как эмблема тоски по Италии в повестях Н.А

«Песня Миньоны» как эмблема тоски по Италии в повестях Н.А.Полевого
«Блаженство безумия» и В.Ф.Одоевского «Сильфида» // Метакомпаративистика как
интегрирующий подход в гуманитарных науках. Нижний Новгород: Деком, 2014. С.59-66.
Италия как «обетованная страна», Рим как «родина души» стали своеобразными
эмоциональными моделями в эпоху романтизма. В этой стране с «прекрасными небесами»
искали душевного приюта П.Я.Чаадаев, С.П.Шевырев, А.А.Перовский, Н.В.Гоголь,
М.П.Погодин, С.С.Уваров и др. Однако ностальгия по Италии сформировалась в России
первой половины XIX века не столько под влиянием личного опыта, сколько через
посредство писателей Германии. Самым значимым здесь стал роман И.В.Гете «Годы
учения Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meisters Lehrjahre», 1795 – 1796). Он занимает
особое место и в истории немецкой литературы, его мотивы нашли отражение и
своеобразное продолжение в романах Л.Тика («Странствия Франца Штернбальда»),
Новалиса («Генрих фон Офтердинген»), в произведениях Э.Т.А.Гофмана («Житейские
воззрения кота Мурра», «Дон Жуан», «Церковь иезуитов в Г.») и др.
Для русских читателей гетевский роман – «это история жизни художника, путь
артистической души, поднимающейся от обыденности к жизни фантазии и сердца»[1]. В
романе представлено множество человеческих судеб.
Однако самое сильное
эмоциональное впечатление на русских читателей произвел образ Миньоны. Слова
девочки-итальянки «Dahin! Dahin!», обращенные к родине, стали для многих своеобразной
эмблемой тоски по Италии.
Образ пленительного ребенка, лишенного родины, вдохновил многих русских
поэтов, которые связывали с «Песней Миньины» мечту по благословенному южному краю
[2]. Многочисленные вариации гетевской песни девочки-подростка существуют и в
русской романтической прозе. В повести Н.А.Полевого «Блаженство безумия» (1833)
Италия воспринимается как своеобразный символ обетованной земли, где обретают друг
друга родственные души. Герой этой повести закончил Геттенгенский университет, служит
в петербургском департаменте, ведет уединенный образ жизни, увлекается немецкой
литературой (упоминаются несколько раз имена И.В.Гете и Ф.Шиллера), натурфилософией
Ф.Шеллинга, читает Я.Беме и Г.Шуберта. Однажды Антиох оказался на странном вечере
господина Людовика фон Шреккенфельда и был, как и другие посетители, поражен
девушкой, которую он называл своей дочерью. «Чрезвычайно стройная, с русыми, в
длинные локоны завитыми волосами, в белом платье, Адельгейда казалась духом той
поэзии, который вдохновлял Шиллера, когда он описывал свою Теклу, и Гете, когда от
изображал свою Миньону»[3]. Указание на героиню «Вильгельма Мейстера» прямо
вводится в повествование русской романтической повести. Героиня Гете играет на лютне,
героиня Полевого – на арфе, при этом «голос ее соединялся со звуками арфы»[3, с.182].
Вильгельм Мейстер при первой встрече с загадочной девочкой , был удивлен ее
необыкновенностью: «Вильгельм смотрел на нее не отрываясь. Его взгляд и сердце
неотразимо влекла загадочность этого создания. На вид ей казалось лет двенадцатьтринадцать; она была хорошо сложена... Черты лица были неправильные, но
примечательные; лоб, овеянный тайной, необычайно красивый нос, а губы хоть и были
плотно сжаты для ее лет и кривились временами, но никак не утратили юную искренность
и прелесть. Смуглый цвет лица еле проступал сквозь румяна. Ее образ глубоко проник в
душу Вильгельма; он неотступно смотрел на нее, в своем созерцании забыв об
окружающих»[4].
В повести «Блаженство безумия» используется интерпретация «Песни Миньоны».
Текст песни дается Полевым со ссылкой на перевод В.А.Жуковского.
Романс «Мина» в переводе Жуковского был опубликован в 1818 году, т.е. за пятнадцать лет
до создания повести. Миньона тоскует по родине, по живописной красоте Италии.
Раскрывая тайну происхождения девочки, ее дядя говорит, что в детстве «она забиралась
очень далеко, плутала где-то, подолгу отсутствовала, но всегда возвращалась назад.
Воротившись, она обычно усаживалась под колоннами одной из соседних вилл… потом
забегала в большую залу, рассматривала статуи…»[4, с.486]. В песне говорится о
солнечном крае, где цветут лимоны, апельсины, растут лавр и мирт (Kennst du das Land, wo
die Zitronen blühn, / Im dunkeln Laub die Gold-Orangen glühn, /Ein sanfter Wind vom blauen
Himmel weht, /Die Mуrte still und hoch der Lorbeer steht—/Kennst du es wohl? / Dahin!Dahin
/Möcht’ ich mit dir, o mein Geliebter, ziehn!); там есть дом с колоннами и блестящим залом
(Kennst du das Haus? Auf Säulen ruht sein Dach, /Es glänzt der Saal, es schimmert das Gemach,
Und Marmorbilder stehn und sehn mich an: /Was hat man dir, du armes Kind, getan?—/Kennst
du es wohl? /Dahin!Dahin /Möcht’ ich mit dir, o mein Beschutzer, ziehn!; вспоминаются и
сказочные горы (Kennst du den Berg und seinen Wolkensteg? /Das Maultier sucht im Nebel
seinen Weg, /In Höhlen wohnt der Drachen alte Brut, /Es stürzt der Fels und über ihn die Flut –
/Kennst du ihn wohl? /Dahin!Dahin /Geht unser Weg; o Vater, laβ uns ziehn!). В центре
гетевской «Песни Миньоны» звучат вопросы: Kennst du das Land?, Kennst du das Haus?,
Kennst du den Berg und seinen Wolkensteg?, Kennst du es wohl? (3 раза) [5].В переводе
В.А.Жуковского вопросы отсутствуют, а вместо «ты» используется местоимение «я» и
утвердительное восклицание. Первый куплет «Мины» звучит следующим образом: «Я
знаю край! Там негой дышит лес, /Златой лимон горит во мгле древес, /И ветерок жар
неба холодит, /И тихо мирт и гордо лавр стоит…/Там счастье, друг! туда! туда /Мечта
зовет! Там сердцем я всегда!». Утвердительное «там» звучит и дальше: «Там светлый
дом!», «гора там есть с заоблачной тропой!», «Там сердцем я всегда!» (2 раза), «Там
счастье» (2 раза). Вместо «где» оригинала звучит утвердительное «там». Характеристика
«края/страны» сохраняется: природа, «дом», сказочная скала. Но в оригинале после
восклицаний «туда! туда» (3 раза) звучит страстный призыв: «Умчимся навсегда!».
Сказочный и музыкальный текст Жуковского с постоянным обращением к другу (вместо
«милый», «добрый», «отец» оригинала) неожиданно заканчивается риторическим
вопросом: «Но быть ли там когда?» [5, с.105].
В романе Гете подчеркивает, что Миньона «каждый стих начинала торжественно и
величаво, словно указывая на нечто необычайное и приуготавливая к чему-то важному. К
третьей строке напев становился глуше и сумрачнее. Слова: «Ты там бывал?» - звучали у
нее таинственно и вдумчиво; в словах: «Туда, туда!» - была безудержная тоска: а «уйти бы
навсегда» она так видоизменяла при каждом повторе, что в них слышались то настойчивая
мольба, то влекущий зов, то заманчивое обещание» [3, с.118].
Н.А.Полевой, используя перевод Жуковского, вносит в него изменения.
Ты знал ли край, где негой дышит лес,
Златой лимон горит во мгле древес,
И ветерок край неба холодит,
И тихо мирт, и гордо лавр стоит?
Туда, туда! [3, с.187].
Вместо утвердительного «Я знаю» Жуковского здесь сохраняется вопросительная форма
оригинала: «Ты знал ли край?», вместо «там» - «где» (как в оригинале); «жар неба»
заменяется на «край неба» и пропускаются значимые слова: «Там счастье, друг!...Мечта
зовет! Там сердцем я всегда!».
В повести Полевого с образом Адельгейды непосредственно связывается мысль об
Италии. Антиоху кажется, что он знал Адельгейду, ее голос «где-то в стране той», «он
носился надо мною и запал в душу с памятью об яхонтовом небе Италии»[3, с.186].
Н.А.Полевой использует известный ностальгический мотив: «мой Антиох! Dahin,
dahin! Скоро исполнится все, что говорил ты мне…»[3, с.208].
Мечта о солнечной Италии в романе Гете и в повести Полевого связана с женскими
персонажами. В их описании есть общее: героини привязываются к своим избранникам
(Миньона благодарна Вильгельму, выкупившему ее за тридцать талеров у хозяина; Антиох
вступается за честь Адельгейды и вызывает ее обидчика на дуэль); зарождающееся чувство
к избранникам воплощается в песне (своеобразном поэтическом монологе), любовь
девушек, глубокая и искренняя, прерывается внезапной смертью.
Адельгейда, как и Миньона, отличается необыкновенностью. В «роковой вечер»
встречи с Адельгейдой Антиох «едва мог сидеть на месте. Неизъяснимая грусть, смешанная
с какою-то радостью, что-то непонятное… изображалось на лице Антиоха»[3, с.184]. Обе
героини не только необычным образом появляются, но и заключают тайну в
происхождении. Адельгейда – дочь немецкого дворянина. Полевой дает ему значащую
фамилию – Шреккенфельд (Schreckenfeld – долина ужасов). Он искал философский камень,
был участником тайных обществ, бежал в Италию и там женился. Из-за карточной игры и
ссоры с итальянским вельможей он был вынужден уехать и скитаться по Европе,
зарабатывая деньги с помощью необыкновенных способностей дочери. Скитается по
чужим краям и Миньона, с успехом выступая в бродячей труппе.
Семья Шреккенфельдов, устраивающая в Петербурге «мнемо-физико-магические
вечера» воспринимается как странная: отец «казался всезнающим демоном, а Адельгейда
духом света, которого заклял, очаровал этот демон и держит в цепях»[3, с.183]. Темными
красками нарисован и образ Арфиста, который оказывается отцом Миньоны. Семейство
Вильгельма Мейстера, состоящее из Миньоны, странствующего Арфиста и маленького
Феликса, тоже считается «странным». Арфист и Миньона, Шреккенфельд и Адельгейда
вносят в повествование таинственность.
Адельгейда нарушают привычное течение жизни Антиоха. Он находится в таком
состоянии, что легко и быстро отказывается от прошлого и вступает в «новый мир». Взамен
пошлого, ничтожного мира герой погружается в мир мечты, который в его представлении
соединяется с Италией.
Создание художественного образа Италии как символа прекрасного предполагало
использование различных стилистических средств – эпитетов, метафор, символов. Эта
традиция связана не только с Гете (прожившего в Италии с 1786 по 1788 гг. и полюбившего
эту страну), но и с Вакенродером (его «Сердечные излияния монаха, любителя искусств»,
изданные Тиком, были переведены и опубликованы как раз в журнале Полевого
«Московский телеграф»), а также Тиком как автором романа «Странствия Франца
Штернбальда». Так, в романе Италии даются характеристики, ставшие впоследствии
устойчивыми оборотами в романтической литературе: «возвышенная обетованная земля
римлян», «восхитительная Италия», Италия «сейчас, быть может, переживает самую
блестящую свою эпоху», Рим называет «городом мечты»[6]. Италия воспринимается как
рай. В художественном образе Италии выделяются воздух и небо. Впоследствии описание
неба, облаков, воздуха Италии станет своеобразным каноном. «Мягкий, томительный и
вместе бодрящий воздух Италии» сравним с «вечной весной». «Небо здесь почти всегда
ясное, все тучи уносятся к северу, а с ними и заботы и недовольство» [6, с.205].
В повести Полевого «вечернее небо» «голубого, опалового цвета» соотносится с
хижиной в цветнике и с песней: «Адельгейда стояла на дикой скале; арфа была подле нее;
она пела – я слушал, не видал, как скрылась она…»[3, с.194]. Италия рассматривается как
страна вдохновения и блаженства. Не случайно Полевой называет Рафаэля («там был
человек, умевший изобразить земными красками, цветною нашею грязью преображенного
бога»[3, с.194]), римский Пантеон и др. Преобладающими в описании у Полевого являются
эпитеты – «великое», «прекрасное».
Однако Италия в художественном мире русских романтиков не становится пределом
мечтаний. Для Антиоха Италия – своеобразный промежуточный мир. Он уверен, что знал
Адельгейду в «том мире, где прежде, до Италии, мы жили некогда…»[3, с.194].
В русской романтической повести формируется еще один образ Италии, который
условно можно назвать «Италия-междумирие». Для Полевого есть пространство более
значительное, чем Италия.
Герой-мечтатель Полевого создает мир мечты, который в его представлении
соединяется с Италией. Для Антиоха Италия – промежуточный мир. Здесь с образом
Италии связана важная для русских романтиков этого периода идея пространства
«доземной» жизни, звучащая, например, в повестях И.В.Киреевского «Опал» (1830) и
К.С.Аксакова «Облако» (1836), где дается оригинальное толкование запредельного
происхождения человеческой души. «Италия-междумирие», с одной стороны, тяготеет к
некоему раю на земле, а, с другой стороны, отстает от настоящего рая.
Антиох, мучительно вспоминающий, где он раньше видел Адельгейду – половинку
души своей, размышляет о прежнем бытии и жизни будущей, о тайне бытия, когда
родственные души соединяются. Слияние душ возможно не в земной жизни, в которой
многими забывается «мысль неба», и даже не в той, что проходила там, где «все великое и
прекрасное», в «чудной Италии», а в «невидимой стране» с «очарованными райскими
садами», которая иногда делается видимой человеку. В рамках этой важной для русской
литературы рассматриваемого периода идеи образ Италии дается сниженным: «Что Италия
пред тем миром? Муравейник, на котором расцвела бедная незабудка!»[3, с.194]. Не
случайно из используемого в тексте повести перевода Жуковского исчезла фраза: «Там
счастье, друг!...Мечта зовет! Там сердцем я всегда!»: «там» – значит в Италии. В повести
Полевого Италия не становится пределом мечты, не случайно Антиох говорит, что Гете и
Шиллер «заводят нас в глупые положения, разлучают с делом, настоящею жизнию,
расстраивают нас своими нелепыми мечтами!» [3, с.187].
С образами Миньоны и Адельгейды связана мысль о присутствии иррациональных
сил в повседневной жизни. Тайна происхождения героинь раскрывается в конце
повествования. Шреккенфельд из «демона», «коварного, отвратительного шарлатана»
превращается в глазах рассказчика в несчастного, убитого горем, отца, который с
раскаянием сообщает историю своей жизни. Трагическая история Миньоны, тайна ее
рождения тоже звучит в конце. Маркиз по наколке с распятием на руке девочки узнает свою
племянницу, которую они считали утонувшей.
Еще одна вариации «Песни Миньоны» прозвучала в повести В.Ф.Одоевского
“Сильфида”(1837). Автор «Русских ночей» дал высокую оценку роману Гете, назвал
«Вильгельма Мейстера» «несравненным», вызвавшим в России «семейный интерес», а не
книжный; в качестве главного достоинства выделил умение сосредоточить внимание на
развитии характеров [7]. Михаил Платонович вызывает духа стихии воздуха. Перед ним
появляется «удивительное, невыразимое, неимоверное существо»; «прекрасная женщина в
полном цвете лет … чудо» [8]. Ради нее герой порывает все отношения с реальным миром
и открывает другой – «новый, таинственный» [8, c.149]. «Из журнала Михаила
Платоновича» узнаем о взаимоотношениях героев. На вопрос: «Откуда ты?», таинственное
существо отвечает: «Я твоя – вот все, что я знаю» [8,c.152]. Как гетевская Миньона говорит:
«Если ты поедешь в Италию, возьми меня с собой, я мерзну здесь» [4, c.152], так и
Сильфида Одоевского жалуется: «…как здесь душно и холодно»[8,c.152].
Сильфида рисует образ другого мира: «У нас веет солнце, звучат цветы, благоухают
звуки»[8,c.152]. Италия в повести Одоевского – «гордый Рим», «вечный город». С
«прелестной девой» герой проносится над «столицей веков и народов»: то видится «оратор
в белой одежде с венцом» то «пышные здания клонятся к земле» то «колокол призывает к
молитве» но все исчезает, чтобы вновь появиться [8, c.152-153]. Италия здесь, как и у
Полевого, своеобразная эмоциональная модель обетованной земли, где счастливо
соединяются родственные души. Михаил Платонович, как и герой Полевого, радостно и
легко вступает в в «новый мир», который соединяется с Италией.
После представления «того края» звучат традиционные слова—«…за мной… за
мной!»[8,c.152]. В пределах небольшого отрывка «Из журнала Михаила Платоновича» эти
слова звучат еще пять раз: «За мной, за мной! Скорее, скорее…»[8,c.152]; «За мной, за
мной…Есть другой, новый мир» [8,c.153]; «За мной, за мной!» [8,c.153]: «За мной, за
мной!»[8,c.154] и заканчиваются «отрывки» словами: «Но дальше, дальше – есть еще
другой, высший мир, там самая мысль сливается с желанием, -- за мной, за мной…»
[8,c.155]. Италия у Одоевского тоже не становится пределом мечтаний. Сильфида
призывает мчаться дальше – «в наш мир», где нет страданий [8,c.154].
Таким образом, чувство тоски по Италии, отчетливо выраженное в обаятельном
образе Миньоны, стало близким и влекущим для русских романтиков. Италия –
своеобразная небесная отчизна, с ней связывались мечты о возрождении, она
воспринималась как возможный символ гармонии на земле. Вместе с тем в повестях
Н.А.Полевого и В.Ф.Одоевского был создан образ «Италии-междумирия». Русские
романтики пытались найти свой «высший мир», мир «до бытия земного», который мог быть
сравним со сказочными странами Э.Т.А.Гофмана.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Примечания
Коган П.С. Предисловие //Гете И.В.Собрание сочинений: В 13 тт. М., 1935. Т.VII.
С.11.
Образ Миньоны и ее проникновенная песня находят, прежде всего, отражение в
поэзии эпохи романтизма. См.: стихотворения, связанные с отъездом в Италию
З.А.Волконской – «Элегия» (1826) Д.В.Веневитинова и «Княгине З.А.Волконской на
отъезд в Италию» (1829) Е.А.Баратынского; также стихотворения А.С.Пушкина,
непосредственно связанные с гетевской Миньоной – «Кто знает край, где небо
блещет?» (1828) и «Когда порой воспоминанье?» (1830).
Полевой Н.А. Блаженство безумия //Русская романтическая новелла /Составление,
подготовка текста, вступительная статья А.Немзера. М., 1989. С.181.
Гете И.В. Годы учения Вильгельма Мейстера /Перевод с немецкого Н.Касаткиной
//Гете И.В. Собрание сочинений : В10 тт. Т.VII. С.79.
Немецкая поэзия в переводах В.А.Жуковского. М., 2000. С.104.
Тик Л. Странствия Франца Штернбальда /Перевод В.В.Рогова. М., 1987.С.8, 114,
167, 202.
Цит. по: Саккулин П.Н. Из истории русского идеализма. Кн. В.Ф.Одоевский. М.,
1913. Т.I. Ч.2.С.366.
Одоевский В.Ф. Сильфида // Одоевский В.Ф. Повести. М., 1987. С.148, 149.
«Песня Миньоны» как эмблема тоски по Италии в повестях Н.А.Полевого
«Блаженство безумия» и В.Ф.Одоевского «Сильфида»
Резюме
Рассматривается специфика усвоения русскими романтиками гетевской «Песни Миньоны»
из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера»; показаны особенности ее интерпретации
как своеобразной эмоциональной модели, связанной с тоской по Италии. Данный аспект
позволил увидеть в повестях Н.А.Полевого и В.Ф.Одоевского создание особого образа
«Италии-междумирия».
«Mignon’s song» as an allegory of longing for Italy in stories of N.А. Polevoy «Blessing of
madness» and W.F.Odoevsky «Silphida»
Summary
The subject is the specific character of Russian romanticists’ adoption of «Mignon’s song» by
Goethe from the novel «Wilhelm Meister’s Apprenticeship». The characteristics of its’
interpretation are shown as a unique emotional model, related to the longing for Italy. This aspect
allows to indicate a special image of « between-worldness of Italy» in stories of N.А.Polevoy and
W.F.Odoevsky.
Credits
Natalya Mikhailovna Ilchenko, Doctor of Philology, professor, Head of the Department of
Classical and Modern Literature of Minin Nizhny Novgorod State Pedagogical University