Циля Лауд - Centropa
реклама
Циля Лауд. Интервью 1 Циля Лауд Интервью Таллинн Эстония Дата интервью: март 2006 Интервьюер: Элла Левицкая Сегодня 11 марта 2006 года, город Таллинн. Я, Элла Левицкая, провожу интервью с Цилей Лауд. Добрый день! Цилечка, сначала о семьях родителей, о бабушках и дедушках. Мне все равно. Только давай вопросы. С какой семьи тебе удобнее начать? Все равно. Можно, потому что я мало что знаю о папином отце, потому что бабушка осталась вдовой в 24 года. Папа средний брат в семье, у бабушки было трое сыновей. Один, Семен Перльман, он был вообще журналист, редактором газеты «Советская Эстония», и был расстрелян немцами здесь, в Эстонии. Он был мужем одной из известнейших балерин, Анны Экстон, в Эстонии. Она танцевала в Бельгийском королевском балете, и потом после войны, когда она вернулась из эвакуации, она тоже, кстати, недавно умерла, относительно недавно, лет 8-10 тому назад. Она была одним из главных хореографов нашего театра «Эстония», ставила балеты. Ее балет «Красный мак» пользовался таким сумасшедшим успехом, и она сама настолько интересный человек − она владела семью или восемью языками, и после премьеры она выходила на сцену и на всех языках, которые она знала, она приветствовала гостей. Она была жена Семена Перльмана, папиного родного брата. Второй брат, Яков Перльман, умер в 1947 году. Он приехал после войны, очень долго болел и умер. И папа мой… Вот когда же мой папа родился? Папа родился, по-моему, я должна проверить, помоему, в 1901 году, и умер он в возрасте… Нет, подожди, он умер в 1973 году, 1 марта 1973 года, в 69 лет. Когда он родился. И умер 1 марта 1973 года, похоронен на нашем кладбище в Рауме. Там же похоронена и его мама, моя бабушка Геня Семеновна Перльман. Папа мой родом из Пярну. А папу как звали? Папу звали Исаак, Исаак Абрамович Перльман. Родом он из Пярну. Папа прекрасно говорил на идиш, потому что дома говорили на идиш, и естественно, его родным языком был эстонский, потому что он из Пярну. Папа учился какое-то время в Лейпциге, потом он вернулся и выучился на перчаточника. И в годы войны он был послан в Киров и работал ответственным за пошив рукавиц для авиации, советской армии. И когда война закончилась, он приехал на 2 года позже к нам из Кирова, он был в Кирове. На 2 года позже приехал, потому что заказы шли и шли, и он там должен был быть. А после войны папа очень болел, у него был пиелонефрит. Он работал на заводе «Эстикабель», просто в цехе работал. Не рабочим, а мастером, наверное, как я сейчас помню. И он же туда меня тоже устроил в 16 лет, потому что я хотела быть очень самостоятельной, хотела работать. Я не хотела быть хорошей еврейской девочкой, мне это очень не нравилось − все такие правильные, а я была такая активная пионерка. Мы играли в войну с Кореей, мы с ума сходили, мы бесились. И мне хотелось иметь свои деньги. И я работала на заводе «Эстикабель», в 16 лет начальником склада группы высоковольтных проводов. И у меня по тем временам были совершенно сумасшедшие ценности на складе, на миллион рублей, и вот я помню, как я собрала грузчиков и сказала − пожалуйста, у меня не воровать, потому что я еще молодая, меня можно обмануть. А если вам что-то надо, скажите, и я для вас достану в цехе. И меня очень любили, даже матом не ругались при мне. Вот у меня такое воспоминание осталась с детства. Ужас, руки боятся холода до сих пор, потому что зимой на морозе мы грузили вагоны с проводами ТПРФ, ВЭЛ, все вот эти высоковольтные провода − всевозможные. Циля Лауд. Интервью 2 Походили контейнеры на больших грузовых машинах, и я с отрезанными на перчатках пальцами на счетах считала, сколько рулонов ушло, и потом выводила цифры. В фуфайке. Вот от пола два вершка, это вообще было очень смешно, конечно. Ну, вот, а до этого я еще работала старшей пионервожатой в смешанной школе, когда тоже мне было 16 лет. Но я там проработала меньше года, потому что я должна была учиться, а это занимало очень много времени. Я закончила вечернюю школу, и образование в Ленинградском институте культуры тоже получила заочно. Всю жизнь учусь заочно, жалко было тратить время на это образование. Все равно никогда не работала по специальности. Вот. А возвращаясь к папе, я все-таки хочу закончить с папой сначала. А папа работал на заводе «Эстикабель», там он проработал все время. И еще у него была такая нагрузка − председатель товарищеского суда при домоуправлении. И как к нему шли люди! Мой папа был исключительно добрый, остроумный. У него была кличка Князь. Он был просто златоуст, его речами заслушивались в любой компании. Он был такой остроумный, и так как он говорил на трех языках, у него и юмор на каждом языке носил свой специфический оттенок. И я помню, на улице Виру, где мы все жили, в большой нашей квартире была большая дружная мишпуха, мы папе справляли 60летие, и было 50 человек! И каждый нашел какие-то совершенно необыкновенные слова в адрес моего папы. А потом папа очень заболел. И, конечно же, в 69 лет эта болезнь его уже доконала. Мы постоянно дежурили. К нему еще ходил мой двоюродный брат, с которым я сейчас не поддерживаю никаких отношений, он живет в Америке. Двоюродный брат − это тоже откровенно говоря чисто условно, потому что это Яшин, вот младшего брата сын, он, вернее, дядя Яша его просто… На самом деле он был его неродной сын, потому что он просто скрыл позор своей, он женился на женщине, у которой этот Геннадий, Гедалья его вообще зовут, когда он был уже зачат. Но это считалось позором тогда, родить без мужа, и дядя Яша на ней женился, он ее безумно любил, и он считался сыном дяди Яши и, стало быть, моим двоюродным братом. А потом он нашел своего родного отца тоже, уже будучи совсем старым, и взрослым. И сейчас он живет в Америке, я знаю, но мы совершенно не общаемся. Там долгая своя история. Но она к делу не относится, и она просто даже неинтересная. Просто люди, как говорит мой старый друг детства, люди не всегда бывают благодарны. А причина была та, что я ему не могла простить, что он своему сыну не мог сказать, что его папа буквально спас от его пьяницы-матери, потому что когда дядя Яша умер в 1947 году, она периодически выходила замуж, и последний муж у нее вообще был пьяница, на Сааремаа, полковник, по-моему, Левин его звали. Вот поэтому у Гены фамилия не Перльман, а Левин. А мой папа, так как у меня детей нет, очень хотел, чтобы он взял фамилию Перльман, а он не взял. И вот, все это вместе, и мы перестали… То есть, мы здороваемся, мы разговариваем, но перестали, никаких теплых чувств я, естественно, к нему не испытываю. Мне гораздо ближе мои двоюродные братья от маминой сестры, из которых старший уже, к сожалению, умер. Я расскажу потом об этом. И, короче говоря, папа в 69 лет умер. Бабушка осталась вдовой в 24 года. Я ничего не знаю о дедушке, потому что мне бабушка никогда не рассказывала о нем. Я знаю только папу, маму и бабушку Геню Семеновну, которая была совершенно исключительной личностью. Она не имела никакого специального образования, но она была совершенно изумительный кулинар и повар. Ее пирожки с мясом, ее фаршированную рыбу вспоминает вся Эстония, где есть эстонские евреи. И она содержала еврейский клуб до войны, и когда мы вернулись из эвакуации, мы были на Урале, в Нижней Увельке, она тоже открыла этот клуб. Но это уже был не клуб, а больше столовая. Она помогала бедным всех национальностей, и у нее работала одна старая, ну, по тем временам, конечно, не старая, одна еврейская женщина Хассе Умова, которая тоже бедствовала. И бабушка ее приютила и дала ей возможность заработать хоть какие-то деньги. И ее дочка приходила к нам кушать, мы вместе, в общем-то, и выросли. Мы жили на Карья-Веке, маленькой Карья, а она жила на Суур-Карья, Большой Карья. И вот, в эту квартиру кто только не приходил − самые знаменитые евреи, все помнят мою бабушку. И папа был такой же, исключительно добрый человек. Каждый день 24 мая, когда папин день рождения, на могиле у него стоят цветы. Кто их туда приносит, я не знаю. Циля Лауд. Интервью 3 Однажды я видела там эстонскую женщину, она мне сказала: если бы ни ваш папа, у меня бы не было квартиры. Как я уже говорила, он был председатель товарищеского суда. А вот до войны, бабушка рассказывала, в квартире отмечали все праздники еврейского календаря. Приходили известные евреи, заказывали даже себе домой пирожки с мясом и фаршированную рыбу, и гехакте херинг, и гехакте леберт. У бабушки был свой вариант приготовления печенки: она ее не варила, она ее жарила на сковородке, и еще чуть теплой пропускала через мясорубку. И отдельно жарила лук, и туда же пропускала этот лук. И добавляла всегда, я не знаю, на килограмм порцию, я рассказываю так подробно, потому что Эдвард просил у меня этот рецепт, я помню. И добавляла туда 3 столовые ложки коньяка и 2 или 3 тертые вареные морковки. И паштет получался таким хорошим, очень пышным. И сверху она всегда украшала желтком и белком отдельно. И получался очень вкусный паштет. Но фокус был в том, что печенку не нужно варить, а с каждой стороны буквально по полторы-две минуты обжарить. Это у нее были коронные блюда такие: фаршированная рыба, в которую она на дно кастрюли клала булку всегда, я помню эту большую алюминиевую кастрюлю. Лежит под кусками рыбы, лежат слои, кусочки булки, потом слой свеклы, чтобы был красивый цвет обязательно, потом красиво по дну выкладывалась рыба, и на ней кусочки морковки дольками, чтобы было красиво тоже, а не только вкусно. Всегда она старалась, чтобы стол бы накрыт не только много − много, это естественно, это само собой, как в каждой еврейской семье, но чтобы было красиво. Евреи ведь удивительная нация − они принимают те обычаи и те повадки, не найду уместное слово, − но тем не менее, как накрыть стол, как убрать комнату, куда поставить вазу, как куда и что к чему надеть, и так далее. И бабушка моя, конечно, всем этим прекрасно владела. Она не была красивой, но была интересной. Она была полной, к сожалению, но она была очень жизнестойкая: остаться в 24 года вдовой и вырастить сыновей, и двух похоронить при жизни, и остаться человеком − это не каждому дано. И я еще не встречала человека, который о ней, или о моем папе, или о моей маме сказали бы плохое слово. Я папины похороны смутно помню, потому что было большое горе, 69 лет. Бабушкины похороны были, я их плохо помню, плохо, потому что мне было лет, сколько, 22 или 23, а вот похороны папы я помню хорошо. Было очень холодно, и собралось, наверное, около 300 человек. Просто я работала на заводе, и все мои коллеги, и мама работала тогда в «Интуристе», ее коллеги. В общем, это был вот народный, любимый человек. Это было действительно… И точно так же, вот когда моя мамуля теперь уже, мы говорим о ней в прошедшем времени, полгода назад она умерла. Ты ее видела, по-моему, в первый раз? Да. Вот такие дела, Элечка, вот мамуля моя умерла, и были тоже колоссальные похороны, потому что мама была совершенно уникальный и совершенно светлый человек. И если я вот так логично перейду от бабушки и папы к маме, то я могу сказать, мама моя родилась, на самом деле мама родилась 28 апреля 1910 года. А записали ее только в августе, в эстонское время тогда вот так было принято. И мама моя, ее родители, дедушка родился в Ямбурге, Абрам Каплан, он родился в Ямбурге, я тоже посмотрю тебе потом даты рождения. А бабушка моя была внучка кантониста, которые имели возможность, вы знаете эту историю, жить в Ленинграде. И бабушка моя была из Ленинграда. Анна Александровна Перцовская. Бабушка была очень умная, очень красивая. И у нее было трое детей: моя мамуля Анна, или Хана, она в паспорте Хана Перльман, Каплан урожденная, Несси Перльман, тоже все умерли, Несси, и была еще Ася, она умерла в возрасте 11 лет. Где они жили, родились? Все родились в Таллинне. Все родились в Таллинне на улице Сакала в роддоме, все родились там. Вообще мы все эстонские евреи, у нас уже здесь много поколений. Тетя и мама были пианистками, они закончили консерваторию, а девочка Ася умерла, ей было 11 лет. Мама никогда не работала, у нее не было законченного, не было диплома об окончании консерватории, был только у тети. Мама сначала, мама тоже никогда не работала по специальности… Я про маму рассказывала, да? Бабушка была… А кто был старше, мама или ее сестра, знаешь? Циля Лауд. Интервью 4 Конечно, мама была старшей сестрой. Несси − средняя, а Ася была самая молодая, она умерла. Не знаешь, как бабушка и дедушка попали в Таллинн? Бабушка приехала в Нарву, это так бабушка мне рассказывала, я не знаю. И на какой-то встрече в одной еврейской семье она познакомилась с дедушкой. А дедушка жил в Ямбурге, теперешний Кинвиссер, тоже это близко. Потом они познакомились, и дедушка ее потом привез в Нарву, и в Нарве родилась моя мама. Мама родилась в Нарве, я наврала тебе, что все в Таллинне − мама родилась в Нарве. Я думала о Несси. А потом они все переехали в Таллинн, потому что дедушка, это тоже важно сказать, с маминой стороны, Абрам Каплан, написала, да? Он был портным, и во время войны, и после войны он переквалифицировался, и стал очень знаменитым военным портным. Он шил военную форму, и особенно нам запомнился один генерал, Соловьев. Он приходил к нам в дом, все время кроме дедушки он никого не признавал. А бабушка всегда была дома, бабушка была все-таки достаточно набожной, но дедушка этого ничего не признавал, и только ради бабушки по большим праздникам еврейского календаря, когда у нас на Виру собиралась вся семья, дедушка надевал кепку и произносил молитвы над вином, ну, все соответствующие молитвы к каждому празднику. Я помню, как справляли Пурим дома, бабушка напекла… Бабушка с маминой стороны была тоже потрясающая кулинарка. И я помню, она пекла эти хоменташи, а дедушка, и заставляла дедушку читать Магилат Эстер, тогда у нас дома откуда-то сохранился этот свиток. Куда он потом делся, я понятия не имею. И помню еще, что у нас во дворе, наш дом стоял на углу улиц Виру и Мюльваре, и там была, жила женщина, которая работала на рыбном заводе. И она нам приносила вот такие лососины, и бабушка их разрезала, и икра прямо вот так стекала из них, и бабушка сама делала красную икру, и бабушка сама солила их − бабушка тоже была очень хорошая кулинарка. Особенно на праздники у нас дома было всегда много красной икры и лососины, потому что Тося, Тося ее звали, приносила. А мы до сих пор общаемся с ее сыном, мы знаем, что он жив-здоров. И до сих пор, кажется, живет там. Бабушка и дедушка прожили очень дружно, очень хорошо. Бабушка умерла в возрасте 82 лет, и дедушка умер во сне в возрасте 80 лет. Даты я тебе потом скажу, съезжу на кладбище и посмотрю все даты, ладно. Не очень тебе сложно? Нет, нет, подъеду как-нибудь, немного потеплеет, ладно, пока ты это все будешь оформлять, я позвоню и скажу. Что касается моей мамули, она была, конечно, совершенно уникальным человеком. Все ее звали Анна Абрамовна, хотя она была Хана Абрамовна, она здесь занималась тем, что основывала русский драматический театр. Она, я помню, мама принимала на работу в 1947 году Стриженова, Миропольскую, Рудина, Коняева. И мама вообще всегда очень всех выручала, Стриженов ведь очень пил, и он приходил пьяный, и мама его спасала − забирала у него деньги, держала его у себя в кабинете, и так далее. Она была сначала администратором, потом старшим администратором в Русском драматическом театре, но мама знала много языков. Она в 75 лет еще сдала экзамен на финский язык в пединституте, потому что ее сделали тогда главным администратором Интуриста, и тогда это было первое варьете в Советском Союзе, в Астории, и она была главным администратором. Как говорят, с мамой ушла целая эпоха, вот как говорили на поминках − это был человеклегенда. Моя мама никогда ни у кого не брала взяток, никогда и ни у кого. Там швейцары имели по 2-3 «Волги», это был разгул застоя, как говорится. А мама, моя мама святая в этом смысле. Я помню, у нас было большое, колоссальное окно, и подоконник шириной 1,5 метра. Старинный дом, там, где у бабушки был клуб, мы после войны получили там часть. 2 комнаты. Это был бабушкин дом до войны? Да. У нас нет документов, мы не смогли доказать, слава Б-гу, что живы остались и не сгорели в Холокосте. И мама приносила дикое количество шоколада, это она всегда брала − шоколад и цветы. И однажды она принесла бумажку, говорит: смотри, это мне один моряк подарил. − Мама, это же 10 бон! А тогда у нас был портовый магазин, потому что Таллинн − Циля Лауд. Интервью 5 порт, и можно было купить потрясающие… 10 бон это было по тем временам, как сегодня −1000 рублей. Тогда это были большие деньги. Я говорю: мама, ты взяла взятку! Как она, бедненькая, испугалась! Она его раскопала, она ему сказала все, и он ее успокаивал, и прочее. А однажды пришел главный, старший капитан китобойной флотилии «Слава». Он приехал в Таллинн, и, естественно, попасть в «Асторию» было невозможно, просто невозможно. И он пришел к маме и сказал ей правду, что он специально приехал, чтобы побывать в «Астории». И мама ему дала столик. Он вот так вот сидит, очень много выпил, и у него деньги торчат, и мама забрала его бумажник и положила в сейф, и на следующий день ему позвонила. Спасла ему все, что он заработал за 6 месяцев. И никто не мог поверить, что мама вот так бескорыстно все это делала. Моя мама была такой вот исключительно наивной, как большой-большой ребенок, и никогда ничего никому не врала. Однажды пришел мой друг, тоже моряк дальнего плавания, с женщиной, к нам домой, и говорит: «Тетя Аня, познакомьтесь, это моя девушка». Она так смотрит и говорит: «Боже мой, Жорик, с кем ты пришел, эту женщину даже в «Асторию» не пускают!». Прямо при ней, в глаза и прочее. То есть, очень много смешных случаев было, ее разыгрывали мои двоюродные братья, племянники. Но в то же самое время мама была очень требовательная, очень строгая, и все официанты ее очень слушались, потому что она была независима: она ни от кого не брала на чай. Она ходила на работу со своим чаем, потому что она думала, что повара наливают грязную воду в чайники. Ей это не нравилось, она боялась, что не из того крана нальют. Она ходила со своими бутербродами, потому что она говорила, что повара выходят из туалета и не моют руки. Она была безумно брезглива, если бы можно было мыть мясо мылом − она бы это делала. Мама совершенно не умела готовить, готовил папа, и очень хорошо готовил, наверное, этот дар от бабушки перенял, передалось, да. И я готовила. Но я жила отдельно, когда я первый раз вышла замуж, у меня был очень славный муж, это я, сволочь. Мы расстались друзьями, потому что он ученый, витал в облаках, а я стою на земле двумя ногами. И мы разошлись. И я вот сейчас уже 19 лет замужем за вторым мужем, очень хорошо все, тоже эстонец. Честно говоря, может, это некрасиво, и в интервью не стоит говорить − я не люблю еврейских мужчин. Вернее, я неправильно говорю, я их люблю как братьев, потому что у них как правило две левые руки. И мне это очень непонятно. Ну, я понимаю, у них для этого есть Вася за 3 рубля в советское время, а сейчас, наверное, за 3 кроны… Нет, за 3 кроны сейчас ничего не сделают… Но тем не менее… Детей я могла иметь, я делала аборты, но детей не хотела иметь. Потому что в советское время сама воспитывать я бы не могла, я работала. Мы приехали после войны, до войны это была богатая семья, потому что дедушка очень хорошо зарабатывал, папа хорошо зарабатывал. А после войны когда мы приехали, мы уже ничего не имели, нас тут местные кадры обобрали. И моя няня Опперман сохранила только часть маминой и тетиной спальни, это все, что с большим трудом удалось вернуть. И мы получили от нашей 13комнатной квартиры на Виру, это была бабушкина и дедушкина квартира со стороны мамы, получили обратно только 4 комнаты, где жила тетя с семьей, ее муж вернулся после войны с туберкулезом ноги, костей, и ходил на костылях. И потом умер в 1953 году. И мама жила там со мной, а потом папа приехал, и бабушка и дедушка. И трое сыновей, у тети были двойняшки, которые сейчас живы, очень больные, один в Дюссельдорфе, другой в Таллинне, он подполковник был, женат, у него есть сын Павлик, и жена чудная Светлана, а у второго брата, я не могу их назвать двоюродными братьями, потому что когда мой папа был еще в Кирове, мой дядя Пауль, вернувшись с фронта, естественно, он был в советской армии, то он меня воспитывал так же, как и своих детей. То есть, нас одевали одинаково, мы как родные были, причем старший мой двоюродный брат женился на москвичке, жил в Москве, был кандидатом наук, врач, хирург. Его звали Исаак Гольдман. Он умер, к сожалению, у него был инсульт, и он умер. Слава Б-гу, что умер, а не остался калекой, потому что жена мерзкая совершенно, она бы его заколебала. Потому что у нее главное − иметь деньги, главное в жизни. А от него остался сын, но она даже фамилию ему дала Козлов, это ее девичья фамилия, ей не нравилась фамилия Гольдман. Она ею пользовалась только для того, чтобы сыну сделать Циля Лауд. Интервью 6 эстонский паспорт, с которым можно ездить по миру. По наследству получил все это. Других братьев зовут Семен и Рафаил Гольдманы, им по 60 лет, а старшему сейчас было бы 64, но вот он умер. 2 года уже прошло, как он умер. И вся вот эта большая наша родня распалась. С бабушкиной стороны, она, как я уже сказала, она из Ленинграда. Ее родная сестра тетя Лиза умерла в эвакуации в Нижней Увельке, это Челябинская область на Урале. Она тоже жила здесь? Нет, она здесь не жила. Они были в Ленинграде, но она осталась на Урале и умерла там, в Нижней Увельке. А вот другая сестра, самая молодая из бабушкиных, потому что у бабушки их было четверо: тетя Катя, она жила здесь, она умерла, она пела очень хорошо, тетя Соня жила в Москве, она вышла замуж за (нрб), она была певица, очень красивая была. Умерла. И у бабушки был еще брат. Дядя Сима Перцовский, ювелир. Он тоже жил в Ленинграде, и тоже умер, к сожалению. И сын Алик, он и сейчас живет в Ленинграде. А бабушка вот выжила во время эвакуации. Мы уехали последним поездом из Эстонии на Урал, со всеми эстонскими евреями. Бабушка и дедушка там переболели тифом, и спасла нас старая русская женщина Кузьмовна. А я, у меня была всю жизнь, в эстонское время здесь, гувернантка, ее звали фру Опперман, балтийская немка. И меня давали моим родителям или бабушкам и дедушкам только по великим праздникам, потому что они меня хотели баловать. И я помню, как мама мне рассказывала, чтобы получить меня себе, дедушка приносил килограмм апельсинов мадам Опперман и клянчил меня на субботу и воскресенье. Мама с папой жили на улице Брукси 7, там я родилась. И это был вообще большой праздник, когда я была со своими родителями. Когда мы уехали в эвакуацию, я до 8 лет вообще говорила только на немецком языке, дома у нас говорили на многих языках, в том числе на идиш. Идиш − это старогерманский диалект, и когда, я помню, что первое слово, которое я услышала на русском языке, было слово хуй. Хозяйки нашей, Кузьмовны, сын пошел со мной гулять, я в белой шубке, в капоре. Я помню это до сих пор. И он вытащил свою пипку и говорит: смотри, хуй! Сейчас ссать буду! Я вот это запомнила на всю жизнь. А мама мне рассказывала, что в годы войны, когда было так тяжело, когда было голодно и холодно, а я пришла домой и кричу: где мой подъяичник, я не могла кушать яйцо без подъяичника. Это было очень смешно, и несмотря на то, что я говорила по-немецки, дети ко мне относились там неплохо. А мама рассказывала, у нас столько историй вообще о жизни на Урале, где были очень хорошие, очень теплые люди, моя мама рассказывала, что она в первый раз вымыла пол в 32 года. И ей говорили: ты, Анюта, лучше играй, ты только грязь размазываешь. А мама говорила, я первый раз, когда приехала на Урал, зашла в свою каморку у Кузьмовны, которую нам выделили, такую, как всем эстонским евреям. И не только евреям, эстонцам тоже, которые уже были потом туда сосланы. Открыла дверь и видит: сидят люди за столом и чешут волосы на стол. И давят. Это были вши. А мы этого ничего не видели, мы и не знали, это мама рассказывала. Это был, конечно, целый потряс. А как мама искала эту комнату, это вообще, это у нас из семейной хроники, все подыхают. Мама, на высоких каблуках, шикарно одетая, с чернобурой лисой, со мной на руках ходит и ищет сельсовет. Ей сказали, что там скажут, куда поселят нашу семью: бабушку, дедушку, маму и меня. Папа на фронте, да. Ищет сельсовет, и подходит вот такая элегантно, красиво одетая, в шляпе − у мамы вообще был прекрасный вкус, как и у тети, кстати. И спрашивает: скажите, пожалуйста, где сельсовет. Она видит, стоит кто-то в форме, она не понимала − солдат, офицер. Она говорит: господин офицер, скажите, пожалуйста, где сельсовет. А он говорит: а пошла ты на хуй, гражданка! − Спасибо большое! И идет, и ищет, где написано слово «хуй», потому что она не слышала это раньше. Подходит к другому, ничего не находит, и говорит: простите, пожалуйста, господин офицер, меня вот послали на хуй и сказали, что там должен быть сельсовет. Это правда, это мама рассказывала, и действительно все это знают. И я не могу это найти. А он говорит: гражданка, да вас послали матом. И мама говорит − я так разозлилась, я ему говорю: идет война, при чем здесь маты. Она решила, что мат − это вот спортивный мат, как было до войны, когда она училась в гимназии. Да. Много таких очень смешных эпизодов, как разыгрывали мою мамулю, потому что она была очень Циля Лауд. Интервью 7 такой наивной, и вообще она не умела ругаться. Когда я открывала свой поганый рот, она говорила: боже мой, какая ты заводская! Как-то дома было не принято, потому что я с1968 года 20 лет работала на заводе Пегельмана. Мне нравилось всю жизнь работать. Ну, про меня нечего рассказывать, правда, я же современная. Не знаю. Ну, вот, я закончила вечернюю школу, я сейчас про себя быстро все расскажу. Я закончила вечернюю школу, потом я закончила ленинградский институт культуры, после института я сначала работала, то есть, не сначала, я параллельно работала в Академии Наук, сначала в библиотеке, потом зав. Информационным отделом в специальном конструкторском бюро. А оттуда я перешла работать на завод, и проработала 20 лет. А когда началась Перестройка, и я не хотела вступать в партию коммунистическую, хотя эта честь мне была предложена, но я дома всегда жутко ненавидела. Потому что я тогда уже знала, кто такой Сталин, и смеялась от счастья, что он умер. И мои родители давно мне все это хорошо объяснили. Но комсомолкой я была, и я даже была комсоргом школы. И пионеркой была? Пионеркой − это само собой. Я даже тройку по арифметике исправила, а как же, это было святое! Чтобы меня приняли, а как же! И комсомолкой я была очень активной, и свято верила в идеалы. А ребенком я играла в войну, боролась с фашистами, была предводителем. В эвакуации? Нет, здесь. Я приехала, мне уже было 8 лет. И поэтому… А, вот наверное это еще нужно рассказать. Я когда приехала, я очень плохо по-русски говорила. И мама меня сначала повела в эстонскую школу. Но там учительница была эстонка, она не говорила по-русски, и я не могла начать учиться. А мне было 8 лет, я уже старая как бы была. И тогда мама меня, слава те, господи, перевела в русскую школу, где учительница была еврейка, и то, что я не понимала, она мне переводила на немецкий или на идиш, вернее. И я, естественно, была… Я математическая бездарь, и я ею и осталась до сих пор. Я ненавижу компьютер, хотя я и вынуждена на нем работать, я ненавижу мобиль, хотя им пользуюсь, и так далее. Мне нравятся люди, мне нравится человеческое общение, потому что есть понятия, которые нельзя купить за деньги. И работая все время со всем прогрессом XXI века человек перестает быть человеком. Он становится как бы роботом. И мне это не близко, скажем так. И с завода, когда началась вот эта перестройка, я перешла на работу по блату в национальную библиотеку Эстонии, и я была, нас было два неэстонца, я и еще одна еврейская женщина Регина, которая занимала небольшую должность. Вот Регина Пац, которая и сейчас там работает, да. Очень славный, очень хороший человек с очень плохим эстонским. А все говорят, что у меня очень хороший эстонский, как второй родной, и поэтому мои дорогие эстонцы выбрали меня даже председателем профсоюзного комитета. Это было очень смешно: на 680 человек одна важная такая еврейка, председатель профсоюза национальной библиотеки. Было очень весело. Но мы жили потрясающе: это было время, когда все было по талонам, когда нигде ничего не было. А у меня был блат везде, я была пройдоха жуткая и авантюристка. И я давала взятки где только можно. И у нас вместо одного телевизора в год получалось 12, вместо 1, 2, 3 велосипедов мы получали 100, 200, вместо одной путевки получали 3-4, и так далее. Нам привозили курицы, и мой муж их рубил, потому что они были замороженные, но они были, и это было счастье. Я привезла целый филиал, устроила филиал обувной фабрики, и наши люди все были одеты и обуты. У нас своя фабрика «Коммунар». В общем, мы жили хорошо, и они очень жалели, когда я оттуда ушла, даже несмотря на то, что мне к тому моменту уже исполнилось 55 лет и я была пенсионерка. Но я создала там хор. Они не хотели, чтобы я уходила. Но меня тогда позвал на работу Гена Грамберг, тот председатель нашей общины. Ну, кровь не вода, я всегда была настоящей еврейкой. Я правда горжусь, что я еврейка, я никем другим быть не хочу. И я пришла работать в общину, и пригласила мою дорогую Наточку, интеллигентнейший человек, прелестный. Это реликтовый человек, таких сейчас просто нету. Просто нету. У нее очень тяжелая судьба. Но вот я счастлива, что меня с ней жизнь свела, потому что она совершенно необыкновенный человек, правда, необыкновенный. Дай Б-г только, чтобы у нее хватило сил и здоровья, во- Циля Лауд. Интервью 8 первых, она исключительно хорошо образована, исключительно. И проработала я там 10 лет, и вот говорят, что я там все-таки сумела создать эту общину, которая имеет достаточно серьезный вес в республике, с ней считаются. А теперь, несмотря на то, что мне исполнилось 68 лет, меня пригласили на работу в Министерство образования. И так как я все эти годы была членом Круглого стола при президенте, и наша община была соучредителем Ассоциации народов Эстонии, то я этот вызов приняла. Мне интересна политика, честно говоря, и я считаю, что учитывая людские слабости и понимая психологию, с людьми разных национальностей, и зная немножко культуру, можно найти общий язык. И это нужно делать. Во-первых, потому, что не хлебом единым, а во-вторых, чтобы люди были добрее друг к другу, от этого только выигрывает жизнь каждого человека в целом. И я действительно в это верю, несмотря на свой возраст. Я знаю, меня жизнь сталкивала с очень неприятными, с очень жестокими людьми. И когда я, глядя в глазное дно такому вот жестокому, мерзкому человеку, которого я в душе… я его разгадала, я понимаю, что я говорила например: только вы можете мне помочь, потому что я знаю, что у вас хорошая душа. И ему не хотелось меня разочаровывать, и я получала то, где другие терпели фиаско. Потому что в каждом человеке ведь заложено и то, и то, правда? И нужно просто это вот раскопать. И поэтому в общине вот пришло много замечательных людей, пришло много спонсоров, особенно из Америки. Вот приехал, например, Генри Познер III, который купил часть эстонской железной дороги. Ну, что ему община, нужна она ему, как дыра в голове, хорошо, что он знает хоть, где Эстония находится, правда? А сколько таких поп с глазами в Америке сидит, которые вообще ничего не знает, правда ведь? Вот. А они давали нам деньги, они помогали. Один Познер нам дал 252 тысячи долларов на то, чтобы мы сейчас могли построить четвертый этаж, который ты вот видела, сейчас строится. Правда. У нас совершенно замечательный раввин, он ортодоксальный, но он в то же самое время… Ты его привела? Нет, упаси Б-г! Я его не приводила, потому что я не считаю, что путь эстонских евреев − это путь любавичского направления, ни в коем случае. Но у нас не было раввина, наш раввин Аба Гомер был убит здесь в 1941 году. И до 2000 года у нас раввина не было. Его пригласил Сломка, был такой, умер уже, человек. Он его пригласил, и он выбрал Эстонию. Приехал он сюда навсегда, у него уже здесь благополучно родилось двое детей, вот наверное в конце мая родится третий. Вы знаете, даже среди них, вот мое руководство в Джойнте считает меня, наверное, наивной, но тем не менее я скажу, что даже среди них я такого, как наш раввин, не видела. Он молодой, но он из очень хорошо образованной семьи. И со стороны жены, и с его стороны. У него жена программист, например, по образованию, она прекрасно образована, они учат русский. Раввин уже вообще прекрасно говорит, ну, конечно, делает ошибки. Но кого это колышет? Но он понимает, он понимает, что он попал в нетипичную общину, потому что в Эстонии никогда не было понятия штеттла, местечка. Не было, у нас не было своей Антеевки, как пишет Шолом-Алейхем. Да, евреи жили везде, они были разбросаны в основном в центре каждого города Эстонии. Они держались вместе, было 32 различных еврейских организации в Эстонии. И всех их объединяла синагога. А после советской власти в 1946 году нам выделили помещение на Магдалена, деревянное, ужас, крысы с мышами. И там можно было выполнять свои религиозные потребности. И периодически там были габе, но никогда не было… Правда, был еще Гуревич, дедушка одного из известных в Европе дирижера Эри Класса, а так раввинов как таковых у нас не было. И то, что сейчас пришел Шмуль… Стоял вопрос так: или иметь раввина, или его не иметь. Когда Сломка его пригласил, и он дал согласие сюда приехать, все очень обрадовались, и радуются до сих пор. Вот теперь мы строим синагогу. Это же благодаря ему, это его личное спонсорство − он нашел семью Ров, которая согласна взять на себя расходы по более чем половине строительства синагоги. И в то же самое время, у нас есть сын академика Бронштейна, который будет давать и дал уже очень большие суммы на это строительство в память о своей маме. Это дорогого стоит, это современный человек, у него совершенно другие ценности, и наверное, не самое главное − религиозные. Но мы, наверное, тем и живы, что вот этот Циля Лауд. Интервью 9 стержень, основанный то ли на иудаизме, то ли на причастности к гонимой нации, нации, которая все равно выживает, не потому, что она избранная, а потому, что она не просто избранная, но она еще и ответственная за все, что происходит на планете по имени Земля, вот, видимо, в силу каких-то таких идеалов, которые можно, наверное, объяснить только на генном уровне, получается вот такой хороший синтез образованности и желания отдать, что на самом деле, наверное, гораздо приятнее, чем получать. Вот ты увидела, как я обрадовалась, и тебе, наверное, ничуть не менее приятно, чем мне, а может быть, даже и больше, что ты попала в яблочко, правда же? Вот так и должно быть, это нормальные отношения между людьми. Потому что как солнце может растопить снег, так даже если к плохому или обозленному человеку подойти и постараться понять, почему он такой, можно достичь очень многого. И я считала, будучи председателем общины, основной своей задачей сплотить таких людей, понять их и, главное, привести молодежь. Потому что сейчас очень много агрессии, среди евреев тоже. Среди евреев тоже. И те же наркотики, ну, слава Б-гу, помоему, СПИДа нет, но, может, в Израиле и есть. Наверняка есть, как везде в мире. И очень хотелось бы, чтобы сейчас, когда Алла стала председателем, чтобы как можно больше молодых объединилось бы. Это очень важно, потому что не только во имя продолжения рода, а во имя продолжения памяти. И конечно традиции. Конечно, не такого крайнего толка, который зиждится на догмах, как любавичское направление. А именно на принципах традиций, это очень важно. И мы всегда в семье своей справляли эти праздники. Я помню, как на Песах собралась большая семья, у нас была большая комната, 44 кв. метра. В советское время это было много, и мы ее не перегораживали. На велосипедах детьми там катались, на 2колесных маленьких. И дедушка нас всегда собирал с бабушкой на Песах, и все приходили − и мама, и тетя со своими детьми. Тогда это запрещено было? Все было запрещено абсолютно. Так же, как у эстонцев Рождество, все было запрещено. Но мы все-таки собирались, сами пекли мацу. У дедушки был такой портняжный, с колесом такой, знаешь. Бабушка делала тесто, и мы, дети, все катали. Делали мацу. А потом дедушка куда-то прятал этот, как это называется… Афикоман? Да. И мы искали, и за это нам давали конфеты или книжку. Я еще помню один раз, когда мы чистили дом от хомеца, чтобы нигде не было хлеба, я взяла и бросила кусок булки на пол. А это был 49й или 50й год. И дедушка достал ремень и меня избил. Он сказал: люди во время войны голодали, а ты взяла и бросила булку, как это может быть? Вот так, и с тех пор я…. 1 кассета, 2 сторона У него не было никакого образования, но он блестяще играл на скрипке, и щелкал мои задачи по алгебре в 8-9 классах так, что я только диву давалась. Он просто был самородок. Потрясающе, открытый ум действительно. И все время он издевался над бабушкой, потому что бабушка была копия мамы, вернее, моя мама была копия бабушки, обе наивные, очень аккуратные, очень стильные. Я никогда не видела бабушку в платке, всегда в шляпе, я покажу фотографии. Всегда такая вот стильная, элегантная. Их очень любили во время войны. А мама моя после войны, в 1956 году, пригласила к нам в гости с Урала Кузьмовну, которая практически спасла мою бабушку и дедушку. И когда Кузьмовна пришла, и увидела, как моя мама одета, она сказала: «Анька, так ты же чисто проститутка!». Ну, мы ее, конечно, всячески одарили, всячески облагодетельствовали, потому что они, конечно, там очень нуждались. И мама в Увельке пользовалась очень большой любовью, потому что тогда же не было ни магнитофонов, ничего, она не вылезала из клуба. Она не мыла полы, ничего не делала, так всю жизнь и прожила, все время играла на рояле всем. И я помню, ребенком, когда не было магнитофонов, у нас на Виру, как только входишь в комнату, сразу, потому что нам вернули только часть квартиры на Виру 22, стоял большой-большой старый рояль. И если всегда хотели дети, чтобы родители уходили, а мы всегда собирались на елку у нас дома Циля Лауд. Интервью 10 − тетя Аня, только вы не уходите, вы нам поиграете! Моих родителей очень любили. Вот такие отрывочные воспоминания. Найдешь, куда это потом вставить, да? Ну, вот. И еще я помню, как я училась, и я терпеть не могла математику, и мы старались всегда удрать с уроков, в вечерней школе. И вдруг как из-под земли на пороге вырастала моя мама: ну, куда это ты собралась, мне интересно знать. Я ходила всегда − 10 мальчишек и одна я, и мама говорила: боже мой, почему вся шпана прилипает только к тебе? Но вообще она всегда мне говорила: если ты хочешь курить − кури, но я должна это знать. Если у тебя есть друзья − приводи их домой, я хочу с ними познакомиться. И я знала, что меня не нашли в капусте, мою простыню не несли под барабанный бой, наоборот, моя мама сказала, что первый мужчина должен быть… Она меня учила, что первый мужчина должен быть мне значим, это не обязательно должен быть муж. Но мне должно быть хорошо с ним, чтобы не привить мне отвращения ко всему этому. Вот. И я маме за это очень благодарна, потому что это же какие годы были… Какие годы были, да в еврейской семье! Поэтому мою маму некоторые не очень любили, потому что моя мама была очень современных, очень передовых взглядов. И это не у всех, это совершенно не укладывалось в патриархальный такой устой еврейской семьи. Но тем не менее, я не собираюсь это приукрашивать, это было именно так, а не иначе. И еще вот запомнила такое: наверное, мама изменяла моему папе, потому что она все время говорила, что она великая грешница. Но когда папа был в Кирове, я помню, дедушка привел к нам в дом человека, которого звали Семен, и он был шапочником в Кремле и шил шляпы, шапки военные для Кремля и для Сталина в частности. И дедушка очень хотел, он очень богатый был, а мы очень нуждались тогда, после войны, дедушка даже все серебро, которое уцелело, отнес в ломбард, чтобы выжить. И я помню, как он сказал, чтобы мы поехали в Москву, и чтобы мама вышла за него замуж. И разошлась бы с папой. А папа был тогда в Кирове, а мама очень не хотела, и я не помню, как это было точно, но я помню, что мы приехали с мамой на вокзал, дедушка маму уговорил. Но я убежала с вокзала, и мама таким образом осталась со мной и никуда не поехала, и папа был безумно рад этому. А папа мой сидел в тюрьме по 58 статье, как враг народа. Ну, как все. После войны? Да, да. Ему пришили какое-то дело, что он кого-то там обокрал, а потом − что он враг народа, и так далее. Вот я помню это, и я помню этот день. Я помню, я вышла из дома, и я смотрю, идет папа и с двух сторон идут люди. И я говорю: пап, ты куда собрался? А я из школы возвращалась. А он говорит: может быть, мы больше не увидимся. Но он не сидел, он сидел года два, наверное. Но все равно, 2 или 3, не помню сейчас точно. Очень помогал ему его друг Рахмиэл Блумберг, Ритиного мужа отец. Потом он и сам тоже сидел, и тогда мой папа носил посылки. Так что они вот друзья были всю жизнь, как сиамские близнецы, очень дружили. А жена Рахмила, которая была очень красивой и на 25 лет моложе своего мужа, очень любила… Он очень любил мою маму и считал ее такой свободомыслящей, потому что все эту историю знали, что за мамой ухаживают. Ну, вот, а этого Симу терпеть не могла, который из Москвы, поэтому я убежала с вокзала, потому что я уже была грамотная и все понимала. Вот это я тоже запомнила. Что еще ты бы хотела услышать, ты меня спроси чтонибудь. Ты знаешь, как твои родители поженились, познакомились? А, ой, это замечательный эпизод! Знаю. Папа мой был, папа мой однолюб, он всю жизнь любил мою маму, и он за ней ухаживал. Он был немножко ниже ее ростом, и мама его не любила. Она любила другого, которого потом расстреляли в Эстонии, человека, даже есть фотография. А папа сказал… Нет, все наоборот. Все наоборот, вру. Папа не хотел жениться, он на 10 лет старше моей мамы, на 9-10 лет, а мама сказала: ничего, моей любви хватит на двоих. Потому что она привыкла, что она всегда всех мужчин переделывает, и живет, как она хочет, и прочее. И папа тогда женился. А вышло все наоборот: папа всю жизнь любил мою маму, и всегда за ней ухаживал, и встречал ее с работы, и провожал ее на работу, и готовил. И после войны они уже, когда папа вернулся из, уже семья была вместе, это был где-то 1953 год, тогда они уже жили хорошо. Тогда они уже, какое-то время папа жил у своей мамы, Циля Лауд. Интервью 11 потому что бабушка очень болела, а потом, когда Генка подрос, я пошла туда жить. И мы жили с бабушкой, папиной мамой Геней Семеновной, а моя мама Анна Александровна, и папа, жили тогда на Виру, вот там. Ты говорила, папа не хотел жениться. Это сватовство было? Нет. Это не сватовство, они просто встречались, но он просто не хотел, он не хотел жениться на маме, он хотел быть свободен, потому что мой папа обожал играть в карты, он обожал компании, он обожал ходить в клуб − он хотел быть свободным. Он был, несмотря на свой маленький рост, он был очень интересным, потому что когда он открывал рот, все остальное забывалось. Кличка «Князь» не зря ему дана была. А мама была очень стильной, очень элегантной, и привыкла командовать мужчинами. И ей хотелось. Она ему тоже, наверное, нравилась, но не настолько, чтобы жениться. И вот мама мне рассказывала эту фразу, что она сказала: «Моей любви хватит на двоих». Так вот эта фраза запомнилась. Я может принесу фотографии, или еще что-то спросишь? О детстве отца ты что-то знаешь? О детстве отца, почти ничего не знаю. Я только знаю, что они из Пярну переехали в Таллинн, потому что у бабушки были здесь какие-то очень близкие друзья. И они переехали жить в Таллинн. А о детстве не знаю. А как бабушка вообще смогла вырастить этих детей? Она всю жизнь работала, она содержала этот клуб. И люди приходили очень богатые, очень состоятельные, и они платили ей, и она кормила своих детей, и таким образом выжили. Она послала дядю Симу учиться на журналиста, он учился. Он учился, по-моему, в Риге. В Риге, да. А Яша, вот кем был Яша, я не помню, не могу сказать − он в 1947 году умер. Поэтому я не помню. А вот папа… Яша самый младший был? Самый младший, да. Семен, он погиб здесь. Его расстреляли, потому что он был коммунистом идейным, он был редактором газеты «Советская Эстония», это я знаю просто. И вот, женат на этой Анне Экстон, балерине. Да, не помню. Циля, а ты не знаешь, как начиналось бабушкино дело? Она же была молодой женщиной, в основном женщины тогда не работали. Бабушка начала работать с того момента, когда она уже была, она мне рассказывала так, что в ее семье всегда очень хорошо готовили. И ей нравилось готовить, и она пошла учиться на повара. Хотела учиться, но ничего не получилось, потому что нужно было зарабатывать деньги, и она пошла просто к людям учиться. И потом, когда она уже стала взрослой, ее взяли сначала помощницей, и когда умерла хозяйка, ей это досталось, это вот дело. И она как бы продолжала вот это. И тогда они купили эту вот квартиру на Лейке Карья, это был не целый дом, а этаж, где она жила на Лейке Карья. Просто вот принадлежал он ей, и тогда она вот там сделала этот клуб. А как в советское время бабушка ухитрилась?.. В советское время бабушка содержала столовую вот эту, и очень хорошо зарабатывала, потому что к ней ходили многие. То есть, она была просто… Нелегальная, да. Нелегально конечно, это все было нелегально. Просто в доме, где она сама жила, в одной комнате, а в другой… Это была коммунальная квартира, а как же, коммунальная квартира, пять семей жили. Она там слышала, что она жидовская морда, а как же! Я помню, как умерла у нас соседка, и я позвонила бабушке, я на заводе работала, позвонила и говорю: ой, слушай, наконец-то эта мразь умерла! Какое счастье! И так радовалась. А смотрю, что читатели на меня вот так вот смотрят, что кто-то умер, а я радуюсь, понимаешь. А мы не могли выйти пописать. А потом уже, когда… Там было три коммунальных семьи, три семьи. У нас было две с половиной комнаты, фанерной перегородкой от одной комнаты вход в кухню, жуткую, черную, грязную, в которой вот бабушка готовила на всех, представляешь? На одной газовой плите все, поэтому бабушка готовила или ночью, или рано-рано утром. Вот эта пьяная, я забыла, как ее звали. Ну, Циля Лауд. Интервью 12 неважно. В одной жила вот эта Макку с сыном, вонючка такая, что сил нет, и Яну, все антисемиты и пьяницы. Макку не была антисемиткой, просто грязная. А Яну и вот эти такие антисемиты, что мало не показалось. А когда одна там старая Ида, женщина в такой маленькой комнате для прислуги, умерла, то мама пробила в домоуправлении, чтобы нам там сделали ванную. И пробила душ. Вот душем мы пользовались, а ванной пользовались все. Мы пользовались только душем, потому что такая грязь была, что мы просто не пользовались ничем другим. У нас был свой ковер, и мы вставали и мылись. Но все равно душ был нормальный, не такой, как у тебя в люксе был. Вот. Но бабушка нелегально содержала эту столовую, все знаменитые евреи города это знали, и ходили туда кушать. И много бесплатно бабушка помогала бедным. Кого она знала, приводила к себе, кормила. Продавала пироги с мясом, чтобы выжить. И все нужно было тайком делать? Да, конечно. Ей мама Эдит, вот эта Хассе помогала, и еще был один одноглазый еврей, он был у нее грузчик и разносчик. Пьяница, но она его любила в том смысле, что он такой безотказный был. И он всегда голодал. И вот за то, что она его кормила, он ей все это делал. Это же нужно было от фининспектора прятаться, постоянно скрываться от властей. Ты знаешь что, она была такая энтузиастка, и она была такая жизнестойкая, и ее все знали еще с эстонского времени. И когда узнали, что она приехала, люди просили, чтобы она делала эти обеды. И к нам приходили просто как в гости, никто не говорил, что в столовую. Потому что если бы знали, что столовая − то однозначно, а так приходят люди, собираются. Кто приходит 2 раза в неделю, кто три раза в неделю, кто каждый день, и 2-3 человека, которые приходили каждый день, так бабушка говорила, что она их просто бесплатно кормит, были деньги − и кормит, кого это касается? И короче говоря, это проходило. И так было почти до самой ее смерти. Просто когда я уже стала работать, настолько, что Генку уже можно было содержать в институте − я старше, − то тогда бабушка уже заболела и не работала. Тогда мы ей как бы помогали и содержали ее. В каком году ты родилась? Я − в 1938. Из своего детства досоветского ты ничего, конечно, не помнишь? Помню. Я помню, как я сидела на руках у этой Опперман, я помню, как со мной ходили смотреть куда-то зверей. Наверное, тогда был зоопарк, но такой маленький, вот это помню. Я помню, что я не хотела кушать, и когда меня заставляли, я все прятала под скатерть, и когда кто-то выходил, я сразу выбрасывала на крышу дома, в окно. Представляешь? Это я помню. Я помню, как мы ходили с папой гулять в Кадриорг, это я помню очень хорошо. И я помню, как, наверное, мне было годика 3, я помню, как мы приехали на Урал. Вот это я помню. И я помню, как мы ходили, как я куда-то пошла вот с этим Ванькой, хозяйским сыном, на железную дорогу. И я потерялась, и Ванька меня нашел и привез домой. Вот это я помню. У меня была белая шуба и белый капор. И вот то, что я кричала: где мой эйрбикер, это я тоже помню. А когда пришла советская власть, в 1940 году, никто?... Вот я помню, что когда пришла советская власть… А почему в 1940 году? Ну, в 1939, когда начали военные базы строить. Да, в 1940 году, мне было тогда 2 годика, это я ничего не помню. Я помню, как мы уезжали. Было дикое количество людей, вот я смутно помню дикое количество людей, и помню, что моя голова все время лежит у мамы на плече, вот это я помню. Больше ничего не помню. А вот на Урале я себя помню. А в 1940 году никто не пострадал из семьи? Нет. У нас никто не пострадал, никто не пострадал. Уплотняли вас? Да. Но никто не пострадал. Ты знаешь, это удивительно, но никто не пострадал в 1940 году. Вот более того, в 1941 году очень многие, когда пришли немцы в 1941 году, 14 июня 1941 года… Нет, вру, 14 июня 1941 года многие были депортированы. И вся моя родня со стороны Циля Лауд. Интервью 13 Нессиного мужа, вот эти Гольдманы, они все были высланы. Они были очень богатые, и они все были высланы. Вот это я помню. А папу миновало, потому что у нас не было богатых. Дедушки не было, я не знаю ничего про дедушку. Я сама думала, что я должна пойти посмотреть в архивах Пярну, что с дедушкой было. Фамилию я же знаю, Перльман, посмотреть, как и что. А дедушка был портной, чего его было брать? Никто не пострадал. Цилечка, как тебе кажется, почему так много евреев оставалось в Эстонии во время войны? Ведь с 1939 года, с войны в Польше, уже было понятно, что евреям хорошо не будет при Гитлере. Потому что в Эстонии, во-первых, мы ничего не знали, а во-вторых евреи не могли понять, что Гитлер будет вплоть до третьего колена их уничтожать. Никто в это не верил на самом деле, не верили. А концлагеря в Польше? Ну, они были, но до истории это как-то не доходило. Это было где-то там, вот как сейчас в Якутии что-то происходит или в Афганистане. Это там, это как бы нас не касалось. И что важно, наверное, отметить, что в Эстонии на государственном уровне никогда не было антисемитизма. Да, в эстонское время было кафе, где было написано, что вход евреям запрещен сюда. Но в то же время были еврейские клубы, куда не могли придти эстонцы. То есть, на государственном уровне антисемитизма не было, и его не было в годы советской власти. Почему у нас осела плеяда академиков, ученых? Тот же Давид Самойлов, тот же Юрий Лотман, тот же академик Бронштейн, академик Блум и так далее, и так далее… Потому что здесь не было антисемитизма, и взятки были меньше. И более того, и сейчас, сейчас у нас антисемитизм как во всем мире поднял голову, он есть на бытовом уровне везде. Но никогда не было его на государственном уровне, скорее к евреям относились с симпатией. Знали, что если что − нужно идти к еврейскому врачу, к еврейскому адвокату. Может быть, это сложилось исторически, как я сказала, у нас никогда не было понятия «местечко». Не было. И всегда евреям было доступно высшее образование? В Эстонии? Нет вопросов. Да. Да, всегда. Сюда приезжали со всего Советского Союза поступать. Все евреи, как ни посмотри − тартуский университет, ТПИ, технический университет и так далее. Это − да. Собственно, у вас была своя еврейская интеллигенция. Вот именно. Это распределялось так: Литва − это ремесленники, это дельцы. Торговая сеть −это Латвия. У нас нельзя было, у нас было очень мало на базаре, один-единственный мясник был, Грабе, в советское время. Не было, в основном кто такие эстонские евреи? Это врачи, музыканты, адвокаты, инженеры. Вот ты делаешь с ними интервью, ты же видишь, что там нет ни продавцов, никого. Все интеллигентные люди, в основном. И вообще считалось, как это… А как тебе кажется, послевоенный антисемитизм, который все-таки был заметен, не государственный, а бытовой, он больше исходил от приезжих из Советского Союза или от коренного, местного населения? Конечно! Носителями были приезжие. К эстонским евреям никогда никто из эстонцев ничего плохого не делал и не делает по сей день. Это только к русским евреям. И я тебе скажу, действительно, есть напряжение в общине между эстонскими и русскими евреями. Потому что эстонский еврей − это еврей. Мы все говорим на идиш, мы знаем свои традиции, мы знаем, что значит быть евреем. А русские евреи − они русские люди с еврейским носом − вот и вся разница. Они ничего не знают, они до недавнего времени синагогу называли церковью. «А будут посылки к Новому году?». Я говорю: так вы ж только получили! − Да вы что, смеетесь что ли? Они думали, что Новый год − это январь! Понимаете. Они не знают ничего − ни что такое Йом-Кипур, ни что такое Йом-Хошуа, они ничего не знают! И эстонские евреи не могут простить русским евреям, почему они не учат эстонский язык. Если те люди, которые хотели уехать − уехали, а те, которые остались, понимают, что они живут в Эстонии. Жить в Эстонии − не значит жить в СССР. У нас по опросам многие, вот я сама Циля Лауд. Интервью 14 опрашивала, еще будучи председателем общины, кто у нас премьер-министр, кто такой Юло Туулик, например. Никто не знал, что это писатель, никто не знал, кто у нас премьерминистр. Правда, президента знали, спасибо большое. Все. Это же ненормально. Это ненормально. Если ты здесь живешь, маленький по численности народ, я понимаю, это народ, как бы сказать, народ потрясающей культуры быта и очень ограниченный духовностью. Объективно говорю. Это мое личное мнение, это не значит, что я − истина в последней инстанции. Но тем не менее, какие бы они не были − они живут в своей стране. Если мы здесь остались − значит, что-то нас привлекло здесь остаться, правда же? Значит, надо считаться с этими традициями, вот и все. Если вы решили, что для вас это родина… Я вообще этого не понимаю. Я понимаю так, для себя. Я помню свои ощущения первый раз в Париже − с ума сойти. Иду и ничего не понимаю − везде все по-французски. И никто не выступает − по-французски так по-французски. Это Франция. Хочешь − учи, хочешь − нет. Я помню свои ощущения: по-немецки понимаю, по-английски понимаю, естественно, эстонский, русский. Я думаю, Б-же мой, если бы я здесь жила, я бы начала с языка. А здесь люди живут всю жизнь и не считают нужным выучить эстонский язык. Я помню, я приехала на Украину, я первым делом выяснила, как будет «заходите», как будет «Здравствуйте!» и так далее. Я приходила и говорила: «Здоровеньки булы!», мне что, жалко сказать? Это, помоему, нормально. Ты человек европейский и по рождению, и по воспитанию. А они − совки. Правильно. Но люди, которые здесь прожили всю жизнь… Они − советские люди, и они считают… Они считают, что Путин − папа, Москва − мама. А я терпеть не могу, потому что сколько мои родные, все мы выстрадали здесь от советской власти, я тебе скажу, у эстонцев немецкая оккупация была значительно легче советской. Это надо понимать, потому что очень много у эстонцев общего с немецкими традициями, культурой и так далее. Это для нас сейчас, что была советская армия, и она спасла нас. Поэтому история не белая и не черная, она цветная. Мы шли в советскую армию, мы − я имею в виду собирательный образ евреев, потому что мы боролись с фашизмом. А для эстонцев было все равно, в какой армии быть, обе были чужие. Они не были независимыми, они были зависимыми. Большевики были страшнее немцев? Естественно! Ты спроси у Наты, что здесь творилось, страшное дело! Страшное дело. Они же ничего… Моя мама не носила чернобурую лисицу после войны, потому что жены офицеров ночные рубашки, длинные, шикарные, надевали и шли в ресторан «Глория» кутить. Они не понимали, что это ночная рубашка. Они не понимали, что бывает биде, они думали, что за дураки эстонцы, что это такое, как неудобно мыть голову. Да, они не знали, как спускать воду в туалете, они подтирались только газетой «Правда», потому что туалетной бумаги у них не было. И так далее, и так далее. Другая культура совершенно. Могли поставить гору салата с алюминиевой ложкой. А эстонец задавится, так не сделает. Культуры быта не было. Не было. Мне кажется, это не другая культура, а просто ее отсутствие. Другая ментальность. Мы жили в эстонском доме, и я здоровалась на улице и в парадном с людьми, но мне бы в голову не пришло у кого-то попросить кусок хлеба. А как живут в русских или в украинских домах? Я приезжаю к своей подруге в Киев, и весь дом знает − а, Цилька приехала. Другая культура, это не хорошо и не плохо − другая культура, другие традиции. Я помню свою оторопь, когда меня в немецкой семье, причем, дружественной, очень славной, наверное, спросили: сколько картошек вам положить? Можно ответить на такой вопрос? Ты можешь ответить на такой вопрос? Нет. И я не могу. Вкусно, захочу − съем три, не захочу − не возьму ни одной. Другая культура. Я приезжаю в Америку, живу в номере. Застлана кровать так, что ты ложишься в нее как в саркофаг. А я первым делом разбрасываю все одеяла, простыни − я привыкла укрываться так. Правильно? Все разные. Русский человек может надеть бриллиантовые кольца на базар Циля Лауд. Интервью 15 и пойти продавать картошку. Эстонец этого никогда не сделает, эстонский еврей − тоже никогда. У нас есть чувство меры, чувство вкуса. Мы не просто имеем, мы еще и умеем. А русский человек, если он купил… Знаешь, есть чудный анекдот − одна приходит в магазин и говорит, купила колечко на последние деньги и хочет всем показать. Приходит в магазин и говорит: покажите мне эту булочку, она у вас свежая? Свежая, − говорит продавщица. А покажите вот ту, она сегодняшняя? − Да, сегодняшняя. − А этот хлеб черный, он сколько у вас стоит? Покажите, пожалуйста. Продавщица говорит: у нас сегодня все свежее. Понимаешь, вот это из этой серии. Показать тебе фотографии, или тебе еще что-то нужно спросить? Мы уложимся во время. Да, да, я не переживаю. Я не знаю, будет там что-то тебе интересно? Наберешь ты что-то? Не сомневайся. 1948 год, 1953 год, дело космополитов, дело врачей? Обошли стороной. Циленька, вашу семью? Обошли стороной всю нашу семью, обошло стороной, и очень многих в Эстонии обошло стороной, потому что у нас не было врачей того уровня, которые были бы призваны на службу в большие государственные структуры. Единственное, пострадали родные в Ленинграде, потому что тетя работала в Кремлевской больнице. Ее нашли потом в Ленинграде и посадили. Это было. Ты говорила, твой отец с тобой проводил политучения? Да, потому что, он проводил политучения, потому что у него были друзья, которые хотели свергнуть Сталина. Да. И он мне рассказывал, кто такой Сталин − что это кровопийца, что он творил. При жизни Сталина он это все прекрасно понимал. У папы был вообще такой философский обобщающий склад ума. И, видно, он где-то не то и не так что-то сказал, и ему пришили дело, будто бы он наворовал какую-то сумму за перчатки, что-то там такое было, связанное с экономикой, но на самом деле это было политическое. Пришили и это. Это я помню. А ты сказала, что повторишь, как ты приняла смерть Сталина. Действительно, это правда. Когда Сталин умер, мы все дома вздохнули с облегчением. Папа сказал: ну, наконец-то! Теперь начнется другая жизнь, мы вздохнем свободно. Папа до войны учился в Ляйпциге, он видел мир до войны, выезжал, я уже не помню, куда, но они с мамой выезжали. У мамы, с маминой мамой, у них была дача в Лахти, это Финляндия. Полтора часа на яхте до этой дачи. И они на конец недели всегда туда уезжали, у них была своя яхта, у бабушки с маминой стороны, они все туда выезжали. И там они встречались с финскими друзьями, они все прекрасно говорили на немецком языке. Интересная семья была такая. А нас всех, я помню, мы были все в школе, отменили уроки, и нас погнали всех к Балтийскому вокзалу, к памятнику проливать слезы. А я вот так закрылась своим беретом, синим с золотой такой, и смеялась, такое счастье, чтобы никто не видел. И папа мне всегда, когда рассказывал, говорил, чтобы я не говорила никому. И при всем том ты была пионеркой, комсомолкой… Да, да. Я была комсомолкой, я думала, что вот Сталин такой плохой, а вот сама идеология, и вот я буду в комсомоле, я буду с этим бороться, я буду справедливая, я буду то, се. И у нас такие были комсомольские собрания. И я была старостой класса, когда я была пионеркой, я была председателем совета отряда. Вот. Но я никогда не была ни в каких пионерских лагерях, меня никуда не пускали − пускай девочка балуется. Когда я пришла и сказала папе: папа, мне предложили вступить в партию − как сейчас помню, был 1968 год, − папа мне сказал: значит, так, я ничего тебе не буду объяснять, но это не комсомол, и тебе придется сделать выбор: или ты идешь в партию и забываешь, что у тебя есть семья, остаешься просто с мужем, и все, или ты не идешь в партию. И когда-нибудь ты узнаешь, почему. Так и случилось. И слава Б-гу, спасибо отцу. ХХ съезд, речь Хрущева как-то комментировались в вашей семье, и как ты восприняла это? Циля Лауд. Интервью 16 Ты знаешь, никак не комментировалось, просто считалось, что так хорошо нашим родным в России, что наступила оттепель, как хорошо родным в России! Что мой дядя мог теперь получить место первой скрипки в Мариинском театре, потому что раньше из-за того, что он еврей, он не мог. Что моя тетя смогла стать завкафедрой иностранных языков в финансовоэкономическом институте в Ленинграде, а раньше она была просто доцентом. Понимаешь, вот в этом смысле −да, а в Эстонии вообще, советская власть как таковая в Эстонии, даже те эстонцы, которые были в партии, они называли партбилет «хлебной карточкой». Идей, вот таких, как у Зюганова, например, сегодня, не было или почти не было. Были те, которые вынуждены были выполнять эту волю перед Москвой, вот такие, как Карл Вайно, например, такой же эстонец, как я королева Англии был, и так далее. А так вот был секретарь компартии Вайно Вельдерс, он до сих пор остался интеллигентным коммунистом, но он действительно убежденный коммунист. Ведь сама идеология Томаса Мора, «Город солнца» и коммунизм − это прекрасно. Просто это идеология, это красивая иллюзия, скажем так. Сказка для взрослых. Конечно, конечно. А когда начались отъезды евреев в 1970х? Да. Вот это расскажу. Значит, у нас дома никогда не обсуждался отъезд в Израиль, никогда. Мои родные всегда говорили, что слишком много Востока. Слишком много Востока, что мы эстонцы. Не потому, что мы ассимилированы, нет. Мы всегда были евреями, даже в советское время справляли все праздники еврейского календаря. А, вот мне мама писала записки, один раз у меня болело горло, в другой раз живот, чтобы в Йом-Кипур не ходить на занятия в школу. Потому что нельзя было, мы шли в синагогу. В советское время, да. И приносили записки в школу. С пионерским галстуком… С пионерским галстуком. Да, еще интересно, я бабушку, после войны, когда в 1944 году была разрушена наша синагога, то после войны, до того как была синагога на улице Магдалена, эта деревянная хибара, нам дали помещение на втором этаже автобазы, вот тут, где 6я школа, где гостиница была, вот это казино, как это, «Олимпия», ты знаешь, где это? Да. Знаешь, тут недалеко. И я, закрыв голову пионерским галстуком, отводила бабушку в синагогу на второй этаж туда, потому что мужчины и женщины сидели отдельно. Вот это может быть интересно − пионерским галстуком голову завязывала, потому что у меня не было такого платка, как у бабушки был, и вот завязывала и шла с бабушкой туда на второй этаж. Потому что дедушка в синагогу не ходил, дедушка был атеист. Но по большим праздникам, на Йом-Кипур он с нами ходил. Но дедушка был не в кипе, а в кепке. Надевал кепку, заходил, выслушивал службу − ходил ради бабушки. А Шабаты вот справляли очень часто. Да, очень часто справляли Шабаты. Вот я помню 2-3 раза в месяц, зимой почему-то, я помню Шабаты дома. Или кто-то приезжал, не помню. Бабушка делала фаршированную рыбу. Но не кошерные, конечно, у нас кошерного никогда дома не было, нет. Но справляли Шабаты дома, я помню, были Шабаты дома. Но праздники были всегда. Маца была в самые тяжелые времена. В самые худшие времена всегда была, это я помню. И бабушка пекла и хоменташи, и картофел-латкес. И картофел-латкес бабушка пекла, все делают просто картошку и яйцо, а моя бабушка еще жарила лук и туда добавляла. Да, и было изумительно. Картофельные латки бабушки, они у нее были светлые, желтенькие такие. Они не были такие грязно-серые. Это бабушка Перльман делала? Да, конечно. Они обе делали, но у бабушки Перльман, она делала с жаренным луком, а та бабушка делала просто так, с яичком и мукой, с яйцом, вернее, а не с яичком. Ну, вот, это я помню. Вы могли следить за событиями в Израиле? Да, мы с 1962 года знали все, что происходит в мире, потому что с 1962 года мы смотрели Финляндию. Телевидение Финляндии − это было окно в мир. Так это было: титры были на Циля Лауд. Интервью 17 финском языке, а часто фильмы были и на английском, и на немецком. Моя мама прекрасно говорила на всех языках, тетя говорила на английском и на немецком, папа прекрасно говорил по-немецки, бабушка говорила по-немецки. А по-фински мы понимали все, поэтому мы очень много читали и понимали. Мы видели, как вот когда эти первые в 1966 или 67 году была серия передач, по-моему, она называлась по-фински «Историческая Палестина». Показывали, как приехали первые евреи в Палестину, вот эти идейные, которые спали в пустыне и строили Израиль. Потом я помню однажды, это было уже в начале 1980х, я смотрела фильм о гидропонной системе орошения полей в Израиле. Вот это запомнила просто великолепно, потому что этот фильм шел на английском языке с финскими титрами. Циля, когда были войны в Израиле, вы могли следить за событиями? Вообще, это имело значение? Это не то слово! Я тогда работала в Академии Наук, в специальном конструкторском бюро. И у нас была большая карта на стене, вот Ната знает, она со мной вместе работала, такой Эрик Ужванский, он сейчас живет в Израиле. И мы с ним флажками отмечали победы Шестидневной войны, все показывали, какие бои, и когда, и что. И эстонцы прибегали, говорят: «Ну, наши победили!». Да. Это было. У меня в кабинете висела эта карта. Это было, это действительно было. Вот хорошо, что ты такой хороший вопрос задала. Это правда интересно. Эстонцы очень сочувствовали, это удивительно, но это правда. Очень сочувствовали, они это понимали. Это правда. И был тогда жив такой академик Эйфельд, эстонец, интеллигентнейший человек, и вот он однажды зашел и увидел у нас эту карту. Старенький уже был, и он сказал: я это понимаю. Он сказал: вы талантливая нация. Это было. Эстония вообще была всегда свободолюбивая, Эстония все-таки, как правильно говорили мои друзья из Азербайджана, это был кусочек Европы в Советском Союзе. Это не была ни Литва и ни Латвия. Тут первое варьете открылось, со всего Союза ездили сюда, вот к маме в «Асторию». Настоящее кабаре было, тут такие, сюда возили, в первый раз поставили спектакль Соллогуба «Мелкий бес» в русском театре, где на сцене стоял совершенно голый человек. В советское время, представляешь, что это было! Так же, как я не понимаю, что было с тобой в Белоруссии. Так что я рассказываю, да, это было. А когда сюда приехал Юрий Лотман, это же эпоха! Да, это было. Это правда. Как Довлатов написал: Эстония самая несоветская из всех советских республик. Да. И это было всегда. И надо все-таки заметить в то же самое время, у нас и русские другие здесь. Когда наши русские приезжают в Россию, им говорят: вы не русские. Когда недавно, год назад, был здесь футбольный матч между Россией и Эстонией, − кстати, выиграла Эстония, − то русские, которые приехали сюда, эти фанаты, дикари, думали, что наши русские будут болеть за Россию, а наши русские болели за эстонскую команду, в составе которой были тоже русские, и они играли за Эстонию. Это было потрясающе! А когда выиграла Кристина Шмигун, вот эта наша лыжница, олимпийская золотая чемпионка, люди чужие подходили на улице, желали друг другу счастья, поздравляли. Вообще, это было такое событие! И никто не обращал внимания, на каком языке, важно было, что Кристина выиграла. Вот и все. Да, в этом плане эстонцы молодцы. Я уважаю эстонцев за то, что они как нация в целом очень честные, да, это правда, исключительно трудолюбивые. В советское время, когда сюда приехал Горбачев, он должен был поехать в семью, которую ему приготовили. А они случайно сбились с пути и оказались в обыкновенной колхозной семье. Паника была − это вообще не то слово! А оказалось все замечательно, потому что это была правда, и эта Раиса исходила слюной, как живет простой колхозник, потому что она видела, что это неподготовленное − они же умные, все-таки, были. Понимаешь. И урожаи, удои молока были самыми крупными во всем Советском Союзе. В Эстонии, где поля покрыты камнями! На заводе, знаешь, были дни выезда в колхоз, это везде было, все одинаково. И вот, как мы выехали. Вот когда эстонцы, как сажает эстонец картошку. Он там кандидат наук, он идет, и как надо через каждые 20 см класть по картофелине, он точно отмерит, идет и сажает. А как русский? Тяп-ляп, бросил, бросил − и ушел. Красиво сложены камни в середине поля, поля чистые, аккуратные. Ты посмотри по нашим деревням: как только пересекаешь границу Циля Лауд. Интервью 18 Нарвы − Горелово, Неелово, Неурожайка тож. А наши какие коттеджи? Мы тебе показывали, как все это выглядит? И в советское время было то же самое. Вот все эти дома постройки 1945-50х годов, это же все построено при советской власти! Удивительная сопротивляемость, правда? Да, да. Они это умеют. И умеют, и это у них осталось. Они это умеют, они это ценят. Я когда меняла квартиру, я столько эстонских домов и квартир пересмотрела. Вот стоит вазочка − она должна стоять только здесь. А я себя вчера поймала знаешь на какой мысли? 8 марта мне принесли цветы, и я машинально поставила вот эту вазу на тот стол, а потом думаю − чего я ее туда поставила, синее же здесь. Принесла сюда. А почему? Потому что у меня это из дома. Правильно. Казалось бы, какая разница, и там хорошо, и тут хорошо. Понимаешь, это уже идет само по себе. Цилечка, еще два вопроса. Успеваем? Да, нормально. 2 кассета, 1 сторона Циля, все очень интересно. У меня еще есть кусочки твоих рассказов из других интервью, хорошо будет. Циля, перестройка в Эстонии. Ну? Вот вдруг переломилось все, пошло по другому пути. Хорошо, что ты спросила, Перестройка − знаешь, что интересно? Ведь перестройку начала Эстония? Да? А как же! Первая вышла из состава Советского Союза. Это потом уже. А перестройка горбачевская? Ну, что такое? Как пили, так и пили. И у вас пили? А у нас нечего было перестраивать. У нас всегда было нормально. У нас ничего не случилось во время перестройки. У вас не было «железного занавеса»? Его не было. Были лазейки в нем? Ты понимаешь, что у нас было финское телевидение, это было окно в мир с 1962 года. Это было окно в мир. И вы могли все же выезжать за границу? Кто не имел допуска, могли выезжать, да. Ездили, в советское время очень много ездили. Было много путевок. Особенно в Финляндию. И та же свобода слова, которая для нас была только теорией, у вас была и в советское время? Ну, во всяком случае, не сравнимо. Люди говорили относительно свободно. Вот я знаю, я приезжала в Москву к своей тете, или у меня вот друзья-академики в Москве, так даже сейчас они живут в этом дворянском гнезде в Черемушках, вот эти новые шикарные дома, так даже там она говорит: «Ой, пойдем лучше на балкон, или пойдем выйдем на улицу…» и так далее. У нас этого не было никогда. Во всяком случае, в моей семье этого не было, может быть, такие семьи и были, но все-таки интеллигенция могла… Я помню, как покойная Женя Лоов, мы тебе рассказывали о ней, Гурина, да. Она преподавала политэкономию и экономику в университете, тогда в пединституте. Так вот, я встретила недавно ее студентов, которые мне рассказали о ней такую совершенно замечательную историю, как она все говорила, говорила, потом, когда оставалось до конца уроков 15 минут, она говорила комунибудь из студентов: «А теперь закройте двери, я вам расскажу, как это было на самом деле». Садилась на кафедру вот так, одной ногой, знаешь, и начинала рассказывать, как это Циля Лауд. Интервью 19 было в эстонское время. Представляешь? А у меня, например, в советское время карта Израиля, это как? Так что этого не было. А как пили − старались не пить на работе. Вот в праздники, где был надежный маленький коллектив, старались пить меньше, и старались это как бы не афишировать. Это было, это правда. Это было. Но у нас нет виноградников, поэтому у нас нечего было рубить. А эстонцы как производили «Vana Tallinn», так и производили, ничего не изменилось. Так что так. А путч? Ой, путч − прекрасно. Я вот в это время была в Москве, и готовила бутерброды на Балтийскую станцию, это единственная станция, которая в нашем посольстве вещала на Прибалтику, что происходило в Москве. Я видела танки, как они идут. Я жила на Соболевском, в нашем постпредстве эстонском. И мне моя директриса сказала: иди, достань мне билет, а то мы здесь останемся на всю оставшуюся жизнь. Она не думала, что я тоже должна уехать. И я наврала директору вокзала уж не помню, что, Ленинградского вокзала в Москве, достала два билета. А мы, другие члены нашей делегации, которая приехала в постпредство… А, там была всемирная, нет, европейская организация библиотекарей, и я была в составе этой нашей эстонской делегации, и мы там остались. И мы всю ночь готовили на Балтийскую станцию бутерброды. А пули вот так просто летели мимо нас на Белый дом, это же близко, где художественный театр, кинотеатр вернее, ты знаешь, это напротив «Праги» практически. Ну, вот. А путч здесь, я помню, я видела танки, стояли. А ты имеешь в виду путч, это когда Крючков и вот эти? Да. Это мы смотрели потом уже, задним числом мне рассказывали… А, в Москве мы смотрели все время «Лебединое озеро», я помню. показывали. А так в Эстонии было все спокойно. Единственная паника была, что с деньгами, что будет с деньгами. А тут ничего не было. Тоже были танки? Нет, тут никаких танков не было. Не было. И до крови не дошло, слава Б-гу. Тут вообще никакой крови не было. Подожди, когда это было? В 1991. В 1991 танки подошли к городу, танки подошли к городу, но вышел Сависаар, сегодняшний министр экономики, и обратился к народу. И была балтийская цепь − три республики, все люди стояли в балтийской цепи, все люди: Эстония, Латвия, Литва. И пели. И пели, и все стояли со свечками. И мы с мужем возвращались, мы остановились в районе Пурва, там тоже были люди. И у нас в машине тоже горела свеча. Все стояли, и русские, и эстонцы, все-все, и пели за свободу. И когда я на следующий день утром увидела, как поднялся на башне Длинный Герман бело-сине-черный флаг, моему счастью предела не было. Я сказала маме, она сказала: «Видишь, я дожила!». Как ты считаешь, хорошо, что распался Советский Союз? Это замечательно! Замечательно, потому что открыт мир, можно общаться, можно ездить. И все зависит сейчас от тебя самого, вот это самое главное. Ведь что было плохо в советское время? Не все было плохо. Были, сейчас другая крайность, идет это американизм, что противно. Что было хорошо − были дешевые книги, были театры. Да, было все советизировано, да. Но не было понятия личности, была общность − советский народ. А вот свобода все-таки подразумевает не просто демократию, а во главе этих ценностей стоит человек. И это важно. От меня зависит, состояться мне или не состояться, сделать мне или не сделать. Я должна быть признана как человек, правильно? Мне кажется, это очень важно, это основное завоевание вот этой независимости. Конечно же, есть бедные, конечно же, есть крайности, все это правильно. Но надо возрождать меценатство, и оно будет возрождено. Потому что так же как в эстонское время бабушка мне рассказывала, была касса для бедных студентов, и были Лимувиа и Хасмонеа. И помогали талантливым людям. Так и сейчас, если есть талантливый человек, находится спонсор, или помогает община, как-то все же можно найти выход, было бы желание. Поэтому, конечно… И когда появляется не просто свобода, Циля Лауд. Интервью 20 а получается ответственность за то, что ты делаешь. Вот вернули дома собственникам. Это замечательно, как преобразился город! Опять же, есть крайности − изуродовали старинный центр, это безусловно, это безобразие. Это взяточничество, эта коррупция − они есть и будут в любой стране, и у нас тоже не исключение. Но в то же самое время появилась возможность облагородить улицы, облагородить дома, облагородить скверы, построить какие-то интересные строения, привозить известных людей. То есть, ты делаешь то, что ты хочешь. Конечно, желательно, чтобы демократия не позволяла вседозволенности. Я говорю, перегибы есть всегда. Но я бы в жизни не хотела, чтобы мы вернулись к тем временам. Безусловно. Цилечка, и последний вопрос. Твои дядюшки со стороны отца и их жены, дети, и кем они работали. Вот со стороны отца вот эта Анна Перльман, она никем не работала, просто была вертихвосткой, дешевкой. Вот у нее есть сын Геннадий Левин, который сейчас живет в Америке, в Балтиморе. Это Семена? Нет, это Яши. У Семена детей не было, он был женат на солистке театра «Эстония» и Бельгийского королевского театра Анне Экстон. Кем он работал? Он был редактором газеты «Советская Эстония», и он был здесь расстрелян. А Яков кем работал? Вот кем был Яков, я не знаю. Он умер в 1947 году, мы даже не знаем точно, когда он родился. У нас на кладбище есть доска, мемориал, но нету даты рождения. И два слова о Рейне. О Рейне? Да. Ой, Рейн у меня замечательный! Что замечательный − согласна, а подробнее? У меня муж Рейн Плаадо, мы каждый остались на своей фамилии, потому что была целая волокита с обменом документов, а у меня была вторая форма допуска, надо было менять договор и так далее. Плаадо, два а. У него от предыдущего брака есть двое детей, дочь и сын. Не знаю, надо это или нет. Не надо. А когда родился, где родился? Он родился в 1942 году, он моложе меня на 4 года. Хочу надеяться, что это незаметно. Он закончил таллиннский политехнический институт, он инженер-химик. Он родился в Тарту, их было три брата. Старший жив, младший умер, Рейн средний. И он был директором такой фирмы «Пластроник», это фирма, химик, но занимающийся пластмассами. Если кратко сформулировать, он, наверное, единственный мужчина, который может выдержать такое властное существо, как я, и это, наверное, потому, что у нас с ним много общего: нам нравятся одни и те же картины, одни и те же книги. И что самое замечательное, у него есть чувство юмора. И он хоть родом из Тарту, он не настолько зациклен, он не местечковый, если можно так выразиться, понимаешь, и это как-то греет. Ната утверждает, что Тарту − отнюдь не местечковый город. Да. Но Тарту, университет − конечно, но я имею в виду, что они все оттуда безумно националистичны в плохом смысле слова, а он как-то дает право на жизнь другим тоже, вот это важно. А мама как к твоему браку отнеслась? Ой, моя мама его обожала. Мама сказала мне, вот однажды она сказала, что если бы все еврейские сыновья были такими, как Рейн, она была бы счастлива. Я ему благодарна за то, как он относился к моей маме. Он ее на руках носил в ванную, она захотела холодильник − он пошел ей купил отдельный холодильник. Он всегда ей покупал то, что она любит. Он ее Циля Лауд. Интервью 21 называл «Баронесса моя!», и называл ее мамуля тоже. Очень любил ее, и очень жалел, что его мама меня не видела − она умерла молодой, в 48 лет. Жалко, он всегда так хорошо о ней рассказывает, у него даже глаза увлажняются. Он хороший сын был, единственный, потому что младший брат пил, старший тоже пил, но после инфаркта перестал пить. Он единственный с образованием, единственный такой. Он хорошо образован, и за него никогда не бывает стыдно, вот это тоже приятно, что он в этом смысле хорошо. В этом смысле мне повезло, потому что, вот я говорю, 19 лет вместе, 10 лет жили так. А потом поженились очень смешно. Я вообще не хотела замуж, мне это ни к чему было, зачем мне? А он хотел. И тогда я сказала, что я выйду замуж, если вот (нрб), друзья, с которыми мы вместе построили дом, если они все три приедут − вот тогда да. Он позвонил Тинке, Йоськиной жене, она эстонка, а он, мой друг детства − еврей, − и говорит: «Я хочу жениться!». Тинка говорит: «Ну и хорошо, поздравляю! У тебя есть жертва?». Он говорит: «Да, есть». И он говорит − условие: если вы все приедете, она выйдет замуж. И они все приехали. Я правду говорю? Я рассказываю, как мы поженились. Спасибо тебе. Пойдем, посмотришь открытки, какие тебе нужны, ладно? Одно время была в Таллинне еврейская столовая. Ее давно нету, но она тоже была не совсем еврейская. Они пытались сделать, но они готовили рыбу там на украинский лад, чулком, а у нас делали кусочками. Бабушка делала в своем клубе, помнишь? Она нарезала щуку, делала ее вместе с судаком, наполняла кусочками. И когда она ее варила, она клала сначала на дно кастрюли булочку, потом куски свеклы, и сверху клала рыбу. Чуть только покрывала водой, и сверху обязательно был кусочек морковки. И потом очень красиво выкладывала. И все приходили к фру Перельман в ее клуб, и кушали эту рыбу. И, между прочим, она этот клуб содержала и после войны тоже, в советское время. Когда мы в 1946 году вернулись с Урала все, из эвакуации, бабушка открыла клуб и кормила бедных евреев. Потому что мои родители… мама, потому что папа еще был в Кирове на военном заводе, а мама уже вернулась и работала так, что мы могли помочь некоторым бедным еврейским семьям. И вот, мама Эдит Томовой была у нее посудомойкой, и потом она взяла русского, одноглазого какого-то человека, и он носил ей продукты, картошку с базара, рыбу, чистил эту щуку, и так далее. 2 депортации было. Одна была в 1941 году,14 июня, когда 10 000 эстонских граждан были депортированы на Урал, в Казахстан, в Сибирь, а вторая депортация была в 1949 году, и многие семьи были депортированы дважды. И те ужасы, которые здесь были, они ничуть не лучше ужасов Холокоста. Просто Холокост – это была фашистская идеология, а в годы депортации люди не различали, что такое белорус, русский, еврей, украинец, то есть, основа была другая – то ли ты враг народа, то ли ты кулак, то ли ты богатый. Идеология, да. Конечно, это не Холокост, но из тех ужасов, которые были, сталинские лагеря ничуть не лучше лагерей немецких. Ничуть не лучше. В общине, начиная с 1941 года по 2000 год не было раввина, потому что те люди, которые так или иначе, исполняли обязанности раввина, никакого образования не имели. Их очень условно можно было назвать раввинами. Один из них был габе, старейшина религиозный синагоги, потому что в Эстонии никогда не было такого понятия, как штетл, Антеевка, местечко. Эстонские евреи жили везде, в основном, в Таллинне, в Тарту, в центрах. Но не было именно еврейской такой организованной еврейской жизни в конкретном месте, не было. И вот, когда раввина убили, Абе Гомера, то раввина до 2000 года не было, потому что после войны у евреев не было возможности содержать раввина и его семью. И вот тогда, в Циля Лауд. Интервью 22 2000 году, один наш габе, Давид Сломка, пригласил раввина, и он оказался Любавичи, Любавичского толка. Но это молодой парень, очень толерантный, очень симпатичный, несмотря на свою ортодоксальность, потому что он понял, куда он прибыл. И с 2000 года у нас уже есть раввин. У него уже 4 ребенка здесь, в Эстонии, и жена ортодоксальная. Родом он из Израиля, а синагогу на втором этаже построила еврейская светская община. Я тогда выбила деньги, выиграла грант у французского правительства, сама лично, за 2 часа написала грант. И построили мы синагогу на 2м этаже. И вот, тогда приехал новый раввин. Но таких вот набожных, по-настоящему набожных людей в Эстонии не было. Вот в советское время. Может быть, только сейчас некоторые приходят к Торе, потому что раввин проводит соответствующий курс с ними, объясняет, что есть что. А в советское время, когда все еврейское было запрещено, то для синагоги нам дали старое здание на Магдалена, улице Магдалена, и там люди, которые придерживались своих традиций, включая и Маргаритину семью, и мою семью, мы отправляли там свои религиозные потребности. Что это? Когда ктото умер, хевра каддише тоже не было, то есть, справляли праздники и отмечали грустные события. И, естественно, в Йом-Кипур собирались абсолютно все, даже те, кто обычно и ногой туда не ступал. А так синагоги как таковой не было. Немцы в 1944 году нашу замечательную синагогу в готическом стиле, на углу улиц Макри и Манте, подожгли, и в 1944 году во время бомбежки Таллинна она была уничтожена. Вот только в 2000 году мы открыли свою синагогу на втором этаже. А сейчас заложили новую, отдельную. Одно время же была синагога на Крейцвальде. Это было дано помещение. Было маленькое помещение, и туда могли люди приходить, молиться. Потом там была автобаза, а теперь стоит гостиница. И я бабушку водила, повязав пионерский галстук. Это очень весело. Скажи, а кто был Миньков? Габе. Да. У нас не было раввина, у нас разные люди исполняли эти обязанности, но раввина как такового у нас не было. Был Шлафит, Левин был, какой он был раввин, он приехал с Владикавказа, и у него на стене, на Магдалена, висел ковер с саблями, с портретами Сталина, азохен вей, раввин! Курил над могилами. Не было. А Сломка, он понимал в еврейских делах, как свинья в апельсинах, но тем не менее, его заслуга в том, что он пригласил раввина, но он оказался Любавичского толка. И вот, этот молодой мальчик, которому тогда было 24 года, а сейчас 28й год, приехал к нам. А до этого у нас вообще же не было раввина, конечно. Просто исполняли обязанности раввина, хоронили, но Хевре Каддиша тоже не было. Сейчас, слава Б-гу, благодаря местным спонсорам, удалось отреставрировать синагогу на кладбище, и Тере-штубе, где омовения проходят. А так ничего не было вообще. Я даже не знаю, были ли у нас в эстонское время кошерные магазины? Помоему, из Хельсинки привозили кошерную пищу, помнишь? Мне кажется, из Риги. Или из Риги, да. Где и сейчас есть кошерный магазин. Циля, а что такое WIZO? WIZO – это World International Zionistic Organisation, женская еврейская сионистская организация. И в эстонское время она была очень активной, было молодежное коыло, и было взрослое крыло. Вот Рахель Рандве, Сима Линдман, Лия Каплан. Ты была в молодежном. А в 1990 году мы эту организацию воскресили, и воскресила ее я. Была такая очень известная сионистка, основатель WIZO в Швеции, в Стокгольме, Шарлота Этлингер, и вот она меня в 1989 году, когда я была в Стокгольме в гостях в еврейской организации, Baltic Jewish Forum, Балтийский Еврейский комитет, мы с ней очень близко познакомились, говорили на идиш. И она меня сагитировала, сказала, что ты должна возглавить WIZO, и должна поехать в Израиль. А у меня тогда денег не было, потому что тяжелая жизнь была. Тетя у меня очень болела, мамина родная сестра. И она мне дала 100 долларов, и сказала: «Я тебе помогу купить билет, поезжай!». Купила мне билет и я поехала в Израиль. И организовала потом в Эстонии WIZO, которое существует и по сей день. К сожалению, сейчас это не WIZO, а черт знает что – там 25 пожилых людей, но тем не менее, когда мы тут были… Теперь эти люди уехали, кто в Америку, кто в Израиль, кое-то, к сожалению, в Германию. Но эти люди были Циля Лауд. Интервью 23 очень активны, и я 4 года была президентом WIZO, пока меня не выбрали председателем общины. Циля, а в чем задачи этой организации? Задача WIZO, основная задача – собирать деньги на процветание Израиля. На строительство детских садов, домов престарелых, в пропаганде сионистского движения как освободительного движения. Именно в Израиле? Везде в диаспоре. Евреи в диаспоры, не знаю, есть ли WIZO на Украине. Но основная задача этой организации – пропаганда сионистского движения как освободительного движения еврейского народа, то есть, выдави раба из себя, стань полноценным гражданином Израиля. И второе, не менее важное, это процветание Израиля. Собирали деньги на это государство, строили там дома, детские сады, помогали раненым, потому что там все время пороховая бочка. И, конечно же, забота о пожилых людях. В Эстонии мы не могли собрать деньги для Израиля, у нас просто этих денег не было. Мы, в основном занимались пропагандой освободительного движения, что сейчас вообще не делается, потому что в свое время сионизм приравнивался к фашизму. А не как освободительное движение. И поэтому пропаганда сионизма, объяснение этого учения, естественно, было. И Бен-Гурион был в Таллинне, он приезжал в Эстонию. И у нас в 1990е годы, когда мы организовали WIZO, у нас был целый курс лекций об известных деятелях еврейской культуры, в освободительном сионистском движении. Мы помогали больным, в больницах навещали, носили им пакеты, поздравляли с праздниками, привозили гуманитарную помощь, и давали ее бесплатно людям. То, что мы могли делать, потому что у нас был такой лозунг, как и во многих странах мира: сильная диаспора – сильный Израиль. Израиль существовал все время, только под названием Палестина. Но Израиль существовал, и уже туда ездили. А для вас имело значение, что он стал независимым государством, освободился от протектората? А как же, конечно, это была великая радость, о чем говорить. У нас все этому радовались. А когда были войны, я работала в Академии наук. Чисто эстонский коллектив. И эстонцы же всегда ждали белый корабль. И они так переживали за Израиль! У меня в кабинете, я была начальником патентно-лицензионного отдела и информации, и у меня висела карта Израиля. И эстонцы, когда слушали радио, особенно финское, потому что эстонский и финский язык похожи, кричали мне: «Циля, иди сюда скорее, опять победа!» - и ставили флажки на карте, в советское время, это были 1960е годы, так что это что-то значит! Во всяком случае, когда образовалось это государство, я помню в своей семье, это была такая радость. У меня дедушка был не набожный, а бабушка была набожная. И дома соблюдались традиции, даже в советское время мы всегда отмечали и Песах, и Пурим, и нам делали маски, устраивали маскарады, дарили шалахмонес, всегда на Хануку и на… Очень любили, особенно Пурим любили, потому что тогда можно было все – и вино нам давали, и бабушка солила икру и лососину. Потому что у нас во дворе жила «рыбачка Соня», она была не Соня, ее звали Тося. Но мы смеялись. Она приносила вот таких лососей. Я помню, у бабушки была такая большая, тогда только появились, пластмассовая доска, и бабушка на ней разделывала эти большие рыбины, и икра прямо текла. Она воровала их, рыбачка-то наша, но это было чтото… И я помню, что когда организовалось это государство, то бабушка закатила такой пир, и папина мама туда пришла. С папиной стороны дедушку я не помню, он умер, когда бабушке было 24 года. Но это был такой праздник, такой пир! И второй раз был такой пир, когда Эстония стала независимой. В 1991 году. Тогда мы с мамой были в районе Глории, я маме пришла и рассказала, я говорю: «Мама, я снова увидела на башне Старого города бело-синечерный флаг! И все плакали». При советской власти флаг Эстонии был красный, голубая волна с белой полоской. А это был наш, эстонский флаг! Более того, в нашей еврейской гимназии учительница эстонского языка сохранила наш флаг, она была эстонкой. И после войны она очень нуждалась. И евреи эстонские в наше, советское время, ей очень помогали, потому что она сохранила эстонский флаг. Она была очень хорошая учительница. Циля Лауд. Интервью 24 Я знаю только одно, что до войны само собой разумелось, до войны же были русские школы, немецкие школы были, и еврейская школа была. Но все они говорили по-эстонски. Да, все евреи Эстонии говорили по-эстонски. Несмотря на то, что моя мама родилась в Нарве, это эстонский город, и там было очень престижно, самая лучшая гимназия была русская, она закончила русскую гимназию. А в консерваторию она поступила на курс профессора Артура Лемба, и, конечно, училась на эстонском языке. Мы не понимали, как можно жить в стране и не знать язык. Правда? Я этого тоже не понимаю. Зато это понимали послевоенные приезжие. Поэтому у нас есть напряжение в общине между русскими евреями и эстонскими евреями. У нас есть люди, которые родились здесь, и ни слова не могут сказать по-эстонски, русские евреи. Я мешаю? Наоборот, ты очень помогла, потому что я потом все равно бы многое выспрашивала. Я могу тебе рассказать потом про свою семью. У меня бабушка и дедушка, чтобы я ничего не понимала, между собой говорили на идиш. И в результате я понимаю на идиш, как порусски. Еще и разговариваешь. Разговариваю я с русско-эстонским акцентом, но понимаю все. А в каком году была еврейская община создана? Вот это хороший вопрос. Эстонская община была первой еврейской общиной в бывшем Советском Союзе, которая в конце 1988 года открыла свои двери, как Еврейское Культурное общество, и было это сделано с разрешения управления охраны памятников старины, потому что все национальные меньшинства относились к этому ведомству. И тогдашний директор Департамента охраны памятников старины, который сейчас один из самых крупных националистов, кстати, говорят, что он русский, что якобы он не Триме Велисте, а Трофим Велистов, не знаю, не буду врать. Самый ярый националист в плохом смысле этого слова, но тем не менее он лично дал нам добро открыть Общество еврейской культуры. И мы сидели на улице Вене, что в переводе с эстонского означает Русская, сидели там в подвале, и учредителем был тогда как раз Давид Сломка, Гидон Паенсон, Самуил Лазикин, который сейчас в Иерусалиме стал вдруг ортодоксальным евреем, приезжает в Таллинн и у своей несчастной тетки зажигает свет в пятницу вечером и не разрешает его гасить до конца субботы, и бедная тетка платит жуткие счета за электричество, не разрешает выключать электрическую плиту, сумасшедший! Сделал себе эти цицес, и ходит с баками, мешугене настоящий! А вообще, он эмигрировал туда, женился там во второй раз, развелся. И он был корреспондентом радио Иерусалима, на эстонском языке он нам вещал, и сейчас он предлагает всяческие новости, стал ортодоксальным евреем. Но вот это наше Еврейское Культурное общество существовало до начала 1990 года, а в 1990 году на моем родном заводе, где я проработала 20 лет, завод имени Ханса Пегельмана, а завод полупроводниковых приборов, еврейская религиозная община собралась на свое собрание, и наше Культурное общество, и мы сделали Еврейскую общину Эстонии. Вот с 1990 года она существует. Вот такое было время на нашем родном заводе. Это завод имени Пегельмана, эстонского революционера, и ему подарили статуэтку в честь 20летия завода. И написали «Заводу имени Перельмана», а Перельман – моя девичья фамилия. Я говорю: «Не могу ли я взять это бронзовое многопудье себе?». Не отдали. Сволочи. Циля, а в каком году появилась в довоенной Эстонии еврейская культурная автономия? В 1926 году. Еврейская община взяла культурную автономию, ей было предоставлено это право правительством Эстонии. И тогда это правительство возглавил Константин Пятс. И его имя и это правительство занесены в Золотую книгу в Иерусалиме, потому что у нас была автономия, у нас было самоуправление, во главе которого стояли очень известные евреи, такие, как директор гимназии Самуил Гурин, Тамаркин, Айзенштадт. Это люди руководили еврейской жизнью. И была 31 разные еврейские организации, в тартуском университете были студенческие организации Hasmonea и Limuvia, и была организована студенческая касса, где бедные студенты от еврейских богатых семей получали дотацию. Циля Лауд. Интервью Спасибо! 25
