почему классическая теория называется классической
реклама
ПОЧЕМУ КЛАССИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ НАЗЫВАЕТСЯ КЛАССИЧЕСКОЙ? Р.В. Коннелл Сиднейский университет American Journal of Sociology, Том 102, Выпуск 6 (май 1997 г.), С. 1511-1557 Известный канонический список классической социологической литературы опирается на никем не подтвержденную история основания этой области знаний великими умами, создавшими различные теории европейского модернизма. На самом деле, социология появилась на широкой основе динамического культурного развития, внутри которого в центре был конфликт между либеральным и имперским направлениями. Глобальная экспансия и колонизация предоставила социологии ее основную концептуальную основу, а также большую часть фактических данных, ключевых проблем и методов исследования. После кризиса социологии, наблюдавшегося в начале 20 века, в США появилась коренным образом реконструированная научная дисциплина, центральным предметом изучения которой были разногласия и общественные волнения внутри метрополии. Ретроспективное создание «классического» канона решило определенные культурные дилеммы в этой области научной деятельности, а также проблему преподавания дисциплины за счет сужения интеллектуальных рамок социологии и умалчивания большой части ее истории. История создания социологии В любом современном учебнике по социологии, независимо от того, где он был написан – в США (Calhoun, Light and Keller 1994) или на другом конце света (Waters and Crook 1993), практически всегда на первых страницах учебника приводится подробное описание работ основоположников, в центре которого находятся Карл Маркс, Эмиль Дюркгейм и Макс Вебер. В вводной главе возможно, но необязательно, упоминание Огюста Конта, Герберта Спенсера и Дждоджа Симмела. Здесь же также иногда можно встретить упоминание представителей второй группы: Фердинанда Тённиса, Фридриха Энгельса, Вильфредо Парето, Уильяма Грэма Самнера, Чарльза Хортона Кули и Джорджа Герберта Мида. Студентам колледжей предлагается такая точка зрения, в соответствии с которой основоположники создали социологию в ответ на драматические изменения в европейском обществе: индустриальную революцию, классовую борьбу, секуляризацию, отчуждение и современное модернизированное государство. «Прежде всего социология была наукой нового индустриального общества (Bottomore, [1962] 1987, p. 7). Эта точка зрения повторяется в более тонкой форме в более продвинутых программах магистратур и аспирантур. В американских магистерских программах по социологии обычно предлагаются курсы (которые часто являются обязательными), на которых студентов знакомят с «классической теорией», в рамках которой они подробно изучают определенные работы Маркса, Дюркгейма и Вебера. Такая учебная программа, в свою очередь, опирается на историю дисциплины, в которой социологи объясняют происхождение своей науки практически в рамках тех же понятий и подходов. Например, в «Краткой истории социологической мысли» Свингевуда (Swingewood 1991), заслуживающей доверия и признанной работе британского ученого, предлагается описание, состоящее из трех частей: «Основ» (подготавливающей читателя к знакомству с Контом и Марксом), «Классической социологии» (в центре которой находятся -1- Дюркгейм, Вебер и Маркс) и «Современной социологии». Подобным образом, согласно Мюнху (Munch, 1994, 1:ix), в Германии «классический период… был временем, когда основоположники заложили основы структуры социологической теории». Социологи относятся к такому объяснению происхождения своей научной дисциплины весьма серьезно. Классические тексты часто цитируются, а при написании исследовательских работ, монографий или научных трудов достаточно распространено указание та то, что авторы используют марксистский подход либо используют теории Дюркгейма и Вебера (напр., Wallace, 1994). Научное социологическое обозрение, в котором печатается большое количество «звезд» социологии «Современная социологическая теория» (Social Theory Today), начало свое существование с громкого заявления о том, что «классические работы являются основой социологии» (Alexander 1987). В 1990-е годы комментарии к классическим текстам продолжают оставаться основным теоретическим материалом даже для тех, кто считает, что интерпретация классических авторов когда-нибудь себя исчерпает. Другие считают, что этот жанр может существовать бесконечно и открывать все новые и новые пласты. Исследователь может обратиться в прошлое и изучать работы Дюркгейма сквозь призму Аристотеля (Challenger 1994) или сделать шаг вперед и рассматривать работы Дюркгейма сквозь призму пост-пост-структурализма (Lehmann 1993). Можно заняться изучением неизвестных работ Вебера (Drysdale 1996) или изучать его известные работы с новой точки зрения (Kalberg, 1996). На развитие и преподавание дисциплины влияют не только комментарии собственно классических текстов. В качестве символов того, что является «наиболее характерным для социологии» (Sugarman, 1968, p. 84), классические работы оказывают влияние на то, какой вид дискуссии считается социологической теорией, на каком теоретическом языке должны говорить социологии и какие проблемы заслуживают наибольшего внимания для обсуждения. В настоящее время признается (Seidman, 1994), что идея классической теории включает в себя своего рода «канон» в смысле, используемом в теории литературы (Guillroy 1995); неприкосновенный набор работ, интерпретация и реинтерпретация которых определяет рамки и характер этой сферы науки. Уже появилась критика канонической работы, и полным ходом ведется научный поиск перспектив дальнейшего развития науки. В журнале «Социологическая теория» (Sociological theory) ведется рубрика «Забытые теории». При написании учебников для студентов колледжей начали исправлять ситуацию, включая имена Дю Буа [W.E.B. Du Bois] (Macinois 1993) или Джейн Аддамс [Jane Addams] (Thio, 1992) в знакомый список основоположников. Такие действия одобряются как умеренное изменение взглядов на прошлое, но они мало влияют на то, как используется это прошлое, которое глубоко приникло в концепцию «классической теории» и подходы к преподаванию классических работ. Эти действия также не изменили представления социологов о ходе истории дисциплины: моменте основания, явившимся результатом внутренней трансформации европейского общества; работах, определяющие рамки дисциплины, написанных небольшой группой блестящих ученых; и прямого происхождения современных ученых от основоположников. Во всей этой истории, однако, существует два нелогичных момента, вызывающих беспокойство. Во-первых, хотя классическая теория в принципе обладает большим авторитетом, на практике в большинстве социологических исследований она не используется. Большая часть количественных социологических исследований, а также этнографических исследований и исследований живой истории, осуществляется без ссылок на каноническую теорию или определяемые ею проблемы. Это несоответствие привело некоторых исследователей (напр., Chafetz, 1993) к страстному утверждению о том, что классическая теория в наше время уже нерелевантна, а других к утверждению о том, что она -2- выполняет в основном символическую функцию, создавая «ритуалы солидарности» для профессиональных социологов (Stinchcombe, 1982). Во-вторых, сами социологи «классического периода» не верили в эту историю о происхождении. Когда Франклин Генри Гиддингс (1896), первый профессор социологии Колумбийского университета, опубликовал свои «Основания социологии» (The Principles of Sociology), в качестве основоположника он назвал Адама Смита. Виктор Бранфорд (1904), во время выступления об «основоположниках социологии» на собрании в Лондоне в качестве центральной фигуры говорил о Кондорсе. Современники Дюркгейма и Вебера не считали их гигантами и часто не придавали значения работам Маркса. У социологов рубежа веков не было списка классиков в современном смысле слова. Ученые, излагавшие новую теорию, обычно ссылались на Конта, как создателя термина «социология», на Чарльза Дарвина, как ключевую фигуру в создании теории эволюции, и только затем на любую интеллектуальную фигуру или представителя эволюционного направления. Давайте рассмотрим описание дисциплины во втором издании «Динамичной социологии» (Dynamic Sociology) Лестера Франка Уорда. В первом издании 1883 года Уорд обратил внимание на то, что термин «социология» не имел широкого употребления. Но в следующем десятилетии серия блестящих научных исследований внесла вклад в популяризацию слова «социология». Появились новые исследовательские журналы, университетские курсы и общества, и социология «скорее всего должна была стать лидирующей наукой двадцатого века, так же как и биология в девятнадцатом веке» (Ward, 1897, p. viii). Уорд назвал 37 выдающихся ученых, внесших вклад в новую науку. В этот список входили Дюркгейм и Тённис, но не Маркс (и не Вебер, который опубликовал мало работ, которые в то время считались «социологическими», когда научная дисциплина уже была институционализирована и получила распространение в мире). Перечисление имен выдающихся социологов стало обычным для учебников по социологии, которые, начиная с 1890-х годов, большими тиражами издавались в Соединенных Штатах, первым из которых были «Основания» (Principles) Гиддингса. (Уорд в свой список включил Гиддингса, а Гиддингс из вежливости включил Уорда в свой). В знаменитой «Зеленой библии» (Green Bible) чикагской школы, «Введении в социологическую науку» (Introduction to the Science of Sociology) ([1921] 1924, p. 57) Роберта Эзры Парка и Эрнста Бёрджесса, перечислялось 23 «характерных работ из области систематической социологии), среди которых были Зиммель и Дюркгейм, но не было Маркса, Вебера или Парето. В 1000-страничном томе единственный раз упоминалась только одна работа Вебера, и то лишь только в примечаниях, и Веберу было уделено меньше внимания, чем Уокеру (Walker), Уоллесу (Wallace), Уилеру (Wheeler), Виттенмайеру (Wittenmyer), Вудзу (Woods) или Уормсу (Worms). В работе Clarence M. Case «Основные положения начальной социологии» (Outlines of Introductory Sociology) (1924) не было упоминаний о Марксе, Дюркгейм упоминался три раза (пренебрежительно), совершенно проигнорирован Вебер, и в эту 1000-страничную хрестоматию по социологии не было включено ни одной их работы. Уже к 1920-м годам в социологии не существовало общего мнения о том, что определенные работы были формирующей дисциплину «классикой», требующей специального изучения. Скорее, существовало мнение о широком, почти объективном, движении научного знания вперед, в котором выдающиеся личности были просто первыми в команде новаторов. Социологи разделяли мнение, выраженное еще в начале развития социологии Шарлем Летурно (1881, P. vi) о том, что «появление любой науки, какой бы просто она ни была, всегда является продуктом коллективного труда, которое требует непрерывной работы большого количества неутомимых профессионалов». -3- Это говорит скорее об энциклопедическом, чем о каноническом отношении к новой науке тех, кто ею занимался профессионально. Принципа энциклопедизма несомненно придерживались практически все исследователи межвоенного периода, за исключением Талкота Парсонса. Питирим Сорокин, разъяснявший современную европейскую научную мысль североамериканцам, составил обширный список из тех имен, которые должны были быть включены в работу «Современные социологические теории» [Contemporary Sociological Theories] (1928), среди которых, наряду с Ле Пле, Брюннем, Гальтоном, Костэ, Гумпловичем и Петражицким, были Парето, Дюркгейм, Маркс и многие другие. Еще более всеохватывающим был список Говарда Бекера и Гэрри Барнза из работы «Развитие социологической мысли от практики к науке» (Social Thought from Lore to Science, 1938), в который, разумеется, входили представители современного канона, вместе с в буквальном смысле сотнями других теоретиков и исследователей, тщательно отобранных и классифицированных по странам, датам и научным школам. Идея классического периода и окончательного списка классических авторов и канонических текстов была воспринята лишь следующим поколением исследователей. Этот процесс замечательным образом засвидетельствован в очень важном исследовании (1995) Платта об американском восприятии «Метода социологии» (Rules of Sociological Method). Платт показывает, с помощью тщательного изучения как учебников, так и справочной литературы и специальных исследований, что в ранней американской социологической мысли Дюркгейм занимал весьма скромное место. Он был известным ученым для своих современников, но его «Метод» служил, главным образом, в качестве «подвесной груши» для нападок по поводу его значимости и влиятельности. После смерти Дюркгейма количество исследований, во вступительных главах которых описывались его работы, сократилось и достигло достаточно низкого уровня в 1930-е годы. Затем количество упоминаний работ Дюркгейма значительно выросло, достигнув почти 90% в 1960-е годы. В 1930-е годы произошло поразительное возрождение уважения к Дюркгейму, которое укрепилось в 1950-е годы. «Метод» стал обязательной для чтения классикой впервые через пятьдесят лет после его опубликования. При изучении подробных исследований такого рода у нас незамедлительно возникает более важный вопрос – почему вообще появился такой канон? Почему в наше время в социологии существует система структурированных зафиксированных в нашей памяти данных, известных как «классическая теория»? Если не говорить о психоанализе, то социология – это единственная общественная наука, которая проявляет такой глубокий интерес к работам небольшой группы предполагаемых основоположников. Политологи вспоминают о Никколо Макиавелли и Джеймсе Брайсе, психологи иногда обсуждают работы Вильгельма Вундта и Зигмунда Фрейда, педагоги-теоретики помнят о Джоне Амосе Комениусе и часто читают работы Джона Дьюи, некоторые экономисты до сих пор изучают работы Адама Смита и Давида Рикардо, а у историков в почете – хотя они редко читают Юлиус Мишеле и Леопольд фон Ранке. Ни одна из этих дисциплин, однако, не разделяет приятой в социологии, определяющей ее идентичность как науки, концентрации на небольшой группе классических теоретиков, ни на преподавании канонических работ. Для того, чтобы понять, почему так происходит и каково значение канона для современной социологии, недостаточно разобрать канон на составные части и показать его искусственный характер. Также недостаточно проследить растущее и ослабевающее «влияние» конкретных теоретиков, хотя в этом направлении предпринимаются определенные практические шаги. Эта проблема касается структуры социологической мысли в целом. Таким образом, мы должны изучить историю социологии как продукта коллективного труда – общие интересы и проблемы, предположения, посылки и правила, которые в разное время -4- делают дисциплину такой, какая она есть – а также форму развития этой истории, которую ей придавали изменяющиеся общественные силы, которые и создали эту научную дисциплину. СОЦИОЛОГИЯ, ГЛОБАЛЬНЫЕ РАЗЛИЧИЯ И ИМПЕРИЯ Социология как преподаваемая дисциплина и как общественный дискурс была создана в определенное время и в определенном месте: в последние два десятилетия 19 века и первое десятилетие 20 века, в больших городах и университетских центрах Франции, Соединенных Штатов, Великобритании, Германии и России. Традиционная история создания рассматривает их как места, где происходили процессы модернизации, или капиталистической индустриализации, свойственные европейскому и североамериканскому обществу. С этой точки зрения – прекрасно проиллюстрированной в формуле «двух революций» Нисбета (1967) – промышленной и демократической, и в формуле индустриализации и урбанизации Гидденса (1989) – социология стала результатом модернизации. Она была попыткой объяснить формировавшееся в то время новое общество. Даже в ревизионистской историографии Тернборна (1976), Зейдмана (1983), Лепениса (1988) и Росса (1991) сохраняется этот интерналистский подход. Главным противоречием при таком подходе является то, что он не соответствует данным, которые имеют непосредственное отношение к делу – работам, авторами и читателями которых в том время были социологи. Эти данные неизвестны благодаря существованию канона. Большинство современных социологов не читают ранних социологических работ за исключением канонических. Каким бы странным это ни показалось, большинство типичных для того времени научных трудов или учебников по социологии, вплоть до первой мировой войны, не уделяли большого внимания ни модернизации, ни структуре общества, в котором жили их авторы. Сфера их интересов находилась где-то в другом месте. В «Лекциях по описательной и исторической социологии» (Readings in Descriptive and Historical Sociology 1906) Гиддингса охватывался самый широкий спектр тем от полиандрии на Цейлоне до матрилинейных пережитков среди татар и до рудников Калифорнии. В них было настолько мало уделено внимания изучению современности, что в качестве материала для чтения по проблеме «суверенитета» в ней использовалось средневековое изложение легенды о короле Артуре. Необязательно, чтобы материалы вузовских учебников совпадали с основными сферами интересов социологических исследований, но и на этот счет мы располагаем обильным фактическим материалом, собранным такой важной фигурой, как Дюркгейм. С 1898 по 1913 годы Дюркгейм и его добросовестные сотрудники подготовили 12 выпусков «Социологического ежегодника» (L’Annee sociologique), подробного международного ежегодного обзора публикаций по социологии или имеющих отношение к социологии. В этих выпусках было опубликовано около 2400 рецензий. Сюда, безусловно, включены и работы по проблемам современного общества: в журнале публиковались рецензии на работы об американских рабочих, европейском среднем классе, промышленной технологии Германии, рецензии на книги Беатрис и Сиднея Уэббов, Вернера Зомбарта, исследование Чарльза Бута о лондонских бедняках, и даже на работу Дж. Рамсея Макдональда, позднее премьер-министра Великобритании. Но работы, направленные на изучение недавнего или современного развития европейского или североамериканского общества составляли меньшую часть «Социологического ежегодника» – около 28% всех статей. Работ, посвященных изучению «нового индустриального общества» было еще меньше, поскольку статьи о Европе включали в себя труды о крестьянских сказках, черной магии в Шотландии, преступности в Астурии и размерах черепов. -5- Большая часть исследовательского материала по социологии, как было засвидетельствовано Дюркгеймом и его коллегами, не имела отношения к социологии. В два раза больше рецензий было посвящено древним и средневековым обществам, колониальным и изолированным обществам или глобальным обзорам истории человечества. Исследования священной войны в древнем Израиле, малайская магия, буддистская Индия, технические вопросы римского права, институт мести в средние века, институт родства аборигенов центральной Австралии, а также правовая система примитивных обществ были в большей степени характеристиками «социологии», как видно из «Социологического ежегодника», чем исследования новых технологий или бюрократии. Совершенно тот же принцип использовался в таких, например, учебниках, как учебник Гиддингса (1906). Огромный спектр истории человечества, который социологи использовали в качестве поля своей деятельности, был организован вокруг центральной идеи: цивилизационных различиях метрополии и остального мира, чьей основной отличительной чертой был примитивизм. Я буду использовать для описания этих различий термин «глобальные различия». Проявлявшийся во множестве различных форм, этот контраст проходит через все социологические исследования конца 19 – начала 20 вв. Наряду с идеей «прогрессивного развития» от примитивного к более развитому современному (см. ниже), он является как основной посылкой социологических исследований, так и основным объектом социологической теории. Идея глобальных различий часто преподносилась с помощью дискуссий об «истоках». В работах такого рода, социологи используют первоначальное состояние общества (или какого-либо аспекта общества, например, права, морали или института брака) в качестве отправной точки для построения своих доказательств, а затем начинают рассуждать о процессе эволюции, который должен был начаться с этой отправной точки. Большая часть «Оснований социологии» (Principles of Sociology [1874-77] 1893-96) Спенсера была посвящена именно такому описанию каждого из общественных институтов, которые выбирал Спенсер: семейные, политические, церковные институты и так далее. В своих последующих рассуждениях Спенсер исходил из той позиции, что доказательство эволюции общества не могло быть полным без повествовательного описания эволюционного развития - от истоков до его теперешней формы - для каждого отдельного случая. (Эта особенность была более важной отличительной чертой его теорий, чем аналогия «общество как организм», в связи с которой о нем обычно вспоминают). Формула развития от примитивных истоков до передовых современных форм была широко распространена в биологии и общественных науках викторианской эпохи (Burrow 1966). Социологи просто использовали ту логику, которую их читательская аудитория принимала как верную. Тот же принцип построения доказательств мы находим как в такой знаменитой работе Дюркгейма «О разделении общественного труда» (Division of Labour in Society [1893] 1964), как и в таком малоизвестном произведении Фейрбанкса «Введение в социологию» (Fairbanks [1896] 1901). Ни в одной из этих работ идея «истоков» не рассматривалась, хотя и могла, в качестве конкретного исторического вопроса. На протяжении этих десятилетий знания о первобытных обществах накапливались чрезвычайно быстрыми темпами. Были произведены раскопки Трои, Микен и Кноса, Флиндерс Петри систематизировал египетские археологические находки, первые свидетельства существования шумерской культуры были обнаружены в Лагаше и Нипуре (Stiebing 1993). Но социологов не интересовало место и время конкретного исходного события. Такой безразличный подход использовался не только по отношению к проблеме происхождения. В работе за работой предлагались исследования общественного развития или различий между примитивными и современными институтами с лишь незначительным упоминанием того, когда именно происходили основные изменения. Время -6- в социологической науке играло, главным образом, роль признака глобальных различий - то, что существовало когда-то давно, теперь могло перейти к Другим. Дюркгейму не нужно было искать точное время существования «сегментарных обществ» в прошлом - они существовали в его время. В манере, свойственной социологии того времени, Дюркгейм использовал пример кабилов Алжира и древних евреев, не делая различий между этими двумя примерами. У него были данные о древних евреях, потому что в его библиотеке были древние тексты. Откуда он знал о кабиле? Потому что ранее французы завоевали Алжир, а в то время, когда Дюркгейм работал над своими исследованиями, французские колонисты выселяли местных жителей с лучших земель (Bennoune 1988). Учитывая недавнюю историю насильственного завоевания, восстания крестьян и дискуссии о колонизации, ни один французский интеллектуал не мог не знать хоть что-либо о кабиле. Для тех, кто интересуется этой темой, общественная жизнь подданных французской Северной Африки была подробно зафиксирована в ряде частных и официальных исследований (Burke 1980). Это было лишь одно из множества приключений французов в мире примитивных Других. Примерно за десять лет до опубликования «Разделения труда», французские войска ушли из Алжира, чтобы завоевать Тунис, сражались в войне в Индокитае, покорили Аннам и Тонкин (современный Вьетнам), установили контроль над Лаосом и Камбоджей, и установили протекторат над Мадагаскаром. По Берлинскому Договору 1885 года французские торговые посты в центрально и западной Африке стали основой всей новой империи. В то время когда Дюркгейм работал над «Разделением общественного труда» и «Методом социологии», французские колониальные войска были заняты в грандиозной серии кампаний против мусульманских правительств во внутренней, северной и западной Африке, в результате которых были завоеваны обширные территории от Атлантики почти до Нила. Каким бы впечатляющим ни казалось это территориальное расширение, оно было только частью более крупного процесса. Британская империя, которая тоже была морской державой с продолжительной историей доиндустриального развития, также приобрела новый динамизм и выросла до огромных размеров в 19 веке (Cain and Hopkins 1993). Имперская экспансия осуществлялась как на суше, так и на море. Колония 13 Соединенных Штатов на протяжении 19 века стала одной из наиболее динамичных сил империи после более, чем 80 лет завоеваний и колонизации на суше («западная экспансия»), за которыми последовал короткий период морских завоеваний. Завоевания на суше царской России, которые начались несколько столетий назад, простирались до Центральной Азии и Дальнего Востока. В конце 19 века они были укреплены с помощью переселения русских. Экспансия Пруссии как имперской державы началась с продолжавшихся завоеваний внутри Европы – путем установления отношений между доминирующими и покоренными народами на Востоке, что стало предметом первого социологического исследования Вебера (Вебер [1894] 1989). Вслед за созданием Рейха в 1971 году последовали заморские завоевания Германии в Африке и Тихом океане. К этому моменту всемирная система соперничающих империй достигла точки тяжелого кризиса во время первой мировой войны 1914-1918 гг., произошли охватившие весь мир изменения – создание распространившегося во всем мире общественного строя. В этом свете, время и место создания социологической научной дисциплины приобрели новое значение. Местом действия стали городские и культурные центры основных имперских держав на волне подъема современного империализма. Они стали, пользуясь полезным французским термином, «метрополиями» для более крупного мира колоний. Те интеллектуалы, которые создали социологию, прекрасно это осознавали. Одной из наиболее важных задач социологического исследования – а также «Социологического ежегодника» как документа, фиксирующего развитие социологического знания – был сбор информации, -7- получаемой в результате первого знакомства колониальных держав с колонизованным миром. Идея глобальных различий не была изобретением европейских или североамериканских интеллектуалов – она была получена ими в процессе экономической и колониальной экспансии, вписанной в общественную строй империй, которые были созданы североатлантическими державами. Следовательно, появление социологии невозможно понять с помощью интерналистских моделей, поскольку оно в значительной степени включает в себя всемирный общественный строй. Его можно понять только с геополитической точки зрения. После опубликования выдающегося исследования Кирнана «Повелители человечества» (Kiernan The Lords of Human Kind) ([1969] 1986) историки начали понимать, какое огромное влияние оказывала всемирная экспансия североатлантических держав на народную культуру (Макдональд [MacDonald] 1994) и интеллектуальную жизнь (Асад [Asad] 1973; Саид [Said] 1993) как в метрополии, так и в колониях. Было бы удивительно, если бы новая наука об обществе избежала влияния крупнейших социальных перемен, происходивших в то время в мире. На самом деле, эта взаимосвязь была глубокой. Социология сформировалась в рамках культуры империализма и явилась реакцией культуры на всемирные процессы колонизации. Этот факт является чрезвычайно важным для понимания содержания и метода социологии, а также для значимости этой научной дисциплины с точки зрения культуры. СОДЕРЖАНИЕ/ПРЕДМЕТ/ И МЕТОД СОЦИОЛОГИИ Концепция прогресса Как отметил Тодд (Todd 1918, p. vii), представляющий цивилизованное общество, (первый и, возможно, все еще единственный профессор социологии, который предложил рассматривать японские изображения цветущего вишневого дерева в качестве предмета дискуссии о социальной теории): «Начиная с Конта социологи достаточно часто соглашались с тем, что единственным обоснованием существования Науки об обществе является ее вклад в создание работающей теории прогресса». На открытии Американского социологического общества Уорд (Ward 1907) в своем выступлении в качестве президента общества заявил о том, что социология была наукой, «которая продвинулась даже дальше, чем физика», поскольку основной закон общественного развития был открыт вместе с его объяснением. По утверждению Конта, социология сама явилась воплощением интеллектуального прогресса, и ее место было, «прочно зафиксировано» Уорд (Ward 1907) на верхушке научной иерархии. Джон Стюарт Милль (John Stewart Mill [1843] 1891, p. 596), самый острый ум среди тех, чьи представления о социологии были четко сформулированы Контом, предостерегал от того, чтобы ставить знак равенства между историческими изменениями и развитием. Лишь немногие социологи обратили на это внимание. В первой социологической теория Спенсера, представленной в «Социологической статике» (Social Statics ([1850] 1854)), моральное усовершенствование рассматривалось как критерий анализа «состояния общества». В центре преподавательской деятельности факультетов социологии (что видно из таких учебников, как «Основания» Гиддингса [1896] или «Введение» Фейербанкса [1901]), а также популярных изложений новой науки (напр., «Социологическая наука» Спенсера (Spenser, Study of Sociology) [(1873) 1887] или «Общественное развитие» Бенджамина Кидда (Benjamin Kidd, Social Evolution, 1898) было моральное, интеллектуальное и материальное усовершенствование общества. Открытие и объяснение законов прогресса было основным смыслом социологии для этих двух поколений. -8- Однако смысл понятия прогресса в рамках концепции прогресса изменился. В работах Конта идея прогресса, хотя и была весьма неопределенной, большей частью сводилась разработанной Гегелем и Марксом (каждым из них по своему) последовательности «древность – средние века – современность» в рамках западной культуры, которая была общей для всех европейских интеллектуалов. (В некоторых отрывках Контовской «Системы позитивной политики» (Systeme de politique positive [1851-54] 1875-77) Западная Европа также несомненно является местом перехода к «социолатрии», религии последнего этапа прогрессивного развития человечества). Последующие поколения социологов в своей критике работ Конта отвергали его произвольную систему и настаивали на том, что у концепция прогресса должна быть эмпирическая база. Спенсер и Летурно в этом смысле придерживались одной точки зрения, при этом чрезвычайно важным является тот факт, что оба ученых обратились к этнографической составляющей империи как к основному источнику социологических данных. В спенсеровских «Основаниях социологии» зафиксированы эволюционные истории, рассказанные в работах европейских путешественников, миссионеров, поселенцев и колониальных служащих, а также историков. Например, в списке «Политических институтов» Спенсера присутствовал целый ряд работ от дневников американских исследователей, Льюиса и Кларка (Lewis and Clark), «Журнала азиатского общества Бенгалии» (Journal of Asiatic Society of Bengal), «Тридцати трех лет в Тасмании и Виктории» (Thirty Three Years in Tasmania and Victoria) до интереснейшей работы «Френолог среди Тодас» (A Phrenologist among the Todas). Летурно в своей «Социология, основанной на этнографии» (Sociology based upon Ethnography), хотя и более тщательно отбирал и классифицировали факты, опирался на источники такого же рода. Например, рассуждая о положении женщин, Летурно (1881, pp. 182-83) на двух страницах приводит факты из общественной жизни Китая, Кохинхины (Вьетнама), Индии, Афганистана, Африки, Древнего Рима, и Аравии, которые (за исключением последних двух) являются примерами британской и французской экспансии 19 века. К моменту институционализации социологии в последнем десятилетии 19 века основным доказательством прогресса, а следовательно и главной интеллектуальной основой, на которую опиралась эта научная дисциплина, был контраст между метрополией и «Другими», населявшими колонии. Социологи не оспаривали факт существования этого контраста; они спорили о том, каким образом его интерпретировать – либо как физическую эволюцию от менее развитому к более развитому человеческому типу, либо как эволюцию мышления и общественного устройства, а также выяснить, что явилось двигателем прогресса - конкуренция или кооперация. В таком контексте «Разделение труда» Дюркгейма не являлось основополагающей работой, а было более поздним вмешательством в уже давно продолжавшуюся дискуссию. Дюркгейм спорил с Контом и Спенсером о том, как объяснять эволюцию общества, при этом он коренным образом переформулировал взаимосвязь между общественными изменениями и моралью, говоря при этом о новых «законах» в рамках старой проблематики, а не устанавливая новую систему. Интерес к прогрессу не был «ценностью», отдельной от науки; он был неотъемлемой частью социологического знания. Аргументы, использованные Уордом, Дю Буа, Л.Т. Хобхаузом, Дюркгеймом, Спенсером и самим Контом абсурдны, если не допускать реальность существования прогресса. Именно прогресс явился причиной распространения «социология» среди колонизированных и других народов за пределами метрополии. Социологические идеи Спенсера, например, обсуждались в Индии задолго до конца 19 века (Chatterjee, 1986), а переводы его работ имели большое влияние на интеллектуалов династии Меджи в Японии (Tominaga, 1994) и республиканское движение в Китае (Grieder, 1981). Даже Дю Буа ([1904] 1978, р. 54) представил свою программу исследования афро-американского -9- сообщества в рамках теорий прогресса, как исследование «эволюции многочисленной обширной группы людей от более простых примитивных условий до более развитой и сложной цивилизации». Раса и гендер Темы, изучаемые в рамках новой дисциплины, также раскрывают ее глубокую связь с империей. Интерналистские оценки классической социологии придают особое значение таким явлениям, как класс, отчуждение и индустриализация и обращают мало внимания на такие темы, как раса, гендер и сексуальность. «Раса», например, для Нисбета (Nisbet 1967) не была в числе признаваемых им «автономных составляющих понятий (unit-ideas) социологии» и не присутствовала даже в алфавитных указателях терминов «Краткой истории» Свинджвуда или «Социологической теории» Мюнха. Но социологию, основанную на общественных отношениях империи, должны интересовать вопросы расы, а социологию, занимающуюся эволюционным прогрессом и общественными иерархиями, должны интересовать вопросы гендера и сексуальности. Следовательно, важным фактом является то, что раса, гендер и сексуальность были центральными проблемами социологии. Когда Дю Буа (Du Bois [1950] 1978, р. 281) в 1901 году предположил, что «проблемой двадцатого века» были расовые различия, это не было ничем необычным для того временим. В первой «социологической» работе, опубликованной в Соединенных Штатах в 1850-е годы, оправдывалось рабовладение, существовавшее на Юге США (Ross 1991, p. 32). После отмены рабства большая часть колонизованного мира оставалась объектом социологического знания и постоянно интерпретировалась с расовых позиций. «Этнография» по Летурно (1881, pp. 5-6) означала науку о расовых различиях, а его «Социология» начиналась с перечня антропологических рас: черного человека, «чей мозг невелик по размеру»; желтого человека, «чей мозг имеет более развитую форму»; и белого человека, который «находится на несколько ступеней выше в естественной иерархии» и чей «мозг хорошо развит». Спенсер не заходил так далеко, но все же демонстрировал легкое презрение к «примитивным» расам. Уорд (Ward 1897) был уверен в том, что глобальный расовый конфликт отражал превосходство европейских народов и что всеобщий прогресс зависел от их глобальной триумфальной победы. Допускалось уничтожение других рас; в лучшем случае, они могли присоединиться к движению прогресса на условиях европейцев. Канадский автор «Прикладной практической политической социологии» (Crozier, Sociology Applied to Practical Politics, 1911) был еще более резок. Для него социология доказала, что смешение рас было «преступлением», которое могло привести к вырождению культуры белых народов. Эту проблему предлагалось решить политическими средствами: сформировать партию эволюции и не допускать межрасовые браки. Из этих примеров видно, что социология отражала самым непосредственным образом общественные отношения в условиях империализма. Расовые иерархии были характерным результатом власти Североатлантических держав в мире, властью над коренными народами и созданием плантаторской экономики и колониями поселенцев. Это не означает, что все социологи были расистами, хотя некоторые, несомненно, были. Другие исследователи, среди которых были Дю Буа и Дюркгейм, страдали от расизма. Смысл, однако, заключается в том, что расовая иерархия в мировом масштабе была перцепцией встроенной в концепцию «прогресса» и центральной частью того, что считалось предметом социологии: «Очевидно, что несмотря на все большее проявление в наше время озабоченности правами низших рас, не может быть сомнений в том, что в сегодняшнем мире доминируют западные народы и западная цивилизация» (Kidd 1898, p. 316). - 10 - Не было сомнений и по поводу важности вопросов о половой и сексуальной принадлежности. Конт в своей «Системе» придавал большое значение положению женщин, а его знаменитый спор с Миллем включал резкие разногласия по поводу починенного положения женщин. Когда Спенсер приступил к написанию основной части «Оснований социологии», в числе самых первых упомянутых им общественных институтов были «семейные» институты, под которыми он подразумевал то, что мы называем «гендерными проблемами»: родственные отношения, семью, а также статус и положение женщин. Летурно придавал институту брака и семьи более важное значение, чем собственности. В начале «Социологии» он рассматривал проблемы сексуальности («генетическое необходимости») с впечатляющим отсутствием викторианской скромности – и менструации, и детоубийства, и проституция, промискуитет, и содомия были в числе обсуждаемых им проблем. При следующем поколении социологов Уорд посвятил самую длинную главу своей «Чистой социологии» (Pure Sociology 1903) под заголовком «Филогенетические силы» (Phylogenetic Forces) разработке социологии пола и гендера. Самый длинный логически последовательный довод в «Общине и обществе» Тённиса (Tonnies, Gemeinschaft und Gessellschaft [1887] 1995, pp. 174-91) был посвящен гендерным различиям. Большое место в работе Самнера «Народные обычаи» (Sumner, Folkways [1906] 1934) были посвящены гендерным установкам и обычаям взаимоотношений полов - чем необычнее, тем лучше. Уильям А. Томас (William I. Thomas 1907) опубликовал целую книгу, посвященную вопросам пола и гендера, а его работы, посвященные этим проблемам, были тщательно проанализированы в «Социологическом ежегоднике». Этот интерес можно частично объяснить процессами, происходившими внутри метрополии. На Уорда, несомненно, оказал влияние американский феминизм. Спенсер в начале своей деятельности был сторонником феминизма, но скоро занял иные позиции (Paxton 1991). «Социологическая наука» (The Study of Sociology) содержала эссе, доказывающее физическую и интеллектуальную неполноценность женщин, чье развитие, в силу того, что их энергия направлена на вынашивание потомства, прекратилось раньше, чем развитие мужчин. Проблемы и вопросы эволюционного развития, волновавшие империю оказывали влияние на то, каким образом гендерные проблемы и проблемы взаимоотношений полов изучались в социологии. В условиях империи расовые и социальные проблемы не были самостоятельными независимыми друг от друга проблемами, и это взаимодействие наиболее сильно проявлялось в колониях, а его силу и глубину трудно понять тем, кто незнаком с историей империи. В конце 19 века экспансия североатлантических держав сопровождалась растущим страхом перед смешением рас, усилением расовой дискриминации, презрением колонизаторов к взаимоотношениям полов и маскулинности колонизированных народов (Sinha 1995), а также страхом перед наплывом представителей других (не белых) рас, что вызывало панику из-за «желтой угрозы», китайским погромам в Соединенных Штатах и Австралии, а также расистской иммиграционной политике западных стран. Это отражалось даже в самых абстрактных работах исследователей из метрополии. Гиддингс (1896, p. xiii) развивая тему «сознания рода», отметил, что «живые существа часто не спариваются с представителями не своего вида», а его первым примером для иллюстрации этого положения было то, что «белые мужчины обычно не женятся на черных женщинах». Такая заинтересованность расовыми проблемами лежит в основе интереса социологов к евгенике. Эта псевдонаука об управляемой эволюции с помощью селективного отбора людей в то время считалась достойной уважения и даже важной частью социологии. Дюркгейм в «Разделении труда» дает тщательную оценку работам Франциса Гальтона, ведущего пропагандиста евгеники. Работа Гальтона (Galton 1904) была опубликована в «Американском социологическом журнале» (American Journal of Sociology), отмеченном в - 11 - «Социологическом ежегоднике» и через некоторое время переиздана в знаменитом учебнике Парка и Берджесса (Part and Burgess 1924). Метод: имперский взгляд и большая этнография Самым поразительным в социологическом методе была его смелая абстрактность. Конт предложил искусственно созданные «законы» самого широкого применения, а спустя 60 лет, на торжественном открытии Американского социологического общества, все еще всерьез говорили о чрезвычайно важных «законах» общественного развития. Даже в таком далеком городе, как Мельбурн, возникшем в результате колониального бума, можно найти социолога-эволюциониста, сформулировавшего широкие общие правила функционирования архаичного и современного общества (Harn 1878). Дюркгейм ([1895] 1964, p. 139) убедительно доказывал, что такой подход являлся основой этой научной дисциплины в целом: «Сравнительная социология не является отдельным разделом социологии – это и есть сама социология, в той степени, когда она перестает быть чисто описательной и стремится к объяснению собранных фактов». Под сравнительным методом подразумевался подбор образцов конкретных общественных «видов», являвшихся объектом исследования, и изучение их разновидностей. Несмотря на всю критику Дюркгеймом работ Спенсера, это именно то влияние, которое на него оказали «Основания социологии» Спенсера. Сравнительный метод опирался на односторонний поток информации, на способность изучения целого ряда обществ извне, а также способности свободно переключаться от одного общества к другому – всех тех качеств, которые отражают зависимость от доминирования метрополии в колониях. Летурно (1881, p. 15) свою точку зрения как социолога с помощью такого замечательного сравнения: «Представим себе исследователя, расположившегося гдето высоко в воздухе над земным экватором, достаточно далеко от поверхности нашей планеты так, чтобы можно было одним взглядом охватить целое полушарие и в то же время достаточно близко, чтобы различать с помощью увеличительного стекла, при необходимости, континенты и моря, горные хребты, белые холодные вершины полярного края и т.д. и т.д.» Социологов не очень интересовала «этнография» в современном смысле слова, т.е. детальное описание всего образа жизни народов, примером чему может служить маргинализация Дю Буа, чья «Черная Филадельфия» (Du Bois, Philadelphia Negro, 1899) была самой качественной этнографической работой того времени. (Гораздо большее внимание уделялось этнографическим исследованиями в Чикаго в 1920-е годы, о чем будет сказано ниже). Скорее структура империи как единого целого обеспечивала основу социологического знания. Империалистический взгляд на мир нашел свое выражение в сравнительном методе, использовавшемся в социологии. Наиболее полным образом это видно в таких работах, как спенсеровская «Описательная социология» (Spenser, Descriptive Sociology), а также в коллективном проекте «Социологического ежегодника». Возможно, наиболее интересными авторами были Хобхаус, Уиллер и Гинсберг с исследованием «Материальная культура и общественные институты примитивных народов» (Ginsberg, Material Culture and Social Institutions of the Simpler Peoples, 1915), в которой была сделана попытка компенсировать несистематическое использование данных в теориях о социальной эволюции с помощью создания статистической базы для сравнительной социологии. Хобхаус и его коллеги проводили исследования по всему миру, собрав информацию о более, чем 500 различных обществах. Они классифицировали общества по степени экономического развития и постарались установить взаимосвязь этого развития с правовыми, правительственными, семейными, военными и общественноиерархическими институциональными системами. - 12 - В настоящее время эти исследования практически забыты, но и более известные работы в определенной степени также были написаны, на основе имперских позиций (так называемый имперский взгляд). «Народные обычаи» Самнера (Sumner, Folkways), опубликованные в 1906 году, - последний из его основных трудов и, возможно, самая важная работа «классического» периода, написанная американским исследователем. Целью этого исследования было «объединение всех полученных нами антропологических и этнографических знаний о примитивных людях и примитивном обществе» (Sumner 1934, p. 2). Взгляд Самнера охватывал весь мир и всю историю человечества. Приведем совершенно типичный отрывок: «В Молембо вскоре после смерти одного португальца началась эпидемия чумы, после чего местные жители предприняли все возможные меры для того, чтобы ни один белый человек не умирал в их стране. На Никобарских островах умирали некоторые из местных жителей, начавших заниматься гончарным делом. От гончарного ремесла отказались и больше никогда не предпринимали попыток его возродить. Белые подарили бушменам крааля в качестве символа власти орнаментированную трость. Владелец подарка умер, оставив трость своему сыну. Скоро умер и сын, после чего бушмены вернули трость, чтобы избежать смерти всех жителей крааля. До недавнего времени ни одно здание не могло быть построено из огнестойких материалов ни в одном большом городе в центральной провинции Мадагаскара на основании какого-то старого предрассудка.» (Sumner 1934, p. 25). Для описания нескольких случаев автору понадобилось лишь два предложения. Как видно из этого отрывка, сила аргумента заключалась не в глубине осмысления объекта исследования с точки зрения этнографии – она обеспечивалась самим набором фактов, широким обзором деятельности человека с большой высоты. Ранее мы уже говорили о том, каким образом сравнительный метод использовался, например, Дюркгеймом (1964, pp. 174-77) при анализе перехода от орды к сегментарному обществу. Имперский подход также наблюдается в трудах Вебера - в тех его поздних работах, в которых он намеревался писать именно о социологии. В рукописях, обнаруженных после его смерти и опубликованных под названием «Хозяйство и общество» (Economy and Society ([1922]) 1978), Вебер иногда использовал понятие «идеальных типов», с которым его ассоциирует канон. Но чаще им использовалась такая же методика, которая применялась Дюркгеймом и Самнером – сравнение реально существовавших социальных форм. В «Kategorienlehre» в части 1 теоретические категории определялись так, чтобы они могли применяться к событиям разных исторических эпох. В части 2 Вебер «промчался» по континентам и цивилизациям при проведении обширного сравнительного анализа различных экономических форм, авторитета (или власти), религиозных групп, государств, музыки, городов и так далее. Поскольку Тенбрук (Tenbruck [1975] 1989) предположил, что социология религии обеспечивает появление любой тематической единицы, существующей в работах Вебера, я использую в качестве примера следующий отрывок из главы «Религиозные группы»: «Обычно, местное божество и его религиозные ассоциация, связанные с его культом, достигают наивысшего развития в период основания города как отдельной политической ассоциации, пользующейся корпоративными правами, независимой от двора и личности правителя. Следовательно, в Индии, на Дальнем Востоке или Иране мы не находим такого полного - 13 - развития местных божеств, они появляются в ограниченном виде в северной Европе, принимая форму племенного божка. С другой стороны, вне сферы автономных городов это развитие происходило в Египте в период зоолатрической религии в интересах появляющихся автономных провинций. Из городов-государств местные божественные идентичности распространились и среди союзников, таких как израильтяне, италийцы и т.д.» (Weber 1978, pp. 414-15) Очевидным риском такого смелого использования сравнительного метода является непоследовательность. Эту проблему можно решить с помощью одного из вариантов сравнительного метода, уникальные качества которого способствовали появлению некоторых из наиболее известных «классических» текстов. Этот подход можно назвать «большой этнографией» в отличие от близкофокусных полевых исследований Франца Боаса, Дю Буа или французских специалистов по Алжиру и Марокко. Спенсер был пионером этого метода, прямо противопоставив (в части 5 «Оснований социологии») «милитаризованный тип общества», ориентированный на войну, и «индустриальный тип общества», ориентированный на мирное производство. Но Спенсер считал, что эти два типа общества сосуществуют – его пугала, на самом деле, существовавшая тогда в империи тенденция роста милитаризма. Более знакомое направление большой этнографии основывался на идее глобальных различий. В рамках этого направления предлагался целостный подход к описанию различных обществ, находящихся в начале и в конце процесса развития, который основывался на осознании того, что «во всех своих главных проявлениях – политическом, правовом, религиозном, экономическом – архаические общества совершенно непохожи на те общества, в которых живем мы» (Hearn 1878, p.4). Знаменитое противопоставление gemeinschaft (общины/сообщества) и gesellschaft (общества), которые определяют противоположные формы общественного устройства, является в этом смысле характерным для большой этнографии. Тённис использовал старое описание индийского общества Самнера Тэйна для объяснению своей идеи gemeinschaft, и продвинулся вперед, чтобы разъяснить государство как ассоциативную характеристику gesellschaft. Дюркгеймовское «Разделение труда» было более скрупулезным исследованием в рамках большой этнографии, в котором детально объяснялась основа противопоставления в разделении труда и приводились более систематические объяснения последствий этого противопоставления на определенном этапе общественного развития. Неудивительно, что авторы «Социологического ежегодника» неизменно интересовались попытками отличить примитивное право от современного, немецкими теориями Naturvolker и их отличием от Kulturvolker, а также попытками сформулировать основное свойство примитивной религии. Большая этнография была наиболее художественным выражением контовской социологии, литературной формой, применявшихся теорией прогресса в тех случаев, когда не использовалась риторика «борьбы за существование». Она заменила размытое видение истории Спенсера четко определенной последовательностью различных типов общественного устройства. СОЦИОЛОГИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ ИМПЕРИИ В конце 19 – начале 20 века в мире существовало несколько групп интеллектуалов, пытавшихся решить проблему анализа общества. Мобилизации европейских и американских рабочих вызвала брожение в умах, в результате которого появился анализ религии и общества Михаила Бакунина, формулировка структуры капиталистической экономики Карла Маркса, стратегия организации масс Фердинанда Лассаля, фабианский социализм, а также - 14 - революционный синдикализм Жоржа Сореля. Мобилизация женщин вокруг проблем избирательного права, имущественных прав замужних женщин, отказа от употребления алкоголя, а также уровня заработной платы и условий труда женщин также вызвали развитие социологии в еще одном направлении. Идеи феминизма были четко сформулированы целым рядом интеллектуалов от Джона Стюарта Милля до Генрика Ибсена, Сьюзан Б. Энтони, Панкхерстов, Клары Цеткин, О. Шрайнера и Марианны Вебер. Утверждение о том, что Харриет Мартинау была первой «женщиной-социологом» (Hoecker-Drysdale 1992) уже устарело, но биография Хартинау – писательницы-романтика, политического экономиста, переводчика Конта, писательницы-путешественника и реформатора говорит нам о сложности той обстановки, в которой появилась и развивалась социология. За пределами метрополии на протяжении этих десятилетий появилось много интеллектуалов, которые рассматривали современные им явления с точки зрения неевропейских культур, а европейцев - с точки зрения колонизованных народов. Преобразования в культуре и общественной жизни являлись центральными проблемами для таких непохожих друг на друга писателей, как Джамал ад-Дин аль-Афгани на мусульманском Ближнем Востоке (Ghamari-Tabrizi 1994), Банкимчандра Чаттержди (1986) в Бенгалии и таких революционных деятелей, как Сунь Ятсен ([1927] 1975) в Китае. В рамках этих многочисленных групп возник целый ряд дискурсов об общественных процессах и явлениях, и «социология» была только одним из таких дискурсов. Анархист Бакунин ([1873] 1973), развивая свою критику Конта с одной стороны и Маркса с другой, удивительно рано осознал, что «наука об обществе» может дать рационалистическое объяснение интересов отдельной общественной группы (понимание, вызвавшее продолжительную дискуссию об интеллектуалах и «новом классе»). Следуя примеру Бакунина, мы должны принимать во внимание то специфическое место в обществе, в рамках которого развивалась социология, а также те культурные проблемы, ответом на которые она явилась. Социология как коллективная деятельность – то есть, набор институтов, преподавание, и стиль изложения – развивалась в конкретных общественных рамках, а именно среди мужчин, являвшихся представителями либеральной буржуазии в метрополии. Те, кто занимался социологией, состояли из инженеров и докторов, ученых, журналистов, священников, а также небольшого числа тех, кто (как Вебер после болезни) могли жить на средства, полученные из семейного капитала. Это совершенно на означает, что социологи были либо богаты сами, либо защищали интересы богатых. Росс (Ross 1991) указывает на социальную дистанцию между ученымисоздателями американской социологии, и американскими капиталистическими промышленными предпринимателями. Вебер был жестким критиком правящего класса немецкого Рейха, а Дюркгейм не жаловал французскую аристократию. Тем не менее, они были бенефициариями как классовой, так и гендерной иерархии. Многие вели скромный буржуазный образ жизни, поддерживаемый домашним трудом женщин в патриархальных семьях. Их общественные интересы были очень хорошо выражены в знаменитом лозунге Конта – «Порядок и прогресс». Начиная с 1850-х годов, мужчины, принадлежавшие к этому классу, начали обсуждать «науку об обществе», как ее называл Милль, делая разрозненные попытки применить научное мышление к общественным процессам и явлениям и способствовать нравственному развитию. В 1857 году в Лондоне была основана имевшая успех «Ассоциация по развитию социологии» (Burrow 1966), эта идея скоро была скопирована в Бостоне (эта «Ассоциация», таким образом, является отдаленным предком современной «Американской социологической ассоциации»). В рамках этого же движения, начиная с 1860-х годов, в американских колледжах появились чрезвычайно «моральные» учебные планы по «общественным наукам» - 15 - (Bernard and Bernard [1943] 1965). Отдельные попытки синтезировать данные о примитивном образе жизни и социальном прогрессе (например, «Примитивная культура» Эдварда Тайлора (Edward Tylor, Primitive Culture 1873) сочетались с попытками основать общества и институты для выработки принципов науки о человеке. Последние привели к возникновению первой кафедры «социологии» во Франции – кафедры, которую в 1885 году возглавил Летурно (Clark 1973). В 1980-е годы в американских колледжах учебные программы по «общественным наукам», вокруг которых уже к тому времени появились разногласия, начали заменяться на более самостоятельные научные курсы, называвшиеся «социологией». Притязания этих курсов на научность были тесно связаны с переходом к сравнительному методу и имперскому взгляду, о которых сказано выше. Этим объясняется охватывающее всемирные процессы и явления содержание первого поколения социологических исследований. Были созданы социологические отделения в колледжах, появилось множество программ по социологии, быстро развивался спрос на учебники (Morgan 1983). Это был исторический момент, зафиксированный в подробном исследовании Уорда о возникновении науки, о котором было сказано выше. В Европе открытие социологических факультетов происходило медленнее, но быстрее создавались ассоциации и журналы. К началу первой мировой войны социологические общества, социологические журналы и университетские курсы стали институтами, занимавшими прочные позиции в большинстве стран метрополии. Были налажены международные связи, например, через Международный институт социологии Рене Вормса (Rene Worms, Institut International de Socilogie), основанный в 1893 году, во время поездок по североатлантическим странам и с помощью журналов. Все это послужило практической основой для развития социологии в качестве международного (точнее, существующего в рамках метрополии) культурного явления. В работах, в которых подчеркиваются особенности национальных традиций (напр., Levine 1995), недооценивается, насколько ученые того времени были ориентированы на международную академическую среду и воспринимали «социологию» как универсальную науку. Даже такие незначительные фигуры, как Стакенберг (Stukenberg 1903), автор уже забытой эволюционной социологии, путешествовали из Бостона в Берлин, Париж и Лондон, собирая свои материалы и стали хорошо информированы о состоянии социологии по обе стороны Атлантики. Частично совпадающим с академическими инициативами и сначала более важным был жанр популярной социологии. Например, «Социальная эволюция» Кидда могла бы стать бестселлером. В течение четырех лет после ее публикации в 1894 году эта книга выдержала 14 изданий в Англии, США, Германии, Швеции, Франции и России. Социологическая мысль сначала распространялась как часть занимательной и информативной литературы с жадностью потребляемой новой образованной читающей публикой. Те же читатели в англоязычных странах читали романы Чарльза Диккенса и Джорджа Элиота, статьи таких критиков культуры, как Джон Раскин и Мэттью Арнольд, и работы таких ученых, как Томас Хаксли. Работы социологов циркулировали по тем же каналам, что и работы этих авторов. Таким образом, «Изучение социологии» Спенсера The Study of Sociology ([1873] 1887) сначало выходила по частям в журналах «Contemporary Review» в Великобритании и «Popular Science Monthly» в США. Затем она была издана как отдельная книга в новом популярном образовательном сборнике, который назывался «International Scientific Series». «Основания социологии» Спенсера, которые являлись неотъемлемой частью обширного исследования знаний, накопленных человечеством, которое он называл «синтетической философией», сначала распространялось частями среди подписчиков, а первый том издавался частями – всего было выпущено 10 частей в течение трех лет по мере написания. - 16 - Отношения между авторами и читателями значительно отличались от того, чем стала социология позднее – изданием самодостаточных, изолированных, обезличенных отчетов для абстрактной профессиональной аудитории. Лепенис (Lepenies 1988) предложил считать, что европейская социология в культурном смысле находится «между литературой и наукой», но эта характеристика подчеркивает существующий между ними контраст. Наука также в свое время была имела этические и политические обязательства и ограничения. Дарвин, например, достаточно долго не решался опубликовать свою работу об эволюции, так как он осознавал, какие она будет иметь религиозные и политические последствия (Desmond and Moore 1992). От социологов как от ученых ожидалось создавать моральные и политические доктрины. В их работах особенно рассматривалась дилемма, которая была непреодолима для мужчин, представлявших либеральную буржуазию: внутренний конфликт между материальными благами и основами преобразований. Либерализм девятнадцатого века был, конечно, сложным течением. Его представители не всегда были эгалитаристами и часто не соглашались с представителями радикальных и демократических движений. Но в либеральной борьбе с древними режимами постепенно вышли на первое место взгляды, которые Хобхаус суммировал в своем «Либерализме» (1911): гражданские свободы и верховенство закона, фискальная свобода, личная свобода, социальная свобода, экономическая свобода, семейная свобода, расовая и национальная свобода, международная свобода, политическая свобода и народный суверенитет. Эти свободы продолжали оставаться прочными культурными убеждениями среди аудитории, на которую была рассчитана социология. Истинность этих взглядов была подвергнута сомнению в условиях классового и полового неравенства в метрополии. Существование первого уже признано в работах по истории социологии (напр., Therborn 1976); существование последнего получает все большее признание в работах, изучающих эту историю по-новому с феминистических позиций (напр., Deegan 1988; Lehmann 1994). Однако еще предстоит признать тот факт, что либеральные взгляды вызывали еще большее сопротивление со стороны империи. Идеи свободы, прав и независимости откровенно, постоянно и жестоко попирались теми действиями, которые Североатлантические страны совершали по отношению к колонизованным нардам по всему миру. Говоря об этом, я никак не драматизирую существовавшую ситуацию. Имперская экспансия в течение рассматриваемого периода была постоянной и осуществлялась насильственными методами, что вызвало сопротивление в колониях – от Литтл-Биг-Хорна до Зулуланда. Экспансия вызвала протест со стороны интеллектуалов в колониях и метрополии. Епископ англиканской церкви Коленсо в Южной Африке (Guy 1983), австралийский историк Г.В. Расден и американский журналист Парк (чье обвинение методов бельгийского правления в Конго (Lyman 1992) является ярким началом его будущей карьеры в чикагской школе) осуждали жестокое обращение с коренными народами. Как говорил Русден (Rusden 1908, 2:161): «Мы не должны думать, что все колонистами были соучастниками зверств (или даже знали о них), которые были обычным явлением в колониях; и не все те, кто эти зверства допускал, были жестокими по своей природе. Некоторые уничтожали всех местных жителей, с которыми они сталкивались. Некоторые, терзаясь муками совести (и в целях самозащиты, в чем они сами себя убеждали), обеспечивали охрану своей собственности, редко, но все же лишая при этом жизни людей. В некоторых случаях, также достаточно редко, во внутренних районах страны было небольшое количество слуг, каторжников или вольнонаемных, которые не подвергались моральным ограничениям со - 17 - стороны хозяина и не получали от него моральной поддержки. Во всех провинциях первые случаи умыкания чернокожих женщин или первые выстрелы по чернокожему мужчине приводили к ответным действиям со стороны чернокожих, что, в свою очередь, приводило к убийствам всех без разбора.» Хобхаус (904, р. 56), не отступая от своих прогрессивных либеральных принципов, страстно критиковал идеологию империализма, которую он осуждал как сочетание «мечты о завоеваниях, тщеславной идеи расового превосходства и алчного желания получения коммерческой выгоды». Общеизвестно мнение историков о том, что империя создала политические препятствия для либерализма: что видно из искренних попыток Гладстоуна найти безболезненное решение проблемы Египта и Ирландии. Империя породила также культурные и интеллектуальные сложности (Semmel 1993). Социология, как наука о прогрессе, которая заявляла о том, что весь мир находится в пределах ее компетенции и которая чрезвычайно активно использовала данные, полученные из источников, находившихся в пределах империи, находилась непосредственно в центре этого противоречия. При этом именно социология предложила решение этой проблемы. Социология заменила понятие имперской власти над колониями абстрактной идеей разнообразия и различий. Ученые, использовавшие сравнительный метод и представлявшие направление большие этнографии, перестали говорить о колониальной практике, фактически осуществлявшейся в имперском мире. Мы не находим отрывков, похожих на только что приведенную цитату из Расдена в работах Дюркгейма, объясняющих понятие сегментарных обществ, а насильственное давление западных держав на Китай, осуществлявшееся на протяжении 19 века, не присутствует в веберовской сравнительной социологии китайской и западной культур. Отношения между имперскими державами и завоеванными народами было наиболее прямо адресовано дарвинистским крылом контовской социологии (Спенсер, Самнер, Уорд, Хобхаус, Кидд, а также такие экстремальные фигуры, как Джон Б. Кройзер). Они изучали это отношение с помощью создания вымысла об «общественной эволюции», которая ассимилировала глобальные различия. Неудивительно, что Спенсер имел огромное влияние в среде поселенцев, где идея эволюционного превосходства поселенцев и их институтов заменила миссионерскую религию, ранее использовавшуюся в качестве основного оправдания империи. Это произошло несмотря на то, что Спенсер лично был противником имперских завоеваний. В одной из работ Спенсера (1887, p. 212), можно действительно обнаружить резкое осуждение «адских жестокостей, совершенных европейскими захватчиками» в Америке, Южных морях и других местах. Как и Гладстоун – с которым он дискутировал по этому вопросу – Спенсер считал насильственное завоевание признаком милитаризма. Но он не возражал против мирных поселений и экономической конкуренции. Из тех же отрывков понятно, что он считал колонизированные народы «более низкими по развитию расами», которые скорее всего должны были проиграть в процессе эволюционной конкуренции (Spenser 1887, p. 212; Duncan 1908, p. 224). Даже Хобхаус (1911, p. 43), полностью разделявший и подробнейшим образом объяснявший принципы либерализма, нанес идее либерализма, подвергнув сомнению способность африканских народов к самоуправлению. В работах других авторов не было совершенно никаких различий между восприятием прогресса и оправданием империи. Самым ярким моментом «Общественной эволюции» Кидда, процитированным выше по поводу расового вопроса, было оправдание господства более прогрессивных народов европейского происхождения над тропическими регионами - 18 - мира – которые в то время находились в упадке под неэффективным управлением «черных и цветных народов». Согласие Кидда с существованием имперского господства вместе с его верой в то, что естественному отбору присуща внутренняя тенденция к более религиозному и нравственному поведению, говорит о том, какая идеологическая работа была проделана социологией. Изучив преимущества, которые британцы принесли в Индию, Кидд (1898, pp. 324-25) тщательно рассмотрел ситуацию в Северной Африке и сделал заключение о том, что «необходимо признать тот факт Действия Франции в Алжире и Тунисе, что они в целом являлись действиями, направленными на благо цивилизации вообще, несмотря на то, что они отличались по многим важным моментам от действий Великобритании в Индии, и несмотря на то, что они несомненно были в большей степени вызваны непосредственно намерением принести Франции немедленную выгоду». То решение, которое социология предложила для решения дилемм, стоявших перед либерализмом, претендовали на статус научных. Милль и Конт упорно настаивали на том, что социология должна сделать общеизвестными «законы» общественного развития. Эта задача была воспринята как академическими, так и популярными авторами-социологами. Легитимность «законов прогресса» обеспечивалась престижем геологии и эволюционной биологии. Соответственно, в трудах по социологии часто разъяснялись проблемы органической эволюции и могли даже начинаться с описания эволюции звезд и солнечной системы (например, Уордб 1897). Такое понимание «законов развития» предоставило социологам возможность объединить проблемы империи с проблемами метрополии. «Общественная наука» 1860-х и 1870-х годов рассматривала внутренние социальные противоречия метрополии как этические и практические проблемы. Такие исследования, как работа Бута «Жизнь и труд населения Лондона» (Booth, Life and Labour of the People in London, 1902) могли скорее называться «статистикой», нежели «социологией». Тем не менее, проблемы бедности, классовой борьбы и усовершенствование общества – которые в соответствии с терминологией того времени назывались «социальными вопросами» - несомненно появились в повестке дня социологических обществ и журналов в 1890-е и 1900-е годы. В таких городах, как Лондон, Чикаго и Париж, существовали значительные связи между академическими социологами, фабианскими социалистами, феминистами, прогрессивными либералами, религиозными и нравственными реформаторами и социальными работниками, а также частичное пересечение их деятельности (Besnard 1983; Deegan 1988). Вкладом «социальной науки» в изучение «социального вопроса» была интерпретация проблем метрополии в свете теории прогресса. Наиболее хорошо известным примером в наше время является дюркгеймовская концепция аномии как патологического последствия разделения труда. Более характерным примером для того времени была дискуссия о социализме, которая присутствует во многих трудах по социологии. Универсальным подходом социологов в то время была оценка целей рабочего движения в рамках своих собственных моделей эволюционного развития – независимо от того, являлись ли выводы осторожным подтверждением положений этического социализма (как у Хобхауза, Дюркгейма и Албиона Вудбери Смола) или решительным их неприятием, как у Спенсера или в отрывке из Самнера (1963, p. 67): «Добросовестный студент-социолог может дать человечеству – либо человечеству в целом, либо каждому представителю человеческой расы в отдельности только одну надежду на лучшую и более счастливую жизнь. Эта надежда заключается в повышении эффективности производства и проистекающем отсюда повышении морального духа… Социалист или филантроп, который поддерживает их [т.е. глупцов, которые твердят о жизни в трущобах и т.д.] в той ситуации, в которой они оказались, и спасает их от бедственного положения, только способствует ухудшению положения, которое он пытается улучшить». Сила этого аргумента заключается в разделяемом многими убеждении Самнера о - 19 - том, что общие, открытые эволюционистской социологией законы, управляющие общественным развитием, в метрополии действуют точно так же, как и за ее пределами. КРИЗИС СОЦИОЛОГИИ Война и прогресс В своей работе «Чистая социология: труды о происхождении и спонтанном развитии общества» (Ward, Pure Sociology: A Treatise on the Origin and Spontaneous Development of Society, 1903, pp. 450-51) Уорд доказательством прогресса предложил считать тот факт, что совершение зверств было вряд ли возможно в современном обществе. А лишь 13 лет спустя британская армия потеряла 60,000 молодых мужчин убитыми и раненными за один день в начале битвы на Сомме. Первая мировая война была свидетельством старой системы империализма и послужила толчком для основных изменений в глобальной системе власти. С приобретением Ирландией независимости и расчленением Империи Габсбургов европейские империи начали распадаться. Продолжалась экспансия французской, британской и американской колониальных с помощью захвата бывших турецких и немецких территорий и увеличения экономического присутствия в Китае и Латинской Америке. Соединенные Штаты стали ведущей промышленной державой. В 1940-е годы наблюдался второй кризис системы империализма после активных действий Японии против западных держав в Азии, независимости Индии от Британской империи и Индонезии от Дании, а также освободительной войной во Вьетнаме против французского господства. Советская власть восстановила старую царскую империю, но поддерживала распад других империй и была угрозой для мирового капитализма. К середине 20 века Соединенные Штаты стали крупнейшим международным инвестором, доминирующей военной державой и центром массовых коммуникаций и развивающейся всемирной коммерческой культуры. Эти изменения окончательно изменили условия существования социологии как коллективного вида деятельности – начиная с первой мировой войны, которая ускорила кризис этой научной дисциплины. Война расколола интеллектуальное сообщество социологов, которое формировалось в североатлантических странах. Некоторых исследователей, например, Хобхауса, война шокировала; другие заняли враждебные позиции по отношению друг к другу. Дюркгейм и Гиддингс стали страстными антинемецкими пропагандистами; Смолл, работавший в Чикаго, разорвал контакты со своими немецкими коллегами, особенно часто сталкиваясь с Зиммелем (Bannister 1987). Вебер поступил на военную службу, как и многие молодые члены группы «Социологического ежегодника», некоторые из которых были убиты. После того, как он прослужил некоторое время в чине капитана, Вебер бросился с головой в политическую деятельность, стремясь преодолеть внутренние слабые стороны Германии. После того, как началась война, недавно сформированное Немецкое социологическое общество самораспустилось и пожертвовало средства в фонд немецкой военной пропаганды в нейтральных странах (Liebersohn 1988) – по иронии судьбы такую же работу Дюркгейм проводил на противоположной стороне. Несмотря на все это, большее влияние на социологию оказывалось на уровне идей. Ход общественного развития обычно понимался как развитие интеллекта и цивилизованное поведение: «С объективной точки зрения прогресс представляет собой рост контактов, увеличение взаимоотношений, улучшение материального благосостояния, рост населения и эволюцию рационального поведения. Он является окончательным проявлением великой метаморфозы глобальной эволюции» (Giddings 1896, p. 359). Когда жестокая и продолжительная война в Европе доказала несостоятельность такого представления о - 20 - цивилизации – по мере восприятия опыта, полученного на границах, дома в метрополии – возникла более серьезная задача, чем просто пересмотр научных гипотез. Были подорваны основы социологического мировоззрения. Больше не представлялось возможным рассматривать «прогресс», не подвергая сомнению реальность его существования, которая требовала изучения, как объект знания. Как признал во время войны Хобхауз (1915), «дешевому оптимизму» теперь препятствовала история. Язык контовской социологии слишком глубоко укоренился для того, чтобы от него можно было немедленно отказаться, но в работах, написанных после войны, очень скоро перестали появляться упоминания о прогрессе. «Зеленая библия» Парка и Берджеса (Part and Burgess, Green Bible) была в авангарде этих изменений. Она заканчивалась главой, отстаивающей концепцию прогресса, но сама глава была попыткой защититься от общепризнанной критики, при этом не очень убедительной. Война могла и не оказать такого влияния, если бы сама концепция прогресса уже не была повергнута сомнению. В начале 20 века в Европе назревал более обширный культурный кризис, который проявлялся в резких прорывах в изобразительном искусстве, физике, музыке и психологии. То, что Бергер (Berger 1974) называл «временем кубизма», было также временем Альберта Эйнштейна, Фрейда и Арнольда Шенберга. Когда Парето в «Трактате всеобщей социологии» (Pareto, Treatise of General Sociology [1961] 1935) осудил выбор «сентиментальной этики» в качестве основы социологии и потребовал более строгого реалистического подхода, от дистанцировал себя от того, что он уже воспринимал как псевдонауку Конта и Спенсера и от своей собственного раннего либерализма. Тот факт, что структурные рамки социологии, созданные в 19 веке, достигли своих пределов, окончательно проявился в институциональной стагнации. Британская социология после войны вступила в совершенно новый период, когда Хобхаус погрузился в метафизику, в то время как интеллектуальный восторг от новой этнографии был направлен в русло отдельной дисциплины, «антропологии», под руководством Бронислава Малиновского и А.Р. Радклиффа-Брауна. Крепкая команда Дюркгейма распалась. Французская социология как коллективный вид деятельности пришла в упадок, хотя некоторые из ее членов сохранили блестящую карьеру (Karady 1983). В колониях попытка институционализировать контовскую социологию в университетской системе Австралии не удалась (Anderson 1912). Должность профессора кафедры социологии в этой стране оставалась вакантной до 1959 года. В Южной Африке имперская социология совершила свой малоизвестный последний поклон. По мере упрочения созданной в результате завоевания расовой иерархии, именно социолог, Джеффри Кронье (Geoggrey Cronje 1947) стал создателем интеллектуального плана создания режима апартеида. Альтернативы Исходя из вышесказанного, десятилетие 1920-х можно понимать как момент в истории, когда замыслы Конта, Спенсера, Летурно и их последователей окончательно провалились. Понятно, что существовало несколько альтернативных путей дальнейшего развития науки. Один из вариантов стал возможен в результате культурного кризиса, развивашегося среди центрально-европейской интеллигенции. Мерилом глубины этого кризиса был труд «Закат Европы» (Spengler, Decline of the West [1918-22] 1932), которая пользовалась огромным влиянием в 1920-е годы. Как и Парето, Шпенглер отрицал концепцию общественного развития; в отличие от Парето, он также остро осознавал существование имперского взгляда в социологии. Шпенглер подверг уничижительной критике концепцию европоцентризма европейских интеллектуалов и их видение истории человечества. Он считал - 21 - европейскую экспансию «убийством» других культур, таких, например, как культура Ацтеков и Майя в Центральной Америке, и на этом основании относился к современному империализму не как к триумфу истины, а как к признаку наступления конца света, свидетельству упадка. Отказ от системы взглядов с точки зрения прогресса вряд ли мог быть более окончательным. Идея создания критической социологии была воспринята Сорокиным, что в конце концов привело к появлению пространных, туманных обобщений в труде «Социальная и культурная динамика» (Sorokin, Social and Cultural Dynamics 1937-41). В Веймарской Германии, первоначально стоявшие на разных позициях, Макс Шелер и Карл Маннгейм сошлись во мнениях по поводу «социологии знания», который определенное время был предметом ожесточенных споров между ними. Маннгейм (Mannheim [1935] 1940), находившийся в изгнании, как и другие ученые франкфуртской школы, начал работать над синтезом психоанализа Фрейда с структурной социологией для объяснения катастрофы, вызванной фашизмом. Синтез феноменологии и социологии был предложен Альфредом Шюцем (Alfred Schuts [1932] 1972) в Австрии; социологическая теория, основанная на идеалистической философии, была предложена Джованни Джентиле в Италии (Bellamy 1987). Революционные движения в метрополии и колониях также обусловили появление альтернативных социологических подходов. В России один из лидеров большевиков Николай Бухарин ([1925] 1965) создал самую амбициозную «систему социологии» для капиталистического мира того времени. Гораздо чаще вспоминают социальные теории итальянского революционера Антонио Грамши, который в 1920-е и 1930-е годы разработал не только свой знаменитый анализ интеллигенции и господства, но и теории социальноэкономических преобразований, которые оказали влияние на современные дискуссии постмодернизма (Harvey 1990). Дю Буа (1968), после того, как он перехода от академической социологии в движение по защите гражданских прав, связывал расовые проблемы в метрополии с [освободительными] движениями в колониях и, в большей степени, со структурой мирового капитализма. Ни одно из этих начинаний, однако, не привело к созданию серьезной замены для старой социологии. Основной причиной этому были не интеллектуальные способности ученых – эта работа включает в себя наиболее сложные и тщательно продуманные социальные теории первой половины 20 века. Причиной, скорее, были баланс сил в мире и рост тоталитаризма в Европе, который был вызван тем же культурным и политическим кризисом, который нанес ущерб и социологии. Бухарин был подвергнут преследованиям в результате партийной чистки и затем убит при Сталине. Грамши был арестован при Муссолини и умер через несколько лет в тюрьме. Сорокин бежал от большевиков; Маннгейм, Шюц и ученые франкфуртской школы бежали от фашистов. Джентиле стал министром при Муссолини, но был убит при свержении фашистского режима, и после его смерти умерло и его влияние. Колониальное господство в Африке оставалось непоколебимым, а Дю Буа, вернувшийся к академической работе в 1930-е годы, не смог найти аудиторию для распространения своих интернационалистских взглядов. Эпистемологический прорыв: практическая социология метрополии. В период между 1920-ми и 1950-ми годами социология развивалась только в новой метрополии - Соединенных Штатах. Но эта научная дисциплина здесь была подвергнута трансформации. Соединенный Штаты были местом насколько глубоких фундаментальных преобразований, что этот феномен может рассматриваться, если воспользоваться выражением Луиса Альтюссера, как эпистемологический прорыв (Althusser and Balibar 1970). В академической среде, созданной социологами конца 19 века, возник новый вид деятельности, - 22 - который имел старое название, но имел другой объект знания, новый набор методов и сферу приложения, пересмотренное определение дисциплины, новую аудиторию и, в конце концов, новое видение своей истории. Новым объектом знания стало общество, в особенности, социальные различия и общественные беспорядки внутри метрополии. Как уже было отмечено, социологию девятнадцатого века в определенной степени интересовали эти вопросы, но они были в сознательно подчинены концепциям глобального различия и эволюционного прогресса. В 1920-е и 1930-у годы внутренние проблемы общества в метрополии центральной сферой интеллектуальной деятельности социологии. Известными факторами, способствовавшими такому сдвигу являются знаменитые городские исследования, проводившиеся учеными чикагской школы и рост числа специализаций в рамках социологии – границы большого количества этих специализаций были определены определенной социальной проблемой или административным аппаратом общества метрополии. Традиция проведения заседаний специализированных отделений Американского социологического общества в соответствии с этими принципами появилась в 1921 году. Что касается метода, когда старая социология была сосредоточена на различиях между метрополией и примитивными культурами, то новая социология сконцентрировалась на различиях внутри самой метрополии, что ясно видно из роста влияния социологических методик, начиная с первых критериев корреляции через шкалирование отношений в межвоенные десятилетия и заканчивая формализацией «латентного структурного анализа» Лазарфельда в середине 20 века. В новых количественных методиках в качестве логической основы использовалась идея различия среди населения. Главным образом эти методики применялись в обзорах и правительственных статистических исследованиях, проводимых в странах метрополии, особенно Соединенных Штатах (Easthope 1974). Известно, что в 1920-е и 1930-е годы наблюдался расцвет эмпирических исследований общественной жизни в американских мелких и крупных городах и пригородных районах. Учеными проявлялась огромная изобретательность в использование самых различных методов, начиная со статистики различий с помощью городской этнографии и заканчивая первым применением психоанализа в полевых исследованиях (Dollard 1937). Социологический эмпиризм не был новым методом – как уже было сказано выше, Летурно, Спенсер и Самнер прилагали немало усилий для сбора фактов – но новый эмпиризм обладал несравнимо более развитыми техниками и учеными ставили перед собой новые задачи. Чикагская школа занималась не просто городской этнографией – она создала комплексную систему наблюдения за вторым по величине и самым неспокойным городом Америки (Smith and White 1929). В рамках этой школы, как и во многих других социологических проектах, цель была определена приобретавшим все большую и большую популярность термином «общественный контроль». Быстрое развитие социологии в этом направлении стало возможным благодаря финансированию из корпоративных и правительственных источников, которое началось до Первой мировой войны, но резко увеличилось в 1920-е годы. Росс (Ross 1991, p. 402) приводит впечатляющую цифру в 41 миллион долларов, выделенных Рокфеллером на социальную работу и социологические исследования в Америке в период между 1922 и 1929 годами. (За двадцать лет до этого Дю Буа не удавалось получить 5000 долларов в год для своего исследования в Атланте). Наивысшего развития социология достигла, когда правительство страны создало Комитет современных тенденций социального развития (Committee on Recent Social Trends), назначив Уильяама Филдинга Огборна, президента «Американского социологического общества» и его ведущего пропагандиста эмпиризма, директором исследовательских проектов. - 23 - Однако по мере роста исследовательской деятельности сужалось понимание самой дисциплины. Р. М. Макайвер (R.M. McIver 1937, p. vii), преемник Гиддингса в Колумбийском университете, начинает свой учебник, который называется «Общество» (Society) признанием существования кризиса определения предмета: «Возникло большое количество противоречий в связи с вопросом о том, существует ли вообще такой предмет исследования, который заслуживает называться социологией, и если существует, то можно ли социологию считать наукой, и если да, то является ли она общей или частной наукой и так далее». Единственная надежная институциональная база социологии, существовавшая в то время, Американский университет, предложил организационное определение, которое отвергало контовский вариант определения «общественной науки». Социология могла выжить в Американском университете не как метанаука, а как отдельное направление в рамках целого ряда направлений общественных наук, отличающееся от истории, политологии, экономики и психологии только своей особенной сферой интересов. В интеллектуальном смысле трудность для науки, чья область деятельности была чрезвычайно широка, представляла задача определить, в чем именно заключалась эта особенная сфера интересов. «Общественные интересы» (McIver 1937), «группы», «формы ассоциаций и человеческих отношений» (Hiller 1933), «социальные процессы» (Reuter and Hart 1933) – ни одна из этих формулировок не была достаточно убедительной и не стала общепринятой. Баннистер (Bannister 1987), пытаясь понять историю социологического сциентизма в Соединенных Штатах в рассматриваемый период, показывает, что победивший принцип эмпиризма оказался не в состоянии создать интеллектуальную программу для социологии. Сами сторонники эмпиризма раскололись на группировки в результате острых разногласий, которые раздирали Американское социологическое общество в 1930-е годы. Сорокин (1928, p. 757), который был язвительным критиком эмпиризма, заметил в конце своего обзора «Современных социологических теорий», что «вся эта сфера деятельности напоминает скорее полудикий лес, чем аккуратно разбитый сад». Технократическое видение, сформулированное некоторыми сторонниками эмпирического направления (напр., Smith and White 1929) потеряло поддержку, когда в 1930-е годы прекратилось их финансирование. Новая социология появилась на свет после того, как была забыта старая социология, но при этом подвергалась серьезному сомнению ее легитимность. СОЗДАНИЕ КАНОНА В этом концептуальном вакууме – по точному выражению Хинкеля (Hinkle 1994, p. 339), которое он использовал для описания ситуации, сложившейся после провала эволюционизма – началось формирование классического канона. Этот процесс занял жизнь одного поколения исследователей и явился работой многих людей, а создатели канона были далеки от единства – двумя из наиболее выдающихся фигур были Парсонс и Чарльз Райт Миллс (Parsons and C. Wright Mills). Тем не менее, на протяжение рассматриваемого периода целая серия научных проектов и дискуссий привела к новому пониманию истории социологии. В теории, процесс создания канона имеет две стороны: создание канонической точки зрения и выбор конкретных основоположников. Практической задачей, связанной с этими двумя задачами, является распространение и преподавание «классических» текстов. Хотя это предположение достаточно сложно подтвердить документально, я бы предложил считать, что одним из условий для этих преобразований было появление новой социологической аудитории - читающей публики поздневикторианского периода больше не существовало. Однако огромные средства, которые накапливались в развивающейся мировой державе, Соединенных Штатах, впервые в истории сделали возможным существования системы массового высшего образования, где социология получила огромное - 24 - распространение как преподавательская деятельность в течение трех десятилетий после второй мировой войны (Turner and Turner 1990). При такой массовой студенческой аудитории требовалось создание программы подготовки преподавателей. Основной целью для профессионального самоопределения социологии как научной дисциплины стало увеличение числа университетских программ по социологии, которые были призваны решать задачу подготовки преподавателей. Именно в таких условиях и в этот момент времени началась развитие преподавания классических текстов. Канонический взгляд Появление нового видения истории социологии определило момент создания социологии - «золотой век, когда были заложены основы этой научной дисциплины» (Bottomore and Nisbet 1978, p. x), - который характеризовался появлением работ небольшой группы ключевых фигур: «Существует четыре человека, которых каждый ученый из области социологии, независимо от своих специальных интересов, предпочтений или наклонностей, скорее всего признает в качестве центральных фигур в развитии современной социологии» (Inkeles 1964, p.3). Лишь немногие социологи смогут избежать влияния работы Парсонса «Структура социального действия» (Parsons, Structure of Social Action, 1937). Парсонс был не единственным и даже не первым американским теоретиком, который изучавшим проблему дезинтеграции социологии (Turner and Turner 1990, pp. 71-73), но нет никаких сомнений в гениальности предложенного им решения. Парсонс провел своего рода «чистку» истории социологии, признав провал контовского подхода, заявив о том, что «Спенсер мертв» (1937, p. 3). Он выделил эмпирическую проблему социологии посткризисного периода – разногласия и беспорядки в метрополии - и сделал ее теоретической основой социологии (гоббсовская «проблема порядка»; 1937, р. 89). Он даже сделал ее основой для формулировки определения дисциплины. Парсонс решил проблему определения места социологии перевернув привычное академическое разделение труда: социологическая концепция действия стала основой для определения места других «наук о действии». Парсонс не был историком и не претендовал на написание истории социологии. Его задачей было создание логических основ науки. Однако его реконструкция «появления» модели действия в теоретической логике Альфреда Маршалла, Парето, Вебера и Дюркгейма рассматривалась как хроника происхождения, и это изложение, как показал Камик (Camic 1989) в одной из наиболее своих важных статей, стало средством для легитимизации дисциплины. Парсонс сам явился инициатором такого восприятия, горячо защищая мнение о том, что Вебер был ключевой фигурой для социологии. Парсонс не просто издал два тома переводов работ Вебера, но и опубликовал обширный комментарий, и Вебер все еще считался неоспоримой звездой «Общественных теорий» (Theories of Society), хрестоматии, которую Парсонс и его сотрудники издали в 1961 году. «Структура социального действия» не пользовалась большим успехом; ее важность начали признавать по мере того, как росло влияние Парсонса на американскую социологию в течение последующих 20 лет. Необходимо было определить канонические теории в противоположность другим трактованиям социологии. Но все еще можно встретить старый межвоенный энциклопедический подход в некоторых учебниках по введению в социологию, издававшихся после второй мировой войны (напр., Murray 1947), а также в таком основательном обзорной работе, как «Социологическая теория» Николая Тимашева (Nicholas S. Timasheff, Sociological Theory [1955] 1967). Также продолжал существовать американоцентристский эмпиризм 1920-х годов, который рассматривал социологическую - 25 - теорию как дурной сон, от которого эту дисциплину необходимо было разбудить с помощью прикосновения науки (напр., Lundberg, Schrag and Larsen 1958). Точка зрения Парсона, однако, неожиданно приобрела влиятельных союзников. Социология как критика и анализ общественных процессов и явлений могла также согласиться и с каноническим взглядом. Миллс в своей чрезвычайно популярной работе «Социологическое воображение» (Mills, Sociological Imagination, 1959) построил сложный образ «классического аналитика общественных явлений» (в его примеры входят Маркс, Дюркгейм и Вебер, а также Спенсер, Маннгейм, Торстейн Веблен и другие), который он предлагал в качестве образца того, как должна осуществляться социологическая работа. Для Миллса «классическая социология» была стилем работы, а не временем ее осуществления, хотя у него было определенное понимание того, что эта работа чаще практиковалась в прошлом и что настоящее было периодом упадка. Миллс вскоре (1960) перенес эту концепцию в учебник, определяя «классическую традицию» достаточно смелым и свободным образом, но включив при этом в новый канон хрестоматию, которая содержала работы всех ключевых фигур социологии. Канонический подход также поддерживался теоретиками, которые стремились определить какую-то отдельную проблему или сферу деятельности в качестве центрального вопроса. Объяснение феномена аномии Роберта Мертона ([1949] 1957) помогло назвать Дюркгейма классиком. Л. Козер (1956) оказал подобную услугу Зиммелю, как основоположнику теории конфликта. Не только функционализм, но и критики функционализма внесли свой вклад в создание канонического подхода к пониманию истории. Противопоставление «теории конфликта» и «теории консенсуса/солидарности», символизированная соответственно, с одной стороны, Зиммелем и Марксом и Дюркгеймом с другой, стало клише, используемым в учебниках по социологии (напр., Broom, Selzhick and Darroch, 1981). Переводы основных работ, включенных в канон, были завершены к 1950 году (см. ниже). Разумеется, не все переведенные тексты считаются классическими - например, работы Леопольда фон Визе были переведены, но в настоящее время забыты в англоязычной социологии. Признаком канонизации является развитие жанра комментариев и толкования. Ливайн (Levine, 1995, p. 63) кстати отметил о 1960-х и 1970-х, что «новые переводы, редакции и повторный анализ классических работ стали одним из быстроразвивающихся видов деятельности в социологии». На самом деле, эта спешка началась раньше. Длинные комментарии Вебера появились вместе с переводами его работ в 1940-е годы (Gerth and Mills 1946), а Парсонс сделал толкование Вебера центральным местом первого издания своих «Очерков по социологической теории» (Parsons, Essays in Sociological Theory, 1949). Чрезвычайно популярная работа Р. Бендикса «Макс Вебер: Интеллектуальный портрет» (Reinhard Bendix, Max Weber: An Intellectual Portrait) была издана в 1960 году. «Функции социального конфликта» Козера (L. Coser, The Functions of Social Conflict, 1956) была по большей части комментарием Зиммеля. Тщательно составленные сборники работ о Зиммеле и Дюркгейме под редакцией переводчика Зиммеля Вольфа (Wolff) были изданы в 1959 и 1960 году соответственно. Платт (Platt 1960) прослеживает комментарии Дюркгейма, начиная с конца 1930-х, и отмечает особый подъем во второй половине 20 века. В 1958-59 годах и в «Американском социологическом журнале» и в «Американском социологическом обозрении» отмечался столетний юбилей Зиммеля. По мере развития этого жанра, американский интерес к социологии стимулировался и подкреплялся европейскими исследованиями. Этот процесс хорошо проиллюстрирован в работе британского ученого Джона Рекса «Ключевые проблемы теории социологии» (John Rex, Key Problems of Sociological Theory, 1961). Основной отправной точкой для Рекса были Дюркгейм и Вебер именно так, как они толковались в Америке. Рекс изучал работы Парсонса, - 26 - и, хотя у него появился более глубокий интерес к классовой борьбе, а, следовательно, и Марксу, чем у функционалистов, новое создание канонической теории было основой его рассуждений. Интерес американских социологов к работам классиков даже помог появлению веберовского ренессанса в немецкой социологии «после периода пренебрежения своим классическим прошлым», по осторожному выражению Люшена (Luschen, 1994, p. 11). Немецкие социологи наши время для того, чтобы отметить заслуги Вебера на нацоинальной конференции 1964 года. В этом же году было переиздано большим тиражом знаменитое издание «Хозяйства и общества» Вебера (Weber 1964). В появившиеся впоследствии сложных исторических исследованиях (Tribe 1989) неизменно подрывался авторитет «Вебера», каким его видели Парсонс, Миллс и Бендикс, что в то время не оказывало большого влияния на социологическую теорию. К началу 1960-х, через четверть века после издания «Структуры социального действия» (Structure of Social Action) Парсонса, в американской социологии прочно утвердился канонический взгляд, который был не просто мнением, принятым в имевшихся работах по истории дисциплины, но к тому времени он стал господствующим. Когда Элвин Гоулднер в 1961 году выступал перед Обществом по изучению социальных проблем со своей знаменитой речью «против Минотавра», он мог просто предположить, что его аудитория считала Вебера центральной фигурой в социологии. Таким образом, Гоулднер (Gouldner 1973), смог рассуждать о социологии в целом, подвергнув критике только один канонический текст. Переводчики и комментаторы считали, что они обеспечивали социологию важными ресурсами. На первый взгляд, это были интеллектуальные ресурсы, представлявшие из себя набор идей и методов. Но при этом подразумевалось и нечто большее. Здесь бы я хотел обратить внимание на язык создания канона: образ «золотого века социологии» (Nisbet 1967), когда на землю ступили «гиганты» (Smelser 1967). Язык историографии, особенно в Соединенных Штатах, продолжал воскрешать из прошлого «пионеров» (McNall 1971) и «Отцов-основателей» (Inkeles 1964) – термины с сильным эмоциональным подтекстом. Этот стиль говорит о том, что осуществлялась эмоциональная работа (Hochschild 1983). Создание канона обеспечило не только интеллектуальное, но и символическое решение проблемы внутренней дезинтеграции и культурной маргинализации, которая захватила социологию в первой половине 20 века. Социологи, наследники золотого века, носители и проводники понимания социологии великих мыслителей, имели большой вес– в своих собственных глазах и, в большей степени, в глазах студентов. Выбор основоположников Как и у Парсонса, в учебниках Инкелеса указаны имена четырех великих людей – но других. Инкелес включил в свой список Конта, Спенсера, Дюркгейма и Вебера. Очень важным фактом (подтверждающим символическую и эмоциональную функцию, выполненную каноном) является то, что те ученые, которые соглашались в существовании канона, не соглашались по поводу того, кто именно из основоположников заложил основы науки. Подход Парсонса, так сказать, оказал большее влияние, чем собственно его аргументы. Некоторые из выбранных им в качестве канонических работ были приняты остальными. Мертон возродили интерес к Дюркгейму; Герт и Миллс подкрепили интерес к Веберу. Каждый из них мог считаться создателем систематической социологической концепции, что в то время было чрезвычайно важно для этой академической дисциплины. Более того, каждый, являясь основоположником, мог обеспечивать для социологии идеологическую работу в условиях холодной войны: Дюркгейм как теоретик общественной солидарности, Вебер как - 27 - оппонент Маркса. Платт (Platt 1995) верно отмечает сложность тех факторов, которые повлияли на выбор конкретных ученых в качестве основоположников: различные исторические условия, конкретные академические деятели или научные отделения, приверженность одним взглядам в русле современных тенденций профессии. Похоже, что эти факторы сыграли положительную роль для Вебера и Дюркгейма, но не для Парето, еще одного кандидата, предложенного Парсонсом в качестве основоположника. Хотя Парето был даже лучшей кандидатурой как систематик, его ирония и пессимизм, вероятно, были чересчур заметны в его работах для того, чтобы послужить «основами» возрожденной дисциплины. Парето продолжает оставаться в числе основоположников, но его работы должным образом не изучаются в числе преподаваемых классических текстов. Наибольшие сложности и самые радикальные изменения наблюдаются в случае с Марксом. Для Парсонса в «Структуре социального действия» он был все лишь частью фона, по существу, незначительным утилитаристом, а в «Теориях общества» ему было уделено меньше внимания, чем Миду, Парето или Фрейду. Для Мертона в «Социальной теории и социальной структуре» (Merton, Social Theory and Social Structure 1957) Маркс был такой же незначительной фигурой. Некоторые американские учебники по социологии 1940-х и 1950-х годов обходились без какого либо упоминания Маркса вообще. Если Маркс и упоминался, то у студентов, разумеется, возникал вопрос – почему; Бирштед (Bierstedt, 1963, pp. 544-45), например, представлял его как автора «чрезмерного, догматичного и радикального» «чрезвычайного упрощения». Но Маркс был, конечно, основоположником современной общественно-научной мысли с точки зрения ортодоксального социализма. Насколько бы извращенной ни была сталинская идея социализма, Маркс оставался интеллектуальной силой в мировой культуре, которая была отправной точкой в социологии классов даже для таких немарксистов, как Ральф Дарендорф (Ralf Dahrendorf, 1957) и Станислав Оссовский (Stanislaw Ossowski, 1963). В Соединенных Штатах Маркс оказывал значительное влияние на неконсервативных теоретиков периода холодной войны. Таким образом, для Даниела Белла (Daniel Bell, 1960) Маркс был важнейшим теоретиком отчуждения, а также предшественником советских коммунистов. Прогрессивные американские социологи могли использовать работы Маркса как важный ресурс в своих исследованиях; в лучших традициях создания канона Миллс издал сборник работ Маркса, с комментариями, в 1962 году. Однако Маркс не стал полноправным представителем социологического канона до огромного распространения социологии в 1960-е годы и радикализации студентов университетов. Новая социологическая аудитория заявила о своих потребностях. «Радикальная социология», предложенная студенческим движением, концентрировалась на Марксе и марксистах (Horowitz 1971). С другой стороны, изучение работ Маркса предоставило академическим социологам возможность говорить со своей новой аудиторией об общественной борьбе и трансформации. В 1965 году на ежегодном заседании «Американского социологического общества» работала пленарная сессия, эффектно названная «Новая оценка Карла Маркса». Маркс занял более почетное место в описаниях истории социологической теории (Bottomore and Nisbet 1978) и его имя стало чаще появляться в учебниках для студентов колледжей. В новых изданиях общепризнанных учебников по социологии объяснение формирования социологии было пересмотрено с тем, чтобы уделить больше внимания Марксу (ср. Bottomore 1962, 1987). К концу 1970-х он фигурировал во введениях некоторых работ как «первый великий радикальный социолог» (Sherman and Wood 1979, p. 7). Канонизация Маркса требовала изменения содержания социология, но не изменения концепции теории. Традиционное преподавание классических текстов было без труда адаптировано к новым условиям. Работы Маркса уже давно были доступны в переводе в силу - 28 - их важности для социализма. Теперь при ретроспективном создании социологических традиций могли противопоставляться позиции «консенсуса», или позиции «элитизма», или «микро»-позиции (Nisbet 1967; Collins 1994). Появились новые издания и сборники работ Марса и увеличилось число комментариев. Объединение в одну группу Маркса, Дюркгейма и Вебера было, таким образом, последним направлением создания канона. Дюркгейм и Вебер были последствием деятельности по созданию канона поколения Парсонса, Маркс появился при следующем поколении, а остальные остались в стороне. Это трио появляется в качестве основоположников во вводных учебниках в 1970-е годы (McGee 1977). В теоретической социологии были предприняты большие усилия по повторной интерпретации их работ с тем, чтобы придать смысл существованию группы Маркс-Дюркгейм-Вебер в работах Гидденса (Giddens 1971), Александера (Alexander 1982-83), Сейдмана (Seidman 1983) и других. Распространение В Викторианской науке предполагалось, что англоязычный ученый может читать на основных европейских и на двух мертвых языках. Но для того, чтобы изучение большого количества текстов стало привычным для преподавания в американских университетах был необходим их перевод. Следовательно, появление переводов является важным показателем формирования канона. В 1930-е годы начал осуществляться систематический перевод социологических работ, которому способствовала эмиграция европейских ученых в Соединенные Штаты. Молодой Парсонс, после поездки в Гейдельберг и переговоров с Марианной Вебер перевел «Протестантскую этику и дух капитализма» Макса Вебера; результат его труда появился в свет в 1930 году. «Систематическая социология» фон Визе (перевод H.P. Bieke) была опубликована в 1932 году. Английская версия дюркгеймовского «Разделения общественного труда» (перевод G. Simpson) появилась в 1933 году, а «Метод социологии» (перевод S.A. Solovay и J.H. Mueller) – в 1938. «Трактат всеобщей социологии» Парето, любопытным образом названный в переводе «Разум и общество» (The Mind and Society), был опубликован в переводе в 1935 году, «Община и общество» Тённиса – переведенное как «Фундаментальные социологические концепции» (Fundamental Concepts of Sociology) – в 1940. Герт и Миллс издали свой имевший большое влияние перевод отрывка из второй части веберовского «Хозяйства и общества», а в 1947 году Парсонс издал свой перевод первой части. Переводы отрывков из Зиммеля начали появляться с 1920-х годов, но более крупный отрывок был переведен К. Вольффом (K.H. Wolff) в 1950 году. Переводы были встречены в США без большого восторга (Hinkle 1994), однако, они обеспечили необходимую основу для того чтобы преподавание «классики» заняло прочные позиции в американской системе университетского образования. По мере того, как преподавание стало систематизированным, появились хрестоматии по социологической теории с отрывками из классических текстов. Козер и Розенберг (Coser and Rosengerg 1957) были редакторами одной из первых хрестоматий, отметив, что с повторным открытием Вебера, Дюркгейма и Зиммеля американская социология вызвала «возрождение социологической теории». Хрестоматии сделали возможным преподавание сокращенной версии канона для студентов колледжей: Деннис Ронг и Гарри Грэйси (Dennis H. Wrong and Harry L. Gracey 1972) претендовали на то, что они были первыми, кто это осуществил на начальном уровне. В учебных программах магистратур и бакалавриатов появились курсы по «классической теории». Таким образом, каноническая точка зрения стала доступна с начального и до конечного этапа высшего социологического образования. Через какое-то время то, что было доступно для чтения, стало обязательным: так, в связи с требованиями - 29 - экзамена по социологии необходимо, чтобы студенты были знакомы с работами канонических авторов (ETS 1987). Таким образом, через преподавание классики канон стал частью процесса создания социологии как сильной стороны американского высшего образования. Это влияние не ограничивалось Соединенными Штатами. В послевоенные десятилетия во всем мире происходило возрождение либеральной интеллигенции, основанное на развивавшихся и усиливавшихся системах высшего образования и новых культурных направлениях. Это происходило под американским господством в условиях политики холодной войны и инвестиций США за границей. Американские фонды снова стали активными участниками этого процесса (Berman 1983). Общему примеру следовала и американская социология. В большинстве стран, которые могли себе позволить вообще заниматься социологией, эта дисциплина была создана или воссоздана в 1950-х и 1960-х годах на основе исследовательских методов, исследовательских проблем и теоретического языка, не говоря уже об учебниках и преподавателях, привезенных из Соединенных Штатов (напр., Томинага в Японии [1944]; Болдок и Лалли в Австралии [1974]; Аллардт в Скандинавии [1994] . Широкоизвестная «Краткая история социологии» Моса (Maus, Short History of Sociology, 1963, р. 1965), написанная в 1950-е годы, признает «господствующее положение, которое занимает американская социология в сегодняшнем мире» - более показательное замечание, так как оно написано с точки зрения немецкого ученого. Вместе с восстановленной дисциплиной появилась и восстановления история ее основания и развивающийся канон классических текстов. Студенты-социологи от Нигерии до Новой Зеландии были заняты изучением канонических работ как базового определения «теории». Социологи в самых отдаленных частях света начали определять свое место в науке в категориях канона. В опросе австралийских и новозеландских социологов, проведенный в начале 1970-х, говорится, что из тех, кто идентифицирует себя как представителей какойлибо школы, «трое назвали символический интеракционизм, двое – функционализм, трое – марксистскую, трое – веберовскую социологию, и остальные трое – идеи Дюркгейма… . Интересно, что только четыре респондента отметили, что современные социологи оказали влияние на их работу» (Baldock and Lally 1974, pp. 279-80). Таким образом мир социологии оказался в ситуации, описанной в начале настоящей статьи. В определенном смысле, в мировом масштабе канон совершил то, что он уже совершил в Соединенных Штатах – обеспечил символический центр, общий язык и некоторую форму идентичности для ученых и студентов-социологов. Хотя появилось множество местных направлений, можно услышать те же самые акценты создания канона в воскрешении в памяти «Макса Вебера, живого классика» (Kasler 1994) в Германии, «основной классической программы» (Boudon 1994) во Франции и «одного из истинных классиков социологии» (Kalberg 1996) в Соединенных Штатах). РАЗМЫШЛЕНИЯ Александер в своей статье о «центральном положении классических работ» (1987) заметил, что классическая теория выполняет в социологии интегративную функцию. Это, несомненно, правдивое, но не совсем полезное замечание – в том смысле, что еще остается выяснить, почему возникла такая необходимость интеграции. Я попытался доказать, что классический канон в социологии был создан, главным образом в Соединенных Штатах при попытках перестроиться и восстановить эту научную дисциплину после провала первого европейско-американского социологического проекта; что идея «классической теории» заменила прежние и совершенно отличные друг от друга - 30 - описания истории создания социологии; и что весь ход событий можно понять только в рамках всемирной истории, особенно истории империализма. Если это предположение в принципе верно, то оно имеет дополнительное значение для современного изучения теории, выходящее за рамки призывов о создании более широкого канонического списка, включающего в себя большее количество классических авторов. Условия, в которых создавался канон, привели к серьезному и глубокому разделению в академической социологии между «теорией» и «исследованиями». Создание канона последовало за чрезвычайно активным творческим периодом эмпирических исследований. Канон обеспечивает широкую основу для символической легитимизации дисциплины, но работы ни одного из исследователей, выбранных в качестве основоположников, фактически никак не мотивируют эмпирическую деятельность в социологии после 1920-х годов. Несмотря на то, что их назвали «методологическими классиками», основные современные исследовательские методы не присутствуют в работах Маркса, Дюркгейма, Вебера, Парето или Зиммеля. Преподавание канона в американских университетах, тем не менее, сыграло роль в консолидации идеологии профессионализма в социологии, которую пытались разработать эмпирики 1920-х годов. Как отметил Стинчкоум (Stinchcomb 1982) ссылка на классические работы стала признаком принадлежности к профессиональному сообществу. Но эта принадлежность не является полной без вписанных в канон моделей господства. Поэтому важно не только учитывать, какие ученые, но и какие проблемы включаются или исключаются из канона. Это особенно важно по отношению к формативным проблемам империи. Из социологии при создании канона были исключены рассуждения об империализме. Те выдающиеся представители контовской социологии, чьи работы были откровенно посвящены изучению примитивных народов, концепции прогресса, расовых иерархий, а также гендерных и демографических проблем, не были канонизированы («Спенсер умер»). Маловероятно, что те работы канонических авторов, которые имели несли на себе четкий отпечаток империи (такие как «Социологический ежегодник», «Примитивные формы религиозной жизни» Дюркгейма (Elementary Forms of Religious Life [1912] 1995) или инаугурационная речь Вебера «Национальное государство и экономическая политика» (The National State and Economic Policy [1895] 1989)) могли быть использованы в преподавании как «классические». В результате всего этого был достигнут положительный результат, который заключался в исключении откровенного расизма из теоретической основы социологии. Отрицательным результатом явилось то, что для большинства социологов это явилось оправданием того, что они совершенно не интересовались проблемами глобального общества. По иронии судьбы, самая серьезная попытка исправить эту ситуацию – «теория мировых систем», была с институциональной точки зрения обозначена как новая специализация. Гендер, сексуальность и расовые отношения, которые были основными проблемами для эволюционной социологии, были отброшены на обочину в процессе формирования канона. Перечень основных понятий Нисбета (Nisbet 1967) (сообщество, власть/авторитет, статус, святость, отчуждение) был искажением истории, но неплохой картой той ограниченной территории, которая осталась после создания канона. Современные критики патриархального подтекста классической теории (Sydie 1987; Seidler 1994), которые подходят к анализу работ 19 века с тех позиций, что история создания социологии является истинной, не добиваются большего эффекта. Продолжающееся влияние канона на определение того, какие проблемы и вопросы требуют изучения, является одной из основных причин того, почему гендер и раса, хотя они и имеют значение для институциональной американской социологии (как видно из программ аффирмативных действий или отделений «ASA»), до сих пор не восстановлены в качестве основных проблем социологической теории. - 31 - Определение предмета исследования может иметь большой эффект только, если этот предмет имеет влияние; также важен стиль создания теории, связанный с каноном. Мы можем вспомнить о том, что «канон» в английском языке первоначально означал церковное правило или декрет. «Классическая теория» является комплексом идей, которые не только преувеличивают значение нескольких великих ученых, но и одновременно игнорируют или дискредитируют ученых, не вписанных в канон. Социологи конца 19 века, надо отдать им должное, подходили к этому вопросу по-другому. Они обладали смелостью и скептически относились к власти, а широкий круг обозначенных ими проблем продолжает интересовать нас до сих пор. Отсюда следует, что никакие действия по исправлению канона не смогут удовлетворить современные интеллектуальные потребности; пересмотренная псевдоистория появления основоположников социологии (напр., Turner 1993) также неэффективна. Но отказ от изучения истории дисциплины (Chafetz 1993) также не является решением проблемы. Мы можем оказаться в такой ситуации, когда мы осознаем последствия истории, но не понимаем их причин. Вместо этого от «классической теории» требуется более тщательное изучение истории – социологической истории – и инклюзивный подход к созданию теории. Социологию можно преподносить студентам не как историю «великих личностей», но как практическую деятельность, сформированную общественными отношениями, которые сделали возможным ее появление. Можно составить целый исторический список тех, кто создавал «общественные теории», включая феминистов, анархистов, и тех колониалистов, которые были вычеркнуты их канонической истории. Те, кто был исключен из области социологии, могут стать частью процесса самопознания дисциплины. Целью данной статьи является попытка доказать, что важнейшим шагом – хотя, возможно, и самым сложным – является отказ от интерналистской истории социологии и восстановление глобального контекста, который по-своему изучался социологией викторианской эпохи, что подразумевает включение в процесс формирования теории интеллектуалов как из колонизованных стран, так и из метрополии, но, однако, не просто пересматривая историю «великих ученых» с тем, чтобы включить в число классиков Ибн Хальдуна (Ibn Khaldun). Скорее, эта задача является предметом изучения глубокого анализа того мира, в котором была построена социология, которая появилась вне пределов метрополии, начиная с дискуссий о современности и модернизации в исламском мире и Китае до критики империи в Индии и Африке. И это не утопия – такая работа уже была проделана в прошлом. Когда Дюркгейм и его коллеги создали принцип имперского взгляда на социологию, другие французские социологи привлекали интеллектуалов исламского мира к диалогу о модернизации, колониализме и культуре (Burke 1980). История социологии на самом деле гораздо богаче, чем нам обычно представляется. Со своей стороны, Маркс, Дюркгейм и Вебер останутся в истории социологии. Они будут появляться в реальном контексте и в разумных количествах, а не как гиганты-призраки, различимые лишь в пределе границ нашего зрительного восприятия. - 32 -