Мир казачества [Текст] : сборник научных трудов. Вып.1. / ред.
advertisement
КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ОРГКОМИТЕТ ПО ПРОВЕДЕНИЮ СЕВЕРОКАВКАЗСКОЙ НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ДИКАРЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ» МИР КАЗАЧЕСТВА Выпуск 1 КРАСНОДАР 2006 ББК 86 (2 Рос=Рус)=8 УДК 884 Редакторы-составители кандидат исторических наук, доцент О. В. Матвеев старший научный сотрудник ГНТУ Краснодарского края «Кубанский казачий хор» М.В. Семенцов Рецензенты доктор исторических наук, доцент доктор исторических наук, профессор М-86 В.П. Трут А.Л.Худобородов Мир казачества. Сборник научных трудов.– Вып.1. – Краснодар: ООО РИЦ “Мир Кубани”, 2006. – 175 с. ISBN 5-69298-062-4 Первый сборник научных трудов «Мир казачества» содержит разнообразные материалы по истории и этнографии казаков России, которые позволяют раскрыть специфику этнокультурных характеристик различных казачьих групп, особенности их этнической и социальной идентификации. Представлены статьи известных ученых-казаковедов из различных городов России и Украины. Сборник рассчитан на историков, этнографов, фольклористов, краеведов, членов казачьих обществ и широкий круг читателей. ББК 86 (2 Рос=Рус)=8 УДК 884 ISBN 5-69298-062-4 © О.В.Матвеев, М. В.Семенцов, составление, 2006 ПРЕДИСЛОВИЕ Как и в эпоху Слепцова, Бакланова, Колпаковского, Муравьева-Амурского, казачество сегодня вновь оказалось на периферии этнической и государственной территории. При этом, в связи с ростом этнического самосознания северокавказских, уральских, сибирских и среднеазиатских народов, предельной политизированностью национальных движений именно казачество (как составная часть бывшей Российской империи) оказывается стороной обвиняемой. Так, алмаатинский историк М.Ж. Абдиров в книге «История казачества Казахстана» (Алма-Аты, 1994) Семиреченское казачье войско впервые в русскоязычной литературе названо Жетысуйским (Жетысу – по-казахски – семь рек). Называя Семиреченское войско опорой колониального режима в Жетысу, никакой положительной роли казаков в культурном развитии края, его хозяйственной эволюции он не усматривает. Казаки для Абдирова – это оккупанты, захватившие «цветущие» казахские земли. Ему неизвестно ни о привнесении стабильности в раздираемый межродовыми смутами, подвергаемый разорительным набегам регион, ни о роли казачества в становлении земледельческой культуры, торговли, путей сообщения, народного образования, традиционной культуры, народной дипломатии – установления взаимопонимания между представителями различных миров. Сходную позицию занимает краснодарский историк И.Я. Куценко, который свел все ратную доблесть кубанцев к подавлению освободительного движения горских народов и участию в разгоне революционных выступлений, придал типичный характер таким порокам, как алкоголизм казачьих офицеров, проституция в станицах, наушничество и зубрежка в казачьих школах и т.п. Немало за последние годы издано работ с перекосами в другую крайность, полных мифов и нелепых выдумок о казачестве. Как правило, среди авторов здесь преобладают многочисленные любители, искренне считающие себя большими знатоками казачьей истории и быта, своим напором обрушающие принципы и методы научного анализа. Глубоко прав видный ростовский 3 исследователь-казаковед В.П. Трут в том, что всеобъемлющая характеристика территорий бывших казачьих войск «не может быть осуществлена без соответствующего знания и всестороннего анализа социальных, политических, этнических, конфессиональных, экономических и, конечно-же, исторических особенностей того или иного региона» (1). Слабое представление о современном состоянии казаковедения имеют государственные и политические структуры, призванные осуществлять контакты и политику в отношении регионов. В 1999 г. исследователи казачества Дона, Кубани, Оренбуржья, Сибири были немало удивлены, когда в Санкт-Петербург довольно-таки бестолково была организована Первая (?) Всероссийская конференция, посвященная казачьей проблематике. Чиновники, организаторы конференции, исходившие прежде всего из предвыборной политической конъюнктуры не имели никакого понятия о том, что в Краснодарском крае, в Ростове-на-Дону, Оренбурге, Владивостоке и в других регионах к этому времени прошли уже с десяток конференций и других научных форумов, имевших международный статус. Однако, несмотря на целый ряд всероссийских и международных конференций, появление целого ряда обобщающих изданий (2), казачьих сайтов в Интернете продолжает иметь место слабая информативность о казаковедческих и исследованиях в разрушенной за последние десятилетия научной коммуникационной сети. «Удручает недостаточная информативность о них даже среди коллег, – с горечью констатирует Т.В. Таболина. – Опыт общения с учеными из самых разных научных центров свидетельствует об острой нехватке живого общения, обмена публикациями. Практически все отмечают потребность в комплексных межрегиональных междисциплинарных исследованиях, посвященных новым вопросам, проблемам, которые высветились в процессе попыток формирования государственной политики в отношении казачества. Убеждена, что будущее за подобными комплексными следованиями» (3). 4 Предлагаемый вниманию коллег первый выпуск сборника научных трудов «Мир казачества» – один из шагов по пути сплочения исследовательских усилий региональных казаковедов по изучению исторического прошлого и духовного наследия казачеств России, Украины, ближнего и дальнего зарубежья. Редакторы и авторы статей по истории и культуре кубанского, терского, сибирского, уссурийского и других казачеств надеются, что книга вызовет отклики и пожелания, будут рады, если возникнет стремление уточнить те или иные данные, восполнить имеющиеся пробелы. Второй выпуск сборника предполагается в III-м квартале 2006 г. Свои пожелания, замечания и статьи просим присылать по адресу: 350063, г. Краснодар, ул. Красная, 5 ГНТУ «Кубанский казачий хор», НИЦ ТК, каб. 36, Семенцову Михаилу Васильевичу или Матвееву Олегу Владимировичу или по e-mail: dikar1994@rambler.ru, vim12@ramltr.ru до 1 июля. Объем статьи до 0,5 п.л. (через 1,5 интервала) в MC WORD. Размер шрифта 14. Поля сверху, снизу, слева, справа страницы – 2 см. Шрифт Times New Roman. Сноски оформляются в примечаниях в конце статьи в нарастающем порядке в квадратных скобках. Не допускается использование концевых автоматических сносок. Материал должен быть прислан на дискете и в распечатке (в 2 экз.) или по е-mail. Редколлегия оставляет за собой право редактуры текстов. Статьи, не соответствующие тематике сборника или оформленные не в соответствии с предъявленными требованиями, могут быть отклонены. Надеемся на плодотворное сотрудничество. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Трут В.П. Казачество России в период Октябрьской революции и на начальном этапе Гражданской войны. Ростов-на-Дону, 2005. С. 5. 2. См.: История казачества Азиатской России. Екатеринбург, 1995. Т. 1–3; Казачество. Энциклопедия. М., 2003; Российское казачество. Научносправочное издание. М., 2003; Родина. 2004. № 5; Очерки традиционной культуры казачеств России. М. – Краснодар, 2002. Т. 1; Краснодар, 2005. Т. 2 и др. 5 3. Таболина Т.В. Изучение казачества. Тенденции и перспективы. М., 2000. С. 37. О.В. Матвеев (Краснодар) «ДОРОГОЙ МНЕ ПОЛК…» К ИСТОРИОГРАФИИ 1-ГО КАВКАЗСКОГО НАМЕСТНИКА ЕКАТЕРИНОСЛАВСКОГО ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА КНЯЗЯ ПОТЁМКИНА-ТАВРИЧЕСКОГО ПОЛКА КУБАНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА Важнейшей исторической особенностью социального развития Русской Императорской армии выступала полковая корпоративность – своеобразная форма сплочения воинского товарищества, основанная на сознательно культивируемой приверженности офицеров и нижних чинов своей воинской части. Традиции, которые формировались не одно десятилетие, собственная история и боевой путь, условия службы и комплектования – всё это придавало каждому полку неповторимую индивидуальность. Чувство любви и гордости за свою часть формировали полковые ритуалы и праздники, штандарт и форменный мундир, полковые песни. Одной из таких форм выражения корпоративного самосознания являлась полковая историография. В данной статье предпринята попытка обозначить основные этапы развития историографии одного из старых полков Кубанского казачьего войска – 1-го Кавказского, которому в 1910 г. было пожаловано имя Вечного шефа князя Г.А. Потёмкина. Выход на эту тему в немалой степени был обусловлен и тем, что в последнее время в научной литературе стали появляться работы, основанные на недобросовестном использовании источниковой базы. Так, в кубанском историческом журнале «Голос минувшего» за прошлый год опубликована статья историка из г. Славянска-на-Кубани Н.Б. Акоевой с 6 громкой заявкой на написание истории 1-го Кавказского полка (1). Эта работа основана всего лишь на одном документе фонда 396 Государственного архива Краснодарского края (ГАКК). Между тем, этот документ, давно известный казаковедам, представляет собой авторскую рукопись «Полного формулярного списка 1-го Кавказского полка», написанную в 1899 г. сотником Г.П. Головковым. Н.Б. Акоева это имя даже не упоминает, как и других авторов, трудившихся над составлением истории полка; ей, видимо, невдомёк, что в фонде 670 хранится 250-страничная неопубликованная рукопись А.Д. Ламанова, посвящённая кавказцам. Такое отношение к предшественникам, для которых история полка была святыней, атрибутом и символом полкового товарищества, по меньшей мере неэтично. В развитии отечественной полковой историографии советский историк Л.Г. Бескровный выделял два этапа. Первый приходится на середину XIX в., второй связан с окончанием русско-турецкой войны 1877–1878 г., когда по всем военным округам был издан приказ о составлении во всех войсковых частях памяток для солдат и историй полков (2). Однако для полковой историографии Кубанского казачьего войска начальной вехой стало окончание Кавказской войны. 28 февраля 1865 г. был получен отзыв начальника Главного штаба Кавказской армии, в котором говорилось, что «Его Императорское Высочество Главнокомандующий армиею, желая сохранить для потомства по возможности полное и подробное повествование тех подвигов, которые были совершены частями войск и отдельными лицами в течение продолжавшейся шестьдесят лет непрерывной войны с горцами», распорядился, «чтобы в полках и отдельных баталионах была составлена история их действий и всей жизни на Кавказе» (3). Офицеров, которые будут избраны для составления истории полка, Великий князь Михаил Николаевич разрешил освобождать от служебных обязанностей и увольнять для работы в архивах. Соответственное распоряжение вскоре поступило из штаба войска в полки и бригады. Для поощрения офицеров, авторов истории полка, было 7 решено отдельные записки публиковать в «Кубанских войсковых ведомостях» (4). 21 октября 1867 г. в «Кубанских войсковых ведомостях» был опубликован очерк по истории 1-й (Кавказской) бригады Кубанского казачьего войска, подписанный полковником Чуйковым, войсковым старшиной Зазулевским, хорунжими Петиным и Судаковым (5). Эти офицеры являлись членами комиссии, назначенной командиром бригады «для описания истории тех подвигов, которые совершены были строевыми частями и отдельными лицами сей бригады в прошлую долгую войну с горцами» (6). Комиссия завершила работу 12 октября 1866 г. Рискну осторожно предположить, что автором текста о Кавказском полке и редактором окончательного варианта рукописи по истории бригады был хорунжий 11-го конного полка Судаков. По крайней мере, именно для него командир 1-й бригады в своём рапорте на имя начальника штаба войска от 18 ноября 1866 г. ходатайствовал о выделении соответствующего денежного содержания, установленного избранным для исторического труда офицерам (7). Гаврил (так в послужном списке) Фёдорович Судаков происходил «из казачьих детей войска Кубанского», родился 13 июля 1836 г., воспитание получил «при доме родителей» (8). Службу начал писарем бригадного управления в январе 1851 г., в декабре 1855 г. «за отлично усердную службу» произведён в урядники, а в марте 1862 г. назначен на должность секретаря полкового правления 1-й бригады. За отличия против горцев 25 января 1864 г. произведён в хорунжие, а через год зачислен в 11-й конный полк. В 1868 г. его пожаловали чином сотника, а 30 августа 1873 г. Гаврил Фёдорович Судаков «за отличие в службе произведён в есаулы». По упразднении 1-й бригады он был зачислен в феврале 1871 г. в Екатеринодарский конный полк, а затем назначен помошником старшего адъютанта войскового штаба. Есаул Судаков являлся кавалером орденов Св. Анны 3-й степени и Св. Станислава 3-й степени, имел медали: серебряную с надписью «За спасение погибавших», бронзовую в память войны 1853–1856 годов, серебряную за 8 покорение Западного Кавказа и крест «За службу на Кавказе» (9). Офицер был женат на девице Евгении Ивановой, являлся отцом пятерых детей. В станице Ладожской семья Судаковых имела деревянный дом. 17 января 1876 г. есаул Г.Ф. Судаков «исключён из списков умершим» (10). В газетном фонде ГАКК, к сожалению, отсутствует № 41 «Кубанских войсковых ведомостей», где был напечатан очерк Судакова и его сослуживцев. Зато в одном из дел 254 фонда хранится рукописный экземпляр этой работы под названием «Историческое описание о 1-й бригаде Кубанского казачьего войска» (11). «Описание…» начинается с образования в 1803 г. Кавказского казачьего полка «из переселённых на Кубань бывшего Екатеринославского казачьего войска 3277 казаков» (12). Затем 29 мая 1813 г. «по Высочайшей воле зачислено в полк ещё 275 человек», а 28 сентября 1816 г. 28. Всего же в комплекте полка было положено 900 казаков, но из этого числа 11 мая 1819 г. из Кавказского полка в Кубанский была перечислена станица Темижбекская и убыло 28 казаков. «Взамен того, – писал Г.Ф. Судаков, – причислена из Кубанского казачьего полка в Кавказский станица Усть-Лабинская, что вместе с водворением в станицы полка из внутренних губерний казённых крестьян и малороссийских казаков в 1830, 1831, 1832, 1833, 1834, 1835 и 1836 годах значительно увеличило строевой состав полка. Когда же, по указу 2-го декабря 1832 года обращено было в казачье сословие пять казённых селений Кавказской области: Новомалороссийское, Архангельское, Ильинское и Дмитриевское, в числе 3099 душ мужска пола, тогда в строевом составе Кавказского полка образовалось уже урядников 68 и казаков 1365 человек; затем ежегодно число офицеров и нижних чинов увеличивалось и в 1845 году уже состояло в полку штаб-офицеров 6, обер-офицеров 40, урядников 96 и казаков 1545» (13). На основании Положения о Кавказском Линейном казачьем войске 1845 г. прежний состав Кавказского казачьего полка изменился, «получив, название 1-й бригады, которую составляют ныне 10-й и 11-й конные полки. В 1848 году к 1-й бригаде причислены из податного состояния с зачислением в 9 казаки сёла Ставропольской губернии: Новопокровское, Терновское, Тихорецкое и Новорождественское, народонаселение коих в это время состояло в числе 8798 душ мужеска пола» (14). Обозначив историю формирования и комплектования, Судаков эпизодически рассматривает участие полка в военных действиях: «Отдельные команды находились в Грузии в сборно-линейном казачьем полку, начиная с 1803 года и далее, были в походах и делах против персиян при взятии крепостей Дербента, Баку, Кубы, Эривани в 1806, 1807, 1807 годах, а также в 1810 году в делах противу турок под стенами крепостей Ахалкалаки и Ахалцыха; в 1826, 1827 и 1829 годах в войне с Персиею и Турциею; в 1831 году в войне с Польскими мятежнитками и при взятии Варшавы; в 1853–1856 годах в сражениях в Азиатской Турции» (15). Несколько подробнее освещены действия полка против кавказских горцев: борьба с набегами партий князя Джембулата Болотокова, истребление последним тифлисской сотни Гречишкина, жаркое дело ладожской сотни 30 октября 1841 г., когда «неприятель был обращён в бегство вдесятеро слабейшими силами казаков» (16), подвиг 5-й сотни 10-го конного полка под командованием хорунжего Саморядова под станицей Ново-Баканской, отличие 2-й сотни 10-го полка под командой есаула Орехова «в двух славных делах с горцами 2 марта 1862 года и 28 февраля 1863 г. За последнее дело, совершённое «в глазах Его Высочества Главнокомандующего армиею», сотня получила «семь Георгиевских крестов кроме других наград офицерам и урядникам» (17). Кроме описаний действий Кавказского полка очерк содержит краткую историю боевого пути 1-го пешего батальона, также входившего в состав 1-й бригады. Эти сведения были, видимо, предоставлены войсковым старшиной Зазулевским, служившем в пешем батальоне (18). Очерк Г.Ф. Судакова и его товарищей-сослуживцев фрагментарен, во многом наивен, ориентирован на сугубо боевую жизнь полка и бригады, но это законченное сочинение, которое явилось отправной точкой для продолжения работы по составлению полковой истории. 10 Новый этап в изучении истории полка связан с именем Н.М. Могилевцева. Именно ему, ещё молодому сотнику, командование поручило взяться за эту работу. Николай Михайлович Могилевцев родился 6 декабря 1864 г. в семье отставного ротмистра, происходил из дворян Орловской губернии. Он окончил Орловскую Бахтина военную гимназию и Николаевское кавалерийское училище по 1 разряду (19). Прошёл путь от казака 1-го Полтавского полка до войскового старшины, исполняющего дела помощника начальника войскового штаба. Николай Михайлович являлся кавалером орденов Св. Станислава 3-й степени, Св. Анны 3-й степени, бухарского ордена «Восходящей звезды» серебряной 2-й степени, был женат, имел четверых детей, в войске числился по станице Воронежской (20). Вот как оценивало войскового старшину Могилевцева начальство в октябре 1911 г.: «Службу строевую, штабную и административную знает отлично, любит её и к исполнению обязанностей ея относится в высшей степени добросовестно. Обладает мягким характером, вместе с тем настойчиво добивается поставленной цели. В обращении как с высшими, так и с равными чинами одинаково корректен и вежлив. Быт офицера и казака знает основательно. О подчинённых весьма заботлив. Беспристрастен, справедлив. К казённому интересу в высшей степени внимателен и осторожен. Нравственности примерной. Отменный семьянин. Вполне трезв. Враг азартных игр. Физически вполне здоров. Получил основательное среднее, общее и военное образование. Интересуется общей и военной литературой и вообще военным делом» (21). Однако вскоре Николай Михайлович заболел и 15 декабря 1912 г. скончался (22). Уже в 1891 г. в «Кубанских областных ведомостях» стали появляться очерки Н.М. Могилевцева под общим названием «Из боевой жизни Кавказского полка» (23). Очень насыщены редкими фактами в этой серии статей были материалы, посвящённые разгрому Сулеймана-Эфенди в 1845 г. (24). В статье, рассказывающей о бое на Семиколенной горе 2 марта 1862 г. Н.М. Могилевцев возвеличил казавшуюся незаметной на фоне блистательной 11 победы над Шамилем кропотливую и тяжёлую работу войск по постепенному продвижению в Закубанье: «Рубка просек, закладки станиц, колонизация – всё это представляло негромкую чёрную, так сказать, работу русских войск, благодаря этому и залп кавказской борьбы далеко не прогремел так, как предшествовавшее время. Только взвешивая массу вложенной в дело покорения энергии и всматриваясь в картину торжества ума и расчёта над шалой храбростью и фанатизмом, можно по справедливости оценить суровый трагизм этой борьбы». Победу отряд в 600 человек над четырёхтысячной партией горцев на Семиколенной горе Н.М. Могилевцев излагает несколько иначе, чем его предшественник Г.Ф. Судаков, критически оценивая известные факты: «Описывавшие в разное время дело 2 марта давали ему совершенно неправильную оценку, говоря, что колонна, как бомба пробилась сквозь кольца горцев; известно все, что когда войска пробиваются, то о раненых, оружии и обозе не заботятся и большею частью жертвуют ими; действиями войск управляют в таких случаях только отчаянная храбрость, проще говоря отчаяние, вряд ли возможность соображать какие либо манёвры. Дело же 2 марта было выиграно, благодаря нескольким искусным манёврам и потому, по справедливости может называться выигранным сражением, хотя, конечно в миниатюре, победа досталась нелегко; 2 сотня 10 полка потеряла выбывшими из строя 7 казаков и 18 лошадей» (25). Свои материалы Николай Михайлович щедро предоставил в распоряжение известного кубанского историка Е.Д. Фелицына. Последний, напечатав в газете под своей фамилией работу «Краткие сведения о Кавказском конном полке Кубанского казачьего войска в доермоловское время», обратился к офицерам с призывом писать полковые истории и привёл в пример труд сотника Н.М. Могилевцева: «Самыми лучшими источниками для предполагаемой истории Кубанского войска могли бы служить частные истории тех строевых частей, из которых состоит наше войско. Насколько мне известно, в некоторых конных полках такие истории 12 уже составлены, но до сих пор ни одна из них не появилась ещё в печати и, следовательно, они остаются недоступными для пользования. Не имея основания рассчитывать на скорое появление в свет этих историй, окончательная обработка которых и издание потребуют, вероятно, не мало времени и труда, я полагаю, что для составления общей истории Кубанского войска было бы весьма полезно иметь хотя бы краткие сведения о каждой строевой части, подобно тому, как это сделано о Кавказском конном полке, предлагаемые здесь сведения о котором извлечены из подробной и прекрасно составленной истории названного полка сотника Н.М. Могилевцева, любезно предложившего мне в распоряжение свой почтенный труд, к сожалению, остающийся пока ненапечатанным»(26). Справедливости ради отметим, что Фелицын передал сочинение Могилевцева в распоряжение Кубанского Областного статистического комитета, вместе с выявленными Евгением Дмитриевичем архивными документами о переселении на Кубань казаков бывшего Екатеринославского войска и образовании из них Кавказского конного полка. Комитет счёл нужным опубликовать работу Могилевцева «как образец возможного руководства при составлении частной истории тех или других частей Кубанского казачьего войска». Этот труд был напечатан в III-м томе «Кубанского сборника» вместе с архивными приложениями, предоставленными Е.Д. Фелицыным. В этой работе Н.М. Могилевцев подробно осветил все перипетии бывших екатеринославцев на Кубани. Касаясь освоения края, он отметил: «На первых же порах переселения пришлось жаловаться: уже в то отдалённое от нас время иногородние – казённые крестьяне (ставропольские) и разные выходцы, стесняли казаков, расселяясь самовольно на отведённой казака земле и расхищали лес» (27). Молодой полк, по словам историка, «на обоих театрах действий за Кубанью и в Закавказье высказал себя достойным старых линейных полков: Волгского, Хопёрского, Кубанского и др. В своей домашней, мирной жизни кавказцы, бывшие екатеринославские казаки, более известные под именем новодонских, оказались отменными хозяевами» 13 (28). Могилевцев отметил жёсткую регламентацию внутренней жизни полка со стороны командования. В то же время он указал на разницу в положении казаков и офицеров первой трети XIX в. не в пользу последних: «Несмотря на долгий срок службы, казаки, пользуясь отпусками, а иногда и очередной сменой, могли поддержать своё хозяйство и отдыхать. Совсем в другом положении находились офицеры. Ограниченное число их не позволяло им пользоваться отпусками; содержание было крайне скудно; между тем, установившаяся форма одежды по образцу и, вообще, офицерский ранг требовал немалых затрат» (29). В отличие от своего предшественника Судакова, Могилевцев указал на взаимоотношения с горцами не только через призму военного противостояния. Отметив торговые связи, сотник писал: «Меновый торг подобного рода носил название «сатовки» (от черкесского слова «сату»). Казаки за крайне дешёвую цену приобретали на сатовках: бурки, сукна, черкески, сёдла, ремни и т.п. Помимо этих сухих официальных связей с горцами существовали и задушевные, выражавшиеся в куначестве, которое имело место и между казаками и между офицерами» (30). Историк хорошо показал перемены, происходившие в системе комплектования в 60-е годы. Это особенно ценно, поскольку этот период вызывает и сегодня массу разночтений в работах обобщающего характера. Оказывается, что в 1871 г. собственно Кавказский полк Кубанского казачьего войска явился преемником не 10 и 11 полков 1-й Кавказской бригады, а был сформирован из Сборного Сухумского дивизиона, в котором несли службу казаки 4, 5 и 6й бригад (31). Полковой округ Кавказского полка стали составлять станицы Медвёдовская, Тимошевская, Брюховецкая, Пластуновская, Кореновская, Березанская, Новодонецкая, Новомалороссийская, Ладожская, Тифлисская, Казанская и Кавказская. «Таким образом, – отмечал Н.М. Могилевцев, – полковой округ Кавказского полка оказался составленным в большей части из станиц бывшей Черномории, почему старшинство ему было дано по Черноморскому казачьему войску, т. е. с 1788 г.» (32). В приложении к своей работе Могилевцев привёл список командиров 1-го Кавказского полка, 14 включая полковника Елеазара Ивановича Бежанова, командовавшего подразделением с 1886 по 1889 г. Оценивая вклад Могилевцева в изучение истории полка, А.Д. Ламанов писал: «Сжатость сведений говорит сама за себя, указывая на необходимость капитального, в смысле труда, пополнения их, тем более, что в них сделан весьма важный пробел – отсутствие ссылок на источники, из каких заимствовано описание того или иного события в жизни полка» (33). Загруженный служебными обязанностями, Н.М. Могилевцев не смог продолжить своего труда. Между тем приближался юбилейный год – столетие полка. Тогда составление истории кавказцев командование полка возложило на сотника Г.П. Головкова. Георгий Прокофьевич Головков родился 23 апреля 1865 г. в семье «обер-офицера войска Кубанского» (34), в станице Николаевской (35). Он воспитывался во Владикавказской военной прогимназии, окончил Ставропольское юнкерское казачье училище по 1-му разряду и был зачислен в 1-й Кавказский полк. Здесь он заведовал учебной полковой командой, служил суболтерн-офицером в 5-й сотне, однако склонность «к письменным занятиям» молодого хорунжего, видимо, обратило на себя внимание командования. Он назначается исполняющим делами делопроизводителя полкового суда, а затем полковым адъютантом, помощником старшего адъютанта в штабе войск Закаспийской области, бригадным адъютантом Закаспийской казачьей бригады. После этого командовал сотней. Г.П. Головков был кавалером ордена Св. Станислава 3-й степени, имел серебряную медаль в память царствования императора Александра III, неоднократно награждался денежным призом за состязательную стрельбу (36). 7 июля 1907 г. ему был пожалован чин есаула. К этому времени Головков был женат, имел троих детей (37). Скончался он от продолжительной болезни, видимо, не позднее 1912 г. (38). К счастью, в деле 8407 фонда 396 ГАКК сохранился «Полный формулярный список 1-го Кавказского полка Кубанского казачьего войска», написанный Головковым. Состоит он из нескольких частей. Первые 15 лаконичны: год сформирования полка – в 1803 г.; старшинство полка – с 1788 г., по бывшему Черноморскому войску. Зато часть IV «Время сформирования полка; организация; последующие перемены, внутренняя служба, быт; прохождение службы и боевая деятельность полка; походы, дела и сражения; награды; стоянки и перемещения на новые квартиры», и часть V «Награды и знаки отличия личного состава полка со дня формирования» занимают почти 30 страниц. Как указано в начале «Списка…», документ был составлен «по официальным историческим актам, печатным источникам и документам полкового архива» (39). В отличие от своих предшественников, Головков полагал, что «Кавказский полк сформировался из крестьян-однодворцев Слободско-Украинских губерний (нынешних: Харьковской и Воронежской), бывших Екатеринославских казаков, добровольно переселившихся на Кавказскую линию в 1802 году в числе 3300 душ (40). Обозначив основные эпизоды участия полка в покорении Кавказа, войнах с Персией и Турцией, Георгий Прокофьевич перечислил героев этих кампаний с подробным описанием их наград и чинов за отличие. Сотник описал героическое участие полка в войне 1877–1878 г., в том числе, в знаменитом Баязетском «сидении». «Участи Баязетского гарнизона, – писал он подверглись от Кавказского полка хорунжий князь Джарджадзе и двадцать пять казаков 24-й сотни, занимавшей посты сообщения между Игдырем и Баязетом» (41). Отметил историк и участие 3-х сотен полка в действиях Мургабского отряда, в бою с афганцами на р. Кушка 18 марта 1885 г. (42), а также командирование «по Высочайшему повелению 5-й сотни в пределы Персии под командой есаула Чёрного» в 1897 г. «в ограждении чумной заразы». «В настоящее время, – писал Г.П. Головков, – полк расположен: 3 сотни и штаб в г. Мерве; 2 сотни на Кушке, 1 сотня в уроч. Пуль-и-Хатум, 2 поста в пределах Персии» (43). О том, что Георгий Прокофьефич был неравнодушен к славе своего полка, свидетельствует полемика, развернувшаяся в 1903 г. на страницах «Кубанских областных ведомостей». Некто И. Сидельников в своей заметке посетовал, что линейцы 16 плохо помнят подвиги своих дедов: «На могиле этих героев (имеются в виду казаки сотни Гречишкина. – О.М.) поставили памятник, но современные казаки так небрежно относятся к памяти своих отцов, что большинство теперь не знают, что это за памятник и кому он поставлен» (44). Почти сразу же автору заметки возмущённо возразил Г.П. Головков. Он писал: «Какими источниками пользовался г. Сидельников при составлении своего повествования наизвестно […] напрасно подвиг Гречишкина относят к разряду «множества» забытых подвигов. Это неверно […] Памятник и поныне поддерживается на общественные средства станичников» (45). «По словам некоторых офицеров, – вспоминал А.Д. Ламанов, – у Головкова имелись записки по истории полка, но в каком они виде и где находятся, указать не могли …. Новый командир полка полковник А.И. Кияшко в свою очередь заботился об истории полка, предлагая некоторым офицерам принять труд привести в систему тот материал, какой имелся после Могилевцева и Головкова, но желающих не было. К хранению материала не было уделено должного внимания – он постепенно растерялся. Время быстро шло вперёд, отодвигая события вглубь невозвратного времени. Чины полка один за другим уходили из полка по разным случаям. Вследствие этого полк лишён возможности знать свою прошедшую жизнь. Выполнение задачи – собрать материал и составить по нём историю войсковой части за целое столетие дело весьма сложное, требующее усидчивости, навыка разбираться в делах, располагать свободным временем, а главное полюбить дело. Само собой разумеется, что такую работу рискованно возлагать на малоопытное лицо; принудительный же способ тут не может иметь место» (46). О том, что полковник А.И. Кияшко всё же стремился увидеть дописанной историю полка, свидетельствует «Историческая справка о Кавказском полке, времени его сформирования и старшинства», составленная им в начале 1903 г. и препровождённая в войсковой штаб Кубанского казачьего войска (47). Историческую справку Кияшко сопроводил ходатайством «об отдании полку старшинства с 14 октября 1803 17 г.», т. е. со дня его сформирования, а также об изменении его названия на 1-й Кавказско-Екатеринославский, «что прямо указывало бы на его происхождение» (48). Однако это ходатайство было начальством отменено (49). «Период командования полком Кияшко … особенно объединил полк, – писал Ф.И. Елисеев. – О том времени остались только восторженные воспоминания, как среди офицеров, так и среди казаков» (50). Осознавая, что на составлении «истории полка поставлен крест», за дело решил взяться отставной войсковой старшина А.Д. Ламанов. «В Кавказском полку, – писал он, я прослужил более 20 лет. Лучшие воспоминания в моей жизни, жизни молодого офицера, были в этом полку, – это подсказывало мне стать ближе к интересам полка в деле прошедшей жизни его, в деле истории полка; сердце моё болело, что дорогой мне полк, прожив столетие, стоит в затылке молодых полков, имеющих пока так называемые «памятки», отчасти удовлетворяющие любознательность полчан» (51). Антон Данилович Ламанов родился 7 декабря 1848 г. в станице Кавказской, происходил «из казачьего войска Кубанского», вероисповедания «старообрядческого, приемлющий священство» (52). В службу вступил в ноябре 1864 г. «с зачислением в штат писарей комиссии военного суда, учреждённой при Войсковом штабе». В 1873 г. урядник Ламанов был командирован в Ставропольское казачье юнкерское училище, которое успешно закончил по 1-му разряду в июле 1875 г. Уже в офицерском чине он служит делопроизводителем полкового суда Кавказского льготного полка, а в 1877–1878 г. участвует в русско-турецкой войне. «За отличия, оказанные в делах против мятежников во время бывшего в 1877 г. восстании в Дагестане» А.Д. Ламанов награждён орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, несколько ранее – светлобронзовой медалью в память войны 1877– 1878 г. (53). В полку сотни Ламанов командует сотней, заведует учебной командой, а в апреле 1885 г. командируется в 1-й Кавказский конный полк. Ф.И. Елисеев, друживший с сыном историка, называл Антона Даниловича «соратником генерала Скобелева по Туркестану» (54), однако Кавказский 18 полк был командирован в Закаспийскую область лишь в марте 1884 г., когда М.Д. Скобелева уже не было в живых. Елисеев, видимо, не знал этого факта, его ввела в заблуждение «скобелевская борода» Ламанова, которая на фотографии, помещённой в XV томе «Кубанского сборника» действительно делала его похожим на полководца (55). В Туркестан Ламанов прибыл лишь в апреле 1885 г., где недолго командовал 3-й сотней 1-го Кавказского полка, а затем его откомандировали в офицерскую Кавалерийскую школу в СанктПетербург. 30 октября 1891 г. ему был пожалован чин есаула (56). Однако не всегда служба шла гладко: есаул «в 1892 г. подвергался аресту свыше 7 дней» (57). Видимо, в это время мысли Антона Даниловича были заняты не только службой. По крайней мере, в печати появляется первая его работа, посвящённая истории и культуре станицы Кавказской (58). Публикация была замечена Е.Д. Фелицыном, который счёл нужным пополнить статью А.Д. Ламонова, основанную на воспоминаниях станичников, архивными документами. В этом же году, в расширенном варианте работа А.Д. Ламанова появилась в «Кубанском сборнике». 8 марта 1896 г. он был зачислен из 2-го Кавказского в 1-й Черноморский полк. Здесь он командует 2-й сотней, одновременно, на манёврах в Тифлисской губернии, заведует 4-й сотней, размещавшейся в с. Воронцовка (59). В аттестации за 1900 г нравственные и служебные качества Ламанова оцениваются как хорошие, говорится, что есаул «подготовлен к исполнению всех обязанностей штаб-офицеров» (60). 30 октября 1899 А.Д. Ламанов был назначен заведующим 3-м Черноморским полком, а 16 июля 1900 г. прикомандировывается к управлению Кавказского отдела. В эти же годы он собирает материалы по истории 1-го Черноморского полка, которые впоследствии опубликовал в XV томе «Кубанского сборника». С выходом в отставку Антон Данилович активно занимается общественной старообрядческого казачьего деятельностью: населения, отстаивает становится права попечителем старообрядческого молитвенного храма станицы Кавказской, организует верноподданические адреса станичников к Николаю II, обращается с 19 призывом к старообрядцам других направлений «забыть нашу вражду, вооружиться духом смирения и любви» (61). Избирают его и действительным членом Кубанского областного статистического комитета (62). В 1912 г. Ламанов взялся за составление истории 1-го Кавказского полка. «В течение моей долголетней службы в полку, – вспоминал он, – особенно в одиночестве на кордонных линиях, я не упускал случая читать военную литературу, делать заметки из неё, касавшиеся полка, не чуждался ея и в отставке, поэтому в портфеле моём собран значительный перечень разных заметок, большинство которых относилось к Кавказскому полку. Зная от старых сослуживцев полчан, что составление истории полка отложено на неопределённое время, я решил попробовать свои силы – составить историю полка, не заявляя об этом никому официальным путём» (63). Весь 1912 г. прошёл в приведении в систему имеющегося материала, а также в переписке с однополчанами: Ламанов пытался узнать, что стало с материалами Г.П. Головкова. Ему удалось достать экземпляр «Полного послужного списка 1-го Кавказского полка», составленного Головковым. Что же касается других материалов, Ламанов получил неутешительный ответ: «В полку офицеры не знают о существовании рукописи истории полка, да едва-ли и была она» (64). Но такой ответ не остановил историка. Весной 1913 г., будучи в Екатеринодаре, Антон Данилович встретился с вдовой Г.П. Головкова Александрой Дмитриевной и спросил, не сохранилось ли после смерти Григория Прокофьевича каких либо бумаг, относящихся к истории Кавказского полка. «Было что-то, я поищу, и, если найду, пришлю вам в Кавказскую», – ответила вдова. Через некоторое время Ламанов получил от Головковой тетрадь, часть которой была исписана чернилами, а часть напечатана на машинке Ремингтона. Но это был конспект предстоящей работы, в котором отсутствовали ссылки на источники. Поэтому, продолжая дело Н.М. Могилевцева и Г.П. Головкова (о существовании публикации Г.Ф. Судакова он, видимо, не знал, как и о статьях Могилевцева в «Кубанских областных ведомостях»), Антон Данилович многое должен был начинать 20 сначала. Помимо опубликованных документов «путеводной звездой» для Ламанова был труд В.Г. Толстова «История Хопёрского полка». «Описание боевой деятельности полка, – писал Ламанов, – заимствовались мною из сборников: «Кавказский», «Военный», «Кубанский», периодических журналов, послужных списков офицеров и урядников, рукописей, рассказов участников и проч.» (65). Рукопись под названием «История 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потёмкина-Таврического полка» была закончена уже во время Гражданской войны: на ней стоит дата 10 октября 1919 г. Судьба Антона Даниловича сложилась трагически. По словам Ф.И. Елисеева, он «был сослан в Холмогоры в 1920 году в числе 6000 кубанских офицеров, чиновников, вольноопределяющихся и станичных атаманов, действительной службы и отставных, арестованных во время десанта на Кубань из Крыма. Выделив офицеров специальных войск, всех остальных расстрелял красный мадьярский караул на северной Двине, как передавали офицеры-специалисты. Так погиб соратник Скобелева, старик Ламанов. Собранный им исторический материал о Кавказском полку со дня его существования – неизвестно где» (66). Однако рукопись Ламанова оказалась в ГАКК. Она снабжена содержательным предисловием, в котором А.Д. Ламанов рассказал о работе своих предшественников, а также о том, что побудило его взяться за историю полка. «В течение 70-ти летней войны казаков с кавказскими горцами много имён и подвигов со стороны казаков, которые (подвиги) должны олицетворять дух казачества и служить примером для потомства, почти забыты; если имеется что-либо в печатном виде о казачьих подвигах, то только в общих чертах. Имена же малых деятелей, делавших великое дело, совершенно отсутствовали. Между тем, воинская часть, славу которой создавали эти малые деятели, должны знать именно их. Этот важный пробел в жизни Кавказского полка мною заполнен, насколько имелось у меня возможности» (67). Начинает сочинение биография присвоенного полку 21 Вечного шефа – Светлейшего князя Г.А. Потёмкина. Подробно описывает Ламанов участие кавказцев в войне с горцами, рассказывает о многих подвигах офицеров и нижних чинов. «У жителей ст. Тифлисской, – писал Антон Данилович, издавна существует обычай: при проводах казаков на службу служить молебен у памятника Гречишкина, в память доблестных воинов, павших в бою с неприятелем – отсюда убывающие на службу напутствовались молебном и добрыми пожеланиями» (68). В то же время он отмечал, что «казачье население и бывшие враги-горцы, по покорении Кавказа, забыли вражду, и тесно сошлись между собою» (69). После 3-й главы, в которой описано участие полка в войнах с Турцией и Персией, а также в подавлении польского восстания 1831 г., в рукописи большой пробел: далее следует уже 7-я глава, начинающаяся с 1871 г. Видимо, недостающие листы были утеряны в неразберихе первого времени по установлении Советской власти в Екатеринодаре. В освещении событий русско-турецкой войны включены материалы о Баязетском сидении, ранее уже публиковавшиеся Ламановым в «Кубанском сборнике». Очень хорошо показана внутренняя бытовая сторона жизни полка: отношение к полковому командиру, ритуал освящения Георгиевского штандарта, даже быт офицерских семей. Описывая, например, участие трёх сотен полка в действиях Мургабского отряда против афганцев на Кушке в 1885 г., Ламанов отмечает: «Не лишним будет сказать, что при сотне (6-й) следовала жена командира сотни с 3 детьми. Сама Гликерья Николаевна с грудным дитём ехала верхом на казачьем седле, управляя лошадью, рядом с мужем, лошадь под ней споткнулась, она, падая, успела бросить вперёд дитя в глубокий песок, сама сильно ушиблась, но дитя осталось невредимым. Такова жизнь казачьих жён; остальные дети были на руках у казаков» (70). Не последнее место в рукописи Ламанова занимают материалы того, что сегодня называют «устной историей». Ещё в 1910 г. историк писал: «Известно, что официальные данные касаются большею частью внешней стороны жизни полка. Поэтому история, наполненная одной «казёнщиной», 22 будет представлять собой ни что иное, как послужной список части, и она не даёт того интереса, какой представит также история с занесёнными в нея случаями из внутренней жизни самой части, а также рассказы, воспоминания отдельных лиц, служивших в ней, даже песни» (71). Необходимо отметить, что значительная часть военно-исторических песен линейных казаков Кубани в известном сборнике А.Д. Бигдая записана А.Д. Ламановым. В рукописи же по истории полка среди «информаторов» историка упоминаются отставной сотник Иван Матвеевич Голощапов, «ладожские старики и старухи», которые сообщили о месте захоронения А.С. Дадымова и вспомнили песню о подвиге этого офицера (72). Приводит он и рассказы старожилов станицы Кавказской Гордея Попова и есаула Вербицкого. Хронологически рукопись доведена до 1900 г., дальнейшая часть отсутствует. Труд А.Д. Ламанова явился не только вершиной историографии 1-го Кавказского полка, но и весомым вкладом в изучении истории кубанского казачества в целом. Подводя итоги, можно вполне оценить справедливость весомого мнения видного историка линейного казачества В.А. Колесникова о том, что «прошлое Кавказского полка нашло достойное отображение в дореволюционной историографии Кубани» (73), и ещё раз указать на недопустимость игнорирования работ предшественников. Кавказцам, для которых полк стал судьбой, одним из главных содержаний их жизни, было важно закрепить ушедшее прошлое. Это намерение было вполне созвучно заботе командования о воспитании личного состава на традициях части. От упрощённых, напоминающих журналы военных действий описаний, полковая историография 1-го Кавказского полка вылилась в создание фундаментального содержательного труда. Если давать анализ концептуальной стороне этих работ, то они во многом находятся под влиянием романтического направления в историографии, сложившегося в первой половине XIX столетия и значительно отстают даже от современных для Н.М. Могилевцева и А.Д. Ламанова требований науки. В частности, 23 многие истории армейских полков были написаны тогда в традициях академизма. Но это не должно застилать от нас главного: искреннего стремления казачьих офицеров обеспечить преемственность поколений, которому не грех поучиться и тем, кто сегодня отвечает за духовнонравственное воспитание Вооружённых Сил. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Акоева Н.Б. Из истории 1-го Кавказского полка Кубанского казачьего войска // Голос минувшего. Кубанский исторический журнал. № 3-4. С. 39–43. 2. Бескровный Л.Г. Очерки военной историографии России. М., 1962. С. 308. 3. ГАКК. Ф. 254. Оп. 2. Д. 216. Л. 2. 4. Матвеев О.В. «Все случаи военных событий урупцев в свежей памяти…» (К историографии 1-го Линейного генерала Вельяминова полка) // Культурная жизнь Юга России. 2004. №. 4. С. 40. 5. О 1-й бригаде Кубанского казачьего войска // Кубанские войсковые ведомости. 1867. № 41. 6. ГАКК. Ф. 254. Оп. 2. Д. 216. Л.107. 7. Там же. Л. 107 об. 8. ГАКК. Ф.396. Оп. 2. Д. 241. Л. 403. 9. Там же. 10.Там же. Л. 404. 11.ГАКК. Ф. 254. Оп. 2. Д. 216. Л. 108–123 об. 12.Там же. Л. 108. 13.Там же. Л. 108 об. 14.Там же. Л. 109. 15.Там же. Л. 110 об. 16.Там же. Л. 115. 17.Там же. Л.123 об. 24 18.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 229. Л. 19 об. Несколько слов о других соавторах записки. Полковник Иван Фомич Чуйков родился в 1814 г. в семье сотника 1-й бригады войска Кубанского, воспитание получил при доме родителей, был кавалером орденов Св. Владимира 4-й степени с бантом, Св. Станислава 2-й степени с мечами, Св. Анны 3-й степени с бантом и 4й степени с надписью «За храбрость», Австрийской железной короны 3-й степени, имел медали: бронзовую в память войны 1853–1856 г. и крест «За службу на Кавказе». 17 апреля 1871 г. «за отличие по службе произведён в генерал-майоры с увольнением от службы и с мундиром» (ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 241. Л. 1–4 об.). Сотник (на январь 1870 г.) Георгий Филиппович Петин родился 3 февраля 1842 г. в семье сотника 1й бригады войска Кубанского, воспитание получил в Ставропольской губернской гимназии, был кавалером орденов Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», имел серебряную медаль за покорение Западного Кавказа и крест «За службу на Кавказе». С 17 февраля 1865 по 1 апреля 1867 г. Петин исполнял должность бригадного адъютанта (ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 241. Л. 503–504). 19.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 475. Л. 42–42 об. 20.Список (по старшинству в чинах) генералам, штаб и обер-офицерам Кубанского казачьего войска. 1907. Екатеринодар, 1908. С. 91. 21.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 858. Л. 2 об. 22.Н.М. Могилевцев. Некролог // Кубанский казачий листок. 1912. № 314. Информация любезно предоставлена В.А. Колесниковым. 23.Могилевцев Н. (подписано также – Могилевский Н.) Из боевой жизни Кавказского полка // Кубанские областные ведомости (КОВ). 1891. № 40– 46; 1892 № 1, 5. 24.Могилевский Н. Из боевой жизни Кавказского полка. Разгром темиргоевских аулов и поражение Солимана-Эфенди в 1845 году // КОВ. 1892. № 1. 25 25.Могилевский Н. Из боевой жизни Кавказского конного полка. Дело на Семиколенной горе 2 марта 1862 г. // КОВ. 1892. № 5. 26.Фелицын Е. Краткие сведения о Кавказском конном полке Кубанского казачьего войска в доермоловское время (1803–1816 года) (окончание) // Кубанские областные ведомости. 1892. № 25. 27.Могилевцев Н.М. Краткие исторические сведения о Кавказском конном полке Кубанского казачьего войска. Составлены сотником Н.М. Могилевцевым // Кубанский сборник. Т. III. Екатеринодар, 1894. С. 7. 28.Там же. С. 11. 29.Там же. С. 14–15. 30.Там же. С. 16. 31.Там же. С. 20. 32.Там же. С. 21. 33.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 2. 34.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 678. Л. 105. 35.Список… С. 108. 36.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 678. Л. 108 об. 37.Список… С. 108. 38.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 2 об. 39.ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 8407. Л. 55. 40.Там же. Л. 55 об. 41.Там же. Л. 77 об. 42.Там же. Л. 83 об. 43.Там же. Л. 84 об. 44.Сидельников И. Геройская смерть линейцев // КОВ. 1903. № 52. 45.Головков Г. Историческая справка (По поводу заметки И. Сидельникова «Геройская смерть линейцев») // КОВ. 1903 № 87. 46.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 2 об. 47.ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 8407. Л. 51–53. 48.Там же. Л. 50–50 об. 26 49.Там же. Л. 85. 50.Елисеев Ф.И. Казаки на Кавказском фронте 1914–1918: Записки полковника Кубанского казачьего войска: В тринадцати брошюрах и тетрадях. М., 2001. С. 261. 51.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 3. 52.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 475. Л. 30. 53.Там же. Л. 32 об. 54.Елисеев Ф.И. Указ. соч. с. 124. 55.Ламанов А.Д. Старообрядческая община станицы Кавказской. Кубанской области, приемлющей священство Белокриницкой иерархии 1794–1910 г.г. // Кубанский сборник. Т. XV. Екатеринодар, 1910. С. 453. 56.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 696. 74 об. 57.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 994. Л. 82 об. 58.Ламанов А. Станица Кавказская Кубанского казачьего войска (1794–1894) // КОВ. 1894. № 73. 59.Ламанов А. 1-й Черноморский полк Кубанского казачьего войска в первое десятилетие существования (1889–1899) // Кубанский сборник. Т. XIV. Екатеринодар, 1908. С. 237. 60.ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 696. Л. 75. 61.Ламанов А.Д. Старообрядческая община станицы Кавказской, Кубанской области, приемлющей священство Белокриницкой иерархии 1794–1910 г.г. // Кубанский сборник. Т. XV. Екатеринодар, 1910. С. 454. 62.Ламанов А.Д. Исторический очерк о заселении станицы Кавказской Кубанского казачьего войска. Составил и дополнил А.Д. Ламанов, действительный член Кубанского областного статистического комитета // Кубанский сборник. Екатеринодар, 1914. Т. XIX. С. 449. 63.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 3. 64.Там же. Л. 3 об. 65.Там же. Л. 4. 66.Елисеев Ф.И. Указ. соч. С. 261. 27 67.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 4. 68.Там же. Л. 62 об. 69.Там же. Л. 245. 70.Там же. Л. 189. 71.Ламанов А. К материалам для истории Кавказского полка (Баязетское сидение) // Кубанский сборник. Т. XV. Екатеринодар, 1910. С. 367. 72.ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Л. 49. 73.Колесников В.А. От служилых людей Московии: К 200-летию со дня основания Темижбекской, Казанской, Тифлисской, Ладожской и Воронежской станиц // Освоение Кубани казачеством: Вопросы истории и культуры. Краснодар, 2002. С. 101. И.Х.Тхамокова (Нальчик) СТАТИСТИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ МОЗДОКСКОГО УЕЗДА КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА В Военно-историческом архиве (ф.ВУА, д.19048) хранится статистическое описание Моздокского уезда – документ, который неизвестен большинству историков терского казачества или, во всяком случае, не использовался ими, хотя и содержит интересные сведения о численности и составе населения, земельных наделах и хозяйстве нескольких станиц. Этот документ не имеет датировки, но в том же фонде, под номером 19049, хранится статистическое описание соседнего с Моздокским Кизлярского уезда, датированное 1816 годом. Скорее всего, статистическое описание Моздокского уезда было составлено в том же самом 1816 году. Это предположение подтверждается анализом источника. Так, в статистическом описании Моздокского уезда значатся две «осетинские деревни». Имеются в виду, очевидно, расположенные рядом с Моздоком селения Черноярское и 28 Новоосетинское, которые были основаны соответственно в 1805 и 1810 гг. (1), следовательно, статистическое описание было составлено не ранее 1810 г. В то же время оно не могло быть составлено позже 1824 г., потому что тогда село Новоосетинское и несколько других сел Моздокского уезда были преобразованы в станицы, а их жители стали казаками. В исследуемом документе все эти населенные пункты еще значатся селами, а их жители – крестьянами. Следовательно, статистическое описание Моздокского уезда было составлено не ранее 1810 и не позднее 1824 гг., а, скорее всего, – в 1816 г., одновременно со статистическим описанием Кизлярского уезда. Статистическое описание Моздокского уезда содержит важные сведения о численности населения, в том числе о численности казачества (душ мужского пола). В состав Моздокского уезда в тот период входили 6 станиц Моздокского казачьего полка: Стодеревская, Галюгаевская, Ищерская, Наурская, Мекенская и Калиновская. Все они располагались к востоку от Моздока на левом берегу Терека. Среди жителей этих станиц значатся: 1 командир (видимо, командир Моздокского полка), 43 старшины и 4929 рядовых казаков и их детей, т.е. всего 4973 человек. Более подробных сведений о численности и составе населения каждой из этих станиц в документе нет. Приведенные в статистическом описании Моздокского уезда сведения о численности казачества в станицах Моздокского полка подтверждаются и другими источниками. По сведениям, приведенным в книге И.Дебу, в этих станицах проживало в общей сложности 4927 казаков (мужского пола), что приблизительно соответствует цифрам, приведенным в статистическом описании Моздокского уезда (2). И. Дебу собирал сведения о кавказском казачестве в том же 1816 году. Кроме указанных 6 станиц в состав Моздокского уезда входила также станица Луковская рядом с Моздоком. В ней проживало 228 душ, т.е. она была значительно меньше других станиц. Еще одна станица – Екатериноградская – входила в состав Волгского казачьего полка. Она была расположена в устье реки Малки рядом с 29 Екатериноградской крепостью. В ней проживало 7 старшин, 100 служащих казаков и 918 неслужащих – всего 1025 человек. Эти цифры расходятся с теми, что приведены в книге И. Дебу – 665 казаков мужского пола или 1319 человек, включая женщин. Расхождение очень значительное, и встает вопрос о том, какой из источников заслуживает большего доверия. Если учесть, что в 1812 г. в Екатериноградской проживал 541 человек (мужского пола) (3), а в 1830 г. – 789, то цифры, приведенные И. Дебу , представляются более достоверными (4). Кроме того, в самом Моздоке располагалась горская казачья команда, в составе которой было 90 «черкес» (по данным И. Дебу – 134). Но если в станицах проживали преимущественно казаки, то население города Моздока, несмотря на его небольшую численность, имело сложный этнический и социальный состав. Среди его жителей было 27 купцов, 50 мещан, 323 грузина, 52 «католика», 776 армян, 215 «черкес» (не считая горской команды) и 334 осетина. Таким образом, казаки проживали в 8 станицах Моздокского уезда и в самом городе Моздоке (горская команда). Кроме того, в состав Моздокского уезда входило еще несколько населенных пунктов, которые в момент составления являлись не станицами, а селами и проживали в них не казаки, а крестьяне. Но в 20 гг. XIX в. они были преобразованы в станицы, а их жители были зачислены в состав казачества. Таких населенных пунктов в Моздокском уезде было 8: слобода Павлодольская, села Прохладное, Солдатская Малка, Курское и Государственное, деревня Приближная и две осетинские «деревни» (Черноярская и Новоосетинская). Содержащиеся в статистическом описании Моздокского уезда сведения об этих селах позволяют изучить историю формирования терского казачества, показывают, из каких социальных и этнических групп населения оно складывалось. В слободе Павлодольской, расположенной на левом берегу Терека в 12 верстах от Моздока, жили государственные крестьяне – 542 души. 30 Жителями села Прохладного на левом берегу Малки были государственные крестьяне «малороссияне» – 390 душ. Другие источники конца XIX – начала XIX века подтверждают, что в Прохладном жили «экономические» крестьяне, переселенцы с Украины (5). Экономические крестьяне принадлежали когда-то монастырям, но после секуляризации церковных земель перешли под управление государства. В источниках Прохладное часто называется не селом, а слободой. Очевидно, больших различий между этими типами поселений тогда не существовало. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что в 1789 г. в Прохладном было 542 жителя (мужского пола), т.е. значительно больше, чем в 1816 г. Очевидно, опасности военного времени приводили к тому, что на реке Малке, которая в тот период являлась фактической границей с кабардинскими землями, численность населения в селах не увеличивалась, а напротив, сокращалась. В деревне Приближной на Малке жили государственные крестьяне и отставные солдаты. Их было всего 125 душ. В 1789 г. в Приближной проживали однодворцы и отставные солдаты. Однодворцы – служилые люди, которые в XVI-XVII вв. охраняли южные границы Россия. В XVIII в. границы продвинулись далеко на юг, и однодворцы остались не у дел. Многие из них переселились на Кавказ. К началу XIX в. стерлись всякие различия между однодворцами и государственными крестьянами, поэтому неудивительно, что в статистических документах потомков однодворцев стали называть государственными крестьянами. По сравнению с 1789 г. число жителей к 1816 г. увеличилось более чем вдвое – с 52 до 125 душ. Тем не менее, деревня Приближная оставалось одним из самых маленьких населенных пунктов Моздокского уезда. Дальнейшему увеличению численности населения препятствовали, видимо, опасности пограничного расположения деревни. Известно, что в 1809 г. отряд горцев, переправившись через Малку, угнал весь крупный рогатый окот (426 голов), принадлежавший жителям села Приближного, а также большое количество овец и лошадей. При этом 9 человек были убиты и 8 захвачены в плен (6). 31 Жителями села Солдатская Малка были отставные солдаты и государственные крестьяне – всего 55 душ, т.е. еще меньше, чем в Приближной. В статистическом описании это село названо малолюдным и бедным. В 1789 г. в этом селе числилась 291 душа, то есть здесь уменьшение численности населения было наибольшим. Отчасти это, видимо, объяснялось тем, что у многих солдат не было семей, естественный прирост населения был, видимо, низким. Но главная причина резкого сокращения численности населения заключалась, очевидно, в том, что это было одно из самых опасных мест в регионе. В 1825 г., во время восстания в Кабарде, станица Солдатская была полностью разорена, большая часть ее жителей была захвачена в плен. Село Курское располагалось на реке Куре. Его жителями были, как и в селе Прохладном, «малороссияне» – 157 душ. На той же реке Куре располагалось и село Государственное, в котором проживали «казенные», т.е. государственные крестьяне – 229 душ. Наконец, на Тереке, недалеко от Моздока, располагались 2 осетинские деревни, названия которых в описании не приводятся, но совершенно очевидно, что имеются в виду селения Черноярское и Новоосетинское. В одном из них было 52 души, в другом – 192 души. Поскольку они были основана за несколько лет до составления статистического описания, то небольшая численность их населения вполне объяснима. В общей сложности в 8 населенных пунктах – слободе Павлодольской, селах Прохладное, Солдатская Малка, Курское, Государственное, деревне Приближной и в двух осетинских деревнях насчитывалось 1748 душ. Спустя несколько лет после составления статистического описания Моздокского уезда все эти села превратились в станицы, а их жители стали казаками, т.е. в состав казачества вошли русские, украинские и осетинские крестьяне, а также отставные солдаты. Почти все села Моздокского уезда, обозначенные в статистическом описании, стали со временем станицами. Этой участи избежала только 32 деревня Растовановка с 94 душами, принадлежавшая помещику майору Растованову, и армянское село на реке Куре с 215 душами. Пограничное положение Моздокского уезда предопределило необходимость преобразования здешних сел в станицы и зачисления жителей в казачество. Содержащиеся в статистическом описании Моздокского уезда сведения о численности, этническом и социальном составе уезда в большинстве своем подтверждаются другими источниками и заслуживают доверия. Еще большую ценность представляют содержащиеся в статистическом описании сведения о земельных наделах сел и станиц Моздокского уезда. В других источниках начала XIX века по большинству сел таких сведений нет. В статистическом описании указано количество удобной и неудобной земли в селах и станицах. Под удобной землей в источниках того периода обычно имеется в виду не только пахотная земля, но также сенокосы, пастбища и даже лес. В станицах Моздокского полка – Галюгаевской, Ищерской, Стодеревской, Наурской, Мекенской и Калиновской – была в общей сложности 161151 десятина 1150 саженей удобной земли на 4973 казака, т.е. приблизительно по 32,5 десятин на 1 душу. 6 марта 1817 г. последовало «Высочайшее повеление» увеличить земельные наделы казаков левого фланга Кавказской Линии, в том числе и Моздокского полка: «…по уважению, что земля у них большею частью песчаная и для хлебопашества весьма невыгодная, назначить каждому казаку, служащему и неслужащему, по 50-ти десятин, штаб-офицерам их по 400, а прочим старшинам по 100 десятин» (7). В 1845 г. сохранялись такие же наделы (8). В станице Луковской на 228 казаков приходилось 6630 десятин 1775 саженей удобной земли, т.е. по 29,1 десятине на душу. В станице Екатериноградской было 39218 десятин 2371 сажень удобной земли. Если приведенные в статистическом описании данные численности казачества этой станицы верны, то на 1 казака (служащего и неслужащего) 33 приходилось в среднем по 38 десятин земли. Если же верны сведения И. Дебу, то земельный надел казака этой станицы составлял 59 десятин. Однако не только станицы, но и села Моздокского уезда имели большие земельные участки. Так, в слободе Павлодольской на 542 мужские души приходилось 9148 десятин 1549 сажень удобной земли, т.е. по 16,9 дес. на 1 душу, других селах земли было еще больше. В деревне Приближной на 125 душ приходилось 5943 десятины 766 саженей удобной земли – по 47,5 дес. на 1 душу, в селе Прохладном – 19820 десятин 347 саженей на 390 душ, т.е по 50,1 десятин на 1 душу. В селе Курском на 1 душу приходилось в среднем по 66,5 дес. земли, в Государственном – по 54, 1 дес. В селе Солдатская Малка на 55 душ мужского пола приходилось 6632 десятины 351 сажень удобной земли, т.е. по 120,6 дес. на 1 душу. Едва ли где-нибудь еще в России крестьяне пользовались такими большими наделами. Очевидно, малолюдность пограничных сел приводила к тому, что их жители располагали даже большими наделами, чем казаки. Но самые большие земельные наделы в Моздокском уезде имели жители одной из двух осетинских деревень, расположенных недалеко от Моздока. На 58 душ мужского пола здесь приходилось 10000 десятин удобной земли, т.е. по 172,4 дес. на 1 душу. В другой осетинской деревне наделы были значительно меньше – 16000 десятин удобной земли на 192 души – по 83,3 дес. на 1 душу. Круглые цифры показывают, что точная площадь земельного надела этих сел не была известна. Таблица 1 Земельные наделы сел и станиц Моздокского округа Села и станицы Моздокского уезда Численность населения (душ м.п.) Удобной земли (дес.) На 1 душу (дес.) 4973 161501 32,5 1. Станицы Моздокского полка: Стодеревская, Галюгаевская, Ищерская, Наурская, Мекенская, Калиновская 34 2. Станица Луковская 3. Станица Екатериноградская 4. Слобода Павлодольская 5. Село Прохладное 6. Деревня Приближная 7. Село Солдатская Малка 8. Село Курское 9. Село Государственное 10. Деревня осетинская 11. Деревня осетинская Как показывает таблица, 228 1025 ? 542 390 125 55 157 229 58 192 земельные 6630 39218 9148 19820 5943 6632 10435 12379 10000 16000 наделы 29,1 38,3 ? 16,9 50,8 47,5 120,6 66,5 54,1 172,4 83,3 большинства сел Моздокского уезда в расчете на 1 душу населения значительно превосходили станичные наделы. Это объяснялось, видимо относительной малолюдностью сел по сравнению со станицами. Первоначально в Кавказской губернии землю крестьянам выделяли «ближе к положению смежных губерний по 15ти дес. на душу; потом давали земли не только по назначению какой либо пропорции, но и вовсе без меры» (9). Возможно, кавказская администрация рассчитывала на быстрый рост численности населения сел губернии. Однако в конце XVIII – начале XIX вместо роста часто наблюдалось сокращение числа их жителей. Зато оставшиеся крестьяне могли пользоваться огромными земельными наделами. В 20 гг. XIX в. все эти села были преобразованы в станицы. В середине и во второй половине XIX в. общая площадь удобных земель этих станиц значительно увеличилась по сравнению с началом XX в., однако численность населения увеличилась еще больше, поэтому средний надел на 1душу уменьшился в несколько раз. Например, в 1889 г. в станице Солдатской проживал 1101 казак, а площадь удобных земель составляла 17802 десятины – по 16,2 дес. на 1 душу вместо 120 дес. в 1816 г. В станице Прохладной на 1 мужскую душу казачьего непривилегированного населения приходилось по 15,6 дес., в станице Приближной – по 16,9 дес. (10). 35 В статистическом описании отмечено не только количество, но и качество земель Моздокского уезда. В большинстве сельских и станичных наделов почва была сероглинистой, песчаноглинистой или песчаной. Кроме пахотных земель, в Моздокском уезде было много пастбищ и сенокосов, более или менее хороших. Лес распределялся неравномерно. В восточной части уезда, в наделах станиц Моздокского полка, его совсем не было. В западной части, в наделе села Солдатская Малка леса тоже не было, возле сел Прохладного и Приближного было мало леса и кустарника. В центре уезда, недалеко от Моздока, станиц Луковской и Екатериноградской, селений Павлодольского, Государственного и Курского рос «строевой» лес, т.е. годный для строительства, а также менее ценный «дровяной» лес. Среди пород деревьев упоминаются не только дуб, карагач, клен, ясень, ветла, липа, но также дикорастущие яблони, груши, терновник, орешник, кизил и калина. Основным занятием жителей Моздокского уезда было земледелие. Огромные земельные наделы благоприятствовали его развитию, однако некоторые другие факторы препятствовали ему. Опасности военного времени не давали возможности спокойно заниматься хозяйством. Из других источников известно, что после наступления темноты нельзя было оставаться на полях, все крестьяне и казаки должны были возвращаться в свои села и станицы. Слабое развитие торговли не создавало стимулов к увеличению производства сельхозпродукции. Кроме того, казаки были заняты на службе и не могли достаточно времени уделять хозяйству. Например, в станице Екатериноградской земледелием занимались отставные казаки. В станицах Моздокского полка тоже «служащие казаки состоят на службе, а отставные занимаются хлебопашеством, скотоводством». Среди жителей села Солдатская Малка были «отставные увечные и престарелые солдаты», которые не в состоянии были выполнять тяжелые сельскохозяйственные работы. Наличие больших земельных площадей позволяло жителям Моздокского уезда практиковать залежную систему земледелия, когда 36 «земля, дав сряду два и три урожая, потом остается на десять лет и более без действия». Эта система земледелия издавна была известна восточным славянам. В XIX – начале XX в. она применялась в степных, сравнительно малонаселенных районах Украины, Поволжья, Урала, Северного Кавказа. Залежное земледелие преобладало и у народов Северного Кавказа, в частности, у кабардинцев. Очевидно, оно соответствовало природным условиям этого региона. Оставлять землю под залежь на столь длительный срок – десять лет и более – было возможно только до тех пор, пока существовали огромные земельные наделы. Уже во второй половине XIX в. по мере уменьшения среднего душевого надела сокращался и срок залежи. В станице Екатериноградской, например, земля оставалась под залежью 4-5 лет в это время она использовалась как пастбище и сенокос (11). В станице Прохладной землю для озимых культур оставляли под залежью 7 лет, для яровых – 3-4 года (12). Из зерновых культур в Моздокском уезде сеяли рожь, пшеницу, просо, овес, ячмень. В статистическом описании отмечено, что пшеница и просо дают лучшие урожаи по сравнению с другими зерновыми. В некоторых селах, например, в Государственном, «мука пшеничная бывает отменная». Особенно высоким качеством отличалась пшеница, которую выращивали в станицах Моздокского полка. Из этой пшеницы производилась «превосходная» мука «под названием наурская». В уезде выращивали также горох, коноплю, лен, бахчевые культуры и табак, но в небольших количествах. Садоводство в большинстве сел и станиц было слабо развито. Очевидно, их жителям сбор дикорастущих плодов и ягод заменял земледелие. Только в станицах Моздокского полка было много садов – в общей сложности 2949. Виноградников в западной половине уезда тоже было мало. Так, в селе Солдатская Малка было «садоводство виноградное малое, внимания не заслуживающее», 37 о виноградниках в деревне Приближной нет упоминаний, в селах Курском и Государственном садов и виноградников не было, в селе Прохладном виноградники давали до 100 ведер вина «для домашних расходов», в слободе Павлодольской было 5 виноградников, их владельцы производили до 200 ведер вина в урожайные годы, в станице Екатериноградской с 4 виноградников собирали виноград для 300 ведер вина. В хозяйстве станиц Моздокского полка, расположенных в восточной части уезда, виноградарство и изготовление вина играло значительно более важную роль. В этих 6 станицах (Галюгаевской, Стодеревской, Ищерской, Наурской, Мекенской и Калиновской) казаки производили в общей сложности вина «виноградного двести тридцать бочек пятидесятиведерных», т.е. на 1 станицу приходилось в среднем почти по 2 тысячи ведер вина. Казаки этих станиц имели специальные «котлы до десяти ведр для делания спирту и водки». Они производили вино не только для собственного употребления, но и на продажу. Скотоводством занимались жители всех населенных пунктов Моздокского уезда, но подробных сведений об этой отрасли хозяйства в статистическом описании нет. Известно только, что в слободе Павлодольской было «изрядное» скотоводство, а в селе Прохладном и деревне Приближной – «посредственное». В селе Солдатская Малка было достаточно пастбищ, а сенокосы бывали хорошие и посредственные. Примерно так же описывается скотоводство и других сел. Казаки держали скот на хуторах, расположенных в степи недалеко от станиц. В Моздокском полку было «скотоводство отменное, особенно при хуторах, где и пастбища каждый по своему желанию занимает». Охота не играла сколько-нибудь заметной роли в хозяйстве, но, тем не менее, ею занимались некоторые из крестьян и казаков. В то время в лесах Моздокского уезда, как свидетельствует статистическое описание, еще можно было охотиться на куниц и диких коз, а в степях встречались не только зайцы, лисы, волки и кабаны, но даже олени и сайгаки. 38 Рыболовством занимались казаки в основном казаки терских станиц. В описании отмечено, что в слободе Павлодольской, селе Прохладном и деревне Приближной было «весьма малое рыболовство». В станице Екатериноградской «неслужащие казаки промысел свой имеют рыболовством в малом количестве». В мае и в июне они ловили севрюгу и даже продавали ее в Моздоке и в Георгиевске. Казаки Моздокского полка рыбу ловили «разными приборами» с апреля до сентября. Среди промысловых рыб преобладала севрюга, сазан и жерех. Еще одной отраслью хозяйства было шелководство. Только в общественных станичных садах Моздокского полка было 13206 тутовых деревьев, и казаки иногда изготовляли более 3 пудов шелка. Из других станиц и сел только в слободе Павлодольской получали до 3 фунтов шелка. О тутовых рощах в остальных селах статистическое описание не упоминает, хотя из других источников известно, что во всех населенных пунктах Кавказской губернии разводили шелковицы и пытались изготовлять шелк. Очевидно, количество этого шелка было незначительным. Только в городе Моздоке, как и в станицах Моздокского полка, производилось до 3 пудов шелка в год, а в деревне помещика Растованова – до двух пудов. В большинстве сел и станиц женщины занимались прядением и ткачеством, изготовляли холст и сукно из конопли и шерсти. Например, в станицах Моздокского полка многие ткали «для себя холсты, сукна и пояса» и продавали излишки. Никакой промышленности в Моздокском уезде не существовало. В описании всех станиц и сел подчеркивается: «Винокуренных заводов, рудокопов, соляных источников не имеется». Только мукомольных мельниц было довольно много на Тереке и других реках уезда. Торговля в этот период в Моздокском уезде была развита слабо. Ярмарки не проводились не только в станицах или селах, но даже в городе Моздоке. По воскресным дням в Моздоке бывали базары, на которые приезжали жители близлежащих сел и станиц «с разным хлебом, мукою и 39 зерном, сеном и прочими съестными припасами». Кроме того, здесь продавали изделия домашних промыслов, «звериные кожи» и рыбу, а казаки Моздокского полка – вино. «Азиатские же нации» делали «в лесу арбы и всякие поделки» и тоже продавали в Моздоке. В Моздоке были соляные лавки и «питейные конторы», а также «гостиный двор до пятидесят лавок, в коем торгуют разных городов азиатцы». Торговля также шла ежедневно на постоялом дворе. Статистическое описание неоднократно подчеркивает, что жители уезда продавали свои «избытки», производства товаров специально для продажи, видимо, еще не существовало. Лавки, кроме Моздока, были еще в некоторых станицах и селах, например, в слободе Павлодольской, где квартировала воинская команда, в лавочках торговали сальными свечами, калачами и прочим. В станице Екатериноградской, которая располагалась рядом с крепостью, были «с мелочным товаром лавки». В эту же станицу нередко приезжали крестьяне «с разным мелким товаром». В станицах Моздокского полка, особенно в Наурской, тоже были лавки. И в этих станицах «проезжающие из казенных и помещичьих крестьян» торговали. В большинстве других населенных пунктов никаких торговых заведений не было. В селе Прохладном был «меновой двор и карантин соли при меновом дворе для горцев», где хранилось более 4000 пудов соли. Кроме того, как указывает статистическое описание, «жители малороссийской нации чумакуют», т.е. они занимались перевозкой и продажей соли – типично украинский промысел был перенесен на Северный Кавказ. Статистическое описание Моздокского уезда является ценным источником по истории терского казачества первой половины XIX в. Большинство приведенных в нем сведений подтверждаются другими источниками и заслуживают доверия. Ошибок в статистическом описании немного, и они (как в случае с численностью населения станицы Екатериноградской) легко могут быть исправлены с помощью хорошо известных документов и материалов. Особый интерес представляют сведения 40 о земельных наделах сел уезда, отсутствующие в других источниках. Материалы статистического описания дополняют и уточняют представления о хозяйстве терского казачества. Они показывают, что, несмотря на все сложности военного времени, несмотря на то, что казаки были заняты на службе, им (особенно в станицах Моздокского полка) удалось достичь больших успехов в сельском хозяйстве – производить пшеницу, из которой получалась превосходная мука, разводить сады и виноградники, изготовлять большое количество вина, иметь отменное скотоводство и выделывать шелк. Сведения о развитии промыслов и торговли также представляют интерес, поскольку источников, характеризующих уровень их развития в начале XIX в. очень мало. Статистическое описание Моздокского уезда может помочь в изучении многих проблем истории и этнографии терского казачества. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Калоев Б.А. Осетины (историко-этнографическое исследование). М., 1971. С.64 2. Дебу И. О Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске с 1816 по 1826 год. СПб., 1829. С.80–81 3. Российский Государственный военно-исторический архив. Ф. 414. Оп. I. Д. 300. Л. 101. 4. Там же. Ф. 13454. Оп.5. Д.581. Л. 65 об. 5. Краевой Государственный архив Ставропольского края. Ф. 235. Оп. 1. Д. 104. Л. 8–9. 6. Там же. Ф. 87. Оп. 1. Д. 202. Л. 2–4. 7. Акты Кавказской археографической комиссии. (АКАК). Т6. Ч.II. С.446. 8. Омельченко И.Л. Терское казачество. Владикавказ, 1991. С. 157. 9. АКАК. Т.6. Ч. II. С.601. 10.Статистические таблицы населенных мест Терской области. Владикавказ, 1890. Т.1. В.3. С.34–35, 56–57. 41 11. Сосиев А. Станица Екатериноградская: Историко-статистический очерк//Терский сборник. Владикавказ, 1903. Вып. 5. С. 26 –27. 12. Томаревский Ф., Головчанский С. Прохладная станица // Статистические монографии по исследованию станичного быта Терского казачьего войска. Владикавказ, 1881. С. 435. В.А.Колесников (Ставрополь) ЧЕРНОМОРСКИЕ И ЛИНЕЙНЫЕ КАЗАКИ ГЛАЗАМИ СТОЛИЧНОГО ОФИЦЕРА (ПО ДАННЫМ ЗАПИСОК Ф.Г.) Истекший, почти 15-летний, период активных исследовательских усилий, направленных на изучение кубанского казачества, принес свои несомненные плоды и дал определенную основу для осмысления достигнутого. Просветительские и популяризаторские работы начала 90-х гг. прошлого века, имевшие своей целью не столько изыскания и анализ новых данных, сколько знакомство с хорошо забытыми классиками казаковедения дореволюционной эпохи, с последних лет ХХ в. постепенно уступают место более глубоким и оригинальным исследованиям (примечательно, что этот процесс имеет явную тенденцию к пролонгированию). Двигаясь в русле поисков современного гуманитарного знания, авторы последних лет пытаются найти новые, по выражению А.Дж.Тойнби, «умопостигаемые поля истории», интерпретируя материалы казачьей истории с опорой на методологический иструментарий постмодернизма, микроистории, гендерного подхода, исторической антропологии, просопографии, истории ментальностей и т.д.(1). Вместе с тем в большинстве новейших «казаковедческих» преобладает некритичный подход к сочинений произведениям по-прежнему маститых предшественников, при этом их поклонники зачастую обращаются к тем же 42 источникам. В итоге исследовательская мысль оказывается зажатой силой авторитета кубанских краеведов дореволюционной генерации и, как следствие, неизбежно стагнирует. Безусловно, что фундаментальные исследования И.Д. Попко, Ф.А. Щербины, П.П. Короленко, В.Г.Толстова, А.Д. Ламонова и прочих историков-эрудитов, творивших в русле т.н. наивного позитивизма конца XIX – начала ХХ вв., и по сей день не потеряли своей научной притягательности в силу, прежде всего, многообразия и масштаба накопленных сведений, но в своих методологических изысканиях историческая наука ХХ в. значительно ушла вперед, обогатившись целой плеядой подходов и концепций, как дополняющих, так и противоречащих друг другу вплоть до взаимного отрицания. Находясь внутри этой полифонии, современный историк (в том числе и казаковед) свободен в своем выборе, но очевидно одно: едва ли можно довольствоваться прежним методологическим и источниковым багажом. Последнее обстоятельство представляется особенно важным, поскольку вопрос о том, какой корпус источников необходим для реконструкции кубанской старины и какому спектру методологического анализа его следует подвергать, отнюдь не нов. Он уже возникал в начале ХХ в., что опять-таки связано с кризисом устоявшегося позитивистского подхода и рождением модернизма в русской исторической науке. Так, в 1912 г. видный знаток кавказского казачества П.Л. Юдин критиковал сочинения В.Г. Толстова и Ф.А. Щербины как далеко не полные(«…собран не весь материал»), поскольку авторы поверхностно проработали анналы Ставропольского и Владикавказского архивов, и напрочь проигнорировали фонды архивохранилища г.Астрахани (2). Источниковедческая критика П.Л. Юдина, имевшая место почти столетие назад, не потеряла своей актуальности и по сей день. При ближайшем рассмотрении и сопоставлении выясняется любопытная закономерность в манере историописания дореволюционных и современных казаковедов. Например, в хрестоматийных 43 изложениях истории и войска, и отдельных используются труды военных историков полков, традиционно (И. Дебу, Д. Романовского, Н. Дубровина, В. Потто), печатные источники (они представлены Актами Кавказской Археографической Комиссии, Кавказским и Кубанским сборниками), а архивные материалы почерпнуты из Кубанского войскового архива (ныне – Государственный архив Краснодарского края), Центрального Владикавказского архива (ныне – Центральный Государственный архив республики Северная Осетия – Алания), Ставропольского архива (ныне – Государственный архив Ставропольского края), Военно-ученого архива Главного Штаба (ныне – Российский Государственный военнно- исторический архив г.Москва ). В целом ряде современных кубанских казаковедческих исследований просматривается аналогичная картина (3), что, в свою очередь, представляется одной из причин трудностей современных исследователей в поиске аргументации для собственных оригинальных выводов, тем более – в формировании авторской концепции или теории. Закономерный итог данных тавтологий, своего рода заданности фундированности – вынужденность повторять мнения авторитетных предшественников. Тем не менее, этого можно избежать. Как за счет вовлечения в исследовательский оборот новых архивных данных (так, до сих пор почти не задействуются фонды Госархива Астраханской области, где хранятся весьма информативные документы, проливающие свет на различные аспекты кубанской истории), так и путем обращения к источникам, оставшимся вне поля зрения дореволюционной историографии. В настоящей статье речь пойдет о последнем, а именно: о значительном корпусе дневниковой литературы. Неопубликованные дневники чиновников и офицеров, посещавших Кавказскую линию или служивших в регионе в конце XVIII – первой половине XIX вв., как важные источники информации, в полной мере были осознаны столичными специалистами, итогом чего стал выпуск в 2002 г. серии мемуаров различных лиц, служивших на Северном Кавказе в 177044 1820 гг., осуществленный известным писателем и публицистом Я.А. Гординым при поддержке Фонда Сороса (4). Ценность предпринятой акции несомненна для расширения исследовательского диапазона в рамках изучения ранней истории кубанского казачества. Вместе с тем, гораздо больший массив неопубликованных материалов мемуарного жанра попрежнему остается невостребованным, находясь на хранении в различных российских архивах и библиотеках. Одним из таких средоточий является Отдел рукописей Российской национальной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (г. Санкт- Петербург). Архивные собрания этого отдела, некогда принадлежавшие известным государственным и общественным деятелям, писателям и ученым России, содержат письма и дневники администраторов, чиновников и офицеров различного ранга, направлявшихся на Кавказ в конце XVIII – первой половине XIX вв. (5). Несмотря на личный характер и эпистолярных, и дневниковых записей, их можно отнести к разряду важных документов эпохи, хотя бы в силу их непредвзятости, свободы от официальной трактовки. Лишенные имперской амбициозности, сухости канцелярских рапортов и отчетов, они не содержат элементов некоей сознательной ретуши описываемых событий – черты, которая сопровождала и произведения столичных мэтров, и труды менее известных провинциальных бытописателей. Богатейшие собрания Отдела рукописей (к которым следует присовокупить и великолепные картографические материалы, относящиеся к Северному Кавказу (6)), пока еще, за редким исключением (7), так и не попали в исследовательскую орбиту современных специалистов по казачьей истории Кубани, что во многом обедняет их труды. Что касается настоящей статьи, то на ее страницах хотелось бы привлечь внимание только к одному из вышеупомянутых дневников, хранящихся в Общем собрании рукописной книги (ОСРК) и озаглавленному в соответствии с духом эпохи – Ф.Г. «Записки одного из участников экспедиции против горцев 1830 года» (8). Они посвящены далеко не самому 45 блистательному для российской армии эпизоду Кавказской войны – октябрьской экспедиции 1830 г. во главе с главнокомандующим войсками на Кавказе, генерал-фельдмаршалом, графом И.Ф. Паскевичем-Эриванским против абадзехов, шапсугов и натухайцев. Невыразительность и малая эффективность похода, по всей видимости, стали причиной его замалчивания в литературе, посвященной военным действиям на Северо-Западном Кавказе. Признанный знаток кубанской истории Ф.А. Щербина в соответствующей главе своего труда вообще проигнорировал данное событие (9). В популярном 5-томном сочинении генерал-лейтенанта В.А. Потто упоминается, что к осени 1830 г. масштабные замыслы вельможного администратора по покорению Кавказа провалились, и единственным утешительным мероприятием оставался задуманный им закубанский поход. «Но и это предположение не могло осуществиться в тех грандиозных размерах, в каких оно предполагалось фельдмаршалом» (10). Наиболее полное описание экспедиции И.Ф. Паскевича обнаруживается только в статье В.Томкеева «Кавказская линия под управлением генерала Емануэля», помещенной в ХХ-м томе «Кавказского сборника» (11). На ее страницах автор дипломатично указывает, что «Граф Паскевич признал возможным лишь обратить оружие против закубанских народов – абадзехов, шапсугов и натухайцев, и если позволят обстоятельства, то проникнуть через их земли до Черного моря в направлении к Анапе, а оттуда, к Суджук-кале» (12). В отличие от сдержанно-ироничных оценок официальных историков обнаруженные дневниковые записи прямо определяют этот поход как неудачный и безрезультатный. Но самое главное: в записках оказались отображены все участники этого военного предприятия, в том числе и казачьи части. Сам дневник представляет собой три небольших тетради, исписанные мелким, порой трудноразборчивым почерком. Автор (известны только его инициалы – Ф.Г., и их расшифровка потенциально является, по всей видимости, предметом не одного научного изыскания), судя по 46 контексту, являл собой армейского офицера, прибывшего из столицы на Кавказскую линию для продолжения службы. Первые записи, датированные последними числами сентября 1830 г., начинаются с описания пути Ф.Г. из Ставрополя в Усть-Лабинскую крепость (13). Из статьи В. Томкеева известно, что именно Усть-Лаба являлась местом сосредоточения значительных сил будущей закубанской экспедиции (8100 штыков и сабель, 42 артиллерийских орудия). И.Ф. Паскевич прибыл туда 23 сентября, но заболел лихорадкой и перепоручил общее начальствование генералу Г.А. Емануэлю (14). Автор дневника явно тяготел к литературному слогу, поскольку уже в начале своего путешествия по кубанскому правобережью он подробно останавливается на природе степного края и уделяет внимание его коренным жителям – казакам. С известным любопытством столичного гостя он знакомится с селениями линейцев,станицами Казанской, Тифлисской, и уже ниже более основательно описывает Усть-Лабинскую. По замечанию Ф.Г., «В линейных станицах чистые деревянные дома, крытые соломой и при каждом находится тенистый сад и большой огород. Жители оных вообще чрезвычайно ловки, умны и вежливы. Хотя население беднее русского, они (казаки – В.К.) гораздо ловчее наших русских мужиков и образованнее». Причина данного превосходства, по мнению Ф.Г., имеет прагматическое основание и заключается в наличии у казаков «воинского духа и почти всегдашнего военного положения» (15). Дальнейшее знакомство автора с линейцами продолжается уже в ходе начавшейся экспедиции (самого Ф.Г. назначают в Крымский пехотный полк), где он имеет возможность непосредственного наблюдения за сотнями Хоперского, Кубанского и Кавказского полков. Начало движения войск вместе с линейцами за Кубань представлено без всякой парадности и героики. Скорее, оно поражает своей обыденностью, поскольку изложено пером человека, привыкшего к войне. « 2 октября. Какая мрачная и скучная картина! Мокрые лошади по все уши, лениво движутся по 47 грязной дороге, казаки в бурках и башлыках, закрывающих почти все лицо, молчаливо и уныло, подобно каким-нибудь пилигримам, идут медленным шагом» (16). Что касается сведений о линейных казаках, то довольно лаконичные и отрывочные вначале, спустя несколько дней они воплощаются в более подробное описание. Рассуждая о «неполезности» регулярной кавалерии в горах, Ф.Г. переносит акцент на более, по его мнению, приемлемую для подобных операций военную силу. «Для такого рода войны способнейшие суть, полки линейных казаков. Сии казаки суть переселенцы из разных губерний, живущие в станицах вдоль всей Кавказской линии. Живя в беспрестанной опасности и предосторожности, имея довольно часто дела с вечными врагами своими горцами, они с самого младенчества приучаются к военному искусству, которому учатся у непрителей своих и которое совсем сходно с образом войны их». Дальнейшее сравнение с горцами расширяется за счет выявления генетически общих черт военной культуры, и в этом Ф.Г. предвосхищает многих исследователей своего века и их последователей, творивших уже в ХХ столетии. «В беспрестанных делах с хищниками заимствуют частию их храбрость, ловкость и неутомимость. Полки эти суть не что иное, как многочисленные нестройные толпы, мало знакомые с дисциплиною и утонченным воинским порядком, строй коих есть обыкновенный рассыпной, и никаких правильных эволюций они не знают». Автору записок, как представителю регулярной армии, не может не бросится в глаза и контраст внешней экипировки казаков, также сходный с горским. «Одежда их совершенно черкесская, она состоит из толстого кафтана особенного покроя, называемого черкеска и мохнатой шапки, кроме сапогов, кои носят они на толстых подошвах. Оружие их состоит из винтовки, висящей за спиной, шашки, кинжала и пистолета за поясом, патроны находятся у них в нагрудных кармашках, а порох – в рожке, висящем на груди же. Бóльшая часть их оружия отбита у горцев и как трофей передается в наследство». Вывод Ф.Г. столь же взвешен, но с явной поправкой на порядки регулярной армии: «Войска сии, впрочем, прекрасные, слишком 48 далеки от того совершенства, к коему кажутся они столь способны. При малейшей дисциплине они держались бы более порядка, не уклонялись бы от дела ради грабежа и не искали бы одних только фуражировок и поисков в аулах. Сии дела делают их нерадивыми к настоящей их должности, бывают причиной многих между ними беспорядков» (17). Несомненно, что оценка Ф.Г. явно не сочетается с идеальными образами линейцев, созданными в хорошо известных трудах В.А. Потто и В.Г. Толстова. Взгляд со стороны, несколько свысока, как человека армейского и жителя столицы, но свежий, любопытствующий и непредвзятый, позволяет увидеть «изнанку» Кавказской войны, и в гуще военной повседневности разглядеть казака как обычного человека, не чуждого слабостей и недостатков. В записях Ф.Г. нашлось место и для характеристик соседей линейцев Кубани – черноморских казаков. И взгляд на них тоже рушит известные стереотипы и штампы. Известно, что в экспедиции Г.А.Емануэля – И.Ф. Паскевича (18) принимали участие 1-ый конный и 2-ой пеший Черноморские полки (19). Автору записок пришлось, по всей видимости, наблюдать именно кавалерийские подразделения, о которых он отозвался отнюдь не лестным образом: «Конные полки черноморцев суть самые жалкие, на дурных лошадях, скверно вооруженные, трусливые, беспорядочные и бестолковые, черноморцы бесполезно только отягощают армию, не бывши нигде выгодно употребляемы. Крайне нерадивые, они никогда не чистят, да и немного кормят лошадей своих, так что их некуда было деть как около воловьего обоза, и то на посылки к генералам и офицерам штаба. Да и там своей нерасторопностью и непонятливостью они более были вредны, нежели полезны. Я никогда не видывал солдат хуже и глупее их, но несмотря на то, они чрезвычайно грубы и тоже любят поживиться за чужой счет и под прикрытием пехоты пограбить аулы» (20). Резкие, критические, зачастую на грани хорошего стиля, с явной эмоциональной эскападой высказывания Ф.Г. по отношению к черноморским 49 казакам обнаруживаются и в более поздних записях дневника. Так, характеризуя личный конвой И.Ф. Паскевича, поразивший автора «разнообразием и пестротою своих костюмов», Ф.Г. отмечал, что здесь можно было заметить: «…и полудикого кабардинца в коричневом кафтане и в косматой бурке, и лихого линейца в красивой черкеске с галунами и меховой шапке, и наконец, жалкого черномора (так у автора – В.К.), сидящего скорчившись на тощем коне, в изорванной шипами с разноцветными заплатами одежде, с надломленною пикой, с заржавленным пистолетом и со всеми своими чемоданами, перекидными сумками и мешками, коих он не оставил под присмотр товарищей» (21). Вряд ли можно заподозрить Ф.Г. в личной предвзятости к казакам-черноморцам, видимо, перед нами реальная практика походной жизни, но насколько в таком случае она диссонирует с выспренними державно-патриотическими строками, посвященными славным потомкам Запорожского войска, которые неоднократно звучали из уст «певцов» черноморской старины! Так, в юбилейном труде П.П. Короленко нетрудно обнаружить следующий панегирик: «Как ни тягостно было положение черноморцев, но они, посвящая все свои силы на защиту своего края, с бодрым духом переносили все бедствия Кавказской войны и охотно приносили в жертву службе царю и Отечеству свое благосостояние и самую жизнь» (22). Злую иронию Ф.Г. в адрес черноморцев можно было бы воспринять как навет и клевету, как субъективный неприязненный взгляд, но нечто подобное обнаруживается и в архивных документах. Так, в сохранившихся приказах командующего отдельным Грузинским корпусом, генерала от инфантерии А.П.Ермолова за 1818 г. служба черноморских казаков критикуется как «нерадивая и беспечная», и именно такое отношение к исполнению ими своих обязанностей во многом, по мнению командующего, которого вряд ли можно упрекнуть в предвзятости, как одну из самых ярких фигур Кавказской войны, «…облегчало успехи закубанцев» (23). 50 Последняя запись в дневнике Ф.Г. датирована 22 октября, хотя сам поход И.Ф. Паскевича завершился неделей позже по причине наступавших холодов и проблем с фуражом (24). Тем не менее, трехнедельное пребывание автора в составе экспедиционных отрядов в полной мере отразилось на страницах его импровизированной полевой хроники. Здесь обнаруживаются не только казаки, но и солдаты пехотных полков, кабардинцы и татары союзного ополчения (по данным В. Томкеева, к походу привлекались две сотни тохтамышевских и закубанских ногайцев Султан Крым-Гирея и князя Едигея Мансурова, а также две сотни кабардинцев князя Мисостова) (25), сами обитатели берегов Белой, Пшехи, Псекупса и Афипса в лице абадзехов и шапсугов, томившиеся от скуки и однообразия офицеры во главе со своим предводителями, генералами Г.А. Емануэлем и И.Ф. Паскевичем. Дневник изобилует описаниями природы Закубанья, этнографическими зарисовками горцев, различными бытовыми сценами, такими как например приготовление на биваке «солдатской сухарницы», т.е. супа из разваренных в воде сухарей, приправленных салом и солью (26). Записки Ф.Г. о закубанском походе 1830 г. равно как и подобные им прочие авторские свидетельства, хранящиеся в Отделе рукописей РНБ, позволяют преодолеть скупость официальных документов и ангажированность имперских казачьих историков, наполнить реконструкцию тех далеких событий реальными, живыми действующими лицами, которые, как и мы сегодня, увы и к счастью, мало соответствуют идеальным книжным образам. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Дюкарев А.В., Атаман В.Г. Науменко и его род в истории Кубани. – Славянск на Кубани, 2001. Филькин (Загуменный) А.Г. Страницы истории кубанского казачества, станица Гиагинская (к 140-летию основания 1862–2002). – М., 2002. Матвеев О.В. Герои и войны в исторической памяти кубанского казачества. – Краснодар, 2003. Он же. 51 Модель исторической картины мира кубанского казачества. – Краснодар, 2003. Цыбульникова А.А. Казачки Кубани в конце XVIII – середине XIX вв.: специфика повседневной жизни в условиях военного времени: Автореферат … к.и.н. – Армавир, 2004. 2. Кубанский казачий листок.-1912. – №38. 3. См., например: Захаревич А.В., Скиба К.В. Военно-политические события на Кубанской линии в 1811–1816 гг. – попытки мирного сосуществования // Вопросы северокавказской истории: Сб научн. ст / Под ред. В.Б. Виноградова. – Вып.9. – Армавир, 2004. Акоева Н.Б. Из истории 1-го Кавказского полка Кубанского казачьего войска // «Голос минувшего»: Кубанский исторический журнал. – №3. – Краснодар, 2004. 4. Кавказская война: истоки и начало. 1770–1820 годы. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века / Сост. Я.А. Гордин, Б.П. Миловидов. – СПб., 2002. 5. Потемкин П.С. Письма князю Г.А. Потемкину 1784–1785 гг. Крепость Георгиевская // Отдел рукописей Российской национальной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, г. Санкт-Петербург (ОР РНБ). Фонд 609: Попов В.С. №479. Письмо доктора медицины Якова Рейгенса генераланшефу Потемкину П.С. 1782 г. // ОР РНБ. Ф.588: Погодинские автографы. №191. Янковский А.Г. Путевые записки по Кавказу. 1829 г. // ОР РНБ. Ф.777: Тихонов П.Н. №20, 633. 6. ОР РНБ. Ф.342: Собрание карт. №971–981. 7. Захаров В.А. Линейные казаки Кубани в дневнике неизвестного. 1837– 1838 гг. // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа: Материалы Второй международной Кубанско-Терской научнопросветительской конференции / Под ред. В.Б. Виноградова, С.Н. Лукаша. – Армавир, 2000. 8. Ф.Г. Записки одного из участников экспедиции против горцев 1830 года // ОР РНБ. Общее собрание рукописной книги (ОСРК). 52 9. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска: В 2-х т. – Т.2. Екатеринодар, 1913. Репринтное издание, 1992. С.231–262. 10. «Волнение в Абхазии,– продолжает В.А. Потто,– удержало тамошние войска от участия в общем походе и Паскевичу пришлось ограничиться только частной экспедицией против шапсугов и абадзехов, даже надежда его пройти через их земли к берегам Черного моря не исполнилась, так как поздняя осень, дожди и упорное сопротивление остановили войска на реке Абин. Единственным полезным результатом этого похода было только личное знакомство Паскевича с краем, да вынесенное им убеждение, что его система «вторгнуться в горы и пройти их по всем направлениям» не обещает успеха». – Потто В.А. Кавказская война: В 5-ти т. – Т.5. Время Паскевича или бунт Чечни. – Ставрополь, 1994. С.13–14. 11. Томкеев В. Кавказская линия под управлением генерала Емануэля // Кавказский сборник. – Т.ХХ.– Тифлис, 1899. 12. Там же. С.144. 13. Ф.Г. Указ. соч. С.1-2. 14. Томкеев В. Указ. соч. С.147, 150. 15. Ф.Г. Указ. соч. С.2. 16. Там же. С.29. 17. Все цитаты: Там же. С.37. 18. Как уже упоминалось выше, из-за болезни генерал-фельдмаршал появился за Кубанью лишь 12 октября. 19. Томкеев В. Указ. соч. С.150, 155. 20. Ф.Г. Указ. соч. С.37–38. 21. Там же. С.85. 22. Короленко П.П. Двухсотлетие Кубанского казачьего войска. 1696–1896. – Екатеринодар, 1897. Репринтное издание, 1991.– С.62. 23. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф.932. Оп.1. Д.494. Лл.11, 12. 53 24. Томкеев В. Указ. соч. С.175. 25. Там же. С.150. 26. Ф.Г. Указ. соч. С.25. Л.М.Маленко (Запорожье) УЧАСТИЕ ЮЖНОУКРАИНСКИХ КАЗАЧЬИХ ВОЙСК В ВОСТОЧНОЙ ВОЙНЕ (1853–1856) Поэтапное решение Россией на протяжении ХVІІІ–ХІХ веков одной из главных внешнеполитических задач, так называемого «восточного вопроса», и постепенная потеря Турцией подчиненных территорий вызвали частые и кровопролитные войны двух империй. В стороне не остались и европейские страны — Великобритания, Франция, которых настораживало и беспокоило укрепления международного авторитета Российского государства и расширение им своих владений за счет присоединения новых земель. Очередной конфликт в 1853 году между Россией и Турцией, обострившийся после того как Османская империя разрешила войти в пролив Дарданеллы англо-французской эскадре и в ответ на этот шаг Российской империи — ввод войск в Дунайские княжества — Молдавию и Валахию, — вылился в новую войну. 4 октября 1853 года турецкий султан, получив отказ на требование возвратить княжества, объявил войну России, а 20 октября и российское правительство известило о состоянии войны с Турцией. Постепенно боевые действия развернулись на Кавказе, на Балканах, в Крыму, Черном и Азовском морях, отчасти на Балтике и на Тихом океане. Одной из особенностей Восточной войны было активное участие в ней казачьих воинских частей и подразделений. В составе русской армии, насчитывавшей около 700 тысяч человек, находилось 90 казачьих полков. В 54 боевых действиях Крымской кампании непосредственно участвовало 29 конных полков, 4 пешие батальона, 13 артиллерийских батарей и другие меньшие подразделения. Казачьи воинские части принимали участие во всех значительных сражениях. За мужество и отвагу, проявленную казаками в боях, три казачьи войска Российской империи — Донское, Азовское, Черноморское — были награждены Георгиевскими знаменами с надписью: «За храбрость и примерную службу в войну против французов, англичан и турок в 1853, 1854, 1855, 1856 годах». Георгиевские знамена получили 3 казачьих полка и 2 батальона; воинские отличия на головные уборы — 3 полка и 2 конные батареи; 7-я конная батарея Донского казачьего войска была отмечена 4-мя серебряными Георгиевскими трубами и золотыми петлицами «За военное отличие» на воротничках и обшлагах офицерских мундиров (1). Признание российским правительством военных заслуг казачества целиком заслужено. Ведь кроме участия казачьих воинских подразделений на разных участках театра боевых действий (от Балтики до Тихого океана и за границей), на население вышеупомянутых иррегулярных формирований полностью возлагалась охрана берега Черного моря в пределах Новороссийска – Тамани и Азовское побережье. Учитывая развертывание военной кампании на Кавказе, в Приазовье, в Крыму и количественный состав Донского и Черноморского казачьих формирований, основное бремя войны по защите указанных территорий легло на плечи населения именно этих войск. Общее командование иррегулярными формированиями было вверено наказному атаману Донского казачьего войска генерал-адъютанту Хомутову. Наряду с Черноморским и Донским казачьими войсками не менее громкой славой себя покрыли в Крымской кампании и южноукраинские казачьи войска — Азовское и Дунайское (Понятие «Украинское казачье войско» боле исторично по отношению к XVIII столетию. В период Крымской войны речь должна идти о казачьих войсках Российской империи. 55 По логике автора, Дунайское войско можно назвать «южнославянским». – прим. ред.). Азовское казачье войско в середине ХІХ века было наименьшим иррегулярным формированием Российской империи. В годы войны оно смогло выставить только 1920 человек (2). Фактически, это было все взрослое мужское население войска, способное носить оружие. В это число вошли также офицеры и частично малолетки — юноши до 17 лет, несшие службу в пределах войсковых земель. Войсковые земли Азовского иррегулярного формирования располагались на побережье Азовского моря, между Бердянском и Мариуполем. Они были отдалены от границ и к началу Восточной войны от зон боевых действий. Однако поселение азовцев среди мирного населения, на хорошо освоенной и плотно заселенной территории не помешало казакам выполнять свое основное военное предназначение. Еще в 1837 году казакам Азовского войска была определена внешняя служба. Они должны были на лодках «мальтийской конструкции» патрулировать восточный берег Черного моря и обеспечить постоянное соединение между укреплениями Черноморской береговой линии. Когда азовцы прибыли на Кавказ, укрепленной линии не существовало. Ее необходимо было построить. Азовские казаки активно участвовали в отвоевании удобных для строительства укреплений мест, а со временем стали обеспечивать морское соединение между фортами, оказывать содействие прекращению сношений турецких контрабандистов с горскими народами Кавказа. После проведенной реорганизации и распределения Азовской флотилии на два отделения в 1845 году морские команды азовцев продолжали служить на Черном море, охраняя определенные участки российской границы. Первое отделение в составе 7 старших и младших офицеров и 147 казаков патрулировало восточный берег Черного моря от Анапы до Навагинского укрепления, второе, в количестве 20 старших и младших офицеров и 164 казаков (3), — от укрепления Святого Духа до форта Святого Николая. К началу Крымской кампании азовские казаки 56 зарекомендовали себя мужественными и отважными матросами, которые, по высказыванию генерала Н. Н. Раевского «сделались упорными и страшными для контрабандистов и черкесских галер» (4). Успехи азовцев в патрулировании дали основания военному командованию Черноморской береговой линии в лице ее начальника разработать проект, согласно которому казаков Азовского войска должны были поселить на Восточном берегу Черного моря от Мингрелии до устья Кубани, за исключением скалистых Гагр, и сделать их главной опорой каботажной торговли в регионе. Однако предварить в жизнь хорошо продуманный и грамотно разработанный проект не позволили сложившаяся в конце 30-х годов ХІХ века обстановка на Кавказе и сопротивление отдельных высших военных сановников. Обострение отношений России с Турцией, реальная угроза войны, присутствие англо-французской эскадры в акватории Черного моря и невозможность малочисленных гарнизонов самостоятельно защищаться от неприятеля заставили российское правительство временно ликвидировать укрепления Черноморской береговой линии. Азовские казаки, активно участвовавшие в ее строительстве, теперь должны были вместе с гарнизонами взрывать укрепления, засыпать источники с питьевой водой, разрушать коммуникации. Когда из всех фортов были оставлены только два — Анапа и Новороссийск, на высшем уровне было принято решение и относительно дальнейшей судьбы Азовской флотилии. Следует отметить, что с ликвидацией Черноморской пограничной линии был сужен район возможных военных действий при защите Черноморского побережья. Территория, которая могла подвергнуться нападению вражеской эскадры, ограничивалась участком границы от Новороссийска до Керчи и Тамани. Собственно защите подлежали Таманский полуостров и пролив, а также Азовское побережье. Вот тогда и было решено загородить Азовской флотилией устье Дона. Морские команды азовцев хорошо справились с поставленной задачей, воспрепятствовав намерениям врага водным путем 57 проникнуть в глубь полуострова. Со временем казаки Азовской флотилии в составе армейских подразделений принимали участие в боевых действиях. Они были переведены в Новороссийск и зачислены в состав местного гарнизона. После ликвидации Новороссийского укрепления казаки Азовских морских команд были присоединены к действующим против врага воинским подразделениям регулярной армии и воевали на Кавказе и в Крыму. На само Азовское войско возлагалась оборона побережья Азовского моря, которая должна была осуществляться «местными средствами». Для выполнения этой задачи войско выставило морской батальон в составе 1 штаб-офицера, 11 обер-офицеров, 42 урядников и 722 казаков; пеший батальон с 1 штаб-офицером, 5 обер-офицеров, 25 урядников и 400 казаков (в его состав вошла учебная команда); конную сотню с 3 обер-офицерами, 7 урядников и 104 казака (5). Служить пошли все мужчины казачьего войска, кроме тяжело раненных казаков и частично малолеток. В станицах остались только женщины, старики, дети. Юноши до 17 лет, входившие в учебную команду и отбывавшие «седёнки» по войску, создавали по станицам отряды самообороны для защиты войсковых земель в случае нападения врага на казачьи населенные пункты. Воинские подразделения Азовского казачьего войска довольно успешно защищали побережье Азовского моря. Так, в начале 1855 года союзники Турции готовили экспедицию в Азовское море. Ее целью было захватить и взять под контроль выход в море. Выгода от успешно выполненной операции была очевидной — нарушить морские соединения между Крымом и азовскими портами и тем самым прервать сухопутные коммуникации, которые связывают Крымский полуостров через Арбатскую стрелку со всей страной. Уже 12 (24) мая 1855 года англо-французская эскадра в количестве 57 кораблей (около 17400 человек) подошла к Керчи. Не встретив там сопротивления со стороны малочисленного гарнизона, вражеская эскадра направилась по направлению к незащищенному Бердянску. 13 мая 58 неприятельские суда вошли в Азовское море, обстреляли рыбный завод у деревни Китень и ушли по направлению к Геническу. Воссоздать хронику событий тех дней, связанную с выполнением воинского долга казаками Азовского войска, позволяет исследование ровесника Восточной кампании, активнейшего члена Таврической ученной архивной комиссии Арсения Ивановича Маркевича «Таврическая губерния во время Крымской войны. По архивным материалам». Так, 19 мая портовой начальник Бердянска полковник Черняев уведомлял губернатора, что в городе с прибытием воинских подразделений Азовского казачьего войска все спокойно. С середины мая территория, охраняемая азовскими казаками, периодически подвергалась обстрелу вражеской эскадры. С 21 июня до конца месяца ежедневно производился обстрел Геническа, с 26 июня — Бердянска. Попытки высадить десант в эти города после каждого обстрела заканчивались неудачно и постоянно отбивались казаками. 2 июля неприятельская эскадра из 12 пароходов вновь подошла к Бердянску «и произвела канонаду с 4 до 7 часов вечера, затем ушла к Петровской крепости [территории Азовского войска — Л.М.], где также произвела бомбардировку». 4 июля неприятель открыл огонь по селениям Кириллове и Горелому, после чего сделал попытку высадить десант, но был отбит азовцами. 5 июля вражеская эскадра вновь подошла к Бердянску и со своих орудий открыла сильную стрельбу по городу и казачьим разъездам, после чего сделала высадку десанта и попыталась сжечь город. Умело организованная азовцами оборона Бердянска, заставила неприятеля отказаться от планируемых действий и отойти от берега. Вражеская эскадра направилась по направлению к Геническу, но 9 июля вновь появилась у Бердянска и с 6 часов вечера до утра обстреливала город, особенно верхнюю его часть, предполагая, что там расположены воинские части. До 11 июля неприятель стоял на рейде и обстреливал город (6). Стрельба из пароходов противника стала причиной больших пожаров в Бердянске (как и в других населенных пунктах по пути следования морской эскадры по Азовскому 59 морю). В огне горели продовольственные магазины, склады, здания, судна и рыболовецкие неприятеля лодки, стоявшие возле пристаней. Однако попытки высадить десанты заканчивались сокрушительными поражениями — они успешно отбивались азовскими казаками. Вечером 11 июля эскадра повернула по направлению к Петровской станице Азовского войска. 12 июля неприятель подошел к Петровской крепости и стал на рейде. Командование англо-французской эскадры, учитывая численное преимущество в силе и в вооружении, потребовало от защитников станицы — казаков Азовского войска — сдаться без боя. Азовцы отказались это сделать, и тогда враг 4,5 часа бомбардировал Петровскую крепость, а затем высадил десант на 100 лодках. Но к берегу он так и не добрался. Азовские казаки отбросили десант назад в море и заставили эскадру отойти от берега. Пароходы врага направилась по направлению к Таганрогу, где в это время полки донских казаков спешно возводили батареи для защиты города. Это только небольшой эпизод героической обороны азовскими казаками побережья Азовского моря. За участие в войне Азовское казачье войско было награждено Георгиевским знаменем с надписью: «За храбрость и примерную службу в войне против французов, англичан и турок в 1853, 1854, 1855, 1856 годах» (7). После завершения Крымской кампании все воинские подразделения Азовского казачьего войска были расформированы. На службе остались только Азовские морские команды, которые продолжали патрулировать восточное побережье Черного моря. Для казаков Дунайского войска Восточная война стала настоящим испытанием. Иррегулярное формирование с момента своего создания (в 1828 году) и к началу Крымской кампании имело серьезные проблемы с комплектацией воинских подразделений. С поселением дунайцев в Бессарабии планировалось создать два полка. Их комплектование должно было происходить по штату Черноморского казачьего войска. Очень скоро оказалось, что Дунайское казачье формирование способно выставить только 60 206 мужчин, пригодных к военной службе (8). По штату сформировать полки удалось лишь к 1836 году. Однако войско и в дальнейшем ощущало острый недостаток в служилом казачестве. С принятием в 1844 году «Положения о Дунайском казачьем войске» полки должны были быть шестисотенными. Укомплектовать их к началу войны так и не удалось. Крымская кампания потребовала от Дунайского иррегулярного формирования концентрации всех человеческих и материальных ресурсов. Служить пошли все мужчины, способные носить оружие, и волонтеры. В 1854 году войско выставило 2 полка в составе 4 офицеров, 135 урядников, 130 приказных, 1970 казаков (9). Учитывая то, что Бессарабия, как и войсковые земли, могли стать театром боевых действий, наказной атаман Дунайского войска И. Е. Гангардт ходатайствовал перед командующим Южной армии князем Н. Д. Горчаковым о формировании третьего резервного полка. Разрешение было получено. Сформированный на время войны полк насчитывал 4 офицеров, 50 урядников, 32 приказных и 886 казаков. На него возлагалась охрана границы по Дунаю и бессарабского берега Черного моря. Часть полка была направлена к Аккерману на случай нападения врага на город и для защиты устья Днестра между Аккерманом, Бугазом, Шалабатом. Первый и Второй Дунайские полки не использовались как целостные военные единицы. Четыре сотни Первого полка находились в составе 3-го армейского корпуса. Их разделили на три отряда и определили задачи: первому было приказано занять аванпосты на дунайских островах; второй нёс службу в Измаиле, Исакчи, Тульче и помогал на переправе русских войск через Дунай; третий отряд дунайцев в составе отряда генерала Ушакова действовал за Дунаем в качестве специальной артиллерийской команды, которая имела на вооружении восемь ракетных установок. Наказной атаман Дунайского формирования, оценивая службу этих отрядов писал: «Набеги на Бабадаг и беспрерывное занятие границ за Дунаем; молодецкий состав и отвага ракетной команды в княжествах... ежедневные перестрелки в устье, на 61 островах Лети и Четал, и других побережьях доказывают, что войско Дунайское необходимо» (10). Сотни Второго Дунайского полка входили в состав гарнизона, защищавшего Одессу. Они действовали на пограничной и аванпостной линиях от Карантинной гавани к Люстдорфу и дальше вплоть до устья Днестра. Особенно отличились дунайцы во время обороны Одессы в апреле 1854 года. В период осады города казаки Дунайского войска совместно с одесским гарнизоном обстреливали англо-французскую эскадру. Подошедший близко к берегу английский фрегат «Тигр» сел на мель и не мог отстреливаться. Русская конная батарея выпустила несколько снарядов, повредив фрегат, и тогда на лодках для окончательного захвата неприятеля и принятия пленных были отправлены дунайские казаки. Еще не успел командир Второго Дунайского полка В. Тихановий добраться на окраину города, а казаки уже вели по направлению к военному штабу пленный экипаж английского фрегата. Современники этих событий писали: «Пароход сел так близко к высокому берегу, что его пушки не могли стрелять. Несколько выстрелов нашей конной батареи и сотни дунайских казаков принудили англичан снять свой флаг» (11); «Небывалое дело! Казаки взяли в плен пароход!» (12). Не меньшую отвагу и мужество дунайцы Второго полка проявили и в мае 1854 года при обстреле англо-французской эскадры. Признанием боевых заслуг казаков дунайских полков стало награждение их штандартами «За храбрость». Тогда же военные чины Дунайского иррегулярного формирования были сравнены в правах и привилегиях с военными регулярных кавалерийских частей (13). Следует отметить, что сотни дунайских полков еще обеспечивали связь между воинскими частями на расстоянии Очаков–Николаев, служили в Николаеве и Херсоне. Для несения внутренней службы и охраны войсковых земель в казачьем формировании были созданы с выздоравливающих после ранения, пожилых мужчин и малолеток 10 команд (256 человек). 62 550 казаков из Первого и Второго Дунайских полков Восточная война застала на Кавказе в форте Грозном. Еще с февраля 1847 года согласно приказу Николая І из Дунайского иррегулярного формирования на Кавказ с включением в состав Отдельного Кавказского корпуса отправлялось две казачьи сотни для несения внешней службы. Первые 289 дунайских казаков, прослужив до 1850 года, возвратились в Бессарабию. Их сменил второй отряд дунайцев под командой военного старшины М. Томачинского в количестве 284 человек. Когда срок службы двух дунайских сотен подходил к концу и им на смену пришел третий отряд из Дунайского войска под командой сотника В. Губина в количестве 266 казаков (14), кавказское командование не разрешило предыдущим двум сотням дунайцев, которые должны были возвратиться в войско на льготу, отбыть на места поселения. Так, четыре сотни казаков Дунайского войска всю Крымскую кампанию провели на Кавказе, воюя преимущественно на левом фланге Кавказской линии. В Бессарабию дунайцам было разрешено возвратиться лишь после окончания войны. Следуя в 1856 году на место поселения войска, они еще должны были конвоировать пленных Карского гарнизона от Моздока до Новочеркасска. После окончания Крымской кампании был расформирован Третий резервный полк Дунайского иррегулярного формирования. Первый и Второй Дунайские полки продолжали нести традиционную внутреннюю и пограничную службу. Поскольку по Пражскому мирному договору 1856 года от России отошла придунайская часть Бессарабии, то дунайские казаки сначала были прикомандированы к демаркационной комиссии для помощи в определении новой границы, а с 1857 года они уже охраняли участок российской границы на линии Болград – Тарабунары и дальше по Черноморскому побережью. С 1857 года казаков Дунайского войска на Кавказ не отправляли, вследствие чего были расширены их обязанности по несению внутренней службы. Они отбывали службу на территории Херсонской губернии и Бессарабии: несли городовую службу в Одессе; 63 держали команды при штабе Одесского военного округа и Канцелярии новороссийского и бессарабского генерал-губернатора; дунайские казачьи команды выполняли полицейские функции в Одессе, Николаеве, Аккермане, Херсоне, Кишиневе, и т.п. Окончание Восточной войны не вселяло в население Российской империи особых надежд и ожиданий на лучшую жизнь. Поражение в войне, потеря территорий, яркая демонстрация преимуществ передовых зарубежных технологий, уровня жизни и хозяйствования европейских стран требовали кардинальных изменений в стране. Казаки Азовского и Дунайского войск, которые небыли пассивными наблюдателями событий Крымской кампании (15), а самыми активными ее участниками, особых надежд на улучшение своего положения, решение земельного вопроса не лелеяли. Наоборот, с тревогой смотрели в будущее. Под угрозой оказалось даже само существование казачьих войск на территории Южной Украины. Так, по Пражскому мирному договору 1856 года от России отошла юго-западная придунайская часть Бессарабии, на которой располагались казачья станица Николаевка, хутора Парапари и Ново-Троицкое, несколько земельных участков Дунайского войска. Правительство предприняло шаги для решения земельного вопроса казачьего формирования, однако войско бесповоротно потеряло около 9 тысяч десятин земли. Постоянные ходатайства наказного атамана Дунайского иррегулярного формирования о расширении войсковых земель результатов не имели. Предостережение атамана, что без дополнительных земельных наделов казаки «никогда не выйдут из бедности» (16), на чиновников разных рангов не действовали. Отдельные высшие должностные лица начали высказывать мысли о необходимости переселения казаков с юга Украины на Кавказ или же о ликвидации Азовского и Дунайского иррегулярных формирований. В 1856 году на наивысшем уровне обсуждался вопрос о переводе азовских казаков в западное предгорье Кавказского хребта. В мае 1857 года военный министр сообщил Главнокомандующему Кавказской армией волю 64 императора о необходимости переселения казаков Азовского войска на Кубань с целью предоставления возможности иррегулярному формированию выполнять свое прямое предназначение и тем самым ослабить напряженную обстановку на юге Украины, возникшую по причине присутствия казачьего войска. Кавказское руководство, в лице Главнокомандующего Кавказской армией князя А.И. Барятинского, известило Военное министерство, что сложная, напряженная военная обстановка в крае не позволяет поселить все Азовское войско на одной какой-то местности и предоставить ему статус отдельного самостоятельного иррегулярного формирования по причине малочисленности последнего (17). Во внимание брались также отсутствие свободных, отвоеванных в ходе военной кампании на Кавказе, земель и недостаток денег для организации переселения азовцев. Тем не менее, проект по переселению азовских казаков на Кубань активно разрабатывался в 1856– 57 годах чиновниками Военного министерства. Согласно проекту казаки Азовского войска должны были заселить и освоить территорию, которая еще частично принадлежала натухайцам. Но малочисленность иррегулярного формирования, незнание азовцами местности заставили высшее военное руководство временно отказаться от поселения Азовского войска на неполностью контролируемую русскими войсками территорию. Таким образом, южноукраинское казачество сыграло в Восточной войне довольно заметную роль. Военные заслуги казаков Азовского и Дунайского иррегулярных формирований в ходе Крымской кампании были признаны на государственном уровне и достойно оценены. Однако после окончания войны целесообразность существования казачьих войск на юге Украины была поставлена под сомнение. Необходимость в них как в военной силе отпала с прекращением военных действий. Присутствие казачьих формирований на дестабилизировала юге Украины, обстановку в в понимании регионе. правительства, Деятельность казаков, направленная на создание монолитной системы, которая могла бы успешно отстаивать свою принадлежность к казачьему сословию, с одной стороны, и 65 стремление низших слоев населения Южной Украины присоединиться к казачьим формированиям, олицетворявшим собой традиции Запорожья, с другой стороны, обостряли обстановку в регионе. Неудовольствие помещиков пребыванием Азовского и Дунайского казачьих войск на юге Украины усиливали напряжение в крае и убеждали высшее руководство в необходимости реорганизации или ликвидации южноукраинских казачьих формирований. Именно факторы социально-экономического характера, которые создавали особую специфику региона, были одной из главных причин переведения азовцев на Кубань с включением в состав Кубанского казачьего войска и ликвидации Дунайского иррегулярного формирования. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Казачество. Энциклопедия / Редкол.: А.П. Федотов (гл. ред.) и др. М., 2003. 2. Российский государственный военно-исторический архив. Ф.405. Оп. 6. Д. 15312. Л. 114. 3. Маленко Л. Азовське козацьке військо. (1828 – 1866). Запоріжжя, 2000. С. 75. 4. Щербина Ф. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913. Т.ІІ. С. 359. 5. РГВИА. Ф. 405. Оп. 6. Д. 15312. Л. 114. 6. Маркевич А.И. Таврическая губерния во время Крымской войны. По архивным материалам / Известия Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь: Типог. Таврического губернского земства, 1905. С. 25–27. 7. Государственный архив Краснодарского края. Ф. 252. Оп. 2. Д. 873. Л. 146. 8. Бачинська О. Дунайське козацьке військо. 1828 – 1866 рр. (До 170-річчя заснування). Одеса, 1998. С. 73. 9. Там же. С. 76. 10.Филиал Государственного архива Одесской области в Измаиле. Ф. 755. Оп. 1. Д. 157. Л. 17. 66 11. Скальковский К. Бомбардирование Одессы // Щегольский альбом: Сб. ист. фактов, воспоминаний, записок. Одесса, 1905. С. 60. 12. Чижевич О.О. Воспоминания очевидца // Щегольский альбом: Сб. ист. фактов, воспоминаний, записок. Одесса, 1905. С. 46. 13. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 55. Л. 25, 27. 14. Бачинська О.А. Дунайське козацьке військо. 1828 – 1866 рр. (До 170-річчя заснування). С. 84. 15. Гнедин Д.Г. Мои воспоминания // Русское Богатство. 1893. № 5. С. 158– 159. 16. Бачинська О.А. Дунайське козацьке військо. 1828 – 1866 рр. (До 170-річчя заснування). С. 103. 17. Короленко П.П. Азовцы // Киевская старина. 1891. № 8. С. 180. А.С. Зуев (Новосибирск) НА КРАЮ ЗЕМЛИ РУССКОЙ: ВОЕННАЯ СЛУЖБА АНАДЫРСКИХ КАЗАКОВ (XVII–XVIII ВВ.) В середине XVII в. русское движение «встречь солнцу» докатилось до самых северовосточных окраин Сибири. В 1649 г. С. Дежнев и его казаки основали в среднем течении р. Анадырь зимовье, перестроенное позднее в острог, который на долгие годы стал опорной русской базой в деле подчинения окрестных народов – юкагиров, чукчей, азиатских эскимосов и коряков. Взаимоотношения с последними для русских изначально стали выстраиваться в русле конфронтации. Если на остальной территории Сибири вооруженное сопротивление местных племен установлению русской власти к началу XVIII в. прекратилось почти полностью, то на крайнем северо-востоке оно, наоборот, приобрело характер широкомасштабных (по сибирским меркам) военных действий. На плечи анадырского гарнизона легла основная миссия по 67 «умиротворению» и обеспечиванию сопротивлявшихся аборигенов. При этом численность самого гарнизона долгое время была относительно невелика. В год основания Анадырска в нем находилось всего 12 казаков. В последующие годы их численность постоянно менялась: в острог, как прибывали новые отряды, так и уходили из него на поиски «неведомых землиц» и для подчинения новых «иноземцев». В 1659 г. здесь находилось всего 5 казаков, в 1675 г. – 16, в 1681 г. – 30. Эти казаки состояли в штате Якутского гарнизона и службу в Анадырске несли посменно, меняясь, как правило, через один-два года (так называемые «годовалыцики»). Кроме них, на Анадыре находились еще промышленные люди – несколько десятков человек, занимавшихся промыслом моржовой кости. Но к концу XVII в. они почти перестали прибывать в Анадырск, так как залежи моржовой кости в устье Анадыря были исчерпаны. Военная служба анадырских казаков началась сразу же после основания Анадырска. На первых порах, в 1649 – 1650-х гг. их основные усилия направлялись на подчинение окрестных юкагиров. По нашим подсчетам, в эти годы против них было проведено 10 походов. Юкагиров удалось в основном обложить ясаком, хотя и в дальнейшем они неоднократно брались за оружие и даже угрожали Анадырскому острогу. В 1672 г. им удалось полностью уничтожить на Анюйском хребте отряд анадырского приказчика Т. Алексеева. В 1675 г. якутский воевода А. Барнешлев сообщал в Сибирский приказ: «И ныне в том зимовье [Анадырском – А. 3] служилые люди от иноземцов сидят в осаде» (1). В 1681 г. отряд сотника И. Курбатова, шедший в Анадырск, с трудом отбился от «немирных» юкагиров. Но вслед за этим, 17 апреля того же года более 200 юкагиров «обсадили в осад» Анадырский острог, в котором находилось всего 12 казаков во главе с упомянутым Курбатовым. Юкагиры, укрываясь за деревянными щитами, приступали к острогу «не по одно время» и пытались его «травою огнем сожечь». Гарнизон был спасен приходом на выручку союзных ясачных юкагиров (2). Одновременно Анадырск стал главной опорной базой в деле подчинения коряков, проживавших на Охотоморском и Берингоморском побережьях (усилия в этом направлении предпринимались также из Нижнеколымского и Охотского 68 острогов), а чуть позже и единственным опорным пунктом для продвижения на Чукотку. В 1651 г. из Анадырска в поход на побережье Охотского моря отправился М. Стадухин. В 1654 г. на южном берегу Анадырского лимана произошло первое столкновение анадырских казаков во главе с Дежневым с коряками-кереками. В конце того же года Дежнев ходил для объясачивания коряков, проживавших на р. Пенжина. В 1661 г. казаки вновь «задрались» с «коряцкими людьми» к югу от Анадырского лимана. После этого до 1700г. из Анадырска в сторону Камчатки для «проведывания» и объясачивания коряков было организовано по меньшей мере 12 походов (в том числе В. В. Атласова), которые привели к началу подчинения камчатских коряков и ительменов. В 1660г. под командой К.А. Иванова состоялся первый морской поход из Анадырска вдоль Чукотского полуострова, в ходе которого казаки трижды вступали в бой с оседлыми чукчами (скорее всего, это были эскимосы, так как долгое время, до конца XIX в., русская сторона не различала чукчей и эскимосов, называя всех их чукчами). Дальнейшие усилия по объясачиванию чукчей стали предприниматься только с конца 1680-х гг. Но русские смогли провести против них только пять походов. После того, как в 1702 г. отряд А. Чудинова чуть было не потерпел поражение от чукчей, анадырский гарнизон на долгое время прекратил военные экспедиции на Чукотку. С открытием Камчатки участились военные действия между русскими и коряками. Почти каждый год из Якутска через Анадырск на полуостров отправлялись «государевы» приказчики с отрядами служилых людей, которые проводили объясачивание ительменов. Равным образом почти каждый год с Камчатки в Якутск вывозилась пушнина, собранная в ясак. Маршруты движения русских отрядов пролегали по территории коряков, обитавших на Охотоморском и Берингоморском побережьях Камчатки. Коряки, недовольные появлением на их землях чужаков, постоянно совершали нападения на русские отряды. В результате редкий поход на Камчатку и обратно обходился без вооруженных столкновений между русскими и коряками. И тут пригодились боевые навыки анадырских казаков, уже имевших опыт войны с коряками. В 1710 г. камчатский приказчик П. Чириков 69 констатировал: «А впредь в камчадальские остроги без анадырских жителей с одними посланными из Якуцкого служилыми людьми идти никоими меры невозможно, для того: анадырские жители порядки иноземские и бои и всякие поступки и в коем месте от них оберегатца и жилища их ведают» (3). Для «умиротворения» коряков анадырский гарнизон в 1708–1719 гг. провел против них шесть походов на реки Гижига, Пенжина, Олютора (ныне р. Вывенка), разгромил несколько корякских укрепленных острожков, в том числе самый крупный - Большой Олюторский посад, построив недалеко от него Архангельский острог. Но удача не всегда была на стороне русских. В конце 1714 – 1715 гг. корякам и присоединившимся к ним юкагирам удалось почти полностью уничтожить отряд анадырских и камчатских казаков (более 50 человек). В 1715 г. коряки осадили Архангельский острог, вынудив гарнизон бросить его. Сил для нанесения решительного поражения корякам, чьи поселения и стойбища были разбросаны на огромной территории, у анадырского гарнизона не хватало. В 1709г. его численность составляла 90 человек. В 1715 г. после понесенного поражения анадырский приказчик П. Татаринов сообщал в Якутск: «в Анадырску ныне их, служилых, малое число, и то старые и увечные» (4). Вдобавок с мая по сентябрь 1715 г. в Анадырске свирепствовала оспа. В 1716 г. прибыло подкрепление в 120 человек. В начале 1720-х гг. в остроге по спискам значились 40 постоянно проживавших казаков и 50 казаков-годовалыциков (5). С конца 1710-х гг. по конец 1720-х гг. вооруженные столкновения в регионе почти полностью прекращаются, поскольку русская сторона резко снижает свои усилия по объясачиванию чукчей и коряков. Но в начале 1730-х гг. последовала эскалация вооруженного конфликта. В 1727 г. правительство в связи с планами расширения российских владений на восток принимает решение по приведению чукчей и коряков в подданство. Чукотка рассматривается как плацдарм для продвижения в Америку. Для выполнения данной задачи создается специальная военная экспедиция, получившая позднее наименование Анадырская партия, численностью более 400 казаков, под командованием якутского казачьего головы А. Ф. Шестакова и армейского капитана Д. И. Павлуцкого (6) . В начале 70 1730-х гг. партия разворачивает военные операции на Охотском побережье и Чукотке. Но энергичные попытки подчинить чукчей и коряков наталкиваются на их активное вооруженное сопротивление. В марте 1730 г. небольшой отряд Шестакова почти полностью погибает в сражении с чукчами на р. Егаче (впадающей в Пенжинскую губу). Павлуцкий действует более удачно. В 1731– 1732 гг. он предпринимает два похода на Чукотку и в трех сражениях наносит поражения численно превосходящим чукчам. Однако последние наотрез отказываются идти в подданство. В 1732 г. Анадырская партия громит коряков на р. Парень и вновь возводит русский острог на р. Олюторе. Коряки наносят русским не менее ощутимые удары. Еще в 1730 г. они в устье р. Яма уничтожают экипаж с судна «Лев», затем захватывают и сжигают Ямской острог, в 1733 г. осаждают Олюторский острог, вновь принуждая гарнизон покинуть eго (7). В 1740-х гг. вооруженное противоборство входит в решающую фазу. Основную тяжесть борьбы выносит Анадырская партия, поскольку ей пришлось действовать на «два фронта» – против чукчей и значительной части коряков. С юга поддержку ей оказывала специально созданная для борьбы с охотоморскими коряками Охотская походная партия, а также камчатские гарнизоны. Численность Анадырской партии увеличивается: в начале 1745 г. в ней насчитывалось 424 человека, в 1751 г. – 520, в 1759 г. – 696, в 1763 г. – 757. Кроме казаков в ней с середины 1740-х гг. появились солдаты и офицеры регулярной армии. Причем их численность нарастала: если в конце 1740-х гг. регулярные чины составляли одну треть партии, то в конце 1750-х – начале 1760-х гг. уже примерно половину (8). Из состава партии значительная часть казаков и солдат несла службу в гарнизонах Нижнеколымского, Алазейского и Ямского острогов, а также в крепостях, построенных в 1750-х гг. на Охотоморском побережье. Например, в 1759г. из 363 регулярных чинов и 343 казаков, числившихся в партии, собственно в Анадырске находилось только 121 регулярный чин и 227 казаков (9). Пик борьбы с чукчами и коряками пришелся на середину 1740-х – первую половину 1750-х гг. За это время Анадырская партия совершила 7 походов против чукчей и 4 – против коряков. Война шла с переменным успехом. 71 Наряду с победами, русские терпели и поражения: в 1745–1746 гг. коряки разбили несколько отрядов в районе рек Аклан и Гижига, в 1747г. чукчи недалеко от Анадырска нанесли поражение Д. Павлуцкому (который погиб в бою), в 1751–1756 гг. коряки захватили и уничтожили четыре русские крепости на Охотском побережье (Тигильскую, Туманскую, Таватумскую и Воямполскую). В боях с коряками и чукчами, как в это время, так и ранее, применялась тактика, хорошо зарекомендовавшая себя в ходе предшествующего покорения других сибирских народов. Главный расчет в этой тактике строился на силу «огненного боя» и умелое использование защитных сооружений. В полевых сражениях русские еще до соприкосновения с противником стремились поставить временное укрепление – острожек, сооружая его из подручных средств – оленьих или собачьих нарт и санок (зимой), байдар (летом при движении по рекам и вдоль морского побережья), деревьев и кустарников (засека). Далее возможны были два варианта ведения боя. Если русские не были уверены в своих силах, они предпочитали укрыться в острожке и ждать нападения. При появлении противника казаки и солдаты открывали по нему стрельбу из ружей. В том случае, когда позволяло соотношение сил, командиры выстраивали своих людей фронтом перед острожком. Построение фронтом в несколько шеренг позволяло вести бесперебойный огонь. При обоих вариантах главной целью было удержать противника при помощи ружейного огня на дальней дистанции, нанеся ему как можно больший урон до того как перейти к ближнему бою. Именно благодаря такой тактике дело чаще всего не доходило до рукопашной схватки, так как «иноземцы», понеся потери от ружейной стрельбы, отступали. Равным образом и во время обороны своих острогов русские делали ставки на обстрел противника и лишь изредка, при наличии достаточных сил, контратаковали. В случае осады «иноземческих» острожков (которые представляли собой достаточно серьезные фортификационные сооружения) русские недалеко от него ставили лагерь, укрепляя его баррикадой из нарт или байдар, засекой, изредка земляным валом. Для осады и штурма изготавливались большие деревянные щиты (зимой их для удобства передвижения крепили к нартам), иногда на 72 подступах к острожку в пределах дальности полета пули и стрелы устраивали валы из деревьев и кустарника. При штурме ставка также делалась на то, чтобы нанести максимальный урон противнику. Укрываясь за валами и щитами, осаждавшие открывали стрельбу по острожку. Стрельба велась с целью «сбить» защитников со стен и не дать им возможности вести ответную стрельбу. Щиты передвигались все ближе и ближе к острожку, пока расстояние не позволяло штурмующим осуществить поджог укреплений. В. Атласов так описал эту тактику: «И к тем острожкам руские люди приступают из-за щитов, и острог зажигают, и станут против ворот, где им [иноземцам - А. 3.] бегать, и в тех воротах многих их, иноземцов, противников побивают. А где острожки сделаны земляные, и к тем руские люди приступают и розрывают землю кольем, а иноземцам на острог взойтить из пищалей не допустят» (10). С начала XVIII в. для поражения противника, поджога и разрушения укреплений активно стали использовать ручные гранаты. Поджог был важнейшей составляющей русской тактики взятия «иноземческих» острожков, без него не обходился ни один штурм. Артиллерия, несмотря на ее наличие в Анадырске, при взятии острожков использовалась редко. Известно только три случая применения пушек при штурме корякских острожков (в 1709, 1731 и 1755 гг.). После того, как в острожке начинался пожар и среди защитников возникала паника, вследствие чего их сопротивление резко ослабевало, русские шли на штурм. На стены они не лезли, а ограничивались тем, что вышибали ворота, через которые и врывались внутрь укрепления. Когда дело доходило до рукопашной схватки, то тут свою роль играло наличие у русских более качественного холодного оружия и защитных доспехов. Они были металлические, что само по себе давало преимущество перед аналогичным вооружением аборигенов, изготовленным из кости, рога, камня, дерева, кожи. Если верить чукотским преданиям, появление русских, имевших железные доспехи и оружие, произвело на чукчей ошеломляющее впечатление. В одном из таких преданий («Времен войны весть») говорится: «Когда в первый раз сошлись на битву таньги [враги, т. е. русские. – А. 3] и чукчи, стали строем друг против друга. 73 Сильно испугались наши, ибо таньги совсем невиданные, торчат у них усища как у моржей, копья длиною по локтю, так широки, что затмевают солнце; глаза железные, круглые, вся одежда железная» (11). Даже офицер регулярной армии Д. Павлуцкий в 1730-1740-x rr. выходил на бой, одетый в доспехи как средневековый витязь. По этому поводу еще одно чукотское предание сообщает: «...пришел русский начальник Якунин [так чукчи прозвали Павлуцкого. -А. 3.], тоже весь одетый в железо, и привел с собой казаков. У наших были только костяные ножи и топорики из оленьего рога и они не могли устоять против людей, одетых в железо» (12). Вдобавок русские доспехи (пластинчатые «куяки» и панцири) давали хорошую защиту от стрел и копий и были приспособлены для ведения рукопашного боя, тогда как чукотские и корякские «куяки» по своей конструкции затрудняли ведение маневренного боя» (13), в результате чего чукотские и корякские воины предпочитали вести бой вообще без доспехов, что делало их уязвимыми не только для пуль, но и для холодного оружия. Поражения же русские терпели исключительно в случае внезапных нападений, когда не успевали изготовиться к бою, или в результате просчетов, допущенных командованием. Иногда, застигнутые врасплох, от рук «немирных» иноземцев погибали целые отряды. «Столетняя война» на крайнем северо-востоке Сибири закончилась к 1760-м гг. Коряки, понеся большие потери и потеряв многие свои укрепленные острожки, прекратили сопротивление. Чукчи же, хотя и пошли на заключение мира с русскими, остались фактически непокоренными. Это объясняется многими факторами (14). Но немалую роль сыграло то обстоятельство, что власти не смогли в должной мере наладить регулярное снабжение Анадырской партии продовольствием и обмундированием. В результате жизнь гарнизона в суровых природно-климатических условиях, когда большую часть года стояли холода, превращалась в изнурительную борьбу за выживание. Гарнизон в основном сам обеспечивал себя пропитанием за счет охоты, рыболовства и «подножного корма» (грибов, ягод, съедобных кореньев). А это неизбежно отвлекало от выполнения главной задачи - ведения военных действий против «немирных» чукчей и коряков. Как отмечал в начале 74 1760-х гг. командир Анадырской партии Ф. Плениснер, «занятие же анадырской команды главнейшим образом заключается только в том, чтобы круглый год искать себе пропитание охотою или рыбным промыслом» и «тако де все те находящияся тамо военныя служители препровождая время в своих партикулярных промыслах ради единственного только спасения жизни своей» (15). Но однообразная пища, лишенная многих необходимых организму русского человека витаминов, доводила людей до бессилия и болезней (в первую очередь цынги). Анадырский командир В. Шатилов в 1753 г. так писал о состоянии своих подчиненных: «За неудовольствием натурою провианта от рыбной всегдашней яди пришли в изнурение и едва только видится остов человека, а больше оное от поносу приключается, что некоторые уже имеют кровавые поносы, ибо оное [т. е. пища. – А. 3.] не по природе, да к тому ж почти ежегодно и рыбнаго корму бывает мало, и от того наивящее претерпевают несносной, великой смертной голод, а тако многие из служителей не в состоянии и в службе Е.И.В. находиться» (16). Голод напрямую сказывался на несении службы. Из делопроизводственной документации Анадырской партии известно, что достаточно частыми были ситуации, когда казаки и солдаты от голода «впадали в телесную слабость» и засыпали от «изнеможения», стоя в караулах (17). Очень часто, когда запасы продовольствия заканчивались, в партии начинались «смертные глады» и «всекраинеишние бедствия». Иногда голод приобретал угрожающие масштабы и приводил к гибели людей. Во время похода 1744 г. на Чукотку его участники «за недостатком провианта принимали великую нужду и глад, и питались во время ходу подле моря китовым и моржевым и нерпичьим жиром, а в тундре травой и кореньями», за время похода голодной смертью скончалось 50 человек (18). Еще раз сильный голод в Анадырском остроге случился в 1759г. Дело дошло до того, что «от нетерпимого голоду люди сыромятных сум привезенных в прошлых годех с провиантом 1482, ремней 3966 сажень и судовые лахташные моржовые крушки и что у кого было из оленьих жил сети и неводы, коими рыбу промышляют, також оленьи постели и с себя обувки все без остатку поели», съедены были все собаки. От голода умерло 44 человека, в том числе 13 военнослужащих (19). 75 Ситуация усугублялась тем, что большая часть Анадырской партии была укомплектована людьми, присланными из южных регионов Сибири. Казаки прибывали из Якутска, Иркутска, Красноярска, Енисейска, Забайкалья. Регулярные подразделения были набраны из полков, дислоцированных на южносибирской границе. Солдатам и казакам требовалось длительное время на адаптацию к суровым условиям выживания. Именно поэтому анадырские командиры высоко ценили казаков, уже давно несших службу на крайнем северовостоке Сибири. Упоминавшийся В.Шатилов в одном из своих донесений 1754г. констатировал: «А что же по здешнему обращению якуцкие и решные [т. е. жившие на реках Анадыре, Колыме, Индигирке. -А. 3.] казаки против енисейских, красноярских и иркуцких и нерчинских казаков к промыслу рыбы и аленей способнее и тако они против салдат и упоминаемых казаков по случившимся нуждам больше могут пробавится от промыслу рыбой и аленним мясом» (20). В конечном счете во многом по причине невозможности организовать жизнеобеспечение Анадырской партии правительство в 1764 г. приняло решение о ее закрытии, а вслед за этим и об упразднении Анадырского острога. В 1765 г. из него начался вывод гарнизона и гражданского населения в Гижигинскую крепость (на Охотском побережье) и Нижнеколымский острог. Он закончился к 1771 г., когда крепостные и прочие постройки в Анадырске были разрушены. Это, пожалуй, единственный случай за всю историю присоединения Сибири, когда русские власти по собственной инициативе ликвидировали укрепленное поселение, являвшееся опорной базой в деле подчинения окрестных народов. На этом закончилась и история анадырских казаков, продемонстрировавшх свое умение не только выживать, но и воевать в экстремальных условиях полярного севера. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Дополнения к актам историческим. Спб., 1857. Т.6. С.407. 2. Дополнения к актам историческим. Спб., 1862. Т.8. С.182; Якутия в XVII в. (Очерки). Якутск, 1953. С.325. 76 3. Памятники Сибирской истории XVIII века. Спб., 1882. Кн.1. С.411. 4. Памятники Сибирской истории XVIII века. Спб., 1885. Кн.2. С.79, 117. 5. О военных действиях на крайнем северо-востоке Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII вв. Подробнее см.: Зуев А.С. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири во второй половине XVII – первой XVIII вв. Новосибирск, 2002. 6. Зуев А.С. Анадырская партия: причины и обстоятельства ее организации // Вопросы социально-политической истории Сибири (XVII–XX века). Новосибирск, 1999. 7. Он же. Поход Д.И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г. // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII–XXвв.). Новосибирск, 2001; Он же. Начало деятельности Анадырской партии и русско-корякские отношения в 1730-х годах // Сибирь в XVII–XX веках: проблемы политической и социальной истории. Новосибирск, 2002. 8. РГАДА, Ф.248. Оп.4. Кн. 184. Л.634–637; Ф. 1095. Оп.1. Д.2. Л.34–35об., 40–41об.; Д.46. Л.11–11об.; РГВИА.Ф.14808.Оп.1.Д.5. Л. 17об.; Архив СПбФ ИРИ. Ф.36. Оп.1. Д.528.Л.1–2, 94–95; См. также: Зуев А.С. Численность военнослужащих людей на северо-востоке Сибири в 1720– 1760-х гг. // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII–XVIII вв. Владивосток, 2003. Т.4. С.92–98. 9. РГАДА. Ф.199. Оп.2. №528. Ч.1. Д.10. Л.7. 10. Русская тихоокеанская эпопея; Сборник документов. Хабаровск, 1979. С.110. 11. Богораз В.Г. Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колмыкском округе. Ч.1: Образцы народной словесности чукчей (тексты с переводом и пересказы). Спб., 1900. С.334. 12. Там же. С.389. 13. Нефедкин А.К. Военное дело чукчей (середина XVII – начало XXв.). Спб., 2003. С.70–72, 168, 234–235; Богораз В.Г. Материальная культура чукчей. М., 1991. С.208; Антропова В.В. Вопросы военной организации 77 и военного дела у народов крайнего северо-востока Сибири // Сибирский этнографический сборник. М., 1957. Вып.2. С.220. 14. Зуев А.С. Русская политика в отношении аборигенов крайнего СевероВостока Сибири (XVIIIв.) // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия История, филология. Т.1. Вып.3: История. Новосибирск, 2002. С.22–23. 15. РГАДА. Ф.199.Оп.2. №528. Ч.1. Д.10. Л.7. 16. Материалы для истории Северовосточной Сибири в XVIII веке // ЧОИДР. М., 1864. Кн.3. С.68–82. 17. См., напр.: РГАДА. Ф.1095. Оп.1. Д.2. Л.290, 337–348, 363–367об.; Ф.199. Оп.2, №528, Ч.2, Д.4. Л.29об.–30. 18. РГАДА. Ф.248. Оп.4. Кн.184, Л. 524об., 535. 19. РГАДА. Оп.113. Д.880. Л.13–16, 49–49об. 20. РГАДА. Ф.1095. Оп.1. Д.15. Л.3. В.Г.Семенов (Оренбург) ЧАСТИ ОРЕНБУРГСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА В ПРИГРАНИЧНЫХ СРАЖЕНИЯХ 1914 ГОДА Первым крупным сражением, в котором приняли участие оренбургские казаки, стала Восточно-Прусская операция войск Сев.-Зап. фр., проведённая в начале 1-й мировой войны 4 (17) августа — 1 (14) сентября 1914 г. По плану военных действий и мобилизационному расписанию русской армии № 19, утверждённым в 1910 г., 13-я кав. див. ген. князя Г. А. Туманова должна была действовать в составе 2-й армии (1). Однако военная действительность изменила многие составленные в мирное время планы. Боевое расписание 1912 г. предусматривало направление 13-й кав. див. в 4-ю армию (2). В 78 состав 2-й бригады 13-й кав. див. входил 2-й Оренб. каз. Воеводы Нагого полк под командованием полковника Г.Ш. А.Н. Ситникова. 18 (31) июля 1914 г. в 12 часов ночи в полку была объявлена мобилизация, а уже через шесть часов полк закончил подготовку к походу. Согласно новым планам 2-я сотня есаула И. Белова и 4-я сотня подъесаула И. Лобова были направлены в крепости Варшавскую и Новогеоргиевскую (эти сотни насчитывали 5 офицеров и 230 казаков) (3). Основные силы полка (1-я, 3-я, 5-я и 6-я сотни) в этот же день были направлены из Варшавы тремя эшелонами на станцию Чинеев, а затем — в деревню Остроже Ломжинской губернии, где поступили в распоряжение командира 2-й бригады 4-й пех. див. генерал-майора А.Д. Нечволодова. Таким образом, полк выступал на фронт, имея всего 2/3 своей штатной численности, что не могло не сказаться в дальнейшем на его действиях. 22 июля (3 августа) полк вошел в состав сил 15-го арм. корп. генерала от инфантерии Н.Н. Мартоса. В период развёртывания сил 2-й армии генерала от кавалерии А.В. Самсонова казаки охраняли железную дорогу, обеспечивали разведку и связь. В ночь на 6—7 (19—20) августа казачьи разъезды обнаружили кавалерийские разъезды и пехотные части германцев. 8 (21) августа разъезды полка, перейдя границу, вступили в перестрелку с окопавшимся противником в районе деревень Франкенау, Линау и Орлау. Затем, решением генерала Мартоса, полк был переведён на территорию Восточной Пруссии для ведения разведки между флангами 6-й и 8-й дивизий 15-го арм. корп. 11 (24) августа 1914 г. 15-й арм. корп. 2-й армии генерала А.В. Самсонова перешел в наступление без артиллерийской подготовки. Мартос его описывал так: «Германцы, видимо, не ожидали удара и после упорного сопротивления в укреплениях стали в беспорядке отступать, бросая раненых. Все поле сражения было покрыто трупами убитых людей и лошадей. Отступление германцев было так стремительно, что до крайности утомлённые войска корпуса не могли их преследовать на далёкое 79 расстояние» (4). Германский полковник Шефер впоследствии вспоминал о тех боях: «…не только во многих случаях пришлось оставить раненых, но не досчитались целых войсковых частей» (5). Особенно тяжёлые потери понесла 37-я пехотная дивизия германцев, в которой было более 4000 убитых и раненых, свыше тысячи солдат попало в плен. 13 (26) августа казаки 2-го полка, высланные по направлению к деревням Модекен и Хохенштайн, обнаружили немецкую кавалерию и велосипедистов, большую часть которых им удалось уничтожить. Остальные были обращены в бегство (6). В этом бою особенно отличились подхорунжий 3-й сотни Д. Горбунов и казак А. Верхошенцев. Д. Горбунов был послан на разведку с 20 казаками близ д. Воплиц и «атаковал в конном строю разъезд противника в 30 коней, проткнул шашкой офицера и зарубил четырёх нижних чинов. При преследовании остатков разъезда наткнулся на пехоту противника, был ранен в живот навылет, но не потерял присутствия духа, а собрал свой разъезд и вывел его благополучно из огня». Его однополчанин А. Верхошенцев «в разведке близ д. Хохенштайн был ранен пулей. И несмотря на рану, сам вызвался доставить в полк донесение за 6—7 вёрст, что и исполнил» (7). После этого боя две сотни полка поступили в распоряжение начальника 2-й пех. див. генерал-лейтенанта И.Ф. Мингина, а две другие остались в распоряжении начальника 15-го арм. корп. Через день генерал Мартос убедился в том, что оставил при себе малое число казаков (8). 16 (29) августа 15-й арм. корп. был окружён, и казаки 2-го полка предприняли всё возможное для того, чтобы избежать плена. Но атака 5-й и 6-й сотен не была доведена до конца, так как казаки встретили на своём пути проволочные заграждения и подверглись пулемётному и ружейному обстрелу. Понеся потери, казачья сотня была рассеяна, командир её был смертельно ранен. Части полка, разбросанные по фронту 15-го корпуса, потеряв своего командира полковника А. Ситникова, 80 прорывались из окружения небольшими по численности группами со своими соединениями или же самостоятельно. Отсутствие согласованности в действиях двух наступающих 1-й и 2-й русских армий привело к провалу операции. 28 августа превосходящие силы германских войск, нанеся удары по флангам, сумели окружить и взять в плен войска 13-го арм. корп. и остатки 15-го (около 90 тыс. человек) вместе с их командующими - генералами Н.А. Клюевым и Н.Н. Мартосом. Русская армия понесла тяжёлые потери, лишившись многих славных войсковых частей. Некоторые полки могли перестать существовать по причине утраты полковых знамен (9). Четверо суток 2-й казачий полк, потерявший своего командира и около половины личного состава (10 офицеров, 3 врача и 315 казаков), тоже ожидал расформирования: вышедшие из окружения сотни были без полковой святыни - знамени, высочайше пожалованного в 1842 г. Но 20 августа (2 сентября) через германские заслоны пробилось 9 казаков во главе с урядником Андреем Прочанкиным, которые спасли полковое знамя. Все они — П. Русанов, А. Ковешников, Ф. Подтихов, Е. Щербинин, М. Толкачёв, Е. Репьёв, И. Чернев, А. Игнатенков и А. Прочанкин были награждены георгиевскими крестами 4-й степени (10). Родственникам героев были пожалованы Наказным Атаманом иконки Св. Николая Угодника. Выгравированная на серебряных табличках надпись гласила: «Наказной атаман генерал-лейтенант Сухомлинов благоволяет родных героя (далее шла фамилия. — В. С.), спасшего в боях с немцами 16—17 августа 1914 года знамя 2-го Оренбургского казачьего воеводы Нагого полка в укрепление вечной памяти доблестным подвигом назидании потомству. 1915 г.». В бою 17 (30) августа отличились приказный И. Завалишин и казак Т. Мазалов (оба из 6-й сотни), они сумели вывезти из окружения полковой денежный ящик (11). Кроме 2-го полка, в Восточно-Прусской операции участвовали казаки Лейб-гвардии Сводно-Казачьего полка, 2-я сотня которого состояла из оренбуржцев. Полк под командованием полковника 81 М.Н. Граббе вошёл в 3-ю бригаду 1-й гвардейской кав. див. и отдельный Оренб. каз. дивизион под командованием полковника К. Желтухина. Дивизион в составе 22-го армейского корпуса генерал-лейтенанта барона А.Ф. Бринкена 10-й армии генерала от инфантерии А.В. Флуга участвовал в боях под городом Лыком 27 августа (9 сентября) 1914 г. Всего в составе 1-й и 2-й армий находилось 9 кавалерийских дивизий, 2 кавалерийские бригады, 21 казачий полк (из них только 7 полков были первоочередными) (12), 11 отдельных казачьих сотен (316 эскадронов и сотен) (13). В Восточно-Прусской операции участвовало более тысячи казаков и офицеров: 2-й Оренб. каз. полк (без двух сотен), Отдельный Оренб. каз. дивизион и 2-я сотня Лейб-гвардии Сводно-Казачьего полка. Одной из причин поражения было также неумелое использование кавалерии в операции для преследования отступающего противника, рейдов в тылу германцев, дробление кавалерийских и казачьих частей, нерациональное использование резервов. Так, например, Оренб. каз. дивизия, прибывшая в начале августа в Петербургский военный округ, в течение четырёх месяцев бездействовала в окрестностях столицы. Тем не менее Восточно-Прусская операция, длившаяся около месяца, оказала серьёзное влияние на исход военных событий как на французском, так и на русском фронтах в начальный период войны. Одновременно с Восточно-Прусской битвой на пятисоткилометровом фронте от Вислы до румынской границы 5 (18) августа – 13 (26) сентября 1914 г. была проведена одна из крупнейших битв первой мировой войны Галицийская стратегическая операция войск Юго-Западного фронта (14). Первое боевое столкновение с противником, в котором участвовали оренбургские казаки, произошло 27 июля (9 августа) 1914 г. у австрийской границы в местечке Белогородок. 10-я кав. див. под командованием генерал-лейтенанта Ф.А. Келлера, в которую входил 1-й Оренб. каз. Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк, получила задачи: прикрывать сосредоточение наших войск 82 и теснить передовые разведывательные части противника, выясняя силы и расположение австрийцев. Перейдя австрийскую границу, разъезд 1-го Оренб. каз. полка под командованием хорунжего К. Хлебникова, бросился в атаку на австрийскую заставу и сбил её. В этом бою был ранен казак Лаптев. 3 (16) августа 10-я кав. див. выступила в направлении г. Збараж, в авангарде которого находился 1-й Оренб. каз. полк. В этот день произошло боевое крещение всего полка под деревней Чили. После донесения разведки о том, что деревня Чили занята противником, три сотни полка (2-я, 5-я и 6-я) повели на неё наступление. Противник упорно оборонял селение, но, окруженный со всех сторон, вынужден был отступить. Очистив путь для своей дивизии, 1-й Оренб. каз. полк шёл впереди, вытесняя разведывательные части австро-венгерцев. Двигаясь лавой, полк был встречен сильным ружейным огнём со стороны Збаража. Четыре сотни полка, спешившись, бросились в атаку и приблизились к городу на расстояние 600 шагов. Огонь противника стал ослабевать, так как австрийцы стали очищать город, но по приказу командования казакам было приказано отступить (15). Следующий бой с участием 1-го Оренб. каз. полка стал «лебединой песней» кавалерии русской армии в первой мировой войне. 8 (21) августа 10я кав. див. выступила из деревни Белоголово и двинулась на Зборов. 1-й Оренб. каз. полк состоял в этот день из четырёх сотен, так как 1-я и 4-я сотни находились в командировке. При подходе к деревне Маниловке разведка полка донесла, что она занята австрийской пехотой, а северо-западнее деревни движется кавалерийская дивизия противника. Дивизия генерала Ф. Келлера была перестроена в резервную колонну. В это время разведка донесла о движении пехоты противника на восток. Генерал-лейтенант Келлер приказал Оренб. каз. полку атаковать пехоту немедленно. Увидев несущуюся лаву казаков, противник открыл сильный ружейный огонь, но передовые сотни мчались на залегшие цепи австрийцев. 6-я сотня 1-го Оренб. каз. полка обошла деревню Маниловку и смяла правый 83 фланг противника. Продвигаясь далее, частью в пешем, а частью в конном строю, казаки подошли к деревне Ярославице, где заняли мост через ручей (16). Гораздо труднее пришлось двум передовым сотням — 2-й и 5-й, по которым противник открыл сильный пулемётный огонь. На усиление этих сотен было выслано четыре пулемёта, огонь которых сломил сопротивление противника. Он стал отступать к деревням Маниловка и Ярославице. Сотни в конном строю преследовали австрийцев, 2-я сотня ворвалась в деревню. Рукопашная схватка продолжилась на улицах деревни Ярославице. В этом бою пал смертью героев подъесаул А. Ничеухин, а командир 2-й сотни есаул В. Половников был ранен. Когда передовые сотни полка очищали от противника деревни Маниловку и Ярославице, австрийская кавалерийская дивизия в резервной колонне приближалась к Ярославице на регулярные полки. В этой ситуации полковник Л. Тимашев приказал передовым сотням, двигаясь «левым плечом», атаковать фланг и тыл неприятельской кавалерии. 5-я сотня 1-го Оренбургского казачьего полка и казаки из охраны командира дивизии стали готовиться к бою. В этот момент русские регулярные полки атаковали дивизию противника. Русские и австрийские кавалерийские полки мчались один навстречу другому: «Ещё момент и передовые линии дивизий столкнулись, за ними несутся вторые линии, а потом и резервы. Началась общая, беспощадная рукопашная схватка. Воздух оглашен криками, треском и лязгом оружия, ржанием скачущих по полю коней» (17). В этот момент 5-я сотня ударила во фланг и тыл противника. Резерв австрийцев, заметивший опасность окружения со стороны 5-й оренбургской сотни, обстреливаемый частями 6-й сотни, занявшей выгодную позицию у ручья, не поддержал свои передовые линии и повернул назад. Основные силы австрийцев в беспорядке также бросились бежать. Отступающих австрийцев преследовали 6-я, 2-я и 3-я сотни под командованием войскового старшины В. Печенкина. Во время этого преследования был убит подъесаул Н. Алтабашев. 84 Конная артиллерия противника из 8 орудий, занимавшая позиции за горой у деревни Ярославице, увидела своих кавалеристов, отступающих в беспорядке. Развернувшись, австрийские артиллеристы помчались с горы и с разбегу влетели в болотистый овраг. Все орудия были захвачены 3-й сотней 1-го полка. Путь казаков был усеян убитыми и ранеными австрийцами, всюду валялась масса оружия и снаряжения. Потери австрийцев в этой схватке составили 500 человек, из них 300 человек были убиты, а 200 взяты в плен. При разгроме 4-й австро-венгерской кав. див. 1-й Оренб. каз. полк потерял убитыми 2-х офицеров и 9 казаков, ранеными 1 офицера и 34 казака. Это больше, чем во всех трёх регулярных полках 10-й кав. див. вместе взятых. По словам пленного австрийского офицера, решающую роль в сражении сыграли оренбургские сотни, атаковавшие фланг и тыл австрийцев. За мужество и храбрость в бою командир 1-го Оренб. каз. полка Л.П. Тимашев был отмечен орденом Св. Георгия IV степени, а офицеры В. Печенкин, Л. Крылов, А. Исаенко, А. Полозов, В. Половников награждены Георгиевским оружием (18). Свыше сорока казаков 1-го полка приказом по 10-й кав. див. были удостоены георгиевских крестов 4-й степени (19). Победа у деревни Ярославице и успешные действия 2-й сводноказачьей дивизии у м. Городка открыла русской коннице большие возможности для преследования отступающего противника и прорыва его в глубокий тыл. Однако командование Юго-Западного фронта не реализовало эти возможности. В течение всего августа 10-я кав. див. участвовала в Галицийском сражении. Она составляла передовой отряд 8-й армии (генерала от кавалерии А. А. Брусилова), наступавшей на г.г. Ярослав и Львов. Во время этого наступления оренбуржцы отличились в бою у местечка Янчен 17 (30) августа. Казаки уничтожили 60 и взяли в плен около 500 австрийских солдат, кроме того, захватили мортирную батарею из четырёх орудий. 1 сентября 1914 г. они разгромили обоз 2-го австрийского корпуса, растянувшийся на 85 расстояние около 15 километров. В этом бою было захвачено 4 орудия, много оружия и снаряжения, взято в плен около 300 солдат. Задачу прикрытия развёртывания 8-й армии выполняла вместе с 10-й кав. див. и 2-я казачья сводная дивизия под командованием генерала В.И. Жигалина, в которую входили полки Кубанского, Терского и две батареи Оренб. каз. войска. Оренбуржцы входили в состав 1-го Оренб. арт. дивизиона (2-й казачьей сводной дивизии), которым командовал войсковой старшина А. Ончоков (20). 31 июля(13 августа) дивизия получила приказ двигаться вперед, овладеть австрийской границей и выслать разведку в тыл противника. В этот же день взвод 1-й батареи получил боевое крещение (21). По окончании этой операции 3(16) августа дивизия сосредоточилась в районе местечка Городок. 4(17) августа 2-я казачья сводная дивизия вела бой с 5-й венгерской кав. див., наступавшей в конном строю на м. Городок. В нём принимали участие обе оренбургские батареи. Разбившись о позиции 2-й дивизии, мадьяры в беспорядке отступили, оставив на поле боя два орудия. В этом бою был убит командир 1-й Оренб. каз. батареи войсковой старшина М. Сорокин и ранено два казака (22). Описание этого боя даёт в своих воспоминаниях А.А. Брусилов (23). 6(19) августа 8-я армия перешла в решительное наступление, 10(23) августа дивизион принял участие в боях у сёл Ольховицы, Голенищева, городов Чертков и Бучача, закончившихся взятием четырехорудийной австрийской конной батареи. 12(25) августа оренбуржцы участвовали в бою у м. Монастыржиска. Всю тяжесть этого боя вынесла на себе 3-я батарея войскового старшины К. Гурьева (24). Дивизия была застигнута врасплох, но 1-й Оренб. арт. дивизион успел встать на позицию и своим огнём прикрыл сбор всех полков. Он задержал наступление австрийцев до подхода 24-го арм. корп. генерала от кавалерии А.А. Цурикова (25). Затем последовали бои 17, 25, 29 и 30 августа(30 августа, 7, 11 и 12 сентября). В последнем бою 3-я батарея сыграла важную роль: она остановила противника и поддержала ослабевшую пехоту 49-й дивизии (26). 86 Успешно действовала в составе 8-й армии генерала от кавалерии А.А. Брусилова и 12-я кав. див., в которую входил 3-й Уфимско-Самарский полк Оренб. каз. войска. Он отличился в бою у села Сокольники, где казакам пришлось преодолевать хорошо укреплённые позиции противника. В результате боя 1(14) августа австрийцы были выбиты из своих окопов, оставив два крепостных орудия, большой запас снарядов, продовольствия и снаряжения. Хорошо показали себя оренбуржцы и в бою у села Демния 29 августа (11 сентября), где казакам пришлось сражаться в одном строю с солдатами 191-го Ларго-Кагульского пех. полка 48-й пех. див (27). 3-й полк был одним из первых русских подразделений, вошедших в столицу австрийской Галиции - г. Львов. В разгар боёв в Галиции, 22 августа(4 сентября), из Туркестанского военного округа в состав 9-й армии генерала П.А. Лечинского прибыла Туркестанская казачья бригада генерал-майора А.М. Логинова в составе 2-го Уральского и 5-го Оренб. атамана Могутова каз. полков. Казаки 5-го полка успешно осуществили ряд диверсионных акций под обстрелом наступающего противника. Так, 25 августа (7 сентября) ими было взорвано железнодорожное полотно у станции Влощев, а 26 (8) подорвано железнодорожное полотно и телеграфная линия на другом участке (28). 27 августа (9 сентября) казаками 1-й сотни были уничтожены мосты у д. Конецполя. Во время Галицийского сражения казаки 5-го полка не участвовали в крупных боевых схватках, но им пришлось участвовать в стычках с неприятельской пехотой и кавалерией. 6(19) августа у села Нагло есаул М. Свиридов с 15 казаками нагнали отступающий венгерский кавалерийский отряд и вступили с ним в бой. В ходе столкновения с использованием холодного оружия было уничтожено (в основном пиками) более десятка солдат противника. Среди казаков было ранено только несколько человек. 87 В составе 4-й армии Юго-Западного фронта в Галицийском сражении участвовали третьеочередные 13-й, 14-й, 16-й и 17-й Оренб. каз. полки. В составе Гренадерского корпуса генерала И.И. Мрозовского в августовских боях сражались 13-й и 14-й Оренб. каз. полки. Первым из полков третьей очереди на театр военных действий 15 (28) августа прибыл 13-й Оренб. каз. полк под командованием полковника А. Милеева. Уже через два дня полк был включён в 3-ю Донскую казачью дивизию. 17 (30) августа оренбургские казаки участвовали в боях у деревни Ольшанка Люблинской губернии, 20 августа (2 сентября) — у деревень Суходол и Травники. В ходе этих боёв казаки преследовали разбитого пехотой противника и взяли в плен 150 австрийских солдат (29). В составе Гренадерского корпуса участвовал и 14-й Оренб. каз. полк под командованием войскового старшины З. Дашкина. 22 августа (4 сентября) 1914 г. в деревню Лапеника вошли с боем казаки 2-й и 3-й сотен 13-го полка. В схватке оренбуржцы уничтожили 18 и захватили в плен 97 австрийских солдат. 23 августа (5 сентября) в бою у Тарнавки казаки взяли в плен еще 40 неприятельских солдат (30). 21 августа (3 сентября) в состав 3-й Дон. каз. дивизии вошёл 17-й Оренб. каз. полк под командованием полковника Н. Смолина. 3-я Дон. див. состояла из пяти полков: трёх донских (18-го, 30-го и 32го) и двух оренбургских (13-го и 17-го). Старшим адъютантом штаба (а позднее начальником штаба дивизии) был оренбургский казак, подъесаул ГШ И.Г. Акулинин. Оренб. каз. полки были включены в состав див. временно, в период боёв под Люблином (20-й Дон. каз. полк, входивший в 3ю Дон. каз. див., находился в командировке при 16-м армейском корпусе). Изменение состава дивизии являлось частым явлением, не способствующим успешным боевым действиям русской кавалерии. 26 августа (8 сентября) 17й Оренб. каз. полк принял участие в кавалерийской атаке у деревни Драганы (31). 88 30 августа (12 сентября) казаки 13-го Оренб. каз. полка участвовали в ночном набеге на город Янов, в ходе которого были взяты богатые трофеи и сотни пленных. Из оренбургских третьеочередных казачьих полков не была сформирована ни вторая казачья дивизия, ни отдельная бригада. Роль корпусной конницы во втором периоде Галицийской битвы в составе 18-го арм. корп. 4-й армии выполнял 16-й Оренб. каз. полк, а в 24-м корпусе 8-й армии — 18-й Оренб. каз. полк. 16-й полк под командованием войскового старшины В. Печенкина был разделён между дивизиями 18-го корпуса, неся службу связи, охраны флангов, разведки, а иногда и участвуя в преследовании противника. Так, 6 (19) сентября у деревни Падев 3-я сотня 16-го полка атаковала отступающую роту австрийцев, захватив 52 человека в плен (32). 18-й полк полковника Я. Рогожникова участвовал в упорных боях, которые вели части 24-го арм. корп. на левом фланге 8-й армии. В течение четырёх суток, с 28 августа по 1 сентября (с 10 по 14 сентября), 18-й Оренб. каз. полк не выходил из боевых действий. 29 августа (11 сентября) 18-й полк форсировал под огнём противника р. Щержицу, в конном строю атаковал деревню Пустомыто, где захватил в плен 55 австрийских солдат и отбил 2 пулемёта 55-го пехотного Подольского полка, ранее захваченных австрийцами (33). В конце Галицийской битвы в 18-й армейский корпус 4-й армии прибыл 7-й Оренб. каз. полк под командованием полковника Л. Доможирова. По нашим подсчётам, в Галицийском сражении (с учётом 7-го Оренб. каз. полка) участвовало девять Оренб. каз. полков: 1-й, 3-й 5-й, 7-й, 13-й, 14й, 16-й, 17-й и 18-й и две Оренб. каз. батареи: 1-я и 3-я, всего более 8100 казаков и офицеров. Использование казачьих и кавалерийских частей также имело свои недостатки. Командование русской армии не смогло реализовать возможности русской конницы по следующим причинам: не была создана 89 вторая Оренб. каз. дивизия или несколько Оренб. каз. бригад. На ЮгоЗападном фронте находилось 9 Оренб. каз. полков и 2 батареи, из которых можно было сформировать новые соединения; в состав действующей армии не была выдвинута Оренб. каз. дивизия: она несла охранную службу в пригородах столицы, высшее командование не решилось направить кавалерийские соединения в прорыв для действий в неприятельском тылу в отрыве от главных сил, преследование противника в заключительные дни Галицийского сражения велось небольшими отрядами и недостаточно энергично, в результате чего австрийцам удалось оторваться от преследовавших их русских войск (34). Кампания 1914 г. стала серьёзной боевой проверкой сил для соединений и частей Оренбургского казачьего войска, находящихся в составе действующей армии. Опыт, полученный казаками в первых сражениях мировой войны, был успешно использован ими в дальнейших сражениях войны (35). ПРИМЕЧАНИЯ 1. Зайончковский А. М. Подготовка России к империалистической войне. М., 1926. С. 364. 2. Там же С. 378. 3. РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 51. Л. 31. 4. Храмов Ф. Восточно-Прусская операция 1914 г. М., 1940. С. 32. 5. Там же. 6. РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 51. Л. 32. 7. РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 51. Л. 38. 8. В своём сообщении 15 (28) августа командующему 2-й армией Самсонову он выражал обеспокоенность сложившейся ситуацией: «Положение на левом фланге, где находится совершенно растрёпанная 2-я дивизия, лишает корпус правильных сообщений, 90 установленных через г. Нейденбург, а отсутствие надёжной кавалерии заставляет действовать вслепую. Оренбургский полк, из которого у меня осталось две сотни, не может и не умеет выполнять обязанности корпусной конницы, а второочередной 21-й полк (Донской), из которого одна сотня отправлена в 23-й корпус, не подготовлен к несению обязанностей дивизионной конницы». Восточно-Прусская операция. Сборник документов. М., 1939. С. 295. 9. Восточно-Прусская операция. Сборник документов. М., 1939, С. 580— 586. В 13-м армейском корпусе были утрачены знамёна 2-го, 3-го, 4-го, 142-го, 143-го, 144-го, а в 15-м корпусе — 22-го, 24-го и 31-го пехотных полков. (Знамёна 23-го, 30-го и 32-го пехотных полков, по показаниям некоторых солдат, были зарыты в землю на территории Германии.) 10.Оренбургская газета. 1915. № 95. 30 апреля. 11.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 51. Л. 38. 12.Из них 19 Донских, 1 Уральский и 1 Оренбургский казачьи полки. 13. Зайончковский А. М. Подготовка России к империалистической войне. М., 1926. С. 375—376. 14.Соотношение сил к началу Галицийского сражения было таким: русских — 36,5 пехотных и 12,5 кавалерийских дивизий, австро-венгерцев — 39 пехотных и 10 кавалерийских дивизий. В последующем силы русских составили — 50 пехотных и 20,5 кавалерийских дивизий (из них 10 казачьих); австро-венгерских — 48 пехотных и 11 кавалерийских дивизий. Общая численность войск, участвовавших в этой битве, составляла около 2 миллионов человек. 15.Приказом по 10-й кав. див. от 4 января 1915 г. девять казаков, участников этого боя, — М. Лаптев, А. Савельев, В. Чернев, В. Шмотин, Х. Упаков, В. Нусхаев, И. Рябчиков, В. Гуськов, Я. Сарапулов были отмечены георгиевскими крестами 4-й степени. Приказы по Оренбургскому казачьему войску. 1914. № 673. 16.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 56. Л. 6 об. 91 17.Барсуков Е. З. Артиллерия русской армии (1901—1917). Т. 1, М., 1948. С.109—112. 18.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 56. Л. 16—17 об. 19.Свои первые награды получили за бой под Ярославице будущие полные георгиевские кавалеры Федор и Василий Коротковы. 20.Дивизион включал в себя 1-ю и 3-ю шестиорудийные Оренб. каз. батареи. 21.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 53. Л. 2. 22.Он стал первым оренбургским казаком, убитым в первой мировой войне. 23.Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1983. С. 74. 24.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 53. Л. 2—4. 25.До войны полки корпуса были расквартированы в Казанском военном округе. В 49-й и 48-й пехотных дивизиях 24-го корпуса воевало несколько тысяч оренбуржцев (крестьян, мещан, рабочих). 26.Благодаря её действиям была окончательно сорвана попытка австрийцев вновь занять город Львов. 27.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 56. Л. 56 об. (до войны 191-й полк был расквартирован в Оренбурге) 28.Там же. Л. 76. 29.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 56. Л. 255 об. 30.Там же. Л. 265. 31.И. Г. Акулинин в 1938 г. в журнале «Часовой» описал этот бой так: «Местность к западу от д. Тарновки была открытая, ровная, и казачьи лавы доскакали до передовых окопов, занятых австрийской пехотой. Атака казачьей бригады была так неожиданна и столь стремительна, что австрийцы растерялись и после беспорядочной стрельбы побросали окопы. Многие пехотинцы, спасаясь от казачьих пик и шашек, бросились в воду. В ходе боя казаки захватили около 300 пленных, (наши потери были меньше в 10 раз). Однако атака 18-го Дон. и 17-го Оренб. казачьих полков не была поддержана ни тремя остальными полками 3-й Дон. див., ни соседними пехотными частями. (13-й Оренб. каз. полк был брошен на 92 поддержку 17-му Оренб. каз. полку, но наткнулся на болото и был возвращён на исходные позиции.) Если бы это произошло, результаты атаки могли бы стать более впечатляющими». 32.РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 56. Л. 284. 33.Там же. Л. 320—320 об. 34.Исключение составляли лишь действия 10-й кавалерийской дивизии Ф. А. Келлера. 35.К концу 1914 г. в действующей армии находилось 128,5 (из 146) конных сотен и команд, 30 (из 40) орудий, 465 офицеров и 21 021 казак Оренбургского казачьего войска. Оренбургское казачье войско в действующей армии было представлено 465 (из 4 тыс.) офицерами и 21 021 (из 180 тыс.) казаком. См.: Трут В. П. Казачество России в период Первой мировой войны. Ростов-на-Дону, 1998. С. 13. О.И.Сергеев (Владивосток) ОПЫТ СОХРАНЕНИЯ ТРАДИЦИОННОГО УКЛАДА ЖИЗНИ КАЗАЧЕСТВА В УСЛОВИЯХ ЗАРУБЕЖЬЯ (НА ПРИМЕРЕ КАЗАЧЬЕЙ ЭМИГРАЦИИ В КИТАЕ) Одним из печальных результатов революционных потрясений и гражданской войны в России явился массовый исход за рубеж значительной части ее населения, вольно или невольно «не вписавшейся» в структуру вновь возникшей государственно-политической системы. Около двух миллионов россиян оказались рассеянными более чем в трех десятках стран мира. Зарубежный Дальний Восток, прежде всего Китай, превратился в крупнейший район расселения российских 93 эмигрантов. Здесь сосредоточилось несколько сотен тысяч бывших граждан Российской империи, представлявших различные слои населения. Значительное место среди них занимало казачество. Из многих аспектов истории казачьей эмиграции выделяется своей уникальностью опыт сохранения традиционного уклада жизни казачества в условиях зарубежья. Именно в Китае, в отдельных его районах возникли и в течение ряда десятилетий существовали своеобразные казачьи анклавы, в которых казаки-эмигранты воссоздали и практически сохраняли присущий только им образ жизни. Отмечая необходимость изучения вопросов повседневной жизни эмигрантов, их представлений о религии, культуре и искусстве, известный исследователь М. Роев пишет: «Об этих сторонах культуры России за рубежом можно сказать немногое, так как ее представители имели те же материальные условия жизни, что и жители принявших их стран. Эмигранты не смогли привезти с собой, а тем более сохранить значимые предметы культуры, которые окружали их в дореволюционной России. Лишь казаки обладали ярко выраженной специфической социальной организацией и «народной культурой» [курсив наш. – О.С.], большинство же других эмигрантов, вследствие их прежней «западной» жизни в городской России, были готовы воспринять материальную культуру зарубежных городов…» (1). Несомненно, наличие этих специфических лишь для казачьей эмиграции черт и позволило появиться столь уникальному опыту. Попытки воссоздания казачьего жизненного уклада предпринимались казаками-эмигрантами в разных странах расселения. Они проявлялись в самоорганизации в казачьи станицы и иные общества, в стремлении заниматься традиционными видами трудовой деятельности (земледелие и скотоводство, охотничий, рыболовный промысел и т. д.) и поддерживать известную воинскую готовность и дисциплину. Однако реальная возможность воссоздания традиционного уклада могла возникнуть только при определенных условиях, близких по сути к тем, в которых развивалось 94 казачество на землях Отечества. И такие условия существовали в отдельных районах Китая. Формирование казачьей эмиграции в Китае прошло три этапа. Первый начался еще в XIX в. и продолжался до 1917 г., он был связан со строительством КВЖД и экономическим освоением прижелезнодорожной полосы, Трехречья и других районов. По численности казачьего населения, поселившегося в Китае, этот этап наименее представителен. Второй этап (1917 – 1922 гг.), обусловленный революционными потрясениями и гражданской войной, дал наибольшее число казаков-эмигрантов. И, наконец, третий этап (20-30-е гг.) определялся теми социально-экономическими и политическими преобразованиями, которые, нередко репрессивными методами, осуществляло Советское государство. Он отмечен массовым уходом за рубеж казачьего населения, наиболее часто подвергавшегося насилию. На первом этапе основной задачей, возложенной на казачество, являлась охрана Китайско-Восточной железной дороги. Именно с этой целью была создана охранная стража КВЖД, ядром которой стали казачьи сотни. Решение об учреждении такой стражи было принято правлением дороги 10 мая 1897 г. Первоначально ее численность определялась «в 699 конных нижних чинов при 120 офицерах», в дальнейшем она неоднократно возрастала и к 1910 г. достигла 30 тыс. (2). Поскольку российско-китайский договор о постройке КВЖД не предусматривал возможность ввода в Маньчжурию регулярных российских войск, было решено укомплектовать охранную стражу на началах вольного найма. Набиралась она сначала из казаков-льготников Европейской России (осуществить подобный набор из казаков Дальнего Востока ввиду их малочисленности было нельзя). Казачество, безусловно, наиболее подходило для охранной службы. С особенностями такой службы казаки из Европейской России основательно знакомились, отбывая свою очередь в полках на азиатской границе России. 95 На первом этапе формирования стражи было укомплектовано 5 конных сотен, набранных в Терском казачьем войске (одна), в Кубанском (две), а также Оренбургском (одна). Одна сотня оказалась смешанной. Каждая сотня состояла из командира, двух младших офицеров, вахмистра, 12 урядников, двух трубачей, 120 нижних чинов, ветеринарного и медицинского фельдшеров. В конце октября 1897 г. сотни были собраны в Одессе и первого ноября отправлены на Дальний Восток на пароходе Добровольного флота «Воронеж». 16 декабря казаки прибыли во Владивосток (3). Подобным путем продолжалось формирование охранной стражи и в последующие годы. В частности, в 1900 г. были сформированы 10 новых сотен в Донском (шесть), Кубанском, Терском, Уральском и Оренбургском (по одной сотне в каждом) казачьих войсках. Однако в этом году сотни следовали в Маньчжурию не морским, а сухопутным путем (специальными эшелонами по железной дороге) (4). Естественно, отдельные казаки, закончив службу в охранной страже, оставались на жительство в поселках полосы отчуждения КВЖД. Основная же масса казаков-эмигрантов в Китае появилась в 1917 – 1930-х годах. Общая их численность в этой стране в 20-х годах, по нашим данным, превышала 25 тыс. человек. Это весьма значительный процент от общего числа казаковэмигрантов, покинувших Россию. По подсчетам исследователей, таковых в начале 20-х годов за рубежом оказалось более 80 тыс. человек. К началу второй мировой войны в эмиграции проживало до 60 тыс. казаков (5). Таким образом, в Китае, прежде всего в Маньчжурии, находилась примерно третья часть казаков из числа покинувших Россию. В демографическом плане казачья эмиграция в Китае имела существенное отличие от других стран расселения. По имеющимся данным о казаках Кубанского войска, оказавшихся в основном в европейских странах, доля мужчин превышала 93 % от общего числа эмигрировавшего населения. Иная ситуация была в Китае. Доля мужчин в среде казачьей эмиграции здесь 96 не достигала 60 %, а в Трехречье, на западе Маньчжурии, из 4091 человека казачьего населения (на 1932 г.) было 2 222 мужчины и 1 869 женщин (т.е. соответственно 54 и 46 %). Это соотношение примерно сохранилось в данном районе и в 1940 г., при увеличении здесь казачьего населения до 6 964 чел. (53 % мужчин и 47 % женщин), и в 1944 г., когда население достигло 8 449 человек при том же соотношении полов. Рост числа эмигрантов в Трехречье, наряду с внутренней миграцией казаков в Китае, происходил и за счет повышения рождаемости, что, безусловно, было связано здесь с благоприятной демографической обстановкой (6). Казачья эмиграция в Китае, и, прежде всего, в Маньчжурии, по местам выхода из России представляла в основном казачество Забайкальского, Амурского, Уссурийского, Иркутского, Енисейского войск, т. е. казачество Дальнего Востока и Восточной Сибири. Казаки, вынужденные эмигрировать из войск Европейской России, оказались в расселении преимущественно в странах Европы. В Китае таковых были лишь единицы. Например, в ноябре 1925 г. среди 223 членов Казачьего союза в Шанхае (КСШ), проживающих в этом городе и ряде других населенных пунктах, казаков из войск Европейской России было 23 (чуть более 10 %). Они объединялись в Астраханскую и сводную Донскую станицы (7). Среди членов правления Казачьего союза в Шанхае были генерал-лейтенант М.И. Афанасьев (Ермаковской станицы войска Донского) и полковник Н.К. Сережников (Черноярской станицы Астраханского казачьего войска) (8). В 1937 г. среди 9 казачьих станиц, расположенных в г. Харбине, действовала и Кубано-Терская станица, численность которой составляла 81 чел. (44 муж. и 37 жен.). Эта станица возникла по инициативе кубанца И.С. Цыбуля, который был избран ее первым атаманом на общем сходе 17 апреля 1937 г. В 1939 г. состав станицы насчитывал уже 131 чел., число мужчин увеличилось до 63 чел., в том числе 20 офицеров, 5 чиновников, 38 нижних чинов (9). Кубанские и донские казаки состояли также в 97 общеказачьей станице на станции Ханьдаохэцзы, но в 1937 г. из 179 членов станицы их было всего 3 (10). С учетом значительных отличий исторического развития казачьих войск европейской и азиатской частей России необходимо рассматривать и особенности существования казачьей эмиграции в Китае. Казаки расселились в различных районах этой страны, но наибольшая их концентрация отмечалась в полосе КВЖД (прежде всего в Харбине), в районе Барги (включая Трехречье), в Шанхае, Тяньцзине и ряде других мест. Коллективные идеалы и ценности, свойственные казачеству, обусловили его стремление к объединению и в зарубежье. Как и в других странах расселения, казаки в Китае объединялись в артели, хутора, станицы. Главными задачами этих объединений являлись учет и координация деятельности казаков, организация бюро труда и касс взаимопомощи, юридическая и медицинская помощь, забота об инвалидах, больных, детях и безработных, информация о положении в казачьих районах СССР и о проблемах беженской массы за рубежом, изыскание средств для социальной поддержки. Так, на общем сходе вышеупомянутой Кубано-Терской казачьей станицы в Харбине 17 апреля 1937 г. была заявлена следующая цель состоявшегося объединения: моральная и материальная поддержка членов станицы, культурная и воспитательная работа по подготовке молодого подрастающего поколения. Казаки считали, что, лишь объединившись, они смогут «принести пользу национальному делу по восстановлению нашей Родины» (11). Таким образом, в большинстве своем эти объединения являлись своего рода землячествами, сплачивавшими казаков в чужой стране для оказания взаимопомощи. Создавались эти объединения в городах, пристанционных поселках и иных поселениях, где нередко отсутствовали возможности для занятий казаков их традиционными видами деятельности. Казакам в Китае, в отличие от других стран, удалось создать и самобытные традиционные казачьи поселения, которые успешно существовали в течение длительного периода. Эти станицы основали казаки 98 – выходцы из дальневосточных казачьих войск, прежде всего Забайкальского, в районе Барги, включая так называемое Трехречье, примыкающее к территории бывшей Забайкальской области России. Обширные приграничные китайские земли, на которых поселились казаки, пустовали и нуждались в интенсивном заселении и хозяйственном освоении. Таким образом, казаки-эмигранты в Китае смогли реализовать те задачи, которые исторически им уже приходилось решать в своем Отечестве. Напомним, что задачи эти всегда были сложными и весьма значимыми для государства, независимо от того, на каких границах страны (южных, восточных, северных) действовали казаки. Как справедливо отмечал дореволюционный исследователь истории казачества В.А. Потто, казаки выступали не в качестве колонизаторов осваиваемых территорий, а всегда являлись их защитниками, носителями и строителями российской государственности (12). Как известно, жизнь и быт казачьего населения восточных районов России складывались в ходе формирования на этих территориях новых казачьих войск (Забайкальского – 1851 г., Амурского – 1858 г. и Уссурийского – 1889 г.). Это происходило в географических условиях, близких к условиям Барги: наличие больших массивов свободных земель, обилие лесов, многоводных рек. Ввиду большой удаленности от центра и слабости системы коммуникаций становление вновь созданных казачьих войск происходило в определенной изолированности от тех, что исторически сложились в Европейской России. Аналогично, в условиях изолированности, происходило и локальное развитие казачьих поселений Барги. Схожий характер имело формирование хозяйственного уклада в казачьих войсках востока России и казачьем районе в Барге. В обоих случаях этот процесс происходил в чрезвычайно краткие сроки и имел эклектический характер. В нем сохранились такие составляющие, как общинное землевладение и землепользование, натуральные повинности и некоторые 99 другие. Вместе с тем казачьи хозяйства, традиционно не знавшие крепостничества, довольно быстро втягивались в товарное производство. Вновь созданное казачество восточных районов России приняло самое активное участие в хозяйственном освоении Дальневосточного края и одновременно смогло сформировать свой бытовой уклад, соответствующий в основном историческим традициям казачества. Казаки-эмигранты, поселившиеся в районе Барги, активно участвовали в хозяйственном освоении этих китайских северо-восточных территорий, параллельно воссоздавая здесь традиционный уклад жизни казачества. Впервые русские узнали о Барге еще в XVII в., во время движения казаков на восток, к побережью Тихого океана. Именно казаки-забайкальцы, но уже в конце XIX в., по договоренности с китайской администрацией начали заниматься хозяйственной деятельностью на приграничных с Забайкальем китайских землях по рекам Аргунь, Ган, Дербул и Хаул: пасли здесь стада, заготовляли сено и охотились. Тогда же там возникли отдельные заимки и зимовья. С момента постройки КВЖД и ее западного участка, проходившего по территории Барги, началось заселение прижелезнодорожной полосы русскими. Часть из них, с семьями, после окончания строительства осталась здесь на постоянное жительство. После Октябрьского переворота, разгрома Колчака и Семенова в Барге поселились многочисленные казаки-эмигранты из России. Стали развиваться старые поселки, строились новые, в том числе в Трехречье. В результате в начале 20-х годов ХХ в. население Барги представляло собой следующую картину: из общего числа жителей в 80 тыс. человек на долю коренного, в основном кочевого, населения приходилось около 39 тыс. (т. е. 48 %), русских – около 23 тыс. (28,75 %) и китайцев – около 18 тыс. (22,5 %). По отдельным районам Барги, где в основном расселились российские эмигранты, их доля была следующей: в поселках приречья Аргуни – 34 %, в прижелезнодорожной полосе – 54 %, в Трехречье – 91 %. Население 100 Трехречья практически целиком состояло из казаков-эмигрантов. Таким образом, Барга являлась уникальной, с точки зрения истории российской эмиграции, территорией, где концентрация этой группы населения была чрезвычайно велика, а в отдельных районах эмигранты составляли абсолютное большинство жителей. Ряд селений по национальному составу были чисто русскими: Камары и Зольная (в Приаргунье), Нармакчи, УстьКули, Одинокая, Усть-Урга, Кантагатуй, Ильгачи, Лобзагор, Ключевая, Караганы, Св. Колый, Ивановка, Ареуги, Черноусиха, Ерничная (в Трехречье). Столь высокий процент российского эмигрантского населения в Барге, естественно, предопределял и его значительную роль в хозяйственной жизни региона (13). Большинство эмигрантов занималось сельскохозяйственным трудом. Важную роль при этом играло земледелие, исторически имевшее в Барге древние корни. Однако новый толчок развитию земледельческого хозяйства в Барге дали именно русские. Еще в начале ХХ в. забайкальские казаки возделывали здесь земли. В 1914 г. российское вице-консульство заключило с местными властями соглашение о предоставлении русским права аренды земельных участков в Барге. С 20-х годов, после массового притока сюда российских эмигрантов, резко увеличилась и распашка земли. К концу 20-х годов русские засевали в регионе около 6,6 тыс. га. Среди зерновых культур на первом месте стояла пшеница, затем шли яровая рожь, овес, ячмень, гречиха. Кроме продовольственных и кормовых хлебов, эмигранты сеяли лен и коноплю, выращивали овощи и бахчевые культуры. Успешно развивалось в Барге и скотоводство. Если по российскому Дальнему Востоку на один кв. км приходилось в среднем 2,7 гол. скота, то в китайской Барге этот показатель равнялся 11,7. Наиболее крупные скотоводческие хозяйства российских эмигрантов располагались в долинах рек Аргунь, Мергел и в Трехречье. Всего здесь насчитывалось: лошадей – 6 326, крупного рогатого скота – 21 728, овец и коз – 55 796, свиней 1 600 голов. В Трехречье, в частности, в 1938 г. в 19 казачьих поселках, в которых 101 проживало 7 010 чел., имелось 9 078 дес. пахотной земли, 5 642 лошади и 16 926 гол. рогатого скота (14). В целом российские эмигранты достигли заметных успехов в развитии сельского хозяйства региона и в повышении своего собственного благосостояния. Это характеризуется, в частности, средними показателями на одно хозяйство казаков-эмигрантов. В 1929 г. такое хозяйство (среднее количество душ в семье – 6) имело: 10 дес. пахотной земли, 7 лошадей, 26 коров, 52 овцы, 2 –3 свиньи. С российской эмиграцией, в частности с казачьей, связано и развитие в Барге маслоделия. К концу 20-х годов только в прижелезнодорожной полосе было 8 маслодельных заводов. Кроме того, ближе к Маргелу и в Трехречье было еще 9 таких заводов. Крупнейшими из них являлись заводы «Бр. Воронцовых», «Кухтин и К°», Верх-Кулинский. Кроме районов Барги, масло сбывалось в Харбин и города Внутреннего Китая. Интенсивное развитие земледелия вызвало становление мукомольного дела в Барге. При этом из четырех крупнейших мельниц здесь три принадлежали российским эмигрантам. Среди других крупных промышленных предприятий Барги следует выделить комплекс заводов Окулова в г. Хайларе (кожевенный, шубный, пимокатный и др.), винокуренный завод Бр. Воронцовых в Трехречье. По своему оборудованию и технологии производства эти предприятия являлись лучшими в Барге. Таким образом, российская эмиграция, включая казачью, внесла заметный вклад в хозяйственное освоение Барги, способствовала дальнейшему развитию земледелия и скотоводства в крае, в создании ряда новых отраслей промышленности региона. Хозяйственно-экономический комплекс, сложившийся под влиянием определенных демографических природно-географических, и политических факторов, территориальных, выступал в качестве объективных условий для формирования специфики быта, характера 102 разнообразных сторон жизни и форм общения людей, воспитания и развития потомков местного казачества. Бытовой уклад казаков отражался в организации среды обитания, жилищах, одежде, питании и др. Содержание условий жизни и ментальность казаков раскрывается через функционирование социальных институтов, традиций, обычаев. Интересное описание бытового уклада казачьих поселений Трехречья дает современник в газетной заметке : «Трудно сказать, есть ли разница в условиях жизни казачества с периодом мирного времени, когда казаки были у себя на Родине, в родных казачьих станицах. Те же поселки с лиственничными бревенчатыми домами, амбарами, сараями, дворами и дворовыми пристройками. Те же табуны лошадей, стада коров и баранов... Нравы, обычаи и обрядность принесены во всей полноте из родных казачьих станиц и соблюдаются с присущей казачьей природе строгостью» (15). Самобытные черты отражает и рассказ о русском поселении в пригороде Хайлара, носящем название Остров. Казаки составляли значительную часть его жителей. «До последнего момента они отстаивали свои интересы, свои идеалы. Этим обстоятельством, вероятно, объясняется отпечаток русскости, лежащий на укладе жизни островитян, на их взглядах и обычаях. Они сумели не только сохранить принесенные из России традиции, но и передать их во всей чистоте и красоте молодому подрастающему поколению» (16). Необходимо подчеркнуть, что основой казачьего воспитания была верность Богу, Царю и Отечеству. Отсюда главным содержанием духовного мира казаков стали религиозность, монархизм и народность. При этом монархические идеалы на практике трансформировались в идею государственности, верному служению Отечеству. Лидеры казачьего движения в дальневосточном зарубежье разработали своеобразную политическую программу казачества, выдвинутую атаманом Г.М. Семеновым и именуемую кратким термином россизм. Суть ее сводилась к следующему: «Россизм – это формула, определяющая принадлежность 103 человека к Российскому государству, призывающая все население страны, независимо от его племенных, расовых и вероисповедных отличий, к осознанию общности долга перед родиной, к утверждению прав своего класса или народности в рамках общегосударственных интересов страны…Россизм – это политическая вера дальневосточного казачества, тот национальный фронт, на котором оно мыслит полное объединение всех составных элементов Российского государства, тот фундамент, который должен быть заложен под новое здание Российской государственности» (17). В основе формирования казачьего самосознания также лежали нормы православной морали. Велико было значение Православной Церкви как института, активно влияющего на мировоззрение и нравственные устои казаков. Из 19 казачьих поселков Трехречья в 10 были построены приходские храмы и приписные церкви, а в поселке Солнечный располагался мужской монастырь Владимирской Божьей Матери. В поселениях, где церкви отсутствовали, все же регулярно справлялись престольные праздники и исполнялись службы в честь святых, почитаемых как небесные покровители этих селений. В 1934 г. Трехречье посетил архиепископ Нестор. Сохранилось описание этого события: «Все путешествие по Трехречью архиепископ Нестор совершил в течение 7 дней. В поездке его сопровождал почетный караул – десятки конных жителей-казаков. За все время было сделано 11 остановок в разных селениях, причем в каждом из хуторов, по просьбе населения, совершены торжественные службы. Были совершены также крестные ходы, освещение колодцев, ключей и семян для посевов. Во всех поселениях владыку встречали по русскому обычаю с хлебом и солью, которую подносили поселковые атаманы. Население одевалось в праздничные одежды, а женщины и дети стояли с цветами в руках, бросая их на дорогу. Всюду владыко раздавал евангелия и листки с евангельскими текстами» (18). 104 Важным фактором формирования традиционной духовной культуры, укрепления социальной общности казаков являлись праздники, которые проводились в эмигрантских казачьих поселках с особым торжеством, с соблюдением соответствующих обычаев. «Главные праздники: Рождество, масленица, Пасха…проходили в калейдоскопе развлечений и забав, большинство из которых были перенесены из России. Елки, христославие со звездами, хороводы, ряженые, святочные гадания, езда на санях в дни масленицы, качели, игры в крашеные яйца, городки, лапта – все это украшало праздничные дни русских» (19). Торжественно, красочно и лихо отмечались войсковые праздники. По всей видимости, одно из последних подобных торжеств прошло 4 июня 1944 г. в Трехречье, в честь традиционного войскового праздника казачьих войск Забайкальского, Уссурийского и Амурского, падавшего на пятую неделю Великого поста. Местная газета отмечала: «Чтобы сохранить обычаи и традиции отцов и дедов и поощрить молодую казачью смену… конный пробег и лихую казачью джигитовку было решено организовать в станице Драгоценка… После молебна начинается церемониальный марш… Стройные колонны сразу же направляются на ипподром в конце станицы… Начинается лихая казачья джигитовка, реально выявляющая казачью доблесть и лихость и четко подтверждающая, что есть еще порох в пороховницах, не иссякла казачья сила…» (20). Хозяйственный уклад, быт, нравы, обычаи и обрядность, перенесенные во всей полноте из родных казачьих станиц в России, соблюдались в зарубежье с присущей казачьей природе строгостью. Современники отмечали: «Трехречье – это Россия за рубежом…Управляются казаки, как у себя на Родине, через выборных станичного и поселкового атаманов. Живут в довольстве, достатке, прежним русским патриархальным укладом…Напоминает Трехречье Россию и привольные родные казачьи края своими нивами, …стадами скота, табунами лошадей… и всей своей русской жизнью, …видом своих поселков 105 с храмами Божьими, …гордо вздымающими свои купола и колокольни, увенчанные святыми крестами, к синему ласковому небу» (21). Таким образом, казачья эмиграция в Китае сохранила для истории уникальный опыт воссоздания традиционного уклада жизни казачества. Несомненно, этот опыт интересен и важен не только для специалистов, но может быть полезен и возрождающемуся казачеству России. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Роев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919 – 1939 гг. М., 1994. С. 21–22. 2. Исторический обзор Китайской Восточной железной дороги. 1896 – 1923. Т. 1. / Сост.: Е.Х. Нилус. Харбин, 1923. С. 32–33, 503. 3. Там же. С. 505, 506. 4. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 323. Оп. 1. Д. 1449. Л. 2. 5. Кириенко Ю.К. Казачье зарубежье (страны рассеяния, численность, организация) // Казачество в истории России: Тезисы докл. междунар. науч. конф. – Краснодар, 1993. С. 165. 6. Государственный архив Хабаровского края (ГАХК). Ф. 829. Оп. 1. Д. 9. Л. 68. 7. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) Ф. 5963. Оп. 1. Д. 1. Л. 61. 8. ГАРФ Ф. 5963. Оп. 1. Д. 17. Л. 29, 29 об. 9. ГАХК. Ф. 829. Оп. 1. Д. 9. Л. 4, 9 об., 91; Д. 21. Л. 1. 10. ГАХК. Ф. 829. Оп. 1. Д. 9. Л. 3, 3 об. 11. ГАХК. Ф. 829. Оп. 1. Д. 21. Л. 1. 12. См.: Матвеев О.В. История казачества в трудах В.А. Потто // Казачество в истории России … С. 193. 106 13. См.: Кормазов В.А. Барга. Экономический очерк. Харбин: Тип. КВЖД, 1928. С. 7–17, 43–58, 131–159, 196–211. 14. См. также: Сергеев О.И. Казачья эмиграция в Китае // Международная науч. конф. «Гражданская война на Дальнем Востоке России: итоги и уроки». Владивосток, 1992. С. 149–151. 15. Захинганский голос, 1943, 25 апр. 16. Захинганский голос, 1944, 19 сент. 17. Казачий клич, 1938, 29 апр 18. Рубеж, 1934, № 30. 19. Захинганский голос, 1944, 19 сент. 20. Захинганский голос, 1944, 9 июня. 21. Вестник казачьей выставки в Харбине 1943 г.: Сборник статей о казаках и казачестве. Харбин, 1943 г. С. 192–193. М.А.Жигунова (Омск) КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ СИБИРСКОГО КАЗАЧЕСТВА Сибирские казаки являлись этносословной группой в составе русского этноса, формирование которой было связано с освоением Сибири и походами атамана Ермака (1580-е годы). К 1911 г. в Сибири проживало 675 тысяч человек, относимых к казачьему сословию (1). Сибирское казачье войско было ликвидировано в 1919 г. приказом Сибирского революционного комитета. После гражданской войны, в процессе расказачивания и раскулачивания многие из сибирских казаков были репрессированы, а их дети и внуки вплоть до 1990 г. боялись признать себя потомками казачьего рода. 107 Возрождение сибирского казачества началось с образования инициативных общественных групп из потомков казаков, и 28 июня 1990 г. был учрежден Союз казаков России, куда вошло и Сибирское казачье войско. При Президенте РФ было создано Главное управление казачьих войск (затем – Управление Президента РФ по вопросам казачества). В марте 1997 г. Сибирское казачье войско было внесено в государственный реестр казачьих обществ Российской Федерации. К декабрю 2002 г. в Сибирское войсковое казачье общество (СВКО) входили 9 отдельских казачьих обществ, дислоцирующихся на территории Омской, Томской, Тюменской, Кемеровской и Новосибирской областей, Алтайском крае и Республике Алтай, Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском автономных округах, общей численностью более 10 тысяч человек (с семьями – более 30 тысяч) (2). Кроме того, считают себя казаками около 20 тысяч членов различных общественных казачьих организаций в Сибири. В силу исторических, социально-политических, идеологических и других факторов в советский период времени воспроизводство и функционирование культурных традиций сибирских казаков во многом были прерваны. Культурное наследие сибирских казаков изучено недостаточно и фрагментарно. Исследователи касались этой проблематики, как правило, попутно, в связи с разработкой других тем. Только в 1960–1970-е гг. появились первые публикации историков, посвященные сибирскому казачеству (Н.Г. Аполлова, М.М. Громыко, Н.В. Горбань, А.И. Долгих, А.Р. Ивонин, Н.А. Миненко, Н.И. Никитин, В.И. Петров, А.Т. Топчий, Н.А. Хвостов и др.). Активно исследуется фольклорное наследие сибирских казаков (М.М. Багизбаева, М.Н. Мельников, Л.Е. Элиасов и др.), свадебная обрядность (А.А. Лебедева, В.А. Липинская и А.В. Сафьянова, П.Е. Петров и др.). К концу ХХ в. увеличивается число публикаций, посвященных казачьей тематике, в том числе – и в Казахстане (исследованием казачьего фольклора иртышских казаков занималась И.Н. Князева). В 1995 г. в Екатеринбурге выходит обобщающий труд «История казачества Азиатской России», где 108 работа по написанию разделов по культуре казаков выполнена Н.А. Миненко. В 2003 г. появился 1 том еще одной обобщающей монографии «Очерки традиционной культуры казачеств России», где были представлены материалы по историографии, жилищу и одежде сибирского казачества (3). Традиционные календарные праздники сибирских казаков исследуются Т.Н. Золотовой (4), различные аспекты традиционной культуры – автором данной работы М.А. Жигуновой (5). Источниковой базой для нашего исследования послужили полевые этнографические и этносоциологические материалы, коллекция предметов по хозяйству, культуре и быту сибирских казаков, хранящиеся в Музее археологии и этнографии Омского государственного университета (работа по данной теме проводится при поддержке РГНФ. проект № 03-01-00486а). Комплексное изучение сибирского казачества историко- этнографическими экспедициями Омского государственного университета было начато в 1982 г. и продолжено в последующие годы Омским филиалом Объединенного института истории, филологии и философии СО РАН. Исследования проводились в Северо-Казахстанской и Кустанайской областях Казахстана, в Омской области, Алтайском крае и Ямало-Ненецком автономном округе. Коллекция предметов по хозяйству, культуре и быту сибирских казаков в Музее археологии и этнографии Омского государственного университета насчитывает 81 экспонат. Первоначально она входила в состав русской коллекции и лишь недавно была выделена в самостоятельную. Все экспонаты были собраны в 1982, 1983 и 1984 гг. экспедициями и практиками Омского государственного университета среди потомков казаков Иртышской и Горькой линий Сибирского линейного казачьего войска. Подобная обобщающая исследовательская работа предпринимается впервые. Казачество Сибири было неоднородным по своему этническому и социальному составу: в него верстались донские, запорожские, кубанские и другие казаки, крестьяне из различных губерний Европейской России, Урала 109 и Сибири, польские конфедераты, пленные наполеоновской армии, сибирские и другие народы. Но ядро его составляли восточные славяне, среди которых доминировали русские. Специфические функции и образ жизни, непосредственная близость к главе государства способствовали некоторой обособленности и привилегированности казаков. По сравнению с крестьянством, казачество было более зажиточным, образованным и тяготело к городской, а не сельской культуре (6). Важным для казаков являлись представления о личной свободе и независимости, понятия чести и преданности воинскому долгу. Поскольку казаки проживали в пограничных территориях, у них широко распространено было двуязычие. Среди сибирских казаков наиболее распространенным являлся казахский язык. Идентичными были даже сами названия – «казаки». По вероисповеданию подавляющее большинство сибирского казачества являлись православными (в том числе – старообрядцами), но встречались представители других конфессий. В традиционном казачьем жилище в красном (переднем) углу находилась божничка с иконами, украшенная специальным полотенцем с вышивкой и кружевом («рушником», «набожником»). При благословении молодоженов родители передавали «мужские» и «женские» иконы для их новой семьи. Особо почитаемой у сибирских казаков являлась икона Николая Чудотворца, считавшегося покровителем Сибирского казачьего войска. В коллекции предметов религиозного культа сибирских казаков в фондах Музея археологии и этнографии ОмГУ имеются иконы: «Богородица-троеручица», «Трех святых», «Всех скорбящих радость», «Святой Архистратиг Михаил». Бытовали у сибирского казачества коллективные и семейные чтения религиозных книг (в праздники и по вечерам), пение духовных стихов. Несмотря на то, что православие играло важную роль в жизни сибирских казаков, религиозные посты у них соблюдались не очень строго (за исключением запрета на венчание и свадьбу). 110 Главной обязанностью казака являлась «государева служба», поэтому зачастую в жилище казака можно было встретить портреты императора и его семьи. В экспозиции государственного Музея университета археологии представлен и этнографии портрет Омского императрицы Александры Федоровны, изготовленный фабричным способом методом накатки на металлическую пластину, закрепленную на деревянную рамку. Императрица изображена в подвенечном наряде с алой муаровой лентой. На портрете имеются надписи: «Дозволено цензурой. Москва, 31 июля 1895 г.» «Фабрика металлоизделий А. Жако и К0 ». Изображения герба и портреты императоров украшают жестяную коробку из-под конфет, выпущенную к 300-летнему юбилею дома Романовых. Крышка и стены коробки декорированы также чеканкой и цветной сюжетной росписью. Под портретами императоров имеются надписи: «Государь император Николай Александрович», «император Михаил», «император Петр I», «император Александр II», «1613–1913». Сибирские казаки, кроме воинской службы, занимались земледелием, животноводством, пчеловодством, рыболовством и охотой. В коллекции по хозяйству имеются серпы, зуб бороны, шкворень, люшня, кованые гвозди, навес, замок, ручка-кольцо. Домашние промыслы у сибирского казачества не получили особого распространения, так как все необходимое казаки могли купить (на ярмарках, базарах, в лавках). Тем не менее, многие казачки занимались прядением и ткачеством, шитьем, вышивкой и вязанием. В коллекции встречаются составные деревянные прялки с урало-сибирской росписью, гребни для чесания волокон льна (конопли) и шерсти, веретена, деталь швейки. Из предметов домашней утвари и посуды в коллекции Музея археологии и этнографии ОмГУ имеются деревянные рубель и валек, ступа с пестом, лопата для выпечки хлеба, сельница, сечка для рубки пищевых продуктов с деревянным корытцем, поварешка-шумовка, сплетенная из прутьев тальника в первой четверти ХХ века, столовая ложка из бронзового 111 сплава, металлическая вафельница, глиняные кринки, горшок, кувшинчик, сливочник, стеклянный стакан. Из предметов убранства в коллекции имеются вышитые полотенца, филейные скатерти, салфетки, подзоры, кружева, прошвы для украшения наволочек, коврик. Для украшения интерьера повсеместно использовались рушники – специальные полотенца, декорированные вышивкой и кружевом. Рушники изготовлены из домотканого льняного полотна, украшены на концах мережкой с кисточками, вышивкой, выполненной крестом черными и красными нитками. Для украшения постели использовались подзоры, которые пришивались к одному из длинных краев простыни. Подзор украшали вышивкой, выполненной крестом черными и красными нитками. Орнамент растительный, в виде гирлянды из стилизованных цветов и листьев. Сибирские казаки, в отличие от окружающих крестьян, довольно рано стали использовать покупные ткани и городские формы одежды. У всех мужчин призывного возраста имелось обмундирование, пошитое из материала, предоставленного государством. «Народной отличительной эмблемой казаков» являлись лампасы. В воскресные и праздничные дни казаки всегда одевали мундиры. Военная форма казака наряду с оружием, являлась семейной реликвией. Широко распространена была у сибирских казаков кожаная обувь. В коллекции имеются мужские сапоги, сшитые из хромовой и яловой кожи черного цвета с наборным каблуком. Одежда женщин была более разнообразной: юбки, кофты, платья, сарафаны. Пошитые из одинаковой ткани юбка и кофта назывались «парочкой». Особой популярностью пользовались кофты покроя «казачок»: короткие, отрезные по талии блузки, плотно обтягивающие фигуру. Из традиционной женской одежды на экспозиции представлены: праздничный комплект, состоящий из белой кофты и синей юбки, а также - кофточка с вышивкой. С целью пропаганды культурного наследия сибирского казачества с 10 марта 2003 г. в Музее археологии и этнографии Омского государственного 112 университета впервые открылась постоянная экспозиция под названием «Сибирские казаки», созданная автором на основе экспедиционных сборов. Ранее отдельные предметы этой коллекции входили в экспозицию «Русские», другие хранились в фондах Музея археологии и этнографии ОмГУ и никогда не выставлялись. Авторским коллективом проводятся работы по подготовке к печати рукописи каталога «Культура восточных славян Западной Сибири в коллекциях Музея археологии и этнографии Омского государственного университета, где планируется отдельный раздел, посвященный сибирскому казачеству. 17-18 Межрегиональная казачество: декабря 2002 г. в научно-практическая прошлое, настоящее, городе Омске состоялась конференция будущее», «Сибирское посвященная 420-летию Сибирского казачьего войска, материалы которой были опубликованы отдельным сборником (см. сноску 2). В мае 2000, 2001 и 2003 гг. в Омске были проведены три Межрегиональных фестиваля казачьей культуры. Проведенные фестивали способствовал дальнейшему росту интереса широких слоев общества к истории и культуре казаков, популяризации их традиционной культуры, развитию межрегионального сотрудничества, координации действий представителей академической науки и культуры с представителями казачьих обществ (7). Несмотря на вышеперечисленные мероприятия, научному изучению традиционно-бытовой культуры сибирских казаков уделяется крайне недостаточно внимания. конфессионального казачества, Неоднородность состава, разобщенность большая социального, территориальная исследований, этнического, разбросанность недостаток конкретной информации и материалов вызывают большие трудности в исследовании сибирского казачества. Необходимость проведения дальнейших работ по собиранию, изучению и пропаганде исторического прошлого и культурных традиций сибирского казачества с целью написания обобщающего историко113 культурного исследования, не вызывает сомнений и ждет своего воплощения. ПРИМЕЧАНИЯ 1. История казачества Азиатской России. В 3-х т. – Екатеринбург, 1995. – С.13. 2. Сибирское казачество: прошлое,настоящее,будущее. – Омск,2003. – С.94– 95. 3. Очерки традиционной культуры казачеств России. – Т.1. М. – Краснодар, 2002. 4. Золотова Т.Н. Рождество, Новый год и крещение у сибирских казаков (конец XIX - начало XX вв.)// Катанаевские чтения-98. – Омск, 1998. – С. 270-274; Она же. Календарные праздники сибирских казаков (конец – начало ХХ вв.) // Культурологические исследования в Сибири. 2003. – № 2. –С. 94–106 и др. 5. Жигунова М.А. Традиционная культура сибирских казаков в начале ХХ в. // Культура и интеллигенция России в эпоху модернизаций (XVIII-XX вв.). – Омск, 1995. – Т.1.- С. 164-166; Она же. Фольклорное наследие сибирских казаков // Народная культура: Материалы IV научнопрактического семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору. – Омск, 1997. – С. 8-13; Она же. Материалы по свадьбе сибирских казаков // Этнография Алтая и сопредельных территорий. – Барнаул, 2003. – С. 197–101; Жигунова М.А. Родильно-крестильные обряды сибирских казаков // Катанаевские чтения. Омск, 2003. -С. 149153; Жигунова М.А. О похоронной обрядности сибирских казаков //Интеграция археологических и этнографических исследований. – Алматы; Омск, 2004. –С.191-194; и др. 114 6. Жигунова М.А., Золотова Т.Н. Характерные черты праздничной культуры сибирских казаков // Русский вопрос: история и современность.- Омск. 2000. –С. 138. 7. Жигунова М.А. Омские фестивали казачьей культуры // Проблемы культуры городов России: Материалы Пятого всероссийского научнопрактического семинара. – Омск, 2004. – С. 164–166. Ю.В.Аргудяева (.Владивосток) БЫТ УССУРИЙСКОГО КАЗАЧЕСТВА Первоначально все забайкальские казаки - переселенцы входили в состав Амурского казачьего войска, сформированного генерал-губернатором Восточной Сибири Н.Н.Муравьевым в 1858 г. Оно занимало прибрежную территорию вдоль Амура по всей Амурской области и вдоль Уссури в Южно-Уссурийском крае Приморской области. Исследователи выделяют три основных потока переселения казаков на Дальний Восток: 1865–1862 гг. — расселение забайкальских казаков по рекам Амуру и Уссури; 1879 г. — переселение части казаков с Уссури в Южно-Уссурийский край и 1895 г. – начало ХХ в., когда преимущественно в Южно-Уссурийский край прибыли компактные группы оренбургских, донских, кубанских и отчасти забайкальских казаков (1). Формирование Уссурийского казачества прошло несколько этапов. Оно берет свое начало в 1859 г., когда оно еще входило в состав Амурского казачьего войска. Собственно Уссурийское казачье войско (далее — УКВ) было образовано в 1889 г. в связи с реорганизацией Амурского казачьего войска, в которое входило казачье население Уссурийского пешего полубатальона. Территория УКВ была в приграничной полосе, по течению 115 рек Уссури и Сунгари и западному и южному побережью оз.Ханка и далее на юг, в район оз.Хасан. Заселение земель, входивших в состав Усурийского казачьего войска, началось забайкальскими казаками, которые в 1859-1862 г. образовали береговые поселения по р.Уссури. В них расселилось 1858 семей. В 1879 г. часть этих казаков была переселена в Южно-Уссурийский край и расселена вдоль границы с Китаем от р.Сунгари и оз.Ханка на юг до границы с Кореей. В1895 г. — начале ХХ в.на территорию УКВ приселили казаков переселенцев из Европейской части России – донских, оренбургских, кубанских и, отчасти терских и забайкальских. В составе Уссурийского казачьего войска в начале ХХ в. имелось 75 населенных пунктов ( 1 посад — Иман), 6 станиц, 69 поселков), которые делились на 6 станичных округов и участков — Гленовский, Бикинский, Донской, Гродековский, Полтавский и Платоно-Александровский (2). Не останавливаясь на истории формирования и жизнедеятельности всего Уссурийского казачества, рассмотрим только быт самых первых казачьих поселков, основанных казаками-забайкальцами в первый год их расселения по берегам Уссури. Сведения о них сохранились во многом благодаря Наблюдающему за школами по Уссурийскому казачьему войску, у которого возникла идея отметить в 1909 г., в том числе написанием истории Уссурийского казачьего войска, 50-летие Уссурийского казачества. В том же году учителям всех казачьих школ были разосланы сообщения, в которых предлагалась выслать Наблюдающему за школами сведения по истории возникновения и развития поселков, а также песни, рассказы и другие произведения устного народного творчества о подвигах уссурийских казаков (3). Учителя некоторых казачьих станиц и поселков откликнулись на этот призыв, прислав дополнивших несколько имеющиеся интересных сведения о материалов, жизнедеятельности существенно первых и последующих волн казаков-забайкальцев в условиях Дальнего Востока. Эти сведения и составили основу историко-этнографических сообщений о 116 возникновении первых казачьих поселений забайкальцев на р.Уссури и быте их первопоселенцев… Переселение и обустройство казаков на р.Уссури началось в 1858 г. по жеребьевке, т.е в принудительном порядке. Это «…поставило народ в великую печаль..., кто получил жребий на Уссуру были в безумии... и горе» (4). По воспоминаниям очевидцев, ранней весной, сухопутьем, до места сбора для сплава, казаки шли пешком 180 верст, что значительно ослабило их силы. От Сретенска под командованием полковника Пузина все двинулись вниз по р.Шилке. Эшелон состоял из восьмисот семей [по другим данным, из пятисот собственно казачьих семей, остальные — приписанных в казаки солдаты — Ю.А]. Они были размещены на ста паромах и баржах. Вышли как только вскрылись реки от льда, в апреле. Имущество принималось на паромы только по указанию начальства, то есть не все. Это было полное разорение казачьим семьям (5), тем более, что нередко, баржи, груженые хлебом, тонули в р.Амур, а из сплавлявшихся 150 голов скота, на Уссури прибыло только 5 (6). Высадку людей для заселения производили по Амуру на ранее назначенные пунктах. Последняя высадка людей на Амуре — станица Михайло-Семеновская (7). Отсюда назначенные к заселению р.Уссури 40 казачьих семей, поплыли по Амурской протоке и далее по р.Уссури, где для заселения были определены поселки Казакевичево, Корсаковский, Невельской. В день праздника Троицы 1858 г. прибыли в пункт № 2, названный в честь первого Приморского губернатора контрадмирала Казакевича, где было оставлено двадцать казачьих семей. В Казакевичево первоначально стали жить на самом берегу, так как не было нигде чистого места. Кругом стоял непроходимый лес, изобилующий мошкой и комарами. Вся хозяйственная работа первоначально велась артелью: мужчины производили расчистку мест для построек домов, строили жилища; женщины в это время косили сено. Днем работали, а ночью, по очереди, ходили обходом вокруг 117 станицы — для защиты от тигров, которые, забираясь во дворы, таскали домашних животных даже днем. К октябрю выстроили 14 изб, в которых и зимовали по пяти семей в каждой. Продукты, выдаваемые правительством на паек, были некачественными, люди голодали. По воспоминаниям первых жителей, хлеб пекли в печах, вырытых в яру, из гнилой муки с червями (8). В первую же зиму появилась цинга, переболело почти все население. Медицинская помощь практически отсутствовала. С наступлением теплых дней болезни несколько отступили. Но и людям, и скоту тяжело было переносить лето из-за обилия мошки и комаров. От укусов этих насекомых у людей текла кровь, распухала и растрескивалась кожа, появлялся зуд во всем теле, дрожь, жар в голове (9). Несмотря на трудности, с приходом весны, приступили, к разработке земли под пашни. В первые годы для освобождения земли из-под леса, а также для уничтожения насекомых, командир Марков приказывал жечь как можно больше тайги. Марков же сам наблюдал за раскорчевкой земли под посевы, обязывая каждого мужчину в год разработать одну четвертую десятины земли, а женщину — одну восьмую. Не исполнившего почему-либо урок наказывали. Ситуация усугублялась и из-за постоянного недоедания. Один из старых казаков вспоминал, что они работали летний, жаркий длинный день на одном жареном без соли карасе (10). Другой казак добавил, что “лихолетье Маркова” продолжалось несколько лет. И лишь с приездом в 1869 г. полковника Глена положение изменилось в лучшую сторону (11). Раскорчеванную землю казаки распахивали быках, засевая сообща, на казенных ярицей, ячменем, овсом. Но ежегодные усилия не оправдывали трудов: то вода зальет, то неурожай (12). Однако, не смотря ни на что, с каждым годом жизнь заметно улучшалась. Освоились с местностью, начали ходить на охоту, бить соболей; охотились также на диких птиц (гуси, утки), а также на коз и лосей, зимой — на кабанов, кабаргу (13). Хорошим подспорьем было рыболовство т.к. рыбы было в изобилии. В первое время, когда не было лодок, так как казаки не умели их делать, 118 рыбу кололи баграми прямо возле берега. Жившие в окрестностях Казакевичево гольды (нанайцы) первоначально чуждались русских, но постепенно стали с ними знакомиться, научили их строить лодки, ловить крючками осетра, калугу и другую крупную рыбу (14). С преобразованием, по мере роста населения и увеличением административных функций, дер. Хабаровки в город Хабаровск, который был расположен всего в 40 верстах от Казакевичево, хлебопашество в станице сократилось, жители стали заниматься лесным промыслом, ловлей рыбы на продажу; с успехом продавали в городе некоторые овощные культуры. Занятие земледелием не оставляли – сеяли немного ярицы, овса, ячменя, гречи, получая хорошие урожаи. Основные, произведенные в хозяйстве и добытые в тайге, продукты питания использовали для себя. Некоторые казаки уходили на заработки в город. Станица Казакевичево стала как бы центром заселения казаками р.Уссури, откуда казачье население других станиц и поселков получало провизию, все необходимое. В начале ХХ века в Казакевичево было две улицы, насчитывалось 50 дворов с бревенчатыми домами, покрытыми тесом, с незначительным числом хозяйственных служб. Жителей — около пятисот душ обоего пола. В станице функционировали церковь, станичное Правление, почтово-телеграфное отделение, одноклассное училище, где учили детей обоего пола. Общественные денежные доходы получали от сдаваемой в аренду земли и права на рыболовную ловлю китайцам и корейцам, а также от попенного сбора со своих станичников за дрова (15). В 20 верстах от Хабаровки, казаками-забайкальцами был основан в том же 1858 г. и поселок Корсаковский. Некоторые из казаков пришли непосредственно из Забайкалья ( из бассейна рек р.Ингода и Шилка), часть из низовьев р.Амур, куда они прибыли еще во время первого сплава, под руководством Н.Н.Муравьева. Старая казачка Попова, жившая с самого основания поселка, рассказывала в 1907 г., что на месте будущего поселка рос густой строевой лес, который сразу и шел в дело — на сооружении 119 жилищ. До постройки изб жили в землянках, построенных на высоком берегу реки, по несколько семей в одной землянке. «Семь баб у одной печи, с малыми ребятами и без ссор, а ныне невестка со свекровью, не говоря, что две невестки, неделями не выживают», — вспоминала она (16). По сообщению Корсаковского учителя Ивана Кракина, в 1907 г. в поселке был 31 двор. Население жило зажиточно за счет, по его мнению, исключительно «лесоистребления» — «беспощадно вырубается хороший лес, даже на дрова; вывозкой леса в виде бревен занято 179 лошадей. Рубка леса разрешена Войсковым правлением — до 60 бревен на душу, что при 40 с лишком душах составляет крупную цифру (на своем наделе рубят лишь дрова). Лес идет в Хабаровск и на лесопилку Архипова ( в 4-х верстах, в Хоперском поселке), дрова в Хабаровск и в «затон» [зимняя стоянка пароходов Амурского товарищества — Ю.А.]. Богатеют кулаки – местные казаки, выходящие после наживы из общества и из войскового сословия и записывающиеся в Хабаровские мещане» (17). Выгодно было бы продавать овощи в г. Хабаровск, где на них были высокие цены. Рыбу (кету) ловили только для себя, на стороне продавали редко, так как была «дурная, небрежная» засолка, что признавали и сами жители. Далее он сообщил, что в 1907 г. «...посев хлебов производится далеко не всеми хозяевами и...в небольших размерах — почва плохая (глина). Скотоводство могло бы существовать прекрасно, т.к. изобилие трав (часть лугов сдается за бесценок местному кулаку, вышедшему из войскового сословия), но почему то развито слабо, хотя цены на молочные продукты очень высокие» (18). Все это, считает автор-учитель, из-за того хорошего благосостояния, которое дает лесоистребление. Общество получает деньги как за лесопорубочные билеты (свыше 1000 руб. в год), так и от содержания кабака (1300 руб.). В местной школе (училище) обучается 26 детей: 17 мальчиков и 9 девочек, «но …детей отрывают от занятий по самым пустым причинам... на занятия смотрят спустя рукава. Если мальчик умеет читать и с трудом писать, то говорят: и довольно. Учителя меняются часто, что крайне вредно отражается на 120 успехах, а причина частой смены — плохие квартирные условия (как везде)» (19). В следующем, 1859 г., на р.Уссури казаки - забайкальцы основали станицу Козловскую и ряд поселков — Аргунский, Венюковский, ВерхнеНикольский, Графский, Ильинский, Княжеский, Лончаковский. Станица Козловская, образованная на правом берегу р.Уссури, в 1907 г. состояла из 50 домов, расположенных в одну улицу. Все дома деревянные, крытые тесом, а некоторые оцинкованным железом. В поселке функционировали школа, деревянная церковь на фундаменте во имя Николая Чудотворца, почтово-телеграфное отделение. Жители - исключительно казаки, занимались хлебопашеством, осенью ловили рыбу – кету и то, только для себя. Из скота держали лошадей, коров, свиней. Дороги отсутствовали и поэтому основные пути сообщения: летом на лодках, зимой на лошадях по реке (20). Казаки пос. Верхне- Никольский почти все свое имущество оставили на родине, в Забайкалье. Очевидно таким было распоряжение начальства. Переселившись в Уссурийский край без вещей, необходимых в хозяйстве, казаки испытали много несчастий, горя и лишений. Как вспоминали первопоселенцы, за провиантом, не имея скота, ходили пешком, в ст. Козловскую. Обратный путь занимал много времени «... и потому оставшиеся дома нередко умирали с голоду. Не сладко жилось им первые годы. Землю разрабатывали заступами. Строго следил за разработкой земли командир дивизиона Марков, определяя разработать в день на душу 1 сажень ширины и 40 длины земли. Объезжая по полям, возил пучок розог, и если захватит севших отдыхать мужчину или женщину, ....сыпал 50 розог. Занимались более всего земледелием, которое обеспечивало и поныне обеспечивает ...существование. Ближайшие соседи их были гольды, с которыми жили они мирно, работая у них день за горсть буды [возможно это были китайцы ? — Ю.А.]» (21). 121 Первым переселенцам – казакам поселка Лончаковский также было очень трудно — тайга, болота, комары, мошка... «без особых запасов провианта, и без других угодий ..... пришлось добывать себе пропитание с большим трудом и усилием...» (22). По воспоминаниям казака Федора Таскаева, они «... для пропитания занимались охотой, но было плохое оружие... голод, цинга. Зимой ходили пешком, а летом на лодках за провиантом за 170 верст. ...землю разрабатывали кирками или «спаривались» те, у кого были лошади,...использовали деревянные сохи» (23). Землю под усадьбы разрабатывали жены переселенцев. Для приготовления одежды ткали холсты из конопли и льна, часть зимней одежды шили из звериных шкур (добывали охотой). Доход давали средства, полученные от продажи соболя, добывать которого было очень трудно из-за плохого оружия и одежды, глубоких снегов. Невзгод было много: летом заедал гнус, загрызали звери, местность была дикая, лесистая, много топей, частые были наводнения — уносило хлеб, сено (24). Казаки, основавшие поселок Княжеский, на плотах шли до ст. Казакевичево, а вверх по Уссури поднимались на лодках. Так как завезти на лодках продукты и скот было трудно, часть из них была оставлена в ст.Казакевичево. Скот погнали сухопутьем, лесом, по бездорожью и к месту назначения из 100 голов пришли только 10, а те, что остались в Казакевичево, неизвестно куда делись... Терпели сильный голод до 1864 г., не было соли, ели вместо хлеба траву, лук, чеснок, лебеду, черемшу ... «и от голода народ болел, опухал и был недвижим. С 1864 г. начали получать пайки по 100 фунтов муки на взрослую душу на один месяц ... пили вместо чая ореховый лист и прочие травяные листья...» (25). Землю разрабатывали лопатой, как и в других поселках получали от полковника Маркова в наказание от 25 до 300 розог. И лишь с 1869 г., когда Маркова на посту командира батальона сменил Глен, стали сооружать орудия для добычи зверя и для рыбной ловли, жизнь казаков улучшилась (26). 122 Среди первых жителей пос. Графского были казаки Чупровы, Ивачевы, Дьяченковы, Кочевы, Ушаковы (27). В 1907 г. 80-летний Григорий Ушаков — переселенец 1859 г., так вспоминал о первых годах жизни в пос. Графский: «При переселении в Уссурийский край получили пайки мукой, по 5 руб. деньгами, литовку, чугунку, сошники…Питанием пользовались большей частью от китайцев и гольдов... Работали за чашку соли пять дней, и за пуд буды 14 - 15; за это были китайцами очень довольны, что они не давали пропадать с голоду.... давали в кредит» (28). Было трудно — масса людей умерла от цинги.... вручную рубили лес, землю разрабатывали лопатами, «а потом старыми своедельскими сохами....а потом некоторые железными плугами.... с китайцами и гольдами жили дружно.... приходилось питаться только лебедой и травой» (29). Основатели пос. Ильинский — Кореневы, Шведовы, Волоховы и другие, как и прочие забайкальцы, шли на Дальний Восток по жеребьевке. К месту поселения на Уссури от Казакевичево поплыли 40 семей на 15 лодках. Вначале строили временные жилища — по одному балагану на 3 - 4 семьи. Постепенно стали рубить лес, таскать бревна на себе к месту постройки капитальных жилищ. Так к началу первой зимы удалось выстроить 6 изб, в которых и поместились все 40 семей. Зимовать было голодно, так как завезенных продуктов хватило всего на одну неделю. Глубокой осенью, как только встал лед, ходили пешком по льду, с санками, за продуктами. В пути были 14 - 15 дней; 1 человек притаскивал 1 мешок муки не более 4-х пудов. Потом появились лошади, стали разрабатывать пашню, но лошадей было мало, больше работали кольем и лопатами. Однако весной 1860 г. нечем было сеять — не было семян, к тому же была цинга, несколько человек умерло. Летом построили еще 7 изб. Затем стали зарабатывать у китайцев за чумизу и рыбу — китайцы платили по 1 чашке чумизы (1 фунт) в день, и 1 рыбину в день (при ловле рыбы). Сеять начали в 1861 г., но урожаи были плохие. Корчевать было трудно, так как мешали дожди, сырость, овод, комар, мошка, пауты (оводы). Командир Марков и в этом поселке следил за 123 тем, чтобы все казаки выполняли свой «урок» по раскорчевке и распашке земли. В день Георгия Победоносца один казак не работал, мотивируя это тем, что в этот день все отмечают «день коня». Однако Марков выдал ему за отказ работать 25 розог. По воспоминаниям стариков, с ними обращались как с животными (30). Зимой стали охотиться, добывали соболя, выдру, лисицу, хорька, а главное тех животных, чье мясо можно было употребить в пищу — изюбря, кабана, козы. Тигров убивали артелью (те таскали в поселке собак и скотину). Ловили много рыбы, но продавать было некуда. По воспоминаниям казаков — основателей пос. Венюковский первоначально они жили в землянках на самом берегу Уссури, так как кругом была глухая тайга. Это мешало не только строительству жилья, но и разработке земли, пастьбе скота, который постоянно «заедали» тигры. В течение пяти лет очень бедствовали, голодали, питались кореньями разных трав, грибами, дубовыми желудями, травой и черемшой, после чего страдали болезнями. От болезней лечились «своими» средствами, то есть разными травами, так как врачей и фельдшеров не было. Постепенно при помощи традиционных приемов — пастей и зверовых ям научились добывать коз. Затем стали уходить в зимнее время на месяц «в хребты» (горные кряжи), где строили ловушки (кулемки) —ловили соболя, хорька и белку. Плохо было и с огнестрельными припасами для охоты на мелкого зверя. Шкурки добытого пушного зверя продавали в Казакевичево. Там на эти деньги приобретали муку и везли домой по льду на себе, на санках, по 5 и 4 пуда в один прием. Так и проходила зима, но до лета хлеба не хватало. Заработать же было негде, хотя возили зимами почту и проезжали пассажиры – должностные лица по служебным делам, но их возили бесплатно в счет натуральной повинности. Способ разработки земли первоначально был очень примитивным. Корчевали тайгу, расчищали землю из под леса и разделывали ее сохой – рогалюхой с железными сошниками, копали копанем, кирками, позднее 124 стали разрабатывать деревянными на двух колесах сохами (колесухами) и плугами – сабанами (31). В 1859 г. на месте пос. Аргунского поселились 4 семьи переселенцев из казаков Забайкальской области. Первоначально поселок был назван Киселевский, по фамилии полковника Киселева, размещавшего переселенцев. В последующие 1860 – 1862 гг. сюда прибыло 14 – 15 семей и таким образом образовался поселок в 20 дворов. Поселенцы построили избы, разработали небольшие огороды и пашни. Все это удалось сделать с большими трудностями. Приходилось не раз голодать, употреблять в пищу одну рыбу, а то и примешивать в кушанье дикие травы. Рыбы было много, но ловили ее «первобытным способом», усовершенствованных рыболовных орудий не был, но даже если бы и были, сбывать было некуда. Условия для земледелия были неважными, пашни и огороды неоднократно затопляло во время наводнений, поэтому жители в 1869 г. переселились первоначально на р. Кию. Но и там пострадали от наводнений, в связи с чем все казачьи семьи переселились в Южно-Уссурийский край (32). В 1860г. Забайкальский, казаки-забайкальцы Марковский, основали на Трехсвятителей, р.Уссури поселки названный вначале Гленовский. Жители этих поселков также осваивались на новых землях с большими трудностями (33). Следующая компактная группа забайкальских казаков-переселенцев прибыла на юг Дальнего Востока в 1879 г., но не на р.Уссури, а в более южные районы Приморской области — в Южно-Уссурийский край. Ими были основаны новые поселки Нестеровский, Фаддевский, Комиссаровский. В отличие от забайкальцев, переселившихся в 1858–1860 гг., в составе которых были только их земляки, к жителям этих поселков в конце ХIХ – начале ХХ в. подселяли часть казаков из Оренбургского и Донского войска, а также некоторые крестьянские семьи, приписанные в казаки. Казакам этих поселков уже не приходилось тратить столько сил на обустройство. У них перед первопоселенцами-забайкальцами было ряд 125 преимуществ. Так как, во-первых, они селились не в безлюдной местности и не в таежной, а в лесостепной зоне К 1908 г. пос. Нестеровский, расположенный в 35 верстах от станицы Гродеково, недалеко от КВЖД, насчитывал около 100 дворов, из которых было около 70 дворов старожилов (переселенцев из Забайкалья), 8 — переселенцы из Донской области, 7 — из Оренбургского войска, 3 — из запасных нижних чинов, 11 — принятых в этом году крестьян – переселенцев из Европейской России. Главное занятие жителей — земледелие и скотоводство, второстепенное: пчеловодство, огородничество и садоводство. Из огородных овощей вывозили в Никольск - Уссурийский ежегодно до 50 возов арбузов, и из садов несколько сот пудов слив и китайских вишен (34). Поселок Фаддеевский, образованный на левом берегу р. Суйфун, в 60 верстах от Никольск-Уссурийского, был основан казаками-забайкальцами, жившими раньше на р.Уссури. В 1896 г. в поселок было приписано несколько семей казаков Оренбургского войска. К 1908 г. поселок насчитывал 63 двора. Главным занятием казаков было земледелие. Часть земли жители обрабатывали сами, а часть сдавали в аренду китайцам и корейцам, получая арендную плату, в зависимости от качества земли, от 7 до 30 пудов хлеба за десятину. Скотоводство было развито недостаточно, скот мелкой породы, мало молочный. Несколько семей разводили пчел. Осенью вблизи поселка охотились на фазанов, а в зимнее время партиями по 7 – 10 чел. уезжали на китайскую сторону охотиться на кабанов, коз, изюбрей и др. Поездки нередко бывали очень удачными: каждый участник получал на свой пай столько мяса, что его хватало на всю семью на продолжительное время (35). Поселок Комиссаровский, возникший вблизи оз.Ханка, был основан забайкальцами, прожившими некоторое время на р.Уссури и выселившихся оттуда из-за частых наводнений, различных эпизоотий скота (сибирской язва, чума). Рядом с поселком было несколько крестьянских деревень, у жителей 126 которых казаки зарабатывали средства на обустройство. Основное занятие казаков — хлебопашество. До 1891 г. пахали самодельными деревянными сохами, к 1908г. стали использовать фабричные железные плуги. Главный заработок в начале ХХ в. давала продажа хлеба и добываемое охотой за близлежащей границей мясо диких животных (36). Такова краткая история обустройства уссурийских казаков, основанных и забайкальцами жизнедеятельности на территории Уссурийского казачьего войска. Казакам-забайкальцам второй волны уже не приходилось тратить столько сил на адаптацию, развитие хозяйства, обустройство быта. У них перед первопоселенцами-забайкальцами было ряд преимуществ. В изучении быта уссурийского казачества, так же, как и амурского сделаны только первые шаги. К сожалению, в силу целого ряда политических и социально-экономических условий развития советского государства, не удалось собрать обширный полевой этнографический материал. Не в полной мере, по разным причинам, мы располагаем и архивными материалами. Однако это не должно явиться препятствием к дальнейшему изучению заявленной темы. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Сергеев О.И. Казачество на русском Дальнем Востоке. М., 1983. С.67. 2. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф.1582. Оп.1. Т.1. Введение. Л.1–2. 3. Там же. Ф.1582. Оп.8. Д.25. Л..9. 4. Там же. Л.167. 5. Там же. 6. Там же. Л.167 об. 7. Там же. Л.17, 139. 8. Там же. Л.168. 127 9. Там же. Л.139 об. 10.Там же. Л.168. 11.Там же. Л.167 – 168. 12.Там же. Л.17, 139 об., 140. 13.Там же. Л.139 об. 14.Там же. Л.139. 15.Там же. Л.16. 16.Там же. Л.124. 17.Там же. 18.Там же. Л.125. 19.Там же. Л.125 об. 20.Там же. Л.77 с об. 21.Там же. Л.130 – 131, 155. 22.Там же. Л.122. 23.Там же. 24.Там же. Л.213. 25.Там же. Л.133. 26.Там же. 27.Там же. Л.211. 28.Там же. Л.211 с об. 29.Там же. Л.211. 30.Там же. Л.145. 31.Там же. Л.161 с об. – 162. 32.Там же. Л.172 – 173. 33.Аргудяева Ю.В. Уссурийское казачество: формирование, расселение, жизнедеятельность (материалы и комментарии) // Традиционная культура востока Азии. Вып. четвертый. Благовещенск, С.355–375. 34.Там же. Л.97. 35.Там же. Л.119 – 120. 36.Там же. Л.170. 128 М.В.Семенцов (Краснодар) ЛЕЧЕБНЫЙ ОБРЯД В КОНТЕКСТЕ СИМВОЛИЧЕСКОГО ОСВОЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА КУБАНСКИМ КАЗАЧЕСТВОМ (ПО МАТЕРИАЛАМ ПОЛЕВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ 1993 ГОДА НА ТАМАНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ) В ходе работы экспедиции был зафиксирован лечебный обряд, имеющий широкую аналогию в полевых этнографических материалах, собранных автором в 1983 – 2000 гг. и дореволюционных источниках. Часто болеющего ребенка «продавали» кому-нибудь из соседей. «Если вжэ так болие, раньше до бабок обращалысь. Бабка прыйдэ й скажэ: «Цэ надо у викно прода кому-нэбудь... Кого-нэбудь пидговорить, пусть прыйдэ, купэ. Тока кризь викно. Вы подастэ и скажытэ: «Там я ось продаю ребенка». А вин тода спрашуе: «А сколько вам давать?» – «Да я цину нэ буду вставлять. Скикэ вы дастэ». Тоди вин бырэ рыбенка там, особенно шоб мужык, а деньги дае в окошко матэри. Вин йийи тут подэржэ, подэржэ и возвращае обратно матэри [через дверь – М. С.]. Бувае поправится... Денег хто скикэ даст. Ребенок када выростэ, його щитае як вторый свий отец» [Булах Мария Савустяновна, 1909 г. р.] (1). По мнению Н. И. Бондаря инсценировка продажи часто болеющего ребенка у кубанских казаков имела целью «обмануть болезнь, отвести ее от ребенка» (2, с. 26). В. В. Воронин, анализируя некоторые лечебные обряды кубанских казаков, включает этот обряд в комплекс обрядов «перерождения», к которым он относит «перепекание», «продажу», «выметание на сор» ребенка и некоторые другие, суть которых, по его мнению, заключается в «уничтожении» образа больного ребенка и получения нового» (3, с. 41). 129 Нам представляется, что ритуально-магические действия, осуществляемые при «продаже» ребенка имеют символической целью (в своей архетипической основе) изгнание–удаление болезни из тела ребенка, сам обряд носит очистительный характер, а говорить о нем как об обряде «перерождения» [по терминологии В. В. Воронина] можно в контексте ритуальной смерти и нового рождения ребенка, при котором происходит его исцеление («покупатель» больного ребенка становится для него «вторым отцом», а в инварианте, приведенном в статье Н. И. Бондаря «покупатель» одевает на ребенка крестик и становится его крестным отцом). Изучая архаичное мировоззрение (пусть в его рудиментарных формах) мы не можем обойти «капитальную индоевропейско-славянскую культурную оппозицию» свое / чужое, которое открывает собой «целый ряд еще должным образом нераскрытых аналогичных импликаций, пронизывающих культуру» (4, с. 157). «В самых общих чертах свое – принадлежащее человеку, освоенное им; чужое – нечеловеческое, звериное, принадлежащее богам, сфера смерти» (5, с. 4). По мнению Б. А. Успенского, именно потусторонний мир является источником целительной и плодоносящей силы (6, с. 66). Вполне естественно с этой точки зрения, что герой волшебной сказки отправляется в тридесятое царство, «чтобы получить... власть над жизнью и смертью, над болезнью, над исцелением» (7, с. 268). Этим же объясняется и использование для лечения атрибутов, связанных с покойником, погребальным обрядом, могильной землей, костями мертвеца и проч. (См. напр.: 8). Как отмечал О. Н. Трубачев, глубоко укоренились воззрения. согласно которым в тот мир переправлялись через воду (4, с. 173). Представления о том, что вода отделяет земной мир от загробного и служит границей, которую преодолевает душа на своем пути к «тому» свету, известно многим народам (9). Но существуют и другие «каналы связи» (по терминологии А. К. Байбурина), которые принадлежат сразу двум мирам. Они призваны и запирать границу и открывать ее в случае необходимости, в 130 зависимости от типа ритуала. К такого рода границам, помимо прочих, относятся окна и двери. У некоторых европейских народов (скандинавов, немцев, западных славян, украинцев) имеются поверья и былички о подмененных детях. «Суть их состоит в том, что некие мифологические существа крадут маленьких детей и подбрасывают вместо них своих, которые отличаются особой крикливостью и плохим сном» (10, с. 72). В ритуально-магических способах лечения, в данном случае, на первый план выступает идея обмена между человеком и иным миром; при лечении ребенка от детской бессонницы у южных славян (сербов, болгар), у румын и у восточных славян, главным образом украинцев, присутствует мотив передачи детского плача / болезни ребенку мифологического существа. В лечебно-магических обрядах «продажи» ребенка для урегулирования нарушений, вызванных вторжением сил чужого мира (болезнь), применяется ритуал, направленный на ее уничтожение (выдворение за пределы своего мира). Результат достигается установлением равновесия между своим и чужим миром, путем обмена, сущностная характеристика которого носит амбивалентный характер. Окно и дверь играют в обряде важную роль: как мы знаем, в восточнославянской мифоритуальной традиции они стоят в одном семантическом ряду с «другими каналами связи» и в контексте ритуала связаны с получением «исцеления». Через границу (в данном случае это окно и дверь) ребенок попадает в мир мертвых и рождается в новом качестве (исцеленным, свободным от болезни, которая возвращается в свой мир). Символическое рождение ребенка отмечается ритуальными маркерами (одевание на шею крестика «покупателем», который становится крестным / вторым отцом ребенка). Происходит обмен между своим и чужим миром, при этом в качестве «вещей» обмена, который должен способствовать установлению нарушенного равновесия выступают здоровье и болезнь, или же осуществляется обмен детьми (при случаях «подмены» ребенка). В традиционном мировоззрении ситуация исцеления (уничтожения, изгнания 131 болезни) связана с максимальной недифференцированностью Символическая синкретичностью утилитарного смерть / рождение ребенка, и при образов и сверхъестественного. котором происходит уничтожение болезни, находит аналогию в русле самых различных культурных традиций, в которых потусторонний мир соединяет функции подателя жизни и властелина смерти. Существует детальное описание обряда «запекания» ребенка от сухотки, сделанное одним из дореволюционных бытописателей, которое завершается «продажей» ребенка, причем знахарка забирает его на ночь, а затем возвращает матери (11). «В глухую полночь, когда печь простынет, одна из баб остается с ребенком в избе, а знахарка выходит во двор. Окно в хате должно быть открыто, а в комнате темно. – Кто у тебя, кума, в избе? спрашивает со двора знахарка – Я, кума – (называет себя по имени) – Более никого? продолжает спрашивать первая – Не одна, кумушка, ох не одна; а прицепилась ко мне горе-горькое, сухотка поганая – Так ты ее, кума, выкинь ко мне! советует знахарка – Рада бы бросить да не могу, слышится из избы – Да почему? – Если выкину ее поганую, то и дите-чадо прийдется выкинуть: она у нем сидит – Да ты его, дите-то, запеки в печь, она и выйдет из него, слышится совет кумы». После этого ребенка кладут на лопату для выпечки хлеба и помещают в печь. Знахарка, бывшая во дворе, обегает вокруг дома и, заглянув в окно, спрашивает: « – А что ты, кума, делаешь? – Сухотку запекаю <...> – А ты, кума, смотри, не запекла бы и Ваньку 132 – А чтож? – отвечает баба, и Ванькю не пожалею, лишь бы ее, лиходейку, изжить – Ее запекай, а Ваньку мне продай». Затем знахарка передает в окно три копейки, а мать из хаты подает ей на лопате дитя. Это повторяется трижды, знахарка, обежав хату и каждый раз через окно возвращая ребенка матери, ссылается на то, что он «тяжеловат». «Ничего здорова, донесешь» – отвечает та и снова передает на лопате дитя. После этого знахарка уносит ребенка домой, где он и ночует, а утром возвращает его матери. Из ритуального диалога между матерью ребенка и знахаркой очевидно следует доминантная направленность обряда «запекания» на реальное изгнание болезни, «сидящей» в ребенке, что перекликается с некоторыми лечебно-магическими приемами народной медицины у кубанских казаков, ориентированными на реальное изгнание болезни из тела больного при помощи огня, пепла, дыма (12). Однако печь как символ «чаще всего включается в «тексты», направленные на предсказывание / узнавание или ликвидацию ущерба для восстановления нормального (т. е. первосотворенного) хода событий» (13), но она может рассматриваться и как детородный символ, помещение в печь больного ребенка, видимо, символизирует акт повторного рождения. Продажа ребенка знахарке есть способ разлучить его и болезнь, к тому же уничтожение сухотки (судя по диалогу) будет продолжено, дитя передается на ночь «ритуальному специалисту», обладающему способностью к общению со сферой чужого и способной превращать своих в чужих (и наоборот), что и происходит в данном случае. В недифференцированном по признаку здоровье – болезнь потустороннем мире, традиционное сознание видит порождающее начало, и символическая смерть / изгнание болезни трактуется как повторное рождение ребенка. Временное исчезновение, небытие, сопоставимы с символической смертью и реализуются в обряде как акт «продажи» ребенка. 133 Возвращение ребенка (с соблюдением ряда инициально-очистительных норм) в семью символизирует его новое рождение. Получение здоровья, исцеление оказывается возможным, согласно мифоритуальной традиции, благодаря потусторонним силам, уничтожающим / принимающим обратно болезнь. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Материалы этнографической экспедиции Отдела традиционных национальных культур Краевого научно-методического центра культуры (1993 г.) в Темрюкский район Краснодарского края. Науч. рук. экспедиции Семенцов М. В. Фономатериалы хранятся в личном архиве автора. 2. Бондарь Н. И. Традиционная духовная культура кубанского казачества (конец XIX – первая половина XX вв.) // Традиционная культура и дети. Краснодар, 1994. 3. Воронин В. В. Лечение “испуга” как обряд перерождения // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1996 г. Дикаревские чтения (3). Краснодар, 1997. 4. Трубачев О. Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991. 5. Байбурин А. К. Ритуал: свое и чужое // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990. 6. Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. 7. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. 8. Семенцов М. В. Мертвец-врачеватель (оригинальная ветвь народной медицины кубанских казаков // Новые материалы по этнографии кубанских казаков. Краснодар, 1993. 9. Менцей М. Славянские народные верования о воде как границе между миром живых и миром мертвых // Славяноведение. 2000. № 1. 134 10. Агапкина Т. А., Топорков А. Н. К реконструкции праславянских заговоров // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990. 11. Кубанские областные ведомости. 1901. № 158. 12. Семенцов М. В. Состав народных медицинских знаний кубанских казаков в XIX – начале XX веков // Фольклорно-этнографические исследования этнических культур Краснодарского края. Краснодар, 1995. 13. Бондарь Н.И. К вопросу о системных связях в традиционной культуре // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1996 год. Дикаревские чтения (3). Краснодар, 1997. М.А.Рыблова (Волгоград) СТАРИКИ В ДОНСКОЙ КАЗАЧЬЕЙ ОБЩИНЕ: СТАТУС И ФУНКЦИИ Характеризуя различные половозрастные группы в составе русской крестьянской общины XIX в., Т.А. Бернштам отмечала, что «на значительной территории Европейской России уважение к старикам ослабевало с утерей ими здоровья и физической силы» (1). Выражалось это в том, что стариков лишали звания и прав большака - главы семьи; вышедшие из тягла не принимали участия в общественных судах и сходах, жеребьевках. Положение стариков, вышедших из тягла, в семье было очень тяжелым: их не докармливали, не обстирывали, иногда попросту предавали забвению. Но и в то время некоторые районы России составляли исключение: на Урале, на Дону, Кубани, в отдельных сибирских областях, в старообрядческих общинах статус стариков был совершенно иным. Т.А. Бернштам видела в этом влияние целого ряда факторов: переселенческие связи, имущественная, 135 административная власть, религиозный устав «старчества» (старообрядцы) и пр.(2). Но не исключено, что высокий статус старцев в казачьих регионах обуславливался традициями, связанными еще с периодом ранних братств. Впрочем, и здесь мы видим ту же двойственность. С одной стороны, сам принцип формирования казачьих сообществ предполагал упор на молодых и здоровых мужчин; детство и старость не вписывались в традиции казакования. С другой стороны, часть вышедших из «служивого» состояния казаков попадала в категорию «старшин», получала титулы «лучших», «почетных» стариков и соответствующий этим званиям высокий статус. Попробуем разобраться, как разрешалась «проблема старости» в ранних казачьих братствах (Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 03-01-00632 а/В). Первое, что обращает внимание при рассмотрении принципов выделения группы стариков: они соотносятся с категорией вышедших в отставку. А Леонов так обозначал основные возрастные группы ранних донских сообществ: «Все вообще казаки, старики, служилые и малолетки, не разбирая лет, носили имя молодцов, а все начальники станиц, партий, команд – имя атаманов» (3). Это свидетельство может быть дополнено выпиской из настольного журнала войсковой канцелярии (1779 г.), представляющей собой ответ канцелярии на просьбу казаков дать им «годовую льготу» в службе в связи с переносом на новое место церкви. В отчете также перечислены три категории казаков: служилые, отставные и выростки – казачьи дети. Двум последним льгота дана, а служивым – отказано (4). И по этнографическим данным известно, что в поздней традиции «отставные» казаки (отслужившие положенный срок и вышедшие в отставку) приближались к группе стариков. В хуторе Крапивине (экспедиция 1986 г.) старая казачка, сетуя на то, что молодежь нынче носит бороды «не по чину» (имелись в виду сотрудники нашей экспедиции), говорила: «Раньшы у казаков тока старики бораду 136 насили. Са службы вирнулся – фсе, уже, почитай, старик – отпускаит бораду. Лет 40 – эта старик» (5). По мнению других наших информантов, возраст старости определялся шестьюдесятью годами, но в этом свидетельстве важен сам факт отнесения «отставных» (вернувшихся со службы) казаков к группе стариков. Вообще особенностью принципов выделения и функционирования отдельных возрастных групп в казачьих общинах является их привязка к понятию «служба». Именно способность/неспособность нести службу (и сопряженные с ней другие казачьи повинности) является определяющей при оценке статуса той или иной группы со стороны всей общины. Однако оценить положение стариков в казачьих сообществах ни так просто: с одной стороны, старость вызывала негативное отношение, с другой, согласно свидетельствам массы источников, старики на Дону пользовались большим почетом и уважением. Большой интерес представляют свидетельства о традиции ухода состарившихся казаков из общин. Авторы «Картин былого тихого Дона» писали: «…Каждый казак, когда чувствовал, что за ранами, болезнями и старостью он становится плохим помощником в боях и походах, шел в ближайший монастырь Никольский близ Шацких ворот, или Боршевский – Троицкий и там проводил остаток своих дней или налагал на себя обет идти на поклонение пешком тысячу верст и шел в далекие Соловки на Белое море» (6). Та же традиция ухода состарившихся казаков в монастыри была характерна для Запорожской Сечи. Д.И. Эварницкий сообщал: «Если какойнибудь запорожец делался дряхлым и неспособным к войне, то он либо шел в излюбленный запорожцами Киево-Печерский монастырь, либо удалялся в безлюдную степь и жил в особом жилье, бурдюге, менее простом, чем хата, даже землянка» (7). Свидетельство об уходе состарившихся казаков в безлюдную степь вполне согласуются с украинскими и южнорусскими преданиями об 137 отправке стариков «на тот свет», которые, кстати, по свидетельству П. Литвиновой, находились в ведении громады – союза неженатых юношей (8). По сообщению Эварницкого, обычно уходили запорожцы из Сечи «без огласки», внезапно и тайно от товарищей. Но иногда «уход» обставлялся торжественно и представлял собой развернутый ритуал, сопровождавшийся «грандиозной попойкой». Назывался этот ритуал «прощанием козака со светом»: «В этом случае старый запорожец, отправлявшийся в монастырь «спасатися», выряжался в самое дорогое платье, навешивал на себя блестящее оружие, набивал и все свои карманы и свой кожаный черес (пояс) чистыми золотыми, нанимал всяких музыкантов, накупал целые бочки «пьяного зелья», а до этого «зилья» полные возы всякой провиии и отправлялся в какой-нибудь монастырь, чаще всего в Межигорский СпасоПреображенский в Киеве «спасатыся». Музыка ударяла «веселои», и компания трогалась в путь. Тут всяк, кто намеренно или случайно изъявлял свое желание провожать прощальника до монастыря, пил, ел, танцовал; а впереди всех на прекрасном боевом коне несся сам прощальник «сивоусый»; нередко и он сходил с коня, пил, ел и пускался «на-в-присядки». Всех встречных и поперечных он приглашал в свою компанию, угощал напитками и предлагал закуски. Если он увидит на своем пути воз с горшками, немедленно подскакивает к нему, опрокидывает его вверх колесами, а вся веселая компания его подбегает к горшкам, пляшет по ним и топчется. Если он завидит воз с рыбой, также подскакивает к нему и опрокидывает вверх колесами, а всю рыбу разбрасывает по площади и приговаривает: «Ижьте, люде добри, та поминайте прощальника!» Если он наскочит на «перекупку» с бубликами, то также забирает у нея все бублики и раздает их веселой компании. Если попадется ему лавка с дегтем, он тот же час скачет в бочку с дегтем, танцует на ней и выкидывает всевозможные «колена». За всякий убыток платит потерпевшим золотыми, разбрасывая их кругом себя «жменями». Так добирается он со своей компанией до самого монастыря; тут компания его останавливается у стен святой обители, а сам прощальник 138 кланяется собравшемуся народу на все четыре стороны, просит у всех прощения, братски обнимается с каждым, потом подходит к воротам монастыря и стучит: – Кто такой? – Запорожец! – Чего ради? – Спасатися! Тогда ворота отпирались, и прощальника впускали в обитель, а вся его веселая компания с музыками, горилками, пивами и медами оставалась у ограды монастыря» (9). Первое, на что стоит обратить внимание: уходящий из Сечи запорожец забирает все свое имущество (свою долю), после чего целенаправленно раздает, растрачивает ее, являясь в монастырь уже полностью «опустошенным». Этот мотив явно напоминает инициационную тему. Уход сопровождается «напоем», который также был обязательной частью вступления и в казачье сообщество, и, например, в те же «мирные» украинские громады. При вступлении в громаду парни 16–18 лет также устраивали попойку в шинке, куда являлись парадно одетыми; предварительно они также нанимали музыкантов; делали денежный взнос в громадскую кассу (10). Как видно, ритуалы вступления юношей в первую возрастную мужскую группу и перехода стариков в последнюю – имеют много общих черт. «Трата» сил и имущества, сопровождавшаяся обильными возлияниями, характеризовала и поведение рекрутов в обряде проводов, также имеющем ярко выраженную инициационную окраску. Так же точно раздавали имущество (перераспределяли его) легендарные казачьи и разбойничьи атаманы, что давало основание исследователям называть их «социальными освободителями». Но и за «социальной справедливостью» атаманов и простых разбойников явно стояли более ранние представления и о коллективной доле, и об индивидуальной – воинской, которая должна быть 139 возвращена: в случае смерти (идеальный вариант для воина) – в виде некоей духовной субстанции (славы), а в случае «благополучной старости» – в виде материальных ценностей. Хотя в случае с запорожцем, прощающимся со светом, видно, что и здесь трата имущества проходила не по рациональной схеме: горшки разбивались, рыба разбрасывалась, бублики тут же съедались. И горшки, и рыба, и бублики выступали лишь в качестве символов коллективной доли, в которую поступала доля уходящего. В сибирских сказах фигурирует разбойник Криволуцкий, награждавший бедняков за ущерб, нарочно им же нанесенный: встретив мужика с полным возом горшков, он велел разбить их все палкой, после чего вручил мужику 100 рублей («а они и все-то пятерку не стоили») (11). Криволуцкий, как видно, не возмещал ущерб, а просто – давал, преумножая, но с условием предварительной отдачи от обратной стороны. Все эти рассуждения позволяют высказать предположение о возможном существовании в ранних казачьих сообществах ритуала перехода мужчины в группу «старых» (возможно, особых, почетных старых), проходящего по общей инициационной схеме и представлявшем собой, по сути, последнюю инициацию (или последний ее этап) в жизни казака-воина. Очень похоже на последнюю инициацию, а также на запорожский ритуал и положение, в котором оказался «на старости лет» былинный Илья Муромец. По всем законам классической инициации он оказывается посаженным в погреб (изоляция, исключение из мира живых), причем и «посажение» в погреб, и выход из него осуществляются при женском посредничестве, что также указывает на инициационый характер ситуации. Эта ситуация воспроизведена в былине «Илья Муромец и Калин-царь». Прогневавшись на Илью, князь Владимир приказывает заточить его в погреб. Но «стар казак» выскакивает из княжеских покоев и бежит в царев кабак, откуда выкатывает «три боцьки сороковоцьки» и поит вином голи кабацкие, приговаривая: – Уж вы пейте вина, сколько хоците, 140 Поминайте меня, да добра молодца (12). Примечательно, что Илья, сетуя на судьбу, припоминает уже пройденные им в юности сходные испытания: – Я сидел преж без ног да ровно тридцеть лет, Нынь опять, видно, мине да быват Бог судил (13). После этого он добровольно сходит в погреб. Однако замурованный в погребе Илья не погибает, так как его тайно подкармливает княгиня Апраксия, с ее же помощью он освобождается и идет бить Ковшея Безсмёртного. И кабацкая пьянка, и последующее заточение, после которого лишь возрастает богатырская сила – это все те же мотивы инициации. Наконец, в некоторых вариантах былин об Илье он заканчивает жизнь именно в монастыре (14). Монастырская келья вполне соотносима с погребом, в котором, кстати, Илья читал при свечах Евангелие. Таким образом, можно предположить, что и фольклорными сюжетами стояли за представленными реально бытовавшие ритуалы перехода состарившихся воинов в последнюю воинскую страту – стариков. Перемещение стариков в пограничную зону – весьма значимо: граница, в силу контактности с иным миром, нуждается в укреплении и защите не только оружием, но и святостью (согласно письменным источникам, православные казаки считали, что держат “Божью дорогу”, защищая Русь от представлениями контактов с “нехристями”). Возможно, с этими связан распространенный на Дону обычай построения именно на пограничье монастырей, обителей, келий и пр. В. Пудавов высказал предположение, что знаменитый Монастырский городок, первоначально был местом поселения одиноких, состарившихся казаков, «дававших особенные обеты за одоление врагов ходить в монастыри для поклонения святым угодникам». Он отмечал, что это были люди, обладавшие особой отвагой, так как Монастырский городок располагался на самой границе с Турцией (15). Г. Левицкий прямо писал: «В Монастырский городок, к богато украшенной часовне поступали в то время на вечную 141 жизнь все старые и от ран увечные донские казаки для окончания дней своих в повседневных молитвах, а желавшие из них иночества, принимали в той же часовне и монашеский постриг» (16). Очень показательно то обстоятельство, что старые и немощные не отправлялись в безопасное место, а селились на самом опасном пограничьи. И лишь после разрушения Монастырского городка турками казаки обратились в 1663 г. к царю с просьбой, чтобы он дозволил старым и от ран увечным донским казакам поступать на вечную жизнь в Чернеев свой монастырь и постричься в нем без всяких вкладов, так как «мы-де издревле тот монастырь свой всем Войском Донским и строим, и многие вклады в него даем» (17). Таким образом, у казаков были места, более безопасные и укромные для помещения там старцев, однако до 1663 г. именно Монастырское урочище считалось самым престижным местом обиталища отошедших от ратных дел воинов. Вполне практическое объяснение этому можно найти в Старочеркасских преданиях, основанных, как утверждает Г. Левицкий, на письменном акте. Предание гласит, что, отправляясь в 1637 г. на штурм Азова и дойдя до Монастырского городка, казаки принесли в нем молитвы Богу и дали клятвенную заповедь, что если суждено будет кому из них пасть под Азовом, то оставшимся в живых заповедывалось, чтобы они тела их, как христианские, отнюдь бы не погребали на бусурманской земле, но отвозили бы в Монастырский городок... и погребали бы на тамошнем кладбище (18). Причина установления такого завета состояла в том, что турки разрывали казачьи могилы, «отрывали у мертвых головы и, вонзив их на колья, выставляли на крепостных стенах своих на поругание и страх» (19). Заметим, однако, что «азовский завет» был установлен уже после того, как было основано Монастырское урочище, а затем и городок. К тому же и за «практическим» на первый взгляд заветом явно просматриваются более глубинные мотивы. В обычае поселения старцев на краю (Войска или поселения) помимо символического закрепления границы, конечно же, 142 очевиден также мотив их подготовки к предстоящему уходу в мир «иной». Но тот факт, что сама община закрепляла за старцами статус своеобразных «пограничников», значительно также очевиден. Поселившиеся на пограничье старцы повышали свой общественный чрезвычайным почетом и уважением. статус, пользовались В определенном смысле они противостояли (но не силой оружия, а «святостью») всем тем, кто постоянно пытался открыть границу: «басурманам» в период ранней истории, колдунам и ведьмам – в более позднее время. Последние также селились на краю поселения, для них граница также была возможностью осуществления постоянных контактов с «тем» миром, они границу «открывали», в то время как старцы ее «держали». Таким образом, однажды очерченная, определенная Божьей волей, граница постоянно закреплялась: либо оружием и кровью (в более раннее время), либо – «святостью» и подвигом духовным старцев. Наконец, функция погребения павших воинов в приграничном (маргинальном) пространстве вполне может быть соотнесена с «очистительной жертвой». Не сумевшие закончить жизнь как положено истинному воину – приняв героическую (жертвенную) смерть на поле брани - и тем самым очиститься от последствий «кровавого промысла» собственной кровью, старцы очищались подвигом духовным. На Дону и в наши дни верят, что человеку, омывшему покойника, прощается сорок грехов (20). Люди, выполнявшие эту функцию, пользовались в общине уважением. Отголоски мотивов «ухода» стариков обнаруживаются и в практике поздних (поземельных) казачьих общин. Из донских материалов XIX в. известно, что старики, снявшие с себя полномочия «большаков» нередко удалялись из семьи и поселялись отдельно – на краю усадьбы или даже поселения в ямах-землянках. Бывали среди жителей станицы такие, которые по окончании многотрудной службы царю земному, отрекались от всех мирских сует, искали уединения, где в подвигах молитвы и поста посвящали всецело 143 остатки преклонных лет своих служению Царю Небесному. Памятниками такой их жизни до сих пор служат названия урочищ, где трудились они, например, Келейный буерак, Труженникова пристань и пр. (21). Обычай поселения старцев на краю поселений особенно долго (вплоть до 30-х годов XX в.) держался у казаков-старообрядцев. Так, в х. Морском Чернышковского района до наших дней сохранились воспоминания о кельях “подземельников”, располагавшихся в песках за хутором (22). Интересно, что к «подземельникам» нередко отправляли больных, там их погружали в ямы, предоставляя судьбе: они либо умирали, либо выздоравливали, но в этом случае оставались у «подземельников» до конца своих дней. Старообрядческие келейки нередко держали и старухи, занимаясь в них обучением девочек “старому уставу» (23). Пожалуй, стоит подробнее рассмотреть связь стариков с землей, она может оказаться семантически значимой. Так, известно, что по народным представлениям земля является способом проверки чистоты души и помыслов: землей клянутся, земля принимает тело праведника и не принимает – грешника. Проход под землей или погружение в землю является способом избавления от недуга (ср. лечение скота в период эпизоотий путем прогона через подземный туннель; практика лечения больных погружением в могилу, известная в Скандинавии; лечение больных на Дону у «подземельников»). Земля «проверяла» человека, но она же и «очищала» его, что было весьма значимо для того, кто готовился к последнему испытанию. Вместе с тем, «сближение» с землей готовило человека и к предстоящему возвращению в нее. (В западной Ирландии больного опускали в свежевырытую могилу и трижды кидали на него землю, приговаривая: «Ты пришел из земли, в землю ты обратишься и в день Страшного Суда снова воскреснешь» (24); ср. русское: «Из праха пришел, в прах обратишься»). Наконец, образ Матери-Земли в русском народном прикладном искусстве трактуется некоторыми исследователями, как инстанция, пропускающая сквозь себя неофита в переходно-посвятительных ритуалах (25). 144 Отошедшие от дел и поселившиеся отдельно старики оставляли все свое имущество семье, питаясь тем, что приносили им станичники, но при этом сами участвовали в так называемых рыбных «роздачах»: «Старики, имеющие приволоки, покупаемые ими делями, ходят ловить рыбу в Дон и заливы после полой воды; приезжая каюками к берегу, они раздают мелкую рыбу не только одиноким и безродным старушкам, питающимся милостынею, но и достаточным, приходящим к берегу и дому рыбалки [рыбалкой назывался старик, устраивающий общественные роздачи – М.Р.]. Продажи рыбы односельцам я никогда не слышал. Все просто бывало: как только увидели с горы едущие каюки после ночного рыболовства, к берегу идут и бедные и богатые; рыбалка, имеющий невод, раздает из части своей именно всякому и никто порожний не возвращается. Приходящему нет стыда, а получает как будто от должника, а дающему нет греха и стыдиться отказать…» (26). Как видно, посредством рыбных роздач старики участвовали в процессе умножения и передела общинной доли, не претендуя, однако, на обязательное получение своей части. Они становились обязанными отдавать (положение должника), не претендующими на получение, возможно для того, чтобы избежать статуса «заедающего чужой век». В некоторых источниках особо оговаривается преимущественное занятие «ушедших» стариков рыбной ловлей: «Назад тому лет 80 (считая от 1840 г.) из жителей станиц казаки, оженивши сынов и отдавши замуж дочерей своих, оставляли своих жен и детей со внуками, отходили и жили по одному человеку в своих кельях, также и старухи. Иной далеко строил келью от сынов своих, а иной на базу своем, но рассказывают, очень много было таких, кои жили особо от семьи, не входили в ея хозяйство, а занимались более рыболовством и, приготовивши какую-нибудь рыбу, променивали ее на хлеб хохлам. Таким людям, а особенно старушкам, всякий хозяин носил хлеб мукою и печеным. По переселении из старого городка на гору в 1871 г. после пожара под горою было келий до 20; в них жили весьма престарелые люди, немощные и калеки 145 и безродные. Но мало-по-малу такие отшельники померли, а на место их охотников было мало, и чем дальше, тем становилось меньше, а до наших нынешних времен не осталось такого ни одного человека. За Старым Доном на правой его стороне, на месте, называемом «У монастыря» был, как говорили мне старики, скит, в нем жили отшельники – иноки, всех их было 7 человек, из них был один священник. Келья, в которой он жил, была у них дом молитвенный; они ежедневно там читали там свои молитвы. Их из усердия жители Дона питали хлебом и давали одежду… Кроме тех монахов жили на Белой в балке старики два человека; они имели кельи на западной стороне балки, врытые в гору… Место, где они жили, и ныне называется «стариков кут». Кельи их рыты были на западной стороне балки и их ниоткуда не было видно. Старики эти были не нашей станицы, а отколь-то прихожие; как их звали – никто не знал, только сказывали, что они старообрядцы» (27). Для народной традиции характерно восприятие рыбной ловли как божьего промысла, а рыбаки уподобляются ловцам душ. В славянских поверьях рыба предстает в качестве символа и душ умерших, и еще не рожденных детей (28). Таким образом, старики, прошедшие последнюю инициацию, получали статус берущих у высших сил и наделяющих долей. Интересно, что примерно такие же «посреднические» функции закреплялись за стариками и в крестьянских общинах, где они становились мельниками, паромщиками или пчеловодами. Вождение пчел и получение меда предполагало запреты на сквернословие, распутство, вспыльчивость. Весьма примечательно, что мед – также выступал символом общей доли, в возвращении и разделе которой принимали участие старики-пасечники (29). Таким образом, кажется, удается в какой-то мере разрешить очерченную в начале противоречивую ситуацию: с одной стороны, старики исключались из жизни военизированных мужских сообществ (или поздней поземельной общины), с другой – именно после «ухода» начинали выполнять значимые общественные функции, повышая тем самым свой статус. По146 видимому, именно «уход», понимаемый как последняя инициация, закреплял этот статус и эти функции, связанные с «пограничным» состоянием старости, понимаемом в биологическом, социальном и символическом значениях. Но, разрешив одно противоречие, мы тут же сталкиваемся с другим. Дело в том, что за стариками на Дону закреплялись и такие общественные функции, которые никак не согласовываются с «уходом». К их числу относятся: участие в судах, жеребьевках, в поземельных межеваниях и некоторые другие, которые невозможно было выполнять сидя в земляной яме, живя за пределами поселения. Очевидно, со временем в положении стариков произошли существенные изменения. Письменные и этнографические источники позволяют составить более пространное представление об этих функциях, применительно уже к мирному времени. Эти источники были опубликованы в XIX – начале XX в. В. Ветчинкиным, И. Тимощенковым, М. Харузиным, С. Щелкуновым. Согласно им, именно старикам принадлежала первоначально функция межстаничных межеваний земли. Старики руководили выборным «общей правдой» – человеком, избранным обществом и осуществлявшим «прорезывание воды через Дон» (межевание земель, расположенных по обе стороны Дона). Старики и сами выполняли роль «общей правды» при выделении юртовых земельных владений или возникновении спорной ситуации с земельными границами: Чтобы решить в таком случае спор, назначали третейский суд или, потогдашнему, «общую правду». Общая правда был какой-нибудь старожил. Он, поклявшись перед Евангелием поступать по совести, брал в руки образ Спасителя и шел по тем местам, где, как он помнил, проходили грани. Показания его, в таком случае, были святы и ненарушимы для обеих сторон (30). Если спорное дело доходило до войсковой канцелярии, там также нередко обращались к нормам обычного права: вызывали для присяги все тех же «лутчих» выборных стариков и после целования ими Евангелия 147 выслушивали их показания (31). Иногда для разрешения поземельных споров станицы избирали «почетных стариков» и отправляли их в Главное Войско на лодках по Дону, предполагая что в течение длительного путешествия они примирятся и придут к общему согласию (32). В этом последнем случае особенно наглядно видно стремление разрешить конфликт с помощью Божественной воли путем отсылки по воде лиц, приближенных по статусу к высшим силам. Итак, в источниках, связанных с земельными межеваниями, речь идет о неких «избранных», «лутчих» и «почетных» стариках. Они специально избирались обществом именно из числа старых казаков, за ними само общество признавало особые заслуги, наделяло их особым статусом. За стариками также закреплялась функция примирения «тяжущихся»: «Вообще все старики, а особенно жившие в верховых станицах, поставляли себе в обязанность мирить всякие ссоры и даже тяжбы. Там атаман и старики сами кланялись в ноги тяжущимся, чтобы они помирились и не ездили судиться в Черкасск, где было главное правление. Если враждующие не соглашались на мир, то оба в одном каюке (лодке) пускались вниз по Дону в главное войско на суд; но часто на пути, за крепительной чарой вина, будто неумышленно заводили между собою разговор и забывали о своей вражде. Нет нужды, что назад до станицы надлежало тянуть противу воды, иногда верст сто и двести: приятно то, что атаман и старики, встречая их, поздравляли с миром» (33). Как видно, и в этой ситуации старики приближались к высшим силам, «творящим суд». Таким образом, община активно «использовала» маргинальный статус стариков, их положение у грани, признавая за ними статус «посредников» в общении с миром сакрального. Выполнение таких функций, как суд и «наделение долей» свидетельствуют также и о том, что сама старость понималась в народной традиции как состояние высшей наполненности жизненной силой (долей). Так, С.М. Толстая показала, что главные и наиболее распространенные у славян названия доли-судьбы представляют собой отглагольные дериванты – 148 судьба от судить, доля от делить, рок от речь (говорить) (34). Но состояние высшей наполненности жизненной силой, дающей старикам право на выполнение отмеченных функций, означало также и то, что они исчерпали свою долю, которая полагалась им как часть общеобщинной. Это же состояние означало последнюю грань и дальнейший выбор: либо получить статус человека, уже «заедающего чужой век» (то есть «питающегося» чужой жизненной силой/долей, а значит опасного, уподобляемого вампиру), либо пройти последнее испытание и перейти в группу «лучших», «почетных», использующих свой статус не для получения, а для наделения других благодаря способности подключаться к сакральному источнику. Не тех ли стариков не докармливали в семьях, кто отказывался от последней инициации, получая статус «зажившихся»? Согласно этнографическим свидетельствам, закреплялись за стариками и определенные локусы в рамках казачьих поселений. По свидетельству В.Д. Сухорукова, любимыми местами стариковских собраний были: станичная изба (где им отводились самые почетные места) или дом атамана и голубцы на кладбищах, где они устраивали заупокойные тризны-беседы: «… И старики не все помещались в беседах подле рундуков; некоторые собирались в станичном доме… Другие компании стариков собирались на голубцах (могильные памятники) на кладбище, где, усевшись кружками, каждый поочередно приносил ендову крепкого меда и, разнося кружки за упокой усопших и в честь живущих, начинали любимые песни, повторяемые всею беседою» (35). Очевидно, не случайно за стариками закреплялись одновременно сакральный центр – станичная изба и маргинальная зона – кладбище; статус «посредников» позволял им соединять обе эти точки, обеспечивая связь живых с предками, подпитывая живых славою и силою (долею) погибших. Наконец, в источнике не случайно упоминаются песни, исполняемые стариками. Исполнение так называемых «старин», действительно, было одной из значимых общественных функций стариков. За ними закреплялся 149 строго определенный репертуар, они выступали обычно и в качестве руководителей песенных станичных коллективов; за ними признавался статус хранителей и знатоков песенного казачьего наследия. Так проявлялась уже отмеченная связь судьбы/доли с роком и речью, выражавшаяся в обладании искусством слова и песни. Вернемся, однако, к высокому статусу «выборных» стариков, которые назывались также «почетными» и «лутчими». Дело в том, что на Дону чрезвычайно высокий статус имела также группа так называемых старшин, связанных одновременно и с понятием выборности, и с понятием окончания срока определенной службы. Так, войсковые атаманы, «отходившие свой срок» (снявшие с себя атаманские полномочия добровольно или по решению круга) переходили в категорию старшин. Старшины пользовались на Дону чрезвычайным авторитетом и, в какой-то мере (также как и атаманы), выступали символом донского суверенитета. Когда в 1678 г. правительство потребовало от Войска выдачи бывшего войскового атамана С. Лаврентьева, обвинявшегося в расколе, этому воспрепятствовало большинство казаков. Правительству пришлось затратить чрезвычайные усилия и принять чрезвычайные меры, чтобы добиться исполнения своего требования. Причина сопротивления казачества заключалась не только в том, что среди казаков было много старообрядцев (в том же 1687 г. войско выдало Москве раскольничьего попа Самойлу), а и в том, что казаки считали выдачу бывшего войскового атамана серьезным ударом по самостоятельности войска и традиционным правам казачества (36). Войско давало звание старшин тем, кто отслужил срок войсковой атаманской службы, которая в свою очередь, предполагала прохождение через обряд выборов атамана. Не буду здесь останавливаться на специфике этого обряда (37), отмечу лишь, что он, по сути, являлся переходно- посвятительным ритуалом (это своего рода атаманская инициация), который вполне мог приравниваться к обряду перехода в группу стариков. Возможно, именно поэтому казаки, прошедшие через атаманскую инициацию, попадали 150 (но только по решению Круга) в категорию, приближенную по статусу к «лутчим» и «почетным» старикам. Правда, со временем, старшины станут отделяться от общества, сосредотачивая в своих руках все больше функций и реальной власти. К началу XVII века это почетное звание было присвоено начальниками отдельных казачьих полков и отрядов. По свидетельству Е. Савельева, в 1649 г. впервые в источниках вместо термина «атаман» было употреблено слово «старшина», а к концу XVII в. оно становится преобладающим. В XVIII в. старшины на местах (начальники полков и отрядов) становятся все менее зависимыми от войскового начальства, берут на себя функции, принадлежавшие ранее кругу, постепенно присваивают себе право распоряжаться общественными делами в качестве ближайших советников войсковых атаманов. Наконец, к середине XVIII в. звание старшины, бывшее ранее «избирательным» (Войско могло как избрать казака старшиной, так и лишить его этого звания), становится пожизненным, а в 1754 г. Войско было лишено права назначать старшин, с этого времени это звание жаловалось высшей Российской властью (38). С течением времени, старшинство будет связываться с такими показателями, как наличие власти и денег, в то время как в ранней казачьей истории и старшины, и старики имели высокий статус прежде всего потому, что прошли через специальные ритуалы, переводящие их из категории служилых в категорию отслуживших и заслуживших. Высокий статус стариков был характерен и для поздней казачьей общины (XIX – начало XX в.); по сути он канет в лету вместе с разрушением самой общины уже в годы советской власти. Не имея юридической власти, старики в казачьих общинах реально влияли на принимаемые кругами решения, нередко определяли, кому занимать выборные должности (39). Во время станичных и хуторских сборов почетные старики занимали почетные же места: атаман садился в переднем углу (если сбор проходил в станичной избе), справа от него располагались судьи, а слева – старшины и почетные старики. По большим праздникам, когда устраивались станичные угощения, 151 старики удостаивались специального угощения «общественным медом» «на станичный кошт» (40). О высоком статусе старости вообще и старых родителей в верховых донских станицах применительно ко второй половине XIX в. свидетельствовали М. Сенюткин и М. Харузин: «Родители пользуются у верховцев величайшим уважением… Почтенные отцы семейства выслушивают и исполняют с покорностью все, даже прихотливые желания своих престарелых родителей, предсмертные слова их имеют часто силу духовных завещаний, по форме составленных. Родители для верховцев почти то же, что святые. Нет письма, в котором казак не испросил у них заочного благословения, на веки нерушимаго; нет важнаго случая на войне, где бы он не считал себя спасенным их святыми родительскими молитвами. Бывали у верховцев примеры поразительного величия родительской власти… Так в не слишком давние годы одна хоперская женщина за обыкновенный проступок против нравственности собственноручно наказала палкой своего богатыря сына, генерала Лощ-на, и когда он вскричал: «помилуйте, матушка, вспомните, что я генерал» – спокойно отвечала: «не генерала бью, а сына!»… Еще в очень недавнее время власть отца не ограничивалась у казаков даже уходом сына на службу или отделением его на особое жительство, так как отец властен в сынах своих до скончания века» (41). О том же свидетельствуют и многочисленные воспоминания пожилых казаков и казачек, опрошенных нами в экспедициях в 80–90-е годы XX века. Приведу только один пример: «Ругала мама мине и била. Бигу на агарот, а идеть старая старушка, а я прабегла и ниче ни сказала ей. Заходит: «Григоривна, твая дите побегля и са мной ни паздаровкалась, и дарогу мне пирибегла». Я с агарода прихажу, мама миня как начала лучижиной лязгать: «Ты зачем вот тах-та исделала? Почиму ты дарогу пиришла старушки? Иди, паздаровкайся!». Ага, фсе. Мима идешь: «Здарова, бабуня или дядуня!» И дарогу ни пирихади людям» (42). В заключение отмечу, что значительное расширение функций стариков происходило по мере перехода казачества к мирной жизни, производящим 152 отраслям хозяйствования, в социальной сфере – с переходом от закрытых мужских сообществ к поземельной общине. Расширение сферы бытия требовало решения массы сложных вопросов, и в изменившихся условиях оказывались востребованными опыт и знания стариков. Эта ситуация не является спецификой одного лишь Дона, она универсальна для сообществ, осуществляющих переход к потестарным структурам. Применительно к Кавказу Ю.Ю. Карпов назвал такую ситуацию подобием «революции стариков» (43). Там управленческие органы мужских союзов, состоявшие из старших, достигших зрелого возраста мужчин, превратились со временем в орган власти общины. На Дону связан скорее процесс сложения властных структур был с группой старшин, а не стариков, он не сопровождался закреплением за стариками столь широких прав и полномочий, как это было на Кавказе, но все-таки обеспечил то своеобразие в положении этой возрастной группы, которое отличало поздние казачьи общины от общерусской поземельной общины. Но не значит ли это, однако, что и русская крестьянская община проходила когда-то через этот же этап и имела когда-то ту же специфику в изменении статуса и функций стариков, не получивших, однако, развития на значительной части России из-за становления института крепостного права? ПРИМЕЧАНИЯ 1. Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX – XX в. Л., 1988. С. 125. 2. Там же. С. 126. 3. Леонов А. Войсковой круг // Донские войсковые ведомости. 1862. № 26. 4. Кириллов А. Часовни, церкви и монастыри на Дону от начала их появления и до конца XIX века. Церкви в донских хуторах и поселках // Сборник Области войска Донского Новочеркасск, 1908. Вып. 8. С. 45. 153 статистического комитета. 5. Полевые записи автора 1986 г. в х. Крапивине Иловлинского р-на Волгоградской области. 6. Картины былого Тихого Дона. СПб., 1909. С. 15. 7. Эварницкий Д.И. Из Украинской старины. Альбом. СПб., 1900. С. 64-65. 8. Литвинова П. Как сажали в старину людей старых на «лубок» // Киевская старина. 1885. Июнь. С. 354–356. 9. Эварницкий Д. И. История Запорожских казаков. СПб., 1892. Т. I. С. 302. 10.Ястребов В. Новые данные о союзах неженатой молодежи на юге России. Киев, 1896. С. 43. 11.Мисюрев А. А.(сост.) Сибирские сказы, предания, легенды. Новосибирск, 1959. С. 19. 12.Свод русского фольклора. В 25 т. Т.1. Былины Печоры. СПб. – М., 2001. С. 481. 13.Там же. 14.В народных преданиях создан образ Ильи Муромца – святого угодника, почившего в Киевских пещерах. Сохранилось изображение, относящееся к XVII в., с изображением преподобного Ильи Муромца, вселившегося в пещеру преподобного Антония, где, согласно надписи на гравюре, «доныне нетлен пребывает». Есть и письменные свидетельства о пребывании нетленных мощей Ильи Муромца в Киево-Печерской лавре. Согласно былинной версии, Илья заезжает в пещеру, после чего каменеет, или строит Печерскую церковь на деньги подземного клада и в ней каменеет (см. подробнее: Новичкова Т. А. Эпос и миф. СПб., 2001 С.14). 15.Пудавов В. Монастырское урочище на Дону // Донские войсковые ведомости.1853. N2. 16.Левитский Г. Монастырское урочище или Монастырский городок // Донские войсковые ведомости. 1866. № 22. 17.Ригельман А.И. История, или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону 154 поселились, какия их были дела и чем прославились и пр.,: Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. М., 1846. № 3. С.99. 18.Левитский Г. Монастырское урочище // Донские войсковые ведомости. 1861. № 47. 19.Там же. 20.В Ветлужье записана быличка о парне, который для получения клада совершил грех с сестрой, матерью и кумой. Чтобы очиститься, он должен был поливать обгорелые головешки до тех пор, пока они не зазеленеют; последняя головешка зацвела лишь после того, как он тайно омыл в церкви тело девушки-покойницы (см: Ширский А. А. Из легенд Ветлужского края // Труды Костромского научного общества изучения местного края. Вып. XXIX. Кострома, 1923. С. 15). 21.Я.А. Археологические замечательности, старинные предания и настоящий быт Тишанской станицы (Хоперский округ) // Донские войсковые ведомости. 1873. № 27. 22.Полевые записи автора 1999 г. в х. Морском Чернышковского р-на Волгоградской области. 23.О браках между раскольниками // Донские областные ведомости. 1872. N40. 24.Мошкова В.А. Гагаузы Бендерского уезда // Этнографическое обозрение. М., 1901. № 4. С. 44. 25.Денисова И.М. Отражение фито-антропоморфной модели мира в русском народном творчестве // Этнографическое обозрение. 2003. № 5. С. 68-86. 26.Из Донской старины. Записки священника Пивоварова // Казачий вестник. 1884. № 14. 27.Н.Г. Из донской старины // Казачий вестник. 1884. № 19. 28.Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 2002 С. 417. 29.Щепанская Т.Б. Севернорусское пчеловодство: практика и магия // Из культурного наследия народов Восточной Европы. СПб., 1992. С. 73. 155 30.Тимощенков И. Общественный быт и народные обычаи Казанской станицы //Труды Области войска Донского статистического комитета. Новочеркасск, 1874. Вып. 2. С. 145. 31.Щелкунов С. Войско Донское при атамане Алексее Ивановиче Иловайском // Сборник Области войска Донского статистического комитета. Вып. X. Новочеркасск, 1911. С. 65. 32.Кательников Е. Исторические сведения о Верхне-Курмоярской станице, составленные из сказаний старожилов и собственных примечаний, 1818 года декабря 31 дня. Новочеркасск, 1886. С. 57, прим. 33.Сухоруков В.Д. Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях. Новочеркасск, 1892. С. 56. 34.Толстая С.М. «Глаголы судьбы» и их корреляты в языке и культуре // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 143. 35.Сухоруков В.Д. Указ. соч. С. 33. 36.Дружинин В.Г. Раскол на Дону. СПб., 1889. С. 159-160; Мининков Н.А. Донское казачество на заре своей истории. Ростов-на-Дону, 1992. С. 252. 37.Отсылаю, например, к моей статье: (Рыблова М.А. «Хранители казачьих кладов: к вопросу о концепции судьбы в русской народной традиции // Судьба. Интерпретация культурных кодов. Саратов, 2004. С. 111 – 175). 38.Савельев Е. Трехсотлетие Войска Донского. СПб., 1870. С. 73. 39.В этом отношении показательна заметка, помещенная в «Вестнике казачества» за 1913 год, в которой говорится о том, что претенденты на должность станичного атамана рассылали по хуторам подручных – магарычить стариков (деньгами и водкой), «чтоб за них голосовали» (см: Выборы атамана // Вестник казачества. 1913. № 34). 40.Леонов А. О донских пословицах и поговорках // Донские войсковые ведомости. 1855. № 15. 41.Харузин М. Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права. Вып. I. М., 1885. С. 214. 156 42.Полевые записи автора 2000 г. в станице Усть-Хоперской Волгоградской области. 43.Карпов Ю.Ю. Джигит и волк. СПб., 1996. С. 136–149. Е.М. Белецкая (Тверь) ПЕСЕННЫЙ ФОЛЬКЛОР ТЕРСКИХ КАЗАКОВ Казачество как этнический, социальный и культурный феномен заслуживает особого внимания. В прошлом – беглая вольница, существовавшая на Дону, Яике, Волге, Тереке, Кубани, зачастую в иноязычном окружении, пестрая по этническому составу, постепенно превращавшаяся в профессиональное воинство, в замкнутое военное сословие; в настоящем – этнические группы старожилов, сохранивших реликты славянской культуры. Казачество определяется как культурноэтническая, сословно-территориальная, историко-культурная, социальнопрофессиональная, этносословная общность, этнографическая группа и т.п. Чаще всего казачество называют субэтносом, ставшим со временем военнослужилым сословием, сохранившим этнокультурные особенности (1). Этническое сознание и социальная психология казачества нашли самое широкое отражение в фольклоре. Выражая социальные интересы в сочетании с общекультурными ценностями, фольклорное произведение, как и фольклор в целом, дает исследователю богатейший материал для постижения социокультурного феномена того или иного этноса, как в синхронном, так и диахронном срезах (при наличии временных, стилистических и других вариантов психологии текста). Изучением занимаются этнического специальные сознания науки, и социальной поэтому необходим комплексный подход к анализу фольклорных материалов с использованием достижений этнографии, истории, литературоведения, языкознания, а также 157 культурологии и лингвокультурологии, этнолингвистики, социальной психологии и других наук. Рассматривая казачий фольклор как социокультурный феномен, мы выделяем два аспекта исследования: 1) изучение локального репертуара как явления культуры; 2) анализ и синтез зафиксированных в фольклорном тексте реалий культуры (в том числе материальной), социально- психологического уклада, специфики казачьего мировидения. Понять духовную культуру казачества можно только с учетом его социальноэтнической специфики. Путь к этому – локальные исследования с последующим сопоставлением закономерностей, социальной и обобщением, и региональной выявление специфики общих казачьего фольклора. История терского казачества, начиная с века, полна крутых поворотов, насыщена героическими и трагическими событиями. Своеобразная культура казаков Терека, в том числе и фольклор, «находится на грани исчезновения» (2). В результате военных действий на территории Чеченской республики погибли многие архивные материалы, среди которых были многочисленные записи песенного фольклора, сделанные в течение 1965–1990 гг. студентами Чечено-Ингушского госуниверситета. Записи производились в станицах Червленной, Старом (Новогладковской), и Новом Щедрине, Старогладковской, Шелковской, Каргалинской, Гребенской Курдюковской Шелковского р-на, в Калиновской и Мекенской Наурского р-на, в Троицкой, Орджоникидзевской (Слепцовской), Нестеровской Сунженского р-на. Публикаций фольклорных текстов в этот период почти не было (3), поэтому то, что сохранилось, представляет значительную ценность для характеристики казачьего фольклора, бытовавшего в последней четверти ХХ века. В репертуаре казаков Терека сохранились былины, которые, с одной стороны, совпадали с общерусскими сюжетами, а с другой – обладали специфическими чертами. Основной состав былинных песен зафиксирован в 158 гребенских станицах (время поселения – XVI век). В станицах Наурского рна, образованных в 1770-е годы из волжских казаков (4), былин почти не было; на Сунженской линии, основанной в середине XIX века, их не было вообще. Былинные песни, бытовавшие на Тереке, привлекали внимание собирателей и исследователей – В.Ф. Миллера, Ф.С. Панкратова, М.П. Карпинского, В.П. Пожидаева, Б.Н. Путилова и др. (5) Из работ последнего десятилетия представляет интерес обзорная статья А.А. Банина, посвященная собиранию и изучению казачьих былин (6). В бытовавших среди казаков былинах закреплены ситуации, связанные с охраной границы («Застава богатырская»), длительной отлучкой («Добрыня в объезде и неудачная женитьба Алеши»), встречей с разбойниками («Илья Муромец и разбойники»), а также сюжетная ситуация «Богатыри на корабле», т.е. сюжеты, отражающие специфику военизированного быта казачества. Так, Б.М. Соколов объясняет популярность среди казаков былины об отъезде Добрыни, прощании его с матушкой и оставлении им молодой жены с запретом не выходить до известного срока замуж близостью былинного сюжета к условиям казацкой жизни (7). Именно Добрыня Никитич отправляется в поле «показаковать». Этот мотив встречается почти во всех былинах об этом богатыре. В былинном сюжете «Добрыня и Маринка», известном на Тереке и на Урале, есть любопытная деталь: Маринка-колдунья превращает Добрыню в тура, он всем – «атаман-золотые рога» (8). Таким образом, былинный герой наделяется элементами казачьей атрибутики, которая сохраняется даже в его трансформированном облике. Некоторые былинные тексты, бытуя у казаков, насыщаются особенностями походного быта, как, например, песня «Казак наезжает на разбойников», представляющая собой продукт эволюции былинного сюжета «Илья Муромец и разбойники», которая по содержанию и поэтике ближе к походной песне, чем к былине. Этот сюжет в форме былинной песни известен и гребенским казакам (9). Гребенцы знали былинные песни про малютку Илью Муромца, песню о Сокол-корабле (Червон-корабличке), 159 былинный фрагмент «Хвастовство на пиру», сохранявшиеся в живом исполнении до 1960-х годов (10). Специфика былинно-песенного творчества гребенских казаков проявилась в сюжетном составе, в определенном соотношении героических и сказочных былин; в особой песенной форме их исполнения; в наличии некоторых деталей, передающих местный колорит (Алеша Попович в бешмете из зеленой парчи; Алимов ток, Шалинское поле) (11). Представляет интерес проблема сходства былинных песен с военно-бытовыми и балладными, а также приуроченность некоторых произведений этого жанра к обрядам – при пускании кораблей на Троицу, на свадьбах. Остаются актуальными проблемы эволюции жанра и сравнительного анализа поэтики. В локальном репертуаре терцев, уральцев, донцов и т.д. можно выделить собственно казачьи песни, в которых выражается социальная психология субэтноса. В таких произведениях образ казака или казачки занимает центральное место, независимо от жанра, и каждый из сюжетов описывает героя в определенной ролевой ситуации, что, несомненно, влияет на характер образа. Мякушин, говоря о значении песен для казачества, отмечал следующее: «…У нас песни не удовлетворяют какой-либо пустой прихоти казака, а составляют его существенную потребность и имеют на казака сильное оживляющее и воодушевляющее влияние, особенно в его трудной походной и боевой жизни» (12). Необходимой предпосылкой возникновения исторических песен на Тереке, которые пришли на смену эпическим былинным, явилось активное участие казаков в событиях политической жизни, осознание своих связей с движением истории. Социально-исторические песни преобладают в фольклоре XVI–XVII веков, военно-исторические – в XVIII–XIX веках. Жанровообразующим элементом в структуре исторических песен, как показывают наблюдения, является пространство, а не время. Более того, этот жанровый признак закрепляется в зачине песен: «Как на реченьке было, братцы, на Камышинке», «Между Тереком и Сулаком поля распахана», «Не 160 во матушке было во Расеюшке» и т.п. Кроме реки, в зачине исторической песни часто встречается указание места действия в системе своеобразных географических координат. В сюжетных ситуациях, отраженных в исторических песнях, казаки показаны как единый коллектив – в сражениях с внешними врагами (хивинцами, турками и т.д.) и в отношении к атаману, что характерно для социально-исторических песен XVI–XVII вв., или к военачальнику (в поздних военно-исторических песнях). «Коллективная» (социально- групповая) психология казачества проявляется и в содержании песни, и в ее форме. Например, песенной формулой исторических песен является следующее клише: «всё донские, гребенские да яицкие они казаки», которое переходит из песни в песню в репертуаре донцов, гребенцов и уральцев («Не на реченьке было на Камышинке»). Взаимоотношения между атаманом и казаками в песне строятся по определенному стереотипу, сложившемуся в XVI веке: атаман (Ермак Тимофеевич) обращается к казакам с речью («Уж он речи говорит, ровно как в трубу трубит»), советуется с ними, где лучше зимовать («Как на реченьке было, братцы, на Камышинке»). Традиция обращения с речью сохраняется и в военно-исторических песнях XVIII–XIX вв., но говорит уже не атаман, а казачий генерал, пользующийся уважением среди рядовых казаков, или полковник. Своеобразно выражено социальное самосознание казаков в гребенской песне «Не из тучушки ветерочки они дуют», широко известной на Тереке. В ее основе лежит предание о встрече казаков с Иваном Грозным. Примечательно, что казаки обращаются к царю с речью, а не наоборот. И начинается речь с напоминания: прежде «царь-надежа» дарил-жаловал своих казаков, а теперь «ничем ты нас, гребенских казаченьков, не пожалуешь». Иван Грозный жалует казаков рекой Тереком «со притоками» (13). В. некоторых вариантах содержится упрек царю за то, что он жалует только князей да бояр. Таким образом, в песне подчеркивается социальное неравенство и социальные противоречия разных слоев общества. 161 Другой сюжет, связанный с образом царя, содержит очень важный для казаков, особенно старообрядцев, мотив – право на ношение бороды, которого их хотят лишить. Обращение к Ивану Грозному в жанровой форме плача делает эту тему необычайно выразительной: «Гребенской казак на часах стоит, На часах стоит, как свеча горит, Как свеча горит, сам слезьми плачет…» (ИПТ, 23). Сюжет был приурочен и к образу Петра Первого. «Плач по Петру Первому» был записан в 1965 году автором от Е.М. Ивановой, 1863 г.р., в станице Гребенской. В нем использована схема плача по Ивану Грозному («Не во матушке белокаменной Москве было во Россеюшке…»), однако гребенской казак обращается к буйным ветрам со словами: «Подуйте-ка, ветры буйные, Разнесите землю с царской могилушки! Подымите вы царя белого, Петра Первого». Концовка песни содержит традиционную просьбу посмотреть на свою армеюшку, которая стоит «не по-первому, не по-прежнему». Описание «армеюшки царя белого, Петра Первого» встречается в песнях гребенцов довольно часто. Примечательно, что исторический сюжет во всех вариантах содержит имя Петра, что дает основание исследователям считать песню откликом на крупный поход П.М. Апраксина в 1711 году (ИПТ, 119), однако имя князя Мансурова – более поздняя вставка: он водил свой отряд за Кубань в 1788 году. Противоречие снимается в варианте, записанном в 1980 г. в ст. Червленной, в котором осталось упоминание гор персидских и описание силы-армии, казачьей гвардии, с походным атаманом впереди: «Он несет наголо шашку острую, Шашку острую, хоругвь грозную. Это гвардия царя белого, Царя белого, Петра Первого». Вместе с историческими именами оказались утерянными и детали одежды князя: «На нем шапочка – кабардиночка, Как на нем сидит, ровно звездочка» (ИПТ, 57). Даже беглый обзор сюжетов говорит о значении исторической темы, связанной с эпохой Петра 1, в историко-песенном фольклоре гребенского казачества. Это объясняется не только значимостью самой эпохи, но и 162 активной ролью казачества в военных походах, сражениях и других исторических событиях того времени. Предметом изображения в историческом фольклоре XIX века стали Отечественная война 1812 года, Кавказская и русско-турецкие войны. Исторический материал укладывался в типовые ситуации, разработанные еще в песнях XVIII века: выступление армии в поход, сражения с турками или с горцами, осада крепости, взятие вражеского города или аула, смерть и похороны военачальника и т.п. Все больше песен подвергалось влиянию литературы, сближаясь с ней по форме и содержанию. В лирических песнях о войне и службе следует выделить тематические подгруппы, последовательно отражающие жизнь казака: проводы, походный быт, сражения, возвращение или смерть на поле боя. Сражения, приуроченные к определенному историческому событию, составляют предмет исторического жанра. Однако между историческими и военнобытовыми песнями существует идейно-тематическая связь, которая проявляется, в частности, в том, что в основе песен разного типа лежит сходная ситуация, как, например, смерть на поле боя в песнях «Не под славным было городочком» и «Ты кручина моя, кручинушка» (14). Все лирические песни с большим или меньшим основанием можно отнести к мужским или женским (15). Мужской и женский репертуар определяются не столько принадлежностью исполнителей к полу, сколько особым отношением к действительности, которое отражается и в словесном тексте, и в мелодии. Мужские песни спокойней, эпичней, они могут быть даже «нейтральными», с повествованием от 3-его лица; женские песни содержат больше эмоций, в них преобладают обращения, монологи и т.п. Главные отличия определяются особенностями мужской и женской психологии, разными ролевыми функциями мужчин и женщин в общественной жизни. Различение мужских и женских песен соответствует определенным этапам развития лирических песен, что связано с усложнением психологии 163 личности и отражением этого в фольклоре. Т.М. Акимова считает, что женские лирические песни возникли раньше мужских, они древнее по времени возникновения, консервативнее по своим поэтическим формам (16). Однако следует отметить интенсивное развитие мужской лирики в южных районах. У казаков еще в XVI веке были исторические песни лирической разновидности, потому что казаки являлись активными участниками исторических событий, о которых они пели. Традиции историко-песенной лирики нашли дальнейшее развитие в походных казачьих песнях. В походных песнях лирическое начало преобладает: произведение не столько изображает событие, сколько выражает отношение к нему. Предметом изображения являются даже не события, а определенные жизненные ситуации (например, «казак на службе»). Лиризм походных песен проявляется в характере главного героя. В исторических песнях XVI века создается образ казачьей массы; общий тон повествования – эпический, оно ведется от 3-го лица; в походных и поздних воинских песнях повествователь – «мы»; в «провожальных» мужских песнях появляется лирическое «я». Для казака «провожанье», с одной стороны, это прощанье с домом, станичным бытом, с родными и близкими, с любимой девушкой или женой, а с другой – начало новой, походной жизни. В данном случае происходит отмечаемая социальными психологами «смена ролей» (17) личности: сын, брат, муж – воин. Песни психологически подготавливают казака к новой социальной роли. В качестве «провожальных» исполняются и походные песни, в которых иногда содержатся картины проводов. В них казаки выглядят (или хотят выглядеть) бравыми, молодцеватыми, так как эти песни выражают социальную психологию казака, который должен быть готовым к военным действиям, к походам и сражениям. В провожальной песне «За горами, братцы, нас было не видно» описывается состояние казаков перед походом на общем фоне казачьего быта: писарь по списку проверяет наличие казаков и «проздравляет» их с походом; садясь на коней, казаки запели, «прослезили весь народ», и особенно отцов-матерей; провожают их 164 «шельмы-жены». Готовность к походу выражается в словах: «Мы походов, братцы, да мы не боимся, Больно радуемся, больно радуемся» (18). Помимо песен, выражающих коллективную психологию казаков, в мужском репертуаре есть песни другой психологической направленности. Примером выражения «индивидуальной», «личностной» психологии является мужская провожальная «Грусть, тоска, печаль, досада»: Грусть, тоска, печаль, досада, – Не могу ее снести. Куда служба меня отзывает, Туда должен я пойти. Должен, должен да я непременно Сказать: «Милая, прощай! Ты прощай, прощай, моя милая, Прощай, жизнь-радость моя!» (Кальченко А.Т., 1900 г.р., ст. Гребенская) В этой мужской песне отражено противоречие между социальным долгом и чувствами к любимой, вызванное одновременным «исполнением двух ролей» (как констатирует социальная психология, это нахождение в двух разных системах общественных отношений). Женские провожальные песни также неоднородны. Но здесь на содержание песни в первую очередь влияет характер мелодии. Протяжные песни всегда печальны; частые, несмотря на словесное содержание песни, создают образ не унывающего ни при каких обстоятельствах героя. Сходные образы в протяжной и частой песнях воспринимаются по-разному. Исход конфликтной ситуации (противоречия между чувствами к милой и долгом) в мужской лирической песне «Грусть, тоска, печаль, досада» выражен в условно-желательной, но неосуществимой форме. В женской песне «Тут ишли-прошли ребяты молодые» условно-желательная форма отнюдь не производит трагического Использование частых впечатления песен в благодаря качестве 165 частой мелодии. провожальных является отличительной особенностью казачьей военно-бытовой лирики. В крестьянском фольклоре проводы в солдаты – всегда трагическое событие. Трагические коллизии отражены в казачьих балладах. Это неразрешимые противоречия между мужем и женой, молодцем и девицей, родителями и детьми (матерью и сыном, отцом и дочерью). Среди баллад встречаются сюжеты, восходящие к обрядовым ситуациям: «Молодец тонет при переходе через реку» (ловит венок и тонет). Мотив увоза девицы встречается в былинной песне «Как ни по морю было по морюшку», в классической балладе («Шинкует шинкарочка», «Зацветало чисто поле») и в поздней, «мещанской» («Катя-Катерина»). Семейные баллады дополняются сюжетом «Муж и сын в гостях у жены», записанным в двух редакциях, старинной и современной («Из походу ишли два героя» и «Садилось солнце ясное»). Лирические необрядовые песни наиболее близки к общерусскому репертуару, казачья специфика отражена в них меньше всего. В целом ряде сюжетов изображаются ситуации, характерные для русского песенного фольклора. Это добрачные отношения между молодцем и девицей, и если «частые» (быстрые) песни передают радость встречи, любви, то мотивы протяжных песен – ожидание, тоска, измена, разлука. Соотношение «скоморошин» и протяжных лирических в репертуаре станиц примерно одинаковое. Специфической особенностью исполнения частых песен является сопровождение ударами в «тулунбас» (барабан), функцию которого часто исполнял медный таз, или отбивание ритма ложками, или просто ладонями, по столу. Под частые песни неизменно танцевали лезгинку. Своеобразие календарных обрядов заключалось в параллельном исполнении на святках «лески» (особой колядки) и хождения по домам «Христа славить». Масленица отмечалась широко, наряду с престольными праздниками, особенно в станице Гребенской, куда съезжались казаки из других станиц. Устраивали конные соревнования, скачки с джигитовкой. «Гуляли» на улицах, столы накрывали «в складчину». У гребенских казаков 166 сохранилась игра «брать город», известная также уральским казакам. Однако у гребенцов «город» охраняли девушки с прутьями, а «брали» его казаки на конях. Нужно было прорваться сквозь строй девушек, которые били казаков прутьями, и поцеловать избранницу. Игра сопровождалась песней «Не сумел сокол ворону поймати, хорошую целовати…» (19). С Троицей на Тереке связан обряд пускания кораблей, вписывающийся в систему общеславянских весенне-летних обрядов. Детали обряда, перешедшего в яркую драматизованную игру, свидетельствуют о том, что казаки совершали ритуальное потопление кораблей с фигурками казака и казачки (куклами) как жертвоприношение воде и умершим предкам. Обязательным элементом на разукрашенном корабле был «стол» с едой явно поминального характера: с курицей или жареным воробьем, яичницей из воробьиных яиц, вином. На центральную стрелку корабля надевали венок, украшенный лоскутами, лентами (20). Сохранилась фотография, сделанная в 1962 году в станице Старогладковской, на которой женщины танцуют во дворе лезгинку вокруг корабля с куклами (правда, уже не самодельными, а покупными), перед тем как нести его на Терек. Это документальное подтверждение того факта, что календарные обряды еще бытовали в казачьих станицах сравнительно недавно. Потопление «казака» и «казачки» может быть рассмотрено и в связи со свадебным обрядом. Отправляя «жениха» и «невесту» к умершим предкам водным путем, участники обряда как бы получали от них благословение. Не случайно песни, исполняемые при пускании кораблей, звучали и на свадьбах: «Селезень мой, селезень», «Как ни по морю было по морю» (последняя песня исполнялась на свадьбе при переходе девушки от отца к дому жениха и повествовала об увозе девушки на разукрашенном корабле). Свадебный обряд гребенских казаков складывался на основе тех же элементов, что и общерусский, но под влиянием казачьего быта и обычаев соседей-горцев. Это отразилось в своеобразии праздничной одежды, незначительно отличавшейся от горской, в обычаях ставить невесту на 167 войлок, стрелять в воздух, джигитовать, обязательно давать в приданое тазик и зеркало, обходить родню с лепешками и т.д. Ход свадебного обряда в целом соответствовал общерусской схеме, но к той или иной ритуальной ситуации прикреплялись разные песни. В то же время ряд песен («Ты река ль моя, речушка», «Калина с малиной», «Недолго веночку») встречались и в казачьем, и в общерусском свадебном репертуаре. Среди казаков-старожилов Шелковского и Наурского районов бывшей ЧИАССР широко бытовали свадебные величальные песни, а «корильные» отсутствовали. В Сунженском р-не, заселенном в середине XIX века, корильные песни исполнялись. Рассказывали, что из-за этого однажды чуть свадьба не расстроилась: родственников жениха из станицы Калиновской Наурского р-на очень обидело исполнение корильной песни в их адрес, и стороне невесты стоило большого труда объяснить, что это всего лишь дань традиции. Обрядовая приуроченность песни к определенному моменту свадьбы – величина переменная: один и тот же текст исполнялся и на девичнике (вечеринке), и во время свадебного пира, в обрядовой ритуальной ситуации и вне обряда («Калина с малиной»). Параллельно наблюдается как прикрепление необрядовой песни к обряду, так и отделение традиционно свадебной от обряда («На серебряной реке» – «Уж вы бабочки, бабеночки мои»). Отличает свадебный репертуар гребенцов обилие «частых», или скоморошных, песен, которые исполнялись и на свадьбе, и вне обряда. Анализ текстов подтверждает их исконную связь со свадебной символикой. В них сохранилось иносказательное описание предбрачных отношений: выбор невесты или суженого, переход через реку, мотив зеленого сада как символа любовных отношений, символика подарков и т.д. Все сказанное подтверждает богатство и многообразие фольклорного классического наследия терских казаков, все еще недостаточно изученного. Остаются актуальными проблемы социально-этнической специфики казачьего фольклора, общей картина мира и места в ней каждого жанра; 168 соотношение «мужского» и «женского» взгляда на мир; особенности бытования и характер изменений песенного репертуара в целом и отдельных жанров, циклов, произведений; проблема вариативности и ряд частных вопросов, касающихся поэтики казачьего фольклора. Пришло время не только комплексных экспедиций, но и комплексных исследований. Представляется перспективным принципиально новый подход к анализу художественной картины мира казаков, элементами которой являются сюжетные ситуации, отраженные как в фольклоре, так и литературе. При этом обнаруживаются три типа соотношений литературного и фольклорного материала. Общие мотивы, темы, сюжетные ситуации отражаются в фольклорных и литературных произведениях; они же могут параллельно развиваться по законам фольклорных и литературных жанров, образуя варианты и версии; определенные мотивы, темы, сюжетные ситуации существуют только в фольклоре или только в литературе. Таким образом, фольклор и литература в общей картине мира сосуществуют, дополняя друг друга (21). Выявление словесной, фольклорно-литературной картины мира – новый этап в изучении мира казаков. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Дулимов Е.И. История власти и казачьей государственности на Дону. Ростов-на-Дону, 1999. С. IV; Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в ХVШ-Х1Х вв. Ростов-на-Дону, 2001. С. 4–5; Заседателева Л.Б. Терские казаки: (середина XVI–начало XX в.): Историко-этнографические очерки. М.: МГУ, 1974. С. 117 и др. 2. Мир славян Северного Кавказа. Вып. 1 / Под ред. О.В. Матвеева. Краснодар, 2004. С. 3. 3. Песни Терека: Песни гребенских и сунженских казаков // Публ. текстов, вступ. статья и примеч. Ю.Г. Агаджанова. Грозный, 1974. Записи собирателей на территории соседней 169 республики отражены в следующем сборнике: Русская песня в Дагестане. (В записях 1964 – 1969 гг.) / Публ., вступ. статья и комм. В.С. Кирюхина. Махачкала, 1975. 4. Об этом см.: Тхамокова И.Х. Основные этапы истории формирования терского казачества // Мир славян Северного Кавказа. Вып. 1. Краснодар, 2004. С. 233. 5. Миллер В.Ф. Казацкие эпические песни XVI и XVII веков // Миллер В.Ф. Очерки русской народной словесности. Т. III. М.; П., 1924. С. 249– 296; Гребенцы в песнях. Сборник старинных, бытовых, любовных, обрядовых и скоморошных песен гребенских казаков / Собр. Ф.С. Панкратов. Владикавказ, 1895; Карпинский М.П. Старинные песни гребенских казаков // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа (Далее СМОМПК). Вып. 24. Тифлис, 1898; Фарфоровский С. В. Из фольклора терских казаков // Записки Терского о-ва любителей казачьей старины. 1914. № 3. С. 72–77; Пожидаев В.П. Старины терских казаков: Былевой эпос // СМОМПК. Вып. 44. Тифлис, 1915. С. 85–169. Отд. 2; Путилов Б.Н. Русская былина на Тереке: собирание и изучение терской казачьей поэзии, особенно эпической // Уч. зап. Грозненского пединститута. Вып. 3. Грозный, 1947. С. 7–46 и др. 6. Банин А.А. О собирании и изучении южнорусских (казачьих) былин и былинных песен: итоги и перспективы // Русский фольклор: Эпические традиции. СПб., 1995. Т. 28. С. 111–115. 7. Соколов Б.М. Русский фольклор. Вып. 1. М., 1929. С. 37. 8. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. 2-е изд. / Сост. А.П. Евгеньева, Б.Н. Путилов. М.: Наука, 1977. С. 46. 9. См.: Песни гребенских казаков/ Публ. текстов, вступ. ст. и коммент. Б.Н. Путилова. Грозный, 1946. № 213. (Далее – ПГК). 10. См.: ПГК, №№ 1, 212; 137 и др., а также тексты, записанные в 1965 году от 102-летней жительницы ст. Гребенской Евдокии Михайловны Ивановой (личный архив автора, далее – ЛАБ). 170 11. Такая деталь одежды богатыря зафиксирована в сюжете «Богатыри на корабле»; местные географические название – в былинной песне «Престарелая старушка пашню пахивала» (ПГК, № 136, № 214). 12. Сборник уральских казачьих песен / Собр. и издал Н.Г. Мякушин. СПб., 1890. С. VII. 13. Исторические песни на Тереке/ Подгот. текстов, статья и примеч. Б.Н. Путилова. Грозный, 1948. №1 (Далее – сокращенное название ИПТ с указанием страниц дается в тексте). 14. Обе песни записаны автором от А.И. Лимановой (1901 г.р.) в станице Гребенской в 1968 г. 15. Характеристику мужского и женского репертуара приводит также уральский исследователь Е.И Коротин. См.: Коротин Е.И. Фольклор яицких казаков. Алма-Ата, 1982. С. 11. 16. Акимова Т.М. О поэтической природе народной лирической песни. Саратов, 1966. С. 83. 17. Ковалев А.Г. Куpc лекций по социальной психологии. М., 1972. С. 8; Социальная психология: История. Теория. Эмпирические исследования. / Под ред. Е.С. Кузьмина и В.Е. Семенова. Л., 1979. С. 82–83; Социальная психология личности / Отв. ред. М.И. Бобнева, Е.В. Шорохова. М., 1979. С. 300–303 и др. 18. Текст записывался неоднократно: от Ф.А. Лиманова, Е.М. Ивановой, И.Г. Смирновой (ст. Гребенская) и др. Вар.: ПГК, № 124 и др. 19. Информант – 102-летняя Е.М. Иванова, ст. Гребенская., 1965 г. 20. Подробнее об этом – см.: Белецкая Е.М., Великая Н.Н., Виноградов В.Б. Календарная обрядность терских казаков // Этнографическое обозрение. 1996. №2. С. 50–63. 21. См.: Белецкая Е.М. Словесная картина мира казаков // Научная жизнь Кавказа. Приложение. 2004. № 10. С. 139–146. 171 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ 1. Аргудяева Юлия Викторовна доктор исторических наук, заведующая отделом этнографии, этнологии и антропологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН 2. Белецкая Екатерина Михайловна кандидат филологических наук, доцент Тверского государственного университета 3. Жигунова Марина Александровна кандидат исторических наук, старший научный сотрудник сектора этнографии Омского филиала объединенного института истории, филологии и философии СО РАН 4. Зуев Андрей Сергеевич кандидат исторических наук, декан гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета 5. Колесников Владимир Александрович кандидат исторических наук, декан факультета международных отношений Института дружбы народов Кавказа 6. Маленко Людмила Михайловна кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Украины Запорожского государственного университета 7. Матвеев Олег Владимирович кандидат исторических наук, доцент Кубанского государственного университета, старший научный сотрудник Государственного научно-творческого учреждения Краснодарского края «Кубанский казачий хор» 8. Рыблова Марина Александровна кандидат исторических наук, доцент кафедры этнографии и антропологии Санкт-Петербургского университета. 9. Семенов Владимир кандидат 172 исторических наук, доцент Геннадьевич 10. Семенцов Михаил Васильевич 11. Сергеев Олег Игоревич Оренбургского государственного педагогического университета старший научный сотрудник ГНТУ «Кубанский казачий хор» кандидат исторических наук, профессор Тихоокеанского института политики и права 12. Тхамокова Ирина Хасановна кандидат исторических наук, заведующая сектором этнологии Кабардино-Балкарского института гуманитарных исследований 173 СОДЕРЖАНИЕ Стр. Предисловие О.В. Матвеев (Краснодар) «Дорогой мне полк…» К историографии 1-го кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потёмкина-Таврического полка кубанского казачьего войска 3 6 И.Х. Тхамокова (Нальчик) Статистическое описание Моздокского уезда как источник по истории терского казачества 28 В.А. Колесников (Ставрополь) Черноморские и линейные казаки глазами столичного офицера (по данным записок Ф.Г.) 42 Л.М. Маленко (Запорожье) Участие южноукраинских казачьих войск в Восточной войне (1853 – 1856) 54 А.С. Зуев (Новосибирск) На краю земли Русской: военная служба анадырских казаков (XVII– XVIII вв.) 67 В.Г. Семенов (Оренбург) Части оренбургского казачьего войска в приграничных сражениях 1914 года 78 О.В. Сергеев (Владивосток) Опыт сохранения традиционного уклада жизни казачества в условиях зарубежья (на примере казачьей эмиграции в Китае) 93 М.А. Жигунова (Омск) Культурное наследие сибирского казачества 107 Ю.В .Аргудяева (Владивосток) Быт уссурийского казачества 115 174 М.В. Семенцов (Краснодар) Лечебный обряд в контексте символического освоения пространства (по материалам полевых исследований 1993 года на Таманском полуострове) 129 М.А. Рыблова (Волгоград) Старики в донской казачьей общине: статус и функции 135 Е.М. Белецкая (Тверь) Песенный фольклор терских казаков 157 Сведения об авторах 172 175
