на пулю пулей. А тут вдруг оказались в положении мишени: тебя
бьют, а ты не только ответить, но и спрятаться не можешь — некуда.
Когда от близких взрывов приходилось особенно «кисло», старшина
Павлов старался подбодрить норвежцев:
— Ничего, это скоро кончится. Франц выручит!
К общему нашему удивлению, Трюгве никак не мог понять, о чем и о
ком шла речь. Лишь через несколько минут он как бы прозрел:
— О, да, да — Франц!.. Он выручит!..
Противолодочники оставили нас только после того, как мы вошли в
минное поле. Преследовать дальше у них не хватило духу.
Приводим себя в порядок. Убираем разбитое стекло. Сметаем
осыпавшуюся с обшивки корпуса пробку. Поздравляю команду с
потоплением транспорта.
Но успокоились мы рано. За внешней кромкой заграждений нам
всыпали добавочно.
Два корабля вцепились было всерьез, а затем совершенно
неожиданно заметались по району, перестали сбрасывать бомбы и дали
нам возможность уйти. Похоже было, что кто-то выручил.
Позже узнали, что немцы пренебрегли элементарнейшими правилами
скрытности и были за это наказаны. Они так бесцеремонно пользовались
радиосвязью
и
столько
раз
выходили
в
эфир,
что
наши
радиопеленгаторные станции точно засекли их, передали данные
летчикам, и те отбили у сторожевиков всякий интерес к нам.
А в другой раз нас и впрямь выручил Франц. Было это 17 мая 1943
года. Мы вошли в Конгс-фиорд. Стоял полярный день, солнце вступило на
трехмесячную бессменную вахту.
Еще до форсирования минного заграждения услышали взрывы
глубинных бомб. Решили, что имеем дело с [126] обычной фашистской
тактикой устрашения. На сухопутье они ходили в психическую атаку на
мотоциклах со снятыми глушителями. Подобная же «методика»
практиковалась и на море. Но как там, так и здесь их расчеты на шумовые
эффекты, как правило, не оправдывались. Услышав грохот, североморцы
не только не покидали своих позиций, а, наоборот, торопились туда, где
бомбят. Взрывами фашисты наводили на себя наши лодки.
Вот и мы пришли на такой же «концерт». Приготовились и терпеливо
ждем, маневрируя у берега. После очередной серии глубинных бомб
Круглов доложил, что слышит шумы многих кораблей.
Я немедленно поднялся в боевую рубку. Первое, что увидел в
перископ, — это три самолета «Арадо». Летели они низко, высматривали
подводные лодки. Что ж, ищите...
Показался конвой: транспорт и танкер, восемь сторожевых кораблей.
Охранение сильное, через него прорваться нелегко. Но у нас уже есть
опыт. Мы ныряем под сторожевики, готовим аппараты для уничтожения
двух целей: транспорта и танкера.
Веду лодку буквально на пистолетный выстрел. Изредка на пятьшесть секунд поднимаю перископ. Это необходимо для проверки точности
расчетов. Ровно за три минуты до залпа противник сбросил очередную
серию бомб. Бросайте!.. Меньше останется для борьбы с нами.
Выпускаем торпеды из носовых аппаратов. Напряженное ожидание
сменяется радостными докладами. Есть попадания в цель! Всплыть и
посмотреть на результаты противник не дает. Сброшено пять, затем еще
восемь бомб. Уходим на глубину. Управляемся рулями вручную. Стараемся
как можно меньше производить шума, чтобы акустики противника нас не
запеленговали.
Бомбежка прекратилась внезапно. Сторожевые корабли отошли в
сторону и стали маневрировать на малых оборотах винтов, чего-то
выжидать. Непонятно, что они замыслили.
Пауза длилась более полутора часов. Это, пожалуй, тяжелее самой
бомбежки. Мы испытывали такое чувство, будто над нами занесли кулак, а
когда опустят его — неизвестно.
Наконец сторожевики снова появились над нами. По подсчетам
акустиков, их шесть. Слышно, как плюхнулись [127] в воду бомбы. Их
больше двадцати... Наше счастье, что немцы ошиблись в установке
глубины и взрывы прогремели сверху. В отсеках погас свет, сотрясением
выбило батарейные автоматы. Стрелки глубиномеров подпрыгнули на
много делений. Но серьезных повреждений нет.
Через четверть часа противник сыпанул еще четырнадцать бомб.
Потом еще и еще. И так шесть с половиной часов. Пришлось все время
менять курс. А на минном поле это не совсем приятно.
Лодка начинает тяжелеть. Воду откачиваем, когда рвутся бомбы.
Тогда не слышно шума работающей помпы.
Оторваться от сторожевиков никак не удается. Они работают
тройками. Уже сбросили более двухсот бомб. А сколько еще припасено для
нас?..
Я подсчитал запасы электроэнергии. Их осталось совсем немного.
Личный состав утомлен...
Очередной маневр сторожевиков акустикам непонятен. Слышно, как
они увеличили ход. Прошли точно над лодкой, а бомб не сбросили. Кроме
шума винтов доносятся какие-то частые глухие стуки, похожие на звук
работающего пневматического молотка.
Захожу в рубку акустиков, беру свободную пару наушников и тоже
ничего не понимаю. И вдруг осенило: это же прилетели на выручку
летчики! Стучат вовсе не пневматические молотки, а немецкие зенитки.
— Полный ход!
Идем на отрыв. Фашистам сейчас не до нас — спасают свою шкуру.
Когда всплыли под перископ, объяснилось и странное поведение
гитлеровцев после нашей атаки. Разлившаяся на поверхности нефть
потопленного танкера горела. Столб дыма поднимался на полтора-два
километра, образуя большое черное облако. Сторожевики никак не могли
подойти к нам. Им мешал пожар на воде. Как жаль, что мы узнали об этом
с запозданием.
Поздравляю экипаж с потоплением танкера и, по-видимому,
транспорта. Оба по 7–8 тысяч тонн водоизмещением. Разрешаю желающим
посмотреть. К перископу первым подходит старшина 2-й статьи Власов.
— Под фашистами и море горит, — говорит он, не отрываясь от
окуляров. [128]
Пожар на всякий случай сфотографировали. Но оказалось, что и без
нашего снимка доказательств было достаточно. Потопление танкера
подтверждали наши летчики и захваченный позже в плен немецкий горный
егерь. У него обнаружили фотографию пожара на море, заснятого с
побережья Бек-фиорда.
По возвращении в базу я ознакомился с донесением Франца. Он,
оказывается, тоже наблюдал наш поединок с вражеским конвоем. Франц
сумел связаться с советским командованием по радио и сообщить о
грозящей нам опасности. Вот летчики и ударили по сторожевикам
противника с воздуха.
В сентябре 1943 года, провожая в боевой поход подводную лодку
нашего дивизиона «С-55», я опять столкнулся с Улафом. Он отправлялся
на ней вместе с советскими разведчиками — старшиной 1-й статьи Павлом
Богдановым и матросом Николаем Сизовым для высадки в глубоком тылу
противника, где-то западнее Нордкапа.
Сердечно попрощался с ним, пожелал удачи. [129]
А перед самым окончанием войны мы снова встретились с ним в
Мурманске. Оказывается, появился он в наших краях не так уж давно.
Около полутора лет вместе с Богдановым и Сизовым находился в районе
острова Рольвсе, выполняя важное задание командования.
Когда Советская Армия и Военно-Морской Флот освободили Печенгу и
Киркенес, немецкие войска фактически бежали из всей Северной
Норвегии. Можно было бы без большого риска выходить из нелегального
положения. Но он не хотел оставлять на произвол судьбы русских
товарищей, решивших морем добираться до своей Родины. Слишком
крепка была боевая дружба этих троих людей.
Улаф помог захватить вполне исправный немецкий мотобот. Потом
достали горючего, погрузили продукты, воду. Запаслись и парусом на
случай аварии или неисправности мотора. Не было только путевых карт.
Вышли в море штормовой полярной ночью, пользуясь неразберихой в
охране побережья. Погони не последовало.
Шли вдали от берега, определяясь на глазок по его очертаниям и
вершинам гор. Наверное, плавание завершилось бы вполне благополучно,
не спустись на море густой туман за сутки до подхода к Кольскому заливу.
В непроглядном белесом мареве не усмотрели и наскочили на камни
у полуострова Рыбачий. К счастью, недалеко находился наш пост.
В те же дни судьба свела меня с Трюгве. На этот раз вместе с ним
находилась и его дочь — миловидная девушка лет двадцати — двадцати
двух. «Старик» не рассказал, где и сколько он пробыл, но на груди у него
к ордену Ленина прибавился орден Красного Знамени. Значит, времени
напрасно не терял.
Отец и дочь Трюгве, так же как и Улаф, оформили выездные
документы. Спешили на родину, в провинцию Финнмаркен.
Во время нашего дружеского прощания мимо проходила воинская
часть. В одной из автомашин заливался баян и солдаты под его
аккомпанемент пели: «На позицию девушка провожала бойца». Трюгве
прислушался к мелодии, погрустнел и, вздохнув, сказал:
— Нет Оге Хальвари, ему бы понравилось...
Страстный любитель музыки, Оге не дожил до светлого дня победы.
Не было уже в живых и Франца. Судьбы [130] этих двух людей,
побывавших на борту «С-56», тесно переплелись. Они и погибли,
вероятно, в один день. Кое-что из обстоятельств их гибели мне было
известно.
В ночь на 22 октября 1943 года я вместо с товарищами встречал
возвращавшуюся с моря подводную лодку «Челябинский комсомолец» под
командованием капитана 3 ранга Виктора Николаевича Хрулева. Из
присланной им радиограммы мы знали, что лодка имеет серьезные
повреждения и вынуждена прервать выполнение боевого задания.
Поэтому, несмотря на поздний час прибытия «М-105», ее встречали многие
офицеры.
Я дежурил по соединению. После доклада командованию Хрулев
зашел ко мне. И вот что я от него узнал.
Группу Франца, высаженную в апреле у Лёквика, противник
выследил и энергично преследовал. Франц метался по полуострову
Варангер. Чувствуя, что ему не вырваться, он запросил помощи. [131]
Командование приняло решение снять партизан. К побережью Персфиорда вышла лодка Хрулева, чтобы принять группу на борт. В помощь
Виктору Николаевичу были выделены Оге Хальвари и Хандри Петерсон. В
их задачу входило опознать группу и шлюпками снять с берега.
В Перс-фиорд пришли благополучно и приступили к поиску. Двое
суток утюжили ночами воду между мысами Блудшютудде и Маккаур.
Ходили в надводном положении и вдали от береговой черты, и в
нескольких кабельтовых от нее, но безрезультатно. Ни огонька на
побережье, ни шума винтов в море. Казалось, все вокруг вымерло или
притаилось. Неужели отряд не пробился в указанное место?
После полуночи 20 октября в трех километрах восточнее поселка
Финвик, раскинувшегося правее устья реки Санфиорд-Эльв, моряки
увидели долгожданный условный сигнал — три длинных зеленых
проблеска. Застопорили ход, заполнили главный балласт, приняли
позиционное положение и опустили надувные резиновые шлюпки. На [132]
них Оге и Хандри пошли к берегу. В это время курсом на Варде прошел
конвой из двух загруженных до предела транспортов и пяти кораблей
охранения. Представляю себе переживания Хрулева. Лучшей позиции для
торпедной стрельбы, чем та, в которой он находился, нарочно не
придумать. А стрелять нельзя.
Конвой скрылся.
Через сорок минут одна за другой пригребли шлюпки. Они никого не
обнаружили на берегу.
По небу разлились сполохи северного сияния. Тьма расступилась.
Нужно было немедленно уходить или погружаться, иначе при такой
иллюминации от противника не убережешься.
После короткого совещания решили одну шлюпку послать к берегу.
Гребцу высадиться, разыскать группу и подготовить ее к переправе на
лодку в следующую ночь. Осуществить это вызвался Хандри.
Оге приняли на борт. «М-105» погрузилась, отошла на две мили
мористее и на глубине 45 метров легла на грунт. Днем слышали шумы
винтов нескольких мотоботов. Другие корабли не проходили.
После всплытия направились в точку, откуда ушли из-за северного
сияния. Погода как по заказу. Море тихое, ветерок два балла, видимость
небольшая, сплошная облачность.
Ровно в 22.00 получили сигнал: пять белых и три зеленых проблеска.
Спустя семь минут Оге был уже в шлюпке и направился к берегу. С собой
взял автомат, несколько запасных дисков и ручные гранаты. Лодка
медленно и осторожно приближалась к месту, откуда продолжали
сигналить.
В 22.25 на мостике услышали слабый крик Оге:
— Уходите! Погружайтесь!
Одновременно с берега вверх взвилась белая ракета и докатился
хлопок гранаты. Вблизи мостика подводной лодки засвистел свинец.
Хрулев приказал дать полный ход назад и начал погружение. Но
погрузиться оказалось не так-то просто. Лодка ползла по грунту на
глубине 5 метров, хотя по карте здесь числилось двадцать. Карта ли была
неточна, или лодка подошла слишком близко к берегу, только рубка
осталась торчать над водой. А вражеские сторожевики тут как тут. Мчатся
из-за мысов, где, видимо, стояли в [133] засаде, и палят из всех пушек.
Снаряды рвутся рядом. Положение не из завидных...
Старший инженер-лейтенант Дмитриев манипулирует балластом,
боцман рулями. Медленно, но верно лодка выходит на большие глубины.
Едва успели погрузиться и развернуться на курс отхода, как
посыпались глубинные бомбы. От первой же серии заклинило
вертикальный руль, а главный электромотор на всех оборотах стал брать
повышенную нагрузку.
Враг преследовал поврежденную лодку в течение шести часов. В
непосредственной близости от нее взорвалось более полусотни бомб.
Число повреждений росло. В мелкие осколки превратились электрические
лампочки и изолированные стеклом приборы. Сорвало кингстон одной из
балластных цистерн. Дала трещину воздушная магистраль. Что-то
случилось с линией вала.
К счастью, перед минным полем удалось обмануть противника, и он
потерял контакт с лодкой. Шум винтов постепенно затих. Когда всплыли,
горизонт был чист.
— Возвращаться в таком виде в Перс-фиорд мы, конечно, не могли.
Да и нужда в этом, собственно, отпала, — сказал Виктор Николаевич. —
Группа, по-видимому, захвачена противником. Немцы знают о месте
съемки.
— Вы уверены, что Оге и группа Франца погибли? — допытывался я.
— Да, конечно... Когда ракета осветила берег, мы с Яковлевым не
спешили спускаться в люк, надеялись, что обстрел ошибочный. В тот
момент и увидели на песке резиновую шлюпку, а рядом распростертую
фигуру человека. Несомненно, это был Оге.
— Может, только ранен?
— Вряд ли. После взрыва гранаты фашисты разве оставили бы его в
живых? Да и Оге не из таких, чтобы в плен сдаваться.
Позже мы узнали, что группа Франца была захвачена карателями и
затем казнена. Оге погиб в схватке.
Пока мы разговаривали с Хрулевым, команда лодки возвратилась из
бани и в кубрике негромко заиграл аккордеон. Мотив мне показался
знакомым. В нем слышались порывы теплого ветерка, падение капель
дождя, журчание ручейков, шум водопадов и дыхание просыпающейся
земли. Но где же я слышал эту вещь, где?.. [134]
Когда мы с Хрулевым вошли в помещение, подводники сидели за
общим столом и на койках, а аккордеонист стоял посреди кубрика.
— Что вы играли, старшина?
— «Весной» Эдварда Грига.
Вот оно что! Теперь вспомнил. Я слышал ее когда-то в исполнении
Оге. Он очень любил Грига и в походах исполнял даже такие вещи,
которые мы никогда не слышали в концертах.
— Вам понравилось, товарищ командир?
— Очень!
— Беда, что играю еще плохо. Разве так нужно? Оге мне показывал,
но научить не успел. Аккордеон вот только остался на память о нем.
Геройский парень был!
Не знаю, насколько исполненная старшиною пьеса соответствовала
моменту. Может быть, ближе был бы «Похоронный марш». Но погибших
подводников мы считали навсегда остающимися в строю. Пусть навсегда
останутся в боевом строю с нами и Оге, и Франц.
Ничего, что стояли холода, что до весны было еще далеко. Мы знали
— она в конце концов придет. И 9 мая 1945 года весна наступила во всем
мире. Так что музыка была правильной. [135]
Герой Советского Союза вице адмирал В. Н. Алексеев
Сквозь шторм и тьму
Родился в 1912 году в селе Кимильтой (Иркутская область).
В 1933 году призван в Военно-Морской Флот. Прошел путь от
штурмана подводной лодки до начальника штаба Краснознаменного
Балтийского флота. В годы Великой Отечественной войны на Северном
флоте командовал дивизионом торпедных катеров.
В настоящее время — первый заместитель начальника Главного
штаба Военно-Морского Флота.
В первых числах мая 1944 года я получил назначение на должность
командира дивизиона торпедных катеров. Подразделение это входило в
состав недавно сформированной бригады Северного флота. Такое событие
для меня было почти праздником. И вот почему. До войны в течение
нескольких лет я плавал на подводных лодках и торпедных катерах в
Тихом океане. Оттуда ушел учиться в Военно-морскую академию. Окончил
ее уже во время войны. И вопреки желанию мне пришлось служить в
Главном морском штабе, потом в штабе Северного флота. Я понимал, что
штабное дело — важное и ответственное, но душа к нему не лежала.
Суровые климатические условия Севера не пугали. Еще в 1930 году
матросом торгового флота я ходил из Архангельска в порты Норвегии. В
должности штурмана одного из военных кораблей довелось совершить
переход из Мурманска в Ленинград, так что нрав вечно бушующего
Баренцева моря мне был уже знаком.
Беспокоило другое. Лишь немногие подчиненные мне офицеры и
старшины имели специальную подготовку и опыт катерников. Большинство
же прибыло с надводных [136] кораблей, подводных лодок, из авиации. А
некоторые — даже из сухопутных войск.
К счастью, у меня оказались хорошие помощники. Достаточно
опытным офицером был начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант
Арсений Иванович Ефимов. С ним я когда-то вместе служил на
Тихоокеанском флоте. Добросовестным и трудолюбивым человеком был и
мой заместитель по политчасти капитан-лейтенант Евгений Слепцов.
Приятное впечатление произвел на меня также секретарь партийной
организации старший лейтенант Константин Никитин. Правда, в отношении
военной подготовки он многим уступал. Зато отличался общим развитием,
острым политическим чутьем. А главное — что очень ценно для партийного
работника — умел удивительно быстро находить общий язык с людьми. Его
простота, искренность, душевная теплота сразу же завоевали сердца
моряков.
Потом, когда Никитин побывал в боях и показал себя человеком
бесстрашным, все у нас прониклись к нему еще большим уважением.
Дивизион состоял из двух отрядов. Во главе их стояли резко
отличные по складу характера и опыту офицеры. Командир одного отряда
— капитан-лейтенант Василий Михайлович Лозовский — с первых дней
войны здесь, на Севере, плавал на морских охотниках, много раз
участвовал в поисках подводных лодок, в обстреле позиций противника, в
высадках десантов. Он хорошо ориентировался в море, не терялся ни в
какой обстановке и умел всегда «выйти сухим из воды». Энергичный,
требовательный, Лозовский обладал незаурядными организаторскими
способностями. Подчиненные любили его, хотя командир и бывал порой не
очень сдержанным в отношениях с ними.
Другим отрядом командовал капитан-лейтенант Иван Борисович
Антонов. Когда-то он служил катерным боцманом на Тихоокеанском флоте.
Потом окончил краткосрочные курсы и вот уже лет восемь занимает
офицерские должности. В противоположность Лозовскому это был человек
степенный, богатырского телосложения, чрезвычайно добрый и мягкий,
чем иногда кое-кто пользовался.
Среди старшин и краснофлотцев были и умудренные жизнью,
призванные из запаса «папаши», и совершенные [137] юнцы. Помню, както вечером к нам прибыли несколько молодых краснофлотцев. Один из них
мне особенно запомнился — небольшой ростом, голубоглазый, румяный, ну
чистый мальчишка. Подхожу, спрашиваю:
— Кто такой?
— Женя! — ответил.
Потом спохватился и добавил:
— Краснофлотец Евгений Малиновский, радиометрист.
Женя Малиновский оказался парнем что надо. За полгода он в
совершенстве овладел радиолокационной станцией. А за отличие в бою
был награжден орденом Красного Знамени.
Катера, на которых нам предстояло воевать, были американской
постройки, поставленные Советскому Союзу по ленд-лизу. Двигатели,
оружие, радиостанции и другая материальная часть нам были совершенно
незнакомы. Документация же, поступившая вместе с катерами, давала
сведения о них предельно краткие и поверхностные, да еще на неведомом
большинству из нас английском языке. Пришлось положить немало труда,
чтобы освоить новую технику. Все дни были заполнены напряженной
боевой учебой.
Получили приказ о переходе дивизиона в другой порт. День
перебазирования совпал с четвертой годовщиной оккупации Норвегии
гитлеровскими войсками. Секретарь партбюро старший лейтенант Никитин
предложил мне побеседовать на эту тему с личным составом. Я с
удовольствием согласился. О Норвегии, где мне довелось побывать в дни
своей молодости, у меня сохранились самые светлые воспоминания. Меня,
как и всех советских людей, чрезвычайно тревожила трагическая судьба
этой маленькой страны, населенной мужественным и гордым народом.
Немецко-фашистские завоеватели создали там 16 концентрационных
лагерей. В них томились сотни тысяч норвежцев, деливших свое горе с
советскими военнопленными. Четверть всего народного дохода стоило
Норвегии содержание оккупантов. Гитлеровцы систематически истребляли
передовых представителей норвежского народа. И прежде всего, конечно,
коммунистов. Нам было известно, что от подлой руки фашистов погибли
секретари ЦК КПН товарищи Хенри Кристиансен, Оттар Ли, член ЦК [138]
и видный профсоюзный деятель Вигго Констеен, руководитель 40тысячной забастовки рабочих в Осло Рольф Викстрем, председатель
Норвежского коммунистического союза молодежи Арно Гаусло, ректор
столичного университета профессор Сейн, профессора Бреггер, Шрейнер,
Мор, Френсис Булль, Фреде Кастберг и многие другие патриоты.
Зверская расправа над ними вызвала у норвежцев жгучий гнев и
возмущение против насильников. Движение Сопротивления, возглавленное
коммунистической партией, охватило всю страну. Десятки тысяч честных
граждан объединились в сотни партизанских отрядов и жестоко мстили
ненавистным захватчикам.
Бок о бок с партизанами тяжелую борьбу с оккупантами вел и отряд
бежавших из лагерей советских военнопленных под командованием В. А.
Андреева.
Обо всем этом я рассказал морякам своего дивизиона. Слушали они
меня с исключительным вниманием.
А на другой день после перехода в новый порт к нам прибыли
командующий флотом адмирал А. Г. Головко и командир нашей бригады
капитан 1 ранга А. В. Кузьмин.
Адмирал осмотрел катера, поговорил с офицерами и краснофлотцами,
прошелся по городку. Заглянув на камбуз, он с удовольствием съел там
целую миску своей любимой гречневой каши. Кстати сказать, об этой
слабости адмирала знали на всем флоте, и где бы он ни появился, его
неизменно потчевали этим блюдом.
Неожиданно командующий объявил тревогу. Он проверял нашу
тактическую подготовку и состояние оружия.
После отбоя командир зенитно-артиллерийского дивизиона капитан
Юкаров начал хвастать, как ловко несколько дней назад обстрелял
самолеты противника и якобы сбил один из них.
— А где пух-перо? — строго спросил Головко.
— Нету, товарищ командующий, обломки упали в море, — нашелся
Юкаров.
— В следующий раз постарайтесь, чтобы они остались на суше. Тогда
поверю...
От нас адмирал направился в Полярное. На прощание приказал
комбригу и мне, чтобы через неделю дивизион был готов следовать в
другую бухту. [139]
В начале июня я перевел четыре катера на полуостров Рыбачий. На
нем и на полуострове Средний были советские войска. На южном и
западном берегах Варангер-фиорда располагались гитлеровцы. Порты
Варде, Вадсе, Киркенес и Лиинахамари они использовали как опорные
пункты. Через Киркенес и Лиинахамари противник снабжал свои войска.
Через них же вывозил в Германию железную руду и никель. Перед
моряками стояла задача прервать эту морскую коммуникацию немцев,
беспощадно уничтожать их транспорты и боевые корабли. В ее решении
активно участвовали торпедные катера. Районом их действия были
главным образом Варангер-фиорд и северо-восточное побережье
Норвегии. Когда-то эти места принадлежали России, но незадачливые
царские дипломаты в 1826 году уступили их Норвегии, лишив свою страну
весьма важного участка незамерзающего побережья с удобными для
портового строительства многочисленными фиордами.
Южнее полуострова Средний по мрачному скалистому хребту МустаТунтури проходила линия фронта. От нее до района стоянки наших
катеров было менее 20 километров.
В западной части Среднего возвышается гора Земляная, покрытая,
как и вся окружающая ее местность, мхом и скудной травой. С нее в
хорошую погоду просматривается весь Варангер-фиорд. И командир
бригады обосновал там свой командный пункт.
По соседству с нами располагалась авиагруппа, предназначенная для
прикрытия дивизиона и борьбы с вражескими кораблями в море. Мы сразу
же вошли в контакт с летчиками. Их командир капитан Демьян Васильевич
Осыка был хорошо известен на флоте своими дерзкими атаками немецких
конвоев и мастерскими ударами по аэродромам противника. Моряки и
авиаторы быстро сдружились и очень успешно взаимодействовали в боях.
Не один катерник сохранил свою жизнь благодаря смелости и
находчивости своих крылатых друзей. А катерниками в свою очередь
спасено 16 летчиков-североморцев, сбитых над студеными водами
Баренцева моря.
Нередко мы проводили вместе и короткие часы досуга. Красивый, с
роскошными запорожскими усами, Демьян Васильевич Осыка обладал
приятным баритоном и частенько [140] под аккомпанемент гитары
исполнял нам «Нич яка мисячна, зоряна ясна», «Чорнии брови, карии очи»
и другие чудесные украинские песни. Я в такие минуты блаженно
закрывал глаза, и передо мной возникал образ любимой жены.
Забывалось, что идет жестокая битва не на жизнь, а на смерть. И только
внезапно вылетавшее из хриплого динамика предупреждение: «Мыс
Вайдагубский, два Ме-109, высота полторы тысячи» — возвращало нас к
суровой действительности. Командиры деловито спешили к катерам,
проверяли готовность зенитных средств.
Весь июнь 1944 года в Варангер-фиорде стояла ясная погода. В яркоголубом небе — ни облачка, никакого ощутимого движения воздуха. В
такие дни трудно выходить в точку торпедного залпа. В заливе катера
были как на ладони. Их в любую минуту могли атаковать самолеты,
обстрелять артиллерия. Прикрыться можно было только дымом. И все же
катерники ни на минуту не оставляли врага в покое. На перехват его
кораблей летали и наши самолеты, ходили подводные лодки. Одним
словом, делалось все возможное, чтобы фашистские транспорты не могли
свободно плавать.
28 июня меня вызвал к телефону начальник штаба Северного
оборонительного района капитан 1 ранга Даниил Андреевич Туз.
— Командующий флотом приказал во что бы то ни стало найти в море
сбитого в воздушном бою нашего летчика-истребителя.
— Есть! — ответил я. — А искать его где?
— Перед тем как выброситься с парашютом, пилот сообщил, что
находится где-то западнее Рыбачьего.
Через несколько минут мы вышли в указанный район и метр за
метром начали просматривать водное пространство. Вскоре вдали заметили
какую-то точку. Приблизились. На волне качалась ярко-красная резиновая
спасательная шлюпка. В ней сидел голубоглазый парень в мокром летном
обмундировании. Очевидно, он еще издали разглядел на нашем катере
советский флаг и поэтому встречал нас радостной улыбкой. Подобранный
оказался известным истребителем Героем Советского Союза капитаном
Владимиром Александровичем Бурматовым. Он сильно продрог в студеной
воде, но настроение у него [141] было прекрасное. Предложили ему водки.
К нашему удивлению, он отказался. Зато с удовольствием взял у моряков
сухое белье.
На причале нас восторженно встретила большая группа летчиков.
Они подхватили спасенного товарища на руки и унесли на берег.
По телефону я связался с командиром бригады. Доложил о
выполнении задания и сразу же получил новое.
— Сегодня весь день, — сказал Александр Васильевич, — наши
летчики бомбили вражеские транспорты в Киркенесе. Часть этих судов
перебазируется в Печенгу. Идите к Айновским островам, наблюдайте
обстановку. Если обнаружите противника — атакуйте! Я буду сообщать
данные разведки и организую прикрытие с воздуха.
— Все понятно. Когда выходить?
— Сейчас же. Вы лично на каком корабле будете?
— На двести сорок первом, с Домысловским.
— Ладно! Ни пуха, ни пера!
Для порядка начальника полагалось послать к черту. Но из
соображений субординации я не позволил себе этого. Быстро собрал
командиров катеров, объяснил задачу. У всех даже глаза заблестели.
Только командир двести сорокового старший лейтенант Виктор Бочкарев
был чем-то озабочен и даже, как мне показалось, встревожен. Я спросил, в
чем дело.
— Понимаете, товарищ командир дивизиона, у меня что-то с правым
мотором. Не заводится, и все. Пробовал ходом — тоже не получается.
Направлять в бой неисправный катер не имело смысла.
— Куда же вы раньше смотрели?
Бочкарев молчаливо пожал плечами. Мне показалось, что у него
даже навернулись слезы. В начале войны, едва успев закончить военноморское училище, он попал на сухопутный фронт, участвовал в тяжелых
оборонительных боях. Осколком мины был серьезно ранен в правую руку.
Рана зажила. Офицер рвался в бой, чтобы отомстить фашистам. А тут вдруг
случилась такая история.
Учитывая это, я несколько смягчился и приказал дивизионному
механику немедленно заняться катером Бочкарева. Но ждать, когда он
будет отремонтирован, не стал. [142]
Айновские острова — всего в четырех милях от полуострова Средний
и в десяти от Печенгского залива, вход в который простреливался нашими
береговыми батареями. Обычно перед проводкой конвоев немцы сильно
задымляли подходы к порту. Так они поступили и на этот раз.
Непроглядная завеса скрыла все, кроме верхушек скалистых гор. В такой
обстановке выжидать и высматривать противника просто глупо. Немцы
могли проскочить под самым носом. Решил действовать активно.
Над нами кружились наши верные друзья — истребители прикрытия.
В динамике, установленном в боевой рубке катера, раздался баритон
Демьяна Осыки:
— Идите спокойно, я вас прикрою!
Не задерживаясь у Айновских островов, наши катера приблизились к
дымзавесе. И не зря. Недалеко от нас из черно-сизой пелены вынырнуло
несколько немецких «шнеллъботов» (сторожевых катеров). Мы обстреляли
их, и они снова скрылись в непроглядной мути.
«Неспроста эти тут вертятся», — подумал я и скомандовал на
ведомые катера курс и скорость. Вошли в полосу дыма. Сразу стало темно.
Ноздри раздражал едкий запах хлорсульфановой кислоты. К счастью,
скоро оказались на чистой воде вблизи скалистого берега. Я знал, что
глубины моря здесь большие, и поэтому не опасался на что-либо налететь.
Начали поиск вдоль дымзавесы. С катера лейтенанта Юрченко услышал
доклад:
— Вижу мачту над дымом.
Не долго раздумывая, скомандовал:
— Атакуй!
Подул легкий ветер, завеса начала расходиться. В ее разрывах мы
увидели немецкий транспорт. Его атаковал катер Юрченко. С дистанции
около 2 кабельтовых{1} он выпустил две торпеды. Одна из них попала в
середину транспорта. Раздался взрыв. Вверх взметнулся огромный султан
воды. Судно противника, разломившись пополам, начало тонуть. А
комендоры катера Гребенец, Казаков и Воробьев в это время уже стреляли
по «шнелльботу» и подожгли его. Однако тому все же удалось скрыться за
остатками дымовой завесы.
Через некоторое время мы обнаружили танкер и тральщик. Я
приказал старшему лейтенанту Шуляковскому [143] (там же находился
командир отряда капитан-лейтенант Лозовский) атаковать тральщик, а сам
нацелился на танкер. В эфире в этот момент царила неразбериха.
Получилось так, что наши и немецкие радиопередатчики работали на
одних и тех же частотах. Были слышны все переговоры противника.
Немецкие моряки отчаянно ругались и требовали скорее выслать
истребителей. Нам надо было спешить. Катер Шуляковского стремительно
понесся к цели. Команда тральщика заметалась по палубе. Некоторые
прыгали за борт. Шуляковский выстрелил двумя торпедами. Пауза — и над
водой прокатился гром. В воздухе мелькнули обломки, от места взрыва во
все стороны побежала торопливая волна.
Но и катер Шуляковского получил повреждения. Один вражеский
снаряд попал в носовую стенку рубки, другой [144] — в моторный отсек и
перебил масляную магистраль. Мотор сбавил обороты. Катер начал
медленно отходить от места боя. Над ним, точно стая хищников,
закружилась шестерка «мессершмиттов». К счастью, подоспели наши
«ястребки». Началась ожесточенная схватка в воздухе. Она длилась
двадцать две минуты. Мы следили за ней с напряженным вниманием.
Наконец один «мессер» задымил и, круто снижаясь, потянул к берегу.
Потом были подбиты еще два немецких самолета. Остальные поспешили
ретироваться.
Пока Шуляковский расправлялся с тральщиком, флагманский катер
сблизился с танкером. Лейтенант Виктор Домысловский, поймав его в
визир прицела, ждал моей команды.
— Залп! — сказал я и надавил кнопку секундомера, желая
проконтролировать ход торпед. Словно две огромные рыбы, плюхнулись
они в воду и, оставляя пузырчатый след, понеслись к цели. Мне казалось,
что стрелка секундомера движется чересчур медленно, что давно пора бы
раздаться взрыву.
Закралось сомнение: «А вдруг промах? Ведь это первая боевая атака
лейтенанта Домысловского». Но нет. Гигантский черный столб поднялся к
небу. Танкер треснул, как гнилой орех. Вспыхнул пожар. Среди разлитой
горящей нефти некоторое время маячили труба и кормовая мачта судна.
Затем и они скрылись под водой. Моряки поздравляли друг друга с
успехом. Мы с Домысловским тоже поддались общему настроению и даже
расцеловались.
Развернувшись, догнали катер Шуляковского. Он шел малым ходом.
Мотористы самоотверженно боролись за восстановление масляной
магистрали. Краснофлотец Геннадий Жуков руками зажал перебитый
маслопровод, терпел адскую боль, пока старшина группы Витренко
накладывал заплату. В конце концов повреждение было устранено, и
корабль дал полный ход.
Через полтора часа мы возвратились. Команды возбужденно
обменивались впечатлениями о прошедшем бое. Мрачным и удрученным
был только экипаж с двести сорокового. Виктор Бочкарев сумел устранить
неполадки, но выйти в море так и не успел.
На другой день перешли в Полярный. Там был и адмирал А. Г.
Головко. Арсений Григорьевич с пристрастием [145] расспрашивал о
наших действиях в районе Айновских островов, одобрил их и приказал
комбригу представить отличившихся к наградам. А мы, пополнив запасы,
вновь отправились на «позицию». Задача оставалась прежней — активно
искать и топить немецко-фашистские корабли.
13 июля нашей авиацией у северо-западных берегов Норвегии был
обнаружен небольшой конвой. Вероятнее всего, он направлялся в
Варангер-фиорд. Корабли противника, как обычно, держались поближе к
берегу. В случае опасности они могли быстро укрыться в любом из
многочисленных фиордов.
К этой группе присоединились другие транспорты и корабли
охранения. Днем позже конвой уже насчитывал более двух десятков
единиц.
Ясная погода начала портиться. Над побережьем нависла низкая
облачность. Она мешала нашим летчикам следить за противником или
атаковать его. На какое-то время вражеские корабли были совсем
потеряны из виду. Но утром 15 июля их обнаружила западнее Тана-фиорда
подводная лодка «С-56», которой командовал капитан 2 ранга Григорий
Щедрин. Ей удалось потопить один миноносец из состава охранения. До
ухода на глубину Щедрин успел передать координаты вражеского конвоя.
Туда полетели наши самолеты. Высота облачности в районе цели не
превышала 25–30 метров. В такую погоду маневрировать вблизи высоких
скалистых берегов чрезвычайно опасно. И все же летчики снижались чуть
ли не до самой воды.
С бреющего полета лейтенант Богданов обнаружил конвой северозападнее Варде. В строю двух кильватерных колонн шли шесть крупных
транспортов. Их сопровождали три эсминца и около двух десятков
сторожевиков, тральщиков и «шнелльботов». Богданов немедленно
передал эти данные по радио, а затем и сам вернулся на аэродром.
Я к тому времени был уже на Рыбачьем. Подробно расспросил
летчика о всем виденном и задумался. Силы противника довольно
внушительные — более тридцати вымпелов. Из них свыше трех четвертей
— быстроходные и высокоманевренные боевые корабли, вооруженные
скорострельной артиллерией. В условиях полярного дня, при большой
горизонтальной видимости справиться с таким [146] конвоем нелегко. Как
же быть? Какую тактику избрать?
Решил стремительно сблизиться и атаковать с максимально короткой
дистанции.
Катера стояли на внутреннем рейде в ожидании приказа. И я отдал
его.
На этот раз в качестве флагманского избрал катер старшего
лейтенанта Александра Горбачева. И вдруг в самый последний момент
выяснилось, что именно на этом корабле вышел из меридиана гирокомпас.
Магнитный был исправен, но он неустойчив на волне. Однако переходить
из-за этого на другой катер я воздержался: это могло вызвать
нежелательную реакцию у экипажа.
На рейде обошел корабли и через мегафон отдал последние указания
о порядке действий. Катера построились в кильватер и покинули базу.
Облачность несколько разошлась. Комбриг приказал поднять две
пары истребителей. Они прикрывали нас и вели наблюдение за морем.
Примерно через час мы достигли полуострова Стуре-Эккерей. Здесь и
рассчитывали перехватить конвой. У берега держалась плотная сероголубая дымка. Подал команду: «Убавить ход!»
Полуостров Стуре-Эккерей значительно выше материковой части. С
моря он выглядит как остров. Хорошим ориентиром на нем был далеко
видный черный триангуляционный знак. Пошли вдоль хмурых норвежских
скал, то и дело рискуя попасть под обстрел береговых батарей противника.
Видимость все время менялась. То прояснялось, то вдруг откуда-то
наплывал редкий туман. С одной стороны, это затрудняло наблюдение, а с
другой — помогало нам.
Вражеский конвой первыми обнаружили летчики и сообщили нам
точное его местонахождение. Катера изменили курс.
С берега нас заметили. Неприятельская артиллерия открыла сильный
огонь. Катер лейтенанта Ивана Никитина поставил дымзавесу.
Через несколько минут мы увидели силуэты больших кораблей. Они
вытянулись в одну кильватерную колонну и, очевидно, готовились зайти в
Бек-фиорд. По моей команде катера прибавили ходу. И почти в тот же миг
[147] корабли противника начали обстреливать нас из всех калибров. Мы
оказались в весьма невыгодном положении. Но выбора не было.
Транспорты находились недалеко от фиорда и могли улизнуть.
Я принял решение на максимальной скорости, постепенно
сходящимися курсами выйти на центр конвоя. Затем повернуть «всем
вдруг» вправо на 90 градусов и широким фронтом, наподобие
кавалерийской лавы, разом ударить по крупным кораблям. По радио
быстро распределил цели и дал команду атаковать гитлеровцев. Идя на
зигзаге, катера беспрерывно ставили дымзавесы. Вокруг звенело, гудело,
стонало от разрывов. Вода кипела от тысяч осколков. Они как град стучали
по защитным бронеплитам. А мозг сверлила одна мысль: «Только бы
успеть выйти на дистанцию... Только бы точно выпустить торпеды...»
Сближение продолжалось около десяти минут. Они показались
вечностью. Противник всеми мерами пытался дезорганизовать нашу атаку.
Вот три «шнелльбота» устремились навстречу флагманскому катеру. Но
Александр Горбачев стреляный воробей. Ловким маневром он увернулся от
удара, поставил дымзавесу и снова пошел на цель. Ею был вооруженный
двумя пушками и несколькими пулеметами крупный транспорт. Он
отчаянно отстреливался. Один из снарядов разорвался в непосредственной
близости от кормы катера, обрушив на палубу целый каскад воды; другой
разбил баллон дымаппаратуры и воспламенил несколько шашек. Катерный
боцман Сергей Огурцов, пренебрегая ожогами, сумел быстро сбросить за
борт и баллон, и шашки. Тем временем дистанция до транспорта
сократилась до 4 кабельтовых. Еще десять секунд — и я командую:
— Залп!
Под ногами вздрогнула палуба — это из обоих аппаратов выскочили
торпеды. Пускаю секундомер. Стрелка его едва успела пройти семнадцатое
деление, как мостик транспорта скрылся за высоким столбом черного
дыма, смешанного с серыми клубами пара. Переломившись пополам,
вражеское судно пошло на дно Баренцева моря. А мы легли на курс
отхода.
В дыму беспрерывно натыкались на вражеские корабли, вступали с
ними в короткие артиллерийские перестрелки. Наконец вырвались на
чистую воду. [148]
Воспользовавшись
некоторой
паузой,
решил
разобраться
в
обстановке.
На нашем катере осколком снаряда смертельно ранен в голову радист
старшина 1-й статьи Тертычный — человек уже пожилой, призванный из
запаса. Около него хлопотал корреспондент флотской газеты писатель
Александр Ильич Зонин и помощник командира катера молоденький
светловолосый лейтенант Владимир Барбашов — тоже раненый. Другие
члены экипажа устраняли многочисленные, но не очень серьезные
повреждения корабля.
А бой продолжался. Катера старших лейтенантов Лихоманова,
Чепелкина, Бочкарева попали под губительный огонь двух эсминцев,
охранявших большой транспорт. Бочкарев скрылся за дымзавесой, а потом
неожиданно выскочил из-за нее и удачным торпедным выстрелом оторвал
одному эсминцу полубак. Корабль перевернулся и стал тонуть. Лихоманов
вступил в тяжелый поединок с другим эсминцем. И тоже вышел
победителем. Используя благоприятную обстановку, Чепелкин с короткой
дистанции атаковал и потопил транспорт.
Не повезло лейтенанту Ивану Никитину. В его катер попал снаряд и
нанес большие повреждения. Среди экипажа есть убитые и раненые.
Однако Никитин идет в атаку на сторожевик и успешно завершает ее.
В гораздо худшем положении оказался лейтенант Виталий Юрченко.
Обнаружив в хвосте конвоя небольшой танкер, он выпустил в него одну
торпеду и промахнулся. Но не таков Юрченко, чтобы смириться с неудачей
и упустить врага. Командир катера принял дерзкое решение — взять судно
на абордаж. Катер приблизился к танкеру, несколькими пулеметными
очередями принудил его остановиться и высадил абордажную группу.
Команда разбежалась по судовым помещениям и заперлась. Забрав
документы из штурманской рубки, абордажники заложили в машинное
отделение несколько подрывных патронов, подожгли фитиль и быстро
отошли. Обо всем этом Юрченко доложил по радиофону.
— Взорвался танкер! — воскликнул он. — Ох и красиво взорвался!
И далее уже деловито:
— Потерял ориентировку, не могу сообщить своего местонахождения.
[149]
Я дал ему указание следовать в южном направлении.
Район боя был так сильно задымлен, что определить, где свои, где
чужие, да еще под интенсивным артиллерийским огнем, было чрезвычайно
сложно. Юрченко едва не столкнулся с вражеским сторожевиком, и тот
сделал по катеру несколько пушечных выстрелов. Катер резко сбавил ход,
но успел все же подвернуть на боевой курс и выпустить последнюю
торпеду. Сторожевик взорвался и затонул. Однако и корабль Юрченко едва
держался на плаву. Снарядом ему разворотило корму. В образовавшуюся
пробоину хлынула вода. А из-за дыма выскочили вдруг четыре немецких
«шнелльбота».
По радио мы услышали последний доклад Виталия:
— Расстреливают в упор! Прощайте, това...
Я распорядился всем искать Юрченко и оказать ему помощь. Но
попытки спасти попавшего в беду товарища оказались безуспешными.
Сторожевики и охотники противника стали преследовать нас. С
берега посты ПВО предупредили, что в воздухе появилась большая группа
истребителей противника. На нашу беду, облачность окончательно
рассеялась. Когда мы добрались до середины Варангер-фиорда, в ясном
небе уже шел воздушный бой. Около трех десятков самолетов кувыркались
на разных высотах. Наши летчики не допускали «мессершмиттов» к
катерам.
Возвращались мы с победой. Шутка сказать, потопили девять
немецких кораблей: два эсминца, четыре крупных транспорта, танкер и
два сторожевика. Тем не менее настроение у меня было невеселое. Я
очень тяжело переживал потерю катера Виталия Деомидовича Юрченко со
всем его экипажем. Не радовали даже поздравления командующего
флотом и комбрига.
Позже мы узнали, что несколько раненых моряков из команды
погибшего корабля, в том числе и сам Юрченко, были подобраны немцами
и отправлены в лагерь военнопленных под Киркенес. Там их держали
недолго. Как только у советских моряков поджили раны, их переправили в
Тромсе.
Местные жители доброжелательно относились к нашим людям. В
гитлеровском концлагере судьба свела Виталия Юрченко с потомком
русского переселенца. Вдвоем они совершили дерзкий побег из лагеря. За
несколько дней они перебрались через Скандинавские горы [150] в
Швецию и оттуда с помощью советского посольства Виталий Деомидович
возвратился на родину. За героическое поведение в бою и в плену
командующий флотом адмирал А. Г. Головко наградил его орденом
Красного Знамени.
А тем временем наступила заполярная осень. С ней пришли свирепые
штормовые ветры, снежные бураны и бесконечно длинные ночи. В
кромешной тьме мы продолжали бороздить бушующее море, выслеживая
вражеские корабли.
В октябре 1944 года в Заполярье развернулись решающие события.
Войска Карельского фронта и Северный флот начали большую
наступательную операцию.
Наша бригада должна была принять участие в высадке десантов. В
укромных бухточках Кольского залива бойцы морской пехоты уже
тренировались в посадке на катера, высадке на необорудованное морское
побережье.
За несколько дней до начала десантных действий я получил
приказание перебросить роту солдат в бухту Большая Волоковая.
Переброска совершалась ночью. Луны не было. Дул холодный ветер.
Беспрерывно хлеставшие [151] в корпуса катеров встречные волны
поднимали тучи брызг. Это затрудняло наблюдение. Мы шли вдоль
северного побережья Рыбачьего, имея на каждом корабле по взводу
нехоты с оружием и боеприпасами. Вдруг за кормой одного из катеров
раздался взрыв. Оказывается, наскочили на плавающую мину. Кормовую
часть корабля как топором отрубило. Погибло пять человек.
Потом наш дивизион участвовал в высадке подразделений 63-й
бригады морской пехоты в тыл врага. Командование создало три
десантных отряда: первый — в составе дивизиона малых охотников под
командованием капитана 3 ранга С. Зюзина; во второй вошел дивизион
больших охотников во главе с капитаном 3 ранга Н. Грицуком, а в третьем
оказался наш дивизион торпедных катеров.
9 октября отряды, погрузив десантников, с небольшими интервалами
во времени вышли из бухты Большая Волоковая. Нами были приняты,
казалось, все меры скрытности. Однако едва подошли к мысу Земляной,
как оказались в лучах прожектора, расположенного у входа в Печенгский
залив. Тотчас же над нашими головами начали рваться осветительные
снаряды. Затем береговые орудия противника открыли огонь на
поражение. Наши артиллеристы с полуострова Средний ответили им.
Завязалась контрбатарейная борьба.
Мы воспользовались этим и, прикрываясь дымовыми завесами,
устремились в залив Матти-вуоно. Недаром потратили много времени на
тренировки. Люди действовали уверенно, согласованно и самоотверженно.
Во время высадки многим морякам пришлось стоять по грудь в ледяной
воде и поддерживать трапы, по которым выходили на берег десантники,
выгружалось оружие и боеприпасы.
К часу ночи вся 63-я Краснознаменная бригада морской пехоты почти
без потерь была высажена в заданном районе и стала быстро продвигаться
в глубь побережья. Застигнутые врасплох, гитлеровцы не сумели оказать
ей серьезного сопротивления.
В ту же ночь группа малых охотников под командованием старшего
лейтенанта Бориса Митрофановича Ляха восточнее входа в Печенгский
залив высадила разведывательные отряды капитана И. П. БарченкоЕмельянова и старшего лейтенанта В. Н. Леонова. [152]
Разведчики вышли к мысу Крестовый и в жестокой рукопашной
схватке овладели расположенной там артиллерийской батареей. Этим было
снято главное препятствие для следующего десанта, который должен был
прорываться непосредственно в порт Лиинахамари.
А на рассвете другая бригада морской пехоты (12-я) после мощной
артиллерийской подготовки начала прорыв обороны противника на хребте
Муста-Тунтури. Там было сосредоточено около девяти тысяч немецкофашистских войск и много огневых средств.
Поддержанные активными действиями флотской и фронтовой
авиации, обе бригады наступали успешно и к вечеру 11 октября вышли на
подступы к Печенге. Войска 14-й армии также взломали оборону
противника и продвигались к Печенге из района Луостари.
В ночь на 12 октября я с группой катеров опять вышел в море.
Задача была обычная: найти и уничтожить конвой противника, который
еще днем обнаружила наша воздушная разведка у северных берегов
Норвегии. Темень стояла непроглядная. Только при разноцветных
сполохах мы угадывали скалистые острова Варде. Вспомнились слова из
стихов Нурдаля Грига:
Открытый сразу всем ветрам,
Темнеет остров голый.
Деревьям нет надежды там,
Там не летают пчелы...
Вражеский конвой как в воду канул. Совместно с нами в поиске
участвовал самолет-разведчик. Я периодически запрашивал летчика по
радиофону, что он видит. В ответ все время слышалось одно и то же:
— Пока ничего.
Прошло около двух часов, и вдруг из динамика раздался радостный
возглас:
— Вижу!.. Конвой под берегом!.. Осветить?
Что поймешь из такого донесения? Где конвой? На каком от нас
удалении? Каким курсом идет?
Я потребовал:
— Точно определите место.
Катерам приказал сбавить ход, построил их в строй фронта и
развернул в сторону, где, по моим расчетам, мог находиться противник. В
составе нашей группы был один катер с радиолокационной станцией. На
мой запрос [153] командир этого катера старший лейтенант Косовнин
ответил:
— Кроме береговой черты, ничего не наблюдаю.
Летчик же настойчиво утверждал, что видит конвой, но точно
определить его координаты не может. Он вновь попросил разрешения
сбросить над кораблями противника осветительную бомбу.
— Разрешаю, — ответил я.
Каково же было наше удивление и досада, когда осветительные
бомбы повисли у нас над головами. Оказывается, летчик принял нас за
противника. В сердцах я отправил самолет на аэродром и продолжал поиск
без него.
Но на том наши злоключения не кончились. Через некоторое время
старший лейтенант Ганкин в свете полярного сияния увидел перед собой
остроконечную скалу и, посчитав, что это корабль, атаковал ее. Взрывы
двух торпед взбудоражили ночь. Какой конфуз!..
Командир бригады услышал наши радиопереговоры и недовольным
голосом спросил:
— Что у вас там за возня?
Пришлось объяснять. [154]
Продолжая поиск, мы повернули на юг и пошли вдоль берега. Тут
только наш радиолокатор обнаружил противника. Проверив несколько раз
данные, Косовнин донес, что три крупные цели идут в кильватерном строю
курсом около 220 градусов. Мористее их двумя группами следует
охранение.
Мы оказались между берегом и конвоем. Отсюда противник никак не
мог ждать нападения. Стараясь не обнаружить себя раньше времени,
пошли на сближение самым малым ходом. Потянулись напряженные
минуты. Вот на фоне неба смутно замаячили силуэты трех транспортов.
Подаю сигнал атаки.
Катер, на котором находился я сам, атаковал большой двухтрубный
пароход. Противник заметил нас, только когда мы вышли уже на позицию
залпа. В воздух взвилось несколько зеленых ракет. На короткое время они
осветили всю неприятельскую армаду. По нас открыли ураганный огонь.
Но поздно! Прозвучали команды:
— Аппараты, товсь!.. Залп!
Все катера, выпустив торпеды, легли на курс отхода.
Корабли охранения продолжали вести огонь. В наш катер попало
несколько снарядов. К счастью, двигатели не получили повреждений.
А с берега батареи противника стреляли осветительными снарядами.
Пользуясь этим, два или три быстроходных вражеских кораблика
попытались прижать нас к берегу. Пулеметчик Першин отгонял их меткими
очередями, хотя сам уже получил ранение и буквально истекал кровью.
В моторном отсеке были смертельно ранены старший краснофлотец
Кормич и старшина 1-й статьи Войнаровский. Задетым оказался и
находившийся в рубке дивизионный штурман старший лейтенант
Александр Мотрохов. Но все они оставались на боевых постах и выполняли
свои обязанности.
Катер получил серьезные повреждения. Положение становилось
отчаянным. Невзирая на сильный огонь, я решил все-таки прорваться в
открытое море. Часто меняя курсы и сбрасывая в воду дымовые шашки, мы
на самой большой скорости понеслись прямо сквозь вражеский строй.
Противник то ли потерял нас в дыму, то ли не стрелял, боясь попасть в
своих, — не знаю. Но нам удалось вырваться на простор, установить
радиосвязь [155] с остальными катерами и вместе с ними благополучно
вернуться в базу.
В этом бою мы потопили три вражеских транспорта.
А в следующую ночь — на 13 октября — два дивизиона торпедных
катеров под командованием Героя Советского Союза капитан-лейтенанта
Александра Шабалина и капитана 3 ранга Сергея Коршуновича вместе с
малыми охотниками капитана 3 ранга Сергея Зюзина ворвались в порт
Лиинахамари и высадили там еще один десант морской пехоты. После
упорного боя десантники овладели портом и городом. На мою долю в этой
операции выпало сперва нести дозор на подходах к Печенгскому заливу и
не допускать противника к району десантирования, а потом высаживать
пехоту на входные мысы для захвата береговых батарей.
Обе задачи были решены.
25 октября после мощной артиллерийской подготовки войска 14-й
армии во взаимодействии с флотской авиацией и морскими десантами
штурмом овладели городом [156] и военно-морской базой Киркенес. Север
Норвегии
вновь
вздохнул
полной
грудью.
Немецко-фашистские
завоеватели были разгромлены.
Своим спасителям — советским солдатам и матросам местные жители
воздвигли
впоследствии
памятник.
На
монументе
начертали
знаменательные слова:
«Норвегия благодарит вас». [157]
Дважды Герой Советского Союза капитан 2 ранга В. Н. Леонов
Впередсмотрящие
Родился в 1916 году в Зарайске (Московская область) в семье
рабочего и сам работал слесарем на московском заводе «Калибр».
В 1937 году был призван в Военно-Морской Флот. Служил на
подводной лодке.
Во время войны с немецко-фашистскими оккупантами командовал
группой
морских
разведчиков
Северного
флота.
Неоднократно
высаживался в глубоком тылу противника. В 1944 году удостоен звания
Героя Советского Союза. Второй медалью «Золотая Звезда» награжден за
действия против японских империалистов на Дальнем Востоке.
Член КПСС с 1942 года.
В конце 1943 года командир разведотряда старший лейтенант
Николай Фролов и я, его заместитель, были у командующего Северным
флотом. Фролов докладывал план разведки на ближайшее время.
Внимательно выслушав его, адмирал А. Г. Головко неожиданно
обратился ко мне:
— Вы, Леонов, на подводной лодке раньше плавали?
— Да.
— Вам приходилось быть впередсмотрящим?
— Конечно.
— Значит, знаете, что тот, кто выполняет эту роль, обязан видеть
обстановку по курсу корабля дальше и лучше остальных?
— Разумеется, — ответил я, еще не понимая, к чему командующий
обо всем этом спрашивает.
— Так вот, — продолжал адмирал, — разведотряд — это
впередсмотрящий флота. Мы не все время будем стоять на месте. И
должны знать, что встретим впереди, когда начнем наступать. Вы
понимаете, товарищи, о чем я говорю? [158]
Только теперь до меня дошел смысл того, что сказал адмирал. Он
нацеливал нас на глубокую разведку. Мы откровенно обрадовались.
Улыбнулся и адмирал.
— Ну а если поняли, что от вас требуется, — действуйте. Но перед
тем зайдите в штаб, там с вами побеседуют поконкретнее.
Наш старый план, само собой разумеется, пришлось перечеркнуть
как никуда не годный. Срочно был составлен другой. Новые задачи,
поставленные перед разведчиками, были значительно сложнее прежних. И
тем не менее личный состав отряда встретил их с энтузиазмом. Каждый
знал: если разведка идет вперед, значит, за нею пойдут и войска. А кто из
нас не хотел скорейшего разгрома врага, освобождения родной земли от
захватчиков?!
Началась подготовка групп для засылки во вражеский тыл. Наш
отряд однажды уже высаживался на территорию, занятую противником.
Было это осенью 1942 года. Мы получили тогда приказ найти пути на мыс
Могильный, провести туда батальон морской пехоты, вместе с ним
разгромить этот сильно укрепленный пункт и, забрав оперативные
документы, вернуться.
Во время перехода многих пехотинцев укачало. Пока они приводили
себя в порядок, утекло много драгоценного времени.
Начало светать. К этой поре надо было уже выполнить главную часть
задачи — захватить опорный пункт. А мы еще только ждали сигнала к
атаке. Его почему-то не было.
Группа, которой командовал я, лежала между камнями. Моряки
нетерпеливо поглядывали на меня.
«Что делать?» — раздумывал я. Батальон застрял на перевале. Пока
подойдет, будет совсем видно. А в светлое время немцы окажутся в более
выгодном положении. Они — в укрытиях, а нам придется идти на виду.
Надо было решать: или немедленно атаковать противника без морской
пехоты, или возвращаться. Начинать страшно, а уходить позорно. Среди
наших разведчиков свято поддерживалась традиция: не выполнил задания
— не возвращайся.
Я отважился и поднял группу. Немцы нас пока не замечали, они били
из орудий и минометов по перевалу. Потом минометы неожиданно
перенесли огонь в долину. [159]
Кусты
разрывов
встали
за
нашими
спинами,
постепенно
приближаясь.
— Бегом! — скомандовал я.
Заработали
вражеские
пулеметы,
но
было
уже
поздно.
Стремительным рывком мы преодолели самую опасную зону и ворвались
на позиции.
Не имея никакого представления о наших истинных силах, егеря
поспешно отступили. В помощь нам через долину спешили еще три группы
разведчиков. Одну вел Шелавин, другую — Кашутин, третью — Баринов.
Их обстреливали минометные батареи противника. Мины с противным воем
проносились над головами, рвались совсем рядом. Вот споткнулся и упал
Кашутин. Не добежав до опорного пункта, свалился Шелавинн. В воздухе
на разные голоса пели осколки...
Рассмотрев, что нас мало, гитлеровцы бросились в контратаку. Но
разведчики держались стойко. Понеся большие потери, немцы откатились
к прибрежным камням.
А батальона все не было.
Приняв
на
себя
командование
всеми
четырьмя
группами
разведчиков, я приказал готовиться к отходу. На перешейке попали под
вражеские пулеметы. Сюда успело подтянуться подразделение егерей с
соседнего участка вражеской обороны. Мы оказались в окружении.
Сквозь неплотное еще кольцо можно было прорваться. Но нас
связывал Федор Шелавин. Он не мог держаться на ногах.
Федор уговаривал:
— Сматывайтесь, пока не поздно. Постараюсь прикрыть вас.
Я посмотрел на него с укоризной:
— Нет, этого мы не сделаем.
— Как старший приказываю!
Шелавин действительно был старшим по званию. Однако на сей раз
пришлось возразить ему:
— Нет, Федор, ты раненый, и по положению командую теперь я.
Шелавин вытащил маузер, пытаясь застрелиться. Я отобрал у него
оружие.
— Пойми, Федор, если мы оставим тебя, офицера, то рядовые
разведчики по праву могут думать, что в другой раз так поступят с любым
из них. [160]
— Да, это правда, — согласился Шелавин. — Но мне очень тяжело,
что связываю вас.
— Ничего. Все равно дотемна придется здесь обороняться. А там чтонибудь придумаем...
Отбивались весь день. Враг не жалел боеприпасов: его артиллерия и
минометы работали очень усердно.
Все, что вокруг нас могло гореть, — сгорело. Лопались раскаленные
камни. Но деться было некуда. Разведчики лишь плотнее прижимались к
земле. И конечно, отстреливались.
Наконец наступили долгожданные сумерки. Егеря, понимая, что
ночью нам будет легче вырваться из окружения, бросились в решительную
атаку. Нервы одного из бойцов не выдержали, и он взорвал себя гранатой.
Это потрясло нас. Но еще страшнее было то, что кончились патроны. Лишь
у меня оставался почти полный автоматический диск. Его я берег на самый
крайний случай. И вот он наступил.
— Семен, — сказал я Агафонову, — надо захватить вон те пулеметы.
Всего несколько секунд молчал разведчик, а мне они показались
часом.
— Есть! — как-то торжественно ответил Агафонов и приготовился к
броску.
— Подожди, — остановил я его. — Заставлю их замолчать, тогда не
зевай.
Пули рыхлили вокруг меня землю, рикошетили меж камней. Одна
задела ногу, вторая обожгла плечо. Я выжидал.
Когда пулеметчики перенесли огонь правее, высунулся из-за укрытия
и разрядил в них весь диск. Стрельба прекратилась. Этим воспользовался
Агафонов. В несколько прыжков он достиг камня, за которым скрывались
пулеметчики, и бросился на них. Я поспешил на помощь. Пулеметы с
запасами лент оказались в наших руках. С тем мы и пошли на прорыв.
В жаркой схватке потеряли Карху, Белова, Шерстобитова. Когда
оказались в долине, было уже темно. Мы торопились добраться до
спасительных сопок. Но не одолели и половины пути, как в небе повисла
осветительная ракета. Опять бросились на землю. Среди нас неранеными
оставались только двое: Семен Агафонов и Алексей Каштанов. Я приказал
им:
— Возьмите захваченные у противника документы [161] и
пробирайтесь к мысу Пикшуев. Там свяжитесь с кораблем. Эти бумаги
должны быть в штабе флота.
— А как же вы? — вырвалось у Агафонова.
— Пойдем за вами. Но вы нас не ждите!..
Агафонов и Каштанов не добрались до скал. Их сразили вражеские
пули.
Ко мне подполз Юрий Михеев:
— Дайте мне связку гранат, я уничтожу блиндаж с ракетчиками.
Иначе до скал никому не добраться.
У нас не было метателя лучше Юрия, и мы доверили ему последние
три гранаты.
Михеев полз медленно — мешала перебитая рука. Долина
освещалась ракетами, вся простреливалась. Затаив дыхание мы следили за
Юрием. Следили с волнением и надеждой! Вот до блиндажа осталось уже
не более 30 метров... 25... 20... И вдруг Юрий дернулся всем телом, замер.
— Все! — надрывно крикнул Павел Барышев.
Я вскочил, чтобы бежать к Михееву, но увидел, как он начал
подниматься. Собрав последние силы, Михеев встал на колени и бросил
связку. Раздался взрыв, разведчик медленно опустился на землю.
Догорела последняя ракета, стало темно. Я и Барышев поспешили к
Юрию, приказав остальным немедля уходить в скалы. Михеев лежал с
закрытыми глазами, почти перерезанный пулеметной очередью.
Похоронив товарища в камнях, мы пустились догонять группу.
Всю ночь немцы искали нас, рыская по скалам и тропинкам. Нам
удалось обмануть их и пробраться к мысу Пикшуев. Там провели весь день.
А ночью катер тогда еще молодого офицера, ныне Героя Советского Союза,
Бориса Ляха снял нас с побережья врага и доставил в свою базу.
Через несколько дней в столовой части член Военного совета
Северного флота вручил разведчикам награды. Орденом Красного Знамени
были награждены Агафонов, Курносенко, Барышев и другие, в том числе и
я. Тогда же мне было присвоено звание младшего лейтенанта.
Член Военного совета, поздравляя награжденных, сказал:
— Вы выполнили очень трудную задачу. Но впереди вас ждут еще
более сложные. [162]
И вот это время приспело. Наши разведгруппы начали действовать в
Северной Норвегии. Мы изучали оборону противника, его силы, указывали
объекты для авиации и флота.
Во главе с лейтенантом Кокориным разведчики дважды удачно
высаживались недалеко от Киркенеса. Пробыв там в общей сложности
восемь суток, они неплохо изучили режим охраны побережья, очень
убедительно доказали, что там возможна высадка и более крупных
десантов. Ими было обнаружено несколько тщательно замаскированных
батарей противника, установлены некоторые фарватеры и характер
движения по ним каботажных и рыболовецких судов.
Успешная вылазка группы Кокорина окончательно убедила наше
командование в том, что мы можем постоянно держать в тылу у немцев
своих людей и знать о каждом шаге противника. Неразрешенной казалась
лишь проблема снабжения разведчиков питанием. Добывать продукты на
месте не представлялось возможным. Население было запугано
гитлеровцами. Местные жители должны были следить друг за другом и
немедленно доносить о появлении в округе любого неизвестного им
человека. За укрытие неизвестных — расстрел. Поэтому наши разведчики
старались не заходить в населенные пункты.
Нелегко было укрываться от глаз гитлеровцев и вдали от
человеческого жилья. Сколько порой требовалось хладнокровия, хитрости
и смелости, чтобы обмануть врага!..
Все мы были наслышаны о злоключениях группы под командованием
старшины 1-й статьи Павла Богданова. Группа действовала в глубоком
тылу врага. Немцам удалось напасть на ее след. Обычное для Заполярья
ненастье, как на грех, сменилось ясными днями. Отпечатки следов на
снегу предательски тянулись за разведчиками. Они пытались пробиться в
скалы — не получилось. Тогда они пошли на крайний риск — направились
к морю. Гитлеровцы, очевидно, полагали, что у прибрежной полосы
разделаются с ними легко, поэтому особенно не активничали.
Моряки расположились так, что могли отстреливаться в любом
направлении. День кончился. Начали сгущаться [163] вечерние сумерки. С
материка подул ветер, поднимая снежную пыль. Она слепила глаза,
затрудняла наблюдение, но в то же время и скрывала разведчиков.
Богданов разделил группу на две неравные части. Меньшей приказал
беспрерывно менять позиции, создавая видимость, будто ищут слабое
место для прорыва из окружения. А тем временем остальные строили плот
из всего, что только могло плавать. Когда он был готов, разведчики пошли
в атаку. Немцы встревожились. Они приготовились к яростной схватке. Но
атакующие внезапно повернули к воде, быстро погрузились на плот и
отчалили.
Разведчики торопились. Под покровом ночи нужно было преодолеть
как можно большее расстояние, снова высадиться на берег и до рассвета
добраться до скал.
План этот удался. Группа Богданова оторвалась от своих
преследователей и долго еще продолжала действовать на норвежской
земле, выполняя задания командования.
В начале декабря 1943 года командира отряда старшего лейтенанта
Фролова и меня вызвал капитан 2 ранга Визгин.
— На дороге между городами Варде и Вадсе замечено оживленное
движение противника, — сказал он. — Командование приняло решение
высадить на мыс Лангбюнес небольшой десант для захвата пленных.
Первым с небольшой группой разведчиков должен был высаживаться
я.
На нас-то и возлагалась задача добыть «языков». Главным же силам
отряда во главе с Фроловым вменялось в обязанность надежно прикрыть
наши действия.
Базу покинули ночью. Погода стояла морозная. Небо озаряли сполохи
северного сияния. Море штормило. Торпедные катера с трудом
преодолевали крутую волну.
Едва мы достигли северо-западной оконечности полуострова
Рыбачий, встречный ветер настолько окреп, что нашим кораблям пришлось
вернуться. Высадка не состоялась.
Неудачной была и вторая попытка. Лишь на третьи сутки нам удалось
наконец добраться до мыса Лангбюнес. Но и в этот раз из-за большого
наката катера не смогли спустить сходни. Пришлось прибегнуть к помощи
надувных лодок. [164]
На побережье царила тишина. Пасмурная погода ограничивала
видимость.
Выбрались на дорогу. Движения по ней никакого. Постучались в
несколько домов — они оказались покинутыми.
Наш первоначальный план нарушался. Но у нас был еще запасной
вариант. В случае неудачи на Лангбюнесе предусматривалось выдвижение
группы Фролова до мыса Комогвер. Там располагалась немецкая дорожная
команда. Однако Фролов медлил, надеясь, что кто-нибудь да появится на
дороге. Надежда эта не оправдалась, а времени много упустили, и мы
вернулись снова ни с чем.
Командующий флотом выразил недовольство нашими действиями и
приказал повторить все сначала. Нам еще раз разъяснили, что нужны
пленные, и обязательно с дороги.
— Теперь с отрядом пойдет Леонов, — неожиданно объявил капитан
2 ранга Визгин.
— Почему?
Этот вопрос вырвался одновременно и у меня и у Фролова.
Визгин ответил уклончиво:
— Вместе у вас ничего не вышло. Теперь попробуем послать врозь.
Перед новым походом мне захотелось выяснить: достоверны ли
данные об оживлении движения на этой проклятой дороге? Попросил
разрешения отправиться предварительно на остров Лилле-Эккере, где
действовал маяк и, несомненно, кто-то жил. Возражений не последовало.
В 23.00 наши катера подошли к острову с юго-восточной стороны. На
берег сошли две группы по пять человек. Через некоторое время пятерка,
отправившаяся в северном направлении, заметила человека с ведром.
Разведчики залегли и стали поджидать его. Но в этот момент на
возвышенность вышла вторая пятерка и оттуда грохнул выстрел.
Человек с ведром громко вскрикнул и упал на землю.
Перед высадкой я категорически запретил стрелять без приказания.
И вдруг — на тебе... Рассерженный, побежал к лежащему на снегу
мужчине. Он что-то бормотал. [165]
— Куда попала пуля? — спросил я и, к удивлению своему, услышал
ответ на чистейшем русском языке:
— Нет, нет... я не ранен. Я испугался.
Выстрел, как выяснилось, был случайным.
Незнакомец назвался Акселем Богдановым. Он пригласил нас к себе
в дом и подтвердил, что немцы действительно что-то перевозят. Но ездят
только днем.
Аксель вызвался выйти на наших катерах в море и показать
протраленные немцами фарватеры. Мы согласились — и, вероятно,
допустили ошибку.
Пока болтались вблизи острова, погода резко изменилась. Разразился
буран. Невдалеке показался сторожевой корабль противника. Пришлось
срочно скрыться. Доставить Акселя на Лилле-Эккере не удалось. На
рассвете вместе с ним мы вернулись в Пумманки.
От Акселя узнали, что к острову раз, а иногда и два в неделю
подходит катер, высаживает патрулей. Мы обсудили, как захватить
патрульных, а возможно, и катер. Смущало только то, что в ночь, когда мы
были на острове, брат Акселя — смотритель маяка — убыл на материк за
продуктами. Днем он мог вернуться и, обнаружив внезапное исчезновение
Акселя, сообщить об этом немцам.
На следующую ночь по флоту объявили штормовое предупреждение.
Целые сутки пережидали.
Наконец море поулеглось. Добравшись до Лилле-Эккере, мы
внимательно осмотрели побережье. Признаков появления здесь немцев не
заметили. Высадили шестерых разведчиков. Катера легли в дрейф.
Существовала договоренность, что плавсредства не уйдут от острова до
получения от высаженной шестерки сигнала «Все в порядке». Но вместо
этого сигнала последовал другой: разведчики просили катерников
приблизиться к берегу.
Приблизились. По сходне поднялся Аксель. Он торопливо объяснил,
что дом его забит досками, на острове никого нет, и умолял вывезти его с
острова, даже если высаженная группа останется здесь в засаде. Наш
замысел опять рушился.
Уже в двух пунктах мы оставили свои следы, а задание не
выполнено. Для нас по-прежнему было загадкой, что за войска, куда, с
какой целью передвигаются по дороге. [166] Пленные, только пленные
могли ответить на этот вопрос.
И мы решились...
Еще засветло взяли курс на полуостров Варангер. Корабли вел
опытный моряк, ныне дважды Герой Советского Союза, Александр
Осипович Шабалин. Противник нас заметил, но почему-то не стрелял. Все
внимание мы сосредоточили на дороге, тянущейся вдоль побережья. По
ней с интервалом в тридцать минут одна за другой двигались автоколонны.
С наступлением сумерек выход машин из Варде прекратился. Шабалин
посмотрел на часы. Они показывали 19.00.
— Думаю, что сегодня немцы поставят на этом точку, — сказал
Александр Осипович.
Решили пойти на перехват последней колонны.
Сделав вид, будто возвращаемся в базу, свернули к мысу Лангбюнес.
Добрались до него уже в сплошной темноте. Моторы работали на
подводном выхлопе.
У скалистого полуострова Варангер море буквально кипело.
Несколько раз Шабалин пытался подвести катер к берегу и подать сходню.
Но волны швыряли кораблик, как скорлупу, грозя разбить о прибрежные
камни.
— Не получается, — сказал Шабалин.
У меня от этих его слов даже сердце похолодело. Как же можно в
пятый раз возвращаться без «языка»!..
Приказал спускать на воду надувные лодки. Пользоваться ими в
такую погоду было почти невозможно. Попробуй одолей такую волну! Но
мы все же одолели. На берег вышли уставшие и промокшие до нитки. И тут
вдруг мичман Никандров объявил:
— Вижу фары автомашин.
До дороги было примерно три километра. Я скомандовал:
— Бегом!
Пожалуй, не все спортсмены с такой настойчивостью борются за
каждую долю секунды, как боролись в тот раз мы. Финишем была дорога.
Успеем к ней раньше машин, — значит, задачу выполним, нет — снова
упустим врага.
Бойцы на ходу освобождались от рюкзаков, сбрасывали одежду,
напрягались до предела. И успели. Заблаговременно заняли места. Группы
Баринова и Никандрова выдвинулись несколько вперед и расположились
слева [167] и справа от трассы. Я с оставшимися разведчиками укрылся за
валунами у дорожного изгиба. Огонь условились открывать по сигналу
Баринова.
Долго ждать не пришлось. Горизонтальные двоеточия светящихся
фар свалились куда-то вниз. Некоторое время их не было видно. Потом
они внезапно появились совсем близко. Гул моторов нарастал.
Вот один из грузовиков прошел боковые засады, поравнялся с нами.
Затем проследовал второй, третий... Я насчитал уже восемь машин, а
Баринов все не подавал сигнала.
Стал волноваться: не случилось ли там чего? И тут прогремел
долгожданный взрыв. Машины, наскакивая одна на другую, образовали
затор. С обочин на дорогу полетели гранаты. Оттуда раздались автоматные
очереди. Начался бой.
Расправившись с шофером крытого грузовика и егерем, который в
нем находился, Гугуев занялся исследованием груза. Мы с Андреем
бросились к автобусу. Несколько немцев успели выскочить из кузова и изза колес открыли огонь. Брошенная «лимонка» прервала стрельбу. На
снежный вал у дороги кинулся здоровенный егерь. Я успел схватить его за
полу шинели и потащил вниз. Он вскинул автомат. На какую-то долю
секунды мне удалось опередить его: ударом левой руки отбил оружие в
сторону, и пули прошли мимо. Я уже считал, что егерь «мой», но он
оказался с характером. Мгновенно перевернулся на спину и нанес мне
удар каблуком в лоб. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Егерь
воспользовался этим и всей своей огромной тушей навалился на меня,
потянулся руками к горлу.
Не представляю, как мне удалось извернуться и вскочить на ноги.
Подхватился и противник. В руке у него блеснул нож. Я выхватил из-за
пазухи маузер. К сожалению он был пуст. Однако я рассчитывал, что
немец испугается оружия. Не тут-то было. Противник бросился на меня. Я
успел от него уклониться и, в свою очередь, нанес ему удар рукояткой
маузера по голове. Егерь охнул и стал опускаться. Подбежали Барышев,
Тихонов и Пшеничных. Им тоже удалось пленить одного. Я приказал
тащить пленных к берегу, а сам еще с одним разведчиком задержался у
машин, стал разыскивать документы. [168]
На дороге показались новые автомашины. Не доезжал до нас метров
500, они остановились. Ехавшие на машинах немецкие солдаты открыли
стрельбу. Где-то на высоте вспыхнули прожекторы. Медлить было нельзя.
Забрав, что можно было, мы бросились к катерам и благополучно отвалили
от берега.
В своих сводках немцы писали тогда, что в Северной Норвегии с
целью ее оккупации русские высадили крупный десант, который якобы
«был частично уничтожен, частично сброшен в море».
Десант был действительно «крупный» — тридцать три человека.
Потерь же у нас в этот раз не было совсем.
В Полярный прибыли на второй день. Прямо с пирса направились к
горному озеру, где разыгрывался приз открытия зимнего сезона.
Еще при подходе к базе мы по радио сообщили в отряд, чтобы к
месту старта принесли лыжи. Разведчики горели желанием принять
участие в соревнованиях. Однако судейская коллегия не хотела нашу
команду включать на том основании, что в заявке не значилось фамилий
спортсменов.
Спасибо, заступился командующий флотом адмирал А. Г. Головко. Он
неожиданно появился на старте и, разобравшись, в чем дело, сказал:
— Пусть идут, раз желание есть. Сегодня для них можно сделать
исключение. Заслужили.
И что вы думаете? Ребята наши прошли дистанцию лучше всех,
завоевали первое место.
Это был двойной успех отряда: боевой и спортивный.
***
Постепенно разведчики все больше «обживали» территорию
Северной Норвегии. Их засылали во многие районы и самыми
разнообразными способами. Так, старшина 1-й статьи Владимир Лянде,
старшина 2-й статьи Михаил Игнатов и матрос Михаил Костин были
выброшены на полуостров Варангер с самолета. Приземление они
совершили при сильном ветре. Владимир Лянде так обо что-то ударился,
что, как он потом рассказывал, потемнело в глазах. Непогашенный
парашют потащил его по камням. Вскочив на ноги, Владимир почувствовал
резкую боль в левой ступне.
Игнатов и Костин спустились удачнее. Пока Костин [169] оказывал
помощь
Лянде,
Игнатов
разыскал
тюк
с
лыжами
и
теплым
обмундированием. Больше не нашли ничего.
Над
разведчиками
появился
немецкий
самолет
и
сбросил
осветительную бомбу. Высадку их противник, видимо, засек. Нужно было
побыстрее удаляться от места приземления, уходить, пока темно,
пользоваться тем, что сильный ветер заметает следы. Но как это сделать,
если Лянде еле двигался?
Прибегли к хитрости: на голом месте зарылись в снег. За ночь следы
их совсем замело.
На рассвете слышали, как прошли мимо лыжники противника. Они
внимательно обследовали нагромождения валунов и расщелины, а на
открытую местность даже не взглянули.
Дождавшись темноты, Лянде, Костин и Игнатов перебрались в
прибрежные сопки. Радист связался со своими и сообщил о выходе к морю.
Штаб флота запросил о состоянии группы и возможности принять груз.
Разведчики ответили, что сейчас не могут.
На третьи сутки они увидели в открытом море три транспорта и
свыше двадцати кораблей охранения. Лянде передал об этом донесение по
радио. Буквально через час над нами появился немецкий самолет. Стало
ясно, что противник запеленговал работу рации. Утром на сопках опять
замелькали фигуры вражеских лыжников.
— Надо убираться, — сказал Владимир Лянде.
— И немедленно, — поддержали его товарищи...
Уже из нового района Костин передал в эфир просьбу сбросить
продукты и вторую рацию с двумя комплектами питания. Ответная
радиограмма гласила, что самолет будет в два часа. И он действительно
появился. А затем прискакали и немцы с собаками. Они шныряли всюду,
освещая район ракетами. Сброшенный груз так и не дали подобрать.
Потянулись голодные дни. Семь суток бродили разведчики по сопкам,
добывая из-под снега замерзшую клюкву, чернику и мох.
Условия для работы сложились чрезвычайно тяжелые. По радио
приняли разрешение выбраться к морю и ждать подводную лодку. Но
Лянде, Костин и Игнатов понимали, что командованию необходимы
сведения о противнике из этого района, и не спешили покидать
норвежскую землю. [170]
Проснувшись как-то утром, Михаил Игнатов заметил поблизости лису.
Она спокойно искала что-то в снегу. Не раздумывая, старшина застрелил
ее. Появился приличный запас мяса. Конечно, не первосортного. Но
мороженая струганина из лисятины, даже без хлеба и соли, показалась
наголодавшимся разведчикам очень аппетитной.
Петляя по южной части полуострова Варангер, группа Владимира
Лянде провела в тылу врага девять месяцев. Больше двухсот семидесяти
дней постоянного нервного напряжения, недоедания, большой физической
нагрузки!
Разведчики ни разу не заходили в населенные пункты, совсем не
видели горячей пищи. Но их рация работала бесперебойно. Штаб флота
получал от них обширную информацию о действиях противника на земле,
на море и в воздухе. Лишь в августе 1944 года, когда необходимость
пребывания моряков на полуострове Варангер отпала, они были сняты
нашими кораблями.
***
Адмирал А. Г. Головко опять вызвал меня и сказал:
— Нужно кое-где потревожить противника. И посильнее. Хорошо бы
высадиться вам в районе мыса Скальнеса. Там гитлеровцы проявляют
большую активность.
— Есть!
Мы добрались до мыса привычным для нас способом — на торпедных
катерах. Почти у самого уреза воды проходила дорога. Здесь я оставил в
засаде несколько человек под началом главстаршины Баринова. Строго
предупредил их: пока будем уточнять, где тут находится фашистский
наблюдательный пост, одиночные машины не трогать.
Осторожно вошли в населенный пункт. Постучались в дом. Там
оказались мужчина, женщина и парнишка лет четырнадцати — пятнадцати.
С их помощью установили, что пост, которым мы интересовались, стал
подвижным. Свое место он менял каждую ночь. Паренек порывался пойти
показать нам, где его видели прошлой ночью.
Во время этой беседы мне доложили, что на дороге замечен свет фар.
Я хотел дать Баринову сигнал задержать машину, но опоздал. Она уже
проскочила засаду. [171]
Через некоторое время на побережье показалась автоколонна.
Решили уничтожить ее.
Все произошло почти так же, как и на Лангбюнесе. В плен взяли
четырех солдат. Вместе с документами их отправили на катера. О том, как
двоих из них конвоировал Алексей Каштанов, мне рассказывал потом
лейтенант Аркадий Яковлев:
— Смотрю, подходят трое к берегу. Один маленький и двое длинных,
упитанных. Маленький засуетился, распоряжается. В руках у него автомат.
Верзилы надувную лодку на воду спускают. Садятся. На веслах —
длинный. Управляется с ними неумело. Первая же волна выбросила
посудинку на берег. Попытались еще раз. Опять неудача. Тогда за весла
взялся коротыш. Автомат забросил за спину. Один детина у него спереди,
другой сзади. Так и отчалили. Течением отнесло лодку в сторону. Мы в это
время принимали на борт наших ребят, и я упустил ту троицу из виду. Ну,
думаю, утонули. Вдруг слышу голос Алексея Каштанова: «Принимайте,
подхожу к левому». Взглянул, а это та самая лодчонка. В ней Каштанов и
два здоровенных немца. Как они его не ухлопали в море, не знаю...
Мичман Никандров, ныне Герой Советского Союза, напустился тогда
на Каштанова:
— Как же ты сам весла взял? Ведь запросто могли шарахнуть тебя по
голове, и — до свидания!
Каштанов объяснил с присущим ему простодушием:
— Разозлился я, что отойти не могут, вот и схватился сам... Потом
сообразил, что дурака свалял, но уже поздно было отступать. Хорошо, что
немцы еще на дороге сильно напуганы были. Никак прийти в себя не
могли. А я тем временем и доставил их по назначению...
***
К октябрю 1944 года Северный флот вместе с 14-й армией
Карельского фронта был готов к удару по немецко-фашистской
группировке на Крайнем Севере. Разведывательному отряду штаба флота
вместе с подразделением Северного оборонительного района предстояло
высадиться в районе Лиинахамари. Там у противника были две батареи,
которые своим огнем закрывали узкий вход в [172] Печенгский залив.
Нужно было заранее вывести их из строя.
В ночь на 10 октября мы вступили на побережье между заливами
Печенгский и Малая Волоковая. По карте до мыса Крестовый, где
располагались огневые позиции батарей, было примерно 30 километров.
Но это по карте, а если учесть характер местности, то, пожалуй, 60
наберется.
Двое суток без сна и отдыха пробирались через тундру, горы. Днем
нас поливал дождь, по ночам засыпал снег. На третьи сутки подошли к
Крестовому. Здесь десант разделился. Разведчикам выпало уничтожить
четырехорудийную
88-миллиметровую
батарею,
отряду
Северного
оборонительного района — 150-миллиметровую.
Ночью по расщелине мы начали незаметно пробираться на огневые
позиции. Темнота — хоть глаз выколи. Шли на ощупь, плотно, почти
касаясь друг друга. Вдруг передний шарахнулся назад, почувствовал, что
наскочил на проволоку. Но было поздно. Тотчас же в небо взлетела
сигнальная ракета. В ее свете метрах в 40–50 от нас я увидел орудия, а
совсем рядом — часового. Мгновенно дал очередь — гитлеровец упал.
А вверх взметались все новые огневые шары. Поднялась стрельба.
Нас поливали свинцом из дотов и землянок, забрасывали гранатами.
Освещенные ракетами, мы находились у проволочного заграждения. Я
приказал преодолеть препятствие.
Первым подхватился Володя Фатькин, он сорвал с себя куртку и
накрыл ею спирали. За ним поднялись другие. Все, что можно было снять с
себя, полетело на проволоку. Моряки дружно кинулись на позицию
немцев.
Володе Фатькину не повезло. Метрах в восьми от него неожиданно
застрочили сразу два пулемета, до этого почему-то молчавшие. Разведчик
свалился замертво.
Командир группы Александр Манин с гранатой в руке налетел на
вражеских пулеметчиков и уничтожил их. Но от взрыва погиб и сам.
Отрядный богатырь Иван Лысенко, положив на голову свернутый
бушлат, подлез под металлическую крестовину. Поднявшись во весь рост,
крикнул:
— Пролазьте, пока стою!
Немцы полоснули по нему очередью из автомата. Он устоял. [173]
— Давай, давай, — гремел Лысенко, — не задерживай!
Но вот в его тело впилось еще несколько пуль, и богатырь свалился.
На нем насчитали потом более двадцати ран.
Бой на огневой позиции батареи становился все ожесточеннее.
Артиллеристов было в несколько раз больше, чем разведчиков. Все же нам
удалось овладеть орудиями. Ими мы начали разрушать блиндажи.
К рассвету, разобравшись в обстановке и установив, что в нашем
отряде менее ста человек, немцы контратаковали нас. Контратаку их
поддерживала вторая батарея, еще не занятая отрядом Северного
оборонительного района. Некоторое время мы отбивались.
А когда силы стали иссякать, вытащили из захваченных пушек замки
и отошли на ближайшую сопку.
Гитлеровцы организовали преследование. Мы залегли. Наша позиция
казалась надежной. Беспокоила небольшая ложбина, где, как мне
доложили, противник пытался накопить силы для новой атаки. Я пошел
проверить, так ли это. Навстречу из-за камней выскочил раненый старший
матрос Мальцев.
— Немцы, — закричал он. — В камнях немцы!
Невероятно! Я считал, что по крутой и высокой стене обрыва
подняться на сопку нельзя, но враг поднялся.
Своему помощнику Змееву я приказал собрать раненых, взять рацию
и отходить. Остальных повел в рукопашную. Отступать егерям было
некуда: сзади — пропасть, и штыки скрестились. Разведчики сражались
самоотверженно, но к немцам все время подходило подкрепление.
Постарался пробиться к краю расщелины, чтобы гранатами
приостановить гитлеровских солдат, карабкавшихся вверх. Впереди увидел
Андрея Пшеничных. Его тонкое, чуть рябоватое лицо было бело, узкие
черные глаза блестели. Он наносил штыком удары, от которых не было
спасения. Но вот, наступив неловко на камень, Андрей поскользнулся и
упал. Над его головой взметнулся приклад. Я рванулся на выручку. Дорогу
преградили два немецких штыка. Нырнув вниз, я успел убить одного из
егерей. Рядом появился Павел Барышев:
— Держись, ребята!
Пшеничных увернулся от удара. Винтовка егеря хрястнула,
ударившись о гранит. Удивленный солдат выпустил [174] ее из рук и тут
же грохнулся на землю. Его свалил Андрей Пшеничных.
На помощь нам подоспела группа мичмана Никандрова. Немцев
удалось сбросить вниз. После этого они чуть приутихли. Однако положение
наше оставалось тяжелым. Самое страшное состояло в том, что кончался
боезапас.
Ночью сюда должны были подойти наши катера. Но на всякий случай
я послал Пшеничных и Гугуева отыскать путь отхода с мыса.
В заливе показался немецкий корабль с десантом. Он медленно
приближался к занятой нами горе. Наш плотный пулеметный огонь
заставил его изменить курс и поискать другое место для высадки десанта.
Но и в новом месте из прибрежных кустов десантников встретили
автоматным огнем. Сообразив, что это действуют Пшеничных и Гугуев, я
послал на подмогу им мичмана Александра Никандрова вместе с его
группой.
Катер снова вынужден был отойти от берега.
Ночью мы прорвались на перешеек и там держались до рассвета.
Потом перешли в решительную контратаку и погнали немцев по всему
мысу до самой его оконечности.
Не знаю, сколько мы их побили, но в плен взяли 117 егерей. С нашей
стороны потери убитыми составляли семь человек.
Войска 14-й армии, взаимодействуя с кораблями и частями Северного
флота, успешно продвигались в глубь Северной Норвегии. Остатки
разбитых немецких дивизий, отступая, зверствовали. Взлетали на воздух
заводы, разрушались рудники, электростанции, горели города и поселки.
Население немцы угоняли с собой.
Чтобы хоть как-то помешать этому варварству, командование флота
решило высадить в тыл противника большой морской десант. Наш
разведотряд должен был захватить для этого хороший плацдарм в районе
Вадсе.
План действий был принят такой. Первоначально на полуостров
Варангер забрасываются самолетом десять человек во главе с капитаном 3
ранга Лобановым. Они выбирают на побережье подходящее место для
высадки разведотряда. Отряд продвигается в район Вадсе, обеспечивает
высадку там главных сил десанта.
Но с самого начала план этот пошел кувырком. [175]
Сброшенные на Варангер в ночь на 27 октября парашютисты
радировали, что ветер сильно рассеял группу. После этого рация
замолчала.
Это было более чем странно. Ведь выброской руководил начальник
парашютнодесантной службы флота полковник Орлов. Он считался у нас
очень опытным парашютистом и хорошим организатором. По возвращении
с задания Орлов докладывал, что группа капитана 3 ранга Лобанова
десантировалась нормально.
Восстановить связь с парашютистами не удавалось. А время шло.
Тогда последовал приказ перебазировать наш отряд из Полярного на
полуостров Рыбачий и держать его там в готовности к высадке. Туда же
прибыл капитан 1 ранга Бекренев с группой радистов. Они дублировали
радиограммы из штаба флота для Лобанова и беспрерывно находились на
приеме. Медленно тянулись часы ожидания.
Утром 29 октября из Киркенеса Бекреневу поступило донесение, что
в порт на норвежском мотоботе прибыли разведчики Агафонов и
Пшеничных, прыгавшие вместе с Лобановым. Бекренев приказал
немедленно доставить их на Рыбачий. Но раньше в Пумманки пришел
другой норвежский мотобот из Вадсе, на борту которого находился еще
один парашютист той же группы — матрос Михаленко. Он рассказал, что
после приземления никого не смог обнаружить поблизости от себя. У места
сбора тоже не было ни души. Прождав три часа, Михаленко стал
пробираться к побережью. К морю вышел в районе Вадсе. Убедившись, что
немцев рядом нет, он установил связь с норвежцами. Они согласились
перебросить разведчика через Варангер-фиорд в Пумманки.
Матрос рассказал, что прыгали они при очень сильном ветре.
Поэтому, вероятно, многие во время приземления получили серьезные
травмы. Самого Михаленко постигла именно такая участь. Он сильно
побился о камни и передвигался с трудом.
Норвежцы добавили, что фашисты собираются уходить из Вадсе и
готовят к взрыву все жилые дома. Жителям предлагают немедленно
эвакуироваться на запад. От имени населения Вадсе норвежцы просили
помешать гитлеровцам осуществить это злодеяние.
В ночь на 30 октября наш отряд был высажен на мыс Лангбюнес.
После марша я и капитан-лейтенант [176] Сутягин, исполнявший в этом
походе должность начальника штаба отряда, взяли с собой трех моряков и
стали подниматься на сопку, с которой хорошо просматривалась вся
окрестная местность. По пути почуяли запах дыма. Осмотревшись, увидели
хижину. В ней оказались разведчики из группы Лобанова. Не было только
самого Лобанова. Рация разбита. Радисту просто чудом удалось передать
тот кусочек радиограммы, который мы приняли.
Николая Лобанова нашли только к обеду 31 октября. Он был мертв —
расшибся о камни.
Около полуночи прибыли в поселок Комагвер. За 48 часов
пребывания на норвежской земле мы преодолели расстояние в 80
километров. В Комагвере намеревались отдохнуть. Население поселка,
узнав о прибытии советских бойцов, высыпало на улицы. Норвежцы
откровенно радовались, что мы прогоняем немцев, угощали разведчиков,
чем могли. Один пожилой мужчина принес полный ящик сигарет. Сигареты
были каирские.
— Откуда такие? — удивился я.
Он торжественно ответил:
— Еще довоенные. Этот ящик я приберег для самого радостного дня.
Сегодня он настал.
Я предложил закурить на радостях всем вместе.
Предложение понравилось. К ящику потянулись одновременно руки
русских и норвежцев.
Жители поселка вызвались забрать наших бойцов по домам,
накормить, уложить на отдых. Это было очень кстати. Но тут мне вручили
радиограмму. Отряду предлагалось срочно выступить в район Варде.
Через десять минут мы уже выступили.
Благодарные жители Комагвера натащили нам всяких продуктов,
предложили теплую одежду. Мы благодарили их, но от продуктов
отказались. Зато оставили им под временный присмотр четверых моряков
из группы Лобанова, которые не могли выдержать похода. Посельчане
охотно приютили их, а с нами отправили в качестве проводников троих
молодых парней, хорошо знавших местность.
Отряд проходил через многие населенные пункты. И буквально везде
местные жители встречали нас с исключительным радушием. Всюду нам
предлагали остановиться передохнуть. Но мы спешили. А к отряду
присоединялись все новые и новые молодые парни. Вначале [177] моряки
шутили: идем, мол, с почетным эскортом. Потом стали даже волноваться:
наш «эскорт» принял слишком внушительные размеры. В случае встречи с
врагом эти безоружные неорганизованные люди могли попасть в большую
беду. Стали советовать норвежцам вернуться. Они слушали, согласно
кивали головами, но от нас не отставали. На подступах к Кибергу —
крупному укрепленному пункту немцев на побережье полуострова
Варангер — уже трудно было понять, что, собственно, движется по дороге:
воинская часть или колонна демонстрантов.
Нас опережала молва о выдвижении к Варде несметного количества
русских солдат и матросов. На противника это возымело действие —
гитлеровцы оставили Киберг без боя.
Здесь мы погрузились на большой мотобот, любезно предложенный
нам местным жителем, и продолжали свой путь к Варде морем. А наш
«боевой эскорт» все двигался по побережью.
Встречные
рыбаки
сообщили,
что
гитлеровцы
из
Варде
переправляются на материк. Все здания минируются.
Часам к двенадцати мы высадились у разрушенного причала.
Сопротивления и здесь не встретили. Находившиеся в порту
немецкие подрывные команды при нашем приближении бежали. Но коечто они все-таки успели натворить. Особенно пострадал центр города.
Везде выбиты окна, двери. Магазины разграблены. Разрушена была и
часть причалов.
В складах порта осталось много груза, в том числе мяса и консервов.
Норвежцы проявили исключительную дисциплинированность. Мы не
видели, чтобы кто-нибудь из населения что-то брал. Они считали все
брошенное немцами нашей военной добычей. Но мы отказались от этих
трофеев в пользу местных жителей.
К нам непрерывно шли люди. И не только из Варде. Приезжали из
других районов. Предлагали свою помощь, просили защиты от
гитлеровцев. Люди, прибывшие 1 ноября из Альтен-фиорда, сообщили, что
группа фашистских кораблей находится совсем недалеко от Варде и,
возможно, ночью сделает попытку ворваться в порт. Против корабельной
артиллерии у нас нечего было выставить, [178] да и высадке крупного
десанта тоже вряд ли мы могли противостоять. Однако оставлять Варде не
собирались. Часть трофейного оружия раздали населению. И нужно было
видеть радость тех парней, которым посчастливилось получить автомат
или винтовку!
Нас много расспрашивали о жизни в Советском Союзе. Но были и
другие вопросы. Один молодой человек спросил:
— Зачем вы пришли в Норвегию?
— Только затем, чтобы добить немецко-фашистских оккупантов, —
успел ответить я. Дальнейшее разъяснение взяли на себя сами норвежцы.
На следующее утро мы покинули Варде: из штаба флота поступило
распоряжение срочно вернуться в Полярный. [179]
Герой Советского Союза полковник С. Г. Курзенков
В небе Заполярья
Родился в 1911 году в семье потомственных текстильщиков.
С 1933 года в армии. До войны был летчиком-инструктором в Военноморском авиационном училище. На фронте прошел путь от рядового
летчика до заместителя командира полка. Совершил 225 боевых вылетов,
сбил 12 самолетов противника.
В 1950 году ушел в запас. Член КПСС с 1930 года.
На замшелых береговых сопках Кольского залива после войны с
фашистской Германией вырос новый, большой и красивый город
Североморск. Недалеко от него есть небольшое селение, где на гранитном
постаменте
возвышается
бронзовая
статуя
летчика
со
взором,
устремленным в безграничную даль заполярного неба.
Это памятник человеческого бессмертия и вечной славы дважды
Герою Советского Союза Борису Феоктистовичу Сафонову. Он был морским
летчиком-истребителем Северного флота и воевал с фашистами в небе
Заполярья в самое тяжелое время первого года войны.
Без устали, не зная страха, полный веры в правоту священной
народной войны, Борис Сафонов один сражался за десятерых. Он был
моим командиром, а затем совместные бои в воздухе сделали нас близкими
товарищами.
Познакомился я с Борисом Сафоновым в один из октябрьских дней
1941 года, когда крытый брезентом грузовик привез нас, летчиковдобровольцев, на далекий заполярный аэродром.
С шутками и смехом один за другим выпрыгивали мы из кузова
грузовика и на какое-то время застывали на [180] месте, ослепленные
белизной снега. Чистый, искристый, он щедро завалил сопки и ущелья,
нарядил в пышные папахи огромные валуны и кроны сосен, хрустальной
вязью разукрасил ветви карликовых берез.
Плотно укатанный, отдающий синевой, снег лежал и на летном поле.
Зажатый со всех сторон сопками, аэродром казался крохотным. У меня
мелькнула мысль: как с такого пятачка может взлететь и сесть на него
скоростной истребитель?
Но долго ломать над этим вопросом голову не пришлось. Раздался
нарастающий рев авиационных моторов, и, словно из расступившихся
сопок, подняв снежную бурю, на летное поле выскочили четыре
остроносых истребителя.
Разогнавшись, они оторвались от снежной глади и круто пошли
вверх.
Когда самолеты были уже высоко, на одном из гранитных выступов
мы увидели летчика. Он тоже следил за полетом истребителей. Потом
спустился по крутой, запорошенной снегом лестнице и подошел к нам. Мы
сразу узнали его. Это был командир полка Борис Феоктистович Сафонов.
Его портреты каждый из нас не раз встречал в газетах и журналах.
Сафонов поздоровался и пригласил всех подняться на сопку. Там
находился командный пункт полка. Борис Феоктистович познакомился с
каждым, расспросил о здоровье. Особенно интересовался настроением,
желаниями. Будто сговорившись, мы отвечали:
— Здоровье отличное, настроение бодрое. Стремление одно: скорее
встретиться с фашистами в бою.
— Ну что ж, — улыбнулся Сафонов, — могу приветствовать такое
желание. Иного и не ждал. Только спешить не надо. Осмотритесь получше,
привыкните к местным условиям. Здесь не юг. Сопки, бездорожье.
Боеприпасы часто на оленях подвозим. Да и бои с фашистами не учебные.
Погибнуть легко, а нам надо жить и побеждать...
Своим спокойным тоном, задушевностью, рассудительностью,
глубоким знанием летной службы командир полка сразу же завоевал наши
симпатии. Да и внешним видом располагал к себе: статный, плечистый,
подтянутый, на груди — Звезда Героя, ордена. Кому не мечталось быть
таким же!.. [181]
В начале октября грянули сильные морозы, подули леденящие ветры,
закрутили снежные метели.
Зимняя непогода застала гитлеровцев врасплох. С их аэродромов,
расположенных в Северной Норвегии и Финляндии, реже стали взлетать
«юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты».
Наступила пора некоторого затишья. Это время Борис Сафонов
старался использовать для углубления наших знаний и обогащения летных
навыков. Свой богатый опыт он лередавал нам не только на земле, но
частенько и в воздухе, непосредственно в бою.
Помню, как на разборе одного из воздушных боев Сафонов обратился
к Дмитрию Реутову:
— Товарищ старший лейтенант, вы сегодня расстреляли весь
боекомплект, а не сбили ни одного самолета противника. Сколько раз вы
ходили в атаку?
— Два, — смущенно ответил Реутов.
— Когда в первом случае висели на хвосте у «юнкерса», с какой
дистанции открыли по нему огонь?
Реутов задумался.
— Пожалуй, метров с двухсот, товарищ командир. [182]
— Во-первых, почему «пожалуй», чем вызвана такая неточность в
определении дистанции стрельбы? Во-вторых, зачем же начали вести
огонь с этакой дали?
— Боялся упустить фашиста...
— Сколько выпустили по нему очередей?
— Одну... длинную...
— Второй раз вам снова удалось зайти противнику в тост. И опять
стреляли с большой дистанции. Так?
— Так.
— И что же в итоге?
— Промазал.
— Вот видите... А почему спешили открывать огонь?
Реутов пожал плечами. Ему было неловко перед командиром и
товарищами. Видя это его состояние, Сафонов прекратил расспросы.
— Ну что ж. если вы сами не можете объяснить причины своей
торопливости, придется нам разбираться вместе. С сегодняшнего дня
будете моим ведомым...
Следующий боевой день начался у нас очень рано. Еще в темноте мы
покинули землянки и, позавтракав, разошлись по капонирам.
Вскоре раздался сигнал боевой тревоги. Посты наблюдения за
воздухом сообщили на аэродром: «Высота семь тысяч. Курс сто десять.
Воздушный разведчик врага».
Борис Сафонов и его новый ведомый Реутов вылетели наперехват...
Ждать противника пришлось недолго. Двухмоторный «Юнкерс-88»
летел спокойно, не изменяя высоты, скорости и курса.
— Товарищ старший лейтенант, выходите вперед, атакуйте! —
приказал Сафонов. — Я вас прикрываю!
Реутов ринулся вниз. Сафонов не отрываясь последовал за ним. Из
крыльев атакующего истребителя брызнули две светящиеся трассы. И обе
прошли мимо цели — одна выше, другая ниже.
— Разве так стреляют? — спокойно сказал в микрофон Сафонов.
Напуганный внезапной атакой, Ю-88 начал маневрировать, пытаясь
уйти. Его воздушный стрелок открыл заградительный огонь.
Самолет командира полка вырвался вперед и сразу же пристроился к
хвосту «юнкерса» в необстреливаемом секторе. [183]
— Смотрите, как надо! — услышал Реутов по радио. — Дистанция
пятьдесят метров, даю короткую прицельную очередь. Бью по кабине
стрелка. Наблюдайте!..
Это была снайперская стрельба! Она сразу оборвала строчку
вражеского пулемета. Ствол его вздернулся вверх и замер.
Приблизившись почти вплотную к «юнкерсу», Сафонов продолжал
спокойно объяснять, словно это было учебное занятие:
— Нельзя успокаиваться, что у воздушного стрелка ствол пулемета
смотрит вверх. Для гарантии нужно дать по нему еще одну короткую
очередь. Вот так. А теперь переношу огонь на левый мотор...
«Юнкерс» загорелся. Попытка вражеского летчика сбить огонь не
удалась. За самолетом потянулся густой, как деготь, дым.
— Ну а теперь опять выходите вперед вы, — приказал Сафонов
ведомому. — И повторите все, что я вам сейчас показал.
Командир отвалил от «юнкерса», чтобы Реутов мог занять его место.
— Хорошо! Хорошо! — одобрил он действия летчика. — Не надо
только спешить...
Реутов, поймав в прицел кабину стрелка, нажал гашетку.
— Слишком длинная, дайте очередь покороче, — раздался снова
голос Сафонова. — Бейте по правому мотору.
Реутов выполнил приказание.
— Ну вот, совсем другое дело! — одобрил Сафонов.
Старший
лейтенант
продолжал
преследовать
противника,
перешедшего в планирующий полет. С разных сторон бросался он на него.
И до тех пор рвал короткими пулеметными очередями дюраль «юнкерса»,
пока тот не взорвался.
— Дело сделано, — резюмировал командир. — Пристраивайтесь ко
мне — и домой!.. Поняли теперь, в чем причина вашей вчерашней
неудачи?
— Да.
— Какой же вывод следует?
— Не бояться подходить к противнику поближе и бить наверняка.
[184]
— Правильно!..
Прошло еще несколько дней. Из-за плохой погоды немецкие
самолеты не летали. Но мы часто бывали в воздухе, неся боевое
дежурство.
И вот однажды в район нашей военно-морской базы прорвался Ю-52.
На перехват его снова вылетели Сафонов и Реутов. Обнаружив вражеский
самолет, командир принял решение:
— Атакуем вместе! Вы справа, я слева. Бить по моторам!
Подобно молниям сверкнули огненные трассы, и вражеский
разведчик окутался клубами черного дыма.
— Молодец! — не удержался от похвалы командир.
Но Реутов никак не реагировал на это. Его внимание в тот миг
всецело было приковано к воздушному стрелку «юнкерса»: тот уже
целился в Сафонова. Старший лейтенант чуть довернул свою машину и
короткой очередью полоснул по вражескому пулеметчику...
«Юнкерс» некоторое время еще тянул, но в конце концов вынужден
был приземлиться на нашей территории. Из его металлического чрева на
замерзшее озеро начали выскакивать гитлеровцы.
— Товарищ командир, смотрите, сколько их там! — передал по радио
Реутов. — Разбегаются, как тараканы. Хотят скрыться в сопках.
— А вот мы их загоним обратно на лед и подержим, пока не подойдут
матросы, — ответил Сафонов.
Сафонов и Реутов встали в круг и, переходя в пике, короткими
пулеметными очередями заставили немцев остаться на озере до тех пор,
пока не показалась на лыжах группа наших моряков.
Наш командир полка был очень внимателен к каждому летчику, и
особенно к нам, не имевшим еще тогда боевого опыта. Он лично
познакомил всех с воздушным районом, где нам предстояло драться с
фашистской авиацией. Мы облетали вместе с ним не только Кольский
полуостров, но побывали и вблизи высоких обрывистых берегов Северной
Норвегии, над ее сопками с темными провалами ущелий, над пенистыми
порожистыми реками, над зеркальными озерами.
Северная Норвегия похожа на наше Заполярье. Мы знали, что на ее
земле живут трудолюбивые люди, и сочувствовали норвежцам,
оказавшимся под пятой немецко-фашистских [185] захватчиков. Каждый
искренне стремился помочь им.
Но война есть война. На войне возможны всякие случаи, особенно
при ударах по объектам врага с воздуха. Борис Сафонов не уставал
напоминать нам, чтобы [186] мы, выполняя свои боевые задания над
Северной Норвегией, старались не причинять вреда населенным пунктам и
рыбакам, промышлявшим в прибрежных водах. Летчики строго выполняли
указания командира и этим сохранили от разрушений многие поселки и
города, спасли тысячи жизней норвежцев. И последние не оставались в
долгу. Симпатии норвежского народа были на нашей стороне.
В конце зимы 1942 года невесть какими путями к нам на аэродром
забрела группа морских пехотинцев-разведчиков, побывавших в Северной
Норвегии. Мы по-братски встретили этих необычных гостей и почти всю
ночь напролет беседовали с ними.
Много потрясающих историй рассказали тогда разведчики. Но в
памяти моей сохранилась только одна — о беспримерном мужестве и
трагической судьбе экипажа сбитого над Северной Норвегией советского
бомбардировщика. Попытаюсь воспроизвести ее здесь так, как услышал
сам.
Стояла глубокая звездная ночь. Чуткая тишина господствовала над
запорошенными снегом сопками и скованными льдом озерами. В избушке,
срубленной из толстых сосновых бревен, норвежский рыбак готовился ко
сну. Но лечь не пришлось. Ночное безмолвие нарушила стрельба.
Набросив на плечи подбитую оленьим мехом куртку, рыбак вышел на
улицу. На западе во весь небосклон полыхало зарево. Небо было
перекрещено лучами прожекторов и прошито огненными пунктирами.
Потом раздалось несколько приглушенных взрывов, вверх взметнулись
огромные оранжевые всплески, и между сопками заметалось эхо.
Норвежец понял: советские летчики бомбят фашистский аэродром...
Рыбак хотел уже вернуться в избу, когда над головой со свистом
пронеслась черная тень самолета. Самолет быстро снижался. Почти у
самой поверхности озера под крылом самолета вспыхнул прожектор, и тут
же раздался резкий металлический скрежет.
Рыбак ожидал взрыва и невольно попятился. Но на озеро снова легла
тишина.
Некоторое время норвежец размышлял, что ему делать. Самолет,
несомненно, советский. Немцы, конечно, будут искать его. Значит, лучше
не подходить к нему. [187]
Ну а если там раненые люди? Если они нуждаются в помощи?..
Рыбак надел лыжи и споро заскользил по звонкому насту. Когда до
самолета
оставалось
метров
пятнадцать
—
двадцать,
раздался
повелительный голос:
— Стой! Кто идет?
Рыбак замер. С трудом подбирая русские слова, крикнул в ответ:
— Я друг! Норвеге!
Наступила короткая пауза. Потом тот же голос разрешил:
— Если друг, подходи...
Норвежец приблизился к покореженному самолету. Из кабины
показался летчик.
— Советэн, уходи скоро... Дойч фашист близко, — заторопил его
рыбак.
— Спасибо, друг... — Летчик спрыгнул в сугроб, крепко пожал
незнакомцу руку и жестами стал объяснять, что в машине еще двое
раненых.
Советский авиатор и норвежец осторожно извлекли их наружу,
уложили на снег. Из лыж и парашютных ранцев соорудили подобие саней
и потащили через озеро к домику рыбака. Следующими рейсами привезли
снятые с самолета пулеметы, патроны, радиостанцию и аварийный
продуктовый бортпаек.
Оставшиеся в машине приборы привели в негодность.
Словами и жестами норвежец пояснил, что хочет пойти в поселок и
посоветоваться с кем-то, куда переправить раненых.
— Пусть идет, — сказал командир экипажа. — Уверен, что это
честный человек и искренне желает нам помочь...
Хозяин избы перебросил через плечо охотничье ружье, взял рюкзак и
ушел. А когда возвратился, все окрест потрясала пулеметная стрельба и
сухой треск автоматных очередей. У избушки шел бой. К ней, прилипшей
ласточкиным гнездом под навесом гранитной скалы, подбирались,
маскируясь снегом, фашистские егеря. На озере, неподалеку от советского
бомбардировщика, стоял на лыжах немецкий самолет с работающим
мотором.
Советские летчики стреляли редко. Видно, экономили патроны. Один
пулемет строчил через окошко, другой — через дверной проем. На
подступах к домику уже валялось [188] до десятка трупов. Откуда-то из-за
скалы визгливый голос истошно вопил:
— Иван, здавайс!
Но экипаж сбитого бомбардировщика продолжал сопротивляться. Бой
продолжался от позднего рассвета до раннего заполярного вечера. Под
покровом наступившей темноты немцам удалось подползти к избе и
поджечь ее. Сухие бревна вспыхнули как порох. Гитлеровцы терпеливо
ждали, когда русские летчики начнут выскакивать из огня. И не
дождались. Из домика никто не вышел...
Дослушав этот невеселый рассказ, Борис Феоктистович взглянул на
часы и оборвал затянувшуюся беседу.
— На сегодня хватит. Всем ложиться спать. Завтрашний день не
обещает быть легким...
Мы продолжали жить напряженной боевой жизнью. Вели воздушные
бои, летали на прикрытие своих конвоев, непрерывно несли боевое
дежурство.
Б. Ф. Сафонов к тому времени стал уже подполковником. Все мы от
души радовались этому. Несмотря на то что у командира полка было много
хлопот на земле, он продолжал почти ежедневно летать вместе с нами на
боевые задания.
За успехи в борьбе с фашистами нашу часть наградили орденом и
присвоили ей звание гвардейской. Третьим Красным Знаменем был
награжден и командир полка. За надежное прикрытие с воздуха кораблей
союзников Борис Сафонов и еще несколько летчиков полка были отмечены
также английским орденом «Авиационный крест»...
Заканчивался первый год войны. 30 мая 1942 года выдалось на
редкость хмурое утро. Сильный северный ветер гнал низкие грязно-серые
облака. Баренцево море было вздыблено штормовыми волнами. По сигналу
боевой тревоги с аэродрома поднялись и легли курсом на север три наших
истребителя. Впереди летел Борис Сафонов, за ним — Владимир
Покровский и Павел Орлов. Они и на этот раз спешили на помощь
кораблям
наших
союзников,
атакованным
сорока
фашистскими
бомбардировщиками и торпедоносцами.
Качающиеся мачты и расстилающиеся над ними темные дымы первым
увидел командир полка.
— Впереди корабли! Будьте внимательны! — как всегда спокойно,
передал он по радио.
Еще минута стремительного полета — и на горизонте, [189]
подсвеченном всполохами взрывов, показался весь конвой. Корабли шли,
глубоко зарываясь в волны.
По частым вспышкам нетрудно было определить, что судовые
зенитчики ведут ожесточенный огневой бой с «юнкерсами» и
«хейнкелями».
Истребители с ходу пошли в атаку. Первым ринулся на «юнкерса»
Сафонов. Дал по нему две короткие пулеметные очереди, и вражеский
бомбардировщик вспыхнул, плюхнулся в волны бушующего моря.
Тем временем из облаков вывалились еще несколько немецких
самолетов. Сафонов атаковал их в лоб. И вот уже второй «юнкерс»,
скользнув на крыло, круто пошел вниз.
Орлов и Покровский тоже успели сбить по самолету.
Сафонов настиг третьего. Вражеский стрелок хлестал из пулемета
длинными очередями. Но Сафонов, словно не замечая огненных трасс,
сблизился с «хейнкелём» и ударил почти в упор. Очередь прошила кабину
воздушного стрелка. Ответный ливень свинца оборвался. Сафонов еще
дважды нажал гашетки пулеметов и поджег самолет противника.
Потеряв пять боевых машин, фашисты отвалили от конвоя. Наши
летчики начали преследовать их. Сафонов расправился еще с одним
торпедоносцем. И тут его самого подстерегла роковая пулеметная очередь.
Мы тяжело переживали потерю любого из своих боевых товарищей.
Но эта утрата оказалась самой горькой. Сознание не хотело мириться с
ней. Просто не верилось, что такой летчик, как Борис Феоктистович
Сафонов, мог погибнуть. Долго у нас в Заполярье ходили разные слухи.
Одни утверждали, что Сафонова подобрали корабли конвоя. Но суда
пришли в Мурманск, а нашего командира там не было. Другие говорили,
что его спасла подводная лодка. Но и лодки возвращались из походов без
Сафонова...
Борис Феоктистович воевал только одиннадцать месяцев, а сколько
успел сделать! Им было совершено двести двадцать четыре боевых вылета.
Он лично сбил двадцать пять самолетов врага и еще четырнадцать сразил
в групповых воздушных боях. Такого боевого счета ни один из советских
летчиков тогда еще не имел. За свои беспримерные подвиги Б. Ф. Сафонов
первым из участников Великой Отечественной войны был награжден
второй медалью «Золотая Звезда». [190]
Мне посчастливилось под его командованием начать свою боевую
летную биографию. В сафоновском полку за короткий срок я прошел
нелегкий путь от рядового пилота до командира эскадрильи. А затем и сам
стал командовать прославленной авиационной частью, в которой после
войны довелось служить первому в мире космонавту Юрию Алексеевичу
Гагарину.
На моем личном счету двести двадцать пять боевых вылетов и
двенадцать сбитых фашистских самолетов. Четыре раза пролил свою
кровь. Последнее ранение оказалось невероятно тяжелым, и мне просто
чудом удалось вернуться к жизни.
Этот необычный случай произошел 28 февраля 1943 года. Пролетая
над Северной Норвегией, окутанной густой ночной мглой, над
затемненным, без единого огонька, Киркенесом, я не думал, что совершаю
свой последний боевой полет.
Мне удалось выполнить сложное задание, но когда лег на обратный
курс, у меня едва-едва теплилась надежда дотянуть до родной земли. Мой
истребитель, подбитый фашистскими зенитчиками, горел, а сам я истекал
кровью и с каждой минутой слабел.
Но вот уже и наш аэродром. Решил садиться с ходу, с остановленным
мотором. Крикнул по радио:
— Немедленно включите прожекторы!
Ответа услышать не пришлось. Раздался взрыв. Огонь добрался до
бензиновых баков.
В одно мгновение я открыл замок привязных ремней. Подтянувшись,
хотел перевалиться через борт, но не хватило сил преодолеть напор
встречного воздуха.
«Сгораю!» — с этой мыслью поймал ручку управления и резко
отклонил ее к правому борту. Самолет, еще послушный рулям,
перевернулся на спину. Оказавшись вниз головой, я толкнул ручку от себя
и тут же силой инерции был выброшен из кабины.
Отсчитав около сорока секунд и потеряв за это время около двух
тысяч метров высоты, открыл парашют. За спиной знакомо прошелестел
шелк, и последовал сильный рывок. Меня так встряхнуло, что ноги
подлетели к лицу. С них сорвались унты. Потерялась и левая рукавица. В
взбудораженном мозгу успела пронестись лишь одна мысль: «Спасся!»
[191]
Но тут же непередаваемый ужас заставил меня сжаться в комок.
Парашют оборвался. Его силовые лямки, посеченные осколками зенитных
снарядов, не выдержали рывка и лопнули.
Еще около тысячи метров я падал в полном сознании, ожидая
страшного удара о гранит сопок. И удар этот последовал. Мои мысли
оборвались...
Сколько находился без сознания, не знаю. Очнулся от дикой боли во
всем теле, захлебываясь кровью.
Вначале не понимал, что со мной, где нахожусь. Потом постепенно
все стало проясняться. Вспомнил, что произошло. Не мог только понять,
почему еще жив.
А спасло меня скользящее приземление по склону сопки, укрытой
толстенными сугробами.
Спустя некоторое время услышал скрип снега под ногами идущего
человека. Выстрелами из пистолета мне удалось привлечь его внимание.
Надо мной склонился наш солдат Александр Рябов.
— Кто вы такой? Что случилось?
Я кое-как процедил сквозь слипшиеся от крови губы:
— Летчик... Командир... Разбился... Отмерзают ноги и левая рука...
Солдат не стал долго раздумывать. Несмотря на лютый мороз,
сбросил с себя овчинный полушубок и завернул им мои ноги. Затем
обмотал мне своим шерстяным шарфом левую руку. И, оставшись сам в
одной гимнастерке, заспешил на аэродром.
Оттуда он вернулся уже с моими друзьями-летчиками. Но они
впопыхах забыли захватить носилки. Опять кому-то пришлось раздеваться.
Меня осторожно перекатили на второй полушубок, подняли его за края и
понесли...
Главный хирург Северного флота профессор Арапов Дмитрий
Алексеевич дважды оперировал меня и своими искусными руками
буквально вырвал из лап смерти.
Поправившись, я продолжал еще служить в авиации ВоенноМорского Флота и распрощался с ней только в 1950 году.
Давно ушла в историю навязанная нам немецкими фашистами война.
Мирной жизнью живет советское Заполярье. Мирное солнце светит и над
норвежским городом Киркенесом. Но мы ничего не забыли. Ни страшных
лишений, ни добрых отношений с нашими северными соседями. [192]
Подполковник В. А. Игнатьев. Добрые крылья.
Родился в 1914 году в городе Пскове. По окончании средней школы
поступил в Ленинградский Коммунистический институт журналистики. В
1939 году по путевке комсомола отправился в Мурманск, в газету
«Комсомолец Заполярья».
С первого и до последнего дня боев за освобождение Советской
Карелии и Северной Норвегии от гитлеровцев работал в газетах 1-й
смешанной авиадивизии и 7-й воздушной армии. Удостоен семи
правительственных наград. Член КПСС с 1943 года. В 1960 году ушел в
запас.
Октябрь 1944 года пришел в Заполярье с ветрами, туманами, снегом
и морозом. Но именно в это ненастье у нас начались самые жаркие дни.
Войска Карельского фронта и Северный флот перешли в наступление.
На заснеженных аэродромах, расположенных у подножия лысых
сопок, выстроились в боевой готовности истребители, штурмовики,
бомбардировщики. Глядя на них, я невольно вспомнил первые месяцы
войны. Тогда мы могли противопоставить фашистским «мессершмиттам»,
«хейнкелям» и «юнкерсам» лишь И-16, И-153 да СБ. Теперь же передо
мной грозные шеренги скоростных «яков» и «лагов» с мощным пушечным
и пулеметным вооружением. Бомбардировочные
части оснащены
современными пикирующими бомбардировщиками Пе-2.
Когда наземные войска и военные моряки двинулись на прорыв
немецкой обороны, густой туман, будто назло, до полудня висел над
районом базирования основных сил нашей авиации. Лишь кое-где в
облаках над полем боя, как в прорубях вода, голубело высокое небо. Туда
устремились штурмовики. Двенадцать раз вместе с ними поднимались в тот
день и летчики Краснознаменного гвардейского истребительного полка под
командованием Героя [193] Советского Союза гвардии майора Павла
Степановича Кутахова. Они провели шесть воздушных боев и сбили
одиннадцать вражеских самолетов.
Особенно напряженным был первый вылет. «Илы» уже подходили к
цели, когда их внезапно атаковали «мессершмитты». Истребители
ринулись им навстречу. Соотношение сил было слишком неравное. Наших
— восемь, противника — восемнадцать. Но тут был сам Кутахов. Он
первым свалил одного Ме-109. Другие наши летчики расправились еще с
четырьмя вражескими самолетами.
Высокий, подтянутый, с открытым взглядом улыбающихся глаз,
спокойный и неторопливый на земле, Павел Степанович преображался в
воздухе. Неистовы были его атаки, изумительно мастерство маневра.
— Если Кутахов в воздухе — фашист будет на земле, — говорили
гвардейцы.
И каждая воздушная встреча с врагом лишний раз подтверждала это.
Коммунист Кутахов сбил тринадцать вражеских самолетов лично и
двадцать восемь — в групповых боях.
Под стать командиру полка был и его воспитанник — замполит
эскадрильи гвардии капитан П. З. Кочегин. Никогда не унывающий,
энергичный, с характерным уральским говорком, Павел Захарович
действительно являлся душой своего подразделения.
В дни наступления он летал, не зная устали. Бои, патрулирование,
поиски аэродромов в тылу противника, снова бои...
Однажды Павел Кочегин не вернулся с боевого задания. Он
потерялся где-то над норвежской территорией. Его ждали несколько дней,
во все части посылали запросы. Тщетно. Летчик как в воду канул.
К этому времени на землю Норвегии вступили наши сухопутные
войска. Навстречу русским солдатам из лесов выходили местные жители.
На их лицах написана была радость. Они горячо приветствовали своих
освободителей. Происходило много волнующих и трогательных встреч.
Одна из них для нас, офицеров 7-й воздушной армии, была особенно
радостной.
Едва советские разведчики вошли в поселок Сванвик, несколько
мужчин жестами стали приглашать их следовать за собой. Командир
разведроты старший лейтенант [194] Черепанов недоумевал: куда и зачем
их так настойчиво зовут? Норвежцы, показывая в глубь улицы, с трудом
выговаривали слова:
— Советэн.
— Авио.
— Руссиск флюгер.
— Туда...
— Туда, — опять сказал один из норвежцев и открыл входную дверь.
В этом здании оказался наш боевой друг гвардии капитан Павел
Захарович Кочегин. Он был ранен. Четыре дня жители Сванвика укрывали
его от немцев. На русского героя приходили посмотреть многие. О том, что
он находился здесь, знали почти все. Конечно, кроме гитлеровцев. Среди
населения Сванвика не нашлось доносчика.
А какая радость стояла в боевой семье гвардейцев, когда в родной
полк вернулся Кочегин! Какой салют устроили в его честь!
— Как вы попали к норвежцам? — спросил я Павла Захаровича.
— Бой был неподалеку от этого городка. Схлестнулись мы с
«фоккерами» и «мессерами»...
Слово за словом, и он рассказал мне вот что.
Когда напарник Кочегина был подбит и вышел из боя, капитан
остался один против четверых немцев. Уверенные в победе, два «ФоккеВульфа-190» и два «Мессершмитта-109» набросились на его истребитель.
Кочегин не стал уклоняться от боя. Развернув машину, он пошел навстречу
первому Ме-109. Самолеты стремительно сближались. Павел Захарович
твердо решил не отворачивать. Ни в коем случае! Гитлеровец тоже
упорствовал. Лишь метров за сто он не выдержал и попытался выйти из
атаки. На какое-то мгновение в перекрестье прицела показалось брюхо
«мессера». Кочегин успел послать в него очередь. Ме-109 перевернулся
через крыло, вошел в крутую спираль и на каком-то витке упал в озеро.
Павел Захарович взглянул на приборную доску. Горючее кончалось.
Пора уходить. Но как? Три фашистских летчика стерегут его. Пришлось
укрыться за облаками. В верхнем их ярусе, когда над головой показалась
уже синева, Кочегин услышал за спиной глухие удары пушечной очереди,
прошившей фюзеляж. Машину сильно тряхнуло, и она сразу же потеряла
управление. [195]
Выбора не оставалось: надо прыгать с парашютом. Летчик откинул
фонарь и выбросился.
Опустился на болото. В момент приземления повредил ногу. Боль
почувствовал не сразу. Первое, что услышал, был треск автоматов. К нему
приближался немецкий солдат. Летчик быстро освободился от парашютных
лямок, отполз в сторону и залег. Появились еще два гитлеровца.
Автоматчики пытались подобраться к Кочегину, но безуспешно: советского
летчика и немцев разделяла трясина.
Солдаты долго стреляли. Кочегин все это время ничком лежал в
болотной жиже. Решив, очевидно, что он убит, фашисты ушли.
Павел Захарович пробыл на болоте около полутора суток. Лил дождь.
Знобило. Когда стемнело, с трудом выбрался из гиблого места, кое-как
доковылял до дороги и прилег у обочины. Что делать дальше, он не знал.
А пока просто отдыхал, набирался сил и думал.
Через некоторое время вдали за перелеском замелькали два
электрических огонька, послышалось шуршание велосипедных шин.
Кочегин отполз подальше и стал всматриваться. Двое мужчин в пальто и
шляпах, громко разговаривая, шли по дороге и вели рядом с собой
велосипеды. Кочегин прислушался к незнакомой речи. Убедившись, что
беседа ведется не на немецком языке, он приподнялся.
Пешеходы остановились. По форме одежды и по состоянию Кочегина
они догадались, что перед ними раненый русский офицер.
Мужчины заговорили, часто повторяя слово «норге». У Кочегина
сразу отлегло от сердца: норвежцы! Они кое-как объяснили, что готовы
оказать ему помощь.
Павел Захарович доверился им. Пропустив велосипедистов вперед,
сам потащился сзади, сильно припадая на поврежденную ногу. Силы
оставляли его. Закружилась голова, и он впал в забытье.
Очнулся в небольшой, слабо освещенной комнате. Кто-то
перевязывал рану. Хотелось пить. К губам поднесли бутылку. Кочегин
глотнул. Горло чем-то обожгло, по всему телу разлилось тепло. Летчика
сковал крепкий сон.
Проснулся Кочегин под утро. Привычным движением потянулся к
кобуре. Пистолет был на месте. И сразу же [196] к нему склонилась трое.
Двоих он узнал. Это были вчерашние встречные. Один из них — Сигурд
Ларсен — хозяин дома. Его спутник назвался Биарием Педари. Третий,
которого летчик видел впервые, заговорил с ним по-русски, но произносил
слова как-то очень непривычно.
— Где я? — спросил Кочегин.
— Вы в Сванвике, у норвежцев.
Незнакомец оказался местным инженером Харальдом Кнутсеном.
Кочегин узнал от него, что в поселке немцев мало. Только трое
полицейских. Но через Сванвик проходят отряды нацистов. Поэтому надо
быть предельно осторожным.
— Я уйду, — сказал Кочегин.
— Нет, нет, — запротестовал норвежец, — я не к тому. Но днем здесь
быть нельзя. Мы перевезем вас в безопасное место.
Утром Кочегина в маленькой тележке отвезли по проселочной дороге
в лесную глушь и поместили в заброшенном домике.
Вечером за ним приехали.
В уже знакомой комнате его ожидал ужин. Только успели перекусить,
как послышался стук в дверь. Кочегин потянулся к пистолету и попытался
вскочить. Ларсен жестом успокоил его.
Комната стала наполняться людьми. Входили и пожилые люди, и
молодежь. Каждый вежливо кланялся летчику и хозяевам. На столе возле
Кочегина постепенно стала вырастать горка скромных подарков — табак,
сигареты, трубка. Чинно усевшись на скамье против советского офицера,
норвежцы молча рассматривали его. По дружелюбным улыбкам Павел
почувствовал, как постепенно уходят томившие его в эти дни
настороженность, одиночество.
Ночь прошла спокойно, а на рассвете Кочегина опять отправили в
лес, чтобы в сумерках доставить в поселок. Вечером вновь собрались
жители Сванвика. Пришел инженер и рассказал, что двое горожан
пытались проехать в Киркенес, но возвратились, потому что дороги уже
перерезаны русскими. Потом он подвел к летчику мужчину лет сорока.
— Петр Лехто, — представился тот и крепко пожал руку Кочегину.
Затем подозвал молодую женщину, стоявшую в стороне. [197]
— Милли Веддари, — поклонилась она.
— Эти люди наблюдали ваш бой, — сказал Харальд. — Они работали
в огороде, когда вы дрались с четырьмя фашистами. Они видели, как вы
избавили нас от одного из наци, и хотят выразить вам свою
признательность.
— Крылья с красными звездами — добрые крылья, — добавил Петр
Лехто.
***
Все дальше на северо-запад удалялся гул артиллерийской канонады.
Летчики 7-й воздушной армии и Северного флота безраздельно
господствовали в северном небе. Освободительный поход советских войск
в Заполярье завершался.
Последняя военная зима выбелила снегом берега Баренцева моря,
камни и скалы фиордов, сопки, где еще недавно занимали оборону
гитлеровские егеря, разрушенные ими города и поселки. Холод сковал
реки и озера. Временами над норвежской землей, над всем Заполярьем
проносились сильные бураны. Но в их порывах уже угадывалось далекое
дыхание необычной весны. Весны победы... [198]
Г. С. Фиш. На земле соседей.
Родился в 1903 году в семье инженера-строителя. В 1925 году
окончил Ленинградский государственный университет. С 1925 по 1926 год
— в армии. Был красноармейцем, младшим командиром.
В 1941 году вступил в ряды КПСС. Всю Великую Отечественную
войну был в составе войск Карельского, а затем 1-го Дальневосточного
фронтов в качестве военного корреспондента. Награжден четырьмя
орденами и пятью медалями. Подполковник запаса.
Член Союза советских писателей.
Заполярная тундра здесь похожа на внезапно окаменевшее море.
Гигантской волной взметнулась вверх каменная гряда, а за ней, внизу,
болото или озеро. Потом снова каменная гряда, и опять болото... И так от
Мурманска до Атлантики.
Мы стоим на высокой горе. Холодный вечерний ветер бьет в лицо.
Внизу — рудники, заводы и поселок Никель. Там постепенно угасает бой.
Немецкий гарнизон уничтожен. Лишь изредка разрываются невдалеке
снаряды тяжелых орудий. Вражеская артиллерия бьет уже из-за границы.
Из Норвегии.
С горы хорошо видно, как пылает подожженный немцами поселок
Салмиярви, а дальше — в темно-синей норвежской дали горят хутора,
корчатся в огне разбросанные на побережье легкие домики рыбаков.
За нашей спиной — до двухсот километров пройденной с тяжкими
боями заполярной пустыни. Ни одного целого дома, ни одного живого
человека во всей Печенгской области мы не встретили. Все постройки
порушены, все живое уничтожено.
Рассматривая захваченные в тундре трофеи, бойцы удивлялись:
— Соль шведская, вино французское, камнедробилки [199]
чехословацкие, табак болгарский, шпроты норвежские... Что же тут
немецкого?
— Трупы!
Позавчера вечером, прильнув в танках к радиоприемникам, мы
затаив дыхание слушали, как гремят в Москве залпы салюта в честь войск
Карельского
фронта
и
героев-североморцев,
участвовавших
в
освобождении Печенги. В боях за этот город я, писатель фронтовой газеты,
был среди пехотинцев на броне атакующих танков той самой бригады, с
которой три года назад довелось мне участвовать в знаменитой Тихвинской
операции.
Еще совсем недавно считалось, что танки не могут использоваться в
суровых условиях Заполярья. И в самом деле, тем танкам, которые
действовали в снегах под Тихвином, здешние условия были бы очень
неподходящими. Но за три года советские стальные крепости стали совсем
другими. Да и сама бригада превратилась в 7-ю гвардейскую.
И вот наши бойцы стоят сейчас на вершине горы у Никеля и ждут
приказа.
Мы вступаем на норвежскую землю...
***
Пролетели годы. Я снова в знакомых местах у наших северных
соседей — норвежцев.
Море спокойно. Ни пенистых гребешков, ни волн. Глубокое дыхание
мерно колышет его соленую толщу. Мы прилетели сюда из Тромсе на
маленьком шестиместном почтовом гидроплане, который покачивается
сейчас посреди голубоватого аквадрома в Варангер-фиорде.
Отсюда на север уже нет земли. Там океан, льды, полюс...
Бросаю прощальный взгляд на подрагивающие поплавки, короткие
растопыренные крылья самолета. Еще выгружаются брезентовые мешки
почты, а мы уже мчимся по дороге, пробитой вдоль подножия горы, на
склоне которой выросли огромные цехи железорудной обогатительной
фабрики.
Так второй раз в жизни передо мной возникает Киркенес. Первый раз
я пришел сюда в дни войны по суше с востока...
За рулем Хельвольд, председатель организации киркенесских
коммунистов, — один из старейших деятелен Коммунистической партии
Норвегии. [200]
Он встретил нас на пристани.
Вместе с ним в машине — добродушный молодой человек в пенсне и
фетровой шляпе. Это каменщик из Вадсе, приехавший наниматься на
строительство гидростанции вблизи Киркенеса. Через несколько часов ему
нужно отправиться обратно, за семьей, но он тоже поехал встретить нас.
Как тихо и безветренно сейчас в Финнмарке, где обычны такие
свирепые вихри, от которых трудно устоять на ногах, а иногда и дома
срываются с фундаментов!
Нет, здешняя пословица о том, что в Финнмарке в году девять
месяцев зима, а три месяца нельзя ходить на лыжах, как и положено
пословице, преувеличивает. Бывает здесь и лето, пусть робкое, пусть
быстрое, но бывает — такое, как сейчас. И оно не только в обилии
вечернего света, но и в зеленеющих перед уютными двухэтажными домами
палисадничках, в горделиво выпрямившихся стрельчатых цветах иван-чая.
Каменистые склоны гор кажутся облитыми кровью и молоком — от алых и
белых цветов устилающего их вереска.
— Завтра с утра Курт Мортенсен из «Скалы Севера» поведет тебя на
железные рудники — самые северные в мире! — и на обогатительную
фабрику. А вечером в Рабочем доме ты встретишься с активом нашего
Общества дружбы с Советским Союзом, — говорит Хельвольд. — Кого бы
ты еще хотел встретить здесь?
У меня много адресов, но прежде всего я хочу повидать Дагни. Когда
немцы захватили Финнмарк, она бежала на мотоботе в Советский Союз, а
после того как Гитлер начал войну с нами, ее сбросили с парашютом в тыл
фашистов с боевым заданием. После войны, когда здесь стали выяснять,
откуда — из Англии или из Советского Союза — сброшена в Норвегию
первая парашютистка, было точно установлено, что из СССР. Это и была
Дагни Сиблунд.
— Сейчас с Дагни встретиться невозможно, — огорчает меня
Хельвольд.
— Что же стряслось в мирное время с ней, вынесшей такие
испытания войны?
— О нет! Ничего плохого. Только она уже не Сиблунд. Переменила
фамилию — вышла замуж. И вместе с мужем находится в Швеции.
— Тогда я хотел бы побывать у шофера, который прятал нашего
летчика. [201]
— А-а... Таксист Сигурд Ларсен... Хорошо, ты будешь у него...
— Ну а девочку Ваню можно видеть?
— Тоже нет... Во-первых, она уже не девочка, годы идут... Вовторых, она до осени в Нарвике.
— А может, она вернулась, — с надеждой спрашивает другой мой
спутник, — и ты еще не знаешь об этом?..
— Кому же знать, как не мне. Это моя дочка, — смеясь, отвечает
Хельвольд... — Правда, она теперь не единственная Ваня. Ее необычное
имя так понравилось нашим женщинам, что уже в трех городах есть по
девочке Ване... Это те, что я знаю. А может быть, их и больше. Но перваято Ваня — моя!..
Не знаю, кто в Скандинавии первым дал своей дочери имя Соня. Но
это случилось в те дни, когда Софья Ковалевская стала профессором
Стокгольмского университета. И сам факт этот был необычен, а история ее
жизни так романтична, что с тех пор именем Ковалевской — не Софья, а
уменьшительным Соня — в Скандинавии стали нарекать девочек. Но Соня
все же женское. А как же такое ярко выраженное мужское русское имя —
Ваня превратилось здесь в девичье?..
Незадолго до прихода немцев жена Хельвольда родила дочку. Мужа в
это время в городе не было. Разделяя симпатии Хельвольда к советскому
народу и желая сделать приятное ему, но не зная русского языка, она
окрестила дочку Ваней — единственным известным ей русским именем.
Когда Хельвольд вернулся, все было уже оформлено. Имя это ему тоже
понравилось. Оно звучало как вызов!
Гитлеровские егеря в те дни захватили Финнмарк, и ночью на
рыбацком мотоботе семья Хельвольда вместе с несколькими другими
семьями бежала в Мурманск. Путь этот был изведан — так большевики
доставляли в царскую Россию транспорты нелегальной литературы, так в
годы блокады Советской России норвежские рыбаки переправляли
делегатов на конгрессы Коминтерна. Так пробирались в Москву Галахер и
Тельман...
Хельвольд останавливает машину посреди Киркенеса, около
высокого, гладко обтесанного гранитного камня. На нем высечены имена
киркенесцев, расстрелянных немцами.
И среди других фамилий — Иенсен. [202]
— Это он. За то, что переправил меня с семьей на мотоботе в
Россию... Когда Иенсен вернулся домой, гестаповцы уже ждали его.
На открытой площадке, где высится монумент, еще один памятник —
здание городской библиотеки. История его весьма примечательна.
В Норвегии было четырнадцать тысяч школьных учителей.
Двенадцать тысяч из них в годы оккупации подписали декларацию о том,
что отказываются вести преподавание по новым квислинговским
программам, противоречащим их убеждениям, гуманным принципам
воспитания детей...
Получив такую пощечину, квислинговцы арестовали каждого
десятого учителя. Семьсот из них — половину арестованных — погрузили
на открытые платформы для перевозки скота (дело было в феврале) и
отправили в Тронхейм. Там перегрузили в трюмы двух старых пароходов
каботажного плавания и отправили вокруг Нордкапа (без еды,
медикаментов, в тесноте такой, что нельзя было прилечь) в Киркенес, где
заставили разгружать суда с боеприпасами и грузить их железной рудой.
Поселили
учителей
в
концлагере,
вместе
с
советскими
военнопленными. Только помощь, которую украдкой оказывали им жители
округа, помогла выжить многим из этих людей, так же как и тысячам
наших пленных.
После войны, желая отблагодарить киркенесцев, томившиеся здесь
учителя и построили новую городскую библиотеку. Старая была сожжена
немцами при отходе.
Вблизи библиотеки на широкой гранитной площадке — боец в
знакомой гимнастерке, в знакомой пилотке, со знакомым автоматом. Это —
напоминание о советских воинах — освободителях Киркенеса.
В первоначальном своем виде наш солдат, отлитый в бронзу, попирал
ногой германского геральдического орла. Потом орел исчез.
— Почему?
— Вероятно, потому, что и его включили в НАТО, — горько
усмехнулся Хельвольд.
Чего только не делают пропагандисты НАТО, чтобы внушить народам
страх перед Советским Союзом, который будто бы силой собирается
захватить Норвегию и другие страны Европы. Чем дальше от границ
Советского Союза, тем больше небылиц. Один американский студент [203]
— турист, побывав в Киркенесе, с удивлением рассказывал, что, когда он
уезжал из Нью-Йорка, там буквально была паника в связи с «угрозой
советского нападения». В Лондоне, по его словам, побаивались этого, но
уже значительно меньше, чем в США. В Осло только немногие говорили о
такой проблематической возможности. А в Финнмарке, рядом с Советским
Союзом, над этими баснями искренне смеялись. Здесь знали советских
людей не понаслышке.
Хельвольд нарушает мои раздумья вопросом:
— Как нравится тебе Киркенес сейчас?
«Эта груда камней, что когда-то звалась Киркенесом», — вспоминаю
я строки стихотворения, написанного сразу после освобождения города
фронтовым поэтом Борисом Лихаревым.
«Груда камней» превратилась сейчас в благоустроенный рабочий
центр.
Хельвольд был первым мэром Киркенеса после изгнания оккупантов.
Вместо ответа на его вопрос я от души пожал ему руку...
Часы на новой церкви показывают половину двенадцатого, но то, что
это не полдень, а полночь, понимаешь лишь по безлюдью улиц.
— В гости сейчас поздно, — говорит Хельвольд. — Однако разве
можно сразу ложиться спать?
— Никак нельзя, — соглашаюсь я.
И мы выезжаем из Киркенеса на восток, к такой близкой отсюда
советской границе, самой северной в Европе и, пожалуй, единственной в
мире, которая за все свое тысячелетнее существование не была омрачена
ни одним военным конфликтом между соседями. Строящаяся сейчас здесь
для Советского Союза руками норвежцев и по их чертежам
гидроэлектростанция не только обновляет это ставшее традицией
добрососедство, по, закрепляя его в бетоне, подымает на новую ступень.
***
Светло-зеленое пламя молоденькой, еще клейкой июньской листвы.
Между белыми стволами озаренная полуночным солнцем изумрудная гладь
фиорда. Березки высокие, тонкие, как подростки, вытянувшиеся не по
летам. Самые северные березы на свете. Березовая роща, словно
оробевшая от своей смелости. Ишь куда забралась! [204]
Эльвенес.
Через несколько километров — граница.
— Вот за этой рощицей, за поворотом, был дом, — говорю я
Хельвольду. — А рядом в сорок четвертом году стоял наш медсанбат...
Еще тогда, когда, пройдя с боями по каменистой и болотистой
пустыне Заполярья, наши части пересекли границу Норвегии, удивили
меня эти встретившие нас березки. Я тогда не знал, что как сосна для
Суоми, вишня для Японии, береза для Норвегии — дерево-символ. Цепко
ухватилась она своими корнями за каменистые кручи. Широко раскинула
крепкие жилистые ветви, зеленой грудью встречает напор неистовых
морских ветров. Здесь береза — олицетворение силы и неприхотливости,
храбрости и красоты.
Но в этой роще под Киркенесом березы были, как в наших песнях:
какие-то слишком уж нежные и стройные. Остановившись тогда возле
одной из них, я наблюдал, как у взорванного моста, там, где Патсойоки,
пенясь, впадает в фиорд, саперы наводили переправу. А неподалеку от
берега на якоре покачивались два чудом уцелевших рыбацких мотобота.
Немцы яростно дрались за каждый метр дороги, закрывая подступы к
Киркенесу. Чтобы обойти их с фланга, необходимо было форсировать
залив шириной почти в два километра. И тут во тьме осенней ночи
появились два норвежских мотобота. Они подошли к пирсу, и рыбаки
зазвали на борт наших бойцов. Те не знали норвежского языка, рыбаки не
говорили по-русски, но думали они об одном и том же.
На маленьком мотоботе, тезке нансеновского «Фрама», шкипером
был старик Мортен Хансен. На мотоботе побольше, «Фиск», шкипер
Турольф Пало — еще совсем молодой парень. Но и старые и молодые,
голубоглазые и сероглазые рыбаки — Пер Нильсон, Колобьер Марфьелер,
Хельмар Баренг, Рагнер Павери, Арне Вульф и Мусти — работали, не
отдыхая, всю ночь и весь день на ветру.
Утром из-за мыса выскочил еще один мотобот, и шкипер его без слов
тоже приступил к делу.
Рядом рвались снаряды, мины. С горы по заливу немцы строчили из
станковых пулеметов, но невозмутимые норвежцы продолжали перевозить
солдат. [205]
Наконец подошли «амфибии» и занялись переправой пехоты. Тогда
только рыбаки смогли отдохнуть.
В два часа пополудни, поднявшись на палубу «Фрама», я спросил у
Мортена Хансена, не нужно ли им чего-нибудь.
— Нужен петролеум... керосин для мотора, чтобы перевозить
русских. Наш на исходе, — ответил старик.
Длинные волосы его развевал ветер. В зубах курилась, как и
положено, трубка, но традиционной зюйдвестки не было. Он, как почти и
все норвежцы, даже поздней осенью ходил с непокрытой головой.
— Рыбаки целиком переправили наш полк, — сказал мне на берегу
старый знакомый капитан Артемьев, показывая на «Фрам» и «Фиск».
Встретил я его уже тогда, когда немцы, взорвав мост, отошли от реки
и бой продолжался лишь у последней перед Киркенесом переправы.
Краткий этот разговор мне хорошо запомнился потому, что то был как раз
тот полк, в котором служил разведчиком и был ранен мой сын.
Норвежские рыбаки, отдыхая после трудов праведных, раз за разом,
почти не снимая с патефона, проигрывали в нашу честь одну и ту же
пластинку — о Стеньке Разине. Над зеленым водным простором величаво
плыла эта песня о волжской вольнице. А над головами то и дело свистя
пролетали раскаленные металлические болванки: наши артиллеристы
посылали их вдогонку гитлеровцам.
В полусумерках осеннего дня удивительно зеленела трава на склоне,
и по ней норвежская крестьянка длинной хворостиной гнала вниз, в
поселок, комолую корову. Когда были немцы, она прятала свою кормилицу
в горах, а теперь бояться нечего — внизу русские.
У обочины, прижимая к груди автомат, стоял боец в серой ушанке, с
гвардейским значком на полушубке и неотрывно глядел на эту норвежскую
крестьянку, на важно шагающую корову. На глазах его сверкали слезы:
— За три года первую штатскую бабу вижу... И живую корову тож...
Это был солдат из бывшей ополченческой дивизии...
На другой день, возвращаясь из Киркенеса, превращенного
гитлеровцами в груду развалин, я опять проезжал мимо этой самой
северной в мире березовой рощи. [206]
За нею, у двухэтажного деревянного дома, перед которым на высоком
флагштоке уже трепетал на ветру норвежский национальный флаг, были
разбиты палатки медсанбата. Под холодным сеющимся дождем наш боец и
молодой норвежец с повязкой Красного Креста на рукаве выносили из
санитарной машины носилки. На них, прижимая к груди слабо
попискивающий сверток, лежала женщина. Молодой военврач с русой
косой, уложенной вокруг головы, хлопотала у носилок. Узнав меня, она
сообщила:
— В бомбоубежище, в штольне, где прятались норвеги{2}, родились
дети. Мы сейчас перевозим сюда и рожениц и новорожденных. Вам
обязательно надо написать об этом.
К сожалению, тогда я не мог выполнить эту просьбу. Не имел
возможности задержаться здесь хотя бы на четверть часа. Осенние дни в
Заполярье короче воробьиного носа, а надо было засветло на самолете
добраться до телеграфа, чтобы передать в Москву корреспонденцию об
освобождении Киркенеса.
Где она ныне, та женщина и те двое хлопотавших около нее парней
— русский и норвежец? Где рожденные в штольнях детишки?..
Дорога петляет вдоль берега быстрой Пасвик-эльв, которая усердно
бежит по гранитному ложу, усыпанному черными, облизанными водой
камнями. Начиная свой бег в финском озере Инари, через девять озер
стремит она воды к Баренцеву морю, прыгает по пути с пятнадцати
трамплинов, отделяя Норвегию от Советской страны. И только на одном
пятачке, в том месте, где в давние времена была возведена каменная
церковь Бориса и Глеба, перескакивает границу. У этого-то пятачка и
будут строить норвежцы по нашему заказу гидроэлектростанцию. Ток
оттуда пойдет в Мурманскую область.
— Послезавтра по этим местам мы проедем с Кольгерном Гульвогом —
председателем нашей финнмаркской организации. Он служит в конторе
строительства, — говорит Хельвольд.
Мы останавливаемся около сруба лютеранской церкви [207] с
высокой, сшитой из сосновых досок колокольней, напоминающей вышку
пожарного депо.
— Чем она примечательна? — недоумеваю я.
— Она построена моим отцом, когда он был мэром округа, — поясняет
Хельвольд. — Сам отец не верил в бога, состоял в норвежской рабочей
партии. Но людям далеко было ходить к обедне в Киркенес. И вот он, как
говорят теперь, возглавил это строительство... Оппортунизм, скажешь? —
улыбается Хельвольд.
— Нет, почему же.
— То-то... Отец был прекрасным человеком. А когда пришли немцы,
он закопал в саду бюст Маркса, стоявший на моем столе, и барельеф
Ленина. Я завтра покажу тебе их...
Я спросил Хельвольда, не знает ли он о судьбе тех, кто родился
осенью сорок четвертого года в пещере под Киркенесом.
— Не знаю, но узнать, конечно, можно, — пообещал он. — Нужна
только путеводная ниточка.
У меня записана фамилия районной акушерки, которая была тогда в
том убежище. Ее называли Иохансен.
— Эта ниточка потеряна, — ответил Хельвольд. — Фамилия нашей
теперешней акушерки — Лунд.
Меня несколько удивило, что он при этом весело улыбался.
— А впрочем, позвони Лунд, она наверняка чем-нибудь да поможет...
***
Созвонившись на другой день с фру Лунд, после обеда я пришел к
ней домой. Меня встретила плотная голубоглазая женщина лет сорока. На
низком диване, за продолговатым столиком, уставленным кофейными
чашечками и рюмочками, сидел празднично одетый мужчина.
— Мой муж господин Лунд, — отрекомендовала его хозяйка. — А в
девичестве я действительно была фрекен Иохансен.
Вот, значит, почему так хитро улыбался Хельвольд.
— Господин Лунд тоже был в убежище. Поженились мы позже. Тогда
он был женат не на мне. Но это долгая история...
Не окончив фразы, фру Лунд встала и исчезла в соседней комнате.
[208]
— Я двадцать два года районная акушерка, — продолжала она,
вернувшись через минуту. — Но пройдет еще двадцать два года, а те
недели в пещере я буду помнить день за днем, час за часом. Там скопилось
несколько сот киркенесцев. Старики и дети, мужчины и женщины. Мы
пришли в тот тоннель четырнадцатого октября, и в тот же день родился
первый ребенок. Девочка. А ровно через час появился на свет мальчик...
Десять детей я приняла в те дни. И все живы-здоровы.
Советские войска наступали, киркенесцы ждали их со дня на день.
Слышали грохот бомбежек, разрывы снарядов. В отместку за то, что
жители не покинули Киркенес, нацисты со всех концов подожгли город.
Люди голодали. Не хватало медикаментов, но все боялись худшего — что
немцы угонят их отсюда.
Однажды фру Лунд (тогда еще фрекен Иохансен) вышла из сарая и
увидела, как немцы расстреливали цистерны с бензином, поджигали их. К
темному осеннему небу поднимались языки пламени.
— Ясно было — уходят.
В сарае, где лежали роженицы, тускло светились керосиновые
коптилки...
— Я велела потушить их. И встала в дверях, чтобы преградить путь
немцам, если вздумают зайти. Ночью, в половине третьего, к нам
постучали. Было темно и очень страшно...
Акушерка приказала роженицам натянуть на лица простыни и
открыла дверь. В сарай вошел мэр Киркенеса — Хауген.
— Сейчас я обменялся первым рукопожатием с русскими, — сказал
он.
И, словно по команде, женщины открыли лица. Акушерка опять
зажгла лампу... Только успела это сделать, как в дверях появился русский
офицер с двумя солдатами. Спросил, нет ли в убежище немцев, засветил
фонариком, и навстречу ему вдруг грянула песня — норвежцы пели
«Интернационал».
— Да, мы все запели, — подтвердил господин Лунд. Так пришло
освобождение...
***
Я видел этих людей в тоннеле. Видел, как они вышли наружу и
двигались по дороге с детьми, со скарбом. [209]
Я видел их горе, слезы над пепелищем.
Во всем городе чудом уцелело всего двадцать восемь домиков.
Накануне суровой полярной зимы немцы лишили население крова, сожгли
всю одежду, пробили днища у рыбацких лодок. Но население не ушло
отсюда. Оно осталось. Только четыре семьи потянулись за гитлеровцами.
Запомнилась встреча в комендатуре с долговязым лысым человеком в
форме, напоминающей английскую морскую.
— Гарольд Вольберг, — представился он. — Брандмейстер города.
Передо мной стоял человек пожилой, бывалый. В 1939 году он в
составе рабочей делегации гостил в Москве и Ленинграде.
— Почему же вы, брандмейстер, не тушили пожаров? — спросил я.
— Мы пытались тушить. Но специальные команды нацистских
поджигателей подымали на нас оружие. Мой собственный дом тоже горел,
и, когда я хотел вынести одежду, немецкий солдат отнял ее у меня и
бросил обратно в огонь.
Тогда же в комендатуру зашли две женщины в косынках. Они
говорили по-русски. Одна назвалась Прасковьей Мининой из Ленинграда.
В 1941 году она ехала на дачу Ушаки за своими детьми, и там ее захватили
немцы. Вторая — Зоя Саулина из Тосно. После долгих и трудных скитаний
по Литве, где она работала на немецких помещиков, ее с многими другими
завезли сюда, в Норвегию, строить аэродромы и дороги.
В Киркенесе и его окрестностях оказалось до пятисот ленинградских
женщин с детьми.
— Когда нас привезли сюда, мы были изможденные, оборванные, —
рассказывала одна из них.
— Но теперь-то вы одеты довольно прилично, — заметил комендант.
— Откуда же это у вас?
— Норвеги дали. Они очень хорошие люди!
Освобожденные рассказали нам, как немцы запрещали норвежцам
помогать русским и даже угрожали расстрелом. Тогда рабочие консервного
завода стали выбрасывать на свалку под видом брака банки консервов, а
другие тащили туда же разную одежду. Русским ребятишкам, [210]
которым разрешалось выходить из лагеря, они говорили:
— Бегите на свалку, там кое-что есть...
Но вернемся к нашей фру Лунд.
— Утром я увидела первую советскую женщину, — продолжала она.
— Высокая, с русыми косами вокруг головы, офицер. Сначала, не поняв,
кто это, я не пустила ее в сарай. Она назвалась доктором. С ней был
норвежский переводчик... Вошла, огляделась и поняла все. «Надо срочно
подыскать другое место...» И нашли. У доктора Хальстрема в березовой
роще за Эльвенесом была лечебница. Рядом с ней и расположилась ваша
санитарная часть. К вечеру туда отвезли всех матерей с новорожденными.
Я, конечно, была с ними. С тех пор каждый год в день освобождения
Киркенеса мы, десять матерей с детьми и я, собираемся — пьем кофе,
фотографируемся и вспоминаем то время... А сейчас у меня приготовлен
для вас сюрприз.
Фру Лунд встала и торжественно распахнула дверь в соседнюю
комнату:
— Входите!..
В гостиную вошли две беленькие тоненькие девушки и двое
парнишек. Девушки присели в книксене, парнишки расшаркались.
Пожимая мне руку, они называют свои имена. Все четверо,
оказывается, родились в тоннеле.
Глядя на них, я думаю о том, что памятник советскому воинуосвободителю в центре Киркенеса для этих девушек и юношей не просто
символ, а постоянное вещественное напоминание о самых первых днях
жизни...
***
От фру Лунд я спешу в новый Рабочий дом. Там уже собрались и
друзья Дагни Сиблунд, и родители Эббы Сеттер, и шофер Сигурд Ларсен,
который спас в годы войны и прятал у себя нашего летчика Павла
Кочегина, и плотник Мартин Юхансен, с которым я познакомился сегодня
утром на строительстве бассейна для плавания. Пришли люди с
обогатительной фабрики и железного рудника. И Курт Мортенсен —
председатель их боевого профсоюза, гордо именуемого «Скала Севера».
Мортенсен совсем еще молодой человек. Когда наши части освободили
Финнмарк, он был моложе тех парнишек, с которыми я познакомился у фру
Лунд. [211]
На эту встречу — собрание Киркенесского общества дружбы с
Советским Союзом — пришла и Сольвейг Вике, родная сестра Иенсена,
рыбака, расстрелянного за то, что на мотоботе переправлял антифашистов
на восток. Был там и младший брат Хельвольда, ведающий сейчас отделом
труда в муниципалитете. А на вечер меня пригласил в гости Хельвольдстарший и его жена, назвавшая свою дочку Ваней.
Перед встречей с фру Лунд и ее «детьми» я успел побывать в
местечке Торнет, километрах в двадцати от Киркенеса.
За рулем машины на этот раз сидел Хельвольд-сын — высокий,
краснощекий, круглолицый, красивый парень в кожанке, словно сошедший
с рекламного плаката. Он совсем недавно кончил школу и теперь
переживал медовый месяц своей независимой жизни — муниципального
шофера-механика. Брат девочки Вани немного говорил по-русски, и ему
понятно было, как, впрочем, и другим киркенесским друзьям, мое желание
повидать дом, в котором я нашел свой первый ночлег в Норвегии.
Сидя рядом с молодым Хельвольдом, глядя на развертывающиеся
перед нами кольца дороги в ослепляющем свете июньского солнца, я
восстанавливал в памяти шаг за шагом тот короткий облачный октябрьский
день сорок четвертого года, когда впервые вступил на норвежскую землю.
Поначалу все вокруг ничем не отличалось от военных пейзажей
Кольского полуострова заполярной тундры. Если снять пограничный столб,
то вряд ли кто заметил бы границу между Мурманской областью и
Норвегией. Но вдруг за одним из поворотов — словно в волшебный фонарь
вставили новую пластинку — поголубели горы, зазеленела вода и на
склонах гор появились робкие рощицы. Ветер сразу стал не таким резким,
потеплел. Сказывалось дыхание Гольфстрима...
Наши войска вырвались к Яр-фиорду. На склонах прибрежных гор
запестрели разноцветные домики. Трудно было не заглядеться на их
отражение в прозрачной воде залива! Первый норвежский поселок —
Торнет.
На берегу в березовой роще у костров расположился отряд морской
пехоты, которую по кратчайшим путям провел сюда норвежский рыбак
Муст. Пламя костров, [212] колеблясь, тоже отражалось в воде. Высоко в
небе переливалось северное сияние.
Переводчик Андрей Эрштрем разложил на коленях карту. Несколько
норвежцев показывали по ней, где поставлены немцами мины. И когда
говорил один, другие поддакивали ему или вступали в ожесточенный спор.
Перебивали, подсказывали, и видно было, что каждый хочет, чтобы и его
доля была в этом объяснении, в помощи Красной Армии.
А по дороге шли и шли войска. Дорога не вмещала этого
нескончаемого потока пехоты, автомобилей, орудий, повозок. За кюветом
грохотали гусеницы танков 7-й гвардейской Новгородской орденоносной
бригады, и я искал среди них машину младшего лейтенанта Боярчикова.
Вчера вечером ему довелось вести совсем необычный бой: он вступил в
огневой поединок с тремя немецкими катерами. Боярчикову удалось
потопить два катера, а третий успел выскочить из залива в Баренцево
море...
С экипажем Боярчикова я беседовал на очередном привале.
— Да, они сразу поняли, что попались, — сказал башенный стрелок,
снимая шлем. Голова его была перевязана задымленным бинтом.
— Расхвастался, — недружелюбно оборвал его водитель. Он все еще
сердился и на себя и на товарищей за то, что был упущен третий катер. —
Надо было вести огонь сначала по дальнему катеру, а потом уж по
ближним.
— Но ведь нас долбали из ближнего катера, — возразил ему
башенный. — И скажи ты мне, в каком уставе записано про бой танка с
морским флотом?
— А в каком уставе сказано, что пехота может пройти по дну моря? А
вот коротковцы прошли! — вмешался командир танка и, раскрыв
фронтовую газету «В бой за Родину», ткнул пальцем в мою
корреспонденцию о том, как бойцы генерала Короткова в часы отлива
прошли по вязкому дну Печенгской губы и внезапно обрушились на фланг
немецкой обороны.
Действительно, трудно уставу предусмотреть все, что может быть на
войне...
— Вот и Торнет, — сказал молодой Хельвольд, притормаживая
машину. [213]
Неужели тот самый дом, где располагался штаб Короткова?! Да, это
он. Узнаю. Вот и угловое окно той комнаты на втором этаже, которая
показалась мне самым уютным на свете местом в ту промозглую осеннюю
ночь.
В других уцелевших тогда домиках жили норвежцы...
8 февраля 1945 года лондонское радио сообщало: «Наибольшее
впечатление на норвежцев произвело то, что русские оставляли их
полностью в покое. Немногие уцелевшие дома, сохранившиеся после
военных действий, предоставили населению, а сами спали прямо на
снегу...
Было удивительно видеть это, так как у русских не имелось ни
палаток, ни спальных мешков. Они ложились обычно вокруг костра и не
замерзали. В особенно холодные ночи, когда полярное сияние светило на
небе, можно было слышать звучащее на чужом языке, за душу хватающее
хоровое пение, прокатывающееся через долину. Это русские плясали и
пели вокруг костра, чтобы согреться».
От себя добавлю: в первые дни наступления мы даже и костров не
разжигали. Светомаскировка соблюдалась строжайшим образом. Особенно
у Короткова.
Кто из нас, фронтовых журналистов Севера, не знал этого боевого
генерала, командира дивизии, которая, приняв на себя удар фашистских
горноегерских частей, прикрыла Мурманск и три года держала оборону на
голых сопках скалистой тундры. Теперь Коротков командовал корпусом. Во
внешности его не было ничего героического. Роста невысокого, сухонький,
даже без «гвардейских» усов. Но ни в обороне, ни тем более в
наступлении он, казалось, не знал усталости.
Встретил он меня по-свойски. Сразу забросал вопросами:
— Откуда? Как дела? Чай пить будешь? — И тут же без всякого
перехода сообщил: — Потерял Покрамовича! Не знаю, где он сейчас, черт
бы его побрал...
Десятки заметок посвятила наша фронтовая печать невероятной
отваге и еще более невероятной удаче разведчиков Покрамовича. Имя
командира этой разведроты стало просто легендарным. И вот на тебе —
пропал.
Пользуясь гостеприимством Короткова, я заснул у него в комнате на
столе среди зуммерящих телефонных аппаратов, под мерное жужжание
работающего у дверей [214] дома походного движка. Проснулся, когда за
окном уже брезжил поздний осенний рассвет.
Бумажные шторы сорваны. Телефонов на столе нет. Санитары
устанавливали на полу носилки с ранеными.
Три часа назад штаб снялся. Бои идут уже западнее Киркенеса.
Я поспешил вдогонку и на дороге встретил А. Кондратовича —
сотрудника нашей фронтовой газеты «В бой за Родину». В его полевой
сумке оказался «самый свежий материал» о разведчиках старшего
лейтенанта Покрамовича. Пропавший отыскался...
— А ну-ка, Хельвольд, разверни машину, может быть, мы сумеем
разыскать и ту бухточку Варангер-фиорда, где еще раз прославили себя
разведчики из дивизии Короткова.
***
Сто с лишним лет назад Виктор Гюго писал, что берега Норвегии
изобилуют узкими бухтами, заливами, лагунами, небольшими мысами,
настолько многочисленными, что они утомляют память путешественника и
терпение топографа. За это время число мысов и бухт не уменьшилось. И,
испытав на своей шкуре, что такое берега Норвегии, наши разведчики
высказывались о них по-русски куда хлестче французского писателя.
Скала, на которую взобрался дозор, высланный Покрамовичем,
возвышалась над косматым туманом, будто плавая в нем.
Вокруг было так тихо, что разведчики слышали стук собственных
сердец. И вдруг снизу донесся лязг железной цепи.
Кондратьев и Баландин — я сейчас не помню, как они выглядели, не
помню их имен, в записной книжке сохранились лишь фамилии —
подползли к самому краю скалы. С трудом они разглядели расплывчатые
очертания корабля, бросившего якорь прямо под отвесной скалой. Так в те
времена прятались от авиации немецкие корабли.
Уже больше суток минуло с тех пор, как Покрамович и его люди
пересекли линию фронта. Горящий Киркенес стал для них «глубоким
тылом». Четырнадцать человек передвигались по суше, шестеро плыли.
[215]
— Привал! — объявил Покрамович. — Следующий будет, когда
возьмем «языка».
Вытащили на камни лодки. Вскрыли банки с тушенкой, ели ее,
запивая зуболомной водой из бившего из-под скал родника. Тут и
появились с сообщением о своей «находке» дозорные Баландин и
Кондратьев.
— Немецкий корабль! — обрадовался Покрамович. — Тоже красиво!
Придется брать «языка» на море, если на суше не нашли. Спасибо туману.
Спустили лодки на воду. В каждой по пять человек. Весла обмотали
портянками. Оставшиеся на берегу бойцы проводили взглядом быстро
растаявший в серой мути «десант» и пешком направились к скале, у серой
громады которой скрывались немцы.
Рыбачьи лодки медленно резали бутылочно-зеленую воду фиорда.
Разведчики напряженно всматривались в туман. Из него наконец возникли
расплывчатые очертания вражеского корабля.
Лодки разошлись. Они должны были начать стрельбу, а затем идти на
абордаж с разных сторон, создавая у противника видимость окружения.
Автоматные очереди загремели неожиданно и так многозвучно, что
если бы Покрамович не знал, сколько у него бойцов, то сам бы подумал,
что их раз в десять больше.
Били с трех лодок и с берега.
У противника возникла паника. А разведчики тем временем
приблизились вплотную и увидали перед собой танкер, наполненный
нефтью. На палубу полетели и стали рваться ручные гранаты. С танкера
закричали сначала по-немецки, а затем на ломаном русском:
— Не стреляйт! Сдаемся! Не стреляйт!..
По спущенному трапу бойцы быстро взобрались на палубу и, прежде
чем гитлеровцы разобрались, что и как, разоружили их.
Кирзовые сапоги, одолевшие сотни верст болотного бездорожья,
звонко топали по надраенной палубе.
— Тут вы все? — растерянно спросил капитан.
— Там еще много, — показал на берег Покрамович.
Он отрядил половину бойцов конвоировать пленных в Киркенес, а
остальных оставил при себе на танкере. Медленно текли часы ожидания.
Молоко тумана превращалось в чернила. Над фиордом опустилась густая,
[216] непроглядная, хоть глаз выколи, ночь. В самый глухой час вдали
послышалось тарахтение мотора, В бухту входил катер. Огни были
погашены.
Чтобы показать, что на танкере идет обычная жизнь, один из солдат
погромыхал цепью. Катер притерся к танкеру. Командир его что-то
крикнул по-немецки.
В ответ полетели гранаты, потом на катер посыпались разведчики. В
темноте завязалась короткая рукопашная. Ее исход решили внезапность и
стремительность наших бойцов. Но убитый у аппарата радист, видимо,
успел что-то передать в эфир.
Разведчики затопили катер и опять вернулись на танкер.
Прошло еще несколько часов. На черном небе разыгралось северное
сияние. Многоцветные языки его вспыхивали, перебегали, трепетали...
При этом неровном свете Покрамович увидел у входа в бухту военный
корабль..
«Похоже, канонерская лодка, — решил он. — Теперь немцы сами
сделают все, что нужно».
Разведчики на шлюпке бесшумно переправились на берег, залегли
среди скал и стали ждать.
Канонерка застопорила ход метрах в четырехстах от танкера и
открыла огонь. Несколько снарядов попало в трюмы. Судно вспыхнуло.
Уходя на восток, наши бойцы долго видели зарево.
***
Теперь об этом здесь никто не знал. Было известно только, что после
жаркого боя в фиорде затонул гитлеровский корабль. Остановив машину,
молодой Хельволъд вытащил записную книжку.
— Повторите, как фамилия командира разведчиков, — попросил он.
Я удовлетворил его просьбу и заодно сообщил, что через месяц после
этого боя, когда дивизия генерала Короткова мчалась по Мурманской
железной дороге на Прибалтийский фронт, был опубликован Указ о
присвоении старшему лейтенанту Дмитрию Покрамовичу звания Героя
Советского Союза.
Тогда я даже предположить не мог, что после освобождения
Северной Норвегии этой боевой дивизии историей предназначено
освободить остров Борнхольм. И никто, конечно, не мог представить себе,
что не пройдет и [217] года, как на экранах Скандинавии будет
демонстрироваться датский документальный фильм «Генерал Коротков».
Перед моей теперешней поездкой в Норвегию я снова повстречался с
ним. Он давно уже демобилизовался и, приняв приглашение островитян
прибыть на празднование пятнадцатилетнего юбилея освобождения от
оккупации, готовился к поездке на Борнхольм.
— Федор Федорович, — спросил я, — а что сталось с Покрамовичем?
Коротков помрачнел:
— Не дошел до Борнхольма. Схоронили под Ростоком.
И об этом я тоже рассказал норвежским друзьям. А когда,
вернувшись в Киркенес, снова подошел к памятнику советскому воину, мне
показалось, что сквозь высеченные из камня черты проступает живая
улыбка веселого, отважного разведчика в серой потертой ушанке со
светлым следом от красной звездочки. Звездочку эту попросила на память
первая норвежская девушка, встреченная разведчиками в Торнете.
***
На голубоватом аквадроме Киркенеса подрагивают поплавки
летающей лодки, которая унесет меня на юг, в Тромсе. А слева у пирса
большое грузовое судно с грохотом наполняет трюмы киркенесской рудой,
текущей сюда по транспортерам с горы — от железорудной обогатительной
фабрики. Флаг Федеративной Республики Германии напомнил, что руда эта
будет переплавлена в чугун и сталь в доменных и мартеновских печах на
металлургических заводах крупповского концерна.
И мне невольно вспоминается бронированный колпак взорванного
здесь много лет назад немецкого дзота. У руин этого зловещего
сооружения собралась тогда большая толпа. Ко мне шагнул старик в
высокой меховой шапке. Перед ним расступились все. Это был местный
старожил Турольф Мэрк.
— Мои господа, мои товарищи, — начал старик при общем
одобрении. — Мы любим русских, благодарим...
— И мы любим свободолюбивых норвежцев, народ Фритьофа
Нансена, Руаля Амундсена, Эдварда Грига, Генрика Ибсена, — ответил я.
[218]
При
каждом
называемом
мною
имени
люди
довольно
переглядываются, одобрительно улыбаются. И тогда снова держит слово
старик.
— Лев Толстой! — говорит он, и все приветствуют его
одобрительными возгласами.
— Фиодор Достоевский!
И опять это имя вызывает общее одобрение.
Затем Мэрк на мгновение останавливается, как бы задумавшись, и
тут кто-то из толпы подсказывает ему:
— Максим Горький!
— Да, Максим Горький, — подхватывает одобрительно старик и тут
же наставительно добавляет: — Только его настоящая фамилия — Пешков.
Он и это знал!
И тут же из толпы выскочил паренек со взъерошенными льняными
волосами — Ярл Петерсен. Он называет еще одну русскую фамилию:
— Мельников!
Неужели, думаю я, здесь, в этом северном норвежском городке,
читали книги Мельникова-Печерского? Но Ярл Петерсен так наглядно
изображает движения конькобежца, что я сразу понимаю: речь идет о
чемпионе по конькам. Впрочем, норвежцы поняли это, по-видимому,
раньше меня. Из толпы кто-то выкрикнул:
— Ипполитов!
На прощание Ярл Петерсен стал расспрашивать меня:
— Можно ли пойти добровольцем в русский флот, чтобы драться с
немцами?..
***
Сейчас, перелистывая записи тех далеких уже лет, я вспоминаю и
совсем недавнюю свою встречу в Осло с писателем Сигурдом Эвенсму. Он
работал тогда над сценарием о великом норвежце — путешественнике,
ученом, борце за мир — Фритьофе Нансене.
— Вы это знаете? — спросил он меня и положил на стол фотокопию
послания гражданину Фритьофу Нансену, единогласно принятого в 1921
году девятым Всероссийским съездом Советов и подписанного М. И.
Калининым. Съезд Советов выражал свою глубочайшую признательность
Нансену за его благородные усилия по спасению голодающих крестьян
Поволжья.
Да, я знал это послание. Мне было известно и то, [219] что за него
голосовал Ленин. Он был делегатом и основным докладчиком на съезде.
— Может быть, этим закончить фильм? — неуверенно спросил мой
собеседник.
— Нет, — возразил я и предложил свой вариант концовки.
В Финмарк с боями, освобождая север Норвегии от нацистов, входят
наши войска. Отступая, немцы все предали огню. Продовольственные
склады уничтожены. На пути военных машин — кусок неправдоподобно
белой, липкой дороги у самого въезда в Киркенес. Из разбитого хранилища
растеклось по шоссе сгущенное молоко. Шины автомобилей вязнут,
оставляя следы. Детишки ложечками стараются собрать в тарелки и
кувшинчики сладкую жижу.
А потом на экране появляется другая автоколонна. Военные
грузовики идут ночью с притушенными фарами среди сопок Заполярья без
отдыха от самого Мурманска. Но не снаряды везут они, а муку, консервы,
продовольствие для норвежского населения.
Я не придумывал этой концовки. Я только вспоминал. Все это так и
было. [220]
Юст Липе. Освобождение пришло с востока{3}
Родился в 1904 году в семье служащего. В 1944–1945 годах —
офицер безопасности командования военного округа Финнмарк. Прибыл в
освобожденный советскими войсками Киркенес вместе с первыми
норвежскими подразделениями. Исполнял обязанности переводчика при
норвежской военной миссии.
В настоящее время входит в состав руководства Компартии Норвегии.
Советский народ и его Вооруженные Силы в годы второй мировой
войны вели титаническую борьбу с германским фашизмом. Наступление
Красной Армии на Крайнем Севере осенью 1944 года имело для Норвегии
исключительно важное значение.
Задача советских войск на северном фронте сводилась к тому, чтобы
разгромить полярную армию Гитлера, раз и навсегда положить конец
мечтам нацистов об изоляции Советского Союза от северных морей,
лишении его морских сообщений с Западом. С ликвидацией немецкофашистской группировки в Заполярье прекращались бы военные операции
севернее Ленинграда и Советский Союз получил бы возможность
сконцентрировать все силы на других фронтах, направленных против
собственно Германии.
Но чтобы окончательно уничтожить полярную армию [221] Гитлера,
необходимо было освободить от оккупантов северо-восточные районы
Норвегии, на территории которых на протяжении ряда лет находились
военно-морские и военно-воздушные базы фашистов. С этих баз
совершались нападения на конвои союзных судов, шедших с Запада в
Советский Союз, осуществлялись операции против незамерзающих портов
в районе Мурманска, против советских военно-морских баз в бассейне
Северного Ледовитого океана, а также против морских коммуникаций СССР
в Белом море.
Создание северного фланга гигантского Восточного фронта
германское командование осуществляло в тесном сотрудничестве со своим
тогдашним союзником Финляндией.
На территории Финляндии были созданы транспортные линии,
связывавшие Германию с немецко-фашистскими войсками в Северной
Норвегии. А по мере того как немецко-фашистский план нападения на
Советский Союз принимал конкретные очертания, в стратегически важных
районах Финляндии начали размещаться германские войска.
Нападение нацистов на Советский Союз в июне 1941 года на
северном участке фронта было осуществлено совместно с Финляндией.
Южный отрезок фронта обеспечивали в основном финские войска, а
северный — полярная армия, состоявшая исключительно из немецкофашистских войск. В этой армии насчитывалось около 150 тысяч человек.
В нее входили преимущественно отборные войска, в том числе четыре
дивизии СС.
Генерал Браухич поставил перед полярной армией задачу: «...Взять в
кольцо Мурманск, являющийся главной базой для активных действий
противника на суше, на море и в воздухе, затем осуществить
окончательный захват Мурманска».
Однако планы и директивы хвастливых гитлеровских генералов
остались лишь на бумаге. Немецко-фашистские захватчики уже в 1941
году были остановлены на рубеже реки Западная Лица западнее
Мурманска. Весь северный фронт примерз на этом рубеже. Военные
действия здесь приняли характер позиционной борьбы, в ходе которой
советские войска на протяжении трех лет отбивали все попытки
гитлеровцев перейти к активным действиям. [222]
Конец 1943 и начало 1944 года явились поворотным пунктом для
судеб оккупированных стран Европы. Нанеся сокрушительное поражение
немецко-фашистским войскам в западных областях СССР, Красная Армия в
январе 1944 года перешла границы Польши и начала освобождать ее
территорию. Несколько позже началось очищение от немецких
захватчиков Советской Карелии на севере, а летом 1944 года Красная
Армия приступила к изгнанию оккупантов из Балканских стран.
Вести о всех этих победах по сотням нелегальных каналов доходили
до борцов антифашистского движения Сопротивления в Норвегии, вселяя в
них надежду и пробуждая активность. На протяжении длительного
времени, особенно после победы под Сталинградом, героическая борьба
Советского Союза против гитлеровских полчищ являлась главным
источником, вдохновлявшим норвежцев на борьбу против фашистского
режима. Исторические успехи Красной Армии сделали актуальным вопрос
об активизации борьбы антифашистов в Норвегии, чтобы увеличить их
вклад в приближение полного разгрома фашизма.
Уже в начале 1944 года в норвежском правительстве, находившемся
в Лондоне, в близких к нему кругах начали раздаваться голоса о
необходимости установления более тесного оперативного сотрудничества с
Советским Союзом, так как становилось все более ясным, что Красная
Армия первой начнет освобождение Норвегии, особенно если Финляндия
выйдет из войны до окончательного краха гитлеровской Германии.
В марте 1944 года правительство Нюгордсволла решило вступить в
переговоры с Советским правительством относительно возможности
переброски на территорию советского Заполярья норвежских воинских
подразделений, которые смогли бы под руководством советского военного
командования принять участие в освобождении Финнмарка.
Правительство СССР отнеслось к этому предложению положительно.
После серии переговоров 16 мая 1944 года были заключены идентичные
соглашения с Советским Союзом, США и Великобританией о военном
сотрудничестве при подготовке и осуществлении освобождения Норвегии и
временном режиме на территориях, которые будут освобождены. [223]
В совместном коммюнике, подписанном четырьмя правительствами,
говорилось следующее:
«Соглашением признается, что на первой, или военной, стадии
освобождения Норвегии союзные руководители де-факто должны нести
высшую ответственность и располагать высшей властью в отношении
гражданской администрации, как того потребует военная ситуация.
Установлено, что как только позволит военная обстановка,
норвежское
правительство
вновь
возьмет
на
себя
полностью
конституционную ответственность за гражданскую администрацию при
условии, что союзнические вооруженные силы получат специальные
привилегии, которые они сочтут необходимым для себя на территории
Норвегии для ведения военных действий вплоть до полного завершения
таковых».
Правительство Нюгордсволла комментировало эти соглашения в
прессе следующим образом:
«Соглашения, которые подписаны между Норвегией, с одной
стороны, Великобританией, Соединенными Штатами Америки и Союзом
Советских Социалистических Республик, с другой стороны, являются
звеном в подготовке к окончательному освобождению нашей страны.
Теперь мы ожидаем решительных ударов, которые поставят Германию на
колени. Мы приближаемся к тому моменту, которого ждали с самого начала
оккупации Норвегии, к моменту, когда гнет будет сброшен и норвежский
народ вновь станет хозяином в собственном доме.
Основа соглашений: суверенитет и целостность нашей страны —
соответствует принципам Атлантической хартии и заявлению Московской
конференции, в котором указывается, что международное сотрудничество
должно опираться на правовое равенство между объединенными
нациями...»
Практическое значение соглашения приобрели в первую очередь в
отношениях между Норвегией и Советским Союзом, когда в октябре 1944
года советские войска освободили Финнмарк. Английские и американские
части и военная администрация прибыли в Норвегию лишь к концу
военных действий.
После заключения в сентябре 1944 года перемирия между Советским
Союзом и Финляндией и выхода последней из войны отборная
гитлеровская армия у берегов Северного Ледовитого океана оказалась в
весьма [224] трудном положении. В случае немедленного отступления ей
пришлось бы уходить на запад, в глубь Северной Норвегии. Это означало
бы, во-первых, потерю операционных возможностей для германских
военно-морских и военно-воздушных сил в бассейне северных морей,
поскольку они лишились бы своих важнейших баз в Норвегии. Во-вторых,
совершенно очевидно, что это означало бы начало конца немецкофашистской оккупации Норвегии, поскольку Финнмарк пришлось бы
покинуть. Такое развитие имело бы серьезные последствия. Оно
несомненно сказалось бы на положении гитлеровцев в других
оккупированных странах Европы, еще больше подорвало бы воинственный
дух фашизма.
Поэтому главное командование нацистов решило, что полярная армия
должна «удерживать позиции». Раздавались высокопарные и хвастливые
призывы «не уступать ни пяди», «бороться до последнего патрона».
Оборонительные рубежи немецко-фашистские дивизии укрепляли
очень основательно. За период позиционной войны они создали развитую
систему бетонированных укреплений, протянувшихся по линии Петсамо —
полуостров Рыбачий и далее в глубь Финнмарка. Вдоль всего морского
побережья до самого мыса Нордкап была создана мощная линия,
состоявшая из бетонных укреплений. В свои тылы гитлеровцы протянули
связь, проложили дороги. Киркенес был превращен в «крепость
Киркенес», в базу снабжения, которая могла в течение девяти месяцев
обеспечивать все потребности немецко-фашистской группировки, в случае
если бы она оказалась отрезанной. Вокруг Киркенеса и вдоль всего
финнмаркского побережья были созданы бесчисленные минные поля с
сотнями тысяч самых разнообразных сухопутных мин. Все пригодные для
использования
флотом
бухты
также
были
перекрыты
минными
заграждениями. Все это предстояло преодолеть советским войскам.
26 сентября 1944 года Верховное Главнокомандование Советских
Вооруженных Сил отдало приказ о подготовке к наступлению с целью
освобождения от немецко-фашистских захватчиков района Петсамо.
Эта операция была сопряжена с огромными трудностями. Местность,
на которой предстояло действовать советским войскам, представляла
собой обширные болотистые пространства и горные участки. Для
поддержки [225] наземных войск привлекались военно-морские и военновоздушные силы. Подобного рода комбинированный удар с участием всех
родов войск проводился в арктических условиях впервые в истории.
Задачи наступления усложнялись неблагоприятным временем года.
Наступала полярная ночь с зимними штормами, холодами и темнотой. Тем
не менее уже 25 октября советские войска преодолели наиболее трудные
участки местности, а гордость Гитлера — полярная армия, несмотря на
отчаянное сопротивление, оказалась разбитой. Ее остатки откатились в
Норвегию.
Учитывая возможность отхода своих войск, немецко-фашистское
командование запланировало осуществление тактики выжженной земли.
После освобождения от немецко-фашистских захватчиков района
Петсамо стало известно, что в поселке Лиинахамари проводилась
подготовка так называемых брандкоманд — групп по тотальному
опустошению местности. Подобного рода группы были размещены на всем
пространстве от Петсамо до Тромсе. Кроме того, на территории Финнмарка
действовали подвижные команды такого же назначения. Их могли
перебрасывать из одного района в другой, в зависимости от того, где их
«работа», с точки зрения германского командования, считалась наиболее
целесообразной. Для каждого города, рыбацкого поселка или другого
населенного пункта Финнмарка был заранее разработан план разрушения.
Все крупные дороги, мосты и более или менее значительные здания
заранее минировались.
Весть о поражении немецко-фашистской группировки в районе
Петсамо и продвижении советских войск к норвежской границе
воодушевила население южных районов страны, а в лагере квислинговцев
вызвала панику. Находившиеся под контролем квислинговцев радио и
официальные печатные органы усилили антисоветскую пропаганду,
запугивая население Северной Норвегии. Гестапо и квислинговцы
проводили террор. Небывалого размаха достигла жестокость в отношении
военнопленных, особенно советских граждан, находившихся в немецких
лагерях на территории Норвегии.
Причины истерии и паники квислинговцев были понятны. Они уже в
первой половине октября были информированы о плане тотального
опустошения территории [226] Финнмарка. Лакеи немецко-фашистских
оккупантов были обязаны способствовать задуманному преступлению. На
них возлагалась задача принудительной эвакуации гражданского
населения из губернии Финнмарк. Силой, с помощью немецкого оружия,
они должны были сгонять людей с родных мест и отправлять на юг страны.
Для организации принудительной эвакуации населения уже в середине
октября на север была направлена группа высокопоставленных
квислинговцев во главе с «министром» Йонасом Ли.
Для норвежского правительства в Лондоне прорыв советских войск
на территорию Норвегии и освобождение 25 октября 1944 года города
Киркенес явились ошеломляющей неожиданностью. В сложившейся
обстановке ему трудно было реализовать записанное в соглашении с
правительством СССР свое же положение об участии норвежских
подразделений в военных операциях на севере. Имевшиеся норвежские
военно-морские и военно-воздушные подразделения были подчинены
британскому командованию и заняты в наступательных операциях против
немецко-фашистской армии во Франции и у ее побережья. Сухопутные
части Норвегии дислоцировались в Шотландии.
Таким образом, советские войска без всякой помощи, самостоятельно
овладели крепостью Киркенес, нанеся сокрушительное поражение
немецко-фашистским захватчикам в Заполярье.
Когда сообщение об освобождении Киркенеса было получено в
Лондоне, норвежское правительство направило правительству СССР
телеграмму следующего содержания:
«В связи с началом освобождения нашей страны норвежское
правительство шлет искреннее приветствие правительству Советского
Союза и советскому народу. Норвежский народ на протяжении более
четырех лет подвергался ограблению и угнетению со стороны немецких
захватчиков. Он с надеждой следил за героической и победоносной
борьбой Красной Армии под руководством маршала Сталина. За время
войны норвежское правительство имело достаточно случаев убедиться в
дружбе и симпатиях Советского правительства к Норвегии. Население
северных районов Норвегии приветствует союзническую Красную Армию
как освободительницу. Норвежские [227] вооруженные силы примут
участие в борьбе, норвежское население и гражданские власти,
назначенные правительством, сделают со своей стороны все возможное во
имя совместной борьбы против немецких захватчиков. Освобождение
Северной Норвегии будет с радостью и воодушевлением приветствовать
весь норвежский народ, он будет и в дальнейшем крепить дружбу между
нашими странами».
По норвежскому радио из Лондона, передачи которого в Норвегии
нелегально слушали тысячи людей, распространяя затем услышанное
среди сотен тысяч других своих соотечественников, выступили король
Хокон VII и премьер-министр Нюгордсволл. Они приветствовали
освобождение Киркенеса как начало полного освобождения Норвегии и
обратились к норвежскому народу с настоятельным призывом сотрудничать
с Красной Армией.
В связи с новой обстановкой правительство в срочном порядке
приступило к практическим мероприятиям. В Москву для переговоров с
правительством СССР о порядке военного и гражданского управления в
освобожденных районах Норвегии был направлен министр иностранных
дел Трюгве Ли. В Лондоне была сформирована норвежская военная
миссия, которой предстояло установить связь с советским военным
командованием в Финнмарке и оказать содействие в восстановлении
органов гражданского управления в освобожденных районах. В состав
военной миссии в основном вошли члены вновь созданного командования
военным округом Финнмарк. В подчинение командованию военным округом
должны были поступить норвежские войсковые подразделения, которые
предполагалось перебросить из Англии, — норвежская бригада, — а также
норвежские полицейские подразделения, сформированные на территории
Швеции.
Кроме
того,
планировалось
сформировать
войсковые
подразделения из жителей освобожденных районов Северной Норвегии.
Из Англии в Северную Норвегию удалось направить лишь одну
горнострелковую роту численностью около 250 человек и некоторое
количество офицеров. Норвежские военные корабли прибыли к берегам
Северной Норвегии только в декабре и в таком составе, что не
отваживались на выполнение каких-либо ответственных задании. [228]
Норвежской военной авиации в освобожденных районах Северной
Норвегии не было вообще до самого окончания военных действий.
В то время как немецко-фашистские оккупанты истерически кричали
о «большевистском нашествии», всеми средствами пытаясь запугать
население, освобождение Финнмарка пробудило в оккупированной
Норвегии воодушевление и уверенность в близости победы над врагом.
Очищение северных районов страны от оккупантов с новой силой
поставило на повестку дня вопрос о необходимости активизировать по
всей Норвегии движение Сопротивления. Официальное руководство
Фронта Родины{4} в активизации борьбы против немецко-фашистских
оккупантов заняло сдержанную позицию. Наиболее решительным
сторонником активной борьбы сил движения Сопротивления являлась
Коммунистическая партия Норвегии, находившаяся на нелегальном
положении.
17 октября 1944 года Центральный Комитет Компартии Норвегии
через
свои
подпольные
газеты
призвал
к
политическому
и
организационному объединению всех сил движения Сопротивления и его
руководства, поставив вопрос о включении в состав руководства Фронта
Родины
представителей
сил
Сопротивления,
находившихся
под
руководством коммунистов. В ноябре 1944 года Компартия Норвегии
направила правительству в Лондоне обращение, в котором была намечена
линия на активизацию борьбы движения Сопротивления, необходимость
которой вытекала из новой ситуации, возникшей в результате
освобождения Финнмарка и поражений гитлеровцев на всех фронтах
великой войны. В обращении говорилось:
«Правительству Норвегии, Лондон.
Уважаемые земляки.
В соответствии с резолюцией Центрального Комитета партии от 17
октября сего года ставим перед правительством вопрос о необходимости
активизировать вооруженную борьбу в нашей стране. В мире, в Европе и в
северных странах в настоящее время обстановка такова, что никакие
ответственные круги больше не могут выдвинуть [229] сколько-нибудь
состоятельных возражений против практических шагов правительства,
направленных на борьбу с немецкими оккупантами, на разоружение
оккупационных войск и освобождение нашей страны от гитлеровского
террористического режима.
Вступление Красной Армии в Северную Норвегию и борьба, которую
там вместе с советскими войсками ведут норвежские подразделения,
должны быть поддержаны в той или иной форме боевыми операциями в
других районах страны. По нашему мнению, в настоящее время налицо
имеются как объективные, так и субъективные условия для того, чтобы
правительство дало соответствующие инструкции о развертывании
подобного рода боевых Операций. В связи с этим мы позволяем себе
внести следующие предложения:
1. Поддержать действия Красной Армии и норвежских подразделений
в Северной Норвегии путем широкого развертывания норвежскими
партизанами акций саботажа в стране, повсюду, где это можно, наносить
врагу удары, способствовать ослаблению и дезорганизации немецкой
военной машины.
2. Оказать поддержку действиям Красной Армии и норвежских
подразделений в Северной Норвегии путем развертывания боевых
действий в других районах страны под руководством норвежского военного
командования и по согласованию с командованием союзников.
3. Норвежское правительство должно добиться от правительства
Швеции ясности в вопросе о том, что может быть сделано шведской
стороной для поддержки операций по борьбе против немецких войск и их
разоружению в Норвегии.
Коммунистическая партия Норвегии, Центральный Комитет».
Однако и на этот раз норвежское правительство и руководство
Фронта Родины отклонило требование о единстве и сотрудничестве сил
движения Сопротивления. Тем не менее намеченный Компартией курс на
активизацию борьбы против захватчиков находил все более широкую
поддержку среди борцов Сопротивления. В этот период Компартия
Норвегии располагала наиболее боеспособными организациями по
саботажу, наиболее влиятельной и эффективной подпольной печатью.
Газеты «Все за Норвегию», [230] «Свобода», «Авангард», «Норвежская
женщина», «Саботажник» и многие другие подпольные издания
печатались многотысячными тиражами, мобилизовали и организовывали
людей на активную борьбу. Особенно широко проводились диверсии на
транспорте, на складах с горючим. Линия коммунистов на активную борьбу
оказалась правильной.
В особенно трудном положении в тот период находилось население
Финнмарка, где условия жизни были крайне тяжелыми на протяжении всех
лет оккупации, и прежде всего в Восточном Финнмарке — прифронтовом
тылу немецко-фашистской группировки. Там гитлеровцы и квислинговцы
свирепствовали больше всего.
Тем не менее обитатели Финнмарка упорно и мужественно вели
борьбу против своего врага. В этой борьбе они имели союзника в лице
Красной Армии и Советского Военно-Морского Флота. Многие из жителей
Финнмарка
участвовали
в
партизанских
группах,
которые
организовывались советским командованием, и под его руководством
действовали на норвежской территории. Другие оказывали немаловажную
помощь Красной Армии в разведывательной работе на суше и на море.
Многие сотни жителей Финнмарка в годы оккупации участвовали в
организации помощи советским военнопленным. В самоотверженной
совместной борьбе окрепла дружба между находившимися в плену
советскими гражданами и норвежскими патриотами. И это население
фашистские убийцы пытались насильно принудить к эвакуации, запугивая
его всяческими несчастьями, если оно останется дома после прихода
Красной Армии.
Квислинговцы, направленные в Северную Норвегию для реализации
приказа немецкого командования о принудительной эвакуации населения,
прибыли в Финнмарк, когда там уже на всем лежала печать разгрома
полярной армии. Немецко-фашистские руководители во главе с генералом
Рендуличем думали лишь о том, чтобы спасти остатки своих потрепанных
войск, переправив их на юг Норвегии, сжечь, уничтожить после себя в
оставляемых районах все, чем могла воспользоваться наступавшая
Красная Армия.
Через четыре дня после падения Киркенеса Гитлер лично отдал
распоряжение об опустошении Финнмарка. [231]
Это распоряжение еще больше усилило ожесточенность и
необузданность действий немецких генералов.
В 1944 году в Финнмарке насчитывалось 60 тысяч жителей. Многие
из них просто не имели возможности избежать эвакуации. Их выгоняли из
домов и грузили на переполненные суда, а постройки поджигали.
Предавали огню и подрывали гитлеровцы все — жилые дома, причалы и
пирсы, школы и больницы, детские учреждения и приюты для
престарелых, церкви и общественные здания. Мосты они превращали в
руины, а дороги милю за милей взрывали бомбами с интервалом в
пятьдесят метров, воронки начиняли минами, чтобы затруднить ремонтновосстановительные работы. Телеграфно-телефонные столбы все до
единого срезали с помощью динамитных патронов. Все склады, где
имелось какое-либо продовольствие для людей или корм для скота,
уничтожали или подвергали обработке отравляющими веществами.
После того как немецкие захватчики и квислинговцы превратили в
руины весь Финнмарк и прочесали каждый населенный пункт, на
территории губернии осталось еще 20 тысяч жителей — около одной трети
населения. Это явилось своего рода народной демонстрацией протеста
против фашизма и фашистских захватчиков.
Больше всего пострадал Киркенес. Этот крупный населенный пункт
Северной Норвегии, расположенный вокруг залива, был разрушен до
основания. Были взорваны и сожжены огромные склады с продовольствием
и одеждой, запасов которых могло бы хватить для оставшегося в
Финнмарке населения на пять лет. Оккупанты превратили в груды
развалин производственные здания горнообогатительного предприятия
«Сёр-Варангер», а огромные запасы кокса и угля на территории завода
облили бензином и подожгли.
После принудительной эвакуации в разрушенном Киркенесе все же
осталось около четырех тысяч жителей, которым предстояло пережить
суровую полярную зиму.
Частично уцелевшим от разрушений оказался лишь полуостров
Варангер. Решительное наступление Красной Армии на Киркенес вызвало
такую панику среди немецко-фашистских оккупантов, что им было не до
планов [232] тотального опустошения на полуострове; они боялись
оказаться отрезанными от путей к отступлению.
10 ноября, через четырнадцать дней после освобождения города
советскими войсками, в Киркенес прибыла норвежская военная миссия, а
15 ноября — норвежская горнострелковая рота. Гражданские власти
местного самоуправления уже приступили к исполнению своих функций.
14 ноября губернатором в освобожденных районах был официально
назначен Педер Хольт. Вместе с гражданскими властями в работу
включились военная миссия, исполнявшая функции командования
военного округа, а также представители различных органов норвежского
правительства в Лондоне.
Сразу же были установлены контакты с командованием советских
войск, которое оказывало большую помощь населению освобожденных
районов, позволившую людям пережить неимоверные трудности первой
зимы в условиях варварского опустошения страны фашистскими
захватчиками.
Советские войска преследовали гитлеровцев до Таны, затем
возвратились в район Киркенеса и соседнего с ним населенного пункта
Нейден. На переговорах между министрами иностранных дел Норвегии и
Советского Союза советская сторона выразила пожелание, чтобы
дальнейшее преследование немецко-фашистских войск взяли на себя
норвежские вооруженные силы. Это пожелание уже со стороны советского
военного командования было подтверждено через норвежскую военную
миссию, которой была передана вся полнота власти в освобожденных
районах западнее Нейдена. Норвежские военные власти, естественно,
согласились с точкой зрения советской стороны. Хотя было ясно, что для
выполнения подобной задачи находившиеся в их распоряжении силы были
далеко не достаточны. Глава норвежской военной миссии полковник А.
Даль в своем первом донесении правительству Нюгордсволла в связи с
этим писал:
«Я не могу смириться с мыслью, что наши люди продолжают
прозябать в Шотландии, в то время как солдаты другого народа умирают
во имя освобождения Норвегии. Это, конечно, трудно понять и русским.
Поэтому, если в Финнмарке будут продолжаться военные действия, то сюда
для участия в борьбе следует направить возможно большее число наших
военных». [233]
Вопрос о положении в Северной Норвегии был поставлен на
обсуждение норвежского правительства в Лондоне. Немецкие фашисты
продолжали отступать, беспощадно опустошая страну. Лондонское
правительство поставило вопрос о высадке в Норвегии южнее отступавших
немецко-фашистских войск десанта, чтобы отрезать им пути к отступлению
и тем самым приостановить или, в крайнем случае, затормозить
дальнейшее разрушение страны. Для реализации этого плана требовалась
помощь со стороны английских вооруженных сил. Но британское
верховное командование просьбу о предоставлении такой помощи
отклонило, сославшись на то, что в связи с открытием фронта во Франции
оно не в состоянии выделить ни войск, ни транспортных средств.
Оставался вопрос о направлении в Финнмарк находившихся еще в
Англии норвежских подразделений и военных кораблей. Однако
британские военные власти отклонили и этот вариант. Использовать для
транспортировки войск норвежские торговые суда считалось невозможным,
а норвежские военные корабли были включены в операции у побережий
Англии и Франции. Считалось невозможным также обеспечить снабжение
норвежских войск в случае их переброски в Финнмарк. Англоамериканское командование установило порядок, в соответствии с
которым оно не снабжало районы, освобожденные не его вооруженными
силами.
Ввиду всего этого норвежские военные подкрепления не смогли
прибыть в Финнмарк до середины января 1945 года. В январе в Киркенес
из Северной Швеции самолетами удалось перебросить сформированные на
территории Швеции норвежские полицейские подразделения. Позднее за
счет призыва на военную службу части населения, оставшегося в
освобожденных районах, в Финнмарке были созданы войсковые
подразделения.
Когда немецко-фашистское командование обнаружило отсутствие
достаточно надежной охраны побережья Финнмарка с моря, оно начало
организовывать систематические рейды на восток в уже эвакуированные
немцами районы, подвергая репрессиям местных жителей, сжигая и
разрушая еще сохранившиеся остатки жилья. Такие рейды проводились
вплоть до последнего дня войны, несмотря на то что норвежцы
использовали все свои скромные [234] средства для пресечения пиратских
налетов со стороны гитлеровцев.
Еще более трудным являлся вопрос снабжения гражданского
населения. После отхода немецко-фашистских войск и произведенного ими
опустошения
в
оставленных
районах
удалось
собрать
запасы
продовольствия, которых могло хватить лишь на несколько недель. Уже в
ноябре начали распространяться эпидемические заболевания. Больниц
практически не было, ощущалась большая нехватка во врачах и
медикаментах. В декабре положение ухудшилось до предела. Только
благодаря помощи со стороны Красной Армии, предоставившей для нужд
населения продовольствие, необходимые медикаменты и медицинское
оборудование, катастрофа была предотвращена.
Лишь три месяца спустя после освобождения Киркенеса, 23 января
1945 года, в Северную Норвегию прибыло первое норвежское судно с
продовольствием, и вопрос снабжения населения наконец удалось решить.
Зима 1944/45 года явилась для всех жителей Финнмарка суровым
испытанием. В это трудное время норвежцы проявили исключительное
мужество и стойкость. Войсковые подразделения, малочисленные и в
высшей степени скромно обеспеченные материально, приложили максимум
усилий и сумели до окончания войны изгнать остатки немецко-фашистских
войск из пределов Финнмарка.
Решающим в успехах норвежцев явилась их дружба и сотрудничество
с великим союзником — Советским Союзом, помощь, оказанная Красной
Армией в то суровое время.
26 сентября 1945 года русские первыми из союзнических войск
начали покидать территорию Норвегии. В официальном сообщении
норвежского телеграфного бюро по этому поводу говорилось:
«Министр иностранных дел Трюгве Ли заявил, что поступавшие
донесения различных официальных органов власти, имевших отношения с
русскими, полностью подтверждают, что советское командование не только
действовало абсолютно корректно, но и оказывало большую помощь
норвежскому населению, что между советскими войсками и норвежским
населением установились очень [235] хорошие отношения, которые
отличались действительно взаимной симпатией.
Министр иностранных дел сообщил, что в связи с отводом советских
войск из Норвегии был подписан протокол, в котором в краткой форме
отражены действия советских войск на территории Северной Норвегии как
во время боевых операций, так и в последующий период вплоть до их
отбытия на родину. В этом протоколе указано, как немцы осенью 1944
года, вынужденные в ходе боевых действий отступать, жгли и разрушали
промышленные предприятия, населенные пункты и другие объекты
невоенного характера, взрывали мосты, разрушали дороги и насильно
эвакуировали гражданское население. Подобные действия имели особенно
широкий размах в западных районах Финнмарка, где Красная Армия не
вела наступательных операций и где у немцев было время для разрушения
и полного уничтожения населенных пунктов и других ценностей.
В протоколе отмечается, что еще в то время, когда Красная Армия, а
позднее и норвежские войска под советским оперативным руководством
вели боевые действия, русские комендантские власти, учитывая
приближение зимнего периода, освободили практически все пригодные
для жилья помещения, предоставив их в распоряжение оставшегося без
крова гражданского населения. При этом личный состав советских войск
вынужден был находиться большей частью под открытым небом. В
распоряжение гражданского населения были предоставлены также
сохранившиеся немецкие продовольственные склады и другое трофейное
имущество.
Несмотря
на
известные
затруднения
в
снабжении
непосредственно личного состава советских войск, органы снабжения
Красной Армии оказывали помощь продовольствием норвежскому
населению. За время пребывания в освобожденных районах Норвегии
советские войска отремонтировали дороги, построили мосты взамен
разрушенных немцами, учитывая при этом потребности местного
населения в налаживании связи с другими районами страны. Советские
войска осуществляли мероприятия по разминированию местности, для
нужд норвежской стороны восстановили аэродром Хёйбуктмуен. Районы
дислокации советских войск после их отбытия из Норвегии оставлены в
образцовом состоянии». [236]
Норвежский премьер-министр Эйнар Герхардсен в те дни направил
главе правительства СССР телеграмму следующего содержания:
«В связи с отводом советских вооруженных сил с территории
Норвегии хочу направить Вам горячее приветствие норвежского
правительства и выразить его благодарность за ту ценную помощь,
которую Красная Армия оказала в деле освобождения Норвегии от
немецкого гнета.
Ваши офицеры и солдаты в Норвегии показали лучшие традиции
героической
русской
армии...
Они проявили истинный образец
товарищества и воли к сотрудничеству. Солдаты Красной Армии укрепили
дружбу между нашими двумя странами, они оставляют после себя у
норвежского населения чувство благодарности и восхищения великим
советским народом».
Так завершился этап норвежской истории, в итоге которого наша
страна избавилась от войны, нацизма и чужеземного ига и заложила
основу для мирной, свободной, самостоятельной жизни в атмосфере
мирного сотрудничества и дружбы с нашим великим соседом на востоке.
Перевод с норвежского В. К. Фадина
Примечания
{1} 1 кабельтов равен 185,2 метра.
{2} Все без исключения советские бойцы и освобожденные нами
военнопленные почему-то называли норвежцев так, как именовались они в
старинных русских летописях, — «норвеги».
{3} Эта статья под названием «Освобождение Финнмарка»
предваряла норвежский перевод первого издания сборника «Через
фиорды». В настоящем издании она публикуется с незначительными
сокращениями.
{4} «Фронт Родины» или «Внутренний фронт» — движение
Сопротивления, находившееся под влиянием буржуазных кругов,
проводивших тактику так называемого пассивного сопротивления
оккупантам.
Список иллюстраций