о Евдокимове Борисе Дмитриевиче

ГЛЫБА
ЕВДОКИМОВ БОРИС ДМИТРИЕВИЧ, 56 лет, из рода служивых
дворян, ленинградец, историк, писатель, публицист, в прошлом четырежды политпсихозек сталинских, хрущёвских и брежневсих
спецпсихбольниц, дважды арестовывавшийся сталинскими НКВД и
МГБ (из них один раз по доносу) и дважды - хрущёвским и
брежневским
КГБ
(за
подпольную
антикоммунистическую
деятельность),
член
Народно-Трудового
Союза
российских
солидаристов (НТС, в то время - эмигрантская политическая
организация на Западе со штаб-квартирой во Франкфурте на Майне,
ставящая своей целью изменение государственного строя в СССР),
автор
остро
критических
книг
и
статей,
вскрывающих
античеловеческую сущность существующего в СССР режима,
опубликованных под различными псевдонимами на Западе, скончался
4 октября 1979 г. от рака лёгких у себя дома в Ленинграде [1].
Каким же он был, Борис Евдокимов, кого могущественные
коммунистические власти боялись так, что в течение 12-ти лет гноили
в спецпсихушках, доведя в итоге до гибели? Каким он был, если через
пять лет (!) после его смерти в Лениздате 80-тысячным тиражём вышла
книга, в которой ему была посвящена целая глава, где кроме
неоспоримых фактов (пол, возраст, место проживания, профессия и
т.п.) не было ни одного слова правды, а только - ложь и грязная клевета
[2]?
О его ранней деятельности мы очень мало знаем. Он был
подпольщик, и публичная известность даже в специфических
диссидентских кругах была для него нежелательна. Плюс конспирация,
которая была неотъемлемым, если не главным, атрибутом его жизни.
Даже жена, его соратница и подельница по четвёртой судимости знала
о нём далеко не всё, а кое-кто из друзей знал его, вообще, под другим
именем.
Однако в очерке "Жизнь в тюрьме" до нас в какой-то степени дошёл
его
психологический
портрет.
Этот
очерк,
безусловно
автобиографический, который был тайно передан им на Запад и под
псевдонимом "Ив. Русланов" напечатан в журнале "Посев" [3],
восходит к третьему аресту (1964 г). и описывает его пребывание в
следственном изоляторе Ленинградского КГБ. Приведём некоторые
отрывки.
"...Сегодня щи с рыбой. Всё-таки их можно есть, хотя и с трудом.
А вот в 45-м были щи с требухой... И запах от них стоял на всю
тюрьму... Их есть было нельзя. Но мы ели. А в газетах и по радио
славили "великого корифея всех времён и народов". Композиторы
писали о нём песни, поэты посвящали ему... поэмы... А у нас в камере
каждый день умирали люди... Если кто умирал днём - его выносили,
если ночью - покойник лежал до утра...
Первый раз Б. Евдокимов был арестован в августе 1945 г. по
тогдашней ст. 58-10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда).
Впоследствии он говорил родственникам, что был арестован по доносу
одной его знакомой.
"...друг, которому я доверял свои задушевные мысли, оказался
провокатором. Девушка, в которую я влюбился, была специально
подосланным агентом МГБ. Ведь для того, чтобы арестовать меня
нужно было не менее двух показаний... против меня было два
показания..."
Про "друга" никто в семье никогда не слышал. Судя по всему это камуфляж, чтобы лишить КГБ возможность вычислить его, как автора
очерка.
"...Пять шагов от окна до двери. Высокий, в человеческий рост,
подоконник. Маленькое окно, замазанное наполовину белой краской.
Двери - железные, выкрашенные в защитный цвет, как броня на танке.
Это - всё моё жизненное постранство....
Пять шагов в длину, два с половиной в ширину. Я... считаю: раз, два,
три, четыре... Пятый шаг выходит совсем маленький... в двери
"кормушка" - небольшая закрытая дверца, она открывается только
тогда, когда подают пищу... или приносят передачу... Неожиданно
тревожно и властно щёлкает замок, и каждый раз замирает сердце,
потому что каждый раз ждёшь чуда - воли...
Под кормушкой "глазок". Маленькое застеклённое отверстие,
закрывается... с той стороны, с коридора. Каждый надзиратель
пользуется глазком по-своему... Один... подошёл... взглянул и пошёл
дальше... Другой... подойдёт к "глазку"... постоит с минуту. Как будто
хочет что-то сказать... Если ему постучишь и попросишь махорки,
даст по-царски почти всё осьмушку. Таков, например, "Старик". Он
даже улыбается жалостливо... Дескать, не переживайте, всё
обойдётся, будете ещё на воле и скоро. Иногда... расспрашивает:
откуда, за что, есть ли дети, родители... Говорит просто покрестьянски и смотрит так жалостливо... Ведь он старый. Он много
видел здесь...
Эти камеры были набиты "врагами народа". Набиты иногда так,
что негде было сесть. В то время было принято вызывать на поверку
в коридор. И когда открывали камеру, люди падали, теряя сознание.
Каждый день кто-нибудь умирал. Но он ненавидел их. Ненавидел
"врагов народа" - изменников, шпионов, предателей... На
инструктаже, проводившемся каждый день перед отправкой на
дежурство, им всё время говорили о бдительности и о том, что вот в
такой-то камере раскрыт очередной заговор с целью побега, и хотели
"враги народа", воспользовавшись мягкостью такого-то надзирателя,
задушить его... И он (Старик - В.К.) тогда ещё больше ненавидел их.
Но шли годы, и наступил вдруг такой год, когда им сказали, что
всё было ложь. И заговоры "врагов народа" с целью задушить
надзирателя, и сами "враги народа". Ибо оказалось, что были они не
"враги народа", а "жертвы культа личности".
И тогда всё смешалось. С души спал чекистский мундир, и
осталась душа без мундира. Стала вдруг такой, какой была раньше.
Простой, русской, крестьянской, жалостливой к страданиям
человеческим..."
Мы не знаем точно, в каком городе - Москве или Ленинграде - был
в 1945 г. арестован Б. Евдокимов. Родственники получить его дело по
разным причинам пока не смогли. Когда это произойдёт, эти записки
будут расширены.
"...Когда я сидел первый раз, прогулка была всего 15 минут. Гуляли
мы тогда на крыше Лубянки, в камере было 15 человек. Потом в 1953
году прогулка была увеличена на полчаса. Я сидел тогда в Бутырках, и
в камере было нас 70 человек. Сейчас я один, и прогулка час..."
Из этих строк следует, что сидел он в 1945 г. под следствием где
угодно, но только не на Лубянке. "Лубянка" это - опять для
маскировки, чтобы сбить со следа гебистских ищеек. Сидеть он тогда
мог (если был арестован в Москве) и в Лефортово, и в тех же Бутырках,
только, повторяем, не на Лубянке. А то и, вообще, мог быть арестован
в Ленинграде. То же самое и относительно ареста 53-го года: где
угодно мог сидеть, только не в Бутырках.
"...Десять шагов, десять шагов... (на прогулке - В.К.) Нужно
сменить ритм... Вот если идти наискось. Мешает скамейка...
Скамейка на пути... Она зелёная. А небо белоголубое, и тучки такие
светлые... Я всегда любил небо. Особенно весной и летом. Летом
можно лежать на траве и часами смотреть в небо. И небо такое
разное, от совсем почти белого до голубого, синего, зеленоватого.
Чистое небо и зелёная ароматная трава, были всегда дороги мне там,
на воле..."
В 1945-м, чтобы избежать страшного лагеря уничтожения, а то и
расстрела, Б. Едвокимов симулирует психическое заболевание...
По словам В. Буковского [4], "в сталинские времена, попасть в
психбольницу вместо лагеря считалось чуть ли не спасением, и
некоторые врачи-психиатры сознательно спасали там людей... правда,
требовалось там каяться, признавать вину... соглашаться с диагнозом.
Требовалось признать, что совершил преступление (якобы - В.К.) под
действием болезни, но, благодаря пребыванию в больнице, это твоё
состояние (дескать - В.К.) прошло... Но в сталинские времена это
обстоятельство мало кого смущало: на следствии из людей и не такие
признания выбивали... в условиях террора это было просто спасение:
сумасшедшего, по крайней мере, не расстреляют..."[5].
"...На воле? Разве там за стенами воля? Воля, где преступлением
является мысль... где преступлением является само слово "воля"? Где
запрещено читать, что я хочу, жить, где ... хочу, ехать, куда... хочу,
писать, что мне нравится, заниматься, чем мне хочется. Где для всего
этого есть соответствуюшая статья уголовного кодекса. Разве это
воля?.."
Три года он проводит в Казанской спецпсихбольнице. Тогда она
"официально называлась "Тюремная больница НКВД", - напишет он
впоследствии в статье "Вариант газовой камеры", - и предназначалось
исключительно для "больных" политзаключённых особо опасных для
режима. Условия в... "больнице" почти ничем не отличалсь от
лагерных. Систематические издевательства, каждодневные избиения,
карцер на хлеб и воду, 12-ти часовая обязательная работа. За отказ от
работы избиение на глазах у всех и карцер с последующим переводом в
закрытое отделение с содержанием в одиночке или в "двухместной
камере". Голод - ужасный, каждодневный. Люди умирали ежедневно.
Умирали от голода, умирали от избиений... " [6].
"...Одно время после смерти Сталина в лагерях были
расконвоированные заключённые. Были такие даже политические, это
те, у кого до конца срока оставалось немного. Всё равно не убегут. На
языке з/к это называлось "расконвойкой". Так вот "воля" это и есть
такая расконвойка. СССР - гигантсаий концлагерь, огороженный со
всех сторон колючей проволокой. Вышки , собаки, конвой. За побег карцер на несколько лет. При побеге стреляют. Бегущих травят
овчарками. В концлагере надо обязательно рабатать. За уклонение от
работы - пять лет усиленного режима. Потому что труд
принудителен, на то, мол, и концлагерь..."
Через год после Казанской спецпсихбольницы (1949 г.) поступает
(удаётся скрыть арест) в Ленинградский университет (ЛГУ) на
исторический факультет. В 1953 г. учёба прерывается: его
арестовывают второй раз, вновь по статье 58-10. На этот раз, по словам
его вдовы, "арест... был произведён без всяких оснований и был
следствием первого ареста в 1945 г..." [7]. Т.е. обычная профилактика
того времени - так, "на всякий случай": при Сталине одного и того же
человека могли без всякой причины арестовывать несколько раз.
Признан невменяемым и по решению суда опять помещён на
принудительное лечение в спецпсихбольницу, однако обстоятельства
способствуют его быстрому освобождению: умирает Сталин...
"... Комендант лагеря и лагерное начальство часто совершают
заграничные поездки. Их встречают президенты, министры,
парламентарии... Их называют "выдающимися политическими
деятелями"...
а
концлагерь, которым
они
управляют
"цивилизованным государством"... И господам парламентариям,
министрам, президентам не стыдно? Не стыдно пожимать руки
рабовладельцам? Руки обагрённые кровью миллионов невинных людей.
Ведь все эти "разоблачители" культа (Сталина - В.К.) сами этот
культ создавали... поддерживали, а придя к власти, только сократили
масштабы того, что было..."
Освободившись
из
спецпсихбольницы
больницы,
восстанавливается в Университете и в 1955 г. получает диплом. По
формальному образованию - специалист по истории южных славян
(владел болгарским и украинским языками), однако, по специальности
никогда не работал. Работал учителем истории в школе,
библиотекарем, экскурсоводом, журналистом по договорам (под
разными псевдонимами)...
"...Господи! Как трудно быть одному! Совсем одному... На фронте
были товарищи, было "чувство локтя", боролись и умирали вместе.
Вместе ходили в атаки, вместе лежали, уткнувшись в сырую,
холодную землю, вместе слышали приближающийся вой снаряда..."
Стоп! Это опять адресовано чекистским ищейкам: Б. Евдокимов
на фронте никогда не был. По словам сына, его мать в конце войны
видела фотографию отца в нацистской офицерской форме (хотя в
оккупации он не был), что говорило о том, что его, по-видимому,
готовили для разведки. Этим и можно объяснить тот странный факт,
что, будучи с 1923 г.р. (в 1942 г. - классический призывной возраст), он
в самый разгар войны не был мобилизован в действующую армию [8].
Впоследствии это косвенно подтвердил Леонид Плющ [9], который в
начале 70-х находился с Б. Евдокимовым в Днепропетровской
спецпсихбольнице. Много лет спустя, в разговоре с автором Л. Плющ
вспомнил, что Б. Евдокимов как-то сказал ему, что "был в разведке" и в
этом качестве "побывал в Германии".
"...Интересно, сколько... времени я гуляю? Вот заскрипит замок,
войдёт "молодец" (так Б. Евдокимов называет дежурного молодого
охранника - В.К.), тщательно осмотрит стены дворика, не написал ли
я чего-нибудь на стенной штукатурке, ощупает скамейку, не спрятал
ли я в её щели записки, и - прощай небо, прощай солнце... Опять
камень, электричество... Мне кажется, что за одно электричество я
возненавидел весь современный прогресс со всей его проклятой
техникой. Ведь когда не было электричества, в тюрьмах горели
керосиновые лампы, и от них не болели глаза. От электрического
света... не спрячешься. Он ровный, однообразный... всевидящий,
вездесущий... Если я выйду отсюда, я заведу у себя свечи..."
О третьем аресте мы всё-таки кое-что знаем. По словам вдовы "это
была очередная провокация КГБ" [10]. Человек, с которым Б.
Евдокимова "познакомили летом 1963 г. оказался... агентом КГБ. Он...
вёл антисоветские разговоры, а затем информировал КГБ о результатах
этих бесед..." [11].
В конце 1964 г. Б. Евдокимов был арестован в Ленинграде, где он
работал учителем в школе и по статье ст. 70 уже нового УК РСФСР
(аналог старой ст. 58-10) обвинён в антисоветской агитации и
пропаганде и хранении и распространении антисоветской литературы.
Кроме этого, вместе со своим другом двадцатишестилетним Алексеем
Добровольским (на момент ареста - рабочий сцены Малого театра в
Москве, в прошлом - политзек) обвинён в попытке создать подпольную
антисоветскую организацию "Союз трудового народа" [12].
"...Меня обвиняют в "агитации и организации", "хранении и
распространении"... А я просто искал истину... везде. В книгах. В
идеях. В жизни... И мысли мои не были официально принятыми на
очередном съезде (КПСС - В.К.)... Может быть, я и ошибался... но
это были мои мысли. И вот потому, что я думал, я - здесь. Мысль преступление, мысль - крамола.
Я ничего не распространял. Иногда я записывал свои мысли в
дневнике, иногда в письмах жене, а один или два раза в письмах
товарищу. Это они назвали "изготовлением и распространеннием
антисоветской литературы".
В моей библиотеке нашли две книги, изданные в двадцатых годах за
границей и посвящённые гражданской войне... они назвали это
"хранением антисоветской литературы..."
У меня было два товарища, которые жили в другом городе, с
которыми встречался я редко и с которыми иногда говорил на
политические темы. Это назвали "антисоветской организацией"..."
И Б. Евдокимов, и А. Добровольский были признаны
невменяемыми и помещёны в Ленинградскую спецпсихбольницу на ул.
Арсенальная (до 1948 г. в этом здании была женская тюрьма). В этой
спецпсихбольнице в это же время находились такие известные
правозащитиники, как генерал Пётр Григоренко [13] и Владимир
Буковский (с последним Б. Евдокимов одно время сидел в одной
камере).
О Ленинградской спецпсихушке В. Буковский писал впоследствии:
"Кроме обычных тюремных тягот... ещё и все
тяготы
психиатрческой больницы: бессрочное заключение, принудительное
лечение, побои... полное бесправие. И жаловаться некому: любая
жалоба оседала в... истории болезни, рассматривалась, как
доказательство твоего безумия...
По заведённому порядку медсёстры вели журнал наблюдения за
больными. Чтобы объяснить синяки, ссадины и прочие следы побоев
(медперсоналом - В.К.) сёстры записывали, что больной сам
"возбудился" и бросился на санитаров... В качестве лечения
"возбудившихся", а точнее сказать - наказания, применялось главным
образом три средства. Первое - аминазин. От него обычно человек
впадал в спячку, какое-то отупение и переставал соображать, что с ним
происходит... а назначенные уколы... делали потом автоматически,
часто забывая отменить. Закалывали до такой степени, что шприц не
лез в ягодицы... Второе - сульфазин или сера. Это средство вызывало
сильнейшую боль и лихорадку, температура поднималась до 40-41
градусов и продолжалась два-три дня. Третье - укрутка. Это считалось
самым тяжёлым... заключённого туго заматывали с ног до подмышек
мокрой скрученной жгутом простынёй или парусиновыми полосами.
Высыхая, материя сжималась и вызывала страшную боль, жжение во
всём теле. Обычно от этого скоро теряли сознания, и на обязанности
медсестёр было следить за этим. Потерявшему сознание чуть-чуть
ослабляли укрутку, давали вздохнуть и прийти в себя, а затем опять
закручивали. Так могло повторяться несколько раз...
Чтобы оправиться, нужно было стучать в дверь - просить
надзирателя вывести тебя в... туалет в конце коридора. Ему же некогда,
да и лень.
- Чего стучишь? - орёт он издали.
- В туалет!
- Подождёшь! - Какое там "подождёшь"! Стучишь опять, - Ты у
меня сейчас достучишься! Все рёбра переломаю!
- Да в туалет бы надо начальник. Невтерпёж!
- Ссы на пол! - и так целый день. А слишком надоешь ему,
науськает санитаров, и рад не будешь, что просился...
Учитывая откровенный террор и полный произвол... наше полное
бесправие и бесконтрольность санитаров, всё мы буквально ходили по
краю пропасти и каждую минуту могли сорваться... Никто из нас не
был уверен, что мы выберемся отсюда живыми..." [14].
В этой спецпсихбольнице Б. Евдокимов и А. Добровольский
пробыли до августа 1965 г. Такому скорому освобождению из
психозаключения способствовало неожиденное для всех смещение Н.
Хрущёва. Через несколько лет Б. Евдокимов расскажет сыну, как
незадолго до этого предсказал врачам-психиатрам и следователям КГБ
грядущий кремлёвский переворот...
"... Интересно, который сейчас час? Смотрю в окно... Стена
толстая... и решёток в два ряда, а неба только кусочек видно... А вот
раньше на окна щиты надевались, "намордники" ... Теперь всё же
прогресс, намордников нет[15], а белая краска..."
В коридоре стучат вёдрами...
- Кипяток!
Подаю чайник. Он зелёный, как дверь, как наполовивну выкрашеные
стены. Потом завтрак. Пшённая каша, кусочек сахара и чёрный хлеб.
Раньше вместо каши давали "завариху" из комбикорма для
животных... В общем, сразу заметно, что сейчас не сороковые и не
пятидесятые годы, а шестидесятые, и у власти не Сталин, а
Хрущёв..."
К середине 60-х Б. Евдокимов обрёл устойчивые связи с НТС. По
словам вдовы, он "всю жизнь шёл к встрече с НТС... интересовался
историей создания этой организации, знал её програмные идеи, считал
её членов героями..." [16]. Ещё с молодости (Л. Плющу он говорил, что
пересёкся с НТС ещё во время войны) этот Союз стал для него глотком
свежего воздуха. И понять мотивы, по которым он без оглядки
сориентировался в итоге на НТС, можно только разбравшись в том
потоке лжи об этой организации, которую исторгала из себя советская
пропагандистская машина. (Ложь эта была настолько изощрённа и так
талантливо подавалась, что продолжает бытовать в общественном
сознании, несмотря на ряд честных публикаций об НТС в
постсоветское время).
"...Я очень любил книги. Книги часто заменяли мне друзей... Я знаю,
что это не хорошо, не "гуманно". Человек дороже всего... книги для
человека, а не наоборот. Всё это так. И всё же... теперь, когда
уходит моя жизнь, когда каменный мешок, в котором я сижу,
ускоряет её, по крайней мере раз в десять, мне не хочется лгать...
даже для "гуманизма". Слишком много я лгал. Там на "воле". Я говорил
слова, в которые... не верил. Нет это не были... слова о "построении
коммунизма", о "счастье жить в стране победившего социализма" и
т.д. Я избегал таких слов. По возможности, конечно. А если
приходилось говорить, то получались они у меня плохо, не
натурально...
А вот другие слова я говорил потому, что... "принято" так ...
одни... слова говорить, другие нет. А сейчас я хочу... говорить всё, что
принято и... не принято... Потому что у меня сейчас нет ничего, кроме
моих мыслей. Потому что я один... в каменном мешке..."
Основным обвинением у ангажированных советских (а порой и
постсоветских) журналистов был то, что НТС во времена Советского
Союза якобы являлся террористической организацией, постоянно
забрасывающей на его территорию диверсионные группы. Между тем,
по словам одного из руководителей НТС Бориса Миллера, "Народнотрудовой Союз никогда не был террористической организацией, хотя в
20-30-е годы эмиграция (белогвардейская - В.К.) и пыталась вести
вооружённую борьбу на советской территории. Члены НТС тоже
приняли участие в некоторых акциях, но Союз быстро от них
отказался..." [17], прийдя к выводу, что "бессмысленнее террора
ничего нет" [18].
После этого "члены НТС проникали в СССР, но не ради террора, а
для того, чтобы понять, что происходит в стране... создать опорные
точки для подпольной работы" [19|]. А поскольку большевистский
режим держался на тотальной лжи, а загнанный за колючую проволоку
советский народ был лишён доступа к объективной информации,
работа НТС практически сводилась к прорыву этой информационной
блокады.
К каким только ухищрениям не приходилось прибегать для того,
чтобы хотя бы иногда пробить брешь в "железном занавесе"! После
войны, например, эта брешь, пробивалсь с помощью воздушных шаров.
Такой шар, груженный центнером антикоммунстической литературы,
отправлялся через советскую границу.
Затем группы НТС с помощью американцев стали сбрасываться на
территорию СССР с парашютами. Позднее на Западе стали появляться
советские торговые моряки и рыбаки, туристы, спортсмены,
командировочные... Энтээсовцы входили с ними в контакт, вели
определённые разговоры, давали свою литературу. Некоторые из
приезжих соглашались по возвращении в СССР сотрудничать с НТС...
Кроме того, люди НТС приезжали в СССР в качестве туристов.
Подвергая себя большой опасности, они везли с собой антисоветскую
литертуру, письма, встречались с людьми, готовыми с ними
сотрудничать, вывозили приготовленные для них материалы - в
основном литературные. Всё это печаталось на Западе (НТС издавал
два журнала - общественно-политический журнал "Посев" и
литературный "Грани") и быстро переправлялось через границу. Кроме
этого НТС издавал книги - всё лучшее из того, что блокировала
советская цензура, - которые тоже всякими возможными и
невозможными путями переправлялись через границу. Т.е. против
СССР шла мощная идеологичская диверсия (позднее у НТС появилась
ещё и вещавшая на Россию радиостанция "Свободная Россия"). Эта
деятельность была ориентирована не только на интеллигенцию, но и на
широкие народные круги. И недаром, знающий "что почём",
председатель КГБ СССР Ю. Андропов несколько раз объявлял НТС
"врагом номер один".
"...Так вот о книгах. Книги были ближе людей. Во всяком случае
для ума... нет не для ума, для чего-то гораздо большего, чем ум. Книги
не были книгами, это были живые люди. Я слышал их голоса.
Чувствовал их. Видел. Почти ощущал. Приходил Достоевский,
смятенный, ищущий, а глаза у него были такие грустные и глубокие...
Приходил и рассказывал свои удивительные истории. О подростке,
верящем в своё Эльдорадо, о студенте, не захотевшем быть "червём
презренным", о святых и сладострастниках, о пьяницах и
благоразумных и о Христе, спустившемся на землю... И слова эти
доходили до души. Потому что всё это было. А может быть, и есть.
Такой же страстный, но ещё более трагический, потому что не
имел иллюзий - этого великого утешения... Шопенгауэр говорил мне о
жизни... И был он не Шопенгауэр, философ, живший в начале Х1Х
века, современник Гёте, а близкий задушевный друг Артур, и мы
беседовали всю ночь. Я удивлялся... и преклолнялся перед его
мудростью...
С. Толстым хотелось спорить. Хотелось написать ему письмо.
Сказать, что всё это ложь, ложь и ложь...
Много их. Флобер и Мопассан, Ницше и Гартман, Блок и Гёте,
Пушкин и Шпенглер, Розанов и Гамсун, мыслители и поэты, философы
и художники. От них остались только книги. Но в книгах этих - дух их,
а это ведь всё,что может остаться от человека и что можно
понять, почувствовать..."
К 1967 г. Борис Евдокимов уже был членом НТС. Мы знаем это
точно, потому что именно в этом году он принял в НТС своего
семнадцатилетнего сына. Всё сделали по правилам: сын в письменном
виде дал Присягу на верность России и русскому народу, и эту
Присягу, согласно инструкции, тут же сожгли. Мы считаем, что со
стороны отца этот приём сына в НТС был актом величайшего
гражданского мужества! Б. Евдокимов определил только вступающему
в жизнь юноше жизненное направление, жизненный вектор, ведущий к
внутренней свободе, прекрасно понимая, что на этом пути сына
подкарауливает тюрьма...
Что представлял из себя НТС на территории Россси в 1967 г.? С
конца 40-х это была революционная организация, особого "молекулярного" типа, состоящая из небольших автономных групп,
никак (ни информационно, ни тем более организационно) не связанных
между собой. Провал одной группы не мог привести к провалу всей
организации.
- Чем занимался обычный член НТС в СССР? - такой вопрос был
задан Борису Миллеру во время его интервью московскому журналу
"Новое время".
- Распространял нашу литературу, листовки, собирал материалы для
публикации на Западе, создавал группу [20]...
Вот мы и обозначили, хоть и обобщённо, контуры подпольной
деятельности Б. Евдокимова, по крайней мере, в последние годы между третьей и четвёртой ходками. И то конкретное, что дошло до
нас, подтверждает, что это обобщение правильное.
По словам сына, Б. Евдокимов передавал в НТС данные, носившие
полузакрытый характер, а то и совершенно открытую информацию,
однако, такую, появление которой на Западе было для Кремля
нежелательно. Это не имело ничего общего со шпионской
деятельностью, в которой КГБ пытался обвинить всех и вся: НТС
собирал только экономическую и политическую информацию.
Так однажды одна из советских газет заказала Б. Евдокимову очерк
об одном из ленинградских машиностроительных заводов. Пользуясь
своим статусом внештатного корреспондента, он собрал интересный
социологический материал - о психологии рабочих, об условиях их
труда, заработках, об экономической обоснованности производства,
системе приписок, о коррупции, пронизываюшей всё и вся... Однако
опубликовать очерк в советской печати оказалось невозможно.
Напечатать его даже в переработанном виде на Западе после
предъявления в советскую редакцию было бы самоубийственно.
Оставалось только в форме сухого отчёта передать на Запад
квинтэссенцию
собраного
материала
для
использования
эмигрантскими авторами, да самому, когда потребуется приводить
отдельные данные в своих статьях, не имеющих, разумеется, прямого
отношения к данному заводу.
К этому же роду деятельности относится сбор и передача в НТС
публикаций из советской периферийной периодики (также
использовались эмигрантскими авторами), а также телефонных и
адресных книг малых городов СССР. Затем по полученным таким
образом адресам шли тысячи (НТС, повторимся, ориентировался на
широкие народные круги) писем с изданными на папиросной бумаге
микроброшюрами
антикоммунистического
содержания,
антисоветскими листовками, религиозной литературой и прочая и
прочая... Большой процент из них доходил до своих адресатов, и
большинство из этих советских людей не спешили с этими письмами в
КГБ... Эмигрантский центр НТС получал на эти письма десятки и
сотни ответов - через моряков дальнего плавания, командированных,
иностранных туристов, а бывало, что и по прямой почте на подставные
адреса (диссидентам-правозащитникам, не привыкшим к подпольным
методам работы, такое кажется невероятным).
А бывало, сын Б. Евдокимова по его просьбе крупным
ученическим почерком и с большим расстоянием между строчками
писал письма в Европу, как бы в рамках существовавших тогда под
эгидой комсомола так называемых "Клубов интернациональной
дружбы": "Мери (Мари, Эльза...), как ты учишься? Я учусь хорошо.
Куда ты поедешь летом? Я поеду в Крым..." - и тому подобная ахинея.
Затем Б. Евдокимов симпатическими чернилами вписывал между строк
нужный ему текст и, запечатав письмо, давал сыну адрес в Европе,
который тот должен был школьным почерком надписать на конверте,
указав ещё и вымышленный обратный адрес. На другой день сын
опускал письмо в ящик на Главпочтамте, не всегда даже зная, что
именно отец написал между строк.
Между тем, там могла быть любая критическая инофрмация о
советской действительности. Однажды, например, на Запад ушёл
(правда, по другим каналам) материал о недовольстве жителей
Дальневосточного проспекта (Невский район Ленинграда) тем, что в
новом микрорайоне не было никакого транспорта - ни метро, ни
троллейбуса, ни автобуса, ни трамвая, - и жители вынуждены были до
своих домов более километра добираться пешком. Потребовалось
собрать 5 тыс. подписей для того, чтобы через год власти провели к
микрорайону трамвайную ветку. Информация эта, вернувшись в страну
через одну из западных радиостанций, быстро облетела весь Союз, но
главное было даже не это. Б. Евдокимов передал в НТС копии всех
подписей (все пять тысяч!) со всеми адресами, открыв таким образом
НТС дорогу для дальнейшей пропагандистской работы с этими
людьми.
"... Теперь бы хорошо за город. Весна. Снег, наверное, уже почти
весь сошёл, чуть-чуть на прогалинах осталось... Мы всегда ездили с
женой за город, каждый свободный день. С женой? Какое это слово "жена"! Нет, она была для меня не женой, а чем-то совсем другим,
гораздо ближе, дороже. От жены можно уйти... развестись. И...
новая жизнь. Только тяжёлые и досадные думы о прошлом... Здесь
другое, здесь нельзя уйти. Разве можно уйти от самого себя? И
забыть её глаза, мои глаза? Было два, стало одно... Наша жизнь не
была праздником, были ссоры, было недовольсво взаимное, было
раздражение - тоже взаимное. Было такое, что не должно было
быть. Но... было ещё другое. Необъяснимое. То, что выразить нельзя,
но что каждый, кто это испытал, понимает..."
Он был солдатом того идеологического фронта, который
десятилетиями был наступательно развёрнут против советской системы
самыми разными силами и внутри страны, и за рубежом, и который
весьма поспсобствовал падению СССР. Нет, больше всего для
собственного падения сделала, конечно, сама советская власть. А к
чему другому могла привести война на уничтожение с собственным
народом? Как результат этой войны, в стране развилось определённное
общественное мнение, которое и явилось могильщиком режима.
(Вспомним ситуацию 1989-1990 г.г., когда на первых же
полусвободных выборах коммунистическе кандидаты катастрофически
провалились чуть ли не по всей стране). Это общественное мнение
родилось путём интеграции многих тысяч стихийно возникающих
мелких ячеек критиков власти - неорганизованных и даже не
осознающих себя такими ячейками, но реально существующих (в
социологическом смысле). Вспомним многочисленнные группы по
интересам,
которые,
как
правило,
имели
антисоветскую
идеологическую направленность, ибо государственнная система
обычно мешала им свободно реализовывать свои порой даже самые
невинные интересы. Вспомним лавину антисоветских анекдотов
(самый яркий и безошибочный показатель общественного мнения),
которые спонтанно вспыхивали на квартирных кухнях, в курилках на
производствах, в бесконечных очередях, стоило только хоть на
несколько минут нескольким советским людям собраться вместе... Не
останавливало и сознание того, что кругом стукачи.
Это общественное мнение, зарождавшееся одновременно в самых
разных слоях народной толщи, ширилось, как на дрожжах,
подпитываемое самой советской системой, ежедневно тыкающей своих
граждан носом в советскую действительность, а также
коммунистической пропагандой типа "Народ и партия едины!",
набившей всем оскомину и давно уже достигающей диаметрально
противоположной цели.
Но кроме того, на советских граждан шёл мощный поток
профессионально поданой антикоммунистической информации - самой
разной, в том числе и аналитической - в листовках, проспектах,
информационных бюллетенях, журналах, книгах, передачах западных
радиостанций... Всё печатная продукция шла в ТАМ-и-САМиздате и
исходила из западных антисоветских центров (в первую очередь
эмигрантских), а также от подпольных внутрисоюзных групп.
По существу параллельно проходило два процесса. По одному из
них (широко известному) диссидентские правозащитные (открытые)
группы обращались к западному общественному мнению, которое
давило на свои правительства, а те в свою очередь (зачастую против
собственной воли) давили на СССР, который был вынужден идти на
некоторые послабления режима.
Параллельный процесс - формирования в СССР общественного
мнения, похоронившего советскую систему, не звучал так громко, но
был чрезвычайно широк. Причём западные антисоветские центры,
принимающие, как мы уже говорили, в этом процессе самое
непосредственное участие, влияли также и на западное общество. И тут
первую скрипку играли эмигранты. (Западники, к сожалению, плохо
понимают особенности нашей народной жзини). Эмигранты влияли на
западное общественное мнение не так громогласно, как
правозащитники, но более глубинно, фундаментально - ведь они уже
сами стали частью западного общества...
"... - Миски приготовить!..
На второе каша. Каша в тюрьме всегда на второе... И в 45-м, и в
53-м, и в 60-е годы. Меняется только крупа. Впрочем, в 45-м крупы не
было, была "завариха" из комбикорма, из того самого комбикорма,
которым кормят скот... А мы и были скоты... Тюремщики называли
нас "нелюдь".
В 53-м "заварихи" уже не было, был ячмень на воде. А раз в неделю
пшёнка. Теперь пшёнка, мятая картошка и раз в неделю жидкая
гречневая каша. Если бы такое "меню" было в 45-м или в 53-м, мы
подумали бы, что находимся в санатории..."
Человеком эмигрантского НТС и был Б. Евдокимов. На основании
сведений, полученных из России от таких людей как он, которым
привыкли доверять, в чьей надёжности, как информаторов убедились
на протяжении многих лет, и принимались решения в НТС.
"...У отца действительно были связи в весьма информированных
высокопоставленных кругах советского общества, - писал позднее его
сын, - откуда он мог получать достаточно редкую информацию. В этих
случаях он обычно разыгрывал роль какого-то закрытого работника то ли чекиста, то ли ещё кого-то, настолько секретного, что и спросить
невозможно. При определённых навыках это была очень удобная
позиция, как раз и позволяющая долгие годы общаться с бонзами на
равных, не говоря в то же время им ничего о себе..." [21].
В. Буковский, сокамерник Б. Евдокимова по ленинградской
спецпсихбольнице (тяготеющий к открытым методам борьбы), ласково
называя его "Батенька", писал с тёплой иронией, отражая тем не менее
суть вещей: "...был он отчаянный заговорщик, отсидел уже три раза в
спецбольнице и настолько привык к своей двойной жизни, что,
кажется, сам с собой конспирировал. Каждый раз, освобождаясь, он
неизменно восстанавливался в партии (тут В. Буковский ошибается:
Б. Евдокимов в партии никогда не состоял - В.К.), устраивался на
идеологическую работу: писал статьи для партийной прессы,
преподавал - словом "вкрадывался в доверие", "маскировался"... Все
подробности о списках [22] и о предполагаемой (после смещения Н.
Хрущёва - В.К.) реабилитации Сталина он уже знал из партийных
источников и, конечно же, не сидел сложа руки... Словно помолодев на
двадцать лет, шнырял он по Ленинграду - бесконечные коспиративные
встречи, явки, переговоры..." [23].
"Но подробности... вызнать невозможно, - писал Ростислав
Евдокимов. - Серьёзные историки, имеющие доступ ко множеству
документов, до сих пор не могут назвать подробности деятельности P.
Абеля, К. Филби, Р. Зорге, других всемирно известных разведчиков.
Мой отец не крал секретов атомных бомб, не пытался выведать планы
японского Генштаба... Однако вне зависимости от масштабов,
профессиональный характер его деятельности во многом был такой же
как и у поименованных персонажей. Ждать от него проявлений
традиционной диссидентской деятельности - бессмысленно. Нет, коечто, подобное, конечно, было - вышедшие (анонимно или под
псевдонимами) в САМиздате и на Западе статьи, книги, но это всё
было лишь вершина айсберга" [24].
"... Удивительно быстро бежит время в тюрьме. От завтрака до
обеда, от обеда до ужина. А после ужина "отбой"... можно и нужно
ложится спать. Сон - это самое счастливое время в тюрьме. Во сне я
живу. Во сне я двигаюсь и совершаю даже путешествия. Во сне я с
родными и близкими. Во сне случаются самые необыкновенные
интересные приключения. Сон - самый верный, лучший, самый близкий
друг заключённого..."
Однако сейчас, когда псевдонимы рассекречены, даже при беглом
взгляде на эту "вершину" сразу обозначается значимость вклада Б.
Евдокимова в диссидентское (правозащитное) движение. Он был
первым, кто привлёк внимание мировой общественности к проблемам
психотеррора в СССР. Его статья "Вариант газовой камеры" содержит
анализ причин и раскрывает механизм применения психиатрии в
политических целях. Статья эта без указания фамилии автора ходила в
САМиздате и впоследствии приписывалась В. Буковскому. Однако
принадлежит она Б. Евдокимову и в 1971 г. под псевдонимом "Сергей
Разумный" была опубликована в журнале "Посев" [25] и в сборнике
"Казнимые сумасшествием" [26], а в 1972 г. в сборнике "Расстановка
политических сил в КПСС" и другие статьи" [27].
По прошествии времени остаются интересными его работы
"Расстановка политических сил в КПСС" (под тем же псевдонимом)
- о скрытой от народных глаз внутрипартийной борьбе в ВКП(б) [28]КПСС от Сталина до Хрущёва [29];
"Чехословацкая трагедия" (псевдоним В. Никитин), где он вскрывает
механику властвования КПСС, даёт оценку политической оппозиции,
указывает на крайне отрицательное отношение народа к вторжению в
1968 г. в Чехословакию [30]; "Власть и современная оппозиция"
(псевдоним О. Чистов), в которой он показывает, что после
разоблачения Сталина и снятия Хрущёва всё общество в той или иной
степени стало оппозиционным правящему режиму, и выросшее в
результате ослабления информационной блокады "политическое
самосознание народа уже не может мириться с безотвественной
диктатурой" [31]; "Как действовать дальше?" (псевдоним Б.
Стариков), где он призыает к созданию единого "Фронта
демокртической оппозиции" (ФДО), однако, предостерегает, что "это
не должно быть органи+зацией, но платформой, на которой могли бы
объединиться антитоталитарные, демократические силы" и предлагает
для (немедленного - В.К.) создания такой платформы целый ряд
конкретных лозунгов [32]; "Что народ ждал от праздников, и как
они прошли" (Сергей Разумный), где на фоне праздновании 50-летия
"Великого Октября" он показал, что советская система находится в
глубочайшем кризисе - экономическом, идеологическом, политическом
(как во внутренней так и в международной сферах), что не оправдались
экспектакции советских людей, которые к этому дню ждали от власти
понижения цен, политической амнистии, хотя бы некоторой
либерализации в культурной сфере (расширение диапазона
дозволенного в литературе и исскусстве), ослабления режима выезда из
страны (хотя бы в страны т.н. "народных демократий") т.д., при этом
партийных руководитей страны он называет "бездарными, тупыми,
злобно-трусливыми", "советско-коммунистической нечистью" и
предсказывает, что уже не за горами тот день, "когда народ
ликующими толпами выйдет на улицу праздновать с в о й п р а з д н и
к. В е л и к и й п р а з д н и к о с в о б о ж д е н и я" [33]; "Сентябрь
1969 года" (псевдоним Валентин Комаров) [34] и другие. Пробивая
"железный занавес" (переправленный через границу ТАМиздат,
передачи Западного радио), они возвращались в Советский Союз и в
условиях отсутствия честной информации делали своё дело. Кстати,
"железный занавес" Б. Евдокимов пробивал одновременно и в другом
направлении: его статьи были интересны и западному читателю,
который имел очень искажённое представление о жизни в СССР.
Его монументальная работа, книга "Молодёжь в русской истории"
[35] - это историософский обзор всей русской истории в попытке
выявить роль молодого поколения в решающих её периодах, как
расцвета так и стагнации. "В то же время эта книга, - писала Л.
Сергеева, - не о прошлом (России - В.К.) и даже не о настоящем, а о
будущем, потому что... Б Евдокимов, восстанавливая "связь времён"
передаёт новому поколению своё... понимание национальноисторической преемственности, своё видение будущего облика
России..." [36]. Вообще, если начать серьёзно разбирать творчество Б.
Евдокимова, нужно будет написать ещё одну книгу...
"...Я - старый политзаключённый. Я сижу уже третий раз. Первый
раз, когда меня арестовали мне было 20 лет... Вы знаете, что такое
20 лет? Это солнце, это наполненный тревожно-радостным
ожиданием воздух, это дружба до смерти и любовь на всю жизнь...
это мечты об Эльдорадо, ибо в 20 лет у каждого должно быть
впереди своё "Эльдорадо - своя необычайно яркая и красивая жизнь...
которая бывает только в книгах..."
В конце октября 1971 г. Едвокимов был арестован в четвёртый раз,
опять в Ленинграде, на этот раз вместе со своей второй женой,
преподавателем английского языка Галиной Евдокимовой. "Несмотря
на строжайшую конспирацию, - рассказывала она потом, - какие-то
заграничные адреса оказались "засвечены" и несколько наших писем
попали в КГБ. Кроме того, как мне сообщил после ареста следователь...
в НТС находился "их" человек, который тщательно следил за всем, что
мы делали. Сразу после ареста мне назвали факты из нашей жизни в
период с 1965-го по 1971 год, о которых, кроме нас с мужем, никто не
мог знать в Советском Союзе..." [37].
Внесём корректировку. Запуганная, раздавленная арестом,
оставившая свою четырёхлетнюю дочку в детдоме женщина, не
искушённая в гебистских интригах, принимала всё за чистую монету.
Следователь никогда бы не выдал подследственной факт
существования действующего советского агента в НТС. Это было бы
тяжелейшим должностным преступлением. Он просто, выражаясь на
блатном жаргоне, давно уже усвоенным в КГБ, "брал её на понт",
выдавая результаты оперативной работы за донесения внешней
разведки.
По словам сына, одно из писем, которое он "крупным ученическим
почерком и с большим расстоянием между строчками" написал по
просьбе отца в Европу, "не нашло своего западного (английского)
адресата и вернулось (в Ленинград - В.К.) на фиктивный обратный
адрес. Человек реально проживающий по этому адресу, отнёс письмо в
КГБ, а там, конечно, прочитали... между строк. Это и послужило
толчком
для
ареста..."
[38].
Это
письмо
следователь
продемонстрировал сыну, когда тот в день ареста отца был задержан и
провёл трое суток в КПЗ [39] КГБ. "К счастью, при обыске у меня не
нашли тайника, где я прятал микроплёнки со статьями отца," рассказывал впоследствии сын [40].
Б. Евдокимова и его жену обвинили по ст.ст. 70 и 72 УК РСФСР
("антисоветская агитация и пропаганда" и "участие в антисоветской
организции") в том, что они "... в 1966 г. через иностранца Брауна
установили связь с НТС и передавали на Запад свои антисоветские
статьи и повести, в том числе о чехословацких событиях и о
специальных
психиатрических
больницах...
встречались
с
иностранными туристами - агентами НТС, получали от них деньги"
[41]. Во время ареста у Евдокимовых были изъяты программа и устав
НТС, много Тамиздата... (Правда, по словам Г. Евдокимовой,
"никакого Брауна не было", однако, это вполне может означать, что ни
следствие, ни суд из оперативных сображений не стали разглашать
фамилию этого западного курьера, а сам Б. Евдокимов из соображений
конспирации жену свою в это тоже не посвящал).
По её словам, "на следствии, он увидел, что скрывать что-либо
бессмысленно, так как КГБ знал... всё..." [42] и признал авторство
своих статей в "Посеве". Это тоже требует корректировки. По словам
сына, опытный, арестованный в четвёртый раз Б. Евдокимов,
прекрасно понимал, что КГБ никак не может знать "всё", и был далёк
от того, чтобы полностью "расколоться". Сын утверждает, что очень
многоe из того, что в последние годы делал для НТС его отец, осталось
КГБ неизвестным. Да и его авторство в "Посеве" КГБ вскрыл отнюдь
не полностью.
"...Такое одиночество... Кругом враги... Но надо сжать зубы,
потому что иначе пропал. Ведь они только и хотят, только и ждут
малейшей твоей слабости, чтобы ухватившись за неё, начать
наступать на тебя, сломать твою волю... ум, унизить и насмеяться
над самым дорогим, что у тебя есть, и, когда ты сломленный, слабый,
ничтожный в... собственных глазах будешь просить пощады, тогда
ты - "их", тогда они победили тебя...."
- Подсудимая Евдокимова! Вы поняли смысл предъявленного Вам
обвинения?
- Да, поняла.
- Вы признаёте себя виновной?
- Да, признаю.
- Полностью или отчасти?
- Виновной признаю себя полностью, - такой диалог имел место
между судьёй и Г. Евдокимовой во время судебного заседания [43].
Она действительно, просидев восемь месяцев в следственном
изоляторе КГБ, признавала себя виновной, "каялась" в содеянном,
публично отрекалась ("ради дочки", как она объясняла потом) от своих
идеалов, а перед этим сотрудничала со следствием (впрочем, никак не
навредив при этом своему подельнику мужу). Как мать маленького
ребёнка, она получила условный срок, была освобождена из зала суда и
в тот же день забрала из детдома свою дочку. Кто осмелится бросить в
неё камень?..
Б. Евдокимов был направлен на судмедэкспертизу в Москву, в
Институт судебной психиатрии им. Сербского, где профессор,
подполковник КГБ Даниил Лунц с наслаждением (уж он-то точно знал,
кто истиный автор "Варианта газовой камеры") признал его
невменяемым. Таким образом он не участвовал в судебном заседании,
к чему и стремились власти: в КГБ хорошо представляли себе, чего мог
бы наговорить Б. Евдокимов в своём последнем слове.
Несколько месяцев он находился в Ленинградской психотюрьме на
ул. Арсенальная, затем был переведён в недоброй славы
Днепропетровскую, где провёл четыре года. Известно, что там его
били, заставляли делать тяжёлую для него работу. Жена, ездившая к
нему вместе с маленькой дочкой каждый год на свидание,
рассказывала, что санитарами там работали уголовники (больница
находилась в том же здании, что и тюрьма), которые по приказу врачей
издевались над ним, отнимали предачи... К нему не пустили
специально прихавшего из Парижа адвоката (благо благовидный
предлог для этого был: Днепропетровск был закрыт для иностранцев),
не передавали идущие ему из-за границы посылки, но главное разрушающие здоровье уколы нейролептиков.
Имя его истязателя известно: это лечащий врач Элла Петровна
Каменецкая, она же "Эльза Кох", она же "Людоедка Эллочка", она же
"Ремарка", прозванная так Б. Евдокимовым за то, что как-то
похвасталась, что читала "Ремарку", искренне полагая, что немецкий
писатель Эрих Мария Ремарк - женщина ("Раз "Мария", то кто же ещё?
Мужчна что-ли"). По словам Л. Плюща, "вершиной её цинизма было
то, что она села (в прямом смысле этого слова - В.К.) на голову
больного, назвавшего её "Эльзой Кох", хотя сама и смеялась над этим
прозвищем, садистски констатируя: "бояться, дескать, мужики меня"
[44]. "Она очень хотела, чтобы её считали интеллигентным человеком,
- рассказывал впоследствии Л. Плющ, - оттого и не могла простить Б.
Евдокимову его "Ремарку". У неё к нему была биологическая
ненависть, и она мстила как могла. И усиленные дозы нейролептиков, и
натравливание на него всех, кого только можно было - больных,
санитаров, надзирателей, и угрозы другим психозекам продлить им
сроки за дружбу с ним. А у него не получалось смотреть на неё иначе,
как сверху вниз. Это её бесило. Он, вообще, вёл себя смело, зло,
энергично. Мне даже порой казалось, что он не учитывает психологии
бандитов. А потом я понял: он чувствовал, что ему оттуда уже не
выйти, что психушкой его решили прикончить, и вёл себя дерзко,
несгибаемо". И больничные палачи, имеющие, как все палачи,
психологию рабов, конечно же, эту несгибаемость распознали и
ненавидели люто...
Л. Плюща перевели в это отделение потому, что его, украинского
"самостийника", в ту пору ещё марксиста, хотели стравить с
державником и антикоммунистом Б. Евдокимовым. Но желаемого для
врачей, а точнее для КГБ ("...диагноз ставит КГБ, КГБ назначает
лечение... КГБ вылечивает..." [45]) конфликта не получилось. Они
действительно много спорили и даже называли друг друга
оскорбительными именами: Л. Плющ его - "Русским фашистом", а он
его - "Коммунякой", но делали это добродушно, оставаясь в тёплых
дружеских отношениях.
- Мы с ним очень много говорили о литературе, - скажет
впоследствии Л. Плющ, а в книге своей напишет с теплотой и
уважением: "Мы обменялись воспоминаниями с Евдокимовым. Он из
потомственной петербургской интеллигентной семьи. Он болеет за
Россию, за её культуру. Будучи журналистом, повидал всю фальш
прессы, неустроенность жизни рабочих и крестьян, безалаберность
руководства. Был на фронте..." по-видимому, Б. Евдокимов в беседе с Л.
Плющём имел в виду своё участие в разведывательных операциях на
территории вражеской Германии - В.К.) [46].
- Как Вы можете с этим человеком разговаривать?", - напряжённо
спрашивала Элла Петровна Л. Плюща.
Через два месяца Л. Плюща перевели в другое отделение (раз
конфликт спровоцировать не удалось, чего его держать вместе с Б.
Евдокимовым?), и они виделись только на прогулке. Как-то раз он
заметил, что у Б. Евдокимова кожа на лице какая-то странная. Через
много лет в разговоре с автором Л. Плющ пытался найти слова, чтобы
объяснить, чем же она была такая "странная" и не мог. Потом сказал:
"Видно было, что какая-то глубинная болезнь гнездится в нём"...
Этот расссказ дополнил Микола Плахотнюк [47], просидевший с Б.
Евдокимовым в Днепропетровской спецпсихушке четыре года. Он
рассказал, что услышал о нём в первый же день своего пребывания в
больнице, когда в середине ноября 1972 г. прибыл туда из Киевского
СИЗО КГБ. Санитар-уголовник, который сопровождал его из
приёмного отделения в палату, по дороге расспросил его, кто он,
откуда, какая уголовная статья. Услышав, что статья политическая,
сказал: "Вечная койка тебе уготовлена! Можешь не сомневаться! У нас
уже есть тут один такой - Евдокимов, журналист из Ленинграда. У него
вечная психокойка. Это все знают..."
М. Плахотнюка поместили к буйным, в надзорную палату
("надзорку"), где круглые сутки горел свет (в других палатах на ночь
напряжение уменьшали ), а в дверях, - дабы пресечь со стороны
больных любую суицидальную попытку - 24 часа в сутки дежурил
санитар. Место у М. Плахотнюка было прямо напротив лампочки,
между двумя буйными (на двух сдвинутых вплотную койках лежало по
три человека), которые, как, впрочем, и другие кругом, были под
сильными нейролептиками. В палате стоял ноябрьские сумерки, давила
на психику лампочка, и, по словам М. Плахотнюка, он "впал в
отчаяние". Вскоре он заметил, что среди буйных лежит человек лет 50ти, с высоким лбом, в очках и, абстрагируясь от всей этой обстановки,
сосредоточенно читает книгу. Прошло несколько часов прежде чем М.
Плахотнюк подошёл к нему.
- Евдокимов Борис Дмитриевич, - представился этот не похожий на
других больной и рассказал, что сидит уже в четвёртый раз, каждый раз
- за политику. В этот раз - конкретно за связь с НТС, за то что
печатался под псевдонимами в западной прессе, а псевдонимы
оказались раскрыты...
Так началось их знакомство, а ночью произошёл эпизод, который
сразу сблизил их. В середине ночи М. Плахотнюк услышал в коридоре
пение. Мужской хор из раза в раз рефреном повторял популярную в
народе неприличную частушку:
- Просыпаюсь в 6 часов,
Нет резинки у трусов.
Вот она! Вот она!
На х... намотана!
Время по ощущению было 2 часа ночи, и М. Плахотнюк (санитар у
двери в это время как раз куда-то отлучился) вышел в коридор
посмотреть, что же там происходит. Картина, которую он увидел,
ошеломила его: в коридоре недалеко от двери несколько человек
санитаров пели хором, а дирижировал ими - и это поразило М.
Плахтнюка больше всего - врач! Потом М. Плахотнюк узнал, что это
был не врач, а фельдшер - Борис Соломонович. Но это было потом, а
тогда он стоял ошеломлённый, не в силах сдвинуться с места. От хора
отделился дежурящий в их палате санитар ("Так вот куда он
отлучился!" - мелькнуло в голове), грубо схватил его за шиворот и с
матерной бранью, потащил в палату.
- Я хотел узнать, сколько время...
- Я тебе покажу "время", гадина!.. - санитар с силой швырнул его на
койку.
Этот эпизод наблюдал со своего места Б. Евдокимов. Вмешаться он
не посмел: это означало бы немедленное избиение обоих, весь хор
мгновенно прибежал бы из коридора бить их. Кроме того, в журнале у
сестры появилась бы запись, что оба "возбудились", что означало бы
обоим неминуемые уколы серы и увеличенных доз галоперидола. Но
когда санитар вышел, Б. Евдокимов подошёк к М. Плахотнюку.
- Мужайтесь, Микола, это ещё цветочки. Ягодки - впереди.
Он говорил, что нужно пройти через всё это, вытерпеть, выстоять,
выучить этот посланный Господом урок. Главное - не озлобиться, не
уподобиться палачам. Это была бы их самая большая победа. Нужно
абстрагироваться от этого ада - уходить в книги, в мечты, в грёзы,
вспоминать самые лучшие минуты своей жизни, самые эмоционально
насыщенные эпизоды, возвращаться к ним. Нужно не забывать, что ты
тут такой не один, что нас таких тут много, и хоть мы и в разных
отделениях и не можем полноценно общаться, мы помним друг о
друге, следим за тем, что происходит с каждым из нас, и всё это
обязательно станет известно на воле. А на воле тебя помнят, любят,
ждут...
Потом, не протяжении многих лет общения он говорил это М.
Плахотнюку в разных вариантах много раз, поддерживая его в самых
разнообразных коллизиях, подбадривая, вселяя в него надежду и
силы... Ещё он говорил, что нужно внутренне отказаться от этой жизни,
не бояться смерти: только так ты сможешь вести себя достойно.
Постепенно их общение переросло в крепкую зековскую дружбу...
По словам М. Плахотнюка, "Борис Дмитриевич был человеком
энциклопедической эрудиции", и его общение с ним часто носило
просветительский характер. Он прекрасно знал мировую и русскую
литературу, мировую и русскую историю и мог со знанием дела
говорить о чём угодно - например, о Новгородской Республике и
Марфе Посаднице, о том, что, если бы Россия в ХУ веке не
присоединила бы к себе Великий Новгород, сейчас это было бы
самостоятельное государство с совершенно другим, чем русский народ
этносом; об истории Коммунистической партии Китая - с начала века и
до наших дней, в частности о ключевых операциях Освободительной
войны, в результате которой Мао Дзе Дун пришёл к власти, и о её
военоначальниках с той и другой стороны; в деталях знал историю
образования Украинской народной республики в 1917 г., историю
Гражданской войны на Украине и установления там советской власти,
прекрасно понимал, что столица республики в 1919 г. была перенесена
в Харьков по приказу Москвы, и аргументированно объяснял, зачем
это было нужно и почему это длилось целых 15 лет. Он знал и о такой
специфической странице
украинской новейшей истории, как
"Хвилевизм" - от имени украинского писателя Миколы Хвилевого, в
произведениях которого содержался призыв к украинским деятелям,
как можно дальше дистанцироваться от Москвы (в 1933 г.
застрелился). Б. Едвокимов предсказал "в обозримом будущем" распад
Советского Союза, а чуть позже - и Югославии... И при всём этом он
живо тянулся к новым знаниям: надо было видеть, с каким интересом
слушал он одного из своих товарищей психозеков - кандидата
филологических наук татарина Кима Давлетова, подробно излагавшего
ему историю своего народа.
Однажды Б. Евдокимов вручил М. Плахотнюку список (специально
для него составил!) произведений мировых и русских классиков и
очень советывал по возможности читать, чтобы выйти на уровень
высококультурного человека.
- К тому же, Микола, - говорил он, - это поможет Вам выстоять.
(Втечение всех 6-ти лет общения - четыре года в Днепропетровской
психотюрьме и два - в Казанской они обращались друг к другу "на
Вы"). И по его совету М. Плахотнюк действительно стал много читать.
Например, позднее, уже в Казанской больнице он прочёл всего
Достоевского.
Сам Б. Евдокимов очень много читал, в том числе и на украинском
языке. М. Плахотнюку приходили украинские книги, и Б. Евдокимов
всегда брал их на некоторое время.
- Я думал, он по диагонали их читает, - вспоминал потом М.
Плахотнюк, - но мы с ним общались, и он каждую книгу мог со
знанием дела обсудить. Был сборник стихов Ирины Жиленко, был
Василь Стефаник, Иван Драч, ранний Виталий Коротич...
- Украинский, Микола, я в Университете на факультативе выучил.
Ему понравились новеллы Михайло Коцюбинского. Некоторые из
которых них он расценил, как импрессионизм и объяснил, почему это
так.
А однажды М. Плахотнюку прислали набор отрыток Анны Собачко
- примитивистская живопись, и Б. Евдокимов очень высоко оценил её.
- Высокое искусство, - говорил он, прося М. Плахотнюка ещё и ешё
раз дать ему посмотреть, - Намного интересней, чем Пикассо (по
отделению гуляли открытки с репродукциями Пикассо).
А ещё в жизни Б. Евдокимова были письма сына. По словам М.
Плахотнюка, "они занимали огромное место в его сердце". Он
показывал их ему, делился содержанием, читал вслух отдельные места.
Ростислав переводил стихи, кажется, с китайского, увлекался
китайской философией. Он также интересовался философами ХУ11-
ХУ111 в.в. Даниилом Туптало (Димитрий Ростовский) и Григорием
Сковорода, считая их русскими философами. Такого же взгляда
придерживался и отец. Однако М. Плахотнюк считал этих философов
украинскими и, по его словам, убедил в этом Б. Евдокимова, хотя и
стоило ему это "немалого труда".
Письма сына, по словам, М. Плахотнюка, "имели литературную
ценность, были философски оригинальны, эпистолярно интересны.
Евдокимов нуждался в духовном общении, и тут сын здорово
поддерживал отца, для которого эти письма были глотком свежего
воздуха".
- Я ему завидывал, - вспоминал М. Плахотнюк, - После чтения
очередного письма у него разглаживалось лицо, начинали светиться
глаза...
Элла Петровна была в бешенстве:
- Нашёл кому писать философские письма - душевнобольному!
- Она постоянно, - рассказывал впоследствии М. Плахотнюк, укоряла Евдокимова в том, что он, как она говорила, "жил на чужие вражьи деньги". И на обходе бывало начиналась перепалка.
- Я жил на свой счёт, на свои деньги, которые заработал.
- Как же Вы, теперь возвращать-то эти деньги будете?
- А зачем мне их возвращать? За труд должны платить, и мне
платили за мой литературный труд. Это были мои собственные деньги,
почему я их должен кому-то возвращать?
Ответ приводил её в неподдельную ярость.
Вообще, над ним издевались, как хотели. Однажды на обходе он
пожаловался на то, что плохо себя чувствует и попросил назначить ему
что-нибудь, облегчающее дыхание (его душила бронхиальная астма). И
Элла Петровна, уже двинувшись дальше, сказала куда-то в сторону, как
бы разговаривая сама с собой однако, так, чтобы слышали санитары:
"Тут сухой бром нужен". Каждый, кто хоть как-то соприкоснулся со
спецпихбольницей, знает, что выражение "сухой бром" на больничном
слэнге означает "побои". Это было негласное приказание санитарам
избить Б. Евдокимова, и когда врач ушла, санитары тут же,
прицепившись к чему-то, жестоко избили его.
Вообще, такое отношение врачей к Б. Евдокимову (конечно же,
инспирированное сверху) провоцировало санитаров на любой
произвол. Например, его, больного пожилого человека заставляли мыть
плинтуса. Как расказывал М. Плахотнюк, "он задыхается, лицо
синюшно-серое, а ему: "Давай! Давай!" Молодой санитар стоит,
издевается." У него отбирали посылки, скорее даже не "отбирали", а
"выжимали": за каждый внеурочный вывод в туалет (на оправку
выводили три раза в сутки, что ему в силу возраста и болезней было
недостаточно) ему приходилось отдавать сахар, колбасу, сыр...
- При таком состоянии здоровья и таких репрессиях - вспоминал М.
Плахотнюк, - другой бы согнулся в дугу. А он не только не согнулся,
но ещё и поддерживал всех кругом. Когда ко мне из Киева приехали
гебисты, чтобы снять показания, он учил меня:
- Не верьте им, Микола! Ни одному слову! И не давайте никаких
показаний! Вас используют и выбросят.
М. Плахотнюк рассказывал также, что в первый же день их
знакомства Б. Евдокимов поведал ему, что два дня назад вышел из
голодовки. Голодовку он держал в знак протеста против того, что его
жалобы (на бесчинства санитаров и другие) и заявление с просьбой
перевести его в Ленинград никуда дальше отделения не шли. Элла
Петровна прилюдно хвасталась, что "все они оседают в его деле".
Проголодал он три дня, затем его засунули в специальный мешок,
насильно накормили через шланг и внутривенно накачали
галоперидолом. (Галоперидол при его букете болезней был
противопоказан).
Через несколько месяцев М. Плахотнюка перевели в другое
отделение, и они с Б. Евдокимовым виделись только на прогулках.
Когда его ещё через несколько месяцев вернули обратно, Б. Евдокимов
находился в той же самой "надзорке" с буйными, на той же самой
койке. Вспомнилось:
- У нас уже есть тут один такой - Евдокимов, журналист из
Ленинграда. У него вечная психокойка...
В конце августе - начале сентября 1976 г. их обоих этапом
перевезли в Казанскую спецпсихбольницу. По словам М. Плахотнюка,
Б. Евдокимов плохо перенёс этап:
- Столыпинский вагон, жара, я думал он не переживёт. А в Казани
на вокзале набили воронок до отказа - чуть ли не вдвое выше нормы. И
только отъехали, вдруг, как по команде, остановились и на самом
солнцепёке простояли
часа четыре. Это чудо, что он жив остался... А в больнице в приёмном
отделении - шмон. У него отобрали письма сына, высыпали на пол,
стали рвать на кусочки. После этапа у него не было сил защитить их...
Из Казанской спецпсихбольницы на свиданиях с сыном Б.
Евдокимов начал регулярно передавать на волю информацию о других
психополитзаключённых: о лейтенанте Викторе Ильине (неудачное
покушение на Л. Брежнева в 1969 г.), содержавшемся в строжайшей
изоляции, о том же М. Плахотнюке, о Киме Давлетове, об Александре
Рыбакове и других... Информация напрямую шла в Рабочую Комиссию
по расследованию злоупотреблений психиатрией в политических целях
(в то время - неформальная, преследуемая КГБ правозащитная
организация в Москве).
А однажды на свидании Ростислав попросил отца передать М.
Плахотнюку, что из Киева сообщили: "Миколе Руденко [48] дали 12
лет - 7 лагеря и 5 ссылки"...
В Казанской спецпсихбольнице Б. Евдокимов заболел раком
лёгких. Болезнь стала известной родственникам (т.е. они стали
догадываться, что у Б. Евдокимова рак) в 1978 г., когда на одном из
полугодовых свиданий сын узнал, что уже несколько месяцев у его
отца кровохаркание, а он не только не получает никакого лечения, но и
никак не обследован: за это время ему не сделали ни рентгена, ни даже
флюорографии, не взяли никаких анализов... Лечащий врач Станислав
Аркадьевич Королёв объяснил, что это "просто простуда" и "лечение
назначено - десять уколов пеницилина... Может быть, медсестра
забывает их делать?"
К этому времени, проведя в психушках в общей сложности более 11
лет, Б. Евдокимов страдал хронической гипертонией, стенокардией,
сахарным диабетом, сердечной и бронхиальной астмами. Его от этих
болезней никак не лечили, в то же время проводя массированные курсы
аминозина и галоперидола - нейролептиков, имеющих многочисленные
побочные действия на человеческий организм. А теперь ещё это
кровохаркание...
Однако врачи, явно по указанию свыше, не торопились дать свои
рекомендации для его освобождения. И очередная комиссия Института
судебной психиатрии им. Сербского отказала ему (тоже, несомненно,
по указанию свыше) в выписке из Казанской спецпсихбольницы, хотя
тогда ещё можно было попытаться предотвратить трагический исход.
И тогда сын начал кампанию за освобождение смертельно больного
отца. Все его материалы о положении отца не только печатались в
изданиях НТС, но и передавались в иноязычные СМИ,
распространялись по частным каналам среди западных общественных
и политических деятелей. Друзьями НТС были многие европейские
парламентарии - английские, норвежские, бельгийские и другие. К ним
и к крупным журналистам обращались лично. У некоторых политиков
были русские корни, некоторые тайным образом (явно было нельзя)
состояли в НТС... Обращение сына к Конгрессу Международной
Ассоциации психиатров в Гонолулу побудило включиться в кампанию
многих крупных врачей и владельцев клиник...
Всё это, вероятно, как-то сработало, но так или иначе советские
власти решили отпустить Б. Евдокимова умирать домой. Поскольку
процедура освобождения из спецпсихбольницы предусматривает
перевод психозека на какое-то время в психбольницу обычного типа, в
феврале 1979 г. его переводят в 1-ю Ленинградскую психбольницу им.
Кащенко (сто километррв от Ленинграда, село Никольское Гатчинский
р-н Ленинградской обл.), в просторечии - "Гатчинская психбольница").
Повидиму, КГБ несколько ослабил свой контроль, потому что уже
через несколько дней, к удивлению родственников, Б. Евдокимову
провели самые разнообразные обследования и даже свозили на
Берёзовую аллею (окраина Ленинграда) в Онкологический институт.
Там и поставили диагноз - рак лёгких Ш степени. В больнице фтизиатр
доктор Дэй, кореец по национальности, объяснил сыну, что по общему
соматическому состоянию его отец неоперабелен, время для
химиотерапии, радиологического и медикаментозного лечений
упущено, и жить ему осталось два-три месяца. Врач дал чётко понять,
что то, что Б. Евдокимова в Казанской спецпсихбольнице не
обследовали и не начали своевременно лечить от рака, было
равносильно убийству...
Совершенно неожиданно в конце апреля 1979 г. администрация
Гатчинской психбольницы (главврач - Арнольд Петрович Зайцев)
нарушила закон. Не дожидаясь обязательного в таких случаях решения
суда, Б. Евдокимова в одночасье посадили в больничную машину и
отвезли домой. Перед этим А.П. Зайцев, да и не он один не раз
говорили сыну (с оглядкой: "мол, на меня не ссылайтесь"), что его отец
"н и к о г д а н е б ы л п с и х и ч е с к и б о л ь н ы м" (!). (Сын cразу
вспомнил об этом, когда через день после возвращение отца, к нему
пришли из психоневрологического диспансера и поставили его заново
на учёт).
В своём так и неотправленном (не успел) письме к другу, недавно
освободившемуся политзеку, Б. Евдокимов напишет:
"...Я вообще не испытал ничего, покидая стены больницы - ни
большой радости, ни большого горя. Было всё равно. Родные за мной
не приехали, я счёл ненужным их беспокоить, тем более, что
доставили меня прямо до дому на скорой помощи, все деньги и
документы выдали мне на руки и никаких порук или расписок не нужно
было. Только вот доргой потрясли изрядно, и как только доставили
меня до дому, я сразу же лёг спать, пока готовилось застолье и
собирались родные и близкие друзья. Застолье не удалось: радости не
испытывал, ел очень мало и выпил только две рюмки коньяку и два
бокала шaмпанского..."
В течение трёх недель Б. Евдокимов получил свыше двадцати
приглашений приехать для лечения на Запад - из Англии, Франции,
Швейцарии, Австрии, Норвегии, Даниии и особенно много из ФРГ.
(Было даже приглашение от состоятельных христиан из Нигерии). В
телефонных
разговорах
западные
специалисты,
учитывая
запущенность болезни и соматическое состояние его здоровья, конечно
же, не обещали ему полного выздоровления, но гарантировали
несколько лет жизни при условии немедленного выезда на лечение.
Предвидя бюрократические придирки и крючкотворство советских
властей, Б. Евдокимов с сыном выбрали приглашение одного
датчанина, владельца онкологической клиники, которое было
оформлено со всеми необходимыми формальностями.
Вскоре из ОВИРА пришёл ответ, где было сказано, что
приглашение не может быть рассмотрено без соответствующего
документа из Минздрава СССР, "подтверждающего необходимость
выезда для лечения за границу". Тогда Б. Евдокимов написал
заявление на имя министра здравоохранения СССР Б.В. Петровского с
просьбой выдать ему такую справку. Такое же заявление написал и его
сын.
Почти через полтора месяца сын получил ответ, подписанный
Главным
специалистом
Главного
Управления
лечебнопрофилактической помощи Минздрава СССР М.И. Глебовой, где
говорилось буквально следующее: "...Современные методы лечения
онкологических больных не отличаютсяч от зарубежных методов... В
связи с этим направление Вашего отца на лечение в другие страны
считаем нецелесообразным..."
Б. Евдокимов немедленно написал обширный ответ, в котором
говорил, что ответ Минздрава - "совершенно не по существу", так как
он отнюдь не просил направить его на лечение за границу за
государственныцй счёт: все расходы берут на себя его западные друзья,
и с СССР это никак не связано. Что касается советских врачей, то он не
доверяет им из-за "их полной зависимости и готовности выполнить
любые распоряжения по телефонному звонку известных органов". Что
до психиатрии, "то она полностью поставлена на службу органов
подавления". Это заявление, которое показывало, что он ни на йоту не
сломлен, Б. Евдокимов направил также за границу через одного из
приезжавших к нему западных журналистов.
Сын также послал в Минздрав письмо, угрожая на весь мир
объявить Глебову и министра Петровского "убийцами-уголовниками",
если его отцу немедленнно не выдадут необходимый документ,
способствующий его выезду на лечение.
Он записался на приём в КГБ и сказал принимавшему его
полковнику, что считает всё происходящее с его отцом "сознательным
медицинским убийством". Полковник был очень корректен и вежливо
разъяснил, что "ОВИР - это одна организация, а КГБ - совсем другая,
что функции у них соверешенно различные, и КГБ к выезду его отца на
Запад никакого отношения не имеет..." Ростислав Евдокимов ответил,
что он всё это понимает, однако, считает необходимым "предупредить"
и лично своего визави, и "весь КГБ", что на другой день он снова
отправится в ОВИР и очень надеется, что "на этот раз документы на
рассмотрение будут приняты". А если этого не произойдёт - добавил он
ледяным голосом - он сделает всё возможное, чтобы добиться этого
"любыми методами". Последние слова он интонационно подчеркнул.
На другой день он действительно поехал в ОВИР, где у него без
каких-либо придирок и замечаний приняли документы. А вскоре из
ОВИРА пришёл ответ с указанием даты, когда надлежало прийти за
разрешением на выезд.
И тут у Бориса Евдокимова случился удар. Он потерял речь,
появились провалы в памяти, нарушилась координация движений...
Потом эти симптомы на некоторое время отступили. Но в ОВИР за
разрешением сын уже не пошёл. Через две недели случился второй
удар... Вскоре Борис Евдокимов скончался. Вскрытие показало, что у
него был рак 1У степени с метастазами в мозг и в печень...
И тогда сын сел за пишушую машинку и написал обращение. Вот
некоторые выдержки из этого обращения:
"К о в с е м ч е с т н ы м л ю д я м З е м л и !
Сегодня убили моего отца.
Убивали его долго и с чудовищной жестокостью. Трудно даже
сказать, когда это началось. Год ли назад, в октябре 1978 года, когда
у заключённого Казанской специальной психиатрической больницы
Бориса Евдокимова открылось кровохарканье, впоследствии
оказавшееся одним из симптомов рака лёгких, а ему и его
родственникам говорилось, что это всего лишь простуда, от которой,
впрочем, его тоже почти не лечили? Или ранее, в Днепрпетрвской
СПБ (спецпсихбольнице - В.К.), где его тяжело больного с давлением
240/180 заставляли мыть полы, а за нерасторопность избивали
ногами... а наследники доктора Менгеле с погонами под белыми
халатами "лечили" его светлый и оригинальный ум тиварином и
галоперидолом? Началось ли это убийство при последнем аресте 26
октября 1971 года по статьям 70 и 72 УК РСФСР; или в 1964 году по
статьям 70 и 72 УК РСФСР; или в 1953 году по статьям 58-10 и 58-12
тогдашнего УК РСФСР; или в 1945 году по статьям 58-10, 58-12 УК
РСФСР? Не знаю. Всего вернее было бы сказать, что убивать его
начали с самого рождения - в 1923 году или ещё раньше - в году 1917,
ибо человек, наделённый свободным и гордым, несгибаемым духом,
обречён на гибель, если его судьбой властны распоряжаться
уголовники и безумцы...
Главными истязателями моего отца были: лечащие врачи Элла
Петровна (Каменецкая - В.К.) в Днепропетровской СПБ и Станислав
Аркадьевич Королёв в Казанской СПБ; и их начальники: Ф.К. Прусс
(начальник больницы - В.К.), а позднее Бабенко - в Днепропетровске и
Свечников (начальник больницы), Валитов (главный врач), Сайфиуллин
(заместитель начальника) - в Казани.
Как судьба моего отца, так и судьба многих других показывают,
что перечисленным лицам должны быть предъявлены обвинения по
следующим статьям ныне действующего УК РСФСР (и по
аналогичным стаьям УК УкрССР):
Ст. 102, пункт "г". Умышленное убийство при отягчающих
обстоятельствах (совершённое с особой жестокостью) наказывется
лишением свободы на срок от 8 до 15 лет или смертной казнью.
Ст. 108, ч. 2. Умышленное тяжкое телесное повреждение
(носившее характер мучений или истязаний) наказывается лишением
свободы на срок от 5 до 12 лет.
Ст. 171, ч. 2. Превышение власти или служебных полномочий
(сопровождающееся насилием... или мучительными, оскорбляющими
личное достоинство потерпевшего действиями) наказываеться
лишением свободы на срок до 10 лет.
Сотруднику Института судебной психиатрии им. Сербского
Борису Владимировичу Шостаковичу, председательствовавшему на
комиссии, отказавшей моему отцу в выписке из Казанской СПБ тогда,
когда ещё можно было предотвратить трагический исход, а также
должностным лицам, проинформированным о состоянии здоровья и о
положении моего отца, но тем не менее... отказавшим ему в
разрешении на выезд для лечения за границу - главному специалисту
Главного
управления
врачебно-профилактической
помощи
Министерства здравоохранения СССР М.И. Глебовой и министру
здравоохранения Б.В. Петровскому... должно быть предъявлено
обвинение по ст. 170, ч. 2 УК РСФСР - злоупотребление властью или
служебным положением (если оно вызвало тяжкие последствия),
наказывается лишением свободы на срок до 8 лет.
При этом надо... ещё уточнить, не являются ли все перечисленные
лица особо опасными рецидивистами...
Пора... заметить, что во всём сказнном нет... никакой
антисоветчины... и вообще ничего политически значимого... Если за
7,5 лет нахождения в больнице у человека развивается ряд опасных для
жизни болезней, а рак лёгкого диагностируют лишь через полгода
после начала кровохарканья... то при чём здесь политика, идеология,
убеждения? С глубокой древности и до наших дней во всех странах
мира, такое действие считалось медицинским преступлением и
каралось самым строгим образом...
Против нас применяют весь арсенал средств запугивания
могущественной гангстерской организации: шантаж, избиения,
изгнания, пытки голодом и каторжным трудом, разрушение психики,
убийства. Но как во времена христианских мученников или бойцов
антифашисткого Сопротивления каждый арест, каждая смерть
только укрепляют наш дух, чувство солидарности, волю к борьбе и
веру в победу...
Я счастлив, что... мой отец внёс ощутимый вклад в это
благородное дело.
4 октября 1979 г.
Сын политзэка и внук политзэка
Е в д о к и м о в Ростислав Борисович
СССР, 192928 Ленинград,
улица Салтыкова-Щедрина, дом 5, кв. 24" [49].
Во время сбора материала о Б. Евдокимове автору среди многих
хороших слов однажды пришлось услышать: "Борис Едвокимов?
Глыба, а не человек!" Таким он и останется для Истории...
_______________________________________
[1] - Глава написана со слов Ростислава Евдокимова, сына
погибшего и его второй жены и подельницы по четвёртой судимости
Галины Владимировны Евдокимовой (Боровиковой), а также его
бывших сосидельцев по спецпсихбольницам - Леонида Плюща
(Днепропетровская СПБ) и Миколы Плахотнюка (Днепропетровская и
Казанская СПБ).
- Ростислав Евдокимов, 1950 г.р., ленинградец, геолог, поэт,
историк, автор ряда научных публикаций таких как "Должностные
лица в идеальном государстве Платоновых "Законов"(книга "Платон и
его эпоха", М. Наука, 1979) и др. , один из организаторов подпольного
независимого
профсоюза
"Свободное
Межпрофессиональное
Объединение Трудящихся" (СМОТ), арестован 22 июня 1982 г. в
Ленинграде. Во время ареста заявил о своей принадлежности к НТС.
Обвинён по статье 70 УК РСФСР. Ему инкриминировали участие в
деятельности СМОТ, хранение и распространение САМ-и-ТАМиздата
и передачу на Запад информации, порочащей государственной и
общественный строй. В апреле 1983 г. приговорён к 5 годам лагерей
строгого режима и 3-м годам ссылки. Срок отбывал на 36-ой пермской
политзоне (учр.ВС-389/36), освобождён в 1987 г. в русле
государственной кампании по выдворению политзэков из мест
заключения (Людмила Алексеева - "История инакомыслия в СССР.
Новейший период", Khronika press, 1984, , с. 388; "58-10, Надзорные
производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской
агитации и пропаганде. Аннотированный каталог. Март 1953 - 1991",
Москва 1999 г., с. 832, информация о том, что Р. Евдокимов якобы
родился в 1956 г. р., а также, что он был "активистом
Демократического Союза" - ошибочна; журнал "Посев" № 9, 1982 г., с.
4, "К аресту Р. Евдокимова", № 11, 1982 г., с. 2, Ростислав ЕвдокимовВогак - "Верить в Бога, в свой народ, в историю развитиия
человечесвта"; газета "Экспресс-Хроника" 4 апреля 1997 г., № 14 /492/,
с. 4, рубрика "О тех, кто стучался в закрытые двери").
- Газета "Ленинградская правда", № 139, 15 июня 1972 г., с. 3,
рубрика "Из зала суда", И. Фёдоров - "Подполье Сергея Разумного".
- Леонид Плющ - "На Карнавале Истории", Overseas publications
interchange LTD, 1979, с.с. 584-628.
- Газета "Новая жизнь", № 23 (32), с. 3, "Правозащита".
- Газета "Вечерний Петербург", № 106, 15 июня 1995 г., с. 2,
"Антикоммунистом мой отец был едва ли не с детства. О диссиденте и
писателе Б.Д. Евдокимове вспоминает его сын Ростислав Евдокимов",
беседовал Владимир Захаров.
- Газета "Вечерний Петербург", № 12, 19 января 1996 г., с. 6,
Владимир Захаров - "Он размышлял о нашей жизни".
- "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" -
неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Бориса
Евдокимова, его второй женой Галиной Евдокимовой (СанктПетербург, июнь 1996 г.).
[2] - Евгений Вистунов - "Приглашение в западню", Лениздат, 1984,
с.с. 44-52.
[3] - Журнал "Посев", № 4, 1968, № 4, 1971 г., Ив. Русланов "Жизнь в тюрьме".
[4] - Владимир Буковский, 1942 г. р., москвич, один из первых и
наиболее активных участников правозащитного движения в СССР, в
начале октября 1961г. был задержан и отвезён в КГБ на Малую
Лубянку. Ему инкриминировали запись (на двух страничках) его
рассуждений о том, почему большая часть советской молодёжи
разочаровалась в Комсомоле, и он стал для неё не приемлимым. Эти
записи в КГБ окрестили "Тезисами о развале Комсомола", усмотрев в
них призыв к созданию внутри Комсомола оппозиции. В этот же день
после обыска у него на квартире освобождён.
Первый раз арестован в конце 1963 г. за размножение книги
Милована Джиласа "Новый класс". Ему также вспомнили его тезисы о
Комсомоле и организацию (возобновление) осенью 1960 г. массового
чтения стихов у памятника Маяковскому. Признан невменяемым и
направлен
на
принудительное
лечение
в
Ленинградскую
спецпсихбольницу, где пробыл до конца февраля 1965 г.
Второй раз арестован 2 декабря 1965 за активное участие в
организации независимой демонстрации на Пушкинской площади в
Москве, cостоявшейся 5 декабря в защиту судимых в это время
писателей А. Синявского и Ю. Даниэля
(первой свободной
демонстрации в Советском Союзе с 1927 г.). После 8-ми месяцев
пребывания в психбольницах признан вменяемым и осенью 1966 г.
освобождён.
Третий раз арестован в конце января 1967 г. за организацию и
участие 22 января в демонстрации на Пушкинской площади в защиту
нескольких арестованных незадолго до
этого московских
правозащитников. По введённой за год до этого статье 190-3 УК
РСФСР обвинён в нарушении общественного порядка и в августе 1967
г. приговорён к трём годам исправительно-трудовых работ. Срок от
звонка до звонка отбывал в уголовном лагере посёлка Бор под
Воронежем.
Четвёртый раз арестован весной 1971 г., обвинён в антисоветской
агитации и пропаганде (ст. 70 УК РСФСР) и в январе 1972 г.
приговорён к 7-ти годам лагеря и 5-ти годам ссылки. Срок отбывал на
35-й пермской политзоне (учр. ВС-389/35).
В декабре 1976 г. обменён на первого секретаря чилийской
компартии Луиса Корвалана... (Людмила Алексеева - "История
инакомыслия в СССР. Новейший период", Khronika press, 1984, , с. c.
46-47, 68, 241, 243, 245, 251, 255, 284-286, 292, 303, 316, 318, 322, 362363, 368, 371, 404; "58-10, Надзорные производства Прокуратуры
СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде.
Аннотированный каталог. Март 1953 - 1991", Москва 1999 г., с. с. 639,
726).
- Андрей Синявский и Юлий Даниэль - московские писатели,
публиковавшие свои произведения за рубежом (псевдонимы Абрам
Терц и Николай Аржак). Осенью 1965 г. были арестованы и по ст. 70
УК РСФСР приговорены соответственно к 7 и 5 годам лагеря строгого
режима ( Людмила Алексеева - "История инакомыслия в СССР.
Новейший период", Khronika press, 1984, , с. c. 249-255; "58-10,
Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об
антисоветской агитации и пропаганде. Аннотированный каталог.
Март 1953 - 1991", Москва 1999 г., с. с. 553, 657, 670, 671, 674, 680,
698, 762, 766).
[5] - Владимир Буковский - "...И возвращается
Издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с.172.
ветер...",
[6] - Журнал "Посев", № 2, 1971 г., с.с. 29-35, Сергей Разумный "Вариант газовой камеры".
[7] - "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Б.
Евдокимова, его второй женой Г. Евдокимовой (Санкт-Петербург,
июнь 1996 г.).
[8] - Утверждение Л. Сергеевой о том, что война "застала его в
Москве, где он был призван в армию и направлен на Центральный
фронт", - ошибочно (журнал "Посев", № 11, 1979 г., с.с. 2-6, Л.
Сергееева "Чтобы осуществилась та Россия", памяти Бориса
Дмитриевича Евдокимова).
[9] - Леонид Плющ, 1939 г. р., киевлянин, по профессии математик;
с 1964 г. посылал в редакции газет и частным лицам документы о
нарушении прав человека в СССР; в 1969 г. вошёл в Инициативную
группу по защите прав человека в СССР. В 1972 г. арестован по
самиздатскому делу об изготовлении и распространении самиздатского
журнала "Хроника текущих событий" (так называемое "дело № 24") и
обвинен по ст. 62-1 УК УССР в антисоветской агитации и пропаганде.
В январе 1973 г. признан невменяемым и Киевским облсудом
направлен на принудительное лечение в спецпсихбольницу г.
Днепропетровска (экспертами были академики Г. Мороз и А.
Снежневский). В 1976 г. под давлением общественного мнения на
Западе выслан из СССР (Александр Подрабинек - "Карательная
медицина", издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с. 159; Людмила
Алексеева - там же, с.с. 15, 24-27, 30-31, 38, 267, 286; "58-10,
Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об
антисоветской агитации и пропаганде. Аннотированный каталог.
Март 1953 - 1991", Москва 1999 г., с. 746. ; газета "Экспресс-Хроника"
24 января 1997 г., № 4 (482), с. 4, рубрика "О тех, кто стучался в
закрытые двери").
[10] - "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Б.
Евдокимова, его второй женой Г. Евдокимовой (Санкт-Петербург,
июнь 1996 г.).
[11] - Там же.
[12] - "58-10, Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам
об антисоветской агитации и пропаганде, Аннотированный каталог,
Март 1953 - 1991", Москва 1999, с. 659.
[13] - Пётр Григоренко, 1907 г. р., москвич, известный
правозащитник, один из основателей Московской Хельсинкской
Группы, член Украинской Хельсинкской Группы, в прошлом убеждённый коммунист, бывший генерал-майор советской армии,
участник Великой Отечественной войны, начальник кафедры
Академии Генштаба им. Фрунзе (исключён из партии и уволен из
армии после своего смелого выступления на районной
партконференции в сентябре 1961 г.), в 1964 г., был арестован, признан
невменяемым и помещён в спецпсихбольницу.
Второй раз арестован в мае 1969 г. в Ташкенте, куда он прибыл для
того, чтобы выступить общественным защитником на суде над
активистами крымско-татарского движения. В конце февраля 1970 г.
предстал перед судом по обвинению в содействии национальному
движению крымских татар, снова признан неменяемым и отправлен в
Казанскую спецпсихбольницу, где провёл более 5 лет.
В ноябре 1977 г. ему было разрешено поехать в США в гости к
сыну, а через несколько месяцев он был лишён советского
гражданства. Умер в 1987 г. в Нью-Йорке. (Александр Подрабинек "Карательная медицина", издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с.
147; Людмила Алексеева - "История инакомыслия в СССР. Новейший
период", Khronika press, 1984, с.с. 32-33, 36,38, 119, 121-122, 131, 245,
249, 265, 271, 281, 284-285, 312, 316, 321, 362-363, 404; "58-10,
Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об
антисоветской агитации и пропаганде, Аннотированный каталог,
Март 1953 - 1991", Москва 1999, с. с. 709, 712,746, 777; газета
"Экспресс-Хроника" 21 февраля 1997 г., № 8 (486), с. 4, рубрика "О
тех, кто стучался в закрытые двери"; 18 октября 1997 г., № 38 (516),
с. 4, Александр Подробинек - "90 лет Петру Григоренко").
[14] - Владимир Буковский - "...И возвращается ветер...",
Издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с.с. 179-184.
[15] - При Л. Брежневе практика прикрывания тюремных окон
"намордниками" была возобновлена.
[16] - "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Бориса
Евдокимова, его второй женой Галиной Евдокимовой (СанктПетербург, июнь 1996 г.).
[17] - Журнал "Новое время", № 14, 1992 г., с.с. 40-42, "НародноТрудовой Союз выжил, потому что он был нужен КГБ?", интервью с
одним из руководителей Союза Борисом Миллером.
[18] - Журнал "Новое время", № 39, 1991 г., с.с. 28-30, Борис
Миллер - "Приключения НТС в России".
[19] - Журнал "Новое время", № 14, 1992 г., с.с. 40-42, "НародноТрудовой Союз выжил, потому что он был нужен КГБ?", интервью с
одним из руководителей Союза Борисом Миллером.
[20] - Там же.
- Б. Миллер назвал только обычные, "рутинные" обязанности,
возложенные на находящихся в СССР подпольных членов НТС, не
упомянув о том, что очень многое (особенно в конце 70-х - начале 80-х
годов) делалось ими (насколько позволяла и требовала обстановка в
стране) сверх этого. Люди связанные с НТС организовывали
религиозно-философские православные семинары, участвовали в
создании
подпольного
профсоюзного
движения
(СМОТ),
просуществовавшего более десяти лет до самой Перестройки (когда
оно вышло из подполья и после этого действовало еще 10 лет ) - в
Поволжье, в Сибири, в Белоруссии, в Ленинграде - чей
информационный бюллетень в САМ-и-ТАМиздате расходился по всей
стране в сотнях и в тысячах экземплярах (тиражи листовок были ещё
больше). Но главным было то, что этот информбюллетень и листовки
распространялись среди рабочих. Т.е. шла массовая конспиративная
работа, как бы оксюморонно это ни звучало. А в Перестройку
некоторые законспирированные члены НТС баллотировались в
советские выборные органы, что дало им возможность публично
выступать перед советскими гражданами. (Так Ростислав Евдокимов,
правда, уже расконспирированный, баллотируясь в 1990 г. в депутаты
Ленсовета, много раз выступал перед курсантами Высшего Военнотопографического училища и Военно-космической Академии им.
Можайского. Кроме того, он вёл с ними большую пропагандистскую
работу и в неформальной обстановке: в свои увольнительные они
бывало по 10-15 человек приходили к нему домой, где он вел с ними
подробные беседы, снабжая их соответствующей литературой. Они
уносили её под бушлатами).
[21] - Не опубликованное письмо Ростислава Евдокимова редактору
московской газеты "30 октября" Елене Ясь (Санкт-Петербург - Москва,
сентябрь 2007 г.).
[22] - "... Всё чаще и чаще, - писал В. Буковский, - начинали
поговаривать о реабилитации Сталина... Вскоре после отстранения
Хрущёва пошли слухи о каких-то списках - не то две, не то пять тысяч
человек, которых надлежало репрессировать в первую очередь..."
(Владимир Буковский - "...И возвращается ветер...", Издательство
"Хроника", Нью-Йорк, 1979, с. 202).
[23] - Владимир Буковский - "...И возвращается ветер...",
Издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с. 204).
[24] - Не опубликованное письмо Ростислава Евдокимова редактору
московской газеты "30 октября" Елене Ясь (Санкт-Петербург - Москва,
сентябрь 2007 г.)
[25] - Журнал "Посев", № 2, 1971 г.
[26] - Cборник "Казнимые сумасшествием", изд. "Посев", 1971 г.
[27] - Сборник, Сергей Разумный - "Расстановка политических сил в
КПСС" и другие статьи", изд. "Посев", 1972 г.
[28] - ВКП (б) - Всесоюзная коммунистическая партия
(большевиков), в 1952 г. переименована в КПСС (Коммунистическая
партия Советского Союза).
[29] - Журнал "Посев", № 5, 1971 г., а также сборник, Сергей
Разумный - "Расстановка политических сил в КПСС" и другие статьи",
изд. "Посев", 1972 г.
[30 ] - Сборник, Сергей Разумный - "Расстановка политических сил
в КПСС" и другие статьи", мзд. "Посев", 1972 г.
[31] - Газета "Посев", № 13, пятница, 13 марта 1967 г., с. 5 (в то
время издание "Посев" предствляло из себя
еженедельник
общественно-политической мысли и выходило в газетном варианте).
[32] - Газета "Посев", № 13, пятница, 13 марта 1967 г., с. 4.
[33] - Сборник, Сергей Разумный - "Расстановка политических сил в
КПСС" и другие статьи", изд. "Посев", 1972 г.
[34] - Там же.
[35] - Б. Евдокимов - "Молодёжь в русской истории", Посев, 1972 г.
[36] -Журнал "Посев", № 11, 1979 г., с.с. 2-8, Л. Сергеева - "Чтобы
осуществилась та Россия", памяти Бориса Дмитриевича Евдокимова".
[37] - "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Б.
Евдокимова, его второй женой Г. Евдокимовой (Санкт-Петербург,
июнь 1996 г.).
[38] - Газета "Вечерний Петербург", № 106, 15 июня 1995 г., с. 2,
"Антикоммунистом мой отец был едва ли не с детства. О диссиденте и
писателе Б.Д. Евдокимове вспоминает его сын Ростислав Евдокимов",
беседовал Владимир Захаров.
[39] - КПЗ - Камера предварительного заключения.
[40] - Газета "Вечерний Петербург", № 106, 15 июня 1995 г., с. 2,
"Антикоммунистом мой отец был едва ли не с детства. О диссиденте и
писателе Б.Д. Евдокимове вспоминает его сын Ростислав Евдокимов",
беседовал Владимир Захаров.
[41]- "58-10, Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам
об антисоветской агитации и пропаганде, Аннотированный каталог,
Март 1953 - 1991", Москва 1999 г. с. 739.
[42] - "Он считал коммунистическую идеологию антигуманной" неопубликованное интервью Владимира Захарова с вдовой Б.
Евдокимова, его второй женой Г. Евдокимовой (Санкт-Петербург,
июнь 1996 г.).
[43] - Газета "Ленинградская правда", № 139, 15 июня 1972 г., с. 3,
рубрика "Из зала суда", И. Фёдоров - "Подполье Сергея Разумного". По
мнению автора, этот насквозь лживый очерк выдержан в худших
советских традициях клеветы и диффомации, подобных тем, которые в
своё время обрушились на Б. Пастернака, В. Тарсиса, Ю. Даниеля и А.
Синявского, позднее - А. Солжницина... На тех, кто, нащупав щелочку
в "железном занавесе", воспользовался ею для того, чтобы рассказать
миру правду об CCCP.
[44] - Леонид Плющ - "На Карнавале Истории", Overseas
publications interchange LTD, 1979, с. 615.
[45] - Там же, с. 626.
[46] - Там же, с. 603.
[47] - Микола Плахотнюк, 1936 г.р., врач в детском санатори под
Киевом, арестован в январе 1972 г. и по ст. 62-1УК УССР обвинён в
антисоветской агитации и пропаганде. Ему инкриминировалось
хранение и распространеие
самиздатской "националистической"
литературы, в том числе журнала "Український вісник" ("Украинский
вестник"). Признан невменяемым и направлен на принудительное
лечение в Днепропетровскую спецпсихбольницу. Осенью 1976 г.
переведён в Казанскую спецпсихбольницу, где пробыл около 3-х лет. В
августе 1978 г. переведён в психбольницу обычного типа в г. Смила
Черкасской обл. В марте 1981 г. освобождён. 8 апреля 1981 г. жестоко
избит на улице в Киеве неизвестными лицами. В сентябре 1981 г.
арестован по сфабрикованному обвинению и в апреле приговорён к 4
годам уголовного лагеря. Срок отбывал в Ворошиловградской
области. Через два года был выпущен на расконвоированные
принудительные работы (так наз. "Химия") и в июне 1984 г. условнодосрочно освобождён (Александр Подрабинек - "Карательная
медицина", издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1979, с. 159; Людмила
Алексеева - "История инакомыслия в СССР. Новейший период",
Khronika press, 1984, с.с. 21,26,27; "58-10, Надзорные производства
Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и
пропаганде. Аннотированный каталог. Март 1953 - 1991", Москва
1999, с. 744).
[48] - Микола Руденко, 1920 г.р., основатель Украинской
Хельсинкской Группы, известный украинский поэт, писатель, философ,
инвалид Великой Отечественной Войны, в 1947-1950 г.г. - главный
редактор украинского литературного журнала "Днiпрo" ("Днепр") и
секретарь партийной организации Союза писателей Украины,
изменивший своё мировозрение после антисталинской речи Н.
Хрущёва на ХХ съезде КПСС (1956 г.). В 1974 г. за критику марксизма
исключён из партии. Вошёл в неформально организованную в Москве
советскую секцию Международной Амнистии. В апреле 1975 г. в
Киеве арестован и по ст. 62-1 УК УССР обвинён в антисоветской
агитации и пропаганде, однако, вскоре в связи с 30-летием победы над
фашистской Германией амнистирован, как инвалид войны. В этом же
году исключён из Союза писателей. 9 ноября 1976 г., на
прессконференции иностранных корреспондентов в Москве объявил о
создании Украинской Хельсинкской Группы. В феврале 1977 г.
арестован в Киеве, этапирован в СИЗО г. Донецка, в июне-июле 1977 г.
судим в г. Дружковка Донецкой обл. и по ст. 62-1 УК УССР
приговорён к 7 годам лагерей строгого режима и 5 годам ссылки.
Лагерный срок отбывал в лагерях посёлков Лесной (учр. ЖХ-385/19) и
Барашов (учр. ЖХ-385/3) Мордовской АССР, а также (с сентября 1981
г.) на 36-й пермской политзоне (учр. ВС-389/36). В марте 1984 г.
выпущен на ссылку в посёлок Майма Горно-Алтайской АССР. В конце
1987 г. освобождён в русле государственной кампании по выдворению
политзеков из мест заключения и в тот же год эмигрировал в США. В
1988 г. был лишён советского гражданства. В 1990 г. после объявления
независимоси Украины вернулся в Киев, где был реабилитирован. В
2000 г. в связи с 80-летием присвоено звание Героя Украины. Умер в
2004 г. (Людмила Алексеева - "История инакомыслия в СССР.
Новейший период", Khronika press, 1984, с.с. 31-33, 35 -36, 318, 371);
"58-10, Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об
антисоветской агитации и пропаганде. Аннотированный каталог.
Март 1953 - 1991", Москва 1999 г., с. с. 300, 766).
[49] - Журнал "Посев", № 11, 1979 г., с.с. 6-8 "Открытое письмо
Ростислава Евдокимова. Ко всем честным людям земли".
Владимир Крыловский,
Нью-Йорк.