Глава 9 Внезапно – взгляду дом предстал как будто джинном

Глава 9
Внезапно – взгляду дом предстал как будто джинном сотворённый, он
только что, поднялся в блеске, похожий на дворец из сказки.
Ворота, башенки и парк, подсвечены огнями были, в изобилии,
от факелов мятущихся, представшая картина,
дрожала миражом в пустыне знойной.
Высоких, узких окон витражи, коврами многоцветными,
проекции свои на снег стелили.
Подъезд парадный, возвышался портовым бастионом,
к подножию его, степенно швартовались большие экипажи,
с трубой, дымящею над крышей, три пары лошадей храпели,
подаваясь вспять, когда их по уздцы, хватали слуги.
Кричал возница злобно, привстав и отваляясь назад, натягивая вожжи,
клубился возбуждённый пар, горячего дыхания животных и людей.
Солидно, важно выходили гости,
придав лицу, достоинства сверх меры,
преувеличенно любезно исполняли приветствий этикет,
с хозяином поместья, который всех встречал.
Кого-то ждал он, стоя на крыльце, недвижно, объятия раскрывая,
к иному делал шаг, а то и два, как ритуал положенный гласит,
чтоб равновесие значений сохранялось строго.
Не менее, уместный здесь, среди достоинств мнимых,
с редким исключением, чем выполнять солдату
предписанный уставом воинский артикул.
О, чванство важности и положения в обществе на лестнице сословий,
то истинный и вечный маскарад!
Такое впечатление было, что граф, персону узнавал легко
и маски, пёстрые костюмы, ему нисколько не мешали.
Надменно, сквозь лакеев глядя, прибывшие гости,
соизволяли проводить себя до места надлежащего, для них.
С кибитками, открытыми санями, всё обстояло также,
быстрее чуть, подобно кораблям в порту – швартовка, выгрузка,
отход на рейд, ко флигелю, что справа находился.
Там слуги и возницы, для ожидания долгого, шумя,
приготовления вели, ругаясь и толкаясь.
Силантий прогудел, вполоборота к Маше обращаясь,
я там, вас буду ждать, он плетью указал на флигель,
и с краю постараюсь стать, чтоб на-глазах,
как нужно будет – покричите, помчимся сразу, с нами бог.
Мария вышла из саней, высокий янычар-слуга, ей руку подал, подоспев,
и озираясь, словно сон волшебный видя, ступила несколько шагов.
По сторонам крыльца, в шеренги по-трое, скульптурами живыми,
стояли слуги, одетые как сикхи, Индии далёкой, в шальвары и чалмы,
у каждого в руках, кривая сабля и чадящий факел.
Навстречу ей, хозяин весело спешил – наряжен был,
испанским грандом, в наброшенной собольей шубе.
Мария Алексеевна – спасибо, что приглашение моё
вам по-сердцу пришлось, и вы в мой мир войти решились не боясь!
Граф поклонился пылко, соблюдая образ, кинжал придерживал,
взметая снег широкополой шляпой, позицию сменив,
горячий поцелуй запечатлел, на ручке Маши, быстрой и игривой.
Роль подхватив, она присела в лёгком элегантном реверансе.
Соображениям, тайным женским повинуясь, платок пуховый,
шубку лисью, Мария Алексеевна, оставила в санях,
предстала сразу в одеянии Андромеды, увидев, сходную судьбу.
Персей-герой, как помним мы, успел в последнюю минуту,
спасти принцессу, в жертву принесённую чудовищу морскому,
явив ему, отрубленную голову Горгоны, тем самым в камень, обратив его.
В наряде этом, Маша, была прекрасна – просто чудо,
природные достоинства её, с ним сочетались гармонично,
что равнодушным не оставила она, наверно бы и статую Петра в столице.
Мария, взгляду представлялась, высокой, стройной девушкой,
без худобы однако, лицом светла, румянец девичий ей свежесть
прибавлял, она с ним не боролась никогда, любила.
Ресницы тёмные и брови, контрастно сочетались
с огромными глазами – цвета мартовского неба.
Имела тонкий благородный нос, с горбинкою, рот маленький и
чувственные губы.
Всё это в пышном обрамлении пепельных волос,
уложенных на греческий манер, на них венец из шёлковых фиалок.
Конечно, ясно, что Мария Алексеевна, своею северной красой,
собою представляла антипод, той древней героини,
а мода более стыдлива ныне, скромней намного стала.
Поэтому, жар Эфиопии далёкой и темперамент тех времён,
Мария выразить решила, избрав нарядом платье персикового цвета
с немалым декольте, отбитым буйством солнечных кружев,
достоинства свои, она ценила здраво и пренебречь такою силой,
считала неразумным, стеснением глупым провинциальным.
И ткань буквально обливала гибкий стан,
лишь от колен, убранство Андромеды как бы взрывалось,
расширяясь до земли, букетом пышным кружев.
Они, лимонным южным светом источаясь,
собой изображая складки и поднимаясь к левому бедру,
спускались плавно сзади, замыкая круг.
Через плечо, словно скрывая сердце, в круг талии,
наброшена туника, волной, из белого муарового шёлка,
красиво ниспадавшая до локтя.
Атласные перчатки тонкие и длинные, подобно коже смуглой,
руки облегали, на пальце – перстень золотой, там, в лепестках,
сапфир светился, звездою синей одинокой.
На шее царственной, колье из аметиста светлого,
на грудь спускалось в три ряда и серьги в тон ему,
качались, лиловой тайны свет бросая, иногда.
Сапожки белые, на каблучке, Мария Алексеевна решила
не менять на туфли, их не видать, носочек разве – в танце,
а так теплее и приятнее зимою.
Она, лицо своё прикрыть пока не торопилась
и с чёрной полумаской стек в руках держала.
Такой, предстала Маша, перед графом,
он голову подняв, ещё мгновение зачарованно смотрел,
а после, спохватившись, единым махом шубу с плеч своих, сорвав,
укрыл прекрасную царицу осторожно.
Как женщина любая, Мария поняла, что впечатление сильное
на графа, произвести ей удалось, и даже больше,
чем мечтала ранее, костюм для маскарада выбирая.
О, сколь прелестно тут, Сергей так мил, внимателен, красив
и даже не в себе слегка, от нашей встречи – вон смотрит,
радостно и пылко, ну как юнец заворожённый!
Восторг Марии вырвался наружу, очаровательной улыбкой,
мелодичным смехом, столь удивительный размерностью своей.
Однажды, Маша получила, поистине военный комплимент,
от одного драгуна, что вечер весь – глаз не спускал с неё,
для храбрости шампанским наливался.
Потом он шагом строевым приблизился
и прокричал почти, став, словно перед генералом.
Улыбка ваша, подобна залпу в лоб, картечью, на сорока шагах,
по наступающей шеренге, добавил, выдохнув – спасения нет!
Тогда, подобный комплимент, внезапный,
буквально вызвал приступ смеха, у Марии,
драгун сконфуженно умолк и отошёл в сторонку.
Теперь, она подумала, что тот драгунский офицер,
эпитет странный подобрал, но истина в его словах была!
Восторженный, до этого, взгляд графа, словно подёрнулся туманом,
он даже незаметно головой тряхнул, стараясь в руки взять себя.
Такая магия – всегда легко, сознание мужчины подминает,
различьями пренебрегая, по званию, возрасту, уму.
Сергей Петрович, бережно придерживая шубу
или скорее, Машу трепетно обняв за плечи
и радуясь оказии удачной, с ней в дом вошёл,
а там она движением незаметным, ловким ускользнула,
из ласковых объятий соболиных.
Граф, с шубою в руках, пришёл в себя мгновение спустя,
в глаза Марии улыбаясь, заглянул и молвил тихо, задушевно.
Я очень рад вас видеть здесь и заверяю, что…
жалеть об этом не придётся вам.
Глава 10
Он руку подал ей и слуги-сикхи, повинуясь мановенью головы,
открыли следующую дверь, курением благовонным потянуло,
изысканным сандалом, лавром и лимоном,
словно они в тенистый храм вошли индийский.
Таинственный, мерцающий огнями, горевшими в светильниках внизу,
у стен, от этого колонны, свод – во тьме терялись наверху
и о размерах помещения, судить определённо, трудно было.
Сергей Петрович, зная курс, уверенно повёл её,
и эхо тихое шагов сопровождало их в пути, недолго впрочем,
опять двустворчатые двери, безмолвно отворили те же слуги,
а может быть другие, не мудрено и ошибиться.
В этом зале, светлее было не намного,
за счёт тяжёлого напольного шандала с пятью свечами восковыми,
что освещал, мозаичного пола круг, ближайшие колонны
и дверь, ещё одну, из-за которой слышались, изрядно приглушённо,
голоса гостей, то сразу ясно было, по разговору множества людей.
Граф, видимо совсем пришёл в себя и тоном светским пояснил,
чтоб было всё в приличиях традиций, вы – здесь одна
и я, по мере сил, хочу, от вымыслов досужих святое ваше имя оградить.
Мир наш таков и мы не в состоянии изменить, то, что не подвластно нам.
Мы на виду, конечно и разговоры будут, вы к сердцу не берите их,
бояться сплетен – жизнь серую, унылую прожить!
Так человек устроен, что скоро осудить готов других,
сам так же поступает, хотя – как правило, сей моралист, традиций
сохранитель рьяный, имеет недостаток храбрости,
чтоб действие подобное свершить!
Поверьте испытателю подобных парадоксов, от скуки я имею радость,
иногда, к самодовольной морде общества – кошачьей, подкрасться и
дёрнуть мнения вальяжного усы.
А коль в глаза ты смотришь смело, пряма спина
и дрожь колен не ослабляет, то право слово – вам ещё завидовать начнут,
и уж, не заклюют, конечно!
Одну вас не оставлю, защитой и опорой буду вам!
Но, капитан я здесь – на судне этом, граф лучезарно улыбнулся,
и гордо позу флибустьера принял, благо костюм ему такое позволял,
а на Марию посмотрел, сквозь сложенную трубочкой ладонь,
подзорную трубу, изображая.
И Маша весело смеялась, отмахиваясь ручкою шутливо,
а старый мир её как сон дурной, свалился в пропасть тёмную забвения.
Обязанность моя, чтобы корабль двигался согласно лоции
и мной проложенного курса, а посему, я должен буду отлучаться
ненадолго, дабы приказы отдавать.
Сергей Петрович продолжал, стараясь голосу придать,
столь нарочитую серьёзность, хриплость,
обычно так и представляют бывалых капитанов.
При вас же, неотлучно будет мой кузен – Петруша,
он молод, но воспитан, и быть вам спутником достоин.
Граф, жестом пригласил кого-то, из полумрака выступил,
под трепетный огонь свечей, немного робко – отрок,
облачённый в костюм корсара, что ясно было сразу.
Едва Мария увидала чёрную повязку на глазу
и нож кривой за кушаком, на голову повязан был платок,
в руке старинный пистолет, который явно доставлял пирату,
как часть наряда, сплошные неудобства.
Наверное, и чёрная повязка привычной не была, её он, тот час же
подвинул выше, смущённо запинаясь – произнёс, робея.
Мадмуазель Мария – я с радостью, всецело подчиняюсь вашей власти,
помешкав с пистолетом, переложил его в другую руку
и поклонился церемонно.
На графа прямо – он старался, не смотреть
и Маше показалось, что с испугом, Петя, избегает взгляда.
Сергей Петрович молча, отнял пистолет,
кивнул обоим, извинился и исчез, как капитан суровый,
чтоб судном управлять, идущим среди бурных вод.
Мария Алексеевна – желала, осмотреться
и встречу с обществом старалась оттянуть,
Петруша, в свой черёд, смотревший с восхищением, на Марию,
готов исполнить был, её любой каприз.
Знакомство с домом началось и молодой корсар,
рассказывал, что граф всё перестроил здесь, по вкусу своему.
Дом – в плане, орнамент греческий напоминает,
точнее элемент его один, но усложнённый хитроумно,
в пространстве связан вертикально, с этажом вторым,
где направление завитка обратно, зеркально первому движению.
Петруша приглашая – развернулся и в уголке, не освещённом ранее,
вдруг оказался столик, малый, изыскано накрытый,
с горячими закусками, а также прочим, к месту.
Искусство слуг – не менее, у графа, подобно волшебству,
воскликнула Мария и приглашение, приняв,
с азартом голод утолила, поездкой зимней проявлённый.
Глинтвейн горячий, током крови, по телу разбежался,
согрел и голову вскружил слегка.
Неутолимый дух познания её уже манил, неотвратимо,
как бабочку на свет, о чём поведала она нетерпеливо, корсару молодому.
Напором девушки смущённый, Петруша резво подскочил и двери
отворил, склонившись, пытаясь графу подражать.
Глава 11
Весь дом был в тени погружён, а чаши, факелы и свечи,
горевшие то тут – то там, плясать ежеминутно заставляли,
всё это порождение союза света с тьмою, на потолке, колоннах, стенах.
Как будто, духи из заморских стран, когда-то чародеем взятые в полон,
здесь запечатаны навечно были – заклятием страшным нерушимым,
воздевшим руки колдуном.
Подобным мыслям – было от чего, смятённый разум посетить.
Уже, наверно час, они по залам, как во сне блуждали,
картины стран полночных, поражали многообразием мук,
подвижников святых и удручали подвигом напрасным,
с Иисусом во главе, коль скоро – нрав людей не изменился, с тех времён.
Восток – кривыми саблями грозил, коварными
опасными как жало скорпиона, укрывшись средь унылых стен,
в прохладе двориков своих, хранил потомков Мухаммеда.
Безумны лики Африки, страшны, своею ненасытностью кровавой
и сердце деревянное не дрогнет состраданием,
а копья чёрные вокруг, готовы волю сумасшедшего исполнить.
Лишь Будда – Азии далёкой, дородный телом, бронзовый сидел,
сложивши ноги калачом, прикрыв глаза с улыбкой многозначной,
молчал – далёкий от сует мирских.
Диковин множество предстало перед Машей,
рождая ощущения, впечатления – бутыль сознания,
что отстоялась в кладовой обыденности тихой, взболтали словно,
вскипела взвесь забытого, и воображение бурей,
смутило разума кристальные глубины.
Кунсткамеру, Мария Алексеевна смотрела,
в домах богатых, галереях ей довелось не раз бывать,
похоже всё, но как-то отстранённо, а здесь – огромный мир
вставал пред ней, прекрасным и ужасным зыбким миражом живым.
Переходя из зала в зал, они так увлеклись,
что позабыли обо всём на свете, вдвоём прошли таинственной тропой,
подобно путникам отважным.
Петруша был в ударе, он возбуждённо объяснял
и временами театрально, в лицах, разыгрывал причудливые сценки,
как будто сам, тому свидетель был.
А Маша слушала дыхание затая, рассказом увлечённая безмерно,
эмоций не скрывая, себя в компании Петра, сестрою ощущала,
и было ей легко, привольно, общаться с ним, отбросив политес.
Восторг свой, выражая, она, кроме улыбок-слов, ещё его
и в щёки целовала, а в страхе, руку отрока могла к груди прижать
или испуганным ребёнком к плечу, корсара смелого, приникнуть.
Петруша – в очередь свою, сестрою Машу не считал и близость
женщины прекрасной, его волной горячей захлестнула.
Он обонял, её, зовущий тела аромат, сковавший волю негой сладкой,
что стоил тысяч благовоний Азии искусной,
и аура Марии, сознания лепесток его, подобно ветру захватила,
своим желаниям подчиняя, кумиров бывших с постаментов низвергая.
Так шквал предгрозовой, порывом распахнув окно,
сметает со стола поэта – листы стихов,
плоды его мучительных раздумий и вдохновения яростный призыв.
Всё прочее, что было, в разуме его, вдруг стало мелким и ничтожным,
забавой детскою пустой, вознёй мышиной, прахом!
Как та коллекция, лент орденских, что прежде собирал, так долго,
с азартом, мукой, вожделением.
В то время, как заметили они, что в комнатах,
куда их привела дорога грёз, полно людей – корсар смущённый,
был красен, пот на висках его блестел, дрожали руки, взгляд блуждал,
и он, едва мог на ногах стоять.
Однако, Пётр дал обет уже, пока ещё безмолвно клятва рыцаря звучала,
душой предался даме сердца своего, навеки он,
и жизнь свою готов, тот час, к ногам её, не сожалея бросить.
Среди великолепия обстановки, экзотики вещей повсюду, изысканные
кушанья и вина, на малых столиках стояли, дабы никто не чувствовал
нужды, коль скоро жажду или голод ощутит.
А гости, временами, забыв обычную надменность, как дети,
зачарованно бродили всюду, восхищаясь, лишь восклицания слышались,
да приглушённые слова, о впечатлениях своих,
которыми они между собой делились.
Заметно было, многие направились в распахнутые двери зала,
и фразы слышались, о представлении каком-то
или быть может лицедействе театральном, предстоящем.
Мария Алексеевна, Петра остановила, легко рукой его руки коснувшись
и взгляд свой, устремив, ему в глаза, неодолимый для мужчин,
приказом шуточным, игривым повелела,
сейчас же рассказать о графе, всё то, что он уместным посчитает.
Растерянность, в лице Петруши отразилась,
смятение меньшего – пред силами двумя
и, уступив ближайшей, ласковой, влекущей,
он приступил к повествованию своему.
Поведал отрок ей о том, что как ни странно это,
но подробностей, причин событий – никто не знает,
Сергей Петрович, разве, что захочет рассказать.
От взгляда девушки не скрылся,
опять всё тот же затаённый страх Петра, при всём – при этом,
неуместный, странный – посередине праздника такого.
Граф видимо, суров, бывает, строг, а Петенька – лишь робкий юноша,
пока, не видевший превратностей судьбы
и гнев его навлечь боится, вольными речами.
Сбиваясь, поминутно озираясь, поведал молодой корсар,
что с ранней юности, Сергей Петрович был отправлен,
отцом для обучения за границу, в чём преуспел – дипломы видел я
однажды, в кабинете у него, с тех пор, там не бывал.
Да – там никто и не бывает, для всех второй этаж закрыт,
кроме немого негра и китайца, они его доверенные слуги.
Случается, неделю его увидеть невозможно, ответ один – наукой занят
и запрещает беспокоить, ну разве только при пожаре.
Пока учился он, в Париже, объехал многие места в Европе,
когда же степень бакалавра получил в Сорбонне,
в составе экспедиции научной, отбыл в одну из стран Магриба.
На этом цепь известных мне событий, оборвана по воле графа,
дальнейшее могу вам рассказать, как знаю сам – со слов его,
лишь эпизоды приключений, их хронология туманна.
Он в силу обстоятельств драматичных, а зачастую и трагичных,
скитался в странах дальних много лет, пускаясь даже в одиночку,
дорогой неизведанной, рискуя головой.
Кроме Магриба, посетил Египет легендарный,
прошёл восточный берег Африки, в арабских караванах, оттуда,
видимо по морю, с купцом отчаянным, в таинственную Индию попал.
С отрядом войск английских, поход тяжёлый одолел на Шёлковом Пути,
до Палестины, думаю, вот дальше, я не знаю, но оказался граф,
в Америке Латинской, о Мексике упоминал, а где ещё – бог весть!
Вернулся пару лет назад, когда скончался здесь его отец,
и всё ему оставил – преизрядно.
В краях чужих, Сергей Петрович преуспел, и состояние составил,
усадьбу старую преобразил как джин в мгновение ока,
по меркам нашим быстро очень.
Привёз, как видели, диковин разных много, вещей невиданных
и тварей, гадов – они на этаже втором живут, в комнате особой,
то не багаж большой, а караван восточный был!
Под стать ему и слуги с ним – китаец, мавр, негр с негритянкой,
а также пятеро индусов-сикхов, те в карауле, что на улице,
то наши – ряженные только, индусам, холодно сейчас.
Чем занят мавр – я не знаю, он видимо помощник, в опытах научных,
и редко вниз спускается, а негритянка, верно убирает там,
готовит иногда, особенное что-то, коль вздумается графу.
В такие дни, кухарки убегают все, крестясь – они её боятся страшно, но
добра она, а чёрный лик пугает, с непривычки только.
Все очень преданы ему и молчаливы, хотя по-русски говорят, немного,
лишь индусы, да китаец, что поручения выполняет господина,
нам в прочем, зачастую непонятные совсем.
Но есть средь них – особый персонаж, о коем я не говорил пока,
таинственная дева, её иной раз вижу я,
когда она проходит в зимний сад, с лицом вуалию закрытым,
ни с кем не говоря, подобно призраку ночному.
У Маши застучало сердце и неприятной пустотой, в груди,
тоскливой потянуло, словно промозглым сквозняком.
Но чувству, этому, Мария не дала развиться в мысль,
решила – всё разъяснится позже и благополучно, для меня!
Очнулась и услышала, как Петенька сказал,
что ей самой – куда как легче расспросить про всё, у графа,
как будто бы не зная ничего.
Сергей Петрович к вам благоволит и не откажет, столь прекрасной даме!
Не любит он, когда скучающий бездельник проникает,
в мир его закрытый, но вы другое дело!
Тут, раскрасневшийся корсар запнулся и побледнел мгновенно,
зашептал, склонившись ближе, как бы галантность проявляя.
Прошу вас барышня – ни слова, что вам… теперь открыл…
Сергей Петрович Чигиринский – фрегатом грозным из тумана,
надвинулся внезапно, собой всё, заслонив,
загрохотал словами, словно пушкою сигнальной,
что утлому баркасу, приказывает в дрейф ложиться.
Не утомились ли – прелестная Мария?!
Позвольте вас – мне просто называть, с друзьями я накоротке,
вы – друг, я знаю это, хотя едва знакомы мы, но чувству, доверяю я
и он, по-офицерски, коротко, в поклоне голову склонил.
Для вас отныне, я – Сергей, к услугам вашим!
Мария Алексеевна присела в книксене изящном,
согласие, выражая, и улыбнулась лучезарно.
Я, сразу же прошу награды, как капитан,
приведший бриг из дальних стран, в пути опасности
умением своим, отвагой превозмогший, и руку предложил Марии.
Для сердца утомлённого, отрадой лучшей танец будет!
Зал бальный встретил их, сиянием свечей и гулом голосов,
они вошли, в руке рука, погасли на мгновение звуки,
а шёпот, будто шнур запальный вспыхнул, их быстрым кругом обежал.
Издалека, летел им в спину, провожая, печальный взгляд,
не отрывая глаз – Петруша, первый в жизни
приступ ревности, испытывал сейчас.
Ещё он, полчаса назад, парил орлом, любви горячей силу ощущая,
размахом крыльев мощных, ток радости держал его над степью
и вот упал стрелой пронзённый, в сухой ковыль,
где крикнул тонко, умирая.
Глава 12
Звучала музыка – накат волны и отходящий шелест на песке,
а рядом, среди скал стонало море, ударившись в гранит,
со всхлипом уходило в щели меж камней, звеня ракушками,
шипя сердито, белой пеною летящей.
И танец, бриз ночной, их лодку гнал от берега всё дальше,
качая, увлекая – гипнозом плеска вод и тёплым опахалом ветра.
Свет, бликами бегущий, по чёрной бездне – манил, тянул туда,
где в глубине морской солёная Луна дрожала,
и рыбы тёмным силуэтом, мелькнув, в неё ныряли, пропадая.
Царила музыка, рождая танец, а он движением и ритмом,
мгновением каждым – музыку творил,
они, кружась в объятиях огненных, явили древний знак,
который поглотила тьма.
Мария, где вы…возвращайтесь, она очнулась, распахнув глаза,
Сергей держал её за плечи бережно, внимательно и удивлённо,
смотрел в лицо ей, будто вглубь себя, зеркальный мир осознавая.
У вас душа легка и романтична,
она свободно проникает за грань реальности земной.
Я тоже видел ночь и лодку одинокую, Луну…
видение общее, то редкое явление…ошибки нет,
вы больше мне, чем друг – прекрасная посланница Судьбы!
Всем телом вздрогнув, Маша отстранилась, но не отняла рук,
рассудок был не в силах объяснить такое,
и девушка предалась чувствам, сердце охватившим,
а слов там нет, то каждому известно.
Сергей на помощь ей пришёл, склонившись ближе,
заговорил он горячо и страстно, решение, приняв – не сомневаясь более.
Быть может, очень быстро, сближение наших душ идёт,
в традициях обычных, но Провидения Рука, видна здесь ясно, очевидно.
Я – обещаю вам, волшебный мир открыть,
где места нет обыденности стылой, без ханжества и чванства,
там чувствам нет преград, гармония миров открыта взору!
Волной горячей, с головы до пят Марию окатило,
руки задрожали, забилось сердце птицею пленённой.
Ведь это же признание в любви,
хотя и не прямоё – он медлит чуть, ответа ждёт, особенного знака,
что сущность наша подаёт, в подобные минуты…
Чудесный сон – но нет, всё наяву – не верится!
А счастье, радость – уже внимания не обращая на сомнения,
ломают двери и ограды, запретов глупых, подлого расчёта,
нелепых правил жизни общества, ничтожных!
Они – как тени ночи, сжимаются пред чувством восходящим, что
раскалённым шаром солнца, встаёт, цветущую долину пробуждая!
Не мысли это были – Сила, которая острог покинув свой,
без устали, свободы воздух пьяный, глотками жадными пила,
не зная насыщения.
Мария подняла глаза, их взгляды встретились, сплелись,
свивая нити отношений, в тугой канат манильский,
соединивший, два сердца одиноких, навеки, мёртвою петлёй.
Рука Марии Алексеевны скользнула по плечу его,
а на ладони задержалась, трепеща – он понял сразу всё,
и в страстном поцелуе прильнул горячими губами к запястию её.
Тут мысль практичная пришла, каким-то моментальным пониманием,
смутившая романтики вуаль спасённой Андромеды,
заставив устыдиться чуть, несоответствию душевного порыва.
Мы вместе – здесь, стоим, в такой красноречивой сцене…
конечно у стены, укрыты тенью, но бальный зал гостями полон,
граф на виду и кто-то видел всё, быть может даже, слышал,
понять не трудно суть происходившей мизансцены.
Сергей намеренно, публично, признание сделал мне
или вниманием свидетелей не удостоил, ведь он решителен и смел,
а мнением света может пренебречь!
Как быстро изменилась жизнь моя – ещё два дня назад,
была я бесприданницей печальной, в ловушке обстоятельств,
безвыходных, трагичных и вот сейчас, зарёй мне будущее светит,
помыслить, о таком не смела, в мечтаниях даже, сокровенных!
О, счастье девичье моё – не обратись,
ты призраком обманчивым летящим,
молю тебя Отец Создатель, угодники святые, помогите!
Глава 13
Тем временем, в пределе левом зала, без суеты,
но очень скоро, подобие сцены, слуги возвели.
Все гости двинулись туда, дугою место представления окружая.
Сергей Петрович, увлекая Машу, сказал немного возбуждённо,
события последние, в него вселили радость, несомненно.
Такого вы не видели, быть может, лишь читали в книгах,
искусство экзотичное и древнее – прекрасное,
своею первозданной чистотой, живою страстью, смыслом тайным.
Зал погрузился в полумрак, хор голосов затих, лишь сцена,
освещённая осьмью шандалами, осталась перед взором.
Упруго, медленно, предела ожидая чутко, ползла молчания тетива
и вот, стрелой невидимой пробив, пространство, звук вырвался,
печальный длинный вой – щемящий сердце дикою тоской
прикованного демона, в глубинах времени забытом.
И рог трубил, к нему добавился ещё один, но только хриплый низкий,
и грёзы потекли, сменяясь, чередой, сознание девушки, волнуя.
В них – всплеск внезапный синей молнии и налетевший шквал,
сухая пыль взметнулась, бешено кружась, сминала травы,
а ломаные ветви древ неслись как потревоженные шершни.
Так первый выдох грозовой, волной неудержимой, катился, вниз
переполняя пропасти, играя эхом по ущельям,
вершины сотрясая, скал гранитных.
Стенания и крики флейт, вступили стаей птиц,
встревоженных кружащих, замолкли на мгновение
и тут – громоподобный, турецкий барабан ударил,
сердца смотрящих увлекая в ритм свирепый.
Открылся занавес – непостижимой красоты глаза,
то первое, что поразило зрителей притихших,
они пронзили их как два стилета, без промаха смертельным остриём.
В очах тех – жёлтый свет играл, костром вечерним
и вспыхивал лучом последним заходящего светила.
Рука изогнута в локте, раскрытой напряжённою ладонью,
часть нижняя лица прикрыта, лишь взгляд холодный лучника,
жестоким прищуром привычным, поймавшим – цель обречённую свою.
В движении порывистом и плавном, танцовщица, как будто замерла,
на миг, потом дыханием самума – горячим смерчем аравийским,
гостей заворожённых, вдруг опалило танцем женщины, невероятной.
Мотив тягучий изумлял, чужой и непривычный, но притягательный,
рисуя словно наяву – ленивое течение горячего песка
на склонах красных дюн ребристых,
плач ветра тонкий – в гребнях пыльных.
Мария – будто бы окаменела, лишь край сознания отмечал,
её присутствие на представлении, сама она была иною,
разделённой сущностью, которой управлял не разум, а другое что-то,
не ясное, но сильное и быстрое.
И понимание пришло, кошмарное как бред больного,
так сходное с безумием – я в ипостасях четырёх, одновременно
и действия свои осознаю мгновением позже,
так словно тело, но не это – новое, защитник некий,
само решения принимает, а разум тенью следует за ним,
флажком на рыцарском копье, необходимым, бесполезным.
Я вижу всё со стороны, бесплотным призраком, парящим
и зрением, чувством каждой части – я в них, мгновением единым.
Вот сумрак бедуинского шатра, на фитиле старинной лампы,
танцует язычок огня – трепещет, изгибаясь,
вертится, под прихотливым сквозняком
и вдруг становится огромным жёлтым пламенем гудящим.
Жар охватил со всех сторон, тяжёлый неотступный взгляд давил,
испепеляя, и загонял в небытиё – это она, подумала Мария,
танцовщица – таинственная дева, о ней Петруша говорил!
Погибели моей желает – всё знает,
ей имя – Зуула, дочь пустыни,… а дальше,
Машу будто отстранили, хранитель грозный выпрыгнул вперёд.
Струя воды, верёвкою свиваясь,
петлёй накинулась на пламя – пар взвился, затрещало,
вдруг потянуло вниз, а там бурдюк пустой, бездонным чёрным горлом,
жадно, её глотал неотвратимо.
Мышь пала на песок, у очага, из дырки в кожаном сосуде,
но кобра чёрная измазанная пеплом, уже раздула капюшон,
глазами тусклыми прицелив грызуна – метнулась,
пасть красную раскрыв, и промахнулась.
Мангуст уже отпрыгнул и в хвост змеи вцепился,
пыль, поднимая, кольца сжались – язык огня,
зверька ударил, усы и лапы опалив.
Мария содрогнулась и словно выпала,
так пробуждаются в кошмарном сновидении, подчас,
с трудом осознавая мир привычный, сдирая липкий ужас,
ещё столь явный – образом живучим.
Всё тело ныло, дрожь слабости – противная,
пустою немощью, высасывала силы, кружилась голова
и Маша оглянулась, присесть сейчас необходимо ей.
Заворожённые чудесным танцем экзотичным – зрители,
давно уж повставали с мест и ближе подошли,
свободно было кресло рядом – слава богу.
Шаманка, яростная Зуула, по сцене двигалась, войдя в экстаз,
сакральные чертила знаки, кровью, на папирусе незримом,
соединяла вместе их – в магический узор, разящий.
Босые ноги мягкостью пантеры наступали,
то били в пол, копытцем антилопы, браслетами звеня.
Им руки вторили, сверкая бликом злата – крылом ломаясь,
лебедем кричащим, то хищной лапой зверя изгибались,
удар последний – жертве наносящий.
Скачки порывистые бёдер и плавные скольжения живота,
рождали, может быть любили – мгновением каждым,
излучая страсть, да так, что зрители в смущение входили,
иногда, но взгляд не отрывали, захваченные действом чудным.
Такая пляска дикая, подобный эпатаж,
нещадно будоражил чувства публики – кипела кровь, скрипел корсаж,
дыханием частым грудь вздымалась, и руки сжатые немели,
вцепившись в отвороты фраков, а треск несчастных вееров,
терзаемых в беспамятстве эмоций, услышать, было невозможно.
Вдобавок к этому, если судить по моде тех времён,
то на танцовщице и не было одежды вовсе,
ну право невозможно – всё то, что есть на ней – нарядом посчитать?!
Открытый лиф, шальвары до колен, была ещё накидка, сразу,
невероятная плясунья, давно уж сбросила её,
и не было постыдного для глаз, в гармонии царящей.
Бой барабана неумолчный – сердца, дыхание в плену держал,
и пот блестящий, будто лаком, всё тело Зуулы смуглое скрывал.
Тончайший шёлк промок, прилип – исчез, лишь вышивка богатая,
людей смотрящих, от истерии зрелища, последнею преградой отделяла.
Дрожали зрители, столь непривычные, в обычной жизни,
к подобному потоку откровений плоти и души,
вторгалась сила новая в сознание – запах, со вздохом каждым,
глубже, ломая на своём пути легко, преграды чувств закрепощённых,
дурманящий, томительный и дерзкий.
Струился он, туманной мглою тайны, страсти, мускуса,
египетских тяжёлых благовоний – манил,
рождая грёзы скрытые, тянул в пучины сладкие
и возвращения не сулил, в блаженном погружении, бесконечном.
Но, участился шаг, ударов гулких и взвыли, застонали флейты,
погибая, колосьями в метущемся огне.
Предсмертный хрип рожков, терзая слух, полз ржавой цепью,
в агонии пытаясь, бубенцы убить – жестокий звон, окончил дело!
Осколки разлетелись – далёким эхом умолкая, по углам
и пала Зуула на помост, свернулась как ребёнок,
колени, к подбородку подтянув, тот час – тяжёлый занавес упал.
Глава 14
Аплодисментов гром, через мгновения долгой тишины,
слегка развеял наваждение – мираж далёкого Востока.
Редела быстро, пёстрая толпа, подавленная зрелищем,
скрывая тщательно волнение под масками,
укрыть спеша возникшую теперь неловкость,
по сторонам стремилась разойтись.
Потом, как принято – случайно как бы, собраться вместе
в компании подходящей, послушать первых смелых и самому,
сообразно обстоятельствам, добавить мнение, осторожно.
Перекрывая шум, поставленным и сильным баритоном,
кто-то анонс представил, для господ.
По окончании антракта, на сцене – здесь, артисты приглашённые,
представят пьесу, публике на суд, Уильяма Шекспира – Двенадцатая
ночь!
Мария Алексеевна – испуганна была,
конечно, иногда случались с ней мистические страхи,
а как же девушке без них, но, чтобы наяву, средь бала – первый раз!
Душа её молчала, понять мотивы странницы небесной,
едва ли может кто из смертных.
Лишь Разум – верный спутник бестолковый, в кипении суетливом,
нам указует смутные пути.
Немного легче Маше стало, но ощущения, осадок мерзкий держится,
как после сна отвратного – кошмарного, весь день, напоминает о себе,
подобно горечи и запаху от лука!
Воспоминания всплывали медленно, не ясно, словно – осенний
прошлогодний лист, из глубины пруда.
Сергей мне что-то говорил и извинялся очень – мол, вынужден опять
меня оставить ненадолго, но тот час, же пришлёт Петра…
оно и к лучшему, решила Маша.
Хотелось ей, водой холодною виски смочить,
да дело мелкое исполнить, что отложить немного можно,
но отменить совсем нельзя,
путь к дамской комнате – спросить мужчин, неловко.
Потом сама кого-нибудь из них найду, мне верно лучше станет
и непременно выпью, красного вина бокал…
подумаешь – какой-то морок приключился, мало ли,
но сердце, предчувствием тревожным билось.
Свой замысел, осуществив Мария, вышла в полутёмный коридор,
от оживлённых мест, в иную сторону стопы направив,
подальше – где избегнуть можно
внимания мужчин и взглядов острых женщин.
Ликующие радостные ноты настроения, угасли,
её недавняя печаль ещё жила внутри неё,
стояла мрачным силуэтом за углом, невидимая, рядом.
Лишь только Солнце, туча заслонит – она, бродяжкой шумной,
перстом корявым тыкая в лицо, юродивой старухой выскочит,
отдавшись гнусной радости безумной.
Начнёт плясать, хихикая – дырою вместо рта,
припадок явит, корчась пеной страшной.
И будет – извергаясь, слова ужасные плевать,
в зловонии – судорог падучей.
Железным оттиском они вопьются в сердце,
как ржавая посмертная медаль,
на счастье – не надейся ты, твоя судьба – печаль!
В смятении мысли находились, полузабытые воспоминания детства,
тоскою наполняли и вдруг опять, пришло видение.
Живой картиной и ощущением явным пережитым, предстала сцена,
где насмерть билась, с ведьмой разъярённой.
Ознобом – по спине, опять прошёлся, страх, дыхание затрудняя.
Мария, проглотив с усилием комок, что к горлу подступил,
за стену ухватилась, приходя в себя.
Да, что со мной… мне дурно очень, дрожит внутри всё существо моё,
но бросить всё в неясности такой, возможно ли?
Что дома я скажу… и перед графом неудобно, Сергей так мил,
чего перед собой кривить душой – он нравится мне очень.
Сейчас домой уехать, значит – там с ума сойти, от тысячи вопросов!
Развеять страх, лишь он способен – его образование и опыт…
мне в ситуации такой, чего же лучшего искать!
А подтверждение, ещё одно хотя бы, его намерений и чувств ко мне,
желаю получить я непременно, душа томится неопределённостью моей.
Мария шла по залам, теперь уже безлюдным,
прелюдия любви, звучала тихим тонким голоском,
лампадным огоньком под образами, и это придавало сил немного.
Негромко скрипнув, отворилась дверь,
чуть позади – где не было её в помине, Мария вздрогнув, обернулась,
стены фрагмент с большой картиной, приоткрыт и там, о – ужас!
Стояло тело – толстое большое
и грудь огромная сомнениям не давала места, женское,
точнее платье светлое с передником, но полное пустою чернотой,
а на плече, недвижной статуей сидел дракон или быть может крокодил.
И ноги Маши, будто к полу приросли, её обдало холодом и жаром,
крик тихий жалобный, покинул девушки гортань,
завязнув среди книжных полок.
Там, где у призрака лицо, по меркам человечьим,
Мария разглядела два белых шара с дырками зрачков,
под ними рот открылся – красный, сверкающий оскалом, больших зубов.
В недвижности мертвящей время стало,
а Маша прошептала робко – спаси и сохрани, крестом себя, закрыв,
тут дверь из преисподней захлопнулась, запором лязгнув,
как будто не было её и вовсе… стена – картины, книги.
Мария Алексеевна, возможно – тотчас убежала бы, отсюда, но слабость,
дрожь в коленях, заставили её обеими руками держаться за колонну.
Летели образы – один, страшней другого, но, что-то всплыло вдруг,
спасительной соломинкой последней.
Да… помню, Петя говорил, есть негритянка тут, животных кормит…
Страшна лицом добра душой – то, стало быть, она.
Ужасен этот лик – привыкнуть к внешности такой непросто,
Мария, на картинках негров видела доселе, и сомневалась,
решила потому, скорей покинуть место это.
Пройдя немного, Маша усмотрела, между колонн – щель тёмную,
как бы неплотно затворённой двери.
Сей вход, задуман, скрытным быть, но случай
в сущности своей, дорогу – где захочет, пролагает.
Марию Алексеевну, беглянкой можно бы назвать,
в натуре девичьей встречается такое, бегут куда-то – от кого-то,
потом наоборот, не тяготясь раздумьем долгим.
Вот человек, блуждая долго в темноте, отчаявшись,
увидев свет – скорей всего отправится к нему, бездумно,
хотя бы даже знал, что он ему погибелью грозит, возможно.
От мрака суеты усталость люди ощущают и возрасте любом,
не сознавая, тянутся к сиянию любви,
путями разными понять, пытаясь – мир другой.
Так девушки летят, как мотыльки, на властный свет любви манящий,
презревши зрение и слух, чтобы не знать опасности грозящей.
Бегут из мест, что тьмою почитают, туда где – мниться проблеск чудный,
к полёту новому ожоги, получив – стремление безумное и страсть,
лишь добавляют.
Бог вынужден, создать существ любви такими – иначе суть творения
абсурдна, в логичном мире только им – вручил способность демиурга.
Явлением своим творить миры не понимая
и разрушать – не оглянувшись, в том смысл высший заключён,
то беспокойство вечное, к познанию побуждение.
Глава 15
Здесь рукоятки не было и Маша, вцепившись пальцами за край,
вошла в какую-то каморку, затворившись.
Фонарик крошечный, висевший на цепочке, едва высвечивал,
тяжёлый двери створ, ещё одной, обитой войлоком
и мощною скобой, для открывания.
Мария силу приложила, двумя руками потянув,
но дверь дубовая, обивкой шелестя, на удивление легко раскрылась.
Обдало банным влажным жаром, живым и липким запахом лесным,
а аромат цветов заморских, сильный, дурманом голову кружил.
Тропическая ночь, объяла Машу, там, на верху, в нависших тёмных
кронах древ таясь, неведомые птицы, скрипучим резким криком,
перекликалась, иногда и яростно возились.
Шум крыльев, хлопанье, утробный клёкот, свист во тьме – все эти звуки,
столь непривычны слуху были, что девушку пугали внезапностью своей,
мурашками сбегая по спине.
Тот самый зимний сад – подумала Мария, раздвигая ветви и пробираясь,
узенькой дорожкой к блеснувшему огню, сквозь заросли густые.
Здесь видимо, расставлены фонарики, в уютных уголках… и,
плещется вода, быть может, там садовник, в ночной тиши,
творение своё, заботами не оставляет, китаец верно.
Сквозь тёмную листву, открылся вид прекрасный на поляну,
где между диких валунов росли цветы
и рядом с прудиком миниатюрным, в нём лотос розовый дремал,
зерцалом водным отражённый, бамбук тянулся словно страж.
Свет исходил от двух светильников китайских,
стоявших на подставках каменных – один поблизости,
над водоёмом, там, Индии – цветок священный спал.
Другой поодаль, где мраморный бассейн, не выше уровня земли,
казался – озерцом, в него с большого камня, водопадом,
горячая вода сбегала, журчала и парила.
На беломраморной скамье лежала простыня и вероятно,
чёрная накидка – плащ, какой-то длинный.
Небрежно сброшены сандалии – нетерпеливыми ногами,
валялись друг от друга далеко.
У края, термы необычной, всё в том же стиле, римском,
имелся круглый низкий столик, на коем натюрмортом,
сосуд расположился – изящных форм, высокий,
три апельсина на подносе и пара чаш серебряных резных.
Акцент сей строгой композиции – к раздумьям философским,
смещали вещи, смятые неясные, но без сомнений,
в женском гардеробе, имевших назначение и украшений горсть.
Мария Алексеевна, укрытие своё покинуть не спешила
и поначалу, не усмотрела, даже чьего-либо присутствия,
но вот раздался плеск – над дымкой водной глади явилась, девы голова.
Поднялись руки, медленно сметая капли, с лица – назад,
к блестящим чёрным волосам.
Минуты уплывали в бесконечность, а дочь пустынь,
о чём-то размышляя, смотрела на ночное небо за стеклом.
Решила, что-то и обеими руками, края бассейна ухватила,
шаг сделала, помедлила, будто ногою первую ступень искала,
окончилось раздумий время – черёд для действий наступил.
Клубился пар, терялся в тёплом воздухе клочками,
над ним, она и поднялась – богиней бронзовой, ожившей, совершенной,
а капли водные, с неё алмазами стекали.
Чуть постояв, подняла руки к небу,
словно просила или быть может, посылала что-то,
потом, вернулась быстро в мир подлунный,
отжала волосы и запахнулась простынёй.
Хруст камешков, от поступи тяжёлой,
заставил вздрогнуть засмотревшуюся Машу.
Она поспешно отошла, с дорожки – затаясь,
под сень огромных листьев цветущего банана.
Сергей Петрович миновал её и ветки отстранив,
шагнул вперёд – суровый, грозный, как атакующий корабль боевой.
Он в несколько шагов поляну пересёк, но даже в это время,
лица его не видя, Мария ощутила досаду графа, раздражение.
Сергей приблизился, словно намеревался – в двух словах,
закончить неуместный разговор и срочно отправляться по делам.
Короткой оказалась фраза на незнакомом языке, гортанном и глухом,
однако же, танцовщица, не отвечая – быстро, грациозно,
ему на встречу бросилась, роняя простыню.
Обняла крепко, телом всем, прижавшись, и замерла
испуганною птицей, склонивши голову к его плечу,
шепча в порыве страстные, горячие слова.
Сергей Петрович, видимо, не ожидал такого изъявления чувств сейчас
и образом обычным поступил, как человек – попавший вдруг,
во власть подобных обстоятельств.
Её он обнял и по голове погладил, ладонью проведя по волосам,
что спину женщины скрывали, потом за плечи взял,
чуть отстранив, заговорил, спокойно – теперь уж мягко убеждая.
К терпению призывая, надежду выражая, граф повторял,
желая разъяснить, но дочь пустынь, внезапно вырвалась из рук его,
так, словно он её держал насильно, и отскочила кошкой дикой.
Глаза восточной девы, горели бешеным огнём,
а волосы взметнулись чёрным смерчем, фигура хищницы опасной,
теперь стояла перед ним и жестами под стать проклятиям,
она – тираду гневных слов своих, сопровождала.
Как правило – такие перемены настроения женщин,
врасплох мужчину застают, и этот случай исключением не стал.
Сергей Петрович, всё ещё пытался объяснять, на понимание, надеясь,
но из глубин, уже потоком раскалённым поднималась, лава гнева
и слабый дождик слов спокойных, дрожащим паром испарялся,
с поверхности горячих скал, терпения его.
Мария поняла, что граф сдержался, глаза – клинок холодный,
смертельным выпадом сверкнули и фраза, брошенная им,
попала одалиске в сердце.
Но было в ней, такое слово, которое и сердце Маши,
пронзило ледяной иглой, жестокой страшной – Зуула!
Сергей же развернулся в ярости как тигр
и ветки, на дорожке изломав, рывком,
стремительно покинул, место драмы.
А Зуула пала на колени, лицо, закрыв руками, рыдая горько,
сжалась и слёзы падали в бассейн, рождая новый ход событий.
Мария, поначалу шевельнуться не могла,
как будто в ледяное изваяние превратилась
и мысли редкими снежинками, кружились,
над осознанием замёрзшим.
Вдруг снова, словно гвоздь горячий, упал – пробивши снег мгновенно
и путь в груди мучительною болью начал, живое, опаляя,
где явь невероятная, старалась втиснуться в оцепеневший разум.
Мне имени её – не называл никто,…
слова звучали будто, в брошенной холодной церкви,
пугаясь эха своего и путаясь средь серой паутины.
Почти – наощупь, Маша, пробралась к выходу и сад, покинув,
прошла шагов с десяток, куда глаза глядят.
Глава 16
За статуей какой-то, она в изнеможении, стала,
спиной о стену опершись, а искушение побега,
вновь поманило девушку – решением быстрым и простым.
Унылый дом, несостоявшейся свекрови,
уж не казался склепом мрачным, напротив – он убежище давал,
за это правда, собирался, часть крови выпить вместе с жизнью.
Так чувствует себя наверно зайчик, дрожащий в ямке под кустом
и, слыша лай собак, в охотном развлечении, что люди травлей называют.
О, боже – я не ведая, пичугой глупой, зерно коварного ловца
клевала беззаботно, под сетью роковою, теперь вот,
место заняла, в сём треугольнике безумном…
Меня он приглашает одалиской стать, ещё одной – так, что ли?
Быть может, граф – магометанин тайный,
но я ведь православия не оставляла?!
О чём я – обещаний не было моих и он,
хотя проникновенно, горячо, но очень мало мне сказал,
для выводов серьёзных!
Сама перед собой – признаться, я могу, Сергей мне по сердцу пришёлся.
Красив, умён, богат – в конце концов, такое сочетание, редкость!
К тому же, обхождением, вниманием всем своим,
сомнения нет, он показал – сказал, что сердцем,
меня от прочих отличает, воодушевлён и рад сближению нашему.
Слова такие посчитать, пожалуй,
галантностью простой – ну, совершенно невозможно!
Помилуй, бог – я думаю о чём?!
Ещё и часа не прошло, как ведьма чёрная,
жуткая магрибская колдунья – меня хотела погубить,
а он, казался благородным человеком, теперь же с ней,
наложницей развратной, стыда незнающей, душевно миловался.
Для них, такие отношения – в обычаях простых, заметно это явно!
Мысль новая, Марию ужаснула – представив на мгновение,
что ничего бы не узнала и в обстоятельствах удачных,
была бы в этом доме, женой, хозяйкою важной, госпожой.
А вместе с тем, посмешищем для посвящённых,
наивной дурочкой – да, от такого кровь застынет в жилах!
О, боже мой, а что сейчас, чем знание моё поможет,
ну разве сделать вид – в неведении, как будто я,
тогда мне до венчания, по меньшей мере,
её незримое присутствие, терпеть придётся.
Он уважительных причин и отговорок, тысячи найдёт,
ещё смеяться станет над капризом странным, барыни-невесты,
а мне, останется молчать – об истинных причинах веских.
А унижений гордости – мне, сколько предстоит перенести,
пока её навеки с глаз долой отправлю – жаль, что не крепостная,
достойнее и проще, продать танцовщицу,
куда-нибудь в Херсон, Бахчисарай, ей место там, подальше только.
Скорей всего ей денег надо заплатить изрядно,
чтобы уехала домой, куда угодно за границу – хоть к чёрту на рога!
Помилуй господи меня, какой же вздор собрался в голове!
Печаль мне будет, вместо – счастливых лет медовых,
где можно день за ночью – ночь за днём,
с любимым человеком чашу радости делить.
Я вынуждена буду жить, воспоминанием тяготясь
и хлопотать, сей, грязный мусор – тайно заметая.
Да и возможно ли такое – ведь слухи проползут червями,
да в сплетни обратятся, что роем мух, взлетят,
лишь повод дай – бездельников скучающих не счесть!
А где любовь – что станет с нею, в это время…
и Маша зарыдала, горько – сумеет ли родиться, здесь она, теперь?
Отравлен мир вокруг гадюкой этой, не скроешь рану на лице,
корявый шрам напоминанием вечным служит,
как яд её – засохший на моём венце.
Неумолима безысходность – подобна жерновам гранитным,
что масло выжимают из семян, жестоко извлекая жизни соки.
Неотвратимо – словно бы могильным камнем, навалясь,
свою работу исполняют мысли, себя в ловушку загоняя.
Раздумья тяжко давят сердце, вернувшись, на коротком круге и
снова повторят, мотив тоскливый, потом ещё, ещё – пока обида, злость,
горячими слезами не прорвутся, в сознание туманом заползая.
Мария Алексеевна – о не родившейся любви молилась,
в манящей близости сверкнувшей огненным плащом,
растаяв призраком, в руках дрожащих.
За что – в который раз Господь великодушный,
ей наказанием, такую муку утончённую измыслил?!
Просила – объяснений, прощения, помощи небесной и
обещала свечи ставить, надеясь слабо, жизнь свою устроить,
за столь сомнительную плату, а сколько их уже сгорело!?
Кого за пеленою слёз узрела, почудилось, в истерике быть может,
неизвестно, но яростно ему шептала гневные слова,
до края – полные отчаяния и боли.
Душа – загадочно молчала, на всё – свои резоны у неё,
непостижимы цели и причины непонятны,
а следствий нить неуловима, тот мир за гранью осознания.
Взаимодействий совокупность тонких,
не охватить – Творцом, предел поставлен,
хранит Отец детей своих, в незнании, во благо.
А Разум – лошадь упряжная, бежит, пока остались силы,
под свист кнута, чтобы упасть однажды, умирая – он сделал всё, что мог.
Мария Алексеевна – что с вами приключилось,
обиды ли, несчастья, вас в состояние такое привели?!
Сергей Петрович час уже, наверное, искал её по дому, по всему,
Петра кляня, послал наружу посмотреть
и обнаружил вдруг, в слезах, за тёмною колонной.